вился к выходу. "ПРИВЫКШАЯ УГОДЛИВОСТЬ" - Буцефал! - взмолился я. - Не могу здесь больше, душно и радости мало. Пойдем, я тебя по городу прогуляю. Ты же ничего не видел, а это все-таки Киев, говорят, красавец-город. - А это что? - спросил Буцефал, как только мы вышли из пивной и указал на огромные бетонные трубы, видневшиеся вдали. - Это мусоросжигательный завод, - ответил я и сник. - Не грусти, Герман! - Буцефал дружелюбно положил мне руку на плечо. - Во всех городах дурно пахнет. У входа в метро наблюдалось людское столпотворение в форме круга, в центре которого находились мои старые знакомые Адмирал Нельсон и Александр Македонский. Все с нескрываемым интересом слушали, как те о чем-то рассказывали. Люди так плотно стояли друг к другу, что я даже не стал пытаться пробиваться через них, чтобы поздороваться с Македонским и Адмиралом. - Кто такие? - поинтересовался Буцефал, глядя на ораторов поверх голов слушателей. - Старые знакомые. Я тебе про них коротко рассказывал. Тот, что покрупней - Александр Македонский, но он не завоеватель, а хирург. Он мышей из головы удалять может. Второй - Адмирал Нельсон, но он не адмирал, а ярый поклонник Гете, "Фауста" сильно любит. - Вы, люди, криво живете, бездумно. "Фауст" никого не интересует, - взволнованно говорил Адмирал Нельсон. - Я в метро специально ездил, в книги читающих пассажиров заглядывал - и ничего, кроме отъявленной галиматьи в них не нашел. "Сквозь привыкшую угодливость, ставшую маской, проступала холодная беспощадность", - процитировал Адмирал отрывок из современной книги. - Разве это можно читать?! Это же все в голову идет, а потом, хочешь - не хочешь, к сердцу опускается. Что, вы мне скажите на милость, от такого чтения в душе образуется? - Что-то вы, мужчина, мудрите лишнее. Люди читают и отдыхают, душа здесь ни при чем, - вступилась за "привыкшую угодливость" интеллигентная на вид женщина предпенсионного возраста. - Именно, что ни при чем! - возбужденно отвечал Адмирал. - Но душа-то всегда при нас и на нее все влияет, и "привыкшая угодливость" в том числе. С душой нельзя обращаться таким наплевательским образом, а то она может обидеться и в разнос пойти. - Что вы нас пугаете! - развязано заговорил молодой человек из задних рядов. - Я сотню книжек прочел с разного рода "привыкшими угодливостями", и ничего со мной не случилось. Что вообще со мной может произойти от чтения? - От подобного чтения всякое может произойти, - грустно ответил Адмирал. - К примеру, проснетесь вы утром, спустите ноги с кровати, чтобы в тапочки влезть, а их на месте нет. Более того, и места самого нет... - Что это значит - "нет места"? - уже не так развязано спросил тот же молодой человек. - "Места нет", значит, что ничего нет. Когда такое случится, вы обнаружите вокруг себя пустоту, ту самую, которая, благодаря этой вашей "привыкшей угодливости", копилась и копилась у вас в душе, а потом вдруг вырвалась наружу, нашла проход на свободу. - Чем докажете, что во мне такие пагубные процессы происходят? - гнул свое молодой человек. - Вы "Фауста" не читаете, вот вам и все доказательство... - Не могу это слушать, - сказал я, обращаясь к Буцефалу. - Тогда пошли отсюда, тем более, что Адмирал, чувствую, скоро начнет "Фауста" цитировать. - Ты не любишь "Фауста"? - Я его наизусть знаю. ШАГ К СВОБОДЕ Спустились в метро. Пассажиров было немного, нам даже удалось присесть. Буцефал расположился слева от меня, справа занял место пожилой интеллигентного вида мужчина в очках с тонкой позолоченной оправой. Поезд тронулся. - Возмутительно! - громко возмутился пожилой интеллигент, читая газету. - Что там у вас? - в один голос откликнулись мы с Буцефалом. - Да вот же, напечатано в разделе "Криминальная хроника". Какая изощренная наглость! В голове не укладывается, и как вообще подобное может на ум прийти?! Слушайте, здесь немного, я вам сейчас зачитаю. Статья называется "Авантюра с несуществующими городами". Вам интересно? - вежливо осведомился интеллигент. Мы с Буцефалом утвердительно закивали. - Так называемая фирма "Мечта", - начал читать интеллигент, - за последние два дня продала одну тысячу двести тридцать пять путевок на отдых в несуществующий город Сан-Бенедикт, обещая доставить туристов к месту назначения через некий таинственный проход на свободу. В девять ноль-ноль около монастырских пещер собрались ровно одна тысяча двести тридцать пять туристов (милиция потом их сосчитала). Ждут час, ждут два, в общем, до обеда потолкались, пока не сообразили, что никакого путешествия не будет, а их просто одурачили на общую сумму один миллион восемьсот пятьдесят две тысячи пятьсот американских долларов. "Мечта" испарилась - никого в конторе не оказалось, и все указанные в путевках телефоны для справок молчали. Теперь "Мечту" ищет милиция, но по данным наших проверенных источников, надежда на успех слабая. Каково, а, уважаемые читатели?! Жулики обнаглели до крайности, и что интересно - граждане ведутся на невозможные вещи: какой-то несуществующий город и какой-то проход на свободу. Им что, свободы в стране не хватает? Чтобы прояснить ситуацию, мы проинтервьюировали одного из пострадавших. Во имя объективности интервью напечатано без каких-либо добавлений и исправлений. КОРРЕСПОНДЕНТ. Вы что, с ума сошли?! Как можно клюнуть на такую удочку? Вас же в рекламе предупреждали, что город, куда вас хотят отправить, несуществующий. А вы все равно клюнули, словно очертя голову в омут бросились. Делать нечего, что ли? ПОСТРАДАВШИЙ. Мне свободы захотелось. КОРРЕСПОНДЕНТ. А то мы не в свободной стране живем?! ПОСТРАДАВШИЙ. А где, по-вашему, наша свобода находится? КОРРЕСПОНДЕНТ. Она в конституции прописана. ПОСТРАДАВШИЙ. То-то и оно, что в конституции, а больше ее нигде нет. КОРРЕСПОНДЕНТ. Можете доказать? ПОСТРАДАВШИЙ. А тут и доказывать нечего! Вы, к примеру, чем целый день занимаетесь? КОРРЕСПОНДЕНТ. Работаю. А что делать? - надо семью кормить. ПОСТРАДАВШИЙ. Вот, и все мы так. Но позвольте спросить: живете вы когда? Когда себе принадлежите, а не находитесь в распоряжении начальства, или во власти обстоятельств? КОРРЕСПОНДЕНТ. Я с работы домой прихожу и падаю мертвый - мне не до сантиментов и философий, выспаться бы. Это что ж, по-вашему, я и не живу? ПОСТРАДАВШИЙ. Отчего не живете? Живете, но только во сне - это единственное место, где вы сами собой являетесь. Но разве это жизнь, разве свобода? Это свобода от реальности - вот что! А мне свобода здесь нужна, а не во сне, вот я и купил эту чертову путевку. И знаете, что? КОРРЕСПОНДЕНТ. Что? ПОСТРАДАВШИЙ. Ни капельки не жалею. Всего за полторы тысячи долларов я надежду себе купил. КОРРЕСПОНДЕНТ. Но вас же обманули! ПОСТРАДАВШИЙ. Ну и что? Плевать на доллары, зато теперь я с надеждой живу, потому что сделал первый шаг на пути к свободе! КОРРЕСПОНДЕНТ. Я чего-то не понимаю. ПОСТРАДАВШИЙ. А вы попробуйте. И не обязательно для этого путевку у жуликов покупать, просто попытайтесь поискать тот проход или сделайте хоть что-нибудь. Сделайте хоть маленький шажочек по пути к свободе и вы почувствуете, как этого вам всю жизнь не хватало. Дочитав статью, мужчина вопросительно посмотрел на пассажиров. Все молчали, погруженные каждый в свои мысли. - К черту конституцию! - прервал молчание молодой человек, одетый, как мотоциклетный гонщик, во все черное, кожаное с множеством металлических заклепок. - Вот из-за таких, как ты, у нас в стране бардак, - яростно возразил другой пассажир, мужчина в костюме с галстуком. - Это вы сами бардак устроили, а свободу в конституцию засунули. Свобода везде должна быть. Нужно по траве босиком ходить и радоваться, а мы за деньгами гоняемся, и нам все мало. Конституция отстой! - подытожил гонщик и с целью усиления выдвинутых аргументов, грозно выпятив грудь, приблизился к костюму с галстуком. Приверженец конституции встал и решительно шагнул навстречу гонщику, тем самым давая понять, что и его доводы имеют силу. Гонщик, видимо, желая придать своим аргументам еще большую весомость, не долго думая, запечатлел сопернику в челюсть крутой хук справа. Костюм с галстуком, с трудом выдержав удар, в долгу не остался. Изловчившись, вцепился обеими руками в шевелюру гонщика и повалил его на пол. Гонщика кинулись защищать трое друзей, одетых так же - в черную кожу, а на помощь костюму с галстуком пришли пятеро представительных мужчин тоже все в костюмах с галстуками. Началась битва. - Остановка "Площадь Независимости, - объявили из динамиков. - Нам выходить, - сказал Буцефал и потянул меня за собой. - Может, стоит вмешаться? - я попытался остановить Буцефала. - Ты уже вмешался. Кто, по-твоему, меня с проходом на свободу во сне увидел и наружу вытащил? Тебе мало? Еще большую неразбериху хочешь организовать? Пошли, - твердо сказал Буцефал. Я повиновался. Мы вышли на площадь Независимости, где нас ждал очередной "сюрприз", правда, на этот раз мирного характера. Около фонтана на лавочке сидел Бертран и о чем-то беседовал с худощавым молодым человеком в очках. Вокруг столпилось человек двадцать и все внимательно слушали. - Бертран! - поприветствовал я его еще издали. Бертран бросил на нас короткий отрешенный взгляд и как будто не узнал. Я собрался, было, подойти к нему, но Буцефал остановил. Мы встали несколько в стороне, откуда было все слышно. - ... и я впервые увидел, как идет дождь, - проникновенно продолжал ранее начатый разговор Бертран. - Обычный дождь? - уточнял очкарик. - Вот только что вы в самую суть попали! - возбужденно отвечал Бертран. - Это действительно был обычный дождь, похожий на миллионы других дождей. Он был обычный для миллионов людей, но не для меня. Все началось с того, что я случайно обратил внимание на одну каплю, которая, пролетев мимо моего носа, хлюпнулась в лужу. Я услышал наполненный необыкновенным очарованием тихий звук: "Бульк!", а потом наступила тишина. Никогда раньше не слышал, чтоб так зачарованно, так проникновенно, затрагивая душу, булькала капелька. И у меня произошел перелом. На меня словно озарение нашло. Еще помню, дышать трудно стало и круги разноцветные перед глазами поплыли. Нет, вы только вдумайтесь! - Бертран схватил и стиснул ладонь своего собеседника. От неожиданности тот, сконфузившись, вздрогнул, но руку не отнял. - Маленькая капелька мгновение назад была совершенно одна, а теперь она - часть целого! - продолжал Бертран. - И что поразительно: капельки не стало, но она не исчезла! Удивительно, правда? Но это еще не все. Когда я следил за капелькой, то на секунду показалась, что она - это я. И я почувствовал, что через мгновение меня не станет, но я не исчезну, а просто буду другим, преображусь, начну новую жизнь вместе с другими капельками и мне не будет одиноко. Так я полюбил дождь, и дождь перестал быть обычным, он стал моим, особенным. Бертрана был чрезвычайно воодушевлен, раньше я его таким не видел. - Подарите мне дождь, - попросила курчавая рыжеволосая девушка в джинсах. Бертран в задумчивости молчал. - Или вам жалко? - Не жалко, - простодушно ответил Бертран, - у меня таких дождей миллион. Но чтобы подарить вам дождь, мы должны быть вместе. - Вместе жить? - лукаво спросила девушка. - Общая крыша не избавляет от одиночества, девушка. Мы должны перестать быть отдельными. - Что для этого нужно? Нам следует превратиться в капельки и упасть в общую лужу? - Вы умная девушка, я погляжу, - улыбнулся Бертран. - Комедия! - с иронией заметил кто-то. - Нет, не комедия! - твердо заявил Бертран. - Мы отдельными живем, оттого сами безучастными к миру делаемся, и других равнодушием мучаем. Чтобы быть вместе, надо разрушить нашу отдельность. И тогда весь мир станет особенным, а не только дождь. - Я вас понимаю. Только уточните, что значит это ваше "вместе"? - спросила девушка. - Вместе - это когда мы нуждаемся в человеке, как в самом дорогом на свете, а не как в механизме по оказанию услуг. - Что нужно сделать, чтобы быть вместе? - серьезно спросил до того молчавший бородач и насторожился. - Надо стать царем. - Что, по-вашему, значит царь? - Настоящий царь живет среди голых стен, спит на полу и ест простую пищу. И так до тех пор, пока в его государстве не переведется