щении  не  было  за исключением, прислоненной к  стенке ...
бензопилы!!!
     - Мамочки! - вырвалось у меня.
     Не успел  опомниться, как сзади  на  меня  навалился  Адмирал,  сгреб в
охапку и  крепко прижал  к  себе.  Тем  временем  Македонский,  не  торопясь
занимался подготовкой бензопилы к пуску: проверил наличие топлива, подкрутил
карбюратор.  Закончив  с  приготовлениями,  дернул  за специальный  тросик с
деревянной  ручкой на  конце  -  инструмент  протяжно взвыл. Поддавая газу и
держа бензопилу на "товсь", Македонский решительно пошел на меня.
     - А как же наркоз?! - в ужасе закричал я.
     Македонский  выключил  инструмент.   В  помещении  воцарилась  гнетущая
тишина.  Приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки, Македонский  без
промедления со всего маху зарядил мне в ухо звонкую оплеуху. Я мигом потерял
сознание.
     Как долго продолжался "наркоз", сказать не могу. Очнулся у себя дома на
полу  возле кровати, закутанный в мокрую от пота простыню. "Я спал? Конечно,
спал, - рассуждал я. -  И весь  этот кошмар с  бензопилой мне приснился.  Но
как,  в  таком случае, быть с  "Конструктором  будущего"? Он что,  мне  тоже
приснился? Тогда получается, что я видел сон во сне. Но этого не может быть!
Так недолго заключить, что я и сейчас сплю. Ерунда какая-то".
     Послышался противный металлический  звук, как если бы  над ухом  трясли
консервную банку наполненную шестеренками  от часов. Помотал  головой - звук
усилился. Замер - тишина. Голова, бедная моя голова!
     У меня вдруг возникло  непреодолимое  чувство,  будто в квартире, кроме
меня, еще кто-то есть.  С опаской приоткрыв дверь на  кухню, я увидел  моих,
теперь уже  старых знакомых: Александр Македонский  стоял  у  плиты и  жарил
яичницу, а Адмирал Нельсон сидел за столом и намазывал бутерброды.
     - Как здоровье? - поинтересовался Македонский, не отрываясь от жарки.
     - Железяки какие-то гремят, когда головой трясу, - пожаловался я.
     - Хм-м! - Македонский  на мгновение  задумался. - Идите-ка сюда.  Да не
бойтесь, больно не будет.
     Пересиливая страх, подошел. На этот раз Македонский бил в полсилы, но в
глазах все равно  потемнело. Послышалось как попадали каких-то металлические
штучки.
     - Печатная машинка  фирмы "Зингер",  вернее, то, что от нее осталось, -
объяснил  Адмирал,  и  пнул  ногой,  разбросанные по  полу  мелкие железяки,
размером с булавочное  ушко. - Мышь вчера мы удалили, а вот печатную машинку
не  смогли -  искали долго, но не  нашли. Надо было  вас дополнительно вверх
ногами перевернуть и потрясти.  Ну  да ладно, главное сейчас с  уверенностью
можно сказать: работа сделана.
     Некоторое  время  можете слышать шум,  гул,  треск,  писк,  свист, лай,
мяуканье,  щебет  лесных  птиц.  Но  волноваться  не следует  -  это  легкий
послеоперационный синдром. И еще...
     - Остальное ерунда. Вот ваш счет, - оборвал Македонский, и протянул мне
исписанный мелким почерком клочок туалетной бумаги.
     С трудом удалось разобрать следующее:
     СЧЕТ No12345
     1. Удаление мыши - 3 бутылки конька "Квинт, пять звездочек".
     2. Промывание мозгов - 2 бутылки красного вина "Хванчкара".
     3. Яичница из  четырех яиц  (глазунья) -  пять долларов,  двадцать пять
центов.
     4. Два бутерброда с маслом и солью.
     Итого: 100 (сто) долларов 25 центов.
     Далее  следовало примечание: "Двадцать пять центов можете оставить себе
на чай". И еще ниже слева: "Операцию проводил хирург  Александр Македонский.
Дата,  подпись", и на том же уровне справа: "Ассистировал яростный поклонник
"Фауста" Гете Адмирал Нельсон. Дата, подпись".
     - Вопросы есть? - Адмирал выжидающе на меня посмотрел.
     - Есть.  Не помню, чтобы мне делали промывания мозгов. И  при чем здесь
"яичница из  четырех  яиц" с бутербродами?  Ну  это  пусть.  Давайте  вместе
позавтракаем, - я достал  из бумажника банкноту  100 долларов, и протянул ее
Адмиралу.
     -  Промывание мозгов вам делали под наркозом, а жареные яйца мы есть не
будем - это вредная пища, - Македонский брезгливо сморщился.
     Я хотел что-то сказать, но друзья быстро собрались, и ушли.
     Меня мутило. Голова ватная, мысли тягучие. Неужели меня, действительно,
как сказал Адмирал Нельсон, вывернуло снами наружу?
     Посмотрел на часы - девять ноль-ноль. Пора отправляться в "Центурион".
        ПОЛКИ С ПАПКАМИ

     Общество с ограниченной ответственностью "Центурион"  - третьеразрядная
киевская контора. Это  заскорузлое частное предприятие,  единственной  целью
которого является  заработать как  можно  больше денег  и все.  Здесь  (как,
впрочем, и везде сейчас) ценят не людей, а их способности приносить прибыль.
"Центурион"  занимается  посредническими  услугами,  плюс приторговывает  по
случаю,  чем  ни попадя.  Однажды  продали  за границу  тысяча  двести  тонн
сушеного коровьего навоза.
     Состав   предприятия   по   нынешним  меркам   стандартный:   директор,
заместитель, три старших  менеджера,  десять  просто  менеджеров, бухгалтер.
Половина сотрудников  обычно сидит  в конторе, другая  половина  находится в
разъездах,  в  основном,  по  городу,  изредка  кого-нибудь  командируют  за
границу: в Венгрию или Штаты. Как правило,  туда ездят  начальник,  его зам,
реже я, как один из ведущих  специалистов. Забыл упомянуть  секретаршу.  Ее,
длинноногую пышногрудую  брюнетку, начальник неизменно возит  с собой, в том
числе и за границу, несмотря на то, что с иностранными языками у нее провал.
     За пять лет  трудовой деятельности в  "Центурионе" мне удалось побывать
раз в Штатах в Лос-Анжелосе и  три раза в Венгрии, в Будапеште. От поездки в
Лос-Анжелос в памяти остался безногий чернокожий, который мирно расположился
на углу  улицы  Цветов и Шестой, на  той стороне,  где находится центральная
городская библиотека.  Он сидел  в инвалидной коляске и задумчиво  ковырял в
носу,  изредка  поглядывая  по  сторонам. Совершенно случайно  взгляды  наши
встретились  и неожиданно  для меня, он расцвел в приветливой  улыбке, будто
увидел не прохожего иностранца, а старого друга и помахал мне рукой, которой
только что ковырял в  носу. Я  тоже улыбнулся, и помахал  ему в ответ, потом
жестом  предложил закурить  -  он  дал  понять, что не курит.  Достал мелкую
купюру и  предложил ему -  он отказался. Меня заинтересовало,  почему  он не
хочет брать деньги? Его ответ меня обескуражил.  Он сказал, что улыбку можно
только дарить, иначе от нее  останется одна видимость, как от любви, если за
нее дать денег.
     Эта его "видимость любви"  крутилась у меня  в голове еще  долго  после
того, как мы расстались.  На следующий день, погруженный в дела, я  забыл об
инвалиде,  но,  как потом выяснилось, не навсегда. Он подарил мне "Видимость
любви" - преграду, которую потом придется преодолевать.
     Из  Будапешта  всякий  раз  привозил  лишь  одно  -  головную  боль  от
непомерного количества выпитого вина,  которое  поглощал  в  компании  наших
тамошних  представителей - Паши и Саши. Паша и Саша - наши украинские парни,
одному двадцать пять, другому под сорок, живут в  Будапеште около трех лет и
помогают нам проводить операции с венгерской недвижимостью. Работают они так
себе, зато  пить с  ними  -  одно удовольствие. Паша - балагур и  весельчак,
знает  не  счесть сколько  анекдотов, охоч до  местных  барышень,  играет на
гитаре.  Поет,  правда,  скверно,  лучше  бы он  рта  не  открывал.  Саша  -
саркастичен, склонен к долгим философским беседам, может пить без закуски, а
когда напьется, способен снять с себя все и раздарить, кому ни попадя.
     Кутить  мы  могли  несколько  дней подряд,  благо вино в Венгрии вполне
приличного качества, иначе бы нам не выжить - так много мы пили.
     Вот,  собственно,  и  все  наиболее  яркие  эпизоды из  моей доблестной
пятилетней трудовой деятельности в "Центурионе". Остальное - унылая текучка:
договора,  отчеты,  опостылевшие переговоры  с  несговорчивыми  заказчиками,
долгие ожидания в лишенных  человеческого тепла приемных, и... вечные пробки
на  дорогах!  В пробках обычно  думаю о том, как чудесно  ходить  босиком по
бархатистой  луговой траве,  и  как  здорово  разгоряченному  палящим  южным
солнцем  плюхнуться в  прохладные  воды Черного  моря, и так целый  день,  а
вечером... вечером - портвейн, это святое, это как молитва.
     В "Центурионе"  начался рабочий  день. Цокая каблучками,  вышагивает по
офису  секретарша -  то  кофе директору подаст,  то принесет-унесет от  него
стопку каких-то бумаг. Менеджер Маша Куропаткина, милая женщина лет тридцати
семи, сидит за компьютером с серьезным видом. Все знают, что во время работы
она занимается поисками жениха в интернете, но никто виду не подает.
     Я расположился на своем рабочем месте и  стал разбирать бумаги. Впереди
меня  ждал  обычный  рабочий день, который, как и  все  прочие  обычные дни,
обречен был кануть в забытье. Но...
     Ровно  в 11-15 у меня внутри  что-то  оборвалось и  вдруг стало  ужасно
скучно. Такое ощущение, будто меня  поселили на далекой планете, где  нет ни
морей, ни гор, а есть  лишь  унылая серая  плоская  грунтовая  поверхность и
унылое  серое небо. Время остановилось, жизнь утратила смысл.  Чувствую лишь
одно:  непреодолимую  потребность  в  осмысленном  существовании,   за  одно
мгновение которого  готов пожертвовать всем. "Смысл, должен  быть смысл!"  -
эта яростная мысль безжалостно пронзила мой мозг раскаленной стрелой.
     "Что я  здесь делаю?" - я окинул взглядом офисное  помещение общества с
ограниченной ответственностью  "Центурион",  пытаясь обнаружить  хоть  какие
признаки смысла того, чем мы здесь занимаемся.
     Все сидят, уткнувшись  в экраны  мониторов, и что-то делают.  Но  что и
зачем? Каков результат  нашего труда и в чем его смысл? Деньги? Но в деньгах
нет смысла, потому  что денег  в природе  не  существует, они  исключительно
умственная конструкция,  иллюзия. Что же еще? Я обратил внимание на  полки с
папками бумаг,  количество которых год от года неизменно растет.  "Так  вот,
значит,  что  мы производим - бумаги!" - эту простую мысль  я воспринял, как
открытие первостепенной важности. И меня охватил ужас.
     Это что же получается? Я живу ради этих  чертовых папок  с циркулярами,
отчетами  и  бухгалтерской документацией. Но это безумие! Во  мне  проснулся
вулкан  негодования. Ведь человеку,  согласно его  природе,  не  свойственно
плодить бумаги, чтобы складывать их в папки. И ладно бы записи в тех бумагах
что-то существенное  означали.  Если б то были  мысли, открывающие  глаза на
устройство  мира,  или  карты, без  которых  не обойтись  в  пути, а  так...
какие-то   цифры  в  таблицах  и  сборники  идиотских  текстов,  типа:  "  В
соответствии с вышеизложенным...".
     Я с  предельной ясностью осознал,  что  так жить нельзя  - это безумие.
"Надо немедленно  положить  этому  конец"  -  заключил  я.  Меня  распирало,
необходимо было срочно поделиться с кем-нибудь своим открытием.
     - Дура! - обратился я в сердцах  к нашему бухгалтеру, толстой женщине в
черных штанах  и огромной родинкой на носу. - Что ты здесь  делаешь?! Сидишь
дни напролет, бумаги в папки складываешь, а муж от  тебя ушел, дети без отца
остались. У тебя жизнь в беду превратилась, а ты о бумагах печешься.
     Услышав мою надрывную  речь, из своего кабинета выскочил директор.  Зря
он это сделал, потому что и ему досталось.
     - А ты что себе думаешь?! - сказал я ему, багровея. - Думаешь, ты здесь
главный?  Но какой же ты  главный, раз вынужден за всеми нами следить, чтобы
мы в труде не оплошали. Ты, выходит, в неволе у нас, сильнее, чем мы у тебя.
Поэтому давай пошевеливайся и завари мне чайку, и чтоб крепкий был, и сахару
три ложечки без верха, как я люблю. Будет с верхом - заставлю переделывать!
     Директор выпучил глаза и глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Еще я на него ногой топнул и он вздрогнул, испугался и побледнел.
     - Вы здесь все сумасшедшие! - в негодовании закричал я.
     И что примечательно, никто не посмел мне в ответ и слова сказать. Долго
я  в "Центурионе"  не задержался. "Что  я здесь распинаюсь? Все равно  никто
ничего не понимает". На прощанье так треснул входной дверью об косяк, что из
нее стекло вылетело и, грохнувшись на пол, разлетелось на мелкие осколки.
     Окончание своей  трудовой деятельности в  "Центурионе" решил отметить в
пивной "У Гофмана".

