и ахнули: весь переулок до улицы. Россолимо и затем до Зубовской площади был заставлен большегрузными фурами. На серебристых, блестящих от мокрого снега бортах красовался логотип западногерманского транспортного агентства. Фур было одиннадцать, в них были сигареты "Кроун". Как оказалось, немецкие водители почти месяц не могли получить визу на въезд в СССР. Вновь оказавшись в кабинете, дружно взялись за стаканы. - За этого, блин, Карджимарджи! - провозгласил Иван. - За уважаемого господина Рамадана Хананга Картамихарджа, - поправил Ян, успевший, как и Герман, наизусть выучить непроизносимое имя загадочного партнера, которого они так никогда и не увидели. - Нет, за него потом, - возразил Герман. - А сейчас - за дружбу! Ян внимательно, с привычным насмешливым прищуром посмотрел на него, но ничего не сказал. Недели через две, когда бурный поток дел обмелел и выдался свободный вечер, Герман устроился на кухне, единственном месте в доме, где можно было курить, обложился договорами и платежками и принялся подбивать бабки. Он предполагал, что в итоге будет прибыль, возможно - приличная, но такого результата не ждал. В плюсе оказалось два миллиона семьсот двенадцать тысяч долларов. Он не поверил своим глазам. Снова и снова пересчитывал. Еще раз. И еще. Цифра не уменьшалась. Два миллиона семьсот двенадцать тысяч. Долларов. Чистыми. По девятьсот тысяч на нос. Господи Боже! Девятьсот тысяч. Это же почти миллион! Первым его движением было разбудить Катю. Но он сдержался. Третий час ночи. Сын приболел, капризничал, Катя не высыпалась. Пусть спит. Но невозможно было ждать до утра, Герман чувствовал, что его разорвет, если он сейчас же, немедленно, не поделится с кем-нибудь переполнявшим его ликованием. Телефон Тольца не отвечал, последнее время Ян спал со снотворным. Ивана разбудить удалось. - Вали в офис, немедленно, - приказал Герман. - Что стряслось? - всполошился Кузнецов. - Узнаешь! Расчеты поразили его даже больше, чем самого Германа, потому что итог свалился на него сразу, без подготовки. - Не может быть! - заявил он и сам взялся считать - раз и другой, и третий. Не было ни одной ошибки. Ни единой. Они сидели в старом особняке в центре спящей Москвы, ошеломленные, как заговорщики, которым сообщили, что их план дворцового переворота увенчался полным успехом. Потом Иван оторвался от бумаг и поднял на Германа растерянный и как бы недоумевающий взгляд: - Слышь, Герка, это самое, как его... И что мы будем с этими бабками делать? IV Ввязываясь с авантюру с валютой, Герман прикидывал, какое оборудование для кооператива "Континент" сможет купить, как продвинет спортивные тренажеры с улучшенным дизайном на европейский рынок. Но как крестьянин, неожиданно обнаруживший при вспашке своего убогого поля золотоносную жилу, сразу забывает про урожай и устремляется лихорадочно разрабатывать жилу, так и для Германа мгновенно обесценилась вся деятельность "Континента". Рентабельность его подразделений не шла ни в какое сравнение с прибылью, которую приносили операции с валютой - до ста и даже до двухсот процентов от вложенных средств. В том, как деньги прилепляются к деньгам, как с каждым оборотом, будто ком из свежего влажного снега, нарастает прибыль, Герману виделось что-то неестественное, ненормальное. Он привык, что за каждым заработанным им рублем стоит нечто материальное, эти же деньги возникали как бы из воздуха, из ничего. Уже через несколько месяцев доля каждого из компаньонов перевалила за два миллиона долларов. Но и при этом для Германа они были не более реальными, чем когда он дал согласие сотрудничать с Тольцем и Кузнецовым. Это были не деньги, а цифры, совершающие круговое движение из Москвы в Торонто, на счет фирмы Наума Берга, оттуда в Сингапур и Гонконг, затем в виде видеокассет и электроники снова в Москву, здесь из рублей они превращались в валюту и начинали движение по новому кругу. На странную эфемерность этих денег сразу обратила внимание Катя еще в то утро, когда переполненный ликованием Герман сообщил ей, что они стали долларовыми миллионерами. - Покажи! - попросила она и от нетерпения едва не запрыгала. - Герка, покажи! - Что? - Миллион! Никогда не видела миллиона долларов, только в кино! - Не могу, они в деле - в "безнале". - Но они есть? - Что значит есть? Конечно, есть, я же тебе все рассказал. - Тогда давай купим "мерседес". Как у Алки Пугачевой. Белый! - Зачем нам "мерседес"? - удивился Герман. - Чтобы ездить! Чтобы от зависти у них рты раскрылись! - У кого? - У всех! Герман мог, конечно, вынуть часть валюты из дела и купить "мерседес". Но опыт подсказывал ему, что светиться опасно. Юридическое оформление валютных сделок было продумано до мелочей, но закон - что дышло. При желании можно много чего накопать. И было что копать, теневая часть в любом бизнесе присутствовала по определению. Следовало думать и о том, чтобы не привлечь внимания бандитов вроде Хвоста. По милицейским сводкам Герман прекрасно знал, к чему это приводит. А в доме и так на его семью косились. Ремонт сделали за большие тысячи, железную дверь поставили. Никто не ставит, а они поставили. Баба не работает, в норке и в дубленках форсит. Шмотки все из "Березки", а продукты с Центрального рынка, набьет цельный багажник "жигуля" и таскает. Бутылки все иностранные выносят в мусорку, нигде их не принимают. Откуда деньги? Наведывался участковый, приходили, пользуясь любым предлогом, общественницы из ЖЭКа, принюхивались, как крысы. Но с этим приходилось мириться. А появись во дворе "мерседес"? - Да, я все понимаю, - выслушав объяснения мужа, согласилась Катя и поскучнела. - Ну, а итальянские сапоги ты можешь мне купить? - Достану, - пообещал Герман. Она засмеялась: - Анекдот! Миллионер достает жене сапоги! Послушай, а зачем вообще быть миллионером, если от этого только нервотрепка и головная боль? - Это разнообразит жизнь, - хмуро отшутился Герман. К тому, что деньги, которые приносит бизнес, после определенного предела никак не влияют на жизнь, а существуют словно бы сами по себе, Герман привык еще в пору первых успехов кооператива "Континент". Но ему не нравилось, что он как бы не вполне контролирует ситуацию. В сущности, ни он, ни Тольц с Кузнецовым вообще ее не контролировали, так как вся прибыль аккумулировалась на счету фирмы Берга. Тольц уверял, что нет никаких оснований сомневаться в его порядочности. Они вместе учились в институте, дружили семьями, даже их дачи в деревне Зюзино на Егорьевском шоссе были рядом. Когда Берг уезжал, Тольц оказал ему очень большую услугу. Так случилось, что уезжать Бергу пришлось в лихорадочной спешке. Дождливой осенней ночью, возвращаясь домой на своей "Волге" из загородного ресторана после прощальной вечеринки с друзьями, на которой обмывали его долгожданное разрешение на эмиграцию, Берг сбил на темной кольцевой какого-то пьянчугу, выскочившего из-за строительной техники. Удар был настолько сильным, что у "Волги" в гармошку смялось крыло, а пьянчугу с разбитым черепом отбросило за обочину. . При других обстоятельствах Берг сразу же сообщил бы в милицию, но от него попахивало, и это меняло дело. Вместо эмиграции ему светила Бутырка. Он отогнал "Волгу" на дачу, спрятал ее в сарае Тольца и утром все ему рассказал. В ожидании разрешения на выезд Берг переправил на запад кое-какие средства, но кооперативную квартиру и дачу не продавал, рассчитывая это сделать за те два или три месяца, которые у него были в запасе. Сейчас в запасе не осталось и дня: начнется следствие, на него могут выйти. Продавать в спешке, а следовательно за бесценок? Для Берга это означало получить незаживающую душевную рану на всю оставшуюся жизнь. Выход был только один: положиться на друга. Берг с семьей улетел ближайшим рейсом в Вену, а реализацию его имущества взял на себя Тольц. Сотрудничество с московскими компаньонами было для Берга очень выгодным. Кроме трех процентов с оборота, он получал немалую дополнительную прибыль, закупая видеокассеты не по два доллара, а дешевле. Герман знал об этом, но не возникал: его дела. Главное - качество. А качество было на высоте. Так что никаких резонов нарушать условия договора у Берга не было. Все переводы он осуществлял в срок, а случавшиеся небольшие задержки легко объяснялись тем, что Берг прокручивал в своей фирме оказавшиеся в его распоряжении средства. Дело житейское. Но сам факт зависимости от канадского партнера рождал у Германа ощущение постоянного дискомфорта. Тревожило его и другое. Слишком ненадежной была сама основа их предприятия. Достаточно было даже не постановления Совмина, а всего лишь распоряжения председателя Госбанка, чтобы вся эта деятельность стала незаконной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Герману даже казалось странным, что до сих пор этого не произошло. Тольц его опасений не разделял. Этого не произошло и не произойдет в обозримом будущем, потому что прорехой в законодательстве пользуются не только они, но и многие деятели куда крупнее калибром. И занимаются они не мелочью вроде видеокассет и электронных часов, а нефтью, так что на этот счет можно не волноваться. Тольца больше беспокоило состояние рынка видеокассет. Последняя партия была в два с половиной миллиона штук, продажи заметно уменьшились, стала реальной угроза затоваривания. Нужно было искать другую нишу. На первый взгляд, это было нетрудно. Отложенный спрос населения, как экономисты называли сбережения, не обеспеченные товарной массой, достигал астрономических сумм. Магазинные прилавки ломились от ширпотреба, но купить качественную вещь было очень большой проблемой. Любую - от машин и