Андрей Сидоренко. Как пройти на свободу --------------------------------------------------------------- © Copyright Андрей Сидоренко Email: aasidorenko@yandex.ru Date: 17 mar 2007 --------------------------------------------------------------- Роман КНИГА ПЕРВАЯ Посвящается Л.А. Шатской ОГЛАВЛЕНИЕ ПОДМЕНЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК Точно не могу сказать, с чего все началось. Не было в моей жизни никакого поворотного эпизода, который сыграл бы роль спускового механизма, послужившего толчком к развитию дальнейших событий. Просто в душе накапливалось что-то гнетущее, тягостное. Я все отчетливей осознавал, что так, как мы живем, жить нельзя: нельзя таить в себе столько злобы, нельзя столько врать - это не по-божески. С каждым днем и все более мной завладевали странные чувства, необычные ощущения. Порой казалось, что я не живу, а сплю или того хлеще - являюсь персонажем чужого сна. Однажды я проснулся, и почувствовал, что меня подменили. А раньше я жил, как добропорядочный, средний во всех отношениях, гражданин. У меня была работа, жена, дети (теперь они взрослые) и телевизор - наше семейное окно в мир. По вечерам жена варила мне магазинные пельмени "Сибирские" из пакетиков (всей семьей мы любили пельмени именно этой марки). Покушав, мы усаживались на диван смотреть телевизор и грызть ванильное печенье "Нефертити" (его мы тоже любили всей семьей). Телевизор, по обыкновению, смотрели допоздна: начинали исправно с новостей а заканчивали, под сон, фильмом для взрослых, когда дети уже спали. Утром - привычный завтрак: два яйца в мешочек, бутерброд с докторской колбасой и чашка растворимого кофе "Якобс". Затем я отправлялся на работу в фирму "Центурион", где числился специалистом по внешним связям. В основном приходилось кататься по городу и подписывать бумаги у различных чиновников. Остальное время сидел в офисе за компьютером, делая вид, что работаю. И так до 18-00. Потом дорога домой: троллейбус No34 до конца, семь остановок метро, дальше пешком. По пути заходил в угловой магазин, пополнить запасы пельменей, печенья, яиц и кофе. И вот я дома. - Как прошел день, дорогой? - Нормально. И снова все по тому же заезженному кругу: ужин, телевизор, крошки печенья на диване и глубокий сон без сновидений, как под наркозом. Правда, иногда на меня накатывало: хотелось дать волю заглушенным чувствам, и запустить гимнастической гирей в голубой экран телевизора, чтобы тот разлетелся вдребезги, и навсегда исчез из моей жизни. Потом я бы разделся догола - пусть все видят, и дети тоже! - забрался на стол и произнес речь следующего содержания: "Ненавижу чертовы пельмени "Сибирские"! Ненавижу идиотские куриные яйца и проклятый кофе "Якобс", меня мучают запоры от печенья "Нефертити"! Я хочу жить на острове, где за тысячи километров нет ни одного пельменя, ни одного яйца, ни одного печенья, ни одного кофе-боба, и где не знают телевизора, разрази меня гром!" Но время шло, а я так не решался раздеться и высказаться. Вместо этого стал все чаще и сильней задумываться. Думал о разном, но все больше о том, что в своей жизни не сделал ничего, присущего именно мне, а не кому-то другому. Пельмени "Сибирские" едят миллионы, в метро ездят тоже миллионы. Уставший троллейбус No34 по количеству пассажиров не способен тягаться с метро, но все равно в нем легко себя потерять. Что там еще? Печенье "Нефертити", подписи бумаг у чиновников, компьютерные игры на рабочем месте, телевизор по вечерам? " Кто я?" - этот вопрос безжалостно пронзал мое измученное сердце. Было нестерпимо больно оттого, что я стараюсь изо всех сил, но никак не могу найти себя. "Должно пройти", - успокаивал я себя. В какой-то степени это помогало - боль, действительно, отпускала, правда, ненадолго. Через некоторое время она возвращалась, но с еще большей силой. "Я не призрак, я существую!" - какая-то моя часть негодовала, буйствовала, протестовала, ни за что не хотела смиряться с настигшей меня бедой. Я всеми силами старался спасти себя: сотни раз сравнивал, перепроверял результаты своих размышлений, пытаясь отыскать хоть какую особенность, которая была бы присуща именно мне, благодаря чему я был бы я, а не кто-то другой, или вообще никто. - А как же запахи, родинки на теле, волосяной покров, отпечатки пальцев?! - скажете вы. - Я об этом думал, но все это не то. Подобные признаки годятся для опознания покойника в морге. А я - живой! - Есть еще взгляд, неповторимая манера двигаться, говорить... - Но движения и разговоры можно записать на пленку, и прокручивать их, когда тебя уже может и не быть. - Есть душа, ты весь там, о душе сейчас даже ученые говорят. Наука зашла далеко. - Слишком далеко наука зашла, раз душа ее стала интересовать. Одно верно: моя правда в душе находится. Но тогда получается, я отличаюсь у себя внутри, глубоко внутри. Причем настолько глубоко, что даже не в силах обнаружить мельчайшей особенности, которая подтверждает мое существование снаружи, в реальном мире. Я не просто осознал, а буквально почувствовал, на какой отчаянной глубине нахожусь. Мир подернулся пеленой и отодвинулся от меня, он стал чужим, превратившись в картину, которую поместили в рамку и повесили на стену для обозрения. Снаружи я одинаковый, как многие другие - нас миллионы, или что одно и то же - меня миллионы. И эта безумная множественность означает, что меня вовсе нет. Снаружи я - ноль! Но мир не должен быть так безнадежно устроен, в таком мире нет ни содержания, ни смысла. И если его так сильно перекосило, то только потому, что его таким сделали мы, но не Бог. Мы во всем виноваты, мы загнали себя в дальний темный угол, погрузили на самое дно, превратив себя в одиноких и одинаковых человечков, которых можно с легкостью менять местами. Мы смотрим одни и те же передачи, читаем одни и те же книги, ходим на одни и те же спектакли, одеваемся из одних и тех же магазинов! Нет ничего, что мы делаем по-особенному, в чем бы являлась в мир наша сущность. Мы даже не представляем, в чем состоит эта сущность. Страшно! А ведь должно быть не так. Я должен быть особенный и значимый, потому что не может душа, искра Божья, быть настолько ничтожной, чтобы проявляться через присущие мертвецам качества: отпечатки пальцев и узоры глазной радужки. Душа должна вынырнуть из своих глубин и стать размером с мир, потому что этот мир устроен для нас, а мы для него - иначе и быть не может! Но вместо этого мы наблюдаем другую картину - мы похоронили себя в глубинах души, превратившись снаружи в вымысел, в сказку, которую каждый сам себе перед сном и читает, как глупую молитву. Однажды я проснулся, и почувствовал, что меня подменили. Ах, если б кто знал, до чего мне стало жутко жить! Даже смерть не способна помочь, потому что, если она и случится, то произойдет уже не со мной, а с кем-то чужим, который пытается уверить меня, что я есть я. Но я уже не я. А кто? Во мне что-то надломилось, тронулось с места, мой поезд сошел с рельсов, и его понесло под откос. Я переставал чувствовать почву под ногами, во всем виделась неоднозначность, зыбкость. ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ ГОРОДОВ Как-то по пути в "Центурион" я обратил внимание на нищего, просящего милостыню на перекрестке улиц Ярославов Вал и Гончара. Это был мужчина лет пятидесяти пяти, одетый в старомодный, изрядно поношенный, синий спортивный костюм еще советского производства. Подобные раритеты можно увидеть, разве что в кинохрониках шестидесятых годов. Но не костюм привлек мое внимание. Взгляд! У него был на редкость проникновенный взгляд, который буквально завораживал. Я подошел и положил десятку в картонную коробку, служившую емкостью для подаяний. - Не жалко? - удивленно спросил нищий. - Жалко, - твердо ответил я, сдерживая довольную улыбку. - Столько денег для меня много, поэтому я вам на сдачу кое-что дам. - Не смешите меня. Что вы можете дать? - Я вам дам чрезвычайно важный и полезный совет. Мне стало интересно, и я присел на корточки рядом с ним, закурил. - Совет мой - не совсем совет, а скорей предостережение. Я хочу предупредить вас... - он сделал многозначительную паузу, - хочу предостеречь, чтобы вы при случае не попали в дурную историю с... несуществующими городами. - К-ха! - я поперхнулся табачным дымом. - Какие еще несуществующие города?! Да и зачем они вообще нужны, раз их нет? - Я бы на вашем месте не торопился с выводами. Я и сам раньше не то что не верил в их существование, а вот, в точности, как и вы, думать не смел что-либо по этому поводу. Но однажды мне приснился сон, как я бродил улочками неизвестного города: наблюдал за прохожими, изучал вывески магазинов. Потом вышел на ратушную площадь и увидел на ней одного человека - почему-то он показался мне странным. Затем я проснулся, подошел к столу, открыл тетрадку в клеточку и аккуратно написал: "Весенним погожим утром в городе Сан-Сигизмунд на ратушной площади появился один странный человек". Поставив точку, задумался и через некоторое время сделал радостное для себя открытие: только что я сотворил настоящий город. Знаете, какой восторг я испытал?! Вам когда-нибудь доводилось создавать города? - Что за вздор?! - Не верите? Я сам поначалу не верил. Но обратите внимание на одно важное обстоятельство - я не одинок в своем городе, есть еще Вальдемар Петрович, так зовут того странного человека. - Ну и что? - А то! Теперь нас двое, и значит, мы можем с полной ответственностью заявить, что город Сан-Сигизмунд существует. Он поймал мой иронический взгляд и снисходительно улыбнулся. - Все еще сомневаетесь?! - Честно сказать, да. - А вы спросите любого милиционера, он подтвердит, что двух свидетелей вполне достаточно для доказательства любой правды, лишь бы свидетели при этом уверенно кивали головами. И что любопытно, Вальдемар Петрович в вопросе существования несуществующих городов будет полностью на моей стороне. В противном случае, ему придется смириться с тем, что он - это не он, а плод чужого, то есть моего, воображения. Согласитесь, подобные вещи не уложатся в голове нормального человека. Итак, теперь нас, вместе с милиционером, уже трое - против вас одного, а будет еще больше, и так до тех пор, пока вы не сдадитесь. Станете упрямствовать, дело может кончиться тем, что будете метаться по комнате, обхватив голову руками, или раскачиваться из стороны в сторону, сидя на табуретке, будто это помогает. Хотите такого поворота событий? - он вопросительно и с хитрецой на меня посмотрел. - Не хочу. - Оно и правильно. Так что уважаемый, если вам вдруг привидится несуществующий город, не спешите делать скоропалительные выводы на счет его существования. Подождите какое-то время. - Зачем? - А то вдруг появится какой-нибудь Вальдемар Петрович (причем, они, эти Вальдемары Петровичи, появляются всегда неожиданно!), и быстро - глазом не успеете моргнуть! - поставит под сомнение существование самого "неверующего в существование несуществующих городов", то есть ваше существование. Как вам это понравится? - Кому это может понравиться? Вы, милейший, говорите об очень странных вещах, и, по-моему, вы вовсе не нищий, а зачем-то притворяетесь. Кто вы такой? - Рихард Зорге, - четко отрекомендовался он, и театрально вытянулся по стойке смирно. - ???!!! - я обомлел. Послышалось, как на перекрестке резко затормозил автомобиль. Я непроизвольно оглянулся, а когда повернулся назад, то не обнаружил своего собеседника. Поискал взглядом в толпе прохожих - нигде его не было. Он каким-то чудом исчез. САН-БЕНЕДИКТ Вечером, вернувшись домой, съел положенные пельмени, посмотрел телевизор и рано лег спать, потому что сильно устал. Но стоило закрыть глаза, как я тотчас же оказался на незнакомой улице незнакомого города. Пошел гулять, и через некоторое время попал на площадь железнодорожного вокзала, главное здание которого венчала неоновая надпись: "Сан-Бенедикт". "По всей видимости, это название города", - подумал я. И в тот же миг меня осенило: "Несуществующий город!!!". Сразу вспомнился Рихард Зорге. Открыв глаза, обнаружил, что лежу около кровати на полу, завернутый в мокрую от пота простыню. Минуту спустя я уже сидел за письменным