ю дорогу по извилистому пересохшему руслу реки, прыгая с камня на камень, подполковник инструктировал и наставлял меня. Но делал он это добродушно, с пониманием. С хребта спустился взвод разведчиков во главе с лейтенантом Кузьминским. Заместитель начпо поздоровался с офицером, и пошол наверх. На вопросы Острогина: "Что, показали пленные, которых мы поймали? Сказали где склады?" -- Витя Кузьминский, ухмыльнувшись, ответил, что почти ничего. Один замерз, а другой пошел пописать и сорвался в пропасть. -- Как замерз? -- удивился я. -- Жарко ведь? -- А на камнях спать холодно, -- пошутил Виктор. -- Ха-ха-ха! А если честно, то они не хотели разговаривать. Пришлось первому воткнуть струну в печень. Заговорил, но не с нами, а с Аллахом. Следов допроса от струны не остается, но очень больно. Крови нет, дырочка малюсенькая, но терпеть просто невыносимо. Слабый оказался, не выдержал. Второму -- провод от аккумулятора присоединили к "головке", и крутанули ручку телефонного аппарата. Заговорил, но неразборчиво. Вырвался и побежал помочиться. Оступился и долго-долго летел, размахивая клешнями. Не повезло бедняге. Люди не птицы, летать не дано. -- Витя, а без пыток нельзя? Разве можно издеваться над пленными? -- удивился я. -- Чудак, кто же сам, добровольно расскажет. Да ты еще трупы наших замученных бойцов не видел. Увидишь -- перестанешь удивляться, -- сердито ответил разведчик и полез вверх, догонять взвод. -- Черт, как в Азии все противно и непонятно! -- вздохнул Серж, лежа за валуном и глядя в небо. Мы решили подождать, прикрывая группу, пока разведка доберется до вершины. Чтоб начальство видело нашу неустанную заботу. -- Эх, жизнь-судьба! И зачем я здесь? Взял из Германии добровольно поехал в Афган. Только потому, что перед ребятами неудобно. Я с немцами пиво пью, а многие мои друзья воюют. Вот и выбрал этот солнцепек. А тут стрельба, убийства, пытки. А еще пыль, мошки, мухи, скорпионы. Черт бы их побрал, насекомых! -- Серж, мне кажется, ты случайный человек в армии! -- усмехнулся я. -- Не твое это дело -- военная служба. -- Угадал. Если в Афгане карьера не сдвинется с мертвой точки, уйду из армии. К черту! Война, Никифор, -- единственный шанс служебного роста при отсутствии блата и протекции. -- Я тоже приехал, чтоб никто не попрекал, будто я в тылу отсиживался. На войне служба "в гору не пойдет", уйду на гражданку. Связей у меня нет, да и не службист я. -- Никифор, не переживай, все будет у нас хорошо. Вон, посмотри, Жонкин как будто и не гнусный мужик, а стал заместителем начальника политотдела. Случаются еще исключения из правил. Теперь это исключение из правил -- Жонкин нелепо погиб... * * * Вместо рейда в "зеленку" около Мирбачакота я оказался на совещании политработников в дивизии. Впервые батальон воюет, а я сижу в штабе и протираю штаны на стуле. Вначале было выступление инструктора спецпропаганды, затем Балалаечник учил учету и списанию телевизоров и радиоприемников. Далее прибыл Севастьянов и накинулся на нас с упреками. Досталось трем майорам и капитану. Затем начальник политотдела стал задавать каверзные вопросы о происшествиях, преступлениях, неуставных взаимоотношениях, о потерях. Один из майоров в конце доклада на вопрос Севостьянова о перестройке сообщил: в дивизионе перестроилось десять офицеров, что составляет пятьдесят процентов. -- А у вас сколько перестроилось, товарищ майор? -- ласково обратился Аркадий Михайлович к сидящему впереди крупному майору-танкисту. -- Из восемнадцати офицеров -- двенадцать! -- бодро доложил тот. -- Хорошо, хорошо... -- нахмурился полковник и ткнул пальцем в меня. -- Что скажете, товарищ старший лейтенант? Перестроились? Я растерялся от неожиданности: глупость-то какая! ЦК КПСС объявил о перестройке, и за полгода мы должны проделать то, не зная что. Даже высокое руководство не может объяснить, что конкретно мы должны сделать. Перестройка и все. -- В первом батальоне работа по перестройке стиля руководства началась. Но перестроившихся нет, и я не готов пока что перестроиться. Мы из боевых на боевые. Нам не до этого. Как раньше пили, так, конечно, уже никто не пьянствует, но если кто-то из товарищей погиб или награду, звание обмыть надо -- случается. Я сам орден и звание согласно воинской традиции обмывал. Неуставные взаимоотношения встречаются реже, но не искоренены. Есть проблемы в межнациональных вопросах. Проблемы с оформлением наградных, штабы пачками их обратно возвращают... Я не успел закончить свой рассказ о том, что накипело, как полковник подскочил ко мне. Вместо ожидаемого с холодком в груди разноса "шеф" обнял меня и воскликнул: -- Люблю я этого парня! За искренность, смелость! Ну не в бровь, а в глаз сказал! Некогда перестраиваться! Я и сам, честно скажу, еще не до конца перестроил стиль работы, а вы уже трещите о процентах! Халтурщики! Стыдно, товарищи политработники! Берите пример с молодежи! Они -- наше будущее, наша смена! -- Сказав это, полковник Севастьянов троекратно облобызал меня и, похлопав по спине, уселся, широко улыбаясь в центре зала. Сзади кто-то негромко произнес: -- Конечно, хорошо ему говорить об отсутствии перестройки! Только назначили на батальон, к Герою представили... Все как с гуся вода. А тут полгода до замены и пять лет в должности замполита батальона. Я растерянно сидел и молчал. Не такой реакции ожидал я от руководства. Думал, что будет скандал. Я живо представлял себе, как разгневанный полковник возмущенно кричит, брызгает слюной, топает ногами в ответ на мое выступление. Но такого результата... С хорошим настроением я ехал в полк после двухдневных сборов. Наш БТР, на котором политработники возвращались в Кабул, догнал на въезде в город полковую колонну. Хорошо, что рейд не затянулся. В полку меня ждало трагическое известие. Погиб Витька Свекольников. -- Вовка! О чем ты говоришь? Как так разбился и упал в кяриз! Ты что с ума сошел? Как Витька оказался в колодце? -- орал я на Сбитнева, схватив его за х/б и тряся из стороны в сторону. -- Никифор, отстань! Я виноват! Не уберегли! Глупо получилось, у самого в голове не укладывается, -- растерянно оправдывался Сбитнев. -- Товарищ старший лейтенант! Докладывайте по порядку и внятно! -- нахмурился комбат. -- Он еще вчера узнал о гибели солдата, но управление батальона находилось далеко от первой роты, и понять, что случилось на самом деле, ему было трудно. -- Товарищ подполковник! Солдаты увидели прячущегося "духа", бросили гранату в кяриз. Смотрим: автомат валяется, и ноги из бокового хода торчат. Решили достать оружие. Кинули "дымовуху" на всякий случай, чтоб отогнать от тела, если появится рядом кто-то из "бородатых". Свекольников самый худенький, вызвался достать ствол. Стал спускаться по парашютным стропам, сорвался и упал. Разбился. Вытащили, а он уже мертв. -- Подробный рапорт мне на стол через час, товарищ старший лейтенант! -- рявкнул Подорожник и выставил Сбитнева из кабинета. -- Бестолочи! Володя хмуро посмотрел на меня и вышел за дверь. -- Василий Иванович! Год! Нет! Пятнадцать месяцев в роте никто не погибал. Даже дико. Раненые были, но убитых в роте при мне ни одного. Такой замечательный парень был Витька Свекольников! Что теперь делать? С Витькиных рассказов я знаю все о его семье! Маму его жалко. Как ей объяснить, что он служил не под Улан-Батором (так Витька говорил своим), а в Афгане?. Как написать, отчего он погиб возле Баграма и каким образом он тут оказался? Профессорская семья русских интеллигентов. -- А что рабоче-крестьянской семье похоронку получить легче? -- возмутился комбат. -- Матери-одиночке получить извещение о смерти единственного сыночка проще? Тут мальчишки из простых семей, в основном деревенские парни. Один-единственный сын профессора попал в Афган, погиб, а ты создаешь вселенскую катастрофу. Конец света наступил! Гибель любого солдата -- трагедия! Каждый день умирают хорошие парни: все они отличные ребята только оттого, что попали сюда. Подонки -- это те, кто струсил, "закосил" и спрятался за их спины. Комбат замолчал и задумался, глядя в окно. Дымящаяся, догорающая сигарета обожгла ему пальцы, он выругался, затушил ее в пепельнице и быстро выбежал из кабинета. Глава 6. В "зеленке" танки грохотали, танкисты шли в последний бой... Полковая колонна застряла в узких улочках убогого кишлака, на перекрестке трех проулков. Знакомый поворот налево. Испытание судьбы в третий раз. А еще говорят, нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Но я в третий раз стою возле этого порога в "зеленый ад". Задницей чувствую: будет жарковато. Головной танк опустил трал и медленно пополз вперед. И стразу взрывы! Один, другой, третий... Танк, шедший вторым, повернул пушку чуть влево и выстрелил. От точного попадания завалилась стена дувала. В ответ прилетела граната из РПГ. Второй выстрел из пушки -- и гранатометчик затих. Но, как говорится, еще не вечер, а лишь хмурое осеннее утро. В этот раз мы вышли из Кабула поздней ночью. Немного постояли возле полевого лагеря дивизии, и в темноте выдвинулись на исходную позицию. И теперь второй час не можем сдвинуться с места. Земля усеяна минами, фугасы через каждые десять метров. Я сидел на башне, примостившись на стволе пушки. Комбат, высунувшись из люка, кричал на командиров рот, злился и хмуро посматривал на меня, как будто я ему мешал. Чувствуя себя неудобно под его колючим взглядом, я спрыгнул вниз, подошел к Чухвастову и сказал: -- Вася, если Иваныч спросит, скажи, что я по ротам пошел. Тот кивнул головой, не отрываясь от составления донесений, а я отправился к своим. Вот она, моя бывшая рота. Сбитнев хмуро поздоровался и отвернулся. Черт, я ведь теперь для него начальство! Жаль, что стал здесь посторонним. Перекинувшись парой ничего не значащих фраз с Ветишиным, я вернулся обратно. В это время разведчики пошли вперед, пробивать брешь в "духовской" обороне. Через пять минут они скрылись в тумане, и там завязался бой. Комбат вызывал Пыжа, но его радиостанция почему-то молчала. В нашем тылу начали рваться мины. Танки вновь двинулись вперед. В голове мелькнула глупая и шальная мысль. Поддавшись ей, я трижды поплевал через плечо, поцеловал на счастье свой номерок и, пригнувшись, побежал по арыку под прикрытием брони. Справа высокий дувал, слева танк. Наверняка все должно получиться: доберусь до разведвзвода. Если на мину не наступлю. В танк вновь попали из гранатомета, а по мне ударили из кустов автоматчики. Ага! Промахнулись! Я плюхнулся мордой в жижу неглубокой канавы, а когда выполз из скользкой, липкой грязи, то сразу же расстрелял два магазина по кустарнику. Танк встал и тоже несколько раз выстрелил. Я вновь спрятался в арыке и перезарядил магазины. Нельзя в "зеленке" бегать лишь с двумя полными рожками патронов. Хватит только на пять минут боя. Осторожно высунувшись, я начал стрелять прицельно короткими очередями по вспышкам из виноградника. Танкисты бабахнули по зарослям еще несколько раз, а потом открылась крышка командирского люка, и из танка высунулся Светлооков. -- Никифор! Привет! Что в первом батальоне воевать больше некому, кроме замкомбата? Или ты заблудился? -- ехидно поинтересовался мой вчерашний собутыльник. -- Выходит, так! -- рассмеялся я его колкой шутке. -- А у танкистов обязательно начальник штаба впереди? -- Ну не впереди, а вторым иду, за взводным. -- И я не один, там разведвзвод в тумане. Ползу к ним. -- Может, подвезти? -- предложил Гена. -- Нет, спасибо, я пешком. Танкистом я был в прошлом. Хватит! Слишком много в тебя гранат летит! -- Как хочешь! -- ответил Гена и начал управлять огнем обеих машин и палить в кусты из короткоствольного автомата. Передний Т-62 мужественно принимал на себя удары. Ящики, покрышки, резина фальшбортов от прямых попаданий гранатометчиков отлетали в разные стороны. Ужас! Я взглянул на Светлоокова -- и в этот момент он странно дернулся, обмяк и бессильно повис на люке. -- Гена, Генка! -- крикнул я в отчаянье, но ответа не последовало. Я приподнялся над краем дороги и увидел пулевые отверстия в его груди. Чуть ниже шлемофона стекала тонкая струйка крови, по лицу на броню. Вскоре экипаж затянул тело внутрь