мебели до одежды. Их не покупали, их доставали, переплачивая вдвое и втрое. Новые "Жигули" на черном рынке уходили за три номинала. Фирменные джинсы стоили столько же, сколько пошитый в перворазрядном ателье костюм. Считалось удачей, если югославский или румынский мебельный гарнитур ценой в три тысячи рублей удавалось достать за десять - двенадцать тысяч. Самую большую прибыль давала нефть. Экспорт был монополией государства, но и здесь находились обходные пути. Руководители малых и совместных предприятий выбивали квоты на продажу за границу нефте-водяной жидкости, получаемой непосредственно из скважин, в обмен на обязательство поставить лекарства и товары народного потребления по госцене. На Запад уходили составы с чистой нефтью, бензином и дизельным топливом, а в Союз шли медикаменты с истекшим сроком годности и закупленный на дешевых оптовых распродажах западный ширпотреб. Рентабельность этих операций зашкаливала за тысячу процентов, а откат черным "налом", оседавший на зарубежных счетах ведавших распределением квот чиновников, надежно обеспечивал безопасность участников сделок. Понятно, что проникнуть в этот бизнес со стороны было во много раз труднее, чем нелегально перейти государственную границу. Ян Тольц с его обширными связями в партийно-хозяйственной номенклатуре гарантировал выход на нужных людей в Министерстве нефтяной промышленности и в Совмине, а семи миллионов долларов, аккумулированных на счету фирмы Берга, было более чем достаточно, чтобы запустить механизм в действие. Но после детального обсуждения вариант с нефтью все же отвергли. Герману не нравилась перспектива постоянно зависеть от начальственных валуев с их патологической ненасытностью. Да и травить людей просроченными лекарствами и впаривать говенное западное барахло, хоть и с фирменными лейбаками, - не дело это. Но в качестве решающего он выдвинул другой аргумент: слишком стремно. Что-то не понравится высоким покровителям или перегрызутся - и сдадут компаньонов без малейших колебаний. Да еще и показательный процесс устроят, демонстрируя начальству и общественности собственную принципиальность. Иван Кузнецов от этого довода презрительно отмахнулся, но Ян с Германом согласился: да, стремно, оно того не стоит. От торговли джинсами отказались сразу: большие поставки быстро собьют цену, а с маленькими связываться не стоит. Дольше прорабатывали вариант с мебелью. Дело перспективное. Если джинсы или видеокассеты это скорее предметы роскоши, чем первой необходимости, то качественная, не из фанерованной ДСП, а из цельного дуба или ореха югославская, румынская и финская мебель - хорошее вложение бесполезно лежащих на сберкнижках денег. Останавливала необходимость создания сложной дорогостоящей инфраструктуры: склады, транспорт, проблемы международных перевозок с непредсказуемыми задержками виз и трудностями на таможнях. Герман уже начал подумывать о том, чтобы вложить свою валюту, как он и хотел, в оснащение кооператива "Контингент" новым высокопроизводительным оборудованием и в модернизацию спортивных тренажеров. Но неразумно было ставить в арендованные цеха дорогостоящие станки, где они останутся практически без присмотра. Можно, конечно, построить собственные производственные помещения, законодательство это допускало. Но где гарантия, что в один прекрасный момент ситуация в верхах не переменится и безудержная перестройка не сменится ужесточением государственного диктата с непременно последующей за этим национализацией средств производства? Бизнес должен быть мобильным. Он не должен требовать больших капиталовложений. Он должен иметь долгосрочную перспективу. Он должен быть ликвидным. И само собой - достаточно прибыльным. Всем этим условиям отвечала торговля обувью. На эту идею Герман наткнулся случайно, когда доставал для Кати итальянские сапоги, раздражаясь от того, что на эту ерунду приходится тратить столько времени. За сапоги, магазинная цена которых была сто семьдесят рублей, он отдал глубоко законспирированному барыге четыреста и был рад, что наконец-то с этим покончено. Но через некоторое время задумался. Обувь. Что-то в этом было. Рынок бездонный. Спрос гарантированный - товар первой необходимости. Особенно для женщин, готовых экономить на всем, чтобы купить красивые туфли. Да и для мужчин, которых не устраивает продукция фабрики "Скороход". Капиталовложения минимальные: стоимость товара плюс накладные расходы на транспорт. Если наладить связи с оптовыми покупателями - крупными универмагами и торговыми базами, не нужно никаких складов. Рентабельность? Нужно посчитать. Иван Кузнецов воспринял предложение Германа без энтузиазма, его даже слегка оскорбила перспектива превратиться из лихого флибустьера, бесстрашно промышляющего в бурном финансовом море, кем он себе казался, в торговца обувью. - Но ведь обувью, а не наркотиками, - с усмешкой возразил Тольц. - Мне нравится, Герман, ваша идея. Больше всего знаете чем? В этом бизнесе можно спать спокойно. Почти спокойно, - поправился он. - Давайте прикинем, что из этого может получиться. Через месяц, после изучения специализированных изданий и всех каталогов, какие удалось достать, стало ясно, что дело может быть очень прибыльным. Особенно если иметь дело не с дорогими фирмами вроде итальянской "Бруно Магли" или западногерманской "Саламандер", а с поставщиками из Югославии или Чехословакии. Как с удивлением выяснил Герман, очень качественную и сравнительно дешевую обувь шили в Южной Азии и особенно в Бразилии. Но Сан-Пауло и Новый Гамбург, центры бразильской обувной промышленности, были практически недосягаемы, поэтому решили начать с Европы. Провели успешные переговоры с московским представителем чехословацкий фирмы "Батя", подписали контракт. И тут наткнулись на совершенно неожиданное препятствие: Берг отказался переводить предоплату за обувь, заявив в телефонном разговоре с Тольцем, что компаньоны занимаются ерундой. Сейчас есть возможность закупить большую партию видеокассет по полтора доллара, этим и нужно заниматься. - Я чего-то не врубаюсь, - с недоумением проговорил Кузнецов. - А кто его спрашивает, чем нам заниматься? В чем дело, Ян? - Ему это невыгодно, - объяснил Тольц. - Он же имеет три процента с оборота, а на обуви обороты не те. - А мы-то при чем? - Да все в порядке, не обращайте внимания. Просто он сейчас очень расстроен. Не хотелось бы так говорить о друге, но что есть то есть: скуповат Наум, скуповат. Он до сих простить мне не может, что я не продал его "Волгу". - Почему не продали? - спросил Герман. - Ну, от вас я такого вопроса не ожидал, - укорил Ян. - Почему. Потому что на ней насмерть сбили человека. Оно мне надо? Хватит того, что она в моем сарае стоит. Я так ему и сказал: приезжай в Москву и сам продавай. А меня уволь. Да все в порядке, - повторил Тольц. - Все сделает. Успокоится и все сделает. - Вы нас уговариваете или себя? - поинтересовался Герман. - Вас. И немного себя. Денег не было. На звонки Берг не отвечал. В офисе говорили, что он дома. Дома - что он в офисе. Факсы уходили в никуда, бесследно. Повторялась история с Рамаданом Ханангом Картамихарджа. Только тогда цена вопроса была девятьсот тысяч долларов, а сейчас семь миллионов. Через две недели, вьюжным октябрьским днем, воспользовавшись приглашением, присланным Бергом еще в начале их сотрудничества, Герман, Кузнецов и Тольц получили визу и вылетели в Канаду. V Если бы в первый вечер, проведенный Германом в Торонто, ему сказали, что спустя всего пару месяцев он переедет сюда на постоянное жительство, он посчитал бы это плохой шуткой. Он чувствовал себя, как богатый интурист, который прилетел в Москву полюбоваться золотыми куполами Кремля и оказался в колхозной гостинице на ВДНХ в номере на шесть человек с неработающим туалетом в конце коридора. Началось с того, что в монреальском аэропорту Мирабель их никто не встретил. Потом появился прыщавый еврейский юноша с тонкой шеей, которая болталась в вороте крахмальной рубашки, как пестик в ступе, и от имени господина Берга приветствовал их на канадской земле. На вопрос Тольца, где сам Берг, с достоинством пояснил: - Дядя занят. У него важная деловая встреча. На мощных скулах Кузнецова задвигались желваки, но он сдержался. Потом тащились до Торонто на воняющем бензином, дребезжащем "датцуне" девятьсот лохматого года выпуска, который мог двигаться только по таким автострадам, как 401-й хайвэй, а на московских улицах не выдержал бы и десяти километров. Дорога заняла почти столько же времени, сколько и девятичасовый перелет через Атлантику. И когда наконец въехали в разливанное море огней Торонто, затуманенных снегопадом и от этого казавшихся предновогодними, праздничными, было только одно желание - поскорее добраться до гостиницы и завалиться спать. Но, как выяснилось, жить им предстояло не в гостинице. - Отель - это очень, очень дорого, - объяснил племянник Берга, сворачивая в тусклый пригород. - Дядя арендовал для вас апартамент в особняке. Особняк оказался двухэтажным неказистым домом на две семьи, а апартамент - комнатой в полуподвале, обставленной с бесхитростностью солдатской казармы. Хозяйка, толстая седая еврейка в затрапезном фланелевом халате, предупредила: - Курить на улице. Бутылки в унитаз не бросать. Женщин не приводить. - Я тащусь! - изумился Кузнецов. - Мадам, каких женщин можно сюда приводить?! - Никаких! Не раздеваясь, Тольц взялся за телефон. Гудка не было. - Телефон выключен, - объяснила хозяйка. - Когда нужно звонить, стучите в потолок. Вот тут швабра, ей стучите, я включу. - Так включите, - вежливо попросил Тольц. Домашний номер Берга