        "У ГОФМАНА"

     "У  Гофмана"  -  это обычная  киевская пивная,  расположенная  на  краю
автобусной  площади неподалеку  от  метро "Харьковская".  Архитектура  и  "У
Гофмана"  -  понятия   несовместимые.   Пивная   разместилась  под   сводами
полипропиленовых  шатров,  форма  которых  представляет нечто  среднее между
монгольской юртой и индейским вигвамом.
     Юрту   и   вигвам   умные   люди   делают   из   шкур   с  обязательным
отверстием-вытяжкой вверху,  поэтому  там тепло  зимой,  прохладно летом,  и
свежо  круглый   год.  Из-за  того,  что   гофмановские  шатры  сделаны   из
синтетического полотна и без вытяжки, внутри заведения холодно зимой,  жарко
летом и душно  круглый год.  Пахнет  прелыми тряпками, просроченной копченой
рыбой, дешевым табаком и перегаром посетителей.
     Кто такой Гофман, никто  не знает и не интересуется.  Однажды  случайно
подслушал, как  говорили  между  собой официантки,  упоминая некоего  Исаака
Иосифовича Гофмана в сочетании с некультурными  словами, из чего я заключил,
что  это  и  есть  тот  самый  Гофман  -  хозяин  заведения.  Так  вот  как,
оказывается, все просто! А я,  наивный романтик, полагал, что пивную назвали
в  честь  сказочника Гофмана!  Жалко.  Впрочем,  все это пустое. Посетителям
безразлично,  как  называется  заведение -  им  бы  где присесть,  выпить  и
отдохнуть, и чтоб в спину не дуло.
     Труженики пивной хорошо меня знают  и  уважают как нешумного, давнего и
частого   гостя.  Одно   время  подавальщица   Танечка   фигуристая  женщина
бальзаковского возраста оделяла меня особым вниманием, видя во мне возможную
пару  для  счастья  в  личной  жизни.  Каждый  раз  Танечка  встречала  меня
многообещающей  улыбкой,  а   когда   уходил,  провожала   многозначительным
взглядом. Такие сценки могли продолжаться сколь угодно долго, пока, наконец,
она не сообразила, что  толку с  меня в ее личной жизни не будет. Я только и
делал,  что  здоровался, входя, и откланивался на  старинный  манер, касаясь
правой рукой головного убора, уходя. Это означало лишь одно - я пьян. А пьян
я в последнее время почти всегда.

        ЗДРАВСТВУЙТЕ, БУЦЕФАЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ!

     Хорошо "У Гофмана" днем - посетителей немного, можно выбрать себе место
по душе. Я занял столик в дальнем немного затененном углу просторного зала.
     - Два  пива! Только, пожалуйста,  в  кружках  с ручками,  а не  в  этих
ужасных  бокалах, похожих на цветочные вазы. Есть  у вас свободные кружки  с
ручками?  - я  вопросительно посмотрел на официантку:  жгучая брюнетка,  лет
двадцати пяти, длинные ноги, пухленькие губки.
     "Странно,  почему  ее  раньше  не  видел?  Наверное,  из новеньких.  Но
какая-то она не такая. Все как будто у нее на месте:  ноги, грудь, талия, но
глаза!.. Этот обескураживающий своим равнодушием  отсутствующий взгляд.  Это
не  глаза, а два серых бельма! На  кого  она похожа?  На греческую статую, у
которой под веками пустые  места. Почему греки совершенно не учитывали глаз,
когда ваяли статуи?".
     - Вы, случайно, не гречанка?
     - Не гречанка, - буркнула брюнетка.
     - Как вас звать, "не гречанка"? А то я здесь часто бываю, хочу к вам по
имени обращаться, мне так уютней, вы не против?
     - Клеопатра Сергеевна. И без отчества ко мне, попрошу, не адресоваться,
- строго сказала Клеопатра Сергеевна и приосанилась.
     - Хорошо, - я почувствовал себя школьником, которого  представили новой
строгой учительнице. - А где Танечка?
     -  Уволилась ваша  Танечка, а меня  на  ее  место взяли. Ладно, спрошу,
должны быть ваши бокалы, - смягчилась Клеопатра Сергеевна.
     - Не <i>мои</i>, а  ваши, - уточнил я, вспомнив Адмирала Нельсона и  то, как я
спутал свою голову с его.
     Клеопатра  Сергеевна  бросила  на   меня  недовольный  взгляд  и  стала
прибирать  со  стола.  От прежних посетителей  оставались: пепельница полная
окурков, пустые пивные бокалы со следами  губной помады и  газета  "Киевские
зори".
     - Газету, пожалуйста, оставьте.
     Обычно я не читаю периодику  - берегу  голову,  но сейчас  меня привлек
заголовок статьи,  напечатанный крупным шрифтом на первой странице: "Анафема
выходцам  из  пещер".  Причем  "Анафема"  была  выделена ядовито-красным.  Я
встряхнул с газеты мусор и стал читать:
     "Рано  утром,  примерно  около  6-00, послушник  Киево-Печерской  лавры
Иннокентий   обнаружил  в   монастырских  пещерах  четверых   подозрительных
личностей: трех  мужчин  и одну девушку. Последняя, крайне  экстравагантная,
вызывающего вида, особа, была обута в ботинки с  роликовыми коньками. Зачем,
спрашивается, роликовые  коньки в  пещерах? Ее  спутники  выглядели не менее
странным образом. Один - в шортах и  футболке с пальмами,  второй, вроде как
студент,  - в очках и с портфелем  без  ручки,  третий  -  важный  степенный
господин средних лет в костюме-тройке. Но странность четверки заключалась не
во внешнем виде. Дело  в том,  что  пещеры открыты для посещения ежедневно с
8-00  до  19-00. Попасть в  них в  неурочное  время, и  оказаться  при  этом
незамеченным - невозможно.  На входе и выходе  постоянно дежурят охранники и
еще кто-нибудь из послушников, которым в тот день был наш Иннокентий.
     Во время утреннего  обхода  из  мрака  подземелья  послышались  голоса.
Поначалу Иннокентий растерялся  и не знал, что делать: броситься за подмогой
или  двинуться дальше, чтобы самому на месте изобличить незваных посетителей
и принять надлежащие  меры. Да и каким образом они здесь оказались?! Вечером
прошлого дня после  закрытия  пещер, как  и  полагается, один из послушников
делал обход  и, как всегда, никого  из посторонних не  обнаружил. А если  бы
кого и увидел, то обязательно препроводил бы к выходу.
     Иннокентий  поступил  благоразумно - вызвал  охрану и,  как  оказалось,
совершенно  не  напрасно.  Незваные  гости оказали  яростное  сопротивление:
брыкались,  а  тот,  что  с  пальмами, укусил  охранника  за  палец,  девица
царапалась, подкрепляя  свою  речь  неприличными выражениями. Затем,  лягнув
роликовым  коньком Иннокентия в  живот, пыталась  скрыться, но  была вовремя
настигнута  и закована  в наручники.  В конце концов наглецов препроводили в
помещение монастыря и заперли в пустой келье до выяснения обстоятельств.
     Слух  о  происшествии  скоро  долетел  до  митрополита  Киевского.  Тот
приказал шум  не  поднимать  и  милицию  не  вызывать,  решив  разобраться в
необычном  деле своими силами. Арестанты настоятельно  требовали встречи  "с
самым  главным, кто за все  это - они  имели в виду мощи в  пещерах -  будет
отвечать  по  всей  строгости".  Аудиенцию  назначили на  10-00, сразу после
утренней трапезы. Пресса на встречу допущена не была.
     Сведения,  которыми мы располагаем, не могут претендовать  на полноту и
точность.  Но  мы,  уважаемый читатель,  обязательно проведем  журналистское
расследование  и   докопаемся  до  истины.  К  настоящему  моменту  известно
следующее. Мужчин зовут - Бертран, Теодор  и Цезарь, а вздорную  девчонку на
роликах - Мальвина.  Попали они в пещеры  при  загадочных и  весьма странных
обстоятельствах. Говорили  о каком-то городе Сан-Бенедикте, откуда они якобы
к нам прибыли,  копая подземный ход под тамошней церковью. И  что  добавочно
странно, нигде такого города в мире нет.
     Сотрудники  нашей  газеты  специально  сидели целую ночь  над  картами,
искали  везде, но не  нашли.  А  Дмитрий  Шумерский,  наш  верстальщик,  так
увлекся, что до  сих пор  продолжает искать, и все  что-то бормочет себе под
нос о каких-то несуществующих городах. Мы решили его не трогать, так как, по
его словам, он близок к какому-то открытию.
     Незваным гостям  предложили показать их город на глобусе.  В ответ  они
посоветовали присутствующим священнослужителям  "засунуть тот  глобус себе в
зад" (извините  за пикантные подробности, но мы стараемся быть объективными,
поэтому  в  точности  передаем слова  наглецов).  Аргументировали  они  свое
экспрессивное  заявление  тем, что земля  на самом деле  давно плоская и все
из-за того, что мы ее фотографируем, а потом на основании "плоских и мертвых
фотографий" себе заново воображаем.
     Встреча  с  митрополитом  продолжалось  пятнадцать  минут,  после  чего
четверка была предана анафеме и с позором выдворена с территории монастыря.
     За  что именно снизошла страшная кара на странную четверку, дознаться у
священнослужителей  не  удалось -  они все заодно:  твердят, что не пристало
пачкать  уста   скверной.  Но  нам  кое-что  стало  известно.  Как  сообщают
непроверенные   источники,   иностранцы   настоятельно   требовали   придать
находящиеся в пещерах мощи  земле,  утверждая, что святые тоже люди и, уж во
всяком случае, не менее, чем простые смертные заслуживают право на покой.
     Митрополиту  был  предъявлен  ультиматум:  если  тот  и   дальше  будет
продолжать  безобразие с мертвыми людьми, то они  напишут  грозное  письмо и
разошлют его во все организации по правам человека. А те, бесспорно, встанут
на  их  сторону,  так  как мощи  в гробах принадлежат самим  умершим,  а  не
митрополиту и его "конторе".
     Второе требование заключалось в  следующем:  церковь  должна немедленно
оставить  Бога  в покое и перестать докучать ему просьбами. Бог у  нас один,
утверждали  они,  поэтому его  надо  беречь  и  ублажать, а  не  донимать. В
качестве ублажения было предложено возродить институт жертвоприношения. Пока
неизвестно, планирует ли четверка приносить в  жертву  людей или ограничится
домашними животными. Над выяснением  деталей мало сказать странного дела уже
работает  наш  специальный  корреспондент, который отправился  на  поиски по
горячим следам. На сегодня все. Оставайтесь с нами".
     - Этого не может быть! - вырвалось у меня.
     - Отчего же, милейший, не может быть?! - услышал я в ответ.
     Передо мной  сидел  незнакомец:  элегантный  черный плащ,  под  которым
виднелась черная  футболка,  голову  венчала лихая черная шляпа  с непомерно
большими полями,  обут он был  в ярко-красные  туфли на  босу ногу. Туфли по
типу тех штиблет, которые носили султаны - носки загнуты вверх. Спадающие на
плечи, черные, как смоль, волнистые волосы.
     - Очень даже  может быть! Скажу  вам по  секрету:  может  быть еще и не
такое, - незнакомец вальяжно откинулся на спинку стула и раскурил  трубку  с
непомерно длинным мундштуком.
     - Я не заметил, как вы подсели. А вдруг здесь занято,  не мешало бы вам
справиться на этот счет.
     "Странный тип", - подумал я. Незнакомец создавал впечатление  человека,
не от мира сего.
     - Полноте  врать,  сударь!  Ей  Богу,  не  к лицу  вам, такому  с  виду
интеллигентному  человеку  ...  - он  сделал паузу и, хитро  щурясь, немного
наклонился ко мне. - Вы ведь себя интеллигентным человеком считаете?
     - Ну...
     - Никого вы не ждете, - четко определил незнакомец.
     - Позвольте узнать, почему вы так спешно заключили?
     -  Не  заметить, милейший, что  вы одиноки,  может  только  слепец  или
младенец.  Вас  глаза  выдают,  в  них... - он  неожиданно замолчал, как  бы
опасаясь уточнять, что именно он увидел в моих глазах.
     - Ну, что там, в моих глазах? Продолжайте, раз начали, - меня разобрало
любопытство.
     - Горечь, - резанул  незнакомец. - Я вижу в ваших  глазах горечь, а это
наивернейший признак одиночества. Ну да ладно. Чего это вы так взволновались
из-за какой-то статейки, мало ли что пишут?
     - Вы, как я погляжу,  мастер уводить разговоры в сторону.  Хотя вот эта
ваша горечь...
     - Ваша, - уточнил незнакомец.
     - Ну да, конечно,  моя, - поправился  я и вспомнил Адмирала Нельсона. -
Эта горечь, признаюсь, цепляет. В ней много  отталкивающего, но вместе с тем
есть что-то до боли родное, близкое, без чего, мне кажется, собственно жизнь
не состоялась бы.  Но сейчас меня не  горечь беспокоит.  Я  не понимаю,  что
происходит.  Я имею в виду  ту четверку,  о которой газеты  пишут и  которую
митрополит  анафеме  предал.  Вы  сами-то  читали, понимаете,  о  чем  речь?
(Незнакомец  утвердительно кивнул). Хорошо,  тогда мне легче будет говорить.
Дело  в том, что  на днях со  мной приключилось одно  странное происшествие,
точнее  сказать,  не  одно, а целая цепочка  весьма странных и  необъяснимых
событий,  о которых я  не смею никому рассказать.  Боюсь, меня сочтут... - я
остановился, подбирая правильное слово.
     - За  сумасшедшего,  - запросто подсказал незнакомец, -  говорите,  как
есть, чего уж там!
     И я решил ему все рассказать - мне необходимо было выговориться.
     - Я  видел странный  сон, в  котором все было, как наяву, -  начал я. -
Потом  стал слышать  голоса, а теперь  еще и  эта  статья. Нет сомнений, что
странная четверка попала в "Киевские Зори" из моего  сна,  у них  даже имена
совпадают. Но каким образом они здесь оказались?  И появились не просто так,
а вона! (я потряс  в воздухе газетой) с  какой  помпой. Мне, дорой  товарищ,
кажется, что я схожу с ума. Вы случайно не разбираетесь в этом вопросе?
     -  Немного  разбираюсь,  если  вы только  усматриваете  в  сумасшествии
вопрос. Но вам еще  далеко до этого дивного  состояния.  Сумасшедшие  путают
реальность и  вымысел,  а  вы четко определили, что четверка, про которую  в
газете пишут, из вашего сна вывалилась.
     - Меня  это слабо  успокаивает. Раньше  со  мной  ничего  подобного  не
случалось, никто из  моих  снов наружу не вываливался и в газеты не попадал.
Но это еще не все странности. Я с неким Александром Македонским познакомился
- представляете!  -  но он не полководец, а  хирург, и  не просто  хирург, а
специалист  по  одному весьма необычному заболеванию, или  не заболеванию. В
общем, если вас  вывернет снами наружу, тогда прямо к нему и обращайтесь. Он
мышей из головы удаляет.
     - Вот так да! - удивился незнакомец. - А что он еще умеет?
     - Такой (видели б вы его!), наверняка, еще что-то умеет, но пока мне об
этом не известно.  Зато про мышей знаю наверняка.  С ним  еще  ассистент был
Адмирал  Нельсон,  но на самом деле  он  не  адмирал, а  искренний  продавец
"Фауста". Впрочем, это неважно...
     - Не важен "Фауст"?! - взбудоражился незнакомец.
     - Важен, важен ваш "Фауст"... - поспешил оправдаться я.
     - "Фауст" не мой, а Гете, - сухо среагировал незнакомец.
     - Да к черту "Фауста"! Не о нем речь, - вспылили я.
     - К  черту  "Фауста" послать не получится,  потому что сам черт  внутри
книги уже есть - он Мефистофель. Нельзя книгу, вывернув наизнанку, отправить
внутрь себя, это вам не сны. Давно "Фауста" читали?
     - Давно, но Мефистофеля помню.
     - Вам  не кажется, что вы  несколько  странно себя ведете, что-то часто
важные вещи путаете? У вас вообще все в порядке? Дайте пульс.
     - Пульс здесь ни  при чем, - я  отдернул руку. - У  меня жизнь с ног на
голову перевернулась, и столько всего нового на меня навалилось - соображать
не  успеваю. До последнего времени полагал, что работа самая  важная  вещь в
жизни.  Но оказывается,  есть дела  поважней  работы. В этом  меня Александр
Македонский с Адмиралом Нельсоном накрепко убедили.
     - Наивный вы человек. Я вам больше  скажу. Работа - это  самое неважное
дело в жизни.
     - Это еще почему?
     - Потому что за нее деньги платят. А деньги  нам путь  к свободе прочно
преграждают.
     - Как это?
     -  Мы вынуждены работать из-за денег и не  из-за чего  больше, какая уж
тут свобода! - с грустью объяснил Буцефал.
     - Но есть же и любимая работа. При ней можно жить долго и счастливо.
     - А вы будете такую работу бесплатно выполнять?
     - Буду, - решительно ответил я.
     - Тогда это будет уже не работа.
     - Выходит, мы в перевернутом мире живем, где важное неважным подменено?
     В ответ незнакомец с сожалением на меня посмотрел.
     -  Меня еще  вот  что  беспокоит. Куда подевался главный виновник  всех
теперешних  безобразий (я взглядом указал на газету  "Киевские  Зори"), тот,
кто вызвал смятение  в умах  мирных  граждан  тихого местечка  Сан-Бенедикт?
Пожалуй, пойду куплю  свежих газет. Про  этого  типа там что-то  обязательно
должны напечатать - он похлеще тех четырех будет.
     - Зря потратите время, - незнакомец положил  ноги на стоящий рядом стул
и принялся внимательно разглядывать свои туфли.
     - Слушайте, меня поражает ваша безапелляционность.  Вам не кажется, что
...  -  на  этом  месте  я осекся,  заметив под  столом старинный,  обросший
морскими  ракушками  сундук.  -  Я  точно  схожу  с  ума.  Неужели,  Буцефал
Александрович?! Или я ошибаюсь?
     - Ничего вы  не ошибаетесь. Я  он  и  есть, Буцефал  Александрович, ваш
покорный слуга,  - отрекомендовался  он, и  чуть коснулся кончиками пальцами
полей своей разудалой шляпы.
     -  Здравствуйте,  Буцефал  Александрович! - вырвалось  у меня.  - Но  в
Сан-Бенедикте вы были по-другому одеты?!
     - Ну и что с того? Я, между прочим, культурный человек. Зашел в магазин
и  купил  себе плащ,  подумаешь, великое дело. Кстати, как он вам? - Буцефал
встал и театрально повернулся кругом, демонстрируя обнову.
     - Не  дурно. А вот мне дурно. Не представляю, как вообще можно подобное
вынести?
     - Но вы же спокойно относитесь к  тому, что из реальности люди попадают
в ваши сны. Снятся же вам  родственники,  знакомые и вы сам себе.  Почему не
может быть наоборот, подумайте,  это же так просто: если есть проход в  одну
сторону, то по нему можно ходить  и в обратном направлении. Любой ребенок бы
сообразил. Кстати, вы любите детей?
     - При чем здесь дети?
     - Дети всегда при чем! У вас свои есть? - посерьезнел Буцефал.
     - Есть, но они уже взрослые, и у каждого своя жизнь.
     -  Вы  так запросто  об  этом говорите. Хоть  представляете ужас вашего
положения?
     - Не совсем, честно говоря, - я на мгновение задумался. - Мне, конечно,
грустно, что дети повзрослели и ушли, но так ведь кругом происходит. Правда,
мы  иногда  видимся:  дни  рождения,  Новый  Год,  а  теперь  еще  Рождество
добавилось, и этот, как его, День Независимости.
     - Ничего вы  не представляете! - раздосадовался  Буцефал. -  Беда (я бы
даже сказал: "ужас"!) в том,  что дети подрастают  и уходят, а вы остаетесь.
Получается, что вы  с  ними отдельные. Подрастая, дети думают, что уходят  в
светлое будущее, а на самом деле, накапливая горечь, попадают в одиночество.
А людям необходимо, чтобы они были вместе ... - он в отчаянии махнул рукой и
четко подытожил: "Дети всегда при чем".
     -  Он о чьих детях печется? Вы уж извините, но я все  слышал, - вежливо
поинтересовался мужчина, сидевший за соседним столиком.
     - Ничьих, - через плечо бросил я.
     - Тогда  я ничего не понимаю, - мужчина  недоуменно хмыкнул и продолжил
пить свое пиво.
     - Я же говорил: никто  ничего не понимает, - Буцефал грустно вздохнул и
от волнения побледнел.
     - Вам, мне кажется, нехорошо. Может, пусть водички принесут?
     - Какая водичка! - встрепенулся Буцефал. - Коньяку и большой графин!  -
обратился он к проходящей мимо Клеопатре Сергеевне.
     Принесли коньяк. Буцефал молча разлил напиток в пластиковые стаканчики.
     - За  мечты, которым  суждено сбыться! -  произнес  он тост. -  У  вас,
милейший, есть мечты?
     -  Сколько угодно,  но  все  они  неосуществленные. Я  с детства  хотел
побывать в Африке.
     -  Так  в  чем  же дело?  Купите  путевку,  сейчас  они на каждом  углу
продаются, и поезжайте в свою Африку, - посоветовал Буцефал.
     - Я так не хочу. В мою Африку по путевке не ездят. Мне  надо, чтоб были
только  я  и моя  Африка.  Я ее с  детства сплю и  вижу и  нет  там  никаких
туристов.
     - Будет  вам ваша Африка! -  уверенно  отвечал  Буцефал  и залпом выпил
коньяк.
     Я тоже выпил, и сразу  почувствовал, что не так и далеко от  реальности
находится моя мечта, моя Африка.
     - Знаешь, Буцеф ... - я не договорил.
     С грохотом распахнулась входная дверь.