столом и лихорадочно изучал "Атлас мира", отчаянно пытаясь, найти город Сан-Бенедикт. "Отыщу и успокоюсь", - думал я. Но Сан-Бенедикт не находился. Что-то похожее я все-таки нашел: во Франции на острове Корсика обнаружил небольшой городишко Сан-Бенедетт, а в Румынии близ хорошо известного туристам Брашова нашел Сан-Бенедик. И все: больше на всем белом свете ничего похожего на Сан-Бенедикт не было, и я прекратил поиски. Но мысль о таинственном городе не покидала меня. "Надо взять себя в руки", - заключил я, и попытался избавиться от Сан-Бенедикта хитростью, решив переключить внимание и подумать о чем-нибудь хорошем. Вспомнилось, как в студенчестве мы шумной компанией гуляли по ночной Москве, допивая из горлышка оставшееся с вечера вино. В мгновение перед глазами развернулась четкая красочная картина. Мы сидим на лавочке и поем задорные песни молодости. Потом идем гулять: улицы, улицы, закрытые двери магазинов, темные глазницы спящих окон. Выходим на вокзальную площадь. И что б вы думали я увидел? На крыше вокзала крупными светящимися буквами было написано: "Сан-Бенедикт". Сказать, что меня охватил страх - значит, ничего не сказать. Я был в ужасе. Сходил в душ. Стало легче. "Ерунда, - успокаивал я себя, - в сущности, чего бояться? Ну, приснился какой-то город, ну, нет его на карте, и что с того? Хорошо, если, в конце концов, мне, что и суждено привидеться, то пусть. Даже интересно, что из этого выйдет?". Улегшись в постель и закрыв глаза, я в мгновение оказался на уже знакомой вокзальной площади Сан-Бенедикта. Некоторое время просто стоял и смотрел на неоновые буквы с названием города. Потом пошел гулять и вскоре вышел на ратушную площадь. Решив отдохнуть, зашел в маленький ресторанчик. Занял столик не в помещении, а на воздухе, под зонтиком. Отсюда было видно всю площадь. Напротив - небольшая старинная церковь, чуть правей - засиженный голубями, зеленый от времени бронзовый памятник какому-то мужчине. По всей видимости, это и есть некий Бенедикт, в честь которого и назван город. При входе в церковь на газончике топчутся певчие монашки в черных рясах, их около десяти. Пока не поют, а закусывают ванильными булочками, стряхивая воробьям крошки с плоских грудей. Булочки запивают йогуртом из разноцветных пластиковых бутылочек. Двери в церковь распахнуты, слышно, как оттуда негромко басит орган. Всерьез не играют, а лишь разминаются, издавая произвольные звуки. Покушав, монашки выстроились в два ряда: рослые сзади, а, кто пониже - впереди, и приготовились к пению. Грозно и торжественно взревел орган, и после непродолжительной увертюры вступили монашки. Слов не разобрать, но вероятно пели о том, что на небе есть Бог, который все знает и все умеет, и что слава Ему во веки веков, аминь. Именно в этот момент на площади появился странный человек, одетый в восточный халат, ковбойскую шляпу и красные лакированные туфли на босую ногу. В руках он держал кованный, обросший морскими ракушками сундук. Возраста человек был неопределенного: ему с легкостью можно было дать и тридцать, и шестьдесят - есть такие люди. Лицо незнакомца обрамляла недельная щетина. Волосы длинные, до плеч, волнистые и черные, как смоль. Примечательны были голубые глаза. В них небо отражалось - настолько они были ясные. - Подскажите, пожалуйста, как пройти на свободу? - обратился он к степенно прогуливающемуся джентльмену средних лет. - Вы уже пришли, это свободная страна, - ответил джентльмен. - Но я не вижу здесь никакой свободы. Должен быть специальный проход, а его нет. Вижу лишь двери магазинов, - голос незнакомца выражал искреннее разочарование. - Может, они-то вам и нужны. Наши магазины - это маленькие острова свободы. Там можно купить все, что душе угодно. - Свободы в магазинах нет, - отрезал незнакомец. - Любопытно знать, почему? - Товары привязывают. Есть у вас еще двери? - Что за странное словосочетание: свобода и дверь? - удивился джентльмен. - Почему обязательно дверь? Вы и так без всяких дверей находитесь в свободной стране, все граждане которой свободные люди. - А это не миф? - Это реальность. - Можете доказать? - странный человек подозрительно посмотрел на джентльмена. - Вот, у меня есть паспорт, который подтверждает, что я гражданин свободной страны, - рука джентльмена непроизвольно потянулась к внутреннему карману пиджака. - Паспорт - это твердый факт, а не миф. С паспортом я могу поехать в любую страну. Разве это не свобода? - А без паспорта вы можете куда-либо поехать? - незнакомец говорил мягко, без напора, с печалью в голосе. - Без паспорта лучше сидеть дома и не высовываться, - с некоторым раздражением ответил джентльмен. - Значит, ваша свобода находится в паспорте? - В какой-то степени... - задумавшись, джентльмен несколько смягчился. - Можно взглянуть? - Гм... пожалуйста, - джентльмен достал из внутреннего кармана паспорт и неуверенно подал его странному человеку. Тот аккуратно взял документ и стал внимательно изучать. - Так я и думал, - спустя минуту раздосадовано заявил странный человек. - Куда ни приедешь, везде одно и тоже. Здесь же ничего нет, кроме имени, фотографии и какого-то номера! В чем суть документа, удостоверяющего вашу свободу, позвольте узнать? - Суть как раз в этом номере, - джентльмен щелкнул пальцами, и с нескрываемой гордостью продолжил. - Такого больше ни у кого нет. - Вы гордитесь номером? - искренне удивился странный человек. - Я вовсе не горжусь номером. Я горжусь страной, которая... - Подарила вам номер, - мягко перебил незнакомец. - Знаете, недавно я сделал одно любопытное открытие. Страны любят делать своим гражданам необычные подарки, чем-то похожие на мыльные пузыри или дырку от бублика. Паспортные номера, например. Он раскрыл паспорт, и прочел: - АК54673. Вы ничего не чувствуете? - Что я, по-вашему, должен чувствовать? - Откуда я могу знать, что? Ваши чувства внутри вас находятся. - Тогда я ничего не чувствую. - Но вы непременно должны чувствовать, вы же не бревно. Вас пронумеровали! - Ну, допустим, пронумеровали, как вы изволите выражаться. И что с того? Подобные операции человека не касаются, они в уме происходят. Ваша нумерация - радуга на небе, от нее ущерба нет, а польза есть - порядок. - Ущерб есть, и он значителен, - уверенно заявил странный человек. - Помните, как нас учили в школе на уроках математики: нельзя считать отвертки вместе с гусями. Чтобы всех сосчитать, нужно сначала отвертки превратить в гусей или наоборот. Вы можете превращать отвертки в гусей? - Нет, - джентльмен почувствовал себя школьником. - А они могут! - незнакомец погрозил пальцем в направлении бронзового памятника. - Кто? - джентльмен непонимающе уставился на памятник. - Да нумеровщики, те, которые номера в паспортах ставят. Они и вас превратили в... - странный человек осекся, о чем-то вдруг задумавшись. - В кого? - Какая разница, в кого! В гуся, в отвертку, просто в условное обозначение. Не в том суть. Главное - с вами, пронумерованным, можно, что угодно делать. Можно прошнуровать, всунуть в папку и положить на полку; можно в уме держать, как таблицу умножения. Но не столь страшна сама метаморфоза, как ее результат - вы перестали быть собой. Как вы себя при этом чувствуете? - Нормально я себя чувствую, - не очень уверенно ответил джентльмен. - Мне кажется, в вашей логике много дыр, и говорите вы как-то витиевато, применяете, я бы сказал, запрещенные приемы. Хотя, с другой стороны, как будто все понятно, и к вашим доводам можно примкнуть. Номера, согласен, делают нас в какой-то степени одинаковыми... Меня, знаете, какие-то туманные, двоякие чувства одолевают. Незнакомец вежливо протянул джентльмену паспорт. Тот взял его и положил в карман. - Говорите, "двоякие, туманные чувства"!? Но с таким либерализмом вы далеки от реальности. Нормальному человеку должно быть, обидно, горько, страшно. Только вдумайтесь: вас паспортом этим в бутылку засунули и пробкой закупорили, а вы в ответ не решаетесь что-нибудь яростное испытать. Такое впечатление, что вы пьяны? - Ни капли с утра! - поспешил оправдаться джентльмен И тут же спохватившись, и приосанившись, в напускном благородном гневе воскликнул: - Да, что вы себе позволяете?! - А такое впечатление, что пьяны или под наркозом пребываете, а еще о свободе говорите. Как вам не стыдно! Вас же дети могут услышать. - Что за странный перескок с одной темы на другую? При чем здесь дети?! - Как при чем?! Вы же их рожаете - теперь они везде есть. Как только разговор перевелся на детей, незнакомец резко изменился. Разволновался, зачем-то несколько раз доставал из кармана мелочь, пересчитывал ее, беспрерывно смотрел на часы, нервно перебирал пальцами складки халата. - Понимаете, - дрожащим от волнения голосом продолжал он, - с детьми нельзя так. Это вы, пронумерованные взрослые, привыкли быть вне себя, жить под наркозом, а они не могут. Дети напрямую чувствуют, нумеровать их бесчеловечно! - по щекам незнакомца ручьем потекли слезы. От такого неожиданного поворота событий джентльмен опешил и не находил, что ответить. Он только и делал, что собирал брови лодочкой, пожимал плечами и качал головой. - Послушайте, не стоит волноваться, - с искренним участием вступил в разговор похожий на ученого молодой человек лет тридцати. Рыжая нечесаная шевелюра, очки-велосипеды с невероятными минусами, голубые потертые джинсы, стоптанные кроссовки. К груди молодой человек бережно прижимал коричневой кожи портфель с оторванной ручкой. - Я рядом стоял, и все слышал. Интересно вы говорили о паспортах и нумеровщиках. И знаете, я ведь все то же самое думал, только сказать не смел - то ли нужные слова не подбирались, то ли стыдно было, а у вас получилось. Потом вы на детей перешли и вдруг расстроились. Успокойтесь, прошу вас. - Как же тут успокоиться, когда детей нумеруют?! Они же их убивают и не понимают! - всхлипывая, с трудом говорил незнакомец, а слезы текли по его щекам и, путаясь в щетине, тяжелыми каплями падали на землю. - Я вас понимаю, расстраиваться есть с чего, но все-таки... - продолжал молодой человек. - Кстати, вы чьих детей имели в виду? - Ничьих, - странный человек достал из кармана носовой платок, и звучно высморкался. - Вот, видите! Если бы вам особенное, личное припомнилось, тогда понятно, а так... Значит, тем более успокойтесь. Помимо ничьих детей на свете есть масса, и гораздо более печальных поводов. Если из-за всего расстраиваться, то никаких слез не хватит. - Конечно, конечно. Дети - далеко не единственный печальный повод. Я знаю наверняка еще один - проход на свободу. Я его везде ищу, но его нет, а он быть должен. Без свободы человек в вещь превращается. Есть еще ... Впрочем, и этого более, чем достаточно. Правда ваша: чтобы оплакать все печальные поводы, потребуется много слез, - незнакомец задумался, видимо, производя в уме какой-то расчет, - сколько в Тихом океане капель. И еще, пожалуй, Северный Ледовитый океан придется приплюсовать, чтобы покрыть недостачу. Но он холодный и угрюмый, этот северный океан! Детям он не понравится. Придется заменить его на Индийский. Простите меня. Я сейчас успокоюсь, - странный человек, вытер слезы рукавом халата. К полудню площадь оживилась: прибавилось людей, под рыки органа монашки на лужайке пели хоралы, часы на башне исправно били каждые полчаса. Голуби плотно осадили Бенедикта и без стыда обкладывали его пометом. - Теодор, дружище, как я рад тебя видеть! - к беседующим широким шагом подошел высокий статный господин средних лет и поздоровался за руку с молодым человеком. - А, Бертран, - рассеянно приветствовал друга Теодор. - Вы, кажется, о чем-то беседовали. Я вам не помешал? - Бертран расцвел в широкой улыбке. - Ничуть, - ответил за всех Теодор. - Тут вот что получается. Этот приезжий господин, простите... - он вопросительно взглянул на незнакомца. - Буцефал Александрович, - отрекомендовался тот, звучно высморкавшись в платок. - Что-то в этом роде следовало ожидать, - пробурчал под нос джентльмен, но все услышали. - ... господин Буцефал Александрович, - несколько смутившись, продолжал Теодор, - оказывается, прелюбопытнейший человек, путешественник и философ. Прибыл к нам в поисках