вясь в саду,
     Сломал меж веток на беду
     Точеное крепленье лука.
     Такой обиды юный бог
     Перенести никак не мог:
     Невыносимой стала мука.

     Кифера, чтобы скорбь смягчить,
     От муки сына излечить
     И поцелуй сорвать в наградуВ -
     Дала Эроту сердолик.
     Лук был исправлен в тот же миг,
     И вновь Эрот порхал по саду.

     И дивен камень стал с тех пор:
     Он усмиряет гневный взор,
     Смягчает боли и обиды,В -
     Напоминая, как тогда
     Была отвращена беда
     К великой радости Киприды.

     Растертый в порошок, с зубов
     Он снимет ржавчину годов,В -
     И лекарь держит наготове
     Сей чудный камень про запас
     На случай, чтобы в нужный час
     Остановить теченье крови.

     Сей превосходный самоцвет
     Имеет ярко-алый цвет,
     Хотя подвержен потускненью.
     Лишь тот волшебен сердолик,
     Чей дивный и прекрасный лик
     Не омрачен малейшей тенью.


     ЛУННЫЙ КАМЕНЬ
     ИНАЧЕ ИМЕНУЕМЫЙ СЕЛЕНИТ

     Ты,В - камень, что всегда растешь,
     Ты, что с луною светлой схож
     В метаморфозах чудотворных,
     Когда на черный небосвод
     В полночный час она ведет
     Своих коней, таких же черных,В -

     Тебе ль хвалу не возглашу?
     Нет, я подробно опишу
     Тебя, в том честь моя порукой,
     Поскольку сведенья верны
     О том, что тыВ - дитя Луны,
     Сие подтверждено наукой.

     Тебе, о камень, равных нет:
     Ты излучаешь чистый свет,
     С Луною вместе возрастая,В -
     А сократится лунный серпВ -
     Пойдет и камень на ущерб:
     Зависимость весьма простая.

     Такие камни рождены
     Из пота страстного Луны,
     Когда, сойдя по небосклону,
     Дарила поцелуй она,
     Простертому в объятьях сна
     Прекрасному Эндимиону.

     Ученым ведомо давно:
     Все, что в стихиях рождено,
     Сменяет облик постепенно;
     Ничто не гибнет, лишь порой
     Приобретает вид иной
     Посредством тайного обмена.

     Так, землю плотную всегда
     Размоет чистая вода,
     И легким паром улетает,
     Чтоб стать впоследствии огнем:
     Субстанция земная в нем
     Начальный облик обретает.

     И вновь размеренно идет
     Незыблемый круговорот
     Своей дорогою привычной;
     Пути природы столь просты,
     Что лишь меняются черты
     Ее материи первичной.

     От века так и навсегда:
     Ничто не сгинет без следа,
     Но в каждой смерти есть рожденье,В -
     Тела сменяются, но суть
     Не искажается ничуть
     При каждом новом измененьи.

     Имеет лунный камень власть
     В любой красотке вызвать страсть,
     К тому же лечит очень тонко:
     В ночь без луны его наденьВ -
     И заживут в единый день
     И легкие, и селезенка.

     Сей камень опознать легко:
     Он бел, почти как молоко,
     С отливом красным, очень слабым
     Прозрачен, словно облака.
     Его из мелкого песка
     Достать случается арабам.


     ГРАНАТ

     Любое действие в природе
     Совершено не по свободе,
     Но Господу подчинено.
     Все, что Господь влагает щедро
     В обильные земные недра,
     Добычей смерти стать должно.

     Земля-кормилица от века
     Во всем жалеет человека,
     И никого добрее нет:
     Она сокрыть бывает рада
     От нас чешуйчатого гада
     И руды, что приносят вред.

     Весьма полезные растенья
     Она творит для исцеленья
     Тех, кто отравой поражен.
     Она змее, вельми опасной,
     В слюну вливает яд ужасный:
     Смертельно страшен людям он.

     Растенья набирают соки,
     И вот они уже высоки,
     Они цветут, лаская глаз,В -
     Но летний зной растенье тронет,
     Тогда свой цвет оно уронит,
     Оно погибнет в тот же час.

     Лишь самоцветные каменья
     Не могут стать добычей тленья
     И свойств не утеряют впредь:
     Та чудодейственная сила,
     Что им природа подарила,
     Вовек не может пострадать.

     Чудесных свойств по воле Бога
     Имеют камни очень много
     И в самоцветах нет вреда,
     Который учиняют травы:
     Страшней растительной отравы
     Не сыщешь в мире никогда.

     Ведь у растенийВ - я не скроюВ -
     Гораздо меньше под корою
     Таится животворных сил,
     Чем спрятано в камнях волшебных,В -
     И суть не больше трав целебных,
     Чем Бог каменьев сотворил.

     Таков и этот гордый камень,
     В котором жив бессмертный пламень,
     Ему дарованный с небес.
     Земля создать его не может:
     Лишь Небо воедино сложит
     Такое множество чудес.

     Гранить гранат ужасно трудно,
     Зато его рожденье чудно,
     Об этом слух идет такой:
     Предполагают, что гранаты
     Землею от дождя зачаты,
     Как плод любви в июльский зной.

     Особенно полезен тем он,
     Что перед ним бессилен демон,
     Терзающий ночами нас.
     Он возвращает нам здоровье,
     Когда нас мучит полнокровье,
     И нас хранит в полночный час.

     ПЬЕР ДЮПОН
     (1821 - 1870)
     СВИНЬЯ

     Ты видишь дом среди долины?
     Мой друг, направимся туда:
     Там дух капусты, дух свинины,
     Там нынче варится еда!
     Для супа нарезая сало,
     Кто проклянет судьбу свою?
     Так не обидим же нимало
     Творенье Божие - свинью.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни
     Благие качества свиньи.

     Внебрачное дитя природы
     Сперва скиталось меж дерев,
     Но человек от непогоды
     Его укрыл в удобный хлев.
     Высокий род свиньи лелея,
     Столетья медленно ползли,
     Чтоб тяжесть брюха и филея
     Сказала - это короли.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни
     Благие качества свиньи.

     Свинья не смыслит в марципанах,
     В соленьях - а, наоборот,
     Средь наиболее поганых
     Отбросов корм она найдет.
     Но все же лучшая кормежка
     Ей, как философу, всегда:
     Каштаны, желуди, картошка,
     А также чистая вода.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни...
     Благие качества свиньи.
     Хозяин ведает, что надо
     Не дать свинье хиреть в хлеву, -
     Он пустит все свинячье стадо
     Пастись на свежую траву;
     Им вряд ли повредит купанье,
     Но, ежели свинья больна,
     Ее спасет кровопусканье
     И небольшой глоток вина.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни
     Благие качества свиньи.

     Свинья найдет и трюфель даже,
     Обнюхав палую листву,
     Одних назначат для продажи,
     Других заколют к рождеству,
     Когда верхом на стульях скачут
     Во Франции, в родном краю,
     И все приметы года значат:
     Пришла пора колоть свинью.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни
     Благие качества свиньи.

     Такой обычай всех устроит,
     Ему хвалу произнесу:
     Всегда сначала взяться стоит
     За кровяную колбасу,
     А после - вспомнить невозбранно,
     Что в дымоходе - ветчина,
     Которая всегда желанна
     К стакану белого вина.

     Откинь клобук, святой Антоний,
     Забудь о днях епитимьи:
     Воистину многосторонни
     Благие качества свиньи.


     ЛЕОН ДЬЕРКС
     (1838 - 1912)
     СТАРЫЙ ОТШЕЛЬНИК

     Я - как понтон, когда лишившись мачт и рей,
     Руиной гордою, храня в глубинах трюма
     Бочонки золота, он движется угрюмо
     Среди тропических и северных морей.

     Свистал когда-то ветр среди бессчетных талей,
     Но - судно более не слушает руля:
     Стал побрякушкой волн остаток корабля,
     Матерый плаватель вдоль зелени Австралий!

     Бесследно сгинули лихие моряки,
     На марсах певшие, растягивая шкоты, -
     Корабль вконец один среди морской дремоты,
     Своих багровых звезд не щерят маяки.

     Неведомо куда его теченья тащат,
     С обшивки дань беря подгнившею щепой,
     И чудища морей свой взор полуслепой
     Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.

     Он мечется средь волн, - с презреньем лиселя
     Воротят от него чванливые фрегаты, -
     Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты
     Всем, что заморская смогла отдать земля,

     И это - я. В каком порту, в какой пучине
     Мои сокровища дождутся похорон?
     Какая разница? Плыви ко мне, Харон,
     Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!

     АРТЮР РЕМБО
     (1854-1891)

     БАЛ ПОВЕШЕННЫХ

     С морильной свешены жердины,
     Танцуют, корчась и дразня,
     Антихристовы паладины
     И Саладинова родня.

     Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
     Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
     Он лупит башмаком по лбу марионеток:
     Танцуй, стервятина, под елочный псалом!

     Тогда ручонками покорные паяцы
     Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
     Бывало, тискали девиц не без приятцы,
     И страстно корчатся в уродливом пылу.

     Ура! Живот отгнил - тем легче голодранцам!
     Подмостки широки, на них - айда в разгул!
     Понять немыслимо, сражению иль танцам
     Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.

     Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
     Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
     Уж тут не до стыда, - а снег кладет шеломы
     На обнаженные пустые черепа.

     По ним - султанами сидит воронья стая,
     Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
     И кажется: в броню картонную, ристая,
     Оделись рыцари - вояки хоть куда.

     Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
     Жердина черная ревет на голоса,
     Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
     И адской алостью пылают небеса.

     Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
     Что четки позвонков мусолят втихаря:
     Святош-молельщиков отсюда гонят вз*шей!
     Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!

     Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
     Скелет невиданной длины и худобы
     Влетает, словно конь, уздой пеньковой жестко
     Под небо алое взметенный на дыбы;

     Вот раздается крик - смешон и неизящен,
     Мертвец фалангами по голеням стучит, -
     Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
     К бряцанью костяков - и пляска дальше мчит.

     С морильной свешены жердины,
     Танцуют, корчась и дразня,
     Антихристовы паладины
     И Саладинова родня.

     ОТВЕТ НИНЫ

     ОН: - Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?
     А? Нам пора
     Туда, где в луговые поймы
     Скользят ветра,

     Где синее вино рассвета
     Омоет нас;
     Там рощу повергает лето
     В немой экстаз;

     Капель с росистых веток плещет,
     Чиста, легка,
     И плоть взволнованно трепещет
     От ветерка;

     В медунку платье скинь с охоткой
     И в час любви
     Свой черный, с голубой обводкой,
     Зрачок яви.

     И ты расслабишься, пьянея, -
     О, хлынь, поток,
     Искрящийся, как шампанея, -
     Твой хохоток;

     О, смейся, знай, что друг твой станет
     Внезапно груб,
     Вот так! - Мне разум затуманит
     Испитый с губ

     Малины вкус и земляники, -
     О, успокой,
     О, высмей поцелуй мой дикий
     И воровской -

     Ведь ласки п*росли шиповной
     Столь горячи, -
     Над яростью моей любовной
     Захохочи!..

     Семнадцать лет! Благая доля!
     Чист окоем,
     Любовью дышит зелень поля
     Идем! Вдвоем!

     Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?
     Под разговор
     Через урочища и поймы
     Мы вступим в бор,

     И ты устанешь неизбежно,
     Бредя в лесу,
     И на рукам тебя так нежно
     Я понесу...

     Пойду так медленно, так чинно,
     Душою чист,
     Внимая птичье андантино:
     "Орешный лист..."

     Я брел бы, чуждый резких звуков,
     В тени густой.
     Тебя уютно убаюкав,
     Пьян кровью той,

     Что бьется у тебя по жилкам,
     Боясь шепнуть
     На языке бесстыдно-пылком:
     Да-да... Чуть-чуть...

     И солнце ниспошлет, пожалуй,
     Свои лучи
     Златые - для зеленоалой
     Лесной парчи.

     Под вечер нам добраться надо
     До большака,
     Что долго тащится, как стадо
     Гуртовщика.

     Деревья в гроздьях алых пятен,
     Стволы - в смолье,
     И запах яблок сладко внятен
     За много лье.

     Придем в село при первых звездах
     Мы прямиком,
     И будет хлебом пахнуть воздух
     И молоком;

     И будет слышен запах хлева,
     Шаги коров,
     Бредущих на ночь для сугрева
     Под низкий кров;

     И там, внутри, сольется стадо
     В массив один,
     И будут гордо класть говяда
     За блином блин...

     Очки, молитвенник старушки
     Вблизи лица;
     По край напененные кружки
     И жбан пивца;

     Там курят, ожидая пищи,
     Копя слюну,
     Надув тяжелые губищи
     На ветчину,

     И ловят вилками добавку:
     Дают - бери!
     Огонь бросает блик на лавку
     И на лари,

     На ребятенка-замарашку,
     Что вверх задком,
     Сопя, вылизывает чашку
     Пред камельком,

     И тем же озаряем бликом
     Мордатый пес,
     Что лижет с деликатным рыком
     Дитенка в нос...

     А в кресле мрачно и надменно
     Сидит карга
     И что-то вяжет неизменно
     У очага;

     Найдем, скитаясь по хибаркам,
     И стол, и кров,
     Увидим жизнь при свете ярком
     Горящих дров!

     А там, когда сгустятся тени,
     Соснуть не грех -
     Среди бушующей сирени,
     Под чей-то смех...

     О, ты придешь, я весь на страже!
     О, сей момент
     Прекрасен, несравнен, и даже...
     ОНА: - А документ?

     ЯРОСТЬ ЦЕЗАРЕЙ

     Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,
     Одетый в черное, сигарный дым струя,
     В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,
     Порой из тусклых глаз бьют молний острия.

     О, император сыт, - все двадцать лет разгула
     Свободе, как свече, твердил : "Да будет тьма!"
     И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло -
     Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.

     Он взят под стражу. - Что бормочет он угрюмо,
     Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?
     Узнать не суждено. Взор властелина пуст.

     Очкастого, поди, он вспоминает кума...
     Он смотрит в синеву сигарного дымка,
     Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.

     БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА ПОД СААРБРЮКЕНОМ

     одержанная под возгласы "Да здравствует император!"
     <i>Бельгийская роскошно раскрашенная гравюра,</i>
     <i>продается в Шарлеруа, цена 35 сантимов</i>

     Голубовато-желт владыка в бранной славе,
     Лошадку оседлал и вот - сидит на ней;
     Мир видеть розовым он нынче в полном праве.
     Он кротче папочки, Юпитера грозней.

     Служивые стоят и отдыхают сзади,
     При барабанчиках и пушечках найдя
     Покоя миг. Питу, в мундире, при параде,
     От счастья обалдел и смотрит на вождя.

     Правее - Дюманэ, зажав приклад винтовки,
     Пострижен бобриком, при всей экипировке,
     Орет: &quot;Да здравствует!&quot; - вот это удальство!...

     Блистая, кивер взмыл светилом черным... Рядом
     Лубочный Ле-Соруб стоит к воякам задом
     И любопытствует: &quot;Случайно, не того?..&quot;

     БУФЕТ

     Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый,
     Похож на старика объемистый буфет;
     Он настежь растворен, и сумрак духовитый
     Струится из него вином далеких лет.

     Он уместить сумел, всего себя натужив,
     Такое множество старинных лоскутков,
     И желтого белья, и бабушкиных кружев,
     И разукрашенных грифонами платков.

     Здесь медальоны, здесь волос поблекших прядки,
     Портреты и цветы, чьи запахи так сладки
     И слиты с запахом засушенных плодов, -

     Как много у тебя, буфет, лежит на сердце!
     Как хочешь ты, шурша тяжелой черной дверцей,
     Поведать повести промчавшихся годов!
     ГОЛОВА ФАВНА

     В листве, в шкатулке зелени живой,
     В листве, в цветущем золоте, в котором
     Спит поцелуй, - внезапно облик свой
     Являя над разорванным узором

     Орнамента, глазастый фавн встает,
     Цветок пурпурный откусив со стебля,
     Вином окрасив белозубый рот,
     Хохочет, тишину ветвей колебля:

     Мгновение - и дерзок, и упрям,
     Он белкой мчится прочь напропалую,
     И трудно, как на ветках снегирям,
     Опять уснуть лесному поцелую.

     ВОЕННАЯ ПЕСНЯ ПАРИЖАН

     Весна являет нам пример
     Того, как из зеленой чащи,
     Жужжа, Летят Пикар и Тьер,
     Столь ослепительно блестящи!

     О Май, сулящий забытье!
     Ах, голые зады так ярки!
     Они в Медон, в Аньер, в Банье
     Несут весенние подарки!

     Под мощный пушечный мотив
     Гостям маршировать в привычку;
     В озера крови напустив,
     Они стремят лихую гичку!

     О, мы ликуем - и не зря!
     Лишь не выглядывай из лазов:
     Встает особая заря,
     Швыряясь кучами топазов!

     Тьер и Пикар!.. О, чье перо
     Их воспоет в достойном раже!
     Пылает нефть: умри, Коро,
     Превзойдены твои пейзажи!

     Могучий друг - Великий Трюк!
     И Фавр, устроившись меж лилий,
     Сопеньем тешит всех вокруг,
     Слезой рыдает крокодильей.

     Но знайте: ярость велика
     Объятой пламенем столицы!
     Пора солидного пинка
     Вам дать пониже поясницы!

     А варвары из деревень
     Желают вам благополучья:
     Багровый шорох в скорый день
     Начнет ломать над вами сучья!

     ПАРИЖСКАЯ ОРГИЯ
     ИЛИ
     СТОЛИЦА ЗАСЕЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

     Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!
     С перронов - на бульвар, где все пожгла жара.
     На западе легла священная столица,
     В охотку варваров ласкавшая вчера.

     Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!
     Вот площадь, вот бульвар - лазурный воздух чист,
     И выгорела вся звездистая взрывчатка,
     Которую вчера во тьму швырял бомбист!

     Позавчерашний день опять восходит бодро,
     Руины спрятаны за доски кое-как;
     Вот - стадо рыжее для вас колышет бедра.
     Не церемоньтесь! Вам безумство - самый смак!

     Так свора кобелей пустовку сучью лижет -
     К притонам рветесь вы, и мнится, все вокруг
     Орет: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет
     Объятия свои. О, скопище пьянчуг,

     Пей - до бесчувствия! Когда взойдет нагая
     И сумасшедшая рассветная заря,
     Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,
     Бездумно в белизну слепящую смотря?

     Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!
     Фонтан блевотины пусть брызжет до утра -
     Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин
     Шуты, венерики, лакеи, шулера!

     Сердца изгажены, и рты ничуть не чище -
     Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:
     Не зря же по столам наставлено винище -
     Да, победители слабы на животы.

     Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;
     Канаты жирных шей отравой увлажня!
     Поднимет вас поэт за детские загривки
     И твердо повелит: "Безумствуй, сволочня,

     Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав
     И не напрасно спазм провидя впереди,
     Когда вскричит она и вас, дегенератов,
     Удавит в ярости на собственной груди.

     Паяца, короля, придурка, лизоблюда
     Столица изблюет: их тело и душа
     Не впору и не впрок сей Королеве блуда -
     С нее сойдете вы, сварливая парша!

     Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,
     Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,
     Над вами рыжая, грудастая деваха
     Восстанет, кулаком чудовищным грозя!"

     Когда же было так, что в грозный танец братьев,
     Столица, ты звала, бросаясь на ножи,
     Когда же пала ты, не до конца утратив
     В зрачках те дни весны, что до сих пор свежи,

     Столица скорбная, - почти что город мертвый, -
     Подъемлешь голову - ценой каких трудов!
     Открыты все врата, и в них уставлен взор твой,
     Благословимый тьмой твоих былых годов.

     Но вновь магнитный ток ты чуешь, в каждом нерве,
     И, в жизнь ужасную вступая, видишь ты,
     Как извиваются синеющие черви
     И тянутся к любви остылые персты.

     Пускай! Венозный ток спастических извилин
     Беды не причинит дыханью твоему -
     Так злато горних звезд кровососущий филин
     В глазах кариатид не погрузит во тьму.

     Пусть потоптал тебя насильник - жребий страшен,
     Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет
     Такого гноища среди зеленых пашен, -
     "О, как прекрасна ты!" - тебе речет поэт.

     Поэзия к тебе сойдет средь ураганов,
     Движенье сил живых подымет вновь тебя -
     Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,
     На горне смолкнувшем побудку вострубя!

     Поэт поднимется и в памяти нашарит
     Рыданья каторги и городского дна -
     Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит
     Под канонадой строф, - держись тогда, шпана!

     Все стало на места: вернулась жизнь былая,
     Бордели прежние, и в них былой экстаз -
     И, меж кровавых стен горячечно пылая,
     В зловещей синеве шипит светильный газ.

     ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

     Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:
     Хозяева мои попали в плен гурьбой -
     Раздев их и распяв, индейцы ликовали,
     Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

     Да что матросы, - мне без проку и без толку
     Фламандское зерно, английский коленкор.
     Едва на отмели закончили поколку,
     Я был теченьями отпущен на простор.

     Бездумный, как дитя, - в ревущую моряну
     Я прошлою зимой рванул - и был таков:
     Так полуострова дрейфуют к океану
     От торжествующих земных кавардаков.

     О, были неспроста шторма со мной любезны!
     Как пробка легкая, плясал я десять дней
     Над гекатомбою беснующейся бездны,
     Забыв о глупости береговых огней.

     Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок
     Волны зеленый вал - скорлупке корабля, -
     С меня блевоту смой и синих вин осадок,
     Без якоря оставь меня и без руля!

     И стал купаться я в светящемся настое,
     В поэзии волны, - я жрал, упрям и груб,
     Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,
     Задумчиво плывет скитающийся труп.

     Где, синеву бурлить внезапно приневоля,
     В бреду и ритме дня сменяются цвета -
     Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя
     Бродилища любви рыжеет горькота.

     Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,
     Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,
     Зарю, взметенную, как стаи с голубятен,
     И то, что никому не явлено вовек.

     На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,
     Текла лиловая, мистическая ржа,
     И вечные валы топорщили закрылки,
     Как мимы древние, от ужаса дрожа.

     В снегах и зелени ночных видений сложных
     Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,
     Круговращение субстанций невозможных,
     Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

     Я много дней следил - и море мне открыло,
     Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, -
     Мне не сказал никто, что Океаньи рыла
     К Марииным стопам должны покорно пасть.

     Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,
     Где рысь, как человек, ярит среди цветов
     Зрачки, - где радуги летят, подобны видом
     Натянутым вожжам для водяных гуртов.

     В болотных зарослях, меж тростниковых вершей,
     Я видел, как в тиши погоды штилевой
     Всей тушею гниет Левиафан умерший,
     А дали рушатся в чудовищный сувой.

     И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови;
     Затоны мерзкие, где берега круты
     И где констрикторы, обглоданы клоповьей
     Ордой, летят с дерев, смердя до черноты.

     Я последить бы дал детишкам за макрелью
     И рыбкой золотой, поющей в глубине;
     Цветущая волна была мне колыбелью,
     А невозможный ветр сулил воскрылья мне.

     С болтанкой бортовой сливались отголоски
     Морей, от тропиков простертых к полюсам;
     Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски,
     И на колени я по-женски падал сам...

     Почти что остров, я изгажен был поклажей
     Базара птичьего, делящего жратву, -
     И раком проползал среди подгнивших тяжей
     Утопленник во мне поспать, пока плыву.

     И вот - я пьян водой, я, отданный просторам,
     Где даже птиц лишен зияющий эфир, -
     Каркас разбитый мой без пользы мониторам,
     И не возьмут меня ганзейцы на буксир.

     Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы,
     Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи
     Парнасские для всех видны деликатесы -
     Сопля голубизны и солнца лишаи;

     Доска безумная, - светясь, как, скат глубинный,
     Эскорт морских коньков влекущий за собой,
     Я мчал, - пока Июль тяжелою дубиной
     Воронки прошибал во сфере голубой.

     За тридцать миль морских я слышал рев Мальстрима,
     И гонный Бегемот ничтожил тишину, -
     Я, ткальщик синевы, безбрежной, недвижимой,
     Скорблю, когда причал Европы вспомяну!

     Меж звездных островов блуждал я, дикий странник.
     В безумии Небес тропу определив, -
     Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник,
     Средь златоперых птиц, Грядущих Сил прилив?

     Но - я исплакался! Невыносимы зори,
     Мне солнце шлет тоску, луна сулит беду;
     Острейшая любовь нещадно множит горе.
     Ломайся, ветхий киль, - и я ко дну пойду.

     Европу вижу я лишь лужей захолустной,
     Где отражаются под вечер облака
     И над которою стоит ребенок грустный,
     Пуская лодочку, кто хрупче мотылька.

     Нет силы у меня, в морях вкусив азарта,
     Скитаться и купцам собой являть укор, -
     И больше не могу смотреть на спесь штандарта,
     И не хочу встречать понтона жуткий взор!

     * * *

     Розовослезная звезда, что пала в уши.
     Белопростершейся спины тяжелый хмель.
     Краснослиянные сосцы, вершины суши.
     Чернокровавая пленительная щель.

     * * *

     О сердце, что нам кровь, которой изошел
     Весь мир, что нам пожар и неуемный стон,
     Всесокрушающий, рыдающий шеол,
     И над руинами свистящий аквилон,

     И мщение? - Ничто... Однако, если вновь
     Возжаждем? Сгинь тогда, мир алчный и гнилой,
     Цари, купцы, суды, история - долой!
     Мы - вправе! Золото, огонь и - и кровь! И кровь!

     Стань мщенья символом, террора и пальбы,
     Мой разум! Зубы сжав, постичь: назначен час
     Республикам земли. Властители, рабы,
     Народы, цезари - проваливайте с глаз!

     Кто вихрь огней разжечь решился бы, когда
     Не мы, романтики, не братский наш союз?
     Смелее к нам, друзья, входите же во вкус:
     Дорогу - пламени, долой ярмо труда!

     Европа, Азия, Америка - к чертям!
     Наш вал докатится до самых дальних стран,
     И сел, и городов! - Нас предадут смертям,
     Вулканы выгорят, иссохнет океан...

     Решайтесь же, друзья! Сердца возвеселя,
     Сомкнувшись с черными, с чужими - братья, в бой!
     Но горе! Чувствую, как дряхлая земля,
     Полна угрозою, плывет сама собой.

     Ну, что же! Я - с землею навсегда.

     РЕЧКА ЧЕРНЫЙ СМОРОД

     Речка Черный Смород движется без цели
     По долинам странным,
     Ангелам над нею сладко петь доселе,
     Любо каркать вранам,
     И над берегами шевелимы ели
     Ветром непрестанным.

     Движется речушка, но хранит завет
     Отзвучавшего вчера:
     Замковые башни, парки прежних лет -
     Здесь порою до утра
     Рыцарей бродячих слышен страстный бред, -
     Но целительны ветра!

     В скрипе елей путник своему испугу
     Объясненье сыщет вмиг.
     Враны, птахи Божьи, вы на всю округу
     Боевой пошлите клик -
     И недоброхота, мужичка-хитрюгу,
     Прочь гоните напрямик!

     ДОБРЫЕ МЫСЛИ УТРОМ

     О, лето! Пятый час утра.
     У сна любви пределов нет,
     Но в воздухе хранит рассвет
     Все, что сбылось вчера.

     Но там, задолго до поры
     Провидя солнце Гесперид,
     Приобретают столяры
     Рабочий вид.

     В пустыне мшистой - сон, покой,
     Но гул проходит по лесам,
     В угоду жизни городской,
     Плафонным небесам.

     Рассветный не губи настрой,
     Рать вавилонского царя!
     Венера, любящих укрой,
     Пока горит заря!

     Царица пастушат!
     Дай столярам вина ушат,
     Пусть им полюбится покой,
     А в полдень - их тела омой волной морской!

     ПОЛЬ ВАЛЕРИ
     (1871-1945)

     ЗАРЯ

     Неуютство и невзгода,
     Мной владевшие в ночи,
     Исчезают в миг восхода:
     О Заря, смелее мчи!
     Я оковы сна разрушу,
     Окрылю доверьем душу,
     ВотВ - молитва в ранний час:
     Должно бережно и чутко
     Сделать первый шаг рассудка,
     Отряхнув песок от глаз.