последний обездоленный, которым он сам и должен быть. А так мы не живем, потому что отражаемся в стеклянных глазах мнимых царей, которые только говорят, что они вместе, а у самих закрома ломятся, и им не стыдно И что примечательно: все они в церковь ходят. - Вы предлагаете всем стать нищими? - недоверчиво спросил худощавый гражданин в сером плаще. - Я предлагаю каждому стать царем. - Откуда ты такой умник взялся? - послышался язвительный голос. - Из Сан-Бенедикта. Мы искали проход на свободу, но попали в Украину... Бертран еще хотел что-то сказать, но все внимание переключил на себя голосистый мальчуган. МИЛЛИОН ЗА ШУМЕРСКОГО - Миллион долларов за верстальщика Шумерского! - выкрикивал мальчишка, раздавая желающим листовки. Я взял одну и прочел: "Дамы и господа! Мы ничего такого не делаем. Нам не нужна голова Шумерского. Мы хотим его живым видеть и счастливым сделать, а он нас не понимает и скрывается. Мы ему денег дадим и много. Он нам для официального дела нужен. Короче: назовите координаты верстальщика газеты "Киевские зори" Шумерского, а мы вам миллион дадим, вот". Дальше шли реквизиты. Я немедленно достал телефон и набрал указанный номер. Трубку подняли во время первого же гудка. - Зачем вам Шумерский за миллион, он за жизнь столько не заработает? - выпалил я, не дожидаясь ответа. - Ты кто? - заговорил наглый баритон. - Я его друг, - быстро нашелся я. - Захочу, вы его никогда не увидите. Я, конечно, блефовал. - Пожалуйста, не нужно нервничать. Я вам сейчас все объясню, - залебезил баритон. - Нам Шумерский нужен, чтобы провести нас в таинственный город Сан-Бенедикт. - Зачем вам туда? - Бизнес. - Не смейте лазать в Сан-Бенедикт со своим треклятым бизнесом, вас там не ждут - это мой город! - взорвался я. Было слышно, как трубку прикрыли ладонью, и стали о чем-то шептаться. Через минуту баритон заговорил: - Сколько? - Что сколько? - переспросил я. - Сколько стоит ваш город, мы его покупаем. Такая неслыханная наглость привела меня в бешенство. Еле сдержался, чтобы не наговорить грубостей, чего терпеть не могу, и выключил телефон. - Бизнесмены - странные люди, - пожаловался Буцефалу. - Чего им надо? - Несложно догадаться: хотят безналоговую зону в Сан-Бенедикте учредить. - Но это город моего сна! Не хочу в нем видеть никаких зон! - Дай им волю, они там не только зону организуют. Посмотри вокруг! (я оглянулся). Что ты видишь? - Город Киев вижу. Он из грозных бетонных строений состоит, которые миллионы тонн весят. А земли живой не вижу - вся она под многослойным асфальтом схоронена. - Вот что с миром организация делает, - Буцефал грустно вздохнул. - Знаешь, Герман, поехали к Гофману, а то мне здесь тесно - сорганизованный бетон на меня давит. Я не возражал и мы спустились в метро. ЗЕМЛЕКОПЫ На Харьковской площади к нам подошел Почтальон. На нем был узбекский халат, полы которого чуть не касались земли, на ногах - валенки с глянцевыми калошами, а на голове - белая бейсболка с черной фирменной надписью: "Спасем душу вашу! Постоянным клиентам скидка. Работаем в кредит. Тел. 4546646". - Опять этот странный мальчик, - обратился я к Буцефалу. - Сейчас будет нам газету за сто гривен продавать, не вздумай ему деньги давать. Но Буцефал меня не слышал. Он расцвел в приветливой улыбке и по-отечески обнял Почтальона. - Что у тебя сегодня, малыш? - сказал Буцефал, протягивая Почтальону сотенную купюру с таким видом, будто делал это не в первый раз. - Криминальная хроника, дяденька, - бойко ответил мальчик и дал Буцефалу газету, а сто гривен взял и небрежно сунул в боковой карман халата. После чего, как и в прошлый раз, бросился бежать. Но стоило ему свернуть за угол, как оттуда, истошно мяукая, бросилась врассыпную стая бездомных котов. - Презабавнейшая газетенка, эта ваша "Киевские зори", не перестаю удивляться, - не обращая внимания на котов, саркастически заметил Буцефал и развернул газету. - Ты только послушай, что пишут: "Милиция арестовала четверых киевлян, которые самовольно проникли в канализационную систему под Михайловской площадью и начали рыть ход в направлении Михайловского собора. На вопрос, зачем задержанные это делали, милиция отвечать не хочет. Пришлось нашей редакции проявить смекалку и проинтервьюировать землекопов непосредственно в милицейских застенках. С этой целью наш отважный корреспондент-стрингер Альфонс Вавилонский нарочно совершил ряд хулиганских действий в отношении иностранных граждан, мирно гуляющих по той же Михайловской площади. Он прицепился к группе интуристов, неустанно задавая один и тот же вопрос: "Вы, случайно, не из Сан-Бенедикта пожаловали?". И делал это до тех пор, пока туристы не обратились за помощью к патрульному милиционеру. Тот вызвал наряд и Вавилонского повязали. Расчет сработал - стражники препроводили Вавилонского в то же отделение милиции, в застенках которого томились, ожидая своей участи, интересующие нас загадочные землекопы. Оказавшись с ними в одной камере, Вавилонский сразу же приступил к выполнению своих прямых обязанностей и взял у землекопов интервью, которое он в тайне от милиционеров передал нам по мобильному телефону, а мы его публикуем (см. ниже). ВАВИЛОНСКИЙ. Ребята, вы с ума сошли, под Михайловский собор подкоп делать! Зачем? ЗЕМЛЕКОПЫ. Нам свободы захотелось, вот мы и копали. ВАВИЛОНСКИЙ. У нас же свободная страна! ЗЕМЛЕКОПЫ. А нам скучно жить стало. ВАВИЛОНСКИЙ. Но вы же в Киеве! Здесь увеселительных заведений на любой вкус, хоть отбавляй. Один мой знакомый задался целью найти двухметровую блондинку с мохнатыми волосами по всему туловищу. И что б вы думали? Одна поисково-развлекательная компания ему нашла такую. Вот что значит Киев! Так отчего же вы заскучали? ЗЕМЛЕКОПЫ. От прибавочной стоимости. ВАВИЛОНСКИЙ. С чего вдруг?! Прибавочная стоимость наше общество вперед движет, а вы ею недовольны. ЗЕМЛЕКОПЫ. Это всем известно, поэтому никто всерьез не задумывается, а мы с товарищами задумались. Людей поспрашивали и выяснили, что никто толком не может ответить, в какой именно "вперед" она нас движет. Говорят что-то о повышении уровня жизни, о валовом национальном продукте, и еще о каких-то показателях, за рост которых мы должны бороться, и тогда всем будет хорошо. Но человека ни в одном ответе мы не обнаружили - вместо человека везде значится потребитель товаров и услуг. Но ведь потребитель не человек! У потребителя животные функции - он ест, пьет и в туалет ходит. Вот мы, то есть четверо друзей, и заскучали по человеку, которого прибавочная стоимость не учитывает, и нам свободы захотелось. ВАВИЛОНСКИЙ. Свободы от чего? ЗЕМЛЕКОПЫ. Да от прибавочной стоимости, какой же вы, право, несообразительный! ВАВИЛОНСКИЙ. Но страна уже один раз попробовала избавиться от прибавочной стоимости в семнадцатом, и ничего путного у нее не получилось, вы же знаете. ЗЕМЛЕКОПЫ. Знаем. Вот поэтому и стали копать, а не флагами махать. Нас на это статья о несуществующих городах в газете "Киевские зори" подвигла. В ней о проходе на свободу говорилось, и что его вырыли те, которые оттуда к нам попали, и что копали они под своею церковью. Мы решили тоже копать, но уже с нашей стороны и под нашей церковью - вдруг повезет. ВАВИЛОНСКИЙ. Ну и что, повезло? ЗЕМЛЕКОПЫ. Как видите. Землекопы грустными взглядами окинули мрачные стены милицейского казимата и тяжело вздохнули. ВАВИЛОНСКИЙ. Будете еще копать, когда выпустят? ЗЕМЛЕКОПЫ. Будем. Пока наши адвокаты пытаются вызволить Вавилонского из заточения, мы в редакции не знаем, что и думать. Только что нам сообщили еще о подкопах в районе Владимирского собора и на Лысой горе. Владимирский собор еще как-то укладывается в общую схему, но зачем копать на Лысой горе, где по преданию, ведьмацкие шабаши собирались? Не понятно. И вообще, уважаемые читатели, чем дальше в лес, тем больше дров. С этими несуществующими городами и проходами на свободу у нас в редакции у всех сплошная головная боль, и никаких конкретных результатов. Если у кого что на этот счет прояснилось - пишите или запросто к нам заходите, милости просим, а то сами мы уже ничего не соображаем. До свидания". Конец, - перевел дыхание Буцефал и рукавом вытер пот со лба. - Буцефал, дорогой, мне нехорошо. Понимаю и Шумерского, и тех, кто за ним охотится, и всех землекопов тоже понимаю. Но ведь они под меня копают, и мне страшно. Такое впечатление, что в любой момент у меня земля из-под ног может уйти и я в космосе останусь. Пойдем лучше пиво пить, мы, кажется, собирались, - сказал я и, дружески обняв Буцефала за плечо, повел его в пивную. В этот вечер мы напились, потому что поводов было хоть отбавляй. Пили за прибавочную стоимость и чтоб ей пусто было; за скорое освобождение землекопов; и за всех наших друзей тоже пили: за Бертрана, Теодора, Мальвину и Цезаря. Не забыли Вавилонского и Шумерского, и за Лысую гору тоже выпили. Разошлись поздно. Как добрался домой - не помню. Помню только, что долго не мог попасть ключом в замочную скважину и что с трудом добрался до кровати. Заснул мгновенно. ТЕНЬ И снилось мне, что путешествую по Африке, но, в отличие от обычных туристов, меня интересует нечто большее, чем просто памятники старины и природные достопримечательности. Мне во что бы то ни стало надо найти одну важную вещь, без которой жизнь утратила смысл - я ищу необычную красоту. Но не знаю, как она выглядит, выглядит ли вообще, и где ее искать. Получается, как в сказке: "Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что". Я давно в Африке, переезжаю из города в город, встречаюсь с людьми, тайно надеясь, что, быть может, кто-нибудь подскажет, где следует искать мою необычную красоту. Но никто не понимает, что я хочу. Одни советуют съездить в Гизу и посмотреть на пирамиды, другие рекомендуют посетить храм Абу-Симбелл, третьи говорят, что нет ничего интересней, чем развалины Карнака в Луксоре. Но все это не то. Моя необычная красота не может быть доступна всем, она точно не пирамиды и не Абу-Симбелл. Она - то, что сияет изнутри, и она способна зажечь огонь в моей душе. Я перестал слушать людей и решил довериться своему сердцу. И вот однажды я забрел в один магазинчик, в котором продавались ледяные фигурки. "Это необычный магазин, тем более для жаркой Африки, - подумал я, - поэтому здесь у меня есть шанс найти мою необычную красоту". - Странный вы человек, раз взялись торговать таким необычным товаром, - обратился я к хозяину магазина. - Вы обязательно у меня что-нибудь купите, - без тени сомнения ответил тот. - Откуда такая уверенность, вы даже не знаете, что мне нужно, если мне вообще что-нибудь нужно? - А вы к необычной красоте тянетесь, затем и пожаловали, - заявил хозяин. - Почем вам знать, к чему я тянусь, вы что волшебник? - Не волшебник, а вас глаза выдают. В них надежда и страсть имеются. Эти два качества с точностью определяют искателя необычной красоты. Обратите внимание, как играют лучики солнца вот в этой фигурке. Она сияет изнутри, - он снял с полки фигурку священного жука скарабея. "Скорей всего, волшебник, - подумал я, - иначе, откуда ему знать, что моя необычная красота сияет изнутри". - Я не волшебник, почему вы мне не верите? - отвечал хозяин, словно читая мои мысли. - Все необычное должно обладать внутренним светом. Судя по загару, вы не первый день в Африке, и, наверное, видели много фигурок жука-скарабея? - Да, но все они были сделаны из камня или бронзы. Они холодны и печальны. - А мои фигурки особенные - они переливаются разными цветами. Они и есть необычная красота. Завернуть скарабея? Заверните, - согласился я. - Скарабей, насколько мне известно, приносит удачу? - Мало удачу! Он приносит счастье, только для вас это обернется необычным счастьем, - загадочно отвечал продавец. "Разве счастье может быть обычным?" - подумал я и, попрощавшись, ушел. Потом долго бродил по узким пыльным улочкам африканского городка, прятался от солнца в небольших ресторанчиках, пил чай, курил кальян. Еще вчера меня одолевали сомнения - я не знал что ищу и куда иду, а сейчас мне радостно и легко, ведь теперь я - обладатель необычной красоты. Захотелось еще раз посмотреть на скарабея, на свое счастье. Заглянул в сумку, и... о, ужас! - там