Сергей Обломов. Медный кувшин старика Хоттабыча

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Кладо, текст, 2000
     © Copyright Игорь Захаров, издатель, 2000
     Подробнее об издании ? http://zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=169&Itemid=56
     OCR, Spellcheck:  Андрей Журман, 24/08/2000
---------------------------------------------------------------

                     сказка-быль для новых взрослых

     Первый роман
     Первое издание


     <i>Данное художественное произведение основано на реальных событиях, но не
на всех, и точка зрения автора  персонажей  может не  совпадать  с  мнениями
персонажей  автора, а сами персонажи и  их действия  могут  не  совпадать  с
прототипами и действиями прототипов в сложенных  ситуациях. Изложенные факты
появляются  вымыслом,  вымысел  является  фактом,  но не обязательно ему  не
соответствует.  Невероятные  события  являются  вероятными,  невозможное  --
возможно, дорога дальняя  -- легко.  Там, где  нет ссылок, цитаты не  всегда
взяты из источников, но обязательно  вырваны из контекста -- с  корнем.  Все
совпадения случайны, но неспроста.</i>

        СОДЕРЖАНИЕ:

     65 917 условных слов;
     371 182 печатных и пропущенных знаков;
     сведения из жизни автора;
     сведения из жизни друзей, родственников и знакомых автора;
     сведения из жизни некоторых людей, не знакомых автору лично;
     некоторые  придуманные   сведения,   не  являющиеся,   тем   не  менее,
фальшивыми;
     история любви;
     преступления и наказания;
     рассуждения   по   различным  правовым,   общественным,   политическим,
социальным, психологическим, лингвистическим и другим вопросам;
     образцы речи  различных  представителей  общества  --  отечественного и
других;
     сведения из области автомобилестроения и телекоммуникаций;
     критика нездорового образа жизни;
     образцы болезненного восприятия действительности вследствие нездорового
образа жизни;
     схематические образцы торжества справедливости;
     аллегорическое описание полового акта;
     устойчивые и неустойчивые идиоматические выражения, нецензурная лексика
и жаргон, отдельные иностранные и новодельные слова;
     поверхностные описания предметов, живых существ, ощущений и событий;
     классические и не очень варианты различного сочетания слов;
     полезные кулинарные советы;
     незаказная неоплаченная скрытая реклама сигарет "Голуаз Лайтс" (красная
пачка);
     отсутствие скрытой и явной рекламы сети магазинов "Старик Хоттабыч";
     бескорыстное упоминание некоторых других торговых марок;
     диалоги, триалоги, кватрологи;
     изложение содержания глав;
     оглавление;
     нумерация страниц.


        ПОСВЯЩЕНИЕ И ЭПИГРАФЫ
     <i>Непосвященному читателю посвящается</i>

     Я сам себе и небо и луна,
     Голая, довольная луна,
     Я летаю где-то,
     только это --
     не я.
     <i>Дмитрий Озерский</i>

     Je est un autre.
     <i>Arthur Rimbaud</i>

     I am he
     as you are he
     as you are me
     and we are all together.
     <i>John Lennon</i>


        Глава 0,
     <i>в которой из ничего все уже началось, но пока еще непонятно, что

     ЛОТ 254</i>
     <i>сквозной фонарь из мечети
     предположительно XIII век</i>
     <i>надпись  из Гафиза,  выгравированная  по  краю,  означает,  что  суетно
земное, а небесное да пребудет с нами
     1200 фунтов
     1250 фунтов
     1300 фунтов</i>

     В  углу монитора  менялись  цифры, означающие  новую цену  продаваемого
товара.  Аукцион  шел он-лайн  в  Интернете,  сам  аукционист и  все  товары
находились в аукционной камере  Гаммонда  в  Ковент-гардене,  город  Лондон,
Великобритания.  Определить,  где  находятся  покупатели,  вернее,  кто   из
покупателей  --   участников  аукциона   где  находится,  было   практически
невозможно:  единственное, что их всех объединяло, -- это то, что каждый  из
них сидел за монитором своего компьютера где-то в любой части света.
     Доподлинно известно местонахождение только одного из них: в  Москве, на
Кутузовском проспекте, в обшарпанной однокомнатной квартире, за убитым еще в
Первую  мировую  бабушкиным  столом, на  котором  помещались полуразобранные
модем и CD-ROM, какое-то хитрое самопальное устройство  и довольно приличный
пентюк "белой" сборки. Эта "белая" сборка была осуществлена  собственно тем,
кто находился за столом. Он был белым и бледным от увлеченного недосыпания.
     --  Так-так-так,  --  пробормотал  он и  ввел  число:  <i>1800. 1800</i> сразу
возникло в углу  экрана, моргнуло и поменялось на <i>1400,</i> а на экране возникла
надпись:

     <i>Ваша кредитная  карточка  недействительна.  Пожалуйста, введите  данные
действующей кредитной карты.</i>

     Дальше шел шаблон для имени-фамилии  владельца и срока действия, номера
и типа карты.
     --  Так-так-так,  --  снова  пробормотал  бледный  молодой  человек  за
монитором,  ввинтил  тлеющий  сигаретный  фильтр  в  переполненное  окурками
блюдце, служившее пепельницей,  нашарил  рукой пачку "Золотой Явы", лежавшей
рядом с клавиатурой, выудил из нее пальцами сигарету и закурил.
     --  Блин,  ну  приняли  же  вроде на  входе.  У них,  наверное, система
вторичной проверки активируется  при каждом вводе... Ну, правильно, сумму-то
они  должны сверять,  -- вслух размышлял он. -- Так-так-так, но программа-то
уже внутри... Должна же сработать... Ладно, пробуем еще раз.
     В  графе <i>Имя</i> он  набрал слово <i>Джинн</i> русскими буквами, а в графе <i>Фамилия
-- genius,</i> латинскими. Остальные  графы заполнять не стал  --  свой адрес он
уже заранее ввел  в подписную  анкету  --  и кликнул мышкой на  <I>ОК.</I>  Надпись
исчезла, но  вместо  нее поверх  изображения  дурацкого сквозного фонаря  из
мечети с надписями из Гафиза возникла другая:

     <i>Продано за 1500 фунтов.</i>

     -- Блин, так, ладно, спокойно, ты просто не успел, -- забормотал он. --
Сейчас  объявят  следующий  лот,  и  тогда посмотрим.  Черт  бы  побрал  эти
аукционы, с магазином все было бы намного проще.
     Картинка на  мониторе поменялась.  Теперь на ней был изображен  темный,
видавший  виды кувшин, весь покрытый  вмятинами  и царапинами. Под  кувшином
появилась надпись:

     <i>ЛОТ 255 -
     древний медный кувшин, идеальная посуда для джиннов</i>
     <i>предположительно Х век до нашей эры</i>
     <i>герметически запечатан, на крышке рисунок и надписи на древнееврейском,
аккадском, финикийском и новоегипетском языках</i>
     <i>150 фунтов</i>
     <i>170 фунтов</i>
     <i>220 фунтов</i>

     Очевидно,  человек,  составлявший  каталог  аукциона, обладал  чувством
юмора. Хотя,  с другой стороны, даже на картинке  вид у кувшина был до  того
неказистый,  что,  кроме как  хранилище  джинна, он, видимо, не  представлял
интереса даже для специалистов, в том числе в области языков.
     -- Хорошее совпадение. Джинн против Джинна. Ладно, посмотрим, будет вам
Шахерезада. -- Он  на секунду задумался, набрал на клавиатуре <i>1001</i>  и  нажал
ввод.  Число  <i>1001</i>  возникло  в  углу монитора,  и сразу  на картинке  стали
появляться мигающие баннеры:

     <i>1001 раз!
     1001 два!</i>

     И тут поверх всего этого выскочил серенький, уже его собственный,  а не
интернетовский, прямоугольничек:

     <i>Соединение с Интернет было прервано. Восстановить ?</i>

     От досады  он чуть не взвыл.  С  трудом  удержавшись, чтобы не  хватить
кулаком по экрану, он сжал зубы и кликнул на  <i>Да.</i> Неторопливо щелкнул модем,
издал телефонный гудок и  застрекотал, набирая номер провайдера. Занято.  До
провайдера  он мог теперь  дозваниваться  минут  пятнадцать -- и  надо  было
начинать все сначала.
     "Чего я, дурак, сразу такую крупную  сумму  объявил?! За  тысячу фунтов
они точно проверят, надо было пo чуть-чуть. Спалюсь на фиг. С ума  уже сошел
с этим восточным колоритом.  Тысяча  и  одна  ночь  --  выпендриваться  надо
меньше".
     От обиды он выключил компьютер кнопкой, не дожидаясь выхода из Windows,
посидел с  минуту, тупо  глядя в  погасший монитор, и  только теперь  ощутил
невероятную усталость -- вторая ночь без сна! Не раздеваясь, он плюхнулся на
промятую бабушкину тахту, повернулся на бок и заснул,  даже не успев закрыть
глаза. Конечными звуками расползающейся реальности были затихающие  в голове
сигналы точного времени из громкой соседской советской радиоточки.
     "Как это время  может  быть  точным, если оно  все время  меняется?" --
шевельнулась в полусонном мозгу вялая мысль.
     Последний -- шестой -- длинный сигнал он уже не услышал.
     В Москве было ровно три часа дня.

     Краткое содержание этой главы
     <i>Неизвестный  бледный  молодой москвич  пытается  купить через  Интернет
какой-нибудь старинный предмет на аукционе в Лондоне. При этом он совершенно
не собирается платить за него живые деньги, пусть даже и виртуально. Один за
другим  мимо его пустых рук уплывают  древние  вещи, пока наконец на лоте  с
помятым медным кувшином им не овладевает сон.</i>


        Глава первая,
     <i>в которой читатель близко  знакомится с главными героями, имена которых
раскрывает автор, но пока еще не понятно, для чего</i>

