, и вторая рота. В замыкании гранатометчики. Ветишин, не отставай, не задерживайся! Сережка пребывал в задумчивом состоянии. В принципе, он вполне мог и не оказаться в Панджшере. Перед рейдом лейтенант собирался жениться и должен был ехать в посольство расписываться, бракосочетаться. Но в самый последний момент передумал. Из-за чего -то поругались с невестой, и он сказал, что свадьбы не будет. Мол, иду в рейд, а после рейда посмотрим. Невеста вспылила и разбила в гневе четыре литровые бутылки водки, приготовленные для мероприятия, одна об другую. Разговор их едва не закончился дракой. Ночью батальон отправился на боевые действия, а утром Золотарев из Центра боевого управления вызвал Ветишина обратно в полк. Девушка умоляла его вернуться. На вопрос Сергея, что ему делать, Подорожник, хитро глядя на Ветишина, сказал: -- Наломал дров, набедокурил, а теперь не знаешь, как поступить? Делай так, как совесть подскажет. Вернешься в Кабул -- Бог тебе судья. Может, там твое счастье. Но взвод останется брошен на сержанта Якубова. Гурбон -- только набирающийся опыта, молодой сержант. Справится ли? Не наломал бы дров. У меня лишних офицеров, чтобы тебя заменить, нет. -- Наверное, останусь. Не поеду. Вот отвоюем, а потом, может, помиримся. Подумаем еще раз. Что скажешь, Никифор Никифорыч? -- спросил Серега, ища поддержки. -- Пошли с нами. В горах будет много свободного времени, там спокойно обмозгуешь. Оставайся, Сережка! -- предложил я. -- Решено! Никуда не возвращаюсь! В Панджшер! -- махнул рукой Ветишин. Наверное, это судьба. При десантировании пара пулеметных очередей попали в борт, на котором он летел. Уцелел. Теперь ему выпало выход из этого кошмарного ущелья прикрывать. Я приветливо помахал Сергею. Он в ответ грустно улыбнулся. Управление торопливо двинулось вслед разведвзводу. Мы спешили покинуть неприветливые, таящие постоянную угрозу места. Разведчики спустились с террас и по ручью быстрым шагом пересекли кишлак. Теперь наш черед испытать удачу. Едва на краю последней террасы показались связисты и минометчики, как горы "ожили". Со всех сторон ударили автоматы, пулеметы, заработал миномет, и среди камней разорвалось несколько минных фонтанчиков. Взрыв одной из мин бросил нас наземь. Осколки с противнейшим визгом пролетели над моей головой и застучали по камням. В этот раз пронесло. Кусочек металла сбил с головы Подорожника кепку, едва чиркнув по макушке, а большой острый камень рассек лоб. Я прижался затылком и спиной к огромному валуну, а ноги и задница остались без прикрытия. По ним забарабанили камни и земля. Черт! Только бьющих по нам минометов не хватало! Все быстро спрыгнули с террасы и прильнули к выложенной из камней шершавой стене. Пока что было не понятно, откуда конкретно стреляют. Казалось, огонь велся отовсюду. Мы, действительно, оказались в огненном мешке. Четыре вросших в землю домика с противоположной стороны были переоборудованы в блиндажи и доты. Узенькие, подслеповатые окошки-бойницы изрыгали из своих недр огневой шквал. Откуда-то с гребня горы, из кустарника, включились в бой крупнокалиберные пулеметы. Издали плевался минами миномет. Цепочка из нашей пехоты, вжимаясь в грязь, поползла от стены в ручей к массивным валунам. Я оглянулся назад и понял, что обратной дороги нет. Из тех домов, что проверили разведчики, тоже стреляли автоматчики и гранатометчики. Повылезали из норок и тайников, гады! Ловушка захлопнулась... Позади на тропе валялся АГС, рядом вверх ножками -- станок, а вокруг раненые солдаты. Гурбон Якубов подтаскивал кого-то в укрытие, а остальные, кто был в сознании и мог стрелять, вели огонь. Кто не мог, бессильно лежал на земле. Их вопли и стоны доносились сквозь автоматный треск. Я отстрелял "муху" в одно из строений. То же самое сделал Вадик Хмурцев. На минуту помогло, я надеялся: кто-то из "духов" умолк навеки. Комбат, сидя за камнями, вызывал артиллерию на себя. Минометчики воткнули в землю "трубу" и с руки принялись посылать мину за миной в дальний кустарник. Скорее всего миномет "духов" работал оттуда. А может, если повезет, Волчук зацепит кого из вражеских пулеметчиков. Бойцы, лежа, передавали мины, которых было немного, штук тридцать. Этого хватило продержаться до открытия огня артиллеристами. Самоходки и гаубицы из-за гор взялись обрабатывать склоны. Снаряды ложились к нам ближе и ближе. От точных попаданий сложились, словно карточные домики, пара хибарок. Но даже из развалин, из полуподвальных помещений кто-то упорно продолжал стрелять. Хорошую встречу тут нам приготовили. Горячую! Накрытые артиллерией, пулеметы и миномет мятежников замолчали, но "духовские" автоматчики только усилили стрельбу. Гурбон дотащил к нам первого раненого. Это был Ветишин! Надо же как глупо вышло! Вместо свадьбы получить пулю! Серега лежал перепачканный кровью, которая сочилась сквозь бинты. Глаза закрыты, лицо землистого цвета, он уже не стонал. Без сознания... -- Гурбон! -- крикнул я сержанту. -- Куда его задело? Он весь в крови! -- Две пули в животе и осколками перебита нога, -- объяснил Якубов, растирая по лицу кровь, пот и грязь. -- Тебя задело? -- Нет, это кровь лейтенанта Ветишина. -- Кто еще ранен? -- Почти весь взвод. Вагриса убили, а еще четверо перевязываются. Абдулаев отстреливается, а остальные уже не стрелки. Я поползу Сидорова выносить, ему в грудь попали. Сержант вернулся обратно, а мы усилили огонь для прикрытия. И вскоре выбрались трое легко раненных, тянувшие за собой бездыханное тело друга. Гурбон вытащил еще одного тяжело раненного. Абдулаев притянул за лямки АГС в чехле, громко крича что-то на родном языке и ругаясь по-русски. Из всех фраз я узнал узбекское "джаляп" и услышал множество родных выражений. Могуч русский язык! Мощнее и сочнее его ругательств не сыщешь! Сейчас даже афганцы по-русски матерятся. -- Василий Иванович! Станок от гранатомета забирать будем? -- спросил я у комбата, продолжавшего вместе с капитаном-минометчиком корректировать артиллеристов. -- На хрен он сдался. Пусть валяется. Не поползем за ним: он под прицелом. Можем еще кого-то потерять. Оставим "духам" трофей для отчетности. Их очередь на себе станок тягать по горам. В небе появилась четверка штурмовых вертолетов. "Крокодилы" встали в карусель и принялись осыпать "нурсами" ущелье. Металл засвистел осколками повсюду. Рассыпалась еще одна "избушка", загорелся сарай, вспыхнули стожки сена, в которых прятались мятежники. Отпрятались! Комбат отдал приказ на прорыв. Разведвзвод, оседлав господствующую вершину, отбивался от наседавших на них "духов", обеспечивая проход. "Бородатые" буквально на считанные минуты опоздали и не успели опередить Пыжа. Комбат, связисты и "ходячие" раненые, низко пригибаясь, побежали по ручью, то и дело падая в воду. Переползая, перекатываясь, прыгая с места на место, передовая группа добралась до поворота реки. Затем унесли Ветишина и еще двоих тяжело раненных. -- Гурбон, бери убитого и уползай! -- скомандовал я Якубову. -- Спасибо, товарищ старший лейтенант! Ухожу, -- ответил сержант. Он взвалил на себя труп и, низко пригибаясь, побрел между валунов. Вместе с ним ушел и Чухвастов с Сероиваном. Остались только минометчики и второй взвод. -- У тебя к миномету есть мины? -- поинтересовался я у Волчука. -- Ни одной. Теперь миномет как труба от самовара. Пользы никакой, только еще одна обуза на нашу голову. -- Ну, тогда, Сашка, пусть расчет уходит за комбатом, -- предложил я. -- Да и ты с ними. -- Никифорыч, а с АГСом что делать будем? Три ленты есть, а гранатомет лежит без толку! -- проорал мне в лицо оглушенный офицер-минометчик. -- А что делать без станка? Как стрелять из него? Не удержишь в руках! -- воскликнул я, досадуя. -- Это нормальный человек не удержит! Посмотри, как я с ним ловко управляюсь! Волчук снял чехол, взгромоздил гранатомет на большущий камень, нажал на спуск и не отпустил его, пока не расстрелял ленту. Тут же бросил АГС на землю и запрыгал, дуя на пальцы. -- Сука! Отбил мне пальчики! Вот дергается, зараза! Еле удержал. Прыгает, как мячик. Отдача сильная, не устойчив! Я сейчас его вон на тот высокий пень положу и оттуда постреляю! Старший лейтенант перебросил через плечи обе ленты с гранатами, повесил на шею автомат и с гранатометом в руках перебрался к поваленному дереву. Через пару минут Александр принялся молотить по кишлаку. Когда выстрелы прекратились, минометчик заорал: -- Амба! Гранаты кончились! Более прикрывать отход нечем. Надо быстрее отсюда выбираться! -- Сашка, возвращайся! -- крикнул я ему в ответ. -- Окружат! -- Нет, замполит! Твоя очередь, ты как-никак замкомбата! Иди вперед, мои минометчики следом, а вторая рота прикроет! "Рота...Восемь человек... Сильное прикрытие!" -- подумал я. -- Серега! -- обратился я к стреляющему по развалинам Шкурдюку. -- Я побежал, а вы по очереди за мной! Замполит роты кивнул в знак согласия и перезарядил автомат. Пятьдесят метров открытого пространства. Полсотни метров смертельного риска, ожидания пули в спину... На занятиях по физподготовке, при беге в сапогах с низкого старта, это семь-восемь секунд. С мешком на плечах и автоматом в руках секунд пятнадцать-двадцать. Но здесь ускорение придают свистящие вражеские пули. -- Ну, вперед! -- скомандовал я сам себе и, пригнувшись, помчался вперед. Обувь чавкала по воде. Холодные брызги разлетались в стороны. С неба на землю в эти секунды летели ракеты, выпущенные кружащимися "крокодилами". Они веером врезались в землю, истребляя противника на своем пути. Под этот фейерверк я бежал, петляя, к спасительному выступу холмика. Что-то сбило с моей головы кепочку, но поднимать ее и даже оглянуться некогда. Мимо, с правой стороны, вспенив воду, прошла трасса автоматной очереди. Я увеличил длину и частоту прыжков, а с последним прыжком ласточкой метнулся за валун. Ах-х-х. Хы-хы-хы... Дыхание никак не удавалось восстановить. Ноги и руки тряслись от пережитого страха. Повезло. А ведь это была пуля снайпера! Для меня предназначалась! Душман промахнулся совсем чуть-чуть, сбил только кепку. Возьми он чуть ниже, в голове у меня на пару дырок стало бы больше. И не было бы больше на свете старлея Ростовцева. Уф-ф-ф... Опять повезло! Я осторожно пробрался между камней и выполз на тропу, где комбат у поваленного дерева переговаривался по радиосвязи. -- Василий Иванович! "Духи" вторую роту зажали в ручье! Сам еле-еле проскочил! Пулей кепку сбили, гады! Что делать будем дальше? -- крикнул я возбужденно. -- Тише, комиссар! Без паники! Не гони волну! Чего орешь? "Духи" стреляют? Бери автомат и иди, стреляй в ответ. -- Комбат дымил торчащим в зубах замусоленным окурком. Левой рукой он поминутно поправлял сползающую на глаза повязку. Сероиван намотал бинтов на голову Чапая, наверное, на три осколочных ранения. От души. -- Василий Иванович, я не только бегаю, но и стреляю. Зачем такие обвинения? Паники нет. Просто немного страшновато, -- обиделся я. -- А где наша разведка? -- На этой горке должны сидеть. -- Подорожник показал пальцем на вершину. -- Пыж в своем репертуаре! Опять радиостанция молчит! -- А за поворотом есть кто или там "духи"? -- Не знаю! Чего привязался! Сходи, проверь, только возьми кого-нибудь с собой. А то еще, чего доброго, пропадешь. Я огляделся -- и вновь на глаза попался Шапкин. Сержант слышал разговор и, улыбнувшись, отвел глаза в сторону. -- Сашка! Чего физиономию воротишь? -- насмешливо спросил я. -- Так вы опять на меня свой взгляд кидаете. Что, кроме меня, никого нет, чтобы в дозор сходить? -- Ты мне, сержант, нравишься. Не лежишь мордой в землю, закрыв глаза от страха, а воюешь. Пошли. Сержант вздохнул и взглянул на Хмурцева. Командир взвода связи начал возмущаться для порядка: -- Ну, почему меня никто не спрашивает? Это ведь мой сержант! Заберите его из взвода, товарищ старший лейтенант, и водите за собой. Будет заместителем замполита. -- Старший лейтенант Хмурцев! Выделите мне одного бойца! Быстро! -- Вот это другое дело. Шапкин! Марш за замполитом батальона! Умереть, но защитить его персону от врагов! -- улыбнулся Вадик. Мы звонко хлопнули с Вадимом ладонью об ладонь, и я зашагал по мокрому