Василина Орлова. Голос тонкой тишины

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Василина Орлова
     Email: vassilina(a)stroimvmeste.ru
     Date: 07 Jun 2001
     Изд.: "Дружба народов"
---------------------------------------------------------------


        Не к добру

     Что-то  случилось -  толкнуло  предчувствие,  и  я  вышла  из  подъезда
торопливым  шагом. Подняла  стоймя воротник серого драпового  пальто. В арку
метнулся черный кот, ощетинившийся от постоянного недоедания  и недовольства
жизнью. И всплыла чужая, застарелая, времен всех прапрабабушек, мысль: не  к
добру.
     Кот ждал на тротуаре. Из-за угла величаво выплывал белый  "мерседес"...
Однажды мой великовозрастный брат,  всего на год младше, озирая сияющие бока
стоявшего у нас  во  дворе точно такого  же  мерса, восторженно  проговорил:
"Луноход..."  "Луноход" приближался,  и  его  фары наполняли зеленью  зрачки
кота.
     Иногда за обязательства, не  выполненные  в один день, приходится нести
ответственность всю  жизнь.  Живешь  и не  понимаешь,  что же  ты  такого не
сделал, что сделать стоило, и в чем виноват. Но тогда я этого еще не знала.
     Разве слепой  виноват, если  чего-то не  увидел? Да еще не увидел того,
чего не существовало?
     Помню  только,  что во  мне  проснулось языческое  стремление задобрить
всемилостивых  богов.  Если  я  накормлю этого  голодного любимца  фараонов,
может, обойдется?
     - Хочешь хлеба и вина? - усмехнувшись, предложила я коту.
     Опустила руку в карман, но там было пусто.
     - Не-а, - выручил меня кот.
     И тут я  увидела.  В  нише стоял человек.  На единственной ноге, вместо
второй  -  костыль.  Он скосил  на  меня испуганный взгляд,  и  я  почему-то
почувствовала себя виноватой.
     - Извините...
     - Сигарету дай, - протянул в ответ одноногий.
     - Нету. - И я побежала.
     Я бежала. Большая часть этих людей так  и  умирает, не просыпаясь. Речь
замедленна,  реакции заторможены, представления бедны,  потребности,  как  у
простейших, эмоции в зачаточном состоянии, а  картина мира разлетается,  как
картонная мозаика.
     Говорят, боги даруют жизнь тем, кого любят.  И говорят, забирают к себе
скорее тех, кого любят. Со вторым понятно, а вот с первым... Хороша  награда
- падение души  в материю. Впрочем, если один из сыновей становится убийцей,
мать ведь не перестает любить его. Он для нее - не хуже остальных детей и не
хуже, чем был. Он больнее. Возможно, и они, боги, любят нас, людей,  так же.
Проявления любви как-то слишком уж загадочны.
     Я ринулась через улицу. Раздался визг тормозов. "Луноход" не долетел до
остолбеневшей протоплазмы всего пару локтей.
     Неторопливо опустилось темное  стекло,  неторопливо  выплыло  широкое и
лоснящееся, как блин,  лицо  со  сладкой улыбкой. Бывают  такие  улыбки, что
лучше бы смотреть в искаженное ненавистью лицо.
     - Куда поспешаем, девушка? -  благожелательно спросил обладатель мерса.
- На тот свет? Подвезти?..
     - Вы чуть не сбили меня... - с опозданием констатировала я. - Зачем так
лететь?
     Улыбка стала еще шире. Может, это  у него нормальное выражение  лица? Я
присмотрелась.  На этот  раз  в круглом лице ничего  клинического. Разве что
прически  нет,  если   не  считать  бритоголовость  прической.  На   шее   -
классическая цепочка.
     - Вы мой идеал! - объявил он.
     Я и  не  знала,  что  парням  с  золотыми  цепями  подобные  слова тоже
известны. Он смотрел так, будто я уже не раз и не два раздевалась перед ним.
"Архетипически", - громко пояснила я сама себе.
     - Вот, и чихаешь, слышь...
     Махнув рукой, пошла по тротуару. А мерс тихо ехал рядом.
     - Оставь меня в покое! - заорала я и свернула в переулок.
     С ужасом  чувствовала, что  автомобиль двинулся за мной.  Здесь не было
фонарей.  И освещенных окон. В переулке вообще не было ни души. Я бежала под
какими-то  балконами,  между  сваленными  ящиками,  кучами  битого  кирпича.
Автомобиль не отставал. Не обгонял. Он просто следовал за мной.
     Я выскочила на освещенную  улицу раньше, чем  умерла. Отругав  себя  за
панику, нырнула в какое-то кафе.
     - Есть здесь второй выход? - спросила официантку.
     Она  шарахнулась от  меня.  Елки-палки, хватит  с  меня  этого дешевого
детектива.  Уселась  за столик,  взяла  себя в руки. Уставилась на стену: ее
украшала вариация на тему "Тайной вечери", выполненная  каким-то самородком.
Только  вместо  Христа в центре композиции  обреталась почему-то Мона  Лиза,
апостолы  же  представали во вполне  современном обличье. Скрипнула дверь, и
вошел обладатель мерса.
     -  Чего удираешь? Я  тебе хотел моральный  ущерб  возместить,  - сбивая
пылинку с кожаной куртки, проговорил он.
     - Как тебя зовут? - спросила я почему-то.
     - Василий,  - лицо "космонавигатора" расплылось в  улыбке. На  этот раз
совсем в другой улыбке. Могу поклясться, искренняя доброта светила в ней.
     Василий. Большой и грузный кот. Господи, так это же и есть кот Василий!
И цепь златая тут же...
     - Ну, если ты Василий, то где дуб?..
     - Ты знаешь Дуба? - сломал он брови.
     - С детства, - подтвердила я. - Когда сказки на ночь мама читала...
     - А мы года три тусуемся. Чего же он нас не знакомил?
     - Ну, как... Дуб должен хранить тайны.
     - А че? Секреты какие-то?
     -  Есть  и  секреты.  Если напряжешься, все вспомнишь. Лукоморье.  Дуб.
Русалка... Русалка - это я. Ну? Еще чешую сыпала с дерева. На ветвях сидела.
Помнишь?
     Лицо Василия страдальчески напряглось.
     - Вроде да,  - наконец сказал он.  - Русалка, значит?.. Это  я название
ресторана забыл. Теперь вспоминаю, ясный перец, - "Лукоморье"! Черт! Сколько
же мы тогда бухла выжрали?

     "Кот" что-то мычал в сотовый, а я размышляла. Над меню, которое он  мне
сунул в  руки. Точно -  над,  но не о.  Лезли  все те же мысли.  Бесконечная
конкретность - это все большее и большее дробление мира, тогда как двигаться
надо скорее  к целостности. Мы все  удаляемся от изначального света детства,
сказок,   от  древних  цивилизаций.  Это  тогда   человеческая  жизнь  текла
естественным  ходом,  а  сегодня  -  рвань никак  не  связанных  между собой
событий. Или людей... Господи, становлюсь древней...
     - Ну, чего, выбрала? - наконец оторвался от трубки мой спутник.
     - Не  голодная,  спасибо, - ответила я.  -  Разве  что капучино.  Ну, и
мороженое...
     Команда на  сцене этого  безвестного  кафе-клуба  уже  поснимала с  шей
гитары  и  заканчивала путаться в  шнурах.  Клуб  только  что  отбушевал.  И
готовился бушевать дальше.
     Какие-то крашеные,  как яйца на Пасху,  ребята  вспрыгнули на невысокую
сцену.  Боязливо оборачиваясь через плечо,  старались поймать взгляды друзей
из  "группы  поддержки". Микрофон был еще отключен, когда  накачанные  пивом
молодцы заорали:
     - Браво!..
     Я  тоже когда-то  пела. В  таких  клубах.  Сколотила  даже  группу, она
развалилась. Все разваливается...
     Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону,
от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И - ринулась в омут
головой:
     - Вау! - взвизгнула она, а потом объявила:  - Меня зовут Хламидомонада,
я буду для вас петь.
     Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась...

     <i>Мы собрались здесь,
     Чтобы выпить и съесть
     Все, что есть!..</I>

     Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава  богу. Я
продолжала витийствовать.  Про  себя.  В такие  минуты  в меня вселяется дух
сразу всех светочей философской мысли.
     - Ну, чего приуныла? - не унимался мой мороженодатель.
     - Кто-кто? - переспросил  он. - Ах,  мороженодатель...  Москвичи как-то
стремно выражаются.
     Я попробовала  представить,  откуда он. В студенчестве это почти всегда
получалось.  Надо  только  поймать  сразу  все,  что  идет  от  человека.  Я
сосредоточилась.  И  вдруг увидела моего  спутника  в  средневековой  темной
хламиде  - не  то  палач, не  то  монах.  За ним маячила  какая-то  хоругвь,
кажется, с готическим крестом. Да, это крест... Нерусский кот, это точно.
     - Я, детка, помощник немецкого профессора. Его ассистент и водитель...
     - Я тебе не детка! - отрезала я.
     Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из
     стакана,  -  почему-то именно  он оказался под рукой  вместо вазочки  с
мороженым.
     - Да полно, полно, я пошутил. А  это чего у  тебя? Четки? - Он  углядел
мои четки -  можжевеловые,  сорок бусин, православный  крест - и потянулся к
ним.
     - Попрошу  сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, - я отвела
его руку.
     - А ты христианка? - осторожно спросил он. - Потрясающе!
     Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я - привидение.
Пришлось говорить ему то, что до этого лишь раз сказала сама себе:
     -  Христианин на  свете  был только один, Иисус Галилеянин. Остальное -
языческое переосмысление.
     Последующее я раньше не говорила даже себе.
     - У  меня  на  люстре года три красовалась надпись: "Я - это я". Каждое
утро, просыпаясь,  приходилось находить  свои  границы.  Чтобы не слиться  с
фоном.
     - Почему бы и не слиться? - хмыкнул он.
     Хмык  этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье
на свою голову.
     Поэтому рубанула высокомерно и многозначительно:
     - На то есть причины.
     Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И,
бьюсь об заклад, стакан опустел, не  наклонясь.  Видать,  какие-то причины и
правда могли быть.
     - Изображают Христа бог весть кем, - пожала я плечами. - А он наверняка
и  в  носу, сам с  собою оставаясь,  ковырял. И посмеивался над учениками  в
бороду. Они были умственно неразвитыми, его ученики. И вообще... Он тоже был
того... Устроил свару на всю Евразию.
     - Четки у тебя откуда? - осторожно поинтересовался он.
     - Нашла.
     - И подобрала? А как же насчет энергетики?
     - Уметь надо считывать, - снисходительно улыбнулась я.
     - Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?
     - Я не ясновидящая.
     - А какая?
     - Ну  ладно, - я  согласилась.  Приняла загадочный вид и  всеми  силами
постаралась дать понять, что сосредоточиваюсь.
     - Ты - человек слова, - заявила я через минуту, ничем не рискуя.
     - В точку! - охнул и выпучил глаза этот дебил.
     За  соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал
как-то металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются
роботы. Я  вздрогнула  - на секунду показалось,  что  потешаются  над  моими
словами.  Но  это было невозможно, в таком гаме даже Василий,  подавшись  ко
мне, их слышал с трудом.
     - Понимаешь, - продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота
"видишь ли". - Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше,
чем  видишь.  Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда
говорит правду.
     - Да ну? - Хорошо разыгранное сомнение звучало в его голосе.
     - Да, - дула я  свое.  - И давай  начистоту. Мы не можем  обмануть друг
друга. Это  нереально. Хоть на четверть секунды, но обманщик задерживается с
ответом.  Дрогнул голос,  дернулась рука, взгляд  уехал куда-то в  сторону -
такие вещи проконтролировать невозможно...
     - Меня тут кореш кинул на штуку. В глаза смотрел, падла.
     - Это ты себя кинул. Внутренне ты сразу понял, что он затевает.
     Физиономия его теперь казалась мне в общем-то симпатичной.
     - А в прошлой жизни ты был котом, - не удержалась, добавила я.
     - Котом? - хохотнул с грустью он. - В какой прошлой жизни?
     - В недавней. Еще сегодняшней.
     Рядом грянул все тот же смех. Василия он, по всей  видимости, беспокоил
не больше, чем остальных. А я опять вздрогнула.  В  смехе  не было ни грамма
веселья. Другое было. Нервы  ни к черту. Неприятное предчувствие усиливалось
с каждой минутой.
     И  снова у меня  перед  глазами  все немного  сдвинулось,  как небрежно
присобаченная аппликация. Вот-вот  весь этот антураж спадет,  и обнаружится,
что он был наклеен на ничто.
     Еще раз крепко глотнула из стакана, что оказался в руке.
     Взобравшись на сцену, некто в твидовом пиджаке, прервав музыку  (музыка
распалась на не  связанные между собой  отдельные звуки), поклонился и начал
свое выступление словами:
     - Разрешите отклонироваться!..
     Тотчас второй, как  две капли воды похожий  на первого, появился у того
за  спиной.  Столкнув артиста  со  сцены, он провозгласил  громко  и  вполне
серьезно, может, даже слишком:
     - Господа и товарищи! Все мы глубоко скорбим о гибели нашего друга и
     вожака - Антона. Он выступал здесь в первом  отделении. И вот, выйдя из
клуба...
     Люди в зале притихли.  У  меня в  голове  отчетливо  заиграло  "Болеро"
Равеля. Цикличность этой мелодии наводит на странные мысли...
     Упавший со сцены первый артист подхватил фразу:
     - Выйдя  из  клуба, он нас  покинул.  И лишь знание того, что  он  жив,
причиняет нам радость.
     Зрители оживились, они поняли,  что это просто номер программы.  Только
на лицах музыкантов проступало недоумение.
     -  Он   ненавидел  полосатые  носки,  -  истерически  закричал  первый,
оттолкнув соперника.
     -  И  носил только их,  будучи пленен  полосами, - заорал второй, кивая
головой так энергично, будто хотел стряхнуть ее с шеи.
     Люди почему-то смеялись и аплодировали.
     - А  как  сиял его  череп в  солнечную погоду!  - прошипел артист. - За
километр!
     - Когда ветер развевал его пышные рыжие вихры, - добавил второй.
     -  Редкостного иссиня-черного  цвета, - по ходу фразы голос  возрастал,
как у футбольного комментатора в "опасный момент".
     - А помните, как он всегда стеснялся  резкого слова?! - истошно завопил
диалектик.
     - И прямо говорил собеседнику в лицо: "Редкостная свинья!" - не  утихал
его  дубликат. -  Кто  таков? - вдруг  крикнул  он,  приметив в толпе чей-то
остановившийся взгляд. - Что у тебя?
     Собравшиеся расступились. В луче  прожектора стоял бледный субъект. Его
лицо было залито кровью.
     - Ни кола,  ни двора! - ни с того ни с сего истерично крикнула девчушка
с косичками.
     - Поприветствуем, господа, Николу  Нидвору, - хрипло заорал выступающий
и  хищно кинулся в зал.  - Он  вернулся! Это тот, о ком сегодня было сказано
столько пламенных слов...
     - Что даже камни рыдают от нашего молчания, - подтвердил второй.
     - Ибо у них выросли уши! - заверещала девочка с косичками и захлопала в
ладоши.
     - Мы награждаем Николу Нидвору за то, что он с присущей  ему храбростью
не участвовал ни в чем, что могло бы потребовать его участия...
     - И этим проявил ту инициативу. ..
     - Ту еще инициативу! - задорно выкликнула девочка.
     - Орден!
     - Отныне я навсегда  принадлежу ему,  - завопила  девчонка-пепсиколка и
прыгнула Николе на шею. - Я - Анна второй степени!..
     - С тем мы отправляем его далеко и надолго...
     - В ссылку...
     - За что?! - возмутился Никола.
     - Не благодари. Не за что... - отрубил председатель.
     Со сцены повалили  белые  клубы дыма.  Вместо того  чтобы стелиться  по
полу, дым  подбирался к Николе с девочкой  на руках и облеплял их.  Раздался
крик. В  нем было  столько  ужаса  и  боли, что  волосы моей  меховой шапки,
лежащей на свободном стуле, встали дыбом.
     Оратор достал из верхнего кармашка пиджака  лупу и посмотрел сквозь нее
на дым. Тот немедленно стал синим.
     -  Решетка  навек  опустилась за ними,  - закричал  второй. - А снаружи
остался нарисованный неумелой рукой орел, оборотная сторона этой монеты...
     Дым  исчез. Внезапно и разом. И почти никого  на сцене - только оратор.
Вот он нагнулся и поднял с пола ярко блеснувшую монету.
     - Орел или решка? - спросил он у зала.
     Толпа,  приведенная   в   восторг   высококачественным  представлением,
отвечала вразнобой.
     Он подкинул монету вверх, и та, сверкнув, исчезла.
     - Никто не угадал!
     Снова заиграла музыка. Все та же певица  принялась выкрикивать странный
речитатив:

