успел он сделать и шага, как на него набросился голубь -- прямо в лицо, отчаянно и яростно бия его крыльями по щекам. -- Змий, -- кричал голубь. -- Изыди, змий зеленый! -- Ты чего, с бодуна, что ли? -- отмахивался Гена от голубя. -- Или тебя белка крутит? Отвали! Голубь перестал его бить и начал кружить над головой, пытаясь, очевидно, какнуть. -- Ты на белку не кивай! -- вопил голубь, хлопая крыльями. -- Ты мое яйцо украл?! -- Какое еще яйцо? -- Живое! Мое единственное, мое первое яйцо! Сожрал уже, змей?! -- Ничего я не крал, -- возмутился Гена. -- И никакой я не змей. -- А кто же ты? -- Да чего вы все докопались с дурацкими вопросами?! Не брал я твоего яйца, понял? Не брал. Отстань. -- А где же оно тогда, а? -- А я почем знаю! В лесу где-нибудь, наверное. Чего ты вообще здесь делаешь? Голубям выше облаков летать не положено. Как ты сюда попал? -- И правда. -- Голубь на мгновение замер в воздухе, перестав хлопать крыльями, и заложил вираж, быстро крутя вправо-влево маленькой головой. -- Чего это вдруг я? И исчез. Гена некоторое время послонялся по пустынному небу в одиночестве, а потом вдруг неожиданно напоролся на странную картину. На небе стояла большая двуспальная кровать, упираясь короткими толстыми ножками в пенящиеся облака. На серо-голубом белье постели этой кровати лежал на животе писатель -- в одежде, но босиком -- и что-то печатал в стоявший перед ним здесь же, в постели, серый ноутбук. "Бред какой-то, -- подумал Гена отчетливо и ясно -- почему-то впервые за все это время. -- Я сплю, наверное, и, значит, сейчас проснусь". -- Ни фига ты не спишь, -- неожиданно сказал писатель, поворачиваясь к нему. -- И потому -- не проснешься. У меня соглашение с издателем -- никаких снов. Ну не любит он, когда в тексте сны. Вернее, когда во сне -- события. Понятно? -- Понятно. А я-то тут при чем? -- удивился Гена. -- А ты здесь вообще ни при чем, -- успокоил писатель, -- ты просто глючишь, вот и все. Обожрался грибов, вот тебе и мерещится всякая ерунда прикольная. Скажи еще спасибо, что я тебе сам в себе явился, а не в виде какого-нибудь Змея Горыныча. -- Спасибо, -- сказал Гена. -- Пожалуйста, -- ответил писатель. -- Ну, еще чего-нибудь скажи. -- Чего сказать-то? -- Достаточно. Пока. -- Чего -- пока? -- "Пока" значит "до свидания". До свидания? -- До свидания, -- подтвердил Гена. Не желая, однако, потакать писательскому хамству, он спросил: -- А ты, вообще-то, чего здесь делаешь? -- В облаках витаю, разве не видишь? -- Вижу. А зачем? -- В облаках витают не зачем, а почему. -- Ну и почему? -- Потому что книжку пишу, разве непонятно? -- Понятно. И про что ты пишешь? -- Я уже говорил. Про Зазеркалье. -- Как это? -- Простой пример. Человек покупает квартиру в Париже. Обыкновенный бывший советский человек покупает небольшую многокомнатную квартиру в Париже. А поскольку дела его требуют постоянного напряженного присутствия в Москве, где он, собственно, и живет, и заниматься этой квартирой ему некогда и неинтересно, его жена ведет весь ремонт, дизайн, покупку мебели и всякую прочую хлопотную деятельность. При этом она лично делает эскизы интерьеров, что, безусловно, характеризует ее как весьма творческую натуру. И вот дело доходит до зимнего сада. Она рисует пальмы в кадках, растения там всякие и цветы; а еще рисует рояль, потому что конфигурация помещения очень удобна под рояль -- там как раз такой полукруглый выступ, что рояль, не занимая много полезного места, вписывается вдоль стены своим элегантным вырезом просто идеально. Рисует она, значит, рояль и отдает эскиз дизайнеру. Тот смотрит на пальмы, смотрит на рояль и говорит, что, дескать, пардон, мадам, пальмы будут на следующей неделе, а с роялем -- обломайтесь. Она, типа: что за фигня? А он поясняет, что обычно у роялей эта выемка, которая по ее замыслу вдоль стены, находится не с левой стороны, как у нее нарисовано, а с правой. Она, естественно, отвечает, что "как обычно" ее мало интересует и что ей нужен рояль с выемкой, как нарисовано, а детали ее не волнуют. Закажите, дескать, если в продаже нет. Дизайнер попался упертый -- понятное дело, он же француз. Наш бы даже переспрашивать не стал, а этот -- за правду: мол, если мадам так желает, то он, конечно, закажет, что, конечно, будет стоить дороже, но все дело в том, что... А она как услышала про "дороже", чуть не ногой топнула -- давай ей левосторонний рояль, и все тут. И больше она ничего слышать не желает. Сделали ей такой рояль. Прикинь, прикол. -- В чем прикол-то? -- Так на нем же играть нельзя! -- Почему? -- Да потому что у роялей эта выемка -- она не просто так. Она потому, что струны разной длины. И в таком зеркальном рояле клавиатура -- тоже зеркальная. -- Ей-то что. Он все равно для мебели. -- Думаешь, для мебели? Я так полагал, что они людей собирались приглашать правильных на тусовки, музыкантов всяких. А тут -- леворукий рояль. И приглашать им придется только левшей. И то только самых упертых -- тех, которые на таких роялях учились. Зазеркалье. И леворукость. Все, что нас окружает там, внизу, на родине, -- это такая неправильная проекция того, что здесь. Как леворукий рояль. Простой пример? -- Простой. Это из твоей книжки? -- Это из нашей жизни. Я его использовал, чтобы опустить тебя на землю. А в книжке он теперь тоже есть, потому что по теме. Я как раз не знал, куда вставить. А тут ты, со своими грибами. -- Так ты сейчас про это пишешь? -- Нет, сейчас я собираюсь процитировать одну цитату. Перевод с английского Сергея Кладо, который цитирует Пола Остера, который цитирует Чарлза Доджсона. Это разговор главного действующего лица с главным героем. Послушай: 'Humpty Dumpty: the purest embodiment of the human condition. Listen carefully, sir. What is an egg? It is that which has not yet been bom. A paradox, is it not? For how can Humpty Dumpty be alive if he has not been bom? And yet, he is alive -- make no mistake. We know that because he can speak. More than that, he is a philosopher of language. "When /use a word, Humpty Dumpty said, in rather a scornful tone, it means just what I choose it to mean -- neither more or less. The question is, said Alice, whether you can make words mean so many different things. The question is, said Humpty Dumpty, which is to be master -- that's all'". 'Lewis Carrol!'. ' Through the Looking Glass, chapter six'. 'Interesting'. 'It's more than interesting, sir. It's crucial. Listen carefully, and perhaps you will leam something. In his little speech to Alice, Humpty Dumpty sketches the future of human hopes and gives the clue to our salvation: to become masters of the words we speak, to make language answer our needs, Humpty Dumpty was a prophet, a man who spoke truths the word was not ready for'. 'A man?' 'Excuse me. A slip of a tongue. I mean the egg. But the slip is instructive and helps to prove my point. For all men are eggs, in a manner of speaking. We exist, but we have not yet achieved the form that is our destiny. We are pure potential, an example of the not-yet-arrived. For man is fallen creature -- we know that from Genesis. Humpty Dumpty is also fallen creature. He falls from his wall, and no one can put him back again -- neither the king, nor his horses, nor his men. But that is what we must all strive to do. It is our duty as human beings: to put the egg back together again. For each of us, sir, is Humpty Dumpty. And to help him is to help ourselves'. 'A convicting argument'. 'It's impossible to find a flaw in it'. 'No cracks in the egg'. 'Exactly'. -- Шалтай-Болтай -- это чистейшее воплощение человеческого состояния. Слушайте внимательно, сэр. Что есть яйцо? Это есть что-то, что еще не родилось. Парадокс, разве нет? Ибо как Шалтай-Болтай может быть жив, если он еще не родился ? Л в том, что он живой, не может быть и тени сомнений. Мы это знаем потому, что он говорит. И даже более того -- он философ языка. "Когда я употребляю слово, -- сказал Шалтай-Болтай довольно презрительно, -- оно означает только то, что мне от него требуется, -- не больше и не меньше". "Вопрос в том, -- сказала Алиса, -- возможно ли заставить слово обозначать столько разных вещей". "Вопрос в том, -- сказал Шалтай-Болтай, -- кто хозяин, вот и все". -- Льюис Кэрролл. -- "Алиса в Зазеркалье", глава шестая. -- Интересно. -- Более чем интересно, сэр. Это существенно. Слушайте внимательно, возможно, вы кое-что узнаете. В своей небольшой речи к Алисе Шалтай-Болтай делает набросок будущих человеческих надежд и дает ключи к нашему спасению: стать хозяином слов, чтобы язык отвечал нашим чаяньям. Шалтай-Болтай был пророком, то есть человеком, изрекавшим истину, которую человечество было не готово принять. -- Человеком? -- Простите. Случайно с языка сорвалось. Я имел в виду -- яйцом. Впрочем, это значимая оговорка, она помогает доказать мою точку зрения. Ибо все люди есть в определенном смысле яйца -- в том, как они используют речь. Мы существуем, но мы еще не достигли предназначенной нам формы. Мы -- чистые зародыши самих себя, пример не-прибытия. Ибо человек есть падшее существо по Книге Бытия. Шалтай-Болтай -- такое же падшее существо. Он пал со стены, и никто не в силах помочь ему собраться -- ни король, ни вся его конница, ни вся его рать. Но это именно то, что нам всем предстоит сделать. Наш долг, как человеков, -- собрать яйцо воедино. Ибо каждый из нас, сэр, -- Шалтай-Болтай. И помочь ему -- значит помочь себе. -- Убедительный довод. -- Никакого подвоха. -- Простой, как скорлупа. -- Вот именно. И писатель замолчал. Гена даже не пытался понять, к чему это все. Глюк есть глюк, чего его анализировать. Он подумал только, что все, что говорил писатель, даже наяву, было похоже на глюк, как и сам писатель; припоминая его тексты, в которых идеи сумбурно накладывались на события, а события -- на эмоциональные оценки и нереальные образы, существуя отдельно и параллельно и при этом пересекаясь, чего нельзя параллельным в пространстве трех измерений, Гена сложил эту мысль (о глючности писателя) в некую формулу,, которая вполне могла составить в будущем основу убеждения, но решил пока с убеждениями не торопиться. "Может, это просто я его придумал?" -- подумал он. Он посмотрел на писателя повнимательнее и спросил: -- А что ты сейчас пишешь? -- Знаешь, -- сказал писатель, также пристально вглядываясь в Гену, -- мне наш разговор напоминает диалог Белого Рыцаря со стариком, сидящим на стене. Хотя в оригинале -- на воротах стены. Только мы ролями поменялись. Это значит, что тебе до королевы остался последний ручеек. Отвечаю. Я пишу Декрет о Земле. -- Чего?! -- Декрет о Земле. И, сидя на хлебе, воде и во зле, он пишет на небе Декрет о Земле. Потом будет еще Декрет о Небе. Это две составные части Декрета о Мире, точнее, Декрета о Мире между небом и землей. Где мы, собственно говоря, и находимся. Мы -- в смысле империя. Поднебесная, но не приземленная. Этакое срединное государство, как и другое Чжуинь Го. В свое время Декрет о Земле был написан неправильно, хоть и через ять, а Декрет о Небе был написан кровью и публиковался не словами, а жертвоприношениями. Декрет о Мире существует всегда, только до сих пор он нам не указ. Пленка зеркала разделила бытие на два пути, из которых один происходит по ту сторону зеркала, а второй проходит по ту сторону Зазеркалья, сквозь тусклое стекло, как бы гадательно. Ясно? -- Нет. -- Гена покачал головой. -- Темно. Извини, я немного не в себе... -- Мы все не в себе, -- сказал писатель. -- Непонятно только за что. Почему при рождении мы выбрали участь участия в этих мучительных процессах общемирового значения? Почему мне, например, не досталась в родины страна, где даже революции -- бархатные? Люди выходят на площадь под искренним лозунгом: "Любовь и правда победят ложь и ненависть" -- и все! И никаких тебе "Власть Советам!", никаких тебе танков и матросов-железняков! И президентом становится писатель! Я хочу, чтобы моим президентом был писатель! Я