рыхлому песку. Впереди виднелась овечья кошара, выложенная из плоских камней. В этом сарае вполне могли устроить очередную засаду для отходящего батальона. Если строение займут "духи", мы опять в мешке. -- Шапкин! Стрельни "мухой" в сарай! Идти напролом не хотелось: вдруг там кто-то ждет не добрый и не ласковый... Сержант прицелился и выпустил гранату в прикрытую дверь. Взрыв! Часть стены и крыши завалилась. Ну вот, теперь можно смело шагать дальше. Заглянув вовнутрь, мы никого не обнаружили. Береженого бог бережет! Дальше открывалась зеленая поляна между двух высоких хребтов. Вдали у следующего поворота росли несколько елей, и опять торчал одинокий домик. Но до него далеко, метров пятьсот. Туда мы попадем не скоро. Главное, чтоб дорога к нему была чиста, чтобы не оказалось на нашем пути засад и минных полей. Крутые горные склоны явно без блиндажей и огневых точек. Вот и отлично! Отступление вполне возможно, да и артиллерия хорошо бьет по противнику. Наверное, сумеем выбраться. Я устало присел за камень и вытянул избитые о камни натруженные ноги. Только я почувствовал близость спасения, как сразу охватила какая-то необъяснимая усталость. Ступни словно отстегнулись, стали ватными, руки тряслись. Эта же мелкая дрожь прошла по всему телу. Нервы! Паника начинается невовремя! Дрожь усилием воли удалось унять. Глаза безвольно закрылись, и я впал в минутное забытье. Может, это продолжалось всего минуту, может пять. Сознание отключилось само собой. Как будто перегорел в мозгу предохранитель или щелкнули невидимым тумблером. В памяти всплыли картины недавнего прошлого: бой, горящий вертолет, дым пожарища... К реальности меня вернул одиночный выстрел. Кто-то невидимый издалека прицелился, выбрав меня своей мишенью. "Хороший выбор у стрелка -- замкомбата", -- мелькнула в голове невеселая мысль. В той же позе я, как сидел, так и упал на бок, а затем скатился в небольшой арык. Пусть стрелок думает, что попал, второй раз целиться не станет. По этому арыку, прикрываясь каменным бруствером, я отполз метров на пятнадцать и укрылся за краем террасы. -- Шапкин! Сашка! Ты живой? -- заорал я что есть мочи. -- Живой! -- отозвался издалека сержант. -- Ты не видел, откуда эта зараза, снайпер, стреляет? -- Нет. А что, это в вас целились? Я думал рикошет. -- Ты где залег? -- Я за бревном маскируюсь. Что мне делать дальше? -- Переползай сюда к канаве, только быстрей. Вернемся к комбату, надо торопиться с отходом, а не то "духи" подойдут поближе, пристреляются, и не выскочим. Через несколько секунд Шапкин рухнул сверху мне на шею. -- Черт слеподырый! Не видишь, куда прыгаешь? -- возмутился я. -- Какое "видишь", он опять чуть не попал в меня! Пуля шлепнулась куда-то правее, -- тяжело дыша, оправдывался связист. -- А вы если не позвали б, то я и не свалился б. Мне и там было удобно. Точно, надо торопиться, а то отрежут отход! Все же, если проскочим этот узенький перешеек, дальше нас будет гораздо труднее прижать и догнать. Пригибаясь, мы побежали обратно. -- Василий Иванович! "Духи" начинают постреливать в тылу! Надо быстрее сниматься и уходить! -- выкрикнул я, еле переводя дух, в лицо комбату, когда вернулся на полянку. -- Чего орешь? Понял, не глухой! -- осерчал Подорожник. -- Это я оттого, что торопился сообщить. Задыхаюсь. -- Эти недоделки в штабах не могут никак определить, где "царандой" и как мы с ним соединимся. Сейчас снова буду требовать разрешения на отход. Ох, не вытащить нам всех раненых! Людей не хватит! -- вздохнул комбат. -- Нужно бросать лишнее барахло. Василий Иванович вновь принялся объясняться с командованием, а я перебрался на пятачок, откуда вели огонь по "духовским" блиндажам три бойца. Пули щелкали о камни, сшибали ветки, с визгом рикошетили. Казалось, нет от них спасения. Кто-то выбежал из-за камней и упал впереди укрытия. Это был Волчук. Он оглянулся и, увидев меня, задорно крикнул: -- Никифорыч! Ты в рубашке родился! Везучий! Мы за тобой сразу проскочить так и не сумели. Полчаса лежали, пока вертушки "бородатых" не отогнали. Пули прошли за твоими ногами. Если бы у "духа" патроны в магазине не кончились, то следующие пули вошли бы тебе в ногу и задницу. -- Вот мерзавец! Чуть-чуть меня не достал! Но я живучий, увернулся! Пулей только кепку сбили, в ручье осталась, -- сказал я минометчику. -- Видели. Мы подождали, когда артиллерия ударит по домам, и поползли следом. Шкурдюк твою кепку подобрал, смотрит, а в ней дырки. Будет дополнительная вентиляция волосам, не облысеешь. -- Хорошо, что не получилась вентиляция в мозгах, -- горько усмехнулся я. -- Значит, мне опять повезло... -- Шкурдюк то же самое сказал. Еще он отметил, что надо от тебя держаться подальше. В комиссара, говорит, не попадают, а рядом находящихся приятелей-сослуживцев цепляют. Поэтому можно попросить тебя, Никифорыч, отползти чуть подальше в сторону от меня, -- улыбнулся Волчук. -- Ха! Испугался! Опасайся меня! -- засмеялся я. -- Бойся! Мое обычное бодрое состояние духа постепенно возвращалось. После второго расстрелянного магазина я почувствовал себя еще лучше. Бросив солдату, заряжавшему патронами рожки, свои пустые и получив наполненные, я вновь принялся посылать короткие очереди по окнам покосившейся хибары. В перерывах ведения огня, мы с Волчуком продолжали перекрикиваться. -- Сашка! А чего из АГСа прекратил стрелять? -- Ленты кончились! Ни одного выстрела не осталось. Теперь эта железяка рядом валяется. Когда патронов не будет и "духи" попытаются взять меня в плен, начну отмахиваться гранатометом. Если кого им зацеплю -- убью наверняка! -- Александр, с твоим ростом и силушкой можно в одну руку трубу миномета взять, а в другую АГС. -- Раньше, года два назад, да! Гирей крестился. Мог! А сейчас здоровье уже не то! В этот момент, озираясь по сторонам, из кустов выскочили Шкурдюк и щуплый солдат. Они упали возле нас, надрывно хрипя. Едва отдышавшись, Сергей доложил: -- Сзади наших -- никого! Только "духи"! Я даже их топот ног слышал и тяжелое дыхание. Сейчас вот-вот появятся среди камней и кустарника. Действительно, один из мятежников высунулся вдали из густой травы и сразу послал веером несколько неприцельных очередей. "Духи" напролом не пошли. Они поставили 60-мм минометы и принялись забрасывать минами нашу поляну. Осознав, что тут больше делать нечего: вот-вот перебьют, мы перебежали к комбату. Я грохнулся на землю возле ног Василия Ивановича. Комбат покосился на меня и заворчал: -- Ты чего такой грязный? Все ползаешь и бегаешь? Детство в жопе играет, никак не успокоишься? Сиди рядом со мной! Уймись! -- Надо отходить! "Духи" минометы притащили. Мы еле ноги унесли. Они скоро огонь сюда, в глубину, перенесут. -- Хорошо, я тебя понял. Все вышли? Ты проверил? Никого не оставили среди камней? Раненых точно вынесли? -- забросал меня вопросами Чапай. -- Шкурдюк последний отходил. Говорит, сзади только "духи", -- ответил я. -- А где "зеленые"? Идут к нам на помощь? -- Хрен на нос! Идут, да только не туда! Они где-то по другому ущелью шарахаются. К нам сейчас два взвода первой роты на помощь спустятся. Но для этого нужно проскочить пару километров по этому руслу. Комдив приказал оставить все лишнее! Разрешаю бросить каски, бронежилеты, мешки. Собрать в одну кучу, а саперу заминировать вещи! -- отдал приказ Подорожник. -- Раненых -- на плащ-палатки. Убитого тоже! Итак, шестеро раненых и погибший. Трое подстреленных дойдут своими ногами, троих надо нести. Убитого тоже уносим. Никогда не бросаем погибших! Ветишина положили на палатку и понесли первым. Куртка х/б и штаны были разрезаны на куски при перевязке. Надо же, до чего Сережке не везет! До этого в лицо и руки был ранен, теперь -- в живот и ногу! Весь в отметинах будет, если... Никаких если! Доживет до свадьбы! Не до этой, так до следующей! Видно было, что он замерзал, его тело сотрясала мелкая дрожь. Слишком много крови потерял! Бедный "летеха". Я снял привязанный к моему мешку бушлат и накрыл Сергея. Шкурдюк накинул свой бушлат на другого тяжело раненного солдата. Бойцы потащили импровизированные носилки, взявшись вчетвером за углы плащей. Трех легко раненных вели под руки. Они пока окончательно не обессилели и могли потихоньку шагать самостоятельно. Ватные спальные мешки мы изодрали и подожгли. Часть касок разбросали по кустам (теперь, возможно, аборигены станут в них плов варить). Остальные вместе с бронежилетами бросили в кучу. Сапер подложил под них тротиловые шашки, "эфку" с вынутой из запала чекой (еще "сюрприз"). Пусть возьмут добычу... Первое поле в лучах заходящего солнца миновали быстро. Кто-то несколько раз издалека выстрелил по нам. Офицеры и те сержанты, кто не нес раненых, отвечали беспорядочной, беспокоящей стрельбой по склонам хребтов. -- Братцы! Быстрей! Бегом! Ребята, из последних сил, но бегом! -- кричал, подбадривая носильщиков, комбат. -- Хлопцы! Не выскочим за уступ горы, все поляжем! Окружат и перестреляют как воробьев! Солдаты пыхтели, хрипели, пот лил ручьями, а дружный мат не стихал ни на секунду. Мы проскочили узкую горловину ручья, и перед нами показалась другая долина, гораздо более широкая и длинная. Артиллеристы сопровождали прицельным фланговым огнем отступление. Главное, чтоб не было отрыва снаряда. Для нас хватит одного случайного попадания. Две артиллерийские батареи мешали мятежникам преследовать нас, а вертолеты с большой высоты накрывали местность квадрат за квадратом, там где находился противник. Если бы не эта помощь, то нас давно бы взяли в клещи. Отход все больше превращался в бегство. Мы, действительно, бежали. Не позорно, конечно, ведь враг превосходил нас значительно, но все же бежали, потому что мятежники, несмотря на огневую поддержку наших артиллеристов, продолжали свои попытки обойти нас по склону и отрезать путь к отступлению. Наконец-то к нам присоединился разведвзвод. Среди разведчиков потерь не было, только один легко раненный солдат и Пыж с перевязанной рукой. -- Коля! Что случилось? -- спросил я у взводного. -- Резануло чуть по мышцам, но кровищи было много. Однако кость не задело, цела. -- Ну и хорошо! -- похлопал я по плечу Николая. -- Быть тебе начальником ГРУ! -- Эй, Пыж! Смените своими солдатами носильщиков, а то ребята совсем выбились из сил! -- распорядился Подорожник. Солдаты начали нехотя менять уставших товарищей. Скорость движения отряда заметно увеличилась. В ущелье разведчик заметил в камнях пещерку и двух маленьких людей, быстро метнувшихся к ней. Вся отходящая группа залегла, делая передышку, а Пыж со своими "орлами" осторожно подошел с боку к пещере. Солдаты вскоре выволокли оттуда двух человек. Мы с комбатом подошли к пленным. Это были чумазые старик со старухой, трясущиеся от страха. У обоих текли слезы из глаз, они поднимали руки к небу, что-то быстро-быстро лопотали на своем языке. -- Азимов! Переведи, что болтают эти "духи", -- велел Пыж таджику-разведчику. -- Говорят, что они местные жители, совсем мирные. Скотоводы, коз пасут в долине. -- Надо бы их грохнуть! -- задумчиво произнес Тарчук и злобно посмотрел на афганцев. -- Тарчук, опять за свое! Мы со стариками не воюем! Товарищ подполковник, может, не надо их убивать! -- обратился я к Василию Ивановичу. -- А с чего, комиссар, ты взял, что я собираюсь устраивать расстрелы? Не знаешь, что ли, меня? Пыж, ради бога, уйми своего живодера, а то я его грохну! Он мне уже давно надоел. Тарчук, как будешь на гражданке жить? Тебя без наручников на улицу выпускать опасно! Солдат скривил физиономию в презрительной гримасе, но промолчал в ответ. Дедулю обыскали, оружия при нем не нашли. В пещере тоже не было ничего подозрительного, только тряпье и корзины. -- Ладно, залазьте обратно в свою берлогу! -- распорядился Подорожник и махнул рукой, давая команду продолжать движение. -- А я бы их шлепнул, -- вздохнул Пыж. -- Не такие они и старые. Лет сорок пять мужику. Они все так выглядят, да еще рожи не моют, не бреются специально, чтобы старше казаться. -- Мыколай! Тебе надо другой батальон себе найти и сменить должность. Звереть начинаешь в разведке. Настоятельно рекомендую! -- угрюмо произнес комбат и пошел догонять