х,
     И власть имущества плутов, имущих власть.
     Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть!
     Сей должен быть корабль на путь наставлен снова!
     Сместить негодного потребно рулевого,
     Что корабля вести не в силах по волнам,
     Подобный увалень лишь все испортит нам, -
     Покуда больших бед не сделал он - заране
     Я за ухо его приколочу к бизани!"
     Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбей.
     Но нет его - и мы все меньше, все слабей,
     И диво ли, что нас враги опередили,
     Пока стояли мы средь моря, в полном штиле,
     Полуразбитые, почти что на мели.
     При рулевых таких - плывут ли корабли?
     И можно ль осуждать безнравственность поступка
     Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка?
     Но отрекаться я от тех повременю,
     В чьем сердце место есть сыновнему огню,
     Любви к отечеству: они как жемчуг редки,
     Когда на серости - парадные расцветки;
     Но унывать зачем, пока у нас в дому
     Толика мудрости дана кое-кому,
     Довольно есть таких, кто не подходит с ленью
     К правоблюстительству, к державоуправленью
     И кто не припасет для собственной мошны
     Ни одного гроша общественной казны;
     Не соблазнится кто хитросплетеньем лести,
     Не будет Господу служить с мамоной вместе.
     Благочестивец где, что наконец вернет
     Расцвет Голландии, ее былой почет,
     Неужто мысль сия - крамола перед Богом?
     Неужто говорю чрезмерно новым слогом?
     Нет, все не так, увы. Роскошны времена.
     Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна
     Могли бы разъезжать с детьми в златой карете, -
     Тем временем растут и в брак вступают дети,
     И мода новая идет по их следам, -
     Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам.
     Кто повести о них внимать хотел бы дале,
     В сатире Хейгенса отыщет все детали:
     Он пышность глупую, клеймя, избичевал.
     Царит излишество и требует похвал,
     Чиноторговствует и шлет врагу товары,
     Ни на единый миг не опасаясь кары,
     Не платит пошлины, -коль платит, то гроши,
     С контрабандистами считает барыши
     И казнокрадствует, совсем притом без риска,
     Поскольку есть на все кредитная расписка,
     И часто говорит, что, мол, ему не чужд
     Весь перечень людских наклонностей и нужд.
     Что ж - кто последним был, возможно, первым станет.
     Все лупят ослика - общинный ослик тянет.
     Вези, осел, зерно! Держава ждет муки!
     Нам должно погонять, тебе - возить мешки,
     Доволен будь, осел, гордись своим уделом,
     Свободен духом ты - пусть несвободен телом.
     Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом,
     Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом.
     По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку!
     Животное бежит, забывши про одышку,
     Про кашель и про пот, - торопится в грязи.
     Коль взмолишься, упав, то все равно ползи,
     Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью
     Из христианских чувств его лупцует тростью.
     Как страсти, злые столь, в сердцах произросли?
     Как не разгневаться? Управы нет ужли
     На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой?
     И долго ль кары ждать сей шайке вороватой?
     Неужто палачи перевелись у нас?
     Их целых три нашлось, увы, в недавний час...
     А если спросит кто, о чем такие речи, -
     Отвечу: знаешь сам, ты, лживый человече!
     Красуясь наготой, рыдает эшафот,
     Клиентов столько лет он безнадежно ждет,
     И скорбно каркает, под площадью летая,
     Некормленых ворон обиженная стая.
     Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья -
     К сверженью всех и вся, мол, призываю я,
     Мол, требую господ лишить господской доли, -
     Слова такие - ложь, конечно, и не боле.
     Крестьянину оброк положен был всегда,
     На свой надел права имеют господа, -
     И поглядите все, чьи упованья благи,
     На Йориса де Би, на пчелку из Гааги,
     Кто потреблял нектар - поклясться я готов -
     Лишь со своих лугов и со своих цветов.
     О славные мужи, скажите мне, когда же
     Беднягу-ослика избавят от поклажи?
     Он выбился из сил, притом уже давно, -
     И что убережешь, коль все расточено?
     В былые дни казне был пересчет неведом,
     Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам!
     О благородный Хофт, поэзии глава,
     Моя встревожила курятник булава,
     Не трогать личностей поставил я задачей:
     Да слышит слышащий и да взирает зрячий.
     По мере сил воздал я вашему отцу,
     Быть может, хоть листок приплел к его венцу.
     Сие порождено не суетною лестью,
     Но только искренним стремленьем к благочестью.
     С натуры список мой, бумаги долгий лист,
     Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист
     Продляет век души, запечатляя тело, -
     Чтоб жить она могла, пока творенье цело?

     ПОХВАЛА МОРЕХОДСТВУ
     <i>посвященная благородному, премногоуважаемому,</i>
     <i>строгому, мужественному, мудрому и прозорливому</i>
     <i>господину Лаврентию Реалу, попечителю и</i>
     <i>единовластному повелителю Ост-Индии.</i>