хочу, чтобы государство было ради общества, а не наоборот! За что мне великий и могучий русский язык, застрявший похмельным комом в горле голодных ртов? Вали отсюда. Гена! -- Куда? -- Гена огляделся по сторонам и понял, что от длительного глючного пребывания в облаках у него начинает кружиться голова. -- Я чего-то плохо соображаю. Дай сигарету, -- попросил он писателя. -- У меня последняя. -- Оставишь? -- Оставлю, если успеешь. И писатель защелкал по ноутбуку. Гена молчал, не зная, что ему делать дальше. -- Чего дальше-то делать? -- спросил наконец он писателя. -- Ничего делать не надо. Оно -- ничего -- уже сделано до нас. Осталось только сделать что-то. Бери шинель, иди домой. -- Как? -- Пешком над облаками. Шутка. Ты в курсе последних известий? -- Нет, а что такое? -- Война в Югославии закончилась. -- Когда?! -- Сегодня. А ты не знал? -- Да нет, я вообще как-то оторвался от земли. Как закончилась? -- Вничью -- один-ноль. От слов "один-ноль" Гена вздрогнул и потому не обратил никакого внимания на "ничью". -- Я не в этом смысле, -- пояснил он, -- я имел ввиду -- каким образом? -- Образом врага... -- Хорош уже, -- устало сказал Гена, -- я тебя серьезно спрашиваю. -- А я серьезно отвечаю. Тебя интересует механизм прекращения войны? -- Ну. -- НАТО истратило все свои просроченные бомбы, а сербы ... ................................................................................................................................................ Цензурное вмешательство издателя (имеющее ярко выраженный политический характер) не дает автору возможности достойно завершить эту главу цитатами из телевизионной программы "Вести" от 4 июля 1999 года и из произведения В. Пелевина "Чапаев и Пустота", а также краткой эмоциональной характеристикой окончания Балканской войны 1999 года. При этом потеряно 14 (четырнадцать) специально примененных художественных приемов, 3 (три) из которых были впервые применены в этой книге, 2 (две) глубокие философские мысли и несколько неглубоких. ................................................................................................................................................ ... Ну и вот, -- сказал писатель. -- Срубился. А как же сигарета? И он докурил ее сам. Краткое содержание шестнадцатой главы От коктейля живой и мертвой воды, принятого из рук Хоттабыча, Джинн оказывается в состоянии пробуждения, где быстренько пребывает тысячу и один час. С формальной точки зрения он создает программное тело для Хоттабыча, однако процесс этот столь труднообъясним, что автору пришлось излагать его так, как он его видел. Джинн снова становится Геной, находя себя в процессе любви с возлюбленной, имя которой -- Дайва -- ему теперь известно, и расширяет границы пустыни, возвращаясь в свою историю через обрывки сознания писателя Сережи, перечитывающего Льюиса Кэрролла и Пола Остера за вечерними новостями под "The End" и "The Soft Parade" Джима Моррисона. Очевидно, что здесь должны сходиться воедино все начатые сюжетные линии и, образно выражаясь, стрелять все повешенные ранее ружья, но ничего такого не происходит, окончательно утверждая читателя в мысли, что книга, начинающаяся из ничего, закончится ничем, облом в ней является основополагающим принципом, а главная задача автора -- выжать из головы читателя мыслительный сок, чтобы пить его по утрам, поправляя свое разноумие. Впрочем, все последующие события описаны с нескрываемым реализмом, и ничего такого больше не повторится: чудеса закончились, и автор далее чудить не намерен. Глава семнадцатая, в которой герой снова оказывается по ту сторону, на этот раз -- реально Зуммер дверного звонка возник где-то далеко-далеко, в каком-то затаенном уголке уставшего сознания. В голове по-прежнему было темно, хотелось покоя, но звонок настойчиво разгонял тишину, становясь все громче и громче. "Если я не открываю, значит, меня нет дома, -- подумал Гена. Значит, и никого нет". Звонок, однако, все не унимался, и Гена понял, что, пока он не встанет, его не оставят в покое. Он поднял голову и открыл глаза -- было светло, в углу комнаты на столе мерцал экран монитора с изображением кувшина и серым прямоугольничком поверх картинки: Соединение с Интернет было прервано. Восстановить? Он спал не раздевшись и, видимо, забыл выключить компьютер. Звонок вибрировал у него в голове вместе с доносившимися из-за стены сигналами точного времени -- у соседей работала советская радиоточка. "Как это время может быть точным, если оно... все время меняется", -- шевельнулась в полусонном мозгу вялая мысль. Пульсирующее чередование тусклых радиописков с требовательным и наглым звуком звонка звонко гудело где-то между ушами и давило изнутри на перепонки -- и когда он с трудом вставал, и пока он долго шел, держась рукой за стену, и все то время, которое он истратил на возню с замком. И только когда он наконец открыл дверь, гудки смолкли и звонок прекратился. За дверью никого не было. "Московское время -- пяшадцать часов", -- бодро сказала радиоточка. Гена даже сплюнул от досады, выглянул на лестничную клетку, убедился, что и там тоже никого нет, потоптался на пороге и захлопнул дверь. -- Простите за вторжение, я сейчас вам все объясню. -- Голос шел из комнаты. Гена, чертыхаясь, что чудес с него уже достаточно, пошел на голос и увидел, что принадлежит он средних лет элегантному господину, похожему на Ястржембского. Господин был в откровенно дорогом сером костюме и в руках имел кожаный атташе-кейс. -- Меня зовут Костя. -- Господин протянул Гене руку. -- Я заместитель главы представительства компании "Майкрософт" в России. Я к вам по делу. Гена протянутую руку пожал с опаской. С "Майкрософтом" у Гены никаких дел быть не могло, если, конечно, не считать возможной связи с этой дурацкой историей с джинном. Дурацкая же эта история должна была бы уже вроде как закончиться, если вообще ему не приснилась. Однако наличие в его квартире элегантного господина говорило о том, что история эта либо продолжается, либо Гена все еще спит. -- Насчет джинна? -- хрипло спросил Гена. -- Какого джина? -- удивился господин Костя. -- Знаете, давайте сначала обсудим дела, а выпить сможем потом, в самолете, у нас очень мало времени. -- В каком еще самолете? Чего выпить? -- Джин. Если я вас правильно понял. Уделите мне две минуты, я сейчас все объясню. И он все объяснил. С ним, с Геной Рыжовым, немедленно хочет встретиться глава "Майкрософта" Билл Гейтс. Для чего -- никто не знает, но ему, Косте, было велено немедленно ехать за Геной и уговорить его срочно лететь в Калифорнию, решить все сопутствующие проблемы и сопроводить Гену к Биллу. Он, Костя, понимает, что Гена человек занятой и не может просто так выбросить несколько дней из своего напряженного графика, и потому готов компенсировать все неудобства. Ну, в общем, вроде командировочных... -- ...скажем, десять тысяч в день вас устроят? И все расходы за наш счет -- перелет, еда, гостиница. Нужно будет три-четыре дня, только, пожалуйста, ехать надо прямо сейчас. Самолет уже ждет. -- Десять тысяч? -- У Гены пересохло во рту, и поэтому фразу про то, что его еще ждет какой-то самолет, он пропустил мимо ушей. -- В день?! Десять тысяч -- это сколько в долларах? -- Десять тысяч в долларах, -- спокойно объяснил Костя, -- это десять тысяч долларов. Несколько секунд Гена пристально и мутно смотрел на собеседника, элегантный вид которого настолько не вязался с убогой обстановкой Гениной квартиры, что Гена интуитивно осознал: холеный господин с высокомерным лицом номенклатурного "нового русского" над ним просто издевается. -- А чего не двадцать? -- лениво спросил Гена, снова чувствуя молоточки боли в голове. -- Я полномочен торговаться с вами до пятнадцати, но, учитывая ситуацию, проблем, видимо, не возникнет. Давайте условно остановимся на двадцати, я этот вопрос решу. А аванс вы получите исходя из пятнадцати. Скажем, за два дня. Могу я ваше молчание рассматривать как согласие? Гена что-то неопределенно хмыкнул. Видимо, мычание тоже расценивалось как согласие, и Костя, осторожно присев на краешек кресла, открыл кейс. -- Так, значит, за два... -- он достал калькулятор, -- пятнадцать плюс пятнадцать -- это тридцать, минус 39 процентов удержанных налогов на заработную плату с предприятия, в пенсионный и прочее, это умножить на 0,39 -- двенадцать шестьсот, минус подоходный -- так, по рублям это потолок, верхняя шкала, значит, 35 процентов, потом они досчитают по годовому итогу, чтобы не взять лишнего, -- это восемь сто девяносто... Я ничего не забыл? -- Костя поднял голову и вопросительно посмотрел на Гену. Гена, который из всего Костиного бормотания понял, что его либо уже обманули, либо сейчас обманут и что неожиданно свалившиеся на него деньги, в реальность которых он все равно не верил, хотя мысленно даже почти все потратил, тают со страшной скоростью и вот-вот исчезнут совсем, ответил с усмешкой, полагавшейся при розыгрыше тому, кого разыгрывают и кто уже понимает, что его разыгрывают, несмотря на все правдоподобные детали: -- Слышь, хорош, а? -- Чего -- хорош? -- не понял господин Костя. -- Ну эти, тридцать девять, тридцать пять, пенсионный фонд. Какой еще пенсионный фонд?!.. Вы что, издеваетесь, что ли? Костя хмыкнул: -- Это не я издеваюсь, а Российская Федерация, по всем вопросам -- к президенту и Думе. Ладно, не хочешь, как хочешь. Никто не поможет России, кроме нас самих. Не желаешь помогать -- твое дело. Обналичка за мой счет. Ничего ведь, если наличными? -- Костя достал из кейса три пачки стододолларовых банкнот. -- На, и распишись вот здесь, где галочка. Гена взял из рук Кости увесистый "Ваттерман" и только собирался пошутить, не красные ли в нем, дескать, чернила, как вдруг ему в голову пришла мысль, от которой даже стало плохо. -- Это невозможно. -- Гена грустно покачал головой. -- У меня нет загранпаспорта. И потом -- виза... Нет, наверно, не получится. -- Загранпаспорт сделаем! -- сказал Костя. -- Фотография есть? -- Фотография-то есть... А анкеты, трудовая книжка, справка из военкомата -- я ведь от армии кошу, и даже если бы все это было, нужно минимум полтора месяца в ОВИ... -- Давай фотографию, -- перебил его Костя. -- И общегражданский паспорт. Других препятствий нет? -- Да вроде нет... Костя вытащил из кармана пиджака крошечный сотовый телефон, покликал клавишами и приложил его к уху. -- Володя, это Смирнов, я тебе сейчас пришлю все данные, фотография у нас с собой, паспорт подвезешь к самолету, там и фотку наклеим, только печать не забудь. Чего? Нет, можно обыкновенный, красный. Он положил телефон на кресло, присел на корточках возле своего кейса, открыл его, достал оттуда Палм-Топ, присоединил к нему портативный сканер, потом подключил его к телефону и протянул руку к Гене: -- Паспорт. Гена передал ему паспорт. Костя просканировал три первых и четырнадцатую (с пропиской) страницы, поколдовал над клавиатурой Палм-Топа, потом снова взял телефонную трубку: -- Володь, ну что, все прошло? Хорошо, в аэропорту мы будем минут через двадцать. -- Он нажал отбой на телефоне. -- Поехали? -- Мне бы душ хотя бы принять, -- робко сказал Гена. -- Это в самолете можно сделать, у нас правда времени совсем нет, мы должны в одиннадцать утра быть уже там, остальное решим по дороге. -- Ну родителям позвонить, собраться, сувениры... -- Не надо собираться, по пути составишь, что там тебе нужно. Позвонить можно из машины. Присядем на дорожку? Гена покорно опустился в кресло. Все происходившее казалось таким сказочным, что проще было относиться к этому как к продолжению сна: если бы не его состояние, он бы легко подсчитал, что, учитывая разницу во времени, до Калифорнии они должны долететь за семь часов, что было просто нереально. И к тому же -- почему Калифорния? Резиденция Гейтса находится в Сиэтле, штат Вашингтон. И только одна мысль по-настоящему задевала его: если они и правда летят в Калифорнию, то именно там, в Калифорнии, живет Этна и можно