носильщиков. * * * Наконец-то вырвались! Я уверен: проскочили и спаслись! Большинство бойцов выбились из сил и хрипели, как загнанные лошади, еле-еле передвигая ноги, шли на последнем издыхании. Но стрельба постепенно стихала, "бородатые" заметно отстали. Теперь не догонят. Наверное, довольны тем, что сегодня нас серьезно потрепали. Комбат принял сообщение по связи и распорядился: -- Стоп! Перекур. Носилки положить! Сейчас прибудет борт. Вывезут раненых в Баграм, а мы пойдем дальше. Никифор! Бери Шкурдюка, Пыжа и разведчиков, прикройте эвакуацию! Рассредоточиться по периметру! Быстрее! Десять солдат и три офицера растянулись цепью в густой траве, вглядываясь в надвигающиеся сумерки, и молча ждали вертолета. Машина внезапно появилась из-за горы и резко пошла на снижение к площадке, обозначенной дымами. Пять минут -- и дело сделано. Ах! Как было бы здорово улететь в этом вертолете! Запрыгнуть в него и умчаться подальше! А как потом смотреть в глаза своим? Ладно, это секундная слабость... Теперь мы налегке и наверняка оторвемся от преследователей. Навстречу комбату с холма спустились начальник артиллерии Потапов и лейтенант Куликовский. Подполковник Потапов обнял Подорожника за плечи, да так, что послышался хруст костей. Начарт был огромный, как медведь гризли. Силища в руках неимоверная. Только благодаря снайперской стрельбе артиллеристов, корректируемых этими двумя офицерами, мы выскочили из огненного мешка. Из раненых с нами остался только Пыж. Комбат приказал улетать и ему, но Николай из принципа остался. Проявил характер. -- Куда теперь? -- спросил я у комбата. -- Темнеет, не уйти бы в сторону от своих. А то заблудимся и нарвемся на засаду. -- А мы и не пойдем дальше. Занимаем круговую оборону и ждем взвод Острогина. С ним поднимемся в горы, -- распорядился Подорожник. Наша оставшаяся группа залегла за камнями, напряженно всматриваясь в даль, и через несколько минут сверху зашуршали камни. Острогин негромко окликнул нас, и вскоре он и еще небольшая группа бойцов оказалась рядом. Серега бросился ко мне обниматься, был крайне возбужден и обрадован нашему спасению. Серж рассказал, что утром афганцы, громко галдя, на самом деле вошли в ущелье и скрылись за поворотом. Но либо свернули к другому кишлаку, либо перешли на сторону "духов". Обратно весь этот табор не возвратился. -- Подьем! -- скомандовал Василий Иванович. -- Минута времени -- проверить людей, оружие и в путь. Разведка в замыкании. Комбат с широкой марлевой повязкой на лбу и рукой на перевязи шел налегке с одним автоматом. Ну, вылитый Щерс! Шагал он быстро, невзирая на ранение, и еще постоянно подгонял остальных. Действительно. Идти нужно было еще быстрее, потому что на вершине нас дожидается только взвод Бодунова. Больше нет никого, остальные роты снялись и ушли к броне. Полки и бригады с утра сменили позиции. Армия выходила к технике, в сторону крепости. Громко звучит: армия, полки и бригады... А на самом деле, в горах и тысячи "штыков" нет. Ночь сразу вступила в свои права, практически без плавного перехода. Вот только что светило солнышко сквозь тучи, сгущались сумерки, и неожиданно вокруг темень. Облака застилали черный небосвод, и даже звезды не освещали дорогу. Идем на ощупь, но довольно быстро. Жить хочет каждый! Ноги гудят, ноют... Но надо идти. Осталось всего девять километров. Вскоре показалось далекое зарево и взлетающие в воздух всполохи. Так артиллеристы и минометчики создавали подсветку окрестностей, стреляя "факелами". Термитные заряды медленно опускались на парашютиках, озаряя склоны ущелья бледным холодным светом, а далекие заснеженные вершины высокогорья в это время блестели изумрудными отблесками. Горы, как седые великаны, угрюмо нависали над нами и давили на психику. Создавалось ощущение, что они отсюда выдавливают непрошенных гостей, как бы говоря: "Уходите, вы тут чужие! Отправляйтесь домой!" * * * Нас, оголодавшихся и еле передвигающих ноги, радостно встретил и бросился обнимать зам по тылу Головской. Саня, недавно ставший майором, в последнее время округлился еще больше. Пока батальон воевал, он опять заметно увеличился в размерах. Его бы в горы загнать пару разочков, жирок растрясти. Но зам по тылу на такое мое предложение месяц назад заявил: "Только вертолетом туда и обратно, и по возвращению сразу орден. Кроме того, двойную порцию пайка! Для меня величайший подвиг, что я до сих пор не сбежал из батальона на склады, в бригаду обеспечения!" Головской ворковал над ухом комбата: -- Василий Иванович! Обед и ужин подать сразу или чуть позже? -- Подожди, Саша! Сейчас доложу Губину, вернусь -- тогда и накрывай на стол. Я, было, хотел сесть с Чухвастовым и быстро перекусить чего-нибудь вкусненького, пока комбат ходит по начальству, но и про меня не забыли. Посыльный вызвал с докладом в "политорган". Он располагался в автоклубе-кинопередвижке. Там в тесноте сидели замполит номер два (Муссолини), парторг, пропагандист и начальник клуба. Со всех сторон посыпались вопросы, требования об отчете, докладах, списках... В результате, когда я вернулся, ужин закончился, а что осталось из еды, то давно остыло. Давясь холодным пловом и застывшим гуляшом, я размышлял о парадоксах жизни. Тут сейчас сидишь и высказываешь неудовольствие по поводу плохой кухни, а ребята уже и такого не попробуют! Их везут в цинковых гробах. Радоваться нужно жизни, каждой ее минуте, любой мелочи. Постоянно. Ведь жизнь дается человеку только раз. А если ее прожить, бурча от недовольства, в злобе, в зависти, то лучше и не жить вообще. Солнце светит -- хорошо, птички щебечут -- отлично! Звезды мерцают -- прекрасно! Комбат, проверявший готовность рот к маршу, ворвался в кунг и громко крикнул: -- Комиссар! Сколько в тебя лезет? Хватит жрать! Через пару минут начало марша. Ест и ест, а все худой. Ходи в туалет через раз! Задерживай пищу в организме. -- Издеваетесь, Василий Иванович! Если бы я как Головской от бачков с кашей и гуляшом не отходил, я бы толстел. А так, что в желудок попадает, через пот и выходит. В туалет можно по три дня не ходить, причина не в этом. Заброшенная в желудок пища перерабатывается в энергию. -- Шучу я, шучу. Доедай и садись на БМП. С кем поедешь? На первой машине я и Чухвастов. Ты, если не наелся, можешь в замыкании отправиться с Вересковым. -- Вот и хорошо! -- обрадовался я. -- Не надо давиться, спокойно доем. Вересков пребывал в своем излюбленном состоянии легкой меланхолии. -- Ну, как самочувствие, Никифорыч? В горы больше ни ногой? -- спросил он меня с выражением вселенской печали на лице. -- Это точно. Никогда больше! Ни за что! По крайней мере, в этом году! Хватит! В отпуск, домой, в деревню! -- А-а-а. Я думал, ты психанул и получил нервный срыв. А ты ничего, молодцом держишься. Отпуск -- это хорошее дело. Отдохнешь, нервишки в каком-нибудь санатории подлечишь. Развеешься и обратно, опять на убой. -- Ну, что вы так мрачно. Нельзя с таким настроением воевать. Больше оптимизма! Вам осталось всего полтора года. -- В свете последних событий остатки моего оптимизма иссякли. Сколько хороших мужиков погибло! Да... А еще эта неприятная история у десантников... -- задумчиво произнес майор. -- Что за история? -- удивился я. -- Не слышал. Рассказывай. -- Мы все время в разговоре сбивались с ты на вы и обратно. -- Следствие ведется в полку. На выносной заставе солдаты рыли окопы, расширяли по приказу комдива сектор обороны. Делали новую линию ходов сообщения и наткнулись на чей-то истлевший труп. Рядом автомат. Чей труп может быть у стен заставы? Только своего. По номерку на шее определили, кто это был. Оказалось, года два назад пропал командир взвода, начальник заставы. Солдаты в один голос тогда заявляли, что лейтенант вышел с заставы с автоматом в руках в сторону кишлака и не вернулся. Теперь нашелся... Всех в Союзе вылавливают и под следствие. Взводный был новичок. Начал порядок наводить, с наркоманами бороться, они и убили его. Такая версия у следствия вырисовывается. Вот судьба-злодейка! Прибыл на войну, а погиб от рук своих же негодяев. Бесполезная, бестолковая война и такие же человеческие трагедии, нелепые и ужасные! * * * Колонна медленно выползала из Панджшерского ущелья и, дымя двигателями, устремилась к трассе на Кабул. Мы проезжали захудалый кишлак и оборванцы-мальчишки, сидящие на заборах-дувалах, свистели, швырялись камнями, стреляли из рогаток. Солдаты в ответ направляли на них оружие, кидались сухарями, пустыми банками... На выезде из населенного пункта располагались три больших хороших дома, с ухоженными садами. На крышах телевизионные антенны, окна застекленные, дорожки выложены камнем. У калитки стояли девочки в юбочках, блузках и белоснежных платочках и мальчишки, одетые в рубашки и брючки. Ребятня дружно махала нам руками и улыбалась. Эти дети излучали дружелюбие и симпатию к нам. -- Слушай, комиссар! Ответь мне, как укладывается в ваши идеологические каноны то, что нищета нас люто ненавидит, а сытые и хорошо одетые обожают? -- спросил насмешливо Иваныч. -- Должно быть наоборот! Мы им равенство, свободу, право на землю несем. Счастье обещали... Социализм планируем построить. А? Я промолчал и задумался. Рано утром я перебрался к комбату, потому что устал от нравственных терзаний зампотеха, его тягостных творческих раздумий и усталых вздохов. Так и самому загрустить недолго. Теперь я "попал под удар" философствующего комбата. Что сказать? Сам не знаю. Но ради того, чтобы эти девочки ходили в школу и могли жить без паранджи, я готов еще немного повоевать с религиозными шизофрениками. -- Может быть, дети увидят новую цивилизованную жизнь на своей земле? -- продолжил комбат размышления вслух. -- Заставили ведь мы своих мусульман из среднеазиатских республик жить по нашим законам... -- Василий Иванович! Но чтоб их заставить, пришлось с басмачами воевать двадцать лет! Сколько народу погибло за эти годы! -- воскликнул я. -- А думаешь, мы сейчас мало истребили? Пройдет лет десять и добьем всех недовольных. Заставим улыбаться при встрече с "шурави" не только днем, но и ночью. Отобьем желание держать в руках оружие. Смотри, какая военная мощь сконцентрирована! Не можем не заставить! -- То есть заставим быть счастливыми и загоним штыками в социализм? -- Загоним! Может, не в социализм, но в рамки государственного устройства такого общества, какое мы определим! -- решительно воскликнул Подорожник. -- Комиссар, эти речи должен не я толкать, а ты. Я задумался. Н-да! Дорога к счастью по горам трупов. А надо ли это аборигенам? И как их спросишь? Моя-твоя не понимай. Твоя-моя не узнавай. Они для нас все на одно лицо, а мы для них. Обитаем на одной Земле, а образ жизни, словно мы с разных планет! Подорожник из полевого лагеря уехал лечиться в медсанбат и оставил батальон на нас -- заместителей. Вересков на все это пожал плечами и сказал: -- Ну что ж, я командую техникой. Головской тотчас умчался пополнять запасы продовольствия для кухни. Остались я и Чухвастов. -- Вася, придется тебе в горы идти. Я еле живой. Мутит, температура поднялась, ноги в узлы скручиваются. Без бушлата погулял и простыл. -- Никифор, вы что, начальнички, охренели? Я не настоящий начальник штаба, а только временно и случайно исполняю эти обязанности, -- попытался убедить в своей правоте капитан. -- А это поправимо. Отдадут приказ, и станешь. Я пойду, доложу в полк о возникшей проблеме. Они крупные военно-начальники с большими головами, пусть принимают решение. Пойдем вместе. Мы вошли в кунг, где о чем-то беседовали Губин с Масалиевым, и изложили нашу ситуацию. Меня качало из стороны в сторону, лицо горело, ноги и руки дрожали. Губин внимательно посмотрел в мои глаза, окинул меня со всех сторон проницательным взглядом и махнул рукой: -- Хорошо, иди ложись. Без тебя справятся. Дельце легкое, два дня сидеть в горах. -- А кто будет исполнять обязанности замполита батальона? -- встрепенулся Муссолини. -- Шкурдюк. Старший лейтенант Шкурдюк. Честное слово не могу! Ну, не сдохнуть же мне в самом деле в этих проклятых в горах! -- ответил я с надрывом в голосе, из последних сил пытаясь убедить начальство в своей