     Славно! Из глубин дремоты
     Улыбнитесь, близнецы:
     Вы, сравнений обороты,
     Вы, словесные концы.
     С осторожностью предельной
     Наблюдаю вылет пчельный
     За медвяною росой,В -
     И опять, как зачастую,
     На ступеньку золотую
     Становлюсь ногой босой.

     Что за ласка заревая
     Над холмами ткет венцы!
     Мысли тянутся, зевая,
     Пробудясь не без ленцы,
     Зубья щупают спросонок
     Черепаховых гребенок,
     Уясняя, как впервой:
     Что бы это означало?
     Голос пробуют, сначала
     Прочищая таковой.

     Иль еще нужна побудка?
     Не довольно бы уже
     Вам, любовницам рассудка,
     Прохлаждаться неглиже?
     Слышу речи куртизанок:
     - В Ты, премудрый, спозаранок
     К нам с укором не спеши;
     Ты допросом нас не мучай,
     Ткали мы всю ночь паучий
     Полог сна твоей души!

     Не твое ли сердце радо
     Будет, лишь в глубины глянь:
     Мы не меньше мириада
     Солнц вплели в ночную ткань:
     На пустых, на бесполезных
     Подсознанья гулких безднах
     Мы затеяли игру,
     Чтоб зажечься грезе новой
     Над утком и над основой,
     Да притом поспеть к утру...

     Не прельщусь коварной тканью,
     И ее нещадно рву:
     В дебрях чувств тропа сознанью
     Пусть найдется наяву!
     Быть!.. Вселенским слухом внемлю!
     Мир приемлю и объемлю,
     Воплотись теперь, мечта!
     Я прислушиваюсь к дрожи,
     И она вот-вот, похоже,
     Прянет словом на уста.

     Я за все и сам в ответе,
     Вот он, чистый вертоград!
     Столько образов на свете,
     Сколько мой вбирает взгляд.
     Звуки льются отовсюду,
     Каждый листВ - сродни сосуду,
     И чиста его вода...
     Все живет, цветя и нравясь,
     И любая просит завязь
     Подождать ее плода.

     Нет, не стану ждать отмщеньяВ -
     Беспощадного шипа!
     Идеальность похищеньяВ -
     Слишком узкая тропа.
     Оборот событий странен:
     Тот, кто мир похитит,В - ранен,
     Впрочем, не без волшебства;
     Кем подобный опыт нажитВ -
     Кровью собственной докажет,
     Что сумел вступить в права.

     Наконец подъемлю вежды,
     Чтоб увидеть гладь пруда,
     Где явление Надежды
     Пенная сулит вода:
     Ослепительны и нагиВ -
     Шея, грудь встают из влаги;
     Впрочем, все слова скупы...
     Лишь, внезапно обнаружась,
     Глубины бездонной ужас
     Холодит ее стопы.

     К ПЛАТАНУ

     Ты клонишься, Платан, блистая наготой,
     Стоишь, как скиф-подросток;
     Ты просветленно - чист, но в землю врос пятой.
     И плен объятий жесток.

     Озвученная сень влечется к забытью,
     К покою горней сини;
     Праматерь черная томит стопу твою
     В живородящей глине.

     Ветрам не обласкать блуждающего лба;
     Земля дарует влагу.
     Но тень твоя, Платан, уж такова судьба,
     Не сделает ни шагу!

     К сияющему лбу стремится тайный сок
     Из глубины раздола;
     Взрастай, о чистота, но ни на волосок
     Ты не сойдешь с прикола!

     В единую семью подпочвенной змеи
     Вступи, как струйка в море;
     Здесь пиния и клен - сородичи твои,
     Дубы и осокори,

     Одеты в поножи, в ворсистую кору,
     Они растут из дерна,
     Цветы и семена роняя на ветру
     Безмолвно и покорно.

     Вот - в буковых стволах четверка юных дев
     Стоит, высокоросла,
     К закрытым небесам, в порыве плыть, воздев
     Бессильных веток весла.

     Они - разделены, они - всегда одни,
     Как все живое, тленны,
     В отчаяньи двоят и тянут вширь они
     Серебряные члены.

     Восходит вздох любви по вечерам когда
     К чертогу Афродиты -
     Невинная таит смятение стыда,
     Горящие ланиты.

     Она потрясена - не в силах побороть
     С грядущим ясной связи
     Того, что ей твердит сегодняшняя плоть
     О завтрашнем экстазе.

     Но ты, златые чьи ладони в вышине
     Людских нежней и краше,
     Являешь нам листвой те лики, что во сне
     Мученья множат наши, -

     О, сделай арфою ветвей обширный стан
     Для северных воскрылий,
     Встреть синеву зимы, о золотой Платан,
     Отзвучьем сухожилий,

     Осмелься восстонать!.. О, ствол да будет твой
     Закручен и раскручен,
     И клик ветрам в ответ, исплеснутый листвой,
     Не будет пусть беззвучен!

     Бичуй себя! Кора твоя совлечена
     Да будет с нетерпеньем,
     Оспорь безжалостность, с которой пламена
     Прикованы к поленьям!

     Ответом будет гимн, чтоб в небеса всплыла
     Небывших чаек стая,
     Чтоб чистота души вструилась вглубь ствола,
     О пламени мечтая!

     Я сам избрал тебя, - ты, и никто другой,
     Сгибаешься все ниже
     В болтанке килевой огромною дугой -
     Платан, заговори же!

     Позволь мне, страсть к тебе с дриадами деля,
     Упиться телом чистым,
     Тому подобно, как сливают шенкеля
     Коня с кавалеристом!

     О, - нет - Платан в ответ качает головой,
     К посулам равнодушный:
     Ему в привычку быть погоды буревой
     Игрушкою послушной!

     ПЕСНЬ КОЛОНН

     О колоннада, чей
     Так нежен ряд волют!
     Меж солнечных лучей
     Там птицы гнезда вьют;

     О нежный ряд колонн,
     Звучащих веретен,
     Слиявших тишину
     В мелодию одну.

     - Зачем вы так чисты,
     Столь явно и взаимно?
     - Алканью красоты
     Несем аккорды гимна!

     Поем, - взамен опор
     Мы служим небесам!
     Единый, мудрый хор,
     Любезный очесам!

     Несложная рулада,
     Пронзительная речь!
     Какую звонкость надо
     Из ясности извлечь!

     Златые, неживые,
     Отъяты от земли,
     Мы под резцом впервые,
     Как лилии, взросли!

     Мы встали ото сна
     По воле камнереза,
     Нам стать одна дана
     Когтями из железа.

     И лун, и солнц на страже
     Наш строй стоять готов,
     Мы вылощены глаже
     Божественных перстов.

     Пусть нет колен - зато
     Сколь мы стройны и строги!
     Из женщин с нами кто
     Сравнит нагие ноги?

     Благочестиво равный
     Ряд затененных лиц,
     И мрамор архитравный
     Взамен земных зениц.

     В пучине вечной тьмы
     Священный счет ведем:
     Богам не служим мы,
     Божественности ждем!

     Столь зыбко, столь непрочно
     Былое знанье смысла;
     Горды, мы знаем точно,
     Что нами правят числа!

     Счастливою судьбой
     Нам в мире дан итог,
     Нас облечет собой
     Медовоцветный бог.

     Он спит, - взгляни, лови,
     Ведь он разлит во всем:
     Антаблемент любви,
     Который мы несем.

     Нетленный ряд сестер, -
     Какая пляска слаще,
     Чем та, когда партнер -
     Осенний ветр шуршащий,

     И древние века,
     Народы - все с лихвой, -
     Весь мир - изглубока
     Былого - вновь живой!

     Любовь, опламени
     Все бремя окоема -
     Мы рассекаем дни
     Подобьем волнолома!

     В веках не сыщешь вех,
     Мы - только знаки всех
     Шагов неизреченных.
     Сказаньям обреченных...
     НАБРОСОК ЗМЕЯ

     Побуду средь листвы - ехидной,
     Чтоб ветерок меня ласкал,
     Чтоб посверкал небезобидный,
     Слюной сочащийся оскал;
     Проникну в сад тропой нетрудной,
     Здесь - мой трехгранник изумрудный
     Острит двойную жала нить;
     Я - славный гад, пусть пресловутый, -
     С моей отравой не сравнить
     Премудрость жалкую цикуты!

     О, этот Сад - сплошная прелесть!
     Дрожите, люди! Я - в саду!
     Мне лишь не вывихнуть бы челюсть,
     Когда зевнуть предлог найду.
     Под блеском яростной лазури
     Уютно мне в змеиной шкуре,
     Быть гадом гибким - благодать!
     Поди сюда, чета людская!
     Не может сила никакая
     С неотвратимым совладать!

     Ах, Солнце, Солнце! Высший промах!
     Молчать о смерти - вот игра
     В соцветиях неизрекомых,
     В лазури, в золоте шатра!
     Ты ввысь идешь дорогой плавной,
     Мой соучастник самый главный,
     И хитрость лучшая моя:
     Вовек да не узнает некто,
     Что в чистоте Небытия
     Вселенная - зерно дефекта!

     О Солнце, по твоей вине
     Восходы мнятся в мире лживом,
     Длит годы человек во сне,
     Обманным вверясь перспективам,
     О, ты стараешься не зря,
     Глазам иллюзии даря, -
     Тупик, для ловли душ пригодный!
     Я одобряю эту ложь,
     Что ты на абсолюты льешь,
     Творец теней пламенородный!

     Устрой же, чтоб жара взросла,
     И кровь струиться захотела,
     Чтоб намечталось море зла
     Извивам глянцевого тела!..
     О, чудотворные места -
     Здесь будет с плотью плоть слита!
     Здесь ярости дается зрелость,
     Отраде моего нутра;
     О, вот в меня вошла жара,
     Мое мышление прогрелось...

     Тщета! Увы, первопричина!
     Лишь прогремел верховный глас,
     Что светом был - и вот: пучина -
     Вселенной стала в тот же час!
     Гармонией пресытясь чистой,
     Господь пошел тропой тернистой:
     Зажег различных звезд семью,
     Светила многие содеял,
     Нарушил принцип - и рассеял
     Единость вечную свою!

     О, Небо - результат просчета!
     О, Времени смертельный груз!
     Замена Ничего на Что-то -
     Какой блистательный конфуз!
     Господь, в безумстве, первым словом
     Промолвил - "Я"! - Светилом новым
     Тогда же появился я:
     Я есмь! Да послужу отныне
     Преуменьшенью благостыни
     Божественного бытия.

     Ты, мой любимый незабвенный,
     Ты, ненавидимый вовек,
     Меня над пламенной геенной
     Владыкой пребывать обрек, -
     Взгляни: на дне моих потемок
     Тебе предстанет твой отломок,
     Чей жребий, в сущности, не плох!
     Ты местью не достигнул цели -
     И поселил в земной скудели
     Отчаяния горький вздох!

     Из красной глины ты напрасно
     Детей непрочных сотворил,
     Затем, чтоб, не жалея сил,
     Тебя величили всечасно!
     Пусть был их род исконно чист,
     Но, чуть издал я тихий свист,
     Как прибежали к здешним долам:
     Я подивился, буду прям,
     Сим новорожденным зверям,
     Блаженным и бесстыдно-голым!

     Я их подобьем беспокоим
     Тому, кто вверг меня во зло,
     Я ненавижу имя, коим
     Несовершенство ожило!
     Я - тот, кому не нужно правил, -
     Всевышний волю мне оставил
     Для преступанья рубежей;
     Без дополнительных усилий
     Я в грозных обращу рептилий
     Сих ускользающих ужей!

     Многоразумную натуру
     Творец мне дал своей рукой:
     Отмщения клавиатуру
     Я отыщу в душе людской!
     Что ж, погордись отцовством тайным,
     В чертоге звездном и бескрайном
     Кажденья обоняй струи,
     Но нечто скоро их отравит,
     Но горесть многую составят
     Очарования мои!

     Скольжу, струюсь, ползу по следу
     Не утомляясь, не спеша;
     Где столь суровая душа,
     Что не открыта сну и бреду?
     Кто б ни был ты, ужели мне
     Ты не доверишься вполне, -
     Иль ты на похвалы не падок?
     В себя хоть раз ли ты глядел?
     Смотреть в себя! - О, сей удел
     Не рассказать, насколько сладок!

     Так - Еву первая мечта
     Настигла здесь, в эдемской чаще:
     Полуоткрытые уста,
     Воздушный трепет розы спящей,
     Взор проскользил пытливый мой
     По чреслам с золотой каймой,
     Открытым - солнцу, или мужу;
     Заласкана ветрами вся,
     Душа, застывшая - наружу
     Прорыва не перенеся.

     О, благодатные объемы!
     О, ласковая западня!
     Всем духам воздуха знакомы
     Ожоги твоего огня, -
     Ты побеждаешь, оброня
     Его лишь малую толику, -
     Здесь чистым не остаться лику,
     Здесь гибнет всякая броня,
     Да что там! - ты мягчишь меня,
     Вампиров мощного владыку!

     Да! Лестью слух невинный нежа,
     Я в плоти гада пребывал;
     Тем временем сплеталась мрежа
     Из расточаемых похвал:
     Тягучий, медленный напиток!
     Объемля чар твоих избыток,
     Моя распространялась тьма
     Над знойным золотом затылка,
     Над тайною, растущей пылко
     В глубинах твоего ума!

     Удачно тема развита
     Без выхода за грань гротеска,
     Но доказательно и веско
     Взросла коварная мечта!
     Ты уступала, чистота,
     Я неназойливо, нерезко
     Склонял тебя к утрате блеска -
     И пусть задача не проста,
     Держу пари - осталась малость,
     Чтоб ты согнулась и сломалась!

     (Увы, почти непобедим
     Наивный юности расцвет!
     Надежнее защиты нет,
     Чем гордость, глупость, - ибо к ним
     Простой подход неприменим!
     Сумеем-ка найти предмет,
     В себе несущий скрытый вред,
     И сердце тонко пробудим;
     Закончим, взявшись - ибо зло
     Освоил я, как ремесло!)