некоего загадочного, я бы сказал, таинственного объекта. Он ищет ни много, ни мало, а проход на свободу. - Вот так да! Разве к свободе должен вести проход? Забавно. На что он похож? - весело заметил Бертран, принимая разговор за шутку. - Должна быть дверь, - серьезно ответил Буцефал Александрович. - Почему именно дверь? Впрочем.. Гм... Ну-с, и как ваши успехи? - улыбка слетела с лица Бертрана. - Результат нулевой. Мне предложили двери магазинов и номера в паспортах. Но все это решительно не подходит. - Ничего не понимаю. - Я тебе потом объясню, - прошептал Теодор на ухо Бертрану. - У вас есть еще двери на примете? - с надеждой обратился Буцефал Александрович к Бертрану. - Сколько угодно, - Бертран огляделся по сторонам. - Вот, пожалуйста, есть дверь в церковь. - Церковь? Но там занимаются Богом и больше ничем! Я туда уже заходил, но не обнаружил двери, ведущей на свободу. Там вообще нет никаких дверей наружу - везде тупик, - Буцефал раздосадовано махнул рукой. До того мирно игравший орган взял мощный аккорд. - Их и не должно быть. Это же храм. Для удобства прихожан храмы устроены так, чтобы только вошел - и уже пришел, - доброжелательно объяснял Бертран, как ему казалось, очевидные вещи. - Куда? - с детской непосредственностью спросил Буцефал. - К Богу, разумеется. - Но я ищу не Бога, а проход на свободу! - Разве это не одно и то же? - Конечно, нет! Боги привязывают. Кроме того, в храме столько печальных лиц! Они не могут иметь к свободе никакого отношения. Свобода должна быть радостной, а печаль угнетает, от нее душа сохнет. С душой нельзя так обращаться. Можно завлечь смерть... - Буцефал с тоской посмотрел на монашек. Слушатели недоуменно переглянулись. - Во, дает! - воскликнул кто-то из зевак, которых к тому времени скопилось немало. - Вокруг столько детей! - продолжил Буцефал. - Завлекать смерть для них слишком рано. Им нужно золотое солнце на ясном небе. - Послушай, Бертран, - Теодор обратился к Бертрану, но так, чтоб только он и слышал, - я тебе кое-что постараюсь объяснить. Неудобно при нем (бросил взгляд на Буцефала). Он начал с безобидного, хотя довольно странного, на первый взгляд вопроса: "как пройти на свободу?". Но скоро его речь оборвалась на высокой ноте - как раз ты подошел. - Он вдруг сильно разволновался, причем совершенно искренне, буквально до слез дело дошло - ты видел. И все из-за чего б ты думал? - Ну? - Из-за детей. - Чьих? - В том-то и дело, что ничьих, а детей вообще. Вот и сейчас у него разговор к ним клонится. Причем он переживает за них сильней, чем, если б они были его собственные. Мне даже стыдно стало. - Тебе-то чего стыдится? - удивился Бертран. - Я к своим чадам так не отношусь. Нет, конечно, я их люблю, балую, ну ты знаешь. Но чтоб вот так всей душой радеть, чтоб себя на части рвать... Я бросился его успокаивать. Причем, поверишь, какое-то забытое искреннее чувство во мне пробудилось, даже не знаю, как его называть. Еще и привиделось кое-что странное... Но об этом позже. А потом я подумал, что он прав про детей. Мы мало радости им доставляем, все больше вещами отделываемся. Но ведь этого мало! - Поймите, - с жаром продолжал Буцефал, - дети очень от нас удалились. То, что мы сами были маленькими, ровным счетом ничего не значит. Мы ничего не знаем о детях, не понимаем их, не чувствуем! А все почему? Дети живут внутри детства, а мы, взрослые, снаружи. Нам только кажется, что мы вместе. Мы с ними также вместе, как вместе со своим зеркальным отражением. Чтобы понять детей, нам надо опомниться и вернуться в детство... - Тео, дружище, - только для Теодора говорил Бертран, - то, что здесь слышу, заставляет недоумевать. Эти странные выражения, да и сами темы! Хотя, с другой стороны, возразить что-то трудно. Разве дети не важны? Конечно, важны. Но все-таки чего-то здесь не то, и, скорей всего, дело не в самих детях, а в том, как он говорит. Хотя, с другой стороны, говорит искренне. Так-то оно так! Но где ты видел, чтобы кто-нибудь трезвый с утра посреди площади в окружении незнакомых людей стал откровенничать, душу свою выворачивать? - В том-то и дело, Бертран, в том-то и дело!.. - Теодор все более увлекался. - Мне, дамы и господа, - продолжал Буцефал, - часто снится один и тот же сон. Вижу себя у разбитого зеркала и смотрю на разбросанные по земле осколки, которые быстро превращаются в жухлые осенние листья. Мне становится одиноко, и я начинаю жалеть весь мир. Особенно жалею детство. - Странно вы изъясняетесь, - прокомментировал пожилой господин из зевак. - С ума сойти! - восторженно отозвалась девушка на роликовых коньках. Ей было около двадцати пяти лет, но на коньках она выглядела моложе. Веснушчатое лицо, вздернутый носик, голубые глаза, и белая коротенькая юбочка в красный горошек. - Простите, если что не так. Но я стараюсь говорить, чтобы вам было понятно. Стараюсь не терять логическую нить. Может, у меня не очень получается, но уж как есть, - оправдывался Буцефал. - Это уж точно, что "не очень", - рассеяно вставил Бертран. - В том-то и дело, что "очень", Бертран! Все дело в том, как он говорит, но я все понимаю! - упоительно восклицал Теодор. - Я не случайно заговорил о жалости. Она - главный поворотный момент на пути к детству, - говорил Буцефал. - Вернуться в него можно только через жалость. Но моя жалость - не то чувство, которое испытывают по отношению к брошенному котенку. Она - истая всеобъемлющая жалость, которая способна разорвать сердце. Это глубинное человеческое свойство. - Ничего не понимаю, - рассеянно сказал Бертран. - А я понимаю. Брошенный котенок - совсем не то, настоящая жалость похожа на глубоководное существо, я его в детстве во снах видел. Точно говорит. Прямо за живое цепляет: жалость и глубина. Разве тебя не цепляет?! - с надеждой на понимание обратился Теодор к Бертрану. - Не цепляет, - сухо ответил Бертран. - Может, стоит вызвать врача? - Каждый раз, когда я попадаю в тот сон, я всеми силами стараюсь остаться в нем и проникнуть в детство. Но у меня ничего не получается. И дело не в том, что наступает утро и мне пора вставать. Я просыпаюсь оттого, что боюсь раствориться во мгле - она жуткий омут. Презираю себя - я трус. Ведь мне заведомо известно, что стоит только собраться духом и сделать один решительный шаг навстречу этому черному ужасу, как он тотчас же исчезнет. Потому что его и нет на самом деле. Здесь врачи бессильны, уважаемый, - Буцефал с сожалением посмотрел на Бертрана, - они все снаружи находятся и ничего не понимают. - Тео, дружище, для него врачи не новость. Мои опасения начинают оправдываться, - шепнул Бертран на ухо Теодору. - Он прав - врачи снаружи, - Теодор дернул Бертрана за рукав, чтобы тот очнулся, наконец, и понял, о чем речь. - Мне надо торопиться, господа. Есть у вас еще двери? - забеспокоился Буцефал. - Никаких дверей мы вам больше показывать не станем! Что это вы за безобразие здесь учинили?! - возмутился толстощекий с усиками. - Я, пожалуй, лучше пойду, - стушевался Буцефал. - Никуда вы не пойдете! - вступился за Буцефала Теодор. - Что такого запретного сделал этот мирный путешественник и философ? Пусть он говорит несколько странные вещи... - И это еще мягко сказано: "странные"! Про храм гадостей наговорил! Время сейчас не то, а то бы... - толстяк погрозил Буцефалу пальцем. - Я только обратил внимание на печальные лица... - оправдывался Буцефал. - Знаем-знаем, на что вы обратили внимание! Под маской простака, которой вы умело прикрываетесь, таится хитрый и коварный злодей. Таких хитрецов я насквозь вижу. С какими еще, по-вашему, лицами нужно в церковь ходить?! Вера - серьезное дело. Или прикажете в храме балаган учинить с фейерверками и плясками? - Дети любят фейерверки и пляски, - расцвел в блаженной улыбке Буцефал. - При чем здесь дети?! - побагровел толстяк. - Дети везде при чем, - в отношении детей Буцефал был непреклонен. - Постойте! Кажется, я догадался, в чем причина. Он не верит в Бога! - обратился толстяк ко всем присутствующим. - Разве Бог нуждается в вере?! - невозмутимо отвечал Буцефал. Гулко и протяжно ухнул церковный колокол. - Господь и вера - нераздельные понятия! Что вы такое говорите?! - возмутился толстяк. - Ничего особенного я не сказал, - Буцефал говорил спокойно и уверенно, как опытный учитель. - До людей Бог с динозаврами жил, а те ни во что не верили. Если бы он сильно в той вере нуждался, то легко бы ее для себя организовал, еще тогда! Снова ухнул церковный колокол. Монашки дружно перекрестились. - Как же без веры обращаться с Богом? - уже с интересом спросил толстяк. - С ним можно просто дружить. - Как с товарищем? - Разумеется, как с товарищем, иначе вы будете его бояться. Какой тогда пример вы подадите детям? - Опять он про детей! - толстяк вознес руки к небу. - Вы же их сами нарожали! - на глаза Буцефала навернулись слезы. - У вас свои-то наследники имеются? - поинтересовался Бертран. - Нет, - грустно ответил Буцефал. - Так я и думал! - толстяк хлопнул себя ладонью по бедру, - он сумасшедший! - Я не сумасшедший, - спокойно ответил Буцефал, - Сумасшедший тот, кто не понимает, что вокруг творится. - Ну, что, что нам, по-вашему, следует понимать?! - взмолился толстяк. - Ну, хотя бы то, что происходит в душе ребенка, когда он впервые узнает о Боге, и что его надо бояться. - И что тут понимать? Смирение в душе приходит, известное дело, - уверенно ответил толстяк. - Всемирный потоп - вот что там происходит. Дети и без того наводнены страхами. Главное, что заставляет их жить - это надежда на счастливое будущее, где не страшно. А тут вдруг это... - Что это? - Да, страх Господень. - С ума сойти! - хлопнула себя ладошками по щекам девушка на роликах. - Ну, хватит, всему есть свой предел! - вскипел толстяк, и пошел на Буцефала. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не Теодор. Он взял Буцефала под локоть и отвел в сторону. Толстяк раздосадовано махнул рукой и, стараясь соблюсти достоинство, нарочито не торопясь, удалился. - Вот что, Буцефал Александрович, я вам одну вещь скажу. Мне теща привиделась, - Теодор посмотрел на Буцефала широко открытыми глазами, как будто речь шла о больших деньгах. - Сочувствую, - слегка улыбнулся Буцефал. - Послушайте, я не собираюсь шутить. Меня вдруг словно осенило. Это произошло, когда вы начали говорить с тем джентльменом с тросточкой. Куда он, кстати, подевался? Впрочем, неважно. Вспышка - да такая яркая! - перед глазами всполохнула, дальше искры посыпались с неба, как от фейерверка. Потом все неожиданно прекратилось. Гляжу: передо мной теща стоит, ну прямо, как живая. Я сразу и не сообразил, что это видение, а не она на самом деле - стал голову ломать, каким это образом она здесь оказалась? Должна же быть на работе, на краю города. Но скоро понял, что она только мне кажется. Ну, это неважно. Главное, она какую-то дверь собой загораживала... - Проход на свободу! - воскликнул Буцефала и глаза его заблестели. - Вы так думаете?! - Нет сомнений. - "Пусть так. Преграждает себе, и ладно, - думаю, - продолжал Теодор. - Пусть делает все, что ей угодно. Мне до этого нет никакого дела". Но не прошло и минуты, как я изменился. Мне так сильно захотелось проникнуть по ту сторону двери, что передать не могу. Я, честное слово, не припомню, чтобы мне с такой силой чего-либо хотелось. Может быть, в детстве, когда не терпелось, чтобы поскорей Рождество наступило, и меня завалили подарками. Но все это далеко не то - мое текущее состояние нечто совершенно иное. Понимаете, одно дело, хотеть что-нибудь получить: схватить, забраться в дальний угол и там оставаться с желанным предметом, чтоб никто тебя не нашел и не смог отнять. Другое дело (это как сейчас со мной), когда желание не имеет к вещам никакого отношения, оно в душе находится, и оно - далекая волшебная страна. И мне во что бы то ни стало надо туда проникнуть и обо всем, что там есть, разузнать, чтобы потом рассказать людям. Причем человечеству без этих знаний жить будет тяжело и скучно, а с ними - легко и весело. Я не слишком туманно выражаюсь? - Я вас прекрасно понимаю, - Буцефал мягко коснулся рукой плеча Теодора. - Очень хорошо, - обрадовался Теодор. - Теперь, что