     <i>Напишите мне эпитафию,
     Хоть хореем, хоть амфибрахием,
     Под веселую фотографию
     Напишите мне...</I>

     На оратора как-то сразу перестали  обращать  внимание. Подозвав  своего
компаньона, он направился к нашему столику.
     - Добрый  вечер,  мадемуазель, - галантно  приподняв парик,  сказал он.
Второй  в точности  повторил движение.  -  Разрешите  присоединиться к вашей
компании?
     Вблизи  эти  лица,  точнее,  лицо,  одно на  двоих, произвело  на  меня
отталкивающее  впечатление.  Лучшее, что  можно  было сказать  о  нем  - оно
необычно.  Высоченный  лоб,  нос  крючком,  колючие  глаза,   несимметричные
брови...
     - Садись, ковбой, -  ухмыльнулся Кот, с которым, по всей видимости, они
были давно и хорошо знакомы.
     - Как понравилось наше представление мамзели? - учтиво  поинтересовался
артист.
     - Она решила, что вы - помощники Копперфильда, - разразился шуткою Кот,
и все трое - в один миг - громогласно захохотали.
     -   Прошу,  -  артист  вытащил  из  кармана  такую  же,  как  давешняя,
серебристую монетку и подал мне.
     Машинально я взяла ее.
     - Что вы сделали с бедным Николой? - мой голос сорвался.
     - Помилуйте, сударыня, с каким Николой? - удивился кто-то из этих кини-
     ков. - Откуда вы знаете,  что был Никола? Вы говорили с ним?  А  может,
трогали?  Не  говоря уже  о  том,  что  и разговор,  и  тактильные  ощущения
доказательством  ничьего существования не служат... Не было никакого Николы.
Какой мальчик? Почем вам знать, может, вы сами создали его, придя сюда?..
     Меня  замутило. Я  встала  и на  нетвердых ногах отправилась в  туалет.
Больше всего боялась, что в спину мне раздастся  все тот же железный  хохот,
сползающий в беспредельную тьму вой и скрежет. Я чувствовала себя совершенно
незащищенной.
     В  кабинке  меня просто  начало трясти.  Я боялась,  что сверху  что-то
спрыгнет или подползет  снизу,  а то и  выскочит прямо  из  унитаза.  Клацая
зубами,  пулей  вылетела обратно.  Оставаться  среди  этих  людей  мне  было
страшно.  Но  и уйти - страшно. Подойдя к столику, я  обнаружила, что за ним
сидят другие. Сколько же я отсутствовала?
     - Простите, вы не видели здесь троих... Двое твидовых... И один кот?
     - Мы  здесь с  начала, - переглянулась компания.  - Садитесь с  нами, -
весело предложил один. И осекся, глянув мне в глаза.  Похоже, в них  таилось
безумие.



        Иуда и манекен

     Так, подумала я,  давай по порядку.  Безумие близко, но  ухнуть  в него
нельзя.  Эта пропасть  дна не имеет. Бог с  ним, с Николой. Мы  даже не были
знакомы, зачем мне с ума сходить?
     Я ехала в пустом вагоне метро. Под грохот поезда хорошо думалось. Итак,
в Москве двухтысячного года,  в  той самой,  а  вернее, в этой вот Москве...
Невероятно.  И  все-таки  это  было.  Или  нет? Что, если  все происшедшее -
следствие моего  общего стрессового  состояния? Жизнь моя и  без  того  была
невеселой.  Третьего  дня  я  застала  моего  начальника,  что  называется,в
пикантном положении: на коленях у него сидела крашеная голубка, а  сам он ей
что-то ворковал. Честное слово, мне нет до этого никакого дела. Два дня я не
появлялась на работе, ухаживая за своим заболевшим другом, а вчера начальник
при  всех  назвал  меня  воровкой  -  из  Катиного  кошелька пропали деньги.
Коллеги, которые еще позавчера величали меня Аленушкой, теперь воротили нос.
Оправдываться  или  объяснять  им  что-либо   я  не  стала.  Молча  выложила
"пропавшую" сумму на стол - это  были  мои последние -  и тем самым признала
его правоту.
     - Скажи спасибо, что я не обращаюсь в  милицию!  -  крикнул  напоследок
Сергей Павлович.
     Итого: с работы выгнали, безденежье, покинули любимые друзья, нелюбимые
покинули тоже...
     На  Пушкинской площади  мое состояние  было  уже иным. Спасало ощущение
нереальности. Все происходило как бы не со мной. Значит, о чем беспокоиться?
Вдруг идея осенила меня, и я сунула руку в карман.
     И пальцы наткнулись...
     Монета с надписью "Банк России.  5 рублей" образца  1998 года  лежала у
меня на ладони.
     Я глядела на монету. Чересчур блестящую и чересчур тяжелую. Через плечо
заглянул  прохожий. Я  отшатнулась  и пошла  дальше.  Декламируя  по  дороге
невесть откуда взявшиеся строчки:

     <i>Ты, о ревнитель гербов, не вздыхай,
     На двуглавую курицу глядя.
     Помни: одна голова хорошо,
     Две - значительно лучше.
     Мне симпатичней двуглавый орел,
     Это правда, не скрою,
     Нежель совсем безголовый,
     Как всадник, воспетый Майн Ридом...</I>

     Строчки были не мои. Строчки были чужие,  и я  опасалась того или  тех,
кто  диктовал  мне их.  Ничего  не  стоит  прямо  сейчас  выкинуть  со  мной
какую-нибудь
     штуку - например, столкнуть на проезжую частью.

     Сжала  в руке четки и перекрестилась. Так как я этого раньше никогда не
делала, крест вышел  явно  неканонический - ото лба к правому плечу, потом к
левому, потом вниз...  Это  вовсе  не крест, упрекнула я  себя и попробовала
перекреститься еще раз, но рука повторила тот же маршрут...
     - Питекантропу жаловался современный человек: "Денег  нет,  даже  жрать
нечего". - "А что такое деньги?" - "Да вот", - бренчит мелочью в кармане. "А
их едят?" - Питекантроп пробует на зуб...
     Я оглянулась затравленно:  ну  и  денек,  сплошные  голоса,  никому  не
принадлежащие. Кажется, голос  шел от витрины. Подошла ближе.  Показалось...
Нет, не показалось,  он подмигнул мне  стеклянным глазом.  Черный до блеска.
Шедевр рекламного дизайна конца второго тысячелетия, в безразмерном свитере,
легкой курточке, слегка расклешенных брюках, очки в круглой оправе.
     -  Простите,  это откуда  цитата? - спросила я, ничему не удивляясь.  И
даже  с  облегчением: снова впала  в какое-то  русло,  где  требуются только
сиюминутные реакции.
     - Из Тициана, - ответил манекен.
     - Тициан вроде был художник.
     - Ну, тогда из Тацита.
     Манекен  шагнул ко мне  из витрины. Прямо сквозь  стекло. Это  был  уже
статный, спортивный  молодой человек.  Его черный лак  не резал глаз.  Мечта
современницы!  Кинуться  ему  на  грудь,  припасть,  всю  себя   рассказать,
открыться, а  потом идти  рядом,  посматривать  на  него  снизу и искоса.  И
встречать понимающий улыбчивый взгляд...
     - Вы очень живая девушка, - загрустил он.
     - Я не  уверена... Во  всяком  случае,  в том, что  я та, за кого  себя
выдаю.
     - Что же с вами случилось?
     - Как вы поняли, что что-то случилось?
     - Видите ли, - не торопясь, начал он, - все люди в состоянии общаться с
предметами  окружающего мира.  Но в  их жизни обычно  бывает  мало моментов,
когда  это  действительно  возможно!  Должно  случиться   нечто.  Тогда  это
происходит. Открывается дверь. Только эта дверь не в стене, понимаете?
     - Не очень, - созналась я. - Но вы правы.
     - Мы сейчас по ту сторону двери. Здесь все по-другому.  Я  буду с вами,
чтоб ничего не случилось.
     Мой черный  спутник  с  кем-то  раскланялся. Это  был  высокий, сутулый
человек   с  благообразным  лицом,  окаймленным  рыжей  бородой  и  длинными
волосами. Через мгновение  это был  карлик. Потом  усталый  седой  мужчина с
погасшим взглядом.
     - Кто это?
     - Позвольте представить, -  с готовностью остановился мой проводник.  -
Вечный  странник.  Иуда  Искариот...  Как  твои  светлые  деяния,  первый  и
величайший в истории человечества имиджмейкер?
     - Почему ты называешь его имиджмейкером? - спросила я.
     - Я сделал Иисуса, - глянул Иуда. - Могу взяться за вас...
     -  Вот как?  Если вы  действительно имиджмейкер, кто  же заказчик?  Сам
Иисус?
     - Можно сказать и  так.  Он был  благодарен  мне,  - оскалился в улыбке
Иуда. Кажется,  он был рад  выговориться. -  Точней, оказался неблагодарным.
Прихватил  с собой, загнал  в петлю. Тем более, люди не оценили все дело рук
моих. Не оценили. Кем был бы Иисус без меня? Еще одним галилейским юродивым.
Авраам был готов убить сына во славу и по велению  Божию. Я же убил его Сына
во славу Отца и Духа. Думаешь, я не любил его?
     - Думаю, если Иисус и был, то не тот,  за кого мы его принимаем, - сухо
ответила я.
     - Он  был  Сын Божий, - наставительно сказал Иуда.  - И был мне  дороже
себя  самого. Кто глядел хоть раз в его глаза  цвета неба, не мог не  любить
его всем сердцем. Он получил, что хотел.
     - Что хотел получить ты, Иуда?
     - Я получил, что хотел и чего не хотел.
     Его  руки,  его  пальцы совершали  движения, не то срывающие лепестки с
ромашки,  не  то  пересчитывающие  невидимые сребреники... Нет,  это  просто
ассоциация.
     - Мы  убиваем  тех,  кого  любим, - не  знала я, что ответить. -  Но мы
должны признавать это.
     - Я не убивал Иисуса, я родил его. Но  не я один его родитель. Нас было
много, мы все его родили. Убили...  Его  миссия  - нести свет, моя - убедить
людей, что
     свет - продукт Божий. Я должен был сделать Событие.
     - Пиарщик, - рассмеялась я.
     - Глупости, - глянул Иуда.
     - Мало прийти в мир. Надо еще и уйти, - поддакнул  манекен. - Ты просто
помог ему уйти так, как он хотел.
     - Однажды его убили бы и без меня, - поднял на это брови старик. И стал
удаляться. -  Забросали бы  каменьями,  забили  бы до смерти...  Только  мир
остался бы без него. Совсем без него. Без Мессии.
     - Иуда, да ты  святой! - от бессилия кричала я.  - Почему ты тогда не в
раю, Иуда?
     - Да, - он остановился. - Рай и ад - это для вас, людей. Кстати, вам не
нужен все-таки имиджмейкер моего класса? - Похоже, он смеялся.  - Подумайте.
Неужеливам не хотелось бы прославиться в веках?..
     Он уходил, растворяясь в толпе. Куда-то в сторону Охотного ряда.