машины, и танк начал медленно сдавать назад. Оставшись на дороге в одиночестве, я пополз на четвереньках к разведке. Лишь бы они были живы. А то попаду в лапы к "духам". Нет! Впереди кто-то стрелял из пулемета! В старой воронке от авиабомбы лежал Гостенков и молотил из ПК по развалинам. Молодец, землячок! Второй пулеметчик палил сквозь пролом, в заросшее сорняками поле. В кустарнике сидели бойцы, заряжавшие ленты и магазины. -- Эй, вы, разведка! Почему связь молчит? -- завопил я на них. -- Связист убит! Еще двое ранены! Вон они в траве, -- сказал Шлыков с горечью. В высокой полыни лежали окровавленные, перебинтованные тела. Двое стонали, третий молчал. -- Где Пыж? -- продолжал я расспрашивать сержанта. -- Пыж с Тарчуком и Вакулой немного дальше, там впереди, сбоку от танка. -- Сержант показал рукой место, где не видимые мне прятались остальные разведчики. -- Больше никого? -- спросил я. -- Это весь взвод. На броне еще пятеро, но они отстали. Танк им мешает. Он ползет почему-то назад. И чего он уезжает? -- удивился сержант. -- Танкист, начальник штаба ранен. Надеюсь, что только ранен, -- тяжело вздохнув, пояснил я. Черт бы побрал этих полководцев! Опять идем одной колонной. Техника растянута в цепочку, машины мешают друг другу, а "духи" отовсюду расстреливают батальон. Неужели нельзя развернуть броню в линию и смести к чертовой бабушке эти хибары? На одни и те же грабли который раз наступаем?! Меняются командармы и комдивы, сохраняется только бестолковая тактика. Каждые полгода пробиваемся к этим заставам у канала, раз за разом теряем людей и технику. Зачем тут эти посты? Какой к черту контроль над территорией? Блеф! Они и себя-то толком оборонять не в состоянии без помощи авиации и артиллерии. "Духи" ходят под самым боком, а наши и носа высунуть не могут: их там по двадцать-двадцать пять штыков. Сила? Смешно! Если хотим взять власть в свои руки, то танки и БМП -- в цепь и крушить все по пути. Сровнять с землей это осиное гнездо. Жечь, взрывать, вырубать, расчищать, подрывать, разрушать. А если нет, то незачем сюда было и приходить! Вывести ребят -- и делу конец. Мои размышления прервал, раздавшийся совсем рядом, -- противный визг и следом разрыв мины. Сейчас накроют! -- Эй, вы, прячьтесь! -- приказал я молодым солдатам. -- Обороняйтесь и охраняйте раненых! Остальные вперед, к Пыжу! Бойцы нехотя поползли вдоль канавы. -- Что делать с рацией? -- спросил связист. -- Дай, послушаю, -- ответил я, надевая наушники. Комбат в ярости рвал и метал. Взвод час как исчез из эфира. Молчал, будто полностью погиб. -- Я "Ударник-300", прием! -- отозвался я в микрофон своим позывным. -- "Ударник-300", не встревай! Чего тебе надо? -- Я нахожусь с "Габоем". -- Это был позывной Пыжа. -- Какого хрена? Как там очутился? Где вы находитесь? -- Ногами пришел! Так получилось! -- И что там происходит? Доложи обстановку. Почему они молчали? -- продолжал распаляться комбат. "Карандаш"-связист 021-й" и еще пара "200-х". -- Это означало, что солдат-связист убит, иеще пара солдат ранены. -- Дела плохи. Их старший впереди. Ползу к нему, -- доложил я. -- Пробирайся быстрее, и пусть он со мной поговорит. Я ему устрою игру в молчанку! -- рявкнул Василий Иванович. Я полз, извиваясь в густой траве и чихая от запаха пыльцы полыни, на звуки выстрелов, а за мной -- разведчики. Пыж нашелся быстро. Он отстреливался из неглубокой ямки от наседавших мятежников. Рядом лежал снайпер, улыбающийся рваными губами. Эти раны обезобразили лицо солдата еще год назад, но он по-прежнему был переполнен жаждой мести и страшен в своем воинственном бешенстве. -- Тарчук, много "духов" уложил? -- поинтересовался я. -- Четыре -- точно покойники, один, кажется, ранен, -- отозвался снайпер. -- Неплохо. Спецназ, даже если и бывший, все равно спецназ! -- усмехнулся я. -- Коля, ответь Подорожнику, он тебя готов убить. Связи не было около часа. -- ... твою мать! Не может быть! -- удивился взводный. -- Связиста убили, а остальные бойцы не отвечали. Ты почему к ним обратно не вернулся? -- спросил я взводного. -- Бросить танкистов? Им давно была бы крышка. Я устал толпы "духов" от них отгонять. -- Бери рацию и объясняйся, -- и я пополз мимо снайпера к узкому перекрестку. -- Гостенков, не отставай от замполита! -- приказал Пыж солдату и взялся за микрофон. Я присел на корточки, чтобы на полусогнутых ногах проскочить открытое пространство, и сразу попал под перекрестный огонь. Стреляли четверо "духов", выбежавших в этот момент из больших ворот. Они хотели подкрасться к нам с правой стороны, но мое появление спутало их планы. Очередь навскидку в центр группы. Один упал. Но и мой автомат перестал стрелять. Дьявол! Патронов в магазине оставалось штук пять. Я упал на спину и перекатился в другой арык. Там, где кончалась эта канава лежали "духи", и я был для них как на ладони. Пустой магазин отброшен в сторону, другой я тотчас достал из лифчика. Нет, не успеть перезарядить! В эту секунду у противоположной стены присел на колено выбежавший Гостенков и выстрелил по "бородатым". Бах-бах! И пулемет смолк. В пулеметной ленте оставалось лишь два-три патрона. Гостенков во весь свой огромный рост плашмя шлепнулся в глубокую лужу. "Духи" очередями из автоматов прижимали нас к холодной земле желая превратить ее в могильную. Третий бородач торопливо перезаряжал гранатомет. Тр-р-р-р-р. Длинной пулеметной очередью выскочивший из кустов Лямин, скосил гранатометчика и загнал остальных за ворота. Афганцы затащили трупы во двор и закрыли створки. Своих не оставили. Молодцы! Сволочи, но молодцы! За стеной раздался треск сучьев. Я швырнул "эфку" за этот дувал. Бу-бух!!! Вторую надо бы оставить себе напоследок, но в этой "мясорубке" меня найдет и "духовская" пуля. Бросок -- и другая граната гулко хлопнула, послышались истошные вопли. Не только мы несем потери. Это радует. Разведчики, словно затравленные охотниками волки, огрызались огнем во все стороны, будто "серые" хищники щелкали клыками. Мои патроны давно закончились, и боец через тропу бросил мне магазины. Расстреляв все, я возвратил их обратно пустыми. -- Товарищ старший лейтенант! Патроны в мешке кончились. Это последний магазин, -- предупредил Гостенков, швыряя очередной полный рожок. -- Спасибо за информацию, -- ответил я, досадуя. Пыж перебежал через дорогу и упал рядом со мной. За ним последовали остальные солдаты. У Вакулы в мешке был запечатанный "цинк" патронов, но другого калибра. Для АКМа. Шлыков вскрыл металлическую коробку и принялся набивать магазины. Жаль, но к моему автомату они не подходили. Бойцы выделили мне вместо патронов три гранаты. Разведчики повели беспокоящий огонь короткими очередями. За пятнадцать минут треть запаса улетела в сторону душманов. На наше счастье, танки вновь двинулись вперед, а за ними пошла броня разведчиков. Огнем из нескольких автоматических пушек большинство очагов сопротивления подавили. Видя, что перевес на нашей стороне, банда снялась с позиций. Головной танк, поддержанный пехотой, пошел вперед гораздо быстрее. Поползли сбоку и мы. Вот он, этот долгожданный поворот к заставе! Сто метров до цели. Башня танка на моих глазах приняла на себя еще один выстрел из гранатомета. В добавок ко всем бедам под траками взорвалась очередная мина. Спустя секунды рядом с гусеницей разорвалась еще мина, выпущенная из миномета. Затем я увидел происходящее как в замедленной съемке: осколок на излете воткнулся в голову механика, и поток крови залил его лицо. Солдат несколько секунд сидел неподвижно, а затем завалился назад. Машина заглохла. Второй танк объехал неподвижный Т-62 и, стреляя без остановок, двинулся к посту. Остальная колонна последовала за ним. Подбежавшие медики под огнем "духов" вытянули механика из танка и затащили к нам в арык. Сероиван грустно посмотрел сначала на меня, потом на Пыжа, немного помедлил и произнес: -- Готов! Отмучился. Когда вытаскивали, он еще хрипел, теперь не дышит. Шальной осколок влетел в приоткрытый люк и нашел свою цель. Очередная жертва войны. -- Почему люк-то был не закрыт? -- размышлял вслух медик. -- Да потому, что иначе механика от взрывов мин и фугасов под днищем расплющит о закрытую крышку люка. И так смерть, и иначе, получается, тоже погибель, -- вздохнув, пояснил Пыж. Разведчики побежали дальше, а с ними и я. Вот и долгожданный пост. Солдаты с заставы стреляли за канал, не жалея патронов, обеспечивая нам прорыв. Но "духи" не собирались окончательно уходить, не сделав какую-нибудь пакость на прощание. Они продолжали обстрел из миномета, "безоткатки", гранатометов. Но все, в конце концов, когда-нибудь заканчивается. Бой стих. Я положил автомат на борт БМП, снял нагрудник и принялся чистить маскхалат от засохшей грязи и налипших колючек. Разведчики заряжали магазины, набирая горстями патроны из "цинков" и наполняли опустевшие мешки россыпью. Им предстояло вновь идти вперед, к следующей заставе. Солдаты работали быстро, дело спорилось, но лица у них были хмурые и испуганные. Так бывает всегда, когда начинаются потери. А как иначе? Вчера вместе ели, вместе курили, шутили. А сегодня одного в морг, двоих в госпиталь. И кто будет следующий -- неизвестно! Пыж громко матерился, поторапливая бойцов. -- Начало движения запланировано через полчаса. Мартын и Молдован, Шлыков, идете первыми, затем я. Гостенков берешь радиостанцию, теперь ты основной связист, -- распорядился взводный. -- Тарчук, Лямин и Вакула в замыкании. -- Солдаты не прерывая работы, слушали и молча кивали головами. -- Замполит, с нами дальше пойдешь или как? -- спросил Пыж. -- А я тебе нужен? -- усмехнулся я. -- Лишний ствол никогда не помешает. Никифор Никифорыч, если можешь и хочешь, составь компанию! -- попросил Николай. -- Хорошо. Сейчас встречусь с комбатом, узнаю его мнение. Сдается, что он будет нами сегодня крайне недоволен, -- кивнул я в сторону Василия Ивановича, который с грозным видом надвигался на нас от командирской машины. Так и получилось. Встреча началась с громкого мата. -- Пыж! Какого х... ты так долго не выходил на связь? Почему станция молчала? Почему Ростовцев за тебя работал? -- Связиста убили, а я был далеко впереди. Лежал под шквальным огнем, -- пробормотал, слегка заикаясь, взводный. -- Я не спрашиваю, под "кем" ты лежал и сухие ли у тебя штаны! Все мы были под обстрелом, а не на пляже! Не надо выпячивать свое геройство. Меня интересует: почему не было связи? -- Солдаты растерялись. Рядом со станцией находились молодые ребята, только из учебки. Перепугались, балбесы, -- объяснил Николай. -- Я не спрашиваю "почему"! Я требую ответа, отчего не была организована устойчивая связь! -- рявкнул комбат. -- Я хочу знать, почему на меня орут по очереди Филатов, комдив, командарм, а я не знаю обстановку, не могу доложить! Почему? -- Товарищ майор, я это и пытаюсь вам объяснить! Была такая ужасная бойня! Пекло! У замполита спросите! -- оправдывался разведчик. -- Не у замполита, а у старшего лейтенанта Ростовцева! Иногда разрешаю обращаться по имени и отчеству! -- оборвал взводного Чапай. -- Пора научиться соблюдать дистанцию и субординацию. -- Виноват. Спросите у старшего лейтенанта Ростовцева! -- И спрошу! Ростовцев, за мной! -- прорычал Василий Иванович и потянул меня за руку в сторону заставы. Мы отошли к капониру с пулеметной установкой и присели на поваленное дерево. -- Объясни, какого хрена ты оказался с разведвзводом? -- понизив голос, спросил комбат, глядя на меня с нескрываемым интересом. Он достал сигарету, спички, но, сломав подрагивающими руками одну за другой три штуки подряд, бросил это бестолковое занятие. Иваныч вынул из кармана зажигалку и жадно прикурил. Он глубоко затянулся, закашлялся, а затем привалился спиной к стене, пытаясь расслабиться и успокоиться. -- Рассказывай! Почему ты шатался по кишлаку с Пыжом? -- Ну, так получилось! Постоял с управлением, побывал в первой роте, слышу: впереди стрельба. Я ведь и за разведвзвод теперь отвечаю. Связи с ним нет, вот и пробрался к разведчикам. Само собой получилось. Подошел к танку, танк поехал. Я, прикрываясь броней, пошел рядом. Танк стрелял, я стрелял. Танк полз, и я