не отвечал. В офисе трубку взяла секретарша. - Наума Берга, пожалуйста, это его друг из Москвы, - произнес Тольц по-английски и тут же перешел на русский. - А когда будет?.. Понятно. Передайте ему, что мы прилетели и хотим срочно с ним встретиться... Как?.. Минутку! -Тольц прикрыл ладонью мембрану. - Мистер Берг очень занят, у него много неотложных дел. Мистер Берг послезавтра улетает в Гонконг. Мистер Берг сможет встретиться с нами через две недели, после возвращения из Гонконга. Мистер Берг желает нам приятно провести время в Торонто. - Сучий потрох! - взревел Иван и отобрал трубку у Тольца. - Слушай меня внимательно, крошка. Передай своему шефу, что у него сейчас есть только одно неотложное дело - мы. И если он будет вилять, никаких дел у него больше не будет. Вообще! Мы прилетели не шутки шутить! Все запомнила? Так и передай! Он швырнул трубку на рычаги и хмуро кивнул: - Пошли отсюда! - Куда? - поинтересовался Герман. - В "Хилтон"! - Ты уверен, что в Торонто есть "Хилтон"? - "Хилтоны" есть везде! И свободные номера в них есть всегда! Если, конечно, то, что я об этих делах читал, не полная туфта! На улице, пока ждали заказанное по телефону такси, Герман оглядел убогие дома и присыпанные снегом мусорные баки. - Похоже на Долгопрудный, - заметил он. - Не в лучшей его части. Стоило ли уезжать из Москвы, чтобы жить на помойке? - Долгопрудный - понятие не географическое, - отозвался Тольц. - Если по своему душевному складу человек склонен жить на помойке, он устроит ее где угодно. Подкатило такси. Высунулся водитель, лениво поинтересовался: - Куда, землячки? - В "Хилтон", - распорядился Кузнецов. Водила мгновенно выскочил из машины и услужливо открыл заднюю дверцу: - Господа, прошу! То, что Иван читал о "Хилтоне", сети международных отелей для миллионеров, соответствовало действительности. "Хилтон" в Торонто был, и свободные номера в нем были. Они сняли однокомнатные сьюты каждый по четыреста долларов в сутки и заплатили наличными.В конце концов они и есть миллионеры. В этом, впрочем, Герман был уже совсем не уверен. Утром секретарша Берга сообщила, что патрон выкроил время из своего чрезвычайно плотного графика и встретится с ними за ланчем в ресторане "Метрополь" в русском квартале на углу Steelsавеню и Bathurst street. VI Еще не видя Берга и не зная о нем ничего, кроме того что рассказал Ян Тольц, Герман уже составил о нем достаточно полное представление. Главным в нем было определение "скользкий". С такими типами, вороватыми завмагами и цеховиками, он не раз сталкивался во время своей службы в УБХСС. Чаще всего это были евреи, но русских, татар, армян и грузин тоже хватало. Роднила их изворотливость, заставлявшая следователей быть постоянно настороже. Они могли нагло отрицать очевидное и тут же чистосердечно, на голубом глазу, признавались в преступлениях, которых не совершали, в расчете на то, что это поможет их адвокатам развалить дело в суде. На допросы они являлись в дорогих костюмах, чисто выбритыми, в свежих рубашках с галстуками, благоухающими одеколоном "Шипр". И почему-то всегда сильно потели, всегда одинаково. Уже по одному запаху пота, едкостью напоминающему львиный понос, Герман понимал, что перед ним человек, которому есть что скрывать, и что его вопросы попадают в самые болевые точки. К ресторану "Метрополь" Берг подъехал на "датцуне", за рулем которого был давешний юноша, но держался так, будто это не японская развалюха, а как минимум лимузин "Бентли"Он оказался невысоким, грузным, как бы приплюснутым своим весом к земле. Ему было, как и Тольцу, лет пятьдесят пять, но мешки под глазами и обвисшие щеки на тяжелом лице делали его много старше. Черный котелок и дорогое черное кашемировое пальто были призваны позиционировать в нем крупного бизнесмена, однако пальто выглядело так, будто его купили на вырост, а котелок на обширной лысине, напротив, давно стал ему маловат. Тольца он дружески, хоть и несколько покровительственно, обнял, а на Германа и Ивана посмотрел с любопытством, как бы не понимая, что у его старого друга общего с этими до неприличия молодыми людьми. - Мои партнеры, - представил их Ян. - Господин Ермаков. Господин Кузнецов. - Очень приятно, юноши, очень приятно, рад приветствовать вас в Канаде, - заулыбался Берг, пожимая им руки. - Вы чувствуете, какой здесь воздух? Это воздух свободы! Я дышу им уже пять лет и все не могу надышаться. Нет, не могу! И, наверное, не надышусь никогда! Ничего особенного в воздухе Герман не услышал. Пахло талым снегом и парфюмом от свежевыбритых бульдожьих щек Берга. И чуть-чуть, еле заметно - львиным говном. - Прошу, - гостеприимно показал Берг на вход в ресторан и озабоченно посмотрел на часы, демонстрируя свою занятость и сами часы - золотой "роллекс" с золотым браслетом, - Мои друзья из Москвы, - отрекомендовал он спутников хозяину ресторана, маленькому лысому еврею, похожему на французского комика де Фюнеса. - Шалом, шалом, - заулыбался де Фюнес. - Ваш стол, мистер Берг. Может быть, господа желают в отдельный кабинет? - Нет-нет, спасибо, - отказался Берг, располагаясь за столом в углу ресторана, похожего своим убранством на привокзальный буфет - Ланч, на мой счет, - бросил он подоспевшему официанту. - И сто пятьдесят виски, - распорядился Кузнецов. - Льда не надо. - У нас не принято пить виски за ланчем, - недовольно заметил Берг. - У вас не принято, вы и не пейте, - буркнул Иван. - Итак, друзья мои, чему обязан удовольствию вас видеть? - спросил Берг, проводив официанта хмурым взглядом. - Ваш приезд для меня полная неожиданность, хоть и приятная. К сожалению, не смогу уделить вам много времени. Завтра в тринадцать у меня самолет в Гонконг, я встречаюсь с крупным поставщиком. А дел перед отлетом, как вы сами понимаете... - Брось, Наум, ты прекрасно знаешь, зачем мы прилетели, - перебил Тольц. - Ты заблокировал наши обувные контракты. Поэтому мы здесь. - Вы опять за свое! Я же все объяснил! Я нашел поставщика, который продаст миллион кассет не по два доллара, а по полтора! Даже меньше, я его удавлю. Миллион штук! Шутите? Какая может быть обувь? - Мы прилетели не для того, чтобы обсуждать наши планы, - напомнил Герман. - А чтобы получить наши бабки, - подтвердил Иван. - Они это серьезно? - удивился Берг, обращаясь к Тольцу. - Боюсь, что да. - Ага, понятно. Понятно-понятно! Хотите выкинуть меня из бизнеса? Вам мало того, что я уродуюсь за три процента? Они имеют миллионы, а я имею жалкие три процента! Так им и этого мало! - Не кричи, - попросил Тольц. - На нас обращают внимание. - Пусть смотрят! - еще больше повысил голос Берг. - На такого идиота, как я, стоит посмотреть! Таких нет нигде! Их больше не делают, я последний! - Не заводитесь, вспотеете, - посоветовал Герман. - А это не ваше дело! Ян, что происходит? Зачем ты привел этих молокососов? Я их знать не знаю и знать не хочу. Мы с тобой тридцать лет друзья. С тех пор, как их еще и на свете не было. Я имел дело с тобой, я буду иметь дело с тобой, а с ними я никакого дела иметь не буду! - Герман Ермаков и Иван Кузнецов мои партнеры. Вернее даже сказать, мы с Иваном партнеры Германа. В нашем предприятии он главный. Так что тебе придется иметь дело с ним. - Ах, так? Ладно. Так вот что я скажу вам, господин Ермаков. Я молчал. Я понимал, что на моем горбу едут в рай, но я молчал. Уговор для меня дороже денег. Такой я человек. Но теперь скажу. Вы меня выкидываете из бизнеса? Нет, это я вас выкидываю из бизнеса! Вы без меня не обойдетесь, а я без вас обойдусь. Зачем вы мне? Всех поставщиков я знаю, а оптовиков в Москве найти не проблема. Хотите остаться в деле? Пожалуйста. Вы будете иметь тридцать процентов от прибыли. На всех. Нет, двадцать пять! Да, двадцать пять, с вас и этого хватит! От такой наглости Иван поперхнулся виски. - Как?! - откашлявшись, ошеломленно спросил он. - Да, так! - с вызовом подтвердил Берг и шелковым платком из нагрудного кармана пиджака вытер мокрую от пота лысину. - Ну вот, платок из-за вас испортил! Иван отодвинул пустой стакан и начал подниматься со стула. - Да ты... - Сиди, - приказал Герман, своим милицейским чутьем понимая, что происходит что-то непонятное, но несущее в себе опасность. - Сиди и молчи. - Он же, сука, нарывается! - Да. Поэтому сиди и молчи. Господин Берг, спасибо за предложение. Но у нас другие планы. Мы планируем начать самостоятельные операции через канадские банки - Канадские банки! - презрительно перебил Берг. - Да кому вы нужны, с вами и разговаривать не будут! - Это наши проблемы. Мы их решим. От вас требуется только одно: перечислить наши деньги по указанным нами реквизитам. - О каких, собственно, деньгах вы говорите? - с невинным видом полюбопытствовал Берг. - Наум, не валяй дурака, - вмешался Тольц. - Ты прекрасно знаешь, о каких. - Я не тебя спрашиваю, - живо обернулся к нему Берг. - Ты поручил мне вести переговоры с этим молодым человеком. Я и веду с ним переговоры. Официальные переговоры! Так о каких же деньгах, господин Ермаков, идет речь? - О наших деньгах, которые лежат на счету вашей фирмы. Семь миллионов долларов. - Семь миллионов сто двадцать шесть тысяч, - мрачно уточнил Кузнецов. - Так-так. Понимаю-понимаю. Вы утверждаете, что это ваши деньги. И сможете это доказать? Тогда почему бы вам не обратиться в суд? - спросил Берг, доверительно наклоняясь к Герману. Герман отодвинулся. От Берга уже несло львиным поносом, как из трюма самолета "Ил-86". - Так я вам объясню почему. Сегодня утром я еще раз посмотрел наш контракт по последней поставке. Вы, полагаю, его помните. Нет? Тогда напомню. В качестве предоплаты за два с половиной миллиона