        Не забыть о бальном платье

     На  следующее  утро  не  осталось  никаких  отчетливых  воспоминаний  о
вчерашних   событиях.   Так   бывает   после   просмотра    фантастического,
перегруженного  глупостями  фильма.  Мучительно   вспоминая  детали  чего-то
важного,  я слонялась по пустой  квартире.  Сотни  мелочей в ней.  Зримость,
весомость, реальность.
     Вот губная помада. Говорят, по тому, как она сточена,  можно определить
характер обладательницы. Десяток моих помадок все сточены по-разному...
     Раскрыла  дневник. В нем  - описания всех моих неурядиц последних  лет.
Бед  и трагедий.  Сейчас  все это  так  далеко  от меня, несущественно,  как
прошлогодний салют. Грохоту было много, но дым развеялся.
     Вот  давнишняя акварелька. Конечно,  какой из меня  художник, но, когда
свежая краска ложится  на  бумагу, мне это  нравится - вкусно.  Этим утром я
снова чувствую вкус к жизни. Это вкус зубной пасты спросонок, вкус горячего,
крепкого  кофе.  Вкус  дежурного  бутерброда.  И  даже  вкус  предвесеннего,
холодного  воздуха  из  форточки  - его  вдыхаешь медленно,  а можно  резать
ломтиками. Что это будет? Холодец.
     Мне жаль,  что вчерашнее  быстро кончилось. Неправильно  я себя повела,
как-то узко, ограниченно, что ли. Надо было спросить  у манекена,  есть ли у
предметов души. И если есть, куда направляются после смерти.
     Как он сказал - дверь? Где я теперь отыщу ту дверь? А как непринужденно
и легко было нестись на волне тех невероятных событий...
     Натягивая джинсы, я размышляла об этом. Из  кармана выпала и покатилась
под стол пятирублевая монета.
     - Ребро, -  почему-то нереально  заказала  я. Но монета, конечно, упала
набок. Это была та самая чересчур сияющая монета из клуба.
     И тут же в дверь позвонили.
     Как  преступник, скрывающий улики, я схватила  монету и вышвырнула ее в
форточку.
     На пороге стоял вчерашний знакомец.
     - Что вам надо? - Я испугалась. Попробовала закрыть дверь, уже понимая,
что это бесполезно. Он прошел  бы и сквозь нее, но предпочел воспользоваться
грубой силой - просунул ногу в проем и обольстительно улыбнулся.
     -  Простите, что  без  уведомления.  Не  было  времени.  Между  прочим,
нехорошо выкидывать подарки, - он протянул мне пятак.
     - Я буду кричать!
     Выражение его лица резко изменилось.
     - Тихо, дура! Ни звука...
     Настоящий спазматический  ужас, подобного я еще не  испытывала, охватил
меня.  Сразу как-то ослабели ноги,  подвело живот. Он отправил меня в кресло
и, запирая дверь изнутри, покачал головой:
     - Ай-я-яй... Нет, это слишком... - Он снова выглядел представительно. -
Я  что, похож  на  разбойника?  Я пришел говорить  о серьезном деле.  Вас не
собираются  есть живьем  или  насиловать, уважаемая.  Мы  серьезная контора.
Детские забавы мне лично опротивели еще до Рождества Христова...
     - Я знаю, кто вы, - дрожащим голосом проговорила я.
     - Да? - мужчина вытянул шею. - Это интересно. Я бы тоже с удовольствием
узнал.
     - Вы гонец. Помощник дьявола!
     -  Фи, - он поморщился. - Я вам доложу, сударыня, -  меньше надо всякой
чепухи читать. Вы  связаны с  литературой,  пишете. Я думал,  хоть  вы-то не
верите  всем  этим... легендам.  Вам не  хуже  меня известно,  что  никакого
дьявола не существует.
     - Лично мне не очень известно.  И примет его  наличия у меня накопилось
достаточно.
     -  О, я вас умоляю! -  гнусаво пропел он. -  Образование получают не из
телепередачи "Секретные материалы". Зачем вы округлили глаза? Приведите их в
подобающее положение.  Разве  вы чуете от меня запах  серы?  Видите копыта у
меня вместо... э... ботинок?  А сзади у меня, вы полагаете, хвост? Который я
прячу  в одной  из штанин? Разрешите  вам убедительно  доказать,  что ничего
подобного, - он стал было расстегивать брючный ремень.
     - Ради всего святого, - взмолилась я.
     Он сделал еще более кислую мину:
     -  "Ради  всего святого"...  К  черту  всю эту  словесную мишуру!  Люди
объявляют  святым все, что либо потеряли,  либо готовы потерять.  У вас есть
святое?  Так  вот  для меня это  не  свято. Будь  люди хоть  наполовину  так
осторожны в выражениях, как... как... Впрочем, они ни в чем не осторожны.
     - Урок состоялся, - отрубила я. - Так по какому, собственно, делу вы ко
мне, господин Лукоморьев?
     Я сама придумала фамилию этому проходимцу. Но он воспротивился:
     -  Позвольте уж  представиться самому. Я  пока  безымянный клон...  Мой
оригинал  был большим оригиналом, с ним вы меня спутали. Однако  всякий клон
во многом отличен от своего оригинала. Это совершенно другая личность.
     - Клон?! Господи, что вокруг творится?
     -  Только  вообразите!   Старый  хренус  взаправду  клонировался.  Если
помните, вчера в клубе,  на ваших глазах. До  сих пор не  понимаю, зачем ему
это было нужно. Взял и вызвал меня из небытия...
     Клон положил ноги на стол.
     - Вас не смущает?
     Честное    слово,    в   этой    фразе   звучало    столько   такта   и
предупредительности!
     - Чему вы смеетесь? - обиженно спросил он.
     -  Очень  мило   с  вашей  стороны  осведомиться.  Вчера  один  манекен
спрашивал, не пугает ли меня беседа с ним.
     - Вы разговаривали с манекеном? - удивленно приподнял он бровь.
     - Лукоморьев, надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей.
     - Нет, конечно, -  смутился  он. -  Однако странно... С манекеном - это
рановато. - Он качнул головой. - С кем вы еще встречались?
     - С Иудой Искариотом.
     Он вздрогнул:
     -  Я  вам  верю  вполне. Сегодня  я сам  разговаривал...  с  телефоном.
Вообразите, там, в  трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего
собеседника  не  было  видно.  Во  всяком  случае,  в  радиусе  многих тысяч
километров, а голос звучал совсем рядом. А? - сказал он торжествующе.
     - Телефон был включен? - прищурилась я.
     -  Какая  разница,  -  отмахнулся  он.  - Дело  не  в  механике,  не  в
электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.
     - Вы разговаривали с прошлым? С  фараоном, Пилатом?.. Или  с будущим? С
кем?
     -  В  некотором роде, в  некотором роде.  Мы  говорили  из  прошлого  в
будущее.  Мы сейчас с  вами тоже разговариваем из  прошлого в будущее. Время
идет...
     - Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.
     -  Но к делу, - оборвал он меня решительно. -  Вы,  несомненно, знаете,
что ежегодно шеф дает один бал...
     - Вы же сказали, что его не существует?
     -  Ой, -  он скривился,  будто съел  клюквину. -Знаете, что меня больше
всего смешит в людях? Это их твердые  убеждения. Если дьявол -  так  он либо
есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур...
     - Почему вы выбрали именно меня? - перебила я.
     - Мы не выбирали, - пожал своими острыми  плечами  Лукоморьев. - Просто
вы   следующая.   Только  непонятно,  какого   черта  сюда   влез   манекен.
Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?
     - У меня есть возможность выбора?
     - Уж и не знаю.
     - А форма одежды? -  В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень
согласия. Вчерашний  вечер не кончился.  Он  продолжался.  Не было моих  сил
этому противостоять.
     Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно  вытянулась, и он
коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом:
     -  Чудненько!..   Форма?   Эх,   женщины,  нет   чтобы   интересоваться
содержанием. Зайду за вами в полночь.. .
     С этими словами он испарился.
     - Эй, стойте! Это не так! А как же волшебный крем или что-нибудь в этом
духе? - выкрикнула я.
     -  Эффектного  исчезновения не  получилось. - Унылый  Лукоморьев возник
снова.  -  Послушайте, молодая  начитанная леди.  Если  вы не откажетесь  от
своего сценария, нашей фирме придется подыскать кого-нибудь другого.
     С этими словами он испарился  вторично. На спинке стула, где сидел этот
рассыльный клон, сконденсировалась влага.

     В моей голове снова забормотали посторонние. На разные голоса. Впрочем,
один голос звучал, как мой собственный. Только как бы со стороны, что ли,  в
записи. И я с трудом узнала его. Голос вещал белым стихом:
     - Это я была. Я там стояла. С  непокрытой главою, босая.  Там толпа для
потехи, от  скуки собралась у подножия трона. Он таких же  среди возвышался,
деревянный, тяжелый, крест-накрест. Я не плакала. Я не кричала, не упала  на
землю,  не  билась  о  дорожные  серые камни.  Эти  камни видали  немалослез
людских...
     Что это за монолог? Чей? Я включила кофемолку, голос звучал:
     - Я смотрела в глаза его  долго, неотрывно, без боли - без чувства. И я
видела, как он спокоен, и улыбка его была нежной. Взгляд тускнел, как звезда
на рассвете,  на рассвете тысячелетий.  Мать его в  желтом  мареве  зноя все
стояла, не шевельнувшись, будто мраморное изваянье. Безучастно, ослепнув  от
солнца.
     Турка  выпала  у  меня  из руки.  Намолотый кофе распылился по комнате.
Голос звучал:
     - Не  слыхала ни стонов, ни  криков в темном трауре  скорби великой, не
видала  ни  неба,  ни  Сына  и  не  чувствовала утешений,  что руками  легко
возложила на сухое плечо Магдалина.
     Я кинулась  в дальнюю  комнату. К перу и бумаге...  Нет, к компьютерной
клавиатуре. С нетерпением дождалась, пока оживет экран.
     - Только слезы текли беспрестанно - по щекам, враз  увядшим от горя, по
глубоким  усталым морщинам, по губам,  что сомкнулись  безгневно. Эти  слезы
чертили  полоски  и блестели  под  солнца  лучами.  Она их  не  стирала,  не
замечала. И застыли приподнято брови, лоб высокий наполня печалью. Магдалина
дрожала, рыдала, шевельнулись беззвучные  губы, по прекрасному  лику бежали,
меняясь, нечеткие  тени. И вскричала она  о возмездье,  о каре  грядущей,  о
смерти, но  потом осеклась и упала.  Тяжело  -  на горячие камни, к подножью
креста. И навзрыд о смиренье молилась, молила себя о молчанье. Но молчать не
могла, а  стенала,  хватаясь руками за сердце. И впивалась в  ладони зубами,
одежду свою разрывала. Будто мстила себе. За страданья Его на  престоле. И в
толпе незнакомые лица смятенно мешались. И Его ученик был растерян, стыдился
и плакал. Утирая глаза кулаками, рычал от бессилья и гнева...
     Я спускалась с Голгофы. Светило солнце. Следом тени  распятий тянулись,
куда бы  ни  шла. Искупление  кровью свершилось.  Но  люди  варили похлебки,
торговали, бранились, чинили обиды и зло. Миром правит язычник.
     Живу через много столетий. Ничего не изменилось,  все тот  же  кровавый
закат.  Бесполезно,  прекрасно  и  свято  маячат  распятья.  Что  ни день  -
принимает Он гвозди в ладони свои...
     Экран   компьютера  взорвался...   Нет,  погас...   Нет,  там   явилось
неотчетливое лицо и послышался голос:
     - Со всеми этими видениями надо еще разбираться. В Библии ясно сказано,
что Иосиф  взял тело Иисуса и положил в пещеру, задвинув вход  в нее камнем.
Потом  говорится,  что пришедшие к могиле Мария Магдалина и еще  одна  Мария
увидели  тот камень отодвинутым, а у тела - некоего  юношу в  белом. Что  ж,
непременно всякий юноша в белом - ангел? Давайте реально смотреть на вещи!..
Эдак кого угодно можно сделать ангелом...
     - Чудо неподвластно обыденной логике, - услышала я свой голос. - Просто
в один прекрасный момент вера превращается в знание.
     - Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается
предумышленный сценарий?
     - Но как же Его воскресение?
     -  Да полно! Кому Он являлся-то? - шевелились с экрана беззвучные губы.
- Двум женщинам, убитым  горем,  да напуганным  ученикам... Не мог  оставить
поточнее свидетельств!..
     Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.