полз. Смотрю -- а вот уже и разведка. Связь восстановил и наладил управление, -- пересказал я вкратце события прошедшего боя. Комбат выпустил изо рта клубы дыма и прикрыл глаза. Казалось, он заснул. Сигарета тлела, столбик пепла увеличивался, Чапай молчал, будто задремал. Умолк и я. -- Ну, чего затих, продолжай! -- произнес он, не открывая глаз. -- А чего рассказывать... Стрельба, разрывы, обстрел со всех сторон. "Бородатых" -- толпы, как тараканов ночью в солдатской столовой. Не счесть! Ужас! Еле отбились! Светлоокова зацепило насмерть или живой? На моих глазах его ранили. -- Когда повезли в медсанбат еще дышал. А что будет дальше -- неизвестно, -- ответил Подорожник. Он стряхнул пепел в траву, затушил о стену окурок и задумчиво посмотрел в сторону афганского кишлака. -- Товарищ майор, мне с кем дальше идти? Разрешите с разведчиками? -- спросил я осторожно. Подорожник прервал свои размышления и удивленно посмотрел на меня. -- Ты это серьезно? Не шутишь? Никифор, тебя назначили на должность замкомбата, а ты хочешь быть замполитом разведвзвода! -- Ну почему же. В отдельных взводах надо работать? Вот я в них и работаю. -- Хорошо, тогда иди работой с "обозом"! Взвод обеспечения -- самая большая клоака батальона. Три прапорщика командуют, еще зам по тылу Головской, а толку никакого, -- хмуро произнес Подорожник. Я замолчал, а комбат продолжил отчитывать меня: -- Ты эти свои анархистские штучки брось! Чтобы я в последний раз видел тебя в драном маскхалате бегающего по кустам. -- Понятно. Переоденусь в новый. -- Опять двадцать пять! Издеваешься? Кстати, знаешь, что майора Степушкина ранило? -- Нет, не знаю. Как это получилось? Сильно зацепило? -- Левое бедро осколком располосовано. Я в люке сидел командирском, а он за башней с радиостанцией примостился. Докладывал в дивизию обстановку и вдруг как заорет! Метрах в пятнадцати мина взорвалась, ее осколок отлетел, и мышцы будто бритвой распорол. Ранило на машине только его одного. Тебе лично приказываю -- надеть бронежилет, хватит строить из себя бессмертного! -- Товарищ майор! Проанализируйте, кого и куда сегодня ранило? Двоих бойцов в голову, разведчика в шею, Степушкина в бедро. Какой толк от бронежилета? Только бегать мешает. Башку чем защитить? -- Каску одень! -- рявкнул Подорожник и демонстративно нахлобучил на себя обшитую масксетью каску. Как будто для примера. -- А Светлоокову в лоб попала пуля, -- продолжал я отговариваться. -- Приделай к ней забрало или стальной козырек. Что хочешь делай, но ходи в каске и броннике. Будь образцом для других! Прекрати пререкаться! -- А ноги? Степушкину ногу распороло. -- Можешь и на ноги, и на яйца защиту прицепить, но приказываю воевать как положено! Выполнять требования командования! С тебя теперь пример должны брать, воспитатель батальона! А пока что ты только непутевый образчик дурных привычек. Я молча сопел и кивал головой, но выполнять все эти дурацкие требования, конечно, не собирался. Хорошо, что в полусапожках пошел в рейд, не то за рваные кроссовки досталось бы еще больше. -- Так что, можно идти с Пыжом? -- продолжал я осторожно гнуть свою линию. -- Черт! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Ступай хоть с самим чертом! Ладно, дойдешь до следующей заставы и назад. Управление будет тут находиться. Должен же у меня быть хоть какой-то заместитель? Пусть и непутевый. Зам по технике в рембате застрял! Зам по тылу в батальоне обеспечения что-то достает! Зам по строевой в полку бумажки партийной документации заполняет! Заменщика, видите ли, ждет. Деятели! Одни деловые! А воевать кому? Мне? -- Я что, в штаб дивизии отпрашиваюсь уехать? -- огрызнулся я. -- Вперед иду, под пули! -- Вот я и говорю: бегом, туда и обратно! Хватит заниматься с пятью бойцами! Комиссар! В нашем батальоне пятьсот человек! Не забывай! -- Понял, товарищ майор! Буду работать со всеми. В следующий раз пойду со второй ротой. -- Вот-вот! Арамов только назначен, и Шкурдюк после болезни. Правильно, им и помогай. И перестань ты повторять "товарищ майор, товарищ майор"! Ты -- мой первый помощник! В неофициальной обстановке можно Василий Иванович. Да и вообще, я уже неделю как подполковник. Только еще не объявили полку об этом и погоны не вручили. -- Поздравляю, товарищ подполковник, -- улыбнулся я и пожал руку комбату. -- Тьфу-тьфу! Я о чем говорил только что? В неофициальной обстановке -- по имени-отчеству! -- Виноват. Товарищ майор. То есть подполковник. Тьфу, Василий Иванович, -- сплюнул я на землю от досады за свою неловкость в общении с комбатом. Еще месяц назад он меня "топтал" и постоянно "дрючил". А полгода назад буквально "изничтожал и по стенке размазывал". А теперь -- Василий Иванович! Чудно и непривычно. -- Ну вот, вдобавок плюнул на меня, -- усмехнулся Подорожник на мое непроизвольное "тьфу". -- Да, не на вас, а в сторону. Это я от неловкости ситуации. Не привык к сокращению дистанции между нами и изменению своего статуса. -- Вот-вот! Быстрей привыкай. Надоело мне за всех работать, -- нравоучительным тоном произнес комбат. Он встал и побрел на заставу, сильно сутулясь. Дед! Как есть старый дед! Сил у "духов" на дальнейшее сопротивление не хватило. Да и зачем драться до победы? Работала обычная их тактика: укусил -- убежал. "Укусить" на этот раз удалось многих! Трое убитых, четверо раненых. Но они и сами, пожалуй, с десяток "боевых штыков" лишились. До второй заставы мы прошли без проблем. Лишь у третьего поста из-за канала несколько раз выстрелил миномет и быстро замолчал, задавленный огнем наших орудий. Армейская и дивизионная артиллерия вновь яростно обрушилась своей мощью на кишлаки за большим каналом. Авиация несла смерть с воздуха несколькими волнами: вертолеты, штурмовики, бомбардировщики наших и дружественных нам афганских ВВС. Не хотел бы я оказаться на месте "бородатых", под бомбами! Я вернулся на командный пункт после второй "прогулки" с разведчиками и тихо лег в десант брони на свой матрас. Проспал я почти двенадцать часов. Вставать не хотелось. Я просто лежал, тупо уставившись в бронелист, и размышлял о превратностях жизни. Жутко болела голова, слегка тошнило. Сказывались звуковые удары по ушам и голове во время близких разрывов мин и выстрелов пушек. Комбат прервал мой затянувшийся отдых и вызвал к себе в "санитарку". -- Комиссар! Не желаешь отправиться во вторую роту? Они сейчас вместе с гранатометным взводом от шоссе заходят в "зеленку". Ты вчера намекал, что мечтаешь об этом. Скоро прибудет зампотех, вместе и отправляйтесь к Арамову. -- Всегда готов! Только таблеток возьму у Сероивана и поеду, -- ответил я Подорожнику. -- Что, с мозгами не в порядке? -- участливо спросил Иваныч. -- С мозгами все в порядке, но голову немного контузило. Болит. Чуть-чуть подташнивает. -- Это пройдет. Чему там болеть? Знаешь, есть такой анекдот. Пассажирский самолет разбивается вблизи аэродрома, земля вокруг дымится, горит. Спасатели примчались и из-под обломков достают только одного живого человека. Генерала, замполита! Он стряхивает с мундира пыль и пепел, а врачи спрашивают: "Пассажир, что у вас, какие ранения?" Он в ответ: "Никаких царапин нет, цел и невредим". -- "А голова не болит, товарищ генерал?" Генерал, постучав кулаком себе по лбу: "А чего ей болеть, там же только кость?!" Так и у тебя, комиссар! Голова поболит и пройдет, там ведь просто кость! -- Любите вы, Василий Иванович, над политработниками издеваться! -- обиделся я. -- К тому же я не генерал. Лобная кость у меня пока тонкая. -- Да нет, это не только тебя касается, а всех нас. Согласен. Моя лобовая броня толще твоей и намного. Я уже подполковник! Три миномета били очередями по населенному пункту, расчищая дорогу пехоте. Хорошая штука этот "Василек"! Кассету из мин выплевывает за несколько секунд, знай себе, их меняй -- перезаряжай. (Главное -- по своим не лупануть.) Разрывы кучно взметались вблизи дороги, скашивая и вырубая виноградники. Земля и зелень поднимались в воздух, а там перемешивались и осыпались, стелясь ровным серым ковром. "Духи" предпочли уклоняться от открытого боя. Возможно, что по разработанному плану они собрались в один мощный кулак и оказывали сопротивление лишь в первый день. Рота вошла в "зеленку" двумя колоннами, выставила посты. Мимо нас, проревев моторами бронемашин, ушли к далекой заставе разведрота и танкисты. За ними поехали грузовики с продуктами, боеприпасами, а также молодыми солдатами. Эти юнцы отправились менять увольняемых в запас "дембелей". Бедным парням предстояло просидеть два года безвылазно в "зеленом аду", в окружении врагов. Если, конечно, не ранят или не подхватят какую-нибудь гнусную инфекцию. Госпиталь -- единственное разнообразие в армейской жизни. А так, впереди два года "строгого режима". Бедолаги... * * * Меня разбудил громкий крик осла и солдатский смех. -- Товарищ старший лейтенант, все нормально, не беспокойтесь, -- стал успокаивать меня сержант. -- Абдуллаев! Чего несчастный осел орет? Как будто вы его кастрируете! -- ругался я на солдата. Сегодня, наконец, перестала болеть голова. Это хорошо! Измученное тело понемногу воскресало к жизни. Я думал, что еще раннее утро, а оказалось, что время приближалось к полудню, но почему-то никто меня разбудить не удосужился. -- Абдуллаев, почему не подняли к завтраку? -- продолжил я распекать сержанта. -- Не разбудили, потому что взводный не велел. Сказал, что вы устали после боя и голова болит. А ишак этот дурацкий сам не знает, чего орет. Нецивилизованный. Дикая скотина. Фотоаппарата никогда, наверное, не видел. Мы на нем фотографируемся, а он верещит, сволочь безмозглая. -- Не дергайте животное за хвост, он и успокоится. Хлеб есть? -- спросил я. -- Есть. -- Неси буханку или сухарей. Он как миленький у нас позировать начнет. И майора Верескова позовите. Освободив хвост, ишак замолчал, а спустя пять минут окончательно успокоился. Животное принялось пережевывать кусок черствого ржаного хлеба и хрустеть заплесневевшими сухарями. -- Никифор, чего звал? -- спросил подошедший Владимир Васильевич. -- Предлагаю сделать фото на память о Востоке. Экзотика! Верхом на осле! -- предложил я. -- С удовольствием! А то снимки только на фоне развалин. Мои доченьки просили прислать фотографию с верблюдом. Но и осел подойдет. Достаточно, в принципе, и его. Животное мучили до тех пор, пока пленка не закончилась. Вечером его подарили, вернее обменяли у "царандого" на консервы. На кой черт он нам сдался? Кормить проглота прожорливого и крикливого надо... Зампотех впал в сильную меланхолию. Играл на гитаре, негромко пел и что-то записывал в тетрадочку, при этом шевеля губами. Много думал, тяжело вздыхал, разговаривал сам с собой... -- Владимир Васильевич, что вы там пишите? Записки с фронта? Афганская проза? -- Ты будешь смеяться, Никифор, но я сочиняю стихи и на мой взгляд, неплохие романсы. -- Что-что? -- Романсы. Да и сонеты порой получаются неплохо. Проклятье! Этого только батальону не хватало! Пропала наша техника! Если зампотех сочиняет сонеты, романсами увлекается, то беда! Я заметил: коль технарь непьющий, трезвенник, значит, машины не любит и заниматься ими не будет. Тем более поэт. Пьяница, этот да! Такой обычно стакан спирта "залудит" -- и в двигатель. Ему в железках покопаться -- хлебом не корми -- в радость. Руки по локоть в масле, сам в мазуте, а машины исправны, обслужены, отремонтированы. Полный порядок! Пусть всегда пьян, но работает. А лирик -- это не зампотех, это мука комбату. Любителя выпить с технарями-прапорщиками, старого зампотеха Ильичева, Подорожник еще не раз вспомнит добрым словом. Эх! Лирик-меланхолик. Глядишь, и за баллады возьмется... Не убили бы рассеянного! Глава 7. Имитация вывода войск Ранним утром комбат вернулся из женского модуля. Включил греться электрический чайник, побрился, подстриг у зеркала торчащие усы, сделал зарядку. Эти действия сопровождались украинскими народными песнями в его исполнении. Ох, достал, любитель самодеятельности! Шесть утра, и так хочется выспаться после рейда, а он о "калине", "вишне", "дивчине". Утомил он меня своим песнопением, половой гигант... -- Комиссар, вставай! Чай