     Привады кружевных соблазнов?
     Их Ева примерять начнет,
     Чтоб скоро жертвой стать, увязнув
     В хитросплетениях тенет!
     Расчет: пленяющему шелку
     Сопротивляться - мало толку,
     Прощай, лазурь небес тогда!..
     Нет! Примем линию событий
     Иную: выткем невода
     Из ласковых словесных нитей!

     Раззолотись же, мой язык,
     Речами, коих нет прекрасней!
     Прельщай намеком, сплетней, басней
     И умолчаньем, - в должный миг!
     Ей будет в уши влить уместно
     Все, что заманчиво и лестно,
     Ни слова прахом не пойдет, -
     Мы ныне как бы создаем
     Для небом оброненных вод
     Благообразный водоем!

     Какие откровенья духа,
     Какой словесный фейерверк
     Я, с древа свесившись, изверг
     В живые лабиринты уха!
     Все средства, знал я, хороши
     Для оплетания души!
     Победа скоро! Тихомолком
     Внушаю; цель недалека;
     Подобны искушенья - пчелкам,
     Вбирающимся в глубь цветка!

     "Что ненадежней, чем слова
     Творца, - шептал я, - слушай, Ева:
     Наука хладно и без гнева
     Докажет лживость божества!
     О, просто хитрость такова -
     Плодов сего не ешьте древа, -
     Но ведь о них мечтает чрево!
     Ты лишь представь, помысли, дева,
     Хотя бы надкуси сперва, -
     Не в сочности ли вечность, Ева?"

     Она мою впивала речь,
     Внимала, затая дыханье;
     Одно лишь ангелов порханье
     Могло порой ее отвлечь;
     Что проще: средь ветвей залечь,
     Шептать о сладости грядущей:
     Коварство - беспощадный меч,
     А я - всего лишь голос в пуще;
     Бесхитростность мою ценя,
     Так Ева слушала меня!

     "Душа, - твердил я, - улови
     В запретной глубине артерий
     Извилистый восторг любви,
     Что мной похищен в высшей сфере!
     О сласть Небес! - скажу о ней,
     Что меда оная нежней,
     Прельстительней и благовонней...
     Прими сей плод... Подъемли пясть,
     Сорви, коль сам не хочет пасть
     Он в глубину твоих ладоней!"

     Как просто выдаст немота
     Того, кто слишком щепетилен!
     Запрет начальный обескрылен,
     Он зову сласти - не чета:
     - Шипите, чудные уста!
     Позыв алчбы - уже всесилен;
     Во мне, как бы внутри хлыста,
     Он тек по мускулам извилин -
     От изумруда, вдоль хребта,
     До беспощадного хвоста!

     Нескорый сдвиг, но неизбежный!
     План - гениален! О, шаги
     К Познанью, что трудны для нежной,
     Робеющей, босой ноги.
     Тенями золото колышет,
     Вздыхает мрамор, амброй дышит,
     Порыв назначенный возник!..
     Она колеблется, как ваза:
     В ней созревает в этот миг
     Предвосхищение экстаза!

     Не представляешь ты нимало,
     Какая сладость впереди!
     У Древа Смерти ты внимала,
     И возрастал в моей груди
     Восторг высокого накала!
     Приди, не приходя! Приди
     На зов шиповного стрекала!
     Танцуй же, тело! Услади
     Себя, испей глоток от кубка:
     Алчбы - довольно для поступка!

     Слежу за Евой, не дыша -
     О, страсть, в бесплодности слепая!
     О, сколь нагая хороша,
     Запрет верховный преступая!
     Познанья Древа - плоть живая
     Сама собой впадает в дрожь,
     Добро и зло передавая, -
     Пусть ты, земля, свое всосешь,
     О прочем - нет моей заботы,
     Пусть рвется в горние высоты!

     Ты, Древо, Древо всех древес,
     Сколь паветья твои высоки!
     От мраморов холодных соки
     Взнести ты можешь, Тень Небес;
     Весь ком спрессованных потемок -
     Ветвей, листвы, - который ломок,
     Но рвется в блещущий сапфир,
     Чтоб там его касались хрупко
     Несущий лепестки зефир
     Иль долгожданная голубка;

     Ты, Ствол, поешь, и пьешь тайком
     От влаги, в толще недр невидной,
     И золот, и неизреком,
     И яростно любим ехидной,
     Что Еве подала совет, -
     Ты тянешься в небесный свет,
     И в этом - цель твоя благая, -
     Ты рвешься кроной в облака,
     Но ни одна твоя рука
     Не дрогнет, в бездну повергая, -

     Ты можешь, мерой выбрав рост,
     О бесконечности не мыслить,
     И от могил до птичьих гнезд
     Одни плоды Познанья числить,
     Но этот старый шахматист
     Отлично знает: ты ветвист,
     Дремать во злате листьев - сладко, -
     Он смотрит, не щадя трудов:
     Он дожидается плодов
     Отчаянья и беспорядка!

     Я - змей великий, я пою,
     Шиплю в листве, в небесной сини
     Победу праздную мою,
     Триумф печали и гордыни
     Вот - пища людям навсегда,
     Ошметья горького плода,
     Убоги, перезрело-желты...
     - Змей, сколь пуста алчба твоя!
     До ранга Бытия низвел ты
     Могущество Небытия!
     КЛАДБИЩЕ У МОРЯ
     <i>"Ищи себе, смертный, у богов уменья по уму,</i>
     <i>ступени по стопе, помни, в какой мы доле.</i>
     <i>Не пытай бессмертия, милая душа -</i>
     <i>обопри на себя лишь посильное".</i>

     Пиндар, III Пифийская песнь, 59 - 63.
     (Перевод М. Л. Гаспарова).

     Спокойный кров среди гробниц и пиний,
     Где ходят голуби, где трепет синий;
     Здесь мудрый Полдень копит пламена,
     Тебя, о море, вновь и вновь слагая!
     Внимать покой богов - сколь дорогая
     За долгость мысли плата мне дана!

     Как тонок труд молниевидных вспышек,
     Сжигающих алмазных искр излишек,
     Какая тишь на пенах зачата!
     Возляжет солнце над пучиной водной -
     Твореньем чистым истины исходной
     Мерцает Время, явствует Мечта.

     Минервин храм, сокровище, отрада,
     Спокойства обозримая громада,
     Надменный Зрак, и огнен, и суров,
     Завесы чьи над толщей сна владычат!
     Мое молчанье!.. Златочерепитчат
     В душе воздвигнутый, Великий Кров.

     Над Времени обзорною вершиной
     Стою, вместив ее во вздох единый,
     Во взор морской - вбираю небосвод;
     О круг богов, мой высший дар приемли -
     Бестрепетные искры, что на земли
     Верховное пренебреженье шлет.

     Как для плода нет радости безбрежней,
     Чем в сладость обратить свой облик прежний -
     Вот он вошел в уста, и вот исчез, -
     Так я вдыхаю дым, которым буду;
     Душе сгоревшей внятен отовсюду
     Прибой, представший пением Небес.

     О Небо, вот я пред тобою ныне!
     От праздности могучей, от гордыни
     Себя отъемлю и передаю
     Пространствам озаренным и открытым;
     Скользящей хрупко по могильным плитам
     Я приучаюсь видеть тень свою.

     Душа, пред факелами равноденства
     Предстань сиянью мудрого блаженства,
     Оружью света ныне дай ответ,
     Стань первой вновь, стань изначально чистой,
     Узри себя!.. Но перед мраком выстой,
     С которым власть над миром делит свет.

     Лишь для меня, и лишь во мне едином,
     Под сердцем, в роднике стиха глубинном,
     Меж пустотой и чистым бытием,
     Величье, знаю, эхом отзовется,
     Чтоб горький сумрак гулкого колодца
     Звенеть остался в будущем моем.

     Ты знаешь ли, лжеузник сонной пущи,
     Залив, решетки скудные грызущий
     Слепящих тайн моих закрытых глаз -
     Чью плоть ничтожишь утлым приговором,
     К земле костистой гнешь чело, в котором
     О мертвых просверк мысли не угас.

     Утешен я священным сим отрезком
     Земли, что напоен бесплотным блеском,
     Где светочей господствует волшба, -
     Здесь все одето в камень, злато, хвою,
     Здесь мрамор тенью шевелит живою,
     И море стережет мои гроба.

     Ты, псица полыхающего солнца,
     Гони отсюда идолопоклонца,
     Когда, блюдя пастушеский урок,
     Пасу моих могил спокойных стадо -
     Здесь робким голубям бывать не надо,
     И любопытство ангелов не впрок.

     Здесь будущему празднствовать так просто
     Изглодана цикадами короста.
     Здесь мир жарою пожран и угрюм,
     Как вышедший из пламенного горна:
     Небытием пьяна, здесь жизнь просторна,
     И горечь сладостна, и ясен ум.

     Спят мертвецы, - к их тайне благосклонно
     Земли от зноя высохшее лоно;
     Недвижен Полдень и самозабвен
     Там, наверху, в пленительном безделье...
     Чело, и совершенное очелье,
     Я - смысл твоих глубинных перемен.

     Лишь я служу тебе противоречьем,
     Раскаяньем и страхом человечьим -
     Алмаза твоего изъян живой,
     Но, мрамором придавленный в дремоте,
     В корнях дерев народ, лишенный плоти,
     Уже неспешно сделал выбор свой.

     Расплавленный отсутствием всецелым,
     Стал красной глиной облик, бывший белым, -
     Отъятой жизни дар - цветком возрос!
     Где все, что было некогда привычным,
     Единственным, неповторимо личным?
     В глазах - личинки ныне вместо слез.

     Стон девушки, заласканной в щекотке,
     Уста, и миг стыдливости короткий,
     Трепещет грудь в пленительном жару,
     Кровь на губах, измученных защитой,
     Последний дар, еще ладонью скрытый -
     Все станет прах, и вновь пойдет в игру.

     Ужель, душа, ты тянешься к покою,
     Ко сну, который ни волной морскою,
     Ни золотом обманно не цветет?
     В пар обратясь, возобновишь ли пенье?
     Нет! Все течет! Святое нетерпенье
     Иссякло, - бытие полно пустот.

     Скелет-бессмертье, черный с позолотой,
     Ты манишь в смерть с отеческой заботой,
     Ты лавры на чело не зря снискал -
     Благочестива хитрость, ложь прелестна!
     Но истина конечная известна -
     Смеющегося черепа оскал.

     Вы, пращуры, вы ныне персть земная,
     Что спит, стопы идущих препиная,
     Под них главы пустые подложив, -
     Червь подлинный вам угрожать не может,
     Он ничего под плитами не гложет,
     Он лишь во мне, он только жизнью жив!

     Любовью ли, иным огнем сугубым
     Снедаем он, разящий тайным зубом -
     Как ни зови его, итог един:
     Он видит, алчет, мыслит, - год за годом
     Он числит плоть мою своим феодом,
     Он ведает - кто раб, кто господин.

     Зенон Элейский, о Зенон жестокий!
     Меня ли ты в назначенные сроки
     Стрелою нелетящей поразил?
     Рожденный звуком, я простерт во прахе.
     Ах! солнце... Жуткой тенью черепахи
     Душе недвижный кажется Ахилл.

     Нет, нет! Воспрять - и выжить в эрах новых!
     Довольно, плоть, тебе дремать в оковах!
     Вливайтесь прямо в грудь мою, ветра!
     Мне душу и верни, и распечатай,
     О море!.. О прибой солоноватый,
     С тобою слиться мне пришла пора!

     Да! Ты, о море, - бред, лишенный меры,
     Хитон дырявый на спине пантеры,
     Весь в идолах солнцеподобных звезд, -
     Мятеж, молчаньем налитой до края,
     Сверхгидра, что пьянеет, пожирая
     Свой собственный, свой ярко-синий хвост.

     Крепчает ветер!.. Значит - жить сначала!
     Страницы книги плещут одичало,
     Дробится вал средь каменных бугров, -
     Листы, летите! Воздух, стань просторней!
     Раздернись, влага! Весело раздерни
     Спокойный кров - кормушку кливеров!
     ПАЛЬМА

     Ангел, в милости сторожкой
     Мне к столу твоя рука
     Подает поднос с лепешкой,
     Чашу с гладью молока;
     Мне мигает ангел, с верой,
     Что воздастся полной мерой
     За небыстрые труды:
     - Все тревоги да отлягут,
     Постигай величье тягот
     Пальмы, зиждущей плоды!

     Крона клонится под грузом,
     Совершенству дан прирост;
     Для ствола - подобен узам
     Наливающийся грозд.
     Посмотри, - подъемля иго,
     Отделяет миг от мига
     Непоспешная струна;
     Проясняется во благо,
     Сколь сильна земная тяга,
     Сколь весома вышина.

     Свой закон установила,
     Указуя тенью час,
     Будто новая сивилла,
     Погруженная в экстаз.
     Тайнозначья не постичь нам:
     На клочке земли привычном
     Длиться путь ее готов:
     Сколь нежна, сколь благородна!
     Лишь божественным угодна
     Прикасаниям перстов!

     Золотой, благоуханный,
     Слышен бормот в блеске дня;
     Отлетает на барханы
     Шелковистая броня,
     И скользит, не умирая,
     По ветрам родного края
     Песнь, рожденная в песке,
     Для самой себя пророчит,
     И поверить в чудо хочет,
     Горько сетуя в тоске.

     Меж песка и небосвода,
     Ей, неведомой себе,
     Дни дают прибыток меда,
     Предначертанный в судьбе.
     Ход времен ее не ранит,
     И она просить не станет -
     Не спеши, повремени, -
     Но, серьезней и суровей,
     Погружает в сок любовей
     Ускользающие дни.

     Бесполезны слезы, просьбы:
     Как доселе, так и впредь
     Никому не удалось бы
     Приказать плодам созреть:
     Древо, ты не виновато -
     Копишь силу, копишь злато,
     Знаешь верные пути:
     Разрыхляй корнями земли,
     Сок из глубины подъемли
     И плоды отяготи!