     Все те, кто облечен уменьем чрезвычайным
     С кошачьей ловкостью карабкаться по райнам;
     Морские призраки, кому покорна снасть,
     Тефидой сызмальства баюкаемы всласть;
     Честная гильдия при колпаке и робе,
     Чьей лишь приливный дух пользителен утробе;
     Седые кормчие, из коих ни один
     Тугому ложу волн не предпочтет перин,
     Но отдыхает кто, пассат впивая свежий,
     Заякориваясь у чуждых побережий;
     Вы, кто за много лет просолены рапой,
     Ведущие суда испытанной тропой, -
     Над парусом моим примите руководство,
     Над замыслом воспеть благое Мореходство!
     И пусть Лаврентий нам напутствие пошлет
     (Не тот, что древле был изжарен, - нет, но тот,
     Что в Индии теперь наместником), - и силу
     Ветрам попутным даст, и прочность даст кормилу,
     Благословением в пути поможет нам
     Счастливо проскользить по хлябям и волнам.
     Кого древнейшими почесть из мореходов -
     Об этом длится спор средь множества народов,
     Однако истина в веках сокрыта мглой:
     Сугубо Греция гордится похвалой
     Язону, Тифию - всем аргонавтам славным,
     Что обессмертились походом мореплавным
     За золотым руном; но также Тир давно
     В морях использовал долбленое бревно;
     Египет вступит в спор, доказывая жарко,
     Что камышовая всего древнее барка;
     Британец правоту докажет нам свою -
     Мол, прежде всех пошил из козьих шкур ладью;
     Этруски говорят, что якорь отковали,
     А финикийцы - те, не первыми едва ли
     Уменье обрели, с Уранией в ладу,
     Плывя, держать в виду Полярную Звезду;
     И славу древнюю доносят отголоски,
     Сколь гордо по морям шли корабли родосски;
     Кефисом первый был прият весла удар,
     Шпринтов срубил Дедал, а парус - сшил Икар,
     Тот - создал галеас, сей - выстроил караку,
     За первенство любой готов пуститься в драку,
     На каждый аргумент имеется ответ,
     И цель у всех одна: урвать приоритет.
     Но некоторый дух мне шепчет, с ними споря,
     Что первый Мореход рожден из пены моря,
     Где близ Энкхейзена ведет на юг пролив,
     И ток соленых вод особенно бурлив.
     Влагорожденный сей, столь скорбью баснословен
     Моряк на суше был, что плот связал из бревен
     И жил на нем, пока через пролив впервой
     Его не отнесло волною штормовой.
     И с той поры, прельщен достатком постоянным,
     Он стал паромщиком, полезным поселянам;
     Он звался ван дер Скуп - скупился на деньгу;
     Но, перед гильдией решив не быть в долгу,
     Со смертного одра уже спеша ко гробу,
     Ей завещал колпак, а купно с ним и робу,
     Что стали с той поры одеждой моряков
     И будут таковой служить вовек веков.
     Как бы то ни было - оставим тему эту,
     Ко главному пора нам перейти предмету.
     Легко ли описать, сколь с мифом схожа быль,
     Когда, придя на верфь, узришь: заложен киль,
     Вокруг воздвигнуты леса высокорослы,
     Здесь топоры стучат, а там грохочут теслы,
     И вверх, где до сих пор зияла пустота,
     Шпангоуты растут, как ребра из хребта,
     Чтоб разойтись, и вновь, с изящностью разумной,
     Сомкнувшись, довершить охват громады трюмной.
     Вот корпус корабля почти уже готов,
     Сверкают медь и сталь изогнутых бортов,
     И доски корабля впитать не могут боле,
     Чем впитано уже смолы и канифоли.
     Быстрей, чем я пишу, корабль, чаруя взор,
     Растет, как цитадель, вернее - как собор,
     Противостав богам, страшащимся, что ныне
     Титаны новые, творимые твердыни,
     От семени людей возросшие враги,
     Вот-вот с Юпитера потребуют долги
     За кровь давнишнюю, придавленную Этной,
     За то, что трон отца поверг древлезаветный.
     Спрошу однако же: а исполины где,
     Что возмогли б сию махину свесть к воде?
     В деянии таком предполагать победу
     Еще уместно бы, пожалуй, Архимеду.
     Здесь нужен бы Атлант, иль новый Геркулес,
     Кто на плечах держать способен свод небес!
     Утишься, род людской! Смирись, признайся проще:
     На действие сие тебе не хватит мощи!
     Однако нет! Народ, не слушая меня,
     Титана катит, как Троянского коня,
     Громада движется, и вот, творцам в утеху,
     Со стапелей летит, в воде прорвав прореху.
     Встревожен бог морской: со дна, изглубока,
     Качает тростником густого парика,
     И в синеве бурчит: Ничтожные людишки!
     Вам покажу ужо, как богу ставить шишки!
     За Схевелинг ваш флот пусть выплывет скорей,
     Дорида там живет средь юных дочерей,
     А я засну пока в тиши, в придонном иле,
     Куда меня, увы, плотины оттеснили.
     Корабль на воду встал, и совершенства в нем,
     Творимые людьми, все краше день за днем:
     Сперва рангоуту черед, а следом - вантам,
     Растет над марсом марс, как будто над гигантом
     Встал колоколен ряд, как будто род людской
     С них мыслит обозреть подвластный край морской,
     Вдали сыскать Олимп, слывущий необорным, -
     Да вострепещет Марс пред марсом рукотворным!
     Вот исполин готов. Так встань на рейд смелей
     Пред анфиладою могучих кораблей!
     О сколько флагов здесь глядит с высоких стенег!
     Расцветок фейерверк узри, иноплеменник:
     Здесь пурпур, киноварь, лазурь и серебро,
     Здесь весело очам, отрадно и пестро,
     Гербы и вымпелы овеществили грезу:
     Да, здесь геральдика пришла к апофеозу!
     На синем - Саламандр. Льву - придан красный фон.
     Здесь - воспарил Орел, там - возлетел Грифон,
     Златоочитый хвост Павлин Юноны вскинул,
     И Белый Голубь здесь, - когда потоп отхлынул,
     Он ветвь масличную доставил на ковчег,
     И с ней на вымпеле запечатлен навек.
     Я зрю Меркурия, Персея и Пегаса,
     Морского чудища вон там грозит гримаса,
     Что деву сторожит, скорбящую в плену;
     Зрю полный Зодиак, зрю Солнце и Луну,
     Сплетаются ветра над синею равниной,
     И, беззаботствуя, полощут парусиной.
     С каким изяществом - корабль возьми любой -
     Обшивка галерей украшена резьбой!
     Но, корабельщики! Вы что ж, не христиане?
     Иль спьяну сей красой кичитесь в океане?
     Пусть море вас дарит богатством чересчур,
     Так нужно ль, чтоб его растратил самодур?
     За нечто сходное был древле Тир наказан.
     Но - проповедовать пиита не обязан.
     Творенье дивное! Меня к тебе влечет!
     Невеста сей страны, княгиня наших вод!
     Пленясь красой твоей бесценной диадимы,
     Почуял сам Нептун страданья нестерпимы;
     Киприда, мнится мне, в тебе воплощена -
     На створке устричной когда спешит она
     К себе на Кипр, - скользит, прещедро брызги мещет,
     Любовью пламеня все то, что в море плещет.
     Тот, кто взойдет на борт, с восторгом там узрит
     Бизань, и фок, и грот, и битенг, и бугшприт,
     И клюзы в палубе - просветы для отдачи
     Каната с якорем, коль их назвать иначе;
     Баталерский отсек; поварню, где всегда
     На весь дубовый дом готовится еда;
     Вот - готлинги, а вот - чудовищное дуло
     Страшилища войны, литого картаула;
     Вот - ядра тяжкие, вот - склад пороховой,
     Что мог бы Цербера вогнать в предсмертный вой;
     Вот - кубрик, шканцы - вот; а далее - каюта,
     В которой рулевой живет не без уюта;
     Вот, наконец, и трюм. Воскликнешь ты: Моряк!
     Безумец, как нырнешь ты в сей стигийский мрак?
     Там вечной ночи край, в котором все незримо,
     Там легче заплутать, чем в катакомбах Рима,
     Там - полюс северный! Ты просто глуп и слеп,
     Коль хочешь лезть туда, в подводный сей вертеп!
     Все жито герцогства сюда сгрузи - неполным
     Сей трюм окажется. Скупец вручает волнам
     Свое имущество, - пусть весел, пусть угрюм,
     Он дома - плотию, но духом - втиснут в трюм.
     Вот - выстроились в ряд ответственные лица,
     Те, с кем к венцу сия отбудет молодица:
     Вот - полномочный клерк, он фрахта главный страж;
     Вот - шкипер, штурман - вот; в расчете на примаж
     Усердные вдвойне, баталер, боцман, плотник,
     Цирюльник, канонир, пригитерсный работник,
     Парусовщик, профос (при надобе - палач),
     Блюститель бренных тел, а проще молвить - врач,
     И, наконец, назвать необходимо кока,
     Что стряпает на всех, не нарушая срока.
     Матросов сотня здесь, и даже не одна,
     Штандарт - другой солдат, коль в них нужда видна;
     Поварня ломится от всякого припаса;
     Тут лабардан, крупа и вяленое мясо;
     Гороха, сухарей довольно взято впрок;
     Все боцман уплетет, что ни сготовит кок.
     И не чета ему столичные обжоры,
     Что до еды блюдут три дня голодной форы.
     Обычай заведен на судне испокон
     Порядку следовать и уважать закон;
     Тому, кто совершит поступок непотребный -
     Покражу, драку, брань, - грозит устав судебный,
     И виноватому воздастся по делам:
     Накажут поркою, присудят к кандалам,
     Привесят на нок-рей, насильственно купая,
     Под килем проведут, лишат в добыче пая.
     У всех, кто трудится, - законный кров и стол.
     Еда - четырежды. На шестерых - котел.
     Здесь время вахтами и звоном склянок числят.
     Глупец, кто сей уклад несовершенным мыслит.
     Так что напомнит нам - мы спросим наконец -
     Могучий сей корабль? - Лишь княжеский дворец,
     Воздвигнутый на страх надменным супостатам,
     Сверкающий резьбой, и мрамором, и златом,
     Где на любом шагу - ступени, тайники,
     Чьи погреба темны, чьи залы высоки,
     Чьи балки в росписях, а вид дозорных башен
     Для ока пришлеца и радостен, и страшен,
     Где ни один слуга не смеет встать с колен,
     Завидя, что грядет владыка сюзерен,
     Из чьих высоких стен взирают сквозь бойницы
     Тяжелых кулеврин ужасные зеницы;
     Где спорные дела решаются всегда
     По справедливости законного суда.
     Как птица на заре ширяет без усилья,
     Готовясь в воздух взмыть, распластанные крылья,
     Вот так и мой корабль, чаруя очеса,
     На райны высоко возносит паруса,
     Дубовый исполин неспешно снасти травит
     И поперек валов к далекой цели правит;
     Так точно, как пловец, раздетый донага,
     Едва оглянется назад, на берега,
     Всю мощь и ног и рук тугим даруя водам, -
     Так в плаванье корабль стремится полным ходом.
     Вот голубь, кажется, восщебетал вдали;
     Трикраты слышен клик: "Салют, констапель! Пли!"
     Далекий зов рожка - и раздается эхом
     Глухих рыданий звук, смешавшийся со смехом.
     Нет, в море никакой не высветит Фарос
     Всех тех опасностей, которые матрос
     В минуту грозную обязан грудью встретить,
     Чтоб их преодолеть, чтоб доблестно ответить
     На бешенство стихий. Он говорит не зря,
     Что знает наизусть все звезды, все моря
     И все прибрежия. Сколь много саг изустных
     Возможно бы собрать о кормщиках искусных, -
     Как тот или иной счастливый путь сыскал
     Средь грозных отмелей и смертоносных скал.
     Все ужасы Харибд, все Сцилл водовороты,
     Пучины жуткие, в которых тонут лоты,
     Буруны пенные - дурных вестей гонцы,
     Слепые отмели, надводные гольцы,
     Ветра, сулящие в пути одно лишь худо,
     Чрезмерная жара и тягостная студа,
     Мгла, непрозрачная для самых зорких глаз,
     Тоска полночная - "собачьей вахты" час,
     Шуршанье тяжких волн среди пустой равнины,
     Их вечный переплеск - и хрупкость древесины,
     Которой моряки вручили жизнь свою;
     Томление по тем, кто ждет в родном краю,
     С детьми и женами прискорбная разлука,
     Рутина странствия, безмерная докука,
     Подгнивший такелаж, подпорченность харчей,
     Болезни, множество нежданных мелочей,
     Тайфуны, наконец, угроза флибустьеров -
     Все, что растет в умах до сказочных размеров.
     Однако - небосклон уже все мене хмур.
     И роздых нам сулит учтивый Палинур:
     Встречает ныне тех, кто морю бросил вызов,
     Страна смиренных волн и благодатных бризов.
     Убавя паруса, ослабив грота-шкот,
     Отрадно созерцать форштевня гордый взлет,
     Покуда Гелиос, сверкнув прощальным взглядом,
     Уступит Небеса блистательным Плеядам.
     Весь небосклон - в звездах. Бездействует штурвал.
     Обвисли паруса. Корабль заштилевал.
     Но буря, зародясь у скал, в прибрежной пене,
     Уже приблизилась, и в небе звезд все мене.
     И шорохи опять плодятся над водой;
     Весь океан укрыт туманною грядой,
     Неся и шторм, и хлад, и град, и дождь, и вьюгу,
     Востоку - Запад враг, враждебен Север - Югу,
     Зефира Эвр на бой, безумствуя, зовет,
     Точит слезу Борей. Рыдает грозный Нот
     Прибой, обрушившись на Сирты и на мели,
     Язвит прибрежия чем доле, тем тяжеле;
     Эола истерзав, первичный Хаос путь
     Изыскивает, чтоб весь мир в себя вернуть,
     Но тою же Эол ему монетой платит;
     С приливом спорит вихрь, и волн громады катит.
     Но какова судьба, скажите, корабля,
     Что ввергнут смерти в пасть, разверстую, бурля?
     Он сбережен сухим: стараньями матросов,
     Уборкой парусов, работою насосов;
     Корабль в опасности уже со всех сторон,
     И мнится - сам Нерей вот-вот утратит трон;
     Вот - мачтою корабль прокалывает тучи,
     Тотчас же - прямо в ад несется с водной кручи,
     Страх перед бездною людей объял сейчас;
     Лжет рулевому руль, а штурману - компас.
     Смолкают музы здесь. Вот так во гневе яром
     Случается восстать турецким янычарам,
     Вскипеть, взреветь, взроптать, возжаждать всей душой
     Кровавый самосуд устроить над пашой.
     Но гнев морских богов смирить, спасенья ради,
     Умеет Тифий мой, простившись с частью клади;
     Он мачт не пощадит, когда велит нужда;
     Все лишнее пожрет пусть алчная вода.
     В снастях он слышит вой ветров, лихих и шалых,
     Ни солнца он не зрит, ни маяка на скалах,
     Лишь изредка ему, как грозный знак, блеснет
     Перун Юпитера чрез темный небосвод;
     Вот утро, наконец, невзрачное настало,
     И тот, кто уцелел, глядит вокруг устало.
     Безжалостна судьба: разгул ночных часов
     Не уберег ни рей, ни мачт, ни парусов;
     На скалах, на песке спасенные созданья
     Дрожат в отчаянье и страждут состраданья;
     В волнах скользит доска, лежат вповал на ней
     Кто мертвый, кто живой - полуживой, точней;
     Другие, обретя последнюю отвагу,
     Из шлюпки яростно вычерпывают влагу,
     И тщетным выстрелом доносит вдаль мушкет
     Мольбу о помощи - спасенья в море нет.
     Не чудо ли, Протей, что эти люди ныне
     Еще не сгинули в разгневанной пучине?
     Не меньше ужасов, коль скоро мой пинас
     То к небу, то к земле свершает страшный пляс,
     Готовят якоря, но стать на них не может;
     Скалистый брег, явясь, гребцов обезнадежит,
     И Кавр безжалостный, воспряв из глубины,
     Их в пене погребет вспружиненной волны.
     И день, и два, и три пучины полны гнева,
     Измученная снасть дымит от перегрева,
     И загорается, и рвется, будто нить:
     Не сплеснить бедную, и нечем заменить.
     Чтоб упредить сию беду хотя отчасти,
     Потребно отдых дать переслужившей снасти:
     По палубе разнесть, терпя любой ценой
     Опасность гибели, влекомую волной.
     Вот эти одолеть стихий недоброхотства -
     И есть важнейшая заслуга Мореходства:
     Уместно доблестных ее побед венцу
     Пенфесилее бы самой пойти к лицу,
     Кто, войска во главе, своим одним лишь видом
     Внушала должный страх властительным Атридам
     Кто, луновидному щиту благодаря,
     Существенный урон дорийцам сотворя,
     Доподлинную всем свою явила силу -
     Дерзнула бросить клич всемощному Ахиллу!
     Но знает Океан и отдыха часы,
     Позволив дочерям себе чесать власы.
     На корабле - досуг: затеи, песни, шутки,
     Сердца возвеселит игра моряцкой дудки,
     И солнцем ублажить теперь пора себя,
     Тому подобно, как, по Кеику скорбя,
     У Алкионы есть на берегу забота
     Почистить перышки, готовясь для полета,
     И вдаль к супругу мчать: так повелось с тех пор,
     Как им отчизною воздушный стал простор,
     Владеет множеством искусств моряк бывалый,
     К примеру, тяжкий рой брасопить силой малой,
     Иль сделать должный галс, иль фордевинд кормой
     Умело уловить, - а под ночною тьмой,
     От коей, кажется, никто не сыщет спасу, -
     Свой курс препоручить надежному компасу.
     Лилея целится, Арктур держа в виду,
     С мечтой облобызать Полярную звезду.
     О привлекательность чудесного магнита!
     Божественная власть в тебе и тайна скрыта:
     Поведай мне, прибор, почто стрела твоя
     Всегда устремлена в полночные края,
     Томима сотни лет соблазном неизвестным,
     Влекома лишь к одним Медведицам Небесным!
     Колени преклоним пред истой лепотой
     Счисления светил, наукою златой,
     Что позволяет путь среди коварных хлябей
     Исчислить с помощью прекрасных астролябий,
     Доподлинно узнать, насколько небосвод
     Своей срединою восстал из дольних вод,
     Иль, небольшую дань пожертвовав старанью,
     Павлина отыскать над неба южной гранью,
     Там, где Возничего столь высоко взнесло,
     Что он язвит главой лебяжее крыло.
     При вспоможеньи сих созвездий путеводных
     Курс проложить легко во всех просторах водных.
     Гиппарх, Анаксимандр - вас ныне восхвалю:
     Вы словно маяки, что светят кораблю,
     Атланты, кем ответ охотно подается
     На всякий правильный вопрос морепроходца;
     Здесь Тихо помяну, который возродил,
     Сатурна огорчив, счисление светил,
     Шлифовкой огранил свой несравненный разум
     И дал нам звезд чертеж, порой чуть зримых глазом,
     Чтоб ныне Кастор мой, средь моря путь держа,
     Провел его прямым, как лезвие ножа.
     Вот - ученик его, кто, правда, не пирожных
     Творец, но дивных карт, орудий всевозможных,
     Средь коих - глобусы, чудесные шары,
     Столь верные, что нам никто до сей поры
     Подобных не давал, - а также лоций томы,
     В которых с точностью неслыханной рекомы
     Морские отмели, скалистые брега -
     Все то, что в моряке зрит вечного врага.
     Дубовый замок мой, на Пафосе загружен
     (Чтоб фрахт его свезти - большой обоз бы нужен),
     Сегодня якоря подняв из кипрских вод,
     До устья нильского назавтра досягнет,
     В Партенопейский край придет, заверить смею,
     Где пели некогда сирены Одиссею,
     И беспрепятственно могли бы корабли,
     Восход узрев сто раз, пройти вокруг Земли
     Так мчится мой Погас, вовеки не устанет,
     Где птицы прочие лишь крыльями табанят!
     Но слышу жалобу: покуда плыл ковчег,
     Иссяк и затонул златой, счастливый век,
     Железный век настал. Явилась Алчность миру,
     Ввела "мое", "твое", и вознесла секиру,
     И кинула полям, плодя кровавый гнев,
     Драконовых зубов чудовищный посев.
     Урок невозместим попранным Правосудьем,
     Защиты у него искать невместно людям,
     Всяк ладит свой забор, доверья нет ни в ком,
     Над живорыбным всяк своим дрожит садком.
     Да, выкинуть за борт, пожалуй бы, не худо
     Исчадье оного всемерзостного блуда:
     Да сгинет навсегда сей выродок презлой!
     Нет места жалости! Долой его, долой!
     Скитайтесь по любым, известным вам, просторам,
     Но будьте верными делам и уговорам,
     Блюдя Христов закон, искореняйте лжу,
     Ничем потворствовать не смейте грабежу,
     Прославьтесь честностью! Не зря Эол-владыка,
     Чтоб каждому пришлась известная толика,
     Народу ниву дал любому под косьбу,
     Чтоб людям не вступать в ненужную борьбу,
     И чтобы всем и вся был ясный принцип ведом:
     Сколь неудобно жить, рассорившись с соседом,
     И что любой надел - всех прочих только часть,
     Что тела член, решив от всех иных отпасть,
     Чинит себе же вред. Но, если цели благи,
     К которым корабли спешат по синей влаге,
     Благословение, о Господи, низлей
     На них, как на браду священника елей;
     По слову моему прославься, Мореходство!
     Пусть будет образ твой символом превосходства
     Поставлен в море, там, где в Тессел бьют валы,
     И штевни где всегда от пены волн белы.
     Там да воздвигнется осьмое чудо света!
     Пусть будет статуя по-княжески одета,
     В короне пусть брильянт пылает, как свеща,
     На золото не след скупиться для плаща,
     Корсаж из бархата, в кораллах и рубинах,
     Зеленым будет пусть, как цвет воды в глубинах,
     Пусть, будто Флотовождь, стоит сей образ так:
     Зажав в деснице жезл, а в шуйце - флотский флаг.
     Воззрятся на него, воспряв со дна со вздохом,
     Морские божества, поросши древним мохом,
     Се - покровители саморазличных стран,
     Кому прибрежный край иль выход к морю дан.
     Там - зрю Венецию, помолвлену с волнами,
     Престольный Лондон зрю, соседствующий с нами,
     И гордый Лиссабон, и занятой Марсель,
     И Амстердам, чей блеск неоспорим досель,
     И хлебный Данциг зрю, - а вот, по воле Божьей,
     Грядут и мавры к нам, сверкая черной кожей,
     Кумиру моему воздать по праву честь,
     На паруса его глаза горе возвесть.
     Земля - поблизости. Вот - лоцманские боты
     Спешат избавить нас от страха и заботы,
     Умело в порт введя, - и вот, как всякий раз,
     Тритоны вод морских сопровождают нас.
     Вот - крепость Мейдена, очам уже открыта, -
     Всем главам там глава - наш Хофт-архипиита,
     И бог залива, Главк, средь волн необорим,
     На танец нимф зовет. Беседку Моря зрим,
     Сей рынок христиан, край роскоши уместной,
     Где Биржа славная взнеслась в простор небесный, -
     И вот уже причал, желанный столь, и вот
     Нас амстердамских дев встречает хоровод,
     В нагрудных кружевах, без головных уборов,
     Танцуют и поют, даря сияньем взоров.
     Двух девочек сюда счастливый рок привел
     Нас танцем усладить и музыкой виол,
     Ведь каждая из них - Дианы светлой жрица.
     Что ж, якорь отдадим. Пора остановиться.
     Здесь должно обрести конец морской тропы,
     Здесь к дому Румера ведут меня стопы,
     Истерли славный чей порог за многи леты
     Ваятели, певцы, художники, поэты.
     ЯН ЯНСОН СТАРТЕР
     (1593-1626)
     СОЛДАТСКИЕ ЛЮБОВНЫЕ И ПЬЯНСТВЕННЫЕ ПЕСНИ

     <i>Испанцы:</i>

     Беса ме, беса, моя плутовка!
     Поберегись, красотка моя!
     Смелее в бой! Экипировка
     Готова - от шомпола до ружья.
     В поход, в поход супротив мужичья!
     Фортуна вновь показала зад...
     Хоть гранде вино - горька судьбина,
     Но лос эспаньолес от страсти горят!