до тещи. Она по природе своей женщина воспитанная, учтивая, и в высшей степени обходительная. Есть, правда, кое-что в ней, что мне не по душе. Но все эти ее недостатки и прочие свойства характера не имеют ничего общего с тем видом, с которым она передо мной предстала. Она выглядела грозно, грубо, омерзительно, олицетворяя собой некую злобную тормозную силу. - Ой, у меня тоже такое было! - не удержавшись, встряла девушка на роликах. - Однажды приснилось: умираю - хочу в туалет... - Может, не стоит продолжать? - Бертран недовольно на нее посмотрел, и поморщился. - Глупости! - девушка махнула рукой на Бертрана. - Слушайте: ищу уборную, а ее нет. И вот, наконец, буквально на последних каплях терпения добираюсь к цели. Открываю дверь, и ... Что б вы думали? Мой парень с какой-то девкой! И, что примечательно: ни рожи в ней, ни кожи, да еще этот запах дешевых духов - это я отлично помню. Представляете мое состояние?! - Какая-то вакханалия, Стыд потеряли! - пробурчал прохожий старый господин. - Ужасно, девушка! - искренне подхватил Буцефал. - Я вас очень хорошо понимаю: дешевые духи очень трудно выкинуть из головы. - Дайте мне досказать. На чем я остановился? - Теодор вопросительно посмотрел на девушку. - Вам теща своей грудью жизнь пыталась запретить, - подсказала девушка. - Неожиданно захотелось бросить все, - продолжил Теодор, - и оказаться на другой планете, чтоб ничего из моей теперешней жизни не видеть и не слышать... "Скорей отсюда прочь!" - внутри меня словно собака с цепи сорвалась. Но как выбраться наружу? В дверь нельзя - там она, грудь вперед. Тогда в окно! Все равно, какой этаж! Лишь бы скорей отсюда прочь! И бежать! Бежать, забывая прежнюю жизнь: опостылевшую жену, детей оболтусов, ненавистную работу. Бежать! Чувствуя, как путается ветер в волосах, - молодой человек запыхался от волнения, - Что это? - Проход на свободу, он где-то рядом и зовет. Со мной нечто подобное произошло. Теперь не знаю, что с этим делать. Но ...должна быть дверь, должна быть дверь, - при упоминании о двери Буцефал становился заметно серьезней. - Ой, как интересно! Меня это заводит, - девушка достала мобильный телефон, набрала номер: - Слушай Элизабет, здесь такое происходит, мы сейчас проход на свободу будем искать... - Но у меня решительно нет нужды никуда убегать! Я люблю свою жену, детей... - недоумевал Теодор. - Тео, дружище! С тобой что-то неладное происходит. Откуда эти странные переживания по надуманному поводу? Ну, привиделось кое-что - с кем не бывает. Стоит ли распаляться из-за пустяка?! Далась тебе эта чертова дверь! - Бертран, ты мне друг... - начал Теодор. - Конечно, друг, - прервал его Бертран. - Иной бы и слушать тебя не стал. Давай я сейчас за видеокамерой сбегаю, кино сниму. После будем пиво пить и удивляться, пересматривая этот анекдот. - Не надо кино. Я тебе и раньше хотел о многом рассказать, но все не решался, - Теодор все более горячился. - Отчего?! - Стыдно, знаешь... - И напрасно. Я бы постарался тебя понять. Я ведь тоже многое понимаю, и вот сейчас подумал: я и сам тебе многое не рассказывал. Наверное, из-за того же стыда. Ну, это ладно. Вот что я хочу сказать: мы с тобой почти в сходном положении находимся. Ты, получается, не одинок, как тебе сейчас кажется, - Бертран взял обеими руками друга за плечи и посмотрел ему в глаза. - Общего между нами много. Этот господин, и правда, может вызвать искренний интерес. Есть в его словах кое-что любопытное, не спорю. Но мера, Теодор! Должна быть мера, иначе Бог весть до какой черты можно дойти. Это с одной стороны, с другой же - мало ли кто что говорит?! Если все слышанное принимать близко к сердцу, то никаких нервов не хватит. - Чтобы все слышанное воспринять, понадобится... - Буцефал углубился в какие-то вычисления. - Вы что?! - с испугом и удивлением Бертран посмотрел на Буцефала. - Пытаюсь сосчитать, сколько нужно нервов... - Каких еще нервов?! - Обыкновенных. Вы же сами только что о них заговорили. Вот я и вычисляю... - Что за вздор, нервы никто никогда не считал! - Вот, поэтому у нас в нервном вопросе такая неразбериха. Должен быть учет. - Прекратите, ради Бога! Или после сосчитаете, сейчас не о том речь. - Хорошо, - простодушно согласился Буцефал. - Вы, господин, - обратился к Буцефалу до сего молчавший степенный пожилой господин, - говорите очень странные вещи, причем так, будто в этом есть какой-то резон, и по простодушию вам даже можно поверить. Что, безусловно, будет большой ошибкой. Должен признаться: вам каким-то хитрым способом удалось на некоторое время и меня, стойкого к внушениям, ввести в заблуждение. Не скрою, в какой-то момент потянуло пойти искать этот ваш... гм... проход на свободу. И про детство... Вдруг одолело какое-то странное чувство, отчаянное любопытство, которое влекло за собой, словно в омут. Хорошо, что я вовремя опомнился, сбросил с себя этот дурман. Ведь это безумие, чистой воды безумие - искать несуществующую дверь, ведущую черт знает куда - в какой-то дурацкий проход на свободу! И этот ваш учет нервов - что за вздор?! - Что теперь со мной будет? - испуганно обратился Теодор к Буцефалу. - Бог знает. Одно скажу - поворачивать поздно, - серьезно и сочувственно отвечал Буцефал. - А это не опасно? - Опасно то, чего мы боимся... - Стоп! Больше ни слова, - встрял толстяк и выпучил глаза. - Я знаю, куда его разворачивает. Он снова под страх Господень яму копает, хочет святое запятнать. В прошлый раз запятнал, и в этот раз хочет. Сейчас скажет, - вижу по глазам! - что Бог угрозу представляет, если его бояться. Так ведь?! - Так, - твердо ответил Буцефал. - А вы все, заблудшие овцы, возьметесь ему верить. Откуда он, дамы и господа, взялся?! - обратился толстяк к народу, ища поддержки. - С ума сойти! Бомба! - воскликнула девушка на роликах. - Пойду всем об этом расскажу. - Не смейте никуда ходить, и никому ни о чем говорить! - побагровел толстяк. - Если то, что позволяет себе этот говорун, начнет распространяться, получится катастрофа. К храму прицепился, видите ли! Если бы в храме кроме входной двери была еще и дверь, ведущая на свободу, то все бы туда и устремились. - Это уж точно, - пробурчал задумчивый джентльмен. - И что бы получилось?! - заинтересованно спросил Бертран. - Было бы здорово! - Буцефал расцвел в мечтательной улыбке. - Из храма бы сделали проходной двор! - набирал обороты толстяк. - То, что нигде нет вашего ...гм..., - похоже, он с трудом сдерживался от употребления крепких выражений, - прохода на свободу, говорит лишь о том, что никакой нужды в этом проходе нет. А это возможно лишь в одном случае - свобода у нас уже есть и не надо за ней никуда ходить, и никакого прохода на свободу нет и быть не может! Так-то вот! - Проход есть, - спокойно и уверенно ответил Буцефал. - Ну почему?! Почему вы так решили - есть и все тут?! - все больше распалялся толстый джентльмен. - Хороша логика! Что же это вы, казалось бы, такой логичный господин, идете поперек всякому здравому смыслу? Ведь она вертихвостка, - толстяк нервно указал пальцем на девушку, - что с нее взять! Сейчас побежит и всем растрезвонит. Ей же все равно, о чем языком молоть! - Сам дурак! - обиделась девушка, и отъехала от толстяка на безопасное расстояние. И вовремя, потому что тот в негодовании попытался ухватить ее за руку, но не успел. - Без прохода на свободу не попасть. Это не фантазия, - спокойно настаивал Буцефал. - Что же тогда, по-вашему, фантазия? - несмотря на раздражение, толстый джентльмен не утратил любопытства. - Свобода без прохода, - сказал Буцефал, как отрезал. - Я с ним с ума сойду! Это невозможно слушать! - вскипел джентльмен. - А вы и не слушайте, - вмешался Теодор, выходя вперед и поворачиваясь лицом к слушателям. - Я, господа, о многом раньше не смел сказать - стыдно было. И тебе, Бертран, не все говорил, хотя не раз пытался, а ты все куда-то ускользал. Бывало, так прижмет, что сил нет, и вот, кажется, уже собрался с духом, и готов произнести первые слова, но посмотрю в твои глаза - и останавливаюсь. Ты - хороший человек, но... - Да что же такого в моих глазах?! - по-дружески удивился Бертран. - Чужбина, друг, - с отчаянием отвечал Теодор. - Мы хоть вместе много времени проводим - пабы, бильярд, - но все это - не то, и далеко от меня. А вот он, - Теодор через плечо указал на Буцефала, - пришел и как будто здесь всегда и был. Он про свободу заговорил, но не так, как о ней в газетах пишут, а иначе - по-человечески. Он действует, ищет ее, хочет в руки взять. А те только говорят, но не делают, а если и делают, то все не то. Их свобода - это, чтоб их не беспокоили лишний раз, и чтобы делать можно было, что хочется. Но ведь этого мало! Такая свобода души не затрагивает, она к самому человеку, по большому счету, вообще отношения не имеет, она лишь его возможностей касается. Но ведь человек - не его возможности! - А что он есть? - Сущность и переживания, вот что. - Прямо, какой-то психологический водевиль! - съязвил толстяк. - И говорит он непривычно, кажется, где там уяснить, - продолжал Теодор, - а я все-все понимаю. Мне всю мою прошлую жизнь как раз того и нужно было, чтобы пришел кто-нибудь и вот так, как он, заговорил. Мне совершенно ничего не надо из его слов растолковывать. Я, уверен, понимаю больше, чем он говорит. Слышу, о чем он молчит... - Тео, дружище, не лучше ли тебе остыть? - беспокоясь за друга, заговорил Бертран. - Право, ты на перегрев пошел. Пойдем лучше пиво пить, ну эту философскую муть к лешему! - Он пришел, и у меня душа перевернулась, - не слыша Бертрана, с жаром продолжал Теодор. - Все, что раньше было у меня не так: все невнятное, туманное, разбросанное, все стало на должные места. И до того понятным и простым оказался мир, Бертран, дорогой! Я задышал легко и свободу почуял, она где-то рядом. У меня стыд кончился. Теперь в чем угодно признаться могу. И, знаешь, ... я уверовал в него, как в Господа Бога... - Теодор осекся, испугавшись того, что сам только сказал. В мгновение среди собравшихся зевак и участников разговора воцарилась гробовая тишина. - Что за бред! Какой из него Господь?! Он сумасшедший! - прервал молчание толстяк. - Не сметь! - вскричал Теодор, и голос его сорвался на высокой ноте. - Теодор, не горячитесь, прошу вас! - Буцефал мягко положил руку на плечо Теодора. - Мне совершенно не обидно прослыть сумасшедшим, тем более, что с точностью никто не знает, что кроется за этим словом. Согласитесь, глупо обижаться непонятно на что. - Я хочу от него ребенка, - с воодушевлением отозвалась девушка на роликах. - Какой чудесный из него выйдет папочка. С ума сойти! - Как вас зовут, милое создание? - Мальвина. - Сейчас не время, - Буцефал засмущался. - У меня, милая Мальвина, с проходом на свободу тупик. Мне совестно иметь детей. Что я им скажу? - Он другой, он искренний, - не унимался Теодор. - Он псих, - толстяк был непреклонен. - Он за детей переживает, которых у него самого-то и нет, - не унимался Теодор. - Он, получается, о ваших детях печется, а вы смеетесь. Он душу не испугался перед вами вывернуть, остался незащищенным, словно один безоружный и голый перед оснащенным войском. Верно, говорю! Я в некотором роде специалист по голым людям... - Ой! - повеселела Мальвина и покраснела. - Меня в одно время заинтересовало: что голые люди думают? - разоткровенничался Теодор. - И я стал ходить на специальный пляж, где без одежи загорают. "Они, должно быть, откровенные, раз без стыда", - думал я, но ошибся. Они не голые, а просто раздетые, и каждый внутри свою горечь держит. А у него, - Теодор, как и в прошлый раз, указал через плечо на Буцефала, - с собой, кроме честного слова, ничего и нет. Вот у меня из-за него стыд и кончился, и я подумал, что он Господь. - Перестанете вы, наконец, говорить глупости?! - с раздражением воскликнул толстый джентльмен. - Слушать вас противно. Люди за Богом в церковь ходят или в дальние страны к святым местам ездят. Там Бог и есть. - Я и сам неопределенное чувство испытал, когда только подумал, что он Господь, - в замешательстве продолжал Теодор. - Мне в первое время даже страшно стало и внутри будто что-то рухнуло. Нет, вы