было бы... -- Ну, с Богом, -- Костя поднялся. -- Вроде бы ничего не забыли. -- Чего уж тут забудешь, когда ничего не берешь. -- Чувство юмора -- это хорошо,-- серьезно сказал Костя. -- А деньги? -- Ах да, деньги... -- "Ах да, деньги", -- передразнил его Костя и снова протянул ручку: -- Распишись. С деньгам возникла заминка. Гена долго пытался рассовать их по карманам джинсов, но они не то чтобы не помещались, а выпирали. Путешествовать с выпиравшими из карманов банковскими упаковками долларов Гене не хотелось, оставлять их дома было бы тоже рискованно. "Черт бы их всех побрал с этими дарами, -- думал Гена. -- Сейчас дадут на улице по голове, и привет". В конце концов он взял старый целлофановый мешок и бросил деньги в него. "Вот что значит путешествовать налегке" -- мысленно усмехнулся он, но до конца усмешка не удалась. Гена заметил, что президент Франклин грустно улыбается с верхней купюры прямо через пакет -- пакет просвечивал. -- Пиджак надень. По десятке во внутренние карманы и одну в боковой, -- проворчал Костя. -- Пиджак-то хоть есть? Заминка его явно раздражала. -- Есть, -- вздохнул Гена. У Кости, видимо, был большой опыт, потому что "десятки" действительно легли в пиджак легко и удобно, как будто пиджак был специально создан как одежда для ношения "десяток". В последний момент Гена сунул в задний карман джинсов записную книжку -- на всякий случай. В лифте они ехали молча. Когда двери открылись, Гена услышал во дворе гул и, выйдя из подъезда на солнечный свет, на секунду оторопел. Во дворе была какая-то толчея и полно зевак. На мгновение ему почудилось, что двор опять запружен мулами, верблюдами и погонщиками, но потом стало ясно, что это не так. Не верблюды это были, а автомобили. С двух сторон, на газоне и прямо возле подъезда, тяжело опираясь на мягкие шины, горбились, сверкая на солнце, черные джипы -- "Мерседесы" "G-500" с синими ушами мигалок на крышах и наглухо тонированными стеклами, у выезда на улицу переминался с колеса на колесо огромный "Сабурбан", между ними, прямо напротив подъезда, лениво лежали три полена грузных "шестисотых", тоже черные и тоже с мигалками. Пасли это стадо два белых автомобиля ДПС -- "Форд" Краун Виктория", похожий на выбросившегося из моря небольшого кита, и "пятерка" "БМВ" в классическом бандитском кузове, спрятавшая акулий оскал в водорослях чахлых городских кустов. Рядом с автомобилями маячили здоровенные детины в костюмах, а в крайнем джипе, раздвижные боковые двери которого были приоткрыты, угадывался силуэт ручного пулемета, короткий ствол которого кротко торчал из опущенного окна. Номерные знаки у всех автомобилей наполовину состояли из российского триколора. "Это к кому, интересно, у нас такие гости приезжают?" -- подумал Гена и почти сразу получил ответ на свой вопрос. При появлении Гены детины быстро разобрались по машинам. Костя открыл заднюю дверь ближайшего "шестисотого", пригласив Гену во внутрь, опустился следом за ним на мягкий кожаный диван и несильно захлопнул дверцу. Мягко зажужжал моторчик, присасывая ее до конца, завыли сирены, и автомобили по одному выехали со двора, провожаемые изумленными взглядами соседей. Несмотря на то что рабочий день был в разгаре, проспект был пуст, и Гена не сразу догадался, что улицы перекрыты. Легковые "Мерседесы" все время тусовались -- менялись местами, как карты в колоде дилера перед раздачей. При этом автомобили мчались, судя по всему, с огромной скоростью, но с какой именно, понять было сложно: спидометр был закрыт спиной водителя, а на боковых окнах были шторки. Гена попытался представить себе, как это все выглядит со стороны, -- конечно, он не раз видел на Кутузовском лимузины с джипами сопровождения и автомобилями ГАИ, но в редких случаях машин в эскорте было так много. Да еще ради никому не известного самоучки-программиста. -- Можно опустить шторку?-- спросил он у водителя. -- Молодой человек, не надо здесь ничего трогать, -- ответил водитель, не оборачиваясь. -- А курить-то хоть можно? -- Конечно можно, чувствуй себя совершенно свободно, -- сказал Костя. -- Пепельница в двери. Гена полез за сигаретами в карман и вспомнил, что они остались дома -- на столе, возле компьютера. -- Нет сигареты? -- спросил он у Кости, ожидая, что у того не просто есть сигареты, а есть все сорта в его кейсе. -- Я не курю, -- равнодушно заметил Костя. -- И тебе не советую -- американцы не любят. -- А у вас? -- обратился Гена к водителю. Тот отрицательно помотал головой. В машине был еще охранник, но он тоже не курил. Именно в такие минуты Гене, заядлому курильщику, казалось, что если он немедленно не закурит, то перестанет дышать. -- Может, остановимся купим, -- робко предложил он. Костя бросил на него недовольный взгляд, попыхтел и угрюмо спросил: -- Потерпеть нельзя? -- Курить очень хочется... -- жалобно пробормотал Гена. -- Ладно, -- мрачно сказал Костя и негромко бросил водителю: -- Тормозни возле ларька. Охранник взял рацию: -- Основной вспомогательным, непредвиденная остановка, Первый выходит за сигаретами, как поняли, прием. Рация засипела разными голосами, подтверждавшими, что вспомогательные все поняли и готовы обеспечить Первому безопасную покупку сигарет. Сама эта покупка выглядела следующим образом: когда весь кортеж остановился у тротуара недалеко от кинотеатра-автосалона "Минск", первыми повыскакивали охранники из джипов и организовали что-то вроде коридора от "Мерседеса", в котором ехал Гена, к ларьку, напрочь прекратив все пешеходное движение. Удивленные прохожие, вынужденные прервать свои маршруты и дела, наблюдали, как по этому коридору от машины к киоску проследовал молодой человек в выпускном из школы пиджаке и джинсах, в сопровождении двух людей в приличных костюмах -- наверное, телохранителя и секретаря. Потоптавшись у окошка, от которого предварительно оттеснили какого-то старика, этот самый молодой человек пошарил по карманам, что-то спросил сначала у секретаря, а потом у телохранителя и, ничего не купив, направился обратно к автомобилю. Как только он сел в "Мерседес" и дверца захлопнулась, все остальные. охранники побежали к своим транспортным средствам, и уже через полминуты кортеж скрылся из виду. Сигарет Гена не купил -- в кармане была только мелочь, которой не хватило даже на "Полет", у Кости рублей не было воасе, одни кредитки и доллары, а охранникам иметь при себе деньги не полагалось. Стрелять же на улице пятерку или даже сигарету Гена в этой ситуации не решился. Сидя в "Мерседесе", несшемся по расчищенной от автомобилей Главной дороге, и глядя на идущий впереди джип, покрытый синими мерцаниями мигалок, он размышлял, каково же человеку с набитыми деньгами карманами, когда он не может не то что купить, а даже просто попросить закурить. И от этих мыслей курить хотелось еще сильнее и чувствовал он себя довольно глупо. Просить остановиться снова -- у обменника, а потом опять у ларька -- Гене не хотелось. Стеснялся. "Ладно, -- подумал он. -- Куплю сигарет в аэропорту, там вроде можно на валюту". В лобовом стекле промелькнул гаишник, отдавший честь со смешанным выражением униженного почтения и чувства гордости от собственного достоинства. Гаишник был явно матерый, потому что синхронность этих двух предъявлении вырабатывалась годами. Кортеж начал сворачивать на МКАД, но не направо, в Шереметьево, как ожидал Гена, а налево, через эстакаду моста. Когда они свернули с кольцевой на Киевское шоссе, Гена догадался, что едут они во Внуково, в правительственный аэропорт. Как там обстоят дела с сигаретами, Гена, естественно, не знал, но гипотетическая возможность стрельнуть закурить в зале официальных делегаций -- у какого-нибудь Черномырдина -- его позабавила, и он впервые за этот день улыбнулся. Правда, была вероятность, что Черномырдин тоже не курит -- американцы не любят. -- Да, чуть не забыл. -- Костя снова открыл свой кейс и достал оттуда продолговатую "Моторолу" с криво приделанной к корпусу толстой трубкой и желтеньким ковшом Большой Медведицы на логотипе. -- Это "Иридиум", спутниковая связь. В городах работает как обычный GSM-1800. Он твой. За все разговоры платит "Майкрософт". Ты, кажется, хотел кому-то позвонить... Это был очередной подарок, демонстрация щедрого могущества хозяина Кости, которая в другой ситуации несомненно обрадовала бы Гену. Халявный сотник, да к тому же еще и спутниковый, -- об этом можно было только мечтать. Но Гене было не до телефонов -- он так хотел курить, что даже сотник был готов обменять на пачку "Явы". Костя, однако, не унимался, он снова полез в кейс, который для Гены уже стал чем-то вроде мешка Деда Мороза, и достал оттуда маленькую пластмассовую коробочку, похожую на электронную записную книжку. -- И вот еще, тоже тебе. Это последний Палм-Топ, портативный ПиСи, "Пентиум-3", пятьсот пятьдесят мегагерц, цветной монитор, модем, ПиСиЭмСиАй-слот и все такое. Даже тюнер есть. Смотреть телепрограммы -- вот здесь антенна. Последняя разработка, его еще даже в продаже нет. А это переходник к твоему "Иридиуму". Интернет, электронная почта, факс. Очень удобно в путешествиях. Только на ходу нельзя. Надо остановиться, чтобы была устойчивая связь. Для Гены, который путешествовал в основном сидя дома, этот последний подарок представлял малый интерес. Ну, если не считать чисто технического. Однако возможность связаться по электронке или даже, если повезет, по ICQ с Этной прямо из автомобиля его вдохновила -- можно было бы попросить у нее телефон и сообщить, что он прилетает в Калифорнию. Правда, несмотря на все дары и "мерседесы", он не был до конца уверен, что все-таки окажется в Америке, -- слишком невероятным казалось преодоление границ его Родины, даже учитывая могущество Кости и его хозяина. -- Послушайте. -- Гене вдруг в голову пришла мысль. -- Вы ведь из "Майкрософта", так? -- Да. А что? -- А машины эти все -- у них же правительственные номера, это все тоже "Майкрософт"? -- Нет, конечно. -- Костя покачал головой. -- Ох уж это поколение П-п-п-Пелевина! Машины и охрана из аппарата президента. У нас с ними соглашение, для особо важных случаев, -- надо же им как-то зарабатывать, и потом... мы с ними дружим. -- Костя помолчал, словно обдумывая, стоит ли ему продолжать, и, скромно потупившись, добавил: -- Собственно, я и отвечаю за эту дружбу, ну и за всю остальную тоже. Так что если что... там, в телефоне, есть мой номер в записной книжке, на букву К -- Костя. Гена задумался. -- Костя, -- наконец сказал он, -- а для чего понты все эти -- охрана, джипы, мерины пафосные, меня наповал можно было бы сразить одной "Ауди-восьмеркой" или даже каким-нибудь "Лексусом". Костя вздохнул: -- Это не понты. У нас ничего просто так не делается. "Мерседесы" -- потому что других бронированных машин сегодня свободных не было, а охрана и все такое -- потому что надо было обеспечить тебе безопасность. -- Какую безопасность? -- Гена напрягся, т- От кого безопасность? -- А вот это ты у Билла Гейтса и спроси, -- грустно улыбнулся Костя. "У нас ничего просто так не делается" -- это напрягло Гену гораздо больше, чем необходимость какой-то особой безопасности, но он решил, что взять с него все равно почти что нечего, а то, что есть, вряд ли стоит столько, сколько уже заплатили. Машины, не притормаживая, влетели через открытые ворота пропускного пункта прямо на летное поле и красиво остановились в определенном порядке -- так, что "Мерседес", в котором ехал Гена, оказался полукольцом закрыт остальными автомобилями со стороны здания аэропорта. С другой стороны был припаркован самолет с поданным трапом, покрытым ковровой дорожкой. Возле самолета стояло еще несколько автомобилей: плоский черный видавший виды "Кадиллак" с американским флажком на крыле на коротком флагштоке, новенький белый микроавтобус "Фольксваген" "Каравелла" с надписью "Внуковские авиалинии -- VIP" по борту и салатового цвета просевшая ржавая "пятерка" Волжского автомобильного завода. Из нее торопливо выбирался грузный пожилой человек в светло-синей тройке. Самолет Гену потряс. Это был небольшой стильный лайнер, похожий на маленький сверхзвуковой "Ту". -- Нравится? -- гордо спросил Костя, вылезая вслед за Геной из "Мерседеса". -- Это тебе не какой-нибудь Лиар-Джет -- это "Бэйби Конкорд", таких в мире пока всего пять: у Мадонны, у Гейтса, у султана Брунея, еще у одного шейха и у ...