     <i>Итальянцы:</i>

     О белла донна, моя дорожетта!
     Нет на свете равной тебе ни одной!
     Что вижу я? Ты еще одета?
     Займись-ка, прелесть, любовью со мной!
     Нужно развлечься перед войной!
     Бене винетто мы тоже не прочь!
     Соблюдем для приличий итальянский обычай -
     Призовем поселянок в эту славную ночь!

     <i>Французы:</i>

     Бон выпивон! Шансон горланить!
     Наливай, мон шер, и пей до дна!
     Будем топать и хлопать, вопить и буянить!
     Вив ля гер! Наступает война!
     Эй, веселее! Еще вина!
     Пьем! На войне так уж как на войне!
     Мужичье отлупим, выпивки купим -
     Никто помешать не посмеет мне!

     <i>Англичане:</i>
     Благородные инглиш джентльмены!
     Каждому - леди, энд вери вел!
     Ваши услуги весьма бесценны
     В веденьи голландских военных дел!
     Берись за дело, коли умел,-
     Энд кис ее, кис - лови момент!
     Смелее тыкай тяжелой пикой!
     Не оставляй ржаветь инструмент!

     <i>Немцы:</i>

     Моя сокровищ, давай не груститься!
     Война имеет начаться ведь!
     Шорт побери! Мушичье поучиться
     От меня имеет порядок иметь!
     Долшен и деньги в карман звенеть!
     Я никогда не упустит мое!
     Выдершим стойко добрый попойка!
     За все имеет платить мушичье!

     <i>Нидерландцы:</i>

     Вы, нидерландские матросы,
     Бойцы на земле и в стихии морской!
     Вам надоели пашни, покосы -
     Вы берете оружье крепкой рукой -
     Началась война, - кончен покой!
     Поскольку исхода мирного нет,
     Испанские орды получат твердый
     И недвусмысленный ответ!

     <i>Фризы:</i>

     Проасти, невеста, проасти, милоашкоа,
     Жениться, увы, никак не моагу.
     Печальноа, грустноа, скорбноа, тяжкоа.
     А будешь плоакать - проасто сбегу.
     Милоашкоа, да где ж я воазьму деньгу?
     Воайна! Вербоавщики с разных стороан!
     Хвоативши лишку, бегу вприпрыжку -
     Мне оабещали тысячу кроан!

     <i>Латинисты:</i>

     Вос, студиози, народ особый,
     Вы, что привыкли с давних пор
     Деньгибус тратить не для учебы,
     А на танцыбус эт случайный амор,
     Продавайте книги, бросайте вздор,
     Чем по платеас шляться, вконец охмелев,
     Кончайте драки, ступайте, вояки,
     На мужикибус выместить гнев!

     ***
     Эх, что там тысяча монет!
     Да что стихии!.. Что там!..
     Мою любовь уж столько лет
     Пою по старым нотам:
     Сирена сладкогласная,
     Лишь до дверей - согласная
     И страстная,
     А дальше - нет как нет.

     Вхожу покорнейшим слугой,
     Она твердит лукаво:
     "Ах, Яспер Янсен, дорогой!
     Я так ценю вас, право!
     Я за любовь признательна,
     Я с вами обязательно
     Старательно
     Спляшу разок-другой!"

     "Такой ответ приятен мне,
     Я рад столь щедрой встрече,
     Я в барыше - вдвойне, втройне,
     Но от подобной речи,
     Деталь простите гадкую,
     Я сласть ворую сладкую
     Украдкою,
     Увы, на стороне!"

     Ушла, пощечину влепив:
     Чудесная развязка!
     Я буду скромен и учтив:
     Поджарилась колбаска!
     Являюсь, в ноги падаю:
     "Что ж,- молвит,- вас пощадою
     Порадую:
     Но мне претит мотив!"

     Я чую: по уши увяз -
     Ну, как тут сваришь пиво?
     "Во избежание проказ
     Учтите: я ревнива!* -
     "Я полон рвенья чистого,
     Прямого, сноровистого:
     Неистово
     Быть верен сей же час!"

     Все было, в общем, решено,
     Однако потаскушка
     Сказала: "Все в порядке, но
     Что скажет мать-старушка,
     Сии прознав известия?"
     Не нанесу нечестия
     Невесте я!
     Но что-то жду давно!

     Так год за годом, на измор.
     "Все ждете? Воля ваша.
     Не в настроеньи до сих пор
     Дражайшая мамаша.
     Ах, не играйте нытика,
     Потребна здесь политика:
     Терпите-ка!"
     И разный прочий вздор.

     То порет чушь, то ерунду,
     То шепчется в сторонке.
     И за подобную-то мзду
     Я нанят в компаньонки?
     И розами не мазано,
     И стыд блюсти приказано:
     Ну, раз она
     Не хочет - прочь пойду.
     УХАЖИВАНИЕ ЗА МЕННОНИТКОЙ

     Приволокнулся я за юной меннониткой.
     Лишь первый поцелуй сумел сорвать я прытко,
     Она сказала мне: "То было или нет,
     Но удалиться прочь примите мой совет!

     Ведь от иной сестры схватил бы оплеуху,
     Пожалуй, даже наш священный брат по духу!".
     Стеня, к ее ногам я попытался пасть,
     Я тщетно сообщал, что к ней питаю страсть.

     Но холодна к мольбам она была, как рыба.
     Я рек: известны ль ей слова какие-либо
     В Писаньи - кто клеймил влюбленных и когда?
     Я тут же принужден сгореть был со стыда.

     Ярился Моисей, текли псалмы Давида,
     Из слов апостолов воздвиглась пирамида,
     Пророки древние смешались в суп густой...
     (Здесь вряд ли мог помочь и Валентин Святой.)

     И глянуть на меня не думала, паршивка!
     Не то цветист камзол, не то пышна завивка.
     Просторны ли штаны, лазорев ли крахмал,
     Велик ли воротник - я думал - или мал,

     Иль на моем плаще излишне много складок?
     Короче говоря, я грешен был и гадок.
     "До встречи",- я сказал, увидев наш контраст.
     "Ступайте, господин, ступайте! Бог подаст".

     Я через краткий срок пришел для новой встречи,
     И платье изменив, в переделав речи.
     Я волосы прижал к вискам по волоску
     И выбрал воротник, похожий на доску.

     Ни лишнего шнурка, ни золотой заплаты!
     Из уст моих текли священные цитаты!
     "Мир дому!" - возвестил я набожной сестре,
     Зеницы возводя, как надобно, горе.

     Я обращался к ней *сестра", а не иначе,
     Покуда не берясь за сложные задачи.
     Откуда-то главу прочел ей наизусть
     (Пусть лишний раз речам святым внимает, пусть...)

     И делу послужил напор богослужебный:
     В ее очах огонь затеплился целебный.
     *Клянусь, что будет так!" - вскричал, яря свой пыл,
     И сочный поцелуй по-фризски ей влепил.

     Она зарделась (но, мне кажется, притворно),
     "Помилуйте, - рекла, - молва людская вздорна",
     Но я поклялся ей, что тоже не дурак,
     И лучше станет нам, когда наступит мрак.

     "Да, свечи потушить я требую сурово,
     Не то нарушите вы клятвенное слово!" -
     Она произнесла, - вот свечи я задул,
     Затем впотьмах с трудом нашел какой-то стул,

     Привлек ее к себе, пристроился удобно,
     И прошептал: "Сие мгновенье бесподобно".
     "Воистину ли так? - промолвила она.-
     Я, право, признаюсь: я не была должна...

     Но клятва... Ваших просьб могла бы я не слушать,
     Но клятву мы могли, к прискорбию, нарушить".
     "Так будет ли финал?" - я вопросил. "О да,
     Но не давайте клятв столь дерзких никогда!"




     КОНСТАНТИН Х?ЙГЕНС
     (1596-1687)
        <i>ИЗ ЦИКЛА "НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ КАРТИНКИ"</i>
     КОРОЛЬ

     Он - скопом весь народ с короной на челе;
     Властительный слуга; невольник в кабале;
     Кров, призванный служить защитою от града;
     Гроссбух, где счет идет - чего державе надо;
     Монета, коей мы творцы и кузнецы,
     Подорожавшая, быв сложена столбцы;
     Владыка в кандалах; проситель Христа ради;
     Раб собственных рабов; посылка при балладе;
     Земная молния, разящая подчас
     Тех, кто не спрятался; грозы гремучий глас;
     Светило коему быть не должно подобных
     Во избежание баталий межусобных;
     Меньшой среди людей - для Божьей доброты;
     Мишень для подлых стрел; объект для клеветы;
     Тот, кто блюдет страну; тот, кто ее бесславит;
     Мужчина из мужчин; созданье тех, кем правит.
     Народа воля в том, чтоб волен был король
     Изволить повелеть: народ, внимать изволь;
     Ему не продохнуть средь суеты вельможной,
     Обмана тонкого и лести слишком сложной;
     Коль скоро истина, не обратившись в ложь,
     Дойдет до короля, презрев кордон вельмож -
     Спохватятся они: со скоростью лавины
     Наврут с три короба, и выйдут неповинны.
     Не знает дружбы он: для равных вещь сия,
     В стране же - равных нет, а прочих стран князья
     Недобродетельны, и попросту обуза -
     В них дружества искать, или хотя союза.
     Чтоб дядю ублажить - того посмей, расстрой! -
     Он заключает брак с двоюродной сестрой:
     Кобыла куплена, но всадник время тянет,
     И ногу в стремя ей совать вовек не станет.
     Его не выручит ни друг, ни фаворит -
     Что им отечество? Пускай огнем горит,
     Поболе бы урвать, король пока во славе,
     Какой бы с тем позор не выпадал державе;
     Лишь за кулисами у них иная роль:
     Притворно слезы лить над тем, как слаб король.
     Нет отдыха ему: рассвет чреват тревогой,
     Лишь поздно вечером, в плену заботы многой,
     Властитель опочит: с собой наедине
     Остаться может он, пожалуй, лишь во сне.
     От страха смерти - жизнь не делается краше,
     Мерещится ему отрава в каждой чаше
     И в кушанье любом: ведь даже сын родной,
     Чтоб уморить его - не станет за ценой.
     Златой чертополох! Да будет людям вемо:
     Ты горше, чем сабур, ты тяжелей ярема!
     Удел опасен сей - и кто бы не зачах,
     Коль голову сберечь столь трудно на плечах?
     ГЛУПЫЙ ПРИДВОРНЫЙ