только не подумайте обо мне ничего такого. Я хорошо себя чувствую, и понимаю, что он не Бог, и что мне только так показалось, потому что Богу положено мир спасать, а этот всего лишь свой загадочный проход ищет. И то у него не очень получается. - Тео, дружище, хватит. Пошли пиво пить, - Бертран потянул Теодора за рукав. - Нет-нет, так просто уходить нельзя. С этим надо что-то делать, - не унимался Теодор, высвобождая руку. - Мне теперь все, буквально все стало ясно и понятно. Какой же я до этого был темный. - Пиво, Теодор, пойдем, купим море пива и утонем в нем! - Погодите с пивом, - заговорила Мальвина. - Мне вам есть, что сказать. Про детей. Вы первый про них начали, мне душу растревожили, и я важную вещь поняла про одну бабушку, - Мальвина неожиданно переменилась, стала серьезной и как будто повзрослела. - Та бабушка меня долго мучила (присутствующие недоуменно переглянулись), причем виделись мы лишь раз, в деревне, когда я совсем маленькой была, но она мне крепко запомнилась. Сидит, помню, на лавочке, молчит и в землю под ноги себе смотрит. Что она в той земле видела? Одно точно: она не радовалась жизни и казалась мне неживой. А сейчас я о ней подумала и она словно ожила. Я почувствовала, будто она - это я, и вот что важное у меня прояснилось: секрет в том, что она отдельная. - Что значит: "отдельная"? - заинтересовался Бертран. И все присутствующие тоже заинтересовались, но ничего не сказали и с любопытством посмотрели на Мальвину. - Связи у нее нет с теми, кого нарожала, - продолжала Мальвина. - Она всю жизнь только и делала, что вперед жила, ради детей, а те тоже, по ее примеру, вперед жить начали и обогнали ее. Теперь она одна - сидит себе, горюет и в землю смотрит. - Так устроена жизнь, - с грустью заметил, подобревший от рассказа, толстяк. - Так устроено одиночество, - заметил Буцефал. - Но разве есть выход? - с грустью сказал Бертран. - Должен быть, - с надеждой отвечала Мальвина. - Не надо увлекать детей вперед, а то они уйдут. Раньше я не понимала, зачем дети нужны. Просто хотела ребенка, как игрушку, чтобы его обнимать, целовать, и чтобы он мне особо не докучал. Ведь я еще молода и хочу сама пожить. А теперь я знаю, зачем детей рожать. - Любопытно, - совсем подобрел толстяк. - Чтобы через них вернуться в детство. И... стать свободной. - Вы все играете в какую-то странную игру. И, уверяю вас, уже перешагнули через разумную черту. Странно слушать, как вы, взрослые люди... - начал, было, Бертран. - Я не хочу больше поступать, как это мы делаем - тянем детей за собой, в этот наш чертов взрослый "вперед!", - с чувством говорила Мальвина, - где, по существу, ничего-то и нет - одна унылая пустота и одиночество. Кто еще, как я, чувствует? - Я чувствую, - поднял руку Теодор и засиял. - Если б вы только знали, как мне сейчас легко на душе, - воодушевленно продолжала Мальвина, - будто железный обруч мне грудь стискивал, а теперь его нет. Та бабушка меня неустанно преследовала - сидит и смотрит на меня неподвижным взглядом, будто дверь какую собой преграждает. Она меня с ума сводила, горечь во мне накапливала. - Браво! - вступил в разговор мужчина крепкого телосложения в шортах и рубашке навыпуск с пальмами, и с бокалом вина в руке. - Хочу поднять этот бокал за еще одну вновь испеченную искательницу прохода на свободу - апостола номер два. Номер один - это, очевидно, вот этот господин, - мужчина кивнул в сторону Теодора. - Да, и разрешите представиться: меня зовут Цезарь. И не обижайтесь на меня. Я не по злобе, - мужчина улыбнулся и картинно, залпом, осушил бокал. - Вам, я погляжу, невесело жить, - обращаясь к мужчине, тихо заметил Буцефал. - С чего бы?! - Теодор бросил на мужчину недовольный взгляд. - Этот человек выглядит самым беззаботным образом: еще и полудня нет, а у него уже праздник. - Он прав, - Цезарь переменился и с грустью посмотрел на пустой бокал, - нет у меня никакой радости. Я только с виду праздничный, внутри же у меня - горечь. Я, господа, много путешествую, но теперь уже не знаю зачем. А ведь раньше знал - ах, как хорошо все начиналось! Выйдя на пенсию, решил отправиться в большое путешествие: хотел мир посмотреть. "Наконец, - думал я, - вот она настоящая свобода, вот она - жизнь! Дети взрослые, с работой покончено, есть кое-какие сбережения. Настало время осуществить то, о чем так долго мечтал. Весь мир мой! вперед! И я уехал. Вначале было интересно: новые города, новые люди. Но спустя три года со мной произошло нечто странное: люди и города перестали выглядеть новыми - они стали прежними. - Я ни разу не слышал о прежних людях и городах. Как они выглядят? - с интересом спросила Мальвина. - Они, девушка, кажутся безнадежно печальными, как запрелая опадшая листва в заброшенном саду. От прогулок по прежним городам и от общения с прежними людьми в душе накапливается вязкое, тягучее, приторно-горькое вещество. Этой горечи у меня столько скопилось, трудно передать, я тону в ней. И теперь, чтобы всплыть на поверхность и сделать глоток чистого воздуха, мне нужно преодолеть километровую толщу целого океана горечи. Куда бы я ни приехал, мне кажется, что я прежде здесь был. С кем бы ни познакомился, мне кажется, что я прежде знал этого человека. Я сам стал прежним. - Кажется, я вас понимаю. Отчего, по-вашему, такое происходит? - с любопытством спросил Теодор. - Фотография, черт бы ее побрал! Самое чудовищное человеческое изобретение. Она мне остаток жизни в прах превратила, на моей свободе крест поставила. Я ездил по разным странам и, как и полагается всякому туристу, щелкал затвором фотоаппарата, тайно надеясь, что мне таким способом удастся что-то важное запечатлеть, как бы забрать с собой кусочек мира. Какое-то время все было хорошо и я, глупыш-путешественник, все ездил и ездил, все щелкал и щелкал, не подозревая, что занимаюсь далеко небезобидным делом. Я пытался коллекционировать мир, не задумываясь над тем, что мир нельзя коллекционировать, его можно только чувствовать. Но мир, господа - это я потом понял - жесток, и не прощает ошибочного к себе отношения. Неверный взгляд на мир выходит нам боком. День за днем, фотография за фотографией я, не ведая, что творю, пытался создать для себя новый мир, но отличный от настоящего. Я создавал плоский мир - жалкую подделку, в которой нет главного - глубины. В конце концов я дощелкался, и возмездие настигло меня - новые города и новые люди перестали меня интересовать. Теперь, когда приезжаю в новый город, я бросаю вещи в гостиничный номер и оседаю в ближайшем баре пить кальвадос, вкус которого перестал ощущать. А ведь именно за его вкус я полюбил этот прекрасный напиток. Сейчас же пью кальвадос лишь с одной целью - заглушить свою горечь. И что б вы думали: я особенный? Таких, как я, миллионы! Обратите внимание на людей, коротающих время в ресторанах. Они сидят за столиками и пьют некогда любимые напитки. Но не чувствуют в вине прежнего вкуса. Они так же, как и я, пытаются заглушить свою горечь. И, думаете, у них получается? Ни черта не получается! Быть может, вы, любезнейший, сумеете подсказать, где находится выход из этого тупика, вы как будто должны знать? - с надеждой в голосе Цезарь обратился к Буцефалу. - Надо избавиться от фотоаппарата, - не задумываясь, дал совет Буцефал, будто заранее знал, что отвечать. - Это я и сам сообразил. У меня давно нет фотоаппарата, но ... - Цезарь тяжело вздохнул, - не помогает. Мир остается прежним. Порой меня охватывает отчаяние, я не нахожу себе места. Хочется куда-то бежать, бежать долго, чтобы не выдержало сердце и, наконец, разорвалось, избавив меня от мук этой неотступной горечи. - Нужно отделываться от фотоаппарата, который у вас в голове, - уточнил Буцефал. - Вот так, - он приставил указательный палец себе к виску и спустил воображаемый курок. - Бах! У Цезаря округлились глаза. - Тео, дружище, вдумайся, что происходит, - зашептал Бертран на ухо Теодору. - Он только что порекомендовал этому господину расстрелять фотоаппарат в голове. Он сумасшедший! Не лучше ли нам ретироваться, пока он не втянул нас в какую-нибудь скверную историю? Я только что развелся, ну ты знаешь, поэтому скверную историю за версту чую. Кто он такой? Турист? Не похож он на туриста. Те ходят с путеводителями в руках и фотоаппаратами на шее. А у этого из вещей один сундук. Ты видел когда-нибудь туриста с сундуком? Вот... Кто вы такой? - во всеуслышанье обратился Бертран к Буцефалу. - Ах, если бы молодой человек, было так просто ответить на вопрос: кто я такой? - с грустью отвечал Буцефал, создавая впечатление, что эта тема его давно и серьезно интересует. - Этот простой, казалось бы, вопрос на поверку оказывается до невозможности сложным. Попытки распутать клубок этого животрепещущего вопроса многих завели в глухой тупик, откуда до безумия шаг. Живет, бывает, человек, и ни о чем особенном не задумывается, а потом вдруг выясняется, что он на самом деле вовсе не тот, за кого себя принимал, а все люди, его окружающие, далеко не те, кем ему представлялись... - Какой кошмар! - Мальвина от удивления хлопнула себя ладонями по щекам. - Это, девушка, еще не кошмар. Кошмар - это, когда, однажды проснувшись, обнаружите, что вы это вовсе не вы, а плод чужого воображения, - тихо отвечал Буцефал, но все услышали и на время притихли в изумлении. - Мне пора, - нарушил тишину Буцефал и посмотрел на часы. Затем поднял свой сундук и уже было пошел. - Стойте! - Теодор схватил его за рукав. - Вы всех взбудоражили, а теперь уходите. Я через вас Господа вспомнил и поначалу вас с ним чуть было не перепутал. Но это, разумеется, не так, вы не он, вы просто меня растревожили, и мои мысли, которые у меня в глубине таились, высвободили. Мне о Господе подумалось, когда вы о печальных лицах в церквях заговорили. А потом жалость вспомнили, правда, в разговоре о детях, но какое это имеет значение! Чувства ведь в душе вперемешку существуют. Вы мою глубинную жалость зацепили, и я Бога жалеть стал. А его есть, за что жалеть. И не за страдания прошлые. Его жалеть надо за то, что все от него постоянно чего-то хотят, но ничего ему не делают, оттого ему, должно быть, ужасно одиноко. Мне кажется, проход на свободу через жалость к Богу пролегает. - Может быть, - задумчиво отвечал Буцефал. - Но должна быть дверь. - Пусть дверь, пусть! - в возбуждении воскликнул Теодор. - Моя жалость не исключает возможности существования вашей двери. - Вот, что, любезнейший, нельзя вам никуда уходить, - Цезарь обнял за плечи Буцефала. - Мы должны вместе пойти искать проход на свободу, иначе, я чувствую, мне не вырваться из своего фотоаппаратного тупика. - И у меня тупик, - заговорила Мальвина. - Я не представляю, как в детство попасть, и все из-за вас. Без вас я бы так и продолжала кататься на роликах - забот не знала. Вы эту кашу заварили, давайте теперь что-то делать. Вместе. - Должна быть дверь, - Буцефал изменился: беспрерывно оглядывался по сторонам, будто что-то искал, но не находил, зачем-то перебирал полы своего потрепанного халата, несколько раз доставал мелочь из кармана и пересчитывал ее. - Дверь, конечно, дверь! - просительно повторял Теодор, в надежде, что тот передумает и не уйдет. - Должна быть дверь, - на этот раз твердо, как гвоздь вбил, сказал Буцефал. Мысленно он уже был где-то очень далеко. Это можно было прочесть по его отрешенному взгляду. На этот раз он не стал медлить, подхватил свой сундук и, не прощаясь, направился к церкви. Мне вдруг захотелось его догнать, и что-то важное сказать. Чем именно хотел с ним поделиться, не помню - вылетело из головы при пробуждении. Помню только, что это было нечто чрезвычайно важное, отчего зависит не только моя жизнь, но и, быть может, жизнь всего человечества. Достал из кармана смятые денежные купюры, не считая, кинул их на столик, и, выскочив из кафе, стремглав бросился за Буцефалом. В этот момент зазвенел будильник, и я проснулся. ДО БОЛИ ЗНАКОМЫЕ ГОЛОСА Часы показывали восемь. Я встал, умылся, позавтракал яйцами в мешочек и бутербродом с колбасой, выпил чай, оделся, и отправился на работу. По пути в метро, как всегда, зашел за сигаретами в табачный киоск, приютившийся под