готов! Утро восхитительное, воздух упоительный! Жизнь чудесна! Зарядку сделай, что ли! Я с утречка пробежку совершил после ночных физических упражнений. Подъем -- и марш на кросс! Радуйся окружающему миру! -- Товарищ подполковник! Спать хочу, сил нет! -- взмолился я, прося пощады. -- Ну, хорошо, просто вставай и пей чай. Составишь мне компанию, лентяй! -- сжалился комбат. Делать нечего, придется подниматься, определенно не отвяжется, черт усатый. Прощай сладкий сон. -- Никифор, в принципе, я даже рад, что тебя назначили моим заместителем, -- внезапно и без повода произнес Подорожник, разгрызая карамельку и прихлебывая чай из стакана. -- Среди моих предыдущих "уебищных", убогих замполитов ты самый боевой. Одни "сачки" попадались, в рейд не выгонишь! Подумать только! Четвертого замполита за год получаю. Меняют вашего брата очень часто. Ты надолго? -- Надеюсь, до замены. Если не снимут с должности. Убить -- не убьют, не дождетесь! Мне девяносто семь лет жизни предназначено, -- вздохнул я. -- Ого! Однако срок ты себе отхватил. А почему не сто? -- Все задают этот вопрос. Даже я переспрашивал. Гадалка сказала, что в круглую цифру веры мало. Девяносто семь лет -- срок более убедительный. В самый раз. -- Ну, что ж, молодец, живи. Ты меня в "зеленке" удивил. Зачем-то полез в самое пекло. Не геройствуй! Все делать по моему разрешению! Не хочу менять тебя на пятого зама! Решил я сегодня собственноручно написать наградной, представить тебя за Баграмку к ордену Красной Звезды. Молодец! Растешь в моих глазах! -- Может, не надо? Разговоры пойдут нехорошие. Героя из меня делают, один орден уже есть, теперь второй хотите дать? -- усмехнулся я. -- Плевать на мнения штабных! Пусть вначале влезут с разведкой в кишлак, побегают под шрапнелью, а потом шепчутся за спиной. Пройди по ротам, поторопи с наградными на сержантов, солдат. Да и командиры пусть себя не обделяют. Железа не жалеть! Ну, давай, одевайся и шагай управлять батальоном. Я пока посплю. Не забудь разбудить к совещанию! А то на Наташке умаялся, могу проспать. Офицеры полка сидели в клубе, травили анекдоты и ожидали нашего Героя. В помещение энергичной походкой ворвался подполковник Ошуев. Он недавно вернулся с окружной комсомольской конференции из Ташкента и был заметно посвежевшим. Там Султан Рустамович пребывал в роли "свадебного генерала", почетным делегатом. Мужик неплохо, видимо, развеялся. Погулял, отдохнул, получил погоны подполковника лично из рук главкома ставки Южного направления. Теперь он с новыми силами и страстью взялся за полк. Все аж взвыли. Мы так надеялись, что он не вернется из Союза, пойдет на повышение. Эх, не вышло. Жаль... -- Товарищи офицеры, -- махнул рукой начальник штаба, давая разрешение сесть. -- Полку предстоит серьезное, чрезвычайно ответственное политическое задание. Партия и Правительство выражают уверенность в успешном выполнении операции по частичному выводу войск из Афганистана. Задача: встать на блоки вдоль Баграмской зеленой зоны, провести огневую обработку окрестностей дороги, а затем выдвинуться на Саланг. Можно погибнуть, но операция по выводу полков не должна сорваться. Проверим подготовку первого батальона. Раскрыть карты с нанесенной кодировкой. Лейтенант Ветишин, ко мне! Покажите, что у вас нанесено на карту! Кодировка была готова с вечера. Район боевых действий, без уточнения конкретики, Чухвастов сразу перенес на карту комбата. Ночью командирам рот писаря обстановку перерисовали на карты. Утром взводные в ленкомнате под диктовку рисовали, подписывали, чертили. Сережка прибежал на совещание прямо из женского модуля. Проспал. Наверное, вчера ночь напролет кутил и развлекался. Кудрявые волосы торчали во все стороны, будто он в стогу ночевал. Лицо заспанное, опухшее, одежда помятая, сам растерянный. Сергей уныло подошел к столу начальника штаба, развернул на столе карту и сделал пару шагов в сторону. Ошуев удивленно уставился на карту, затем посмотрел на взводного. Вновь взглянул на карту и на лейтенанта и злобно зашевелил усами. -- Ветишин! Что это? Где кодировка? Почему нет ничего? Не нанесено ни черточки, ни штриха! Вы ее открывали или нет? -- Нет, не успел, некогда было, -- растерянно ответил Сергей замогильным голосом. Офицеры давились от смеха, глядя на лейтенанта. -- Ветишин! Из-за таких, как ты Подорожник потом говорит, что мы окончили "Ордженикидзевскую школу сержантов". Я прав, Василий Иванович? -- обратился Герой к комбату. -- Так точно! -- громко ответил комбат. -- Истинно так! Школа младшего комсостава. Начальник штаба застонал, поскрипел зубами, испепелил злобным взглядом комбата, влепил Сережке строгий выговор и продолжил постановку задач. В этот же день в полк приехала проверка из дивизии проконтролировать, что мы сделали к прибытию высокой правительственной комиссии. Баринов (он же Барин) и его заместители перемещались из казармы в казарму, из модуля в модуль, от объекта к объекту. Вначале посетили казармы. Общий вывод: бардак и беспорядок. Полковник был абсолютно всем недоволен. Здания покрашены плохо, дорожки не подметены, порядка нет. Наш батальон готовил две казармы первой и второй рот. Подорожник и я встречали начальство у входа. Подорожник подал команду: "Смирно!" и доложил. Комдив, махнув рукой, ответил: "Вольно!" и двинулся по проходу. Свита семенила за ним. Замыкающими шли я, Сбитнев и старшина. Вдруг Барин наткнулся на дыру в линолеуме и простонал: -- О, Боже! Какой ужас! Что это? -- Дирка, маленький дирка, -- пискнул, выглядывая из-за спины комбата, старшина Халитов. -- Старшина, бегом ко мне! -- рявкнул Баринов. -- Почему в полу дыра? Почему линолеум не поменяли? Прапорщик принялся испуганно озираться по сторонам, а затем пролепетал: -- Как так, поменять? У меня нэт линолеум! -- А что у вас есть? -- разозлился полковник. -- Мозги у вас есть? Совесть есть? Чувство долга? -- У меня все это есть! -- всхлипнул прапорщик. -- Нэт, только краска, обоев, линолеум, фанера и гвоздь. И в полку нэт ничего! -- Для каких целей вам гвоздь? Привязать веревку и повеситься? -- вскипел командир дивизии. -- Нэт, я в смысле много гвозди. Прибивать стены. -- А что, они у вас в роте падают? Зачем их прибивать? Халитов окончательно растерялся, пожал плечами и замолчал. Комдив огляделся по сторонам, сковырнул с балки подтек краски, взялся за уголок отклеившихся обоев и оторвал их. Оглядел нас презрительно и произнес: -- Деревенщина! В какой же зачуханной деревне вы все росли? Кто вас воспитывал? Э-эх! Я отвел в сторонку старшину и укоризненно произнес: -- Резван! С тобой как в анекдоте: "Кацо! Пачэму у рюссских такой трудный язык? Нэ пойму! Вилька, тарелька -- пишутся бэз мягкого знака, а сол, и фасол с мягким? -- Э-э, Гиви! Это нэльзя понять! Это надо запомнить!" -- Э, зачем обижаешь? Если по-азербайджански скажу, он поймет? А вы мой язык знаешь? Не знаешь, так не смейся! -- Все, больше не шучу, извини и не обижайся, -- похлопал я по плечу возмущенного прапорщика, а сам отправился догонять начальство для получения следующей порции спесивого неудовольствия. В конце дня Барин собрал офицеров и прапорщиков в полковом клубе и начался разнос. -- И это лучший полк дивизии? Здесь какое- то сборище диверсантов и саботажников. Худшее положение дел трудно себе представить! Я обошел казармы, столовые, территорию. Везде беспорядок и запустение. Даже мусорные баки не покрашены! Мусоросборники выкрасить в черный цвет! Канализационные люки покрыть ярко-красной краской и нанести по спирали семь белых кругов диаметром пять сантиметров! Траву подрезать, колючки выдрать! Казармы перекрасить, обои заменить, линолеум перестелить! К каждому объекту приставить старшим майора или подполковника из штаба дивизии! Вызвать сюда тыловых бездельников! Ответственным назначаю заместителя командира дивизии полковника Рузких! На устранение недостатков даю три дня! -- прокричал на одном дыхании командир дивизии. Трое суток дневной и ночной работы завершились новым осмотром. Барин и в этот раз остался недоволен, но ни времени, ни материалов больше не было. Утром прибытие комиссии. Эх, не дали душе развернуться! Баринов ходил по полку, вздыхал и морщился. Да, это не Таманская дивизия! Нет! Вечером под открытым небом, в летнем клубе части, давал сольный концерт Кавзонский. Народный артист республики был частым гостем в войсках. За год приехал в третий раз. Его первый концерт мне очень понравился, но в этот раз артист откровенно халтурил. Или большие дозы спиртного мешали гастролям или уже петь надоело. Пыль, песок, полк за полком, банкет за банкетом. Одно и то же. Певец в финале выступления вручил батальону именную гитару, за которой я послал Бугрима. Витек был сильно смущен, пожал руки певцу и, вернувшись на лавочку, попытался всучить мне инструмент. -- Витька, этот инструмент не мне, а солдатам. Мы ее первой роте подарим или взводу АГС. Марабу любит песни петь под гитару, Сидорук мастер играть. Марабу -- это прилепившаяся к Мандресову три месяца назад кличка. Сашка любил ходить вдоль строя солдат, заложив руки за спину и читать нравоучения. При этом он сильно сутулился. Этот черноволосый, черноглазый российский грек был ужасно похож на птицу марабу из мультфильма "Про бегемота, который боялся прививок". Прозвище это дал ему Бугрим. Кличка прижилась, так как била в "десяточку". Командир отдельного взвода АГС -- Марабу! Смешно... Артист уехал, увозя полный автобус "колониальных товаров" из полкового магазина и прочих подарков от командования. А пехота по вечерам в курилке еще долго пела песни под подаренную гитару. Более шестидесяти важных персон из Правительства, ЦК КПСС, различных ведомств собрались в Кабуле для торжественного начала вывода войск. Вывод был, в принципе, мифическим и символическим. В Советский Союз уходили три зенитно-ракетных полка, которые и ранее не воевали. Они никогда не двигались, а стояли в гарнизонах, так как у мятежников авиация отсутствовала и сбивать было некого. Кроме того, были собраны еще три полка из строительных частей, да увольняемых в запас солдат из различных подразделений, а также комиссованные по болезни. Для их перемещения была выделена списываемая техника из всех частей армии. "Потешные полки". Шум и треск для прессы, для советского народа и правительств западных стран. Мир с удовольствием наблюдал за этим военным балаганом. Ура! Ура! Ура! Войска уходят!.. Куда уходят? Кто? Сто тысяч ограниченного контингента? Для выхода зенитчиков и трех "полнокровных" мотострелковых полков вдоль всей трассы выставлялись блоки и заставы. От Кабула и до Хайратона, от Шинданта и до Герата. Самая трудная задача -- пересечение Баграмской "зеленки" и перевал Саланг. Ахмад Шах сделал заявление, что не даст выйти Советской Армии. "Оккупанты" найдут свою смерть в Афганистане! Это, конечно, серьезное и опасное заявление. Условия на Саланте тяжелые! Из Панжшера к перевалу выдвинулись десятки отрядов боевиков. В зеленой зоне сконцентрировалось множество боевых групп. Политики раструбили на весь мир об операции, а нам теперь хоть костьми ложись! "Духи" даже между собой войну прекратили. Междоусобица велась между партиями, племенами, кишлаками и отдельными бандами постоянно, пока не пришла Советская Армия, афганцы люто воевали между собой. Теперь дружно бьются с нами. Зачем мы сюда явились? У них ведь всегда был повод пострелять друг в друга. Полку предстояла задача -- встать от равнины до входа в высокогорный тоннель. Пехоту приказали поднять на высоты, вершины, необходимо занять хребты, а бронемашины, танки, САУ расставить вдоль дороги. Я отпросился у комбата идти с разведвзводом. Людей у Пыжа было мало, а район обороны довольно большой. Николай с пехотой отправился в горы, а я с двумя БМП и "Васильком" должен был оборонять километр трассы. Сегодня мы закрепляемся, а завтра здесь пойдут уходящие. Если получится, как задумало командование, то операция пройдет успешно и быстро. А если нет? Полковая колонна медленно поднималась по горному серпантину к перевалу Саланг. Двухполосное, узкое, петляющее шоссе блестело в лучах заходящего солнца. Впереди шли танки, затем разведка, мотострелковый