     Эти дни бесплодны внешне,
     Но для алчущих корней
     Тьма чем гуще и кромешней.
     Тем обильней влага в ней;
     Волоскам тончайшим - недра
     Уделить готовы щедро
     Токи драгоценных вод:
     Возносись из почвы к небу
     Все, что в прок и на потребу
     Созреванию высот!

     Непоспешен, непоспешен,
     Непоспешен каждый шаг:
     Строго выверен и взвешен
     Срок отдачи зрелых благ;
     Встанет в строй последний атом,
     Птицей, бризом ли крылатым
     Возвестится должный час,
     И к стволу сойдутся жены,
     И прольется дождь из кроны,
     На колени бросив нас!

     Пусть взрастет восторг народа,
     Пальма!.. Вот, полуслепа,
     Над дарами небосвода
     Гнется алчная толпа.
     Ты свое свершила дело,
     Ты ничуть не оскудела,
     Дар прекрасный отреша,
     На мыслителя похожа,
     Богатеющего, множа
     Все, чем делится душа!

     ЛУИ АРАГОН (1897-1982)

     Шагал IV

     Откуда ты бредешь паломник
     Крылатый конь откуда ты
     Набит питомцами питомник
     От белизны до черноты

     В любом узнай канатоходца
     Пусть он о том не знает сам
     Привыкнуть разве что придется
     К иным чем прежде небесам

     Рискуешь тропкою канатной
     Ты век затмивший все века
     Пусть будет публике приятно
     От столь приятного прыжка

     Да живопись сплошная память
     Сюда чужие ни ногой
     Таких полотен не обрамить
     Другие марши цирк другой

     Но как чудовищно похожи
     И твой Нотр-Дам и Витебск твой
     И оттого душе дороже
     Двойной портрет любви живой

     Шагал V

     Ни верх ни низ ни тьма ни свет
     Светло хотя светила нет
     Отчасти кривизной греша
     Где синь где зелень там душа

     Часы ударят в забытье
     Гроб для него и для нее
     Гнездом багряным остров мчит
     Здесь бьется сердце век молчит

     Из ничего растет ничто
     Оркестр в огромном шапито
     А номер главный впереди
     Канатоходец упади

     Снаружи дождь и поздний час
     Кляня вести куда-то вас
     Эквилибристу не впервой
     Ведь он с ослиной головой

     Он болтовню начнет свою
     В аду не хуже чем в раю
     Один неплох другой неплох
     Что ангел мол что скоморох

     Жизнь означает воровство
     Встав на Пегаса своего
     Лицо двойная тень и свет
     Наездник цвет вот весь ответ

     Шагал VI

     Кто любит рассуждать про чудо
     Всегда рыдает без труда
     Для слуха следуют отсюда
     Расцветки горести и худа
     И слезы жиже чем вода

     Художник истинный однако
     Умеет зримым пренебречь
     Он жрец незнаемого знака
     Он зритель звезд не зрящий мрака
     Так пенье далеко не речь

     Он прячет мысли как занозы
     Как птиц что могут жить в тиши
     В музее сплошь метаморфозы
     Зевака мнит что видит розы
     А это боль живой души

     Сменилась жизнь по всем приметам
     Сменились век и человек
     Любовь и та иная цветом
     И ведь не зря опасен летом
     Средь папоротников ночлег

     Осенний день в осенней раме
     Кричит стекольщик прямо ввысь
     Я медленно бреду дворами
     Смотрю на все чего во храме
     Не взвидишь сколько ни молись

     Но в зимнем отсвете последнем
     Забыв о стаже временном
     Сад облеку покровом летним
     И угощу двадцатилетним
     Как прежде молодым вином

     Шагал VII

     Под телегой под рогожей
     Лег поспать я где петух
     И собака спали рядом
     Все бело бело как пух
     И ни с чем ни с чем не схоже

     Только спать ли в самом деле
     Шум в селе стоит с утра
     Снег куда не кинешь взглядом
     Значит кур будить пора
     Чтоб на яйцах не сидели

     Примечаю напоследок
     Чей-то черный кожушок
     Снегопадом снегопадом
     Снеговик подай урок
     Как смешней гонять наседок

     Скоморохи скоморохи
     Вашей прыти как займу
     Чтобы сесть на солнце задом
     Чтоб затеять кутерьму

     Ох веселые пройдохи

     Шагал IX

     Как хороши твои цвета
     Художник горький дух миндальный
     Любви живой любви печальной
     Ты кистью служишь неспроста

     Ты без конца рисуешь детство
     Любовь когда еще нежны
     Для сердца давний дух весны
     Неотклонимое наследство

     Тебе и с крыши слезть невмочь
     С нее на мир глядеть способней
     И рисовать точней подробней
     Прохожих и родную ночь

     Уходит время не лови
     Картины все-таки не сети
     Вновь на твоем автопортрете
     Печаль законченной любви

     Шагал XV

     Кто нарекает вещь хотя молчит
     Кто отворяет двери на ветру
     Кто притворяется что машет вслед
     Босую провожая детвору

     Скажи-ка мне Шагал зачем аккорды
     Твердят как нереально то что зримо
     Скажи-ка мне Шагал
     - неужто в красках
     Все призрачно все мнимо

     Скажи Шагал как странно выражает
     Картина все о чем молчит она
     Изображенье ли изображает
     Оно ли не цветок среди зерна

     Скажи-ка мне Шагал
     Но как же так все люди за окном
     Часы иль сердце бьет у них в груди
     Ведь ты же создал эту тишину
     Чтоб слышать
     - как отходят вдаль шаги

     Один Шагал захочет и погасит
     Закат что набежал на край небес
     И нарисует полдень и раскрасит
     Придаст и мысль и вес

     Ты властен вещь наречь
     - без всякой вещи
     Твои глаза вместят любой предмет
     И солнце на плече твоем трепещет
     И так же ярко блещет черный свет

     ЖАК БРЕЛЬ
     (1929-1978)
     ГОЛУБЬ

     К чему в запели горны,
     К чему строи солдат.
     Стоят четыре в ряд,
     Заняв перрон просторный?
     Составы столь спокойны,
     Мурлычут, как коты,
     Чтоб в них и я, и ты
     Доехали до бойни.
     Сейчас венчают славой,
     Позорят похвальбой
     Всех тех, кто прется в бой
     Заведомо неправый.

     Нам больше не до прогулок - голубь сломал крыло.
     Мы ни при чем - голубя время добить пришло.

     Зачем весь этот раж,
     Миг умиранья детства?
     Ни шанса нет, ни средства,
     Уходит поезд наш.
     Шинелей строй кошмарный,
     Перрон, вагоны в ряд.
     За ночь одну в солдат
     Преобразились парни.
     Весь эшелон к чему
     Железный, в ржавых росах,
     Кладбище на колесах,
     Ползущее во тьму?

     Нам больше не до прогулок - голубь сломал крыло,
     Мы ни при чем - голубя время добить пришло.

     О, план зловещий чей -
     Надгробье поражений,
     Посмертье унижений,
     Заученных речей?
     К чему позор побед
     Мертворожденной славы,
     Чудовищные главы
     Из книги наших лет!
     Как яростно они
     Мир серой краской красят
     И выстрелами гасят
     Последние огни.

     Нам больше не до прогулок - голубь сломал крыло.
     Мы ни при чем - голубя время добить пришло.

     Зачем лицо твое
     Рыданием разъято?
     Последняя утрата,
     Влеченье в забытье.
     Зачем, взмахнув рукой,
     Так горько, непреклонно
     Исчезла ты с перрона -
     С надгробия левкой?
     Зачем судьба меня
     Гнетет все безнадежней
     Лишь половинкой прежней
     Любви былого дня?

     Нам больше не до прогулок - голубь сломал крыло.
     Мы ни при чем - голубя время добить пришло.
     ИДИОТСКИЕ ГОДЫ

     Идиотские годы - это двадцать цветков,
     Это в брюхе голодном сатанинские муки,
     Это ясные мысли молодцов-новичков,
     Что отмоется сердце, если вымоешь руки.
     Пожираешь глазами, а живот подождет,
     Насмотреться важнее для сердец новичков,
     Ибо сердце покуда не томит и не жмет,
     А глаза точно поле, в них без счета цветков,
     Всюду запах люцерны ясным днем, и во мраке
     Барабан неумелый - это шалость и жалость.
     Уж как вышло, так вышло, все неважно ничуть,
     И до койки дойти бы, так немного осталось,
     И так просто бывает заснуть
     В бараке.

     Идиотские годы - это тридцать цветков,
     Это возраст, в который намечается брюхо,
     Намечается брюхо и подавленность духа,
     Сердце ноет порою, видно, возраст таков,
     И глаза тяжелеют, и немного-то надо,
     Только изредка глянешь на часы на руке,
     Потому что мужчины на тридцатом цветке
     Счет обратный заводят, это даже отрада.
     Старики умирают, забываются драки.
     Если Бог не позволил, ну так, значит, не хочет.
     Утешайся под вечер сладострастной игрой,
     Ибо женское сердце - это то, что щекочет.
     Да взгрустнется, бывает, порой,
     О военном бараке.

     Идиотские годы - шесть десятков цветков.
     Это значит, что брюхо и подвинуть-то тяжко,
     Что ни день, то отсрочка, что ни день, то поблажка.
     И неможется сердцу под железом оков,
     И глаза пересохли, в них слезы ни единой,
     И глаза осторожны: без очков ни на шаг,
     Все на свете неважно, все на свете не так,
     Отдохнуть бы, не думать: каждый путь слишком длинный,
     Все любови былые лишь болезни да враки.
     Появилось терпенье, отступили соблазны.
     На старушках морщинки: умилительный вид.
     Ну а те, что моложе, хлопотливы, развязны
     От войны же всегда защитит
     Тот, кто нынче в бараке.

     Драгоценные годы - во веки веков
     Возлежать, упокоясь под собственным брюхом,
     Не тревожась нимало ни сердцем, ни духом,
     Только руки крест-накрест и доски с боков,
     И глаза наконец-то недвижно открыты,
     Но смотреть на себя ни к чему, ни к чему.
     Видишь, вот в небесах облака позабыты,
     То на солнце посмотришь, то глянешь во тьму.
     Драгоценные годы - за адом привычным,
     Вслед за долгим кошмаром житейских сует
     Снова малым ребенком явиться на свет,
     Под землею устроясь во чреве привычном,
     Драгоценные годы - как сладко заснуть
     Здесь, в последнем бараке.

        ИЗ ПОЭТОВ НИДЕРЛАНДОВ

     АНТОНИС ДЕ РОВЕРЕ
     (1430 - 1482)
     О ПОТРЕБАХ СТАРОСТИ

     Добрые люди, вы, что киркой
     Землю рыхлите, трудитесь смлада,
     Нет, не скопить вам казны никакой,
     Только большая ли в этом досада?
     Хлеб ежедневный - чем не награда?
     Знаю, что нет средь вас приверед.
     Тому, кто работает, много ли надо?
     Хлеба да каши на старости лет.

     И вы, ремесленники-мастера,
     Вы о достатке радеете много, -
     Тот же, кто трудится ради добра,
     Может ли быть осуждаем строго?
     С вами да будет Божья подмога!
     Однако помните, что не след
     Милости большей просить у Бога,
     Чем хлеба да каши на старости лет.

     Ты, возводящий то замок, то храм,
     Цех созидателей, люд бывалый,
     Днем потрудившись, по вечерам
     Ешь до отвала, выпей, пожалуй,
     Плоть утомленную малость побалуй -
     Проку в голодном работнике нет;
     И тебе да воздастся толикой малой
     Хлеба и каши на старости лет.

     Вы, кто скитаетесь вдоль дорог,
     Бродите ради купли-продажи, -
     Знаю, как жребий ваш беден, жесток, -
     Не дотащивши последней поклажи,
     По могилкам у трактов лежите, как стражи, -
     Только лучше - придите домой напослед:
     Да пошлет вам Господь барышей, и даже
     Хлеба и каши на старости лет.

     Слушай, точильщик, носильщик, меня;
     Все вы, работа чья поневоле
     Тяжче становится день ото дня, -
     Стоит ли ждать воздаянья в юдоли?
     Ешьте и пейте с друзьями, доколе
     В радость желудку - добрый обед, -
     И да вкусите (чего же боле?)
     Хлеба и каши на старости лет.

     Работники, слушайте также и вы:
     Все богачи минувшей эпохи,
     И Александр, и другие - мертвы.
     Так что утишьте горькие вздохи,
     И не горюйте, что дни ваши плохи,
     В редкость, да в радость зато мясоед:
     А кто не трудился - не взвидит и крохи
     Хлеба и каши на старости лет.

     И для себя помолился бы я
     Лишь о насущном хлебе да каше,
     Знают меня богачи и князья -
     Жизнь оттого не сытней и не краше.
     Но - избежать ли назначенной чаши?
     Что ж, как обычно, закончу куплет:
     Боже, прости прегрешения наши,
     Дай хлеба да каши на старости лет.
     О ПРАЗДНИКЕ МЕЛЬНИЦ

     Добрые люди, сестры и братья,
     И счастливцы, и горемыки,
     Вы приглашаемы все, без изъятья,
     К наиверховнейшему Владыке:
     Видите жало разящей пики?
     Это за вами послан гонец!
     Скоро начнется праздник великий,
     Так что и в путь пора, наконец.

     Вместе ли, врозь ли, поодиночке,
     Следуйте в Мельничную страну!
     И - не пытайтесь просить отсрочки,
     Все - у одних законов в плену.
     Так заповедано в старину:
     Копьеносца завидишь едва-едва,
     Отныне дорогу помни одну -
     Туда, где вертятся жернова.

     Мельник верховный, Владыка слепой,
     Движущий мельницы на ветру,
     Всех ожидает, единой толпой,
     У себя на празднике, на пиру.
     Каждый, свой срок проживши в миру,
     Должен достигнуть его предела,
     Придет под землю, к его двору,
     Едва с душой разлучится тело.

     Папа, и каждый его кардинал,
     Как непременные визитеры,
     На мельничный ожидаются бал;
     Епископы, официалы, приоры,
     Покинув монастыри и соборы,
     Без различия сана и старшинства,
     Спешите - времени нет на сборы -
     Туда, где трудятся жернова.