        Стражи скорби

     Янаконец  вышла  из странного  оцепенения.  Поспешно собралась:  надела
длинное серое платье, поверх - черное пальто, а голову повязала легким белым
шарфом.
     Внизу, у  подъезда,  меня  встретил Василий. Эти  ребята, кто б они  ни
были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.
     - Куда мы собрались? - промурлыкал Василий.
     - Хочу немного проветриться, - по возможности беззаботно ответила я.
     - Зачем же так торопиться? - мягко произнес он.
     За этой мягкостью скрывалось  недоброе. Когти в  нежной кошачьей лапке.
Вот-вот они вытянутся из подушечек...
     - Пусти! - с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.
     Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.
     - На все воля твоя, - пробормотал он.
     В арке стоял одноногий.
     - Не ходи, - произнес он мрачно.
     Я не удостоила его взглядом.
     - Ты можешь  не вернуться! -  крикнул он  вслед. -  Верней, не  сможешь
вернуться.
     Посмотрим, решила я.
     Ворона, прыгая с ветки  на  ветку,  следовала  за  мной; два  раза, мне
показалось, она гаркнула:
     - Мерт-ва!
     "Глупости, - объяснила я себе. - Я буду жить всегда".
     Но страх  все  же сжимал  меня. Казалось,  что спускаются сумерки, хотя
было утро. Земля пересекалась тенями, солнце  превратилось в маленькую точку
на  светло-золотом  небосклоне. Мир будто разделился на тень,  по которой  я
шла, и на свет, недосягаемо высокий.
     - Девушка, а девушка, - подошел слева какой-то темный. - А ты верующая,
да?..
     Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув  случайный  взгляд на номер дома,
увидела: тридцать три.
     "Это не шестерка, - сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. - Это
две тройки. Два треугольника".
     Неподалеку  валялся кусок  мела,  будто  кто-то специально  бросил  его
здесь.  Я начертила на  асфальте два треугольника, оставляя знак  тому,  кто
должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала - кто.
     Оттуда,  куда я  шла,  бежали  люди.  Они спешили,  двигались  сплошной
толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.
     Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.
     - Осторожно, двери закрываются, - сказал металлический голос.
     И за окнами полетели ленты кабелей.
     Я попробовала отвлечь себя размышлениями. Скажем, метро... В  сущности,
весь  свод  правил человеческого общежития  отображен в правилах пользования
метрополитеном.   Длинное,  нудное   перечисление   по   пунктам.   А  смысл
укладывается  в короткую, всем давно надоевшую фразу  типа: не делай другому
так, как не хочешь, чтобы сделали тебе. Будь я действительно инопланетянкой,
эти правила  сказали бы мне о здешних обычаях больше, чем любые литературные
памятники.
     Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас
в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.
     -  Кто  тронет  меня,  пожалеет  себя! - пробормотала  я  заклинание, и
старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.
     В голове у меня затанцевало.
     - Мы  все,  - звучал мой  собственный  голос, - бесконечные отображения
одного. Мы  всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы  - это  мы.
Нас нет. Безразлична наша  жалость, безразлична  и  бессильна наша смелость,
наша гордость, наша  слабость - безразличны. Не  имеет значения, осознаем мы
это или нет...
     - Я плачу! - рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос
большим грязным  платком. - Вы слышите, я плачу!  Я  так высокомерно считал,
будто  что-то решаю... Я  чувствовал  ответственность  за происходящее, свою
вину... Мир идет вниз,  к  невежеству, к отсутствию света. И человечество во
мне  печалится.  Прекрасны  люди  в  невежестве  своем   -   вопит   во  мне
человеческое...
     - Прекрати кривляться! - Силой воли я прихлопнула его.
     - Движенья нет, движение -  отсутствие покоя, - воскликнул  безо всякой
связи третий голос. - Твое  физическое тело -  всего лишь отросток, не более
чем  условное  обозначение...  Твое  отражение  в  стекле  вагонной двери  и
пассажирка напротив  тебя,  которая задумчиво  уставилась  в пол, - это  два
отражения одного...
     -  Все  желания  исполняются,  - мерно  гудит  четвертый,  бас,  -  все
намерения получают  продолжение... Будь  скотом или человеком, предметом или
тенью  предмета  - ты не можешь быть частью, а  можешь  только  считать себя
таковой...
     -Стоп!  Молчать! Оставьте  меня  в  покое! - закричала я  и закрыла уши
руками.
     Пассажиры с беспокойством заоборачивались.
     -Простите, простите, - бормотала я.  - Я  больна. Я,  наверное, схожу с
ума.  Но  мне уже лучше. Я уже ухожу, прощайте...  Мне станет  легче, уверяю
вас...
     Задерживать меня никто не собирался.
     Я была наверху, у Кремля, и на  минуту застыла:  мне показалось, что на
башнях вместо красных пентаклей  машут мне  белыми  крыльями ангелы. Или они
пронзены шпилями и бьются из последних сил в попытке взлететь. Наваждение не
рассеивалось.
     Я летела к церкви Богородицы (почему-то именно в  эту церковь, я знала,
мне надо попасть). У входа в  Исторический музей предо мной предстал человек
с половинчатым лицом. Правая часть была красива, обрисованная мягко, глядела
на меня  теплым,  проницательным,  всепрощающим взглядом. Левая же  половина
лица была уродливо перекошена, с  хищным крылом носа,  заостренной скулой  и
впалой  щекой. Прищуренный  глаз был  яростен. В  правой руке человек держал
зонтик-трость,  но,  приглядевшись,  я  поняла,  что  это   шпага  в  дивных
инкрустированных ножнах. В остальном он был совершенно обыкновенным.
     - Кто ты? - спросила я, замирая. - Почему преграждаешь мне путь?
     - Я стражник,  -  сказал  человек,  и правая  половина его лица грустно
улыбнулась, а левая еще более посуровела.
     - Ты не пустишь меня? - тревожно спросила я.
     Мне почему-то стало понятно, что я не в силах отослать его.
     - На все воля твоя, - чуть поколебавшись, повторил чужие слова странный
человек.
     - Я хочу пройти, - вложила я в слова всю свою силу.
     - Ты должна знать, зачем, - невозмутимо проговорил он.
     -  Это  необходимо! - Только  в силе  голоса заключалась убедительность
моих аргументов.
     - Ты согласилась быть королевой?
     - Нет, я еще не дала согласия!
     Он коснулся моего плеча шпагой. И занавес упал.

     Надо  мной  суетились  люди.  Над ними  летело,  изменяясь,  небо.  Уже
приобретшее свой серый цвет.
     - Ты кто такая? - спросила женщина в белом халате.
     - Королева,  - прошелестела  я  пересохшими  губами.  И  снова впала  в
забытье.

     -  Вероятно,  общее  переутомление.  Но  это  предварительный  диагноз.
Конечно,  ее придется  оставить на какое-то  время у нас  под наблюдением, -
говорил женский голос.
     - Что произошло? - спросил мужской.
     -  Из  сопроводиловки  следует, что  ее подобрали на  улице.  Была  без
сознания.  Бредит  балом,  на котором должна присутствовать. Бормочет другие
странности - о каких-то монетах, манекенах, Христе. Просит, чтоб ее оставили
в покое.
     - Бушевала?
     - Да,  рвалась, вскакивала, кричала что-то...  Перепугала всех больных.
Пришлось положить на вязки.
     Я  открыла  глаза. Вокруг  бродили  тени.  Сфокусировав взгляд, увидела
женщин в ночных рубашках. В затрапезных халатах. Они ходили, невидяще косясь
на меня. Я дернулась.  Но  сесть не  смогла  -  что-то  удерживало. Переведя
взгляд  с  белого  потолка  на  руки  и  ноги, я с  ужасом увидела, что  они
разведены и привязаны к кровати.
     - Ну вот, проснулась. Здравствуй, - сказал доктор,  приближаясь ко мне.
- Как ты себя чувствуешь?
     Я посмотрела  на его  красное лицо  в капиллярах  и еще раз  попыталась
встать. Бесполезно. Тогда я заплакала.
     - Ну, ну... Успокойся. И лежи себе, лежи. Синяк  вон нянечке поставила.
Зачем?
     - Сильная, чертовка, - покачала  головой нянечка. -  Такая  хрупкая,  а
двоих взрослых женщин раскидала... Пришлось даже больную на помощь звать.
     Я  обернулась и увидела  ту,  которую  санитарки звали на  помощь.  Она
глядела на меня  в упор. Глядела и не  видела. Я узнала в  ней кого-то очень
знакомого и прикрыла глаза. Мне было почти все равно.
     Попробовала вспомнить "Отче наш", но восторженный хор грянул непонятные
слова:

     <i>Вселенная внесмертная внетленная
     За-времь неравномерное горение...</I>

     - Сделайте ей укол... Не бойся, это просто успокаивающее...
     Проваливаясь куда-то в  темноту, я успела увидеть себя посреди высокого
зала.  В   ослепительно  белом   платье.  С  ажурным  серебряным  гребнем  в
распущенных волосах.

     - Ну, что?  - с укоризной глядел на меня  Василий, а я сидела, разминая
затекшие кисти рук. - Допрыгалась?
     - Сегодня вроде не время посещений, - проворчала я.
     -  В   церковь  ей,  видите  ли,  захотелось!  -  Он,  похоже,  всерьез
намеревался устроить мне разнос. - И что?..
     - Заберите меня отсюда, - взмолилась я. - Я все буду делать, как нужно.
     - То-то. "Заберите!" Ладно, так и быть, пойдем.
     Я встала босыми ногами на холодный пол.
     - Слушай  меня  внимательно, девочка. Сейчас ты  подойдешь к нянечке  и
скажешь: "Отдайте ключи". Она сначала, увы, не отдаст. Но ты требуй. Если не
усомнишься, получишь. Вперед!
     Я  все  сделала так,  как  он  велел. Нянечка ударила  меня по  лицу  и
швырнула на кровать, пригрозив в случае новых фокусов прибегнуть к вязкам.
     -  Вы  не  забыли,  сегодня  бал,  синьорина.  -  На  этот  раз  возник
Лукоморьев.
     Я взяла  себя в руки. И заложила руки, в которые себя взяла, за голову.
Уставилась в потолок. Через минуту лениво возразила:
     - Я  не могу идти в таком виде, дурак. К  тому  же меня отсюда никто не
выпустит.
     -  Синьорина, выпустить вас или не выпустить, равно как впустить или не
впустить  куда  бы то ни  было,  может  лишь  один-единственный  человек  во
Вселенной. Этот человек - вы сами...
     Он галантно потянулся к моей руке.
     Я несильно хлестнула  его четками  по носу. И только сейчас удивилась -
как могли их не отнять в приемном покое?
     - Подите вы к черту!
     - Охотно, охотно,  - раскланялся  он. - Однако вы совсем не цените  мою
заботу. Это  я принес вам четки. Знаете, как гласят учебники по этикету, я с
удовольствием отправлюсь туда,  куда вы меня приглашаете, но - и в этом "но"
вся суть - если и вы почтите нас по тому же адресу своим присутствием.
     Я смолчала.
     - Так - ваше решение?
     - Вы довели меня до психушки, - беспредметно возразила я.
     - Хозяйка, да ведь вы сами стремились сюда! - развел руками Лукоморьев.
-  Мы  всячески оберегали  вас, но  разве есть  вещи,  которые  королевна не
получит, если захочет?..
     - Скажите, кто был тот страж перед Историческим?
     - Вы не узнали, королевна?
     -  Никогда  прежде  его не  видела...  -  Неожиданно для самой  себя  я
добавила: - Баркаял. Так это был...
     Лукоморьев-Баркаял привстал, чтобы поклониться.
     - Да, синьорина, я был в числе восемнадцати падших...
     Теперь он глядел  светлым ликом, отмеченным  печатью глубокой скорби, с
неутоленным честолюбием, темнеющим по внешним углам глаз.
     - Я полюбил земную женщину, королевна...  Нет, это  не было возможности
выносить.  И  я  ампутировал   себе   крылья   скальпелем  любви,  выражаясь
современным литературным... Полетел  туда, то есть сюда, вниз...  Я попал  в
плен ваших  нелепых законов. Досель  я не знал  человеческой  лживой морали,
тягот сомнений... Я полюбил земную женщину... Но она не любила меня...
     - Кто здесь?
     -  Тс,  царевна больна,  - робкие  голоса доносились  откуда-то из угла
комнаты.
     - А что случилось?
     - Она ничего не помнит!
     - Да ну?
     - Молчать там! - рявкнул Баркаял.
     Нянечка безмятежно  всхрапывала  в  своем  кресле.  Удивительное  дело,
похоже, никто нас не  слышал. Все спали. Кроме Ингигерды,  той, что помогала
меня вязать, блистающей во тьме своими фосфоресцирующими глазами.
     - Вы в обиде на  Ингигерду? - устало продолжал тот, кто был ангелом, но
пал. -  Но  если бы не она, женщины  не  справились бы  с  вами, и вы,  чего
доброго, выпрыгнули бы в окошко...
     - Нет, я не в обиде.
     Я  поднялась,  скинула  ночную  сорочку,  снова  надела  ее,  уже задом
наперед.
     В окне больницы сияла луна, в ее бледное лицо тыкались ветви деревьев.
     Мне снова послышалось что-то - не то песня, не то стихи. Тонкий детский
голос выводил бесхитростные слова, будто доносимые ветром.  Они были слишком
взрослы для юного голоса.
     <i>
     Боль не больна, потеря беспечальна,
     Когда все узнано случайно и нечаянно...
     Мне нечего желать. Благословенна
     Земная скорбь. Я преклоню колено.
     Ты одинок. Сиротство мировое
     Прими и ты в покорстве и покое.
     Кто безвопросен, тот и безответен -
     Блажен.
     Кто не любил на этом свете -
     Блажен.
     Кто не зажмурился покрепче,
     Не испугался встреч с бесчеловечным -
     Блажен.
     Кто и с открытыми глазами
     Звал братом недруга -
     Пред всеми небесами -
     Блажен и свят...
     </I>
     Я увидела вереницы всходивших на холм один за другим людей. А может, то
были иные существа. На мгновение оказавшись на самой вершине, каждый начинал
путь  вниз, по-прежнему глядя в чужую спину. А в его спину неотрывно смотрел
уже следующий... Они шли и шли, и не было конца этому шествию.
     - Поторопитесь, - прошипел Василий, сминая решетки на окнах, словно они
были пластилиновые.
     Взмахом руки  он стер стекло. Перевалившись  через  подоконник,  рухнул
вниз. Ветер ворвался в палату, и волосы  спящих  женщин зашевелились. К окну
заторопилась Ингигерда, на ходу  уменьшаясь и превращаясь в девочку. И  тоже
исчезла в ночи. Меня немного удивило, что не слышу приземлившихся под окном.
Я выглянула. Внизу была темнота. Успела услышать дыхание за спиной. И кто-то
столкнул меня в пропасть.