     Он - знатный человек, что может быть реком
     Скотиной знатною; дерьма злаченый ком;
     Раздувшийся пузырь; тряпица на флагштоке;
     Должник беспамятный; прожора волоокий;
     Гроссмейстер лодырей; умелец-лизоблюд;
     Враньем угодливым наполненный сосуд;
     Блистательный алмаз воды уж больно темной;
     Тачальщик льстивостей и сплетен швец надомный;
     Зарница на земле; беспечия символ;
     Замызганный флакон для благородных смол;
     К державе некое подобие довеска;
     Звезда, берущая взаймы крупицу блеска.
     Он родословье мнит подобием брони
     Всем действиям своим: достоинством родни
     Нередко числит он, что честь фамильной шпаги
     На лжи воздвигнута, на проданной присяге;
     Он к мудрости брезглив и холоден, ввиду
     Того, что оной нет и не было в роду,
     Ввиду того, что кость была и будет белой,
     Хоть побирушничай, что вообще ни сделай;
     Сие усвоил он по воле Божества -
     Мужицкая мораль примерно такова;
     Сей плод - с того ствола, чей корень стал вельможен
     За толстый кошелек иль меч, не знавший ножен.
     Законным отпрыскам - одним почет и честь:
     Бастардам низменным в дворяне бы не лезть,
     Чуть что - воспрянет он и уж покажет силу:
     Ублюдков чует он, как жеребец кобылу;
     Во всех его речах - ни слова, кроме лжи,
     Однако "лжешь!" - ему попробуй-ка скажи,
     Он, кто подобных слов не слыхивал доселе,
     Потребует, чтоб ты готовился к дуэли.
     Он восстановит честь, в безжалостном бою
     Пролив чью-либо кровь, твою или свою.
     Пустое мужество, обычай окаянства!
     Почто внесло тебя в родимый край дворянство?
     Кто к нам привез его из чуждых областей -
     Не чтитель чести тот, а форменный атей!
     Отыщешь ли профит иль избежишь урона,
     Блистая всякий день металлом эспадрона;
     Уж то-то будет смел рубака в час, когда
     За Авелеву кровь настанет час суда.
     Потуги дерзости сколь будут неполезны,
     В расплаты грозный миг пред зевом жадной бездны;
     Кто, прежде чем в нее последний сделать шаг,
     Во страхе не замрет - тот, стало быть, смельчак?
     Нет, мнится мне, дуэль - сомнительное брашно.
     Так страшно ль умереть? Вот жить - куда как страшно.
     Он рад, коль небосвод воскресным утром чист:
     Он наряжается и в бархат, и в батист
     И в церковь движется кометою хвостастой, -
     Пред домом княжеским поди-ка не пошастай -
     Зачем тогда и жить? Он холит эту страсть,
     Он в кнут преобразить свою умеет пясть,
     Коль хочет разъяснить: прочь, смерды, покалечу!
     Иль на прохожего, бредущего навстречу,
     С вопросом кинется: "Отколе ныне ветр?"
     О, здесь его конек! Он - ветрознатель-мэтр!
     Кто глух к его речам - тому придется худо.
     Бедняга спрошенный сообразит покуда,
     Он сам же возвестит секрет: "С утра - норд-ост!"
     Сие - гласит адепт, великий диагност!
     Но в Божий храм идти он должен поневоле,
     Где следует забыть о суетах юдоли.
     Там исхитрится он спастись наверняка
     От проповеданий - посредством парика:
     Он мог бы подремать - однако спать не станет,
     Иная в этот час его утеха манит,
     Вот, кажется, его вниманье привлекло
     Прелестниц городских немалое число,-
     Он озирает их, знакомых, незнакомых;
     Как утверждает он - ему неведом промах,
     Глаз у него что лик; вещает взор его:
     Ах, я влюблен в тебя, живое божество!
     С двух до семи три дня он ей мозги морочит,
     В четвертый устает и продолжать не хочет.
     И до иных побед он якобы охоч:
     От века для бесстыдств укромой служит ночь.
     Но предаются ль им не тайно, а при свете?
     Он в понедельник, днем, сей путь вершит в карете,
     Поступок утаить - ему не по уму,
     Но глух ужли к молве? Мир попривык к тому,
     Что делать ничего не хочется вельможе,
     От страха заболеть - мороз дерет по коже,
     Немало оплеух Венеры он стяжал,
     Вступая в битву с ней: уж больно туп кинжал;
     Оружье - вне герба, в том как бы дань приличью.
     Но, если страшен зверь, зачем бежать за дичью?
     Зато бывает он куда как вдохновен
     В мечтах о прелести супружеских измен:
     Он воссылать хвалу умеет с умным вином
     Цветам среди шипов и гневным Данаидам:
     Вот это женщины! Мужья, на вас беда!
     Кукушка вертится близ вашего гнезда!
     Но - самого его судьба дарит находкой:
     Обзаведется он женою, нравом кроткой,
     Обрящет верность в ней, равно и красоту.
     Однако не роптать ему невмоготу:
     Досадует на то, что госпоже досадно,
     Что он досадует: принять бы можно хладно
     Упрек в содеянном,- но честная жена
     В безвинности своей раскаяться должна;
     Безвинность для нее особой станет мукой,
     Коль муж ее зовет воровкой и гадюкой.
     Вот он погневался часок, побушевал,
     И должен отдохнуть: он держит путь в подвал,
     Там - бочек славный ряд: о, как же все отлично!
     Теперь он видеть мир готов философично.
     Сколь человек ни мал - но он венец всему!
     Кто спорить смеет с ним? Он - в собственном дому!
     Под вечер он решит, что полон знаньем чистым,
     Переползет в постель и захрапит с присвистом.
     Но - полдень привнесет в гармонию изъян.
     Проснувшись, он встает, похмельем обуян,
     Он снова жаждою спиртного беспокоим;
     От грязи утомясь, он льнет душой к помоям;
     Игрою в зернь ему заняться невтерпеж,
     Хоть и не взыскан он Фортуной ни на грош:
     Скорей, ожившие, зальются камни в плаче,
     Чем он откажется от призрака удачи;
     Вот, мнится, фарт пошел - но только миг пройдет,
     Фортуны маятник начнет обратный ход;
     Получит он урок - и станет ныть, что сроду
     Не думал угодить в подобную невзгоду.
     Так длится для него бесплодный бег годин,
     Так доживает он до старческих седин,
     Он множит зло на зло, месть прибавляет к мести,
     Слагаются листы ушедшей жизни - в дести
     Зловонные, а в них немой рассказ о том,
     Как юность пронеслась в кружении пустом;
     Он ощущает страх, приготовляясь к ночи,
     Расплата близится, отсрочка все короче,
     Еще он жив, но в нем плодит гниенье рок,
     О розге Божией - забвение не впрок,
     Как ни страдает плоть - но он возможно доле
     Хотел бы не вкушать иной, посмертной боли.
     Когда же наконец придет последний час,
     Как много будет рвот, проклятий и гримас,
     Весь этот миг пройдет в непониманье хмуром,
     Что с шахматной доски нет выхода фигурам.
     Он есть лишь то, что есть, и путник в простоте
     Едва пятнадцать слов читает на плите:
     <i>Под этим камнем спит и ждет Господня гласа</i>
     Придворный, человек ни-рыба-и-ни-мясо.
     ПОСОЛ

     Он - благостный шпион; в чужом дворе придворный;
     Гость по профессии; ручатель, но притворный;
     Длиннейшая рука своей родной страны,
     Которую в чужой особо чтить должны;
     Подзорная труба; подобье слуховуши;
     В щель, в пройму, в скважину наставленные уши;
     Утечный водосток; сверх меры зоркий зрак;
     Дремоты в час ночной принципиальный враг;
     То, что приказано, рекущая картина,
     Которая жива по воле господина;
     Святой по почестям, положенным ему
     В стране чужой; гнилой болван в родном дому;
     Фигура - чужакам, своим - едва ли пешка;
     Полночный страж, чей долг - как раз дневная слежка;
     Умелый кривдоплет, не мучимый стыдом;
     Изгнанник, что легко родной оставил дом,
     Назначенный король: устройщик хлебосольства
     За счет казенных средств; для земляка, в посольство
     Входящего - плечо опоры в час беды:
     Защитник, знающий и средства, и ходы;
     Оружье мощное далекой воли княжьей,
     Которое хранят в сокровищнице вражьей;
     Взаимный уговор: желанью вопреки,
     Терпеть в своем дому соседские очки.
     КАРЛИК

     Он - великан вдали; он - великанья пядь;
     Господень недосмотр; росток, растущий вспять;
     Слоненок из тряпиц; персона, что в оконце
     На четверть видима; тень при полдневном солнце;
     Гриб, в поле выросший; не нужный никому;
     Дух, в тело втиснутый, как исполин в тюрьму;
     Весь жалкий, весь такой
     По мерке, по людской,
     Как кортик против шпаги,
     Как рюмка против фляги, -
     Такой же малышок,
     Как этот вот стишок.
     ЗАУРЯДНЫЙ ПОЭТ

     Он - колесо, чей скрип звучит и ночь, и день
     Его мозги всегда немного набекрень -
     Ворочался б язык - желудок бы не плакал;
     От жажды - вечный лжец, от голода - оракул;
     Всех лошадей седло; кадильщик всех господ;
     Мечтами - сущий вихрь, на деле - тихоход;
     Взнуздатель праздных грез; стихослагатель-сдельщик
     На радость и на скорбь; любых словес плетельщик;
     Латынью сыплющий, зазнавшийся плебей;
     Кондитер, чей пирог спечен из отрубей.
     Он в рифму кашляет, - коль с рифмой смысл в разладе,
     Он смыслом жертвует немедля, рифмы ради:
     Перипатетиком его не назову:
     Гулять и говорить противно естеству;
     Не выслушать стихи - прямая инвектива,
     Тому грозит беда, кто внемлет не ретиво,
     Тот будет слушать вновь, вконец лишась надежд.
     Среди внимающих достаточно невежд,
     Для коих смысл стиха второстепенно значим,
     Их уши велики, сам органам ослячьим
     Все то достанется, погонит что взашей
     Ценитель подлинный от собственных ушей.
     Дал Библию ему Овидий превосходный:
     В ней он вкусил всего, опричь струи холодной
     Кастальского ключа, творящего творцов:
     Чем виноградный ток слабей, в конце концов? -
     Он - выбрал сей родник, - хотя не без досады
     Страшится, может быть, мидасовой награды.
     Богатства Тантала он видит пред собой:
     Мечтается ему - счастливою судьбой
     Так уготовано, что в самом лучшем виде
     Все изложил он сам, а вовсе не Овидий.
     Как древле Актеон, свой головной убор
     Он принял от жены, однако сей позор
     Не числит тягостью, в душе отлично зная,
     Что с золотым дождем встречается Даная.
     Он родословную возводит к временам
     Священной древности, уже безвестным нам:
     Попробуй, не поверь подобному рассказу:
     Алмаза правнуком легко назваться стразу.
     Он - сущий паразит: однако почему
     Смеющийся над ним - завидует ему?
     КОМЕДИАНТ

     Он всюду, он везде, он встречный-поперечный;
     Шпагоносящий смерд; нужды скиталец вечный;
     Господень попугай; всегда смешлив на вид,
     Он полон глупости, но в ней мастеровит,
     Искусный плаватель в ее морях безбрежных;
     Живое зеркало мгновений быстробрежных;
     Потешный Аристип; во храме смеха страж;
     Тень воплощенная; болтающий мираж.

     Да, каждый должен бы сиять в искусстве этом!
     Он всякий раз иной - в согласии с сюжетом.
     Когда, по действию, он попадет на трон,
     Готов облечься он хоть в дюжину корон,
     Когда же в нищету повергнут он по роли -
     Решишь, что он вовек иной не ведал доли.
     Под маску спрятавшись, то вверх, то вниз скользя,
     Стоит на месте он: проста его стезя.

     Мир лицедействует перед очами Бога:
     Иному роль нужна, в которой реплик много,
     Иной бегом бежит, иной лежмя лежит,
     Тот златом дорожит - а тот не дорожит;
     Но счастлив только тот, кто на златой средине
     Гордыней не влеком ни к бездне, ни к пучине,
     Разумно радуясь и не боясь невзгод,
     Решает: "Есть, что есть, а завтра - Бог пошлет".
     БОГАТАЯ НЕВЕСТА

     Она - висячий гусь на рыночном торгу;
     Богиня хмурая, привыкшая в дугу
     Сгибать своих жрецов; кость тысячи дворняжек;
     Свербительный объект для юношеских ляжек;
     Золотоперая купидова стрела;
     Тварь, амброй малые справляюща дела,
     Большие - розами; всем голубям - голубка.
     Она кругом вольна, однако нет поступка.
     Что был бы в радость ей, - но, впрочем неплоха
     Забава брачная - браковка жениха.
     На карнавале ей во вред идет прикраса:
     Жених-то, чай, смекнет, что слаще перьев мясо,
     Веснушки - золото, иль оных просто нет,
     Не дарит ей морщин премена зим и лет;
     Коль прибывает сват - ему важны в невесте
     Не контуры лица, а контуры поместий,
     Чем толще кошелек, тем девственность полней:
     Кто не постиг сего, не грезит пусть о ней.
     Парисам нынешним - в ней образ Афродиты:
     Плачь, Гера бедная! Паллада, ставки биты!
     В ее глазах горит схидамский можжевел,
     Кто глянул в них на миг - уже осоловел;
     Украшен герб ее короной беспокойной -
     Объелась, бедная, и ждет утехи дойной;

     Венец над сим гербом - солидная мошна,
     Которую круглит удачный сбор зерна, -
     Легко уразуметь из дивной сей виньетки,
     Насколь у девушки благорассудны предки,
     Не родословное здесь древо - целый сад:
     От Евы - род ее, поспоришь с сим навряд;
     Как подпись не узнать, и личную печатку?
     Не нравится рука - целуй через перчатку.
     Жених желанен ей, но он сродни врагу:
     Возьмет невесту он, но также и деньгу!
     "Нет"  -  просьба  подождать,  а "да"  - звучит
отказом.
     Какую хитрость здесь мужской измыслит разум?
     Звонок ее дверей взывает: караул!
     Не дергайте меня! Порог себя прогнул,
     Крича: я подломлюсь! Ступеньки кажут норов,
     Пытаясь удержать ретивых ухажеров;
     Ей воздают хвалы как солнцу, как луне,
     Но каждый думает: &quot;Ужо достанься мне&quot;.
     НЕСВЕДУЩИЙ МЕДИК

     Он - буйвол на кольце; заменщик палача;
     Звон от пощечины, отвешенной сплеча;
     Дедила с бородой; неведатель приличий;
     Двукратный гробокрад; сверло мошны мужичьей;
     Врач в смысле том, что враль, а можно в том, что враг;
     Мост, что проваливать назначен бедолаг,
     Бредущих по нему, и в том - его отрада;
     Коса погибели; метла честного града;
     Убийца, чья рука разит наверняка:
     Раздатчик милостынь пустого кошелька.
     Концы своих усов он обратил в затычки
     Для собственных ушей - чтоб не нажить привычки
     Внимать излишнему, - и, сей наметив путь,
     Уроков лейденских не перебрал отнюдь;
     Мир тесен для него: судя по всем приметам,
     Посредничает он меж тем и этим светом, -
     Воздать бы похвалу занятию сему,
     Коль не влекло б оно во гробовую тьму;
     Нет проку от лекарств - есть польза от моренья:
     С могильщика процент он взыщет без зазренья.
     Он примется лечить, лишь замаячит мзда,
     Но размышлять при том не даст себе труда:
     Зубная, скажем, боль - одна из худших казней -
     Проходит тем верней, чем средства несуразней,
     Он не копается в премудром естестве -
     Что щупать, что смотреть, коль пусто в голове?
     Названья поменять - глядишь, случится чудо.
     Он подает всегда одно и то же блюдо.
     Но позаботится, чтоб новым был сосуд:
     Среди святых и то - новейших выше чтут.
     Капризы тоже впрок: для них стократ охотней
     Врач обратит стопы к просторной подворотне
     У дома Роскоши: его расчет таков:
     Там кукла хворая средь злата и шелков
     Лежит, закутана в заморские уборы.
     - Здоровы ль, Госпожа? - Нет сил на разговоры.
     - Кружится голова? - Вращается весь дом!
     - Не мучит ли мигрень? - Терплю с большим трудом!
     - Желудок варит ли? - Ах, право, в нем ли дело!
     - Как с нижней стороны? - Уж я забыть успела,
     Что было и когда! - А есть ли боль внутри?
     - Все время, и урчит с зари и до зари!..
     - Ну-с, выслушаем пульс. Не должно падать духом:
     Фестинит несколько. Болезнь вселилась в брюхум!
     Ректальный газ в кишках расширился весьма,
     Творит перикулюм витальности ума -
     Вот радикс жалоб всем! Кишок покинув дебри,
     Газ поднимается, чиня ущерб церебре,
     Вертиго там царит хорибильное, - эст
     Хворь должно истребить, и пер один присест!
     Симптомы налицо, де-факто и де-визу.
     Исчезнет кауза, коль газы снидут книзу:
     Вернется статус кво! Мужайтесь, госпожа,
     Я уврачую вас, все силы приложа.
     Здоровью вашему не должно жить убытком!
     Смирите, право, дрожь пред горьким сим напитком!
     Но - пейте мой декокт, а более - ничей!
     Адверсны снадобья у всех иных врачей!
     Я буду девять дней ваш верный провожатый,
     И льщу себя от вас услышать на десятый:
     Здоровье! Ты со мной! Вернулся аппетит!
     О прежней хворости мне мысль сама претит!..
     Пофрыштыкает впрямь в десятый день больная,
     Болезни липовой с минуты сей не зная.
     Вам, горожане, сим примером дан укор:
     В деревне бы сидеть тому, кто вправду хвор,
     И лучше лекарь пусть вас лечит сельский, скромный,
     Чем оный эскулап с латынью зуболомной.
     Мне говорят, мол, так назначено в судьбе:
     Тот спотыкается, кто учится ходьбе,
     Тот заикается, кто говорит - и стекол
     Стекольщик никогда ужели не раскокал?
     Нет! Буду уважать скорее палача,
     Что рубит яблоки, суть ремесла уча,
     Что изрубить в щепу немало должен чучел,
     Удар излишний чтоб казнимого не мучил,
     И не был смертный миг сверх меры омрачен:
     Бог милостив к тому, кто вправду обречен!
     ПАЛАЧ