     К празднику пусть стопы устремит
     Каждый аббат и смиренный инок,
     Августинец, лоллард и богармит;
     Также и добрых сестер-бегинок,
     Нищенок, страждущих сиротинок,
     В жизни вовек не знавших утех,
     Ждут непременно, ждут без заминок:
     Мельничный праздник - праздник для всех.

     И вы, императоры, короли,
     Владыки княжеств, баронств, поместий,
     Узнайте: должные сроки пришли,
     К празднику мельниц грядите все вместе,
     Не время теперь для ссоры, для мести,
     Но там, где трудятся жернова,
     Примите достойные вашей чести
     Знаки отличия и права.

     Суверены, канцлеры и министры,
     Сколько ни есть вас теперь на земле,
     Все губернаторы, все бургомистры -
     Банкиры, искусные в ремесле,
     Мытари, слуги, - в том числе
     Лакеи, привратники, повара;
     И - мореходу на корабле
     Поспешить на праздник мельниц пора!

     Братства купцов, городская элита,
     Самоуверенные богачи,
     Забудьте подвалы, полные жита,
     От сундуков заветных ключи,
     Суконщики славные и ткачи,
     Гильдия сильная и деловая,
     Вам с собой ни батиста не взять, ни парчи,
     К празднику мельниц отбывая.

     Когда Владыка Мельниц направит
     Своего настойчивого слугу,
     То все дела приглашенный оставит,
     Ни у кого не будет в долгу:
     Помните, люди, на каждом шагу
     Мной повторяемые слова:
     Вас дожидаются в общем кругу
     Там, где вращаются жернова.

     Заботится Главный Мельник о свите
     И подбирает юных пажей:
     Порасторопней, породовитей,
     И поизящней, и посвежей;
     Здесь не нужно ни шпаг, ни французских ножей,
     Забудь обо всем, драчун и бездельник:
     Ибо в пределы своих рубежей
     Тебя приглашает Великий Мельник!

     Праздник без женщин - праздник ли, право?
     Женщина - праздника цвет и душа!
     Здесь множество дев различного нрава,
     Каждая - чудо, как хороша,
     Движется, шлейфом плавно шурша,
     Радуясь празднику, светской удаче, -
     Впрочем девицы, на праздник спеша,
     Мельниц не видят, ибо незрячи.

     Девушки, помните, время близко!
     Кажется, нынче - танцуй да пой,
     Нынче - служанка ты, либо флейтистка,
     Весело двигаешь легкой стопой, -
     Полюбоваться бы славной толпой:
     Молодость, радость, яркий румянец...
     Однако - ступайте общей тропой:
     На Празднике Мельниц продолжите танец!
     ЯКОБ КАТС
     (1577-1660)
     К ЧИТАТЕЛЮ

     Коль ты посетуешь - "мол, книга велика",
     То пореши прочесть ее не всю пока,-
     Где притчу, где совет узнаешь ты - немалым
     Обогатишься так ученым капиталом
     Полюбопытствуй же, купи сей веский том,
     Чтоб хоть одно словцо в нем вычитать потом,-
     Коль вкусно - лакомись, но яства строго числи:
     Прочтя - уразумей, уразумев - размысли.
     КОРОТКИЕ ПОБЕГИ - ДОЛГИЙ СБОР ВИНОГРАДА

     Хотя садовник твой лозу оберегал,
     Побеги лишние, как должно, состригал,
     Ни дня не думал ты - мол, он кромсает, чтобы
     Растенье погубить,- из желчности и злобы.
     Нет, знал ты, что закон для винограда прост:
     Срежь лишнее с лозы - утяжелится грозд.
     Зри: все, что мастерски тесак сечет железный,-
     Излишек зелени, бесплодный, бесполезный!
     Не такова ль душа, о внемлющий, твоя,-
     Зачем противишься невзгодам бытия,
     Тебе ниспосланным, клянешь мгновенья пыток?
     Да будет истреблен губительный избыток!
     В страданье счастие постигнешь до конца!
     Излишек отсечет Господь, растя сердца, -
     Так пусть Господня длань в душе моей ничтожит
     Все, что Его плодам быть неполезно может!
     О ТАБАКЕ

     <i>Говорит курильщик:</i>

     И сало, и бекон, и вырезку говяжью
     Я обозвать решусь дурманящею блажью.
     Иное блюдо есть, и я им сыт вполне:
     В кисете, в рукаве - оно всегда при мне.
     На пир я пригласить готов любого парня,
     Мой рот и мой язык - суть повар и поварня,
     Жестянка с табаком - нет лучшей кладовой,
     Запасов к трапезе достанет мне с лихвой.
     Табачного листа - жаркого! - алчут губы,
     А две моих ноздри - как дымовые трубы!
     Дым - это выпивка, она хмельней вина,
     Веселие мое я в ней найду сполна!
     Мне даже не нужна за трапезой салфетка -
     Такую благодать увидеть можно редко.
     Что ж, позавидуйте! Я благостен и рад,
     Имея минимум финансовых затрат.
     О САХАРЕ И ПРЯНОСТЯХ

     Все, кто в Голландии живет, в приюте отчем,
     И все ее друзья (хоть их немного, впрочем),
     Благоволящие склоните очеса,
     Узрите, что кругом творятся чудеса!
     Кому приехать к нам покажется не в тягость,
     Тот многую найдет в краях голландских благость!
     Все то, что за морем взрастает на земле,
     К нам доставляется на быстром корабле.
     Нас облачил Господь доверием огромным
     И благодать простер над нашим садом скромным.
     Природа вечная, как мнится мне, сама
     Дарами щедрыми нам полнит закрома.
     Плоду, взращенному бразильским побережьем,
     К нам суждено доплыть почти таким же свежим.
     Пусть сахарный тростник голландцу не знаком,
     Но дружат лакомки и дети с сахарком,
     И прячет лавочник голландский не впервые
     Гвоздику, и мускат, и перец в кладовые.
     Корицу не плодят поля родной страны -
     Но трюмы кораблей корицею полны!
     Народ Голландии, размысли же сегодня,
     Сколь много для тебя скопила длань Господня!
     Поля твои скудны, но, родина, поверь:
     Все после обретешь, коль нет чего теперь!
     О ВИНЕ

     О властное вино! О сладость винограда!
     Тебе, как ничему другому, сердце радо!
     Ты гонишь страхи прочь: о робкий, не стыдясь,
     Беседует с любым * король то будь, иль князь.
     Тебе испивший худ * себе же мнится тучен,
     Невиданно силен * хоть вконец измучен.
     Премудрым станет тот, кто изопьет вина:
     Хмельная голова империи равна.
     Младая женщина прильнет к тебе однажды,
     Чем больше будет пить * тем больше будет жажды,
     Когда ж она тобой упьется допьяна *
     О муже собственном забудет вмиг она.
     Ты душу темную повергнуть в блеск способно
     И смутный ум возжечь поэмой бесподобной.
     Властитель не один, испив тебя, порой
     Не в силах был собрать бродящих мыслей строй.
     Воздействие твое стремительно и грозно,
     Различных ты людей преображаешь розно:
     Один, испив тебя * ленивая овца,
     Макаке стал другой подобен до конца.
     Он будет пить * пуская ему брести далеко, *
     Затем болтать начнет, как скверная сорока,
     Чтоб в образе свиньи позор принять сполна.
     О юность нежная, взгляни на власть вина!
     ПОХВАЛА ЦЫГАНСКОЙ ЖИЗНИ

     Мы доброй жизни суть постичь стремимся честно:
     Что - телу надобно, а что - душе уместно.
     Мы истину смогли узнать уже не раз,
     Что ничего беречь не стоит про запас.
     Немногим суждено прожить в таком покое,
     Когда и не влечет, и не страшит мирское.
     Считать привыкли мы, что счастье таково:
     Ничем не обладать, не жаждать ничего.
     Трудом и хитростью имений мы не множим,
     Зато спокойно спать в любое время можем.
     Мотыга нам чужда, неведом вовсе плуг,
     Но пропитание мы всегда найдем вокруг.
     Пусть ты богаче нас, но счастлив ли при этом?
     Мы, как цветы в полях, живем росой и светом.
     Хоть пусто в кошельке, но жребий наш не плох:
     Как птицы, мы живем, и нам довольно крох.
     В саду чужом плодов мы соберем немного,
     За рыбу из реки не платим мы налога
     И на чужую дичь присвоили права;
     Огонь в кресале есть, и есть в лесу дрова.
     Проводим время мы в веселье беззаботном,
     Мы стряпаем и спим, где в голову взбредет нам.
     Как не завидовать, скажи, судьбе такой?
     Нам наплевать на все, у нас в душе покой.
     Для нас ничто - зимы зловещие угрозы,
     Легко дается нам перетерпеть морозы,
     Ни в хладе, ни в жаре - ни в чем урона нет,
     Не в тягость даже нам само теченье лет.
     Пускай войну ведут великие державы,
     Не все ли нам равно? На нас-то нет управы:
     Пусть войско победит или падет в бою -
     Мы не хотим менять благую жизнь свою.
     Перед владыками склоняться мы не склонны,
     Ничьи веления над нами не законны,
     Пред силою во прах нам не угодно пасть -
     Тщеславью мы чужды, для нас ничтожна власть.
     Наш разум отрешен возвышенных материй,
     Для нас неприменим общественный критерий,
     Нас не касаются житейские дела -
     Хвала не тронет нас, и обойдет хула.
     Угроза страшная над берегом нависла -
     Пираты,- но для нас бояться нету смысла.
     Равно и в чаще мы - как бы в родном дому.
     Разбойников лесных бояться ни к чему.
     Для нас угрозою смертельной не чреваты
     Ни ветер северный, ни грозный вал девятый,-
     Что паводок, пожар! Мы рады повторять:
     Коль нет имущества, но нечего терять.
     Пусть платят все кругом оброки и налоги,-
     На этот счет у нас ни малой нет тревоги.
     Подушной подати в казну не платим мы,-
     Как наложить налог на вольные умы?
     Ужаснее, чем наш, как видно, нет народа:
     Нас не гнетет ни принц, ни князь, ни воевода,
     Мы родину найдем везде, в любой стране,
     Где солнца диск златой сверкает в вышине.
     Мы где хотим живем - как знатные вельможи,
     Свободны мы прийти - уйти свободны тоже,
     Для счастья нашего на свете нет помех:
     Мы в мире всех бедней, но мы богаче всех!
     ЗИМА ЖИЗНИ

     Вот близится зима: в чащобах все пустынней,
     На вялой зелени лежит, не тая, иней,
     Трава безжизненна, угрюм речной поток,
     Но все изменится, едва настанет срок,
     Что может горше быть, что может быть плачевней:
     Холодная зима грядет, как старец древний,
     Все, что живет в миру, оставило дела
     И терпеливо ждет весеннего тепла.
     К закату год спешит, и умиранье зримо:
     Я вижу молодость * она проходит мимо.
     Я на тебя гляжу, тебя не узнаю:
     Печать годов легла на красоту твою.
     Назавтра канет в ночь все, что сияло ныне.
     Подобна молодость бушующей стремнине,
     Подобна дереву, что свергнуто с холма,
     Подобна вымыслу смятенного ума, *
     От радостей земли, от всех ночей веселых
     Останется одна печаль утрат тяжелых,
     Хоть в этот грустный час, о прошлом говоря,
     Мы утешаемся, что жизнь прошла не зря.
     Все то, чего вокруг достигнуть можем взором,
     Нам говорит, что день страданья будет скорым.
     В миниатюре Бог изобразил для нас
     Те беды, что на мир падут в последний час.
     Цветы, листва, трава * все, чем цветет природа,
     Суть книги для людей, уроки для народа.
     Одежд лишенная, грядет в поля зима,
     И мнится нам тогда, что это смерть сама.
     Все, что ласкало взор людской в разгаре мая, *
     Все ветр сметет, с полей зеленый плат снимая,
     Раздев пустынные поляны и леса,
     Скелетом сделав куст, столбами * древеса,
     Светило, яркий зрак, лазури горней житель,
     Цветов и трав земных родитель и блюститель,
     Стремится к западу и, падая во тьму,
     Напоминает нам, что выйдет срок всему.
     Сонливость на людей находит, как зараза,
     По девяти часов едва пройдет два раза,
     И человек уже * чурбан, кирпич, бревно,
     Которому сопеть до утра суждено.
     Тяжелой глыбою почиет он на ложе,
     Не внемлет жизни взор, и слух не внемлет тоже,
     Ни шевеленья нет в безмолвии ночном, *
     Так есть ли разница меж гибелью и сном?
     Дряхлеет стар и млад, и дальний, и соседний,
     Все вещи рушатся, от первой до последней,
     Все меркнет, падает * и в этом скрыта весть:
     Однажды кончится все то, что в мире есть.
     Распад содержится во всех предметах сущих *
     В дворцах и крепостях, и в городах цветущих;
     К основам всех основ, к опорам всех держав,
     Зри, смертный: смерь грядет, пятою их поправ.
     Да не войдешь в соблазн и да иных не вводишь:
     Единожды явясь * единожды уходишь.
     ЮСТУС ДЕ ХАРДЮВЕЙН
     (1582-1636)
     ЭХО
     Сколь тягостна мои сердечная беда.
     Я Розамондою томим уже года!
     - О да.

     О Эхо, ты ль речешь, глумиться вознамерясь,
     Что Госпожа грустит, в любви моей изверясь?
     - Ересь.

     Ты не смеешься ли, о Эхо, невзначай?
     Утешусь ли, скажи? Ответ - сколь быстро, дай!
     - Страдай!

     Любовию палим, сгораю, как в горниле.
     Да, да, я говорю: страданья мне постыли!
     - Ты ли?

     Да, я устал страдать... Но не найду ль наград
     За те мучения, каким сейчас так рад?
     - Стократ!

     Я стражду, и терплю, - ну, а скажи, на деле
     Чего достигнул я, - достигну хоть в конце ли?
     - Цели!