        Кунсткамера

     - Тоннель  времени, синьорина... Полюбуйтесь на экспонаты, что украшают
его.
     -  Очевидно, сфинкс? - осведомилась я, стоя  перед  огромной  золоченой
клеткой, в которой  возилось и почесывалось  красивое мускулистое животное с
человеческим лицом. Шерсть его отливала медью, а синие глаза темно светились
вечностью.
     На мне не застиранная больничная сорочка, а слепящее красное одеяние.
     Служитель  - гном, как  бы приплюснутый,  в  потрепанном  колпаке  и  с
рогатым знаком во всю грудь, пустился в пространные разъяснения:
     - Это сфинкс философии, синьорина. Сия живность известна своей неуемной
прожорливостью. Ему подавай  факты,  события. Иногда их не  хватает. Или они
однообразны.  Тогда  он чахнет. В целом  он покладист. Уживается с религией,
мистикой  и  наукой.  До сих пор  неизвестно, трансцендент  или имманент. По
утрам нисходит  от абстрактного  к конкретному, вечерами  структурируется по
количеству,  качеству,  отношению и, возможно, модальности. Иногда переходит
из нечто в ничто. Распочковывается. Опирается на конечности здравого смысла.
Может часами выдвигать и задвигать гипотезы, а вообще является специфическим
подвидом знания. Не  подходите слишком близко, любезная, он  натуралист. Вся
его  сущность  между  двух  кормушек:  сознанием  и  материей.  Язык  весьма
своеобразен, близок к житейскому...
     -  Блохи не дают покоя животному,  - посетовал Василий.  Он уже целиком
принял обличье кота и выглядел ласковым и смирным.
     - А это что за интересный экспонат? - Я  залюбовалась стеклянным кубом,
внутри которого клубились какие-то фигуры.
     -  Дым  без  огня,  синьорина,  -  встряла Ингигерда,  которая,  видно,
стремилась загладить свою вину передо мной.
     - А это что за зверь?
     Вздыбленный  монстр,  ероша  хоботобивнями  свою  подстилку из  чего-то
похожего на сено, выпускал из ноздрей красноватый  пар. И бил себя по  бокам
хвостом-трезубцем.
     - Домашняя  собачка Его Святейшества, подарена ему  верховными  жрецами
созвездия Гончих Псов, - сообщил экскурсовод.
     - Некогда наш провожатый служил у  Джованни делла Ровере, папы Юлия II,
- хихикая, нашептал мне на ухо кот. - У того самого, вы помните, кто заказал
Микеланджело роспись Сикстинской капеллы. Бедняга и  тогда был беспамятен, а
нынче вовсе выжил из ума. Нашего босса называет Святейшеством...
     - А что за этой дверью? - Я указала на тяжелую дубовую дверь, скованную
семью запорами,  на каждом из  которых висел замок со скважинами для ключей,
заклеенными бумажными квадратами в лиловых печатях.
     -  Там чудеса, синьорина, -  ответствовал служитель.  -  Леший  бродит,
знаете ли... Дух оттуда нехороший. Босс всегда держит эту дверь закрытой.
     - Понятно, - кивнула я. - Скажите, а где же он сам? Неужели  я так и не
увижу его?
     - Всему свой час, синьорина, - склонился служитель и раздвинул каменные
створки.
     Пустые рыцарские доспехи, охранявшие дверь, дисциплинированно отступили
на шаг.
     Открылось  бесконечное вспаханное поле.  Над  ним  кружило воронье, а в
бесцветном, будто стеклянном, небе плавилось солнце.
     - Взгляните  на эту картину. Вы  видите там, вдалеке, плачущую женщину?
Она убивается уже сорок тысяч Долгих Ден.
     - Кто она? И кто этот человек, что лежит перед ней, распростершись? Или
он мертв?
     -  Да, госпожа. Он спит смертным сном,  сном без  сновидений, звуков  и
запахов, и будет спать еще долго. Она же искупает свой грех, ни на минуту не
прекращая рыдать. Это Ева и Адам... Идемте.
     Я шла по бесконечной галерее, сплошь состоящей из каменных ниш...
     - И в  каждой из них... -  встрял в мои  размышления кот. - Если бы вам
захотелось  осмотреть ну, скажем,  одну на сто в минус  миллион  биллионовой
степени часть  всей коллекции Хозяина,  - кот  театрально вздохнул, - то вам
потребовалось  бы  не менее одного  миллиарда лет  в сто двадцать  четвертой
степени!
     - Поглядите  сюда,  - гном со скрежетом раздвинул еще  одну нишу. Там с
площади понемногу  расходились  праздные  зеваки,  одетые  странно;  догорал
костер.
     - Что это?
     -  Рим,  1600 год,  17 февраля, -  загремел голос  Баркаяла. -  Площадь
Цветов и угасающий факел из вольнодумца Джордано...
     - "Мне говорят, что своими утверждениями  я хочу  перевернуть мир вверх
дном.  Но разве  было бы  плохо перевернуть перевернутый мир?"  -  загробным
голосом процитировал кот. - Наивный! - И закричал в нишу: - Бруно, миры тебе
не оладьи, чтобы ты их переворачивал!..
     Я  развернулась  и  как следует  дернула  кота  за усы.  Он  взвыл,  на
четвереньках отбежал метров на пятнадцать.
     Служитель закрыл нишу .
     По тесной  винтовой лестнице  мы  спускались  вниз.  На этажах  сновали
грифоны,  сирены, привиденья  и  упыри.  Раз мелькнули головы Змея Горыныча.
Визжали еще какие-то твари. Скрежетали, выли и причитали о чем-то по-своему,
царапали камни  и  кусали  прутья клеток. Ацтекская  богиня самоубийц  Иштаб
скалила  зубы,  вытягивая в  отвратной  улыбке синее  лицо. На  нем гипсовой
маской застыл ужас. Халдейский демон Уруку глядел с плотским вожделением  на
бесцветную нимфу, невесть как попавшую в это сборище и испуганно жавшуюся  в
углу.
     В  руке  у меня сама собой оказалась пятирублевая монета,  и я со  всей
силы швырнула ее. Нимфа ловко поймала талисман и тотчас исчезла.
     - Я бы не одобрил ваш поступок, госпожа, - смиренно заметил кот.
     Мы шли по каменным ступеням, стертым бесчисленными  ступнями,  и у меня
было чувство, будто я спускаюсь в ад.
     - Собственно, так  оно и есть, синьорина. - Я уже привыкла, что мне нет
необходимости высказывать свои мысли, чтобы получать ответы. -  Но ничего не
бойтесь. Видите ли, место, куда мы идем, для всякого свое.  Безутешный эллин
оказывается  в бесплотном  царстве Аида, фанатик средневековья  - в пыточных
застенках святой инквизиции, ну а ваш современник  частенько попадает... Вот
уж этого я хотел бы меньше всего. Платон соединился со своей идеей человека,
Савонарола направился прямиком на Страшный суд, а  Сартр -  в одну комнату с
другими. Люди отлично  справляются с тем, чтобы еще  при жизни устроить себе
филиал ада в одной отдельно взятой душе... Просветленным  с Альдебарана,  на
ваш земной  взгляд, придется легче  всего: сиди  себе на стуле и жги спички,
чиркая их  о коробок -  одну за  другой, и  так без конца...  Каждому  свое,
синьорина, каждому свое... Ада хватит на всех.
     - Однако спички изобрели совсем недавно, - неуверенно возразила я.
     -  Это  не  значит,  что  до того  они не  существовали,  -  откашлялся
служитель,   немного   смущенный.   -   Изобрести  можно  только  то,   чему
предусмотрено быть.
     - Что это за книга? - спросила я, завидев огромный фолиант, прикованный
цепями к стене, в специальной нише на лестнице.
     - Никто не знает, - вздохнул гном. - Каждый видит свое.
     - А что видишь в ней ты, Баркаял? - обернулась я к моему спутнику.
     - Пустоту, - и он склонился в поклоне.
     - Я тоже могу ее увидеть? - Я  подошла к инкунабуле.  - На каком  языке
написана эта книга?
     - Разумеется, на  том единственном, который существует, - позволил себе
улыбнуться гном.
     По хрустальной обложке, как по ледяным узорам на морозном  стекле, было
начертано: КНИГА СКРЫТЫХ РАВНОВЕСИЙ.
     - Что это значит? - спросила я.
     - Переверните страницу, - посоветовал гном.
     - Но вы  должны помочь, - потребовала  я. - Вы же видите, какой тяжелый
переплет.
     -  Сама-сама-сама...  -  довольно нагло,  голосом пышноусого киноактера
ответил мне экскурсовод.
     Пришлось самой, и это оказалось не  труднее, чем листатьобычную книжку.
На первой  странице, под изображением моего  собственного мертвенно-бледного
лица с закрытыми глазами стояло мое же имя. Правда, звучало оно иначе.
     - Что это? Значит ли это, что сейчас эта книга как бы написана мной?
     -  Только вы  сами  можете разрешить этот  вопрос,  синьорина,  -  было
ответом.
     Название показалось мне слишком высокопарным. Я  бы  никогда  не  стала
называть книгу подобным образом, я же не сивилла какая-нибудь.
     Я раскрыла книгу наугад:
     "Я раскрыла книгу наугад:  "Я раскрыла книгу наугад: "Я раскрыла  книгу
наугад..."
     Поспешно захлопнув книгу, успела только увидеть, что фраза, с которой я
до  последнего  мгновения  не  спускала  глаз,  изменилась.  Теперь,  готова
поклясться, она начиналась так: "Поспешно захлопнув..."
     -  Все  тексты, материализованные  в  той  или иной  форме  повсюду  во
Вселенной, есть лишь отражения этой книги, соответствующие ее содержанию.  В
большей или меньшей степени, - продолжал служитель.
     - Выходит,  всякая  книга, по  большому  счету, об  одном и  том  же? -
уточняла я, чрезвычайно заинтересованная. - А например, Интернет ?..
     -  Частный  случай,  синьорина, -  покивал  гном.  - Если бы  вы только
видели, какие странные формы принимает эта книга на окраинах мира...
     - Значит, и папирус, и просто наскальная надпись, и глиняные дощечки, и
бегущая строка в метро...
     - И нехорошее слово на заборе, - подтвердил гном.
     - Кто же был первым автором? - не могла я угомониться.
     - Всевышний,  -  поднял брови гном. - В проекте  была  какая-то тема...
Кажется, любовь.
     Я  спрашивала себя,  что заставило меня представить  книгу хрустальной,
наподобие царевнина гроба.
     Мы шли  около  часа,  как мне казалось,  и начали подкашиваться ноги, а
конца крутой и узкой  лестнице  все не было видно. Я уже перестала понимать,
спускаемся мы или поднимаемся.
     - Может, остановимся, передохнем? - робко предложила я.
     - Нет-нет, это никак невозможно.  Нас ждут,  -  служитель  достал из-за
пазухи  песочные часы  и  мельком глянул на них, - уже двести  тридцать один
год...
     - Так пойдемте быстрее.
     -  Мы  не  можем  идти  быстрее, пока вы  стоите на  месте!  Нам  нужно
преодолеть  одиннадцать кругов, а  вы все никак не  хотите сойти с лестницы.
Напрягитесь, что там у вас после лестницы в представлениях об аде?
     - Почему же именно одиннадцать кругов? - удивилась я.
     - Это я мог бы спросить у вас. Помните, мы в вашем персональном аду!
     -  А  что  мне  нужно  сделать,  чтобы  пройти  дальше?  -  спросила  я
растерянно.
     - Ничего. Просто попробуйте представить себе место, куда надо попасть.
     Я  закрыла  глаза ладонями  и попыталась  воочию вообразить первый круг
ада.

     Первым материализовался запах...
     Послышался сдавленный вздох гнома:
     -  О, полуденный бес, зачем  я снова  вернулся  сюда? Ведь  это  Земля,
синьорина...
     - Мы здесь уже были, - сказал кот.
     Я открыла глаза.
     - Что это на вас, моя госпожа? - вопросил гном.
     - Ночная рубашка здешних обитательниц.
     Мы были в психбольнице.
     - Что же ожидает нас в остальных кругах? - простонал несчастный гном. -
Этот ужасный запах... Такого на Земле не было в мои времена.
     - Медицинский, - подсказала Ингигерда.
     -  Все ясно! Мы  не можем идти  дальше,  пока вы не пройдете этот круг.
Одна, вы  слышите? Одна-одинешенька... Бедная, бедная моя госпожа!  - И гном
исчез, а с ним вместе исчезли все.
     Кроме  Ингигерды. Она  постарела на  глазах - кожа сложилась морщинами,
глаза подернула пелена безумия, волосы расплелись  сами собой.  И теперь она
глядела на меня волчьим взглядом.
     - Ингигерда, - прошептала я.
     -  Меня  зовут  Анна! И  это  ты привела меня сюда! - взвизгнула  она и
кинулась на меня, норовя оцарапать лицо. - И я мучаюсь всю жизнь... Стерва!
     Нянечки  проснулись  от крика и, разняв нас, вкатили Анне солидную дозу
снотворного. Вслед настала и моя очередь.

     Первый  круг...  Изо  дня в день  просыпаясь  среди  теней, становиться
тенью.  Человек  наполняется тем, что его окружает. Как сосуд в сообщающейся
системе. Мои соседки... По большей части эти несчастные женщины  всего  лишь
телом присутствовали в этом мире. Тела, механически настроенные на программу
самоликвидации.  Те,  кто  сохранял  рассудок,  были  жертвами  безжалостных
обстоятельств.  Одну  искромсал муж.  Другая  допилась  до  горячки.  Третью
обворовали, и ей просто негде и не на что было выжить в зиму...
     Старухи, ждущие здесь конца, и юные существа  со  странствующими где-то
душами - все они и сейчас заставляют плакать меня, особенно по  ночам.  Жаль
мне и здешних людей  в белых халатах. Молоденькая медсестра  жаловалась, что
ненавидит свою мать и желает ей смерти.
     Труднее  всего было есть.  На  обед нам  давали красный  суп  и  полную
стальную миску  гречневой  каши  -  рассыпчатой, жирной. К  хлебу прилагался
толстый кусок бледно-розовой колбасы  и кубик масла.  Господи, эту колбасу я
видеть  не  могу без отвращения. А тут  приходилось глядеть, как ее пожирают
грязные, потные, чавкающие соседи.
     Нет, я  совсем  не  была уверена,  здорова ли  сама.  Все эти голоса  и
виденья - что они такое? По правде сказать, до сих пор не знаю.
     Меня  спасло  лишь  то,  что  я  стала  помогать этим  бедным женщинам.
Говорила  с  ними  по  душам,  когда их души  возвращались  в  тело. Стирала
выпачканные  простыни  (уж и не  знаю, как  удавалось смирять свою природную
брезгливость). Разминала их старые спины, мыла посуду, терла пол... Я как бы
брала на себя  немногое от  их страданий и замечала в  себе, а потом и в них
удивительные  вещи.   Я   улыбалась,  и  улыбались  они.   Я  расчесывалась,
становились  и  они  пригожей. Я мыла лицо,  и  за  мною тянулась очередь. Я
верила, что им всем можно помочь.

     ...Мне выдали одежду,  проводили  до ворот. До последнего мгновения я в
это  не  верила.  Мне  посчастливилось  раздобыть  здесь  связку  ключей.  С
ощущением, что  эти ключи еще пригодятся,  я уносила  их с собой без спросу.
Все семь штук, старых, даже старинных, покрытых зеленоватой патиной.
     - Прощайте, - сказала я.
     - До свидания, милая, до свидания, - ответила мне нянечка.
     Но с улыбкой, хотя и слабой, я повторила:
     - Прощайте...

