Интеграл" был социальным барометром той интеллигентной среды, которая нас окружала, и задолго до всех событий он беспристрастно свидетельствовал: она не созрела для организованного протеста, тем более для сопротивления. На смену этому сюжету снова замелькали прежние кадры документальной кинолеты с Бурштейном. -- А через месяц, -- говорит он, закончив комментарий к статье Мейсака, -- случится история с "подписантами". То есть люди подписывали письма протеста против неоправданных политических процессов, начавшихся в этом и прошлом году. В шестьдесят седьмом они прозвучали по "Голосу Америки", по Бибиси. Таким образом, представлялось, что они писали в сущности не в Верховный суд, не в ЦК партии, а прямо за кордон, хотя это бессмыслица, понимаете. Потом документально было установлено, что это неправда. Но это были превентивные процессы, это была артподготовка перед входом войск в Чехословакию. Интеллигенцию спровоцировали по существу на выступление преждевременное, затем прозвучал удар хлыста, и она быстро разбежалась по домам... Ром и Леафар снова продолжают свою беседу. -- В принципе, они, конечно, хотели факел свободы и демократии, зажженный Анаукс, загасить навсегда. И, учитывая специфику этой республики, о которой мы с тобой поведем разговор ниже, -- им удавалось охватить немалое число анауксиев отступничеством, ибо, как выяснилось, они для организованного противостояния не успели созреть, даже в таких уникальных условиях, каким была Анаукс. Но все же огоньки этого факела в разное время в разном количестве продолжали светиться как в Анаукс, так и за ее пределами. И хоть они не всегда были так ярки, как хотелось, хоть они приглушались "абажурами", но все же они светились не угасая. Скамейка с собеседниками исчезает, и на экране появляется Александр Дольский за тем же столом с чайными приборами. -- Этот фестиваль, -- говорит он, -- дал сразу такую реакцию обратную, потому что стало ясно, что если они это не задушат в зародыше, то это просто может быть очень опасно для этих воров, которые там сидели наверху: Брежнев и иже с ними там -- все эти преступники. Так что... Ну им удалось... -- опустив грустно голову, говорит Дольский. -- Тогда им удалось... Но не совсем, -- он лукаво рассмеялся, -- они нас не убили всетаки... А затем на смену Дольскому в кадре снова появляются супруги Безносовы за тем же столом и в окружении тех же нескольких собеседников: -- Филиал "Интеграла" у нас находится теперь, -- говорит Гера. -- Архив, филиал, друзья, -- дополняет Светлана Павловна. -- Мы считаем, что он как бы продолжает в каком-то смысле жить, "Интеграл", понимаете, -- говорит Гера, улыбаясь своей застенчивой детской улыбкой. Квартира Безносовых с экрана исчезает, и вновь предстают Ром и Леафар. -- Да, милый друг, -- говорит Леафар, -- ты поведал мне и радостную и в то же время весьма печальную историю. Радостную тем, что это все же было, что оно родилось, что оно стало прецедентом. Печальную -- потому, что ты говоришь об этом в прошедшем времени... -- В том-то и дело, мой друг, -- говорит Ром, -- в том-то и дело. А теперь давай проанализируем, почему начали расходиться путидорожки того, как была задумана Анаукс, и того что с ней происходило в рельности. Я уже говорил, что Держава, в состав которой входила Анаукс, пребывала в состояни стагнации. Это определяло все большие ограничения во всем: в финансировании науки, в условиях жизнеобеспечения людей. Со временем стала все более проявляться дифференциация среди анауксиев. Те из них, кто не проявляли успехов в науке, будь они в другом месте, ушли бы из этих Лабораторий и стали бы пытаться достичь успехов на других поприщах. В Анаукс же у них не было никакого выбора. И они вынуждены были оставаться в Лабораториях. -- А почему бы им в таком случае вообще не покинуть Анаукс? -- спросил Леафар. -- Ведь если эта республика создана для науки, а некто, например, в науках не оправдал надежд своих и окружающих, то поезжай туда, где есть возможность выбора... -- Ты, безусловно, прав, любезный друг, -- говорит Ром. -- Ты сказал все правильно, но только есть одно "но". Это "но" заключено именно в специфике системы жизнеобеспечения Анаукс. А суть ее состояла в том, что, как я тебе говорил ранее, когда Анаукс только создавалась, там были самые лучшие жилищные условия. Там каждая молодая семья получала отдельное жилище и знала перспективу его улучшения. Но жилище это не принадлежало анауксиям, его получившим. Оно принадлежало только самой Анаукс. И если кто-либо желал покинуть Анаукс, он должен был оставить жилище. А во всей Державе в других местах с жилищами было еще хуже. Так что ему не на что было рассчитывать. А у него семья, дети. Как быть, не на улицу же? Вот и держался он за это жилище. И, представь себе, в этой маленькой республике, где все на виду друг у друга, где всем все обо всех известно, два анауксия, которые приехали в одно и то же время, одного возраста, через десять -- пятнадцать лет оказываются в совершенно разных условиях труда и жизни... Но так люди устроены, что они никогда не хотят признавать своих слабостей и поражений. И немалая доля тех анауксиев, которые не смогли состояться в науках, оправдывая отсутствие успехов в собственных глазах и в глазах окружающих, становились на извращенный путь поиска причин своих неудач. Этим не могла не воспользоваться Верхушка правящего ордена. В условиях наступления на принципы свободы и демократии правящему Ордену легче было создавать послушных и ручных членов общества даже в такой ранее строптивой республике, какой была Анаукс. Поэтому те, кто становился удобным, получали возможности повышать свой статус и все, что с ним связано, и без соответствующих успехов. И в Анаукс стали размываться критерии оценки труда светлоголовых. И это не могло не сказаться и на тех истинно светлоголовых, которые подавали большие надежды и уже достигали реальных успехов в науке. -- Что ты имеешь в виду, любезный Ром? -- спросил Леафар. -- Объясняю. Представь себе молодого анауксия, который действительно начал с первых шагов достигать успехов в науке. Но для того чтобы получить высокий статус и связанные с ним блага, ему нужно пройти долгий путь защиты диссертаций, публикаций работ и так далее, и так далее. А тут представители верхушки правящего Ордена создали ему более ускоренный и облегченный путь достижения всего этого, если он будет послушным и к тому же помогать, участвуя активно во все сторонах угодной им деятельности. Конечно, немалая доля анауксиев устояла против таких соблазнов во имя высоких идеалов науки, но далеко не все. А те, кто не устояли, начали внедрять другую идеологию в научную жизнь. Им нужно было плодить побольше таких, как они, чтоб иметь взаимную поддержку, круговую поруку. Ведь известно, что одним из демократических принципов научной жизни является тайное голосование на научных собраниях по поводу защиты диссертаций, присуждения ученых степеней и присвоения нового статуса. Вот для этого им и нужны были везде свои. В этой атмосфере истинным светлоголовым приверженцам науки и честного пути становилось подчас очень душно в Анаукс. А деваться опятьтаки было некуда. Вопервых, не хотелось покидать начатые исследования, круг коллег, с которыми они были связаны научной работой, и опятьтаки к Анаукс они были привязаны жилищем. Образовывался своего рода замкнутый круг. И если ранее относительная замкнутость Анаукс была ее достоинством, преимуществом, позволяющим обеспечивать особую светлоголовую атмосферу свободы творчества, истинно научных критериев оценки их труда, то теперь эта же замкнутость Анаукс, превращаясь в свою противоположность, определяла атмосферу удушья, несвободы. И это в первую очередь коснулось прежнего предмета гордости Анаукс -- объективных критериев оценки их успехов в науке. Они во многом начали стираться и смещаться. И Анаукс стала заедать зависть и вражда. И даже светлоголовые стали приобретать оттенки красных, коричневых и других не подобающих им цветов. -- Любезный друг, -- объясни мне, какова же была роль тех романтиков, которые создавали Анаукс, тех "генералов", которые стояли у ее истоков и окружили себя армией светлоголовых "солдат"? Почему же они не противостояли этим явлениям. -- О мой любезный друг, может быть, это самый простой и в то же время самый сложный вопрос, -- ответил Ром, сжав губы в раздумье. -- Те, кто стояли у истоков Анаукс, были самоотверженными учеными мужами. И искренне хотели реализовать идеалы свободы творчества и демократии в Анаукс. В том, что получилось, конечно, есть доля и их вины... -- Ты, считаешь, любезный друг, что не они во всем виновны? -- Их нельзя во всем обвинять. Анаукс, как тебе известно, входила в состав Державы, где правил известный тебе Орден. По законам, навязанным этим Орденом, большинство из основателей Анаукс были членами этого Ордена, и они не могли не выполнять его волю и не подчиняться его законам. Поэтому противостоять открыто сворачиванию свободы и демократии они не могли. Большинство руководителей Лабораторий пытались противостоять этому злу тем, что в реальной своей деятельности старались жить по законам нравственности и по возможности хранили демократические традиции в жизни своих Лабораторий. Но нередко они не все могли даже в своих Лабораториях, где были руководителями. Это случалось тогда, когда внутри их Лабораторий происходило размежевание среди анауксиев, немалая часть которых состояла в членах Ордена. И это им давало определенную независимость даже от руководства Лабораторий. Поэтому часто эти "генералы" не могли управлять своей армией и бывали, например, случаи, когда светлоголового ученика, руководителя Лаборатории проваливали тайным голосованием при защите диссертации либо при решении вопроса о присуждении ему более высокого статуса. И таких примеров становилось все больше по мере усиления процесса дифференциации в среде анауксиев. Причем, чаще всего самые неприглядные в этом отношении явления происходили именно в Лабораториях тех руководителей, которые не состояли членами Ордена. И поэтому в опреденном смысле наших с тобой "романтиков" -- основателей Анаукс -- можно виновными не считать. -- Конечно, мой друг, -- вставил с иронией в голосе Леафар. -- Но сейчас, -- продолжил Ром, не замечая иронии собеседника, -- я бы хотел изложить тебе аспекты жизни Анаукс, которые явились прямым следствием недальновидности наших "генералов". Они в основном представляли точные, естественные и технические науки. Гуманитарные науки, их выводы и прогнозы они всерьез не принимали. Например, когда Анаукс только создавалась, экономисты и демографы в своих прогнозах предупреждали, что Анаукс будет иметь немало трудностей, когда изменится ее демографическая структура, связанная с увеличением числа ее жителей, постарением одних, повзрослением других и рождением третьих. И что малышам, которым сейчас достаточно детской люльки, через какое-то время нужно будет полноценное жилье и место работы. Но об этом тогда никто не хотел задумываться. Анаукс застраивали тогда, когда Правитель, пришедший на смену тирану, провозгласил, что через двадцать лет вся Держава будет представлять собой общество, где будет дано "всем все по потребностям". Потому в Анаукс возводились строения, которым нужно было выстоять ровно до того времени, когда наступит общество всеобщего благоденствия. Но как ты знаешь, общество благоденствия, задержавшись, уступило место глубокой стагнации, усугубившей как бытовые, так и научные аспекты жизни в республике. В это время над собеседниками возникает экран в экране, и на нем крупным планом академик Самсон Семенович Кутателадзе утверждает: -- Знаете, чем СО АН неповторимо? Тем, что здесь начинали битву старые генералы, а продолжают молодые маршалы... Ром, повернувшись к Леафару, говорит: -- Вот ты имеешь возможность убедиться сам, сколь романтично и утопично они были настроены. А на самом деле с "молодыми маршалами" все обстоит гораздо сложнее. Дело в том, что те молодые солдаты, которые начинали с этими, по выражению Самсона Семеновича, "старыми генералами" еще сами до генералов не доросли. Они еще в самом зрелом возрасте, а им уже наступают на пятки их дети, которые сейчас в таком возрасте, как были их отцы, когда приехали в Анаукс. Тогда у их отцов никто не стоял на пути между ними