пластмассовым навесом автобусной остановки. Последнее время я взял за привычку покупать сигареты именно в этом киоске. Причиной тому служила милая девушка Наташа, которая с недавних пор работала здесь продавцом. Никаких планов на ее счет я не строил, просто было приятно видеть, как она улыбается. Каждый раз, получая свои сигареты и сдачу, я обменивался с ней парой незначительных фраз, иногда она рассказывала анекдот - один из тех, которые печатают на последних страницах бульварных газет, - и звонко смеялась. Я тоже смеялся, но не из-за анекдота - они, как правило, были нелепые - просто было радостно на нее смотреть, видеть, как она улыбается, чувствовать, что она молода, полна сил и далеко идущих планов. Благодаря Наташе меня относило потоком воспоминаний в молодость, в то далекое время, когда я был счастлив просто так. - Хотите, Наташенька, анекдот? -на этот раз я сам решил рассказать анекдот. - Хочу, - ответила Наташа и посмотрела на меня, как на жениха, отчего я расцвел. - Встречаются два еврея в тундре... - начал я игривым тоном. Но речь моя внезапно оборвалась - слова застряли в горле. Я совершенно отчетливо услышал до боли знакомые голоса: - Я вам точно говорю: все дело в проходе на свободу, а не в том, что мы себе думаем. На одних мыслях далеко не уедешь. Нельзя терять ни минуты - надо всем дружно отправиться на поиски. - Но позвольте! Мысли не менее важны поступков. И почему это вы мои соображения о Боге задвигаете в угол?! Свобода, понятное дело, важна, но, согласитесь, нельзя допускать к свободе людей с неокрепшими мыслями или вовсе бездумных. Такая свобода неизвестно чем может обернуться... - Не суйтесь вы со своей философией, ради всех святых! Нельзя сидеть сложа руки, надо копать, а там, глядишь, и дверь найдется. Не было сомнений - слышимые голоса принадлежали персонажам моего сна. Но как такое могло случиться, я же не сплю?! И что примечательно: говорят о том, о чем раньше не говорили! Я бы как-то согласился воспринять повторяющиеся, пусть громогласно, но взятые из памяти знакомые фразы. А тут... чертовщина, одним словом. Мне стало не по себе. По телу, топорща волосяной покров, забегали мурашки размером с божью коровку. - Что с вами? Вы бледны! - Наташа испуганно посмотрела на меня. - Все хорошо, - ответил я и выскочил из магазина, забыв сдачу и сигареты на прилавке. Откуда появились голоса? Может быть, от пива? Но я не так много пью! Впрочем, это не аргумент - все, кто много пьет, говорят то же самое. Нет, все это вздор. Тогда что со мной? "Безумие!" - закралась в голову коварная и страшная мысль. Об этом загадочном явлении я кое-что читал и в общем в курсе, но все мои знания - естественно, далеко неполные - носят исключительно теоретический характер. Сейчас же речь идет не о теории, а о том, что происходит на самом деле и со мной. О, черт! Бедный я, бедная моя голова! "Все глупости, - успокаивал я себя. - На основании только голосов нельзя ставить диагнозы. "Голоса" мы все и так слышим каждый день, и давно к ним привыкли. Телефон, радио, телевидение - благодаря этим достижениям, мы слышим тех, кого с нами нет: кого воображаем, а то и вовсе без представления обходимся. Если руководствоваться только голосами, тогда можно смело всю страну отправлять на лечение". Надо сказать, в какой-то мере, это подействовало. Скоро я поутих и, выкурив кряду две сигареты, отправился на работу. По дороге со мной ничего "такого" не произошло, но стоило занять свое рабочее место и включить компьютер, как я тут же совершенно отчетливо услышал: - Не верю, что вам удалось затащить меня в эту вонючую дыру. Это же канализация! С чего вы взяли, что именно здесь следует искать проход на свободу? - Тихо, вы! Мы сейчас как раз под церковью находимся, здесь надо смотреть в оба. Увидим подходящее место - будем копать. - Не верю, что я здесь и в вашей компании. И что за безумная идея - копать? Должна быть просто дверь. С нее, собственно, все и началось. Родоначальник всего этого (трудно подобрать слово тому, чем мы здесь занимаемся) мероприятия Буцефал Александрович не упоминал ни о каком копании. - И где сейчас этот ваш Буцефал Александрович? Сбежал. И, насколько нам известно, ему так и не удалось найти свою заветную дверь. А все почему? Потому, что он не додумался копать. А мы будем умней и прозорливей. Здесь полно замурованных подземных ходов. Не исключено, что и дверь обнаружим. На свободу. Почему я слышу голоса из моего сна и почему не могу от них избавиться? Должен же быть какой-то выход. Наука психология предоставляет тысячу и один способ, как сбросить с себя дурманящую пелену иллюзий. Можно, например, переключить на что-нибудь внимание: вслушаться в звуки музыки, заняться составлением кроссворда. Я перепробовал все, на что хватило фантазии, пытался даже звезды считать на воображаемом небосводе. Дошел до трех тысяч сто пятьдесят одной звезды, и все впустую: голоса продолжали звучать. "Ну ладно, - лихорадочно соображал я, - пусть я кое-что слышу. Но ведь это не просто "кое-что", а вполне ясные и определенные выражения, мысли. Происходят странные вещи - незнакомые люди ищут проход на свободу. Скоро начнут копать. Но разве до свободы можно докопаться? Ее, наверное, вообще никто не в состоянии достичь, она, по моему разумению неуловима, как призрак. А если кому вдруг удастся до нее добраться, то, что будет тогда? Тогда может ничего и не быть, потому что к чему в таком случае останется стремиться? А если не к чему стремиться, то прекратится и сама жизнь, лишившись движущей силы. Так? Как будто так. Но... с другой стороны: если свободы нет или, что одно и то же, ее никогда не достичь, то, получается, мы обречены жить в некоем мрачном заточении. Зачем такая безысходная жизнь нужна? Не знаю. Я словно в тумане хожу по кругу. Но в таком угаре жить нельзя, должен быть выход из этой проклятой круговерти. Значит, свобода должна быть. И к ней должен вести проход. И еще: должна быть дверь. Господи, не верю, что произношу такие слова, пусть не вслух, но все же...". - Андрей, - надо мной возвышалась грузная фигура начальника Епифана Гавриловича Першина. - Вы будете сегодня работать или только мечтать? Что у вас в голове? Дорогой Епифан Гаврилович, представляю, какое у вас будет лицо, скажи я, что у меня в голове! - Я вчера футбол смотрел. Не могу поверить, что "наши" проиграли! - бодро ответил я. Никакого футбола, я, разумеется, не смотрел. Я вообще не люблю футбол. - Кто такие "наши"? - Уже работаю, - отрезал я ненужные вопросы и бодро застучал по клавиатуре. Как только Епифан Гаврилович удалился, до боли знакомые голоса продолжили перепалку: - Нужен лом, одними лопатами не управиться. Вон тот камень так просто не сдвинуть. - А мы слева подкопаем. Смотрите, здесь грунт легкий. - Да это же кости, человеческие! Это что получается, наша церковь на костях построена? И вон еще. Да их здесь полно! Сюда светите. Видите? - Вижу. Но не морочьте мне голову, мы не археологией заниматься собрались. Копайте и молчите. - Ой, я коленку поцарапала вот об эту штуку, - узнал я голос Мальвины. - Это не штука, а кусок черепа. Зачем мы вас только с собой взяли?! - Андрей, - это снова Епифан Гаврилович, - очнитесь вы, наконец, и возьмитесь за работу. У нас скоро квартал заканчивается! - Кто-то сказал "Андрей"? - сказал один из голосов. - Вот отсюда слышалось. Давайте здесь и будем копать. И так на протяжении всего дня. Вскоре я почувствовал, что копают прямо здесь подо мной. Я отчетливо слышал, как глухо стукают друг о друга разгребаемые лопатами кости. По мере продвижения работ голоса слышались все звучнее. Можно было различить, как напряженно дышат искатели прохода на свободу. Что будет, когда они прокопают до конца? От этой мысли меня бросало в холодный пот. Наконец рабочий день закончился, и я направился домой. ЕСТЬ ДЕЛА ПОВАЖНЕЙ РАБОТЫ При выходе из метро мое внимание привлек мужчина лет пятидесяти, одетый в длинное черное пальто без пуговиц, явно с чужого плеча. Голова повязана черным платком, в ухе серебряная серьга, вроде той, которую носили искатели приключений времен великих географических открытий. В те славные времена серьга свидетельствовала о том, что ее владелец обогнул на паруснике мыс Горн. Но в наше время серьга, к сожалению, не говорит ни о чем, разве о том, что носитель ее просто хочет отличаться. Мне стало грустно. Захотелось бросить все и заняться конструированием машины времени, чтобы с ее помощью перенестись в те далекие, овеянные романтической славой времена. Первым делом я бы напился рома в прибрежной таверне и записался в пираты. А там - будь что будет! Какая-то моя часть вечно ищет приключений, жаждет романтики, и это всю жизнь мне не дает покоя. Завершающим штрихом к портрету была недельная щетина, простиравшаяся чуть ли не до самых глаз. Мужчина выглядел странно. Странность его проявлялась не только внешне, она угадывалась в угловатых резких движениях, остром пронзительном взгляде, и еще в том, чем он занимался - метался от одного прохожего к другому, предлагая купить книгу, одну-единственную. - Здравствуйте! - обратился он к молодой девушке с мобильным телефоном. - Разрешите представиться, меня зовут Адмирал Нельсон. Девушка окинула его подозрительным взглядом. Адмирал, с опаской оглядываясь по сторонам, заговорщически прошептал: - Это, милейшее создание, мое ненастоящее имя, оно служит для того, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания и чтоб не возникали ненужные вопросы. Терпеть не могу ненужных вопросов! Если бы только знали, сколько времени и сил отнимают у нас ненужные вопросы! "Что за глупости, - подумал я. - Если задаться целью заманить любителей ненужных вопросов, то лучшую приманку, чем "Адмирал Нельсон", не придумать". - Мое настоящее имя..., - продолжил Адмирал, но вдруг осекся, поймав мой заинтересованный взгляд, - впрочем, не важно. Вы лучше купите у меня "Фауста". Девушка посмотрела на Адмирала так, будто тот предложил ей приобрести пучок придорожной травы. - Обратите внимание на год издания, - не унимался Адмирал, - одна тысяча девятьсот первый. В этот год родилась моя бабушка. Это знаменательное событие, согласитесь. - Какое событие? - девушка пребывала в растерянности. - Рождение бабушки, разумеется. Я очень любил свою бабушку. Но несмотря на это немаловажное обстоятельство, считаю Фауста главней бабушки. Девушка уже не слушала. Продолжая разговаривать по телефону, отошла в сторону. Адмирал достал из кармана зеркальце, посмотрелся в него, наверное, с целью найти на своем лице причину, почему это с ним перестали разговаривать. Но, не обнаружив ничего подозрительного, положил зеркальце обратно в карман и вздохнул. Через минуту, воспрянув духом, он возобновил продажу. - Вы "Фауста" читали? - обратился Адмирал к следующей жертве, мужчине средних лет, с аппетитом кушавшему мороженое на палочке, - - К-ха! - от неожиданности поперхнулся мужчина. - Это тот, который Мефистофель? - Угадали, - грустно вздыхая, ответил Адмирал. Затем извинился и отошел в сторону, видимо, сообразив, что этот, "который Мефистофель", не его клиент. Потом он подошел к хохочущим молодым парням, курящим в кружке. Они были далеко от меня, и я не слышал, о чем говорили. Через минуту раздосадованный Адмирал ушел от них и направился в мою сторону. Присев рядом на лавочку, он в сердцах обхватил голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, запричитал: - Бедный Гете, бедный Гете! "Сумасшедший", - подумал я. - Боже милостивый, Боже милостивый! - не унимался Адмирал. Он искренне расстроился, и, по-моему, сверх всякой меры. Я не мог предположить такого поворота событий и такой реакции по, казалось бы, совершенно ничтожному поводу. Подумаешь, не купили книгу, и что с того? Сейчас многие что-то продают, и далеко не у всех это получается. По лицу Адмирала ручьем лились слезы. Он плакал тихо, не всхлипывая, отчего его горе казалось безмерным. В его глазах можно было прочесть искреннее недоумение, глубокое разочарование, неподдельный страх. Он то бледнел, то краснел, отчего у меня возникли серьезные опасения по поводу его здоровья. "Мало ли что может случиться с