видеокассет вы перечислили на мой счет семь с половиной миллионов долларов. Из расчета по три доллара за кассету. Правильно? Значит, это не я вам должен, а вы мне должны мои три процента с оборота! Поправьте меня, если я ошибся. - Я молчу, - сообщил Кузнецов. - И правильно делаете, - одобрил Берг. - Вы можете сказать, господин Ермаков, что три доллара за кассету - цифра фиктивная. Она поставлена, чтобы свести прибыль к нулю и тем самым уклониться от уплаты налогов. Но это вы можете сказать мне, и я с вами соглашусь. А что вы скажете в суде? Так о каких же ваших деньгах мы говорим? Где они, ваши деньги? Их нет! Кузнецов вскочил с такой стремительностью, что стул отлетел в сторону и грохнулся на пол. Перегнувшись через стол, он намотал на кулак шелковый галстук и приподнял Берга над столом: - Придушу, блядь! Прямо сейчас! - Иван! - кинулся к другу Герман. - Немедленно отпусти! - Помогите! - прохрипел Берг. Возник де Фюнес: - Мистер Берг имеет проблемы? Позвать полицию? Кузнецов неохотно разжал кулак. - Ладно, еще поживи. И радуйся жизни, паскуда! Господи, ну и вонь же от тебя! Ты что, усрался? - Пригласить полицию? - повторил хозяин ресторана. - Спасибо, не нужно, - отказался Берг, растирая шею. - Пока не нужно. Вот так, господин Ермаков! Герман повернулся к Тольцу: - Что скажете, Ян? - Не знаю. Право, не знаю. Я предполагал, что все имеет свою цену. Даже дружба. Но не подозревал, что у нее такая ничтожная цена. Впрочем, почему ничтожная? Очень даже наоборот - целых семь миллионов долларов! Нет, не верю. Не могу поверить. Наум, скажи, что ты пошутил. - Эх, Ян! - укоризненно проговорил Берг. - Это ты ни во что не ставишь нашу дружбу. Конечно, пошутил. Этих щенков я бы проучил. Но неужели ты допустил, что я могу так обойтись с тобой? - А тогда какого черта ты устроил этот фарс?! - Такого! Чтобы показать твоим партнерам что к чему. А то решили, что они очень крутые. Это в Москве они крутые, а здесь они никто и звать никак! Господин Ермаков, завтра в десять утра за вами заедет мой помощник и отвезет в банк. Вы получите ваши деньги. Я буду вас ждать в банке. - Он оглянулся, подзывая официанта. - Счет! Внимательно просмотрел счет и вычеркнул какие-то цифры. - Мы не ели горячего. И за виски этот бандит пусть платит сам. Я не нанимался поить московских мафиози. До завтра, господа-товарищи. Прошу не опаздывать, иначе вам придется ждать моего возвращения из Гонконга. Приятного аппетита. - Ну, кадр! - восхитился Кузнецов. - Вы как-то сказали, Ян, что ваш друг скуповат. Он не скуповат. Такого крохобора я никогда в жизни не видел. Даже странно, что эта жлобина так легко согласилась расстаться с бабками! Герману это тоже казалось странным. Он поднялся из-за стола и вышел на улицу, где Берг ожидал, когда ему подадут его лимузин. - Господин Берг, я хочу извиниться за поведение моего друга. - Бросьте, Герман. Я знаю цену таким типам. Трепло. - Иван не трепло, - вежливо возразил Герман. - Когда он говорит "придушу", это не просто фигура речи. Он два года воевал в Афгане, у него медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды. - Что вы на меня наезжаете? - вдруг визгливо закричал Берг. - Наезжают и наезжают! Только без рук, без рук! Полицейский, лениво стоявший возле патрульной машины, с интересом прислушался. - Я же сказал, что отдам бабки! - продолжал вопить Берг. - Сказал? Сказал! Чего вам еще от меня нужно? - Могу я чем-нибудь помочь, сэр? - спросил полицейский. - Спасибо, офицер. Все в порядке, небольшие разногласия с моим молодым русским другом, - буркнул Берг, забираясь в подкативший "датцун". Не нравилось все это Герману, очень не нравилось. Он был уверен, что Берг твердо решил их кинуть. Но на следующее утро ровно в десять в холле "Хилтона" появился его племянник и молча усадил их в свой "датцун". Берг ждал их у входа в банк, расположенный в том же русском квартале, недалекоот ресторана Метрополь, на углу Steels avenu. и Keel strit. Онн был, как и вчера, в котелке и черном кашемировом пальто, на мокром асфальте у его ног стояла дорожная сумка. Он бросил сумку в багажник "датцуна" и вошел в банк, жестом предложив следовать за ним. "Банк" - это было сказано слишком сильно. Одноэтажный домик в ряду с другими такими же предприятиями соцкультбыта. Заведение скорее напоминало московскую районную сберкассу, только что у окошечек не толпились старушки с коммунальными платежами. Появился менеджер, почтительно поздоровался с Бергом и пригласил его в кабинет. - Эти господа со мной, - сообщил ему Берг. - Вы уверены, что их присутствие необходимо? - Да. Это мои партнеры из Москвы. Я хочу, чтобы они убедились, что все их требования выполнены. - Требования? - переспросил менеджер, подозрительно оглядывая спутников своего важного клиента и особенно Кузнецова с его золотой цепью на бычьей шее и массивным кольцом на руке. - Да. Их настоятельные требования. Я убежден, что они делают большую ошибку, но русские упрямый народ. Очень упрямый. - О да, я понимаю. Прошу вас, господа! Через десять минут процедура завершилась. Чек на семь миллионов сто двадцать шесть тысяч долларов был выписан на Германа. Берг внимательно его просмотрел, подписал и передал почему-то Кузнецову. От Ивана он перешел к Тольцу, а затем к Герману. - Все в порядке? - хмуро поинтересовался Берг. - Я выполнил ваши требования? - Да, все в полном порядке, - подтвердил Герман. - Вы свидетель, что я выполнил требования русских господ, - обратился Берг к менеджеру и двинулся к выходу, сопровождаемый настороженным взглядом хозяина кабинета. - Не махнуть ли нам по этому случаю по стопарю? - предложил Герман, когда вышли из банка. Лежащий в кармане чек возвратил ему совсем уж было утраченные оптимизм и веру в людей. Даже Берг ему уже нравился. А что? Нормальный мужик. Конечно, обидно, когда такие бабки проплывают мимо морды, как Азорские острова. Но ведь справился с искушением, превозмог. - В другой раз. Мне пора в аэропорт, - отказался Берг, загружаясь в "датцун". Радушно попрощавшись с Бергом и пожелав ему счастливого путешествия, вернулись в "Хилтон" и уютно расположились в одном из баров. - Надо же, я до самого конца был уверен, что он выкинет какой- нибудь финт, - проговорил Кузнецов, опрокинув в рот свои сто пятьдесят безо льда. - Были и такие опасения, - кивнул Ян. - Тогда повторим! - решительно заявил Иван и двинулся к стойке. - Признайтесь, Герман, что у вас возникали подозрения на мой счет, - иронически щурясь, проговорил Тольц. - Признайтесь, признайтесь, дело прошлое. Было? - Я пару раз вспоминал вашу фразу о том, что в бизнесе нет друзей, а есть интересы, - уклонился Герман от прямого ответа. - Так оно и есть. Это правило. Но, к счастью, нет правил без исключений. А знаете, мне начинает нравиться Торонто. А вам? - Мне тоже. Той же ночью Кузнецов и Тольц уехали в Монреаль, чтобы вылететь в Москву, а Герман остался в Торонто: нужно было открыть счет в Royal Bank of Canada и перевести деньги по обувным контрактам. Он стоял у окна на двадцать шестом этаже "Хилтона" и смотрел на переливающиеся огнями реклам кварталы Даунтауна, деловой части Торонто. Ему нравилось жить в этом отеле. Ему нравился Торонто. Но больше всего ему нравилось снова быть миллионером. Еще больше город понравился ему во второй половине следующего дня, когда Герман сидел в кабинете вице-президента одного из бизнес-центров Royal Bank of Canada, пил изумительного вкуса, чуть горьковатый черный кофе из чашки тончайшего фарфора и вел с вице-президентом светскую беседу. Кабинет был весь белый, с белыми стенами, с белыми кожаными креслами и белым ковром на полу, с белым, с золотой окантовкой, письменным столом. И седина банкира тоже была белоснежной, с легкой голубизной. Внизу, за панорамным окном, расстилался, поблескивая, как ртуть, необозримый простор озера Онтарио, по тяжелой воде скользили паруса яхт. Закатное солнце делало их алыми, а рябь на воде превращало из ртути в золотую чеканку. Четверть часа назад вице-президент отдал документы и чек Германа банковскому служащему и теперь расспрашивал новоприобретенного ВИП-клиента о Москве, с особенным интересом - о балете Большого театра. Он был страстным балетоманом, видел все лучшие спектакли Америки и Европы, но в Москве, к сожалению, побывать не удалось. Время от времени он украдкой посматривал на настольные часы, вмонтированные в мраморную статуэтку Психеи, явно недовольный тем, что клерк задерживается. Наконец, служащий вернулся, бесшумно пересек кабинет, положил перед банкиром документы и что-то негромко сказал ему на ухо. Вице-президент нахмурился: - Вы уверены? - Да, сэр. - Благодарю вас. Клерк вышел. Банкир вложил чек в паспорт Германа и брезгливым движением пересунул их к посетителю. - Боюсь, мистер Ермаков, мы не можем быть вам полезными. - В чем дело? - насторожился Герман. - Ваши чеки бестоварные. Банк не подтвердил их финансовое обеспечение. - Но менеджер банка выписывал их при мне! - Охотно верю. Но дела это не меняет. Ваш кредитор отменил списание средств с его счета по этому чеку. - Это совершенно исключено! Он не возвращался в банк! - Он мог это сделать любым другим способом. Я вижу, мистер Ермаков, вы мало осведомлены о нашей финансовой системе. Это странно для человека, имеющего дело с такими суммами. По канадским законам клиент банка имеет право отменить свое платежное поручение телеграммой, письмом, факсом и даже простым телефонным звонком. Чек считается сертифицированным, если на нем стоит печать банка о том, что банк гарантирует выплату указанных сумм. В этом случае отменить его невозможно. Я надеюсь, что произошло