самими и генералами. А у их детей стоят на пути их отцы. А мест не хватает не только для анауксиев с высоким статусом и связанных с ним привилегий, но и просто мест в Лабораториях недостаточно, ибо они не расширяются адекватно росту населения. А молодому поколению куда-то уезжать опять же сложно Из-за жилищных и прочих проблем, -- заключил Ром и глубоко вздохнул. -- Всех проблем, мой друг, не перечислишь. И все в целом наряду с тем, о чем я говорил ранее, не могло не сказаться на результативности всей Анаукс как места, созданного для процветания наук. -- Так что же ты хочешь сказать?.. -- Я не берусь делать обобщения... Конечно, многие Лаборатории поистине обогатили и державную и мировую науку своими результатами. Но по тому, как этот эксперимент был задуман, как он начинался, он мог явить миру значительно больше. В это время над собеседниками на экране возникает известный в Академгородке интеллектуал, физик Юрий Иванович Кулаков. -- Так вот, -- говорит он, с выражением какого-то смущения и неловкости на лице, -- Кембриджа и Геттингена не получилось у нас в Академгородке. Понимаете, цели, которые стояли у нас перед Акадегородком, они были конечны. И они были слишком приземлены. Мы построили самый большой в мире оптический телескоп. Мы построили самый крупный ускоритель, но при этом мы не сделали ни одного большого открытия ни в астрономии, ни в астрофизике... То есть можно вкладывать гигантские средства, но они будут уходить в песок. На этом ускорителе не было найдено ни одной новой частицы, фактически не сделано ни одного крупного открытия... В кадре появляется большой, ставший объектом многих легенд кабинет академика Будкера, директора Института ядерной физики с его известным круглым столом, за которым по установленной им традиции ежедневно собирался "интеллектуальный центр" института. В кабинете никого нет, кроме уборщицы, которая расставляет вокруг стола стулья. А за кадром голос диктора произносит: "Открытое письмо академика Алексея Абрикосова (не сдышно), возглавляющего теоретическую группу в национальной лаборатории (какой именно не слышно) в США. Письмо адресовано коллегам, работающим в России. "Найти постоянную работу ученому на Западе всегда было сложно. Большинство российских ученых, перебравшихся на Запад, имеют временную работу. Они, как цыгане, кочуют по научным лабораториям в разных странах с одним, однако, непременным условием -- обогнуть особую точку, которой является Россия, другие государства бывшего СССР. Домой предпочитают не заезжать еще Из-за боязни преступности, которая начинается сразу же в Шереметьево. Уверен, что помогать науке там, в России, бессмысленно. Зарплату ученым можно поднять, но приборы и оборудование не привезешь. Сегодня для сохранения российской науки может быть только один рецепт: помочь всем талантливым ученым поскорее уехать из России, а на остальных махнуть рукой. Считают, я излишне резок, со мной многие спорят, но жизнь показывает, что я прав..." Чтение текста письма завершается, и на экране появляется стройный, моложавый, но совершенно седой человек, сидящий за большим письменным столом рабочего кабинета. За спиной ученого на стене висит портрет академика М. Лаврентьева. Лицо седовласого человека, отвечающего невидимым на экране репортерам, выражает возбуждение. Судя по всему, это директор Института гидродинамики, академик Титов. -- Да это ж позор для государства, дорогие мои, -- говорит он нервно и взволнованно жестикулируя. -- Ну мне стыдно как русскому человеку за это, стыдно. В каком государстве я живу?! Ну Абрикосову хорошо, он уехал в Америку и написал оттуда статью. Плевал на вас и плевать будет. Хотя, может быть, в какойто степени статья-то правдивая. Статья-то правдивая. У меня другая психология. Я не уеду. Поймите меня: стыдно... Это страшно, когда стыдно за свою страну... На экране стоящего на столе директора института телевизора возникают самые драматические сюжеты из фильма "Девять дней одного года", при которых главный герой подвергается смертельной дозе облучения. -- Конечно, -- говорит академик, указывая на экран, -- здесь, конечно, все героизировано, романтизировано, понятно. Но это и есть в общем, так сказать, то, ради чего живет ученый. Но вообще говоря, ему надо дать оборудование, его надо кормить, кормить его семью... Кому лучше стало? Мне, академику? Я прожил коекак с семьей в этом году, потому что копаю свои пять соток картошки, потому что картошку покупать на рынке я, директор института, уже не могу. Это позор для нации!.. Если не копать картошку свою, денег для того, чтобы покупать на рынке, у меня уже нет. В кадре снова появляется кабинет Института ядерной физики. За круглым столом сидят мужчины разных возрастов. Наперебой произносимые ими реплики свидетельствуют о заботах, которыми переполнена их жизнь. -- Есть институты, которые ничего не производят, -- математики, да, математики в том числе, которые ничего не производят, а как организации не пропадают. -- Мы говорим не про организацию и зарплату, а мы говорим про академическую науку. -- Вот я хочу обратить внимание, что в этой статье Абрикосова есть слово "утечка мозгов", но оно уже набило оскомину, банальное слово: "утечка мозгов", но, мне кажется, самый главный капитал -- это мозги Института ядерной физики и прежде всего научные мозги. И говорить, что у нас все в порядке, помоему, это неправильно, потому что даже если посмотреть на эту фотографию, (указывает на групповую фотографию на стене), то, как говорится, кроме грусти, она ничего не вызывает. Это самое главное, что там девяносто пять процентов -- это люди, которые уехали от нас насовсем. -- На фотографии их всего двадцать процентов. -- Ну что вы говорите, что вы говорите: шесть человек там точно уехало, а остальные изо всех сил стараются там остаться. Поэтому самое главное -- это утечка мозгов и в том числе из нашего института. И она, хочу сказать, она уже значительна, потому что теоротдела у нас уже нет, у нас уже нету, теоргруппы плазмы у нас уже нету. Теперь многих специалистов высокого класса из экспериментаторов нет. Но для нас, в отличие от химических институтов, где в одиночку работают, и, в отличие от математики, где в одиночку сидят за столами, один, как говорится исчез, ну ничего. Мы же работаем в связке. Мы же работаем, наша жизнь содержится в основном за счет крупных комплексов и установок. На любой крупной установке нужно иметь критическую массу. Прежде всего тех самых мозгов -- научных сотрудников, от которых все идет, как говорится: и идеи и решения научные и потом можно сказать задания и конструкторам и экспериментальному производству. Вот как только их станет меньше какого-то количества на крупных комплексах, не будет у нас крупных комплексов. Не будет у нас крупных установок, не будет у нас Института ядерной физики. Это все равно, как актеры в театре. Банальная ситуация: нет актеров -- нет и театра. Пусть великолепная будет инфраструктура -- не будет театра. Вот у нас не будет научных сотрудников квалифицированных, и все, нету ничего... Вот у меня очередной молодой научный сотрудник собирается уходить. По двум причинам: первое -- не хватает зарпаты на содержание семьи... и отсутствие перспективы с жильем. Мы три года его студентом готовили целевым образом. Два года -- научным сотрудником. Пять лет впустую и так далее... -- Все правильно. -- Так ты за Абрикосова или против? -- Ну простите, с Абрикосовым трудно согласиться. Я бы сказал так, что в этом есть определенная мораль. Пусть он имеет свое мнение. Но когда вот это появляется на весь мир, в том числе и на нашем столе, -- это безнравственно. Если ему не нравится, если ему все отвратительно и противно, возможно, обидели... Правда, академиком стал он, никто его не держал. Мне кажется, что он не был обижен. Писать, что у всех одна мечта, чтоб, не дай бог, никогда не ступить в аэропорт Шереметьево, где в общем-то плохо, конечно... простите. -- Ну если этот цех стране не нужен. Он обижается на страну в целом. Никуда мы не денемся... -- Он считает, что цех теоретиков стране не нужен. -- Мало ли что он там считает. -- Ну неправильно. Мало ли какое там сиюминутное конъюнктурное правительство считает. На экране крупным планом высвечиваются двое из сидящих за столом, которые ведут беседу между собой: -- Не умрем. -- Умрем, если через две недели тебе перестанут платить зарплату. -- Ты это плохо себе представляешь. -- Я, наоборот, хорошо это себе представляю. -- Зарплату через две недели не перестанут платить. -- Если ты о ней сам не позаботишься. -- Ты же не можешь сам позаботиться о своей зарплате. -- Могу. -- Каким образом? Через что? Через сдачу чего-то в наем? -- Естественно! -- Нет, извини меня, найдутся очень шустрые мальчики. -- Где? -- Которые по лабораториям, которые в экспериментальном производстве, которых больше, чем тебя численно. -- Подожди. -- У них же такое право голоса, как у тебя. Они быстро это все "прихватизируют" в отличие от тебя, пока ты в этом всем разберешься, тебя уже не будет. -- Ты пессимист в этом плане. -- Я не пессимист, я реально смотрю на вещи. Снова появляются Леафар и Ром: -- Из того, что ты мне поведал, -- говорит Леафар, -- ваша жизнь в Анаукс была подобна армейской. То есть ваша задача состоялав в том, чтоб верой и правдой служить науке. Остальное -- уже не ваша забота. За вас думали другие -- как обеспечить вам условия для "службы" и материальные блага, которые зависели строго от чина. Но все же есть самое существенное отличие между образом жизни Анаукс и образом жизни в армии. А армии даже в самые мирные и спокойные времена всегда присутствует дух борьбы, дух постоянного напряжения, обусловливающего необходимость быть готовым к отстаиванию тех принципов и идеалов, для которых каждая конкретная армия существует. В Анаукс образ жизни не предполагал наличие такой необходимости. Вот почему, когда наступило время, требующее борьбы за сохранение... В это время на экране меняется сюжет и в кадре появляется Михаил Алексеевич Лаврентьев. Он, гордо улыбаясь, стоит в торжественнй позе за кафедрой и с пафосом провозглашает: -- Я испытываю глубокое удовлетворение оттого, что мне довелось участвовать в организации научных центров в Сибири и на Дальнем Востоке, в мобилизации науки на решение больших проблем развития этого богатейшего края. В год двадцатилетия Сибирского отделения его деятельность была рассмотрена Центральным Комитетом КПСС. В принятом постановлении говорится: "Сибирское отделение Академии наук СССР с его институтами, филиалами, опытнопроизводственными отделениями стало крупным научным центром"... -- После завершения чтения фрагментов этого постановления Михаил Алексеевич заключает: -- Все мы, кто участвовал и участвуют в создании и работе Сибирского отделения, горды такой высокой оценкой. Она означает, что крупный государственный эксперимент, начатый в 1957 году с образованием в Сибири мощного научного центра, привел к успеху"... На смену Лаврентьеву экран являет крупным планом портрет академика Коптюга. Лицо выражает озабоченность и усталость. Под фотографией бегущие буквы слагаются в текст: "Валентин Афанасьевич Коптюг возглавлял Сибирское отделение семнадцать лет. И выпали на долю третьего председателя такие испытания, которые первым двум -- Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву и Гурию Ивановичу Марчуку -- и в кошмарном сне не могли явиться. Науке -- голодный паек. Конвульсии бесплатного образования. Непомерные счета за "инфраструктуру" от ошалевших в борьбе за выживание ведомств. Утечка, утечка, утечка мозгов, созидательной энергии, надежд на нормальное развитие страны, безоглядно наживающей новые недуги -- вместо разумного лечения старых..." На экране меняется сюжет, и новый кадр представляет украшенную атрибутикой государственного праздника улицу Академгородка. На площадке у дома культуры "Академия", на котором транспарант со словами: "С праздником" стоит группа пожилых людей, очевидно, ветеранов, одетых в весьма унылую верхнюю одежду весеннеосеннего сезона (плащи, куртки). Их лица и лица стоящих у подножья ступенек слушателей щемяще грустны и усталы. Несоответствие всего этого словам исполняемой ими под гармошку песни, могло бы послужить иллюстрацией лицемерным догмам, в которых прошла их молодость, когда они сеяли, так и