     В Москве было ровно три часа дня, если верить сигналам точного времени.
     Здесь все,  кажется, понятно: Москва  -- это временное  место  действия
этой  истории,  а главное  основное  время действия -- прошедшее,  хотя  два
остальных  основных времени, а  также несколько вспомогательных являются  не
только  пространством  данного  текста,  но  и  областью  происхождения  его
событий.
     Поэтому  неудивительно, что  настоящее имя Джинна <i>было</i> Гена Рыжов. Хотя
можно сказать, что настоящее имя Гены Рыжова было Джинн.
     Виртуальный  "ник" -- погоняло,  под  которым  Гена существовал  в мире
Интернета,   было  выбрано  и  опробовано,  когда   Гена  стал   уже  вполне
формирующейся личностью,  в отличие  от его паспортного прозвища, выбранного
родителями Гены  не для самого Гены, а для своих представлений о  том, каким
Гена должен быть в этой жизни.
     Каждый   несет  крест  несовершенностей   и   свершений   детей   своих
бабушек-дедушек и их  самих,  и имена  -- еще  не самые тяжкие  долги  этого
наследства.
     "Гена  -- это  от  слова Гений, -- говорил много лет  назад молодой еще
тогда папа Гены очень и очень молодой маме Гены,  нежно откладывая в сторону
желтый изгиб гитары, чтобы обнять будущую жену. -- Наш сын будет гением".
     Правда,   в  тот  раз   никакого   сына  не  получилось.  Перегруженная
студенческой  картошкой   конца  шестидесятых,  мама  подарила  нерожденного
солдата афганской войны прорве бескрайних  полей  отчизны  на третьей неделе
его  подготовки к жизни на сырой земле. Второй сын, которому  по  наследству
полагалось имя первого, появился на свет через несколько лет, однако, будучи
прирожденным   диссидентом,   почти   сразу   задохнулся  в  парах   гниющей
государственности,   выраженной   физически   в  антисанитарной  небрежности
медперсонала. Чтобы уберечься врачам от разбирательств  и  наказаний, он был
несправедливо  зачислен ими  в  статистику  мертворожденных,  масса  которых
удерживала  детскую смертность коммунизма от  превосходства  над  лидерством
Африки.
     Гена  был  третьим  и,  наученный  на  ошибках бескомпромиссного  опыта
старших братьев, сумел остаться жить во второй половине семидесятых, а потом
и дальше. При этом ему на вырост досталось имя старшего брата, а  свое -- по
святцам Иван -- он тогда недополучил, потому что крещен родителями не был.
     Крестила его перед самой своей смертью двоюродная бабушка по маме.
     Ранним ленинградским утром, когда  спала мама,  устав от  экскурсионных
прогулок  с  сыном  в  блеклую  летнюю ночь,  его,  полуспящего, осторожно и
секретно подняла бабушка и, не дав опомниться, вывела из тесной коммунальной
комнатки прочь -- в какую-то церковь, попутно объясняя лишь,  что  таков был
наказ родных Гене родителей мамы перед тем, как им сгинуть на вечные "десять
лет без права переписки".
     "А  разве  не  на  войне они погибли?"  -- пробормотал тогда полусонный
вопрос  Гена. "На  войне,  на  войне  -- за  правду  погибли",  --  уточнила
двоюродная  бабушка  и  заплакала.  (Сама она  осталась  жить  лишь тем, что
преподавала математику в сельской казахской школе, а в родной город с трудом
дезертировала, когда до нее докатилась  полномасштабная  советская  власть и
целину объявили полем боя.)
     В  церкви  имя  Гене оставили прежнее,  а  смутно запомнившийся обряд и
батюшка  сохранились  лишь объяснением греческих корней имени:  род,  некто,
начинающий род,  ветка от дерева, дающая роду рождение  и потому для  других
родов -- уродливое юродство. Новый тем, что другой, не такой, как все. Такая
трактовка имени и гениальности Гене не понравилась, и он похоронил ее в себе
навсегда, стремясь по возможности незаметно соответствовать обществу.
     Однако  для  одноклассников  Гены  этимологические  глубины  его  имени
оказались недоступны,  и второе, школьное, имя (ну хорошо, прозвище)  Джинна
было Крокодил, по  аналогии с  героем мультфильма про Чебурашку. Сколько  ни
бился  Гена-Крокодил,  пытаясь объяснить истинное значение  своего  имени  и
себя, перед лицом своих товарищей  он бы так навсегда и остался  Крокодилом,
если бы не случай, за которым потянулось его другое имя.
     То ли в поисках  талантов в толпе  учащихся, то ли просто для всеобщего
развития  Гену привлекла  в школьный  театр  пионервожатая  --  абитуриентка
ГИТИСа.
     Абитуриентка   ГИТИСа  долго  рассказывала  про  то,   как  сужается  и
расширяется  пространство   для  человека   на   сцене,  про  энергетику  из
зрительного зала и  в зал и про то,  как надо актеру правильно отдавать свое
физическое тело живым людям из миров литературных образов и героев, чтобы те
осязаемо жили на сцене в чужих телах.
     А  потом  стали  ставить адаптированные для  школьной  сцены  фрагменты
сказок.  Гене  выпало  играть  старика  Хоттабыча  из одноименной  советской
истории. Почудилась пионервожатой в Гене древняя наивная мудрость -- морщины
и борода ему были как удачная рама к картине. К тому же Гена ловко копировал
восточный акцент.
     По замыслу постановщицы, ребенок-старик должен был начало представления
провести  в  картонной   коробке  от  телевизора   "Горизонт",  а  в  момент
кульминационного своего  появления -- при припотушенном свете  и притихшем в
дыму  актовом  зале  --  разодрать  внезапно  в  клочья   коробку,  создавая
мистический грохот, и  предстать  перед изумленными актерами и восторженными
аплодисментами публики как бы из ниоткуда.
     Как наиболее  простую часть представления,  это внезапное волшебство не
репетировали. К тому же коробка в эпоху всеобщего дефицита была только одна,
и на предварительных прогонах  Гена просто выскакивал из  нее,  как черт  из
табакерки. Коробку при этом не закрывали.
     Настал вечер  показа. Густо замазанного морщинами Гену  обклеили  ватой
бороды, засадили  в  коробку, коробку  закрыли,  перевернули вместе с Геной,
замаскировали под прикроватную тумбочку,  поставили сверху вазу с  цветами и
оставили в таком подготовленном виде для спектакля.
     Спектакль начался не сразу: перед собравшимися  праздными школьниками и
их радостными  родителями  сначала  неожиданно  выступил  про  госприемку  и
ускорение  нежданный  почетный гость из районо, а  потом директор школы -- с
экспромтом  ответной речи. За это  время скрюченный Гена надышал в картонную
темноту  духоты, стараясь не шевелиться. В коробке стало жарко, детский  пот
разъедал  плотный  грим,  и  в  тесноте  тело  затекло  до боли.  С  началом
представления  Гена несколько приободрился,  грозно и  торжественно повторяя
про себя слова: "Я великий джинн  Гассан Аббдурахман-ибн-Хоттаб", -- пытаясь
заученным  текстом  убедить себя, что  он  -- вовсе не маленький  изломанный
ребенок в мрачной темнице из-под морально устаревшего телевизора. По системе
Станиславского.
     Дошло наконец до дела. На сцене  распечатали сосуд, и  погас свет. Дым,
со  скандалом  разрешенный  завучем,  прикрыл декорации, и  Гена рванулся из
коробки.  Упала маскировочная  ваза  с подлинной -- для  правдоподобности --
водой,  съехала  --  от  усердия  -- фальшивая чалма и  половина  бороды, но
коробка  не  поддалась.  То ли  духота  лишила ребенка  последних сил  тела,
плененного подкожными  внутримышечными  мурашками,  то  ли коробка оказалась
много прочнее, чем  ожидалось, но Гена  не только не мог  разорвать ее, но и
просто выбраться наружу. Побившись  в ней некоторое время, как рыба в тесном
аквариуме, лишенном вод, Гена обессилел и затих. К  нему  конечно  же  через
некоторое время побежали и, прервав спектакль, вырвали его наружу, отковыряв
отверткой стальные скрепки  картона. Оказавшись из пустой коробочной тьмы  в
ослепительно  плотном  белом  свете  софитов,  за  которым  пряталась  толпа
подкошенных добродушным, без  улюлюканий,  хохотом  зрителей,  --  в  мокрых
цветных пижамных штанах,  в распущенном на голове белом вафельном полотенце,
с лицом в заляпанных расплавленным гримом  клочьях ваты и покрытом рытвинами
следов  слез и  размазанными морщинами,  -- он  жалобно  пробормотал, глотая
обиду:
     "Я -- великий джинн Гассан Аббдурахман-ибн-Хоттаб!"
     Истерический хохот аудитории  поднялся до изнемогающего  стона, и тогда
Гена  развернулся  и  побежал  со  сцены  прочь  сквозь  ослабленные  смехом
утешительные руки пионервожатой и искореженные  улыбками гримасы  сочувствия
друзей  -- на  лестницу, в гулкий стеклянный  коридор, мимо раздевалки,  под
лестницу,  где  была приоткрыта в стене бойлерная жестяная дверь,  в куда-то
между  труб, --  забиться  и  заснуть,  размазывая  по  лицу  и согревая  до
высыхания выступившие соленые сопли и слезы.
     Так  у Гены появилось имя Джинн. Не Хоттабыч -- потому что за Хоттабыча
из  глубины  души  выплескивалась  боль  воспоминания  об обиде, и Гена  без
предупреждения бил  морду,  --  а  Джинн,  потому  что  джинн,  как объяснил
одноклассник  Сенька-Очкарик,  признанный ботан, означало  "гений", как папа
задумал. Это был некий компромисс, и на нем сошлись. К тому же про историю с
театром все, кроме  Гены, скоро забыли, а  в  этом  новом  имени было что-то
волшебное. И оно было лучше, чем Крокодил.
     Еще когда Гена  учился в школе, его  папа выпросил на  службе  довольно
мощный компьютер, чтобы работать дома, и поэтому все то время, когда папа не
резался в Дум, Кварк или какую-нибудь другую глупую стрелялку, Гена проводил
в Интернете. Стрелялки  и  мочилки не очень интересовали Гену, поскольку  он
был не таким взрослым,  как  папа, -- соответственно злобы на мир, требующей
садистской разделки на  куски невероятных  монстров,  у  Гены  было  гораздо
меньше, и всю  жизненную  энергию  он  направлял  на  позитивное виртуальное
созидание  и изучение несуществующего вещества, из  которого состояло все по
ту сторону зеркала монитора.
     Папа кромсал монстров  в  основном  по ночам, к большому неудовольствию
мамы, поэтому Гене-Джинну компьютер доставался  днем, вместо школы,  которую
Гена соответственно прогуливал -- к большому неудовольствию мамы опять же.
     Надо  ли говорить, что учился  он плохо и,  с трудом получив аттестат о
среднем образовании, не смог поступить ни в один вуз.
     Родители Гены не были ни приватизаторами, ни бизнесменами, и на платное
образование  денег  в  семье  не  отложилось. Поэтому,  когда  умерла вторая
бабушка,  оставив  Гениному  папе  однокомнатную  квартиру   на  Кутузовском
проспекте  (бабушкин дедушка работал при  Сталине лифтером  в Кремле),  папа
собрал семейный совет. На семейном совете было решено квартиру -- продать, а
Гене  взяться за ум  и выбрать хорошую  профессию; часть денег  истратить на
освоение Геной  хорошей профессии,  а остальное  положить в надежный банк --
под  проценты. Банк выбирали особенно  тщательно:  история  с "МММ", хоть  и
давняя и семью  Гены  не  задевшая, напрочь отбила у Гениного папы страсть к
легкой наживе; он был из тех, кто наблюдает, как другие наступают на грабли.
     Может быть, поэтому сбережения Гениной  семьи были именно сбережениями,
а  не, скажем,  отложениями, и, как любые  другие вымученные средства,  были
невелики и в банках никогда не нуждались.
     Тщательный выбор  занял  неделю.  Государственные  финансовые институты
пугали    своей   откровенной    налоговой    фискальной   прозрачностью   и
подведомственностью правительственным интересам.
     Поскольку  интересы  эти  менялись так же быстро, как  и правительства,
предугадать судьбу семейных денег в их последующих воплощениях было  бы  так
же  сложно, как выиграть на рулетке  один к шестидесяти четырем, и  доверить
исполнительным  работникам   государства  сохранность   семейных  финансовых
инструментов было все  равно что передать их под  конец смены  прямо крупье,
минуя  зеленое  сукно  игрального стола,  --  всегда есть  шанс, что  крупье
окажется человеком честным и поделится с казино. В итоге был выбран  крупный
коммерческий банк с многолетней репутацией и маленьким процентом клиентского
интереса  в  росте  капитала. Через него же должна была  оформляться  сделка
утраты квартиры.
     Последний   потенциальный   покупатель   начал    кинетически   реально
определяться в пятницу, 14 августа,  когда, глядя через тусклое от  выхлопов
стекло  окна  четвертого этажа  на  рассеянно  заходящее солнце,  он заявил,
почесывая жесткие черные волосы затылка: "Эта гавна полнава пирог,  слышишь,
а  ни чивартира, гиде  люди нармальна  живут, пачилавечиски, зидесь бабки на
римонт минимум угол нада, толька дажи читобы билядь ни стыдна пиригласить...
давай, слышишь,  эта,  апусти  дичку, тирубы  там, в  тувалети, тожи  тикут,
толька  из-за  адрис адын тваю чивартиру  хачу... нет  больши зидесь ничиво,
дичку скинь. А?.."
     Генин  папа,  не  поняв,  в чем, собственно,  вопрос,  недоуменно тогда
посмотрел  на  банковского риэлтера, который  был третьим присутствующим при
показе. Тот пожал плечами хорошего дорогого  костюма -- дескать, вам решать,
а покупатель, истолковав немое недоумение Гениного папы так  же неправильно,
как и риэлтер, сказал ключевую фразу: "Ладна, слышишь, долга ни  будем мазга