недоразумение. Когда оно разъяснится, мы будем рады видеть в вас клиента нашего банка. Вице-президент встал. - Прошу извинить, меня ждут дела. Герман вышел из банка, ничего не видя перед собой. Никогда в жизни он не испытывал такого позорища. Берг обвел его, как слепого щенка. А он и есть щенок. Вице-президент прав: не суйся, куда не знаешь. Он сунулся. И получил по морде вонючей кухонной тряпкой. И правильно получил, щенков так и надо учить! Жгучее унижение вызвало мощный выброс адреналина в кровь. И Герман вдруг понял, что нужно делать. Ближайшим рейсом из Торонтского аэропорта Pierson International он вылетел во Франкфурт-на-Майне на "боинге" "Люфтганзы". Там пересел на самолет "Аэрофлота", следующий в Москву. Через неделю вернулся в Торонто по еще действующей гостевой визе, снял однокомнатный номер в отеле в Даунтауне, и стал через день ездить в аэропорт встречать рейсы из Гонконга, а в оставшееся время бродил по городу, стараясь отвлечься от темной злобы, охватывающей его при мыслях о Берге. Ему все больше нравился Торонто. Город был расчленен параллельными улицами с запада на восток и с севера на юг. На юге он упирался в озеро Онтарио, километрах в двадцати к северу сходил на нет. Все было зеленым, новым и в то же время уютным, обустроенным. И уже тогда подумалось, что он, пожалуй, не отказался здесь жить, если бы возникла необходимость. Герман никогда не примеривался к эмиграции. Многие его знакомые уезжали, кто по еврейской визе, кто через фиктивный брак, а последнее время стала возможной экономическая эмиграция. Герман даже не пытался узнать, что это такое. Ему это было ни к чему. Он всю жизнь прожил в Москве, совершенно не представлял себя в чужой стране, в чужом городе, даже таком как Торонто. Но правда была и в том, что неудобной для жизни была Москва. За бабки все, конечно, можно устроить - и хороший детский сад, и элитную школу, и даже отдельную палату в клинике Четвертого главного управления. Ну, а случись что внезапно? Куда тебя отвезут на "Скорой"? Да где есть места. Герман вырос в не очень душевно теплой семье и всегда хотел иметь много детей. Катя тоже хотела, но по другой причине - она была единственным ребенком, в детстве страдала от одиночества, до слез завидовала подругам, у которых есть братья и сестры. Она не желала, чтобы ее ребенок вырос в этом невидимом для взрослых аду. Но с ребенком долго не получалось, один выкидыш следовал за другим. Катя возвращалась из больницы подурневшая, осунувшаяся. Она ничего не рассказывала, жалела мужа, но однажды проговорилась, что лежала на сохранении в больничном коридоре, где гуляли ледяные сквозняки и постоянно ходили люди. Выкидыш случился субботним вечером, и она с окровавленным четырехмесячным плодом в руках бегала по этажу в поисках медсестры. Герман даже зубами заскрипел от ярости и бессилия. То же и с детским садом. Илья ходил в хороший сад, во всяком случае, считавшийся хорошим. Но с полгода назад он упросил Германа прийти к ним на какой-то праздник. "А то все с папой и мамой, а я только с мамой, как мать-одиночка". В программе праздника была эстафета. У стены в зале поставили четыре стульчика, на них - призы. Герман снимал малышню видеокамерой, которую недавно купил за семнадцать тысяч рублей, и забавлялся ею, как все мужчины, не доигравшие в детстве, всегда забавляются дорогими техническими игрушками. Поэтому на призы он сначала не обратил внимания. Четыре команды по сигналу воспитательницы срывались с места и под вопли болельщиков бежали через зал, передавая эстафетную палочку. Команда сына победила, он получил приз. И так сияли его глаза, когда он принес свой трофей папе и маме, так сияли. Только теперь Герман увидел, что это за приз: пачка гречки. Пачка гречки! Герман не был сентиментальным человеком, но тут поймал себя на мысли: "Да что же это за проклятая страна, что же это за страна, в которой ребенок счастлив от пачки гречки!" Он не хотел, чтобы его сын стал иностранцем. Слушая разговоры решивших эмигрировать знакомых о том, что они думают не о себе, а о детях, хмуро помалкивал. О каких, к черту, детях? О себе они думают, о том, чтобы израильская и германская "социалка" или американский "велфэр" избавили их от каждодневных забот о хлебе насущном. И не дают себе труда представить, что значит для ребенка оказаться в чуждой среде, если не враждебной, то равнодушной. Для него травма даже переход в другую школу. Что же говорить о другой стране? Быть вырванным из привычного окружения, оказаться без корней, как слабый саженец, перенесенный в чужую почву, - нет, такой судьбы Герман не желал своему сыну. Но что плохого, если он поживет на Западе, выучит язык, получит хорошее образование? Что плохого в том, что Катя, если повезет зачать еще одного ребенка, будет лежать не в больничном коридоре со сквозняками, а в хорошей теплой палате, под присмотром хороших врачей? Герман спохватился: не о том он думает. Не о том. О другом сейчас нужно думать: о том, куда подевался Берг. Прошло уже две недели после вылета Берга в Гонконг, пошла третья. Секретарша в офисе отвечала: "Ждем со дня на день". Берг не появлялся. Герман начал беспокоиться. Срок визы истекал. А если этот пес решит отсиживаться в Гонконге еще месяц? И когда в одно прекрасное утро в толпе пассажиров, выходивших в зал прилета , мелькнула знакомая грузная фигура в котелке и черном пальто на вырост, Герман испытал огромное облегчение. Увидев его, Берг остановился так резко, что в зад ему въехала тележка, доверху груженая чемоданами и сумками. - Айм сорри, мистер, айм вери сорри! Вери-вери сорри! - закланялся пожилой китаец, собирая рассыпавшийся багаж. - Ты! Почему здесь? Ты! - придушенным голосом проговорил Берг. Восхитительно завоняло львиным говном. - Он спрашивает! - радостно завопил Герман. - Я здесь, чтобы приветствовать тебя на канадской земле! Берг быстро взял себя в руки, и на его тяжелом лице появилось высокомерное выражение. - А я думал, что ты умней. Дам тебе хороший совет, парень: садись в первый же самолет и убирайся из Канады. Если ты останешься здесь хотя бы до завтра, то останешься лет на пять! - Интересная мысль. Я сам об этом подумываю. Мне нравится дышать воздухом свободы. - Ты будешь дышать воздухом тюремной параши! Стоит мне позвонить в полицию, и ты будешь в наручниках! - Да ну? - удивился Герман. - Это почему? - Потому что ты - бандит, вымогатель! У нас тут только и говорят о русской мафии, но в глаза не видели. Теперь увидят. Потому что русский мафиози - ты. Понял? Этот будет очень громкий процесс. Так что пятеркой, пожалуй, не отделаешься, получишь всю десятку! - И ты сможешь доказать, что я вымогатель? - поинтересовался Герман. - У тебя, наверное, есть свидетели? Много? - На тебя хватит! Первый - хозяин ресторана "Метрополь". - А, де Фюнес! Он мне тоже сразу понравился. - Он видел, как твой друг-бандит брал меня за горло! И официант видел! - Все? Не густо. Это тянет на десять суток, а не на десять лет. - Второй свидетель - полицейский у ресторана. Он вспомнит, как ты на меня наезжал! - Ладно, на пятнадцать суток. - И есть главный свидетель, самый главный! Менеджер банка! Он сразу понял, что вы бандиты! Он мне об этом сам сказал, когда я ему звонил. Даже предложил обратиться в полицию. Он подтвердит под присягой, что вы заставили меня подписать чеки! Да, заставили! И я подписал! Ну, как? Получается десять лет? - Может быть, может быть, - покивал Герман. - А знаешь, Наум, я рискну. Зато прославлюсь. Люблю славу. Все любят. И десять лет в канадской тюрьме - не такая уж большая плата. По сравнению с нашими лагерями здешние тюрьмы - санаторий, пионерский лагерь "Артек". - Ты почему называешь меня на "ты"? - возмутился Берг. - Я тебе что, приятель? - Нет, Наум. Потому что я опер, хоть и бывший. А ты - убийца. А оперативники с убийцами всегда на "ты". А вот тебе следует обращаться ко мне на "вы". - Ты что несешь? Что ты гонишь? Щенок! Я тебе в отцы гожусь! - Если ты мой отец, то я - Павлик Морозов. И в этой шутке, Наум, есть огромная доля истины. Не пройти ли нам в тихий бар, где можно спокойно поговорить? - Пошли! - решительно кивнул Берг. - Но учти - тебе же будет хуже! - Да понял я, понял. Ты снова начнешь кричать и делать испуганный вид. И у тебя появится еще один свидетель - бармен. На суде ты заявишь, что русская мафия продолжает на тебя наезжать. Бармен подтвердит. Сам факт нашего разговора - аргумент в твою пользу. - Так оно и есть! - заявил Берг. - Только не начинай кричать сразу, сначала послушай меня, - предупредил Герман, когда они устроились в баре аэропорт. - Ты нарисовал мою перспективу. Или я немедленно улетаю из Канады, или сажусь в тюрьму. А теперь я нарисую твою. Или мы немедленно, сразу же после нашего разговора, едем в твою сберкассу и я получаю сертифицированный чек. Или... Посмотри эти документы. Герман положил перед Бергом тоненькую папку с ксерокопиями материалов уголовного дела, возбужденного московской прокуратурой по факту дорожно-транспортного происшествия, имевшего быть осенней ночью пять лет назад на Московской кольцевой автодороге и приведшего к смерти гражданина Кирпичева А.