не проросшие мечты и надежды на достойную жизнь. Посидим похорошему, Пусть виски запорошены, На земле жили-пожили мы не зря. Улица с ее обитателями с экрана исчезает. -- Так, какой же ответ ты бы дал, названию своей книги, любезный друг мой, -- обратился Леафар к Рому, как только они вновь появились на экране. -- Все же, как ты думаешь, создание Анаукс, сама эта идея -- утопична или идея вполне реалистична, но в этой Державе просто не было условий для ее реализации? -- Я долго думал над этим, но не пришел еще к заключительному ответу. Я могу с тобой поделиться лишь своими рассуждениями. -- Ром немного передохнул и продолжил: -- Ну давай представим, что такую Анаукс решили бы создать в какойнибудь другой традиционно демократической благополучной богатой Державе... -- Я полагаю, что там это вообще нереально, даже немыслимо, -- сказал Леафар, -- ибо в демократической стране никто бы не согласился с такой формой материального вознаграждения за труд, какая существует в Анаукс, не согласился бы с тем чтоб ему кто-то определял размер жилища, условия приобретения продуктов питания и так далее, чтобы ограничивали какую-либо свободу... -- Я понимаю, -- сказал Ром, -- но, согласись, что, с точки зрения организации научных исследований, сотрудничества ученых, создание такого комплексного центра, где ученые разных направлений науки имели такую уникальную возможность совместно... -- Извини, любезный друг, может, тогда, в той Державе это и имело какойто смысл... Хотя я не совсем уверен, что это столь значимо для создания комплексных проектов, взаимодействия и так далее, ибо в таких случаях для ученых, очевидно, не так уж принципиально: перейдет он дорогу для встречи с коллегой либо доберется до коллег каким-то транспортом. К тому ж я не думаю, что все научные взаимосвязи каждой Лаборатории Анаукс замыкались только на Лабораториях самой Анаукс. Очевидно, что они распространялись и на другие города, как Державы, так и за ее пределами. Так что эта географическая близость не так уж принципиальна. А если говорить о современности, то при нынешних средствах коммуникации это уже вообще не имеет смысла. Сейчас можно, не выходя из кабинета, ощущать себя связанным со всем миром и получать какую угодно информацию... -- Ты, конечно прав, но ничто не заменит людям сам факт непосредственного общения... -- Я согласен, мой друг, но для этого и устраиваются такие симпозиумы, где мы с тобой сейчас пребываем. -- Но мы, любезный коллега, -- сказал запальчиво Ром, -- говорим о разных предметах. Когда я говорю о непосред ственном общении, то имею в виду ту интеллектуальную ауру, интеллектуальный воздух, которым была наполнена Анаукс. Это трудно передать словами, но, поверь, что у анауксов даже лица были особенные, одухотворенные. Снова возникает экран в экране. Седовласый мужчина неопределенного возраста, подтянутый, в голубых джинсах и белой футболке, стоя у дерева, говорит: -- Понимаете, вот говорят, что мы -- жители Городка. Но нет, это неверно. Не мы жили в Городке, а Городок жил в нас... Городковцы создавали эту маленькую страну для себя. Поэтому их не страшили никакие трудности. И если б не в Сибири, то где-то что-то подобное бы появилось на свет. Ведь это же не случайно, что Кукин написал свою знаменитую песню "Город"... Это само по себе поразительное доказательство того, что что-то подобное Городку было уже спроектировано в сознании тех, кто нес в себе искры романтики того времени... Сюжет на экране меняется, и в кадре появляется пустой конференцзал Дома ученых. За кадром звучит голос Кукина: -- Я написал эту песню до того, как узнал, что на свете есть Академгородок. Однажды я туда попал. Я понял, что эту песню можно как раз посвятить Академгородку. Горы далекие, горы, туманные горы... И улетающий и убегающий снег. Если вы знаете где-то есть город, город Если вы помните, он не для всех, не для всех. Странные люди заполнили весь этот город: Мысли у них поперек и слова поперек. И в разговорах они признают только споры, И никуда не выходит оттуда дорог. Поездом -- нет, поездом мне не доехать И самолетом тем белее не долететь. Он задрожит миражом и откликнется эхом, И я найду, я хочу, и мне надо хотеть. Снова на экране смена сюжета, и на скамейке сидят Ром и Леафар. -- Если б ты знал, мой друг, -- говорит крайне эмоционально, даже сентиментально Ром, -- как сильна ностальгия у меня по тому времени. Это трудно передать, но я бы отдал многое, чтоб мои дети имели счастье окунуться, пожить в этой атмосфере... -- Мой любезнейший друг, если б ты задумывался, то понял, что невозможно ту "неповторимую" атмосферу начала жизни Анаукс повторить , потому что ты сам сказал, что она неповторима . Правильно говорят, что не вы жили в Анаукс, а Анаукс жила в вас. В другом поколении уже будет жить другая республика, и она не может не отличаться от той, которая жила в вас, потому что это поколение отличается от вашего. Анаукс была прекрасна тем первым мигом своей жизни. Это одноразовое с очень ограниченным временным периодом жизни создание. Такова жизнь, которую нельзя остановить в ее вечном движении. В этом и была, очевидно, утопичность Анаукс, что ее основатели просто не задумывались над этим. Они жили как бы сегодняшним днем. -- Но их мечты были устремлены в будущее, -- вставил Ром. -- Вот в этом и парадокс, -- сказал Леафар, -- абстрактно они грезили о будущем, а конкретно ... Беседа прерывается появлением Анатолия Бурштейна и Замиры Ибрагимовой. Попивая чай, они о чем-то вспоминают. -- Да, -- говорит Анатолий Израилевич, -- во всем, что мы делали, конечно, было немало романтики, характерной для того времени. Будущее представлялось только лучшим, а в Академгородке и вовсе прекрасным. -- Очень грустно, -- говорит Замира, устремляя куда-то -- то ли в прошлое, то ли в будущее свои жгучие пронзительные прекрасные очи. -- Потому что не мне бы сидеть перед этим объективом. Были люди подостойнее, поярче, поинтереснее меня. Они могли рассказывать, чего хотели, что делали и оценивать получившееся... Глава 2. Остров сокровищ Мороз проникал во все щели окон и дверей автобуса, и холод сковал все тело. Эта нудная поездка продолжалась уже около получаса, и Инге казалось, что ей не будет конца. Зато закутанная в тяжелую клетчатую шаль поверх шубки и валенок разрумянившаяся Анюта, вертясь на коленях у папы, громко распевала: "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама, пусть всегда будет небо, пусть всегда буду я!". Вскоре за окнами в темноте, разжиженной густыми снежинками, сквозь деревья замелькали огоньки окон, и через короткое время автобус остановился. -- Вот и приехали, -- сказал весело Александр и, выждав, пока выйдут с трудом поднимающиеся с передних мест замерзшие, как и он, пассажиры, проскочил вперед с Анютой и, подав руку жене, помог ей сойти со ступенек. -- Это совем близко. Буквально несколько шагов, -- сказал бодрым тоном Саша, желая хоть "морально" обогреть оцепеневшую от мороза жену. Это "совсем близко" оказалось труднодоступным. Пришлось плутать долго на пятачке микрорайона с однотипными домами в поисках того из них, в котором живут Максимовы. -- Я здесь был всего раз, правда, в дневное время, -- словно извиняясь, говорил Саша. -- И ейбогу, был убежден, что найду сразу же. Видно было, что он и сам в отчаянье от жалости к своим замерзающим "женщинам". -- Судя по всему, вы по тому же адресу, что и я, -- услышали они за спиной мужской голос. -- К Максимовым? -- Да, да, -- сказал обрадованно Саша. -- Так вы уже у цели. Вот их подъезд, заходите и прямо на четвертый этаж. -- Он ловко придержал дверь. -- А там вам уже не нужно будет искать, по шумугаму распознаете нашу компанию, -- сказал он. Уже не помня себя от холода, Инга переступила порог подъезда, теплый воздух которого принес ощущение подобное сбывшемуся счастью. -- Меня зовут Юра Федоров. А вы откуда такие накутанные? -- спросил он весело, догоняя устремившегося вверх с Анютой на руках Сашу. -- А мы из города. Долго ждали автобуса в городе, плутали здесь, вот мои "дамы" и замерзли совсем. Ну как ты, отходишь? -- спросил тут же Саша, обернувшись к Инге. -- Да, ничего страшного, все нормально, -- ответила она, уже в который раз убедившись в том, что самое большое блаженство из всех возможных -- это замерзшему человеку оказаться в тепле. Как только они нажали кнопку звонка, открылась дверь и радостная орава таких же, как они, молодых людей окружила их дружелюбными возгласами приветствий. Высокая, стройная, с густой копной вьющихся волос женшина с сверкающей радостью улыбкой, протянув руку, представилась: Я -- Мария. Пожалуйста раздевайтесь, располагайтесь. Сапоги можете оставить здесь, прямо под вешалкой, -- указала она на протянувшиеся вдоль коридорчика крючки. Затем присела на корточки, обращаясь к Анюте: -- А тебя как зовут? -- Анюта, -- довольная собой произнесла девочка. -- А сколько тебе лет? -- Два годика, -- с самодовольством ответила малютка. -- Уже два годика! Ты совсем взрослая! Скоро мы тебя отведем туда, где много друзей. Вы не беспокойтесь, -- обратилась Мария к Инге, уловив ее вопросительный взгляд, -- это у нас такой порядок. Мы всегда во время больших сборищ отводим всех детишек в одно какоето место. Сегодня -- это будет у Зелинских, которые живут прямо под нами. Они скоро зайдут. -- А кто же за ними смотрит? -- спросил Инга, ощущая какое-то недоверие к такому способу избавления от детей во имя собственного удовольствия. -- А вот пройдемте, -- сказала Мария, выражая искреннее желание расположить к себе новую знакомую. Едва засунув еще не отошедшие от мороза ноги в туфли, которые взяла с собой на смену не очень новым и не очень красивым сапогам, Инга медленно последовала за хозяйкой. Из крошечного коридорчика хрущевской трехкомнатной "распашонки" они, сделав два шага, оказались в кухне, заполненной запахом салата "Оливье". На стекле той стороны кухонной двери, которая обращена к комнатам, висел список фамилий, среди которых Инга увидела и их. -- Вот это -- список, следуя которому наши папы будут, сменяя друг друга, смотреть за детишками. Их в сумме немало и разных возрастов: от одного года до восьми лет. Папы попеременно будут читать им книжки, играть в игры, а потом уложат спать. Но при этом все равно они по очереди будут с детьми. Поскольку нас много, то каждому придется быть с ними полчаса. Так что никто из папаш и не почувствует неудобств. -- Интересно, -- сказала Инга, глядя на список как на диковинку. -- Ведь у нас здесь почти ни у кого нет родителей, бабушек и дедушек. Мы здесь, чтоб жить самостоятельно, ни на кого не возлагая своих забот. Поэтому мы таким образом освобождаем себя от неудобств присутствия детей и в то же время освобождаем детей от тягот томления на взрослых вечеринках, которые -- важнейшая часть нашего образа жизни. -- А как же вы обходитесь, если, например, ребенок заболел и его нельзя отправить в сад или в ясли, кто вам помогает? -- спросила Инга. -- О, это -- просто. Никаких проблем. У нас в институтах нет строгого режима дня. Ведь в науке все равно все работают по двадцать четыре часа в сутки, и нас никто не гоняет палкой отсиживать часы. Поэтому когда нужно посидеть с ребенком дома, мы ходим в институт по очереди. Например, утром муж, после обеда -- жена, или наоборот. В это время подошел высокий, стройный, подстать супруге, хозяин и с искренней доброжелательностью представился, слегка поклонившись, как акткер перед публикой: -- Павел! Рад что вы добрались благополучно. Я понимаю, что это нелегко в такую погоду. Но все же замечательно, что вы с нами в этот вечер. У нас здесь сегодня в основном химики и некоторые примкнувшие к ним математики, -- при этом он, слегка подмигнув, положил руку на плечо Саше, дав понять, что именно его он имеет в виду. А лириком, очевидно, придется быть вам, Инга... Ведь, насколько мне известно, вы гуманитарий и будете единственной среди нас, людей сухих и зацикленных на формулах, -- он улыбнулся, не разжимая губ. -- Мне также известно из достоверных источников, -- продолжал Павел, -- что Саше уже выделили квартиру и вы скоро будете жить по соседству. Это прекрасно! Вот с наступлением весны сразу же отправимся в лес за медунками. Ну что ж, пора представить вас нашей компании. Инга дружелюбно улыбнулась, и они, свернув налево, за кухонную