     Ну что ж, - да будет так, во имя всех святынь.
     Во встречи, Эхо, друг! Скорей, разлука, минь!
     - Аминь.
     ***
     Ни пенящихся волн, чье имя - легион,
     Ни северных ветров, ни злого снегопада,
     Ни страшного дубам и древним липам града,
     Ни стрел Юпитера, которым нет препон;

     Ни Пса, всходящего ночами в небосклон,
     Ни псов, что на земле страшней исчадий ада,
     Ни Марса - пусть ему неведома пощада,
     Пусть кровью Фландрии омыт по локоть он;

     Ни пули, ни копья, ни шпаги, ни кинжала,
     Ни ножниц грозных прях, ни огненного жала,
     Ни пасти Цербера, ни клювов Стимфалид

     Я не боюсь, - но нет мучительнее казни,
     Чем смех презрительный и холод неприязни,
     Что Розамонда мне взамен любви сулит.

     ***
     Лишь вспыхнет знак Тельца в круговороте года
     Рог изобилия отверзнут небеса:
     К полям является великая краса,
     Плоды растут в числе - на счастье садовода.

     На вскоре Козерог воззрится с небосвода,
     Послушен вечному вращенью колеса -
     Опустошает вихрь и долы, и леса,
     Плоды растут в цене, - сиротствует природа.

     Лишь глянуть на меня благоволите Вы,
     Я мню себя в венке из лавровой листвы,
     Прекрасен летний зной и жизнь благословенна.

     Лишь отвратите взор, как в сердце у меня
     Взамен палящего небесного огня -
     И снег, и дождь, и град, - и все ежемгновенно.

     ***
     Слепец, отягощен своей шарманкой старой,
     Ты по дворам бредешь, прося гроши на хлеб.
     Несчастен твой удел, печален и нелеп,
     Страшней, чем слепота, * не может быть удара.

     Подобная меня, увы, настигла кара,
     Ужасный жребий мой не менее свиреп,
     Не девает никто о том, что я ослеп,
     Что навсегда лишен божественного дара.

     Еще страшней ущерб мне ныне рок нанес:
     По улицам тебя водишь приучен пес,
     В мне слепой божок лишь бездорожье прочит, *

     Я так же, как и ты, скитаться принужден:
     Ты голоден, а я любовью изможден,
     Но ни тебе, ни мне помочь никто не хочет.
     ГУГО ГРОЦИЙ
     (1583-1645)
     ОБРАЩЕНИЕ ГУГО ГРОЦИЯ К СУНДУКУ,
     В КОЕМ ОН БЫЛ ВЫНЕСЕН ИЗ УЗИЛИЩА

     О сладостный тайник! Ты, о сундук, в котором
     Я был спасен, назло щеколдам и затворам,
     На волю вынес ты меня из тяжких уз:
     Оберегаемый, весьма нелегкий груз
     Был из тюрьмы несом моей же лютой стражей,
     Желавшей одного - разделаться с поклажей,
     И поднят на корабль, что вскоре отплывал.
     Сундук! Моих тебе не перечесть похвал!
     Тобою прервана горчайшая невзгода,
     Терзавшая меня семь месяцев два года!
     Я воздухом дышу, я вижу небеса,
     Засовы не скрипят, и стражей голоса
     Мой обостренный слух уже никак не ранят -
     Напротив! Мудрый дух в моих друзьях воспрянет,
     Лишь весть дойдет до них о перемене дел
     (Кто, впрочем, мудростью сравниться бы сумел
     С <i>той</i>, кто меня спасла из мрака), - думать надо,
     Что весть сия для них - желанная отрада.
     Ты волю мне вернул, о драгоценный друг,
     О достохвальнейший, вместительный сундук!
     Прими хвалу в стихах, прославься перед светом:
     Товарищ мой в беде, отныне будь воспетым!
     КАСПАР ВАН БАРЛЕ
     (1584-1648)
     НАСТАВЛЕНИЯ В РЫБОЛОВНОМ ИСКУССТВЕ
     ДЛЯ ГААГСКОГО ОБЩЕСТВА

     Рыба, рыбка, кто увидит,
     Что грозит тебе беда -
     До того, как в небо взыдет
     Предвечерняя звезда:
     Ты плывешь, - о, как вначале
     Выплески твои легки, -
     Истомившись от печали,
     Опускаешь плавники;
     Как завидно земнородным
     Зрить тебя во глубине:
     Ты царишь в просторе водном
     Безраздельно и вполне;
     Прячась в темень, на задворки,
     Не страшись снастей ничуть,
     Скройся в самой тайной норке,
     О наживке позабудь.
     Пусть удильщик горько плачет,
     Восклицая: "Где же ты?",
     Пусть его не озадачат
     Бесполезные мечты.
     Обмани же рыболова,
     Червяка сорви с крючка,-
     Рыболов дождался клева,
     Но ликует зря - пока.
     Только рыбок, рыбок ради
     В жизни нам сие дано:
     Тот в афронте, тот внакладе -
     Так у рыб заведено.
     Предавайтесь же уженью,
     Се предобозначил рок!
     И служенью и слеженью
     Подчиняет поплавок.
     Рыбки, гнев на милость сменят
     Боги вод наверняка!
     Окуньки вполне оценят
     Прелесть моего крючка!
     Вот и все, что ведать надо
     Рыболову на веку:
     Без достойного снаряда
     Не словиться окуньку.
     Изловивши рыбку, тащим -
     Пусть волнуется слегка -
     Рыбка в масле, да в кипящем,
     Ждет всего лишь едока.
     А девица - чем не рыбка?
     Вообще - о том ли речь?
     Ласка, нежность и улыбка -
     Всех приманок не наречь!
     Благонравную осанку
     Сохранить невмочь ужли?
     Лопай, душенька, приманку -
     Голосу любви внемли.
     Снасти избегай отравной,
     Но и не перечь судьбе:
     Помни, жребий самый главный -
     Губки, льнущие к тебе.
     Пламена в камине ярки -
     Думай с радостью о них.
     Славной корочкой поджарки
     Наградит тебя жених.
     Будь настойчивым, молодчик,
     Знай, что радость - впереди!
     Рыбка, прыгай на крючочек
     И награды скорой жди!
     ЯКОБ РЕВИЙ
     (1586 - 1658)
     ПОЭТУ

     Ты, Квентин, попросил об искреннем ответе -
     Твоей ли книжице вовеки жить на свете.
     Придется ей, мой друг, жить до скончанья лет:
     Ее за меньший срок осилить мочи нет.
     ДВА ПУТИ

     Границы цвета серого должны
     Касаться черноты и белизны,
     Касается тепло как зноя, так и хлада, -
     Но невозможно, как ни выбирай,
     Отречься ада, не попавши в рай:
     Избегнув одного, достичь другого надо.
     НА ГИБЕЛЬ ИСПАНСКОГО КОРАБЛЯ,
     ПОИМЕНОВАННОГО "СВ. ДУХ"

     Всегда - от трусости - в обычай суеверам
     Прозвания богов давать своим галерам;
     Апостол с Мальты плыл на корабле таком,
     Что "Диоскурами", как пишут, был реком.
     Испанцы, подражать решив примерам оным,
     Святые имена ладьям и галеонам
     Дают,- поскольку так сподручнее ханжам
     Бывает приступать к убийствам, к грабежам.
     "Марией" назовут корабль, на нем желая
     Не потонуть, а то - Святого Николая
     В патроны призовут,- а то, в любой момент,
     Возможно окрестить корабль "Святой Климент".
     Вот чем безумие подобное чревато:
     Тяжелый галеон с немалым грузом злата
     Испанцы окрестить посмели "Дух святой" -
     Нимало не смутясь подобной срамотой.
     Что ж, в гибели его нет чуда, прямо скажем:
     Со златом, с пушками, с людьми и такелажем
     Под тяжестью грехов корабль пошел на дно:
     Да будет и тебе, читатель мой, смешно.
     Скажи: "Да, Божий Дух носился над водами,
     Живущих сотворил, наполнил мир плодами,
     Однако - потонул Святой Испанский Дух!
     Вот - истина для тех, кто к ней и слеп, и глух".
     МОРЕПЛАВАНИЕ

     Пред нами трое здесь и четверо дельфинов
     На поле голубом скользят, ряды содвинув:
     Они пустились вплавь, дорога их пряма,
     Ничто не страшно им - ни бури, ни шторма.
     Мечтая о войне, о распре, о раздоре,
     Посеять рознь меж них не раз пыталось море,
     Пыталось разметать по свету корабли,
     Когда бестрепетно они по курсу шли,-
     Они, объединясь, под гордым флагом плыли,
     Презрев и злость ветров, и тягостные штили,
     И смерть несли врагу безумному, когда
     Встречались им в пути пиратские суда.
     Им уступали путь, в смирении отпрянув,
     Протеевы стада китов-левиафанов,
     И множество морских чудовищных акул
     Вставали впереди в почетный караул.
     Владыка вод морских, завидя их впервые,
     Пред ними отворил морские кладовые,
     Богатства Индии, Гидасповы дары
     Прилежно поставлять им стал от сей поры.
     Седая рыбина, приплыв с немалой свитой,
     Обречена была домой уплыть несытой,
     Хотя на многое надеялась сперва:
     Сколь ни виляй хвостом, ни подбирай слова,
     Насчет того, что, вот, на суше жизнь отменна,
     А в море лишь вода соленая да пена,
     И кто идет в него - тот попусту упрям,-
     Но ни один из них не изменил морям:
     Коль предпочли б они стихии водной сушу -
     Утратили бы жизнь, страну, покой и душу!
     САМСОН ПОБЕЖДАЕТ ЛЬВА

     И в день седьмой Самсон сказал своей жене:
     Я вижу, что открыть загадку должно мне,
     Хотя упреками и плачем непрестанным
     Ты вред несешь себе и всем филистимлянам,-
     Я жалобам твоим внимать уже устал:
     "Ядущий стал ядом, и сладок сильный стал".

     Вблизи Фимнафы лев, чудовищный и дикий,
     Уже давно блуждал, и вред чинил великий,
     Живущих иль губя, иль ужасом гоня -
     Но довелось ему наткнуться на меня.
     Возрыкал грозно он окровавленной пастью -
     Но безоружен я в ту пору был, к несчастью.
     Мне истребить Господь велел сию чуму -
     Я льва узрел - и вот противостал ему.
     Тогда взъярился лев, познав мою отвагу,
     Тогда постиг, что я не уступлю ни шагу,
     Победа - он считал - за ним наверняка,
     Он распаленно стал хлестать хвостом бока,
     Он поднял голову - надменно, горделиво, -
     Натужился хребет, восстала дыбом грива.
     Порой бывает так: несильный древодел
     Согнул тяжелый прут, однако не сумел
     Скрепить его концы - и тотчас прут упругий
     Со свистом прочь летит, презревши все потуги.
     Так точно взвился лев, себе же на беду
     Признавши плоть мою за добрую еду.
     Я шуйцей плащ ему, летящему, подставил,
     Десницу я вознес, я свой удар направил
     Промеж его ушей, и лев, силен, свиреп,
     Стал на мгновенье глух, а купно с тем и - слеп.
     Никак не чаявший приветствия такого,
     Он снова поднялся, и он возрыкал снова,
     Не столь, как прежде, нагл, не столь, как прежде, яр;
     Не много сил ему оставил мой удар.
     Он прыгнуть вновь хотел, воспомня свой обычай,
     Но тотчас же моей содеялся добычей:
     Я на него упал, чтоб он воспрять не мог,
     Всей тяжестью своей я вмял его в песок,
     Я был безмерно рад подобной схватке доброй!
     Трещал его хребет, хрустя, ломались ребра,
     Я знаю, был в тот час со мной Господень дух!
     Я льва убил! Порой так юноша-пастух,
     Когда его нутро тяжелый голод гложет,
     Козленка разорвать двумя руками может.

     Немного дней прошло,- я, шедши налегке,
     Нашел пчелиный рой во львином костяке,
     Я соты преломил, разьяв костяк блестящий,
     И ел чудесный мед, - а что бывает слаще?
     Теперь, ты видишь, я загадку разгадал:
     "Ядущий стал ядом, и сладок сильный стал".
     ЧУМА

     Когда грехи людей становятся безмерны -
     Бог очищает мир бичом своим от скверны.
     Пред гладом и войной наш страх не столь велик,
     Как ужас пред Чумой, открывшей жуткий лик.
     Она грядет, явив пергаментные щеки,
     Кровоточащий нос, верней - провал глубокий,
     Гнилых зубов пеньки, в глазах застывший гной,
     Язык, сочащийся зловонною слюной,
     Синюшную гортань с дыханием нечистым,
     В груди неровный хрип, мучительный, с присвистом,
     Главу дрожащую и лысую, как шар,
     Из глотки рвущийся наружу смрадный пар.
     Объята пламенем прогнившая утроба,
     Конечности при том трясутся от озноба,
     Вся кожа в плесени и в чешуе сырой,
     Бубоны, желваки, покрытые корой.
     Кнут - левая рука, и факел - вместо правой,
     С клевретами она - с Поджогом и Расправой.
     И где пройдет она - подожжены всегда
     Кварталы, улицы, позднее - города,
     И страны целые смердят огнем и тленьем:
     Все это суть урок грядущим поколеньям.
     Чудовище! Твои знакомы мне черты,
     Ты рядом, ты со мной - но здесь бессильно ты,
     Верховная рука тебе здесь руки свяжет,
     Исполнившей свой долг, тебе уйти прикажет,
     Тебе, явившей нам гнев Господа и власть.
     И мы должны тогда к Его стопам припасть,
     И боле ничего не опасаться можем:
     Избавлен от Чумы живущий в страхе Божьем.

     ЙОСТ ВАН ДЕН ВОНДЕЛ
     (1587 - 1679)
     НОВАЯ ПЕСНЯ РЕЙНТЬЕ-ЛИСА
     <i>На мотив: "Аренд Питер Гейзен..."</i>

     I

     Запел пройдоха Рейнчик,
     Запел на новый лад:
     Уж если есть портвейнчик
     В бокалах бесенят,
     При них и этот гад.
     Почто, прохвост, повесил хвост,
     Поджал его под зад?

     II

     Отменнейшею курой
     Почтили небеса
     Наш Амстердам понурый, -
     Ну, чем не чудеса,
     И это ль не краса,
     И что мудрей, чем власть курей?
     Да, ну а что - лиса?