Н., 1950 года рождения, проживающего в городе Люберцы, временно не работающего. За этим Герман и летал в Москву. В "Шереметьево-2" он взял такси и велел ехать в деревню Зюзино, что по Егорьевскому шоссе. На даче Тольца он никогда не был, но надеялся на осведомленность и словоохотливость деревенских жителей. Его надежды оправдались, хоть и не сразу. Дачу Тольца он нашел уже в сумерках. Она была пустая, мертвая. Дорожка от калитки была засыпана нетронутым снегом. В соседнем доме, капитальном, в два этажа, судя по всему - бывшей даче Берга, из трубы шел дым, светилось окошко. На стук забрехала собака, на крыльце появился старик в телогрейке с одностволкой в руках, строго окликнул: - Это кто здеся будет? - Дед, только не стреляй, я человек мирный, - ответил Герман. - Дачу Яна Иосифовича Тольца ищу. Не подскажешь? - Дак нашел. Вона она! Токо никого нету, они еще в сентябре съехали, в Москву возвернулись. - А Ян сегодня не приезжал? - Не видал. Он бы ко мне зашел, у меня ихние ключи, приглядаю за его имением. Я тута сторож, мне что за одной избой приглядать, что за двумя. - Вот люди! - подосадовал Герман. - Договорились же, что я сегодня подъеду! Забыл, что ли? - Може, запамятовал. Може, дела каки. А что тебе за нужда? - Да "Волгу" Наума хотел посмотреть. Она у Яна уже пять лет в сарае ржавеет. Берг мне сказал: купи, дешево отдам. Ну, решил, погляжу. Заодно и бутылек с Яном раздавим. Для убедительности Герман помахал бутылкой "Столичной", купленной во "фри-шопе" Франкфурта в расчете как раз на такой случай. - Дак ты и Наума Львовича знаешь? - оживился сторож. - Он ить в Израиле, давно уж. - Там я его и видел, - подтвердил Герман. - Давай-ка, отец, врежем по стакашке. А то промерз я в такси, а теперь обратно в Москву тащиться. Соленый огурец найдется? - Как не найтись! Заходь, мил-человек, заходь! Уже после первой стакашки наладилось полное взаимопонимание, а после третьей дед сам вызвался отпереть сарай и показать хорошему человеку "Волгу": не задарма же ехал, не ближний свет. Машина была накрыта старой мешковиной, кусками полиэтилена. Подсвечивая взятым у сторожа фонариком-жужжалкой, Герман наколупал с битого крыла краски, завернул ее в платок и откланялся, оставив деду бутылку. А дальше уже было все просто. Знакомый эксперт из научно-технического отдела МУРа сделал анализ краски. Через Зональный информационный Центр Демин по просьбе Германа отыскал пятилетней давности дело о нераскрытом преступлении на МКАД. В деле был акт экспертизы с анализом краски, обнаруженной на месте происшествия. Все совпало. По мере того, как Берг вчитывался в документы, его лысина и тяжелое бульдожье лицо покрывались пленкой, а потом и каплями едкого вонючего пота. - Все понял? - полюбопытствовал Герман. - Это и есть твоя перспектива: десять лет строгого режима. Но не в канадской тюрьме, а в советском лагере. А это далеко не "Артек". Скажу тебе больше. Гражданин Кирпичев, которого ты убил, не просто гражданин Кирпичев. Он один из лидеров люберецкой группировки, вор в законе по кличке Кирпич. Так что вряд ли ты доживешь даже до суда - тебя придушат в Бутырке. Это был блеф, но у Берга не было никакой возможности проверить утверждение Германа. - Это копии! - заявил он. - Правильно, копии. Само дело в архиве МУРа. Как только там получат анализы краски с твоей "Волги" и твой адрес, по нему будет сразу же начато делопроизводство. Ну так что? Едем в сберкассу или как? - Едем, - выдавил из себя Берг. - И будь ты проклят! - Не так! Я тебе сказал, как убийца должен обращаться к следователю. Повтори! - приказал Герман. - Едемте. Только за такси будете платить вы! - Уважаемые дамы и господа! Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Мурманска. Аэропорт "Шереметьево-два" закрыт по метеоусловиям Москвы. Просьба пристегнуть ремни и не вставать до полной остановки двигателей. Командир экипажа от имени "Аэрофлота" приносит извинения за доставленные неудобства! Герман нажал кнопку вызова бортпроводницы. В салоне первого класса, где было всего шесть кресел и только одно занято Германом, появилась молоденькая стюардесса, затянутая в синий форменный мундирчик таким образом, что он не скрывал, а подчеркивал соблазнительность ее фигуры. Во время полета она то и дело интересовалась у VIP-пассажира, не нужно ли ему чего, и решительно не понимала, почему он не реагирует на ее ножки. Ничего ему было не нужно. От обеда отказался, от халявной выпивки отказался, кино по видео смотреть не пожелал. Всю дорогу сидел, закрыв иллюминатор шторкой, словно бы его раздражал яркий солнечный свет. Лишь однажды открыл кейс, просмотрел какие-то бумаги и снова погрузился в себя. Иногда курил. Вообще-то в самолете курить не разрешалось, но стюардесса не стала делать ему замечание. Пусть курит, никому не мешает. Она и сама с удовольствием присела бы рядом и выкурила за компанию сигаретку. Но никаких поводов для этого ВИП-пассажир не давал. А жаль. Не худо бы замутить с ним легкую, ни к чему не обязывающую лав-стори. А дальше - как повезет. А что, некоторым везло. Возможность познакомиться с серьезным западным бизнесменом, который станет если не мужем, то постоянным спонсором, грела сердце всех девчонок с международных линий "Аэрофлота", заставляла мириться с утомительными перелетами и резкими сменами часовых поясов, от которых накапливалась усталость и портился цвет лица, примиряла с неписаными правила "Аэрофлота", согласно которым с командиром корабля стюардесса спать обязана, а со вторым пилотом - на ее усмотрение. Ей пока не везло. Может, повезет на этот раз? Интересный мужчина. Лет сорок, не больше. Высокий, подтянутый. Смуглое узкое лицо с черными, сросшимися на переносице бровями. Четко очерченный рот. Серые глаза, спокойные, холодноватые. Не красавец, но что-то в нем есть. Много летает. Стюардесса определила это по тому, как после взлета в Монреале он снял плащ и пиджак, бросил их на соседнее кресло, потом машинальным движением распустил галстук и ослабил шнурки на туфлях, чтобы дать отдохнуть ногам во время многочасового перелета. Лейбл на пиджаке - "Canali". Галстук от Brioni. Небольшой серый кейс "Монблан". Неслабо. Часы не выпендрежный "роллекс", а "Патек Филипп". Нормально. Обручальное кольцо? Ну и что, кому это мешает? Наоборот. Значит, не извращенец, потому что в его возрасте все нормальные мужики женаты, а многие не один раз. - Чем могу быть полезна, сэр? Герман внимательно на нее посмотрел. Коленки точеные, личико свежее. Веселые чертики в глазах. Интересная девочка, не пустышка. В другое время Герман охотно поболтал бы с ней и даже, может быть, взял телефончик, но сейчас ему было не до этого. Предстояла серьезная разборка с Хватом, нужно быть в форме. Так что мысль о приятном вечере и ночке с этой малышкой как появилась, так и исчезла. - Почему не принимает Москва? Она с сочувствием развела руками: - Гроза!.. VII Неприятности всегда происходят не вовремя. Если вовремя, то это не неприятности, а плановые мероприятия вроде ремонта. Герман рассчитывал сегодня же встретиться с Кругловым, закрыть тему и завтра утренним рейсом вернуться в Канаду. Задержка из-за непогоды поломала все его планы. Можно было расслабиться. В ресторане Мурманского аэропорта он выпил водки, плотно пообедал, в самолете сразу заснул и проснулся только перед самой Москвой. Гроза ушла, закатное солнце удлиняло тени, блестел мокрый асфальт Ленинградского шоссе, по нему двигались крошечные, словно игрушечные машины. Как водитель, проезжая по дороге, на которой у него случилась авария, всегда невольно вспоминает эту аварию, так и Герман, подлетая к "Шерметьево-2" и глядя на желтеющие поля, извилистые равнинные речки и золотые березовые перелески, вспомнил, как он первый раз прилетел в Москву из Канады - уже не как москвич, возвращающийся домой, а как житель Торонто, получивший право постоянно жить и работать в Канаде по программе "бизнес- иммиграции". Это программу приняла палата общин для привлечения в страну квалифицированных специалистов и активных предпринимателей. Герман стал одним из первых экономических иммигрантов, потянувшихся в Канаду со всего мира, и самым первым - из СССР, доживающего последние месяцы, о чем тогда никто не догадывался. Как и все крутые повороты в его жизни, решение переехать в Торонто было предопределено интересами дела. Мысль об этом, мелькнувшая в те дни, когда он ожидал возвращения Берга из Гонконга, очень быстро превратилась в практическую задачу. Главным было понимание того, что невозможно вести серьезный бизнес в Москве из самой Москвы. Его можно вести только из-за границы, где ты надежно защищен от экспроприаций и национализаций, на которые так падки большевики. Это со своими можно делать что хочешь, а поди тронь западного бизнесмена, неприятностей не оберешься. И чем больше Герман об этом думал, тем явственнее вырисовывалась необходимость иметь на Западе человека, в котором можно быть уверенным на все сто процентов. А таким человеком был только он сам. Решение было принято. Узнать условия получения права на жительство и работу в Канаде не составило труда. В офисе департамента по делам гражданстве в Монреале Герман получил весь пакет документов и поговорил с молодым компьютерщиком-филиппинцем и геологом из ЮАР, только что получившими документы. Обязательные требования к претенденту: образование, знание языка - французского для Квебека или английского для провинции Онтарио, имущественный ценз - не менее трехсот тысяч канадских долларов, доказательство их легальности, бизнес-план. Документы можно оформить в любом из консульств, но обязательно за рубежом Канады. Образование у Германа было, английский он знал, деньги были. Загвоздка оказалась в том, где оформлять документы. Филиппинец ждал приглашения на интервью одиннадцать месяцев, геолог из ЮАР - девять. Столько Герман ждать не хотел. Москва отпадала. Хотя Герман не работал в МВД уже около года, могли возникнуть проблемы: как старший оперуполномоченный УБХСС он имел допуск к секретным материалам, в основном регламентирующим нормы и методы работы органов