дверь, оказались в средней, самой большой, примерно 17 кв. м комнате. Здесь стоял диван, рядом, у окна -- маленький треугольный неполированный журнальный столик с двуям креслами, напоминающими большие круглые пьялы на тонких металлических подставкахножках. В противоположном от дивана углу на другом журнальном столике стоял небольшой телевизор "Рекорд" с антеннойусиками. Дощатый пол с большими щелями был покрыт светлокоричневой, уже вытершейся краской. Стены были увешаны стенгазетами, посвященными торжеству, фотографии хозяина -- виновника торжества -- были вмонтированы в картинки, вырезанные из журналов и газет. В результате Павел представал то королем, то дворником, то на лошадях, то на верблюдах, и т. д. Все сопровождалось смешными надписями и ремарками. Из-за малого количества мебели комната казалась большой и вмещала, человек сорок гостей. Все они говорили на профессиональные темы. Громкое звучание научной терминологии в перемешку с модными здесь словечками вроде: "старик" в обращении друг к другу, выражениями типа "раскрутил проблему на всю катушку" и непрерывный хохот от шуток создавали атмосферу какой-то праздничной феерии. Бросалось в глаза, что все присутствующие очень симпатичные, даже красивые внешне -- как будто их отбирали не только по научным успехам, а и по внешним данным. Женщины красиво одетые, подтянутые, свежие, готовые расхохотаться, поддержать шутку по любому поводу, что иллюстрировало их психологический комфорт и удовлетворенность жизнью. Все тут же окружили новых гостей и, представившись, дали волю своему доброжелательному, какому-то особенному, солидарному любопытству: откуда приехали, какой вуз, аспирантуру кончали, кто научный руководитель, какие научные планы после защиты диссертации, в каких походах бывали, о горах, о лыжах, -- обо всем, что не имело никакого отношения к Инге и ее жизни. И потому, где всерьез, а где со свойственным ему юмором на все вопросы отвечал Саша. Инга, с одной строны, испытывала ощущение восторга от всей атмосферы дружелюбия и какойто авансированной любви, исходящей от этих людей, о которых она ничего не знала и которые еще ничего не знали о ней. С другой стороны, ее охватывала тревога от ощущения присутствия на чужом празднике, ощущения ущербности рядом с этими ее ровесниками, зажженными наукой, осознанием своей нужности и ясностью в творческих перспективах. Это была какая-то концентрация всего того, что было не ее: и профессия этих людей, и предмет их разговоров, и планы -- все было далекое, незнакомое, недосягаемое. Она никогда ранее не знала такого состояния глубокого объективного несоответствия между собой и средой. Везде в разных коллективах и компаниях, где ей приходилось быть, она была в худшем случае на равных, но в большинстве случаев ее выделяли. Здесь ей казалось во всем были такие критерии, которым она ни в чем не соответствовала. Здесь человек виделся только в единстве со степенью его включенности в науку, причем науку точную (математику) и т. п. И эта наука ради которой они здесь, не является для них работой. Это был образ жизни, в который она никогда не сможет включиться, потому что у нее другая работа, другая профессия, которая здесь, в Академгородке, судя по репликам, да и той скудной информации, которая у нее была, -- нечто вспомогательное, второсортное. Чтоб как-то скрыть тягостные чувства, все более овладевавшие ею и усиливающиеся незнанием, о чем говорить с этими улыбающимися ей людьми, она стала заниматься с Анютой, которую вотвот должны были отвести к Зелинским. Вскоре пришли сами Зелинские. Довольно упитанная, но с изумительной фигурой блондинка, сопровождая каждое слово легким смешком, сначала подошла к Анюте и, спросив ее имя, сообщила, что у нее тоже двое детишек: дочка Светланка -- полтора года, и трехлетний сын Степка. Они вместе со всеми детишками очень ждут Анюту у них дома, где ей будет очень весело. Затем, повернувшись к Инге с Сашей, в той же смешливой манере сказала: -- Я -- Каля Зелинская, а это -- Коля Зелинский -- мой муж. Видите у нас почти одинаковые имена, потому меня часто называют Колей, а его Калей. Ему это, кстати, нравится, потому что он часто ходит дома в переднике. Он отменный кулинар и любит готовить, особенно цыпляттабака и пирожные "бизе". У меня они почему-то никогда не поднимаюся, сколько бы я ни взбивала эти белки. А у него такое получается -- язык можно проглотить. Да вы в этом убедитесь сегодня. Правда, он почему-то тощий -- она похлопала мужа по животу, -- а я вот поправляюсь. Еще одна деталь: хоть он и Николай Дмитриевич, но прошу его не путать с академиком Зелинским. Академик Николай Дмитриевич Зелинский, химикорганик, закончил Новороссийский университет, а мой Николай Дмитриевич Зелинский, тоже химикорганик, закончил Новосибирский университет, причем первый выпуск. Эта шутка, судя по всему, присутствующим была хорошо известна, но все весело смеялись в знак солидарности с Калей. -- Ну что, Калерия Ивановна, -- сказал Павел, -- водка уже скисает. Я думаю, пора отводить Анюту, а то с минуту на минуту должен явиться академик. -- Да, да, правильно, Павлуша, -- сказала Каля и тут же обратилась к мужу: -- Коленька, отведи Анюту, пожалуйста. -- Да, а чья сейчас очередь? -- спросила с улыбкой Мария. -- Уже полчаса прошло, и пора на смену. -- Я, я должен идти, -- сказал Виктор Степанков и отдал, как солдат, честь. Инга настроилась на то, что ей придется тоже сопровождать Анюту, обычно настороженно относящуюся к новым знакомымвзрослым. Но дети, как животные, всегда чувствуют искреннюю доброжелательность. Потому Анюта, к удивлению родителей, без колебаний вверила свою ручонку Коле и покорно отправилась с ним на свою детскую "гулянку" этажом ниже. Когда Анюта ушла, Инга тихо спросила мужа: -- Это правда, что сюда придет академик? -- Я, право же, не знаю сам, -- пожал плечами муж. Павел, как внимательный хозяин следивший за настрое нием новых гостей, очевидно, догадался, о чем Инга спрашивает мужа, и сказал: -- Инга, ты слышала об академике Борескове? Георгий Константинович -- удивительный человек, как говорится, чистых голубых кровей и к тому же тезка маршала Георгия Константиновича Жукова. То ли это случайное совпадение, то ли такое сочетание имени и отчества есть признак породы, кто знает? И вовсе не имеет принципиального значения, что Боресков родился в потомственной дворянской семьей, а Жуков -- в семье крестьянинабедняка. Здесь не это важно: человеческая порода -- это что-то от Бога, хотя я, пардон, -- рассмеялся Павел, приложив руку к груди, -- чистой воды атеист. Кандидатский экзамен по марксистской философии сдал на отлично. Но речь не обо мне, а о нашем любимом шефе. -- В любой русской энциклопедии, начиная с прошлого века, -- вставил Вася Мелешин, -- вы найдете имя его деда Михаила Матвеевича Борескова, генераллейтенанта русской армии, военного инженера. Во время Крымской войны он занимался установкой минных заграждений в устьях Дуная и Буга... И отец Борескова был генералом царской армии... -- Да, мы забыли главное сказать, -- вмешалась серьезная, поспортивному подтянутая Катя Степанкова, -- Георгий Константинович -- одессит, как и я с Павлом! -- Ну не совсем одессит, -- уточнил тот же голос сбоку. -- В общем-то да, -- поправилась Катя, -- он родился не в Одессе, а кончил Одесский политех и научную свою карьеру начинал именно там. Говорят, весь институт, где он работал в то время, закрыли, а его еще совсем молодого, двадцати пяти лет, с лабораторией перевели в Москву. -- Для меня он вообще олицетворение истинного ученого. Вся его карьера -- свидетельство тому. Представь себе, -- перебил Катю Вася, -- с таким дворянским происхождением он дорос до академика, директора института, не будучи членом КПСС... В это время раздался звонок, и все словно подтянулись, выпрямились. Павел открыл дверь, и в комнату вошел чуть выше среднего роста, стройный, лет шестидесяти мужчина с тонкими чертами лица и белой, холеной кожей без единой морщинки. Он ловко снял белый шерстяной шарф и элегантное ратиновое пальто и, повесив их на свободный крючок, остановился у висевшего здесь же небольшого зеркала, чтоб причесать красиво вьющуюся, седую шевелюру. Затем академик направился к столпившейся в ожидании его молодежи, и каждой из женщин поцеловал руку, сказав что-то в знак приветствия. Когда он подошел к Инге и Саше, Павел откомментировал: -- Георгий Константинович, -- это мои новые друзья. Саша -- он мой земляк, одессит, математик, и у нас вполне реальные планы на совместные работы. Он скоро защищает диссертацию и переезжает в Городок работать в Институте математики. А это Инга, супруга Александра. Она гуманитарий... Поприветствовав всех, Георгий Константинович как знаток здешних правил подошел к списку пап и спросил с задором в глазах: -- И кто же у нас следующий дежурный папа? -- Я! -- сказал весело улыбаясь Веня Табаков, -- вот скоро иду на смену. -- Итак, все в сборе, пора к столу, -- сказал Павел, направившись к столам, и предлагая всем следовать за ним. Стол занимал оба "рукава" квартирыраспашонки. Собственно, это был не стол, а доски, положенные на два небольших обеденных столика, за которыми ели в обычные дни. В каждой из этих небольших прямоугольных комнат, одна стена от окна до двери, с пола до потолка была полностью занята самодельными стеллажами с книгами. В левой, чуть большей комнате у противоположной стеллажам стенки стоял диванкровать и тут же в углу у окна небольшой письменный стол, над которым висели лесенкой три книжные полки. В правой, меньшей комнате, напротив стеллажей одна за другой стояли две кушетки для детей. А у окна, между стеллажами и кушетками, -- маленький складной секретер, при открытии дверцы которого выдвигалась доска с ножкойподставкой, которая образовывала столик. В глубине, под столиком были полки и ящички для игрушек. Сейчас секретер был закрыт, и на нем стояли бутылки с напитками. Каждый стол был чуть длинней самой комнаты и потому, выступая в маленькую нишу между "рукавами" "распашонки", образовывали единый огромный стол с маленьким проемом между ними для прохода. С одной стороны столов в качестве сидений использовались диванкровать, кушетки и стулья, с другой -- уложенные на редко расставленные табуретки доски, которые образовывали большие длинные скамейки. Столы были полны разных блюд, приготовленных хозяйкой с помощью нескольких из присутствующих на празднике женщин. Сервировка отражала концепцию быта Академгородка, ниспровергающего все "мещанские" пристрастия. Несколько хрустальных рюмок, серебряных ложечек и фарфоровых чашек, -- очевидно, вложенные мамами в чемоданы либо взятые на память свадебные подарки -- чувствовли себя здесь неуместными, вычурными и даже смешными рядом с мисками и простыми вилками, ложками, ножами и гранеными стаканами. Стол был накрыт скатертями разного вида, цвета и рисунка. Когда все расселись и наполнили бокалы, академик предложил первый тост за успешную защиту Павлом кандидатской диссертации. Затем, взяз на себя роль тамады, он с очень веселыми комментариями предоставлял слово для тоста всем сидящим за столом. Тосты произносились по часовой стрелке, начиная от Георгия Константиновича. Пили за соискателя и его дальнейшие успехи в науке, за его родителей, жену и детей, за химию, математику, физику, за родной институт, за походы, за "научных" прекрасных дам и просто за разные строны жизни и любви к ней. И все тосты облачались в сюжеты притчей, историй, анекдотов, отражающих филигранную работу ума, смекалки, находчивости. Пили понемногу, и никто не пьянел, сохраняя хорошую форму и приподнятое настроение. Поскольку Инга, сидя справа от академика, замыкала этот часовой круг, она вначале даже не думала о своем тосте. Но когда "стрелка" стала приближаться вплотную, она начала волноваться, не зная, что ей сказать, да еще при академике и на фоне того остроумия, которым блистали все гости. И вот слово предоставлено сидящему рядом с ней справа Вене Табакову. Он, нисколько не раздумывая, сказал: -- Вы знаете, что я люблю собирать разные интересные изречения выдающихся людей. Так вот: Антуан де Сент Экзюпери сказал, что из всех видов роскоши, самая бесценная -- это роскошь человеческого общения. Я счастлив, что судьба привела меня в Академгородок, где мы одарены этой бесценной роскошью. И это