батальон, артиллеристы. Пехота медленно занимала высоты вдоль трассы, а артиллерия выбиралась к тоннелю, чтобы оттуда обеспечивать выход на задачи и закрепление в районе. Проход колонны назначен на завтра. Первая рота десятью машинами растянулась вдоль своей зоны ответственности. Предстояло оборонять участок длиною полтора километра и прилегающие к нему горные вершины. Сбитнев сидел на башне и переговаривался с комбатом, командирами машин и группой технического замыкания. Рядом лежал солдат с переносной радиостанцией. По ней командир роты поддерживал связь с взводами, выдвигающимися в горы, и командованием полка. Полковой группой в этот раз руководил начальник штаба подполковник Ошуев. Почему-то с новым званием характер у Султана Рустамовича испортился еще больше. Он становился отчего-то все злее и раздражительнее. Дело, наверное, было в том, что после академии он не получил полк, а витавшие в воздухе слухи о новом назначении никак не могли материализоваться. Вот и сейчас БТР Ошуева застрял где-то внизу, у подножья перевала, а сам он, по связи, раздраженно ругал командиров подразделений за мелкие недочеты. Володя нервно курил и злился. На командиров взводов -- за то, что очень уж медленно поднимались они в горы. На техника Федаровича -- за то, что две БМПшки так и не вышли из автопарка в рейд. На Ошуева -- за хамское обращение и высокомерие. На комбата -- за мелкие придирки, закончившиеся вчера ссорой. На бывшего замполита роты Ростовцева -- за то, что покинул роту и вырос в замполиты батальона. И даже на собственную голову -- за то, что разламывалась с похмелья. Наконец, ко всем напастям заболела израненная в боях челюсть. Ныла она ночь напролет. Наверное, погода испортится: вот-вот начнутся осенние дожди. Солнце клонилось к закату и ослепляло яркими лучами, мешая наблюдать. Откуда-то, громко сигналя, мчалась колонна пустых "наливников". Впереди шел БТР, затем машина с зенитной установкой в кузове и десятка два топливозаправщиков. Проскочив Джабаль, они собирались до захода солнца миновать тоннель и оказаться сегодня же на другой стороне хребта. Завтра через перевал пойдут выводимые полки. Вот машины и спешили... Бронемашины маневрировали по краю дороги, выбирая места для создания огневых точек, танк с тралом утюжил обочину, обезвреживая фугасы. Все это создавало помехи для быстрого продвижения опаздывающей тыловой колонны. Лучше бы они заночевали у комендатуры... Внезапно раздалось несколько хлопков, которые гулко отозвались эхом в горах, словно раскатами грома. Передний КАМАЗ с цистерной в прицепе подпрыгнул, как на ухабе, и врезался в уступ скальной стены. Языки пламени охватили промасленные емкости, и раздался громкий взрыв. По лобовому стеклу второй машины полоснула длинная автоматная очередь, которая вспорола топливные баки в кузове и прицепе. Машина, вильнув, перегородила дорогу и замерла. События происходили, будто в фильме про войну, который смотришь на большом экране кинотеатра. Только смерть была не киношной, а настоящей. Володя сбросил секундное оцепенение и вышел из замешательства. Прижав ларингофоны к горлу, Сбитнев закричал: -- "Бронелобые"! Всем огонь, огонь! Пушки вверх! Шквал огня по высотам! Подавить гранатометчиков! Шедшие минуту назад в горы тремя цепочками пехотинцы залегли и начали обстреливать вершину хребта, нависшую прямо над дорогой. Володя вывел машину из-под стены и открыл огонь по каменным россыпям больших нагроможденных друг на друга валунов. Мятежники продолжали расстреливать бензовозы, несмотря на потери в своих рядах. В небе появились две пары "Ми-24", которые осыпали "нурсами" весь хребет. Разрывы взметнулись на вершине, но "духи" не уходили. Они продолжали свое "черное дело". Загорелся еще КАМАЗ, затем еще один, еще и еще... В небе задымилась вертушка и, оставляя черный дымовой шлейф, камнем устремилась вниз. "Крокодил" упал далеко от дороги за горами, один из вертолетчиков сумел выброситься с парашютом. Над местом падения вертолета встала в карусель новая четверка вертолетов. Бой закручивался в тугую сложную спираль. Он становился все масштабнее и шире. В эфире стояла "какофония" команд начальников генштаба, штаба армии, дивизии. Отдавались приказы, взаимоисключающие друг друга, слышалась ругань или просто громкий отборный мат. Артиллерия десятками стволов обрабатывала квадрат за квадратом, штурмовики с высоты вспахивали склоны, минометы плевались минами. Вокруг дым, гарь, копоть и гул разрывов. Эхо десятикратно усиливало каждый взрыв по ущелью. Бой то затихал, то разгорался с новой силой. Бензовозы спрессовались в плотную цепочку и мешали продвижению помощи. Первая рота выпустила вверх последние снаряды из автоматических пушек. Душманы выстрелом из РПГ попали в машину третьего взвода. Никого не зацепило. Граната прошла через десантное отделение, не задев осколками экипаж. Повезло! Володя выпрыгнул из башни и подбежал к подбитой бронемашине. Из люка наводчика высунулся Калиновский и выкрикнул, что снаряды закончились, а надо заряжать пушку и пулемет. Люди целы, не ранены. Володя и замполит роты, спрятавшись у фальшборта, закурили. -- Ох, Сашка! У меня душа оборвалась! -- выдохнул сигаретный дым, Володя. -- Я думал, неужели только пришел новый замполит и в первом же бою его накрыло! Повезло тебе, в рубашке родился! -- Я и сам перепугался. Как кувалдой бухнуло по броне. Вокруг еще три мины упали перед этим попаданием. Яйца вмиг покрылись холодным потом, -- улыбнулся Калиновский. -- Откуда знаешь, что холодным? Ощупал? И оба рассмеялись, сбрасывая нервное напряжение. -- Володя, сердце колотится, того и гляди, выскочит из груди! И часто такая бойня случается? -- поинтересовался замполит роты. -- Случается. Не сказал бы, что часто, но бывает, -- произнес задумчиво ротный, выпуская колечками сигаретный дым. -- Эх, говорила мэнэ мати: не ходи, сынку, на войну! Не послухал! А дома молодая жинка ждет, грустит, у окошка сидит, на дорогу глядит. Весточку от мужа ждет. Дурак я дурак. -- И я такой же балбес. Жена и дочка в Ташкенте, а я вместо того, чтобы в училище ротой командовать после первого ранения, под пулями ползаю, -- сердито сплюнул Володя и резко бросил потухший окурок. В это время мимо проехали, коптя двигателями, командирский БТР с сопровождающим танком и затормозили метрах в тридцати. Из люка высунулся озлобленный Ошуев и громко прокричал: -- Сбитнев! Бегом ко мне! -- и скрылся в чреве бронетранспортера. Володя выругался витиевато, не обращаясь, в принципе, ни к кому: -- Да пошли вы все на... п...! Сашка грустно рассмеялся: -- Хорошо, что джигит тебя не слышит. Сейчас он нам задаст перца. Пять машин на нашем участке горит. Без вины мы виноватые. У нас потерь нет, о проходе колонны не предупредили, а оттрахают роту! -- Ну ладно, я побежал на экзекуцию! -- махнул рукой Володя и поспешил легкой трусцой к начальству. Полы незастегнутого бушлата развевались от встречного ветра. Володя засунул руки в карманы и запахнул бушлат, чтобы не продувало. Он сделал десять шагов -- и вдруг, сильно дернувшись, упал навзничь, ударившись затылком об асфальт. Калиновский и механик-водитель подбежали к командиру и, подхватив его под руки, оттащили обратно к броне. Возле глаза зияло небольшое отверстие. Струйка крови стекла на лицо и залила открытые глаза, рот. Пуля вышла через затылок ниже мозжечка. Лужица крови осталась на асфальте, и красная струйка тянулась к машине, куда отнесли Володю. Замполит роты подложил шапку под голову командира и растерянно огляделся вокруг. -- Доктора! Врача скорей! -- заорал он солдатам и посмотрел на свою окровавленную руку. Это была не его кровь, а Сбитнева. Из-за пыхтящего БТРа выскочил Дормидович с медицинской сумкой на боку и быстро пересек простреливаемый участок. Начмед пощупал пульс, приложил ухо к груди, потрогал артерию на горле и тяжело вздохнул. -- Ну, что? -- испуганно спросил Калиновский. -- А ничего, старлей. Ничего! Мгновенная смерть! Не видишь, что ли? Ты видел живых людей с таким развороченным затылком? -- Я вообще никогда не видел людей с дыркой в голове! -- с горечью ответил Александр. -- Как же так? Как глупо получилось! Бой вроде уже закончился! -- А, что бывает умная смерть? Смерть всегда глупая! -- сердито сказал майор Дормидович. -- Что случилось? Что со Сбитневым? Куда его ранило? -- закричал, высунувшись по пояс из люка, Ошуев. В тот же миг он охнул и, завалившись на правый бок, упал на броню. Его быстро затянули вовнутрь. Начмед бросился обратно. Машина развернулась и подъехала к БМП. Из нее выпрыгнули на асфальт комбат-танкист и еще пара офицеров. Через боковой люк быстро затащили тело Сбитнева, и бронетранспортер помчался к Джабалю. -- Куда начальника штаба зацепило? -- спросил Калиновский у комбата Ахматова. -- Пуля попала в грудь рядом с сердцем. Султан Русланович в сознании. Надеюсь, выживет, -- вздохнул танкист и вытер запекшуюся кровь на х/б. -- Это его кровь, не моя, -- ответил Роман Романович на вопросительный взгляд Калиновского. -- А на моих руках -- Вовкина! -- произнес дрожащим голосом Калиновский. Ахматов махнул рукой и остановил проезжающий мимо танк. -- Пехота! Слушать всем меня! Принимаю командование маневренной группой на себя! Перезарядить оружие! Пополнить боеукладки пушек! Продолжать вести беспокоящий огонь! Может, случайной пулей да завалим этого долбаного снайпера! -- распорядился Роман и медленно поехал на танке дальше вверх к перевалу. Но командовал он полчаса, потому что снайпер попал в него чуть выше печени. Примчавшийся с заставы БТР местного полка подобрал его, а также убитых и раненых водителей и поспешил вниз к вертолетной площадке, пока было светло. Колонну возглавил Скворцов. Вскоре он подъехал к стреляющей бронемашине и, выпрыгнув из башни танка, приказал Калиновскому: -- Замполит, убери БМП на двадцать метров вперед. Я сейчас начну танком сталкивать горящие машины в пропасть. Боюсь, что бензобаки и цистерны могут взорваться. Вас может зацепить! -- Есть, товарищ майор! -- ответил Александр. Его машина, продвинулась вперед и спряталась за выступом скалы. Танк столкнул один за другим "наливняки" и прицепы с бочками в пропасть. Часть цистерн взорвалась на дороге от воспламенившихся паров топлива. Некоторые емкости взорвались в ущелье. Через пятнадцать минут дорога была свободна, и уцелевшая половина колонны помчалась дальше, навстречу своей неизвестной судьбе. В горах в это же время разыгралась другая трагедия. Саперы проверили щупами грунт в старых "духовских" СПСах, и вторая рота в одном из них установила миномет. После первого же выстрела в земле сдетонировала глубоко закопанная старая мина-"сюрприз". Минометчику Макатону вырвало обе ноги выше коленей, вместе с мужским хозяйством. Молодому же солдату из второй роты, подававшему мины в укрытие, оторвало левую ногу... * * * Разведчики неторопливо выкладывали стену из булыжников. Броня стояла на обочине трассы, задрав вверх пушки, направленные на склон хребта. Внизу, далеко в глубине ущелья, протекала речушка. Через нее по камням переправлялся Пыж с разведвзводом. Всего восемь штыков. Судя по маршруту им предстояло топать часа три до горной вершины. Где-то вдали раздавались приглушенные взрывы, в небе висели четыре "крокодила" и плевались "нурсами". Непонятно было: то ли бой ведут, то ли просто горы обрабатывают. На моей бронемашине только экипаж из двух бойцов, а на другой -- два солдата и сержант Шлыков. Сержанту дали передышку. После рейда он уже дембель, поэтому в горы не потянули, оставили командовать огневой точкой. Я тоже взялся за камни, помогая солдатам строить СПС. Чем выше возведем стену, тем надежнее будет защита от пуль и гранат. Если "духи" полезут именно в этом месте, мы, конечно, посопротивляемся, но долго не продержимся. До ближайшего поста около полутора километров, а другой пост еще дальше. За изгибами дороги, за нависшими каменными выступами ничего не видно и не слышно. Захотят нам помочь соседи -- не пробьются. Разведка тоже закрепится далеко от нас. Ни мы им не помощники, ни они нам. Каждый за себя. Все будут выживать самостоятельно. В шлемофоне стояли сплошные