правоте. И в результате отправился болеть. Поверили. Роты улетели к заснеженным вершинам. Я впервые остался валять дурака на броне. В теплой, натопленной санитарной машине сутки трясся в лихорадке, лежа на подвесных носилках почему-то и терзался угрызениями совести. Вскоре первая рота доложила о столкновении с мятежниками. Обошлось без потерь. Пронесло. Перестрелка велась дольше часа. Наши наскочили на группу противника, отходящую в сторону Панджшерского ущелья. Через день возвратившиеся офицеры рассказали трагикомическую историю. Я отправил Бугрима с первой ротой. Он, шедший налегке, оказался в голове колонны. Витька забрался на вершину ледника, снял вещмешок, положил его на снег возле валуна. Сверху бросил автомат и оглянулся, лениво потягиваясь. Пехота ползла и хрипела метрах в пятидесяти ниже по склону, проваливаясь по колено в глубокий снег. Прапорщик помахал рукой офицерам. Мандресов и Острогин улыбались в ответ и беззлобно материли "комсомольца". Бугрим достал пачку сигарет, зажигалку и демонстративно прикурил. Выпустив первое кольцо дыма, он крикнул вниз: -- Быстрее, доходяги! -- И в ту же секунду раздались выстрелы. Виктор как стоял, так плашмя и рухнул лицом в снег. Пули стукнули по камням, и противно взвизгнув, рикошетом ушли в небо. Следующая очередь зарылась в снег слева от его тела. Он на четвереньках сделал два прыжка вправо. Очереди пошли вправо. Бугрим влево -- очереди влево. Виктор прыгнул вперед -- несколько пуль зарылись в снег прямо перед его лицом. Прапорщик катался по снегу, совершал прыжки, судорожные рывки, но никак не мог добраться до спасительного укрытия. Рота пыталась прикрыть его огнем, но сама попала под пулеметный шквал, и толку от поддержки было мало. "Бородатые" гоняли "комсомольца", возили мордою по всему заснеженному пятачку. Это напоминало игру "кошки-мышки". Мышке некуда было бежать, а кошка наслаждается своей властью над попавшейся добычей. То поймает, то отпустит. Как впоследствии рассказал Виктор, он почувствовал, что сейчас силы иссякнут, он упадет, и тогда конец Виктору Бугриму. Вот она -- смерть! Собрал он последние силы, и что есть мочи сиганул за огромный камень с высоким снежным сугробом сверху. Затем скатился в лощину, ударившись пару раз головой о булыжники. Очередь с опозданием ударила в этот самый спасительный камень-валун. Витька сделал еще скачок за очередной сугроб. Вновь следом полетели пули. Прапорщик усиленно пытался пробраться к своим, но мятежники отсекали ему путь. Стреляли, не жалея патронов. Наконец, оттолкнувшись ногами от большого валуна, он кувыркнулся, покатился кубарем по склону. В конце концов, в три прыжка на четырех конечностях Витька достиг укрытия. Автомат и вещмешок продолжали маячить на холме и служили ориентиром для той и другой стороны. "Духи" предприняли попытку первыми. Но к тому времени солдаты поднесли мины к "подносу", и выстрелы из миномета отбили всякое желание повторить попытку. Афганцы в ответ установили на дальней господствующей высоте ДШК и огнем вжали роту в снег. Так продолжалось часа полтора. Близость друг к другу передовых дозоров не позволяла применить артиллерию. Вертолетчики ударили по пулемету и заставили его заткнуться. Повезло, что авианаводчик оказался вместе с ротой. Он показал себя молодцом, скорректировал авиацию. В пятом часу стало смеркаться. "Духи" словно растворились в разряженной горной атмосфере, как призраки, на белом чистом снежном насте остались лишь петляющие следы "комсомольца"... Мятежники быстро собрались и отошли ночевать в какой-то кишлак. Конечно, что они дураки в горах в снегу мерзнуть?! Спят в теплых хижинах, у печек, на сплетенных из лозы кроватях. Это только мы, будто белые медведи, зимуем в снегу. -- Голова до сих болит! В ушах гудит, в глазах рябит, и ноги дрожат, -- пожаловался Бугрим мне при встрече. -- Ерунда, Витюша! -- усмехнулся я. -- У прапорщика главный орган не голова, а руки. А тебе, как комсомольскому вождю, и они не нужны. Выносить нечего: склада не имеешь. И потом в нашем батальоне у "комсомольца" должна быть контуженая голова. Это наследственное, еще от Колобкова, твоего предшественника. -- Зачем "духи" стреляли по тебе, до сих пор не могу понять! -- с улыбкой недоумевал Острогин, поддерживая мои шуточки. -- Обычно они ваше племя жуликов, не трогают, а даже берегут! Наверное, по запаху учуяли в тебе комсомольского вождя! Распознали, что ты не жулик, не их благодетель, а идеолог. Марксизмом, Витька, от тебя еще попахивает. До сих пор! Ха-ха-ха! -- загоготали офицеры. -- Никифорыч, мы пытались на следующий день прыгать с разбегу по его следам. Пытались попасть и не получалось! -- поддержал приятеля Мандресов. -- Чемпионские прыжки! Девятиметровые! Наверное, Витька реактивную струю пускал... Ребята смеялись и Виктор вместе с ними. Но его смех был какой-то невеселый. Хотя чего грустить, повезло ведь. Могло быть и хуже, вместо шуток и подначек произносили бы сейчас третий тост... Глава 12. Медные трубы. Испытание второе... Батальон вернулся домой в подавленном настроении. Погиб командир роты, второй за два месяца! А сколько еще раненых и убитых. Вечером, после проверки, офицеры и прапорщики собрались в женском модуле. Пьянку даже не маскировали. Расставили столы и стулья на центральном проходе, заняв весь коридор. Горе комбата и остальных было столь безмерно, что никто не думал о наказании. Откуда ни возьмись, вновь объявился Грымов. Приветливо улыбался, вникал в дела батальона, живо интересовался последними событиями. -- Василий Иванович! Грымов словно стервятник! Как кто-то погиб, он тут как тут. Назначите его на должность -- буду категорически против. Возражать стану в полку и в дивизии! -- заявил я комбату в резкой форме. -- Хм-м. Комиссар! А ты злопамятен! Не переживай, я не собираюсь из него делать командира роты, -- усмехнулся комбат. -- А кого предложишь ты, комиссар? -- Лучшей кандидатуры, чем Острогин, у нас нет, -- ответил я. -- Ладно, возражать не буду, лучше он, чем новичок из Союза, -- махнул рукой Подорожник. -- Спасибо, товарищ подполковник! Я тоже так рассуждал, и сразу хотел Серегу предложить. -- Тянешь наверх старых дружков по первой роте. Вы оккупировали весь батальон. Только вот сама первая рота от этого заметно сдала. Не загубить бы окончательно лучшее подразделение сороковой армии, -- вздохнул Иваныч. Поминки прошли обыденно. Они стали превращаться в страшную традицию, которая завершала почти каждое возвращение из рейда. Комбат после третьего тоста огласил решение о назначении Острогина командиром роты. Народ воспринял это решение с одобрением, и мы выпили за Серегу. -- А теперь у меня следующее предложение, -- обратился к офицерам Подорожник. -- Внимание! Всем слушать и не перебивать болтовней! Я думаю, мы не обеднеем, если сбросимся по сорок чеков семьям Сбитнева и Арамова. Вдова Бахи беременная, на шестом месяце. Она завтра уезжает к его родителям, сопровождает гроб. Нас больше пятидесяти человек -- соберем тысячу каждому. У Володи Сбитнева дочке три года, надо чтоб ребенок не нуждался ни в чем, хоть на первых порах. Отец погиб как герой, значит, дочь должна быть одета, обута, с игрушками. Возражений нет? Коллектив поддержал идею практически без малейших споров. -- Шапку по кругу! -- рявкнул опьяневший Бодунов. -- Собираем сейчас же! -- Нет, Игорь! Успокойся! Не надо показухи и шума. Все решим на трезвую голову, -- остановил я прапорщика. -- Завтра пройду по ротам, и тот, кто не против этого предложения, сдаст деньги. -- Правильно говоришь, замполит! -- обнял меня за шею опьяневший Чухвастов. -- А то сейчас соберем и, не ровен час, потеряем или пропьем! -- Вовка! Хватит пить! Отпусти мою шею! -- принялся я вырываться и тотчас попал в объятия Острогина и Шкурдюка. -- Мужики, вы меня нахваливаете, а мне стыдно! -- сказал осоловелый Острогин. -- Расскажу я вам что приключилось в Анаве... И Серега рассказал следующее... Саперам поставили задачу установить по ущелью "охоту". "Духи" еще не подошли, но они бродили где-то близко. Мой взвод назначили прикрывать работу группы "кротов". В придачу дали минометчика Радионова для арткорректировки. На всякий случай. -- Эй, начальник! Что нам делать? Чем помочь? -- спросил я у командира взвода спецминирования. -- А ничего не надо. Сядьте где-нибудь и не мешайтесь под ногами. Много вас тут? -- Шесть человек и три минометчика, -- пошутил я. -- А что это ты нас за людей не считаешь?! -- возмутился Радионов. -- Конечно, вы же ублюдочная артиллерия. Трубы самоварные! -- усмехнулся я. Радионов обиделся, не нашел слов, чтобы сказать что-нибудь обидное в ответ, и замолчал. Пехотинцы уселись вдоль каменной стены и безмолвно вглядывались в темноту, вслушиваясь в каждый шорох. Саперы стучали лопатками на тропинке и вдоль русла ручья. Их сопение постепенно удалялось в глуб ущелья. Время шло. "Духи" не появлялись, команды на отход не поступало. Вдруг сверху со склона раздался окрик лейтенанта-минера: -- Пехота! Вы где? -- Мы? Мы здесь! -- радостно воскликнул я в ответ. -- Где здесь? -- удивился сапер. -- Там, куда ты нас отправил. Вдоль ручья! -- отвечаю. -- Вы, что ох...! -- воскликнул, матерясь, сапер. -- Я "охоту" привел в действие. Она взведена, и теперь минное поле не отключить! -- Не вставайте, ползите! -- рявкнул я на бойцов. -- За мной! Шустрее! К стене! Ползком! Не вставать, иначе всех осколками посечет! "Охота" -- это такая опасная зараза: если попал в минное поле, живым не выйдешь. Она взводится на частоту шагов и вес человека. Первые мины не взрываются. Пропускают в глубь ловушки, предупреждая и взводя центральные мины. Затем выпрыгивает из земли "мина-лягушка" и, разорвавшись, уничтожает вокруг все живое. Если кто-то бросается на помощь, вылетает следующая мина, и так до бесконечности. Пока не взорвется последняя. Холодный пот щипал мне глаза. Я пополз быстро, как ящерица, и у стены оказался первым. Оглянулся: взвод далеко позади. Осторожно встаю, хватаюсь за выступающие из кладки булыжники и начинаю карабкаться. Под подошвой кроссовки оказалась чья-то рука. Это была ладонь Радионова, который тут же схватил меня второй свободной рукой за ногу. -- Серега! Больно, убери ногу с руки, пальцы отдавил! -- взвыл минометчик. -- Сволочь! Отпусти штанину! Дорогу командиру! -- взвизгиваю я, лягнув при этом минометчика. Царапая ногтями практически гладкую стену, цепляясь за трещины, выбираюсь наверх. И только после этого оглядываюсь. Радионов внизу трясет отдавленной рукой. Тихонько воет от боли, а следом идти не может. Тяжело нагруженные бойцы тоже не сумели подняться по отвесной стене. Я запаниковал. Сам выбрался, а взвод пропадает! -- Мужики! Ложись! Ложись! -- кричу я в панике. -- Ползти вдоль стены. Не вставать! Не орать! Аккуратно! Двести метров заминированной полосы преодолели за час. Повезло, ничего не задели, не включили ни одной мины. Я шел по краю стены и терзался муками совести. Спрыгнуть к своим -- нельзя: мины насторожатся. Вдруг датчики заинтересуются: кто это скачет?.. Бросил солдат, запаниковал, сволочь! Скотина! Сам выбрался, а солдаты пропадают. Если бы они подорвались, хоть стреляйся! Точно бы застрелился! Один ведь не пойдешь к своим. Взвод погиб, а командир жив-здоров... -- Вот такая история... -- вздохнул Острогин и вновь полез обниматься от избытка чувств. -- Комиссар! Пошли на улицу, подышим свежим воздухом! -- позвал комбат. Застолье завершилось спокойно, но чего-то не хватало. Интима! Вот чего! Подорожник посмотрел на меня хитрыми глазами и спросил: -- Комиссар, а чего ты в женском модуле почти не бываешь? -- А там девчата в основном заняты. Кто не охвачен вниманием, или "Баба Яга" или "Квазимода". -- Ну, ты скажешь! Разве так говорят о женщинах. Тем более что можно шебуршить при потушенном свете. Мрак смягчает чувства и повышает интерес, -- произнес Чапай и разгладил свои гренадерские усы. Наш путь пролегал мимо модуля полкового руководства. Из него выскользнула неизвестная, шурша просторной юбкой. -- Танюша! Татьяна! -- громко позвал ее по имени Иваныч, узнав женщину. Он широко распростер руки и растопырил пальцы. -- Стой, красавица! Не