единственная роскошь, которая достойна того, чтоб ее приумножать. Так выпьем за сохранение нашего богатства! -- Ура! Ура, за приумножение нашей роскоши! -- закричали все дружно, сдвигая бокалы навстречу друг другу. Этот тост принес спасение, и Инге сразу стало ясно, о чем говорить. Когда Георгий Константинович предоставил ей слово, она, уже не чувствуя никакого волнения, спокойно произнесла: -- Вениамин только что сказазал, что Академгородок щедро наделяет всех роскошью общения. То, что я увидела сегодня, позволяет мне утверждать, что это действительно роскошь, это действительно бесценные сокровища. И я хочу предложить тост за необыкновенный, уникальный остров! За Остров сокровищ -- за Академгородок! Все дружно встали с мест с поднятыми бокалами и, подхватив это столь соответствующее их восприятию Академгородка название, закричали: -- За Остров сокровищ! За наш Остров сокровищ. Ура! Ура! Когда был объявлен небольшой перерыв между закусками и горячим и все встали Из-за стола, Инга почувствовала себя в центре внимания. Женщины дружелюбно улыбались, пытаясь поближе узнать ее, а мужчины наперебой приглашали танцевать под включенную радиолу. Осмелев от неожиданного успеха и внимания, Инга как своя прошла на кухню, где женщины не могли прийти к согласию, убрать ли вилки и ножи или оставить их на столе при подаче плова. -- Понимаешь Инга, -- говорила с запалом Элла Табакова, -- я приготовила настоящий среднеазиатский плов. Смотри: каждая рисинка самостоятельная. Очень редко такой плов получается. А вот сегодня получился -- рассыпчатый, он весь дышит. Его нужно есть руками -- в этом весь смак. А они говорят, что такой аристократ, как Боресков, не будет есть руками и неудобно его ставить в неловкое положение. -- Знаете что, -- сказала Инга, чувствуя прилив сил и находчивости, -- я предлагаю компромисс: оставьте приборы, как бы невзначай, мол, забыли убрать. Но объявите, что плов нужно есть только руками. И вы посмотрите на реакцию окружающих. Может, не только Боресков не захочет есть руками. -- Здорово. Инга, ты хорошо придумала, -- сказали хозяйки, обрадованные найденным решением. Они вывалили благоухающий плов в большую белую эмалированную миску и дали Инге, чтоб она поставила его на стол, за которым уже большинство гостей сидело в ожидании горячего. Как только Инга вышла из кухни, она столкнулась с академиком, который тут же взял у нее миску и поставил ее на стол со словами: -- Это настоящий среднеазиатский плов, и его следует есть только руками. Инга, оживленная вбежала на кухню. -- Девчонки, девчонки. Вы слышали?! -- Да, да, -- сказала обрадованная Мария и, обратившись к стоящему рядом мужу, добавила: -- Ну давай, Паша, готовься. Паша присел на корточки, и Элла с Калей закрутили у него на голове вафельное полотенце в виде чалмы. На правую руку они набросили ему махровое полотенце. Взяв глубокую белую эмалированную кастрюлю с теплой, слегка подмыленной водой, виновник торжества смешно вышагивая, подошел к столу. Под всеобщий хохот он, как мог, протискивался в узком пространстве между сиденьями и стеллажами, дав возможность каждому обмакнуть руки и вытереть их полотенцем. После плова снова вернулись в центральную комнату, где все расселись, кто на пол, кто на диваны, кресла или тумбочки. Павел объявил, что начинается конкурс на лучшее определение того, что есть защита диссертации. Формулировку нужно было оформить письменно и анонимно. Каждому раздали одинаковые клочки бумаги, которые после произведенной в них записи сворачивались в трубочку и сбрасывались в маленькую кастрюльку. Затем Павел, Каля и Катя, как члены жюри не участвовавшие в конкурсе, удалились. Вскоре они явились с результатом. Победителем был назван Коля Зелинский, который написал: "Защита диссертации есть повод для банкета!". После этого по требованию публики под общий смех зачитали все другие определения и единогласно одобрили решение жюри. Под бурные аплодисменты и одобрительные возгласы Коле вручили приз -- чайник из органического стекла, напоминающий химическую колбу из сюжетов об алхимиках. Потом вновь включили радиолу, и все дружно начали танцевать твист. Академик, любуясь, смотрел на пышущую энергией и любовью к жизни молодую поросль, с которой у него были связаны самые дерзновенные творческие замыслы. Инге этот танец совсем не давался, поэтому она стала помогать Марии готовить стол к десерту. Когда твист кончился, Павел всех, в том числе и курильщиков, стоящих на лестничной площадке, и женщин, занятых на кухне, созвал в комнату и включил "Леткуенку". С первым звуком мелодии все как один, выстроились друг за другом. Инга с Сашей не успели оглянуться, как и они оказались в этом строю радостных, хохочущих людей. Академик стоял и с любопытством наблюдал за этим действом. -- Георгий Константинович, -- давайте с нами, с нами, -- раздались голоса. -- А что же я должен делать? -- спросил академик. -- А вы встаньте вперед, сюда, и я вам все покажу, -- сказал Павел. Георгий Константинович послушно встал, и Павел, показав академику основные движения, заключил: -- Вы только начните, остальное подскажет музыка. Вновь включили остановленную на время пластинку и помчался, ликующе подпрыгивая, в небольшой комнате веселый живой экспресс. Он двигался по кругу, уверенный, что мчится в светлые дали счастья, радости, успеха и благополучия. Но, вероятнее всего, в эти мгновенья он вообще не задумывался о том, что будет завтра, ибо счастливые, как известно, часов не наблюдают. x x x Был морозный солнечный полдень, когда они возвращались домой на следующий день, переночевав и позавтракав у виновника торжества. На сей раз им удалось попасть в автобусэкспресс, теплый уютный, с белыми занавесками на окнах. Было приятно и радостно вспоминать вчерашний вечер. "Да, Саша оказался прав, что без колебаний предпочел стопятирублевую "мэнеэсовскую" должность в Академгородке той, которую ему предложили на заводе с зарплатой почти вдвое больше, -- размышляла она, глядя на морозные, освещенные ярким солнцем и покрытые густым снегом лесные пролески, мелькающие за окном. -- Здесь, в Академгородке, есть нечто такое, что никакими деньгами не купишь. Здесь интеллектуальный воздух, здесь устремленность в будущее, здесь уже ростки этого честного, бескорыстного будущего, наполненного творчеством в чистом виде, где нет места мещанству. И как прекрасно, что Саша выбрал этот путь". Инга стала рисовать себе картинки их веселой, радостной жизни в Академгородке, где и она попытается найти свой творческий путь, чтоб быть такой, как те, с которыми она провела сказочный вечер вчера и которых искренне полюбила. x x x На душе было мрачно, подстать погоде. Инга нажала кнопку звонка, и ее впустили в нарядный коридорчик, куда вскоре выбежала Анюта. Девочка радостно и тепло прижалась к щеке мамы, как только та взяла ее на руки. Инга почувствовала, что все тяготы отступают на задний план, вытесняясь радостью от присутствия этого самого родного существа, которому она нужна больше всего на свете. "Я все сделаю, чтоб ты была счастлива, чтоб ты была горда мной, чтоб ты не знала нужды", -- говорила сама себе Инга, держа в своей руке теплую, нежную ручонку дочери. Они гуляли по пролеску, простирающемуся между детским комплексом и домом, где жили уже несколько месяцев в двухкомнатной квартире. Зайдя домой, она переодела дочку в домашнее фланелевое платьице и покормила легким ужином. Затем они расположились на диване в "большой" комнате и начали вместе читать книжки. "Усадили мишку на пол. Оторвали мишке лапу", -- начинала Инга. -- "Все равно иво не брошу, потому шта он хароший", -- завершала громко дочка и, довольная собой, прижималась к маме. Где-то в половине девятого, когда Инга приготовилась уже укладывать ребенка спать, пришел Саша, веселый, светящийся любовью к работе. Он немного поиграл с дочкой, затем пошел вслед за женой в кухню. -- Сегодня Вася наконец увидел отпечатанным свой автореферат, в который мы все помогали ему вписывать формулы. Чтоб отметить эту всеобщую радость, он принес торт с вином. Так что я перебил себе аппетит и не очень голоден. -- Как я погляжу, у вас каждый день есть повод, чтоб праздновать, -- сказала Инга, -- то хороший доклад на семинаре, то публикация статьи, то командировочные интересные приехали.... -- Ну это же здорово, что у нас такая дружная лаборатория. А теперь рассказывай, как у тебя дела. Ты узнавала насчет работы? -- Да узнавала. Но ничего нигде нет. Юристы здесь никому не нужны. В президиуме, их вполне достаточно на все Сибирское отделение. Так что работа юристом мне здесь не светит. Они сказали, что посмотрят, может, где-то в институтах нужны работники в отдел кадров. -- Ну хорошо, что что-то обещали, -- обрадованно сказал муж. -- Извини, меня, -- сказала со слезами на глазах Инга, -- но ты, кажется, уже забыл, чего мне стоило кончить университет, чтоб иметь диплом юриста и заниматься тем делом, о котором я мечтала со школы. -- То, чем ты занималась на этой оптовой базе, -- это и есть то, о чем ты мечтала? -- Я тебя просто не узнаю. Разве ты не знаешь, что я на эту работу смотрела как на переходный этап. Я уверена, что еще пару лет -- и меня бы узнали в городе и я бы попала в прокуратуру или в суд на работу. -- Ты, кажется, забыла, как отреагировали в облсуде, когда увидели твою анкету... -- Ну и что? Мне то же самое говорили, когда я собиралась поступать на юридический. Но все же я добилась своего, я стала юристом. И стала бы судьей или прокурором. Везде есть честные и порядочные люди, и для них неважно, кто ты по национальности. Разве мы с тобой до сих пор не убедились в этом? -- Ну и что же ты намерена делать? Искать работу в городе и мотаться два часа в день в морозы на работу и обратно? Ты же и эту зиму еле перенесла... У нас, например, начальник отдела кадров -- очень авторитетная женщина, с ней все считаются, и у нее прекрасное положение. -- Вопервых, меня никто начальником отдела кадров не приглашает. А вовторых, даже если б и приглашали, я бы все равно не пошла. Я не собираюсь хоронить свои творческие устремления. -- Любую работу можно выполнять творчески. -- Эту демагогию я тоже знаю, но, между прочим, и я когда-то думала об аспирантуре. Я не предполагала, что здесь, в твоем хваленом Академгородке, нет юрфака. Может, я бы вообще сюда не поехала... -- Ну ладно, мы так далеко зайдем в нашей дискуссии. Давай прекратим этот разговор, тем более что я занят. Мне нужно работать над статьей, срок отправки которой завтра. Саша вышел из кухни и прошел в комнату, где рядом с диванкроватью было его рабочее место -- книжный шкаф с секретером. Там же стоял телевизор. Поскольку муж сел работать, а во второй, маленькой, комнате спала Анюта, то Инге некуда было деться. Несмотря на то что утром нужно было ехать в город на работу, спать так рано не хотелось. Телефона не было и даже поговорить с Линой не было никакой возможности. "Хоть бы она уже скорее переехала в Городок. Может, переезд Лины -- это мое спасение. Хоть будет, к кому забежать в трудную минуту", -- подумала Инга, подавленная ощущением своей ненужности и никчемности. Единственное место, которое могло принести успокоение, была ванная. Она полежала в теплой воде минут тридцать. Затем, разложив диванкровать, мгновенно уснула, несмотря на яркий свет лампы на рабочем месте мужа, находящемся рядом, где он сидел над статьей. x x x Трехкомнатная полногабаритная квартира Лины была просторной и солнечной. Вторая беременность ощущалась значительно легче первой, и Лина чувствовала себя превосходно. -- Инга, -- это же просто чудо, что Нонка через час будет здесь! -- говорила восторженно Лина, сидя напротив подруги за кухонным столом и мелко нарезая овощи для винегрета. -- Она очень сожалела, что у тебя нет телефона -- хотела и тебе позвонить. Кстати, жаловалась, что ты ей не пишешь. -- Ничего, свои люди -- сочтемся. А где Нонна остановится? -- Где-то в центре Новосибирска живет родственница ее нового мужа, кажется, его тетя. Между прочим, Нонка от него без ума. Он моряк, плавает в загранку, все ей привозит и "не мешает жить", как она говорит, так как они редко видятся, -- рассмеялась Лина. -- Своего первого мужа она бросила и нисколько не жалеет. Говорит, что он очень страдает, потому что любит и ее и дочку, но ей его нисколько не жаль. Она