     Он - мастер-смертедел; он - исполнитель права;
     Последней горечи острейшая приправа;
     Державного хлыста свинцовый налиток;
     Живых колосьев жнец; головоруб-знаток;
     В портных не числится, хоть виртуоз-раскройщик;
     Он конопляных струй блистательный настройщик;
     Возница ревностный к Хароновой ладье;
     Коллега лекарю, а купно и судье;
     Он - шеерез мирной: он хлеб свой добывает,
     Он лишь по скудости житейской убивает.
     Ему в наследный дар велит приять судьба
     И ремесло, и щит фамильного герба
     Со шлемом и листвой; о таковом символе
     Есть предписание старинной княжьей воли.
     Он от младых ногтей берется за труды,
     С настила головы подъемлет, как плоды,
     И смельчаков нагих привязывать к подмосткам
     Он приучается почти еще подростком.
     Пусть, мастером взойдя на эшафот впервой,
     Еще обязан он утишить трепет свой;
     Сие обыденно, понятно и знакомо:
     На людях действовать совсем не то, что дома, -
     Порой витийствует в кругу семьи смельчак,
     Среди безмолвных стен, но пред толпой зевак,
     Стоящих вкруг него, он храбрым быть не смеет,
     Теряет речи дар, глупеет и немеет,
     Смутнеет взор его, кружится голова
     И самая душа в нем держится едва;
     (Друг другу мы страшны; недаром же веками
     Друг друга звали мы свирепыми волками).
     Простительно тому, кто, в зрящих сея страх,
     Подобья Божий легко крушит во прах;
     Пока немотствует, испуг тая глубокий,
     Тысячерукий зверь, Народ тысячеокий.
     Судья закон блюдет во всем, до мелочей.
     Но недействителен закон для палачей,
     Освистан будет он, побит камнями грубо
     За лопнувшую вервь, за шею вполразруба;
     Во мрак узилища, в железины оков,
     Сокрыта Истина за тяжких семь замков,
     Палач - заступник ей: он верен и испытан,
     Железный панцирь лжи ломает и сверлит он,
     А Истина лежит, чуть брезжа в глубине,
     Гноима казнями, терзаема в огне.
     Он истомлен жарой, зане к работе жаден,
     Послушен как топор и столь же сердцем хладен.
     Что гневаться ему, секущему сплеча?
     Не в подневольности ль прощенье палача?
     Здесь неуместна месть, и гнев немного значит:
     Законов нет для тех, кто сызмала палачит.
     В плотине ханжества, покорствуя судьбе,
     Он роет ямы тем, кто вырыл их себе.
     Сердца - суть палачи, но лишь одно, не боле,
     Не плачет на мильон о палачевой доле.
     ТРАКТИРЩИК

     Он - обер-кашевар, отбросивший передник;
     Исчадье очага и духовой наследник;
     Благожелатель всем, томящимся алчбой,
     Купцам и странникам,- компании любой,
     Решившей закусить; умелый зазывала
     К журчанью рейнских струй заветного подвала;
     Заздравщины знаток; еды завзятый жрец:
     Трактира собственник, но также и жилец.
     То тянутся к нему клиенты еле-еле,
     То явятся толпой на торжищной неделе;
     Он молит: Боже, мне ядущих поручи,
     И сырости не дай сгноить мои харчи!
     Он молит: дни поста, скорей промчитесь мимо,
     Плиты кухонной хлад терпеть невыносимо,
     Сноровке поварской и кошельку во вред
     Столь долгий мясопуст! Да будет мясоед!
     Он дружит с кучером, умеющим помногу
     Клиентов подвозить к трактирному порогу,
     Таких, кому еда и выпивка нужна,
     У коих чересчур оттянута мошна.
     Жаркое съедено - отведать можно рыбки.
     Он вызывать мастак гримасы и улыбки
     У посетителей,- детально знает он,
     Акцептовать сейчас имеет ли резон,
     Голландцам ли судьба царить за океаном,
     Европа в силах ли отмстить магометанам,
     Богемцам ли афронт, австрийцам ли профит,
     Не Семигорье ли судьбу войны решит,
     Германцы пляшут ли под Альбиона дудку,
     Испанцам ли деньга потребна не на шутку,
     Взаправду ль истинно, что, помудрив слегка,
     Инфанту продали за море с молотка,
     Не в Риме ль ценится крысиная отрава,
     Где кардиналы мрут налево и направо,
     Не Франция ль сынам лихой сулит удел,
     Не в Эммене ль покой, не Мориц ли сумел
     Спастись так много раз от вражеского кова
     И избежал его совсем недавно снова,
     Обычай Морица воистину ль таков,
     Что видит он весь мир при помощи очков,
     В которых ночью спит,- ему безмерно тяжки
     Не христианнейшей державы ли замашки,
     Пред воинством его, столь прежде яр и горд,
     Не христианнейший владыка ли простерт?
     Пиши он летопись - он в том не знал бы равных.
     Венец таких бесед - подъятье чаш заздравных.
     Да процветает князь! В такой момент не пьют
     Лишь недочеловек и самый грязный плут.
     Сто лет живи, наш князь, прославься паки, паки,
     Да сдохнут с голоду гишпанские вояки,
     А каждый твой солдат - да будет вечно сыт!
     Коль скоро ты скорбишь - то вся страна скорбит!
     Тут чашей обнести столы велит обычай,
     Какую осушить нельзя и глоткой бычьей,-
     Голландцы честию обязаны питью!
     За княжескую мощь я ныне мощно пью!
     Сколь в разрушенье нас искусен тьмы владыка:
     Все то же самое не выпивши скажи-ка,
     Все мысли обнаружь, коль в том пришла нужда,-
     В трактире только смех ты вызовешь тогда.
     О здравье помыслы - на дне ли винной склянки?
     На счастье набрести немыслимо по пьянке,
     Уж если болен князь - то разве же не вздор
     За здравие его валиться под забор?
     Кто мудростью такой утешиться надумал,
     Мечтая: "Заплачу лишь за одну еду, мол",
     Но, увидавши счет, вопит, сколь хватит сил,-
     Тому дадут ответ: *За то, что ты не пил".
     Кредит неведом здесь: всегда плати по счету.
     Он ненавидит скряг, но расположен к моту;
     Всего один вопрос ему терзает ум:
     Зайдет иль не зайдет кутила-толстосум?
     <i>Каштанам</i> рифма есть, но гость, который ловкой,
     Положим, <i>устрицы</i> не оснастит рифмовкой,
     Рифмуя на пари, - ему не миновать,
     Платя за выпивку, учиться рифмовать.
     Чем старше он, тем цвет лица его пунцовый
     Густеет, будто он - и впрямь петух бойцовый;
     Он копит яхонты на собственном носу,
     А позже - прячет в гроб добытую красу.
     Из гроба он речет: трактирщик знал отраду
     Лишь в дни, когда кормил клиентов до упаду.
     Великий счетодел лежит навеки тут:
     Рожден средь горьких слез - почил средь острых блюд.
     ПРОФЕССОР

     Он - говорящий том; отверстый книжный шкаф;
     Пустынник в городе; присяжный мозгоправ;
     Надсмотрщик юных гряд, где возрастут когда-то
     Высокие столпы - опоры магистрата;
     В проливах мудрости - паромщик для телят,
     Что свой унылый путь к стране почета длят;
     Наемный конопас, подчас язвящий больно
     Пасомых жеребят; гребной баркас до Кельна -
     Для тех, кто не бывал по молодости лет
     На франкфуртских торгах, то бишь не видел свет.
     Порой измыслит он, что менторство подобно
     Правлению страной, но рассудив подробно,
     Поймет, что сей прилив тщеславья не к добру,
     Павлином пятится и жмет перо к перу.
     Касаться бы ему лишь лейденских познаний -
     Нельзя б найти тогда счастливца несказанней,
     Обретшего еще при жизни пьедестал,
     И для кого златой на свете век настал.
     Он в книжный шкаф глядит, как в лес, внимая оком,
     Воздать старается, впивая, всем потокам,
     Чтоб влагой скопленной смягчить в конце концов
     Иссохшие мозги бездельников-юнцов.
     С оракульским готов он дать ответы жаром
     Любому, кто придет с хорошим гонораром,
     И адвокат речет с презрением тогда -
     Мол, теоретику не долженствует мзда.
     Он в сутки целый час приговорен трудиться,
     Четырежды к трудам его зовет седмица,
     Но к лени и вину привержен он весьма -
     Нередко зал закрыт, и кафедра нема.
     О дни Созвездья Пса - предел его восторга.
     Возможно вычислить срок рыночного торга
     По цвету щек его в дни пьянки даровой,-
     Он в ней находит смысл докуки годовой;
     Сколь трудно сочетать с преподаваньем пьянку!
     В аудиторию войдет он спозаранку
     И лекцию начнет, сквозь бороду бубня,
     Являя в свой же хвост впряженного коня.
     Он длит дискуссию незрелых книгогрызов,
     Как рыцарский турнир: одни бросают вызов,
     Другим приходится призвать всю мощь свою -
     Но победителей и тех, кто пал в бою,
     Он поведет в трактир, и споры все рассудит,
     И ясно, что платить за выпивку не будет.
     Ему соединять навеки не впервой
     Околыш докторский с ослиной головой,
     Он к соискателю приступит, с полным правом
     Беседою в него вгрызаясь, как буравом,
     И будет вопрошать, не ощутит пока
     Желудка тяготу и грузность кошелька.
     Ко князю иль к послу, к хозяйскому радушью
     Идет, как важный гость весь вечер сыпать чушью,
     Древнееврейскую смешав с латинской речь,
     Поскольку выпивкой не может пренебречь.
     При князе лекцию читая зачастую,
     Всегда возносит он средину золотую,
     Приписывает ей и свойства, и права, -
     Воскликнет кто-нибудь: Какая голова!
     Какие выводы!.. Но слушатель немногий,
     Что тысячам внимал подобных апологий,
     Проговорит на то: Его жене хвала,
     Что речи образец ему с утра дала,
     Блеснул его талант сверкающею гранью,
     За завтраком покрыт отборной бабьей бранью.
     Так медленно идет он к матери-Земле,
     Но имени его - не вмиг пропасть во мгле,
     И нарекут его, напутствуя, коллеги,
     О вечности всплакнув, о дней поспешном беге,
     Алмазом Клаббека и светочем веков,
     Считая: он не стал, но мог бы стать таков.
     АЛХИМИК

     Он - решето, куда толику жита бросив,
     Не соберешь вовек ни зерен, ни колосьев;
     Он дятел, мыслящий, стуча в дубовый столб,
     Что уж на этот раз получится продолб;
     Подовой кормленый одер при круподерне,
     Вертящий жернова чем дольше, тем покорней;
     По следу ложному бредущий следопыт;
     Пробел в Писании, что всеми позабыт;
     Искатель отблесков презренного металла;
     Фельдмаршал золота, чья армия отстала;
     Мот, состояния пускающий в трубу,
     Голодный день и ночь, но верящий в судьбу;
     Таинственный колдун; убогий горемыка;
     Монетного двора, как он твердит, владыка.
     С Творцом Вселенной он желает быть в паю:
     Невмочь унять ему амбицию свою,
     Но, обрети он власть, к чему стремится крайне,
     Могущество свое держал бы в страшной тайне;
     Немало сделал он находок по пути,
     Но ищет только то, чего нельзя найти;
     Одной мечтою он терзаем, самой давней:
     Чем дичь сомнительней - охотник тем стремглавней,
     Лишь цель завидеть бы - а дальше, черт возьми,
     Чтоб залучить ее, уж лег бы он костьми!
     Заснет ли на ночь он, на самый краткий миг ли,
     Когда горит огонь и нечто зреет в тигле,
     Вот - уголь полыхнул, расплав остеклянел,
     Извлечь бы золото - да и всего-то дел,
     Искомое - в песке, в горячей корке шлака:
     Как выделить его - не знает он, однако.
     Спасенье - в языке: сей якорь штормовой
     Раскачивать ему пред князем не впервой,
     Ругаясь и клянясь, в карман за словом лазя,
     Он алчет получить субсидию от князя;
     Разок получится, похуже на другой,
     Придет он третий раз, опять же за деньгой,
     Прошений таковых исход вполне обычен:
     Получит щедро он пинков и зуботычин,
     И побредет домой, размыслив: "Там найду
     В реторте - золото, на очаге - еду".
     Жены - простыл и след, за то, чем живы дети,
     Где спят и что едят - папаша не в ответе, -
     А он - напал на след, он ворошит залу;
     На старости же он отыщется в углу
     Приюта: скорбного для тех, кто слаб рассудком,
     Где могут не кормить порой по целым суткам.
     Иного должен ли заслуживать конца
     Дерзнувший пренебречь законами Творца?
     ИСТОВЫЙ ПРОПОВЕДНИК