ничего не было. От необычной красоты осталось мокрое место! Показалось, что вот прямо сейчас должен наступить конец света - разверзнется земля и весь мир исчезнет в страшной огнедышащей пропасти. Какой же я глупец! Сразу нужно было сообразить: ведь я же в вечно жаркой Африке, а моя необычная красота изо льда сделана. Оглянувшись, обнаружил, что нахожусь в пустыне, конца и края которой нет. Куда делся город? Здесь есть кто-нибудь? Я посмотрел под ноги и увидел свою тень. "Неужели больше у меня ничего нет?", - задумался я. - Тень - то немногое, чем ты можешь располагать в этом мире, - услышал я чей-то голос. - Но она бездумная молчаливая сущность, на ощупь ее вовсе нет. Какой с нее прок? - Она не тает на солнце, в огне не горит, в воде не тонет, и главное: крепче всех к тебе привязана. Дети вырастут и устроят собственные жизни, друзья предадут за деньги, любимая женщина уйдет к иному красавцу - все зыбко в этом мире. Одна лишь тень предана, как верный пес. Тень пойдет за тобой в огонь и в воду, она тебе - самый ближний родственник. - Как же я раньше жил, не замечая такого счастья? - Мир устроен так, что все нужное у человека уже есть, и оно под рукой. За истинно нужным не надо никуда ездить, его достаточно распознать, и оно станет твоим. "Что же тень для меня значит, что или кто она?" - задумался я. И вдруг меня посетила мысль. Кажется, знаю, о чем таинственно молчит тень: она указывает на мое истинное положение в мире. Если вижу свою тень, значит, я обращен спиной к свету, и не вижу света. Но ели повернусь к свету лицом, то не обнаружу своей тени у себя под ногами - она окажется позади и станет незаметной. Так вот в чем секрет! Благодаря тени я могу знать, что у меня есть некая невидимая, светлая сторона - нечто иное, взору недоступное. Я готов был ликовать, но неожиданно меня охватил дикий страх. И все из-за того, что только на мгновение представил, будто могу умереть, но так и не увидеть своей иной светлой стороны. Кем я в таком случае буду? - озадачился я. - Отражением собственной тени, - отвечал голос из темноты. На этом месте я проснулся. Потом еще долго лежал и задумчиво смотрел в потолок. Сон оставил у меня сильное неизгладимое впечатление. Такое ощущение, будто внезапно очутился голым в женской бане. Все на меня смотрят без стыда и смеются, а я один, мне совестно и деваться некуда. "Видимая тень порождается невидимым светом" - простая, казалось бы, мысль, но она внесла в мою душу смятение. - Что порождает слова? - Безмолвие. "Что порождает ум?" - хотел, было, спросить я, но не осмелился, испугавшись ответа. "Я ли это, или тень того, кого сам почитаю за тень? Я живу или мной живут?" - подобные пугающие вопросы роились, как мухи в моей голове, ни на минуту не давая покоя. Далее находится одному стало невыносимо, и я направился в пивную "У Гофмана". ТАИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК В порожнем зале пивной в гордом одиночестве покуривал трубку Буцефал. Он как будто никуда и не уходил - сидел за тем же столиком, где мы вчера угощались. - Мне снился сон, - начал я сходу. - Неужели! - Не надо ерничать, прошу, мне не до шуток. Не знаю, смогу ли я выдержать нахлынувшие на меня новые впечатления и необычные мысли, - пожаловался я и на одном дыхании рассказал Буцефалу свой сон. - Ты, Герман, глубоко погрузился, - дослушав мой рассказ, задумчиво сказал Буцефал. - Мне тоже кажется, что глубоко - странные вещи не дают покоя, то появилась Глория, а теперь еще и Тень. Мной завладевает некая таинственная сущность, пугает она меня. Но еще больше страшит мысль, что я так бы и прожил, не увидев этого сна. Наряду с жутью он подарил чувства сказочного очарования, безумной страсти, душевной тоски по чему-то крайне значимому, причем важному не только для меня, а и для всего человечества. Я теряюсь среди пугающих меня мыслей: "Не снюсь ли я себе или кому-то еще? Не являюсь ли отражением собственной тени? Кто такая Глория?" Подобные вопросы - а их миллион - сводят меня с ума. Кажется, что хожу вокруг некоего загадочного бездонного колодца, заглянуть в который боюсь, но знаю, что рано или поздно сделаю это. Мне, Буцефал, открылась чуждая всем истина, Бог знает, к чему она приведет. - У тебя появилась тайна, Герман. Ты стал таинственным человеком, - заключил Буцефал. - Но я и раньше был таким. Сколько себя помню, так то и делал, что таился: школьником старался не показывать родителям плохие отметки, перед товарищами выставлялся смельчаком, а что меня порой страх охватывает, и часто себя жалко бывает, я тщательно скрывал, стыдно было. О господи, чего я только не стыдился! Мой стыд подарил мне море тайн. Еще я прятался за маской - ты знаешь - играл ненужную роль и все боялся ее плохо сыграть. Меня, если разобраться, из-за тайн и не видно вовсе. И думаешь, один я такой таинственный? Все так живут. Так что, дорогой Буцефал, ничего особенного в таинственности, я думаю, нет. - Говорить о "таинственности для всех" нелепо, как нелепо полагать, будто кто-то имеет отношение к знаниям лишь на том основании, что у него дома на полках стоят книги, которых он не читал. Тайна мало имеет общего со знаниями, она к душе относится. Отметки в школе и прочее, о чем ты говорил - это лишь секреты, но не тайны. Секрет получается, когда что-то хотят скрыть, причем это "что-то" имеет вполне определенное значение. Номер счета в банке и количество денег на нем - секрет, но не тайна. - Но я могу таить мысли, они не похожи на деньги? - возразил я. - Все не то, Герман. Я говорю о сокровенном знании, которое является частью души. Желая найти проход на свободу, это знание устремляется наружу, но встречает преграды, упирается в них и останавливается. Эти преграды - наши маски, за которыми мы прячемся и нормы, благодаря которым эти маски существуют. Главное свойство души - неудержимое стремление к таинственному, ко всему тому, что разрушает нормы, которые, в свою очередь, стремятся разрушить то, что им угрожает. Нормы хотят, чтоб было все, как у всех и никаких тебе неожиданностей. Закабаленная нормами, душа мечется, как дикий зверь в клетке, она в растерянности, в отчаянии. - Так, что же такое тайна, я пока не понимаю? - Она и есть тот зверь в клетке. Тайна - это отчаяние души, которая рванулась к свободе. С тайной человек уже не может оставаться прежним, из обычного гражданина он превращается в иное существо - человека таинственного. Он больше не хочет жить под наркозом, отгораживаться от собственной природы, не в силах терпеть свою совесть, которая закупоривает душу, преграждая собой проход на свободу. Но обязательно должна быть дверь, Герман, и она, эта чертова совесть, и есть та дверь, через которую надо пройти. - Но как же без совести, ты меня пугаешь? - А как без души, без нее разве можно?! - воскликнул Буцефал. - Совесть - не душа, Герман, она то, что, как нам кажется, является душой или ее свойством, но она - не душа. Совесть получается, когда нам с детства твердят, что такое хорошо и что такое плохо, и повторяют до тех пор, пока мы не перестанем соображать, и примем все на веру. Совесть порождается нормами. Но как можно верить нормам, как можно верить тому, что постоянно меняется, что более похоже на моду, чем на истину. Сейчас твердят, что прибавочная стоимость - это хорошо, а раньше считали, что она плохая. У норм правды нет и быть не может. Совесть - это умопомрачение, Герман. - Что же мешает человеку выпустить свою тайну наружу, сказав нормам решительное нет, раз они такие вредные?! - Сами же тайны и мешают. На этот счет у человека есть одно страшное тайное желание. Оно заключается, в стремлении делать из живого мертвое. Это желание и порождает на свет нормы. Оно проявляется в любви к порядку, в стремлении жить по единым правилам, чтобы люди были как предметы, а предметы как люди, и чтобы каждый знал свое место. Колонны солдат на параде, унылые микрорайоны с безликими домами - оттуда все происходит и многое что еще, к чему мы привыкли с детства, и без чего не мыслим свою жизнь. - Ты нарисовал ужасную картину, Буцефал. Получается, что нормы делают из нас тайну для самих себя, превращая окружающий мир в иллюзию, а саму жизнь в погоню за миражами. Но тогда получается, куда не сунься, везде тупик. Я теперь, выходит, и без тайны своей не могу, а с ней мне куда деваться? - Тебе решать, - ответил Буцефал и посмотрел на меня так, будто он не человек, а потустороннее существо. Мне стало не по себе. - Я знал, что ты так ответишь! У меня от твоих слов голова кругом идет. Одна только совесть, которая душу подменяет, чего стоит. Ты вышиб у меня почву из-под ног, дорогой друг. Раньше я только и делал, что старался жить по совести, и единственное, на что сетовал, так только на то, что у меня скверно выходит. А ты говоришь, что я не то делал, душу свою в темный угол загнал. Буцефал, ты мастер кружить голову и затуманивать взор, я, пожалуй, оставлю тебя на время, мне надо побыть одному. - Счастливых встреч, - сказал на прощанье Буцефал. Тогда я не понял, что он имел в виду. УБИТЬ СЕБЯ ПРЕЖНЕГО Пошел гулять по унылым безликим улицам харьковского массива. Мне было все равно куда идти, хотелось ни о чем не думать, отвлечься от сумасшедшего потока мыслей. Через некоторое время, утомившись, я присел на лавочку и закрыл глаза. Но, странно - я не увидел привычной тьмы, вместо нее перед моим мысленным взором открылась, словно нарисованная, картина с людьми и лошадьми среди бескрайнего поля. Я различал мельчайшие подробности: морщинки на лицах людей, лепестки полевых цветов, слышал, как мирно и глубоко дышат лошади. Более того, я знал, что происходит "за кадром" - чувствовал, как в ближних оврагах черви роют землю, слышал, как режут воздух орлы, парящие над дальними горными вершинами. Я открыл глаза. - Что с вами, вы бледный? - рядом на лавочке сидела девушка лет двадцати пяти в ситцевом платьице, с распущенными вьющимися каштановыми волосами до плеч. Не слышал, как она подошла. - Дать таблеточку? - девушка открыла сумочку. - Спасибо, я здоров, - ответил я и почувствовал к девушке особое расположение. Показалось, что давно ее знаю. - Кто вы? - Девочка из песочницы, Наташа, помните? - Помню. В детстве я дружил с девочкой Наташей из соседнего дома. Мы вместе играли в песочнице: лепили разные фигурки и рыли тайные ходы навстречу друг другу. Когда наши руки встречались, сердце мое замирало и я стеснялся. Но почему вы намного моложе меня? Впрочем, со мной в последнее время столько странных событий приключилось, что я уже ничему не удивляюсь. Знаете, Наташа, я только что закрывал глаза и видел очень ясную картину: на поле люди и кони. И еще я чувствовал, как черви жуют прошлогоднюю листву в дальних оврагах, слышал, как орлы в дальних горах режут крыльями воздух. - Знаю, что с вами происходит, - сказала Наташа. - Закройте глаза еще раз. Я повиновался: устроился удобней на лавочке, закрыл глаза и как будто заснул. Как потом выяснилось, в забытьи провел около часа, после чего пробудился от собственного крика. - Тихо вы, людей распугаете, - Наташа нежно прикрыла мне ладонью рот, но вскоре отпустила, как только убедилась, что я не буду кричать. - Что вы видели? - Я видел себя, но в какой-то ужасной роли. Я был воином своего народа. Вам интересно? - Не спрашивайте, сами знаете, что интересно. Продолжайте. - Хорошо. Итак моя жизнь четка и понятна: жена рожает мне детей и готовит пищу, а я охочусь в лесах и воюю недругов по окраинам государства. Я - победоносный воин и отчаянный храбрец, мною гордятся, воздают почести, благословляют на новые подвиги. Моя жизнь, овеянная славой, могла бы длиться и длиться, пока однажды я не очнулся. И оказалось, что никакой я не герой, а самая последняя сволочь. Я дурно пахнущий человек, который в пьяном бреду чинит погром в своем доме, где мать моя и отец. Когда прозрел, то в ужасе обнаружил у своих ног поверженные тела родных людей, обезглавленные моей же рукой. В мгновение показалось, что мир прекратил существование. И тогда я обратился к Богу: "За что, Господи!". Но Бог не услышал меня. И я воззвал к Сатане: "За что, Люцифер?!" Но и он не услышал меня. Отчаявшись, я