расстройства: сердечный приступ, удар", - подумал я. - Вам плохо? Может, вызвать врача? - забеспокоился я и, не дожидаясь ответа, полез в карман за мобильным телефоном. - Не надо врача, ничего страшного, я сейчас успокоюсь, - Адмирал внимательно на меня посмотрел. Это был необычный взгляд, словно он принадлежал не человеку, а существу из другого мира. Он словно рассматривал меня изнутри. По телу пробежал неприятный холодок. - Послушайте, Адмирал Нельсон - вы извините, что я вот так запросто обращаюсь, но я случайно услышал как вас зовут - по-моему, не стоит так волноваться. - Но это же Гете! - Адмирал возвел руки к небу. - Конечно, Гете, - я старался говорить как можно мягче. - Он, спору нет, хорош, но, однако ж, не стоит так расстраиваться. - Как, по-вашему - ни из-за чего не стоит расстраиваться, - всхлипывая отвечал Адмирал. - Верно. Расстраиваться врачи не рекомендуют. - Ох, уж мне эти врачи! - Адмирал тяжело вздохнул, не оставляя сомнений в том, что с врачами он имел долгие и тесные сношения. - Как же тогда жить, если не расстраиваться? Как под наркозом? - Под наркозом не надо! - невольно вырвалось у меня. Вспомнилось, как в детстве мне дали наркоз - было ужасно: тебя несет по длинному черному тоннелю, а потом вдруг все обрывается и ты летишь в пропасть. - Я только хотел сказать, что не стоит сильно расстраиваться из-за коммерческих неудач. Обратите внимание вон на ту женщину, которая продает укроп около перехода (Адмирал тот час же и чрезвычайно проворно обернулся и внимательно посмотрел на женщину). Она не нервничает, а спокойно ожидает своего покупателя. Может, вам стоит взять с нее пример? - Соображаете, что говорите?! - Адмирал испуганно на меня вытаращился. - А что, собственно, такого я сказал? - Вы только что сравнили "Фауста" с укропом, а меня - с женщиной. Вы, вообще, в своем уме?! - Адмирал вытер рукавом подсохшие слезы. - Что вы себе позволяете?! Я о вас, случайном человеке, пекусь, время трачу... - И нервы, - с иронией вставил Адмирал. - И нервы тоже. А вы мне тут резкости говорите вместо благодарности! - возмутился я. - Пожалуйста, успокойтесь, - в голосе Адмирала появилась попечительская интонация. - Я с радостью готов пойти вам навстречу, но уследить за вашими мыслями выше моих сил. Я не в состоянии представить себя женщиной, как вы только что порекомендовали сделать, - сказал Адмирал, и, наклонившись к моему уху, заговорщически прошептал: - Честно сказать, я неоднократно пытался это вообразить, использовал разные средства: лекарства, приспособления, но все впустую, - Адмирал, вальяжно откинулся на спинку лавочки. - Да вы сами-то пытались? Вижу, что нет. Так попробуйте. Потом поведаете, что они чувствуют. Сами-то они об этом никогда не расскажут. - И пробовать не стану. Я со своими чувствами не могу разобраться. - А вас, я погляжу, что-то беспокоит, и я, мне кажется, знаю что. - Откуда такая самоуверенность? Подобные выражения и интонации, с которыми они озвучиваются, можно услышать от жуликов-чародеев, таких сейчас пруд пруди. Я ни во что такое не верю. - Боже упаси! - замахал руками Адмирал. - Не призываю вас верить в глупости. Я говорю о простых, научно обоснованных вещах. Есть у людей, оказавшихся в сходном состоянии, свойство притягиваться друг к другу. Я о вас по себе сужу. - Я не сумасшедший! - отрезал я. - Я тоже, - мягко заявил Адмирал. - В таком случае что вы имеете в виду? - Сны, - тихо отвечал Адмирал. - Они порой врываются в нашу жизнь. Вы слышите голоса? - Да, - признался я, и подумал: "А что здесь такого? Я вижу этого типа, скорей всего, первый и последний раз. Можно и поговорить, выложить, что наболело, может легче станет". - Так и знал. У вас, милый человек, налицо все признаки: взгляд, неуверенная походка и то, что со мной говорите. Другие не хотят - боятся чего-то или стесняются. - Признаки чего? - Вас, голубчик, скоро снами наружу вывернет, - со знанием отвечал Адмирал. - Голова не кружится? - Да отстаньте вы от меня со своей головой! - вскипел я. Меня совершенно не устраивал его менторский тон. - С вашей головой, - невозмутимо уточнил Адмирал. - Я пристал к вам, как вы только что выразились, с вашей головой. Вы, замечу, с непростительной беспечностью только что совершили одну из опаснейших ошибок: спутали свою и чужую головы. Подобные оплошности добром не кончаются. - Моя голова на месте. Ни с вашей, ни с чьей другой я ее не перепутал. Я только так выразился: аллегорично или метафорично, как вам будет угодно. На самом деле... - Перепутали, - со спокойной уверенностью отвечал Адмирал. - Хотя, вам не о том сейчас надо думать. - А о чем? - О том, как выправить ситуацию. - Но со мной ничего особенного не происходит, вот только голоса слышу. Но мы сейчас в таких условиях живем, что всем постоянно что-то видится, что-то слышится. И со снами у меня все в порядке. Мне и раньше снилось много чего необычного, страшилки всякие, но то все больше в детстве. А мой последний сон, хотя и странный, но он же прекратился. - Сны не прекращаются наяву, - уверенно заявил Адмирал. - Но не это главное. Сейчас надо думать, как вам помочь. В вашем случае... - он пронзительно, как врач, заглянул мне в глаза, - без специалиста не обойтись. - Какого еще специалиста? По выправлению ситуаций? Разве есть такие? - я выдавил из себя улыбку, пытаясь перевести разговор на шутку, но Адмирал не собирался шутить. - Есть, - твердо ответил он. - Вопрос в том, кто из них сейчас не занят. Минуточку..., - Адмирал достал из внутреннего кармана дорогой мобильный телефон, который никак не вязался с его потертым видом, и стал искать в "контактах" нужный номер. - Вот! - обрадовался Адмирал. - Кажется, есть один свободный хирург. - "Хирург"? Это, надеюсь, прозвище? - я еще пытался улыбаться, но чувствовал, что у меня скверно получается. - Нет, профессия. Улыбка слетела с моего лица. Адмирал внезапно осекся, испуганно глядя мене в глаза. Наверное, его озадачила бледность моего лица. Дело в том, что я не люблю хирургов. Все эти блестящие режущие, сверлящие, скребущие и колющие приспособления пугают меня с самого детства. - Вам плохо? Надо вызвать "скорую". Я и опомниться не успел, как Адмирал лихо развернул положение вещей с точностью до наоборот. Ведь каких-нибудь несколько минут назад, сам собирался вызывать ему "скорую". А теперь вот, пожалуйте, и мне помощь понадобилась, правда, только по его разумению. Сам же я чувствовал себя отлично, если не считать нахлынувших вдруг некоторого беспокойства, чувства растерянности, неопределенности. Между тем Адмирал набирал номер скорой помощи. Откуда у него дорогой мобильный телефон? Такой даже я, по всем показателям преуспевающий в бизнесе человек, не могу себе позволить. А он - непонятно во что одетый, продавец "Фауста"... Да, кто он такой?! - Послушайте, не надо скорую, - я попытался его остановить, но он меня уже не слышал: - Алло! Скорая? - закричал в трубку Адмирал, да так громко и звонко, что все прохожие в ближайшем радиусе оглянулись. - Срочно приезжайте на проспект Бажана, к левому выходу из метро "Харьковская". Человеку плохо... Что случилось?. Сейчас объясню. Я продавал "Фауста", но у меня ничего не получилось - то ли день такой, то ли черт знает что с людьми происходит!... Какого "Фауста"? Гете "Фауста", который Мефистофель. Вспомнили? Представляете, что за народ пошел - ему "Фауст" не нужен. Я подходил к девушке с мобильным телефоном. Не знаю, что у нее вообще в голове, но сейчас она где-нибудь стоит в сторонке, чирикает по телефону и, должно быть, меня вспоминает: "Какой-то псих ко мне с "Фаустом" у метро привязался". Но какой же я псих, рассудите, раз с "Фаустом" хожу, а это очень умная книга. Психи, вы должны знать, строят невероятные планы, их волнует невозможное - судьба человечества, например... Страны, говорите, их волнуют? И страны тоже, спасибо за подсказку. Из-за этого их легко спутать с членами правительств. Но меня не интересует страны, я не зашел еще так далеко. Я лишь за судьбу "Фауста" беспокоюсь. Потом я подошел к мужчине в очках, евшему мороженное на палочке - он в ответ только улыбнулся. А ведь он брюки каждый день гладит! Я это сразу заметил - брюки у него блестят. Нормальный человек не станет гладить брюки без мокрой тряпочки. Что?... Какое отношение имеют брюки к больному? Самое прямое! Это чрезвычайно важный момент. Не было бы этих дурацких брюк, у меня бы терпение не лопнуло, а так, знаете, накопилось. Что?... Нет мне не нужна медицинская помощь. Вы лучше дальше слушайте: я предложил "Фауста" парням, курящим в кружку. Те сказали, что книги - это пережиток прошлого. Каково?! Вот это меня и доконало. Я очень расстроился, очень и еще бы не расстроиться!.. Что вы говорите, ближе к сути? Я как раз к ней подобрался. Суть в том, что всем, оказывается, "Фауст" до лампочки! А ведь Гете, этот талантище, "Фауста" шестьдесят лет писал! Представляете, что может сделать талант за шестьдесят лет?... Как что? "Фауста"! Я вам про него только и говорю. Так вот: я сел на лавочку и заплакал.... Почему заплакал? Какая вы, девушка, непонятливая! Хорошо, объясню проще. Положите на одну чашу весов талант Гете, умноженный на шестьдесят (по числу потраченных на "Фауста" лет). Положили?... Хорошо. Теперь на другую чашу весов положите девушку с мобильным телефоном, мужчину с мороженным на палочке, и группу курящих парней. Потом умножьте все это на равнодушие. Кто, по-вашему, кого перетянет?... Что? Сколько весит девушка?... Вес девушки здесь совершенно ни при чем, как, впрочем, и вес любого человека. Равнодушие равно нулю, и сколько бы ни весила девушка, при умножении на ноль она даст ноль, дадут ноль и мужчина с мороженным, и курящие парни. Чаша с Гете верно перетянет, даже если на другую сторону посадить все равнодушное население планеты. А кто, спрашивается, выдержит такой перекос?! Не удивительно, что я расстроился ... Нет, у меня теперь все хорошо. Плохо у того, кто рядом со мной оказался. Он принялся меня успокаивать, а у него самого, проблем - хоть отбавляй. Что с ним случилось? Его, того гляди, снами наружу вывернет. Правда, пока он еще не понимает всей серьезности своего положения, но уже завтра, уверяю вас, его ждет ба-альшой сюрприз... Шутка?! Такими вещами не шутят. Да он уже не в себе. Только представьте, он сравнил "Фауста" с укропом, а меня, мужчину - с женщиной. Как вам это нравится!? Что вы кипятитесь? Не надо меня к черту посылать! Я там уже был. И ничего хорошего, уверяю вас, не обнаружил. Не верите? - можете проверить. Могу, кстати, дать адрес одного специалиста, который безболезненно отправит вас к этим самым чертям на экскурсию и, что немаловажно! вернет обратно. Скажите, что от Адмирала Нельсона - он сделает скидку... Вас не интересуют скидки? Этого не может быть! Скидки интересуют любого нормального человека... Адмирал оторвал от уха телефон и недоуменно на него посмотрел, потом снова приложил к уху, прислушался. - Она бросила трубку, - пожаловался Адмирал. - Обиделась. Зря, наверно, про скидки сказал. Впрочем, ладно. "Про скидки?! Удивительно, как она вообще его так долго слушала, или им там, на скорой помощи, делать нечего?". - Придется нам самим выправлять ситуацию, - деловито заявил Адмирал. - Кому это "нам"? И что значит "выправлять"? Какую еще "ситуацию"?! У меня все в порядке! - в негодовании вскричал я. - Сомневаюсь, - мягко отвечал Адмирал. - Вон, на вас уже косятся, и если вы еще что-нибудь произнесете в столь темпераментной манере, то, уверяю, услышите нелицеприятные высказывания в свой адрес. - Да идите вы к черту! - вознегодовал я. И тут же услышал у себя за спиной: "Сумасшедший!". Обернулся на голос, но сзади никого не было. Я посмотрел на Адмирала в ожидании, что он будет злорадствовать, но ничего подобного - тот стоял и с глубоким сочувствием на меня смотрел, как врач на пациента. - Видите, вы уже нервничаете, и глаз у вас дергается. Ну, все, хватит, а теперь помолчите - я звоню хирургу, - Адмирал уже набирал номер, - Алло! Александра Македонского, будьте добры... Саша, привет! Это я. Здесь одного знакомого вывернуло снами наружу, это по твоей части. Адмирал окинул