внутренних дел Советского Союза. Да и не известно, захочет ли канадский консул в Москве впустить в свою страну бывшего офицера московской милиции, структуры, представляющей часть репрессивного коммунистического аппарата. В разговоре филиппинец сказал, что его товарищ прошел интервью в Бельгии, из которой в Канаду никто не иммигрирует. Это заняло у него всего несколько дней. Герман вылетел в Брюссель. Беседа Германа с бельгийским консулом Канады продолжалась три часа. Консул знал одиннадцать языков. Русским владел в совершенстве, говорил практически без акцента. Его очень интересовала ситуация в СССР, взбаламученном горбачевской политикой перестройки. Как и все дипломаты его ранга, он профессионально, как опытный разведчик, владел методами политического зондажа. Отвечая на его вопросы о жизни СССР, Герман словно бы видел, как к общей картине в его сознании добавляются мозаичные детали. Готовя документы для интервью, Герман испытывал большой соблазн умолчать о своей службе в милиции. Но решил, что не стоит. Если у консула возникнут какие-нибудь сомнения и будет послан запрос в Москву, это откроется и вызовет отказ в разрешении на иммиграцию. Он оказался прав. Служба в УБХСС привлекла внимание консула, Герман объяснил, что за этой аббревиатурой скрывается экономический департамент Министерства внутренних дел, не имеющий никакого отношения ни к политике, ни к преследованию инакомыслящих. Объяснение консула удовлетворило, к этой теме он больше не возвращался. В то время русские, ходатайствующие об иммиграции в Канаду, были большой редкостью, а по бизнес-иммиграции вообще не было никого. В появлении в СССР таких предпринимателей, как Герман, заработавших даже по западным меркам большие деньги законным путем, консул видел новую тенденцию в развитии советской России и пытался понять, что это: случайность или закономерность, с которой придется считаться при определении отношений СССР и Канады. Советский Союз ежегодно покупал у Канады по сорок миллионов тонн пшеницы твердых сортов. При том, что это была далеко не главная статья канадского экспорта, консула интересовало, не приведет ли проводимая Горби перестройка к возрождению сельского хозяйства России и не сократится ли вследствие этого экспорт канадской пшеницы. - Не приведет, сэр, - заверил его Герман. - Экспорт может сократиться по другой причине: за пшеницу нечем будет платить. Этого консул понять не мог. Огромная страна, богатейшие ресурсы: нефть, газ, цветные металлы, золото, алмазы. Горби разрушил Берлинскую стену, Горби сокращает расходы на гонку вооружений, освобождаются колоссальные средства. Куда же они пойдут, если не на повышение благосостояния населения? Герман всегда считал, что имеет полное представление о политической и социально-экономической системе Советского Союза, но только теперь обнаружил, что это представление о муравейнике муравья, живущего внутри муравейника. Он прекрасно знал, куда пойдут средства, высвободившиеся от сокращения гонки вооружений. В черную дыру социалистической экономики. А остатки разворуют. Но как объяснить это канадскому консулу? И при этом чтобы не выглядеть отъявленным антисоветчиком, от каких на Западе уже давно угорели, а остаться в образе молодого энергичного предпринимателя, того самого "полезного иностранца", в которых так заинтересована Канада. Консул проявил живейший интерес к тому, как живут москвичи. Герман воспользовался этим, чтобы уйти от общих вопросов. Он мог долго рассказывать, как живут москвичи. Очень кстати вспомнилась эстафета в детском саду и приз победителю - пачка гречки. - Гречка? - переспросил консул. - Что такое гречка? - Крупа, - объяснил Герман. - Из нее варят кашу. Гречневую. - Не понимаю. Почему она приз детям? Приз детям - шоколад, игрушки. А крупа? Ее можно купить в магазине. - В том-то и дело, что нельзя. Ее не продают в магазинах. А когда выбрасывают, выстраивается очередь в полкилометра. - Выбрасывают? - удивился консул. - Почему? Она непригодна к употреблению? - Это образное выражение, - терпеливо объяснил Герман. - Это когда товар привозят в магазины. И кладут на полки. Сразу. Выбрасывают, - повторил он и обеими руками изобразил широкий жест, каким как бы вываливают на полки товар. - Такое впечатление, что мы говорим на разных языках, - заметил консул. - Хотя оба говорим по-русски. - Мы употребляем одни и те же слова, но они имеет разное значение, - уточнил Герман. - Как для эскимоса с Аляски и туземца из Сахары. Белое для туземца песок, а для эскимоса снег. - Да, мы принадлежим к разным мирам. Поразительно, как далеко идеология разводит людей. Но этой эпохе приходит конец. Горби вернет вашу страну на путь цивилизованного развития. Я верю в вашего лидера. - Я тоже, - поддакнул Герман. - Чем вы намерены заняться в Канаде? - спросил консул, вспомнив наконец, с какой целью в его кабинете появился этот молодой русский предприниматель. К ответу на этот вопрос Герман был готов. Он знал, что канадцы гордятся своей фармацевтической промышленностью, и решил на этом сыграть: - В Советском Союзе очень многого не хватает. Не хватает лекарств. У меня есть планы вложить средства в производство лекарств и поставлять их в Россию. Но сегодня для Москвы гораздо актуальнее обувь. - Обувь в Москве тоже выбрасывают? - Хорошую выбрасывают, плохая лежит на прилавках, - ляпнул Герман, с ужасом понимая, что снова погружается в беспросветные пучины русского языка и в еще более беспросветные пучины советской действительности. К счастью, консул не обратил на это внимания. - Благодарю вас, мистер Ермаков, за весьма содержательную беседу, - не без торжественности произнес он. - Я плохо разбирался в русских делах. Сейчас не разбираюсь совсем. Но мой ответ на ваше прошение: да. Такие молодые энергичные люди, как вы, принесут пользу моей стране. И вашей тоже. Канаду и Россию связывают давние связи. Я уверен, что вы и такие, как вы, будете способствовать их укреплению и развитию. И лишь после этого, когда добро консула было получено, Герман с беспокойством задумался о том, как его решение воспримет Катя. Первой реакцией Кати на все глобальные начинания мужа почти всегда было "Нет". Герман иногда шутил: "У нас в доме, как в старом анекдоте. Жена решает мелкие вопросы - какую мебель купить, куда поехать в отпуск. А муж - крупные: нужно ли принимать Китай в ООН". Гости смеялись, Катя сердилась. Но так оно и была: любую идею, исходившую не от нее, она первым делом принимала в штыки, и Герману часто приходилось исподволь внушать ей, что это не его, а ее идея, только ее. Иногда это забавляло его, иногда сердило, особенно на первых порах, когда она пыталась давать ему советы насчет его бизнеса. Еще в пору своей работы в кооперативе "Континент" она однажды выступила на приеме, где были западные банкиры, на инвестиции которых Герман очень рассчитывал. Если учесть, что все ее познания были почерпнуты из университетских лекций по социалистическому планированию производства, выступление произвело сильное впечатление безаппеляционностью и полнейшим непониманием существа дела. Герман попытался объяснить Кате специфику дела, но вникать в хитросплетения бизнеса ей было скучно, и этот повод для ссор вскоре исчез из их отношений. Герман не стал ничего придумывать, сказал что есть: дела складываются так, что им нужно переехать в Канаду. Катя растерялась. На ее лице появилось озадаченное, по-детски жалобное выражение, всегда вызывавшее в нем прилив пронзительной нежности, растерянно захлопали ресницы, раскрылись полные, яркие от природы губы, которые он ненавидел, когда Катя в ссорах поджимала их в струнку, и которые до душевной боли любил, когда они были доверчиво распахнуты, будто для поцелуя. - А наша квартира? - спросила она по чисто женской привычке думать о мелочах, когда сознание не в силах охватить проблему в целом. - Она и останется нашей. - А мебель? Она совсем новая! - И мебель останется, все останется. - А мама и папа?- сделала она шаг к вершине проблемы. - Илюшке нужно общение с ними, для воспитания это важно. Когда ребенок общается только с родителями и сверстниками, он растет однобоко. Герман помедлил с ответом. Из всех вопросов этот для него был самым неприятным. Ну никак не улыбалось ему тащить в Торонто тестя и особенно тещу. С тестем у него не было никаких отношений, потому что сам тесть был никакой, ни рыба ни мясо. Разве что внешность у него была представительная: красивые русые волосы, правильные, даже тонкие черты лица (лицом Катя пошла в отца). Отслужив срочную в Северном Казахстане, он вне конкурса поступил в физико-технический институт в Долгопрудном, рядом с домом, после первого курса был отчислен за глухую академическую неуспеваемость, устроился в институте лаборантом и дорос до должности исполняющего обязанности инженера. Обязанности его заключались в том, чтобы по разнарядке райкома зимой ездить на овощебазы, а летом на сельхозработы в подшефный совхоз. Герман позвонил однажды в институт и попросил позвать к телефону Евгения Васильевича. В ответ услышал: "Какого Евгения Васильевича? А, Женьку! Сейчас подойдет". В пятьдесят лет он все еще оставался Женькой. Самым ярким жизненным впечатлением тестя была поездка на шабашку в Сибирь, где он заработал за сезон тысячу рублей. Эту историю он всякий раз начинал рассказывать в застолье после двух рюмок водки, но под недовольным взглядом жены покорно умолкал. Человек он был безвольный, безобидный, никаких проблем у Германа с ним не было. Тон в семье задавала теща, маленькая, тихая, но это был как раз тот случай, когда в тихом омуте водятся мелкие, но очень