решил, что я сам Бог, и сам Сатана, вершитель своей судьбы. Я слез с коня и пошел, куда глаза глядят. Горе разрывало мое сердце. Шел три дня и три ночи. Наутро четвертого дня показался берег океана, где на пустынном пляже мирно спал человек. Подойдя ближе, заметил, что он очень на меня похож. "Странное совпадение" - подумал я и мне открылась истина: лежащий на песке человек есть я, но только прежний, тот, кто еще не ведает, что творит, наивно полагая, что он - герой. Какое-то время пребывал в полном замешательстве, просто стоял, и смотрел на себя. Но вдруг понял, что должен делать. Без тени сомнения не медля ни секунды, я вытащил из ножен меч и вонзил спящему прямо в сердце. Закончив рассказ, я посмотрел на Наташу. Она рисовала прутиком на земле замысловатые узоры. - Ты убил в себе прежнего человека, - задумчиво, не поднимая глаз, сказала Наташа. - Что ты чувствуешь? - Чувства переполняют меня. Мне не нужны ни конь, ни меч, ни почести, ни благословения. Я хочу бродить по лесам и лугам, слушать пение птиц, хочу рисовать странные картины и писать странные стихи, пусть все вокруг будет странным и необычным. Я хочу, чтобы было так, как хочет душа - птица вольная, и пусть все думают, что я сумасшедший. - Завидую вам. У меня так легко не получилось. - Не получилось что? - Избавиться от себя прежней. - Разве в этом есть необходимость? - Прежнего человека надо обязательно убить, или он должен сам умереть. Только так ты сможешь родиться заново. - Но зачем рождаться дважды?! - Чтобы быть свободным. - Неужели, второе рождение и есть тот самый проход на свободу? - Только шаг на пути к нему, - отвечала Наташа, не отрывая взгляда от земли. - А как ты сделала этот шаг? - спросил я. - Вот, - сказала Наташа и показала мне свои запястья с множественными рубцами от порезов. - Три раза пыталась, но всякий раз меня находили и отвозили в больницу. А потом мне приснился спасительный сон. Только я мечом сердце не пронзала, а уронила себя в бездонный колодец. Помню, держу себя за руку и на прощанье в глаза смотрю, потом разжимаю пальцы - и все... Помню прощальный взгляд себя прежней - в нем я видела искреннюю благодарность за избавление. А вы не забыли заглянуть себе в глаза на прощанье? - Не было возможности - мой прежний человек спал. Девушка серьезно на меня посмотрела, но ничего не сказала. - Бедная девочка, такое пережить! - Не надо жалеть того, кому суждено расстаться с собой прежним, - ответила Наташа. - Убивать себя прежнего - это судьба каждого человека?! - Если тебя позвала тайна, этого не избежать. - Так вот в чем дело! - обрадовался я. - Ты, получается, такой же таинственный человек, как и я, и встреча наша не случайна?! - я вопросительно посмотрел на девушку, но она даже не повернулась в мою сторону, продолжая задумчиво рисовать прутиком на земле. - Расскажите мне свою тайну. Вы не представляете, как для меня это важно. И то, что вас я повстречал, для меня тоже важно. Теперь знаю, что я не один. - Я росла колоском пшеницы в чистом поле, - начала Наташа. - Днем любовалась небом, и мне очень нравилось разговаривать с облаками. Когда ко мне приближалось облако, я его приветствовала, узнавала, как его зовут и, если у него не было имени, то сама его называла. Потом расспрашивала облако о том, откуда оно прилетело, и что произошло в пути. Так я узнавала, что делается в мире. По ночам любовалась звездами, и они учили меня мечтать. Приходила осень, с меня осыпались зернышки, падали в землю, а на следующий год прорастали - и я оживала снова. Но однажды приснилось, что за мной пришли, сорвали и увезли далеко от родного места. Мои зерна перемололи в муку и слепили пельмени. Потом кто-то их купил и съел. Скоро я превратилась в навоз, и меня смыли струей воды в длинную темную трубу. - Какая печальная история! - У каждого человека в жизни настает время "Ч", когда он должен сделать главный выбор: быть ему пельменем или вольным колоском. Вы любите пельмени? - Ненавижу! А раньше ел, но они мне все равно не нравились, просто так было нужно - я был женат. Я тоже хочу жить под открытым небом, но не могу понять, зачем убивать себя прежнего, неужели нет другого, более гуманного способа, начать новую жизнь? - Надо убить в себе пельмень, - твердо ответила Наташа. - А насчет, есть ли другие способы избавления, я не знаю, об этом не думала. Мне просто стало невыносимо жить по-прежнему - вот я и взялась за нож. Так делала три раза, вы знаете, а потом уронила себя в колодец и это помогло. - И что теперь? - Я стала таинственным человеком и могу различать других таинственных людей. Теперь и вы можете. Посмотрите на прохожих поверх голов - они покажутся вам серыми. Я попытался и у меня получилось - действительно, люди выглядели серыми. - Но я поверх голов никогда на людей не смотрел, всегда в лица заглядывал, мне глаза у людей нравятся - они та человеческая часть, в которой жизни больше всего. А то, что люди кажутся серыми, должно быть, просто свойство поверхностного взгляда, такое может быть? - я примирительно улыбнулся. - Посмотрите вон на того человека, - попросила Наташа, указывая на торговавшего семечками мужчину. Я посмотрел и удивился - он был цветным, но больше красным. "Странное, однако, для мужчины занятие, - подумал я, - у него рабочий возраст, на вид ему было около сорока и вроде не инвалид, а семечками торгует и, похоже, ему это нравится". - Он таинственный человек? - спросил я Наташу. - Это Давид, идите к нему, он вам кое-что расскажет? СТРЕМЛЕНИЕ К БОГУ И ЕСТЬ БОГ - Здравствуйте, - сказал я, подойдя к Давиду, - мне на вас девушка Наташа указала, и... - Не надо столько слов, - Давид огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь и, убедившись, что все в порядке, продолжил. - Прошу вас, говорите тише, нам не нужна известность, а то знаете... - он снова с опаской огляделся. - А то, что? - я не понимал, чего он опасается. - А то все, что угодно! - Давид посмотрел на меня, как старый солдат на новобранца. - Вы, я погляжу, новенький среди таинственных людей. Я постараюсь вам кое-что объяснить, чтобы вы не наделали глупостей. - У вас, полагаю, тоже есть своя тайна? - Есть, - отвечал Давид. - Собственно о ней я вам хотел рассказать. Однажды я отправился на поиски Бога. "Почему, все говорят о Боге, но никто никогда его не видел? - озадачился я. - А те, кто видел, давно умерли и о том, что они его видели, пишут другие люди, которые жили, спустя сотни лет". Я пошел в храм и спросил, где мне найти Бога? Мне сказали, что Бог везде и что он все видит. Но я не поверил, потому что трудно, согласитесь, поверить в то, будто кто-то может находиться везде. "Но раз все говорят о Боге, - думал я, - то, значит, неспроста, значит, Бог есть. Тогда нужно бросить все дела и отправиться на его поиски, потому что нет более важного дела". Я пошел на вокзал и взял билет на поезд, который отвез меня к морю. По прибытии первым делом купил надувной матрац, улегся на него и поплыл в море. - Зачем? - удивился я. - Бога искать, зачем еще? - Тогда почему в море? - А где, по-вашему, должен был вести поиски? Посудите: на земле люди везде были, и нигде Бога не нашли. Под землей его, понятное дело нет, там, если кто и есть, то нежить. Остается небо и море. Небо я отодвинул на второй план, потому что у меня нет своего самолета. Поэтому начал с моря. Теперь понятно? - Понятно. И чем закончились поиски? - Психиатрической лечебницей. Но сначала меня подобрали пограничники в нейтральных водах - я далеко заплыл, так как не рассчитывал отыскать Бога вблизи берега, глупо на такое надеяться, согласитесь. Пограничники отвезли меня к себе на базу для допроса. В Бога никто из них не верил, поэтому у нас разговор не клеился. Скоро приехала карета скорой помощи и меня доставили в лечебницу. Там все было наоборот, разговоры отлично клеились. Что этим докторам ни скажи - они со всем соглашаются, и во все готовы поверить, лишь бы я не волновался. Но сначала я и не думал волноваться, это потом не выдержал. Поверьте, нет ничего хуже, чем когда с тобой во всем соглашаются - это кого угодно взбесит, ведь так? - Давид моляще заглянул мне в глаза, явно опасаясь, как бы я не ответил "нет". - Конечно, так, Давид. Более того, могу подкрепить вашу правоту своей философией. Я убежден, что жизнь в нас поддерживает несогласие, это основополагающее и жизнеутверждающее свойство природы, оно отвечает за твердость материальных тел. Мы к вещам прикасаемся и они сопротивляются, отвечая на вмешательство, а нам кажется, что они твердые. Если бы вещи не могли сопротивляться, то мы бы жили, как во сне - ходили бы сквозь стены, и вообще, ничего не чувствовали. Как же тут не нервничать, я вас очень хорошо понимаю. Продолжайте, пожалуйста. - Дальше последовали консилиумы, диагнозы и процедуры: ванны, уколы, туман в голове. Но дело не в этом. У меня столько горечи накопилось, словами не передать - мне врачей жалко стало, представляете?! - Странным образом вам лечение обернулось. Они же вас мучили, а вы их жалеете. - Сильно жалею, - горячо отвечал Давид. - Они не виноваты в том, что своему ремеслу жизни отдали, и ошиблись. Как можно верить в то, что из человека тягу к Богу уколами вытравить можно? Это же безумие! Вы меня простите, что я разгорячился. Сейчас успокоюсь, и расскажу вам о своей тайне. Давид погрузил руки в мешок с семечками, и так молча сидел с минуту, а потом продолжил. - Тайна пришла ко мне внезапно, когда я в больничке отдыхал. Открываю глаза со сна, как вдруг мне все ясно и понятно стало, а на душе так празднично сделалось. Еле сдержался, чтобы не закричать от радости. Тогда я понял, почему здесь оказался. Я захотел быть собой, и в результате стал не как все, вот в чем дело, Бог здесь ни при чем. Я мог отправиться искать философский камень или конструировать машину времени, мог бы вообще ничего не делать, а просто сидеть и слушать тишину, ожидая просветления, суть не в том. Что бы ни делал, я бы все равно стал чужим, а все потому, что повернулся к себе лицом. Я стал другим, а они остались прежними. В тот раз я не нашел Бога, но я продолжаю искать его и буду искать всю жизнь - все равно, найду или нет. И знаете почему? - Почему? - Потому что стремление к Богу и есть Бог. ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ И ОДИНОЧЕСТВО Я о многом хотел расспросить Давида, хотел также многое ему рассказать. Бог мне давно покоя не дает, в нем много неясностей и меня это мучает. Уже собрался говорить, но меня остановил вкрадчивый голос: - Оставьте Давида, он не выдерживает долгих разговоров о Боге, слишком близко к сердцу его воспринимает. Идите со мной, я вам что-то расскажу, без этого вам точно не обойтись. Ко мне подошел дедушка с седой длинной бородой в белой льняной рубашке, подпоясанной веревкой. "Толстой! - мелькнула у меня мысль, - Лев Николаевич, ни дать, ни взять". - Меня Лев Николаевич зовут, - представился дедушка. Я с удивлением на него посмотрел. Что за чертовщина?! - Но я не Толстой, - поспешил заверить меня Лев Николаевич, и я облегченно вздохнул. - Вы, насколько понимаю, тоже таинственный человек? - Да. - И много вас, точнее сказать, нас таких? - Таинственных людей не может быть много - они порождены сообществом нормальных людей. А нормальные люди лишь потому нормальные, что у них много общего, и их - большинство. - Я охотно вас выслушаю, Лев Николаевич. Вы мне хотели рассказать о том, без чего мне не обойтись? - я улыбнулся старику, потому что мне было приятно на него смотреть. - Раньше я строил заборы, - начал Лев Николаевич, - огораживал жилища от незваных гостей и чужих взглядов, свято веря в пользу своего дела. Заборы, думал я, нужная вещь - они укрепляют порядок. А без заборов что будет? Все станут друг к другу в гости ходить когда вздумается, или будут наблюдать за чужой жизнью - без забора дом на аквариум похож. Сначала я за деньги работал, чтобы семью кормить и чтоб жена не сердилась - женщины, знаете, всегда сердятся, когда денег мало. Но потом я опомнился - мне не только ради денег работать захотелось. "Мы все больше на работе живем, - рассуждал я. - В бездумном труде человек жизнь механизма