спеши! -- Ой, отстань, Василь Иваныч! Я тороплюсь. Зам по тылу надоел своими нравоучениями, зануда чертова, а теперь еще ты хулиганишь! Шутник! -- махнула рукой, смеясь, Татьяна. -- А никто и не шутит. Цыпа-цыпа-цыпа! -- громко хохотнув, проворковал подполковник, шевеля усами и делая выразительные глаза. -- Я сейчас закричу! Отвяжитесь, кобелины! -- Нет, не отстанем, пойдем с нами. Сейчас Наташку захватим для компании, ох и развлечемся! Женщина попятилась назад и энергично взбежала по лестнице, виляя широким задом. -- Как крикну, так командир с замполитом полка выйдут и вас накажут! -- Кричи! Ори! -- нагло ухмыльнулся Иваныч и продолжил представление. -- Комиссар, бери ее на руки, отнесем, раз не идет своим ходом добровольно. Я с сомнением оглядел массивную "жертву". -- Нет, я пасую, спина заболит, лучше поведем под руки! Татьяна взвизгнула и забежала еще выше по ступенькам. -- Я сегодня не в настроении развлекаться, отстаньте! -- Василий Иваныч, да ладно! Бог с ней! Раз не хочет коньяка, фруктов и шоколада, пусть идет дальше, по делам службы, -- потянул я комбата за рукав х/б. -- Э, нет, комиссар! Так нельзя! Крепости надо брать штурмом! На то они и крепости. Не отступать! И комбат пошел на приступ. Девушка заскочила вовнутрь, и Чапай увлек меня за собой. Он схватил "пышку" под руки, пощекотал ее, та захихикала. Завязалась мягкая молчаливая борьба, и на шум возни из своих апартаментов вышел рассерженный "кэп". -- Эй, что тут такое? А? Иваныч! Чего ты тут делаешь? -- Да вот, шел к вам, а тут по пути землячка попалась. Шуткуем маненько. -- Таня, иди работай. Готовь столовую для приема комиссии. А вы оба ко мне! -- распорядился Филатов. Моя голова мгновенно просветлела, хмель выветрился. Но делать нечего, и я шагнул за порог в ожидании разноса и нагоняя. В комнату командира я попал впервые. Больше года прослужил, но не доводилось бывать тут. Помещение было оформлено в восточном стиле. На стене висели два скрещенных старинных "мультука" (ружья), под ними сабля в ножнах. Экзотика! В центре зала на полу лежал мягкий персидский ковер, на нем стоял журнальный столик, уставленный снедью, бутылками и стаканами. Вокруг него сидели сильно пьяные Золотарев, Муссолини, особист. -- Ну что, орлы, расслабляетесь? -- грозно и насмешливо спросил "кэп". -- Теток щупаете под дверью командира! Совсем обнаглели! -- Да мы выпили, в принципе, чисто символически. Помянули. И за победу! -- смутился комбат. -- О, за победу нельзя пить символически. За победу мы сегодня еще не пили! Молодец! Пришел к нам с тостом! -- обрадовался Иван Грозный. -- А то весь вечер пьем за выздоровление Султана Рустамовича! Садитесь, наливайте себе, чего пожелаете. Выбор большой. Большой выбор состоял из двух напитков: водки и коньяка. Едва разлили огненную жидкость по стаканчикам, бутылки моментально опустели. Встали, молча выпили, и Чапай прошептал мне на ухо: -- Никифорыч, беги за пузырем! Добывай, где хочешь, но без спиртного не возвращайся! Я тихо выскользнул из модуля и отправился в первую роту. Разбуженный Мандресов дыхнул на меня перегаром, удивленно протер глаза. С трудом соображая, ротный ответил, что совершенно нет ничего. У взводных ни в запасе, ни в заначке не оказалось тоже. Пришлось ломиться в дверь каптерки связистов, "доставать" оттуда Хмурцева. Вадим долго матерился, что ему надоело по ночам бродить к "вольнягам" за водкой. Но все же оделся и через несколько минут достал две бутылки по двойной цене. -- О! Вот это у меня комиссар! -- радостно встретил меня Подорожник, увидев бутылки в моих руках. -- А я думал, придешь с одной и надо опять бежать. В стаканы вновь забулькала, наполняя их до краев, "огненная вода". Однако коллектив оказался очень крепким и стойким. Пили начальники почти без пауз и почему-то не пьянели. Очевидно, на этой стадии водка принималась организмами, как лимонад и не пробирала. Поллитровки опустели мгновенно. Мутными глазами особист и зампотех опять уныло уставились на стол. Командир полка выразительно оглядел присутствующих и произнес: -- Для продолжения банкета нужно что-то еще. Кажется, у зам по тылу в "загашнике" есть спирт! -- Не даст! -- вяло возразил Золотарев. -- Я просил, не дает! Жмот! Говорит, комиссию поить предстоит. -- Командир я или не командир! -- возмутился Филатов и выскочил за дверь, сшибая на своем пути обувь и табуреты. В комнате получился разгром, словно бегемот прошел по саванне к водопою во время засухи. За тонкой стенкой послышались маты, вопли и визг зама по тылу. Через пять минут, возбужденный и счастливый, Иван Васильевич вернулся с алюминиевой фляжкой в руках и радостно воскликнул: -- Крыса тыловая! Зажать пытался спиртик! Чуть его по стене не размазал, гада! Нет! Все-таки я командир! Такое жуткое окончание банкета вышибло из душевного равновесия на два дня. Меня штормило и качало, цвет лица менялся в диапазоне от известково-бледного до травянисто-зеленого с серым отливом. Комбат ехидно улыбался. Закаленный, усатый черт, и цистерной его не упоишь! -- Комиссар! Не пора ли тебе посетить госпиталь? Там почти взвод раненых лежит! -- спросил меня однажды комбат. Подорожник глядел хмуро и вопросительно. -- Давно собираюсь, но никак не могу решиться, -- смутился я, задумавшись. -- Как представлю искалеченного Калиновского, бойцов без ног -- мороз по коже и дрожь в коленях. Третий день откладываю. Ну и с пустыми руками ехать не хочу. А денег нет. -- Мысль верная. Сейчас в ротах наскребем деньжат, купишь соки, "Si-Si", мандарины, бананы, еще чего-нибудь. Берендей со склада сгущенку возьмет. Одному, наверное, тяжело будет нести, прихвати для компании Бугрима и Острогина. Можно взять пару солдат. Большую толпу не собирай, занятия сорвешь. -- А вы сами не поедете, что ли? -- Нет. Зачем людям настроение портить. Я ведь для них "цербер", мучитель, службист. Нет. Да и не могу я. После контузии не отошел. Разволнуюсь, еще заплачу... А комбат должен быть кремень! Глыба! Скала! Пожалуйста, без меня. Но привет передай от отца-комбата обязательно! Ну и сам не подавай виду, что страдаешь, жалеешь. Сочувствуй, но будь оптимистичен, добр и жизнерадостен. Поднимай им настроение. Тоски и уныния в госпитале и так предостаточно! Моей жизнерадостности и оптимизма хватило только до первой палаты, где лежал Грищук. Перебитая рука у лейтенанта срасталась, закованная в гипсе, парень хмурился, но был рад встрече с нами. Запах лекарства стоял в палате плотной стеной и окутывал всякого входящего. В этом офицерском отделении несколько человек были с ампутированными конечностями. Кто без руки, кто без ноги. Отвоевались мужики. Этим несчастным предстояла путь-дорога домой, а не выписка, как Грише, обратно в батальон. Один из инвалидов, без обеих ног, сидел в кресле-каталке у окна и задумчиво смотрел в небо. Что ему еще предстоит хлебнуть в этой жизни?! Хорошо если тыл крепкий и надежная жена. А вдруг совсем наоборот? В большой палате, где находился Калиновский стояла тишина. Черепно-мозговые травмы не располагали к разговорам. Большинство либо спали, либо лежали в забытье. Изредка кто-то тихонько стонал. -- М-м-м... Вы кто такой, молодой человек? -- остановил меня у порога врач. -- Я замкомбата из восьмидесятого полка. Тут лежит мой подчиненный -- Саня Калиновский. Хотелось бы повидаться. Как его самочувствие? Когда выздоровеет? -- Зайдите ко мне в кабинет, сейчас кое-что объясню! -- строго сказал доктор и увлек меня за собой. Усевшись за стол, он раскрыл какую-то папочку с записями и, крутя в пальцах карандаш, начал не спеша, задумчиво говорить. -- Понимаете, ранение этого пациента очень сложное. Чрезвычайно! Дальнейшие перспективы туманны. Мы ему сделали трепанацию черепа. Что можно подчистили: три осколка в лобной части вынули, но четвертый прошел большой путь и застрял в районе мозжечка. Трогать его никак нельзя. -- Трепанация? Это что же, череп вскрывали? -- Ну, это сложная операция, зачем вам эти тонкости и подробности объяснять. В целом успешно проведен цикл мероприятий реанимационного характера. Теперь дело за ним самим. Организм молодой, крепкий, должен вытянуть. Главное -- никаких волнений. Оставшийся осколок еще может много бед принести. Всякое бывает. Один проживет, почесывая много лет размозженный затылок, а у другого -- раз и мгновенно летальный исход, случится это может в любой момент. Не нервничать, повторяю, и не травмировать голову. И о возвращении в ваш батальон не может быть и речи. Только проститься и за вещами. Ему нужно год-полтора, чтобы вернуться к нормальной жизни, восстановиться. Вы его тело видели? -- Конечно, я ж его в десант загружал! -- кивнул я. -- Это вы Сашу в х/б видели, а под ней сплошное решето. Мелкие осколки удалили, они не страшны. Ранения пустяковые, но их полсотни. Кровопотеря была огромная. И вообще, парень перенес очень много. Не каждому выпадает столько испытать. А вы говорите, когда вернется в строй... -- Ну, это я так, из лучших побуждений, себя успокаиваю. -- Вот и хорошо, а теперь идите и излучайте оптимизм и ободряйте товарища. Только положительные эмоции! Шутки. И умоляю -- громко не разговаривайте. В палате находится пара пациентов в состоянии еще более худшем. Саша лежал с закрытыми глазами, но, услышав рядом движение, открыл глаза и, узнавав меня, улыбнулся. Белые застиранные простыни, на которых он лежал, казались чуть бледнее его самого. Тело Калиновского -- руки, туловище, пах, шея -- было усыпано пятнами зеленки и йода в местах, где удалили мелкие осколки. Я это увидел, когда он откинул простынь и попытался встать. Теперь ранки в основном зарубцевались, и лишь корочки запекшейся, подсохшей крови указывали на места ранений. Гладко выбритая голова слегка покрылась неровным пушком -- щетиной подрастающих волос. Кожа на выбритой голове была покрыта рубцами и швами. По лбу шла полоса багрово-синего цвета. Место вскрытия. Комок подкатил к горлу, и его сжало тисками в районе кадыка. Слезы наворачивались на глаза, и я с трудом сдержался. Напрягшись, сумел все же бодро произнести: -- Привет, Санек! Ты молодец! Как огурчик! Свеженький, отдохнувший. Вот тебе бананы, мандарины, сок, минералка! Саша сделал судорожное движение, пытаясь приподняться. -- Лежи! Дружище, не вставай! Мы с тобой еще погуляем, но в следующий раз. Как дела? -- Я-а-а. Нэ-э...м...м...ма...а...гу...х...х...о-о-ро-шшо го...оо...о-о-ово. -- Все-все! Молчи! Молчи. Понял. Не напрягайся. Лежи. Болтать будем через неделю, когда опять приеду. Лучше слушай! -- Я начал перечислять новости: -- Серега Острогин стал командиром второй роты, прибыло пять молодых лейтенантов, двое в твою роту. Мандресов и Бодунов передают горячий привет. Шкурдюк приедет в гости на следующей неделе. Острогин сейчас к тебе зайдет, он у бойцов из второй роты. Мы с ним местами поменяемся, а потом я к Ветишину пойду. Я еще поболтал минут пять о погоде, о футболе, а потом Саша едва слышно, но внятно произнес: -- С-с-с-па-а-си-боо! И-и-дии... Я по-о-о-ле-жу-у-у, -- и устало закрыл глаза. Я оставил пачку газет, напитки, фрукты на тумбочке и осторожно вышел. Какой был красавец, крепкий, здоровый парень! И вот что с ним сделала война. Всего лишь пригоршня осколков в голове, а человек превращается в собственную тень, живет как растение. Еще страшнее и мрачнее была картина в палате, где лежали два моих солдата, лишившиеся ног. Один молодой солдат постоянно плакал. В лицо я его плохо помнил, а тут и вообще не узнал, так изменило его ужасное ранение. -- Как самочувствие? -- Не знаю! Какое на хрен самочувствие? Что мне делать дальше? Кому я нужен безногий? Обрубок! -- Не дури! Родителям нужен! Родным! Девушка есть? -- Нет! И вряд ли когда будет! Меня отрубили от жизни. Лучше бы я сразу умер! -- Ты это прекрати! Выбрось дурные мысли! Мать будет счастлива, что выжил. Ты знаешь, сколько за эти месяцы погибло?!! Их родные были бы рады им и без рук, без ног, лишь бы живы были дети! Все еще образуется! Все будет хорошо! Крепись! ...