     Он - комиссионер незримого товара:
     Неведом таковой, но похваляем яро;
     Кухмистер Божьих яств; посыльничий Небес;
     Левит из христиан: страж, сквозь житейский лес
     Ведущий тех, кто слеп; зерно Господней соли;
     Гранильщик грубых душ, мятущихся в юдоли;
     Бич всякого греха; рыбарь мирских морей;
     Тамбурмажор любви; зазывщик в эмпирей;
     Трапезник при кресте; столп, зримый издалече -
     Из облак и огня; толковник Божьей речи;
     Будитель, гонит в сон внушений чьих нажим;
     Прибежище своим; посмешище чужим.
     Цветиста речь его, но это знак печали:
     Глаголать бы Творцу, а твари бы молчали;
     Слова его текут легко и без конца -
     Лишь повторяет он внушения Творца;
     Коль благо он сулит - то слушатели рады,
     Напротив, сердится на иеремиады,
     Чуть он клеймить начнет недолжные дела -
     Достанется ему обильная хула.
     Он вынужден пленять ласкательною ложью;
     Лицеприятствует, но лишь во славу Божью;
     Ученость числит он наивностью ума.
     Подобен люд - скоту, однако не весьма,
     Люд - все же верует. Он бережет скрижали
     Заветов, и следит, чтоб люди прилежали
     Сим славным светочам: их пламень всякий миг
     Струится в пасть его, в зеницы, на язык;
     Он всюду видит ков и мудрствованья книжны:
     Мир полон суеты, его красы - облыжны,
     Суть дым они и слизь, все, до последних вплоть -
     Кто ни творил бы их, а хоть бы и Господь.
     Он истово смирен, ему сие не трудно,
     Друг друга дух и плоть в нем борют обоюдно,
     Питая кротостью и взор его, и глас;
     Он в должный час суров, и весел в должный час;
     Ему сойдет за храм бедняцкое жилище;
     Там проповедь его - возвышенней и чище,
     Чем где б то ни было: там горе - на виду,
     Там должно врачевать страданья и нужду.
     Державоправие не сеет в нем восторга,
     Сие - удел князей; молвь рыночного торга
     Проходит стороной, - от только должен ждать,
     Не поползет ли вдруг хула на благодать;
     И, если видит, что правители державы
     Забыли Господа и на судах неправы,
     Он должен возопить: Изменники-князья!
     Не вам, но Господу благопослушен я!
     Он словопрений чужд, не поражен злоречьем,
     Его на диспуты завлечь от века нечем:
     Где спор идет пустой - там он привык молчать;
     Он Истину и Мир взыскует повенчать;
     Коль ссорятся сии супруги в праздной злобе -
     Он держит руки их, свести пытаясь обе
     В единство хлипкое: о, пусть произойдет
     Любое бедствие, но только не развод!
     Владыка ревностный Израилева стада,
     Дай нам вкусить плодов божественного сада,
     В дни жатвы пастырь твой да услужит добру,
     Да укрепит и нас, и лепоту в миру!
     РЯДОВОЙ СОЛДАТ

     Он - верная слега державного затвора;
     Творитель вдовьих слез; ремесленник разора;
     Профессор ужаса; миссионер ножа;
     Законом признанный маэстро грабежа;
     Природный собственник пожитков супостата,
     Взъем и добор добра свершающий завзято;
     Последыш тех, кто шел за Моисеем вслед,
     Тельца златого жрец с библейски древних лет;
     Во стане - голубок, вне стана - злобный боров;
     Арапник мужиков; коса людских просторов.
     Пять розог у него растут взамен перстов,
     Он дня алчбы алкать по месяцам готов;
     В докуку жизнь ему, он всюду ищет риска,
     От радости дрожит, поняв, что гибель близко,
     Коль он христианин - то лишь по временам,
     Он твердо выучил: "Долги остави нам",-
     Однако до конца не смог запомнить фразу
     И полный "Отче наш" не прочитал ни разу.
     Кровопусканье в нем ярит больную дрожь;
     Насколько плох король, а может быть - хорош,
     Решают кошт и харч; при нем жена прицепом
     Плетется с детками и барахлом нелепым;
     Коль он отхватит куш - тогда его родня
     Для похвальбы пример имеет на три дня,
     Еще четыре дня у них довольно пищи;
     Коль он побывшится - они немедля нищи,
     Но им грозит еще и худшая напасть:
     Коль утеряет он в бою стопу иль пясть;
     К чему он - без ноги, при костыле к тому же?
     Уж как ни плох мертвец - и то калека хуже!
     Такие вслед ему пошлют во гроб слова
     Гнилые отпрыски, презрители родства.
     Почет - не для него: едва ль рубакой смелым
     Солдата назовет начальник между делом.
     Иным прядильщикам идет кудель наград,
     Но даже похвалы не требует солдат;
     Из римских воинов кто памяти достойны?
     Лишь Сципион ходил в Пунические войны!
     Один погибнет зря - другого ждет успех.
     Лишь Александр живет из македонян всех!
     Шанс выжить в памяти и вычислять не надо:
     Один из тысячи, один из мириада.
     Из нас любой спешит, по мере сил смирен,
     К мгновенью, что грядет мгновеньям всем взамен.
     Угнаться можно ли, сии слова читая,
     За тем, кто яр в бою, но чья душа - святая?
     Однако же душа, озлоблена в миру,
     Склониться сможет ли в посмертный час - к добру?
     И, сколь ни горестно, однако в том присяга,
     Что лишь нежившему на этом свете - благо!
     МОРЕХОД

     Он - истый кот морей с походкой весопляса;
     От колыбельных лет брада - его прикраса;
     Потомок рода рыб, вот разве что без жабр;
     Энею родственник, поскольку столь же храбр;
     Искусный снастолюб - верней, рачитель снасти;
     Средь моря - василек, и синь, и сер отчасти;
     Волан в лапте ветров; при качке штормовой
     Гость ада и небес; он - портулан живой;
     Наемный пилигрим, кому корысть в обычай;
     Отважный аргонавт, спешащий за добычей.
     Сколь нелегко профит ему приобрести,
     Всего имея шанс один из десяти;
     Весьма гордится он, имея самых страшных
     Штук пять рубцов от пуль, и столько же - палашных;
     Чрез тернии сии, присущие морям,
     Ко злату путь ведет, безжалостен и прям,
     Ко званью шкипера и выгодам немалым,
     К распоряжению компасом и штурвалом.
     Честолюбивые он видит сны порой,
     Но слышит некий глас: "А ну вставай, герой,
     Ступай глядеть вперед!" - сон незаметно минет,
     Мечта покинет взор, но сердце не покинет.
     Коль флотовождь сражен безжалостной рукой,
     Ему преемствует из моряков такой,
     Кто больше ран несет, чьи всех важней заслуги,
     Кто мерз на севере и кто потел на юге,
     Кто знает запад и восток, кто всех смелей
     Ведет Республику послушных кораблей.
     Он громом пушечным, разнесшимся далече,
     Велит идти на штурм, не бережа картечи,
     Дабы взгремела сталь, посыпались дабы
     На неприятеля свинцовые бобы.
     Решимостью горя, в безумии порыва,
     Когда священный гнев клокочет справедливо,
     На гибель моряки идут - но недосуг
     О страхе поминать флотовождю: вокруг
     Он видит смельчаков! А если вражьей новой
     Осилен ратью он, речет моряк суровый:
     Матросу нипочем ни плен, ни кабала,
     Огня в крюйт-камеру! Посмотрим, чья взяла!
     Умрите, моряки, без робости во взорах!
     Теперь наш путь лежит чрез подожженный порох,
     Собою недругу соорудим очаг,
     Мы гибнем первыми - но следом гибнет враг!
     Тот счастлив, кто узрит брега родного края,
     Но столь же - кто врага ничтожит, умирая!
     Храбрец, постой! Закрыт божественный предел
     Для душ, отторгнувших самих себя от тел!
     Коль сгубишь плоть свою - душа не минет ада.
     О смелость мерзкая, гееннская привада!
     Коль долг стоять велит на боевом посту -
     Неужто выполнить сие невмоготу?
     Несущий караул - спешит ли прочь заране?
     Нет, час не пробил ваш, держитесь, христиане!
     Кому грядущее предугадать дано?
     Не пригубил бокал - так не хули вино!
     Кто знает, что сулит из тьмы грядущий случай?
     Не упасет ли Бог от смерти неминучей?
     Он в силах указать меж волн просторный путь,
     И море Чермное над недругом сомкнуть!
     Доверьтесь Господу - вас минет скорби чаша,
     Иначе прахом вся пойдет отвага ваша.
     Вы славный свой корабль пускаете ко дну
     С боязнью побывать хотя на миг в плену,-
     Спешите к смерти вы, от страха дерзновенны,
     Из малого огня - да в полымя геены!
     Голландцы, прок нашли, скажите вы, какой -
     Забыть про Божий страх, страшась хулы людской?
     Пред ликом Божиим возможно ли лукавить?
     К завету <i>не убий</i> найдешь ли, что прибавить?
     Коль от руки своей готов ты гордо пасть,
     То повод ли сие - кидаться черту в пасть?
     Разумнее - призвать терпенье напоследок,
     И жить: а смертный час придет и так, и эдак.
     КРЕСТЬЯНИН

     Он - истый дворянин, уже того лишь ради,
     Что предок общий наш, не жив отнюдь во граде,
     Земли владыкой был; тот сын, что мать свою
     Свежует каждый год, чем кормит всю семью;
     Тот, жизнь прожить кому в одной приятно шкуре -
     А именно в своей; мужчина по натуре,
     Но не всегда в речах, - хоть от его словца,
     Случалось, иногда кривило мудреца,
     Когда простой мужик решал единым разом
     Вопросы, коими терзался книжный разум.
     К тому, чтоб просто жить, в нем властвует позыв:
     Грядущего не зря, минувшее забыв,
     Донележе война не подопрет к воротам, -
     Тогда - изволь деньгу добыть кровавым поток,
     Не то - возьмут скотом, иль отберут зерно,
     Лен, сено, да еще пристукнут заодно.
     Солдат завидя злых, сам по нутру не злобен,
     В соседях и в себе он вызвать ярь способен,
     Тогда, солдат, беги: предстанут, сея смерть,
     Мечом - обычный цеп, копьем - любая жердь;
     В пылу отчаянья - мужик нечеловечьей
     Отвагой наделен, - презревши сыр овечий
     И сливки свежие - готов сожрать врага:
     Не жажда крови то, нет, просто цель блага.
     Война ушла; теперь его окинем взором:
     От мира, как Король, он огражден забором,
     И столь же властен - пусть лишь в собственном дому:
     Возможно разве что завидовать сему.
     Шесть дней с восхода он прилежно лямку тянет,
     Пока Звезда Любви с небес на нас не глянет;
     Он добывает хлеб, питаясь без затей,
     Премудрых горожан едва ли не сытей;
     Настанет день седьмой: покоя не алкая,
     Он продолжал бы труд (привычка в нем такая,
     Что заболеет он, его труда лиши), -
     Но, честно прилежа спасению души,
     Он слову Божию идет внимать, как надо:
     Господь же знает сам - насколь достойней чада,
     Что просто молятся, склонясь к земле сырой,
     Чем те, по нотам кто псалмы поют порой.
     Когда кончается обряд богослужебный -
     Насыщен дух его; для плоти же потребны
     Иные радости; и, нечего скрывать,
     Он с поселянками горазд потанцевать;
     По вкусу выберет, зашепчет: *Что уж там уж,
     Ты, Трейнтье, вышла бы уж за меня уж замуж,
     Ужо-тко радостей нам выпадет мешок!
     Кумекай: из меня - отменный женишок!
     Ты что-то холодна: ну, сущая ледышка!
     В моих же чувствиях - наличие излишка
     Огня, как будто я кузнечный горн, иль печь:
     Тщусь оный потушить - ты ж норовишь возжечь;
     Я - будто котелок над сим огнем любезным,
     И страсть кипит во мне, как бы в нутре железном,
     А почки, легкие - суть уголья во мне,
     Весь прочий ливер мой - давным-давно в огне,
     И я, быв юношей упитанным доселе,
     Как сено, высох весь, и более не в теле:
     Неужто сей беде не хочешь ты помочь?
     Я верю: ты, Катрин, невестой быть не прочь!
     Гляди-ка на меня: вот я пляшу - ужели
     Помыслишь ты, что я чувствительно тяжеле
     Гусиного пера? А вот еще бросок -
     На пятку приземлюсь, коль скажешь - на носок;
     Ой, глянь на, Тениса! Аль посмотри на Кеса -
     Несчастные, пыхтят от собственного веса!
     А впрочем, пользы нет в пространной похвальбе -
     Я мыслю, разница и так видна тебе.
     Не беден я, узнай: из десяти детишек
     В семье - лишь я живой, - Господь прибрал излишек
     Вон - мельница, а там - канал, оттоль-дотоль
     Землица вся моя, учитывать изволь;
     Сплошные клевера, - и надо всем господство
     Мое, одно мое, по праву первородства.
     А там, за пастбищем, за городьбою, детка,
     Есть роща у меня, ну прямо к ветке ветка,
     Все тянутся ко мне, - а я к тебе, к тебе,
     Так будь мне женушкой, подружкою в судьбе!*
     Вот поцелуй, щипок, объятий две минутки,
     Смутилась Трейнтье вся, стучит сердчишко в грудке,
     Ланиты - цвет небес ее в иные вечера:
     Разведрится? А ну польет, как из ведра?
     Ужели да и впрямь? - помыслит, взор туманя,
     И в робости шепнет: "Что скажет твой папаня?"
     Он чует: клюнуло! "Мы с батей заодно,
     Как виноградный сок и собственно вино.
     По вкусу ли тебе, ответь, удел марьяжный?"
     Ответом - поцелуй, не чересчур протяжный,
     Но недвусмысленный. Колечка серебро
     На пальчик ей скользнет - ну вот, ну и добро;
     Черед - родителям не сохранять молчанья,
     А, встретясь, обсудить подробности венчанья;
     Жених к невесте мчит, и не жалеет сил.
     Ужели Александр от большего вкусил,
     Иль Цезарь, - нет, они при благородных женах
     Четыре были суть предмета обнаженных;
     Он - ныне столь же наг: равняет всех судьба,
     На ложа брачные кладя, и во гроба.
     Теперь - он муж вдвойне, и холостые годы
     Мнит смерти равными: жена - венец природы,
     Все спорится в руках хозяйки молодой:
     Начищен каждый чан, распределен удой,
     Заквашены сыры, порядок в маслобойне,
     За бережность во всем не можно быть спокойней,
     А также за барыш. Прирост везде такой,
     Что должно снедь везти на рынок городской,
     Сыр, яйца, молоко - назначены к продаже,
     Телегой правит он, она сидит с поклажей,
     Там будут торговать, вдвоем, хотя поврозь,
     Чтоб полных две мошны скорее набралось.
     Но, прежде чем к себе домой они отвалят,
     На горожан они ужо глаза напялят,
     Уж натаращатся, наскалятся они
     На Глупость Пышную столичной суетни!
     "Ян Говертсе, взгляни, дружок: на той фуфыре
     Пожалуй, вздеты все сорта сокровищ в мире!
     Ишь, ухнуто деньжищ на ткань да на шитье!
     Камней - ну ровно блох в волосьях у нее!
     Пошло на кринолин, видать, полштуки тюля!
     Ужо бы телешом поставить нас, мамуля, -
     Нож нешто ножнами одними знаменит?
     Ты задницу покажь, а мой мужик сравнит.
     Ты шляпицу сыми, вольно кривляться дуре,
     Ты волосню свою пощупать дай в натуре,
     А то как с мельницы приперлась, вся в муке!
     Да нос еще кривой, да оспа на щеке -
     Конечно, не видать через вуаль, но сплетням
     Я верю: нет вреда в простом загаре летнем, -
     Но как не прятаться от Божьего луча
     Той морде, что просить достойна кирпича?"
     "Эх, Трейнтье, - он в ответ, - в бабенках сердце слабо,
     Но тут что ни мужик, то - форменная баба!
     Вон в ту карету глянь: болван как в сундуке
     Сидит, кичится тем, что голова в муке;
     Подумать бы ему, да к общему веселью
     Недопричесанной себя признать мамзелью;
     На воротник взгляни, на рубчики манжет -
     Подобной чепухи, клянусь, не видел свет.
     Ишь, кружева пустил на воротник сорочки!
     Нутро - всегда видать по внешней оболочке:
     Вот, скажем, Библия: смотри иль не смотри
     На переплет, а суть - заведомо внутри.
     Гляди на плащ его: он ярко-рыж снаружи,
     И зелен - изнутри; возможно, что и хуже
     Бывает, но теперь я знаю: все вранье,
     Мол, носят ангелы подобное тряпье -
     Побьюсь на жбан пивца! Ну, прямо ненормальный!
     На фалды только глянь, на передок крахмальный!
     На блестки разные! Тут хоть глаза прижмурь...
     Как пышно, Господи, цветет в столице дурь!
     Сквозь пену наших дней промчат они с разбега,
     Квадригой служит им добротная телега -
     Ну, чем не короли? Владыками судьбы
     На мир глядят они: взирайте, мол, рабы,
     На нас, не чванных, но презрительно молчащих,
     Без пышной глупости свой век под солнцем длящих;
     Учитесь укрощать напыщенность свою:
     Что проку от нее у гроба на краю?
     Вот - суть важнейшая крестьянского урока,
     В изысках городских нет никакого прока
     Тому, плевать кому на блеск и внешний вид,
     И кто наставницей своей Природу чтит.
     Богаче нищего на свете ль быть возможней,
     Кто воду набирал пригоршнею порожней,
     Пил да помалкивал, со вкусом, не спеша, -
     И тот - кто в бочке жил - отрекся от ковша,
     Предмета лишнего, - другой урок ли сыщем,
     Такой, как мудрецу был подан вшивым нищим?
     В науках - прок большой, однако никогда
     Им не затмить собой премудрости труда!
     НИЩИЙ