проживает". Есть еще дом, скажете вы. Но что дом? Там я ем, сплю, жену, конечно, приласкаю на ночь, новости по телевизору надо еще посмотреть, чтоб быть в курсе, а жить-то когда при таком расписании?! На жизнь, получается, времени совсем не остается. Но, согласитесь, жить-то хочется. Вот я и стал работать, для души. Но счастья в труде не нашел, потому что задумываться стал. Первое, о чем серьезно задумался, были мои заборы. Зачем они существуют? Мне эта мысль долго покоя не давала. И вот до чего додумался: людям заборы нужны, чтобы отделять себя от других. - Ну и что в этой мысли особенного? - удивился я. - В моем заключении не особенность важна, главное - я осознал, что люди в беде находятся и не понимают этого. Беда в том, что мы и без заборов друг от друга отгорожены. Нам только кажется, что мы знаем и понимаем другого человека, на самом деле мы его только воображаем. Мы говорим слова, вкладывая в них смысл, но тот, кто слушает эти слова, наделяет их собственным смыслом и содержанием. Не мы в нашем слушателе находимся, а то, что он себе воображает. В этом образе больше его внутреннего мира, чем нашего. Мы разделены непреодолимой преградой чужих представлений и собственных иллюзий. Думать, будто мы вместе, значит заблуждаться, а жить согласно этому заблуждению, означает не что иное, как спать наяву. Люди глубоко отдельные существа. Поняв это, я перестал строить заборы и начал людей жалеть. Стал ходить по домам и уговаривать, чтобы люди рушили заборы и шли друг другу навстречу. - И что из этого вышло? - Я попал в одиночество - люди отвернулись от меня. Им удобней жить отдельными, но думать, что они вместе. Сначала испугался своего одиночества, но скоро мои страхи рассеялись и я понял, что одиночество - это моя судьба. Я осознал, как важно принять одиночество, потому что, отвергая его, человек идет против себя. - Знаете, Лев Николаевич, мне тоже приходили мысли об одиночестве, но я всеми силами старался их прогнать, неосознанно избегая того, что меня пугает. Но теперь, когда с вами поговорил, у меня страх прошел, и я готов и дальше слушать об одиночестве, думать о нем и стараться принять. - Одиночество бывает четырех видов, - продолжал Лев Николаевич. - Первое - когда рядом никого нет и ты живешь, как Робинзон Крузо на необитаемом острове; второе - ты одинок среди людей, когда никто тебя не слушает, не понимает; третье - когда ты в разладе с собой, одинок внутри себя; и четвертое - ты одинок перед собственным существованием, когда чувствуешь присутствие смерти. Первые три одиночества известны и понятны всем. Каждое из них может подействовать на человека и преобразить его жизнь. Но главное - это четвертое одиночество. Оно сильней всех и, понятное дело, наводит страх, поэтому человек всеми способами старается избежать даже мыслей о нем, хотя от этого четвертое одиночество не исчезает. Оно настигает человека и карает за то, что он, избегая его, идет против собственной природы. Убегающий от четвертого одиночества человек постоянно тревожится, не может найти себя и живет, как во сне. - Что же делать? - Надо остановить позорное бегство, повернуться лицом к четвертому одиночеству, и почувствовать близость смерти. И тогда откроются врата, ведущие к вечной истине. - Проход на свободу?! - воодушевился я. - Да, если хотите. - Я и не предполагал, что одиночество может быть настолько влиятельным и многообразным - вы насчитали целых четыре вида! - На самом деле их еще больше. Мы одиноки перед выбором жизненного пути, потому что только мы знаем, куда идти. Мы одиноки перед свободой, потому что никто не может быть свободным за нас. И вообще, перед всем жизненно важным человек одинок. Боль, страдание, страх смерти, неуверенность в будущем, горечь утрат - все это и многое другое порождается нашим одиночеством. Теперь я вам расскажу, как попасть в одиночество. - Странное дело: зачем в одиночество попадать, раз оно и так уже есть? Вы же сами говорили, что одиночество преследует нас постоянно. - Именно, что "преследует". Но оно как бы в стороне находится, а нужно, чтобы одиночество в душе поселилось. - Так как же попасть в одиночество? - В одиночество попадают внезапно. Человек вдруг начинает ощущать себя никому не нужным, всерьез озадачивается вопросами, о существовании которых раньше только слышал, но не предполагал, что они его серьезно заинтересуют. "В чем смысл жизни?" "Зачем мы живем, раз все равно умирать?". Подобные вопросы захватывают все человеческое существо, а неспособность на них ответить заставляет чувствовать себя отдельным от мира. Со временем чувство отдельности становится все сильней и невыносимей, человеком завладевает страх. Он пытается скрыться от пугающих переживаний - ищет сексуальных приключений, отправляется в путешествия, уходит с головой в чтение книг, становится приверженцем каких-нибудь идей, запойно пьет. Но все это бесполезно, уверяю вас. В свое время многое перепробовал - результат нулевой, а от тщетных усилий только хуже становится. Оно и понятно, ведь от себя не убежишь - наши переживания находятся внутри, а вино, женщины, книги и дальние страны - снаружи. Внешнее только отвлекает, но на душу не действует, поэтому, раз уж ты попал в одиночество, то от него не избавиться, это судьба. Вы меня понимаете? - Отлично понимаю, но мне с вами не по пути. - Что так, разве я вас не убедил? - Нет. Дело в том, что у меня есть Глория. Она у меня и снаружи и внутри, потому что она для меня весь мир, и она не вписывается в ваше глухое одиночество. - Может, тогда и мне завести такую же Глорию? - задумался Лев Николаевич. - То будет уже не она, а свою я вам не отдам, - серьезно ответил я. - Понимаю, молодой человек, у каждого должна быть своя Глория. Лев Николаевич загрустил. - Во всяком случае, спасибо вам за напутствие, Лев Николаевич. И почему вы не Толстой? - Не знаю, - печально ответил Лев Николаевич. - Прощайте. Мы пожали друг другу руки и расстались. Лев Николаевич подошел к Давиду и без спроса угостился семечками. Потом они что-то обсуждали, но о чем говорили - уже не слышал. Уверенным шагом я направлялся в "У Гофмана". Надо было встретиться с Буцефалом - у меня к нему много вопросов накопилось. ПОГОНЯ ЗА ТЕОДОРОМ Войдя в пивную, я застал Буцефала в окружении многолюдной компании. Все сидели на стульях, составленных в кружок, и, открыв рты, слушали, как Буцефал произносит горячую речь (начала не застал): - ...наружный человек верит не в Бога. Он верит в то, что счастье получается в результате накопления вещей. Он одного хочет, чтобы с ним волшебство случилось и чтобы все ему с неба валилось. Ради этой чародейной мечты старается весь научно-технический прогресс, изобретая все новые и новые устройства с "волшебной" кнопкой, чтобы только нажал ее - и вот ты уже имеешь, чего пожелаешь. Суть научных достижений одна - избавить наружного человека от внутренних усилий, а кнопка - она не просто пипочка, а состояние души, образ мысли и способ жизни. И что же получается? В результате мы имеем некое аморфное, безвольное и бесхарактерное существо под названием наружный человек. Я ответил на ваш вопрос? - Буцефал обратился к молодому человеку в первом ряду. - Спасибо! - упоенно воскликнул молодой человек. После чего быстро - никто и опомниться не успел! - разделся догола и, размахивая штанами над головой, выбежал на улицу. Оттуда донеслось: "Наружный человек - сволочь! Пора его кончать, а то жизни нет!". - К тому же наружные люди не могут правильно рожать, - продолжал Буцефал, не обращая внимания на призывы с улицы. - Это как? - удивились слушатели. - Наружный человек вне себя живет, снаружи, поэтому он не чувствует и не понимает жизни, которая внутри происходит. Он думает, что внутри него только обмен веществ есть. Он не в состоянии понять, в чем смысл его жизни. Поэтому наружный человек, если и хочет себе детей, то лишь для того, чтобы те сумели достичь того, чего он сам не в состоянии, чтобы за него жизнь осмыслили и готовый ответ под нос сунули. - Мы больше не будем детей рожать, раз такое дело, - заговорили некоторые слушатели. - Ну, и зря, - отвечал Буцефал. - Рожать нужно, но только делайте это бездумно, то есть от души, и пусть дети растут не как результат вашей ущербности. - Буцефал! - я поманил его жестом. - Завтра продолжим, - коротко подытожил Буцефал. Публика, недовольно бурча, и гремя стульями, стала рассаживаться за свои столики. - У меня содержательная прогулка получилась, - начал я, как только мы присели. - Даже очень. - Таинственные люди встречаться начали? - прозорливо заметил Буцефал. - Да. Но откуда тебе об этом известно? Впрочем, я уже ничему не удивляюсь. Они, эти таинственные люди, мне, Буцефал Александрович, такое рассказали! такие интересные чувства во мне пробудили! Меня распирает. - Я бы тебе рекомендовал соблюдать меру в общении с таинственными людьми, а то... - Буцефал не договорил. Его речь неожиданно прервал странный гул, похожий на топот копыт бегущего табуна лошадей. Все было, как в тот раз, когда за Цезарем гнались разъяренные фотолюбители. Теперь-то что стряслось и кто за кем гонится? Посетители притихли и настороженно переглянулись. Через несколько минут в пивную влетел запыхавшийся Теодор, и не долго думая вполз под ближайший столик, свернулся там калачиком и затих. - Где он?! - вслед за Теодором в дверях показался священнослужитель в рясе и с массивным крестом на шее. Ошеломленные посетители не знали, как себя вести. С одной стороны, наблюдатели погони, жалея слабых, естественным образом переходят на сторону убегающего. Но, с другой стороны, беглец - непонятно кто, а догоняющий - ясно что за личность - уважаемый член общества, таких теперь государство жалует. - Кого ищем, отец святой? - осторожно осведомился один из посетителей. - Сатана! - воскликнул священник. И потом чуть тише, переводя дыхание, добавил: - Из Сан-Бенедикта. Где беглец, дети мои? Но никто и слова не проронил. Отец святой сурово оглядел молчащий зал. Не найдя поддержки среди посетителей, раздосадовано махнул рукой и, сплюнув трижды через левое плечо, скрылся. Теодор, отряхиваясь, выполз из-под стола. - Спасибо, господа, что не выдали, иначе бы мне конец, - он с чувством искренней благодарности отвесил низкий поклон залу. - Брось, мужик, с кем не бывает! - послышался пьяный, но душевный голос. За столиком в дальнем углу сидел одинокий пожилой мужчина с рюмкой водки и кружкой пива для "ерша", и улыбался. - Теодор, что, черт побери, ты натворил?! - спросил Буцефал, помогая Теодору отряхнуться. - Я пришел в церковь Бога выручать, а они злиться начали, - извинительно говорил Теодор. Посетители "У Гофмана", перестав пить и закусывать, вопросительно уставились на Теодора. Стало тихо. Было лишь слышно, как топают мухи по липким от разлитого пива столам. - В какую церковь? - нарушил молчание Буцефал. - Здесь на массиве есть одна небольшая церквушка, вон там, - Теодор кивнул на дверь. Присутствующие, как по команде, дружно посмотрели в указанном направлении. - Я шел мимо и решил посмотреть, что там происходит, но не сдержался и высказался. - На предмет? - спросил Буцефал. - О Боге, разумеется, о чем еще в церкви говорить? В левом углу распятие увидел: на кресте с застывшим страданием на лице, израненный мертвый Иисус висит. Я подошел и долго на него смотрел, а потом мне его жалко стало да так, что я и сам чуть было не умер - верите, еле на ногах устоял. - Всем его жалко, - вставил кто-то. - Нет не жалко! - загорелся Теодор. - Им только кажется, что жалко. На самом деле они просят что-нибудь для себя, и если не впрямую, то думают что-нибудь такое, что одно и то же, что просят. А я его истинно жалеть начал, без задней мысли. Мне его от все души жалко стало, будто он дитя малое. Ему должно быть одиноко, подумалось мне. Я к такому заключению пришел не потому, что он умер в страшных муках (на войне простые люди и не такие страдания терпели), а потому, что отделился от всех, вдруг решив, что он - пастырь, а мы - нуждающиеся в выпасе бараны. Но люди не бараны, сравнивать их с баранами - безумие. Зря он так подумал - себе хуже сделал, один же остался! Жаль, я далеко был, а