И так в каждой палате, от койки к койке, от отделения к отделению. Мои моральные силы иссякли, и я вернулся к "санитарке", где в тенечке, за открытой дверцей, сидел и курил Бугрим. -- Витька! Хватит балдеть! Вот тебе список, кого я не смог посетить, иди теперь ты! Я больше не могу, отдохну и подожду тебя тут. К Ветишину нельзя, он в реанимации, а к остальным сходи сам. Теперь твоя очередь нервничать! На обратном пути мы заехали в дукан, купили бутылку "Арарата" и тут же, закусив двумя апельсинами, выпили. Почти без разговоров, в три захода, "раздавили пузырь". Полученная моральная встряска требовала дозы успокоительного. Дальнейшую дорогу мы молчали, обдумывали и переживали увиденное. Ранним утром офицеры управления полка и батальонов отправились в дивизию. Выехали на двух БТРах для подведения итогов вывода войск и боевых действий. Облепленные офицерами бронемашины мчались по сырому шоссе. Свежий ветер обдувал лица, шевелил волосы и продувал до костей даже сквозь бушлат. Едва мы добрались, как совещание началось. Комдив учинил разнос полку. Начальник штаба ранен, комбат танкового батальона ранен, два командира рот погибли! Раненых не счесть! Особенно он прошелся по нашему батальону. Выдал гневную тираду: -- Батальон бежал! Отступил как в 41-м. Бросили амуницию! Каски, бронежилеты, вещи! Позор! Некоторым оправданием, конечно, может служить то, что комбат получил контузию. Да, согласен, необходимо было выносить погибшего солдата и раненых. Но сам факт бегства постыден! Подорожник встал и дрожащим от возмущения голосом попытался протестовать, но Баринов затопал ногами, прервав возражения. Мы сидели так, словно онемели. Стыдно и в то же время досадно. Опозорили нас на всю дивизию... А в конце своего выступления командир дивизии вдруг резко изменил интонацию, словно ему речь разные люди составляли. -- Не могу не отметить в завершении тех, кто отличился на боевых действиях. Подполковника Подорожника за умелое командование батальоном в окружении представляем к ордену Красного Знамени. Далее! Вы знаете, что командование представило лейтенанта Ростовцева, вернее теперь старшего лейтенанта, к высокому званию Героя Советского Союза. Этого офицера назначили замполитом батальоном, и он оправдал доверие командования. Молодец! В Панджшере, когда вертолет был сбит мятежниками, операцию по спасению экипажа возглавил замполит батальона Ростовцев. Под обстрелом из пулеметов и автоматов он вместе с солдатами выносил раненых и убитых, а также обеспечил связь с командованием. Молодец! И где же он? Встаньте, товарищ старший лейтенант! Я поднялся, красный от смущения словно вареный рак, а комдив сделал паузу и продолжил: -- Что-то с первым представлением на Героя не получилось. Затерли в вышестоящих штабах. То и дело заставляют кадровики его переоформлять. А мы теперь повторное представление подготовим за последние бои. Отметили в нем предыдущие заслуги. Вы меня поняли, Филатов? Командир полка встал и ответил: "Так точно!" А комдив распорядился, кроме того, представить документы к званию Героя на командира танкового взвода Расщупкина и кого-нибудь из наиболее отличившихся солдат полка. Парадокс! Первые полчаса нас пинали, а вторые полчаса расхваливали до небес. Вот так бывает! Возвращаемся со щитом и высоко поднятым флагом! А еще гордо задрав нос, не глядя под ноги. (Шутка!) -- Комиссар! К тебе журналист приехал! -- с усмешкой произнес на построении комбат. -- Иди, развлекай его байками про героические будни батальона и свои личные подвиги. Только лишнего много не ври. Вернее ври, но не завирайся! Иди, "звезда" ты наша! "Маяк перестройки"! -- А куда идти то? -- удивился я неожиданному вниманию к своей особе. -- В нашу комнату. Корреспондент там чай пьет. Он, между прочим, полковник! Заместитель главного редактора военного журнала. Будь вежлив и почтителен. -- Опять что-нибудь напутают с именем, отчеством или в фамилии ошибку сделают. -- Так ты по слогам ему ее произнеси, проверь. Обязательно растолкуй наши боевые термины. Да, про комбата не забудь что-нибудь хорошее сказать и правильность написания моей фамилии тоже проконтролируй! -- ухмыльнулся Иваныч, подкрутив усищи. Целый день провел я с полковником, который словно клещами из меня вытягивал рассказы и подвиги. Отвечал я односложно, сухими фразами, потому что его в основном интересовала партийная работа в ходе боев, политические занятия в горах. Желаемого контакта не получилось. Мы остались друг другом не довольны, хотя журналист исписал несколько страниц. Едва я расстался с полковником, как прибыл фотокорреспондент из "Красной звезды". Этот майор в полк приезжал в третий раз и любил делать воинственные снимки, имитирующие боевые действия. Комбат собрал позировать около пятнадцати человек. Герои фоторепортажа сели на "броню", захватили с собой миномет, пулеметы и отправились на полигон. Все одели на себя бронежилеты, каски, как положено. Построили укрепления, изобразили оборону в горах. Фотограф гонял нас в атаку по горам вслед за бронемашины, делал групповые снимки: "В дозоре", "На привале", "В засаде", "На марше"... Замучил! Наконец фотографирование для серии "Боевые будни Афганистана" закончилось. Корреспондент попрощался, и умчался на "уазике" в штаб, пообещав прислать фото. Подорожник построил всех и скомандовал экипажам отогнать БМП в парк, а остальным офицерам отправляться на подведение итогов. Бойцы облепили бронемашину и поехали на полигон, а мы с Василием Ивановичем по тропинке направились в полк. Внезапно сбоку раздался скрип тормозов, и рядом остановился "уазик", обдав нас с ног до головы густой пылью. Из него выбрались два полковника и один подполковник, все с недовольными каменными лицами. Такие лица бывают только у проверяющих и больших начальников. -- Вы, кажется, командир батальона? Это ваши люди изображают проведение занятия по тактике? -- спросил толстый, красномордый полковник у Подорожника. -- Так точно. Я подполковник Подорожник. Это мой батальон, но они ничего не изображают, -- ответил комбат. -- Вот это сборище вы называете батальоном? Этот анонизм -- занятиями? Очковтиратели! -- Товарищ полковник, что вы такое говорите? Батальон только вернулся после двух тяжелых боевых операций. Люди шесть месяцев без малейшего отдыха. Рейд за рейдом! -- попытался объяснить ситуацию Иваныч. -- Молчать! С вами разговаривают офицеры Генерального штаба! -- Если я буду молчать, то зачем со мной разговаривать? -- ухмыльнулся в усы Василий Иванович. -- Меня может заменить стена или столб. -- Прекратить балаган! -- взвизгнул стоящий рядом с дверцей холеный подполковник. -- Хватит из себя героев корчить! Вояки... -- Я не герой. Вот замполит почти герой, недавно второй раз представили. А я просто вояка, как вы и сказали. "Пехотная кость"! -- Вас, товарищ подполковник, в горы судьба не заносила, а мы из месяца в месяц по ним ползаем, -- встрял я в перепалку начальников. -- Не нужно оскорблять хороший батальон, лучший в сороковой армии. -- Тебе слово не давали. Помолчи, старший лейтенант, -- рявкнул инспектирующий подполковник. -- Хамить не нужно. Мы же себя ведем корректно, -- продолжал я гнуть свою линию. -- Наглец! Как ты смеешь влезать в разговор? -- зарычал другой полковник, молчавший до этого. -- Сниму с должности! -- А разве идет разговор? Вы же приказали комбату молчать -- снова вступил я в полемику с начальством. -- Никифор, отойди в сторону, от греха подальше. -- Подорожник потянул меня за рукав и слегка толкнул в плечо. -- Я сам разберусь. Комбат сделал шаг вперед и вновь спросил оравшего громче других полковника: -- В чем дело, какие недостатки замечены в методике проведения занятий? -- Методика? Методисты хреновы! Вам только людей губить. Душегубы! Бездельники! Конспекты не подписаны, расписание занятий отсутствуют! План не утвержден, указок нет, полевых сумок нет, учебная литература устаревшая! Только и умеете, что в кишлаках кур ощипывать и жарить, да в горах на солнце загорать. Все горы загадили! Знаем, как вы воюете... Дрыхните и консервы жрете! И за что ордена только дают? -- Приглашаем с нами пожрать гречку и перловку. Орден гарантирован, раз их просто так всем раздают. Да и перегаром от вас тянет, там протрезвеете, -- негромко произнес я из-за спины комбата и тут же получил тычок локтем в живот и, ойкнув, замолчал. Полковники на секунду опешили от такой дерзости и впились в меня взглядом, выпучив налившиеся кровью глаза. -- Замполит у меня контуженый. Он все близко к сердцу принимает, не контролирует себя, когда психует. Никифор Никифорыч, иди в полк, я сейчас тебя догоню. -- Комбат развернул меня за плечи и легонько подтолкнул в спину. Подорожник еще минуты две громко ругался с инспекторами из группы Генерального штаба и вскоре нагнал меня. -- Ты зачем лезешь в разговор? Я -- старший офицер, они -- старшие офицеры, поругались и ладно. Но когда лейтенант, да еще замполит, пререкается -- это для них словно для быка красная тряпка. Затопчут. -- А чего они, козлы, юродствуют. Мы бездельники, а они вояки! Нам в месяц двести шестьдесят семь чеков платят, а они по полтиннику в день командировочных получают. В Кабуле легко и хорошо умничать! Пусть попробуют в Чарикарскую "зеленку", на заставу проехать и проверить организацию тактической подготовки. -- Эти гнусы состряпают на тебя донос, такую "бочку дерьма катнут", что и Золотая Звезда не спасет. Снимут с должности! Не лезь, не пререкайся! Шевели пальцами ног и молчи. Нервы успокаивай, -- сердито произнес Подорожник. -- А зачем шевелить пальцами ног? -- улыбнулся я. -- Рецепт такой есть надежный и проверенный. Его порекомендовал мой приятель. Он сейчас в академии учится! Поступил, потому что умеет расслаблять вовремя! В моей давней молодости нас, двух молодых лейтенантов, командир полка на ковер вызвал. Дерет так, что кожа с портупеи слетает. Орет, визжит. Я стою, переживаю, бледнею, краснею. А приятелю -- хоть бы хны! Даже бровью не ведет! И только на начищенные до блеска сапоги смотрит. На носки. "Чего он там интересного нашел?" -- думаю я про себя. Спросил. Вовка (приятель) отвечает: "Я, пока ты нервничал, шевелил пальцами ног. Очень увлекательное занятие! Вначале большими пальцами, затем большими и средними, потом тремя, после этого мизинцем и предпоследним. А в завершении -- разминка всех пальчиков. Отвлекает. Но нужна тренировка, месяцы занятий, это не так просто". -- Комбат улыбнулся и похлопал меня по плечу: -- Попробуй, комиссар, когда-нибудь на досуге. Этот штабной полковник орал, а я его даже и не слышал! Мне в армии служить еще долго, а нервы нужно беречь. Он, красномордый, орет и мою нервную систему хочет повредить! Работа у него такая -- орать и топать ногами. А я внутренне всегда спокоен! Такой мой метод! И ты знаешь, Никифор, помогает. Я по совету дружка эту систему сразу на себе испробовал. Не всегда, конечно, получается. Когда чувствуешь, что закипаешь и можешь сорваться в общении с начальством, то шевели пальцами ног... Психология. -- Никифор, нужна твоя помощь! -- обратился ко мне Подорожник, возвратившись после совещания у командира полка. -- Какая? Работа тяжелая или нет? -- спросил я, ожидая какого-то очередного подвоха. -- Да нет, не бойся. Полку дали разнарядку на солдата-"Героя". Ну я, естественно, вырвал ее для батальона. Танкисты не сопротивлялись. А разведчикам я рот быстро заткнул. Представим сержанта Шлыкова, заодно и звание старшины присвоим. -- А что так? Почему его? Я бы лучше Шапкину дал или Муталибову. -- Нет, я уже свое слово сказал! А слово комбата -- кремень! Шлыков. Разведчик, замкомвзвода. Меня спас от смерти. Если бы не он, то кости мои уже полтора года гнили бы в сырой земле. -- Это когда было и где? -- поинтересовался я. -- У-у-у, страшно вспомнить. Я только -- только на должность начальника штаба приехал, как мы поперлись в "зеленку" возле Чарикара. А мне мой предшественник при встрече сказал: "Если выживешь в этом батальоне, значит, ты редкостный счастливчик и везунчик. По два года мало кто выдерживает! Ранят, заболеешь, убьют... Нужно попытаться куда-нибудь "слинять". Постарайся вырасти по службе или найти местечко спокойное". Я посмеялся в усы, думаю: что ты каркаешь, солидности себе нагоняешь. Подумаешь. Война с дикарями, бандитами средневековыми. Мы же