шумы. Радиостанция была на дежурном приеме, никто нас не вызывал, не ругал. Забыли -- и ладно. Чего лезть с расспросами к начальству, еще попадешь под горячую руку. Стены, толщиной в два камня, подрастали на глазах -- в высоту и длину. За таким бруствером можно стоять в полный рост. Только голову не высовывай! Шум за горами утих, лишь иногда тишину нарушали вертолеты и самолеты, они заходили на штурмовку и долбили ракетами горные вершины. Вечерело. Еще час, и наступит полная темнота. В горном ущелье темнеет мгновенно. С ужасным треском, из-за утеса показалась бронемашина технического замыкания. Вересков, приветствуя, помахал мне рукой. -- Никифор, как у тебя дела? Спокойно? -- спросил зампотех, спрыгнув на землю. -- Да, все хорошо! Тишина! Пыж на подходе к задаче, вон его взвод цепочкой растянулся по заснеженному плато. Мы тут от жары изнываем, а Коле сегодня в снегу ночевать предстоит. Парадоксы местного климата! -- усмехнулся я. -- Знаешь, что Сбитнева убили? -- спросил Вересков. -- Кого? Сбитнева? Как так, убили? -- воскликнул я. -- Вот так! "Духовский" снайпер, прямо в лицо. Ошуева ранили. Вертолет с экипажем сгорел и пять водителей из бензовозов. -- Затем Вересков пересказал происшедший бой в подробностях, какие знал. -- Эх, Вовка! Вовка! Твою мать! Говорил тебе дядя: езжай домой! Навоевался, хватит! Нет, решил дальше судьбу испытать, со смертью играть, -- горько вдохнул я. -- Никифор, давай за Володю по пятьдесят грамм. Помянем. У меня есть во фляжке немного спирта, -- предложил Василий. -- Давайте, хороший был парень, Володька, настоящий русский офицер! У меня, товарищ майор, есть баночка огурчиков и тушенка, сейчас организую. Я никак не мог перейти на "ты" с замами комбата. Все же они майоры, а я вчера был "зеленым" лейтенантом. -- Никифор, прекрати ко мне так обращаться. Я даже не первый зам. Ты, если судить по неофициальному ранжиру, выше меня и к комбату ближе. -- Я привыкаю, но с трудом, -- ответил я, подставляя кружку под струю спирта. По телу пробежала нервная дрожь. Я окончательно осознал, что погиб мой близкий друг, настоящий боевой товарищ. Еще вчера вместе балагурили, вместе воевали, выпивали... А сегодня погиб... Дома жена молодая, дочке три года. Единственный сын у матери. Ужасная трагедия. Мы выпили, хрустнули маринованными огурцами. Не пробрало. Майор взболтнул фляжку, определяя, сколько осталось, и решил добавить. -- Думал, комбату оставить, но этим ему только мараться, губы смочить, -- и зампотех разлил остатки спирта по кружкам. Стоя выпили за погибших, молча закусили. Вересков закурил, а я задумчиво глядел в свинцовое небо. Еще пять-десять мину -- и наступит ночь. Василий поднялся с камня и сказал, что поедет дальше. Его пост будет в ста метрах выше, за поворотом. Бронемашина скрылась за выступом горы, и вскоре наступила тишина. На глазах выступили слезы, горло сжало тисками безотчетного ужаса. Холодный ночной ветер принес сырость, от которой содрогалось все тело. Спирт не успокоил меня, а лишь немного смягчил горе. Меня охватила тоска. Эх, Вовка, Вовка! Бедная твоя головушка! Всех жалко: и тебя, и Шипилова, и Быковского, и Турецкого! Всех, с кем приехал, дружил и служил. И солдат погибших жаль. Знакомых и незнакомых. И себя жалко, бедолагу. Гадание гаданием, а вдруг "ворожея" ошиблась? Хочется верить, что старая ведьма не обманула и проживу обещанные девяносто семь лет. Но уж больно зыбко это все. Сидит себе "дух" в горах, целится в тебя из винтовки или гранатомета и не ведает, что тебе на роду написано почти век жить. Бахнет и оборвет линию жизни, предначертанную свыше. Верить предсказанию -- это, конечно, самообман. Просто хочется надеяться, что смерть обойдет меня, не заденет острой косой. * * * Ночью мы ждали налета. Никто не сомкнул глаз. Солдаты снарядили патронами пустые магазины, запалами -- гранаты, вскрыли ножами пару "цинков" с запасными патронами, чтобы не мучаться под огнем противника. Я лежал головой к люку с автоматом в руках. Каждые пятнадцать минут окликал экипаж, чтобы не спали и вызывал на связь вторую машину. В этой темноте вглядывайся не вглядывайся ни черта не видно. Силуэт соседнего БМП появлялся только в короткие минуты освещения ущелья специальными снарядами. Склоны гор озарялись холодным, мрачным светом, а затем на пятнадцать-двадцать минут вновь мрак. На рассвете силы все же оставили меня. Тревожный сон сомкнул глаза. После бессонной ночи солдаты отдыхали по очереди, один наблюдает и на связи, другой спит. Колонна выводимых войск почему-то не шла и не шла. Командование ежечасно напоминало о бдительности, объявляло часовую готовность, потом отменяло ее, вновь объявляло и опять отменяло. Наконец, пришло распоряжение -- "отбой". Прохождение колонн через Саланг откладывалось. Командарм дал время проявить себя авиации и артиллерии. Летчики квадрат за квадратом "засевали" почву свинцом, сталью, огнем. Урожая от этого "посева" не соберешь, наоборот, желательно, чтобы некому было дышать после такой "посевной". "Ураганы" изрыгнули несколько залпов ракет, снаряженных "лепестками". Усеянные ими горные хребты станут совершенно непроходимыми. Добро пожаловать на прогулку, будущие безногие "бородатые" ампутанты! Работы для организации "Врачи без границ" из полевого госпиталя в Паджшере прибавится. Красивая и занятная мина -- "лепесток"! Для пустыни -- серая, для "зеленки" -- зеленого цвета. Посмотришь на нее и не подумаешь, что это взрывоопасная вещь. А наступишь -- и нет стопы. В прошлом году один молодой солдатик из десантной бригады вблизи выносного поста обнаружил эти мины. Не знал, что это за дрянь. Собрал полведра и понес в блиндаж. Издали кричит приятелям: "Мужики, я чего-то нашел чудного! Поглядите!" Метров пятнадцать не дошел, споткнулся, тряхнул грузом -- и ба-бах! Сдетонировали "лепестки". Ни ведра, ни бойца. Так-то вот. Я решил пройтись ко второй машине, размять ноги взбодриться. Нагрудник на плечи, автомат в руки и вперед. Как всегда, словно юный натуралист-путешественник, глазел на горные пейзажи и прочие красоты дикой природы. Шел, шел и обнаружил на обочине противотанковую мину. Не наша. Вроде бы китайская. Провода не видны, поэтому непонятно -- управляемая она или нет. Я побежал обратно, растолкал спящего наводчика, забрал у него шлемофон и доложил комбату о находке. Подорожник вызвал саперов, сообщил командованию. Вместо раненого Ошуева руководить полком прибыл сам Филатов. Было известно, что Иван Грозный после рейда уходил на новую должность -- начальником штаба соседней дивизии. Жаль. Вроде бы и грубиян, хам, матюжник, но свой, проверенный, надежный. Привыкли к нему, сроднились. -- Факел-300, что там у тебя, б..., за находка? -- рявкнул в наушники Иван Васильевич. -- Подарок от "духов". На обочине лежит, нужны "кроты" убрать "гостинец", -- ответил я командиру. -- Хорошо, "коробочка" подойдет через полчаса. Поставь указку и сам не лезь! -- Есть поставить указку! -- отрапортовал я и подумал: что больше мне делать нечего, как самостоятельно разминировать! Прошли пионерские времена сбора металлолома, когда я таскал железяки. Пусть работают, кому положено. И хотя в прошлом я заканчивал учебку радиоминеров, был оператором, сержантом, но это не мое призвание. Через полчаса подъехал БТР, облепленный саперами во главе с начинжем. Майор Скива спрыгнул на землю и, подходя ко мне с хитрой усмешкой, спросил: -- Ну, шо? Где лежит подарок? Гостинчик не украли еще? -- Нет, вон там, в ста метрах. Я ветку рядом воткнул, снимайте. Взрывателя нет, но кто знает, что под ней может быть? Саперы "кошкой" (приспособление типа маленьких грабель на длинной веревке) зацепили мину и осторожно потянули в сторону от асфальта. Железный блин звякнул несколько раз, ударяясь о камни, и не взорвался. Лейтенант-сапер подошел, осмотрел мину и то место, где она лежала. -- Товарищ майор, -- обратился он к Скиве, -- проводов нет, вокруг тоже чисто. Ложная тревога! -- Это хорошо! В нашем деле самое главное -- бдительность! Лучше перебздеть, чем недобздеть! Солдаты, щупами пошарьте вдоль обочины, чем черт не шутит! Береженого бог бережет! -- приветливо улыбаясь и хлопая меня по плечу, сказал майор. -- А ты сам-то, Никифор, побоялся саперные навыки применить? -- К черту! Если уж начальники инженерной службы дивизии подрываются, то я могу и подавно кувыркнуться! -- ответил я. -- Эх, старлей, ты не путай две вещи: опыт и самоуверенность. Начинж дивизии когда-то был опытный! Но дослужился до высокой должности и навыки потерял. Он только прибыл из Союза, где мины учебные. А где ты тут учебную мину найдешь? Только боевые! Вот и погиб по причине забывчивости. ...Неделю назад в штабе дивизии проводили сборы внештатных саперов. Вызвали из отдельных подразделений (рембата, разведбата, батальона связи) назначенных командованием бойцов для обучения минно-взрывному делу. Полковник собрал всех в круг возле учебного места и начал показывать, как ставится мина на неизвлекаемость. Привык в мирное время работать на макетах и забылся. Нужно, говорит, вставить запал и взвести по часовой стрелке. Показал правильные действия, как положено. А вот так, в обратную сторону, делать нельзя ни в коем случае! Взорвется! И саперный начальник правильно показал, как делать не нужно. Начинжа так нашпиговало металлом, что буквально разорвало на части. Еще девять человек погибли, и семерых тяжело ранило. Нелепость и трагическая случайность, а людей не вернешь... * * * В четыре часа утра комбат вышел на связь. -- Как обстановка? -- Спокойная, -- ответил я, зевая и борясь со сном. -- Тормоши бойцов. Не спать. "Праздник начался!" Как понял, прием? -- спросил Подорожник. -- Понял вас, понял! "Праздник начался"! -- отозвался я. Итак, свершилось. Первые выводимые машины и люди спустя несколько часов марша пересекут перевал и устремятся домой. Вдали, постепенно приближаясь, грозно нарастал шум моторов. Несколько сотен автомобилей, тягачей, бронемашин, зенитных самоходных установок, пусковых машин "КУБ" и "ОСА", коптя воздух, ползли домой. Надрывно ревели моторы, штурмуя горный серпантин. Впереди шел БТР из комендантской роты, затем танк и БРДМ с развернутым знаменем. Проехала бронемашина с руководством по проведению колонны и броня управления нашей дивизии. И пошли, пошли родимые полки... Домой, скорее домой, на Родину! На каждой дверце у машин висят бронежилеты, водители и старшие машин в касках, лица нахмурены и сосредоточены. Некоторые, более невозмутимые, приветливо машут на прощанье. Через час колонна скрылась за поворотом, и только несколько отставших неисправных машин медленно догоняли ушедших. Счастливого пути! Батальон расположился возле Джабаль-Уссараджа, чтобы заправить технику и пополнить боеприпасы, почистить оружие. Я уселся в санитарной машине на складном стуле за маленьким столиком писать политдонесение в полк об итогах боевых действий, об отличившихся, о трофеях и потерях. Разложив бумажки-рапорта из подразделений, я сразу обратил внимание на крохотный листок, исписанный каракулями, с грубыми орфографическими ошибками. Ага, это из гранатометного взвода принесли. Писал явно сержант или солдат. Вероятно Гурбон Якубов нацарапал эти вирши вместо Мандресова. Написано в поэтическом стиле. Описания природы только не хватает. А так, одна лирика. Мандресов, уходя из роты, упросил комбата перевести к нему этого сержанта. Теперь будущий узбекский народный поэт пишет донесения на русско-узбекском диалекте. Дверца машины широко распахнулась, и в проеме появилось испуганное лицо Бугрима. -- Никифор! Постникова подстрелили! Только что. Я отбросил писанину и выскочил из кунга. Пробежав триста метров до расположения первой роты за считанные секунды, мы увидели растерянных офицеров. Острогин, Калиновский, Ветишин и Бодунов что-то горячо обсуждали, стоя над перевязанным сержантом. -- Откуда была стрельба, мужики? -- спросил я, переводя дыхание. Офицеры растерянно посмотрели на меня и отвели глаза. -- А хрен его знает! -- смутился замполит роты. -- Какое-то странное ранение. Может, пуля на излете попала в ногу? -- пробормотал Бодунов. -- А куда в ногу? -- переспросил