ибать, эта, пять апусти -- буду бирать".
     Пять тысяч долларов -- это была заранее подготовленная цена отступления
от  первоначально заявленной  компенсации  за музей быта  Гениной бабушки, и
оформление договорились  начать в понедельник. Однако в понедельник никакого
оформления  не началось, а началось такое, что  навсегда  прекратило крупный
коммерческий  банк   с  многолетней  репутацией,  надолго  оставило   Джинну
"чивартиру" и временно разломило рубль и всю связанную с ним деятельность на
"до" и "после кризиса".  Продавать недвижимость  стало бессмысленно, и уже в
сентябре  на  столе,  еще   хранившем  продавленные  доперестроечной  ручкой
отпечатки   слов  надоедливых  бабушкиных   ежеквартальных  завещаний,  были
возведены многокорпусные новостройки  персонального компьютера Джинна, а сам
Джинн обрел свободу от ежевечернего мытья посуды, а заодно от нее самой -- и
всякого другого имущества своих родителей.
     "Принимай  жилье-былье",  -- сказал щедрый папа, передавая ему ключи от
дверей, за которыми Джинна ждала неопределенная независимость.
     Вместе  с бывшим  бабушкиным  жильем, которое  состояло в  основном  из
узкого  длинного  извилистого  коридора,  соединявшего  довольно  просторную
комнату с продолговатой неширокой кухней. Джинну досталось и бабушкино былье
-- несколько  багажников разного рода  и размера предметов,  сохранившихся с
бабушкой  для  последних  лет  ее   жизни  и  воспоминаний  и   благополучно
переправленных на  родительскую шести-сотковую дачу в стосороковом километре
папиной "шестеркой". Кроме самой необходимой Джинну мебели (письменный стол,
односпальный тахтообразный  матрац  на деревянных ножках, громоздкий  комод,
гробовой  платяной шкаф --  в  углах комнаты,  а  также историческая газовая
плита  в  две комфорки --  немая  свидетельница  всех  послевоенных  великих
трудовых  побед советского  народа, облезлый  ящик  -- для посуды  внутри  и
разделки  на поверхности,  раковина  на  деревянных подпорках, холодильник с
загадочным залихватским  именем  "Свияга", хрупкий  как бы обеденный столик,
загромождавшие кухню,  велосипед "Украина" на стене коридора, так что пройти
-- только боком) с  Джинном теперь постоянно жили три разнопородных стакана,
две разноразмерные железные кружки, маленькая чашка  для кофе, универсальная
жестяная кастрюлька, которую  вполне можно было употреблять также в качестве
сковородки,   классический   столовский   чайник   из   алюминия,   какие-то
вилки-ложки,  швейцарский  армейский  нож,  компакт-диски,  кассеты,  книги,
телевизор  "Сони"   кухонного  формата,  гнилового  желтого  цвета  дисковый
телефонный аппарат, серебристый двухкассетник "Шарп -- три девятки", немного
одежды-обуви  и  два  маленьких  худеньких  котенка  с  дворовым  серо-белым
окрасом.  Котенки  были  братья  и  достались Джинну  на  память  об  особой
сердобольности одной его недолгой подруги.
     "Ты один живешь, и тоскливо тебе, наверное,  -- сказала как-то подруга,
заходя к нему вечером после совмещенной работы, -- а у  нас кошка родила, мы
ее  приютили, а начальник не  разрешает,  не любит он животных. Что теперь с
ними, бедными, делать? Вон,  смотри, небольшие такие,  беззащитные", -- и на
ладони у нее оказались два маленьких слепых меховых комочка.
     Подруга  утром  ушла,  через  некоторое  время  --  навсегда, а  котята
поселились на  подстилке под  батареей и  вообще везде, где  жил  Джинн,  --
включая его постель, вернее, тахту.
     В произведенной  выше  описи  имущества  Джинна не  нашлось  места  его
компьютеру. Не только потому, что он занял свое место в самых первых строках
записи этой истории, но  и потому, что компьютер сам по  себе  был отдельным
местом, правильнее даже сказать -- миром, в котором творилась история Джинна
и  главная часть его жизни. С ним, с этим миром, так или  иначе были связаны
все основные контакты Джинна, его занятость и его любовь.
     После  того  как  Джинн  потерял  работу  системного  администратора  в
коммерческой  структуре  (это  такое  общепринятое  в   современном  русском
сочетание  слов для  названия  управляющего  компьютерной  сетью  в  частной
торговой  конторе) --  после  кризиса, но  в результате своего  талантливого
неумения   держать   при   себе   эмоции   в   отношении   непосредственного
посредственного  начальства, -- главным его  делом,  кроме разовых написаний
простеньких программ,  стало  изучение  и взлом  различных сайтов  Всемирной
Сети. По-русски  говоря --  Джинн  был  хакером.  Дело это было  преступное,
нехорошее, правда ни разу никакой  материальной пользы Джинну не  принесшее.
Джинн -- интеллектуальный разбойник -- ничего не  крал ни из  банков, ни  из
он-лайновых  виртуальных  магазинов,  потому  что  с  детства,  несмотря  на
творившийся вокруг коммунизм, а потом и посткоммунизм, особенно уважал право
других на обособленную материальную собственность. Его добычей были ключи  к
порно-сайтам и хранилищам игрушек -- для друзей. Все остальные взломы носили
характер либо шутовской, невредный, либо вредный политический.
     Безусловно  признавая  частную  собственность на информацию, особенно в
области  информатики,  Джинн  считал   мир   Сети  чем-то  вроде  свободного
информационного государства, виртуальной Христианией со своими законами, где
главным и основным была  свобода поделиться тем, что имеешь -- сказать или в
виду. Что подразумевало полную и  непререкаемую свободу слова и изображения.
Поэтому любые попытки запрета в этой  области вызывали у Джинна рефлекторный
протест всеми его умениями и навыками.
     Когда правительство  Испании  при помощи наемных  взломщиков уничтожило
сервер  басков,  находившийся   в   Лондоне,   чтобы  закрыть  оппозиционный
информационный поток,  Джинн одним  из  первых  атаковал серверы  испанского
правительства.  Немного  позднее  он  вошел   в  интербригаду,  объединившую
добровольцев  со  всего света, и именно их бригаде (а таких  было несколько)
при  помощи совокупных знаний  взломов  удалось нанести врагам самый большой
урон. Урон выразился в полном параличе информационной сети Испании и вынудил
правительство капитулировать: сетевая часть басков была оставлена в покое, а
действия  правительства по  разрушению  оппозиционных  серверов  признаны  и
объявлены ошибочными.
     Война в  Испании  привела Джинна к  его  настоящей любви --  его любовь
входила в  их  интербригаду,  и через некоторое  время они  с Джинном  стали
товарищами не только боевыми.  После  окончания войны они почти каждый  день
(хотя  для  Джинна  --  вечер,  для  нее  --  утро) встречались  --  в сети,
разумеется. Разница во времени возникла между ними из-за того, что не только
на небе, но и на  земле  время  течет неодинаково -- разные  страны  живут в
разных временах.
     Этна,  а ее виртуальное имя  выглядело именно так, работала в одном  из
правительственных институтов  в  городе Монтерее,  штат Калифорния, один  из
Соединенных в Америке. Собственно, это было почти  все, что Джинн знал о ней
как  о частном лице.  То, что он  знал о ней как о  человеке,  едва ли можно
вместить в опыт слов, хотя их связь осуществлялась именно через них.
     Кстати,  довольно  долгое   время,  уже  чувствуя  в  себе  пробуждение
навязчивого интереса к невидимому  собеседнику,  Джинн опасался выяснять его
пол -- мало ли что. Надежда на то,  что раз уж Этна -- слово  женского рода,
то  и  сама  Этна  --  соответственно,  ничем  не  обеспечивалась;  одна его
одноклассница виртуально  дружила  с  голландским мальчиком по  имени  Дима,
который,  прибыв  на свидание  в  Москву,  оказался девочкой и долго  не мог
понять, что мужского в имени Дима даже с точки зрения русского языка. Однако
к  этому  времени  отношения Димы  с одноклассницей уже  находились  в такой
стадии, когда такие пустяки,  как пол, их мало волновали. Кажется,  они даже
потом официально поженились -- в Голландии, говорят, это можно.
     Выяснить пол  Джинну удалось случайно, хотя и не сразу,  обнаружив одну
приятную неожиданность  -- Этна говорила по-русски. Ну, не то чтобы говорила
-- но писала по  крайней мере. Причем ее русский  был не то чтобы  плохим --
странным. Все  предметы  и  понятия,  возникшие после  1917  года,  она либо
заменяла  американизмами,  либо  выдумывала  им  названия  заново.  И   если
"геликоптер"  или  "фризер"  еще  как-то  можно  было  понять,  то  в  слове
"посланопередатчик"  Джинн  опознал  автоответчик  только  после длительного
изучения контекста.
     Он, конечно, поинтересовался подробностями  происхождения ее  русского,
явно наследного,  но  очень  быстро  запутался  в  хитросплетениях ветвей ее
генеалогического древа.
     Ее предками по матери были какие-то азербайджанские князья Халидовы  из
какой-то Шемахи. При этом эмигрировали они из Санкт-Петербурга еще во  время
Первой  мировой войны, не дожидаясь всевластности советов. Ко Второй мировой
они  уже  смешались с  высшими слоями новых  американцев,  и  Этна  получила
фамилию Стиллман и имя Дайва. При этом, благодаря усилиям матери, от царской
России она унаследовала не только русский язык, но и ислам.
     В конце  первого года в университете Этну срочным  звонком вызвал домой
отец. Она  застала мать  в  постели,  с  влажными от слез глазами и  мелкими
капельками  пота на бледном лице. Мать вытащила  из-под  подушки самодельную
тряпичную древнюю куклу:
     "Это от  сибирской  бабушки,  оберег, -- проговорила  она.  --  Береги,
помощь".
     "Что она сказала? -- переспросил отец. -- Переведи".
     После  смерти  матери  внезапно  нахлынувшую  свободу  и  пустоту  Этна
использовала  для  простой  работы,  хотя могла  бы  и  не  работать  вовсе.
Институт, в котором  она  служила, являлся одним из научно-исследовательских
центров  Пентагона, а  ее работа  была связана с  языками  программирования.
Работа была интересная и успешно вытесняла большую  часть пустоты  и свободы
ее времени.
     Для  Джинна его  виртуальная любовь  к далекой  загадке, выбравшей себе
неспокойное  имя вулкана, была намного  более настоящей,  чем  поверхностные
чувства  к мимолетным спутницам его внекомпьютерных свиданий. И только  одно
обстоятельство  оставляло  эту  любовь  несовершенной  --  расстояние  между
Москвой  и Монтереем в одиннадцать  часовых  поясов  и  много долларов  США,
необходимых для  преодоления разницы  пространственных и социальных слоев. К
тому  же  Джинн был достаточно закомплексован,  чтобы считать себя  подарком
американской мечте.
     Однако вовсе не  нехватка  долларов или условных единиц их эквивалентов
привела Джинна  на Лондонский аукцион. За последние  три  дня он  реализовал
идею  универсального  пароля доступа  к  виртуальным запретам.  Идея пришла,
когда в каком-то старом сборнике  фантастики он наткнулся на описание ключа,
подходившего ко всем  замкам. Это был  шприц со специальной пастой,  которая
выдавливалась в замочную скважину и там застывала, принимая форму замка. Или
ключа, что  одно  и то  же. Такой застывающей пастой у Джинна служила сжатая
программа-вирус, которая проникала в программу-замок, как троянский конь, --
при  вводе  пароля,  который  отвергался,  но  позволял  проникнуть   внутрь
программы-замка.  Внутри программа-вирус  полностью копировала замок, но уже
со  своим  кодом  доступа, как бы  создавала дублирующую  личинку,  ключ  от
которой  был у Джинна  -- собственно Джинн  и  genius  и были этими ключами.
Попытки  взламывать  виртуальные  замки   при  помощи  проникающих  вирусных
программ  были  особенно популярны несколько лет назад, после чего  на  всех
замках стали ставить блокираторы, не позволявшие вводить больше  информации,
чем  требовалось. Нужен был  сайт, который  позволял расширенный контакт, --
так Джинн оказался в Лондоне, на аукционе археологических находок, тем более
что, с его точки зрения, предметы этого аукциона были лишены материальности,
но  были лишь  носителями информации, в равной  степени принадлежавшей всему
человечеству. Если бы попытка удалась,  сам  предмет  можно было  бы сдать в
музей.
     Но  попытка,  похоже,  не  удалась,  и  теперь Джинн спал  -- плавал  в
благовесте от  Морфея, прыжком забытья преодолевая насыщенный плотной земной
суетой отрезок времени. Его сон был лишен снов. И потому все дальнейшее, что
покажется  сном,  на самом деле  является явью, хотя размытые границы того и
другого не дают нам в жизни возможности так просто определить, где есть что.
То, что Джинн спал без сна,  даже  одного-единственного, вовсе не  означает,
что с  ним  ничего не  происходило: линии его  судьбы подправлялись ладонями
десятков рук -- печатающих, заворачивающих, заколачивающих, ставящих печати,
пишущих,   подписывающих,  передающих  и  принимающих  деньги  через   стол,
поворачивающих ключи зажигания в замках и дверях  автомобилей и даже тянущих
штурвал самолета -- на себя и от  себя. Впрочем, процесс этот непрерывный, и
для  того,  чтобы  что-то происходило, совершенно необязательно  спать. Или,
скажем, просто обедать.