Красная армия -- "всех сильней, от тайги и до Британских морей!" Залезли в какой-то кишлак и нарвались на засаду. Я был с разведвзводом и попал в самое пекло. Взводного ранили, двух солдат сразу убило, еще три бойца рядом со мной лежат, стонут, кровью истекают. У меня патроны быстро кончились. Магазины что в "лифчике" были, расстрелял, минут за десять. А больше ничего нет. Тут выстрел из гранатомета пришелся по дувалу, осколки по сторонам с визгом полетели. Я рухнул на землю. Не зацепило... Повезло! И вдруг замечаю краем глаза, граната ме-е-е-дленно, так летит... Как во сне все происходит... Падает она в трех метрах и катится в мою сторону. Мне к ней не успеть. Нужно повернуться и подняться (упал я очень неудобно, на спину). Вокруг стены, а посередине я, трое раненых и Шлыков. Тогда он был совсем молодой боец. Шлыков прыгнул к "эфке" и швырнул ее обратно. Граната еще в воздухе взорвалась. Один осколок мне в сапог попал, другой -- по цевью автомата пришелся. Шальной осколок солдата раненого еще раз зацепил. В спину воткнулся. А "духи" нас со всех сторон продолжают очередями поливать. Шлыков прикрывал меня, покуда я одного бойца вытащил. Затем за мной следом выполз и другого вынес. Под огнем еще один раненый остался. Он отстреливался и нас прикрывал. Шлыков вновь и вновь обратно возвращался, пока не выволок оставшихся убитых. После, за прикрывавшим бойцом вернулся, которому пуля плечо распорола. Шлыков и его вытащил. Вот такая история. Так что я его должник. Вместо Лонгинова прибыла долгожданная замена в лице майора Котикова. Когда мы его впервые увидели, комбат лишился дара речи и впал в прострацию. Да и было отчего загрустить. Пухленький, кругленький офицер, с шикарным брюшком -- "трудовым мозолем", в больших очках с толстыми стеклами на переносице, выглядел значительно старше Подорожника. Василий Иванович задумчиво закурил. Пригласил нового заместителя в кабинет и принялся расспрашивать: кто такой, откуда. Тот рассказал о себе: Василий Васильевич Котиков, приехал из самой Москвы, из военного института, где командовал взводом военных переводчиц. Учились в основном внучки маршалов и партийных руководителей. ВУЗ очень престижный. Майору исполнилось в этом году тридцать восемь лет. Когда поступила разнарядка на Афганистан, то самым неблатным и единственным пехотинцем в ВУЗе оказался Котиков. Его и сплавили. Подорожник, слегка смущаясь, обрисовал задачи батальона, характер регулярных боевых действий... -- Вы, Василий Васильевич, должны понимать, что придется довольно трудно. Взгляните на Ростовцева! Замполит батальона, старший лейтенант, двадцать пять лет! Вот кому в горах бродить в радость и по плечу. А вам будет, вероятно, очень тяжело. -- Ну, ничего, я постараюсь не ударить лицом в грязь, -- с виноватым видом ответил майор. -- Уж раз прислали, что теперь поделать! Будем служить и воевать. За чужие спины прятаться не приучен. -- А возраст? Не помешает? Хватит здоровья? -- продолжал гнуть свою линию Подорожник. -- Тут летом жара под пятьдесят, а зимой снег в горах и минус пятнадцать. А когда с полной выкладкой переходы совершаем по двадцать-тридцать километров -- это просто кошмар! Сдюжишь? Замкомбата развел руками и ответил: -- Буду стараться. Служить никогда не отказывался! -- Ну, что ж, принимайте дела! -- вздохнул Подорожник и вышел из кабинета. -- Будем знакомиться? -- предложил Котиков, когда за комбатом затворилась дверь. -- Будем! Никифор! -- ответил я и протянул ладонь. -- А по отчеству? -- Да так же, как и по имени, -- ухмыльнулся я. -- Как чудненько. Какое старинное и замечательное старорусское имя! Главное -- не перепутать с Никодимом, Никитой или Нестором. И как вам тут, в этой стране? Тяжело? -- Привык... Я сюда из Туркмении приехал, там так же хреново. Поэтому предварительная адаптация уже была. А вам как? -- Ужас! Третий день плавлюсь, словно масло. Сало по заднице по ногам в ботинки стекает. Килограмма на четыре похудел. Штаны на ремне болтаются. Вот-вот свалятся. Я с сомнением осмотрел Котикова. Процесс похудания пока что был не заметен. А майор начал дальнейшие расспросы: кто командир полка, кто командует дивизией. Я отвечал, перечисляя также фамилии начальников штабов, политработников. Когда дошел до фамилии Баринов, Васильич встрепенулся и оживился. -- Баринов?! Вот это да! "Отец родной!" Я с ним иду по жизни, как нитка за иголочкой! Это как бы мой наставник! Я был курсантом, а Михалыч ротным. В Германии я служил взводным, а он туда прибыл командиром полка. Теперь встречаемся в третий раз. Надо же! Вот будет встреча! Знать такая моя судьба, служить с ним вечно! -- Василь Васильич! Может, вам к нему обратиться и сменить место службы. Пусть подыщут что-нибудь поспокойнее. По знакомству. -- Неудобно. Сам напрашиваться не буду. А что это вы, молодой человек, меня выдавливаете из коллектива, который так расхваливаете? -- Извините, Василь Васильич, но будет чертовски тяжело! Я вам искренне сочувствую. Это предложение я сделал из лучших, гуманных побуждений. -- Вот и ладно. Больше не опекайте меня. Пойдем лучше чего-нибудь перекусим. Жиры тают, энергия иссякает. Есть хочу ужасно! -- Пойдем сейчас в нашей комнате попьем чайку, а через час отправимся обедать. Заодно место ночлега и койку покажу, вещички помогу перенести. Мы взяли два чемодана и зашагали в модуль. В этот день в полк приехал Барин и Севостьянов. Как обычно в начале разнос, крик, шум, а потом раздача подарков. Командир дивизии объявил об издании приказа N 45 "О поощрении особо отличившихся командиров в деле укрепления воинской дисциплины". -- Товарищи! Мы будем награждать не только отличившихся на боевых действиях! Но и за вклад в крепкую дисциплину! Лучшим полком дивизии признан артиллерийский полк, лучшим батальоном -- первый батальон вашего полка! Приказываю представить к орденам комбата, начальника штаба, заместителей по политчасти батальона и первой роты, командиров и старшин рот, командира взвода АГС и командира лучшего линейного взвода! -- Офицеры хмыкнули, переглянулись, похлопали в ладоши и на этом разошлись. -- Что-то новое в нашей жизни! За боевые действия не награждать, а за "обсеренные бондюры", нарисованные мухоморы на канализационных люках, истребленных "мухам по столбам" -- ордена и медали! -- восхитился Афоня, выходя из клуба. -- А ты, Александров, об орденах забудь! Кто вчера хулиганил пьяный? Кто обидел заместителя командира дивизии? -- взъярился комбат. -- Это еще надо подумать, кто кого обидел! -- воскликнул Александров, потирая шишку на лбу и сияя большим лиловым синяком под глазом. -- Так расскажи народу, как было дело. Хочу послушать твою интерпретацию случившегося, -- сказал Подорожник. -- Одну версию я сегодня утром слышал, стоя на ковре у высокого начальства. Полковник Рузских топал ногами и орал, что я распустил лейтенантов! Рассказывай! -- А ничего особенного не произошло! Посидели, выпили. Пописать захотелось. Я вышел, облегчился, возвращаюсь, никого не трогаю, иду к себе обратно тихонечко. Тороплюсь, чтобы очередной тост не пропустить. А мне дорогу какой-то маленький "пенек-шпендик" загородил. Идет солидно, важно! Ну, я его легонько за воротник бушлата приподнял и сказал: "Мелюзга, под ногами не мешайся, проход не загораживай!" Я думал, это прапор какой-то... Он как заорет! Оборачивается и... (о, боже!). Я вижу -- это Рузских! Полковник подпрыгнул и ка-а-ак врезал мне кулаком в лоб. Искры из глаз. Я шагнул назад, а он подскочил, снова подпрыгнул и -- бац! Мне в глаз! Пришлось ретироваться и спасаться бегством. Не убивать же полковника. Гад! Маленький, а противный. Понимает, что я большого роста, не достать. Начал скакать передо мной, как попрыгунчик. Еще дуболобом и дебоширом обозвал! Нахал... -- Правильно! Все маленькие -- говнистые! -- поддержал приятеля такой же верзила Волчук. -- Это у них комплекс "неполноценности". -- Хорош комплекс! -- улыбнулся я. -- Замкомдива. А вы говорите неполноценность! Из клуба вышли дивизионные начальники, и мы встали по стойке смирно. -- О! Василий! Ты откуда взялся? -- спросил, искренне удивившись, Баринов, останавливаясь возле Котикова. -- Вот, прибыл для исполнения интернационального долга! -- ответил, смущаясь, наш майор. -- Вася! На какую должность приехал? -- Замкомбата. Первый батальон. -- Ты охренел? -- оторопел комдив. -- Старый черт! В горы с твоей комплекцией! С твоим здоровьем? Ты не мальчик, поди, в войну играть! -- А я что? Я ничего! Служить так служить! -- тяжело вздохнул майор, сняв запотевшие очки. -- Нет, Вася! Они тебя заездят! Знаю я этот первый батальон! Нагрузят так, что надорвешься. Погонят в горы, в "зеленку". А сердечко твое и не выдержит. Правду я говорю, Подорожник? -- Никак нет! Будет, как мы все! -- ответил комбат. -- Вот-вот! Что я говорил? Загоняют! Ну, да ладно. Месяц-другой и я тебя в штаб дивизии заберу, в оперативный отдел. Будешь их сам уму-разуму учить! Отыграешься! Комдив похлопал Котикова по плечу и продолжил шествие по полку. Холеный, значительный, статный и почти величественный. Не человек -- а живой монумент! ...Черт, опять останемся без замкомбата! * * * ...Недели через две очередное совещание по дисциплине в Баграме у начальника политотдела завершилось бенефисом Барина. Он ворвался в зал заседаний, словно разбушевавшаяся стихия. -- Товарищи офицеры! Политработники! -- простер он к нам свои руки в картинной позе. -- Пора всерьез заняться дисциплиной! Все должны перестроиться в свете требований партии! Посмотрите, какую заботу мы проявляем о вас, наших первых помощниках в батальонах! Ни на минуту не забываем о тех, кто лучше других работает по претворению в жизнь директив Министра Обороны и начальника Главного Политического Управления. Мною издан приказ N 45 "О поощрении лучших офицеров в деле укрепления воинской дисциплины". Вот сидит Ростовцев -- замполит первого батальона, он подтвердит, что слова командования не расходятся с делами! Правильно? Я встал, почесал затылок и спросил: -- Что я должен подтвердить? -- Товарищ старший лейтенант! Офицерам оформили наградные согласно приказу? -- Никак нет. Никто не представлен! -- Хм... Как это никто? Подполковник Подорожник! -- Его представили к "Звезде" по ранению, вместо "Красного Знамени"... -- А вас лично? -- Меня к Герою за Панджшер. И все. -- Нет, это само собой, но еще и "Красная Звезда" за дисциплину. -- Не представлен... -- Хм! Аркадий Михайлович! Запишите и уточните. Начпо что-то записал в блокнот. При этом он улыбнулся сидящим в зале классической улыбкой подхалима. -- Далее по списку: начальник штаба! -- прочел командир дивизии. -- Представлен к ордену по ранению. -- откликнулся я. -- Сбитнев и Арамов! -- Погибли, представлены к орденам -- посмертно. -- Мандресов, командир взвода АГС! -- Мы ему послали за операцию по выводу войск на медаль. -- А начальник разведки Пыж? -- По ранению к "Звезде". -- А старшина первой роты? -- За спасение замполита батальона, то есть меня, к ордену. Но в штабе дивизии вернули и разрешили оформить медаль. Резолюция -- "малый срок службы в Афгане", -- усмехнулся я. -- Безобразие! Это черт знает что! Либо вы, товарищ старший лейтенант, не владеете обстановкой, либо я не командую дивизией! Не может быть такого саботажа! Мы с вами, Аркадий Михайлович, на совещаниях трещим об этом приказе, а меня тыкают носом, что ничего не сделано! Разобраться! Привести приказ в соответствие и оформить офицерам награды! Я вам лично на это указываю и требую контроля за исполнением. А если Ростовцев нас вводит в заблуждение, то его наказать! Примерно наказать! -- Баринов чеканными шагами вышел из зала и напоследок громко хлопнул дверью. Да! Испортил я такое эффектное, отрежиссированное выступление комдива. Глава 13. Билет на войну за свой счет Потери за последние месяцы вывели из равновесия не только меня. Моральное состояние офицеров и прапорщиков было крайне подавленное. Погибли два командира роты! Ранены два комбата, начальники штабов полка и батальонов (один впоследствии скончался). Ранен замполит роты, два взводных, командир батареи. Убитых солдат набралось больше двух десятков! Как будто