        ЛЕГКИ НА ПОМИНЕ

     - Легки на помине, - еле слышно вымолвил Буцефал, оглянувшись на шум.
     Он вдруг сник, понурился, зачем-то достал из кармана мелочь, и принялся
ее пересчитывать.
     Решительным  шагом  к  нам  приближались  четверо -  я  их сразу узнал.
Впереди  в футболке  с  пальмами  и  в шортах грозно  шагал Цезарь,  за  ним
следовали  Теодор  и  Мальвина.  Процессию  замыкал степенный  Бертран. Надо
сказать,  что дальнейшие  события  произвели  на  меня  значительно  большее
впечатление, чем статья в газете.
     Разметая пластиковые  стулья  на своем пути,  к  нам  подлетел Цезарь и
сходу,  не говоря ни  слова, ногой вышиб мелочь из  рук  Буцефала, а потом с
маху  заехал ему кулаком в челюсть. В  воздухе  мелькнули  красные  штиблеты
Буцефала Александровича. Падая, и пытаясь удержаться, он смел рукой со стола
всю  посуду,  которая  звонко   грохнулась  о  бетонный  пол  и  разлетелась
вдребезги.
     - Сволочь! - взревел Цезарь.
     Я  был ошеломлен. Происходящее совершенно не вязалось с событиями моего
сна.  Там   была  иная  атмосфера:   говорили  о  возвышенных  вещах  вполне
интеллигентным тоном. А здесь? Какая разительная перемена!
     - Друзья мои! - вступил Бертран. -  Я понимаю всю глубину ваших чувств,
но, может, стоит решить проблему мирным путем?
     - Щас!!! - Цезарь, разбрасывая стулья,  полез доставать Буцефала из-под
стола, куда тот заполз тотчас же после падения.
     -  Какая экспрессия, вот так сюжет! Когда  вернемся, обязательно напишу
книгу,  - Мальвина негромко захлопала  в ладоши и сделала несколько фигурных
па между столиками на своих роликовых коньках.
     От Мальвины публика пришла в восторг, а от Цезаря в ужас.
     -  Где он?!  - Цезарь  выглянул из-под стола.  - Здесь  его нет.  Ох, и
скользкий тип! Как я его раньше не раскусил?
     - А с этим что будем делать? - Теодор вопросительно посмотрел на меня.
     - С этим?! -  Цезарь поднялся с  колен и вплотную приблизился ко мне. Я
тут же почувствовал, как пахнет у него  изо рта. "Кальвадос", - догадался я.
Хотя  сам  никогда  не  пробовал  этого,  часто  склоняемого  в  иностранной
литературе, напитка.
     - С этим потом разберемся, - не сводя с меня  глаз, Цезарь  достал  без
спроса сигарету из  моей пачки, раскурил и  пустил дым мне в  лицо. - Сейчас
надо Буцефала догнать, у меня к нему мно-о-о-го  вопросов накопилось. Все за
мной!
     Цезарь бросился к выходу, остальные трое - за ним.  Мальвина неожиданно
остановилась,  резко обернулась, игриво подмигнула  мне,  и показала язык. Я
обомлел.
     В чувства меня привел противный голос:
     -  Вот вам! - передо  мной стояла Клеопатра  Сергеевна,  и  вручила мне
листок бумаги с текстом. Я взял его и прочел:

     Счет No12345 - прим

     1.Пиво, два бокала в кружках с ручками - 6.00 грн.
     2. Орешки соленые, два пакетика - 3.56 грн.
     3. Бутылка коньяка три звездочки - 35.50 грн.
     4. Сломанные:
     а) столы - 2шт. - 225.00 грн.
     б) стулья - 10 шт. - 500.00 грн.
     6. Моральный ущерб:
     Проходя  мимо, тот,  который с пальмами, обозвал  официантку  "дурой" -
250.00 грн.

     Итого: - 1020 гривен, 06 копеек.

     - Боюсь, девушка, у нас возникнут некоторые  проблемы с расчетами. Я не
держу мелочи и ума не приложу, где  взять эти шесть  копеек.  Давайте, домой
сбегаю?  - у меня еще  теплилась надежда,  улизнуть, или,  по  крайней мере,
отсрочить разбирательства.
     -  Засуньте  себе  эти копейки, знаете  куда!  - побагровела  Клеопатра
Сергеевна. - Я сейчас милицию позову, а пока они едут, вам охрана морду бить
будет. Еще  на очереди вон  тот гражданин за  столиком  в  углу, - указанный
мужчина показал мне кулак.  -  Ваш знакомый здоровяк с пальмами,  перед тем,
как уйти, выхватил у него фотоаппарат, наверное, дорогой и размозжил об пол.
Можете полюбоваться - вон там, в углу гаечки и  стеклышки  от него валяются.
Так, что: будем платить или неприятности наживать?
     - Я заплачу, - сзади послышался голос Буцефала.
     Откуда он взялся? И куда исчез из-под стола? Загадка.
     -  Кто эти погромщики, ваши друзья? Таких я еще не видала, - официантка
несколько смягчилась, видимо оттого, что Буцефал пообещал оплатить счет.
     - Они мне не друзья, - смалодушничал я.
     -  Это  его  родственники,  -  пришел  на  помощь  Буцефал.  -  Они  из
Гренландии.
     - Странные у вас родственники, - хмыкнула Клеопатра Сергеевна.
     -  Там в  Гренландии  все  такие, -  Буцефал  звучно  вывалил  на  стол
содержимое сундука.
     Посетители оторопели. На столе величественно возвышалась солидная  гора
из старинных монет, жемчужных ожерелий, амулетов, медальонов, перстней и еще
Бог весть каких украшений, явно недешевых. Кучу драгоценностей венчал свиток
пергамента,  перетянутый  красной  ленточкой.  Я  тут  же  схватил  свиток и
развернул.  Так  я  и думал:  передо мной была старинная  карта неизвестного
острова с  изображением гор, рек,  экзотических животных  и пальм. Основание
одной было отмечено красным крестом, указывающим на... "Клад!", -  мелькнула
у меня мысль.
     -  Боже, это кровь!  - Клеопатра  Сергеевна указала  пальцем  на крест.
Буцефал утвердительно кивнул. Глаза девушки заблестели.
     -  А  это  что?  -  Клеопатра  Сергеевна вытащила  из  кучи  высушенную
человеческую руку, отрубленную по локоть.
     - Это можете выбросить, - невозмутимо ответил Буцефал.
     Клеопатра Сергеевна остолбенела.
     -  Вам,  сударыня,  в  какой  валюте произвести  расчет:  есть луидоры,
дублоны, ямайские франки? Что вы на меня вытаращились? Дайте эту штуку сюда.
     Буцефал запросто  выхватил  у  официантки  сушеную руку,  на  глазах  у
изумленной  публики беспечно пронес  ее через весь  зал и опустил в мусорную
корзину. Вся рука в урну не поместилась, кисть с растопыренными пальцами так
и осталась торчать снаружи.
     - Мне гривнами надо рассчитываться,  -  просительно отвечала  Клеопатра
Сергеевна.
     -  А  я в  любой  валюте  возьму,  - подал  голос хозяин  размозженного
фотоаппарата. - Мне идти надо, работа, знаете.
     - Сделайте одолжение, - Буцефал, не глядя, зачерпнул пригоршню перстней
и прочих вещиц.
     Пострадавший  подошел,  взял  компенсацию   и,  испуганно  оглядываясь,
поспешил удалиться.
     - Гривнами, так гривнами, - обратился  Буцефал к Клеопатре Сергеевне. -
Значит, пойдем сокровища обменивать. Где у вас банк?
     - За углом, - ответил я, - но там нас не поймут.
     - Они не понимают, что значит сокровища?
     - Боюсь, что не понимают.
     - Ну и страна! Как вы здесь живете?
     -  Сам  удивляюсь. Ладно, не волнуйтесь, я  заплачу,  - я примирительно
посмотрел  на  Клеопатру Сергеевну. -  Пусть он (кивнул на Буцефала) посидит
здесь в заложниках, а я сейчас - сбегаю домой за деньгами. А вы, милейший, -
обращаясь к Буцефалу, - пока меня не будет, приберитесь - спрячьте обратно в
сундук все это..., - я в отчаянии махнул рукой на сокровища.
     Через полчаса вернулся с  деньгами. Но,  странно, Буцефала в  пивной не
было.
     -  Возьмите  деньги,  -  я протянул Клеопатре  Сергеевне  пачку купюр с
шестью  копейками сверху. - Здесь  ровно одна тысяча двадцать  гривен  и эти
ваши шесть копеек, будь они не ладны!
     - Что это за деньги? - удивилась Клеопатра Сергеевна.
     -  Оплата  по счету  No12345-прим,  вы  же сами мне  его полчаса  назад
вручили.
     - Какой еще счет? Не говорите глупостей. Вы пьяны, идите спать.
     -  Постойте!  А  где этот,  который со  мной  сидел во всем  черном,  с
сундуком и в шляпе?
     - Вы  были одни,  точно, сначала пиво пили, а  потом  коньяк  заказали.
Он-то вас и подкосил. Не морочьте мне голову, меня люди ждут.
     - Но,  как  же!? - не унимался я. - А те,  ворвавшиеся четверо, которые
драку учинили, стулья и столы переколошматили, фотоаппарат одного посетителя
разнесли вдребезги,  он  вон  за тем столиком сидел?  Вас "дурой"  обозвали,
неужели не  помните? "Дуру" вы определенно должны были  запомнить. Я вам  за
эту "дуру" двести пятьдесят гривен принес.
     - Идите спать, говорю, вы явно лишнего выпили, -  это она мне уже через
плечо говорила, когда уходила.
     "Сушеная рука! - вспомнил я, и подбежал к мусорной корзине.
     Рука была на месте. Кисть с растопыренными пальцами торчала из урны.
     -  Постойте!  -   крикнул  я  вдогонку   Клеопатре  Сергеевне.  -  Есть
неопровержимая улика!
     Но она меня  уже не слушала. Мне лучше было  пойти  домой и  отдохнуть.
Кажется, я, действительно, пьян.
     Большого труда  стоило добраться до квартиры. Так прямо в чем  есть, не
раздеваясь, плюхнулся на кровать и мгновенно заснул.