     Краткое содержание первой главы
     <i>Его зовут Гена Рыжов. Он -- хакер  по прозвищу Джинн. Он не очень любит
свое  имя  и очень не любит  эпизод  своего детства, в  котором чуть было не
получил прозвище Хоттабыч. Зато он  любит далекую американскую девушку Дайву
Стиллман  по прозвищу Этна, с которой знаком  через Интернет. Он  живет один
непонятно на что  в квартире, доставшейся по наследству от бабушки, нигде не
работает и  принимает  активное  виртуальное участие в Югославской войне  на
стороне  сербов.   В  свою  очередь,  девушка  работает  на   Пентагон,  что
закладывает противоречия в их отношения. Он спит.</i>


        Глава вторая,
     <i>в которой, становясь главным, герой немедленно попадает на бабки</i>

     Зуммер   дверного   звонка  возник  где-то  далеко-далеко,  в  каком-то
затаенном уголке  уставшего  сознания.  В  голове  по-прежнему  было  темно,
хотелось покоя, но звонок настойчиво разгонял тишину, становясь все громче и
громче.
     "Никого нет дома, -- подумал Джинн, -- если я не открываю, значит, меня
нет".
     Звонок,  однако, все  не  унимался,  и  Джинн  понял, что, пока  он  не
встанет, его не оставят в покое.
     Пришлось вставать подходить открывать.
     -- Кто там? -- спросил осторожно Джинн.
     -- А  там кто?  -- спросил  незнакомый голос.  Джинн совершенно не  был
расположен  шутить. После  недолгих препирательств выяснилось, что за дверью
Олег,  таможенный брокер,  с которым Джинн  был  знаком,  как и  большинство
известных Джинну  хакеров, которые время от  времени совершали покупки через
Интернет по фальшивым  кредитным  карточкам или  другим  нечестным способом.
Покупки  присылались в  Москву обычно  самолетом -- через Шереметьево-Карго,
где Олег  помогал  их растаможивать, то есть  сам  давал  взятки, которые не
принимались от незнакомцев, таможенным чиновникам  и  иногда помогал сбывать
купленное.  Это,  конечно,  обеспечивало   не   самый  большой  процент  его
совокупного таможенного  дохода,  но  денежное  выражение  этого  небольшого
процента было достаточно крупной суммой, чтобы прокормить несколько десятков
шахтерских  семей. Олег  обладал  обширными связями в  самых  разных кругах,
полезных  для  сношений  с  государством.  Когда переоформляли квартиру  для
Джинна, именно он вывел на нужных людей, и все прошло без волокиты.
     Однако  Олег был не из тех, кто приходит сам ко всяким разным  Джиннам,
да  еще  без звонка. Джинн не  успел  задаться вопросом, откуда  и  зачем он
взялся,  как  Олег  поставил  в  центре комнаты большую  картонную коробку и
объявил:
     --   Вот.  Твой  груз.  Столько  было  геморроя,   ты  себе  просто  не
представляешь.
     -- Какой -- мой груз? -- опасливо спросил Джинн.
     -- Пришел на твой адрес. Вот ГТД. Рыжов Геннадий Витальевич. Ты?
     -- Я, -- ответил Джинн. -- Что такое ГТД?
     -- Грузовая  таможенная декларация. Заполнить  стоит полтинник. Тебе --
бесплатно. Плюс на такой груз, как  у тебя, требуется  спецразрешение. Стоит
пятихатку. Я договорился на сто. И  плюс  моя сотня -- за растаможку. У тебя
стоимость  стояла тысяча  фунтов.  Пришлось  перексеривать  сопроводительные
документы --  эруэй билл, это  типа  билл  оф лэдинг,  ну коносамент, только
авиационный. Считай,  заново изготовили.  Еле уломал своего таможенника. Так
что официальных  платежей  -- всего пятьдесят три рубля сорок восемь копеек.
Как  с  начинающего  пятьдесят  рублей тоже  не возьму. Это мой  подарок. Но
привез я его тебе  в первый и последний раз.  Сам будешь приезжать.  Забирай
груз, и с тебя двести полноценных  североамериканских долларов США. Со всеми
скидками. Два франклина, короче. Две кати первого.
     -- Первого? -- только  и смог  спросить удивленный Джинн.  -- А сегодня
какое?
     -- Сегодня  десятое.  Мая.  Тысяча  девятьсот  девяносто девятого года.
Спать надо больше.  Пока ты спишь, уже премьер-министра поменяли. А первого,
прости  за  жаргон,  --  это  первый номер. Код валюты  001. Доллеры  УэСЭй,
значит. Ты молодой, просто пацан. Фирму при Советах не утюжил. И пофарцевать
не успел. Вот и не знаешь. А я в свое время не одну катю на Плешке отстоял.
     -- За что двести долларов?
     -- Ты товара поднял на косарь паундов -- это один и семь к зеленому, --
тут отслюнявить двести грин на таможню -- сам Бог велел. Это вообще копейки.
Мы, например, обычно с двадцатифутового контейнера или с фуры, скажем, хавки
пятерку берем, это если в черную таможить, -- а  цена ей по родному  инвойсу
-- двадцатка,  ну тридцатка. В математике сечешь? Процент сам  вычисли.  А у
тебя -- штучная вещь. Немереной цены. Да вообще -- считай, подарили.
     -- Чего подарили-то?
     -- А ты что, сам не знаешь? Джинн замотал головой -- нет.
     --  Да  кувшин  какой-то  музейный.  Где  ты  его  выцепил,  просто  не
представляю, но  сразу  видно -- профессионал.  Я  первый  раз  такое  вижу.
Уважаю.
     -- Кувшин? -- Удивление Джинна было легко понять. Он почти не помнил ни
про какой кувшин, который перед сном торговал в далеком Лондоне. И насколько
он  помнил, ничего  у  него  не получилось.  Но даже  если и получилось,  то
представить себе, что вот только вчера...
     -- Какое ты, говоришь, сегодня число? -- спросил он Олега.
     -- Десятое, а что?
     --  Так...  -- Выяснение  числа ничего не давало: Джинн не  знал, какое
число было вчера, если вчера  вообще было вчера, а не пару дней назад, -- он
даже примерно  не представлял себе, сколько проспал. И особенно его удивило,
что  мимо прошел  День  Победы.  Впрочем, со всеми  современными  скоростями
посылку  вполне могли  доставить и  за один  день -- это вопрос цены. Какова
была виртуальная  цена доставки  заказа. Джинн не знал.  Зато  теперь  знал,
какова цена оформления.
     -- Ну, так, так так, -- резюмировал Олег. -- Давай деньги,  и я поехал.
У меня куча дел.
     -- Денег  у  меня  нет, -- грустно  сообщил Джинн, -- так что я его  не
возьму.
     --  Что значит нет? -- как бы  удивился Олег -- Таможня --  это святое.
Надо найти.
     -- Где -- найти?
     --  Не знаю,  хоть  в  кувшине.  Он, кстати,  запечатан.  Его, конечно,
просвечивали...  Сам понимаешь,  вдруг --  контрабанда  какая-нибудь  левая,
непроплаченная.  Вроде там  нет  ничего.  Но  ты  --  взрослый человек.  Раз
покупаешь  такие вещи, должен себе представлять их цену. Все. Пока.  Я  тебе
позвоню.
     И Олег ушел.
     Джинн  не  особенно   всерьез  принял  желание  Олега  получить  двести
долларов.  Если кувшин  и  вправду  чего-то  стоит, тогда  можно  что-нибудь
придумать. А если не стоит ничего -- за что деньги?
     Джинн распечатал коробку и достал  кувшин.  Он был почти такой,  как на
картинке,  --  только трехмерный  и  с более  четкой  графикой  изображения.
Вмятины и царапины были еще  отвратительнее, местами  он был покрыт  зеленым
налетом  плесени веков,  а на  крышке,  заплавленной  чем-то вроде  сургуча,
действительно  были  какие-то древние  каракули  и  маленькие  рисуночки.  К
кувшину   прилагались   бумаги,   которые   сертифицировали  его  древность,
уникальность и тот факт, что Джинн приобрел его на аукционе Гаммонда.
     Осмотрев кувшин со всех сторон, Джинн  решил его открыть. Понятно,  что
если бы там и было что-то ценное, то его все равно давно бы  уже не было. Но
все же. Запечатанный сосуд -- как нераскрытая тайна; пусть пустяковая тайна,
но  настоящая.  Приятный  повод  пофантазировать о  несметных  сокровищах  и
сказочных  дарах.  Таких,  как  всемогущий  джинн,  навсегда  привязанный  к
повелителю кувшина. Правда, вспомнил Джинн, у бедного мальчика Аладдина была
медная  лампа, но кувшин, с другой стороны,  ничем не  хуже.  К тому  же, по
последним  традициям,  джинны хранятся  в  сосудах.  И Джинн  ничем не  хуже
бедного  мальчика  Аладдина.  Кроме того, что Аладдин  сам жил в  сказке,  а
Джинн,  к  сожалению, живет  в  сказке, ставшей былью,  в  бывшей  сказочной
стране. Да мечтать-то это не мешает. В конце  концов,  подумал Джинн, каждый
из нас живет там, где считает возможным: если  я  хочу жить  в сказке, где к
бедным  программистам попадают кувшины  с волшебными  старичками, значит,  я
живу в ней. Это будет сказка.
     Джинн пошел на кухню за ножом, чтобы расковырять сургуч.
     "Я буду это делать медленно, -- думал он. -- Когда появится старичок, я
уже буду готов заказать ему... э-э, что же заказать-то? Ну, денег,  понятно,
компьютер помощнее и личный самолет -- летать к Этне по выходным...".
     Тут Джинну стало стыдно.
     "А как же мир  во всем мире? -- ехидно  спросил он  сам себя. -- Как же
война  в  Югославии,  экономика  в  России, голодные  в  Африке,  наркоманы,
экологические катастрофы и все такое?"
     Джинн вздохнул и начал отколупывать сургуч.
     "Ну,  война в  Югославии  -- это,  конечно, да.  Первым  делом  война в
Югославии.  Потом, конечно, с коммунистами разобраться.  И с  бандитами. Тут
даже непонятно, с кого начать. Потом экология..."
     Он так всерьез размечтался, что даже стал беспокоиться: а вдруг желаний
будет всего три или, скажем, семь. Тогда надо будет  первым желанием сделать
так, чтобы их было сто. Или триста. В триста можно уложиться.
     От  этих мыслей  он сам не заметил,  как снял печать. Оставалось только
отщелкнуть задвижку, и крышка откроется.
     "Ну  что  же  --  дым,  огонь, ужас,  --  и  старенький идиот,  покорно
исполняющий желания освободителя..."
     Он откинул крышку.
     Никакого ужаса, дыма и огня. В кувшине было пусто. Правильнее, впрочем,
было бы сказать, что в кувшине была пустота.  Самая настоящая пустота, самая
пустая из  всех пустот,  которые когда-либо приходилось видеть  Джинну.  Она
была  еще пустее, чем  все  его  мечтания и желания, пустее,  чем  воздух  в
комнате, пустее, чем свет луча, пустее, чем какой-нибудь несуществующий сайт
в Интернете. В  кувшине была абсолютная  пустота, правда -- с легким налетом
горечи вполне ожиданного облома.
     "Ну, конечно, -- подумал Джинн,  -- раз даже у  нас на таможне не взяли
денег за содержимое, значит, его действительно нет".
     Он взял пустой стакан  и до половины наполнил его  пустотой из кувшина.
Потом поднял наполовину  полный  пустотой стакан к окну и посмотрел  его  на
свет. Пусто.
     "Ну что же, -- Джинн  попытался  оптимизмом придавить разочарование. --
Пустота --  это уже кое-что.  Пустоты  мне  как раз и не  хватало.  Все-таки
пустота  --  это  почти  как  свобода,  с  нее  все  начинается.  Правда,  и
заканчивается тоже пустотой. Интересно, это начало или конец?"
     Он взял кувшин  и аккуратно наклонил его, выливая (высыпая?) оставшуюся
пустоту  на пол, перевернул  его и постучал  по  донышку.  Из кувшина  выпал
маленький кусочек отслоившегося окисленного  до черноты металла, и  на  этом
пустота  прекратилась.  Джинн перевернул  кувшин обратно  горлышком  вверх и
набросил сверху крышку, не застегивая ее.
     "Ладно,  если ко мне придут гости, я  всегда  смогу  угостить их свежей
пустотой, --  подумал он  и ногой задвинул кувшин под стол почти без злости.
--  Я  нахаляву стал обладателем предмета  за  тысячу  фунтов.  К сожалению,
совершенно бесполезного. Все справедливо".
     Про двести долларов для Олега он совершенно перестал помнить.
     Было  уже  половина  восьмого.  Это   значило,  что  в  "Турандот"  уже
собирается тусовка и можно развеяться. Он быстро собрался и вышел на улицу.
     И все же человеку, который так воспринимает действительность и играет с
пустотой, как маленький мальчик, только-только переставший играть в Чапаева,
жить должно быть гораздо легче, даже если он признанный неудачник.

     Краткое содержание второй главы
     <i>Звонок  в  дверь  заставляет  Джинна  проснуться.  Его  знакомый  Олег,
таможенный брокер и вообще человек деловой, помогавший в свое время оформить
на Джинна  квартиру,  приносит ему купленный им через  Интернет запечатанный
медный кувшин. Олег требует  денег за растаможку кувшина, но денег у  Джинна
нет. Джинн мечтает найти в этом кувшине джинна,  который  исполнит  заветные
желания не столько самого Джинна, сколько всего прогрессивного человечества,
чем  проявляет  крайнюю  непрактичность  своих  жизненных ориентиров. Однако
надежды  на джинна  из кувшина  оказываются обломанными  -- кувшин пуст. Что
вполне  естественно,  учитывая, что  кувшин, прежде  чем  попасть к  Джинну,
прошел через сотни рук  вполне  практичных людей, а  сюжет  с невесть откуда
взявшимся  волшебником  --  через фантазии  тысяч авторов.  Будучи человеком
непрактичным, Джинн никак не может применить кувшин.</i>


        Глава третья,
     <i>в которой читатель знакомится с писателем, а писатель -- с читателем</i>