то бы образумил его и спас... - Теодор неожиданно прервался, чтобы вытереть пот со лба. Все терпеливо ждали, когда он продолжит. - И что же? - осторожно спросил мужчина с мешками под глазами. - Я обо всем этом прихожанам рассказал. - А они? - Сначала слушали и молчали. Потом я еще сказал, что всякий отделенный человек сильно страдает, а Иисус именно такой и есть - отдельный. Поэтому ему не просьбами докучать, а жалеть надо, чтоб в нем горя меньше стало, а так он в еще большую беду попадет. Спасем Иисуса, говорю я им, и он обрадуется. Тогда и нам радость будет, а то вы все понурые ходите - гляньте на себя, это же храм, а не место для угнетения духа. Улыбнитесь! - Теодор остановился, переводя дыхание. - Дальше что было? - А дальше действие очень быстро разворачивалось, я толком ничего понять не успел. Вышел святой отец, объявил меня сатаной, и еще сказал, что добро должно быть с кулаками, и кто не с нами, тот против нас. И еще что-то говорил, но уже не помню, потому что получил кулаком в лицо, в глазах потемнело. Хорошо, что выдержал удар, не упал и придя в себя, выбежал на улицу, а то бы затоптали. Оглянулся - все прихожане за мной и отец святой впереди с распятием на шее: борода на ветру развивается, глаза сумасшедшие. Что я такого сделал?! - Теодор, ища поддержки, обратился к залу, но посетители молчали - ждали, что дальше скажет. - Ничего особенного ты не сделал, просто явился в чужой монастырь со своим уставом, - объяснил Буцефал. - Монастыри не любят чужие уставы, пора бы тебе, взрослому человеку, об этом знать. - Ложись! - неожиданно крикнул тщедушный мужчина из дальнего угла. - Ползи, спаситель Божий, обратно под стол от греха. Теодор последовал совету - вполз под ближайший стол, и вовремя, потому что в дверях появился разгоряченный преследованием все тот же труженик алтаря. - Где, он?! - грозно обратился к присутствующим он. - Здесь одни пьющие люди, отец святой, - ответил уставший голос, - нам не до Бога, мы ради удовольствия существуем. Священник недовольно проворчал что-то себе в бороду и, коротко перекрестив зал, ушел, хлопнув на прощанье дверьми. - Где яростные прихожане? - не вылезая из-под стола, поинтересовался Теодор. - Вон они там, в округе рыщут, - указал на дверь Буцефал, - ты лучше не высовывайся, а то найдут - и затопчут. Рассердил ты их сильно, - Буцефал посмотрел в окно на бегающих верующих. - Откуда в них столько злобы? Похоже, мы еще не все знаем, дорогой ты наш заступник Божий, - Буцефал постучал по столу, где прятался Теодор. - Я им еще совет дал распятие снести в подвал на вечное хранение, потому что нечего разглядывать чужие раны, будто они не страдание, а цирк, - сделал признание Теодор. - После таких "нагорных проповедей" лучше на люди не показываться - тебя верующие мигом в прах превратят и по ветру развеют. А другой раз думай, где и что говорить - страна-то православная! - Буцефал похлопал себя ладонью по лбу. - Православная - не православная - мне все равно, - упрямствовал Теодор. - У меня за Бога душа болит, и не просто болит, а по-настоящему на части разрывается. Если я его брошу, то себя невзлюблю и умру - утону в своей горечи. Буцефал с сочувствием погладил Теодора по голове и протянул под стол салфетку для слез. Но Теодор отстранил салфетку, выбрался наружу и сказал: - Мне отдохнуть надо - сил моих нет. - Здесь тебе нельзя, и в другом людном месте тоже, - сказал я. - Держи ключ от квартиры, иди и выспись (я передал Теодору ключи). Только будь осторожен, когда пойдешь. Вон та мышиного цвета девятиэтажка, проспект Бажана 5-а, квартира 193, четвертый подъезд, пятый этаж. Найдешь? - Найду, - тихо отвечал Теодор и устало поплелся к выходу. Буцефал заказал пиво и куриное жаркое, которое пришлось, как нельзя, кстати - не помню, когда нормально ел. Наевшись и напившись, мы разомлели. - Буцефал, как ты думаешь, что в жизни главней всего? - Пиво и куриное жаркое, - не задумываясь, ответил Буцефал. - Почему? - Потому что... В пивную, чуть было не сорвав с петель дверь, ворвался разгоряченный Цезарь. Отыскав нас глазами, он, сдавленным от ужаса голосом, произнес: - Теодора затоптали... - Что с ним? - подскочил Буцефал. - Жив. Правда, сильно пострадал. Пошли, он там, за углом лежит. Цезарь немедля выбежал из пивной. Мы - за ним. За углом дома No33 по улице Декабристов на земле с окровавленным лицом лежал полуживой Теодор. Я припал ухом к его груди, чтобы проверить сердце. - Стучит, но с перебоями, - заключил я. В этот же момент Теодор открыл глаза и с трудом тихо заговорил: - "Мы тебе за нашего Бога голову оторвем" - кричали христиане, когда меня догнали. А я им говорю, что Бог не их, а общий, и что у меня к нему особенные чувства имеются, и они из самого сердца идут. Вы из Бога вещь сделали, хотите от него только брать... - Теодор прервался, закашлявшись кровью. - И что же они, вот это все от тебя слушали? - спросил Цезарь, выждав пока Теодору станет легче. - Слушали и били, били и слушали и с каждым новым словом все больше разъярялись. А один, тщедушный такой прихожанин в поношенном сереньком пиджачке - я его еще тогда в церкви приметил, он ближе всех к алтарю стоял - так он сильней прочих лютовал и все норовил мне ногой в лицо попасть. Это все его ног дело, - Теодор дотронулся рукой до своего лица, но сразу от боли руку одернул и застонал. - Будет тебе наука порядки по чужим церквям наводить. Цезарь взял руку Теодора и нежно ее погладил. Дома мы умыли окровавленное тело Теодора и перевязали раны. Вскоре он пришел в себя, однако ложиться в постель отказался, попросил, чтобы его посадили в угол, подложили подушку под поясницу и дали смотреть телевизор. - Я хочу без Бога остаток дня провести, - говорил Теодор, - включите мне про депутатов. Я включил ему заседание Верховной Рады, а сам смотреть не стал, потому что мне стыдно. Через пять минут Теодор уже спал, но продолжал во сне тихо говорить: - Незачем Богу страдать. Истинно говорю: чужое страдание не может радостью обернуться, оно злобу рождает. Цезарь неожиданно пришел в волнение: стал нервно прохаживаться по комнате и все повторял: "Нельзя больше терпеть плоский мир и прежних людей. Нельзя спокойно наблюдать, как живое овеществляется и окаменевает!". Он изменился в лице - неистово заблестели глаза, впали щеки, Цезарь постарел лет на двадцать. Голос звучал гулко и жутко, будто доносился с черной глубины бездонного колодца, того самого, который мне однажды привиделся посреди бескрайней пустыни. - Я ухожу, - заявил Цезарь. Я ждал, что он так скажет. Мне было нестерпимо жалко на него смотреть. Подобные переживания можно испытать, разве что, когда твой любимый человек неизлечимо болен, а ты бессилен ему помочь. - Прощай Цезарь, знаю, что ты уйдешь и не вернешься. Скажи мне нужные слова на прощанье. - Крепко запомни, Герман, что говорю: мы не призраки, потому что страдаем за людей, и у нас есть тайна, - сказал Цезарь и, чуть коснувшись рукой моего плеча, ушел. Проснулся Теодор и еще с час сидел в задумчивости, глядя в окно на вытяжную трубу мусоросжигательного завода. Потому вдруг встал, решительно подошел ко мне и сказал: - Мы не призраки, Герман. И сразу же ушел, тихо прикрыв за собой дверь. ПОХИЩЕНИЕ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА МАРКА Утром ровно в семь меня разбудил звонок в дверь. Это был Почтальон. На этот одетый в офицерский мундир русского военно-морского флота времен Петра Великого, но с отличием - на голове нахлобучена шапка-ушанка, левое ухо которой безалаберно отвернуто кверху. - Жадный дяденька! - с ехидцей поприветствовал меня Почтальон, и вдруг переменился - стал серьезным и сосредоточенным. - Вот вам, дядечка, газетка и конвертик, и чтоб больше денег не жалели, - не дав опомниться, Почтальон ушел. В конверте обнаружил толстую пачку новеньких сотенных купюр. - Буцефал, тебе деньги нужны? - Откуда они у тебя? - Почтальон принес. - А еще он тебе что-нибудь передал? - Газету. - Так с этого надо было начинать. Почтальон просто так газеты не носит, там обязательно что-то важное, - Буцефал присел на кровати и раскурил трубку. Я расположился в кресле и прочел заголовок передовой статьи: "Враг православия No1". Буцефал в удивлении вздернул бровь. А я стал читать статью: - Неизвестный среди белого дня под видом экскурсанта проник в пещеры Киево-Печерской лавры и выкрал нетленные мощи преподобного отца нашего Марка-пещерника. Пропажу обнаружили не сразу, поэтому, когда кинулись искать - похитителя и след простыл. Мы опросили очевидцев и пришли к заключению: то был мужчина средних лет и вынес он преподобного отца Марка в черном целлофановом мешке, по всей видимости, предназначенном для мусора. Служители монастыря от комментариев отказались, сказали только, что за всю историю Киевской Руси, такого еще не было. Первая версия нашей газеты заключалась в том, что это сделал сумасшедший, но версия просуществовала недолго. Скоро в редакцию позвонили, и неизвестный вполне вменяемым голосом сообщил, что преподобный Марк-пещерник находится в данный момент у него и хранится в мусорном кульке. На вопросы неизвестный отвечать отказался, сказал лишь, что завтра даст эксклюзивное интервью, но "чтобы никаких милицейских хвостов". Мы согласились. Поэтому большая просьба к органам правопорядка: не докучайте редакции вопросами. Ничего мы вам, товарищи милиционеры, не скажем, пока не возьмем интервью с врагом No1 - так его уже окрестила святая православная церковь. "Нет сомнений: расхититель мощей и враг православия No1 - это наш Теодор" - заключил я. - Он сошел с ума! - вырвалось у меня. - Вполне возможно, если только допустить, что выставление напоказ трупов людей не является сумасшествием, - серьезно отвечал Буцефал. - Знаю, что делать, - твердо сказал я. - Надо сначала разузнать, кто такой этот преподобный Марк, а потом уже соображать, зачем Теодор его в мусорный мешок сунул и украл. Значит так, дорогой товарищ: я направляюсь в библиотеку, там все про Марка узнаю, а ты оставайся и жди моего возвращения Буцефал утвердительно кивнул. Через час я уже сидел в Республиканской библиотеке, через два - знал про Марка все, через три - вернулся домой и прямо с порога доложил: - Слушай сюда, Буцефал Александрович! Жил давно такой Марк, который для Библии Евангелие написал, но это еще не наш Марк - наш будет позже. Этому библейскому Марку постоянно что-то слышалось, что-то виделось, в основном, зверье разное, в том числе и необычное, среди которого было похожее на льва чудище. И нашему Марку тоже виделся тот же "лев - не лев". Так вот, на одном лишь этом основании нашего Марка святым и назначили. - Мало ли кому, что привиделось, но для святости этого, явно, недостаточно. Должно быть еще что-нибудь, более существенное, чем просто одинаковые львы, - рассуждал Буцефал. - Не улавливаю связи. - Связь, по словам церкви, есть, но какая-то она странная, из пальца высосанная. И тот, и другой, написано в церковных книгах, могли рычать как львы, отчего даже мертвые просыпались. - Они это серьезно пишут? - Не знаю. Но это еще - не все. Марк рыл пещеры в земле, чтобы там жить и молиться, а еще, чтобы хоронить людей. Сам же он иноком числился, отшельником значит. Еще он железо на поясе носил. - Это еще зачем? - удивился Буцефал. - Для того, чтоб жилось тяжелей. Еще я нашел описание, как по его милости мертвые ворочались. - Ничего себе милость! Зачем мертвым ворочаться? - Вот и я думаю, зачем? В его случае можно было одной лопатой обойтись. Кто-то скоро умер. Но несмотря на то, что могила еще не была вырыта, все-таки сдуру (иначе и не назовешь!) решили хоронить. Затащили покойника в узкий ход, и все - дело встало, ни вперед, ни назад. И тут воспользовался Марк своим волшебным свойством - приказал умершему дальше самому ползти на место назначения, и самому же елейным маслом обмазаться. Покойник в точности приказ исполнил: дополз, обмазался и умер. - Ну и дела!.. - Буцефал открыл бутылку пива и предложил мне, но я отказался. - У меня один знакомый тоже с мертвыми умел разговаривать, но с теми, которые уже давно в земле лежат. Правда, не знаю, ворочались ли они при этом? - Где он сейчас, твой