говорит, что новый муж тоже старше лет на восемнадцать, то есть еще больше, чем Марат. Но она считает, что быть замужем за старшим мужчиной значит всегда чувствовать себя ребенком, которого нужно баловать. В общем, ее жизненная философия не стоит на месте, а все более углубляется и расширяется, -- снова рассмеялась Лина, вытерев рукавом выступившие на лбу капельки пота. В кухне уже стало совсем жарко от включенных плиты и духовки. -- Ингушка, извини, что я не открываю окно. Я боюсь простудиться. Эти весенные сквозняки -- самые опасные... -- Ну что ты, Лина, я ведь такая же одесситка, как ты, поэтому мне, чем теплее, тем лучше. А здесь, в Сибири, я стараюсь летом вобрать в себя как можно больше тепла -- запастись на зиму. Я так намерзлась в эту зиму с этими поездками. Иногда приеду на работу, а ног не чувствую. -- Ой, дорогая, я представляю, как трудно ездить каждый день в город на работу зимой. Но я уверена, что ты что-то придумаешь и устроишься в Городке. Я рада, что вы встретились с Сашей. Ну надо же, это сама судьба вас свела здесь. Я уверена, что его ждет блестящая карьера. И, может, тебе не нужно будет вообще работать. Нарожаешь детишек... Я представляю, что и тебе немало досталось с этим разводом, разочарованиями. И кто бы мог подумать, что Борис окажется таким? Выходит, что из нас троих только мне посчастливилось в первом браке. А вообщето статистика, прямо скажем, невеселая. Из троих -- один только брак оказался удачным. Это все наше воспитание -- безответственное отношение к браку, семье. Конечно, это еще и последствия войны. Все же пять лет семьи были разрознены, разбросаны, часто без малейших сведений супругов друг о друге. Люди там жили одним днем и отношение к семье притуплялось. Ведь сколько мужчин вернулись с войны с другими женами, оставив тех, кто их ждал... О, сколько было этих "ППЖ" -- попутнопоходных жен! Мне тетя рассказывала. У нее самой была такая судьба. Ну не будем сегодня предаваться разговорам о тяжелом. Сегодня праздник. Как хорошо, что мы оказались вместе, и теперь мы будем всегда вместе, как сестры, деля радости и горести. У тебя здесь никого и у меня никого. Я уверена, что наши мужья тоже подружатся. Мне так радостно, что мы вместе готовим это новоселье. Это Олег захотел его устроить. Правда, он обещал мне помогать. Но сегодня, как назло, приехали какие-то командировочные из Москвы, и он весь день занят с ними. И это даже лучше. Мы с тобой весь день вместе. Олег очень рад, что я отказалась от карьеры. Он так ждет появления этого существа -- она похлопала себя по животу. -- Мама обещала взять отпуск и приехать, когда он родится. -- Лина засмеялась. -- Олег почемуто уверен, что это будет сын. Он очень хочет сына. Он вообще хочет иметь много детей. -- Ну, что ж, если тебя это устраивает, то это замечательно жить в согласии с самой собой, -- говорила Инга, нарезая свеклу, лук и морковку в большую стеклянную салатницу. -- Может, и тебе пойти по тому же пути, Ингуля? Что суетиться. Подумаешь, мы, женщины, все же созданы для того, чтоб хранить очаг. Карьера -- это трудное дело. Столько нужно преодолевать... -- Не знаю, Лина. Я себя готовила к тому, чтоб занять какое-то независимое место под солнцем. Я чувствую в себе огромный творческий потенциал. Ты помнишь, еще со школы я всегда была очень активной и мне это нравилось. И все эти годы для меня как подготовка к чему-то значительному, чего я могу достичь. Я не смогу от этого отказаться никогда. Но что делать здесь, в Городке, я пока не пойму. Может, мой приезд сюда -- это вообще ошибка? -- А как же ты могла не поехать? Ведь Сашу пригласили. Здесь его ждет карьера. Замечательные условия. Где бы вы получили такую квартиру? На троих двухкомнатную отдельную квартиру -- кто сейчас может мечтать о таком в других местах страны. -- Вот так мы и привыкли. Во всем приоритет мужу. Все для его карьеры. А может, если б мы жили в таких условиях, как мужчины, чтоб за нами ухаживали, готовили, гладили, освобождали от ухода за детьми, то есть занимались только работой, то, может, мы бы преуспевали в карьере не меньше, чем они! А так нам приходится себя делить: на детей, на работу, на дом, да еще на мужа... -- И все же я тебе советую -- подумай о моих словах. Плюнь на эти все страдания, связанные с работой, роди еще одного ребенка. Смотри, какая у тебя Анютка. У вас все дети будут красивыми, потому что вы оба красивые... -- Линок, но даже если бы я и хотела, я не могу себе такого позволить. У Саши зарплата сто пять рэ. Пока его утвердят и он получит эти пятьдесят рублей прибавки, может, пройдет год. А когда он станет старшим научным сотрудником, как Олег, еще пройдет несколько лет. К тому ж полставки в университете, как Олегу, ему не светит. Он с университетом совсем не связан. Так что сейчас даже без моей нищенской зарплаты нам не прожить. А вообще, -- Инга сменила серьезный тон, -- мы опять скатились на тяжелые темы, не ты ли призывала к праздничному настроению? -- Да, да, мы еще с тобой все обсудим. Теперь нам ничто не помешает. Мы рядом навсегда... -- сказала Лина, излучая искреннюю радость. -- А сейчас я тебя прошу, дорогая, зайди, пожалуйста, в спальню и подготовь кровати для детей. Мы с Олегом будем спать этой ночью в гостиной, а в спальне уложим мою Саньку и твою Анюту. Ведь мы будем поздно гулять, зачем ребенка будить, когда вы будете уходить. Да и вы с Сашей будете себя свободнее чувствовать. -- А тебе не будет это утомительно? -- спросила Инга. -- Да что ты! Я чувствую, что мой сынок там уже обосновался прочно. -- Лина любовно погладила себя по животу. -- Ему там хорошо. Он окружен любовью и ожиданием, и потому он и меня одаряет замечательным самочувствием. Знаешь, при первой беременности меня не покидало ощущение тревожности. -- Меня тоже, -- заметила Инга. -- Но где-то я читала, что так бывает у людей, которые переезжают из теплого климата в холодный. Это называется синдром психоэмо ционального напряжения. -- Возможно, Инга. У меня была в первый год жуткая ностальгия по Одессе, по маме. Но сейчас я просыпаюсь утром с ощущением комфорта и покоя. Я чувствую, как это существо во мне меня любит и хранит. -- Линок, ты такая красивая. Твое счастье еще более украшает тебя. -- Да, да я счастлива. И я рада, что мы соберемся все втроем сегодня. Это чудо. Это подарок судьбы. -- А сколько Нонна здесь будет? Все так спонтанно, что я ничего даже не знаю. -- Она у нас поспит всего две ночи, сегодня и завтра. А в воскресенье вернется в город и оттуда в понедельник рано утром -- в Одессу. Так что у нас еще весь день завтра, чтоб побыть всем вместе. -- Так она всего на три дня! Ну Нонка! А где ж ты сегодня всех уложишь. Может, Нонне пойти к нам? -- Да нет, уже все продумано. Она будет спать в детской на креслекровати. -- Ой, дорогая! -- воскликнула Инга, глядя на часы. -- А время-то бежит. Скажи, что нужно сделать? -- Там в спальне все приготовлено. Натяни чистую простыню на кровать, которая ближе к окну, -- это моя, там уложим Анюту, а на кровати Олега будет спать Санька. -- Так, может, Санечку сразу уложишь в детской на ее кроватку? -- Ну, вопервых, она ни за что не захочет спать отдельно, раз уж подружка здесь, вовторых, в детской гости будут раздеваться, переодевать обувь и оставлять верхнюю одежду. Народу-то будет много. Я еще не всех из лаборатории Олега знаю, но те, кого успела узнать, очень приятные люди. Олег-то с ними сотрудничает давно, еще из Томска. -- Всетаки твой Олег -- молодец. Уже старший научный сотрудник и в университете будет работать на полставки! -- Ну не забывай, милая, что он все же немного старше. Кроме того, у него контактный характер. Ну и, главное, он работяга. Он весь отдается работе. Он хочет сделать карьеру, чтоб нам всем жилось хорошо. Сейчас его уже избрали в партбюро института... -- Так гляди, ты однажды проснешься первой леди. С такими темпами он скоро станет доктором, членкорром, академиком и до директора дорастет. -- Ну уж! Хотя, по правде говоря, Олег уже вовсю готовится к работе над докторской. В это время раздался громкий звонок. -- Это похоже на Нонку, -- сказала оживленно Лина. Подруги с радостным ожиданием направились к двери. Как только Лина открыла дверь, в коридор ввалилась, благоухая "Красной Москвой", роскошно одетая Нонна. Ее ослепительная красота, словно обведенная умелой кистью художника, стала еще ярче и отчетливей. Она небрежно сбросила с себя модное длинное демисезонное нейлоновое пальто с капюшоном и предстала во всей своей красе. Роскошные волосы спускались до плеч. Модное английское гофрированное трикотажное платье, перетянутое в талии твердым поясом, эффектно очерчивало точеную фигуру, а замшевые, на шпильке лодочки подчеркивали стройность ее изумительных ног. -- Ой девчонки, как я счастлива! -- визжала Нонна, сжимая в объятьях то одну, то другую из подруг. Вот видите, какая я молодец: взяла и приехала. Мой муж в плаванье. Аську с няней оставила, и вот я здесь. Прямо с корабля на бал. Прямо на новоселье. Дайтека я на вас посмотрю. Линок, ну ты выглядишь превосходно. Не зря говорят, что никогда женщина не бывает такой красивой, как во время беременности. Ну а ты Инга -- вообще! Ну Клеопатра, ну красотка. И как тебя еще тут какойнибудь академик не украл. -- Ну, Нонка, остановись. У меня семья, как ты можешь такое говорить?! -- одернула Инга подругу. -- Ну уж и пошутить нельзя. Ну что с меня возьмешь: одного мужа бросила и вот вторым верчу -- кручу, как хочу. И он, заверяю вас, не последний у меня. Если что не по мне, тут же брошу. Я поняла тайну, чем мужиков брать: только любовью к самой себе. Поэтому я решила любить себя более всего на свете и жить в свое удовольствие. И что вы думаете: проходу мне не дают, причем мужики что надо! И я буду кружить им головы, этим одноклеточным существам. Они доброе, преданное отношение просто не способны оценить и, чем больше жертвуешь для них, тем больше они плюют на нас. Я своего Марата не очень любила, вы знаете. Но видит бог, я хотела ему быть честной и верной женой. Так он же этого не ценил и изменял мне. Когда я узнала, он пластался, осыпал меня подарками и говорил, что это его восточный темперамент, что он изменял мне только телом, а душой верен только мне. Но я смотреть на него не могла. Но деваться-то некуда. Не к папе же идти. И я решила: да чтобы я, с моей красотой, сидела и страдала по мужуподонку?! И сама стала крутить романы. И вот встретила своего моряка. Он был в разводе, я разошлась, несмотря на истерики Марата. И мы поженились. У него квартира, шмотки мне привозит отовсюду. Я их продаю подружкам, в комиссионки. Словом, деньги у меня сейчас всегда водятся, и я свободный человек. Вот я сейчас не работаю вообще. Живу в свое удовольствие. А Марат просто с ума сходит. Теперь ему уже никакие женщины не нужны, он ни на кого вообще не смотрит и, если ему верить, даже ни с кем не спит. Так что его восточный темперамент "требовал" женщин, когда я была рядом. А теперь и темперамент вроде исчез. Ну и черт с ним, теперь уж буду всем мстить и за себя и за маму. Я своего папашу вообще не признаю, ведь он, еле выждав год со дня ее смерти, завел себе другую, а может, это была и не другая, а та, про которую писали в анонимке. Ну ладно. Сегодня говорим только о хорошем. Итак, я в твоем распоряжении, Линок, приказывай. Вот только туфли переодену. Где моя сумка?! Кто украл мою сумку?! -- крутила головой, весело улыбаясь, Нонна. -- Ах, вот она, моя сумочка. Ой, девчонки, вот я, взбалмошная дура, забыла! Я ж вам подарков навезла. Она расстегнула молнию своей красивой фирменной дорожной сумки и стала выкладывать на стол косметику, предметы женского туалета, маникюрные принадлежности, бижутерию и даже несколько отрезов тканей. Разбирайте, что кому нужно. Вам виднее. Хотя я старалась все привезти в двух экземплярах, так что можно не раздумывая все разделить пополам. Это мне благоверный привозит, либо я покупаю на валютные чеки в спецмагазине. Затем она достала изящные лодочки точно такие же, как те, в которых пришла, только на небольшом каблучке и стала надевать. -- Нонна, еще до прихода гостей не менее трех часов. Ты устанешь, надень тапочки, -- сказала Лина. -- В тапочках я только хожу в ванную и туалет. Я слишком себя уважаю, чтоб расхаживать перед кем-то в тапочках. А вдруг вот явится, например, твой