        РОЖДЕНИЕ ГЛОРИИ

     В самом начале я видел лишь беспросветную  тьму, и заскучал.  Как вдруг
тьму прорезал  восхитительный  золотистый свет,  и  мне  стало необыкновенно
хорошо. Показалось, что я больше  не  взрослый человек, а  маленький  мясной
комочек, и нахожусь у мамы в животе, где тепло и  надежно. Нет прошлого, нет
будущего - есть только блаженное настоящее.
     Потом замелькали синие круги, и я оказался в театре. Спектакль, судя по
тому, как зрители внимательно смотрят на сцену, уже  идет. Но... я вижу лишь
голую сцену и порожнюю  оркестровую яму. И  какая-то особенная тишина. Будто
воздух  не  из  газа   состоит,   а   из  миллиона   маленьких   хрустальных
колокольчиков,  и  они  молчат,  но  готовы   вот-вот   залиться   волшебным
перезвоном.
     -  Сбросьте маску, она - помеха, - заговорила женщина, сидящая рядом. -
Иначе  вам  не  увидеть,  что  происходит на  сцене,  не  почувствовать игру
актеров. А ведь это особенные актеры - они играют, как живут.
     - Но..., - я хотел, было, что-то сказать.
     - Тихо!  - прошипела женщина, приложив указательный палец к моим губам.
- Вы,  как маленький, обязательно хотите что-нибудь  ввернуть.  Это все ваша
маска. Снимите ее, вот увидите - обернетесь молчуном и умницей. Ступайте же,
там внизу есть гардероб с сюрпризом.
     Я   поднялся  и,  стараясь  не  беспокоить   зрителей,  стал   медленно
продвигаться к выходу.
     Фойе  представляло  собой величественный,  погруженный  в  таинственное
молчание зал с огромной, свисающей почти до пола люстрой. Скрипнула дверь  -
и я оглянулся, но никого  не  увидел. Затем отовсюду послышался шепот.  Чуть
слышно говорили сотни голосов,  владеющие какой-то особенной, завораживающей
интонацией. Меня неудержимо потянуло раствориться в этих голосах - такое они
внушали благстное состояние. Внезапно все стихло, и я загрустил, будто вдруг
утратил  что-то родное.  Почему  раньше  мне  не  доводилось  слышать  таких
очаровательных голосов - они словно из сердца льются?
     В  центре  зала  появилось  странное  существо - собака с  человеческим
лицом.  Она молча  сидела и смотрела  на  меня необычно умными  глазами.  Ее
взгляд отличался  фантастической искренностью.  Мне  захотелось войти  в тот
взгляд и раствориться в нем. Почему на меня раньше никто так не смотрел?
     Я  подошел,   чтобы  погладить  собаку,  но  она  отпрянула,  грациозно
перемахнув  через  стойку  гардероба, на вешалках  которого  вместо курток и
пальто висели...  нет не маски, а человеческие шкуры, снятые полностью с  их
бывших  хозяев.  Шкуры висели на специальных плечиках, которые  поддерживали
лица так, чтоб их было видно  - завораживающее зрелище. Но  я  не чувствовал
отвращения.
     -  Идите сюда, - за стойкой, на месте, где только что  скрылась собака,
стояла, приветливо улыбалась, обворожительная  девушка. Ее золотистые волосы
сплетены в толстую, спадающую до пола, косу.
     Я подошел и собрался, как  мне посоветовали, "раздеться",  но вдруг мое
радостное настроение, мое предчувствие чего-то светлого внезапно развеялись.
Девушка-гардеробщица из милого создания превратилась  в  чудовище с огромной
клыкастой пастью. Тело сплошь покрыто липкой рыбьей чешуей.
     Меня  охватил животный страх.  Надо спасаться! Но  что делать? Звать на
помощь родные  голоса, те  самые,  которые  недавно слышались? Или  кликнуть
собаку-человека, может, она  соизволит прийти на выручку? В замешательстве я
стоял и молча ждал своей участи.
     Через  некоторое  время страх прошел,  и я  обратил  внимание  на глаза
чудовища  -  они  сияли,  лучились добротой, искренностью,  счастьем.  Потом
странное существо снова обернулось милой блондинкой с косой, но с неприятной
особенностью. Глаза!.. Не было в них прежней доброты, вместо нее - неистовая
злоба.
     И  тут я понял, что если  сейчас, не смотря на страх, решусь снять свою
маску,  то сделаю  нечто  важное в своей  жизни,  перейду некую таинственную
черту, за которой меня ждет... Не знаю что. Я просто  чувствую, что разгадка
где-то рядом,  но  ее  не  поймать, словно  она  солнечный зайчик.  Чувствую
причастность к  чему-то  значимому.  И все  - благодаря двоякости:  собака с
человеческим лицом,  чудовище с добрыми  глазами и раскрасавица  с леденящим
взглядом.
     Меня и раньше одолевала смутная догадка, что если вдруг  все становится
ясно и понятно, то, значит, я чего-то не учитываю. Уверенность, мне кажется,
верный признак заблуждения.
     - Я, девушка,  ничего не  понимаю.  Меня  послали снять маску, а  у вас
здесь шкуры висят, может, я не туда попал?
     - Собственная  шкура и  маска - это одно  и то же, - ответила  девушка,
улыбнувшись приветливо и искренне, не как американцы.
     "Значит,  мне  не  придется  больше дрожать за  собственную  шкуру!"  -
обрадовался я и решительно вылез из нее и сдал в гардероб. Взамен мне выдали
номерок, и я вернулся на свое место.
     То, что произошло дальше, сильно  меня  потрясло,  проняло  до  глубины
души. Но не сценарий и не игра актеров поразили меня, я был изумлен тем, что
стал способен перевоплощаться в любое действующее лицо, мог сопереживать.  И
я понял, что эта моя обретенная способность вовсе  не чужда мне, она была со
мной  всегда, только по какой-то  причине  томилась в глубине души,  не имея
возможности вырваться наружу - найти проход на свободу.
     Я почувствовал, что люблю каждого героя, в чей образ перевоплощаюсь. Но
люблю не той любовью, о которой только и делают,  что говорят. Моя любовь не
имеет ничего общего с обладанием, с желанием  что-то получить, наоборот, она
- понимание, искренне чувствование, потребность отдавать.
     "Все  дело в маске  - в собственной шкуре, которой  до сего времени так
дорожил, -  подумал я. - И как восхитительно  себя без нее чувствую: хочется
летать, петь, любить, и...".
     Вдруг  небосвод моего восторженного  состояния омрачило маленькое серое
облачко.
     "...и ненавидеть" - продолжил я свою мысль и осекся.
     Не верилось, что произнес такое  страшное слово, пусть не вслух, но все
же. Или, быть может, какой-то злодей мне на ухо шепнул?
     Но  я  не хочу  ненавидеть! Тогда почему ненависть преследует  меня всю
жизнь? Быть может, ее  не стоит бояться и сторониться? Быть  может, она есть
некое  полезное скрепляющее  вещество,  без  которого  человека  от  радости
разопрет, и разнесет на части? Не знаю, мне кажется, я ничего не знаю. А так
хочется знать!
     Мысли  о  ненависти  сменились неким  туманным,  невыразимым, но  очень
радостным  чувством.  Казалось, что где-то рядом находится нечто огромное  и
неизведанное, познав которое, я испытаю настоящее счастье.
     - Глория! - послышался чей-то далекий голос.
     В этот момент проснулся, обнаружив  в руке номерок, тот самый,  который
вручила гардеробщица. Очень хорошо его помню: он сделан из желтого пластика,
с выдавленными  черными цифрами, и  колечко в  дырочку вдето, знаете,  такое
простенькое, которое вешают на дешевые брелки.
     Положил номерок на стул и пошел умываться, а когда вернулся, номерка на
месте  не оказалось.  Куда  же он подевался?!  Огляделся, заглянул под стол,
пошарил под шкафом, нырнул под кровать - нигде его не было.
     После вчерашнего коньяка, да еще с пивом, голова моя представляла собой
громыхающий церковный колокол.
     "Надо выпить пива", - посетила меня спасительная мысль.

        ПОХОЖДЕНИЯ ВЕРСТАЛЬЩИКА ШУМЕРСКОГО

     В  утренних  пивных  есть  некое  скрытое   очарование,  какой-то  свой
особенный  незатейливый  шарм:  утомленные  похмельем  посетители, скучающие
официантки и вездесущие мухи... "Ужасно!" - скажет кто-то. А мне нравится.
     За дальним столиком, как  ни в чем, ни бывало, покуривая  трубку, мирно
сидел Буцефал.
     - Уже заказал,  - вместо  приветствия сказал Буцефал  и, глядя на меня,
недовольно поморщился.
     - Благодарствую, - выдавил я, страдая от колокольного звона в голове. -
И прошу,  не  надо на меня так укоризненно смотреть, мне и без  того стыдно.
Выгляжу ужасно, знаю, но сейчас выпью пива и похорошею.
     - Не сомневаюсь, - ответил Буцефал и развернул газету "Киевские зори".
     - Что пишут? - поинтересовался я, выпив залпом одну кружку, и взялся за
вторую.
     - Презабавнейшая газетенка! - Буцефал протянул мне "Киевские зори".
     Осушив вторую  кружку, я почувствовал облегчение. Откинувшись на спинку
стула, закурил и развернул газету. На первой  странице крупными буквами было
написано: "Несуществующие города. Что они такое?" Я открыл нужную страницу и
стал читать:
     "Этот репортаж  записан  со  слов  верстальщика  нашей  газеты  Дмитрия
Шумерского. Два дня назад мы сообщали о чрезвычайных событиях, происшедших в
пещерах   Киево-Печерской  лавры.  Напомним:  в  пещерах  появились  четверо
странных типов, которых  впоследствии  митрополит Киевский  предал  анафеме.
Четверка,  по  их  словам,  прибыла к нам  из  некоего города Сан-Бенедикта,
которого  нам так и  не  удалось обнаружить ни  на  одной карте. Над картами
какое-то время  трудилась вся редакция, но  скоро, отчаявшись, мы прекратили
поиски.   К  исполнению  своих  прямых  обязанностей  вернулись   все  кроме
верстальщика  Дмитрия  Шумерского. Его  просто невозможно  было оторвать  от
карт!
     Неожиданно Шумерский исчез (мы его обыскались), и  вот  только  сегодня
появился, и много интересного нам рассказал.
     Прямо  из  редакции  Шумерский  направился  в  военное картографическое
ведомство  в надежде  отыскать в их секретных  архивах  карту с обозначением
таинственного города. "Наверное, - думал Шумерский, - этот город не  столько
таинственный, сколько секретный. Найду его и успокоюсь".
     На  удивление,  военные  встретили Шумерского  радушно,  выслушали  его
возбужденный рассказ о несуществующих городах и сами заинтересовались. Пошли
вместе искать таинственный город.  Перерыли  все архивы, но Сан-Бенедикт  не
нашли.
     Распрощавшись  с картографами,  которые на память подарили  ему глобус,
Шумерский решил продолжить поиски, идя по следам той, теперь уже знаменитой,
четверки из  Сан-Бенедикта.  Он купил в магазине  спорттовары,  что на улице
Леси Украинки,  налобный фонарь с запасом батареек, после  чего направился в
монастырские пещеры.
     Бродя по темным лабиринтам рукотворного подземелья, Шумерский наткнулся
на  углубление  в стене. "Странное  дело:  ниша есть,  а  табличке  к ней не
прилагается", - удивился  Шумерский.  Заметим, что  во  всех  пещерных нишах
покоятся мощи святых, и  к каждому прикреплена  пояснительная табличка - так
положено. Дмитрий посветил фонариком и увидел впереди мрачную  черноту. "Это
же не углубление, а ход!" - догадался Шумерский и отважно двинулся навстречу
неизведанному.
     Пройдя  метров  сто по  загадочному тоннелю,  наш неустрашимый искатель
несуществующих  городов  наткнулся  на  россыпи человеческих  костей,  минуя
которые,  попал  в канализацию.  Откуда через люк ему удалось  выбраться  на
поверхность.
     Итак, с  фонариком на лбу  и глобусом под мышкой  Шумерский оказался на
ратушной площади неизвестного города.
     - Где я? - обратился он к первому встречному.
     Им  оказался  толстый  усатый  джентльмен  с  тросточкой. Он  удивленно
вскинул бровь, но ответил:
     - Это город Сан-Бенедикт.
     - Тогда  объясните мне одну вещь. Почему вашего города нет ни  на одной
карте, и на глобусе тоже. Вот, полюбуйтесь, - Шумерский протянул джентльмену
глобус.
     - Что за вздор, милейший! - отвечал джентльмен, отстраняясь от глобуса.
- Мы с вами прямо сейчас стоим в самом центре Сан-Бенедикта и разговариваем.
Что вам еще нужно?
     -  Но  этого мало!  - не  унимался  Шумерский. - Ваш город  должен быть
обозначен на карте, иначе нельзя. Ведь земля давно изучена, на ней нет белых
пятен.
     - Так сделайте обозначение, раз оно вам так нужно,  - джентльмен нервно
ткнул указательным пальцем в глобус.
     -  Не  могу, не  имею  права,  -  Шумерский сделал шаг  назад,  бережно
прижимая глобус к груди. - Это картографы должны делать.
     -  Вот им  и  морочьте голову, а меня  увольте,  - джентльмену  надоела
беседа и он, что-то бурча себе под нос, удалился.
     У Шумерского  состоялось еще несколько встреч с горожанами, но  все они
не   внесли  определенность  в  решение  щекотливого  вопроса  существования
несуществующих  городов. Да, и о каких результатах могла идти речь! Посудите
сами:  у вас в городе появляется странный тип с глобусом в руках и фонариком
на лбу, и уверяет, что  вашего города не существует, так как он, видите  ли,
не обозначен на его дурацком глобусе.
     Благо,  Шумерский вовремя опомнился и сообразил, что если он не оставит
приставать  к  прохожим,  то  его  в  скором  времени  отправят  отдыхать  в
какой-нибудь казенный дом. Он  решил  поступить по-умному: нашел  в мусорном
баке пустую банку из-под пива, поставил ее на землю, а сам пристроился рядом
и стал  просить милостыню. Насобирав  мелочи,  Шумерский  купил  в ближайшем
газетном киоске туристическую карту-путеводитель по Сан-Бенедикту и поспешил
скрыться в канализации, а затем вернулся в Киев.
     Теперь в  нашей редакции ажиотаж. И  еще бы! Я пишу эти  строки,  а  на
столе у меня лежит карта  несуществующего города в  деталях, представляете?!
Вот ратушная площадь, вот памятник Бенедикту - основателю города, обозначена
даже церковь, под которой находится  таинственный проход, ведущий в киевские
монастырские  пещеры. Телефон в редакции раскалился от  звонков.  Все задают
одни и те же вопросы:
     Вопрос No1: Как же так - города нет, но он есть?
     Вопрос No2: Что теперь делать?
     И  еще, но это  уже не  вопрос: "Это  безобразие пора  кончать!". Легко
сказать  "кончать".  Но  как?  Порвать карту  Сан-Бенедикта?  Не  поможет  -
Шумерский  сходит,  теперь  уже  по  проторенной  дорожке,  и принесет  еще.
Арестовать Шумерского? Но нет такого закона.  Зацементировать и заминировать
таинственный проход? Глупости - разминируют и разроют.
     За помощью мы  обратились  к  специалистам по  несуществующим  городам.
Оказывается,  есть  и такие. Искать  их не  пришлось.  В редакцию неожиданно
позвонили  -  некто  отрекомендовался  Рихардом  Зорге.  Скорей  всего,  это
однофамилец.  Но дело  не в этом. Пусть хоть  как себя называет, лишь бы он,
действительно,  оказался  тем  за кого себя выдает, то  есть специалистом по
несуществующим городам. Во всяком случае, это единственная надежда прояснить
ситуацию с этими таинственными объектами.
     Мы уже с  ним договорились, что встретимся на  днях,  после чего тут же
сообщим  вам, уважаемые читатели, как обстоят дела. Ждите  наших репортажей.
До свидания!"