     Он - ветвь неплодная; бродячая звезда;
     Кортомщик улицы; стервятник без гнезда;
     Чернец без клобука; архиерей без храма;
     Он нищей наготой почти затмил Адама;
     Последыш роскоши; ползучий паразит;
     О пище вопия, он просит и грозит;
     Нахлебник страждущих, мятущийся несыто;
     Беспанцирная желвь; безрогая улита;
     Обрубок прошлого; теплоподатель вшей;
     Безродный выродок, пинаемый взашей
     От каждой лестницы; клочок зловонной шерсти;
     Жалчайший на земле отщипок жалкой персти;
     Скудельный черепок; беспламенная пещь;
     Укор для христиан; наивреднейший клещ;
     Гнилого гноища наибеднейший житель;
     Корзина черствых крох; гроша казнохранитель.

     Лишь языком трудясь, промыслит он обед;
     Где бесполезна речь - он шрамом вопиет,
     Глаголает культей, увещевает палкой,-
     Чтоб сострадателю предстать руиной жалкой
     И пусть бренчал Орфей на лире золотой,-
     Шарманкой пользуясь иль дудкою простой,
     Он львов поукрощать и днесь весьма не промах
     (Хоть львы - на медяках, ему в кошель несомых).
     Он вечно празднствует, и, статься бы могло,
     Я мог бы возлюбить такое ремесло.
     Зрит жизнь во церкви он, зрит смерть в градоначальне;
     Заемщика в миру не сыщется бахвальней,
     Чем он, сулящий рай за каждый медный грош;
     Он вспомнит о зиме, лишь станет невтерпеж,
     Когда уже кругом поляжет слой снежинок,-
     Ошметки собирать пойдет на бутный рынок;
     Он мерзнет на жаре и греется в мороз,
     И ни на что притом не сетует всерьез;
     Одежда есть - добро, а нет - так и не надо:
     Ползноя Богу он вернет, полснегопада;
     Он не завидует владетелям ничуть.
     И все же, Господи, его не позабудь!
     АВТОПОРТРЕТ
     ЖИВОПИСАТЕЛЯ НАЗИДАТЕЛЬНЫХ КАРТИНОК

     Он - зеркало, в каком себя встречает всяк;
     Повторщик обликов; свежевочный тесак;
     Кот, запускающий, куда захочет, коготь;
     Позорщик Истины, дерзающий потрогать
     Все, что лишь кажется; шпион не по вражде;
     Рот незаклееный; указчик Кто и Где;
     Художник, кислотой от чьей смердит палитры;
     Многоглаголатель, язвительный и хитрый.
     Приятство с пользою он алчет слить в одно -
     Пусть жертвовать то тем, то этим суждено,
     Пусть завершенья нет благим его стараньям:
     Лягливая нога не склонна к притираньям.
     Иной, ни пользы кто, ни радости извлечь
     Не хочет - слушать тот сию не станет речь;
     Но вряд ли Истине свои пошлет упреки,
     Кто склонен ей внимать и извлекать уроки,
     Кто, уязвлен, издаст благорассудный глас:
     "Для хворости моей - горчичник в самый раз!"
     Бредет по жизни он, отнюдь не поспешая,
     Для встречных от него опасность есть большая,
     Что шкуру снимут с них, и без больших затей
     Оставят даже плоть отъятой от костей;
     Он сыплет в раны соль, вскрывает каждый веред,
     Все прикровенное - очам передоверит,
     И, наконец, сведет под переплет один
     Ряд назидательно представленных картин.
     Людей стремится он представить в виде пугал,
     Взыскуя их спасти - стыдит, загнавши в угол,
     Пусть устрашенному отверзнется уму -
     Хоть против воли - стать, чем следует ему.
     Но прочих рисовать - лишь напряженье оку,
     Себя не взвидишь сквозь туманную мороку,
     Не высветишь себя огнем своей свечи,
     Твой будет взор блуждать, как некий тать в ночи;
     Рекущий о себе - свой образ не упрочит,
     Вот - книга, а теперь читай ее, кто хочет,
     Не будь суров, сплеча сужденьями рубя:
     Дай написавшему на миг узреть себя,
     Покинь, придирчивость, слова людей и взоры,
     Да   внемлет   "Ты   еси",   кто  рек  -   "Он   тот,
который", -
     Безжалостен удел, но он необходим:
     Кто холодно судил - будь холодно судим.
     ВИЛЛЕМ ГОДСХАЛК ВАН ФОККЕНБРОХ
     (1634?-1676?)
     ХВАЛЕБНАЯ ОДА
     В ЧЕСТЬ ЗАРТЬЕ ЯНС, ВЯЗАЛЬЩИЦЫ ЧУЛОК
     В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОМ СИРОТСКОМ ПРИЮТЕ
     АМСТЕРДАМА;
     НАПИСАНА НА КНИЖЕЧКЕ Е? СТИХОВ
     "ПРОБУЖДЕНИЕ ОТ ЛЮБВИ"

     О ты, что, натрудивши руки,
     Воздвиглась ныне на Парнас,
     Ты, что радеешь каждый час
     О поэтической науке,
     О Зара Янс, воспеть позволь
     Искусно ты владеешь сколь
     Секретами стиховязания -
     Опричь вязания чулок;
     Неповторим твой дивный слог,
     Не выдержит никто с тобою состязания.

     Добротна каждая строка,
     И я признаюсь поневоле,
     Что проживет она подоле
     Наипрочнейшего чулка,-
     Покинь же дом сиротский, дай нам
     Искусства приобщиться тайнам,
     Перо послушное держи,
     Пусть не проворство спиц вязальных
     Тебя в краях прославит дальных,
     А звонкие стихи летят чрез рубежи.

     Один молодчик с Геликона
     Вчера влетел но мне, крича,
     Что у Кастальского ключа
     Приказ прочитан Аполлона
     (Поскольку должный час настал,
     Чтоб был прославлен капитал,
     Тот, что твоим талантом нажит),-
     Бог соизволил повелеть
     Для всех, творить дерзнувших впредь,
     Что пишущий стихи - пусть их отныне вяжет.

     ***
     Разгрохотался гром; невиданная сила
     Швыряла злобный град с разгневанных небес;
     Клонился до земли непроходимый лес
     И горы Севера ползли к порогам Нила;

     Рванулась молния из высшего горнила,
     На тучах прочертив зияющий надрез;
     Чтоб описать сие - не ведаю словес
     И не могу найти такой беде мерила.

     Стихия вод морских, влекомая Судьбой,
     С Землей и Воздухом вступила в смертный бой,
     И низвергался мир в великую разруху.

     В тот час Бирюк с женой стоял среди двора,
     Меж ними ругань шла: уже пора Пеструху
     С теленком разлучать - иль все же не пора.

     ***
     На берегу ручья облюбовав лужочек,
     Сел Тирсис горестный в тени приятней лип,
     Стал о возлюбленной рыдать - и каждый всхлип
     Угрозой был ручью: хлестало, как из бочек.

     Филандер сел вблизи: чувствительный молодчик
     Почел, что ведь и он из-за любви погиб,
     Он тоже зарыдал, на собственный пошиб:
     Оглохнешь, рев такой услышавши разочек.

     Бродил поблизости еще один пастух,
     Он им свирели дал, спасти желая слух:
     Посостязайтесь, мол,- в игре утехи много.

     Но заявился тут из темной чащи волк,
     Рыдательный экстаз пастушьих душ примолк,-
     На волка ринулись - и кончилась эклога.


     ***
     На каменной горе, незыблемой твердыне,
     Воздвигнутой вдали земных забот и зол,
     С которой кажется мышонком крупный вол,
     Клюкою странника - огромный дуб в долине;

     То Господу гора противостанет ныне,
     Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,
     То, покарать решив ни в чем не винный дол,
     Вдруг уподобится начавшей таять льдине,

     То пламя разметет на восемьдесят миль,-
     Порою только дым да огненная пыль
     Летят из кратера со злобой безграничной, -

     Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз
     (Того же хочешь ты как человек приличный),
     Я и живу теперь, и это мой Парнас.

     ***
     Вы, исполинские громады пирамид,
     Гробницы гордые, немые саркофаги,
     Свидетельствуете верней любой присяги:
     Сама природа здесь колени преклонит.

     Палаццо римские, чей величавый вид
     Был неизменен в дни, когда сменялись флаги,
     Когда народ в пылу бессмысленной отваги
     Ждал, что его другой, враждебный, истребит.

     Истерлись навсегда минувшей славы знаки,
     К былым дворцам идут справлять нужду собаки,
     Грязней свинарников чертоги сделал рок,-

     Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,
     Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,
     Носимый третий год, на рукавах заштопан?
     БЕЗЗАБОТНОЙ КЛОРИМЕНЕ

     Пусть он любовник ваш, младая Клоримена,
     Пусть он бесстыдно лжет в рассказах обо мне,
     Пусть якобы за мной и числится измена,-
     Я, право, посмеюсь - с собой наедине.

     Я жил в неведеньи, не по своей вине,
     Но рано ль, поздно ли - узнал бы непременно
     Благодаря чужой - и вашей - болтовне,
     Что он любовник ваш, младая Клоримена.

     Что ж, вы поведали об этом откровенно.
     Не будь он близок вам - об этаком лгуне
     Я пожелал бы, чтоб его взяла гангрена
     За столь отвратное злоречье обо мне.

     Пусть испытал бы он, обгадясь на войне,
     Сто лет турецкого, позорнейшего плена,
     В подагре, в коликах, в антоновом огне,-
     Тот, кто измыслил, что на мне лежит измена.

     И вот, когда бы он, переломав колена,
     Сгнил заживо в дерьме, в зловонной западне,-
     Тогда его простить я мог бы несомненно,
     И посмеялся бы - с собой наедине.

     Пусть с Иксионом он горит одновременно,
     И с Прометеем, и с Танталом наравне,
     Иль, что ужаснее всех этих кар втройне,
     Пускай пожрет его последняя геенна:
     Выть вашим суженым, младая Клоримена.
     К КЛОРИМЕНЕ

     Когда - вы помните - являлась мне охота
     Твердить вам, что без вас моя душа мертва,
     Когда не ведал я иного божества
     Помимо вас одной, да разве что Эрота,-

     Когда владела мной всего одна забота -
     Вложить свою любовь в изящные слова,
     Когда тончайшие сплетали кружева
     Перо прозаика и стилос рифмоплета,-

     Тогда, толику слез излив из ясных глаз,
     Довольно многого я смел просить у вас,
     Любовь казалась вам достаточной причиной.

     О Клоримен, я вам покаюсь всей душой,
     Не смея умолчать, как подлинный мужчина:
     Я дурой вас считал, притом весьма большой.

     ***
     Себя, о Клоримен, счастливым я почту,
     Чуть снизойдете вы,- и тут же, в миг единый,
     Я становлюсь такой разнузданной скотиной,
     Что уж помилуйте меня за прямоту.