     "Турандот"  -- это было официальное название. Как и у большинства  мест
или имен, неофициальное  название  образовывалось путем простого сокращения.
Ну, как "Пробка" -- от "Пропаганды", "Кризис" -- от "Кризиса жанра", "Позик"
-- от  "Позитива"  и  так  далее.  Вот  "Четыре  комнаты", например,  так  и
назывались  --  "Четыре  комнаты",  потому   что  сократить  их  было  никак
невозможно -- ни прибавить, ни отнять. Комнат всегда  оставалось четыре, кто
бы там ни тусовался. Неофициальное название "Турандот" было "Тура". В зимнее
и другое холодное время "Тура", особенно по пятницам, являлась выбранным для
тусовок местом, где собирались живые участники  виртуального клуба "РусЛав".
Для них  были  предусмотрены скидки  на  вход  и  использование Интернета на
втором этаже. Но  и  без всяких скидок Интернет-бар "Турандот", находившийся
сразу за  театром Вахтангова и являвшийся вполне приличным, хоть и небольшим
заведением, был весьма  недорогим местом: чашка  кофе в нем обходилась в три
раза дешевле, чем  во  многих других  московских  местах. Это  ли заставляло
собираться в  "Type" тех, кто  там собирался, неизвестно, но именно  те, кто
там собирался, и мотивировали Джинна там бывать.
     На этот раз до "Турандот" Джинн добрался не сразу.  На выходе из  метро
ему случайно попался Леший -- хрупкий  застенчивый  мальчик,  с  неожиданной
волей  подбирающий произносимые слова. Леший учился.  У  него была  с  собой
початая  бутылка портвейна, к которой присоединился для  поднятия настроения
Джинн. Настроение  поднялось за счет частичного опускания  печени, и в таком
виде -- в приподнятом настроении и  с приспущенной печенью -- они показались
в "Турандоте" только через  два часа, потому что не удалось  остановиться на
одной бутылке, хоть и гадость.
     Среди людей, в  разной степени знакомых Джинну по никам, оказался один,
которого Джинн знал по профессии и  имени, -- Сережа. Сережа  утверждал, что
он  писатель. Но что именно он пишет, было неизвестно. Известно было только,
что,  несмотря на довольно подростковый вид,  он уже  истратил двадцать семь
лет, имел один развод,  двоих  детей и кучу слов, которые он охотно раздавал
подходящим  прохожим,  пересказывая  мысли  и  истории  из  своей  головы  и
общественной жизни.
     Писатель был  длинным и сутулым,  одетым во  все  новорусски  черное, и
редко брился, давая волю бедной и нечастой щетинке. При этом в левом, слегка
оттопыренном ухе  у него торчали две золотые  капли сережек -- одна в мочке,
другая высоко в хряще,  --  а  большие  глаза  запальчиво горели по сторонам
длинного носа,  компенсируя  общую  представительскую  недостаточность.  Они
познакомились в Интернет-салоне у метро "1905  года",  где  Джинн  некоторое
время тусовался,  а писатель исследовал Мировую паутину. Писатель был Джинну
просто  приятель, но  достаточно приятный,  чтобы познакомить его  с  Лешим.
Знакомство проходило под пиво, которое писатель для себя заменил на кофе.
     -- Что значит писатель? -- удивился Леший. -- Настоящий писатель?
     -- Самый что ни на есть, -- подтвердил писатель.
     -- Как, ты говоришь, тебя зовут?
     -- Сережа.
     -- А фамилия?
     -- А при чем тут фамилия. Я -- секретный писатель!
     -- А какие книги ты написал? -- продолжал с надеждой Леший.
     -- Никаких.  Ни одной книги в жизни я не написал.  Для  того чтобы быть
писателем, написанные книжки не нужны. Важно писать.
     -- Значит, ты подпольный писатель? -- спросил Леший.
     --  Не  подпольный,  -- обиделся  писатель, --  а  подстольный. Вернее,
встольный,  что настолько  же  типично  для столицы,  как  и  все  столичное
остальное. Но! --  И  тут  писатель поднял  вверх палец,  отмечая  следующие
слова,  как несомненно важные (очевидно, в отличие от всех остальных). -- Но
неделю  назад  я получил предложение написать  настоящую  книжку. На  заказ.
Чтобы напечатали. Обдумываю.
     --  Предложение? --  уточнил Леший,  живо  интересовавшийся механизмами
реализации творческих процессов.
     -- Книжку.
     -- Что значит настоящую? -- спросил Джинн.
     -- Настоящую значит: <i>а)</i> современную, происходящую в настоящее время, <i>б)</i>
реальную,  то есть  существующую в  действительности, <i>в)</i> подлинную, то  есть
нефальшивую,  <i>г)</i> эту, <i>д)</i> простую, обыкновенную, привычную --  с  действием и
сюжетом, заставляющим читателя переворачивать  страницы, не обращая внимания
на слова. Короче, историю про людей, в прозе. Так, чтобы читать  можно было.
В метро, например.
     Последнее определение настоящности книги  весьма позабавило Джинна.  Но
попробуй поспорь с неопубликованным писателем.
     -- Про что? -- спросил он.
     --  Короче,  есть такой  издатель -- Захаров.  Он  раньше  с Вагриусами
мутил, а теперь сам по себе. Довольно известный. Б. Акунина знаешь?
     -- Нет.
     -- А исторические детективы про Фандорина?
     -- Конечно, знаю!
     --  Вот  все  вы   так,  --  обиделся  писатель.  --  Даже  авторов  не
запоминаете, не то что издателей. Акунин,  между прочим, -- это псевдоним. А
Захаров --  нет.  Я  с  ним по  бизнесу пересекался.  Я же  типа  в  прошлом
бизнесмен. Неудачник. Но не будешь  же всем так представляться -- это больно
и вредно. Меня гаишники останавливают и сразу вопрос: а вы  где работаете? И
что  мне  говорить? Раньше,  в  перерывах между  службами,  говорил,  что  я
общественный  деятель. Но я  тогда  почти ничего  не писал. Писатель  -- это
такой социальный статус. Раз я все равно  что-то теперь  пишу. И потом,  я в
детстве собирался стать писателем, хотя потом как-то от этого отвлекся. Было
время. Камни собирал и разбрасывал.  Однажды в шестом классе даже поспорил с
одноклассником, Сашей Цехановичем, что никогда не напишу книгу про БАМ. А он
говорил:  будешь  писателем  --  никуда  не денешься,  не  про  БАМ, так про
какой-нибудь другой социализм. Поспорили на сто рублей -- большие деньги  по
тем временам, особенно  для детей. Договорились,  что  если я  все же напишу
что-нибудь  в этом роде  --  пошлю ему  экземпляр со  вложенной купюрой. Вот
теперь мучаюсь: напишу  эту  заказную книжку,  куда деньги-то посылать, если
посылать? В прошлое? И сколько, с учетом инфляции?
     -- Про что книжка-то? -- настойчиво повторил Джинн.
     -- Про слова и межзеркальную Россию, -- как бы ответил  писатель. --  В
легкой форме.  Книжка должна легко читаться.  И покупаться без напряга. Я  и
подумал: ну  и  пожалуйста. Назвался груздем  -- полезай в кузов. Сам выбрал
путь, вот и воплощайся.  А раз я  писатель, должен все уметь, включая легкий
жанр. Как Виан, например.  Так на  физическом уровне имя определяет  судьбу.
Кем  чего  ты  себе  хочешь,  то  тебе  и  нате.  Возьму  себе  какой-нибудь
псевдоним...
     -- Зачем псевдоним? -- спросил Леший.
     -- Ну, это типа торговой марки. Кир  Булычев -- фантаст. Игорь  Можейко
-- исследователь. Оба писатели, хотя один и тот  же человек, только  другой.
Как Кока-Кола и Спрайт, -- объяснил писатель.
     -- Я сейчас приду, -- сказал Джинн, -- мне отлить надо.
     И он вышел из-за стола.
     --  А почему ты  не  хочешь, чтобы твое  собственное имя  было торговой
маркой? -- спросил Леший.
     --  Имя принадлежит мне,  хотя и не принадлежит. Или я ему. А то, что я
пишу, мне не принадлежит вовсе, хотя и принадлежит. Или я ему. Только я, как
я, к этому не имею почти никакого отношения, потому  что я -- это другой он.
Любой творец тебе скажет, что кто-то ему диктует. А он  только  принимает  и
передает. Отдает  свои навыки  или тело для воплощения того,  что называется
вдохновением. Кто как  умеет.  При  чем  тут имя? У меня еще  хуже. Я просто
нахватался всякого печатного слова, перемешал  с непечатным и выдаю за свое,
то есть  общее. Синтез называется. Компонент постмодернизма. Поди придумай в
наше  время  что-нибудь  новое,  не  будучи  талантом.  Сплошной  деревянный
велосипед  и   дежа  вю.  Вот,  например,  я  подумал:  ладно,  буду  писать
коммерческую книжку, только  в качестве одного из героев буду я сам, пишущий
по заказу издателя Захарова книжку под псевдонимом -- для компенсации, чтобы
все  честно  и откровенно. После  этого на следующий день  читаю  "Город  из
стекла" Пола Остера и  натыкаюсь  на  сцену,  в  которой  его главный  герой
приходит к нему самому -- писателю Полу Остеру. И вместо придумки появляется
цитата...
     -- Подожди, подожди, -- вмешался Леший, -- так, значит, у тебя  в книге
есть писатель?
     -- Ну, -- отозвался писатель.
     -- Так раз есть писатель, значит, должен быть и читатель!
     Писатель нахмурился.
     --  Я и есть читатель,  -- мрачно  буркнул  он после  паузы,  --  самый
верный.
     -- Да нет, в книге, -- пояснил Леший и добавил: --  Читателем могу быть
я!
     --  Можешь и ты, -- покладисто согласился писатель.  --  Если захочешь.
Потому что читатель-то в книге есть всегда,  без него ни ты, ни я  просто не
существуем. Без него и книги-то  нет -- только так не бывает, потому что все
книги уже есть. Просто пока они не прочитаны, они не написаны. А читатель...
да вот же  он,  читатель, видишь, сейчас усмехнулся от внезапного  осознания
своей безнаказанной значимости. Видишь, нет?
     -- Нет, -- озираясь по сторонам, сказал Леший.
     -- Да ты не туда смотришь, оторвись от себя. И от меня...
     -- Как это?
     -- Не можешь? А знаешь, почему?
     -- Почему? Я вообще не понимаю, о чем речь.
     --  Потому что читатель  может  быть персонажем только тогда,  когда он
писатель, -- сказал писатель, -- хотя бы чуть-чуть.  Иначе он не свободен. А
раз не свободен -- отдельно не существует.
     Леший замолчал, сбитый с толку.
     -- Так вот,  -- продолжал как  ни в чем не  бывало, писатель. --  Уметь
читать -- это тоже  своего рода талант, как и писать. Ну,  навыки,  конечно,
школа. Я вот  читать научился, только когда начал писать.  А до этого только
буквы знал и дальше картинок не  воспринимал ни одной книги. А как  научился
-- понял, что большинство так называемых книг написано для людей, не умеющих
читать, как и музыка --  для глухих, на трех  аккордах, как  и фильмы -- для
слепых,  с  историей,  но  без  продолжения.  Этим  отличается  продюсерское
искусство от настоящего. С другой стороны, быть читателем, а при этом еще  и
писателем -- крайне неудобно. Придумаешь  чего-нибудь, потом почитаешь  -- и
писать  не  хочется, все уже  написано. Я  сначала грузился -- потом плюнул.
Пусть  будет  как будет.  Читать буду  меньше.  Тем  более, что  книжка  эта
заказная -- римейк, то есть изначально неоригинальна.
     -- Римейк чего? -- спросил Леший.
     -- "Старика Хоттабыча". Помнишь, повесть такая была? И фильм.
     -- Конечно.
     --  Ну и  вот. Писатель  Лагин, автор Хоттабыча,  в  свое  время прочел
перевод  английской  книги  "Медный  Кувшин"  Энстея.  В ней  джинна находит
лондонский  архитектор.  Еще в начале  века. И Лагин решил переделать ее под
коммунизм. Тоже давно, аж в тридцать пятом году. Только там, в Англии, джинн
злой и умный,  а  в "Хоттабыче" добрый,  но глупый. И есть еще  много разных
отличий  --  но  канва  и многие  события сохранены. И  теперь этот  Захаров
заказал мне римейк "Медного Кувшина", который одновременно и римейк "Старика
Хоттабыча" для нашего посткоммунизма. Поэтому  моя книжка называется "Медный
Кувшин  Старика Хоттабыча", для преемственностей. Только лагинского  Вольку,
пионера, и энстеевского Горация Вентимора, архитектора, пришлось заменить на
хакера. Для актуальности и модности. Среди вас есть  хакеры? Было бы неплохо
иметь прототип. А то я про это ничего не знаю.
     Вернувшийся Джинн, который слышал последнюю фразу писателя, предложил в
качестве прототипа себя.
     -- А ты хакер? -- строго спросил писатель.
     -- Ну не так, чтобы прям хакер. Любитель.
     --  Вообще-то у  тебя даже имя подходящее.  То есть ник. С таким  ником
можно  некисло  интересного  замутить.  Ну  смотри,  сам  напросился.  Тогда
поехали, посмотрим, как  ты живешь -- мама, папа, все дела. Люблю в гостях в
начале  мая,  особенно  люблю  точить. Пора бы в шахту  покидать. Счастье --
есть!
     -- Он один живет, -- сказал Леший, -- и есть у него дома нет.
     -- О! -- сказал писатель.
     Сборы обошлись в некоторое количество времени и пива. В качестве гостей
Джинна определились  дополнительно  двое -- некто  Гришан и  Друид. Люди как
люди.
     Людей как людей могло быть  и больше,  но писатель строго ограничил  их
количество, сославшись  на общую слабость задней подвески своего автомобиля.
Сам автомобиль показался Джинну слишком хорошим для неудачливого бизнесмена,
но писатель пояснил, что это из прошлого, когда он  еще не был  писателем  и
его   "способности   к   нормальной   материализации   не   были   разрушены
распиздяйством творческих процессов и поисков путей удовлетворения очищенным
существованием".  При  этом  писатель  вел  машину  так,  что холодок  этого
очищенного  существования слегка протрезвил пассажиров  и навел их на мысль,
что надо добавить. Добавить решили водки -- для надежности.
     Квартира  Джинна  привела  писателя  в  полный восторг. Еще в коридоре,
втягивая носом воздух, он спросил:
     -- Один, значит, живешь. Квартира -- от бабушки наследство?
     -- Ну да, -- удивленно ответил Джинн.
     -- И ты, наверное, полгода всего здесь живешь...
     -- Ну да, а как ты догадался?
     -- Так это же видно, -- уверенно заявил писатель.
     -- Видно, что именно от бабушки?
     --  Конечно. Что  я, бабушек не  видел, что ли. Дедушки так не живут. О
человеке вообще  можно многое  сказать  по  тому, чем  он  себя окружает. Я,
например, могу сказать, за что тебя с работы уволили.
     -- Откуда ты вообще знаешь, что меня с работы уволили?
     -- Я вообще много чего знаю, только что от этого толку?
     Но на этом он не успокоился.
     -- Слушай,  --  сказал писатель, зайдя на  кухню,  -- что ж ты сразу не
сказал, что у тебя кофе нет, надо было взять в палатке.
     -- С чего ты взял, что у меня нет кофе? -- удивился Джинн.
     --  Написано  большими  буквами при входе, -- ответил писатель, --  Я в
основном кофе пью.  Поэтому в гостях сразу могу определить, есть он или нет.
А  если есть, то примерно какой. Ну там --  молотый или  растворимый. И даже
сорт.  В  такой обстановке кофе  не живет.  Это  же  круто.  Чай  в  стакане
завариваешь?
     Джинн кивнул.
     --  Так,  --  продолжал  писатель, --  а  это  что?  --  Он  указал  на
свалявшееся шерстяное одеяло под батареей. -- Собака?
     -- Котята, -- улыбнулся Джинн. -- Братья.
     -- Предъяви  братьев, -- потребовал писатель.  Братья явились сами. Они
начали тереться о ноги писателя, проявляя ласку. Писатель слегка отстранился
и
     осмотрел их критически.
     -- Мда, -- сказал он.
     --  Прикинь,  зажрались,  --  пожаловался Джинн,  носком  носка  тронув
алюминиевую миску на полу у мойки. -- Гречневую кашу уже не едят.
     Писатель посмотрел на Джинна исподлобья:
     -- А ты -- ешь?
     --  Ну,  --  мыкнул  Джинн  с  таким  видом, будто  нет на свете ничего
естественнее и приятнее, чем есть гречневую кашу.
     -- Любишь, что ли? -- продолжал подкоп писатель.
     --  Да куда деваться-то,  -- сказал Джинн. --  Ну, вообще-то, вроде как
да.
     -- А они, вообще-то, вроде как нет,  --  сделал вывод  писатель. -- Вот
странно, правда? Джинн не стал отвечать:
     -- От девушки братья? -- спросил писатель.
     -- В каком смысле? -- переспросил Джинн.
     --  Была  девушка,  -- пояснил писатель,  -- принесла  котят.  Дескать,
помирают, надо пожалеть. Ты повелся. Девушка-то осталась?
     -- Слушай, -- опять удивился Джинн, -- откуда ты все знаешь?
     --  Девушки  не  осталось,  --  продолжал  писатель,  явно  наслаждаясь
эффектом.  --  Котята,  должен  тебе  сказать,  тоже лишние. Будут мешать  в
седьмой главе. И вообще. Придется отменить.
     -- Как это отменить? -- возмутился Джинн.
     -- Не волнуйся, на время. Дача есть у родителей? Джинн кивнул.
     -- Шесть соток, сто километров от Москвы... -- поддержал писатель.
     -- Сто сорок, -- уточнил Джинн.
     -- Извини,  -- ухмыльнулся  писатель. --  Короче, надо для проформы еще
осмотреть комнату. Одна комната? Но вопрос почти решен. Ты согласен?
     -- Чего -- согласен?
     -- Ну, что будешь главным героем моей книжки?
     -- Ну... конечно. Это же здорово!
     -- Пока  не  знаю. Я только начал. Тогда давай рассмотрим кофе. Денег у
тебя,  понятно, пятнадцать  рублей. Вот возьми  сходи,  пожалуйста,  а  то я
обратно дорогу  не найду  и код у  тебя в подъезде мудреный.  И  возьми  еще
бутылку водки --  будем  совершать переход  в  другое  состояние,  а  заодно
отметим близкое знакомство и взаимную приязнь и привязанность.
     -- А машину ты здесь оставишь? Или можешь сам остаться, если хочешь...
     --  Не хочу. Переход  будем совершать  без  меня. Я вас встречу на  том
берегу, -- ответил писатель и  добавил: --  Я  человек  беспрепаратный.  Мне
сейчас расползаться негоже.
     Джинн нетвердыми ногами спустился в палатку, а когда вернулся, писатель
уже успел отодрать кусок обоев в комнате и радостно читал старую газету,  на
которую  они  когда-то  были  наклеены.   Выходные  данные  газеты  остались
невскрытыми  и  потому  скрытыми  от  писателя, а  то, что ему досталось для
восторга,  было частью  каких-то двух  заметок, от  одной  из  которых  даже
осталось название: "В наступление на горох".
     -- Потрясающе! -- читал писатель. --  "На следующее утро решили убирать
бобы. И  опять та  же история. Комбайн рвет,  мнет стебли.  Главный  агроном
берет  инструкцию по  эксплуатации агрега...", дальше  утрачено. А  вот еще:
"Впереди режущего аппарата с обеих сторон подвешены деревянные отвалы, точно
такие, как у косилок.  Когда комбайн  идет,  отвалы сдвигают два  валика..."
Так..  "...ближе к лесу бегают  два  колесных  трактора.  К каждому  из  них
прицеплена  обычная   косилка   "КСХ--2",  КСХ  --  это,  наверное,  косилка
сельскохозяйственная,    --    пояснил   писатель,   --    "...с   несложным
приспособлением:  стальные полоски  с  загнутыми кверху  концами  скручивают
скошенные стебли, образуя пышный ве..." Дальше  опять  нету. Будем  считать,
что веник. Косилка веники вяжет. Или венки. Круто, правда?
     -- Чего крутого-то? -- спросил Гришан.
     --  А  вот еще,  смотри,  уже другая  заметка.  "Шофер зло  сплевывает,
вылезает из кабины и обходит колонну..." -- это же просто супер! Правда?
     -- Чего супер-то?
     -- Все  в настоящем времени, понимаешь? Этим газетам хрен знает сколько
лет, а  проблемы описаны в  настоящем времени, понимаешь?  То есть они  есть
всегда. Ну, пока коммунизм, разумеется, кто же знал, что он кончится. И все,
что они  делали  в  коммунизме, они  делали  в  настоящем  времени,  в самом
настоящем, приколись! Вот это наглость!  "Шофер зло сплевывает..." Мы  здесь
ханку квасим,  а он все сплевывает и сплевывает! А  трактора  до сих пор все
бегают и бегают! И вяжут веники из венков.
     -- Ну и пусть сплевывает, нам то что!
     -- А и то, -- покладисто согласился писатель. -- Только тема времени --
серьезная фигня. Я  вот, например,  пишу в  прошедшем времени,  хотя события
происходят в настоящем  для меня. Но уже  в прошедшем -- для читателя. Хотя,
когда  он  читает, он оказывается в моем прошлом настоящем, которое для него
более настоящее, чем  для  меня  мое прошлое. И  это  прошлое  время у  меня
неравномерно,  как  настоящее,   насколько  оно  вообще  существует  не  как
впечатление,  впечатанное  в  память,   а   как   живое  ощущение   реальной
действительности или действующей реальности. Продолжительность события имеет
место  не  сама  по  себе,  а  в  оценке.  Она  растягивается  и сокращается
относительно времяисчисления.  За две  строчки можно оказаться  в Америке, а
потом  четыре  страницы ехать  до ближайшего  города.  Время  жизни  --  это
события...
     -- Может,  все-таки выпьем? -- сказал Гришан. -- Кстати, Джинн,  я тебе
блин  рулезный  захватил,  как  главному хацкеру.  Потом  оставлю.  -- И  он
обратился к писателю: -- Извини, что прервал, ты рассказывай, рассказывай.
     Но писатель  больше  не  стал  рассказывать. Он  ушел на кухню,  как он
выразился, "мутить" кофе, и больше Джинн его не помнил. Хотя, нет. Когда они
что-то пели под гитару,  кажется, "Не  стоит прогибаться под изменчивый мир"
или Чижа, писатель всплыл снова, с  удивлениями по поводу  того, что то, что
он, писатель, слышит по радио, поют еще и по квартирам, потому что, дескать,
в его время все было не так, и на этом исчез окончательно.
     Вместе  с  писателем   исчезло  время,  а  пространство  распалось   на
бесконечности, и внутрь Джинна хлынул черный космос.