какой-то злой рок обрушился на наши бедные головы. По возвращению в гарнизон полк запил. Пьянка прерывалась только на построения и боевую учебу. Но занятия в основном проводили молодые офицеры. Командир полка перешел в другую дивизию на повышение, начальник штаба лежал в госпитале. Оба замполита не просыхали. Командование взял на себя Губин. Но его активности не хватало. Везде он успеть не мог, да и перед заменой махнул на все рукой. Подорожник продолжал колобродить. Я сразу и не заметил, как в нем надломился тот стержень, на котором держалось управление большим воинским коллективом. Утром строились и отправляли солдат на занятия. Кто-то оформлял документацию, кто-то писал рапорта на списание, кто-то обслуживал технику. Штаб полка без чуткого руководства Героя, злобного прессинга с его стороны практически бездействовал. Обнаглели до такой степени, что половина начальников служб не вставали из-за стола больше недели, так и засыпали со стаканом в руке. -- Никифор, сегодня возвращается из госпиталя Степушкин, думаю, надо встретить его, как полагается. Собираемся у нас в комнате. Позови танкистов и артиллеристов, -- распорядился комбат. -- Василий Иванович, может, хватит? Я устал и больше не могу! -- взмолился я, подняв глаза к небу. -- Если больше не можешь, пей меньше! -- хохотнул Чапай. -- Надо, комиссар! Надо! Через не могу! Ты думаешь, мне легко? Тоже тяжело! Но я же не жалуюсь. Скриплю зубами и пью эту гадость! Ты, между прочим, можешь все не выпивать, пропускай некоторые тосты. -- А как их пропустишь? Начнутся речи: за замену, за тех, кто погиб, за родных, которые ждут! Помянуть: Светлоокова, Сбитнева, Арамова... Как не выпить? За выздоровление раненых: Ветишина и Калиновского, Ахматова. Не проигнорировать и не уклониться! -- простонал я. -- И что ты прелагаешь? Не пить за здоровье ребят и не поминать погибших? -- удивился Иваныч. -- Нет, этого не предлагаю. Может, я вовсе не буду присутствовать на вечеринке? Поберегу желудок и печень? -- Нет! Этого я допустить не могу! Я буду подрывать свое здоровье, а ты начнешь его беречь? Без тебя просто пьянка. С замполитом -- мероприятие! Даже и думать не моги уклониться! Вот тебе деньги, добавь еще свои и посылай "комсомольца" в дукан за горячительными напитками. Не переживай о здоровье! Если выживем, то дома оно само помаленьку восстановится! * * * -- Витя! Возьми сто двадцать чеков, добавь свою двадцатку, езжай в город и купи спиртное, -- распорядился я. -- Почему я? Ну, почему? Кто говорил, что будем воевать, а не подкладывать начальству баб и бегать за бутылками? -- негодовал Бугрим. -- Отставить разговорчики, товарищ прапорщик! А не то никогда не станешь при мне старшим прапорщиком! Я и сам измучен застольями. Дай мне спокойно без ругани с комбатом уехать в отпуск. Пьянствуем сегодня в последний раз! И все! -- Завтра опять скажете: и все! И так каждый раз! Почему с меня двадцать чеков? -- Комбат тебя тоже берет на сабантуй. -- Ага, чтоб было кому ночью бежать к работягам за бутылкой. Когда водка закончится. Понятно... -- Не обязательно. Для того и говорю: добавь заранее еще одну двадцатку за свой счет. Чтоб не брать в полку у спекулянтов по сорок чеков. -- Мне комбат и так сороковник должен! -- Это как так? -- полюбопытствовал я. -- А так! Сегодня ночью просыпаюсь оттого, что Чапай меня трясет за плечо и говорит: "Витя, вставай, иди за бутылкой. Бери двадцать чеков, добавь, сколько не хватит". Я полез в карман, а Иваныч останавливает: "Не трудись искать! Я там уже взял. Надо найти в другом месте!" Представляешь?!! Достал, гад, из моего кармана двадцать чеков и говорит, что нужно еще добавить. Пришлось пойти к Хмурцеву -- занимать. -- Вот, черт! Ну, ладно, не переживай, не обижайся. Вы ж земляки! Когда-нибудь отдаст. Салом или пампушками-галушками! Езжай! За столами собрались около десяти старших офицеров, я и Бугрим. Компанию разбавили Натальей-"стюардессой" и Элей-одесситкой. Часто произносимые тост за тостом способствовали тому, что люди один за другим исчезали из-за стола. Ослабленный госпиталем Степушкин быстро дошел до кондиции и отправился разрядиться к женщинам. Затем, покачиваясь на нетвердых ногах, ушли артиллеристы и Бугрим. Комбат обнял Наташку и тоже удалился. Танкисты весело переглянулись, и Скворцов громко произнес: -- Ну, мы пошли отдыхать. Элеонора, оставляем тебя под крылышком у комиссара. Хочешь попробовать комиссарского тела? Попробуй! Как-никак будущий Герой Советского Союза! Потом расскажешь, каков он. Это тебе наш подарок, Никифор! -- "Бронелобые" рассмеялись и выскочили за дверь. Мы выпили с девушкой на брудершафт, поцеловались раз-другой, потанцевали. -- Может, я пойду, -- насмешливо спросила Элька, но глаза ее говорили, что уходить она никуда не собирается. -- Ты что обалдела? Куда ты собралась идти? Мне доверили заботу о тебе. Начинаю заботиться. До утра. Я потушил свет и после веселой недолгой возни, мы рухнули в койку. Пружины скрипели и стонали в такт движениям. Одежда быстро оказалась на полу за ненадобностью. Руки нежно и ласково прошлись от груди и ниже живота. Она раздвинула ноги, и мы слились в экстазе. Спиртное не смогло помешать ни скорости, ни энергии плещущей через край. Молодость и задор выплеснулись длинной пулеметной очередью и мощным залпом. -- Дай закурить, -- попросила одесситка, тяжело и устало вздыхая. -- Наверное, и сам бы закурил, но нет ничего. Не курю. Расслабиться и передохнуть не удалось и двух минут. Звук громкой пронзительной сирены заставил выскочить из постели. -- Черт бы их побрал. Час ночи, ни отдыха, ни передышки! Опять что-то случилось! Неужели сбор по тревоге среди ночи? Лежи! Скоро вернусь! Не убегай! -- распорядился я и пулей вылетел за дверь, не забыв запереть ее на ключ, чтоб деваха не сбежала спать в свой модуль. Надевая на ходу китель и застегивая штаны, я добежал до плаца, где строились роты полка. Помощник дежурного выбежал из штаба и крикнул: -- Отбой построению! Нечаянно нажал кто-то на "ревун". Разойтись по казармам! Вот козлы пьяные! Балбесы штабные! Видимо, хулиганил кто-то. Развлекаются от души без Героя. Я быстро вернулся к себе, открыл дверь, но в комнате стояла подозрительная тишина. -- Эля! Эй! Ты спишь? В комнате по-прежнему стояла звенящая тишина... Чертовка выбралась через окно, открыв правую створку. Растворилась в темноте, как и не было тут девушки. Остались только запах духов и еще какой-то неуловимый аромат присутствия женщины. * * * Итак, долгожданный конец войны! Полтора года я ждал этого момента. Перерыв на пятьдесят дней отпуска... В начале грузовой самолет до Ташкента, затем пассажирский авиалайнер и в Сибирь. Далее прокуренный шумный железнодорожный вокзал в Новосибирске. Очутился я здесь, словно в другом мире. Я вошел в хорошо протопленное купе, снял дубленку и повесил ее на крюк. Мужик, сидевший у окна, бросил на меня оценивающий взгляд и заинтересовался джинсовым костюмом. -- Парень, ты где такую обалденную шмотку купил? Сколько стоит? Ни разу такого фасона не видел. -- Где купил? На "Спинзаре". -- Где-где? Фирменный магазин? Америка? Германия? -- В дукане. В Кабуле. Район такой торговый. В Афгане. -- А чего ты там делал? Дипломат? -- Воевал я. Офицер. В отпуск еду. -- Воюешь? Ну, ты и врать горазд, парень! Какая война? По телеку показывали, что войска вывели оттуда. Вы же там в гарнизонах стояли да дороги строили. Трепач. -- Если ты знаешь лучше меня, пусть будет по-твоему. Еще мы там мечети реставрируем и виноградники сажаем. -- Ну не злись. Что слышал и читал, то и говорю. И потом с фронта так не возвращаются. С войны едут в шинелях и бушлатах, а ты в дубленке стоимостью в мою полугодовую зарплату. И в костюмчике за столько же. Платят хорошо? -- За полтора года в моем полку двумстам бойцам шмотки уже никогда не понадобятся. Погибли... Так-то вот. -- Я с ним серьезно, а он опять про войну болтает! Если бы там столько убивали, то в газетах бы написали! У нас в стране теперь гласность! Правительство нынче народу врать не станет. Горбачев не дозволит! -- Ну, если так, то читай газету "Правда" и не приставай. Я поднял нижнюю полку, поставил в нишу коробку с магнитофоном "Soni", обтянутую брезентом, сложил сверху одежду и переоделся в спортивный костюм. Ехать целую ночь, а хищный взгляд соседа мне совершенно не нравился. Кто знает, что у него на уме, раз он оценил мое барахлишко в годовую зарплату. Хорошо, что магнитофон не виден под чехлом. -- И все же ответь, много платят? -- опять поинтересовался сосед, разглядывая мой спортивный костюм. -- Мало. На еду хватает, а на одежду нужно копить. -- Эк, удивил! У нас вся страна так живет. Чтоб холодильник купить полтора года собираешь рублик к рублику. А шапка в какую цену? -- Мужик, отстань. Я вторые сутки на ногах, хочу подремать. Пожалуйста, будь любезен, веди свою арифметику молча, про себя. Черт! Скорее бы добраться до дому и выгрузить вещи, не испытывать на себе этих оценивающих взглядов. Кому мы нужны с нашей войной? Хуже всего такая маленькая, необъявленная война. Отпуск промчался, будто его и не было. Круиз: Сибирь-Одесса-Питер, завершен. Последние недели летели, как гонимые ветром опавшие осенние листья. Впрочем, какой может быть листопад в феврале? Скорее как снежинки... Время незаметно промелькнуло, и я с ужасом ощутил, что мне осталось всего чуть-чуть до отъезда на войну. Добровольное, сознательное возвращение туда, где льется кровь, ежедневно гибнут люди, смерть витает над выжженной землей. Не хочу, а что делать? Я постоянно надеялся: а вдруг чудо произойдет, повезет, и не нужно будет вновь отправляться в Кабул, вдруг наконец-то подписали наградной на Героя, и вместо Афганистана предстоит поездка в Москву, в Кремль. Но чуда не произошло. Как всегда и бывает в реальной жизни. Ну, вот и начало пути обратно. Взял билет до Ташкента, попрощался с Мараскановым и скоро брошусь, словно в море со скалы, в пучину боевых действий. Перед отъездом спустили мы с Игорем оставшиеся деньги в ресторанах Ленинграда. Халдеи, замечая на нас импортные шмотки и слыша разговоры про Афган, несколько раз пытались крупно обсчитать. Наверное, им это несколько раз удалось, так как деньги таяли на глазах. -- Никифор! Ты куда попадаешь на замену? В какой округ? -- спросил Игорь. -- Вроде бы в Ленинградский, если что-то не изменится. Еще встретимся. -- Слушай, неудобно за себя просить, но мое личное дело пришло такое, что хоть в дисбат сажай! В служебной карточке четыре выговора от Подорожника и Ошуева и ни одной благодарности. Нет ни аттестации, ни характеристики! Кто мог такую подлость сделать? Не знаешь? -- Игорь! Приеду, разберусь. Вышлю копию наградного, напишу отличные характеристики. Все что смогу -- сделаю! * * * После тридцатиградусных морозов Питера жара в Ташкенте немного обрадовала и удивила. Как быстро человек забывает все на свете. А ведь я за эти годы в Азии привык, что в феврале плюс восемнадцать -- нормальное явление. Солнце стояло в зените, легко одетые люди веселились и беззаботно гуляли по центру современного, красивого города. Девушки были в коротких юбках, улыбчивы и доступны. Но, к сожалению, денег на них уже не было. Вот он, этот рубеж, отделяющий нас от боевых действий. Грань между миром и войной. Как окно во времени и пространстве. Переступил через него и оказался там, где большинство людей никогда не окажется. Будь оно неладно, это убогое средневековье с его кишлаками, кяризами, дувалами. На трамвае я доехал до пересыльного пункта. У открытой двери маленького домика галдела очередь возвращающихся отпускников и новичков. Шмотки я бросил у тещи комбата, которая жила в центре Ташкента, и приехал сюда с пустыми руками, в одном выцветшем х/б. Адрес Марии Ивановны мне дал Подорожник, чтобы я завез его посылочку. Благодаря ей два месяца назад я сумел без проблем выехать в Россию. Не ограбили, не избили, не убили, как частенько бывало с отпускниками. Бабуля встретила и проводила. За полтора года на пересыльном пункте ничего не изменилось. Те же пыльные улицы вокруг, тот же пьяный гвалт в общаге, тот же сарай по приему документов. Иначе это ветхое одноэтаж