     - Ну что ж, должен признать, вы  неплохо справились с заданием, которое
сами себе придумали, - заговорил Лукоморьев, как  только я перешагнула порог
собственного дома.
     Он возлежал в кресле, вздернув ноги  на журнальный  столик,  по  своему
обыкновению. И проводил тут время с известной приятностию - на столике пачка
сигарет и вскрытые банки с пивом. Вокруг живописно раскиданы чипсы.
     - Угощайтесь, дорогая, - любезно предложил он.
     - Благодарю покорно, - хмуро отказалась я.
     - А знаете,  это ваше  пиво очень даже ничего. Разумеется,  пить его  в
натуральном  виде, то  есть в котором оно поступает в продажу,  нет  никакой
возможности.  Но...  В  результате некоторых  алхимических  процессов  можно
получить вполне пригодную к употреблению жидкость...
     -  Алхимия  устарела,  -  не   очень  вежливо  заметила  я.  -  Займись
молекулярным синтезом.
     - Знаю, знаю, - он поднял  руки. - Знаю все,  о чем  вы могли подумать,
драгоценнейшая... Оп-ля, - он  щелкнул  пальцами, и в доме  в  момент  стало
чисто. - Вот и все, было о чем беспокоиться...
     Я только усмехнулась.
     - Может, после столь  долгого заточения, - нещадно болтал посетитель, -
в которое  вы монашески себя ввергли, вам захочется немного  прогуляться?  И
даже, возможно, чуть-чуть развеяться? Ну, покуролесить -  самую малость? Я с
удовольствием составил бы вам компанию...
     - Искуситель! - вздохнула я.

     Мы чинно гуляли по весенней Москве.
     -  Вы заслужили подарок. С  кем бы вы хотели познакомиться? - спрашивал
Лукоморьев,  забегая  то с одного, то с другого бока. - Я могу такое для вас
устроить. Хотите - с Фаустом, хотите - с Гаутамой? Лично, а?..
     - Скажите, правда ли, что дьявол обязался служить Фаусту всего двадцать
четыре года?
     - Истинная  правда,  королевна, - закивал  Лукоморьев. - Но уверяю вас,
сам Фауст на нашем месте не выдумал бы ничего лучшего для себя. Людские души
не выносят всесилия...  Это  слишком  обременительно для  них,  поэтому  они
стараются  избавиться от него как можно скорее. К концу тех двадцати четырех
лет бедняга почти умолял о небытии...
     - Хорошо, а можете вы познакомить меня с Гамлетом? - любопытствовала я.
     - О, грязный  убийца и  обманщик, возведенный стариком Шекспиром в ранг
сомневающейся  добродетели!  -  Лукоморьев, похоже, был сильно огорчен  моим
выбором. - Нет,  этого я вам  позволить не могу. Он действует развращающе на
юные  умы. Будь  моя воля,  я сжег  бы  не  Бруно, а Шекспира  со всеми  его
сочиненьями...
     -  Как вы  полагаете,  рыцарь, если  бы  Гамлет  увидел троллейбус,  он
посчитал бы  свой  вопрос решенным?  -  спросила  я, глядя на шаткое рогатое
железное насекомое, ползущее под проводами. - В самом  деле,  о  каком бытии
иль небытии можно говорить, зная, предположим,  что однажды цивилизация явит
телефон, самолет, управляемую ядерную реакцию, космический корабль, наконец.
     - Да, одни всему говорят "быть", другие  -  "не  быть",  а  третьи лишь
рефлексируют...
     -  Послушайте,  мне  скучно.  Давайте  сотворим  что-нибудь  этакое,  -
капризно проговорила я.
     - Начинайте, - разрешил Лукоморьев.
     - Что?
     - Царевна, вы можете себе позволить все. Все  что угодно. Вы ограничены
лишь пределами собственной фантазии.
     - В таком  случае,  сейчас я  ничего не  могу, - печально решила я. - В
голову ничего не приходит. Кроме как, скажем, разбить вот это стекло. Мелко,
согласитесь?
     - Хотите разрушить пару галактик? - с готовностью обернулся он.
     - Боже упаси... То есть... На кой черт это надо, хочу я вас спросить?
     - В  действиях не обязательно  должен быть  смысл.  Во  всяком  случае,
видимый. Главное - действие, а последователи уж подведут  базу.  Действуйте,
королевна. Это единственное,  что  не грешно.  Грешить  тоже надо уметь. Кто
грешит без самозабвения, просто наживает себе цирроз печени, и не более...
     С этими словами он взвился в воздух. На высоте  метров двух  обернулся,
поманил  меня  пальцем.  Я  последовала  за  ним, прошептав  невесть  откуда
взявшееся: "Oben auss und nirgends an". (Потом мне никто не смог определенно
перевести эти слова; некоторые  говорили, что это  старонемецкий и  означает
что-то  вроде: "Сверху,  но никогда  над".)  Изумленные прохожие запрокинули
головы так, что слетали шляпы.
     Ощущение  реального  полета  было  для  меня   ново.  Я  расхохоталась,
почувствовав неслыханную  свободу, и сделала призывный жест рукой. Отзываясь
на него, с десяток людей в зоне видимости тоже начали взмывать.
     Стремительно мельчали оставшиеся. На дороге столкнулись автомобили,  но
выскочившие из них водители не пустились в перебранку, а уставились в  небо,
на свободно парящих пешеходов.  Что интересно, ни один  из  автолюбителей не
взлетел...
     Глотая холодный воздух, я восторженно прокричала Баркаялу:
     - А как же мазь из жира младенца,  со всевозможными компонентами, вроде
желчи речной  жабы или растертых  в  порошок медвежьих когтей?..  Без  нее в
средние века, насколько я знаю, подняться в воздух нечего было и думать!..
     - Синьорина обнаруживает солидную эрудицию, - иронически усмехнулся он,
- но забывает: людям дано летать. Чувство полета  присуще людской природе...
Все  дело в  забвении  так называемых  очевидных  истин.  Вы поразили  своим
взлетом окружающих, и вот вам новый факт: они летят.
     Рядом с нами парили еще двое.
     - Я знала, что так случится! - кричала черноволосая девушка. - У меня с
утра  ощущение было  такое... Необыкновенная легкость.  Я ждала, что  именно
сегодня что-то произойдет!
     -  Мне это  снится, -  меланхолично  уверял  ее  нескладный  юноша  лет
семнадцати, - а  может,  мы все умерли. Знаете,  я читал в газетах, что душа
после смерти вылетает из тела и парит над землей...
     - Нет, нет, мы живы! И мы не спим. Мы проснулись, - веселилась девушка,
подлетая к  нему и пятерней  взъерошивая его волосы.  -  Разве мертвых можно
дергать  за уши? - С этими словами она потянула  его за ухо вниз и вправо, а
затем они исчезли из поля зрения.
     Еще один летун, человек немолодой, с сединой в густых волосах и бороде,
и с длинным шарфом (вероятно, художник,  сработал у меня стереотип), смотрел
вокруг обновленными глазами и восклицал:
     - Я всю жизнь провел, как на чужом пиру, старый  дурак! И не ведал, что
все открыто! В любой момент...  Что ты  никому ничего не  должен. Боже,  вот
только не сверзиться бы с такой высоты.
     Тут в  глазах его мелькнул  страх.  И хорошо,  что  Лукоморьев  схватил
человека за ворот. Тот сразу повис, моментально потеряв способность парить.
     - Отпустить вас? - ласково спросил Лукоморьев.
     Седобородый  смотрел  на него  расширенными от  ужаса  глазами и что-то
мычал.
     -  Нет, Баркаял! - закричала я. -  Не смейте! Ведь это я позвала его за
собой! Зачем вы хотите сделать меня убийцей?
     - Читайте Максима Горького, папаша.  - С этими словами Баркаял отпустил
седобородого.  Я на мгновение  поймала  его  вконец  обессмысленный  взгляд,
направленный  куда-то за  горизонт. И тело начало вращаться. Я догнала его и
попыталась остановить, но  невидящие  глаза не  оставляли сомнений:  человек
мертв.
     - Ты забрал его душу!  -  закричала  я, срывая голос. - Он  едва  успел
проснуться, а ты забрал ее!..



        Вода в серебряной чаше

     Белые обои в  белую же полоску. Белым по белому. Они блестят, как шелк.
Я люблю обои своей комнаты и могу долго смотреть на них, ни о чем не думая.
     - Вам надо еще многому учиться, королевна, - мягко сказал кот Василий.
     Я смотрела в стену, но  на этот  раз  не видела полосок.  Перед глазами
стояло застывшее лицо человека с шарфом.
     - Это я позвала его за собой.  И этим  убила. Я могла помешать Баркаялу
убить его.
     - Вам надо многому учиться, королевна, -  настойчиво повторил Василий и
протянул руку к моему лбу.
     Я ударила его по руке:
     - Что ты заладил, как попугай, одно и то же? Я не  хочу учиться убивать
людей!..
     - Между прочим, я совсем не похож на попугая, - обиделся Василий.
     Я прикрыла глаза.
     - Покажите мне Николу.
     - Какого Николу? - фальшиво удивился прохвост.
     - Покажите мне Николу! - заорала я.
     - Ой, только не  кричите, королевна, - запричитал  он.  - Вы же знаете,
что у котов другой слуховой порог... Вы хотите, чтобы я оглох?
     - Будешь читать по губам, - сурово ответила я.
     -  Совсем не смешно, царевна, -  вздохнул  кот.  И начал организовывать
пространство для каптромантического гадания.
     Он достал  из-за уха огромную серебряную чашу.  На шее  появился  кусок
картона  с кривой  надписью  углем: "Волшебный амулет". В чашу он налил воды
из-под крана.
     - Что за "волшебный амулет", паяц? - сквозь зубы прошипела я.
     Похоже, он намеревался устроить похабное представление.
     - На вас, конечно, произвело бы  большее впечатление, если бы я украсил
свою  мохнатую грудь  каким-нибудь  бессмысленным  бриллиантом, - усмехнулся
кот. -  Между  тем,  синьорина,  мой  амулет  есть  одно  из  самых  сильных
охранительных средств в этой галактике.
     - От кого же ты собираешься обороняться, дух?
     -  Было бы чем обороняться, а от кого - найдется, синьорина, можете мне
поверить... Теперь  взгляните  сюда, -  он  протянул  мне чашу,  наполненную
водой.
     - Ну? - я с подозрением вгляделась в посудину.
     - За всем, что увидите, следите, не выказывая эмоций,  - тихо наставлял
кот. - Ни радости, ни печали. Если вы дадите чувствам захватить вас,  то тем
самым как бы бросите туда связь. Получится вроде  веревки,  по которой  сюда
может подняться  кто угодно. При  неблагоприятном  исходе  эксперимента  вы,
госпожа  моя, сами рискуете оказаться  по  ту сторону.  И  никто  не  сможет
поручиться за ваше спасение...
     - И что? Я увижу Николу?
     -  Вы  увидите  Николу, если захотите, а может... Кто знает?  Никто  не
скажет, что вы найдете там.

     Я  смотрела  на  поверхность  воды  уже   очень  долго,  но  ничего  не
происходило. Временами  у меня появлялось  смутное  ощущение, что  оттуда за
мной тоже  кто-то  наблюдает. Серебро  сливалось с водою,  а вода  чернела в
центре чаши. Это был колодец. И вот...
     Юноша, в котором  я  узнала  Николу, поднял истощенное лицо.  Он был не
один.  Рядом с ним - Анна. Я  удивилась. Вода немного всколыхнулась и  стала
медленно сворачиваться в воронку.
     - Эмоции! - рявкнул кот.
     Я немедленно  вспомнила  совет  и  придавила эмоции.  Мало-помалу  вода
успокоилась.
     - Что там за светящийся обруч сверху? - прошептал Никола. Хотя он и был
далеко внизу подо мной, я услышала его слова рядом.
     - Молодая Луна, - беззаботно ответила Анна.
     - Странная Луна.
     -  Луна  зарождается окружностью  и заполняется  внутрь,  - нетерпеливо
объяснила девочка. - Это недавно созданный закон.
     - Законы не создают, их только открывают.
     - Ни фига!  - хмыкнула девочка. - Только и  слышишь:  "приняли  закон",
"внесли поправки к закону"...
     - Это другое... Что же происходит  с Землей, если Луна себя так странно
ведет?..
     - Если что-то или кто-то себя странно ведет, это не значит, что со всем
остальным миром тоже что-то обязательно происходит.
     Вода  слегка замутилась, со дна пошли пузырьки, и через некоторое время
картина  предстала совсем другая: перед  двумя животными стелилась наклонная
поверхность, и они спускались в красную долину.
     Один из  них, Алазамбр  озерный,  сплюнул  сквозь  саблевидные зубы.  И
зеленый  плевок  ударился о  землю,  подскочил  и  запрыгал  по склону,  как
резиновый...
     - Плюй, плюй,  - с одышкой произнес его спутник, речной Алазамбр, такой
же маленький  и коренастый.  - Все равно  все фантасты  -  бред...  Ненавижу
фантастику!  Не  перевариваю!  Все  эти киборги,  триграммоплазмы  и  прочая
дрянь...
     - Тетраграмматон, - подсказал собеседник.
     - Дубина! Это другое, - отвечал речной.
     - Чем тебя так задевают фантасты?
     - Сказочники,  понимаешь ли! Вешать таких сказочников.  Уводят от жизни
хрен зна куда...