     Краткое содержание третьей главы
     <i>В кафе с Интернет-уклоном  Джинн встречает писателя Сережу,  который по
заказу  издателя  пишет книжку "Медный  Кувшин  Старика Хоттабыча",  которая
является  римейком  известной  повести  Лагина,  которая  является  римейком
английского  романа Энстея, который является  римейком бессмертной сказки из
"1001  ночи" -- очевидно  рассчитывая, что  использование такого популярного
сюжета  запросто  приведет  к  популярности и его, и его издателя.  Писателю
нужен прототип главного героя, и Джинн  становится  основным кандидатом. При
этом  облом,  что  кувшин  оказался  пустым,  очевидно,  никого  из  них  не
беспокоит. Джинн становится пьян и засыпает.</i>


        Глава четвертая,
     <i>в которой чужая жадность создает угрозу фраеру</i>

     Начинался  обычный  московский  будний  день.  Начинался, как  и  любой
другой, сначала для рыночных  торговцев и дворников, постепенно сменивших на
улицах  проституток  и  сотрудников ДПС  ГИБДД, которые, отстояв возле своих
автомобилей  ночную  (между  вчера   и  сегодня)  трудовую   вахту,  сдавали
неупотребленное оружие и деньги --  за вычетом  своих  комиссионных.  У  них
эстафету приняли почтальоны,  водители общественного транспорта,  вахтеры  и
диспетчеры,  вместе   с   рабочими   убыточных   заводов  наполнявшие   этот
общественный транспорт и создававшие давку на свободных  от пробок улицах  и
под землей,  в  вагонах автобусов и метро. Потом первые утренние, в основном
советские, автомобили стали  заполнять магистрали города спешащими к  девяти
часам мелкими  управленцами, бухгалтерами, продавцами  и прочими, коим несть
числа,  профессионалами. После  девяти  на средних  иномарках,  окончательно
застолбивших  движение,  потянулись  профессионалы и  чиновники  подороже  и
средней  руки купцы и  предприниматели.  К десяти класс автомобилей поднялся
еще  на один  разряд  --  проснулись  банкиры,  хозяева  и дольщики  крупных
компаний  и  министры;  и,  наконец,  к  одиннадцати  в   автомобилях  стали
появляться  первые бандиты, позже которых -- к  часу, трем и пяти --  встает
богема.
     Небольшое кафе заправочной станции "Лукойл" на въезде в город явно было
рассчитано  на двух-трех посетителей,  скучавших за  разбавленным  пакетиком
чая,  и в основном так всегда и  бывало. И  только  полчаса  в день -- между
одиннадцатью  и двенадцатью  утра  --  оно было  заполнено  так, что  гостям
приходилось стоять. Стоя, гости делились историями убийства  животных и рыб,
амурными приключениями и пересказами кинобоевиков,  пока наконец их масса --
историй и людей -- не становилась критической, и  тогда быстро определялось,
кто  где  будет стоять,  кто  когда подъедет, на  какой  машине,  кто  будет
прикрывать, и  так  далее.  В  основном  все было  всегда  похоже, все  роли
известны,  все  схемы  отработаны  и  обкатаны  не  раз, и потому эта  часть
разговора  была  самой короткой и даже скучной. Об  остальных, не  связанных
напрямую  с предстоящими действиями, делах  здесь говорить  было не принято.
Затем гости,  одетые и украшенные  так однообразно, что возникала  мысль  об
униформе, по двое-трое-четверо выходили к своим разноклассовым автомобилям и
отъезжали  к близлежащим  рынкам, магазинам и другим  промысловым объектам и
субъектам коммерции.
     Олег  подъехал  именно  в  это время  именно  сюда,  потому что ему так
назначили, а назначили  так для того, чтобы  в  разговоре  могли участвовать
сразу  несколько  человек,  которых  в другое  время  и место  нужно было бы
собирать специально. Он поставил свой  черный Чирик -- "Гранд Лимитед" -- на
парковку  напротив  кафе   и  зашел  здороваться.  Попросил  было  кофе,  но
разговаривать решили лучше в машине, и кофе пропал. После недолгих колебаний
выбрали стосорокет "Мерседес-300", все-таки самый удобный для общения салон,
-- остальные участники кватролога  были на джипах. Знакомый Олега представил
ему  двоих незнакомых:  Дмитрий  и Руслан, никаких кличек,  с  именами  было
удобнее -- они ничего не означали. Самого знакомого звали Александр.
     Александр  был внутри себя очень горд,  что именно в его толстоколесной
шести цилиндровой приемной проходила встреча.  Никакого недвижимого офиса он
не имел,  а  все его  привязки  к  земле  ограничивались креслом-кроватью  в
комнате, которую он  делил со  старшим братом  в родительской  двухкомнатной
хрущевке на Дубнинской.
     -- Ну и чего, -- перешел сразу к делу Александр, -- зацепил парня?
     -- Что за парень-то? -- уточнил Дмитрий.
     -- Я  же  тебе  говорил,  помнишь, --  повернулся в  своем водительском
кресле к заднему  сиденью Александр, -- парнишка-программист, говорят, очень
толковый. Живет один, своя хата на Кутузовском, а с нами не работает.
     -- Он под кем ходит? -- спросил Руслан конкретно Олега.
     -- Да ни под кем, -- переглянувшись с Александром, подбирал слова Олег.
-- Тут вот какая ситуация...
     --  Я  расскажу, --  перебил  Александр.  -- Короче,  пацан  хакер, ну,
компьютерщик, блин,  медвежатник типа  -- банки  там,  магазины,  только  не
впрямую, а  через компьютерную сеть, ну вроде как фальшивые авизо,  помнишь?
Ну вот. То есть может, но, блядь, не хочет. Мы к нему подъезжали пару раз --
ни в какую. По понятиям, он не вор, не коммерсант, просто фраер, на общак ни
разу не присылал, по всем рамсам -- отмазка. Но у него и лаве на не -- живет
от  бакса к  баксу. В  лоб наехать -- сдаст ментам. Попадалово на бабки, сам
понимаешь.  Мы чего  хотели:  либо его на  хату выставить, либо пусть на нас
ворует. Но его просто на базаре не подтянешь -- совсем не с чего.
     --  Погоди. -- Дмитрий положил локоть на передний кожаный  подголовник.
-- Если пацан медвежатник, то есть по понятиям -- вор, какой же он фраер?
     -- Да не вор он -- только  зародыш. Я же  конкретно тебе кричу. У  него
башка  нормально работает,  но  сам  он  -- ненормальный. Типа ничего ему не
надо.  Мы  его уже давно пасем, и тут он таможился  через  Олега  с какой-то
железякой и остался должен денег.
     -- Чего денег? -- спросил Руслан конкретно Олега.
     -- Двести баксов, -- быстро ответил Олег.
     Руслан и Дмитрий разразились гомерическим хохотом.  Александр бросил на
Олега полный ярости взгляд, и тот сразу сник.
     -- Хорош прокачивать пацана, -- сказал Александр, имея в виду Олега. --
Я же сказал  --  мой пацан. Двести  баксов --  это зацепка.  К сожалению  --
единственная. Хата его минимум тридцатку  весит, если  сразу. Да не  в  хате
дело -- это уж так, отступные. Я же кричу, парень -- башка. Через него можно
сотни тысяч  из  банков скачать, по всему  миру. Это  же  чистый  бизнес,  в
галстуках!
     -- А  ты нас за лохов не  держи,  мы  газеты  тоже  читаем,  -- сказал,
внезапно  перестав  смеяться,  Руслан. -- Только я тебе вот что скажу. Можно
привести  верблюда  к воде, но нельзя заставить  его пить. И  еще,  если  ты
забыл, крыса сильно слабее человека и не станет нападать, но если загнать ее
в угол --  прыгнет  и горло перегрызет. Любому.  Двести  баксов твои  -- это
ничто.  И как зацепка, и как лаве.  Хотя  для  него, может, безумные деньги.
Давить на  него  глупо. Сломается и работать не  будет. Тема  интересная, но
подход нужен осторожный.
     --  Слушай,  --  Александр  начал  злиться,  --  не  он первый,  не  он
последний. Я и не таких подпрягал.
     -- Как получилось, что он тебе должен? -- спросил Олега Дмитрий.
     Олег испуганно посмотрел на Александра, и тот недовольно отозвался:
     -- Ну, говори, говори...
     --  На его адрес груз пришел через мой терминал. Они все интернетовские
покупки через мой терминал проводят. Мне мой  таможенник позвонил,  спросил,
буду ли  я  растаможивать.  Ну, я сразу  подъехал и оформил груз.  Потом ему
привез.
     -- Кому -- ему? -- уточнил Дмитрий
     -- Ну, Джинну, --  отозвался Олег. --  Парня Джинн зовут,  в смысле  --
кликуха.
     -- А что за груз?
     -- Кувшин старинный.
     -- Старинный? Антиквариат?
     -- Да не то чтобы -- так...
     -- Дорогого стоит?
     -- Да ничего он не стоит -- труха помойная.
     -- Точно труха? Ты что, в этом разбираешься?
     --  Да я-то нет. Но таможенники  разбираются. Они по каким-то каталогам
сверялись,  эксперта  вызывали  --  грош ему  цена в  базарный  день. Просто
памятник истории,  но ценности особой не представляет. Я его  декларировал в
пятьдесят рублей.
     -- Зачем ему этот кувшин?
     -- Я откуда знаю!
     --  И  что,  он согласился  заплатить  двести  долларов  за  растаможку
кувшина, который ничего не стоит? Он что, правда псих?
     -- Ну, типа того, -- промямлил Олег как-то не очень убедительно.
     --  Что значит  "типа того"? --  Дмитрий очень  внимательно смотрел  на
Олега. -- Правду говори.
     Олег бросил взгляд на Александра,  но тот отвернулся со скучающим видом
в окно.
     -- Ну,  я же растаможил ему груз -- он мне должен за работу, -- ответил
Олег.
     -- А он тебя об этом просил? Да или нет?
     --  Пацаны,  --  вмешался  Александр,  --  какая разница  -- просил, не
просил, скажи, еще контракт подписал. --  Он натянуто хохотнул. -- Человек в
натуре должен денег. Надо его разрулить.
     -- Значит -- не просил, -- продолжал Дмитрий. -- Скажи, да или нет.
     -- Ну, -- промямлил Олег, -- нет.
     -- Я же объясняю... -- снова вмешался Александр.
     -- Не надо,  я  все понял, --  сказал Дмитрий. -- Значит, так. Пацан --
фраер. Не вор. Не коммерсант. Интеллигент. По всем рамсам. Поддернули вы его
коряво. По понятиям,  он чистый. Вы либо его  конкретно напрягайте, по теме,
либо оставьте в покое. По понятиям.
     --  Да плевал  я на  понятия!  -- завелся  Александр.  --  Я  вам  дело
предлагаю, а вы разбор устраиваете!
     --  Не  психуй,  --  сказал  Руслан.  --  Насчет  понятий ты,  надеюсь,
погорячился. Дело  интересное,  но требует правильного подхода. У вас с  ним
когда стрела?
     Александр с Олегом быстро переглянулись.
     -- Стрелу мы  на завтра  забьем.  У вас  как  со  временем? -- небрежно
спросил Александр.
     Руслан  от  показной  Александровой  небрежности  негромко  хмыкнул  и,
обращаясь к Дмитрию, проговорил натянуто-ласково:
     --  Вот видишь, дорогой,  с какими людьми приходится общаться? Человек,
может,  завтра деньги  отдаст, а мы уже впряглись,  уже выслушали, уже время
потратили. А завтра он мне позвонит, -- Руслан кивнул на Олега, -- и скажет:
извини,  Руслан,  ничего не  получилось.  А я тебе  позвоню и  скажу:  Дима,
знаешь,  нас здесь  за  пацанов не ставят,  любой коммерсант  с  нами  может
блатного играть, прийти, хуйней всякой  нагрузить и съехать без наказания. И
пойдем мы с тобой к Москве-реке говном умываться... Дмитрий засопел.
     --  Ты  думаешь,  ты  к  кому  пришел?  --  внезапно  бросив  фальшивую
ласковость,  заорал  Руслан  на  Олега и со  всей  дури  треснул  кулаком  в
деревянную   панель   двери,  отчего   она  хрустнула,  заставив  вздрогнуть
Александра. -- Ты с авторитетными людьми разговариваешь, понял?!  С деловыми
людьми! Ты  с нами  не  играй, -- снова  переходя  на ласку,  нежным голосом
сказал он. --  А не  то я тебя съем. По кусочку. Нарежу мелко и ням-ням. Как
корову -- с кровью, не прожаривая...
     Олег  нервно поежился, кидая  колючие  взгляды  на  Александра,  но тот
невозмутимо молчал.
     -- Короче, мы в деле,  -- сказал Дмитрий. -- Долг этот я  у тебя, Олег,
покупаю,  ну, скажем, за  тысячу, согласен? -- И  он  полез в задний  карман
черных  джинсов,  украшенный  золотым  шитьем в  виде  единички  и  надписью
"Trussardi".
     Олег осторожно посмотрел на Александра.
     -- Я с этим сам разберусь, -- сказал  Александр одновременно всем. -- Я
же сказал: оставьте парня.
     --  Хорошо, --  сказал Руслан нормальным  деловым  тоном. --  Забивайте
стрелу. Только  чтобы  без  сюрпризов. И аккуратно с ним.  Не торопясь. Все.
Набери мне вечером на мобильный. До скорого.
     Руслан и Дмитрий пожали Олегу влажную ладонь, приняли сухое рукопожатие
Александра и вернулись, ненадолго, в кафе.
     -- Позвони парню, -- сказал Александр  Олегу, прежде чем  отпустить его
из машины,  -- забей стрелу на завтра.  У него на хате. Часиков  на семь. Ты
уверен, что он денег не найдет?
     Олег робко пожал плечом к уху.
     -- Если найдет --  пеняй на себя, -- сказал Александр,  --  я  за  тебя
говорить не смогу, сам видишь, какие расклады.  Только если  что -- съезжать
не  пытайся. Приди лучше,  скажи, так и так, подумаем, как отмазаться. Ты же
гусь жирный -- с тебя и спрос.
     -- А что, нельзя  было самим все решить? -- капризно  спросил Олег.  --
Чего, правда, людей-то напрягать?
     -- Ты  что, дурак? -- спокойно возразил Александр. -- У нас  демократия
-- все решает коллектив, как при папе Иосифе. Коллектив -- великая сила.  От
ментов кто закрывать будет? Или ты сам в РУОП лаве понесешь: мужики, вам тут
предоплата за налогоплательщика, мы его послезавтра на  бабки  ставим! --  И
Александр беззаботно  рассмеялся, довольный своей неожиданной шуткой. -- Нет
уж,  -- строго сказал он и похлопал Олега по плечу, -- мы все на один  котел
лямку тянем. Мы не хапуги --  по понятиям существуем. Учись нормально  жить,
коммерсант. Благородно. Чтобы черное с белым не попутать!
     Как  только  они  попрощались,  Александр  сразу  упылил  в  качалку --
развиваться, оставив на асфальте визжащий след лысеющих ворованных покрышек.
А  Олег, когда добрался  до  своего Чирика, скромно  тронулся на  автомате в
Шереметьево-Карго -- работать деньги.