        Я - ГЕРМАН

     Я отложил газету и вопросительно посмотрел на Буцефала.
     - Что все это значит?
     - А что? - невозмутимо отвечал Буцефал.
     -  Ну, как же!?  Сан-Бенедикт  - город  <i>моего</i>  сна,  а тут  он всеобщим
достоянием стал. Получается, я со своими снами уже себе не принадлежу?
     - Конечно, нет, чудак-человек. В этом мире ничего тебе не принадлежит.
     -  А  как же душа?  -  я  не хотел смиряться с таким мрачным положением
вещей.
     В  ответ Буцефал  только хмыкнул и саркастично улыбнулся, а потом вдруг
серьезно на меня посмотрел, но быстро отвел взгляд.
     - И нечего на меня коситься, -  хотелось проявить твердость, но у меня,
похоже, ничего не получалось, и я смягчился. - Послушай, Буцефал, я к тебе с
другим пришел. Не могу понять, где живу - во сне или наяву? Из-за чего такое
происходит?
     - Сны и реальность  - это два брата, и располагаются они  друг напротив
друга,  а  ты между ними стоишь. Когда поворачиваешься лицом  к  одному,  то
другого не видишь, и наоборот.
     - Но у меня все не так! У меня сны с реальностью перемешались.
     - Просто братья взялись за руки и встали перед тобой.
     - А сзади меня что?
     - Пустота.
     - Боюсь, Буцефал, ты прав. Я ту пустоту спинным мозгом чувствую, у меня
от  нее  мурашки  по  коже  бегают  и в  груди леденеет. Сегодня  сон  видел
интересный, и, уверен, он очень для меня важен. Я лишился собственной шкуры,
или,  что одно и то  же - снял  свою маску  и сдал ее в гардероб. Мне взамен
номерок  выдали,  а  я  его из  сна  наружу вынес,  сам  не  знаю,  как  так
получилось, а потом он потерялся.
     - Растяпа, - с досадой вздохнул Буцефал.
     - Не растяпа! Номерок сам исчез,  но оно, может, и к лучшему, иначе  бы
себя пронумерованным чувствовал.  А  мне это  не  нравится - страх не люблю,
когда  меня  в  строй  ставят   или  считают.  Там  еще  гардеробщица  была,
экстраординарная особа. Она то страшилой с добрыми глазами оборачивалась, то
фееричным  созданием  с  яростным  взглядом.  Ее  противоречивость  во   мне
интересные  чувства  пробудила. Я  ненависть  как  нужный в природе  элемент
почувствовал. Еще собака была с человеческим лицом и взглядом такой глубины,
что меня так и подмывало войти  в него и раствориться.  А  потом (теперь уже
без  маски) пошел спектакль  смотреть, и за  всех  героев переживать  начал.
Казалось,  будто  не они на сцене действуют, а я вместо них. Я видел, думал,
чувствовал,  как  они. Но  главное  - это  уже под конец  случилось  -  меня
посетило  неземное чувство близости чего-то очень и очень важного, того, без
чего обессмысливаюсь, приравниваюсь к нулю.
     - Тогда то, что ты почувствовал, и есть ты, раз ты без него ноль.
     - Не совсем так, я могу это со стороны наблюдать, но чувствовать только
изнутри. Я подумал, что  это любовь, которая пока далека от меня, но она,  я
теперь  точно знаю, есть - вот, что важно.  Потом услышал голос. "Глория", -
говорил он. И у меня внутри что-то съехало, будто под гору поезд стоял долго
и тихо, а  теперь  тормоза сорвало, и его  вниз понесло.  Глория манит меня,
влечет в  неведомую  даль,  я  чувствую  близость чего-то  блаженного,  если
хочешь. Она заполняет большую черную дыру в моей  душе, которая образовалась
на  месте той любви, о  которой я только  думал,  что она любовь,  но она не
любовь. Теперь  я понимаю,  что  не  умел и на йоту любить, а лишь обманывал
себя, тешил  иллюзиями. А сейчас я  истово  хочу  любить, и не так, как  это
раньше с женщинами делал.
     - А как? - с иронией улыбнулся Буцефал.
     - Хочу  любить  по-человечески, всей душой  -  вот  как. Чувствую,  без
настоящей  любви иссохну и умру. Уже не могу и не хочу жить просто так. Я во
сне  свою  маску  снял,  там  и  оставил,  без  нее  я  словно  голый  перед
многочисленной публикой, меня  любой  может  обидеть,  и  в  первую очередь,
непониманием.  Боюсь  кому-нибудь  открыться - в  мгновение меня  сочтут  за
сумасшедшего. И назад возвращаться не могу, не хочу надевать маску, без  нее
чувствую то, чего раньше не мог чувствовать, и у меня есть Глория.
     - Люди носят маски и страдают, но  злятся, когда кто-то отважится снять
ее - захочет стать  собой. Тебе,  определенно, достанется, Герман,  -  глаза
Буцефала выражали искреннее сочувствие.
     - Ты назвал меня Герман? Но я не Герман. По-моему, тебе  так и не успел
представиться. Меня зовут Андрей.
     - Андрей - это имя твоей маски, за которой ты прятался, а теперь у тебя
ее нет, и ты Герман, - твердо ответил Буцефал.
     Странно,  но  у  меня не  было  никакого  желания  ему  возражать.  Мне
нравилось это имя. Неужели я действительно Герман?
     - Уточни, что в твоем понимании значит маска?
     - Сволочь, - сказал Буцефал, как отрезал.
     - Но...
     - Сволочь,  и точка,  -  Буцефал от волнения  даже покраснел,  а когда,
через минуту поостыл, то уже  спокойно продолжил. - Маска  -  наша личность,
роль, которую мы играем, она - заблуждение. Мы верим, что маска - это мы, но
она  -  не мы, а лишь преграда  на пути к себе. Мы  ничего не ценим  друг  в
друге,   кроме  маски.  Все  эти  разговоры  о  внутреннем   мире  -  вздор.
Замурованная  в маску,  душа не может проявиться, она - несчастный  ребенок,
которого заперли  в темной комнате и оставили одного. Он свернулся калачиком
и плачет.
     Скрипнула входная  дверь,  я  оглянулся  и  увидел Мальвину.  Она  явно
кого-то  искала.  Наверное,  где-то  разминулась со своими друзьями.  Окинув
взглядом зал, она собралась было уходить, но...
     - Стой! - закричал Буцефал.
     Мальвина  бросилась  наутек  -  Буцефал  за  ней,  разметая пластиковые
стулья, попадавшиеся на его пути. Через минуту с улицы послышался визг:
     - Убери руки, черт!  Я Цезарю расскажу, он  из тебя люля-кебаб сделает.
А-а-а!!!
     Скоро  в  дверях  показался Буцефал, держащий под мышкой  Мальвину. Она
отчаянно  брыкалась,  пыталась  кусаться,  на  что  Буцефал  не  обращал  ни
малейшего  внимания. Он невозмутимо  шагал  по направлению  к нашему столику
твердой солдатской походкой.
     Приблизившись, бесцеремонно плюхнул Мальвину на свободный стул и плотно
прижал к спинке, давая тем самым понять, чтоб та сидела тихо.
     - Никто тебе ничего плохого не сделает, - сказал Буцефал, усаживаясь на
свое место. - Можешь объяснить, отчего это вы на меня окрысились?
     -  А вы не понимаете?!  - успокоившись, отвечала  Мальвина. - До вашего
появления  в Сан-Бенедикте мы все  жили  спокойно. Пусть каждый  в себе свою
горечь копил, но все-таки... А теперь мы места себе не находим. Цезарь хочет
фотоаппараты со свету сжить,  причем разглагольствовать  не  собирается -  у
него  руки чешутся. Говорит,  что свобода  наступит вместе  с избавлением от
нашествия  фотоаппаратов. Теодор считает,  что  с  Богом  у  людей  порочные
отношения сложились,  они  его не берегут, а пользуют.  Бертран - тот вообще
непонятно как с нами оказался и что ему надо, но ему все равно неймется.
     - А у тебя что за беда? - спросил Буцефал.
     - Тогда, еще в Сан-Бенедикте,  мне  в детство захотелось попасть, чтобы
его спасти. В этом я усмотрела проход на свободу. Но сейчас мне кое-что  еще
думается, и я теряюсь среди собственных мыслей. У меня с любовью тупик.
     - Со мной нечто подобное происходит, - я понимающе погладил Мальвину по
плечу. - Расскажи про свой тупик.