     III

     Считалась та наседка
     За важное лицо:
     Златое - и нередко! -
     Несла она яйцо.
     Народ тянул винцо,
     Текла река из молока,
     Любой жевал мясцо.

     IV

     Но Рейнчик морду лисью
     Решил явить и там,
     И тут же двинул рысью
     В беспечный Амстердам,
     И приступил к трудам;
     Созвал народ - и ну орет:
     "Я вам совет подам!

     V

     Не быть бы вскоре худу!
     Вам всем грозит беда!
     Вы что же за паскуду
     Пустили в сень гнезда?
     Горите со стыда!
     Я вас навек, - Рейнтьюля рек, -
     Спасу, о господа!"

     VI

     Надзорщик, глупый малый,
     Все выслушал всерьез, -
     Он, взор напрягши вялый,
     Порой видал свой нос
     И мнил: "Рейнтьюля - гез!"
     "Ты славно скис! - подумал лис, -
     Закроем же вопрос".

     VII

     Лис бедной птахе глотку
     Немедля разорвал,
     И курью плоть в охотку
     Терзал и раздавал,
     И люто ликовал,
     Народ, как встарь, глодал сухарь,
     А Рейнтье - пировал.

     VIII

     Но с голоду, поди-ка,
     Народ, не залютей;
     Деревня взвыла дико:
     "О, тысяча смертей
     На лисовых детей!
     Мы все в беде! Где ж кура, где?
     Ни мяса, ни костей!"

     IX

     Заслыша рев мужичий,
     Оскалил Рейнтье пасть-
     "Блюдите свой обычай!
     Теперь - лисичья власть,
     Я править буду всласть.
     Чтоб мой сынок доспел бы в срок
     В начальники попасть!"

     Х

     При сих речах Рейнтьюли
     Глаза мужик протер,
     И взвыл: "Меня надули!
     Да это просто вор!
     Невиданный позор!
     Ох, и задам да по мордам -
     Пускай не мелет вздор!"

     XI

     Тогда дошло до дяди,
     Что он не ко двору,
     И он, спасенья ради,
     Убрался подобру:
     Залез в свою нору
     И начал пить, чтоб утопить
     В вине свою хандру.

     XII

     Но спрячешься едва ли
     На самом дальнем дне:
     Над ним нужду справляли
     Все кобели в стране.
     Лис возрыдал к жене,
     Она ж ему: "Прилип к дерьму,
     Не липни же ко мне".

     XIII

     Тому, кто лис по крови, -
     Не верьте чересчур:
     Пусть прячется в дуброве
     Стервец, крадущий кур, -
     Будь рыж он или бур;
     Прочь словеса - живет лиса
     В любой из лисьих шкур!

     Пускай поет колоратуру,
     Но поначалу снимет лисью шкуру.
     РАЗВРАТНИКИ В КУРЯТНИКЕ
     (в сопровождении роммелпота)

     Мартен, друг мой и соратник,
     Начинай свою игру,
     К ней слова я подберу,
     Растревожу весь курятник.
     Есть мотив для песни, друг:
     Нынче Коппену каюк.

     Чрезвычайно расторопен,
     Из Брабанта он пришел;
     Средь полей и нищих сел
     Долго пробирался Коппен,
     От испанского меча
     Мощно давши стрекача.

     Он собранием петушьим,
     Чуть явясь ему впервой,
     Тут же принят был как свой -
     С уваженьем и радушьем,
     Но в короткий самый срок
     Встал он горла поперек.

     Все коллеги по насесту
     Говорили: "Коппен, друг,
     Вырвать жала у гадюк
     Нынче очень будет к месту!
     Обличительную речь
     Гордо нам прокукаречь!"

     Но отвратен Рыдоглазу
     Речи коппеновской пыл;
     Сей премудрый возопил:
     "Требую унять пролазу!
     Мира нам не знать, пока
     Не спихнем его с шестка!"

     Чаще плачут крокодилы,
     Чем рыдает Рыдоглаз;
     Правда, слезы в этот раз
     Не явили должной силы,
     Ибо на любом углу
     Пели Коппену хвалу.

     Коппен, в пении неистов,
     Слышен был во всех дворах,-
     Понуждая пасть во прах
     Сиплых воронов-папистов,
     Разносилось далеко
     Коппеново "ко-ко-ко".

     Но печально знаменитый
     Петушонок Толстолоб
     Стал протестовать взахлеб:
     "Нешто я дурак набитый?
     Мне ль возвысить не пора
     Знамя птичьего двора?

     Я проквохтать честь по чести
     Все решился петуху,
     Что в короне, наверху,
     На златом сидит насесте!
     Я, свой пыл не утоля,
     Обкудахтал короля!

     Так что горе куролесу,
     Словоблуду и хлыщу!
     Я хитон с него стащу,
     Я ему испорчу мессу!
     Я спихну еретика
     Нынче с нашего шестка!" -

     "Браво! Я вдвоем с тобою!" -
     Подпевал ему Кулдык,
     Подстрекавший забулдыг-
     Недорослей к мордобою,
     Чтоб растерзан был толпой
     Злоязычный Пивопой.

     Сброд погром устроил мигом:
     В драке наподобье той
     Древле пал Стефан святой.
     Но ответил забулдыгам
     Комендант: в конце концов
     Пристрелил двух наглецов.

     Речь взгремела Дудкодуя:
     "Громче грянь, моя труба!
     Славься, честная борьба!
     Голодранцы, негодуя,
     Поведут ужо плечом-
     Всем покажут, что почем!"

     Глядючи на эту кашу,
     Тихоплут растил брюшко:
     Жить, подлец, тебе легко,
     Только надо ль бить мамашу?
     Коль осатанел, со зла
     Бей осла или козла.

     Коменданту сброд в округе
     Прочил скорый самосуд:
     Об отмщенье вопиют
     Убиенные пьянчуги!
     Воздавая им почет,
     Что курятник изречет?

     Из побитых забулдыг там
     Был один весьма хвалим;
     Занялся курятник им;
     Забулдыга был эдиктом
     Возведен в большой фавор
     Святотатцам на позор.

     Коменданту петушатней
     Был вчинен кровавый иск:
     Раздолбать злодея вдрызг!
     Нет преступника отвратней!
     Горе! Кары не понес
     Богомерзкий кровосос!

     Петухи орали: "Братцы!
     Нас покинул куропас!
     Ишь, под клювом-то у нас
     Поплодились куроядцы!
     Птичню вызволим скорей
     Из-под вражьих топтарей!"

     Злость объяла Кокотушу:
     "Распознавши гнусный ков,
     Истребим еретиков!
     Вспорем Коппенову тушу!
     Никаких сомнений нет,
     Он - проклятый куроед!"

     Коппен, ярый в равной мере,
     Рек: "Не кинь меня в беде,
     Боже, в сей курятне, где
     Злочестивцы, аки звери,
     Правят шабаш, сообща
     На невинных клевеща!"

     Коппен, полон красноречья,
     Проповедовал добром,
     Что грешно творить погром,
     Наносить грешно увечья,-
     И среди пасомых птах
     Поутих "кудах-тах-тах".

     Но Кулдык молчать не хочет:
     "Паства, ты внимать не смей
     Чепухе, что этот змей,
     Этот непотребный кочет
     Прочит твоему уму:
     Мне внимай, а не ему!"

     Собирает Жаднус глупый
     Всех ломбардских петухов:
     "Зрите скопище грехов!
     Се кудахчут курощупы!
     Обуздать давно пора
     Сих сквернителей добра!

     Вы спихните василиска
     В ядовитую дыру,
     И ко птичьему двору
     Впредь не подпускайте близко;
     Он растлит в единый миг
     Наших лучших забулдыг!"

     Главный Дурень был взволнован,
     И сказал такую речь:
     "Должно клювов не беречь!
     Коппен должен быть заклеван,
     Раз не в меру языкаст!
     Клюйте кто во что горазд!"

     Мстит курятник за бесчестье:
     "Прочь поди, поганый тать,
     Ты, посмевший кокотать,
     Оскорбляя все насестье!
     Разом сгинь, без лишних слов,
     Окаянный куролов!"

     Не стерпевши клювотычин
     И чужих "кукареку",
     Коппен скоро впал в тоску,
     Коппен, скорбен, горемычен,
     Потеряв навеки честь,
     Должен был с насеста слезть.

     Он рыдал: "Уйду! Уеду!"
     А в курятне петушки,
     Задирая гребешки,
     Кукарекали победу:
     Был безмерно боевит
     Их самодовольный вид.

     Но, блюстители порядка,
     Ждите: Коппена узреть
     Вам еще придется впредь,
     Распевающего сладко,-
     Все восквохчут, веселясь:
     "Славься, Коппен, курий князь!"

     Зрите, городские стражи,
     Как лютует Толстолоб,
     Пресловутый остолоп,
     В проповедническом раже;
     Он грозит: пришлет баркас
     И на нем потопит вас.

     Что курятнику приятней,
     Чем мечтам отдаться всласть,
     Захватить решивши власть
     Над валлонскою курятней,-
     Но кричит петух-француз:
     "Спрячь, бабуся, пятый туз!"

     Знайте, стражи, что негоже
     Петухам впадать во грех:
     Покаплунить должно всех!
     Змей предстанет в новой коже,
     Но незыблемо вполне
     Благонравье в каплуне.

     Коль петух заплакал - значит,
     Он кого-то наповал
     Ненароком заклевал.
     Оттого он, аспид, плачет,
     Что неслыханно устал:
     И клевался, и топтал.

     Мартен, яростный рубака,
     Ритор и головомой,
     Подголосок верный мой,
     Мартен, певчая макака,
     Гордо шествуй впереди,
     Всех папистов угвозди!

     Если, петухи, охота
     Перья вам терять в бою,
     То терпите песнь мою,
     Не хулите роммелпота,-
     Не желаю быть в долгу:
     Вы наврете - я налгу.

     Рейнтье, ведь и ты получишь!
     Не учи других клевать,
     Ибо Коппену плевать,
     Что его хулишь и жучишь:
     Не притащится тишком
     Он с повинным гребешком!

     Дурня Главного могу ли
     Я в стихе обидеть зря:
     Сам себя искостеря,
     Пусть в Алжир плывет в кастрюле,
     Чтобы дотянуть, дрожа,
     До кастрильного ножа!

     Что нахохлились сердито?
     Что цепляетесь к словам?
     Это все поведал вам
     Безответственный пиита,
     Что потщился, не соврав,
     Описать куриный нрав.

     Вопросить всего логичней
     У апостола Петра:
     Птичня, бывшая вчера,
     Хуже ли новейшей птични?
     Спорим, Петр-ключарь в ответ
     Коротко ответит: "Нет!"
     СКРЕБНИЦА
     Господину Хофту, стольнику Мейдена

     Как, стольник, возросла людского чванства мера,
     Что верою себя зовет любая вера!
     Религий множество - неужто навсегда?
     Неужто не в одной, всеобщей, есть нужда?
     Потребны ль Господу такие христиане -
     Со словом Божиим не в сердце, а в кармане?
     И как не помянуть речение Христа
     О тех, не сердце кто приблизил, а уста.
     Спасителю нужна душа, а не цитата,
     Что приготовлена всегда у пустосвята;
     Подобна братия отвратная сия
     Повапленым гробам, исполненным гнилья.
     Был не таков, о нет, отец голландских граждан,
     Что в качестве главы народом был возжаждан,
     Кто внешностью благой являл благую суть, -
     И вот, после того, как он окончил путь,
     Мы сетуем о нем, скорбя неизмеримо;
     Коль с кем-то он сравним - то с консулами Рима,
     Что целью числили раденье о стране, -
     Был землепашца труд тогда в большой цене,
     А золотой посул из вражьего вертепа
     Ценился менее, чем жареная репа.
     Таким его навек запомнил город мой -
     С морщинистым лицом, зато с душой прямой.
     Как не почтить теперь тебя с печалью жгучей,
     Опершийся на трость державы столп могучий!
     Уж лучше никогда не вспоминать бы мне
     Дни Катилины, дни, сгоревшие в войне;
     Ты посвящал себя служенью доле славной,
     Когда твою главу главарь бесчестил главный, -
     Ты был бестрепетен и не щадил трудов,
     Спасаючи сирот, изгнанников и вдов.
     Ты не искал вовек ни почестей, ни денег,
     Не роскоши мирской, а милосердья ленник,
     Всем обездоленным заботливый отец -
     Зерцало честности, высокий образец!
     Вовек ни в кровь, ни в грязь не окунал ты руки,
     Ты ни одной мольбы не приравнял к докуке,
     С которой мыслию оставил ты людей?
     Коль ты глава для всех - то обо всех радей!
     Да, мог бы Амстердам себя возвысить вдвое,
     Возьми он в герб себе реченье таковое, -
     Сим принципом навек прославился бы град,
     Поскольку следовать ему ценней стократ,
     Чем обладать казной реалов и цехинов, -
     Страна бы процвела, преграды опрокинув.
     Когда б нам не одну иметь, а много <i>глав</i>,
     Испанцам убежать осталось бы стремглав,
     Воскреснуть бы пришлось велеречивцу Нею,
     Чтоб, мощь узрев сию, склониться перед нею,
     На перекладинах, столь безобидным впредь,
     Пиратам Дюнкерка висеть бы да висеть,
     И кто же посмотреть при этом не захочет
     На капера, что нам сегодня гибель прочит,
     Что с наших рыбаков дань жизнями берет,
     И всюду слышен плач беспомощных сирот
     И безутешных вдов, что у беды во власти, -
     В корыстолюбии причина сей напасти,
     Что выгоду свою за цель велит почесть, -
     Коль выражусь ясней - меня постигнет месть,
     Позор иль даже казнь за разглашенье истин.
     Защитник истины повсюду ненавистен.
     Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт.
     И я бы ей служил, да сердце не велит, -
     Она крушит мою земную оболочку,
     Так юное вино разламывает бочку.
     Неисправимец, я исправить век хочу,
     Век, что себя обрек позорному бичу,
     Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек,
     Клятвопреступников, лгунов и попрошаек.
     Когда бы жил Катон еще и до сих пор,
     Как стал бы яростен его державный взор,
     Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах,
     Смиренье нищее всех честных и достойны