     Краткое содержание четвертой главы
     <i>В Москве начинается  новый день. Олег, доставивший кувшин Джинну, через
своего знакомого Александра  встречается с бандитами  Русланом  и  Дмитрием.
Ссылаясь на  долг  Джинна и  понимая, что покрыть  он  его  не может,  Олег,
поддерживаемый  Александром,  предлагает  отнять  у  Джинна   унаследованную
квартиру  или  втянуть  его  в  преступную  деятельность.  Однако  Олег  сам
оказывается мишенью своих хищных знакомых, которые, понимая, что дело Джинна
высосано  из пальца,  возлагают всю  ответственность за возможный неуспех на
Олега --  с  Олега можно взять больше  и разрулить тему через него. На том и
расстаются. После  появления все новых  и новых говорящих героев  становится
ясно, что  автор откровенно обламывает читателя с описаниями  их внешности и
характеров,  надеясь,  вероятно,  на  то,  что  их  речевых различий  вполне
достаточно.</i>


        Глава пятая,
     <i>в которой пустота медного кувшина проявляется во всей полноте</i>

     Просыпаться  было неприятно.  В голове  носились  какие-то разноцветные
зигзаги.  Голова  при  этом  очень  страдала и  болела.  Среди этих зигзагов
проступали  иероглифические  текстовые знаки,  сообщавшие,  что  вчера Джинн
напился пьян до беспамятства, вел себя непотребно,  как-то коряво выпроводил
гостей и, кажется, его даже рвало.
     Он с трудом разлепил глаза и  увидел серый потолок с трещиной. Повернув
голову, он обнаружил, что у него кроме собственно головы болит еще и шея,  а
поворачиваясь на бок, понял, что  болит все, болит  он сам -- весь  целиком,
включая  ногти,  локти  и зубы.  При  этом  в  голове  ощущения  были  самые
неприятные: мозг плавал  в черепе, как  чайный гриб в  банке,  и при  каждом
движении задевал о  края сосуда  и вспыхивал острой болью. Полежав на  боку,
Джинн понял, что тело его затекло, проведя ночь в том неудобном положении, в
котором его  застал  сон,  и, когда Морфей отпустил его  из своих  наркозных
наркотических объятий, стало требовать к  себе внимания и заботы. Как только
кровь  пробежала  по  нему пару кругов, покалывая  его  всего  и  пощипывая,
телесная боль стала проходить, вернулись в полном объеме зрение, осязание и,
к сожалению,  обоняние -- его точно вчера рвало.  Но когда и, главное, куда,
пока оставалось тайной.  Судя по сильному запаху,  рвало куда-то недалеко --
хорошо,  если  просто на пол; у Джинна  был всего  один комплект постельного
белья. Напрягая себя,  сквозь головную боль он повернулся на запах и  увидел
рядом  с тахтой медный  кувшин  с открытой крышкой. Сомнений быть не  могло:
запах шел из кувшина.
     "А  может, там  просто многовековые какие-нибудь процессы  закипели, --
подумал Джинн. -- И сейчас как раз старичок и вылупливается".
     Он  еще немного  поразмышлял  о  том,  насколько слово  "вылупливается"
правильное  или  даже вообще приличное,  чем  окончательно разрушил  в  себе
всякую способность  соображать. Тогда он  привстал на  локтях  и  заглянул в
кувшин: ну так и есть! Процессы были вовсе  не  многовековые,  а очень  даже
вчерашние процессы. Вернее -- результаты этих вчерашних процессов.
     "Вот  она  --  изнанка  жизни, -- продолжал теребить  свой чайный  гриб
утомленный  удовольствиями Джинн, -- надо бережнее относиться  к организму и
не мешать  что  попало.  С другой  стороны  --  хорошо, что кувшин под  руку
подвернулся, сгодилась посудка, начинает отрабатывать свою тысячу фунтов..."
     Он медленно сполз с  тахты и  пошел  с  кувшином в  ванную.  Пока  шел,
подумал: а не выбросить  ли его  сразу на фиг,  вместе с содержимым,  --  но
почему-то кувшина стало жалко.
     "И  потом --  его можно подарить  кому-нибудь  на день  рождения,  типа
антиквариат. Вот кувшин  пустой, он предмет  простой, он никуда  не денется.
Ослику какому-нибудь подарю, если что".
     В ванной он наполнил кувшин до краев и вылил содержимое в унитаз. Потом
несколько раз его прополоскал и решил,  что  если насыпать  в него  земли  и
кактус посадить -- будет круто. С этими мыслями он попшикал в  пустой кувшин
одеколоном  (за отсутствием специального  освежителя воздуха)  и  отнес  его
обратно в комнату  --  под стол.  Потом  поплелся  на  кухню  -- посмотреть,
остался  ли  чай.  На  кухне  он  с удивлением  обнаружил  маленькую баночку
растворимого кофе и вспомнил,  что вчера в гостях, кроме Гришана и Лешего, у
него  был еще и писатель -- кофе остался от него. Вскипятив в чайнике  воды,
он  за полчаса  выпил полбанки  порошка и  потихонечку  начал  оживать. Пока
оживал,  подумал, что Этна,  доведись  ей поучаствовать в тусовке, наверняка
была бы очень разочарована, и  со  стыдом решил, что больше никогда-никогда.
Чего  никогда-никогда? Никогда не будет мешать портвейн с пивом и водкой без
закуски.
     В  таком раскаянием  состоянии его  застукала  по телефону  мама.  Мама
звонила, чтобы узнать, как у сына  дела. В подробности он вдаваться не стал,
стараясь только, чтобы его заверения,  что с ним все хорошо и он не  болеет,
выглядели  не  только убедительно,  но  и  искренне.  Мама  в  свою  очередь
сообщила, что отцу дали  двухнедельный отпуск и они снова уезжают на дачу на
две недели  и готовы забрать  с  собой бедных котят  и  Джинна, чтобы  те не
томились в утомительной испачканной атмосфере большого города. И что с  этой
целью они  заедут сегодня вечером около шести.  Котят Джинн сдал без  боя, а
сам ехать  отказался, сославшись на неотложные  дела. Но  клятвенно обещал в
ближайшие выходные приехать их навестить, пусть даже и на электричке.
     Ожил Джинн почти окончательно после  душа и прямо с мокрой головой, все
же не вполне еще ясной, уселся за стол, чтобы посмотреть новости и фронтовые
сводки из Сербии. И именно в этот момент загудели в голове соседские сигналы
точного времени, и  почему-то именно в начале шестого, длинного,  сигнала он
нажал на выключатель удлинителя, от которого питалась вся  его  компьютерная
составляющая, чтобы  разом  включить и сам компьютер, и  монитор, и модем, и
все  остальное.  Раздался  оглушительный взрыв, посыпались искры, и  комнату
заволокло едким  дымом. От взрыва Джинн опрокинулся через стул, и, хотя упал
не затылком об  пол, а просто  плечом, еще недавно больная  его голова снова
затуманилась, и он отключился от действительности.