э-э, ну у одного, короче, нашего пацана из Тюмени. Гена вопросительно посмотрел на Костю. -- Ну, просто их выпускать только начали, -- торопливо и как бы оправдываясь заговорил Костя. -- Очередь больше, чем за "Феррари". Траволта уже скоро получит, Майкл Джексон... -- У какого нашего пацана из Тюмени? -- Не то чтобы это и вправду интересовало Гену, его удивил Костин оправдывающийся тон. Костя собирался что-то ответить, но к ним торопливо подошел грузный из "пятерки". -- Константин Владленович... -- запыхавшись, забормотал он. Костя небрежным кивком указал на багажник. Грузный робко пристроил свой дипломат на полированную плоскость "Мерседеса" рядом с матовой спутниковой антенной, похожей не то на поганку, не то на эскимо. -- Вот, -- сказал он, открывая дипломат, -- паспорт. Костя протянул ему фотографию. Грузный аккуратно взял ее двумя пальцами, покрутил и вдруг как-то жалко и одновременно небрежно, как бы между прочим, спросил: -- Клея нет? И тут Гену прорвало -- он не просто смеялся до колик, он рыдал, захлебываясь смехом, -- все напряжение предыдущих дней, все страхи и стрессы его невероятных приключений и перемен, происходивших с сумасшедшей быстротой, -- все собрал он в этот слезами исколотый смех, выплеснутый на чопорный бетон правительственного аэродрома; невероятная власть сильных мира сего, оформленная дорогими автомобилями, персональными самолетами и загранпаспортами за двадцать минут по телефону, повисла, как на сопле, на капле копеечной склизкой жидкости, в изобилии имевшейся под рукой каждого школьника. Гене почему-то было ясно, что клея нет не только ни у кого из присутствующих (да и с чего бы им носить с собой клей -- не нюхают же они его), но и в самолете, наверняка оборудованном под мобильный офис и напичканном лучшими образцами всей существующей в мире оргтехники. И если наши пограничники пропечатают паспорт и без фотографии -- для Кости, то американцы, с их правовым государством... Пока Гена смеялся, над летним летным полем висела неловкая пауза. Ее можно было бы даже назвать тишиной, если бы не свисторев "Конкорда", урчание почти поголовно двенадцатицилиндровых автомобильных моторов конвоя, перемежаемые приглушенными гнусавыми матюками и писками шорохи раций и далекие хриплые трели каких-то лесных птиц, еще не попавших в турбины взлетающих самолетов. И даже одно-единственное нарушение этой псевдотишины потонуло в толще шумовой ауры сверхзвукового мини-монстра: капитан корабля, навытяжку стоявший возле трапа в ожидании момента возможности поприветствовать высокого гостя, негромко шепнул на ухо стюардессе: "Мы что, психа повезем?" -- Просто "клей" ужасно смешное слово, правда? -- давясь слезами хохота, выплюнул Гена. Костя недоуменно пожал плечами, как бы стряхивая с себя мгновения сиюминутного оцепенения, взял у грузного паспорт, положил на ладонь фотографию, полизал ее и крепко прижал к первой странице документа. -- Давай печать, -- зло сказал он грузному. -- Потом сведем по меткам. Что это означало, Гена так и не понял. Понял он только, что проблема решена и что опыт Кости не ограничивается упаковкой "десяток" в пиджаки. Поднимаясь по трапу, он поднял голову на серевшее московское небо, собиравшееся отгородиться дождем от аэродрома, и подумал, что в Костиных силах, наверное, если что -- позвонить Лужкову, чтобы тот разогнал облака. В самолете, кроме него и Кости, из пассажиров был еще только молчаливый дядька из американского посольства -- это его "Кадиллак" Гена видел на поле. Как только они расселись по просторным кожаным креслам, самолет сразу тронулся с места, выруливая к взлетной полосе, -- все так торопились, что даже короткая церемония представления Гене экипажа уложилась в двенадцать секунд. Гена не то чтобы не запомнил, он даже не разобрал имен пилотов и стюардесс, которые "его капитан" (так он назвался) скороговоркой пробормотал через маску североамериканской улыбки. И теперь он напрягался, не зная, как обратиться к стюардессе, которая рассказывала о мерах безопасности во время полета. Собственно, все меры безопасности укладывались в то, чтобы пристегнуться при взлете и посадке и позвать, если что, на помощь. Помощь Гене нужна была как никогда -- курить хотелось по-прежнему. Стоит ли говорить, что экипаж оказался некурящим, и в комплектацию самолета, включавшую, например, все мыслимые пищевые деликатесы, сигареты не входили по принципиальным соображениям. Пока Гена гнал от себя навязчивые мысли о табаке и предстоящих в полете мучениях, стюардесса рассказывала о прелестях полета на новом "Конкорде". О невероятной скорости, с которой они пересекут поперек Европу, Атлантику и Америку, -- семь часов вместо обычных десяти с половиной, о том, что давление внутри самолета будет соответствовать атмосферному давлению на 900 метрах над уровнем моря, а не 1500, как в обычных самолетах, поэтому уши закладывать при посадке не будет, о том, что прочность и, следовательно, стоимость материалов, используемых при строительстве... -- Спросите у капитана, почему мы не взлетаем, -- оборвал ее Костя. Стюардесса мягко улыбнулась и что-то негромко проговорила как бы себе под нос -- у нее на ухе висело маленькое переговорное устройство, похожее на то, которым пользуются киноэкранные телохранители. Выслушав ответ, она снова улыбнулась Косте: -- Сэр, мы ждем, пока сядет самолет какого-то вашего важного чиновника. -- Какого еще, на хрен, чиновника! Да они хоть понимают... -- Костя рванулся с места. -- Ну-ка дай мне связь с землей... Стюардесса, перестав улыбаться, что-то быстро спросила в микрофон, кивнула, прислушиваясь к ответу, и сообщила Косте: -- Некоего мистера Путина, сэр. Костя опустился обратно в кресло, белый от злости, и забарабанил пальцами по подлокотнику. -- Вы по-прежнему хотите говорить с землей, сэр? -- вежливо поинтересовалась стюардесса. -- Нет, -- буркнул Костя и уставился в иллюминатор, изучая, как стекло медленно покрывается каплями долгожданного дождя. -- А кто такой этот Путин? -- удивился Гена. -- Кто надо... -- нагрубил почему-то Костя. Кому надо? -- хотел сострить Гена, но осекся, оценив взглядом степень Костиного недовольства. Какое в конце-то концов ему. Гене, дело до какого-то там мистера Путина? Гена тоже посмотрел в иллюминатор. Капли дождя ползли вниз по стеклу, встречаясь и сливаясь; большие капли поглощали капли поменьше, и чем крупнее они становились, тем быстрее было их неостановимое движение вниз -- к общему дождевому потоку, стремившемуся куда-то под землю через канализационные решетки правительственной взлетной полосы. Гена некоторое время наблюдал за каплями, пытаясь угадать, какая именно из маленьких капель начнет пожирать остальные, чтобы превратиться в большую, и при этом доползет до края стекла, не попав под более крупную. Но угадать было невозможно; это было все равно, что считать баранов, и ресницы Гены стали сами собой слипаться сном. "Дождь -- хорошая примета, путь будет добрым", -- подумал он. Перед закрытыми его глазами всплыло яркое калифорнийское солнце, дрожавшее в мареве горячего песка, сухой ветер пустыни, нежно целующий его шею... И ветер нес его прочь, на другую сторону континента: промелькнул небесный полупризрачный ледяной город из полупрозрачных слюдяных небоскребов на берегу стеклянного моря-океана; потом понеслись обрывками кадры его полета на ковре-самолете через влажные облака; смущенно улыбавшаяся Дайва: "я тебя именно так и представляла"; перепуганный Хоттабыч, бьющий с неба земные поклоны Биллу Гейтсу; почему-то Пылесос в обнимку с писателем и еще каким-то бородатым улыбчивым чуваком-грибником, которого Гена то ли знал, то ли не знал; и маленькая девочка, которой человек-яйцо объяснял, что слова подобны бумажнику: откроешь, а там -- два отделения. Поверх всех всплыл туманом господин Костя, протягивавший Гене "Ваттерман" -- на кончике золотого пера набухала красная капля, разрастаясь и чернея, заполняя собой все пространство и время. Сквозь нее на Гену полетели какие-то разноцветные звезды, и все окна картинок сменил скрин-сейвер сна, -- стенд бай, Гена, баю-бай, Гена, бай, Гена, бай... Краткое содержание семнадцатой главы Пробуждение Гены заканчивается визитом неизвестного господина, Константина Владленовича Смирнова, который везет Гену к Биллу Гейтсу для какого-то важного разговора. Попутно от имени Гейтса господин одаривает Гену настоящими дарами, наглядно демонстрируя преимущества земного перед сказочным. Дары, как и сама поездка, явно не соответствуют бюджету представительства даже очень крупной международной корпорации. Но это не приходит в голову Гене, который очень мало знает о бюджетах корпораций. Глава восемнадцатая, в которой с той стороны тоже люди Потому что Гена спал, радости и скука полета остались наяву -- в другой, параллельной жизни. Там же остались несовершенными и телефонный звонок родителям, и и-мейл Этне, и размышления о реальности происходящего, и преодоление звукового барьера, и главный вопрос: почему, какого черта Гена понадобился Биллу Гейтсу, да еще настолько, чтобы задействовать все самые исполнительные механизмы планеты? И только курить во сне хотелось так же сильно. Когда самолет набрал высоту. Гену аккуратно переложили на небольшую кровать в спальном отсеке самолета -- он даже не проснулся. Через пять с половиной часов Костя разбудил Гену, чтобы тот принял душ, а после душа нагрузил его новыми дарами: с точки зрения Кости, появление Гены в его обыкновенной одежде перед хозяином всесильной корпорации свидетельствовало бы о его, Костиной, недостаточной внимательности к деталям. Поскольку времени на хождение по магазинам не было, Костя заказал в московских бутиках подходящую, по мнению Кости, одежду и обувь разных размеров: костюмы Нино Черрути, сорочки братьев Брукс, галстуки Валентино, носки и белье Хьюго Босс и туфли Баркер. "Эх, жалко, рубашки "Пинк" у нас не в почете и "Черчес" не сумел достать, -- сокрушался Костя, -- не успели бы привести из Лондона, а здесь только "Баркер", "Ллойд" и "Раппорт", да "Почетти" с лоховскими бляхами-мечами -- приличной обуви не найдешь". Старую Генину одежду поместили в небольшой "Самсонайт" на колесиках, специально предусмотренный Костей, туда же Гена определил "десятки". Теперь он путешествовал с багажом. Пока Гена быстро завтракал, стараясь не особенно налегать на икру, над его головой трудился парикмахер, что вообще-то, откровенно говоря, было не особенно удобно -- волосы падали на еду и попадали в рот; а после завтрака ему сделали маникюр -- уже пристегнутому, в кресле, когда самолет шел на посадку. В новом костюме Гена себя чувствовал как в футляре. Вся его сонная самоуверенность исчезла в чемодане, вместе с привычной одеждой. Туманность восприятия действительности растаяла с остатками сна, душ обострил нервные окончания для ощущений приближавшегося со сверхзвуковой скоростью почти вчерашнего утра и дня, завтрак придал ему сил для тщательного понимания происходящего, и теперь, наблюдая в чистейшем хрустальном прозрачном воздухе поднимающиеся к его самолету горы, пляжи и синий океан с белой каемочкой прибрежной пены, он нервничал, не зная, чем придется расплачиваться за всю эту роскошь, поданную ему как на блюдечке, и хватит ли у него активов, чтобы обеспечить сделку. Как только самолет остановился и стюардесса разрешила всем отстегнуть ремни, в него, самолет, вошел толстый смуглый индус в болотного цвета униформе и хрупкая молодая японка в легком белом платьице и кроссовках. Японка говорила по-английски с явным калифорнийским акцентом, изобиловавшим неприятными и резкими звуками "йе". А индус говорил по-английски на хинди -- во всяком случае, в звуках, которые издавал он. Гена не разобрал ни одного английского слова. Зато молчаливый американский дядя из посольства, который за всю дорогу не проронил ни слова, моментально нашел с ним общий американский язык: вместе они колдовали над паспортом Гены, вклеивая туда какие-то бумажки и фотографию -- очевидно, индус был обо всем предупрежден, потому что у него был с собой клей. Пока они возились с паспортом. Гене была представлена японка -- оказалось, что это личный секретарь Гейтса. Звали ее Соня. -- Пойдемте, -- сказала она, беря Генин чемоданчик. -- Иммиграционный офицер привезет ваш паспорт, когда они закончат все формальности. Гена, открыв рот от изумления, сделал робкую попытку взять чемодан сам, но его остановил Костя. -- Ты все-таки не забывай, у них тут полная эмансипация, она может подумать, что ты не хочешь, чтобы она его несла, потому что она женщина, -- сказал Костя по-русски и добавил: -- Придурки, что с них взять. Но ты все же поосторожней. -- И он протянул руку: -- До скорого. -- Как, а вы со мной не поедете? -- удивился Гена. -- Нет, я возвращаюсь. Все, что мог, я сделал. Дальше тебя курирует Соня. Всех благ. Расставание с Костей было неприятным сюрпризом. "Впрочем, -- подумал Гена, -- пропасть они мне не дадут". Выходя из самолета, он пытался представить, какие машины будут в эскорте на этот раз: наверняка "Ролле-Ройсы", как раз в Калифорнии находился гараж Гейтса с самой большой коллекцией самых пафосных английских автомобилей, старинных и современных, -- Гена видел фотографии в Интернете, он бы не удивился, даже если бы их сопровождали нарядные мотоциклисты в белых крагах и шлемах и/или вертолет. Однако машин у трапа было всего две: темно-вишневый MPV "Додж Караван" и скромная белая "Тойота Карина Е" -- обе далеко не последних моделей. В "Додже" одиноко скучал водитель, "Тойота" была пуста, и на поле никаких людей тоже не было, если не считать морского пехотинца и двух механиков у переднего шасси "Конкорда". Там же стояла по-военному пятнистая автоцистерна-заправщик. -- Вы, конечно, не курите, -- сказал Гена Соне, которая открывала багажник "Тойоты", чтобы положить в него чемодан. -- Мы не могли бы зайти в аэропорт? Мне нужно купить сигарет. -- В какой эйеерпорт? -- певуче удивилась японка на своем калифорнийском английском, акцентируя слово "аэропорт" с таким надрывом, что внутри этого слова, казалось, не только взлетали самолеты, но и шли какие-то воздушные бои. -- Это военный аэродром, здесь нет никакого эйеерпорта. -- А-а. -- Тут только Гена заметил, что на поле вдалеке стоят несколько истребителей и что их "Конкорд" -- единственное здесь гражданское воздушное судно. -- Это военная база, да? -- Ну, что-то вроде. -- Тогда здесь должен быть магазин... -- Магазин есть, -- Соня открыла переднюю правую дверцу "Тойоты" и кивком пригласила Гену сесть, -- только сигареты в нем вряд ли продаются. -- Почему это? -- Гена подавленно опустился на продавленное сиденье. -- В армию США уже давно практически не берут курящих, -- пояснила Соня, захлопывая за ним дверцу. Гена уперся затылком в подголовник, обитый дешевым поношенным велюром, и тихо застонал. Соня села за руль, пристегнулась и попросила гостя пристегнуться тоже. Машина медленно тронулась; вопреки ожиданиям Гены, "Додж" не последовал за ними. Они миновали пропускной пункт и вяло покатили по узкой дороге, утыканной по обеим сторонам желтыми ромбами дорожных знаков с надписями Speed Limit 30. -- Ну, может, магазин какой-нибудь будем проезжать, -- не унимался Гена. -- Зачем магазин? -- Сигарет купить. -- Магазин...-- Соня задумалась. -- Ближайший молл находится в двадцати милях, это полчаса езды, а у нас совершенно нет времени, мы очень торопимся. Гена посмотрел в боковое стекло, мимо которого медленно проплывали калифорнийские пейзажи, потом на спидометр, стрелка которого жестко стояла чуть ниже цифры тридцать -- спидометр был в милях, это означало менее пятидесяти километров в час, -- и недоуменно пожал плечами. -- Почему тогда мы так плетемся? -- Здесь нельзя быстрее, видите -- знаки, -- спокойно ответила Соня, держа левой рукой руль, а правой поднимая пластиковый термостаканчик из подставки подлокотника. -- Кофе хотите? Горячий... -- Без сигареты -- не хочу, -- разозлился Гена. -- Как угодно. -- Соня отхлебнула из стаканчика водянистый напиток. -- Вы знаете, я должна вам сказать кое-что важное. -- она неторопливо сделала еще глоток. Гена посмотрел на нее с испугом. Соня наморщила лоб, как бы собираясь с мыслями и сомневаясь, выдавать Гене ужасную военную тайну или повременить, но все же решилась: -- Курить -- очень вредно, можно заболеть ужасными болезнями, даже смертельными, такими, например, как рак легких. Ну, не пугайтесь так, если бросить курить прямо сейчас, риск существенно снижается. Гена облегченно вздохнул: -- Ну ладно, а бар какой-нибудь деревенский или заправка есть здесь рядом? -- Зачем вам заправка? -- Да сигарет купить, вот зачем! На заправках продаются сигареты? -- Продаются, но... неужели вы совсем не хотите потерпеть? -- Да сколько можно терпеть-то! Я со вчерашнего дня не курил! -- У нас так мало времени, я не знаю... В этом районе... У меня должна быть карта в перчаточном ящике, вас не затруднит мне ее передать? -- Не затруднит, -- буркнул Гена, полез в бардачок и увидел там красно-белую картонную пачку с надписью "Marlboro". -- Можно? -- радостно выпалил он. Соня густо покраснела. Для японки это выглядело особенно забавно. -- Не знаю... Это... это не мое... это... это, наверное, моя подруга оставила... -- Ну ладно, она не обидится, я возмещу, -- торопливо пробормотал Гена, открывая, почти разламывая пачку. Сигарета в пачке была одна. Вернее, там было примерно три четверти сигареты -- бумага на кончике была закручена колбаской, а вместо фильтра вставлена свернутая короткой трубочкой тонкая картонка. Гена присвистнул. -- Странная такая сигарета... -- ухмыльнулся он. -- Она, наверное, плохая, -- промямлила Соня, нервно покусываю нижнюю губу -- Может быть, ее лучше выбросить?.. -- Ага, выбросить... Не дождетесь. Табак-то там хоть есть? Правда, курить очень хочется... Если бы Гена не хотел курить так сильно и давно, он бы, конечно, никогда не стал бы рисковать. Во-первых, ответственная встреча, а во-вторых, жизнь в государстве, где запрет на любую связь с каннабиолом являлся колоссальным источником доходов винтиков государственной машины, приучила его не выказывать либерализма к косякам в присутствии незнакомцев; в случае, когда винтики должным образом не подмазывались, машина съедала любителей неалкогольного восприятия реальности. -- .-.Есть там табак? Соня неопределенно пожала плечами: -- В каком смысле? -- Да ладно, не мнись, все свои, вижу, что есть. Вообще почти один табак. Там гашиш? А то подсунете крэк какой-нибудь, я в газетах читал... Ну колись, колись, у тебя на лице все написано... гашиш? Соня кивнула: -- Совсем чуть-чуть, -- и добавила: -- Может, лучше не надо, потом... -- Да лучше потом, но курить-то хочется сейчас. Как я, по твоему, табак-то отделю... Прикуриватель работает? -- Работает. Гена посмотрел на свои часы и понял, что время на них -- без двадцати одиннадцать -- московское, вечернее. Зелененькие электронные часики на панели под лобовым стеклом показывали десять сорок. -- Нам во сколько нужно быть там? -- Встреча назначена на одиннадцать пятнадцать. Вы уверены, что с вами все будет в порядке? -- Уверен, -- Гена глубоко затянулся, -- или не уверен -- какая разница. Да не волнуйся, я выспался, поел -- сильно не торкнет. Докурив сигарету до фильтра так, что она погасла сама. Гена на минуту задумался. -- Слушай, -- сказал он, -- а Монтерей отсюда далеко? -- Да нет, -- ответила Соня, -- рядом. А что? У вас там друзья? -- Друзья... -- пробормотал Гена, устраиваясь в кресле поудобнее, чтобы расслабиться. Минут через пять торкнуло, правда несильно, но все-таки торкнуло -- вместе с чувством глубокого удовлетворения никотинового голода появилось внимание к несущественным деталям. Например, Гена обнаружил, что из его рукава торчит кончик картонной бирки -- их было так много на одежде, что обрезать все у Кости не хватило терпения. Гена потянул за кончик и вытащил черную карточку с белыми, похожими на паучков вензелями в виде кириллической буквы "я" и симметрично к ней прилепленной отраженной кириллической буквы "я" в разомкнутом круге лаврового венка и надписью латиницей "Cerrutti 1881". Он почему-то заметил, что восьмерки были похожи на сдвоенные нули. Гена откусил пластиковую нить, державшую картонку за рукав, и, покрутив ее в руках, положил в нагрудный карман рубашки -- все карманы пиджака были зашиты. Еще одна несущественная деталь всплыла у него в голове. Он немного поразмыслил, не пробило ли его просто-напросто на измену, но решил, что так быстро -- вряд ли. -- Слушай, Соня, -- заговорил он. -- Ты знаешь, в Москве ко мне приставили охрану, везли в бронированной машине... Костя сказал, что мне что-то угрожает. Я даже думал, что и здесь будет так. -- Лучшая безопасность -- это конфиденциальность, -- ответила Соня. -- Никто ведь не знает, что ты здесь, поэтому и охрана не нужна. Аэродром закрытый, самолет частный, машину мы специально взяли старую. А с охраной было бы заметно со спутников. Не волнуйтесь, здесь вам нечего бояться. -- А я и не волнуюсь, -- заволновался Гена. -- А в Москве мне чего было бояться? -- Я не имею права говорить, скоро вы все сами узнаете. -- Соня с визгом затормозила на пустом перекрестке перед знаком "стоп", секунду постояла и резко тронулась. -- Или не узнаете, все зависит от вас. -- Это в каком еще смысле? -- В прямом. И Соня замолчала. Гена понял, что она ничего больше не расскажет, и решил потерпеть. Потом, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, он спросил: -- А ты кто по национальности? -- Как -- кто? -- удивилась Соня. -- Американка, разумеется. -- Да нет, не в этом смысле. -- А какие еще бывают смыслы? -- Ну это, как его, ну корни там, предки... -- Происхождение?* -- Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить. -- Я -- японская американка. А ты? -- А я русский русский. Соня засмеялась. -- Так не говорят. Американские американцы называются, например, кавказцы **... Теперь засмеялся Гена. Вполне понятно, что смеялся он несколько дольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась. -- Американские американцы, -- выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, -- называются индейцы. -- Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов -- американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей? Новый приступ бешеного смеха овладел Геной. -- Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. -- От смеха он еле мог говорить. -- Ка-ка-кавказцы -- че-че-черные. -- Надо же, -- Соня удивленно покачала головой, -- как у вас в стране все наоборот, черное и белое. -- Это у вас все наоборот, даже время, -- веселился Гена. -- Вы какие-то антиподы просто... -- Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: -- А почему у тебя имя русское? -- Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа -- японский француз... * Имеется в виду "Origins" или "Legacy". ** Имеется в виду "Caucasian". Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила: -- Я вас предупреждала. Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу. -- Ну ладно, не обижайся, -- наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: "Частная собственность, доступ запрещен". -- Я не обижаюсь, -- дружелюбно улыбнулась Соня. -- Только пусть это останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто мы оба можем иметь осложнения. -- А как же демократия? -- лукаво улыбнулся Гена. -- Демократия, -- серьезно сказала Соня, -- не значит вседозволенность. Она вручную опустила стекло и просунула магнитную карточку в прорезь столбика, оказавшегося прямо напротив ее двери. Прорезь съела карточку, задумчиво пожевала ее где-то внутри себя и выплюнула обратно. Шлагбаум поднялся, и они покатили дальше, навстречу могущественному властителю -- владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи. Краткое содержание восемнадцатой главы Прибыв в Америку, Гена с удивлением обнаруживает, что страна, расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в производимом там кино. Однако косяк, найденный в машине по пути к Гейтсу, помогает не только примириться с действительностью, но и мягко изменяет последнюю. Глава девятнадцатая, в которой завтрак -- на траве -- Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, -- Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, -- началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память -- ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся -- это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно -- реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять... С точки зрения Гены, Гейтс говорил невероятно долго и много. Хуже Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и ему было жарко -- лето все-таки. Кроме него, в костюмах были только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку за его спиной, и помощник Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке, были в смокингах, а сам Хозяин -- в болотного цвета шортах, шлепанцах и простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно причесаны, а небольшие очки в тонкой золотой оправе придавали образу задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на возраст ч спортивный вид, немолодым грузным человеком -- свободная майка не скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился. -- Связался сразу лично с Дайвой, -- продолжал он, неторопливо раскачиваясь на стуле, чем невероятно раздражал Гену, -- но она все стрелки на тебя перевела -- программа-то на тебя тоже зарегистрирована. -- Как это -- зарегистрирована? -- удивился Гена. -- А ты не в курсе, что ли? Ну, там авторское право, распространение, коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче. Это было приятно и неожиданно. Неожиданно было то, что Дайва сразу обозначила принадлежность программы и тем, вероятно, спасла ее от судьбы легкой воровской добычи "Майкрософта" или любой другой агрессивной компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала ее на двоих; она, конечно, априори была порядочным человеком, но кто испытывал искушение или обман, знает, что порядочным быть просто в отсутствие соблазнов. Гена уже понял, каким будет продолжение разговора, и перевел вектор своего внимательного зрения Гейтсу в глаза. Гейтс, смотревший до этого прямо на Гену, глаза сразу спрятал куда-то под стол -- то есть спрятал он, конечно, взгляд, но чего стоят глаза без взгляда? Вряд ли больше, чем одноразовые контактные линзы Баушера и Ломба. То есть доллар двадцать за пару. Или по шестьдесят центов каждый. Оценив таким образом глаза. Гена вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в той книжке, один из героев продал Главному Злодею свои глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого острый на восприятия мозг рождал диковинные образы реальности, вдруг подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена, сейчас будет продавать не какую-то программу, основанную на ангельском машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру. А еще он подумал, что раз уж все молчат, то надо срочно что-то сказать, потому что, пока он думал и глючил, прошло уже очень много времени, пауза затянулась, сейчас все заметят, что он тормозит, поймут, что он обкурился, что с ним нельзя иметь дело, вызовут полицию и попрут из Америки на фиг. Он стрельнул глазами в сторону Сони. Вид у нее был явно подозрительный, вернее -- подозревающий. А вдруг это все подстава? И косяк они специально подбросили и держали его без сигарет, чтобы он купился, а он, как мальчик, повелся на труху. Объявят его невменяемым, программа легко перейдет к "Майкрософту". Да фигу она перейдет, они же принцип наверняка не раскусили, а то бы уже давно мягко откусили софт себе, выпустили бы под каким-нибудь другим именем, и судись потом с Биллом Гейтсом. А может, он для того и заманил к себе Гену, чтобы секрет выведать, обласкал, накурил, разговор такой затеял, вроде ни к чему, а сейчас как пойдет про черточки-нолики, ну так, как бы невзначай... Тут Гена похолодел: на белой майке Гейтса, прямо на том месте, где под тканью и кожей билось в ребрах грудной клетки нездоровое тяжелое сердце самого богатого в мире организма, он явно увидел вышитую белыми же нитками эмблему -- паучок отражавших друг друга русских букв "я" в разомкнутом круге, а под ними -- две пары вертикально сдвоенных нолей с черточками единиц по краям, замаскированных под число 1881. "Неспроста все это -- ох неспроста!" -- подумал он. -- Да ты расслабься, -- заметил наконец его состояние собеседник. -- Чего ты так напрягаешься-то. Я тебя не съем. И он засмеялся. От этого смеха Гена вздрогнул, но действительно расслабился. Гейтс смеялся вполне по-человечески, настроен был дружелюбно, а все эти бредни -- от неадекватного Гениного состояния. "Дурак я, -- подумал Гена, -- мне такая пруха, а я на измене сижу. Надо расслабиться и получать удовольствие". Заметив Генину улыбку, Гейтс заметил: -- Тебе дело предлагают, деньги большие и славу. Если ты еще не въехал. А ты пугаешься. Ну, ничего. Это с непривычки. И, не прекращая раскачиваться, он начал теребить тоненькую золотую цепочку на шее. -- У нас сейчас много таких работает, -- продолжал он, вытаскивая за цепочку небольшой кулончик, похожий на древнюю монету с выдавленными рисунками, -- молодых, никому ранее не известных. А сейчас живут как люди. Хорошие деньги поднимают. Ты чего молчишь? Я все хочу, чтобы ты сумму назвал. Давай не стесняйся, только не зарывайся. Но Гена не мог назвать сумму. Он вообще не мог произнести ни слова, даже если бы очень хотел. Он просто молча разглядывал знакомый рисунок на кулоне. Гейтс поймал его взгляд и улыбнулся: -- Нравится? Это мой талисман. Я верю, что он удачу приносит. -- Откуда? -- выдавил Гена, не сознавая многослойности своего нечаянно двусмысленного вопроса. Гейтс ответил верхний пласт: -- О, это целая история! Когда-то давно, когда я еще был никому не нужным студентом, я обменял ее на серебряный доллар у одного старьевщика... Но мы об этом как-нибудь потом поговорим. Я, знаешь ли, довольно занятой человек, -- хмыкнул Гейтс, -- и раз ты не хочешь сам называть сумму, я ее назову: должность называется руководитель проекта. Триста пятьдесят тысяч в год. Плюс -- пятьсот тысяч подписной бонус. На обустройство. Плюс -- годовой бонус по итогам работы компании. У нас его, должен сказать, далеко не все программисты имеют. Жить можешь где угодно, хотя я не вижу смысла оставаться с такими деньгами в России. У меня есть небольшой домик в Майами, в Майами многие русские живут, которых я к себе взял. Можешь его использовать -- это подарок. И самое главное...-- Гейтс поднял вверх нож, -- мы открыли тебе номерной счет в "Кредит Суисс". На шесть миллионов долларов. Никаких налогов. Чистыми. Неплохо, а? Это за программу. Гена молчал. -- Один ваш какой-то русский купец... -- сказал Гейтс после паузы. -- Как его фамилия? -- спросил он у костюмированного Сониного помощника, который на мгновение задумался. -- Третьяков, -- улыбнулась за него Соня. -- Так вот, этот чувак, когда торговал покупки, сначала называл максимальную сумму, а потом, когда с ним не соглашались, все время ее опускал. Каждое новое предложение было меньше предыдущего. И чем дольше шли торги, тем ниже становилась сумма. Какие у тебя предложения? -- А если не деньгами? -- неожиданно зло сказал Гена. -- Как это? -- удивился Гейтс. -- Мир во всем мире. Победа над СПИДом. Гейтс быстро и недоуменно переглянулся с Соней и ее помощником, который внезапно перестал писать, и даже с лакеем, который замер в неестественной позе, нагнувшись поменять приборы. -- Шутишь, -- облегченно вздохнул Гейтс, и все рассмеялись. Даже лакей позволил себе скромную улыбку. -- Кстати, на борьбу со СПИДом, -- сообщил Гейтс, поигрывая вилкой, -- я в прошлом году перевел им денег. Много. А что касается мира -- то это, ты, конечно, хватил... Тут уже никто не в силах повлиять. -- Он пожал плечами. -- Что поделать?! -- Ну, раз ничего не поделать... -- твердо сказал Гена. -- Тогда... -- Он сглотнул слюну. -- Спасибо за предложение. Я не могу его принять. Гейтс перестал раскачиваться на стуле. Встал. Взял двумя руками свою тарелку. И изо всей силы грохнул ее об стол. В разные стороны разлетелись осколки и какая-то изящная питательная пища. -- Было очень приятно иметь с вами дело, -- еле сдерживая ярость, вежливо сказал Гейтс. -- К сожалению, мне надо идти. Вы мне можете позвонить. Один раз. Чтобы сказать "да". И я подумаю, что я смогу для вас сделать. Наслаждайтесь едой. Он развернулся и быстро зашагал по дорожке к дому, коротко бросив Соне: -- Зайди ко мне. -- Я сейчас вернусь и отвезу вас в гостиницу, -- сказала Соня Гене, -- на своей машине. Через двадцать минут она вернулась с его паспортом и обратными билетами -- Гена как раз допивал кофе, стараясь не обращать внимания на взгляды лакеев и охранников. Ее машиной оказалась открытая темно-красная "БМВ" третьей серии. -- Хорошая машина, -- сказал Гена. Ехали они молча. -- Слушай, -- прервал наконец молчание Гена, -- ну теперь-то можешь рассказать, ради чего вы затеяли всю эту клоунаду с моим приездом. Могущество демонстрировали? Или хотели, чтобы я красивой жизни вкусил? -- Да нет, -- ответила Соня, -- конкурентов боялись. Босс в таких ситуациях не стесняется. Правда, наш русский офис немного перестарался. Он когда увидел счет, чуть с ума не сошел. Мы, конечно, всегда знали, что у вас все очень дорого, -- смущенно улыбнулась Соня, -- но не настолько. -- Все дорого, -- согласился Гена. -- Все, кроме людей. Помолчали. -- Да, и еще, -- сказала Соня, -- это, конечно, неприятный момент. Вы от нашего представителя получили деньги -- их надо вернуть. -- 0'кей, -- спокойно сказал Гена. -- Все, или можно на еду и дорогу оставить? -- В дороге они вам не понадобятся, -- неловко сказала Соня. -- Все оплачено, самолет завтра утром, и вас отвезут. В гостинице вы можете всю еду записывать на номер комнаты. Вы же читали предварительный контракт? -- Нет, не читал. -- Как же вы его подписали, не читая? -- Ручкой, -- усмехнулся Гена, -- С чернилами. -- По контракту, все, что вы получили, удерживается из общей оплаты, -- сказала Соня тихо и грустно. -- Раз вы не подписали большой контракт -- придется все вернуть. -- Хорошо, только доедем до гостиницы -- мне нужно переодеться. -- Я куплю вам сигареты... -- сказала Соня. Гена промолчал. Они въехали на парковку небольшого серо-бежевого кубика "Holiday Inn". Соня помогла Гене донести чемодан до номера и купила в автомате в конце коридора две пачки "Vantage" с угольным фильтром и пачку "Carlton". -- Вот, -- сказала она, протягивая сигареты, -- "Карлтон" -- очень легкие сигареты. В них самое маленькое содержание никотина и смол. Очень помогает бросить курить. Гена ухмыльнулся. -- Деньги, компьютер и телефон я должна забрать сейчас, -- продолжала Соня. -- А остальное завтра отдадите тому, кто вас повезет. -- До скорого, -- улыбнулся Гена. -- Если вдруг понадобится помощь -- вот мои телефоны, -- сказала Соня, -- Я буду рада вам помочь. Простите. -- Не грузись, -- сказал Гена по-русски. -- Take care. -- .