        МАЛЬВИНИНА ЛЮБОВЬ

     - Это давняя история, - начала Мальвина.- Один  мой знакомый долго меня
обхаживал, а потом предложение сделал. Немного подумав, я отказалась.
     - Он был старый и некрасивый? - спросил Буцефал.
     - Напротив, он был молодой и симпатичный.
     -  Значит, был небогат, с  работой  без будущего или пил запойно?  - не
унимался Буцефал.
     - Ни то, ни  другое,  ни третье. Он был исключительно  хорош  и меня во
всем устраивал.
     -  Наверное, между  вами не было  любви?  - вставил я. - Такое  бывает,
любовь невозможно  организовать, она сама по себе и к "во всем устраивал" не
имеет никакого отношения.
     - И любовь была, - грустно вздохнула Мальвина.
     - Ну, тогда я ничего не понимаю, - отчаялся Буцефал.
     - Я делала все в точности, как меня учили. Действовала согласно науке -
она счастьелогия называется.
     - Никогда не слышал о такой науке! - удивился Буцефал.
     - Многие не подозревают, что  эта наука существует, и  что все давно по
ее  разработкам  живут, -  отвечала Мальвина.  -  Этой науке  специально  не
обучают, но о ней везде говорят: подружки между собой, в кино показывают и в
книжках пишут. Согласно счастьелогии в первую  очередь я  подумала о будущих
детях:  где они  будут  жить и что кушать.  Потом о  себе подумала: смогу ли
позволить себе одеваться  по моде и ездить на курорты.  Счастьелогия - наука
точная,  поэтому  я  взяла  бумагу  и ручку,  и все  аккуратно  сосчитала. В
результате  у  меня  получилось,  что мой  жених вполне  может составить мое
счастье, сможет меня потянуть.
     - Но ведь этого для счастья мало!? Что за странная наука!? - Буцефал  в
недоумении посмотрел на Мальвину.
     -  Для счастья всегда чего-то не  хватает. Счастье похоже на  бочку без
дна или на горизонт, - добавил я.
     -  Итак,  мой  жених,  согласно  расчетам,  идеально  мне  подходил,  -
продолжала Мальвина. - И в любви у нас все было как нельзя лучше. Я не могла
дождаться, когда наступит вечер, и я окажусь у милого в объятьях. Но однажды
он  задержался  на работе, а я  ждала дома, и  задумалась. В который уже раз
перебрала в уме, что и как у  нас будет. Как вдруг у меня по спине  пробежал
легкий холодок, и я подумала: " А что  если мой  Адам  (его Адам  звали), не
будет  обладать  хотя  бы одним из своих многочисленных достоинств, лишится,
например, денег, буду ли я его любить, как прежде? И тут же отвечала: "Буду,
буду,  буду! Любовь  сильнее  денег!".  А  потом я  почувствовала, что рядом
находился кто-то  чужой.  Никого не видела,  а только  чувствовала, будто за
мной кто-то наблюдает. Потом послышался тихий вкрадчивый голос: "Голой любви
не  бывает.  Ты  будущая  мать  -  как  же  дети? Ошибаться нельзя  -  нужен
правильный выбор".
     -  Неужели  ты встала на  сторону денег?!  -  в  нетерпении  воскликнул
Буцефал.
     -  О каком выборе речь, ведь деньги у него были,  она сама  говорила! -
поддержал я Мальвину.
     - Да, были эти  чертовы деньги, были, но  в том-то и беда! Лучше  бы их
вовсе  не  было,  потом мы  бы их как-нибудь заработали. А  так ведь  только
подумалось,  что их может не быть. А тут еще этот  вкрадчивый голос.  Днем и
ночью  он  мне  покоя  не давал  и все  одно и  то же твердил: деньги, дети,
наряды, деньги, дети, курорты.
     - Чего же ему было нужно?
     - А то и нужно, чтобы я представила моего Адама без денег.
     - Но ты же Адама и раньше в расчет брала  согласно науке  счастьелогии,
сама  говорила, что всего его вычислила и все у тебя сошлось. Значит, ты уже
представляла,  что он может  без денег остаться,  или  их будет  не хватать.
Что-то здесь не то, - не отступал Буцефал.
     - Верно, что не то, но тогда я только рассчитывала и предполагала, а не
представляла, как если  бы это  со мной  на  самом  деле произошло.  А голос
хотел, чтобы я  пережила  в себе возможную  нужду,  душой почувствовала,  и,
наверное, чтобы испугалась. И я испугалась.
     Мальвина стала нервно  копаться в сумочке, наконец нашла пачку сигарет.
Закурила.
     - Что потом? - уже спокойно спросил Буцефал.
     - Я  возненавидела моего Адама!  -  неожиданно  резко и  с раздражением
отвечала Мальвина.
     - Как?!! - вырвалось  у Буцефала.  - Я что угодно  ожидал, но только не
это  ужасное "возненавидела".  Тихо!..  - Буцефал  прислушался,  -  слышите,
где-то разбилось зеркало. Я всегда слышу, как бьются зеркала.
     -  Я возненавидела Адама всей душой, - немного успокоившись, продолжала
Мальвина. - Сама удивляюсь, откуда во мне столько озлобления, жестокосердия,
и...  страха!  Да,  я боялась. Но в  то же время готова была разорвать моего
Адама  на куски,  скормить зверям, чтоб ни  волоска, ни  косточки от него не
осталось. Хотела, чтобы он умирал медленной, мучительной смертью, и в рай не
попал!
     - За  что?!! -  в возбуждении Буцефал  вскочил и  нервно заходил вокруг
стола.
     - Он не дал мне то, что я хотела. Я была в бешенстве!
     - Но у него же было все, были деньги и он был готов сделать тебе жизнь,
вы были бы счастливы, ничего же не произошло?! Не было никаких предвестников
беды, разве что холодок, который пробежал  по твоему телу. Как  можно рушить
будущее, идя на поводу у какого-то холодка?!
     - Я  возненавидела Адама  за  то, что  он мог не дать. И пусть эта  его
неспособность  мною  нафантазирована  и  является  чистым  капризом,  пустой
прихотью, пусть, зато  она  оказалась у  меня на  первом  месте.  Может, это
безумие,  я не знаю, но оно  способно завладевать и вести за собой. Адам мог
не дать мне не только деньги, но и внимательность, заботу, понимание, нужные
ласки.  И, что, самое ужасное, я поняла, что моя ярость не вдруг появилась -
она  и  раньше  была.  Она  зародилась  в  тот  самый  момент, как  я  Адама
повстречала,  когда  еще и  мысли не держала за него замуж идти. За  что мне
такое наказание?! - Мальвина нервно раскурила новую сигарету.
     - Вот же сволочь! -  в сердцах воскликнул Буцефал. - Знать  бы, как тот
голос зовут?
     - Забота его зовут, он потом мне представился. И знаете - это  я  позже
поняла - вины за  ним нет.  Он просто  вытащил мою ненависть  наружу, дал ей
свободу, чтобы я знала, кто я, - у Мальвины на глаза навернулись слезы.
     - Бедная девочка, как же  ты теперь  будешь  любить?! Как избавишься от
своей ярости? - Буцефал обнял Мальвину, пытаясь успокоить.
     - Не знаю, в том-то и дело, что не знаю, - всхлипывала Мальвина. - Я же
говорю: у меня с любовью тупик. Разве не тупик?
     - Тупик, - согласился я.
     - Может, действительно,  во всем виновата наука счастьелогия,  не нужно
счастье свое рассчитывать? - продолжала Мальвина. - Но как же тогда дети - а
ведь это  законный  вопрос? Они могут остаться без  крыши над головой  и без
крошки хлеба  во рту. Или виной  всему мой страх - я просто боюсь того, чего
нет?  Но сейчас с  этим покончено. Я  решила в  детство уйти. От  детей  мне
ничего не надо. Дети не рождают ярость, потому что дети - не  женихи.  Детей
рожают  и  они  просто  есть, они  без  выбора,  а  женихов нужно  выбирать,
рассчитывать. Поэтому  они могут быть, а могут не  быть,  и могут друг друга
подменять. Женихи,  словно ненастоящие люди,  они одной  своей  частью не из
плоти  сделаны  -  как  можно  таким  существам  верить?!  Вот  из-за  этого
недоверия, наверное, на них и злюсь, а они, по всей видимости, на меня. Что,
интересно, женихи чувствуют? - вытирая слезы, отвечала Мальвина.

        СОКРУШИТЕЛЬ ЛЮБВИ

     - Ничего женихи не чувствуют, - вспомнил я себя в молодости. - Пока они
женихи, они словно под наркозом живут, у них  ум почти не функционирует. Они
хотят наслаждаться, не  понимая того,  что наслаждение -  это  гусеница  под
названием  "Я  хочу", которая  неизбежно  и  скоро  превращается в  бабочку,
зовущуюся  "Ты должен". Но,  друзья  мои,  я не специалист по  женихам, как,
впрочем, и по  невестам, и это не требует доказательства, потому  что у меня
вместо личной жизни сплошная разруха. И ни одна невеста не  посмотрит  в мою
сторону  -  я слишком много думаю,  а этого невесты  не любят.  Но оно  и  к
лучшему,  я  не  хочу  иметь  рядом  человека,  обученного вреднейшей  науке
счастьелогии.  У  меня есть Глория,  которая не поддается  расчетам  и  сама
ничего не считает.  И пусть она неуловима: она везде и нигде,  она далекая и
близкая, но одно верно, - Глория для  меня дороже жизни. А с  той любовью из
прошлого я не знаю, что делать. Когда я  о той любви-нелюбви  думаю,  то мне
все кажется, что из меня сердце  вынули, а вместо него  рваных газет в грудь
напхали. Я  не злюсь на  ту любовь,  мне  за  себя стыдно, потому  что в нее
однажды поверил, и с нею  жил.  Я  честно хотел  любви,  хотел любить одного
человека и искал его, списывая все свои беды на неудачу поиска. И все искал,
искал, а  потом нашел. И все, казалось,  должно быть хорошо, но тогда откуда
взялась в душе пустота и  горечь? Я  ошибался, думая, что счастье снаружи ко
мне должно прийти. Но, оказывается, это невозможно! Ведь мы находимся внутри
себя.  Вот ты,  Мальвина,  в  счастьелогию поверила,  свою  любовь  в  выбор
превратила, и ничего хорошего у тебя не вышло. Но беда не в выборе, а в том,
что ты счастье  снаружи искала. И своего Адама  представляла,  как наружного
человека, ты его словно из кубиков складывала и у тебя пирамидка получилась,
но она  - не Адам! А ты хотела, чтобы  она еще и  живой была. Ты Адама убила
еще  до того, как на него разозлилась.  Бедный Адам, и ты, Мальвина, бедная,
ты осталась наедине со своей злобой, а это не очень хорошая компания.
     - Ты говоришь так, будто все знаешь, - надулась Мальвина.
     -  Господи!  Да  я  ничего  не  знаю,  ровным счетом ничегошеньки!  Это
озлобление и во мне, и во всех людях сидит, я его везде  наблюдаю и очень от
этого страдаю. Мучает оно  меня, больно мне  и горько, и чем дальше, тем все
больней и горче делается.
     -  Так иди  назад,  продолжай жить под наркозом и радуйся, - еще больше
обиделась  Мальвина.  -  Не будет у  тебя  ни  меня со  злобой  от любви, ни
Буцефала с его  проходом на свободу, ни Цезаря уничтожителя  фототехники, ни
Теодора, который за Бога переживает, и Бертрана тоже не будет.
     - Не хочу  "под  наркоз"! Без него я многое стал видеть, хотя это порой
пугает, и сомнения неустанно гложут. Страшно оттого, что на своем пути зашел
слишком далеко, в недозволенное человеку место. Все кажется, что  скоро меня
постигнет  господня  кара за  дерзость.  Но я все равно не хочу обратно, под
этот чертов наркоз.
     - Но как же любовь, Герман? Ты так безжалостно ее сокрушил, - задумчиво
спросил Буцефал.
     - У меня беда, Буцефал, как и Мальвины. Я не вижу любви среди людей. От
жалости к  человечеству сердце мое готово разорваться на части. Я вижу,  как
люди тянуться друг к другу с иными целями, и только  говорят, что любят. Они
хотят преодолеть  свое одиночество,  хотят покорять  или  быть  покоренными,
жаждут  тщеславия,  желают  причинять  боль   и  унижать,  или   самим  быть
униженными, они что угодно хотят, но только не любви! Я многое только сейчас
понял.  Я  думал, что искал любовь, но на самом деле хотел найти  попутчика,
чтобы быть вдвоем  против всех.  Хотел преодолеть свое одиночество, цепляясь
за другого человека, хотел создать и обустроить свой отдельный уютный мирок,
где  будет всего вдоволь,  и главное - я не буду один. Но как можно любить и
тут  же быть против  всех? Против  всех можно  только  ненавидеть. Я, жалкий
глупый  обустройщик  любви,  не  понимал,  что  любовь  нельзя обустраивать.
Обустраивая  любовь,  мы, лишаем  ее  свободы,  умертвляем, а сами  остаемся
наедине со щемящим сердце чувством глубокой тоски о безвозвратно утраченном.
Горечь - вот что нам дарит мертвая любовь. Я пытался организовать необычное,
не подозревая, что тем самым создаю самое что ни на есть обычное. Пытался из
исключения сделать  правило,  не  понимая простой  истины  - став  правилом,
исключение порождает новое исключение - исключение  самому себе! Обустраивая
любовь, я порождаю ненависть. Все любят за что-то, хотя говорят и верят, что
любят просто так, но они заблуждаются. Любят ноги,  груди,  характер, манеру
двигаться,  интересные  разговоры,  молодость   любят,   большинству  мужчин
блондинки  нравятся.  Любят  то, что  видят или воображают, что  обязательно
можно взять и назвать своим. Но речь в таком случае идет о предмете, а не  о
человеке. "Я хочу, чтобы он-она  были  умными, красивыми, щедрыми, веселыми,
понимающими, ласковыми. Я хочу!", - так мы  ищем себе  пару, не подозревая о
том, что, ищем  не  человека, а  средство для  достижения  наших целей,  для
удовлетворения  наших  желаний. Но человек не вещь, чтобы быть средством, он
способен  лишь играть роль средства. Где же при этом будет душа? Ее  загнали
глубоко внутрь. Она незамеченная, одинокая,  непонятая, брошенная, до нее не
достучаться -  слишком толстую  стену воздвигла  между людьми  Ее Величество
Цель. А потом раздается со всех сторон: "Он  меня не понимает! Я вышла замуж
не за того человека!" Не  "того человека" нет, а нет просто человека, потому
что он мертв. Ни о каком  человеке не может быть и речи, когда есть цель. "Я
хочу" овеществляет вокруг все живое,  ввергая нас в состояние непреодолимого
одиночества, копит в нас горечь. У меня сложилось все, как у тебя, Мальвина,
хотя я и шел другим путем - в отличие от тебя, был женихом, - я пододвинулся
ближе к Мальвине, вытер ладонью ей слезы и обнял за плечи.
     Она  тут  же  уткнулась  носом мне в  грудь  и  глубоко  с  облегчением
вздохнула.
     - Ты безжалостный сокрушитель любви, Герман, - сказал Буцефал. - Как же
ты теперь без нее будешь жить?
     - Я не хочу больше копить в  себе горечь, хочу найти иную, но настоящую
любовь. У меня есть Глория. Она меня к ней приведет.
     -  Любовь  к  Глориям  может  завести  очень далеко,  туда,  откуда  не
возвращаются, - Буцефал с сожалением посмотрел на меня.
     - Пусть! - я был тверд.
     - Людям не нравится,  когда  любят не то, что принято любить. Ты будешь
одинок среди людей.
     -  Пусть! Я  полон  решимости  отправиться  к  черту,  лишь бы  хоть на
мгновение познать ту любовь.
     Я вдруг почувствовал,  что сзади за мной кто-то наблюдает.  Оглянулся и
увидел, как по залу мелькнула чья-то тень и быстро скрылась в дверях.
     - Глория!  -  закричал я и  выбежал  на улицу, но  никого не обнаружил.
Раздосадованный вернулся.
     - Нет, ты видел?! - я вытаращился на Буцефала. - Это была она - Глория!
     -  Откуда ты знаешь?  -  спокойно спросила Мальвина, отхлебнув пива  из
моего бокала.
     - Знаю, - уверенно ответил я, - и...