     Краткое содержание пятой главы
     <i>Начало нового  дня отрицательно сказывается на  Джинне. Выясняется, что
ночью  его  рвало в  медный  кувшин,  и,  проснувшись, он  моет  его  водой,
окончательно  убеждая читателя  в мысли  о  его,  кувшине,  полной  пустоте.
(Теперь, после публичного заявления писателя Сережи о том,  что он, писатель
Сережа,  делает  римейк  хорошо  известной  книги,  где  из  кувшина  должен
появиться джинн, который не появился,  и явного выбора вялого Гены в главные
герои, становится окончательно непонятно, о чем эта сказка, при чем тут быль
и как  из всего этого  собирается выкручиваться автор.)  Вымыв кувшин. Джинн
помещает  его  под   письменный  стол,   где,  соприкоснувшись  с  оголенным
электропроводом  компьютера, кувшин вызывает сильный электрический  разряд и
взрыв, лишающий  героя  сознания.  Однако  взрыв взрывом,  но  извлечь  хоть
что-нибудь из пустого кувшина не позволит никакой взрыв.</i>


        Глава шестая,
     <i>в которой дует ветер</i>

     Так уж заведено, что когда на одной стороне земной поверхности ночь, то
с  другой стороны -- обязательно день. И с  другой стороны,  когда этот день
подходит к концу, наступает утро.
     Дайва почувствовала  себя плохо еще минувшим  днем, на работе. Пришлось
извиняться перед начальником, объяснять ему, что дело вовсе  не в только что
сделанном  ей предложении --  она действительно чувствует себя  неважно, а к
разговору  можно будет вернуться завтра,  когда  ей  станет  лучше. До конца
рабочего дня оставалось меньше сорока минут, и он  сам предложил  ей поехать
домой и даже хотел вызвать  такси.  Но  она заверила его,  что справится  за
рулем.
     Вся  показная  забота слетела  с  лица начальника, как  только  за  ней
захлопнулась  дверь. Он заскрипел зубами, мысленно выкрикивая слова, которые
не решился не то что  сказать --  шепотом  прошипеть в своем кабинете,  даже
оставшись там в полном безопасном одиночестве.
     "Проклятые  бабы!  --  искрил его мозг, загоняя колючие  ругательства в
тупики извилин. --  То у них настроение, то  менструация, то луна! И надо же
-- в такой момент!"
     Собственно,  злился он вовсе не на  Дайву -- злился он  на  себя. И вот
почему. Черт  его дернул ей сказать, что никаких особых  этнических чисток в
этой Югославии  нет, что сообщения о жертвах --  необходимая подготовка  для
проведения операции  в стратегически важном  регионе. Осведомленность  свою,
дурак, показывал. Доверие  демонстрировал. Да  она все  равно бы скоро  сама
узнала: в управлении это ни для кого не секрет. И потом  еще пришлось на нее
давить,  показывая, что они  знают про ее дела  в Испании. И  ведь как ловко
отвертелась! Ни да, ни нет -- плохо себя чувствую, и спрос невелик. И какого
черта  из Агентства запросили  для этого дела именно ее?  Вроде  так  хорошо
разговор затевался!
     "Дайва,  --  начал  он,  застенчиво  помаргивая,  --  я  буду  с  тобой
откровенен.  Как  ты, наверное,  могла слышать,  наше правительство проводит
военную операцию на Балканах, в Южной  Европе. Пока мы  стараемся, чтобы это
не выглядело  как  полномасштабная война.  Советник президента  Клинтона  по
вопросам национальной безопасности  Сэнди  Бергер  представил закрытый  план
специального  воздействия на лидера  противника --  Слободана  Милошевича. Я
потом  дам тебе копию. Согласно этому  плану. Центральному разведывательному
агентству  предписано начать кибервойну против семьи  Милошевича, блокировав
или  опустошив  их банковские  счета при  помощи  правительственных хакеров.
Разведывательные источники определили  несколько  частных банков в различных
странах, в частности в Греции, на  Кипре  и в  России  --  во всех  основных
православных странах. Там у них  спрятаны  миллионы  долларов.  К настоящему
моменту сотрудники  Агентства  открыли  счета во  всех  обнаруженных банках,
чтобы проследить механизмы денежных потоков и  найти слабые места в системах
обеспечения  безопасности  доступа.  Они  сейчас  собирают   кадры  по  всем
правительственным структурам. Видишь  ли, в русских банковских системах есть
программы, сделанные самими русскими, это приводит к сложностям в работе. Ты
великолепный программист, владеешь русским и к  тому же, --  тут он позволил
себе тонко улыбнуться, -- подающий надежды хакер".
     Вот! Вот  тут он  допустил  первую ошибку.  Не надо было  так сразу. Но
почему? Он  же наоборот  сказал,  в смысле --  хорошо,  здорово.  Но  что-то
сломалось.  Тогда он и ляпнул про этнические чистки. Правда, потом все вроде
сгладилось, когда он разглагольствовал, что с русскими на этот раз проблемы,
и просто дать взятку не получится, и что ей,  вероятно,  придется съездить в
Москву.  Она  даже  оживилась,  а потом  спросила,  дескать,  что это значит
"подающий надежды хакер"?  Он  начал  было объяснять, и  тут --  пожалуйста.
Извините,  мне плохо.  Давайте  завтра. Завтра.  Сейчас  она может настучать
этому своему таинственному  дяде, и вполне возможно, завтра  придется искать
новое место службы. Вот в Москву и попрошусь, решил он. Климат там, конечно,
не  ахти  -- зато зарплата, ночная жизнь и свобода. И никакого  феминизма. А
когда Россия  окончательно  задохнется, задушенная вихревым  винтом  пустоты
межцу тоталитарным  анархизмом  и беспредельным диктаторством, захлебнется в
загадочности своей  соборной  души  и  сгниет  в  вакууме  дисгармонии между
прошлым  и будущим,. пришлым и собственным -- вот тогда он  вернется в сытую
безмятежность Монтерея, в котором температура воздуха редко поднимается выше
двадцати  пяти,  а  опускается ниже  восемнадцати  по  Цельсию,  где  мягкий
калифорнийский  дождь идет  по  единогласной заявке всех местных  жителей, а
стеклянные  двери  домов никогда  не запираются,  потому  что когда-то давно
главы  различных мафий  договорились, что те из них, кто останется в  живых,
будут иметь право на спокойную старость в  этом  приятном во всех отношениях
месте. Он  вернется в Монтерей,  где благодаря пенсионерам мафии отсутствует
преступность, даже уличное хулиганство, где до ближайшего наркодилера двести
миль, а единственным  за  последнее  время  криминальным  опытом,  да  и  то
виртуальным, можно считать только события фильма "Основной инстинкт", съемки
которого  проходили  именно  здесь в конце таких  уже далеких  восьмидесятых
годов. Он вернется в Монтерей -- и все будет хорошо.
     Однако волновался он зря:  весь  разговор Дайва  пропустила  мимо ушей.
Недомогание,  с которым она  покинула его кабинет, уже в  машине переросло в
нечто  странное. Ей действительно было плохо.  Так плохо, что  все события и
неприятности  последних  недель отступили  на  второй план и  там  создавали
размытый фон  для настоящей  боли. И даже то, что близкий русский мальчик не
отвечал  на ее письма и  не выходил на  связь  в  ICQ то ли из-за проблем со
связью, то ли  из-за дурацкой югославской  войны, сейчас пропало в  какое-то
далеко, уступив  место внимания  непонятным  ощущениям:  ее тело  изменялось
внутри,  кости  становились мягкими и расплывались, мышцы узлами стягивались
вокруг нежных костей, а мозг раздавался  в стороны, распирая изнутри череп и
растягивая его так, что пучило глаза, и они, казалось, вылезали на лоб.
     Дайва с трудом вела  машину, думая, что, наверное, лучше остановиться и
набрать 911, но решила дотянуть. Когда она уже свернула на свой  драйв, руки
перестали  слушаться ее  окончательно,  и, с трудом переключив  передачу  на
"паркинг", она не смогла повернуть ключ зажигания, чтобы заглушить мотор. Он
так и  остался работать, когда на  непослушных ногах, к  которым  будто были
привязаны ласты, она  добралась  до  входной двери,  толкнула  ее  плечом и,
зацепившись за ковер, упала и поползла к телефону.  Ползти оказалось гораздо
удобнее, чем  ходить, но  уже  возле дивана, где обычно валялась трубка,  ею
овладел новый припадок -- из пор на кожу  пошли какие-то склизкие выделения,
от чего кожа моментально стала чесаться, позеленела и вся покрылась  мелкими
пупырчатыми волдырями. Неожиданно боль прошла, ушла совсем, так же внезапно,
как  и возникла, но появилась невероятная сладкая усталость. Дайва поднялась
на  ноги и  пошла в спальню с мыслью о  том,  что  сейчас  она доберется  до
кровати, поспит, а потом обязательно вызовет врача.
     Когда  она   проснулась,  за  окнами  было  темно,  никаких  болей  или
недомоганий она не чувствовала  совершенно, на коже не было никаких волдырей
и даже  следов, и  она  решила, что это просто  переутомление,  что никакого
врача  она  вызывать  не будет, а вместо этого  возьмет  на  несколько  дней
отпуск, посетит психоаналитика, навестит отца и сходит на могилу к матери.
     Она вышла на улицу, заглушила машину, оставив  ключ  в замке зажигания,
чтобы не  потерять, немного постояла, наслаждаясь  свежим ночным воздухом --
от  океана  дул светлый ветер,  --  вернулась  в дом, переоделась  в  легкую
шелковую пижаму, разогрела в микроволновке французский сэндвич с лягушачьими
лапками, налила в стакан из большой бутылки свежий апельсиновый сок, собрала
все  это  на серебряный кофейный поднос  и вышла босиком на террасу,  где на
плетеном столике со вчерашнего вечера оставался принесенный  с работы "Think
Pad".  Судя  по времени,  в Москве  уже  вовсю  свирепствовало утро,  и  она
загрузила ICQ с надеждой, что Джинн все-таки появится. Он не появился, и она
отправила ему в никуда очередное письмо о своем прошедшем дне.

     Краткое содержание шестой главы
     <i>Очевидно,  чтобы отвлечь  читателя от пустоты  кувшина, автор  вводит в
действие еще пару  персонажей,  об  одном  из которых мы уже кое-что  знаем.
Дайва Стиллман, известная Джинну  под псевдонимом  Этна,  получает  задание,
связанное  с участием в виртуальной войне против  Югославии. Принять она его
не успевает, потому что заболевает  странной  болезнью:  ей кажется, что она
превращается в лягушку. Сопоставив  это с упоминанием подаренной  ей матерью
куколки,  можно  прийти  к  выводу,  что  она навязывается  нам  в  качестве
сказочного  персонажа -- Василисы Премудрой и/или Прекрасной, она же Царевна
и  Жаба. Со  сказкой  становится все понятно  --  это  классическая  русская
народная  история; но непонятно,  о чем тогда  быль и почему  вместо римейка
"Старика  Хоттабыча" мы  имеем  дело  с  пересказом  сказок  дореволюционной
России, где роль Василисы отведена американской девушке, исповедующей ислам.
В довершение  Этна  сразу  же выздоравливает и  отправляет  Джинну очередное
безответное  письмо.  Кто с кем перестал общаться и при чем  тут югославская
война,  теперь  уже  разобраться  совершенно  невозможно.  Облом  следует за
обломом, и вместе с героями начинает обламываться и читатель.</i>


        Глава седьмая,
     <i>в которой незваный гость похож на татарина</i>

     Сколько  Джинн пролежал без  сознания времени и пространства  и чем  он
занимался, пока был там, где нет ни пространства, ни времени, оставалось для
него загадкой после возвращения в тело.
     Придя в себя. Джинн почувствовал на щеке холодок сквозняка, струящегося
по полу через перекат тяжелой, как камень, головы, и понял, что взрыв открыл
входную дверь и  что необходимо попробовать  встать  сейчас  же, хотя бы для
того,  чтобы  срочно ее  закрыть. Это далось ему  легче,  чем ожидалось,  но
возвращаться в  комнату, где, должно быть, погибло  его окно в человечество,
он не  торопился.  Присутствовать  на опознании  искореженного тела  главной
части его пространства и времени было грустным долгом, и, как любой грустный
долг, он  был отложен  -- для умывания,  сигареты  на  кухне и  пристального
разглядывания  грязи под  ногтем  указательного  пальца  левой  руки.  Когда
приемлемых  извинений  для  бездеятельности   по  оценке  ущерба  больше  не
осталось.  Джинн  неторопливо  отследил  коридор и, входя  в комнату, скосил
глаза в противоположный от стола с компьютером угол -- на тахту.
     На тахте, сложив ноги по-турецки,  а руки -- ладонь к  ладони на уровне
носа, сидел совершенно незнакомый смуглый дядька и мычал то ли  носом, то ли
ртом диковинные  звуки восточного орнамента. По виду дядька был либо артист,
либо явно  съехавший с катушек  к  своим  сорока  годам:  его  мягкие черные
волосы, стянутые на затылке, были заплетены в длинную пятинитевую косичку, в
ближнем Джинну правом ухе висела на короткой цепочке  золотая серьга -- диск
схемы Солнечной системы  с маленьким бриллиантом в  центре;  негустая черная
бородка  касалась  груди,  когда  он  наклонял  голову  в  поклоне,  макушку
покрывала похожая на ермолку разноцветная шапочка, как бы маленькая чалма, а
вся остальная, доступная взгляду глаза одежда -- не то плащ, не то мантия из
красного и зеленого шелка с золотыми узорами в виде пальмовых листьев.
     Джинн остолбенел,  пытаясь  сообразить, что делать  с  незнакомцем, так
запросто входящим в чужие квартиры через  открытые несчастным случаем двери,
--  то  ли бежать  и  вызывать  милицию,  то ли попытаться миром  поладить с
дядькой, тем более что его альтернативность в  облике и одежде провоцировала
надежду, что это вполне приличный человек.
     --  Добрый  день, -- сказал вдруг  дядька, переставая мычать и  опуская
руки на  колени. -- Я приношу вам глубочайшие извинения за  неудобства моего
освобождения  и  благодарю   Всемогущего  Господа  и  вас,  уважаемый,   как
избранного для  проявления  благой воли Его, за счастливую возможность вновь
посетить этот свет и встретить такого достойного и правильного господина.
     Когда дядька убрал от лица руки. Джинн  понял,  что смуглость его не от
загара, а  от происхождения. Дядька явно был человек с Востока, но по-русски
при этом говорил абсолютно чисто и даже  как-то литературно-художественно --
без малейшего акцента, с ровной, почти дикторской  интонацией. После  такого
приветствия посылать  его  куда  подальше даже  в очень вежливой форме  было
как-то неловко.  Впрочем, неловко  было все, и потому следующая фраза Джинна
едва ли вполне соответствовала вежливости незнакомца:
     -- А вы кто?
     -- Джинн.
     --  Простите,  кто?  --  переспросил  Джинн,  надеясь,  что ему  просто
послышалось.
     -- Джинн, -- подтвердил  дядька.  --  Или гений,  как говорили у вас  в
старину. Вы  можете, если, конечно,  хотите, называть меня именами  Евгенией
или  Геннадий. Именно  они  ближе всего  к моей  сути. Хотя я  предпочел  бы
получить  свое  имя от вас. Я правильно понимаю, вам ведь нужно мое имя?  --
Джинн  молчал,  не зная, поможет  ли  имя как-нибудь  поскорее  покончить  с
дядькиным присутствием. -- Люди ведь не отказались еще от собственных имен?
     Это был дурацкий розыгрыш, и незнакомец, осведомленный о том, кто такой
Джинн, выполнял  загадочный  посыл  неизвестных  пока третьих  лиц --  общих
знакомых,  -- в  шутку пытаясь свихнуть Джинна.  Либо  в попытке  заморочить
Джинну голову  было нечто  криминальное, и  тогда вся