Если хотите, -- сказала Соня, -- мы могли бы поужинать после работы. Я бы познакомила вас со своими друзьями. Мне бы не хотелось, чтобы у вас осталось плохое впечатление о нашей стране. Можно, я позвоню? Гена кивнул. И Соня ушла. Гена распечатал "Карлтон" и закурил. Содержание смол и никотина было настолько маленьким, что ему показалось, что он курит воздух. Он отломил фильтр, но это не помогло. -- Кругом одна подстава, -- громко сказал Гена вслух. "Вантаж" оказался нормальным. Гена неторопливо принял душ и переоделся. Денег и шмоток было не жалко. Жалко было, что он оказался без Интернета и не знал, как ему связаться с Дайвой: номеров ее телефонов у Гены не было. "У меня же были дома деньги! -- вдруг вспомнил он. -- Надо было взять. Да этот Костя так меня огорошил". "Пойду, что ли, прогуляюсь, -- тоскливо подумал он, -- хоть посмотрю живьем, что там на улице за Америка..." В этот момент в дверь постучали. -- Да, -- сказал Гена по-русски. Вошла девушка и оказалась Дайвой. Слова, конечно, не бессильны описать гамму чувств, охватившую встречу двух дистанционно влюбленных и их самих. Однако воспоминание о любой любимой мелодраматической киновстрече такого рода даст эффект гораздо быстрее и надежнее, тем надежнее, что возникнет наверняка в мелодическом сопровождении какой-нибудь нежной нужной щемящей музыки, никак не воспроизводимой в книжном тексте и любимой, потому что интимно собственной. Ни тени сомнения, ни облачка разочарования -- это была любовь с первого взгляда, совпавшая с длительной виртуальной прелюдией. Как только руки их коснулись друг друга, тлен земной любви коснулся их душ, и эта совершенная любовь... Ну, и так далее... Они бросили чемодан с вещами рядом с кроватью, и Дайва сказала, что сама позвонит потом в "Майкрософт" сообщить, что отвезет Гену в аэропорт. Что было дальше? Дальше было время, растянувшееся до бесконечности и сжатое до одного мгновения. Они узнавали друг друга, как ребенок узнает мир, -- одновременно по звуку, запаху и цвету; и все внешние проявления процесса этого узнавания не стоят слов. Они все время разговаривали, бродили по каким-то улицам и каменистым побережьям, целовались под лохматыми деревьями джошуа, а на закате руками ели рыбу в ресторанчике на берегу океана и занимались любовью на диком пляже. Они... впрочем, это все бесполезно описывать -- у каждого свое представление о счастье. К тому же это не имеет прямого отношения к сюжету. Из того, что имеет: Дайва рассказала, как ей предлагали работу в ЦРУ, что программа зарегистрирована под именем "Кувшин Джинна", что их сайт с демоверсией программы за два дня посетило около ста человек и что самым большим удивлением был перевод на русский фрагмента Корана, который она, как и полагалось правоверным при любом цитировании, начала: "Бесм Илля ар-Рахман аль-Рахим!", что, как известно, означает: "Во имя Аллаха, Всемилостивого, Всемилосердного!" Хоттабыч, не дожидаясь продолжения, сразу же выдал: "Бог есть Свет, и нет в нем никакой тьмы". Такой весьма вольный и даже спорный перевод заставил ее отказаться от дальнейшего цитирования и задуматься о том, насколько Хоттабыч вообще пригоден для переводов. Еще она рассказала, что по некоторым причинам, о которых расскажет потом, она собирается попробовать жить в Праге, где у нее много друзей-американцев, которые не могут найти себе свободного места в свободной Америке. Она улетает уже послезавтра и будет теперь очень близко от России и Гены. И что, если, конечно, Гена захочет, он тоже может приехать к ней, для него даже есть работа в фирме по программированию -- там не очень большие деньги, около миллиона крон в год, это меньше тридцати тысяч долларов, но в Чехии на них можно нормально жить, к тому же можно продавать их программу. Не говоря уже о .том, что у нее есть кое-какие семейные сбережения. Гена не колебался: -- Насчет Чехии хоть завтра. Можно даже прямо отсюда. А программу -- давай просто подарим. Всем' Дайва улыбнулась в ответ, но промолчала. Гена пытался аккуратно выяснить, что Дайва знает про джинна из кувшина. Она ответила, что это классная придумка для сайта. Когда на следующий день они ехали в аэропорт, Гена вспомнил, что неплохо было бы, чтобы его кто-нибудь встретил. -- Можно один короткий звонок домой? -- спросил он Дайву, показывая на прилепленный к торпеде телефон. Она кивнула, что сколько угодно. Гена взял трубку. -- Покажи, как набирать. Дайва попросила Гену подождать, пока она поменяет ряд. Потому что она сейчас очень занята рулем, а сразу перестроиться не может. Некоторые американские водители, чтобы превышать скорость на автострадах, собираются в колонну -- штрафуют первого, и поэтому первый все время меняется. Это, конечно, лотерея, но лучше иметь шанс, что не попадешься, чем гарантии, что попадешься. Сейчас их очередь быть первыми, но осталось две минуты, и потом они смогут поменять ряд. Через две минуты автомобиль сзади них моргнул фарами, Дайва приняла вправо и показала Гене, как пользоваться телефоном. Родители были на даче. Гена полистал записную книжку, и единственным кандидатом оказался писатель. -- Аппарат абонента выключен, -- ответила вместо писателя какая-то тетка, -- или находится вне зоны действия сети. Гена набрал домашний номер его телефона. К нему он подошел сам. -- Привет, -- сказал Гена. -- Извини, что беспокою, тут вот какое дело. Я, короче, тут случайно в Америке оказался. И завтра прилетаю. Ты не мог бы меня встретить? -- Как это ты случайно оказался в Америке? -- удивился писатель. -- У тебя же загранпаспорта нет! -- Откуда ты... в общем, не важно. Теперь уже есть. Я потом все расскажу. Мне неудобно долго. Встретишь? Запиши рейс. -- Встретить-то я тебя встречу... Только машины у меня уже нет. Если только попросить у кого-нибудь. А что, у тебя вещей много? -- Да нет, вещей немного. Вообще нет. А что с машиной? -- Продал...-- грустно сказал писатель. -- Продал? Почему? -- Жить-то надо на что-то... -- совсем грустно сказал писатель. -- Ну, ничего, -- попытался утешить Гена. -- Сейчас сдашь книжку, купишь новую. -- Дурак ты, что ли? -- обозлился писатель. -- Да на эти деньги не то что купить -- содержать машину невозможно. -- Это же коммерческая книжка?! -- Коммерческая, -- пояснил писатель, -- это чтоб ее издали. А жить на нее -- с голоду подохнешь. Я же не поп-звезда. Совсем другой культурный пласт. -- Ладно, -- сказал Гена, -- не переживай, все будет хорошо. -- Хорошо. Пока. -- Чего -- пока? -- Пока -- значит до свидания. До свидания? -- До свидания, -- подтвердил Гена. -- Ты сам-то деньги из Америки везешь? -- спросил писатель, вместо того чтобы повесить трубку. -- Какие деньги? -- поразился Гена. -- Откуда ты... Слушай! Мне с тобой надо поговорить! -- Приедешь -- поговорим, -- сказал писатель. -- Мне с тобой тоже надо поговорить! Может, хватит наконец уклоняться? Дают бабки -- надо брать! Достал уже своим бескорыстием! Весь конец книжки мне испортишь! Я, может, на тебя только и рассчитываю. А ты дурака валяешь. Тоже мне -- Иван-царевич... А лягушку береги, дурак! И повесил трубку. Дайва спросила, все ли нормально. -- Нормально. Он меня не встретит. Да ладно. Доберусь как нибудь, -- ответил Гена. Дайва предложила снять для Гены деньги в банкомате, как только они приедут в аэропорт. Гена отрицательно замотал головой: -- Не надо. Ты и так уже на меня столько истратила. Дальше мне деньги не понадобятся -- меня же в самолете будут кормить-поить. А дома у меня есть. Нажил немного на Хоттабыче. В ответ Дайва с притворным возмущением сообщила Гене, что он находится на территории Соединенных Штатов и его поведение может быть расценено как нарушение ее прав. И улыбнулась. Гена помотрел на нее с опаской: -- Шутишь? Дайва кивнула. И спросила Гену, когда он приедет в Прагу. -- Как вернусь -- возьму билет на следующий день. Дайва удивилась. И обрадовалась, но спросила, как он сумеет закончить все свои дела и собраться. Гена усмехнулся: -- Чего.там собираться -- только подпоясаться. Заметив по лицу Дайвы, что она его не поняла, он объяснил: -- Пословица есть такая. Я не смогу перевести. Я даже прощаться ни с кем особо не буду. Все равно все на чатах висим. Встречаемся только, чтобы побухать и лицо не забыть. И он грустно замолчал -- расставаться с Дайвой ему не хотелось, даже на два дня. Эта легкая грусть переросла в тоску после того, как он прошел паспортный контроль и обернулся, чтобы помахать на прощание Дайве рукой. В ее глазах он заметил слезы. "Чего реветь-то, -- подумал он, -- все равно через пару дней увидимся. Самолеты падают редко. Такие они сентиментальные". И он вытер подозрительно зачесавшийся мокрый глаз. На некоторое время от грусти его отвлекли службы безопасности аэропорта, с большим вниманием отнесшиеся к русскому пассажиру, путешествующему без багажа. В самолете нельзя было курить, даже в его первом классе, однако бесплатный алкоголь помог существенно сократить время в пути. Правда, под конец путешествия стюардессы почему-то улыбались Гене из последние сил и неискренне. Нью-Йорк застал его совершенно ослабшим. К счастью, из Ла-Гуардии в JFK для Гены был предусмотрен специальный мини-бас. До самолета в Москву оставалось почти десять часов, но Гена наотрез отказался от возможности пошаркать по асфальту Нового Вавилона и осмотреть подножия его небоскребов и статую Свободы, а все это время маялся в бизнес-ложе "Дельты", питаясь бесплатными пирожными и "Мартелем" и чередуя надоедливый сон с бесконечным американским телевидением. Единственная сомнительная польза, которая осталась от этих часов, -- это вывод, что MTV-Россия -- намного круче. С чем конечно же никогда бы не согласились американцы -- менталитет другой. Бесполезная маета продлилась еще семью часами в кожаном кресле самолета, после чего Гена, совершенно уже одуревший от бесполезной траты времени, сразу попал в закат завтрашнего дня в Шереметьеве-2. Его потрясла серость Москвы, толстую вездесущую пыль которой он почему-то раньше не замечал, и кричащая рукотворная дисгармония всего окружавшего пространства. Добравшись до дома, он сразу завалился спать, несмотря на всю нелепость такого поступка. Краткое содержание девятнадцатой главы На встрече Билл Гейтс предлагает Гене за сайт Хоттабыча шесть миллионов долларов, дом в Майами и высокооплачиваемую работу. Гена отказывается и сразу же лишается всех ранее выданных даров. Гейтс не уговаривает Гену, давая ему возможность самому потом вернуться к вопросу и намереваясь потусторонне давить на Гену. Гордыня, не позволившая Гейтсу решить вопрос на месте, вкупе с его уверенностью, что Гена придет к нему сам, рано или поздно, сыграли с Гейтсом злую шутку. Автору доподлинно известны все дальнейшие события этой истории, но они не могут быть изложены в этом издании, поскольку речь идет о реальных живых людях, некоторых к тому же весьма известных и будущих известными в будущем. Однако автор все же намерен изредка доносить до читателя ход истории, включая окончательную развязку всей этой истории через четыреста двадцать восемь лет, когда она будет действительно завершена. Лишенный даров Гена встречается с Дайвой, которая собирается жить в Чехии, где соотношение уровня жизни и подконтрольности личности кажется ей самым лучшим, -- в своей стране она оставаться более не желает. Гена готов следовать за ней хоть па край света. Но сначала он ненадолго возвращается на Родину. Глава двадцатая в которой герой переживает прощание с родиной в ее крепких объятьях Утро, в которое Гена с трудом разлепил глаза, принесло ему почтовое отправление. В конверте без марки он обнаружил приглашение на беседу на фирменной серенькой блеклой открытке приглашавшей организации -- на четверг. Четверг был завтра, и Гена, привыкший на старой квартире родителей, где он до сих пор был прописан, спускать в унитаз военкоматовские повестки, решил приглашение отклонить, хотя пригласитель был явно поглавнее военкомата. И прислал свое приглашение на правильный адрес. Однако последовавший сразу вслед за письменным приглашением телефонный звонок заставил Гену факт получения приглашения подтвердить и приглашение принять, хоть он и пытался его отодвинуть, нелепо мыча вымученные причины. В ответ обещали его долго не задержать и на предложенных сроках посещения Геной учереждения настояли. По дороге в учереждение Гена выкупил билет на самолет, заказанный вчера по телефону, купил в обменном пункте справку на вывоз оставшейся валюты и в назначенное время подошел к нужному зданию, фасадом выходившему на Большую Лубянку. Нет, не к хорошо известному голубому особняку на улице Дзержинского, а ближе к тому месту, где раньше было маячил памятником сам Дзержинский, -- прямо у светофора, рядом с сороковым гастрономом, который "Седьмой Континент". У Гены был на бумажке номер дома, а на самом доме номера не было. Собственно, и дома как такого не было -- была узкая фасадная стена с входными дверями, без окон. Гена вычислил ее методом исключения, побродив некоторое время туда-сюда. Впрочем, основательно ошибиться он бы не смог, даже если бы очень захотел -- организации, в которую его пригласили, сплошняком принадлежали почти ли не все здания на несколько кварталов в округе. -- Геннадий Витальевич? -- неожиданно спросили его. -- Да, -- ответил Гена, разглядывая выросшего как из-под земли неопределенного возраста человека в неопределенном костюме с единственным ярким пятном внешности -- в лацкане пиджака неопределенного человека сиял значок: белые буквы на ультрафиолетовом с инфракрасным фоне: "Если хочешь похудеть -- спроси меня, как?!" -- Николай Алексеевич, -- утвердительно кивнул человек. -- Пойдемте. Гена покорно последовал за хорошо знающим, как ему похудеть, человеком в неприметные затемненные стеклянные двери, которые отделяли внутренность здания от наружности улицы, как брошенная тень отделяет свет и несвет, а зло смерти -- жизнь и нежить: паркет здания начинался сразу за асфальтом тротуара, без всяких предисловий, переходов и полутонов в виде подъезда, крыльца или хотя бы ничтожной ступени. "Интересно, а как же они зимой-то?"