        ПОГОНЯ ФОТОЛЮБИТЕЛЕЙ

     - Тихо! - остановил меня Буцефал. - Слышишь?
     -  Как будто шумит, похоже, где-то  вдали гонят табун лошадей, но мы  в
городе, а не в монгольских степях, - я даже привстал, чтобы лучше слышать.
     Буцефал тоже  поднялся, подошел к  входной  двери и с опаской  выглянул
наружу.
     - Черт! - испуганно воскликнул он, и побежал.
     В двух шагах от меня остановился, упал на четвереньки и  проворно вполз
под стол.  В тот же миг с  грохотом распахнулась  входная дверь.  В  пивную,
тяжело  дыша,  влетел запыхавшийся Цезарь,  и  быстро оглядел присутствующих
орлиным  взглядом.  На  меня  и  на  Мальвину он никак не  среагировал, хотя
заметил.
     Секунду  соображая, он  принял  решение  и,  в  отчаянии махнув  рукой,
проделал  примерно то,  что недавно  демонстрировал  Буцефал.  Разогнавшись,
плюхнулся  плашмя  на пол и въехал  на брюхе под  ближайший столик, снеся по
пути  со  стульев двух посетителей.  Те  с криками:  "сумасшедший" в  испуге
выбежали  на улицу. Сам  Цезарь, забившись под  стол,  свернулся калачиком и
затих.
     Тем  временем  звук,  подобный  топоту  копыт табуна  диких  мустангов,
который  еще  недавно слышался вдали, нарастал и уже напоминал грохот  колес
тяжелого локомотивного состава. Я уже начал подумывать, а  не последовать ли
мне примеру моих товарищей, но не решился.
     Через   минуту  в  пивную   влетел  взмыленный  коренастый  толстяк   с
фотоаппаратом на шее, и тут же направился к барной стойке.
     -  Больше не могу, -  переводя дыхание,  пробормотал он.  - Дайте пива,
холодненького две кружки, какое у вас там есть, а то помру.
     Взяв пиво, толстяк направился прямо к нашему столику.
     - Свободно?  - осведомился он, кивая на стул, на котором  недавно сидел
Буцефал.
     И не дожидаясь  моего  согласия, присел и залпом опорожнил  подряд  обе
кружки.
     - Холодненькое! - расцвел он в блаженной улыбке.
     - Что там происходит? - поинтересовался я.
     - Черт знает, что  там происходит, уважаемый!  Я такой наглости!  такой
дерзости!  такой   неслыханной...  да  это  просто   уму  непостижимо!..   -
захлебывался  от возмущения толстяк.  -  Сидим мы себе спокойно,  никого  не
трогаем...
     - Кто  это - вы? -  подал  голос из-под  стола  Буцефал, но толстяк  не
среагировал, подумав, что это я его спросил.
     -  Мы - это члены районного клуба  фотолюбителей,  что в двух кварталах
отсюда.  Сидим, значит, никого не трогаем, передаем друг  другу  накопленный
опыт  фотографирования. Как  вдруг  врывается к нам какой-то псих -  мужик в
футболке с пальмами, и давай крушить все подряд бейсбольной битой...
     -  Кому  это  может  понравиться!   -  вмешался  в  разговор  бородатый
неухоженный мужчина  лет сорока,  пьющий  в  одиночестве  водку  за соседним
столиком. - Но, наверное, он не просто так бойню  учинил. Он, хоть попытался
объясниться, любопытно знать?
     - Вместо объяснений он председателю правления в морду дал. А кулачище у
него во какой! - толстяк показал руками размер арбуза средней величины.
     - Врешь, гад! - подал голос Цезарь из-под стола.
     Толстяк оторопел, не понимая, кто говорит.
     -  Я вам целую лекцию прочел  о плоском мире, в котором мы оказались  и
все по вашей милости, - Цезарь вылез из укрытия,  с грозным  видом подошел к
толстяку и впился взглядом в фотоаппарат, висевший у того на шее.
     Глаза Цезаря налились кровью.
     - Нет!  -  вскричал  толстяк,  пытаясь спрятать фотоаппарат под лацканы
пиджака.
     - Да! - зарычал Цезарь.
     Резким  движением  сорвал фотоаппарат с  ремня и  с размаху шваркнул об
пол. Изделию пришел конец.
     - Мама! -  пролепетал  толстяк и, семеня пухленькими ножками, побежал к
выходу.
     - Ребята!  Черт  с пальмами  здесь, скорей сюда!  - уже  снаружи  голос
взвизгнул толстяк.
     Цезарь сжал кулаки и хищно посмотрел на входную дверь, готовясь к бою.
     - Идиот, - тихо пробурчал Буцефал из-под стола.
     Узнав голос, Цезарь заглянул под стол.
     - Сволочь! - завопил он, завидя Буцефала.
     - Ребята,  сейчас  не надо,  -  Мальвина  вклинилась между  враждующими
сторонами. - Бежим отсюда, а то нас всех кончат.
     - Нас то за что?! - искренне удивился Буцефал.
     - Да просто потому, что мы рядом с ним стояли и разговаривали. Глядите,
что  там с фотолюбителями  творится, они взбесились!  - Мальвина  привстала,
разглядывая через окно, что там, на улице происходит. - Скорей, а то они уже
близко!
     Она схватила меня за руку и потащила за собой.
     - Уходим через кухню, - решительно заявила Мальвина,  да  таким  тоном,
будто то и делала, что всю свою жизнь скрывалась от преследователей.
     Я  повиновался.  Буцефал вылез  из укрытия и присоединился  к нам.  Все
побежали.
     - Счет, пожалуйста! - крикнул я на ходу.
     Клеопатра Сергеевна  догнала нас и  сунула мне в руку листок бумаги. На
бегу я успел разглядеть:
     СЧЕТ No12345 - два прим
     1.  Сломанные стулья  -  4  штуки  ....................................
50х4=200 грн.
     2. Моральный ущерб персоналу от хулиганских
     действий  родственников из Гренландии  ................................
1000 грн.
     3.              Пиво              -              2               бокала
...................................................... 2.50х2=5 грн.
     4.            Орешки            соленные             -             1шт.
..................................................... 3 грн.
     Итого:
............................................................................
1208 грн.
     - Я с вами разорюсь! - в ужасе воскликнул  я, с трудом переводя дыхание
на бегу, и через плечо бросил Клеопатре Сергеевне:
     - Потом заплачу, вы меня знаете.
     -  Это  я  раньше  думала, что  знаю, а сейчас  вас словно подменили! -
прокричала мне вдогонку изумленная Клеопатра Сергеевна.
     - Сволочь! - скрипел зубами Цезарь,  время от  времени, бросая свирепый
взгляд на Буцефала.
     Медлить  нельзя,  погоня  приближалась,  было  слышно,  как  в   пивную
ворвались фотолюбители. Но мы уже, минуя кухню, выбрались наружу.
     - За мной! - командовала Мальвина, увлекая нас за собой.
     Влетели  в первый  подъезд ближайшего  дома  и на  лифте  поднялись  на
последний,  шестнадцатый  этаж. Преодолев два  коротких  лестничных  марша и
чердачное помещение, выбрались на крышу.
     - Сволочь! - не унимался Цезарь, бросая недобрые взгляды на Буцефала. -
Я ездил по свету и пил свой кальвадос. Пусть он утратил для меня вкус, пусть
прежними стали новые города и люди, пусть. Но я жил  спокойно и приготовился
уже встретить старость, хотел  поселиться в дальнем горном селении, пить чай
на веранде и любоваться природой. А ты!.. - Цезарь с досадой махнул рукой.
     - А что, я?! - Буцефал остановился и повернулся лицом к Цезарю.
     - А  ты  пришел и душу мне наизнанку вывернул, -  уже без злобы отвечал
Цезарь, -  Я теперь все чувствую и переживаю. Больно за  то, как криво  люди
вокруг себя  мир  организовали, стыдно  за то, что они ничего не понимают, и
главное... - Цезарь запнулся от волнения.
     - Успокойся, Цезарь, - Мальвина бережно  взяла Цезаря  за  руку и нежно
погладила ладонь.
     Цезарь виновато улыбнулся.
     -  И  главное,  -  переведя дыхание,  продолжил  Цезарь,  -  я не  могу
оставаться   просто   наблюдателем,   каким   раньше  был,   когда   праздно
путешествовал. Теперь мне надо  действовать, чтобы этот мир улучшить,  пусть
хоть  на  толику,  иначе покоя  не  найти. Иногда на меня накатывает: закрою
глаза и вижу себя мертвого под землей. Лежу в гробу и совесть меня гложет.
     Цезарь смахнул слезу.
     - Но,  поверьте,  я  не хотел  причинить вам страдания, -  оправдывался
Буцефал.
     - Сволочь! - всхлипнул Цезарь и, повернувшись, дружески положил руку на
плечо  Буцефала. - Но  я тебе  благодарен. Меня теперь течение горной реки с
изумрудной  водой подхватило, а то я прежним  был, и жил, словно  в болотной
топи вяз.
     Буцефал в чувствах крепко обнял Цезаря.
     - Ребята, нам конец, - испуганно произнесла Мальвина.
     Мы оглянулись. Из чердачного окна на крышу лезли фотолюбители.
     - Вот они, держи гадов! - взвыл самый активный. И фотолюбители ринулись
в атаку.
     - Вот вам! - Цезарь скрутил кукиш и показал фотолюбителям.
     Те,  опешив,  сделали   остановку.  Это  дало  нам  время   согласовать
дальнейшие действия. Мы переглянулись и сразу же поняли друг друга. Взявшись
за  руки,   разогнались  и,   перепрыгнув  через  ограждение   безопасности,
окаймляющее край крыши, ухнули вниз.
     Пролетая между десятым и девятым этажом, мне показалось, что я - это не
я. "Конечно, не  я! Как  такое безумие  со  мной могло  приключиться? У меня
высшее  образование, должна же быть  хоть  какая  логика  в поступках. Зачем
прыгать? Какая глупая смерть!". Но, подлетая к пятому этажу,  я изменил свое
мнение.
     - Пошли вы все к черту! - закричал я во всю мощь.
     И мне  стало  так  легко  на  душе,  как  никогда  не  было  раньше.  Я
почувствовал себя  птицей,  опьяненной  счастьем  полета.  Нет будущего, нет
прошлого, нет ненужных хлопот и забот о хлебе насущном, есть только я и  мой
полет, в каждом мгновении которого сосредоточена вечность.
     - Проход  на  свободу, - прошептала мне на ухо летящая рядом Мальвина и
глаза ее яростно заблестели.
     Потом  она  и глаза ее  загорелись  удивительным каким-то  таинственным
блеском.
засмеялась, звонко, отчаянно, а  мне страстно захотелось  обнять  весь мир и
расцеловать.  Но  времени  на  сантименты  не оставалось.  Мимо стремительно
пронесся четвертый этаж, третий, второй, первый, и... хрясь! - затемнение.