я. -- Выше колена. Сильно разворотило мышцы, и кость задета, -- вздохнул Бодунов. -- Так что ж это за излет? Может, "духи" из кишлака пульнули? Снайпер? -- Не знаю, -- устало ответил Саша. -- Бодунов, это твой замкомвзвода. Отвечай, где он был, когда начался обстрел? Покажи мне это место! -- рявкнул я. Меня подвели к окровавленным камням. Вокруг стояла техника, справа гора, слева БМП. -- Что, горы выстрелили? Прапорщик отвел взгляд. -- Нет. -- Кто был рядом с ним? -- разозлился я еще сильнее. -- Муталибов и Хаджиев, -- ответил Ветишин. -- Ко мне их, пусть объяснят, что произошло. Бугрим сходил к технике и привел обоих сержантов. -- Как все случилось, Гасан? -- обратился я к сержанту. -- А сами не поняли. Издалека кто-то выстрелил, и Постников упал, -- ответил Муталибов. -- Чем вы тут занимались? -- Оружие чистили, разговаривали, костер жгли. -- А не из своего ли автомата он выстрелил? -- У меня начало зреть смутное подозрение. -- Нет! Не было никакого самострела! -- обиженно промямлил Муталибов. По приказу комбата я взял машину и помчался в полковую санчасть, объясняться с дознавателем. В санчасти врач-лейтенант смущенно хмыкнул и сказал, что сержанта отвезли в медсанбат, но дело передано в прокуратуру. На теле пороховой ожог. Похоже, самострел. Вот черт! Час от часу не легче. Сейчас повесят преступление на полк. Самострел, уклонение от службы, членовредительство, дезертирство. Статьи Уголовного кодекса на выбор. И точно. В кунге меня уже дожидался майор Растяжкин. Особист батальона был очень приличный парень. На глаза нам не лез, мозги не компостировал. Может, тихонько информацию и собирал на нас всех, но не тыкал осведомленностью, права не качал. -- Никифор, рассказывай, что произошло? Характеризуй сержанта, ты ведь его хорошо знал. Только я хотел раскрыть рот для благоприятной характеристики, как тут в машину сунул нос Бугрим и жестами позвал меня выйти. -- Никифорыч, тут такая неприятная история получилась с Постниковым. Это Хаджиев в него из пулемета стрельнул. Муталибов сейчас признался, и Хамзат объяснительную уже написал. Чистил оружие и не проверил на разряжение. Он отсоединил магазин, но не сделал контрольный спуск. А при чистке нажал на курок и, пожалуйста -- закон подлости -- точно в цель. Хорошо, не убил. -- Что ж хорошего? Инвалид на всю жизнь. Хорошо будет, если ногу спасут. Какая-то напасть на ноги в батальоне в последнее время! -- вздохнул я. Бугрим, рассеяно закурил папироску, отвернулся и замолчал. Выслушав мой рассказ, Растяжкин собрал в полевую сумку свои бумажки, сочувственно похлопал меня по плечу и вышел. Это уже не его тема. Комбат отправился к командиру полка. Решили так: зачем нам к огромным потерям добавлять и преступление по неосторожности. Обстрел из кишлака -- и делу конец. Жаль балбеса Хаджиева: пропадет парень в тюрьме. Дело замяли. Золотарев вместе со мной съездил в медсанбат. Сержант написал объяснительную о ранении снайпером из развалин, дал расписку, что к своим друзьям претензий не имеет. На всякий случай. Замполит полка сумел внести изменения в медкарту и в историю болезни. Фразы о пороховом ожоге в ней больше не фигурировали. Врач мне попытался доказать, что сержант явно наркоман. Не может терпеть боли, требует дозу за дозой промидола, нервничает. На эти разговоры я ответил капитану, что хотел бы посмотреть на него, если бы ему разворотило ляжку и кость! Как тогда сам будет стонать и орать?! * * * Жалко сержанта. Постников еще целый год мог командовать гранатометно-пулеметным взводом. Теперь надо подбирать и готовить нового заместителя командира взвода. Сержант Постников был крепким, мощным парнем, который не боялся ни "националов", ни старослужащих. Самый меткий пулеметчик роты. В батальон он больше не вернулся. Через три месяца старшина собрал его вещи, мы оформили документы, и сержант прямо из госпиталя на костылях убыл в Союз. Похромал дальше по жизни... После подведения итогов за месяц майор Боченкин отозвал нас с комбатом в сторону, и то ли насмешливо, то ли виновато произнес: -- Василий Иванович! Ты оформлял наградной на орден Красной Звезды Ростовцеву? Твоя подпись? -- Ну, моя! Оформлял. За Баграмскую "зеленку", он с разведвзводом впереди техники шел, дорогу пробивал. В окружении больше часа сидел, отстреливался от "духов". И что из этого? Я его и за операцию по выводу войск опять оформлю к ордену... -- Из штаба дивизии представление к награде вернули. Начальник штаба велел определиться, что мы хотим! На что посылаем? На Героя? На орден? -- И на то, и на другое! -- улыбнулся Подорожник. -- Такой вариант не проходит. Полковник в трубку рычал, что мы охерели, нового Брежнева из него лепим. Хотим с головы до пят "железом" обвесить. Хватит и "Золотой Звезды" -- ответил майор. -- Если штабные такие умные, пусть с автоматом пешком пройдут хоть к одному посту, расположенному вдоль Баграмского канала. Я посмотрю, что они себе будут после этого требовать! Козлы вонючие! -- рявкнул Василий Иванович. -- Ну, козлы и козлы, что делать! Все в их власти! Тебе тоже, Иваныч, второй орден зарезали! "Кэп" послал наградной на медаль "За службу Родине" III степени, возвратили. Резолюция такого содержания: "Слишком часто награждаем! Второй наградной оформить перед заменой!" -- Бл...ство! Я их всех на... видал, что б у них у всех... отсох! -- гневно прорычал Чапай. Я смущенно почесал затылок. Что скажешь? Оформлять вторую подряд награду не скромно. Все верно. Но за Иваныча обидно. В штабе округа большинство офицеров управления с орденами. У кого один, у кого два. А комбат боевого рейдового батальона с трудом получил один. Боченкин похлопал моего шефа по плечу и успокоил: -- После следующего рейда опять пошлем. Тут еще одна проблема. Сбитневу "Красная Звезда" по ранению пришла, мы ее семье отправили. А посмертно к Герою представить не разрешили, только на "Знамя". Политика! Вывод войск, а командир роты погиб. Значит, были тяжелые бои. Официально объявлено, что войска вышли без потерь! Ошуеву по ранению оформили на "Красное Знамя", и тоже возврат. Кто-то наверху резолюцию написал: "Слишком много высоких наград, достаточно ордена Красной Звезды! Вот такое отношение! Да, и заберите остальную пачку представлений на подчиненных. Прошло только три наградных. Неверно оформлены! Теперь велено писать о взятых пленных и о трофеях, а тут сплошь убитые мятежники! Никаких уничтоженных врагов быть не должно. Перестройка не отражена, ускорение. Требуют указывать, что человек перестроился. Обязательно! Пришли, Василий Иваныч, своего Чухвастова, я ему новые веяния времени и требования изложу! -- Черт побери! Мудаки штабные! Их требования меняются каждый квартал, -- сказал обиженный комбат, когда строевик удалился восвояси. -- Это точно, -- согласился я. -- А потом у пехоты на х/б одни дырки от осколков. Половина офицеров домой без наград уехали. -- Стоп! Комиссар, что ты меня убеждаешь? Я же не против. Представляй, пиши! Но Бодунов и Берендей пьют? -- Употребляют. -- Афоня дебоширит? -- Всего один раз. -- Степушкин и Радионов по своим стреляли из "Васильков"? -- С кем не бывает... По мне свои уже раз пять долбили. -- А меня что не чихвостят за эти ваши проказы? Я понимаю твое желание быть добреньким к друзьям. Но это скоро пройдет, когда начнут тебя иметь за целый батальон, за всех пятьсот пятьдесят человек. Посмотрю через месяц на твою дальнейшую доброту и жалость. Глава 8. Первые поминки Подорожник был несколько растерян, удручен и озабочен. Он хмурился и нервничал, что Иванычу было совершенно не свойственно. -- Никифор, сегодня проводим после вечерней проверки поминки по Сбитневу. Пройди в роты и собери деньги на мероприятие. Отправь "комсомольца" с Берендеем на закупку спиртного и закуски. Начало в двадцать два часа в коридоре женского модуля! -- А командование не помешает? -- засомневался я. -- Цехмиструк вместе с Золотаревым прибегут и траурное мероприятие сорвут. -- С Филатовым сам, лично, договорюсь, приглашу его, тогда другие "шавки" помешать не посмеют! К черту антиалкогольную компанию. По-человечески проститься должны с лучшим командиром роты! В ротах с бойцами оставить молодых лейтенантов и "зеленых" прапоров. Им еще рано выпивать, пусть работают! -- распорядился Подорожник и, сильно сутулясь, зашагал в сторону штаба полка. Я пошел в казарму первой роты. Дежурный по роте сержант Лебедков бросился докладывать. Но я отмахнулся (не надо!). -- Где офицеры? -- спросил я у сержанта. -- В ленинской комнате. Что-то обсуждают! В ленкомнате, к моему удивлению, совещание проводил старший лейтенант Грымов. Хм! Чудно! Он ведь после отпуска как залез на заставу в горах, так три месяца в полку не появлялся. Не желал работать под командованием Сбитнева. Грымов сморщился, словно от сильной зубной боли, при моем повлении и скомандовал: "Товарищи офицеры!", -- я махнул рукой и коротко рассказал об организации поминального вечера. -- Калиновский, выйди со мной на минуточку! -- распорядился я в заключение. -- Слушаю вас, товарищ старший лейтенант! -- произнес Александр, затворив за собой дверь. -- Откуда взялся Грымов? -- Приехал вчера, вступил в командование ротой! -- ответил Калиновский. -- Почему он командует, а не Острогин? -- Потому что Эдуард заместитель командира роты. -- Этот заместитель сбежал из роты и, включая отпуск, пять месяцев ею абсолютно не интересовался. Ну, да ладно, сегодня комбат решит, кто будет командиром. -- Комиссар, какие у тебя предложения будут по образовавшейся вакансии в первой роте? -- спросил, затягиваясь сигаретой, Подорожник. -- Если назначение на усмотрение командования батальона, то Острогин или Мандресов, -- ответил я, не рздумывая. -- Конечно. Своих тянешь! -- усмехнулся майор Вересков. -- А что, Серж давно готов быть ротным. Мандресов неплохо руководит отдельным взводом АГС, -- парировал я реплику зампотеха. -- Нет, Острогин не годится, -- возразил комбат. -- Не хватает ему серьезности. У меня два варианта: Грымов и Мандресов. -- Но мне Артюхин говорил, что Грымов вас лично просил отправить его на заставу. Что он устал и боится. А как рота освободилась, то он первый кандидат? -- возмутился я. -- В тебе говорят уязвленное самолюбие и желание отомстить за его подлые поступки. Хорошо, я подумаю и вечером сообщу свое решение. Все свободны! Комбат начал листать блокнот и тетрадь с записями, что-то подчеркивать. Ага! Взялся за архив, вспоминает, что у кого за душой. Ну, что ж, пусть Чапай думает, решает. На то он и Чапай. Золотарев вызвал политаппарат для инструктажа. Обычный набор для нотаций: наглядная агитация, документация, журналы политзанятий, конспекты, наградные документы. И в заключение совещания распорядился: -- Сегодня на построении проверить у личного состава документы. Что у солдат только в них не хранится! И молитвы, и иконки, и даже листовки "духовские"! Некоторые несознательные нательные кресты носят! Начальник политотдела в восемьдесят первом полку на строевом смотре с одного комсомольца крестик снял, а у другого в комсомольском билете "Спаси и сохрани". Бабушка, говорит, дала, чтобы Бог уберег! Ему, обалдую, мама крест повесила, а выговор получили все политработники. -- Любопытно, солдат, с которого крестик сняли живой? Не погиб? -- спросил задумчиво майор Оладушкин. -- Маманин оберег сняли, теперь пропадет боец... -- Стыдно, товарищ майор, а еще замполит артиллерийского дивизиона! -- возмутился Золотарев. -- Может, вы, и в Бога верите? -- Крещен. Не верую, но часто размышляю о душе. Перед Афганом крестился, -- сказал тихо Оладушкин. -- А тут на войне поневоле задумаешься об этом. -- Ну, вы даете, товарищ майор! Будем считать, я этого не слышал! Товарищи офицеры, свободны! -- скомандовал замполит. Ко мне подскочил Цехмиструк. Он недавно получил звание подполковника, одновременно с обоими замполитами полка, и очень этим гордился. -- Никифор! С тебя причитается! Взгляни, какую статью я про тебя в журнале написал! Я взял в руки новый номер журнала "Советский воин" и прочитал заголовок "Комиссары наших дней". Фото не мое -- пропагандиста, автор заметки секретарь парткома. Обо мне написано только то, что