-- подумал Гена. Николай Алексеевич предъявил стоявшему за дверями милиционеру служебное удостоверение, а потом протянул какую-то бумажку. -- Пропуск. -- Он кивнул на Гену и попросил его предъявить милиционеру паспорт. Внутренность здания, имевшего такой скромный и неприметный наружный вход и фасад, очень удивила Гену -- ввысь на неизмеримое количество метров уходил потолок, где-то там наверху увешанный гирляндами хрустальных люстр; во все стороны, пока хватало глаз, простирался мраморный зал с темно-красными, как спекшаяся кровь, гранитными колоннами, украшенными псевдозолотыми лавровыми венками и советской символикой, со стен нависали громоздкие картины соответствующих сюжетов, а высоченные светлого дерева резные двери закрывали какие-то другие невероятные залы. Несоответствие внутреннего и наружного напомнило Гене недолгий дворец его собственной квартиры и даже на мгновение навело на крамольную мысль, что если не нынешним хозяевам, то уж создателям этого здания точно были подконтрольны заграницы трех измерений. -- Это наш старый клуб, -- сказал Николай Алексеевич. -- Простите за некоторую экстравагантность, просто здесь прохладно и тихо. И не помешает никто. Времена сейчас сами знаете какие -- трудно с помещениями. На Кузнецком у нас приемную взорвали, идиоты. Да еще кондиционер сломался в моем кабинете. Там солнечная сторона -- находиться совершенно невозможно, такая жара. Никогда такого в Москве не было. Как вы считаете, это долго продлится? -- Не знаю, -- осторожно сказал Гена. "Так просто, о погоде пригласили поговорить", -- ухмыльнулся он про себя. Они зашли в огромный полутемный зал, на сцене которого белел киноэкран. Их голоса тонули в мягкой обивке кресел. -- Садитесь, -- предложил Николай Алексеевич таким тоном, как будто это был его кабинет. Они сели на соседние ряды так, что Николай Алексеевич оказался в небрежной позе обернувшегося через поджатую ногу и облокотившегося на спинку режиссера, а Гена -- скромного, сидящего "смирно" зрителя. Николай Алексеевич положил на подогнутую ногу какую-то бумажку из кармана и перешел к делу: -- Расскажите о себе. -- Что рассказать-то? -- Ну, все -- с самого начала. Видите, я никакого протокола не веду, встреча у нас, можно сказать, неформальная, так что начинайте с начала -- родился, учился, жил, работал и так далее. -- И он незаметно для Гены нажал в кармане пиджака кнопку записи на диктофоне. Через прореху кармана шнур выносного микрофона диктофона вел в петличку лацкана пиджака, где сам микрофон был прикреплен прямо к защелке жестяного "гербалайфовского" значка, который кроме маскировки микрофона служил ему еще и усиливающей мембраной. -- Ну. -- Гена начал коротко рассказывать, не перебиваемый собеседником даже для мелких уточняющих вопросов. Он просто внимательно смотрел на Гену, вот и все. Когда Гена дошел до настоящего времени, чтобы объявить свою незанятую беззаботную безработность, Николая Алексеевича, видимо, озарила какая-то мысль, и он достал из внутреннего пиджачного кармана телефонную трубку, настолько громоздкую, что непонятно было -- то ли это старинный сотовый телефон, то ли бесшнурный городской. -- А девушка у вас есть? -- спросил он, набирая номер на телефоне. "Тебе-то что..." -- подумал Гена, а вслух сказал: -- Ну, как бы так, чтобы совсем постоянно -- нет. -- Минутку. -- Очевидно на том конце провода приняли звонок. -- Дима, здраствуй, это Николай Алексеевич. Нет, я просто хотел тебя спросить, помнишь наш разговор об этом мальчике? О каком мальчике... о хакере, с Кутузовского. Да. Почему бесполезно о нем говорить? На ПМЖ? Куда? Ну, хотя бы в какую страну? А кто знает? Ладно, а как, ты говоришь, его звали? Как это -- не знаешь? А Руслан? Через Александра? Ну, хорошо, я позвоню Александру. Что значит -- его нет, он что, тоже уехал? Что значит -- что-то вроде? Как это -- добыковался? Я не понимаю... -- Он бросил взгляд на Гену и уже, вероятно, пожалел, что демонстративный разговор состоялся при нем, потому что стал его, разговор, заминать. -- Ну, кличка была у него, у этого мальчика? Все Александр... А что, ты говоришь, с Александром-то? Ладно, все равно ничего не понимаю. А к вам я завтра по любому собирался -- заеду. Сейчас говорить не могу, до завтра. -- И он нажал отбой. -- А кто такая...-- Николай Алексеевич покосился на бумажку, которая была не видна Гене с его стороны кресла, -- Дайва Стиллман? Гена пожал плечами: -- Что значит -- кто такая? -- Где работает, кем вам приходится и все такое, -- туманно пояснил следователь. -- Ну, мы знакомы по Интернету, -- уклончиво ответил Гена. -- Одну программу вместе делали... Но я вообще-то очень мало ее знаю. -- Какую программу? -- Переводчик с языка на язык. -- Где она работает? -- В каком-то правительственном институте... -- В каком именно? -- Я не знаю. -- Этот, как ты говоришь, правительственный институт, -- небрежно бросил Николай Алексеевич, -- одно из крупнейших подразделений Пентагона. А что вам известно о ее участии в операции ЦРУ по компьютерным проникновениям в счета Слободана Милошевича в банках Греции, Кипра и Российской Федерации? -- спросил он жестко, с интонациями газеты "Правда". Гена на мгновение испытал весьма неприятное чувство, но потом успокоился, вспомнив, где находится, и с равнодушной искренностью ответил: -- Ничего. -- Вы обменивались когда-либо с ней технологиями неавторизованного проникновения в компьютерную сеть? Может быть, до начала войны в Югославии? Гена молчал. -- Имейте в виду, Геннадий Витальевич, мы знаем гораздо больше, чем вы даже можете себе предположить. По нашей информации, ЦРУ осуществляло незаконную деятельность на территории других государств. В том числе на территории нашей Родины. -- Слово "родина" он произнес с таким надрывом, что, вопреки правилам правописания, уместнее было бы поставить в его начале четыре заглавные буквы: РРРРодина. -- Поэтому, если вам что-то об этом известно, в ваших интересах рассказать нам об этом деле как можно больше. Возможно, вы могли бы помочь предотвратить некоторые из преступных замыслов организаторов противоправных действий. -- Мне ничего не известно ни о каких противоправных действиях. -- Зато нам известно. -- Следователь помолчал. -- Молодой человек, вы талантливый программист. Как я слышал, большая умница. Зачем на такой ерунде себе жизнь портить? И за что вы так ненавидите государство, которое вскормило вас и воспитало, дало вам образование, дало, в конце концов, вам возможность стать тем, кто вы есть? Зачем вам пособничать американцам, убивающим безвинных граждан на территории братской страны? Никто не собирается на вас давить или как-то наказывать, если, конечно, вы сами не захотите. Нам, к сожалению, не хватает сил и, я прямо скажу, образования для освоения всех этих новых технологий. Хотя у нас работают очень способные и умные люди, не сомневайтесь. Вы могли бы помочь этим безвинным жертвам. Гена с удивлением посмотрел на следователя. -- Я имею в виду, в Югославии. Я понимаю, что в сложившихся обстоятельствах вам, может быть, трудно найти применение своим выдающимся способностям. Почему бы вам не оказать нам помощь? Я не требую от вас никакой информации об этой Стиллман. Я вам верю -- возможно, вы действительно о ней ничего не знаете. Так знайте -- она работает на ЦРУ. И будьте, пожалуйста, бдительны. И осторожны. Расскажите, что знаете. Почему вы отказались работать у Билла Гейтса? -- неожиданно спросил он без всяких переходов. Гена вздрогнул. -- По идеологическим соображениям, -- мягко сказал он первое, что ему пришло в голову. "Главное, не запинаться и быстро отвечать на вопросы, -- думал он, -- тогда они поймут, что я говорю правду, и отстанут". А еще он подумал, знают ли они что-нибудь про Хоттабыча, раз такие ушлые. Николай Алексеевич кротко улыбнулся: -- Правда? Я же говорю -- наш человек. Я мог бы похлопотать о хорошей работе для вас. С учетом вашей идеологической зрелости. Подумайте. -- Подумаю, -- сказал Гена. -- Приходите ко мне в понедельник, -- неожиданно предложил Николай Алексеевич. -- В одиннадцать часов. Я постараюсь познакомить вас с начальником нашего отдела по вашему профилю. Посмотрите, как чего. А если вспомните что-нибудь интересное или просто решите нам рассказать, вот вам мой телефон -- позвоните. И знаете, если бы вы могли сформулировать эти ваши идеологические убеждения, по которым вы не хотите работать на американцев, я был бы вам очень признателен. В письменном виде. К понедельнику. Договорились? Такой простой вопрос поставил Гену в тупик. У него в кармане лежали билеты на самолет на завтра в Прагу. Никаких пояснений он давать не собирался, никаких повторных встреч и визитов не планировал и вообще надеялся как можно быстрее слинять. Ответить "да" означало почти подписку о невыезде, ответить "нет" означало наверняка подписку о невыезде. Поэтому вместо ответа он спросил: -- Скажите, а я в качестве свидетеля прохожу по этому делу? Или как? -- Или как, -- ответил Николай Алексеевич. -- Пока "или как". Все зависит от вашей искренней заинтересованности нам помочь. Никакого дела на самом деле нет. Мы просто собираем информацию. У нас есть подозрение, что вы попали в беду, и мы хотим вас защитить. Ведь для этого, собственно, мы и предназначены. Вы молодой еще человек, и наша задача -- помочь вам найти свое место в жизни. Помочь вам разобраться в себе. Подумайте над моим предложением. У вас блестящая перспектива. Я вас провожу. У стеклянных дверей они расстались без рукопожатия. Гена сделал шаг с паркета на асфальт тротуара и, наверное, долго бы чувствовал на спине взгляд неприметного Николая Алексеевича, провожавший его сквозь толпу, если бы в кармане последнего не зазвонил непонятный телефон и не отвлек его от Гены. Разговора Гена, разумеется, уже не слышал. -- Надо было его документально оформить -- он сейчас пустится в бега! -- отчитывал Николая Алексеевича невидимый собеседник. -- Никуда он не пустится, не волнуйся. Не посмеет. Да и куда ему бежать-то? Рано еще на него давить. Для нас важнее, чтобы он у нас работал, -- ты сводку на него читал? Бесценный кадр. -- Ладно, под твою ответственность. Ты в кассу не хочешь зайти -- там сегодня зарплату выдают за первый квартал. -- Не знаю -- дел много. Боюсь, не успею. -- Ты это брось с