        И СНОВА НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ ГОРОДА

     Первое, на что обратил внимание, когда  проснулся, был небольшой листок
бумаги, зажатый в правой руке. Это был чек No12345 - два прим на  сумму 1208
гривен за нанесенный моральный и материальный ущерб пивной "У Гофмана".
     "Вот  теперь,  они  не  отвертятся,  -  обрадовался  я.  -  Чек  -  это
неоспоримый факт, подтверждающий реальность вчерашних событий".
     Не позавтракав и не умывшись,  я с зажатым в руке чеком  No12345  - два
прим направился в пивную "У Гофмана".
     По дороге мне повстречался  необычный бекурый мальчик  одетый в  хорошо
подогнанный по фигуре черный фрак,  белую рубашку с ядовито-красной бабочкой
и  красные лакированные туфли с  длинными  тонкими носками.  Голову мальчика
венчал  непомерно  высокий зеленый  цилиндр, поля  которого  были  обрамлены
венком из луговых цветов.
     Откуда он взялся? Сбежал из цирка?
     Мальчик подошел и с хитрецой заглянул мне в глаза.
     - Не желаете ли газетку купить, познавательно-развлекательную?
     - Какую еще газетку?
     -  "Киевские  зори"  разумеется,  ее  сейчас  нигде  не достать -  вмиг
раскупают. Там  сплошная  сенсация! Но специально для вас  у меня  есть один
экземплярчик. Вот, - мальчишка сунул мне в руку газету. - С вас сто гривен.
     - Что?! Я не собираюсь платить такие деньги за газету, пусть хоть там о
конце света пишется.
     - Жадный дядя, - ядовито сказал мальчик и глаза его  на мгновение жутко
заблестели.
     Честно сказать, я испугался.
     - Не хотите платить, тогда я у вас вот эту штучку заберу, - он выхватил
у меня чек No12345 - два прим и пустился наутек.
     Опешив  от  такой наглости,  я  даже  не попытался  его  догнать. Когда
мальчуган скрылся, из-за угла послышался многоголосый кошачий визг.
     Раздосадованный исчезновением чека, моей единственной улики, я поплелся
к Гофману. Буцефал  меня там уже поджидал. Как ни в чем ни бывало сидел  и с
нескрываемым  удовольствием  покуривал   свою  трубку.  Стол  был  заставлен
кружками с пивом.
     -  Не  знаю,  что  и  думать,  Буцефал   Александрович.  Странные  вещи
происходят. Зачем мы вчера с крыши прыгнули?
     - Но ведь все обошлось.
     - Что значит "обошлось"?! Шестнадцатый этаж  - не шутка, нас с асфальта
должны были  соскребать, а мы  живые, сидим вот и разговариваем. Подозреваю,
что  мои сны с явью окончательно перепутались.  Но сегодня утром у  меня был
шанс  поставить  точку в этом  щекотливом вопросе. Проснувшись,  обнаружил в
руке  счет  No12345  - два  прим,  тот самый,  который  мне вчера  Клеопатра
Сергеевна вручила, помнишь?
     -  Что-то не  припоминаю,  -  рассеяно  ответил Буцефал.  - Может,  она
помнит? - и жестом подозвал Клеопатру Сергеевну.
     - Вам что-нибудь известно  о  счете No12345  - два  прим? - осведомился
Буцефал.
     - Впервые  слышу, - пробурчала в ответ  Клеопатра Сергеевна.  - Вы  уже
второй раз ко мне с этим вопросом пристаете (она посмотрела на меня). Первый
раз  - два дня назад, хотели денег дать непонятно за что, но тогда  вы пьяны
были, а  сейчас вроде  трезвый. Знаете,  мальчики, мне работать  надо,  а не
шутки шутить, - фыркнула Клеопатра Сергеевна и ушла.
     -  Да,  нет  же,  счет  был,  уверяю!  - настаивал я. -  Мне по  дороге
необычный  мальчик  повстречался.  Глянул на  меня  так, будто  он  черт  из
преисподней, и одет странно: черный фрак, белая сорочка с красной бабочкой и
зеленый цилиндр с цветочным венком на полях.
     - Цветы полевые? - серьезно спросил Буцефал.
     - Полевые - незабудки и лютики, кажется.
     - Я  его  знаю, это Почтальон.  Он с виду такой,  а вообще  он  хороший
парень, не бери в голову.
     Буцефал дружески похлопал меня по плечу.
     - Что значит: "не  бери в  голову"?!  Он мне "Киевские зори"  (протянул
Буцефалу  газету) за сто гривен пытался продать,  а  ты говоришь, "хороший".
Денег  я  ему, конечно,  не дал. Тогда вместо оплаты он у  меня из рук  счет
No12345-два прим выхватил и за угол скрылся, кошек  распугал.  Он, этот твой
"хороший"... паршивец он  этакий! -  вырвалось у меня, - лишил меня главного
вещественного доказательства реальности вчерашних событий.
     - Ну и правильно  сделал, что лишил.  А  так бы  ты ломал голову:  "Чек
есть, но его не должно быть, но он  есть..." и так до  бесконечности.  С ума
сходят от подобных головоломок. Почтальон тебя спас, а ты - неблагодарный, -
Буцефал громко развернул "Киевские зори", и что-то прочел. - Ух ты!
     В нетерпении  я  выхватил  у него  газету. На  первой странице крупными
буквами  было  напечатано:  "Несуществующие города.  И  что  теперь  с  ними
делать?". Развернул газету и стал читать саму статью:
     "Здравствуйте. С вами Надежда Перепелкина с репортажем о несуществующих
городах.  Два  дня  назад в  редакцию  позвонил  некто,  отрекомендовавшийся
Рихардом  Зорге. Сказал,  что  кое-что знает  о  несуществующих городах.  Мы
договорились  о встрече.  И  вот  какая  у  нас  беседа  получилась (в целях
объективности передаю ее без всяких добавлений и поправлений):
     НАДЕЖДА ПЕРЕПЕЛКИНА.
     Кто вы такой?
     РИХАРД ЗОРГЕ. Рихард Зорге.
     Н.П. Врете,  небось. Рихард Зорге -  военный герой, его  во время войны
повесили, его нет, а вы есть.
     Р.З. Несуществующие города тоже есть. У вас, вижу, на столе даже  карта
одного из них лежит.
     Н.П. Ну лежит, а что?
     Р.З. Я бы, девушка, рекомендовал вам с этой вещицей полегче обращаться,
а  то всякое может произойти.  Одно  скажу: добра от  этих городов не будет,
если не научитесь с ними правильно обращаться.
     Н.П. А правильно - это как?
     Р.З. В том-то и дело, что никто толком не знает.
     Н.П. А как же  наука? Она, если захочет, все узнать может. Наука сейчас
далеко зашла.
     Р.З.  Слишком далеко она зашла.  Я как  раз  по  этому поводу к  вам  и
пришел. Хочу предупредить: не суйтесь в несуществующие города, а тем более с
наукой.
     Н.П. Чего вдруг?
     Р.З. Да вы рассудите. Если несуществующих  городов, допустим, нет, а вы
о них думаете, то, что из этого получится?
     Н.П. Ну, не знаю...
     Р.З.  Головная боль - вот что. А станете  упрямствовать, не бросите это
дело  -  нервы  попортите и  глазом  не  успеете  моргнуть, как на приеме  у
специалиста окажетесь, а он вам уколы с процедурами пропишет. Вот тогда меня
вспомните, да поздно будет. Устроит такой поворот событий?
     Н.П. Такой  поворот  событий  никого  не  устроит.  Ну, хорошо.  А если
несуществующие города существуют, неужели и  тогда надо оставить их в покое?
Ведь, если  они есть, то думать  о них, должно быть, не вредно, хотя бы ради
интереса?
     Р.З. Знаете, что будет, если о чем-нибудь упорно думать?
     Н.П. Наверное, знаю: придет, в конце концов, на ум  хорошая мысль, а то
можно и открытие сделать, научное.
     Р.З.  Далась вам эта наука, вы же женщина! Если долго о чем-то  думать,
то это однажды может осуществиться. А упорные мысли о несуществующих городах
вас в  один из них  и  приведут. Дальше нетрудно  сообразить, что будет: вы,
ровно, как и город, станете несуществующим.
     Н.П. Как, совсем?!
     Р.З. В том-то и дело, что не совсем! Если бы совсем, то и проблем бы не
было.  А  так  опасная  головоломка  получается.  Ведь  эти города  все-таки
существуют,  пусть как несуществующие, а значит,  и вы  вместе  с ними  тоже
существуете, но теперь уже как несуществующий.
     Н.П.  Теперь  я  ничего  не  понимаю  и,  знаете, у  меня голова что-то
разболелась.
     Р.З. Вот  видите, а  я вас  предупреждал. Между тем  вы только вскользь
подумали  о несуществующих  городах,  представляете, что будет, если всерьез
ими озадачиться?
     Н. П. И все-таки, что будет?
     Р.З.   Будет   полная  неразбериха  в   вопросе   существования   -  не
существования. И, как следствие, возникает путаница между явью и сном.
     Н.П. Какой кошмар!
     Р.З. О чем я и говорю.  Не  суйтесь в несуществующие города  без особой
нужды.
     Н.П. А разве может возникнуть такая необходимость?
     Р.З.   Может.  Есть   люди,  которым  не   избежать  встречи   с  этими
таинственными объектами.
     Н.П. Кажется, мы подобрались к самому интересному. Кто эти люди?
     Р.З. Этого я вам сказать не могу.
     Н.П. Отчего,  разве  я не  способна понять?!  Тогда расскажите об  этом
нашим  читателям,  среди  них  встречаются  умные  люди,   они-то  уж  точно
сообразят.
     Р.З. Да  я бы  с радостью, только  не во мне  дело. Просто  есть  вещи,
понять которые можно только пережив их.
     Н.П. Замкнутый круг получается.
     Р.З. Верно.
     Н.П. Неужели нет выхода?
     Р.З. Есть.
     Н.П. И в чем же он заключается?
     Р.З. Надо найти проход на свободу.
     Н.П. И где его искать?
     Р.З. Должна быть дверь.
     Больше  нам   ничего  не  удалось  узнать.   Рихард   Зорге  неожиданно
засобирался и, сославшись  на занятость, поспешил  покинуть редакцию.  Потом
его видели, просящего милостыню на перекрестке улиц Ярославов вал и Гончара.
Странный тип.
     Но на этом новости о несуществующих городах не исчерпаны. Интерес к ним
среди населения неуклонно растет. В  редакцию обрушилась лавина звонков,  на
которые  мы  не успеваем отвечать. Из проверенных источников стало известно,
что сегодня ночью  район  монастырских пещер был  наглухо оцеплен  военными,
маскирующимися  под  сейсмологов.  Им,   якобы,   понадобилось   исследовать
прочность  пещер  на  предмет  предотвращения возможных разрушений от  якобы
надвигающегося землетрясения.
     Но наши проверенные источники время зря не  теряли  и  выяснили правду.
Военные-лжесейсмологи  лазали в  пещеры с  одной  целью  - искали  тот самый
загадочный проход,  через который верстальщик  Дмитрий  Шумерский  проник  в
несуществующий город Сан-Бенедикт. Но ни точные приборы, ни рвение выполнить
приказ начальства, ни  строгий научный подход к поискам не привели военных к
желаемым результатам. Так,  несолоно хлебавши, горе сейсмологи свернули свою
аппаратуру, смотали шнуры, и только их видели.
     Подведем итоги:
     1.  Странная четверка (те,  с  которых вся эта  катавасия  и  началась)
попала к нам (по их словам) из некоего Сан-Бенедикта,  города, которого, как
оказывается, нет ни на одной карте. Они могли соврать,  скажете вы. Резонное
предположение. Но как тогда объяснить их  появление ночью в пещерах,  вход в
которые охраняется?
     2.   Верстальщик   Дмитрий  Шумерский   собственными  силами  обнаружил
неизвестный  проход в  пещерах и проник через него в тот самый Сан-Бенедикт.
Шумерский  мог  соврать, скажете вы. Резонное предположение. Но как  в таком
случае объяснить  наличие  подробной карты Сан-Бенедикта, которую  Шумерский
принес, вернувшись из опасного подземного путешествия? Вот эта карта, передо
мной на столе лежит, ее трогать можно.
     3. Военные-лжесейсмологи  искали  в  пещерах  таинственный  проход,  но
ничего не нашли, несмотря на то, что были вооружены научными приборами, в то
время  как у Шумерского имелся лишь фонарик  на лбу и  глобус подмышкой. Это
что  ж  у нас, таким образом вытанцовывается:  проход  испугался  военных  с
приборами и исчез,  а  Шумерского с  фонариком  и  глобусом  не  испугался и
впустил через себя в Сан-Бенедикт? Но это, вы  меня уж  извините, ни в какие
ворота не лезет.
     Есть, впрочем, одна  маленькая зацепка. Шумерский вспомнил, что, будучи
в  Сан-Бенедикте, краем  уха  слышал,  как  говорили  о некоем  таинственном
проходе на  свободу, который якобы преграждает некая, не менее таинственная,
дверь, и что на поиски того прохода  отправилась одна  экспедиция, состоящая
из трех коренных жителей Сан-Бенедикта плюс  один турист в майке с пальмами.
Экспедиция ушла в тот же канализационный люк,  откуда вылез Шумерский, и как
сквозь землю провалилась.  Любопытно, что  о проходе  на  свободу и  о двери
говорил и Рихард Зорге.
     Напрашивается  предположение,  что тоннель с человеческими  костями, по
которому путешествовал  верстальщик  Шумерский  из  Киева  в  Сан-Бенедикт и
обратно,  и есть  тот  самый  проход на свободу,  с которого, похоже,  все и
началось.
     Однако в этой версии есть масса "но": тоннель ведет не на свободу, а  в
Украину и, как утверждает Шумерский, нет в нем никакой двери.
     В общем, уважаемые  читатели,  такие вот  дела. Если у  кого что-нибудь
прояснится по  данному вопросу, срочно  звоните  или  запросто  приходите  в
редакцию, будем вместе разбираться. А то мы здесь уже зашились".
     - Я ее, эту Надежду Перепелкину, прекрасно понимаю, - сказал я, дочитав
статью.  - Несуществующие  города - головоломка, вынуждающая вечно ходить по
замкнутому кругу. Но у  меня  и того хуже дела обстоят: мои сны превратились
во всенародное достояние, в какой-то водевиль, а  я  уже  перестаю сам  себе
принадлежать...

        ЛЮБОВЬ НАДО ЗАПРЕТИТЬ!

     - Смотри, Мальвину по телевизору показывают! - в  волнении перебил меня
Буцефал.
     И  точно, по телевизору, стоящему на барной  стойке, в выпуске новостей
крупно  показывали  Мальвину, на груди которой висела  табличка  с надписью:
"Любви нет!". Мальвина что-то говорила, но ничего не было слышно.
     -  Звук.   Включите,  пожалуйста,  звук!  -  обратился  я  к  Клеопатре
Сергеевне.
     Начало речи мы пропустили.
     - ... а я вам говорю, любовь надо запретить, - утверждала Мальвина.
     -  Как,  совсем?!  -  не  скрывая  удивления, спросила  молодая женщина
телерепортер.
     - Пока не настанет ясность в этом вопросе. А если ничего не прояснится,
то и совсем, - решительно отвечала Мальвина.
     - Что же вам не ясно, девушка?
     -  Неясно  все, - Мальвина  бережно поправила табличку  "Любви нет!". -
Вот,  например.  Ответьте мне  на простой вопрос: что, по-вашему, кроется за
любовными клятвами?
     - Ничего не кроется. Люди  любят друг друга, и об  этом говорят - все у
них  на поверхности. Что за  странный вопрос? -  удивилась репортер и камера
показала  крупным  планом  толстостенное,  размером   с  хорошую  гайку,  ее
обручальное кольцо.
     - А вот  и нет! -  отвечала Мальвина. - Клятвы  в любви  на самом  деле
означают,  что никакой любви нет, потому что  нет нужды клясться в  том, что
неоспоримо существует. Глупо, например, клясться в том, что человек дышит?
     - Согласна, глупей, чем: "Клянусь, я дышу" трудно себе вообразить, - на
время  репортерша задумалась. - И  почему это, по-вашему,  так  скверно дела
обстоят?
     -  Да потому, что нужда в клятвах возникает там,  где все неоднозначно,
туманно. Клянутся в  том, что в  любой момент  может разрушиться, исчезнуть,
или вообще является фантазией. На что это похоже?
     - Вы хотите поговорить о религии?
     -  Не хочу говорить ни о чем отвлеченном, я выступаю за отмену любви, -
Мальвина приосанилась, выпятив вперед грудь, чтобы всем была видней табличка
"Любви нет".  - Поймите, мы занимаемся не тем: говорим, что любим, но это не
любовь, от нашей лжи только горечь в душе накапливается...
     Мальвина хотела еще что-то сказать, но  ее прервали. На экране появился
ведущий программы "Новости":
     -  Вот такие  у нас  дела, уважаемые  телезрители. Ходят  здесь всякие,
правительство осаждают и черт знает что требуют.
     За  соседним  столиком  взволновался  до  того  спокойно  пивший  водку
посетитель "У  Гофмана",  худощавый  мужчина  средних лет в мятом  пиджаке и
старых джинсах:
     - Черт бы побрал эту  любовь! - на весь зал заявил посетитель.  - Права
девчонка: любовь надо запретить как чуждый  и  вредный  обществу элемент.  Я
из-за  той  любви прозябаю,  а  мог бы  жить и разные полезные дела  делать.
Думаете, мне нравится  водку пить?!  А куда деваться:  домой  не могу  - там
женщина  ходит из комнаты в комнату: ни поговорить с ней  об интересном,  ни
просто порадоваться. Она только и знает, что всем недовольна. А я ведь с ней
по любви  сошелся, и  что теперь? Раньше хотел стихи писать - знаете,  как я
люблю стихи!
     - Так и писал бы себе, - заметил усталый голос.
     - Легко сказать! Человек  - душевное существо, он не рубильник: захотел
-  включил,  захотел  -  выключил.  Я  больше  не  могу  писать  -  рука  не
поднимается.  У  меня  в  душе  пустота  поселилась,  а  я ее водкой уморить
пытаюсь,  но  ей  хоть  бы  что,  -  мужчина  в  отчаянии  махнул  рукой  и,
пошатываясь, напра