меня взглядом. - Нет сомнений, правда, сейчас он улыбается. Сам знаю, что это временное явление. В двенадцать?! Нет, Саша, милый, - Адмирал еще раз оценивающе оглядел меня, - до двенадцати он может не дотянуть. В десять? Подойдет, договорились, значит, до завтра. Адмирал выключил телефон и небрежно сунул его в карман. - Слышали? Завтра в десять. На этом месте. - Кто такой ваш хирург, не знаю, и знать не хочу! - Захотите, уверяю вас, - спокойно отвечал Адмирал. - Почему это вдруг я должен захотеть? Ни на какую встречу, ни с каким хирургом я идти не собираюсь... - Это вы сейчас так говорите. - Прекратите меня перебивать! В десять я должен быть, и буду! на работе - у меня важная встреча. - Поверьте моему опыту, милый человек, - отечески заговорил Адмирал, - есть дела и поважней работы. Иногда просто диву даешься, с какой легкостью люди меняют свое представление о важности. Я с этим постоянно сталкиваюсь, теперь это и вам предстоит. Больше я слушать его не стал - терпение мое лопнуло и я ушел. КОНСТРУКТОР БУДУЩЕГО Дома нажарил картошки с луком, достал из холодильника запотевшую бутылку "Столичной", выпил рюмочку, закусил. Посмотрел какую-то муть по телевизору и улегся спать. И снился мне сон. Я - житель страны, где люди владеют своей судьбой, своим будущим. Власть над будущим осуществляется с помощью специального устройства - это ящик с дыркой. Каждое утро из дырки высовывается аккуратно свернутая в дудочку маленькая бумажечка с предписанием, указывающим, что меня сегодня ожидает и что в этой связи следует делать. "Я - властелин будущего", - любят повторять вместо молитвы граждане моей страны. Устройство, благодаря которому все живут вперед, называется "Конструктор Будущего". Что внутри ящика, никто не знает и знать не хочет, потому что тягу к знаниям прочно преграждает всеми любимая народная мудрость: "Не надо трогать налаженный механизм". Ученые ломают голову над тем, кто изобрел "Конструктор будущего", но так и не приходят к единому мнению. Но то ученые - их хлебом не корми, дай только порассуждать, поумничать, простым же людям умничать ни к чему, они хотят жить просто, поэтому люди верят в то, что "Конструктор будущего" спустили к ним с небес ангелы, и точка. Предписание не просто бумажка, а серьезный документ, потому что на нем есть подпись и печать. Точно знаю, что попасть в будущее без предписания невозможно. По предписанию жили мои отцы и деды. Каждое утро я получаю из дырки бумажную дудочку, и отправляюсь на работу. В течение дня несколько раз лазаю в карман, достаю предписание и уточняю, как мне дальше быть. Так бы оно все и продолжалось, пока однажды, сидя в библиотеке, случайно не наткнулся на старинный фолиант с необычным названием "Книга ленивых механиков". Наугад открыл книгу, и стал читать главу под названием "Мудрые советы", где подробнейшим образом были описаны сто пятьдесят три уловки, используя которые, ленивый механик может обхитрить начальство и спокойно заниматься всем, чем угодно, только не своим прямым делом - починкой механизмов. И каково же было мое удивление, когда среди прочих способов - кстати сказать, весьма оригинальных - я обнаружил горячо любимую гражданами моей страны народную мудрость, гласящую: "Не надо трогать налаженный механизм". Меня словно током ударило: "Это что же получается?! Мои отцы и деды согласовывали свои жизни с правилом ленивых механиков?! Я и моя страна, выходит, живем дураками?! Что же тогда скрывается в ящике под названием "Конструктор будущего"? Меня разобрало любопытство. Набравшись смелости, я открыл ящик. И что б вы думали там обнаружил? Внутри коробки за маленьким столиком и на маленьком стульчике сидела маленькая серая мышка и что-то печатала на маленькой пишущей машинке: "Клац-клац-клац!!!" - Апчхи! Никогда больше не делайте так, я ужасно боюсь сквозняков, - пропищала мышь. - Ты кто? - спросил я. - Меня зовут Фича, - неохотно отозвалась мышь. - Что ты здесь делаешь? - Разве не видишь? Печатаю на машинке предписания, ставлю печать, - она повертела в лапках маленькую печать, - затем просовываю их вот в ту дырку, а ты их каждое утро забираешь. Я обомлел и тут же вспомнил старинную загадку, которую в детстве любила загадывать моя бабушка: "Спереди печать, а сзади мыши точат" - это значит - амбар. Нахлынувшие воспоминания сменились гадким чувством, будто я не мужчина, а женщина, которую используют без любви, хотя клянутся, что любят до гроба. - Как же ты, мышь, можешь печатать предписание для меня, человека, царя природы?! - от возмущения у меня покраснели уши. - В этом нет ничего необычного, - спокойно отвечала Фича. - Я составляю гороскоп, и печатаю его на машинке. Гороскопы - несложная вещь, достаточно научиться пользоваться одной книжкой... - Всего одной?! - Всего одной. Зачем все усложнять?! Книжка эта называется "Астрология", она для меня как Библия. Вот она. Фича достала из ящика стола маленькую книжечку и протянула ее мне. Я взял и в недоумении повертел в руках. - А от меня что-нибудь зависит? - Конечно, зависит. Чтобы будущее осуществилось, ты должен взять предписание и прожить с ним день. Без тебя дела не будет. - Какого еще "дела"?! - возмутился я. - Будущее, которое мышь напечатала на машинке на основании какой-то дурацкой книжки, не может являться моим делом! - меня прошиб холодный пот. - Слушай, Фича, откуда взялась эта книга? - Ниоткуда не взялась. Она находилась в ящике стола еще до моего рождения. Мои отцы и деды ею пользовались. - А что, если кто-то твоим отцам и дедам эту книжку в шутку подсунул, а ты людям головы морочишь? Фича на время задумалась. - Но ведь люди пользуются предписаниями, и все у них в порядке? - Дался мне такой порядок! - вскипел я. - Человек не ради порядка живет. Мне нужно мое будущее, а не твоя чертова библия-гороскоп! И тут меня осенило: "Ленивые механики! Это все их рук дело. Это они каким-то хитрым способом заставили людей поверить в то, что их дурацкое правило является народной мудростью. Это благодаря им, этим чертям, я живу, руководствуясь только одной книгой. Они, таким образом, обессмыслили все библиотеки. А я безумно люблю библиотеки! Ленивые механики совершили самое страшное - украли мое будущее. Но я не хочу так жить. Мне надо во что бы то ни стало обрести свое будущее и начать жить по собственному усмотрению, а не согласно мышиному гороскопу!". - Не оставляй меня, - испугалась Фича, почуяв неладное. - Если ты меня бросишь, я не буду знать, что мне делать, ведь я только и умею, что составлять гороскопы и на машинке печатать. - Хорошо. Возьму тебя с собой, - мне стало жалко мышку. - Но где ты будешь жить? - Я поселюсь у тебя в голове. - Почему именно в голове? - Чтобы быть ближе к твоим мыслям. Из них я буду составлять твое будущее. Таким образом ты станешь властелином своего будущего, и все будет в порядке. В этот момент я проснулся и первым делом услышал далекий, но проникновенный голос Адмирала Нельсона: "Есть дела и поважней работы". Чертовщина какая-то! Часы показывали девять, через час мне надо быть в "Центурионе". Надо не забыть заскочить в табачный киоск купить сигарет (в пачке всего две штуки осталось), и самое главное извиниться перед Наташей за вчерашнее поведение - кажется, я ее напугал. По такому случаю, я заготовил пространную извинительную речь, изобилующую прилагательными и местоимениями - женщины это любят. Наташа улыбнется, я куплю сигареты, потом она расскажет какой-нибудь анекдот, и все будет хорошо. Я планировал начать говорить с порога, как только взгляды наши встретятся, но... мои планы рухнули. Стоило открыть дверь магазина, как совершенно отчетливо услышал: "Тук-тук-тук". - Кто там? - непроизвольно вырвалось у меня. - Это я - Фича, - послышался тоненький голосок. - Вы с кем разговариваете? - недоуменно спросила Наташа. - Наташенька! Прости, - обхватив голову руками, я выбежал на улицу. - Мы же с тобой договаривались, что я поселюсь у тебя в голове, разве не помнишь? - пропищала Фича. - То было несерьезно, потому что во сне. А сейчас я не сплю, но ты здесь, да еще и стучишь, мы так не договаривались. У меня голова раскалывается! - Я разминаюсь перед работой. - Какой еще работой?! - Как какой? - удивилась Фича. - А как же будущее? Ты же теперь его властелин, а я его тебе печатать буду. Можно закурить? - Даже и не думай! - Противный! - обиделась Фича. Через минуту я почувствовал запах табачного дыма. Первое, о чем подумалось, так это о том, что вот сейчас у меня из ушей пойдет дым и как по-дурацки я буду выглядеть. - Прекрати сейчас же! - закричал я и бросился бежать. Куда? Да все равно куда, лишь бы бежать. Казалось, это поможет, но... Не помогло. Фича продолжала ожесточенно клацать по клавишам и отчаянно курить. Прохожие бросали на меня испуганные взгляды, стараясь обходить стороной. Скоро я налетел на бордюр, споткнулся и с хода ляпнулся об асфальт, сильно ударившись головой. В глазах потемнело, и я потерял сознание. Очнувшись, увидел двоих типов, молча склонившихся надо мной. Первого узнал сразу - это был Адмирал Нельсон, второго видел впервые, но догадался, что он и есть тот самый хирург Александр Македонский. - Вы, кажется, куда-то спешили? Неужели на работу?! Или все-таки нашлись дела поважней? - Адмирал расцвел в иронической улыбке. - А мы с Сашей вас как раз поджидаем. Мы, если не ошибаюсь, на десять свидание назначали? - Адмирал посмотрел на часы. - Сейчас ровно десять. А вы молодцом! - он фамильярно похлопал меня по плечу. - Люблю точность в людях, у таких, говорят, большое будущее. При упоминании о "большом будущем" мне стало дурно. - Что случилось? - вежливо, как врач, поинтересовался Македонский. - У меня в голове поселилась мышь с печатной машинкой и курит, а этот, - я кивнул на Адмирала, - мне еще ба-альшое будущее предрекает. Я себе представляю, что это за будущее! Мне не по себе, уважаемый, - пожаловался я. - Не может быть?! - всплеснул руками Адмирал (он явно надо мной издевался), - а ведь я вас вчера предупреждал: никуда вы, голубчик, не денетесь. Вывернуться снами наружу дело нешуточное, да вы и сами, кажется, уже поняли. Что же касается будущего, то теперь оно, и впрямь, в ваших руках. Сами справитесь с мышью, или помочь? - Не могу поверить в происходящее. Я сплю? Адмирал многозначительно хмыкнул и криво улыбнулся. - Как мышь выглядела? Усы были, во что одета? - перешел к делу Македонский. - Усы? Усы были. Из одежды - коротенькое красное платьице в белый горошек, а на голове клоунская кепка в черно-белую клеточку. - Все ясно, - привычно заключил Македонский. - Переговоры с ней вести бесполезно, эту наглую тварь я знаю. И оставлять ее в голове нельзя - она вам все мозги прокурит. У вас вон уже из ушей дымит и табачищем несет, как от старой пепельницы. Будем бросать курить? - Будем, - без колебаний ответил я. - Тогда за дело. Македонский помог мне подняться, заботливо отряхнул и жестом указал следовать за ним. "Что теперь со мной будет?" - думал я, плетясь за Македонским и Адмиралом. "Хирург?... Хорошо, пусть так, но тогда у него, наверняка, все методы борьбы с курением и грызунами хирургические. Где, интересно, его операционная? А как же наркоз?" - вопросы плодились у меня в голове, как тараканы. - Может, обойдемся без хирургического вмешательства? - заскулил я, слабо надеясь на понимание. - Давайте призовем на помощь терапию: сходим в магазин "Хозтовары", купим мышеловку, может, что из этого и получится? Что вы со мной собираетесь делать? - Можем отпустить тебя на все четыре стороны, - ответил хирург и вдруг остановился. - А мы с Адмиралом пойдем пиво пить, верно, Адмирал? - Верно, коллега. А то что-то пациент сильно капризный - намаемся с ним, - согласился Адмирал. И парочка быстро стала от меня удаляться. - Режьте! - закричал я вдогонку. Друзья остановились и вопросительно переглянулись. Хирург вернулся, молча взял меня за руку, как ребенка, и мы снова пошли. Пунктом нашего назначения был подвал девятиэтажного дома No35 по улице Декабристов. Поблуждав некоторое время в темноте, зашли в небольшую комнату, освещаемую тусклым светом керосиновой лампы. Ни мебели, ни каких-либо иных предметов в поме