знакомый? - В психиатрической лечебнице, у него там даже кличка есть "За упокой душу вашу". - Кто его такт мрачно окрестил? - Врачи. Еще что-нибудь Марк сделал? - В следующий раз, когда Марк не успел дорыть могилу, он поступил иначе. Не стал спешить с похоронами, решив доделать свое дело до конца. А чтоб покойник не скучал в ожидании, Марк его на время оживил. - Фу ты, черт! - вырвалось у Буцефала. Я укоризненно на него посмотрел, все-таки о святом речь идет, а не черт знает о чем. - Я не хотел, - извинился Буцефал. - Сам Марк к усопшему не пошел, - продолжил я, - а передал через родственника, чтобы тот сходил и сказал на ухо покойнику приказ: до утра лежать тихо. В ответ мертвец открыл глаза и так до утра пролежал, глядя в потолок. А когда пришло время похорон, сам закрыл глаза и умер во второй раз, но уже насовсем. - И это чудо? - Буцефал, встав с кресла, зевнул и потянулся. Послышался противный хруст костей. - Здесь написано, что чудо, - я пересмотрел записи, чтобы еще раз убедиться, что все верно изложил. - А дальше что с Марком было? - Дальше Марк умер и похоронили его там, где он всю жизнь в земле копался. Точнее сказать, не похоронили, а оставили лежать на виду в земляной нише монастырских пещер. К нему после люди ходили просить, чтобы он их от болезней избавил, и он, говорят, избавлял. - Герман, ты что-нибудь понимаешь? - Буцефал заходил по комнате, лохматя себе шевелюру, так ему, наверное, лучше думалось. - Я? Ничего не понимаю. Когда тебе об этом рассказываю, мне кажется, будто я сплю, а Марк-пещерник на самом деле не живший когда-то человек, а вымышленный герой глупой сказки. Но здесь (я потряс в воздухе своими конспектами) написано, что он настоящий! Я все в точности из старинной книги переписал. Но, знаешь, меня не покидает странное чувство, что все это результат чей-то оплошности, или может, какой-то сумасшедший в бреду стал делать заметки и его записи по ошибке попали к церковным писарям, а те нечаянно занесли их в свои священные писания. Слушай, Буцефал, сведи меня со своим другом, который "За упокой душу вашу". Может, он разъяснит, в чем разница между глупостью и чудом, или это одно и то же? - Этот точно разъяснит, но зачем тебе это? Дай Марку покой, пусть он себе жил, землю рыл ради своей печали - ему так хотелось, а что мертвецов заставлял ворочаться, то уж, ясное дело, не по злобе, а по невинности своей. Убогий он был, - отвечал Буцефал. - Вот! Убогий! Верно! - воскликнул я. - А нас за убожество его почитать призывают. Но это безумие! Я себя невольно ущербным чувствую оттого, что стыдно. Да, и как же иначе! Он ведь свои страсти при жизни унизил, днем землю рыл, а по ночам молился, "почти львы" ему снились. А я хлебный мякиш кушаю и постоянно при мне хоть какая страстишка, но имеется: то пивом напьюсь, пьян, то над женщиной власть хочу возыметь, чтобы она подо мной была, и стонала, как от боли, а я сверху, я сильный, я - победитель. Убогий тот Марк, а мы из-за него еще больше убогие, будто нам почитать нечего. Убогих, жалеть надо - в почтении они в свою тень превращаются и нас унижают. - Хорошо, Герман, пусть будет по-твоему. Но зачем Теодор Марка в мусорный мешок сунул и украл, тебе понятно? - Мне? Нет. - И мне - нет. РАСХИТИТЕЛЬ МОЩЕЙ. БЕСЕДА ТЕТ-А-ТЕТ На следующий день "Киевские зори", как и обещали, напечатали эксклюзивное интервью с Теодором. Газету мне продал перед входом в пивную Почтальон. Я без промедления отдал ему заготовленные сто гривен из пачки, которую он мне вчера подарил. На этот раз Почтальон облачился в зимнюю одежду эскимосов - меховой балдахин и унты. Мы с Буцефалом заняли свободный столик и заказали у Клеопатры Сергеевны завтрак: четыре пива и две яичницы с беконом. Буцефал, как всегда, раскурил трубку, а я в это время развернул "Киевские зори" и стал вслух читать передовую статью под названием: "Расхититель мощей. Беседа тет-а-тет". Статья начиналась с пометки: "По требованию интервьюированного текст беседы печатается без редактуры и корректуры". Далее следовал сам текст: "КОРРЕСПОНДЕНТ. Зачем вы украли отца преподобного Марка-пещерника? Кстати, дайте удостовериться, тот ли это Марк? И где он у вас лежит, правда, что в мусорном мешке? ТЕОДОР. Правда. Открывает мешок и показывает содержимое. КОРЕСПОНДЕНТ. О, господи! Он такой маленький, сморщенный и черный. Почему вы его скрючили в такой неудобной позе? ТЕОДОР. Он так сидит и отдыхает после долгого лежания и глумления над ним, бедным человеком и мертвецом. КОРРЕСПОНДЕНТ. Нашим читателям интересно, какой рост и вес преподобного Марка, а то не сильно верится, что он мог в такой маленький мешок поместиться. ТЕОДОР. У меня нет ни линейки, ни весов. И как такое вам в голову взбрело? Может, не стоит глупостями заниматься? КОРРЕСПОНДЕНТ. Нет, стоит. Мы, журналисты, ради наших читателей существуем, а их подробности интересуют - ничего не поделаешь. Выньте Марка и разложите его вот здесь, только надо клееночку подостлать, а то ковер, сами понимаете. ТЕОДОР. Он не пачкается, и не пахнет - я проверял, и нет у меня с собой клееночки. Послушайте, девушка, может, все-таки не стоит мерить и взвешивать, а то стыдно. КОРРЕСПОНДЕНТ. А как же читатели, с их интересом как быть? И нечего вам волноваться: прилично-неприлично, мы в свободной стране живем. ТЕОДОР. Нет у вас никакой свободы, вы о ней только разговариваете. Вместо свободы в этой стране чертовщина творится, это я сразу по прибытии заметил, когда мы еще наружу не вышли, а только в пещерах были. Тогда я смутно почувствовал что-то не то. Но только когда нас к митрополиту привели, у меня кое-что прояснилось. КОРРЕСПОНДЕНТ. И что же это "кое-что"? ТЕОДОР. Ярости в нем много, хотя с первого взгляда и не скажешь - вроде смирный старик. Вот я и подумал, что если с главным ответственным за любовь к Богу такое творится, то, что тогда с остальными делается? Ладно, меряйте и взвешивайте Марка, думаю, он не обидится - заставлял же он когда-то мертвых ворочаться. Пусть теперь сам поворачивается. Корреспондент производит замеры. КОРРЕСПОНДЕНТ. Один метр тридцать сантиметров. Какой ошеломляюще низкий результат! Сейчас мы его взвесим. Суйте, Теодор, Марка обратно в мешок. Теодор с предельной осторожностью усаживает Марка в мешок. Происходит взвешивание. КОРРЕСПОНДЕНТ. Потрясающе! Всего десять килограмм! Он вообще человек был? Лично я сомневаюсь. Как вы думаете, не замешан ли здесь инопланетный разум? ТЕОДОР. Вы с ума сошли! КОРРЕСПОНДЕНТ. Зачем такое говорить? По данным социологического опроса читателей интересуют инопланетяне. Впрочем, как хотите, вернемся в начало. Сознавайтесь, зачем вы Марка в мусорный мешок сунули и украли? ТЕОДОР. Я хочу бесчинству конец положить и мертвому человеку покой дать - он его честно смертью своей заслужил. КОРРЕСПОНДЕНТ. Что вы намерены с Марком делать? ТЕОДОР. Еще не решил, пусть пока со мной будет. КОРРЕСПОНДЕНТ. Какие ваши дальнейшие планы? ТЕОДОР. Мне Илья Муромец покою не дает. КОРРЕСПОНДЕНТ. Вы не боитесь, что за такие дела вас схватят и разорвут на части? ТЕОДОР. Честно сказать, боюсь. Но у меня правда наружу просится, проход на свободу ищет. Моя правда смелей меня, и сильней смерти - я умру, а правда останется. Будете уходить, не забудьте рулетку и безмен, которыми вы ради читателей Марка мерили и взвешивали. До свидания! КОРРЕСПОНДЕНТ. До свидания!". Я отложил газету и вопросительно посмотрел на Буцефала. - Он труп, - коротко прокомментировал статью Буцефал. ЭТО НЕ ГЛУПОСТИ - Звук, включите, в телевизоре звук! - неожиданно закричал через весь зал Буцефал. - Опять ваших показывают, - недовольно пробурчала Клеопатра Сергеевна, но звук включила. По телевизору показывали горячие новости. Молодая женщина-репортер, приблизительно тридцати пяти лет, вела прямой репортаж с места событий: - Наши камеры установлены у входа в киевский городской клуб фотолюбителей (камера наехала на дверь с выцветшей надписью "Киевский городской клуб фотолюбителей"). Дом оцеплен войсками подразделения "Беркут" и отрядами специального назначения службы безопасности Украины, есть еще милиция (показали крупным планом суровые лица сотрудников правопорядка). Пока картина неясная. На текущий момент известно следующее: некто, отрекомендовавшийся Цезарем, ворвался в клуб, захватил заложников (количество их уточняется), забаррикадировался, и пока - тишина. При упоминании Цезаря Буцефал побледнел, я - тоже. Тем временем к месту событий подтягивались различные силы. Подъехала пожарная машина, и скорая помощь. - Воспользуюсь паузой: меня зовут Олеся Незваная, репортер национального канала новостей, мой помощник - оператор Дмитрий Всевидящий, - Незваная прервалась: что-то слушала через наушники, плотно прижимая их ладонями к ушам. Через минуту продолжила: - Только что нам сообщили: с захватчиком ведутся переговоры, скоро будут известны требования, которые выдвигает Цезарь. Продолжим трансляцию после рекламного блока. Пошла реклама женских гигиенических прокладок "Пенелопа". Лето. Солнце. Греция. Легендарный Одиссей вот-вот должен вернуться с дальнего и опасного путешествия. Пенелопа мужественно, как и подобает гречанке, ждет. И тут с ней случается неожиданность по женской части. О, горе! Что делать?! Пенелопа мечется, нервничает, и вот уже готова впасть в отчаяние, как вдруг, словно по волшебству, прямо из воздуха возникает ангельское существо с пачкой гигиенических прокладок. Ура! Пенелопа спешит и в последний момент, прямо перед тем, как Одиссей сходит на берег, успевает-таки воспользоваться прокладками и встречает героического мужа в белоснежной мантии без единого пятнышка. Гремят фанфары, но славят не царя Одиссея, а прокладки "Пенелопа", огромная пачка которых окружена золотистым нимбом. Конец рекламного блока. - Ничего не понимаю, - обратился я к Буцефалу. - Всегда считал себя человеком, склонным вести образ жизни, более связанный с идеями и понятиями, чем с действиями. Когда вы все: Цезарь, Теодор, Бертран, Мальвина и ты, Буцефал, появились в моей жизни, я думал, что мы будем больше разговаривать, размышлять, получать новые впечатления и все такое. Но то, что сейчас происходит - нечто иное, я будто в чужой сон попал. Слишком много практических шагов делается, да и шагами-то их не назовешь, это какие-то гигантские меры длины, нужные для измерения космических расстояний. Теодор числится в православии как враг No1, его ищут! Ему ведь голову оторвут, честное слово, до милиции дело не дойдет! А теперь еще и Цезарь - забаррикадировался в центре столицы, его силовые структуры мертвым кольцом взяли. У него теперь только два пути - либо в петлю, либо в тюрьму. Но в тюрьме он не выдержит, там определенно нет прохода на свободу... - Тихо, - остановил меня Буцефал. - Кончились прокладки, снова про Цезаря показывают. - Прошли переговоры с Цезарем, - продолжала репортаж Олеся Незваная, - который дополнительно отрекомендовался уроженцем некоего города Сан-Бенедикта. Хочу обратить внимание на странное обстоятельство: обычно захватчики-террористы стремятся оставаться в тени, а этот нарочно представился и лица своего не скрывает. Переговорщики сфотографировали его и вот у нас его изображение (на весь экран появилось серьезное лицо Цезаря). А симпатичный, надо сказать, мужчина, хотя и пожилой. К Незваной кто-то подошел и что-то на ухо шепнул. Та побледнела, но быстро нашлась: - Только что мне сообщили представители спецслужб, что захватчик желает, чтобы ему вовнутрь клуба телевидение дали. Что ж, нам надо идти, а вы, уважаемые телезрители, пока отдохните. Пошла реклама. Симпатичная девушка едет в лифте и потом пахнет. Попутчики от нее нос воротят, а она, сообразив, в чем дело, расстраивается, но поздно - настроение испорчено. "Что же делать, как быть?!" - с этим животрепещущим вопросом девушка бежит к подруге, у которой заранее заготовлен ответ, будто она вместе с нами телевизор смотрит и знает, о чем та будет спрашивать. "Вот, держи!" - подруга сходу вручает девушке бутылочку с дезодорантом. Та пшикает себя под мышками и направляется обратно к тому же лифту, а там - те же лица, словно им больше делать нечего, как целый день в лифте кататься. Но