я водил людей два раза в атаку, про рукопашную схватку с мятежниками. Многое переврали, даже имя. -- Эх, товарищ полковник, вы забыли, как меня зовут? Я -- Никифор, а не Александр. Цехмиструк, выпучив глаза, схватил журнал, взглянул в него и укоризненно произнес пропагандисту: -- Саша, ты что же, задумался и про себя писал? Действительно, на фотографии нет Ростовцева и имя не то... -- обратился он к Чанову. "Партийный вождь" почесал лысину и вновь укоризненно покачал головой. -- Вы на меня статью взвалили, я еще и виноват! Сами разбирайтесь, товарищ подполковник! -- махнул рукой раздраженный пропагандист и убежал прочь. Оладушкин улыбнулся и шепнул мне на ухо: -- Капитан себя на твоем месте представил. О том, как он красиво встал во весь рост и бросился в атаку на врага! Ура-а-а! Не выходя из кабинета, конечно! -- Молодец, шустрый мужик! Стал досрочно капитаном, не появляясь на боевых действиях! -- улыбнулся я в ответ. -- Чего шепчетесь? Задачи получили? Вперед! -- гаркнул танкист майор Коваленко. -- Я прямо сейчас пойду и осмотрю своих "бронелобых" на позициях! Там у ротного такая замечательная самогонка выгнана! Не желаете присоединиться? -- Спасибо, у нас сегодня поминки по Сбитневу, -- отказался я, нахмурившись. -- А у меня желудок побаливает, -- объяснил свой отказ Оладушкин. -- Василь Васильич! Этим лекарством его только и лечить! Ядреный первач! Зря отнекиваешься! -- подбодрил товарища замполит-танкист. -- Нет, Витя! Я лучше морс попью, отвар брусничный, шалфеем рот пополощу, -- сказал Оладушкин и пошел "медитировать". Я отвел своих подчиненных в сторону и отдал последние распоряжения на сегодня. Мелещенко насупился, ему явно не нравилось, что я им руковожу. Шкурдюк дружелюбно улыбался, он был доволен и, судя по всему, даже рад. Галиновскому на первых порах, наверное, было безразлично, кто у руля. Бугрим, стоя, дремал, очевидно, не проснулся после бурной ночи с парикмахершей. Черт! Раньше проще было, когда отвечал только за себя! * * * -- Рахмонов! Это что у тебя такое? -- спросил я, заглядывая в люк механика. На сиденье лежала миниатюрная книжица, размером десять на десять сантиметров в кожаном футляре, с замком-молнией. Механик смутился: -- Это ничего, так пустяк! Это сувенир! Я расстегнул застежку и увидел витиеватую вязь арабского алфавита. Коран! -- Э-э-э! Вражеская пропаганда! "Духовская" агитация! Конфискую! И четки эти костяные тоже заберу. -- Но я же мусульманин, я изучаю, -- сделал механик робкую попытку вернуть книгу. -- Ты, кажется, в КПСС собрался вступать, заявление написал! Вот и выбирай -- партия или медресе! Забираю книжку и молчу о происках идеологического противника, -- ухмыльнулся я и зашагал из парка, довольный своей находкой. Коран! В кожаном футляре! Красивый сувенир! В нескольких машинах, кроме этого, обнаружилась пачка цветных иллюстрированных журналов Исламской партии Афганистана, листовки, воззвания. Таких журналов и у меня была целая стопка. Я их сжег весной, когда Артюхин обнаружил ворох этой литературы у меня на столе. Он тогда сказал: "Если не хочешь, чтобы тобой занялся особый отдел, уничтожь! Настучат контрразведчикам "шептуны", потом будут заставлять писать объяснительные, устанешь оправдываться. Им же нужна отчетность о проделанной работе. Галочку в бумажках поставят, а у тебя судьба сломана". Журналы я порвал и в урне спалил, на служебных бланках ИПА (Исламская партия Афганистана) письма домой полгода писал. Посылал как сувениры: красивая бумага с эмблемой в виде скрещенных сабель. Детям когда-нибудь покажу. С цензурой большие проблемы. Даже фотографии на границе отбирают, особенно если с сожженной техникой, с развалинами домов, с оружием. Войны ведь никакой нет. В коридоре решили не садиться. Вечером становится прохладно, а ветер надует песок и пыль в салаты. Четыре стола пересекали большую комнату, в которой жили три женщины. От окна и до двери стояли тарелки, бутылки, стаканы. Входя в помещение, сразу натыкаешься на угол крайнего стола. Три десятка офицеров и прапорщиков, разбавленные несколькими женщинами, теснились плечом к плечу. Комбат поднялся и взял стаканчик, наполненный до краев. -- За Володю! Пусть ему земля будет пухом! До дна! Мы встали, молча выпили, сели. Каждый из нас задумчиво жевал, закусывал, думал о погибшем товарище, о своей судьбе, о войне. Я пребывал в раздумьях, переживал, что в последнюю встречу слегка поссорился с ним. Вовка как бы ревновал к моему быстрому служебному росту. Раздражался. Черт, по-дурацки все вышло. Мужики дружно обвиняли Ошуева в смерти Сбитнева. Какого черта под обстрелом вызвал к себе! Еще и сам пулю схлопотал в грудь... Второй тост -- за успешный вывод, чтоб повезло ребятам на Родине, а третий -- за всех погибших. После третьего тоста Подорожник объявил о своем решении назначить командиром роты Мандресова. Большинство собравшихся одобрительно загудели, поддерживая это назначение. Выпили за Мандресова. -- Вместо Александра, если, конечно, утвердят его на роте, на взвод АГС буду предлагать лейтенанта Ветишина. Одобрительные возгласы были прерваны недовольным высказыванием Мандресова: -- А кто останется в первой роте? Только один взводный? -- В полк прибыли молодые лейтенанты, завтра укомплектуем образовавшиеся вакансии в ротах, -- успокоил его комбат. Выпили за выдвижение Ветишина. Грымов отставил свою рюмку, молча встал и, не прощаясь, тихонечко вышел из комнаты. На его лице отразилась целая палитра чувств: гнев, ярость, злость и обида. Я усмехнулся про себя и, случайно встретившись взглядом с Ветишиным, подмигнул ему. Сережка понимающе мигнул в ответ. Обошли должностью Эдуарда, вот он и бесится. Поделом ему. Последние тосты заглушила громкая музыка, изливаемая магнитофоном. Внимание народа переключилось на женщин. Вспомнили и о них: начались танцы-обнимансы. Комбат подозвал меня к себе: -- Комиссар, не будешь ли так любезен не появляться в нашей совместной коморке часа два-три? Я хочу немного размяться! Договорились? Я кивнул головой в знак согласия, а Чапай увлек за собой Наталью. После ранения в ногу начальника штаба в наших "апартаментах" проживали мы вдвоем. Кроме меня, помешать комбату развлекаться больше некому. Едва он растворился за дверью в ночной темноте, как рядом на подоконник присел угрюмый Арамов. -- Никифор Никифорович, есть разговор! Ты зачем отобрал у Рахмонова Коран? -- Конфисковал согласно приказу Золотарева! Подрывная литература. -- Какая подрывная? Он ведь мусульманин! -- А книга на арабском языке. Рахмонов, может, арабский знает, а я нет! Пусть приобретет на русском, чтобы знал содержание. Потом пусть читает на здоровье. А вдруг под видом религиозной книги там антисоветская пропаганда? -- Ну, Ник, брось дурить! Знаешь же, что это не так! Не отдашь солдату книгу? -- Нет, не отдам! Мне она самому понравилась. Трофей! -- Подари лучше мне, я буду читать! Это священная книга. Она не может быть сувениром. Пожалуйста! -- Баха! Я тебе ее подарить не могу, сам говоришь: книга -- священная! Но могу обменять. Сейчас только придумаю на что. Я на минутку задумался. Думать мешал шум. Пьянка постепенно выходила из-под контроля. Мужики начали цепляться друг к другу, тискать девчат в углах, горланить песни. И тут в комнату вихрем ворвался командир полка и покрыл всех трехэтажным матом. Филатов со злостью пнул ближайшую табуретку и выдал еще одну витиеватую фразу из семи непечатных слов. Мастер! Самое благозвучное из всего сказанного было: -- Вон отсюда! Прекратить балаган! Это поминки или что?!! Кто сидел у раскрытых окон, как я, выпрыгнули в окно. Кто был близко к дверям, прошмыгнул в них. Троим или четверым, что были ближе к "кэпу" и не увернулись, достались звонкие затрещины. Магнитофон замолчал, получив командирского пинка. Пробираясь сквозь колючки и репейники, я громко выругался и выразил эмоции вслух: -- Черт! Иван Грозный! Сорвал отдых! Следом за мной на дорогу из зарослей выбрался Арамов. Мы принялись отчищать от репьев брюки и неожиданно оба громко рассмеялись. -- Да! "Кэп" в гневе страшнее раненого вепря, -- сказал Баха. -- И, правда, сами виноваты, пустили мероприятие на самотек. Не выдержали нервы у "бати". Нужно было закругляться еще минут двадцать назад, -- вздохнул я. -- А я уже было, положил глаз на новенькую, Ленкой, кажется, зовут, по прозвищу Ногтегрызка (ноги очень худые, а руки еще тоньше). Придется идти в свой модуль спать. -- Но какой стиль! Какой слог! Силен "бугор", силен, ничего не скажешь! Классика жанра! Итак, Никифор, вернемся к нашему разговору: твои условия обмена, на что махнемся? Я опять задумался. Арамов в мае женился на поварихе-хохлушке, землячке комбата. Она была старше Бахи лет на пять. Мужики отговаривали парня, только Подорожник одобрял: "Хорошая женщина, гарная дивчина, справная. Остепенишься. Правильно, лучше хохлушек жен не бывает". После свадьбы "молодым" выделили отдельную комнату в штабном модуле, в семейном углу. Там жила еще семья помощника начальника штаба. -- Меняю на самовар. Электрический чайник у нас сгорел, покупать неохота. Махнусь на твой семейный самовар! -- придумал я вариант обмена. -- Он не мой, а жены. Давай на что-нибудь другое. -- А у тебя больше ничего нет, чего я не имею. Может, на трофейную саблю? -- Фигу! Саблю, коня и жену -- не дам никому! -- И я, Коран и кинжал -- не дам никому. Баха, обиженный отказом, махнул рукой и побрел домой. К жене. Я же, словно неприкаянный, пришел к дверям своей комнаты. Услышав сладострастные стоны и счастливые всхлипы, я понял, что пока тут лишний. Если курил бы, то сейчас самое время закурить. А так, сидел на ступеньках и глазел в небо, трезвея. Некоторое время философствовал про себя о мимолетности человеческой жизни и всего человечества в многомиллиардной истории Вселенной. Через час мне надоело ждать окончания "кобелирования" Подорожника, слушать стук кровати. Я отправился обратно, откуда пришел, в поисках развлечений. На лавочке, прислонившись к стене, сидела, дышала и наслаждалась ночной прохладой Татьяна -- начальница столовой. -- Танюша, я составлю тебе компанию, не возражаешь? -- Садись, если найдешь свободное место, -- ответила толстушка. Действительно, места было мало даже для меня, худощавого. Берендею не хватило бы места и на одну ягодицу. Я плюхнулся ей под бок, на скамью, и откинулся к стене модуля, обхватив при этом левой рукой часть талии Татьяны. -- Эй, но-но! Только без рук. Так сегодня устала в этой дурацкой столовой, что ноги до комнаты не дотащить. -- Если бы ты была наполовину меньше, я бы донес тебя до койки, чтоб не утруждала ноги. А так, извини, боюсь, не справлюсь. -- Юморист! Чего бродишь по полку? Не спится? -- Ага. Комната занята комбатом, не попасть -- да и гормоны кипят. -- Если негде спать, могу сдать на ночь койку. У нас одна в комнате свободная, а с гормонами ничем не смогу помочь. -- Ну и ладно. Где это ложе, куда я смогу бросить усталые кости? -- Ну, пошли, костлявый герой! В пустой комнате стояли три кровати, но в помещении почему-то никого не было. -- Продавщица Рита у Губина в гостях, придет утром, поэтому можешь отдыхать спокойно. Блаженствуй, только без глупостей! -- Это хорошо, что соседки нет, мы с ней враги, -- обрадованно сказал я и принялся раздеваться в темноте. Бросив х/б на стул и сняв туфли, я протопал босыми ногами к хозяйке "квартиры". -- Эй, эй, ловелас! Не было такого уговора! Шагай на место! Не было дозволения о приставаниях. Ложись к себе, а не то нечаянно зашибу! -- Татьяна при этих словах вытянула вперед огромный кулачище. Вот как интересно распорядилась природа! Красивое миловидное лицо при богатырских размерах тела. Не в моем вкусе, но в темноте, в общем-то, я мог решиться и настроиться. Но такой кулачище отбивает всякое желание. Я рухнул на кровать, думая, и что немного полежу, соберусь с мыслями и повторю попытку. Но, размякнув на перине, мгновенно отключился, словно рухнул в пропасть. Устал. С первыми лучами солнца кто-то тряхнул меня за плечо со словами: -- Эй, героическая личность! Вставай! Выбирайся отсюда, как хочешь! Только не через мое окно. И чтоб никто не видел, а то пойдут глуп