     От  долгого  напряжения  глаза  стало  резать.  Я   отодвинула  чашу  и
зажмурилась. Когда  раскрыла глаза, то  обнаружилось, что  кот весь  в мыле.
Если  для котов  уместны  такие слова.  Дурацкий  "амулет" надорван  в  двух
местах, а угол моего кресла испачкан какой-то слизью.
     Кот тяжело дышал.
     - Я же просил вас, хозяйка, как  можно  меньше эмоций. А вы  их вбухали
столько, что хватило бы на  небольшую атомную станцию. Видели бы вы, с каким
чудовищем я был вынужден сразиться!
     - Я ничего не слыхала.
     - Ну, еще бы! Вам было не до того...
     - Извини, дружок.  - Я кинулась счищать с его лоснящейся шерсти комочки
слизи.
     -  Осторожно! - отступил он. - Я  сам... Позвольте мне ненадолго занять
вашу ванную...
     - Разумеется...
     Он отправился в  ванную комнату,  а я осталась. Прислушиваясь к  себе и
опасливо косясь на испачканное кресло. Как  знать, возможно, неведомое ОНО и
сейчас здесь... Только я подумала это, из ванной раздался хриплый мяв.
     - Прекратите думать, королевна, черт побери! - орал кот. -  Вы всех нас
погубите!
     Непроизвольно  я  сложила  руки  на  груди.  Стало немножко  спокойнее.
Наконец  из ванной  появился  кот. Все мои мысли  о гипотетических  кошмарах
тотчас испарились: это чудовище стояло передо мной и благоухало.
     - Ты взял мои парижские духи?  - злобным голосом произнесла я. -  Духи,
подаренные мне мамой?
     Василий заметно испугался этого простого вопроса.
     - Я...  я... Помилуйте,  госпожа...  Я  не хотел... Я  вам достану ящик
таких духов... Я же не знал... - И вдруг заверещал так, что  я вздрогнула: -
Такова ваша награда за битву с инопланетным разумом!
     Тапочком  трудно  промазать с пяти  шагов.  Уже из-под кровати  Василий
оправдывался:
     -  Честное-пречестное, я не знал, что эти духи из Парижа. У вашей мамы,
синьорина, отменный вкус.
     - Оставим, - произнесла я. - Куда и зачем направляется Никола? Я что-то
не поняла.
     -  Куда бы он ни направлялся, я уверен,  он шел туда, где  должен будет
оказаться. Каждый следует своими путями, синьорина, и неисповедимы не только
пути Господни.
     - Хорошо, - я кивнула, - а кто были эти Алазамбры?
     - Логично предположить, что в одном из них оказалась душа седобородого,
в ком вы сегодня приняли такое участие.
     - У меня не было желания перемещать его душу в другое тело, - возразила
я.
     - Ах, что вы знаете о своих желаниях, - выбрался на белый свет котяра и
показал лапой на тапочек.
     - Баркаял испытывает меня, - задумалась я.
     - Неужели вы  ничего так и  не  поняли, госпожа?  -  Василий пристально
глянул на  меня  и, поколебавшись, добавил:  - Ведь  вы  и  были  его земной
любовью, ради которой он пал...
     - Это невозможно!
     - Вот как? Вы все еще помните это слово?
     Я  не нашлась что ответить. Кривляка  Лукоморьев,  благородный  рыцарь,
опальный ангел Баркаял, любил меня? Невозможно!..
     - Что же случилось тогда между нами? Ты знаешь?
     - Это  долгая и печальная история,  - взгрустнул кот.  - Позвольте  мне
рассказать ее по порядку...



        История любви

     Откуда  ни возьмись в лапах у Василия  появился желудь. Кот ткнул его в
кадку с фикусом, и  оттуда сразу  поперли в рост  молодые побеги. Кот снял с
шеи  массивную золотую цепочку, навесил ее на юный дубок, отчего тот сначала
прогнулся. Потолок и стены вмиг исчезли, и мы оказались на холме, с которого
во все четыре стороны открывался простор. На севере - леса, на юге  -  море.
На востоке - речка. Ясно, с живой водой - по берегам вилась растительность и
копошилась  живность. На  западе  струилась  речка с мертвой  водой,  оттуда
тянуло нефтью.
     Дубок неуемно рос. Цепочка росла вместе с ним. И  скоро кованая золотая
цепь  тяжело обвисла  на  ветвях кряжистого дуба  с  тяжелыми листьями цвета
бронзы. Кора дерева пестрела пятнами векового лишайника .
     Сунув  руку в дупло, Василий  достал гусли.  Сел  по-турецки,  принялся
подстраивать  струны. Я взобралась на  низкую ветку и тут заметила, что  мои
светлые волосы приобрели  синеватый отлив, а  в  прядях  запуталась холодная
водоросль. Просторная сине-зеленая туника струилась с моих плеч.
     Кот  Василий поднялся, возвел желтые  глаза горе и, аккомпанируя  себе,
завел надтреснутым голосом:
     <i>
     Уж ты улица моя, улица-голубица,
     Ты широкыя-а, ты муравчатыя-а,
     Изукрашенная
     Все гудками, все скрипицами,
     Молодцами, молодицами,
     Ой, да красными девицами.
     Одна замуж собирается,
     С матерью-отцом прощается.
     Не велика птичка-пташечка
     Сине море перелетывала,
     Садилася птичка-пташечка
     Среди моря да на камушек.
     Веселилась красна девица,
     Идучи она за младого замуж...
     </I>
     Тут он  оставил петь, глянул на  меня. И столько пронзительной, вековой
печали стояло в  этих круглых  глазах... Я  подтянула колени к подбородку и,
наклонив голову, заслонилась волосами, чтобы скрыть слезу.
     - Когда люди начали  умножаться на земле и родились у них дочери, тогда
сыны Божии увидели дочерей человеческих,  что они красивы, и брали их себе в
жены, какую  кто  избрал.  И  сказал  Господь:  не  вечно  Духу  моему  быть
пренебрегаемым человеками,  потому  что они  плоть; пусть будут  дни  их сто
двадцать лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени,
как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и  они стали рождать им:
это сильные, издревле славные люди. И увидел Господь, что велико развращение
человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое
время. - Тут голос Василия усилился, и от рокота его трава стала клониться в
сторону. - И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в
сердце  своем...  - Он  немного  помедлил  и добавил тихо:  -  Первая  книга
Моисеева,  Бытие.  Глава  шестая,  стихи  с  первого  по  шестой... -  Потом
продолжил: - Среди тех сынов, что снизошли  до земли, был и Баркаял, светлый
ангел, наделенный многими добродетелями и лишенный пороков...
     В  радужных одеждах  по  ступеням облаков  спустился  он  на  землю,  к
прекрасной Светозаре, и молвил:
     -  Я   искал  тебя  до  рождения   человеческого,  по  дебрям  галактик
путешествовал я, чая найти тебя. Что ответишь ты мне на это?
     - Еще не там искали меня, - говорила высокомерная Светозара.
     -  Я отрекся  ради тебя от своих лазоревых  крыльев, которые давали мне
силы исполнять волю Господа, Отца моего, отныне  я  заменил  Его  высочайшую
волю
     твоей, - говорил Баркаял.
     - Еще не тем жертвовали мне, - улыбалась Светозара.
     - Я  готов  служить  тебе до поры, пока не  погаснет свет,  и исполнять
любую прихоть твою, чего бы она ни стоила мне.
     - Еще не то сулили мне, - надменно бросила она.
     - Чего же ты хочешь?
     - Бессмертия, - отвечала суровая дева.
     И светлый витязь, хотя  ему и были  ведомы многие тайны,  не знал,  что
ответить на это. Он удалился в  пещеру,  чтобы там, волшбою и опытами, дойти
до  состава, дающего человеку бессмертие. Испробовав  Божественную силу,  не
добился он успеха, потому что Бог не дарует человеку бессмертия на земле.
     Он составил эликсир,  но  те, кому давал  он  испробовать его, были юны
десять лет, а  потом  старились  на глазах, и плоть их рассыпалась  в  прах,
обнажая  скелеты. Тогда  витязь обратился к  силам  земли, воды  и огня.  Он
постиг многие заклинания, дающие силу управлять грубой материей, он научился
каббале  и  гаданиям, открыл  яды и  целебные травы.  Но  не мог он добиться
бессмертия - те, кому давал он пробовать  свое  зелье, жили двадцать лет,  а
потом умирали в страшных судорогах.
     Тогда витязь  призвал  демонов и духов. И они были рады служить ему, но
взамен  потребовали  служения  своему  хозяину. И  витязь дал  согласие.  Он
научился  заставлять демонов по мановению  руки исполнять  любую прихоть, он
узнал  десять  тысяч их  имен  и сорок  одно. И они дали ему чудесный состав
бессмертия, с этим составом он пошел к своей Светозаре.
     Сначала она  не узнала  его. Безгрешный  ангельский взор Баркаяла  стал
мрачен  и  колюч, его  светлый лик потемнел  от потаенных желаний, а  многие
знания искривили губы и омрачили лоб.
     - Я трудился сорок лет,  чтобы дать тебе то, о чем ты просила, - сказал
он. - Доказал ли я тебе свою любовь?
     - Я любила  бы  тебя, светлый витязь,  - ответствовала Светозара,  - но
сейчас уже поздно.
     И она подняла на него лицо, размеченное старостью, и сдернула покрывало
с поседевших волос.
     -  Я вижу, что лицо  твое  испещрили морщины, -  отвечал  Баркаял, -  а
волосы  твои стали серебряны. Но  глаза твои по-прежнему ярки, в них мерцают
синие молнии. И, значит, я могу вернуть тебе молодость.
     И тогда  Светозара  открыла  ему  свою  грудь,  изуродованную  раком, и
спросила, хочет ли он сделать ее бессмертной в таком мучительном состоянии.
     - Я вижу,  что ты  больна, - нежнее прежнего проговорил  он, -  но душа
твоя здорова, и, значит, я могу излечить тебя.
     И тогда Светозара призналась, что не  верила  ему  и не дожидалась его,
что есть муж у нее, и любит она его до скончания дней своих, как то велят ей
боги .
     Засмеялся демон Баркаял, ревность объяла его  падшую душу, и проклял он
небеса. В то мгновение открылись ему последние законы телесных превращений.
     Он убил мужа Светозары своим дыханием,  прикосновением  заморозил детей
на  глазах  у матери.  На их  бездыханных телах она поклялась отомстить ему.
Хотя бы для  этого  пришлось  умирать и рождаться  бесчисленное число раз  -
столько, сколько понадобится, чтобы уничтожить того, кто был светлым ангелом
Баркаялом, а стал злобным демоном, пособником Люцифера!..

     - И что же дальше? - выдавила я, когда Василий смолк.
     Ветер  лохматил  его  черную шерсть,  от  живой реки  потянулись  звуки
пастушьих рожков и ласковое коровье мычание.
     - Вы забыли о своей  клятве, госпожа, - грустно ответил кот. - И,  будь
моя  воля,  не я  напоминал  бы вам  о  ней. Но, к несчастью,  я должен  это
сделать, чтобы вы решили, хотите ли вы по-прежнему исполнить ее.
     - Я совсем не помню ничего из того, что ты рассказал, - призналась я. -
Разве я могу желать зла тому, о ком не ведаю?..
     -  Как  знать, госпожа, -  мягко ответил кот, почесывая задней лапой за
ухом. - Вы, люди, странные существа... Стремитесь к добру, ничего не  зная о
нем, и не останавливаетесь перед злом, желая  добра. А теперь  вот вы готовы
простить злодеяние, хотя вас потрясает рассказ о нем...
     - Но что же мне делать? - продолжала  я недоумевать. - Неужели я должна
исполнить зарок, данный Светозарой, о которой я ничего не знаю?..
     - Кроме того, что она - это вы.
     - А хоть  бы и так!  - воскликнула я. - Неужели бедный Баркаял терзался
столько лет?..
     - Тысячелетий, - поправил кот и заметил.  - Это еще не все... Светозара
рождалась  множество  раз,  и  всегда  подле  нее  оказывался  Баркаял.  Она
ненавидела его, а  он продолжал  любить. Она не могла одолеть его, а он слал
полчища демонов, желая околдовать ее. У нее не было иного оружия для защиты,
кроме молитвы. Но постепенно она постигала тайные науки, а в иные моменты он
даже  сам  преподавал  их ей  -  то  были  счастливейшие  времена  для него.
Родившись  в какой-то  раз,  не помня о клятве, она однажды полюбила его. Но
вечером  накануне свадьбы она  мыла руки и уронила кольцо в кадку с водой. И
тут вспомнила все. И она подослала вместо себя девицу, схожую с ней ростом и
статью.  Эта  мегера, настоящая  Ксантиппа Новгородская,  отравила  Баркаялу
тридцать три  года, пока  он  держал ее подле  себя. Он прощал  ей  все ради
походки,  которая  так  напоминала ему походку  любимой.  Светозара  жила  в
монастыре в  благочестии.  Но знаете,  что  я  вам скажу,  госпожа?  Она  не
понимала одного - дьявола можно победить только дьявольским умением...
     - Зачем ты говоришь мне все это? - в недоумении тряхнула я головой.
     -  Время  собирать камни, - с  обреченностью  проговорил  кот, повернув
морду на  запад. -  Одному Богу известно, как закончится  ваш долгий спор. И
будет лучше, если вы решите это сами, чем возьмется кто-то другой...
     - Не могу поверить, что речь действительно обо мне.
     -  Королевна,  вы должны все вспомнить. Иначе по-прежнему будете слепым
котенком  в лапах  судьбы! - воскликнул Василий. - И есть только один способ
вспомнить все.
     - Какой же?
     Василий колебался.
     - Ну, скажи! - просила я.
     - Вам надо пройти второй круг.



        Хватит с меня чертовщины!