Олег сейчас прямо, глянет и разочаруется, мол, а я-то думал... -- Нонна громко расхохоталась. -- Ну ладно, девчонки, в конце концов, это мое дело, уставать моим ногам или нет. Дайте мне только что-нибудь на грудь и живот, чтоб платье не запачкать. А, вот, я нашла! Она взяла с крючка свежее посудное полотенце и распластала его вдоль своего стройного тела. Два верхних его конца завязала как столовую салфетку сзади на шее, затем сняла твердый пояс, натянула его поверх полотенца и стала выглядеть еще эффектней в этом белом узком импровизированном фартуке. Делая вид, что не замечает, какой эффект производит на подруг ее изобретательность и умение усилить свою привлекательность, Нонна сказала: -- Так, дайте мне дело, и я все буду о себе рассказывать по ходу, все, что вас интересует. К шести часам пришел Олег. Поздоровавшись с ним за руку, Нонна, став в эффектную позу, изрекала: -- Ну какова я?! Взяла да и прилетела к вам на новоселье! Кто еще на такое способен?! Из Одессы в Новосибирск и только на новоселье. Я ведь в понедельник улетаю. Олег приветливо улыбнулся, не найдя, что ответить, но не упустил, однако, возможности раздеть подругу жены взглядом. Затем сказал, обращаясь к Лине. -- Извини, что пришел позже, чем обещал. Ну никак не получилось. Но я вижу, что у тебя прекрасные помощницы, и вы справились без меня. Я бы вам, наверное, только мешал здесь, не так ли? Олег снова окинул Нонну взглядом и сказал: -- Нонна -- ты настоящая подруга. Это не значит, Инга, что я не считаю и тебя настоящей подругой. Но все же тебе -- только перейти дорогу, а вот она четыре тысячи километров одолела. Ну ладно, девчата. Я сейчас переоденусь и приду к вам на помощь. -- Олежка, ты сбегай быстрей за Санькой в садик. Уже поздно. Я, видишь, не смогла выбраться. Мы уже все сделали почти. Олег, не сказав ни слова, мгновенно исчез за дверью. Тут пришел Саша с Анютой. -- Вот и мы, -- сказала Инга, нежно обнимая дочку. Нонна, поприветствовав Сашу, и ему повторила: -- Ну, какова я? Прямо из Одессы на три дня к подругам! -- Да, Нонна, я думаю, это самый лучший подарок Лине к ее празднику. Кто бы мог подумать, что мы все соберемся здесь, в Академгородке?! Инга просто засветилась счастьем с того дня, как узнала, что Олег получил приглашение в Академгородок. Инга, молча улыбнувшись в знак подтверждения слов мужа, сказала, повернувшись к Лине: -- Линуся, скоро уже придут гости. Пора и нам привести себя в порядок. Давай мы Нонну с Сашей оставим здесь дежурить, а сами пойдем прихорашиваться. -- Да, да! Иди ты первая в ванную. В конце концов, если я что-то не успею, мне простят. Все знают, что я жду ребенка. А ты, Ингуля, иди, можешь принять душ, ты ведь целый день вкалывала со мной на кухне. Закрывшись в ванной, Инга открыла свою мягкую сумку, и ей стало грустно доставать оттуда надоевшее платье. Оно было связано одной из старейших сотрудниц бызы, для которой вязание было не только мизерным дополнительным заработком, но, прежде всего любимым хобби. Шерстяные нитки появлялись в продаже редко, да и денег на них у Инги почти никогда не было. Шесть мотков ниток по пять рублей, которые нужны были для платья, -- это ее "чистый" аванс. Да еще за работу... Понимая все это, Марья Степановна (так звали сотрудницу) в знак благодарности за то, что Инга когда-то помогла ей в каком-то жилищном споре, за очень малую плату сама распускала трикотажные вещи, из которых Анютка выросла, и вязала Инге юбки, шапочки и шарфики. Инга любила это связанное в резинку, темносинее с белой отделкой платье. Оно было ей к лицу и красиво подчеркивало фигуру. Но сейчас при Нонне, на фоне ее фирменных вещей Инге казалось, что это кустарное платье унижает ее перед подругой. Однако тут же отбросив эти "пережитки мещанской идеологии", она вымыла лицо холодной и горячей водой, положила на него на несколько минут сметану с солью, затем, смыв маску, нанесла тонкий слой крема "Люкс". Ощущение свежести на лице придало бодрость всему телу, подняло настроение и она вышла в гостиную. Нонна сидела на стреме в ожидании гостей, а Саша что-то мастерил из бумаги с Анютой. -- Инга, тебе не будет жарко в таком платье?! -- воскликнула Нонна, разглядывая подругу. -- Ну если нет, то все остальное великолепно. Сегодня все мужики будут падать, глядя на тебя. -- Нонна, прошу тебя, оставь это, -- сказала Инга, с огромным усилием подавляя нарастающее к Нонне раздражение. -- Ой боже! Ну что вы такие серьезные! Уж не из Одессы, что ли?! -- расхохоталась Нонна. -- Сашок, что сделалось с моей подругой? Она потеряла чувство юмора. Ее подменили, остудили в этой Сибири! В это время дверь распахнулась, и квартира наполнилась молодыми людьми, которые и манерой поведения и темами разговоров точь в точь как бы повторяли все вечеринки Сашиной лаборатории, где Инге пришлось побывать за это время. Нонна пыталась включиться в общую атмосферу, но безуспешно, и вскоре она стала проявлять все признаки человека, не знающего, чем себя занять и о чем говорить. Тогда она предложила Лине покормить девочек и уложить их спать. Уставшие от избытка шума дети мгновенно уснули, а Нонна подошла к слабо освещенной ночником зеркальной двери шкафа, который стоял в спальне у стенки, перпендикулярно кроватям, чтобы затянуть потуже пояс на платье, который расслабила, возясь с детьми. Неожиданно она увидела стоящего в дверях Олега и не успела даже крикнуть, как оказалась стиснутой в его объятиях. -- Ты что, с ума сошел?! -- говорила она тихо, боясь обратить внимание кого-либо на этот кошмар. Олег не обращал внимания на ее сопротивление и продолжал тискать ее, ища губами ее губы. -- Немедленно отпусти меня. Немедленно. Ты, я вижу, подонок, и тебе ничего не стыдно. Но как я буду смотреть в глаза подруге, выйдя отсюда. Олег, не обращая внимания на то, что она говорила, стал задирать подол узкого трикотажного платья, которое ему не подчинялось. -- Если ты меня сейчас не оставишь, я закричу. -- Ты не закричишь, -- говорил он задыхаясь. -- Ты сама меня зазывала, ты сама кокетничала со мной. -- Ну ты и дрянь. Ты думал, что, если я красуюсь, то для того, чтоб обратить внимание на себя такого ублюдка, как ты? За столом восхваления кулинарных достижений хозяйки, постоянно перемежались с веселыми тостами и шутками гостей. Через какое-то время Инга вдруг подумала, что Нонна, не знающая, что такое сибирский климат, могла не закрыть форточку в спальне. Кроме того, Анюта дома спала еще в кроватке с сеткой и потому здесь с непривычки может упасть, если окажется на краю Лининой кровати. Она тихо вышла Из-за стола и направилась в спальню. Открыв дверь, она увидела в едва освещенной ночником комнате за дверью в углу между платяным шкафом и кроватями, где мирно посапывали две малютки, мужчину и женщину содрогающихся в объятьях. Она не разобрала, кто это, и хотела выскочить, но тут мужчина повернулся, и она увидела лица Олега и Нонны. Оцепенев, Инга не нашлась, что делать. Нонна, не глядя на подругу, мгновенно выскочила из спальни. В этот момент Инга почувствовала боль в локте, за который ее схватил Олег, задерживая в спальне. Чтоб, не дай Бог, не обратить внимание окружающих на происшедшее, она покорно уступила натиску и остановилась. Олег мгновенно сковал ее движения, прижав к стене. -- Инга, умоляю, не говори ничего Лине. Умоляю, не говори ей. Дай мне слово, что ты не скажешь. -- Я, конечно, не скажу Лине, -- говорила вся трясясь Инга, -- но не ради тебя, конечно, а ради Лины. Она же тебя боготворит. И в таком положении, как она сейчас, ей нельзя потрясений... -- Можешь аргументировать, как хочешь, только заверь меня, что она не будет ничего знать. -- Я же тебе сказала, что я ничего ей не скажу. А сейчас немедленно отойди и дай мне выйти. Олег отпустил руки, но еще не отходил, заглядывая Инге в глаза, как бы пытаясь прочитать в них, насколько она будет верна своему слову. Инга, желая протиснуться в этом узком пространстве между шкафом и Олегом к выходу, невольно коснулась руками и грудью Олега, не желающего дать ей дорогу. В этот момент дверь открылась и в спальню вошла Лина. -- Что случилось, что вы здесь делаете? -- спросила она в недоумении. Затем, очевидно, домыслив, Лина захлопнула дверь и вышла. Инга помчалась за ней, не зная, что сказать. Подумав, она решила все же рассказать Лине всю правду, чтоб восстановить доверие к себе. Она прошлась по комнатам, стараясь не обращать на себя внимание, как бы ища что-то. Но Лины не было видно. Тогда Инга подошла к двери ванной и услышала там тихие рыдания и голос Олега. Инга была в отчаянье, которым ни с кем не могла поделиться и не знала, что делать. Она прошла на кухню. Там была Нонна. Инга с презрением посмотрела на нее, желая просто выгнать. -- Ты можешь презирать меня, но, поверь, я ни в чем не виновата. Ну, может, я кокетничала, но это было обращено не к Олегу конкретно, а так вообще, от празднич ного настроения, от радости. Эти ублюдки думают, что мы хотим хорошо выглядеть и кокетничаем ради них. Да пошли они... Мы все это делаем для себя. Чтоб нравиться себе. Чтоб чувствовать уверенность. А этот подонок... Как говорят в Одессе, если б мне его присудили и доплатили, он мне не нужен. Я таких мужиков отвергаю, что на такое говно мне зариться незачем, поверь, Инга. Инга смотрела на подругу с презрением. -- Я вижу, что ты мне не веришь, Инга, -- сказала Нонна. -- Ну и ладно. Я думала, что у вас, "академиков", все чисто и непорочно. А сейчас вы мне все противны. Но у меня одна просьба. Поскольку у меня панический страх к новым местам, я боюсь ехать одна в город ночью. Разреши мне переночевать у тебя. А утром с рассветом я уйду, и вы можете забыть обо мне. -- Хорошо, Нонна, -- сказала казенным голосом Инга. -- В любом случае тебе здесь нельзя оставаться. Поэтому ты переночуешь у меня так, чтоб Саша ни о чем не догадался... В это время появился Олег и, извинившись перед коллегамигостями, объявил, что жена себя плохо чувствует и ей нужно вызвать "скорую помощь". К приезду "скорой" никого из гостей уже не осталось. Все уходили расстроенными, предлагая помощь. Олег был совершенно потерян. Лина, сопровождаемая им и врачом, корчась от болей в животе, еле доплелась до белой машины с красным крестом. Инга, попросив мужа побыть со спящими детьми, вызвала такси и вместе с Нонной помчалась за Линой в больницу. Они просидели в коридоре гинекологического отделения всю ночь, не разговаривая друг с другом. Олег был где-то там внутри. Под утро он вышел осунувшимся, изможденным и, ни на кого не глядя, прошел к выходу из больницы. Дежурная сестра сообщила подругам, что произошел выкидыш. Сделали чистку. Лина чувствует себя неплохо, но не перестает плакать, что, по их мнению, может привести к осложнениям и повышению температуры. Видеть кого-либо, кроме мужа, она категорически отказывается. Подавленные, униженные и уничтоженные этой новостью подруги молча побрели к Инге домой. Саша уже ждал их. Он все знал со слов Олега. -- Ну что поделать, -- сказал он. -- Все в жизни бывает. Они еще молоды, и у них будет много детей. Главное, что они любят друг друга. x x x На улице буйствовало бабье лето. Ее любимый пролесок очаровывал своими волшебными красками, уютом, покоем. Никого не было вокруг, хотя это место должно было бы собрать всех влюбленных, столь романтичен и чувственен здесь был сам воздух в это послеообеденное время. Инга медленно ходила между деревьми, утирая слезы. Домой идти не хотелось. Вдали появился стремительно направляющийся ей навстречу высокий, спортивного вида молодой человек. При его приближении она посторонилась, дабы уступить дорогу торопящемуся куда-то человеку. Когда они поравнялись, Инга одарила его вниманием не большим чем окружающие ее деревья и пошла дальше. Однако через мгновенье она услышала рядом с собой его шаги. -- Вам плохо? Вы плачете. Что с вами? -- спросил молодой человек. -- Меня зовут Вадим. Я вот здесь живу. Он указал на дом, проглядывающий за пролеском. Хотите, пойдемте к нам. Я вас чаем угощу. Правда, жена на работе. Но это не имеет значения. Он говорил так напористо, что Инга даже не могла вставить слово. К тому же что-то было в этом человеке внушающее доверие с первого взгляда. -- Но ведь вы куда-то направляетесь, -- сказала она смущенно и растерянно. -- Это неважно. Ничего срочного у меня нет. Итак, пошли? Инга, ничего