теперь они уже нос не воротят, а с удовольствием нюхают воздух и улыбаются, а молодой красавец с волевым подбородком смотрит на девушку маслянистым взглядом и явно о неприличном думает. Крупным планом показывают сияющую, окруженную нимбом, бутылочку с дезодорантом. Конец рекламного блока. - Мы продолжаем репортаж, - на экране появилась Незваная, - теперь камера установлена в фойе городского клуба фотолюбителей. - Зачем вы такое творите?! - обратилась Незваная к Цезарю. - Вы какой-то странный, ей-богу: себя рассекретили и теперь вся страна лицо ваше будет знать. Если вы тут беду сделаете, то вас живо найдут. Без дополнительных вопросов и без спецслужб дело обойдется - обычные граждане разыщут и на раз-два шкуру с вас спустят за ваши фокусы. Говорите, что надо? - вызывающе вздернула носик Незваная. - Я - мирный человек, и хочу добра ... - начал говорить Цезарь. - Это вы-то - мирный?! - не сдерживая эмоций, оборвала его Незваная. - И о каком, собственно, добре речь, раз вы тут вон что учинили: людей в заточении держите. Так что вам все-таки надо? - Я хочу тысячу фотоаппаратов, - несколько смущаясь, заявил Цезарь. - Почему именно тысячу? - удивилась Незваная. - В честь тысячелетия крещения Руси, - спокойно отвечал Цезарь. - Ничего не понимаю. Какая может быть связь между фотоаппаратами и христианским юбилеем? - Так сразу понять трудно, - замялся Цезарь. - Я и сам толком не понимаю, а только чувствую. Но я вам обязательно эту связь покажу - несите сюда фотоаппараты! - уже решительно заявил Цезарь. - Что же касается христианства, то в этом вопросе я слаб, не скрою, но зато у меня есть друг, вот он глубоко в этот вопрос проник. Он бы вам точно все пояснил. Жаль, его рядом нет. У меня есть еще друзья, близкие мне люди, они, наверное, меня смотрят. Можно им привет передам? - Можно. - Привет всем, - Цезарь нелепо помахал рукой в камеру. - Ты что творишь, Цезарь? - бледнея, сдавленным от волнения голосом говорил Буцефал. - Ну хорошо, - продолжала Незваная. - С фотоаппаратами, уверена, загвоздки не будет. За ними уже, должно быть, послали. Сейчас из ближайшего магазина спецслужбы под расписку возьмут вашу тысячу. А пока объясните, зачем вам фотоаппараты? - Мне, девушка, за людей обидно, плакать хочется, - было видно, как у Цезаря предательски заблестели глаза. - Нате платочек, - Незваная достала из кармана белый носовой платок. Цезарь молча взял его, промокнул глаза и стал дальше говорить: - Люди фотографируют, потом снимки разглядывают и думают, что видят мир, но это не мир. Мир в душе должен отражаться, а не на фотобумаге. В душе с воспоминаниями постоянно что-то происходит, они меняются вместе с нами, поэтому воспоминания живые, а фотографии мертвые. Фотографии жизнь вычитают из мира, превращая его в иллюзию, а из нас призраков делают. - Кошмар! - вырвалось у Незваной. - Вот поэтому я здесь, - заключил Цезарь. - У вас странные, но интересные мысли, надо сказать. Вам бы к нам на телевидение прийти, а не здесь людей пугать. Мы бы вас везде без очереди пустили, а вы заложников держите. Кстати, где они и сколько их? - Десять человек, мужчины, я их в женском туалете запер - мужской на ремонте, - виновато отвечал Цезарь. - Вот, что, Цезарь! Давайте договорюсь со спецслужбами - они вас в обмен на заложников отпустят, и мы на телевидение пойдем, кино по вашим мыслям снимать - нам Оскара дадут! Хотите Оскара?! - призывно и задорно спросила Незваная. - Не хочу Оскара, - упрямо и серьезно отвечал Цезарь. - И никуда с вами не пойду, и клоуном не буду. У вас на телевидении все забавы. Пойди я на вашу передачу с докладом, так меня никто слушать не станет. Вы из людей телезрителей сделали, и они соображать перестали - лежат себе на диванах и чипсы жуют, пока не заснут. А так я вам другое устрою. Давайте сюда фотоаппараты и не тяните резину, а то я за себя не отвечаю! - уже грозно заявил Цезарь. У Незваной зазвонил мобильный телефон. Она взяла трубку и коротко о чем-то поговорила. - Есть ваши фотоаппараты, ящики около дверей стоят, - с оптимизмом сказала Незваная. - Берите их, а людей отдавайте. - Отлично! - обрадовался Цезарь. - А вы, девушка, вместе со своим другом (Цезарь кивнул на телеоператора) пойдете отсюда в последнюю очередь - сначала пусть заложники. Я их сейчас приведу, а вы тем временем коробки с фотоаппаратами занесите и в центре зала поставьте, вот здесь, - Цезарь указал, куда ставить коробки. Через минуту Цезарь привел из туалета заложников, а еще через минуту те уже гуляли снаружи - жали руки милиционерам и на радостях обнимались друг с другом. - Наберите главного из окружения и дайте мне телефон, - приказал Цезарь. Незваная повиновалась. - Ты, начальник, - твердо сказал Цезарь в телефон, - людей близко ко мне не подпускай - у меня здесь бомба... Что дальше делать, спрашиваешь? Пересчитай заложников или жене позвони, мне все равно, сейчас я тебе телевизионщиков выпущу. Договорив, Цезарь хотел отдать Незваной телефон, но та отказалась: - Пусть останется, может, захотите что сказать или совсем передумаете. - Не передумаю, - упрямо ответил Цезарь и выпустил телевизионщиков. - Смотрите, кто здесь! - воскликнула Незваная в телекамеру, указывая на человека, который у всех на глазах прорвался сквозь милицейский кордон и побежал по направлению к входу в клуб (Всевидящий успел его заснять). В руках у прорвавшегося был черный кулек с неизвестным содержимым. - Вспомнила! - воскликнула Незваная. - Это скорей всего враг православия No1, про него еще "Киевские зори" писали. Это он засунул отца преподобного Марка в мусорный мешок и украл из монастырских пещер. - Смотрите, тот первый этого второго, который с мешком, встретил, как лучшего товарища, обнял и поцеловал, и с собой внутрь забрал, - громко прокомментировал кто-то из зевак. - Держите телефон, это они звонят, вас хотят, - к Незваной подбежал человек в штатском. Та взяла трубку, и включила громкую связь, чтобы и телезрителям было слышно. - Цезарь, это вы? Что еще хотите? Передумали глупости делать? - затараторила Незваная. - Это не глупости, - спокойно отвечал Цезарь. - Но вы меня, барышня, лучше слушайте, а не вопросы задавайте. Только что ко мне друг пришел, Теодор его зовут, я вам про него говорил, это он в религии разбирается. С его приходом у нас образовалась прочная связь между фотоаппаратами и крещением Руси. Еще у нас в мешке сидит вызволенный из пещер Марк, и он больше не святой, а убогий, каким и должен быть. А вы, люди, которые почитали Марка за святого и вместо него себя убогими чувствовали, больше не убогие - вы теперь свободные, свободные от убожества! Сейчас мы вас еще и от плоского мира избавим, чтобы у вас вместо него жизнь была, а не мертвая фотография. - И как же вы это намереваетесь сделать? - с нескрываемым волнением спросила Незваная. - А мы в проход на свободу сунемся. - И где он, этот ваш проход? - А вот он! - ответил Цезарь и выключил телефон. - Цезарь, родной, что ты творишь, - прошептал в ужасе Буцефал. Больше никто ничего не успел сказать. Прогремел взрыв. Было видно, как взрывной волной вышибло входные двери клуба и как они потом летели, кувыркаясь в воздухе. Чуть не долетев до телекамеры, с грохотом плашмя рухнули на землю, подняв облако дорожной пыли. КОНЕЦ "ГОЛУБОГО ОБЪЕКТИВА" Буцефал молча встал с места, подошел к телевизору и выключил его. "У Гофмана" воцарилась тишина. Примерно через минуту мы с Буцефалом, не сговариваясь, вышли из пивной и решительным шагом направились к ближайшему мусорному контейнеру. Буцефал подошел к баку, какие-то секунды стоял задумавшись, а потом налег и опрокинул его, вывалив содержимое на землю, и тут же бросился разгребать мусор. - Это подойдет? - спросил у меня Буцефал, вытащив из мусора кусок дюймовой железной трубы с загнутым концом, длиной около метра. - Подойдет, - твердо ответил я. - Сейчас посмотрим еще, - Буцефал снова стал рыться в мусоре и скоро нашел еще такую же трубу. - Вперед! - скомандовал Буцефал и мы побежали. Глупо было спрашивать, куда направляемся, я и не спрашивал, все и так ясно - сначала идем бомбить фотоаппараты в память о Цезаре, а потом пойдем спасать Илья Муромца в память о Теодоре. Ближайшее скопление фотоаппаратов находилось в ближайшем магазине фототоваров под названием "Голубой объектив". Никто не посмел встать у нас на пути - такой грозный у нас был вид. Бежали мы быстро, поэтому очень скоро оказались у цели. Вход в "Голубой объектив" преграждала возбужденная толпа, из общего гвалта которой различались некоторые голоса: - Те двое, которые сегодня по телевизору себя взорвали, во, какие мужики! Правду говорил тот, который Цезарь - до нас не достучаться. Но неужели нужно себя в свечку превращать, чтоб другим понятней было? И знаете, люди добрые, мне стыдно за то, что я такой же, как все, бессердечный телезритель, живу с замурованным сердцем и чипсы на диване жую. - А меня фотоаппараты зацепили, прямо бритвой по горлу. Стыдно, что раньше ничего не замечал и жил дураком в плоском мире, неподвижное и мертвое в свою душу поселял, а потом мучался, но не знал отчего. А теперь, вот знаю: мы в мертвое, как в господа Бога, верим, а самого Бога за комплекс услуг почитаем, - говорил возбужденный молодой человек с кирпичом в руке. - Ты на веру, парень, сильно не дави. Главное в вере, что она есть, а во что она упирается - дело десятое. Раньше люди в черта наравне с Богом верили, и ничего - жили себе. Без веры, брат, мир слишком просторный делается, не каждый такое выдержит. Тебе зачем кирпич? - А вот зачем, - ответил молодой человек и с энтузиазмом молодости запустил кирпич поверх голов скопившихся людей. Все слышали, как завораживающе кирпич своим движением режет воздух: "Фью-ю!". Через пару секунд витрина "Голубого объектива" разнеслась вдребезги, что послужило сигналом к началу решительных действий. - Ура!!! - закричали со всех сторон люди и ринулись на штурм. Передовой отряд бойцов, те, что ближе к магазину стояли, мощью тел налегли на дверь. Жалобно скрипнув, дверь вдалась вовнутрь вместе с петлями и замками. "Голубой объектив" напоминал приготовленную к любви портовую шлюху, а возбужденные люди - истосковавшихся по женскому духу разудалых морячков, сошедших на берег после безостановочного кругосветного плавания. Никогда еще "Голубой объектив" не видел стольких посетителей разом! С огромным трудом, ступая чуть ли не по головам штурмующих людей, нам удалось пробраться в магазин. Правда, смотреть там было уже не на что: витрины с фотоаппаратами, прилавки с запчастями и прочее торговое оборудование были разгромлены и превращены в хлам. Остался невредимым только кассовый аппарат. - Разойдись! - яростно взревел Буцефал и с занесенной над головой трубой ринулся на счетную машину. Удар пришелся прямо по центру устройства, при этом зацепило какую-то электрическую часть, отчего в разные стороны фейерверком полетели искры. С криком: "Ненавижу!" я последовал примеру друга и, разогнавшись, что было силы, врезал трубой поперек кассы. Что-то внутри щелкнуло и наружу автоматически высунулся ящик с деньгами. Люди, видя такое, притихли. Всех, судя по растерянным лицам, интересовал один вопрос: не перерастет ли благородный бунт в элементарный грабеж? Но недолго длилось замешательство. Буцефал решительно взял деньги и быстро свернул их в трубочку в виде самокрутки. - Даст кто-нибудь огня? - обратилась он к погромщикам. Все дружно запалили зажигалки и разом дали Буцефалу огня. Сухие банкноты занялись ярким пламенем. - Это грязные фотоаппаратные деньги! - объявил Буцефал и кинул догорать "самокрутку" на пол. Быстро загорелся мусор, который образовался в результате крушения мебели и через каких-нибудь пять минут полыхал уже весь магазин. Погромщики выбежали наружу смотреть на огонь - это всегда завораживает. Послышался тревожный вой пожарной сирены. Подъехали милиционеры с автоматами, а мы с Буцефалом благоразумно поспешили убраться. ПАРТИЯ "ПОКОЙНИКИ" Пробежав два квартала, завернули за угол дома No45 по улице Декабристов и неожиданно столкнулись с Бертраном, причем буквально: Буцефал, глядя куда-то в сторону, не заметил Бертрана и на полном ходу