     - Нет, любезная моя нечисть. Никаких кругов.  Вы меня упекли сюда. Вы и
вызволяйте. Сейчас. Немедленно!
     - Это оговор! - пискнул кот. - Вы сами в  любой момент  можете покинуть
эту богадельню.
     - Черт побери, это невероятно! - воскликнул Лукоморьев.
     - Королевна хочет денег? - недоуменно предположил его клон. - Но  какие
деньги можно заработать,  выкладываясь  с десяти  до  шести?  Это же смешно.
Давайте лучше займемся алюминием!
     - Мы вполне можем устроить любые деньги  и без этого, - приподнял брови
его оригинал. - Сколько вам нужно?
     Кот в своем человеческом обличье сосредоточенно и хмуро выкусывал грязь
из-под ногтей.
     - Василий, прекрати! - раздраженно воскликнула я. - Как тебе не стыдно?
     Он, еще более насупясь, спрятал руки в карманы.
     - А вам? Не стыдно? На кой черт вам нужна работа?
     - Царевна права,  - вмешалась Ингигерда,  снова дитя с косичками. - Она
идет своей дорогой, а  вы все просто  не понимаете. Пусть идет. А  я пойду в
школу.
     - В здешнюю? -  не поверил Лукоморьев. - Преподавателем?.. А есть такой
предмет - основы каббалы?..
     -  Нет,  не преподавателем, - отвечала Ингигерда. - Я  тоже хочу побыть
ребенком.  Кикимора  утащила  меня еще в  дошкольном  возрасте. Я ее об этом
просила?..
     - Твоя мать утопила тебя, дурочка, - нежно пробормотал Василий.
     -  Одиннадцатый  век,  дикие  нравы,  -  со взрослой  рассудительностью
высказалась Ингигерда.
     - Довольно  препирательств, - отрезала я. -  Вы мне надоели смертельно.
Хочу нормальной человеческой жизни.
     - Желание царевны - закон, - усмехнулся Лукоморьев. - Куда бы вы хотели
устроиться?
     - На свою прежнюю работу.
     - Там что, медом намазано? - спросил Василий.
     - Напротив. Там мне придется тяжеленько, - отвечала я.
     - Я ничего не  понимаю, - вздохнул клон. - Вот уже, кажется,  ты знаешь
любое людское движение наизусть. А  потом они выкидывают  такое коленце, что
хоть стой, хоть падай...
     -  Ладно, - нахмурился Лукоморьев.  - С завтрашнего  дня вы  работаете.
Получите  удостоверение.  - Он  достал  из кармана  мое  потертое конторское
удостоверение со всеми необходимыми печатями и подписями. - Приступайте.
     С этими словами он очертил в воздухе силуэты  своих  соратничков, и все
трое  выпали  куда-то,  будто их вырезали  ножом. Сам он подошел  к  батарее
парового отопления и просочился в нее.

     Удивительно,  что самыми верными  моими друзьями оказалась самая что ни
на есть нечисть.

     - Здравствуйте, Сергей Павлович, - не без некоторой робости я заглянула
в кабинет начальника.
     Сергей Павлович привстал.
     - Ах,  Аленушка,  - фальшиво обрадовался он.  - Что же вас так долго не
было?
     - Вы же не хотели меня видеть, - невинно напомнила я.
     - Ну что ты...
     Во мне подняла голову ведьма.
     - Вы знали, что  мне некуда податься  и что у меня  возникли  небольшие
проблемы, - ласково продолжала я, - но все-таки уволили.
     - Ну, ты же понимаешь, - растерялся он.
     - О  да, я все понимаю, - согласилась я. - Ведь я два дня не появлялась
на работе без уважительной причины.
     - Да! - встрепенулся он. - Вот именно.
     - Но вы знали, не так ли? -  улыбалась я. - И тем не менее устроили мне
головомойку  публично, а потом, не выслушав объяснений,  указали на дверь. К
тому же ведь я украла деньги...
     - Послушай, у каждого в жизни бывают ошибки...
     - Что же случилось такого,  что вы вдруг их осознали? Вам являлась тень
отца Гамлета?
     Начальник  побледнел.  Я  поняла,  что  мои  твари  успели  убедительно
побеседовать с ним.
     - Прошу вас!  -  заговорил  он. - Присядьте. Не губите  меня. Я уже  не
молод, и у меня дети... Жена, да. Теща. Ну, хотите, я встану на колени перед
вами?.. - Его  маленькие глазки забегали по углам. - Умоляю,  не погубите. Я
запутался...
     Я уже  жалела, что завела этот разговор. Мне всегда  было стыдно  перед
людьми за них самих. Многое бы отдала, чтобы не знать этого чувства.
     - Сколько вам нужно?
     - Чего?
     - Я ничего не меряю на рубли, - захихикал он. - Разумеется, речь идет о
долларах...
     -  Нет, спасибо. - Я  встала. -  Я  хотела  бы  просто  продолжить свою
работу...
     -  Конечно,  конечно, -  торопливо забормотал  он,  - вы же  знаете,  я
выправил все документы...  Но, умоляю, о том, что произошло...  Тогда... Ну,
вы помните... - молчите ради бога...
     - Кого ради? - обернулась я от двери.
     - Ради кого бы то ни было, - поправился Сергей Павлович. - Умоляю!..
     Я вошла в рабочую комнату. Следом просеменил начальник.
     - Господа, -  голос его сорвался. - Господа,  - тверже повторил он,  не
без некоторого  напряжения обретая свой  обычный импозантный вид.  -  Ошибка
разъяснена.  Денег  Алена не  брала.  Гм!..  С  сегодняшнего дня  она  снова
работает у нас.
     Коллеги кивнули и снова уткнулись в бумаги. Объятий и извинений ожидать
не приходилось. А может, они чувствовали вину передо мной?..
     Я  села за свой стол,  пальцем провела черту по  пыльной столешнице.  И
слезы полились у меня из глаз. Я так скучала по ним, так хотела сказать, что
произошло недоразумение, что я даже без вины прошу  у них прощенья. А они...
Катя Хохлома, яркая девчонка,  всегда в цветных  платках на голове и с целым
набором елочных украшений в ушах и на шее, - как мне недоставало ее простого
и веселого взгляда на жизнь! Димка Малышев и Лешка Шестопалов  - Шестилапый,
как  он  сам  себя величал  еще, наверное,  с детского сада, - с которыми мы
бродили по городу и трепались, неужели они поверили, что я взяла?
     Катя о чем-то рассказывала, но я не вслушивалась, уйдя в свою печаль.
     Вдруг  раздался  взрыв общего хохота.  Я тоже  почему-то фыркнула.  Они
смолкли.
     - Включить радио, что ли,  - сказал Дима, потягиваясь. -  А то ведь так
можно и с ума сойти... Целый день с этой...
     Я не поверила своим ушам. Не обо мне же он говорит?
     Включили радио.
     - Ладно,  не  реви.  -  Подошла Катерина,  небрежно кинула передо  мной
стопку бумаг. - С каждым может случиться.
     - В  следующий раз,  когда  понадобится,  можешь  просто  занять,  - не
поднимая головы, буркнул Лешка.
     - Я не брала, ребята.
     - Это мы слышали, - криво улыбнулась Катя.
     Похоже, донести до них правду не  мог бы и сам  Господь Бог. Мне нечего
было здесь делать. Здесь тоже был сумасшедший дом.

     Иуда  стал моим  частым  гостем.  Теперь он выглядел лет  на  тридцать.
Одевался в джинсы и куртку из белого полиуретана. Он говорил:
     - Я не делал ему зла.
     - Не хочу с тобой спорить.
     - Не хочешь признать мою правоту! Я сяду ближним у его престола.
     -  Ошую, -  усмехнулась я.  - Помнишь, у  Матфея: "И поставит  овец  по
правую Свою сторону, а козлов - по левую"?
     Лицо Иуды перекосилось.
     - Матфей приписал ему эту  притчу. Они сочиняли его  как  хотели!.. Они
повторяли его слова, а смысл их вял у них на губах, как лепестки роз.
     "Нет, все-таки, в чем феномен этой личности? - стала  я рассуждать сама
с
     собой.  -  Ведь по прошествии  двух тысячелетий  люди все еще тельняшки
рвут на  себе и друг на друге. Мало ли было до и  после  него просветленных,
врачевателей, чудотворцев, фокусников,  ораторов, любителей шарад?  Впрочем,
доля чуда плюс потрясающая рекламная кампания... Промоушен, черт подери..."
     - Он был Богом на этой земле, - возгласил Иуда.
     -  Ну  да.   Дождешься  от  рекламодателя  истинной  оценки  товара,  -
резюмировала  я.  - Но  если он и  правда  был Бог,  почему ты упрекаешь его
учеников во лжи? Разве не мог он внушить им, что хотел? Дословно... Все-таки
на этих людей изливался его свет.
     - Что толку в свете, что льется в  грязь? Делается ли грязь чище, когда
на нее нисходит свет?..
     - Сравнение твое неуместно, - отвечала я.
     -  Отчего он собирал вокруг себя всякий сброд?.. - задал вопрос Иуда. И
непосильная эта задача запала в морщины его высокого лба.
     - Позволь напомнить, что в их числе был и ты, - заметила я.
     - О нет! - Он посмотрел на меня, как магистр на неофита. - Я был с ним,
но не  с ними.  Он не  следовал моим советам, не взял себе избранных.  Зачем
перед свиньями метал бисер?..
     - Каждый имеет шанс на спасение.
     - Каждый!  - Иуда осклабился. - Не каждый способен воспользоваться этим
шансом. Даже уже умеющий плавать не всяк дождется лодки в море.
     -  Но  почему все-таки  ты  предал его? Ты говоришь,  что сделал Иисуса
Иисусом, но сам не способен в это поверить!
     Иуда дрогнул, отступил. Его беспокойные руки заграбастали мои четки.
     - Он умер затем, чтобы ты простила меня! - выкрикнул он. - Чтобы сестра
не держала зла на брата, а дочь не сердилась на отца.
     -  Господь с тобой,  при  чем тут  я? Кто дал  мне  право  обвинять или
прощать?
     - Не судимы будете? - понимающе усмехнулся Иуда. - Вздор. Обман слабых.
Все будут судимы. Особенно те, кто не умел судить, когда требовалось.
     - Во всяком случае, ты мне не брат. И не отец.
     - Иисус признавал меня своим братом, - твердо сказал Иуда. - Для него я
был хорош. Так кто ты такая, если он не бросил мне ни слова упрека?..
     - Можно сказать,  я никто. Человек. Я просто человек, который через две
тысячи лет после тех событий открыл Книгу и встретил  в ней твое имя. Твое и
Иисуса.
     Иуда подошел к подоконнику, сгреб пачку сигарет. Спичка дрогнула у него
в руке.  Кое-как прикурил  от следующей, чиркнув ею о  грязно-серого картона
коробок с профилем А. С. Пушкина и надписью "200 лет".
     - В каком аду ты пристрастился к курению?
     - В здешнем, - отрывисто ответил он.
     - Ты быстро обживаешь эпоху, - съязвила я.
     Иуда заговорил горячим шепотом:
     -  Каждое  мгновение  каждого  часа, любого  дня  или  ночи, сотни  лет
напролет. Они все знают. Они все видят. Они ничего не поняли из того, что он
им говорил! Нет, это не он, а я принял  грехи ваши. Это я несу  их на  себе.
Это  я  распят,  стражду  и  каждодневно  приемлю  казнь.  Без   вознесения.
Спрашивается, кто страстотерпец и мученик?!

     В сознание пробился высокий повелительный голос:
     - Девочки, пора!.. Вставайте, заправляйте кровати!..
     Я  застонала, уже  поняв,  куда проснусь.  Лежа  на больничной койке, я
судорожно сжимала руками край одеяла...



        На том берегу Стикса

     Мне было тускло. Вокруг бродили женщины-тени, забывшие  свои имена. Они
не помнили даже, какой на дворе год. Хотя,  в сущности,  даты, имена - зачем
это надо? Зачем нам привязки к условностям, как говорил Лукоморьев.
     - Люди счастливы и свободны, - проповедовала одна здешняя обитательница
в халате, который, как ни был бесформен, от долгого ношения  все же притерся
к  фигуре.  - Сейчас, в эту самую минуту, все люди играют на  траве, подобно
детям... Люди любят друг друга!..
     Вокруг нее толпились и слушали с открытыми ртами, пускали слюни.
     - Трава  вырастет еще только месяца через  полтора, - подала я голос из
своего кресла.
     -  А  до этого ее  вообще никогда  не было?  -  доверчиво спросила одна
слушательница.
     Я  безнадежно махнула рукой. Несанкционированный  митинг распался,  они
опять заходили вокруг да около.
     В единственном, ненастроенном  и  в  принципе ненастраивамом телевизоре
мелькали смутные  картинки. Одного  этого ящика довольно, чтобы свести с ума
самого здравомыслящего человека. Я  хотела бы  читать, но в  той библиотеке,
что  была   здесь  к  моим   услугам,  выбор  невелик.  Несколько  книжек  с
недостающими  листами. Тут  и парочка  каких-то суперобложечных детективов -
видно, чтобы  вернуть ощущение  реальности. И  Молитвослов,  чтобы это самое
ощущение  реальности  не  возвращалось.  И  психиатрическая  литература  для
окончательного  "отъезжания". Будь моя воля,  я б такие книжки никому, кроме
монстров со специальным образованием, читать не позволяла.
     От  нечего делать я смотрела  в сумрачный, туманный телевизор  и ловила
себя на мысли,  что те люди, за  оградой, живут наоборот. Вот  здесь  вокруг
меня нормальные: их обидят - они плачут, их порадуют - улыбаются.
     И тут меня навестил Лукоморьев.
     - Ну и как вам болеется? - поинтересовался он.
     - Не больна, - пояснила я.
     -  Но по-прежнему упорны в  своих  принципах. Принципы  и есть болезнь.
Любые.  Думаете, люди  делятся  на партии по убеждениям?  Увы,  дорогая - по
диагнозам. Они не верят, не видят, что больны. Они почитают себя единственно
здоровыми. А вы... Поймите, королевна, вы в фаворе у старушки Фортуны.
     - Фортуна - плебейское божество, - огрызнулась я.
     - Любой на вашем месте,  - пропустил мимо ушей он, -  ни минуты не стал
бы  колебаться  в выборе  между  так  называемой  обыкновенной жизнью  и так
называемым  адом. Только  в аду люди способны постичь истинное блаженство...
Я, простите, не  мог сдержать своего любопытства  и предложил  вашим друзьям
одну задачку...
     - Друзьям?
     - Ну тем, с вашей работы. Самая невинная задачка, уверяю вас. Известный
тест - три желания.
     - С каких это пор вы взяли на себя роль золотой рыбки?
     -  Как   только  вы  прекратите  разыгрывать  из  себя  великомученицу,
завоевывая  сердца людей,  которые  вас  не ценят,  -  внезапно  посерьезнел
Баркаял, - я сразу откажусь от всех ролей.
     - Ну и вы выполнили их желания?
     - Я что, похож на идиота? Планету разнесло бы  на куски. Они все хот