не ответив, пошла за ним. По дороге он не проронил ни слова. Вскоре они оказались в такой же, как у нее, двухкомнатной квартирке, где все напоминало о полном пренебрежении к уюту. -- У нас чемоданное настроение. Мы скоро переезжаем в трехкомнатную квартиру. Так что сейчас самое уютное место -- это кухня. Пожалуйста, проходите, -- сказал Вадим, рукой указав расположение кухни. Инга сняла плащ и пошла следом за хозяином. -- Что же у вас случилось? Расскажите. Вы здесь одна или с семьей? -- Я с мужем и дочкой. У мужа все нормально. Его сюда пригласили, и он счастлив своей наукой. -- Это понятно! -- сказал Вадим, ставя на электроплиту темносиний эмалированный чайник. -- Но все дело в том, я не могу найти работу, -- продолжала Инга. -- Я юрист и мечтала о карьере прокурора или судьи. Оптовая база, где я сейчас работаю юрисконсультом, для меня только переходный этап. Поскольку нередко приходится представлять интересы базы в суде и арбитраже, меня уже понемногу в городе узнает юридическая общественнсть. К тому же я посещаю городской семинар юрисконсультов. Ведь не секрет, что в правоохранительные органы с улицы никого не берут. Нужно, чтоб тебя знали. И меня уже начали узнавать... Но вот мы переехали в Академгородок. Здесь юристы никому не нужны, а юрфака, где бы можно было преподавать, либо учиться в аспирантуре, тоже нет. Для местных правоохранительных органов я никто, да и там все укомплектовано, как я узнала. Так что мне по специальности ничего не светит. Вот сегодня предложили место в отделе кадров института Гидродинамики. Но я не хочу, я ненавижу это. Если б вы знали, какую карьеру мне сулили, когда я работала в Одессе. И сейчас идти в отдел кадров -- это, как самоубийство. Я туда ни за что не пойду, хотя муж советует. Он меня жалеет. Ведь я каждый день мотаюсь в город. Прошедшую зиму я еле отмучилась, а уже на носу новая зима, и мне страшно. Но клерком, канцелярской крысой я не стану ни за что. Вадим, очевидно, побоявшись, что из покрасневших глаз гостьи снова потекут слезы, сказал решительно: -- И не надо! Человек должен стремиться раскрывать весь свой творческий потенциал. Зарывать его преступно как по отношению к самому себе, так и по отношению к человечеству в целом. А вдруг, например, вы в себе убьете такого юриста, как Кони? -- Вадим улыбнулся. -- Так что я вас понимаю, и я на вашей стороне. К тому же может смогу чем-то помочь. Я, к сожалению, ничего не могу сделать для вас на поприще юриспруденции. У нас, с легкой руки Никиты Сергеевича, юристов вообще не очень жалуют. Я это знаю по своему дяде. А в Городке им и вовсе делать нечего. Но, я думаю, что смогу вовлечь вас в очень интересное дело, которое компенсирует ваши моральные потери сполна. Вадим решительно встал и пошел в комнату к стеллажам. Там он достал несколько книжек разной толщины и скрепленные скрепками листки журнальных статей. Он снова сел за стол напротив гостьи и сказал, вручая ей принесенное: -- Вот почитайте эти книжки. Здесь вы узнаете о социологических исследованиях, которые проводятся в Академгородке. Может, вас это заинтересует и вы примкнете к нам, социологам. Сейчас социология объединяет вокруг себя специалистов из разных областей знаний. У нас ведь социологические исследования с тридцатых годов не проводились. Социологии как таковой просто не было. Вот мы, пользуясь свободой, дарованной тем же Никитой Сергеевичем и еще пока не отмененной, пытаемся реанимировать социологию и развивать. Прочитайте это и, если вам будет интересно и появятся идеи, сразу дайте знать. -- Можно записать ваш телефон, чтоб позвонить? -- спросила Инга, совершенно растерянная, поскольку ей стыдно было признаться, что она толком и не знает, что такое социология. Согласно той информации, которая сохранилась в памяти из университетских лекций, социология -- это учение об общих законах развития общества, что для советской науки означает "исторический материализм". А Вадим говорит о чем-то совершенно ином: о социологических исследованиях, об анкетных опросах. -- Вопервых, как вас зовут? -- спросил дружелюбно улыбнувшись Вадим. -- Меня зовут Инга. -- Инга? Как героиню из фильма "Колдунья"! А может, вы и есть колдунья, да и встретил я вас в лесу, -- засмеялся Вадим. -- А телефона у меня пока нет. Так что просто приходите лучше вечерком. Если меня не будет дома, передайте все жене. Да, еще я вам советую пойти на кафедру философии и записаться на курсы по подготовке сдачи кандидатского экзамена. Сейчас как раз там формируются группы на новый учебный год. Это тоже будет вам очень полезно. А чай вы так и не выпили, -- сказал Вадим, вставая Из-за стола. Инга встала вслед за ним, и они вышли на улицу. -- Вы где живете? -- спросил Вадим. -- Вон там на Детском проезде. -- Что ж отлично, совсем рядом. Желаю успеха и не пропадайте. Я буду ждать ваших сигналов, Инга! -- Большое спасибо, -- сказала она с искренне благодарной улыбкой. -- Вот вы уже и улыбнулись. Отлично! -- сказал весело Вадим и почти бегом помчался вдоль пролеска. x x x -- Инга, ну зачем ты опять развесила эти картинки, постелила эти салфеточки. Кому нужен этот коврик? -- сказал с порога нервозно Саша, придя с работы. -- Но я люблю уют. Этот коврик я купила в кредит. Ты же сам справку оформлял. Я бегала столко времени отмечаться в очереди. Сейчас они появились в магазине. Он стоит восемьдесят рублей. Мы будем платить всего по пять рублей в месяц полтора года. Зато как стало уютно. -- Но здесь это не принятно. Здесь это называется "мещанством", понимаешь? Здесь это высмеивается. И я не хочу, чтоб над нами смеялись. -- Пусть смеется всякий, кто хочет, но я не могу жить так, как твои ученые мужи и дамы. Посмотрим через несколько лет, какими великими открытиями ваши научные "леди" потрясут мир. А я -- просто мещанка, обычная мещанка, которая хочет, чтоб дома было уютно и красиво. Если им это не нравится, пусть не приходят. Я уже и так устала от их высокомерных реплик. -- Ты всех ненавидишь, и они это вскоре поймут. -- Я их ненавижу?! Да как ты можешь так говорить. Я же настроилась на самую искреннюю любовь к ним. Сколько я потратила сил на эти вечеринки, которые устраиваю уже в который раз, чтоб только расположить их. Правда, что-то мне все же удалось. Все твои коллеги сильного пола с нескрываемым удовольствием приходят именно к нам на "чашку чая" и не скрывают того, что им нравится этот "мещанский уют". Но научные дамы это воспринимают как личное оскорбление. А ты стыдишься того, что твоя жена занимается такими пустяками, в то время как они трудятся на поприще науки. И это потому, что ты не считаешь домашнюю работу трудом. Но что бы ни было, я только начала наводить красоту в доме. Если я имею свою квартиру, я буду делать все так, как мне нравится, а не им. У них квартиры не место для отдыха и расслабления, а пункт передышки между работой и очередным походом. Я не желаю так жить. Я лучше не куплю себе туфли, но завтра же пойду и куплю то, что присмотрела для дома. Ну ладно. Мне нужно укладывать спать Анютку, уже поздно. Ужин на столе. Муж и жена, не глядя друг на друга, разошлись -- она в детскую комнату, а он на кухню. Анюта сидела на расстеленной на полу шерстяной шали и играла в кубики. Инга, подавленная незаслуженными упреками мужа, автоматически выполнив необходимый дочке туалет, уложила ее в постель. -- Ну, теперь спи, лапонька, -- нежно произнесла она, поправляя одеяльце и наклонившись, чтоб поцеловать дитя в щеку. Ей показалось, что от ребенка несет жаром. Она бысто положила ей под мышку градусник. Температура была повышенной. Саша, -- громко позвала она. Саша немедленно появился в дверях детской. -- Саша, у Анютки температура. Повидимому, очередная простуда. Завтра вызовем врача, и, я думаю, что в садик она опять не будет ходить несколько дней. Сказав это, она быстро дала ребенку жаропонижающее, напоила малиновым теплым чаем, приговаривая: "Вот мы сейчас поспим, а утром проснемся здоровенькие". Ребенок, уставший от позднего для него времени и повышенной температуры, мгновенно заснул. -- Пойдем, не будем ей мешать спать, -- сказала Инга, выйдя из детской и оставив дверь открытой, чтоб услышать, если ребенок проснется. Они прошли в кухню, где на столе стоял недоеденный мужем остывший ужин. -- Сашенька, -- сказала она ласково, словно забыв о перебранке на тему "мещанства", -- мне нужно завтра на работе быть обязательно. Я не могу так часто оставаться дома. Я всетаки единственный юрисконсульт там, и, когда меня нет на месте, это всеми ощущается. Они меня ценят, хорошо относятся и пытаются идти навстречу, понимая, что я теперь живу так далеко. Но ведь работа есть работа, и никто не может за меня пойти в суд и арбитраж, никто не может за юриста подписывать договоры и прочее. Я чувствую, что растет раздражение... Завтра я должна поехать... -- Но я ничего не могу сделать. Я должен быть в институте. -- Но почему? Ведь у вас же супруги, как правило, в таких случаях работают по очереди. Мне Мария говорила, что у вас нет проблем, когда нужно посидеть дома с больным ребенком. У всех дети, и не по одному, и никто не испытывает таких проблем, как я. И ты бы мог иногда в таких случаях приходить в институт во вторую, так сказать, смену. -- Неужели ты не понимаешь разницу. Ты говоришь о ситуации, когда муж и жена оба занимаются наукой и час-то работают в одном институте. Поэтому если утром приходит жена, то все знают, что муж, хоть и дома, но занимается наукой, и наоборот. -- А почему же тебе не поверят, что ты занимаешься наукой, когда ты сидишь дома. -- Но почему я должен красть свое научное время?! Ты мать, и тебя никто не имеет права упрекнуть, если ты сидишь дома по болезни ребенка. Тебе платят побольничному, значит, это все законно. -- Мне платят по больничному всего за три дня. А я по неделе сижу дома, да еще почти каждые два месяца. -- Я ничего не могу добавить. Когда я дома с ребенком, я не могу сосредоточиться и ничего не могу сделать. В конце концов, от моей карьеры зависит наше благополучие. -- Может, ты и прав, но я тоже еще не поставила точку на своей карьере. Хорошо, я останусь завтра дома, но если мне предложат уволиться, посмотрим, как мы заживем на твои сто пять рэ. -- Не сто пять, а сто тридцать пять рэ. С завтрашнего дня мне уже будут начислять зарплату на тридцать рублей больше. И к тому же я звонил в ВАК и меня вроде бы утвердили... Так что через несколько месяцев я буду, возможно, получать сто семьдесят пять рублей! -- Здорово, -- смягчилась Инга. -- Это здорово. Хорошо иметь богатого мужа, -- лукаво улыбнулась она, поцеловав его в лоб. -- Поздравляю. Да, хочу тебе сказать, что я записалась на курсы по философии для сдачи кандидатского минимума и со следующего понедельника начну два раза в неделю вечерами ходить на лекции. -- А зачем тебе это нужно? По каким наукам ты собираешься писать диссертацию? Разве ты здесь можешь заниматься юридическими науками? -- По каким -- не знаю, но собираюсь и напишу. Саша посмотрел на жену с удивлением. Ее тон показался ему несколько необычным, но думать у него не было времени, и он, завершив ужин, пошел к своему рабочему месту. После трагического разрыва с Линой, у нее здесь не было ни одного человека, с которым она могла бы хоть как-то общаться по своим личным проблемам. С коллегами мужа она, конечно, общалась часто -- на вечеринках и по разным поводам, но все же дружбы ни с кем у нее получалось. У них работа была жизнью, а жизнь работой. А у нее работа была совсем другой и жизнь не могла быть такой, как у них. Их институтская жизнь все стремительней обрастала "правилами и традициями", обусловливающими непрерывные лабораторные "междусобойчики" с вином и закусками прямо в институте после работы. Инга участвовать в них не могла, вопервых, потому что не на кого было оставлять Анюту, а вовторых, потому что там собирались только сослуживцы. Даже редкое присутствие кого-то постороннего, не связанного с ними работой, нарушало это единство трудовой и развлекательной сторон их жизни. Поэтому, если б и было, с кем оставить Анюту, чувство собственного достоинства не позволило б Инге приходить туда, где ничто бы не избавляло ее от тяжкого ощущения своей ненужности, излишности. x x x Была пятница. В этот день Инга не поехала в город и занималась уборкой квартиры. Она вылизывала каждый уголок