     О да, выходит так: лишь низкому скоту
     Не станет женский пол перечить с кислой миной;
     Не сам Юпитер ли, коль представал мужчиной,
     Отказом обречен бывал на срамоту?

     Приявши лучшее из множества обличий,
     Европу он украл, облекшись плотью бычьей,
     И к Леде лебедем подъехал неспроста,-

     Для мужа способ сей хорош, как и для бога:
     Тот сердце женщины смягчить сумеет много,
     Кто к ней заявится в обличии скота.

     ***
     Предположить, что мной благой удел заслужен,
     Что ночь души моей - зарей освещена,
     Что в карточной игре с темна и до темна
     Выигрываю я дукатов сотни дюжин;

     Понять, что кошелек деньгами перегружен,
     Что кредиторам я долги вернул сполна,
     Что много в погребе французского вина
     И можно звать друзей, когда хочу, на ужин;

     Спешить, как некогда, побыть наедине
     С божественной Климен, не изменявшей мне,-
     О чем по временам я думаю со вздохом,-

     Иль, благосклонности добившись у Катрин,
     Забыться в радости хотя на миг один -
     Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.
     ЯПОНСКИИ СОН

     Как-то раз, как-то раз
     Я по уши увяз
     Во сне, в бреду великом:
     Я влез на месяц молодой
     Над океанскою водой,
     Над Тенерифским пиком.

     Снилась мне, снилась мне
     В том невозможном сне
     Младых гишпанцев тройка:
     Под мышки головы зажав,
     Поскольку каждый был безглав,
     Куплеты пели бойко.

     Следом вдруг, следом вдруг
     Явился мне паук
     Британии поболе,-
     Он порывался взять реванш,
     Разгрызть пытался флердоранж,
     Ревмя ревя от боли.

     А внутри, а внутри
     Чудовищной ноздри
     Давид метал каменья
     И - краснорож, рыжебород -
     Терзал верзила роммелпот,
     Дрожа от вожделенья.

     Жуткий клык, жуткий клык
     Он метил каждый миг
     Воткнуть слону под ребра,-
     Он шар земной пронзал насквозь,
     Раскручивал земную ось
     И хохотал недобро.

     В страшный зев, в страшный зев
     Вместились, присмирев,
     Французские актерки,-
     При каждой кавалер француз,-
     Усердно услаждали вкус
     Напитками с Мальорки.

     Сквозь кишки, сквозь кишки
     Шли сотнями быки,
     А также - вот так штука! -
     Кареты мчались взад-вперед
     И было множество забот
     У юнкера Безбрюка.

     Под хвостом, под хвостом
     Приметил я потом
     Ряд гейдельбергских бочек;
     Испанский флот, войдя в азарт,
     В себя деньгами из бомбард
     Палил без проволочек.

     Из нутра, из нутра
     Пылал огонь костра:
     Там орден Иисуса
     Смолу готовил и свинец
     И мученический венец
     Сплетал для Яна Гуса.

     А спина, а спина
     Была распрямлена
     Мостом от зюйда к норду.
     И некто, вспухший и с горбом,
     Вопил, биясь о стенку лбом:
     "Кому бы въехать в морду?"

     Под скулой, под скулой
     Нагажена пчелой
     Была большая груда:
     От меду стался с ней понос,-
     И снял штаны ученый нос
     Для потрясенья люда.

     Под губой, под губой
     Стоял кабан рябой;
     Лупя ногою в брюхо,
     Залез мужик на кабана,
     А вслед за ним, пьяным-пьяна,
     Туда же влезла шлюха.

     Жуткий хвост, жуткий хвост,
     Что доставал до звезд,
     Мечом стоял тяжелым;
     И кровожадны, и толсты
     Там все английские хвосты
     Стояли частоколом.

     А клешня, а клешня
     Из адского огня
     Тащила ввысь Плутона,
     Чтоб там прибить его скобой,
     И звезды в ужасе гурьбой
     Летели с небосклона.

     Тут как раз, тут как раз
     В короткий миг погас
     Мой сон несообразный,-
     Заря всходила, я во тьме
     В неописуемом дерьме
     Лежал в канаве грязной.

     РАЗМЫШЛЕНИЯ,
     ИЗЛОЖЕННЫЕ ВО ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ В ШЛЮПКЕ
     СРЕДИ ВОЛН МОРСКИХ,
     ВБЛИЗИ ОТ ЗОЛОТОГО БЕРЕГА (ГВИНЕЯ),
     ДЛЯ МОЕГО ДРУГА Н. Н.

     В сопровожденьи четырех
     Солдат и не вполне пригожих
     Одиннадцати чернокожих
     Плывет по морю Фоккенброх,

     За каравеллою враждебной
     Спешит, чтоб изловить воров,
     Чтоб оным всыпать будь здоров
     И тем исполнить долг служебный.

     Грозит тайфун, грозит мушкет,
     Ужо сейчас заварим дело...
     Однако где же каравелла?
     Смоталась. Жаль: была - и нет.

     Ну что ж: заминку не премину
     Использовать. Покой вокруг, -
     Письмо примите, милый друг,
     К окну присядьте, иль к камину,

     Иль в тень древесную, к ручью,
     Где прежде вместе мы сидели,
     Импровизируя рондели,-
     Оплачьте же судьбу мою.

     Вдыхая дым любимой трубки,
     В родном краю грустите вы;
     Я тоже закурил,- увы,
     Не дома, а в казенной шлюпке.

     О да, презреннейший металл
     Перепадать мне начал ныне:
     Немало золота в пустыне.
     Я бедным - был, богатым - стал.

     Но кровь все так же бьется в жилах;
     И мучает меня, как встарь,
     Очаровательная тварь,
     Которую забыть не в силах.

     По десять и по двадцать раз
     Ее желаю ежечасно,
     И в мыслях столь она прекрасна,
     Что недостойна смертных глаз.

     Печалюсь: Боже всемогущий!
     Когда же отдохнуть смогу
     На милом сердцу берегу
     От здешних мавританских кущей?

     Чудесным стало мниться мне
     Все, пережитое когда-то,-
     Мой друг, я вас люблю как брата,
     На расстоянье же- вдвойне.

     Судьба моя, судьба дрянная!
     Скорблю во сне и наяву.
     Забавно: я ревмя реву,
     Былые шутки вспоминая.

     Из памяти, из родника
     Пью с вожделением и дрожью:
     Свиданья с нашей молодежью
     Жду, кажется, уже века.

     Но, столько лет проведши в зное,
     Пускай не обратившись в труп,
     Ведь я сойду за старый дуб,
     А не за что-нибудь иное!

     Всему, всему жара виной -
     Здесь жарко, словно пекло рядом:
     Я скоро стану карбонатом,-
     Вернее, тощей отбивной.

     Так я пишу, в тоске по дому,
     Представьте мой плачевный вид:
     Полдневный зной меня коптит,
     Как пересохшую солому.

     Шесть лет без женщин проторчав,
     На что останусь я способен?
     Я буду мумии подобен,
     Пусть, как и прежде, величав!

     Но нужно ль наперед срамиться,
     Покуда в сердце у меня
     Толика юного огня
     И шарма прежнего частица?

     Я верю, будет нам дано,
     Доверясь божескому дару,
     Пожить, порифмовать на пару,
     Смеяться, ежели смешно.

     Дождаться б только дня отплытья
     Из этой чертовой страны,
     Когда ее со стороны
     Смогу безжалостно бранить я!

     Лишь довести б домой металл,
     Испив до дна сей мерзкий кубок!
     Пускай струится дым из трубок,
     А я гореть уже устал.

     Надеюсь, вы теперь не хворы.
     Когда вернусь, любезный друг,
     Жду встретить все такой же круг
     Приятелей; тот круг, который

     Еще цепочку дней и лет
     Нам славно скоротать поможет.
     Богатство счастья не умножит,
     И радости без друга нет!

     Но кто-то, озирая воды,
     Вскричал (а я-то грыз перо!):
     "Корабль по курсу!" - Ну, добро:
     Стихи останутся без коды.

     Ужо теперь в конце концов
     Сумею подойти впритирку,
     Поймаю и возьму за шкирку
     Проштрафившихся наглецов!

     Не дам, не дам ни дюйма спуску
     Ни каперам, ни кораблю:
     С товаром вместе изловлю
     И перцу выдам на закуску!

     Не сносят воры головы!
     Нам будет их корабль наградой!
     Адью! Да станет вам отрадой
     Все то, к чему стремитесь вы.

     ЭПИТАФИЯ ФОККЕНБРОХУ

     Здесь Фоккенброх почиет на века,
     Прокурен и продымлен до предела.
     Людская жизнь сопоставима смело
     С дымком, легко летящим в облака;
     Да, как дымок его душа взлетела,
     Но на земле лежать осталось тело,
     Как отгоревший пепел табака.
     ЯН ЛЕЙКЕН
     (1649-1712)
     ВИДИМОСТЬ

     Сну подобно бытие -
     Мчится, как вода в ручье.
     Кто возропщет на сие,
     Чей могучий гений?
     Люди тратят годы, дни
     На восторги, но взгляни -
     Что приобрели они,
     Кроме сновидений?
     Счастья не было и нет
     У того, кто стар и сед,-
     День ли, час ли -
     Глянь, погасли,
     Унеслись в потоке лет.
     Плоть, вместилище ума,-
     Лишь непрочная тюрьма,
     Все для взора
     Меркнет скоро,
     Впереди - одна лишь тьма.
     К ПРЕЛЕСТНЫМ ПЕСНЯМ
     ДЕВИЦЫ АППЕЛОНЫ ПИНБЕРГС

     Когда сиянье небосклона
     Явилось над земное лоно,
     Запела нежно Аппелона.
     Ночные грезы, где вы?..
     Звучала песня девы,
     Рассеивая мрак,-
     В то время, как
     В природе песнь росла своя:
     Трель соловья.
     Он с песней девы спорил,
     Ей вторил -
     Не сестре ль?
     За трелью трель,
     Их-
     Тьма!

     Свистал,
     Цокал.
     Тих
     Весьма
     Стал
     Сокол -
     Нет хищника известней,
     Но и он пленился песней!
     Ко тверди голубой
     Наперебой
     Рвались напевы
     Соловья и девы,
     Нежно, властно
     Не смолкая.
     О Боже, сколь прекрасна
     Песнь такая!
     ПРИХОД РАССВЕТА

     Тебе, прекрасному, привет,
     Златых палат посол, Рассвет,
     Что постучался в ставни;
     Не медли, друг мой, за окном,
     Войди, благослови мой дом,
     Ты мой знакомец давний.

     Ты приглашения не ждешь,
     Легко и весело грядешь,
     Пришелец издалече,-
     Покуда в сумраке стою,
     Стучишься в комнату мою
     И радуешься встрече.

     Тебе во всем подобен тот,
     Кто водворил на небосвод
     Главнейшее светило,-
     Кто ждет в предутренней тиши
     Пред ставнями моей души,
     Не угашая пыла.

     Кто я такой? О скорбь, о страх -
     В гнилом дому червивый прах,
     И мною ад заслужен,-
     Но ждет Господь у этих стен,
     Не мыслит он, что я презрен,
     Что я ему не нужен.

     Войди же нынче, как вчера,
     Посланник вечного добра,
     Столь робкий поначалу, -
     Неси благую весть сюда,
     Что все заблудшие суда
     Ты приведешь к причалу.


     ВИЛЛЕМ БИЛДЕРДЕЙК
     (1756-1831)
     СВЕРЧОК

     Чудесно бытие
     Твое:
     Порою сенокосной
     Ты, славный полевой сверчок,
     С травинки нежной на сучок
     Спешишь за каплей росной.

     Пшеничное зерно
     Давно
     В амбары лечь готово;
     Ты слышишь - в поле серп звенит,
     Ты малой долей будешь сыт
     Обилия земного.

     На жатве, в молотьбе
     Тебе
     Крестьяне услужают:
     И твой веселый разговор,
     И звонкий лягушачий хор
     Их уши ублажают.

     Ты не взыскуешь бед,-
     О нет! -
     Как злобные невежды,
     Спешишь высоко ты вознесть
     О лете радостную весть,
     Селянам дать надежды.

     Заслушались, любя,
     Тебя
     Бессмертные богини,
     Венерой ты благословен,
     Напевом чистым слух камен
     Ты услаждаешь ныне,

     Не прерывай игру!
     В миру
     Удела нет чудесней:
     Ты, малая земная тварь,
     Взнесен над смертными, как царь,
     И продолжаешь песни.
     СОВЕСТЬ

     Что ты еси? Творца премудрая забава?
     Непостижимости незыблемая суть?
     Тебя приносит ночь,- ты рвешься к нам прильнуть
     И нам продиктовать - что право, что неправо.

     Ты, эфемерная над бездной переправа,
     Что ты еси, вещай! В тупик ведущий путь?
     Вращенье шестерен, что не дает уснуть?
     Томлений и надежд всечасная облава?

     Где пребываешь ты? Внутри или вовне?
     Царишь ли наяву? Мерещишься ли мне?
     Иль отраженье ты чужих страстей, не боле?

     И до ответа мне Всевышний снизошел:
     "Я есмь все то, что есть, и совесть - мой глагол,
     И он гласит тебе: страшись Господней воли".
     ЭВЕРХАРД ЙОХАННЕС ПОТГИТЕР
     (1808-1875)
     МАТИЛЬДА

     Голос лютни тихострунной
     Прозвучал Матильле юной
     Сквозь вечернее окно:
     Не закрыты была ставни,
     Схлынул вал жары недавней,
     Так прохладно, так темно!

     Ветерок скользил над нею,
     Гладил волосы и шею,
     Гладил плечи, осмелев,
     И струились из прохлады
     Сладкозвучные рулады
     И пленительный напев.

     Под окно из лунной пущи
     Вышел юноша поющий,
     Посреди ночных теней
     Дерзостно представши взору, -
     В дом, за шелковую штору,
     Пожелал проникнуть к ней.

     Все же деве было ясно,
     Что впускать небезопасно
     По ночам певцов к себе.
     Сердце тает, словно свечка:
     Береги свое сердечко,
     Не ответствуй их мольбе!

     Но стоял певец влюбленный
     На лужайке на зеленой,
     С лютней звонкой на весу,-
     Он не пел: "Склонись поближе!"
     Не шептал: "Впусти, впусти же!"
     Нет, он