противные черти. Она сразу дала понять Герману, что Кате он не ровня, и должен почитать за честь, что принят в их семью. Почему он, сын доктора наук, широко известного в узких кругах авиаконструктора, не ровня дочери недоучившегося инженера, Герман решительно не понимал, но не обращал на это внимания. Как все молодые люди с их стремлением к самостоятельности, он считал свою женитьбу сугубо личным делом, не задумываясь, что в его браке, как и в любом браке, сходятся семейные роды с уходящими глубоко в прошлое корнями и традициями, которые обязательно дадут о себе знать подобно тому как при слиянии двух рек каждая привносит в новое русло свой норов. Родом теща была из-под Перми, в свое время окончила факультет журналистики МГУ, но в Москве остаться не удалось, ее распределили в районную газету в Целиноградской области. Там она познакомилась с Евгением Васильевичем, женила его на себе и получила московскую прописку, открывавшую ей дорогу к журналистской карьере. Но с карьерой не вышло, она с трудом устроилась литсотрудником в ведомственный журнал "Мясомолочная промышленность" без всяких надежд на продвижение. Это предопределило ее страдательное отношение к жизни. Она страдала от того, что приходится тратить по полтора часа на дорогу в один конец, но искать другую работу категорически не желала. Она страдала от того, что дочь растет и требует все больше расходов. Потом страдала, что Катя решила выйти замуж за мальчишку-студента без профессии и положения в обществе, и еще больше страдала, когда выяснилось, что Герман в состоянии обеспечить Кате безбедную жизнь, и дочери она теперь не нужна. Когда страдать было не о чем, повод придумывался. Постоянным поводом были сельскохозяйственные заботы. У деда Кати по отцовской линии было хозяйство в деревне возле Наро-Фоминска, пятьдесят соток земли под картошку. Весной сажали, летом окучивали, осенью убирали. Герман однажды вызвался помочь. Поехали на старом 412-м "Москвиче" тестя. На "семерке" Германа ехать было нельзя, так как новые "Жигули" зятя не сопрягались с его статусом облагодетельствованной сиротки. Выехали ночью, часа в три. Герман думал - чтобы начать работать с утра пораньше. Но теща объяснила: "Евгений Васильевич нервничает, когда на дороге много машин". В деревню приехали в начале шестого утра. И сразу легли спать. На поле вышли только к обеду. Герман, у которого каждый час был на счету, лишь головой покачал от такой дури, но ничего не сказал. Сама Катя относилась к родителям с нескрываемым пренебрежением, но Герману никакие замечания в их адрес не позволялись. Картошки собирали до ста мешков. Ее складывали в подполье в деревне, а зимой тесть перевозил ее в гараж - по два мешка за рейс. Герман однажды посчитал, во что обходится эта картошка. Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят обратно - сорок литров бензина. Плюс время. Плюс амортизация машины. Картошка в гараже гнила, приходилось регулярно перебирать, гниль выбрасывали. К весне на помойке оказывались три четверти урожая. Получалось, что дешевле покупать картошку на рынке. Но теща сказала: "Герман, мы сами знаем, как жить". И поджала губы. Она не могла признать правоту зятя. Потому что не о чем бы стало страдать. С тещей у Германа не заладилось сразу. Так же, как у Кати со свекровью. После свадьбы он с Катей жил в кооперативной родительской квартире, в небольшой комнате, примыкавшей к коридору. Герман и раньше знал, что две хозяйки на одной кухне - это не есть хорошо. Но такого все же не ждал. Мать, с полнейшим равнодушием, как казалось Герману, воспринявшая его женитьбу, сразу начала поучать невестку, как той следует вести хозяйство и обихаживать мужа. Но не тут-то было. У матери был характер-кремень, Катя ей в этом не уступала. Если верно, что мужчина всегда подсознательно ищет жену, которая сутью своего характера похожа на мать, то в этом смысле Герман попал в точку. Любая ерунда становилась детонатором ссоры. Мать обвиняла Катю в том, что она транжира, в ее понимании это было страшное преступление. Катя в ответ заявляла, что мать берет их продукты из холодильника. Начался коммунальный ад. Герман и раньше, особенно после смерти отца, чувствовал себя в семье чужаком. Территория его жизни всегда была вне дома. Теперь, с появлением Кати, она переместилась в дом. Поэтому он сразу взял сторону Кати. Мать кричала: - Она тебя не уважает! Она не уважает отца, она не может уважать мужа! - Она моя жена, - возражал Герман. - Я ее люблю. - Любовь! - презрительно фыркала мать. - Да что ты об этом знаешь! Гормоны это, а не любовь! Уже через неделю Герман понял, что мирное сосуществование невозможно. Нужно было срочно искать жилье. По счастью, в их доме освободилась восьмиметровая комната в двухкомнатной квартире. Во второй комнате жила мать-одиночка с взрослой дочерью-инвалидом, от рождения страдающей энурезом. Квартира намертво провоняла мочой, поэтому охотников на комнату не находилось. Герману не из чего было выбирать. В правлении кооператива разрешение дали сразу, но оформление в исполкоме было делом небыстрым, а совместная жизнь с матерью стала совершенно невыносимой. Она вызывала милицию, требовала выселить Катю, так как та проживает на ее площади без прописки. А потом наняла рабочих, и те выломали стенку, отделяющую клетушку Германа от коридора. Спальня молодоженов оказалась в проходной комнате. Тогда-то Герман и спросил тещу, нельзя ли им с Катей пожить у них в Долгопрудном, пока оформляются документы. В ответ ему было сказано твердо и не без злорадства: - Это твои трудности. Тебя никто не заставлял жениться на Кате. Герман поехал на квартирную биржу в Банном переулке, снял первую предложенную комнату, но запомнил поджатые губы тещи и особенно ее злорадный взгляд. Говоря о том, что сыну полезно общение с дедом и бабкой, Катя сильно преувеличивала их участие в воспитании внука. Сама она к ним не ездила, теща иногда приезжала. Чаще - в отсутствие Германа. О том, что она была, Герман узнавал по настроению Кати. Она спрашивала: - Ты правда не берешь взятки? Скажи. Только честно! - Не беру. Не дают, поэтому не беру, - хмуро отшучивался он, понимая, чем вызван ее вопрос. Это была любимая тема тещи. В ОБХСС все взяточники, посадят твоего Геру, трудно тебе будет одной с ребенком. Но ты не расстраивайся, мы поможем. Второй ее темой было падение нравов современной молодежи, из-за чего рушатся все молодые семьи и дети остаются сиротами. Герман по горло был сыт и этими разговорами, и страданиями тещи. Терпеть ее и в Торонто? Боже сохрани. Но Катя настаивала, требовала ответа: - Как же быть? Мы уедем, а они останутся? - Мы же не навсегда уезжаем, - уклончиво объяснил он. - Будем приезжать. Мы к ним, они к нам. - Значит, мы эмигрируем? - наконец ухватила она суть вопроса. - И станем гражданами Канады? - Нет, гражданства менять не будем. Просто мы на время переезжаем в Канаду. - На какое время? - Посмотрим. Как пойдут дела. - А где мы будем там жить? - спросила Катя, и Герман с облегчением понял, что самый трудный перевал пройден. - Купим дом. Нет проблем, мы же миллионеры. Он не сказал, что дом уже купил, и сейчас в нем идет ремонт. Он предвкушал, как будет радостно поражена Катя, став хозяйкой не трехкомнатной квартиры на Фрунзенской набережной, считавшейся хорошей только по московским меркам, а целого особняка, хоть и не в самом респектабельном пригороде Торонто. Через месяц они переехали, и почти сразу же Герман вылетел в Москву по делам новорожденной акционерной компании "Терра", зарегистрированной в Торонто. Самолет приземлился в "Шереметьево-2" ранним туманным утром. Германа встретил Иван Кузнецов, взъерошенный и злой, как разбуженный посреди зимней спячке бурый медведь. Даже не поздоровавший, заорал: - Какого ... ты прилетел? Быстро у....вай! Быстро, некогда репу чесать! - Почему? - удивился Герман. - Потому! С часу на час перекроют границы! - Да в чем дело-то? Иван схватил его за локоть, выволок из зала прилета и с высокого пандуса показал на шоссе: - Вот в чем! По шоссе шли танки. Было 19 августа 1991 года. Герман лукавил, когда сказал канадскому консулу о своей уверенности в том, что Горбачев вернет Советский Союз на путь цивилизованного развития. Не верил он в горбачевские декларации. Никуда он Советский Союз не вернет. Даже если захочет. Не дадут. В университете Герман внимательно читал ленинские работы - не для экзамена по диамату, а чтобы понять, в каком государстве живет. Понял главное: никогда и ни при каких условиях коммунисты не уступят никому даже малую толику власти. А допустить в экономику частный капитал, робкие попытки к чему предпринимал Горбачев, - это и значит утратить власть. Все это уже было. Задавили НЭП. Свели на нет реформы Косыгина - именно потому, что во вводимой им экономический системе реальная власть переходила от обкомов и райкомов в руки хозяйственных руководителей. Так будет и теперь - чуть раньше или чуть позже. Поэтому Герман сразу поверил в серьезность происходящего. В свое время он с особым вниманием штудировал теоретическую работу Ленина "Государство и революция". Это была никакая не теория, а практическое руководство по организации государственного переворота. Первоочередные задачи: захват почты, телеграфа, вокзалов, банков. Международных аэропортов в то время не было, поэтому они не упоминались. Теперь вспомнят. А потом будут разбираться, кого выпустить, а кого нет. Но главное - банки. Все счета будут немедленно заморожены. А у молодой компании "Терра" на корреспондентском счету во Внешторгбанке лежало ни много ни мало два с половиной миллиона долларов, аккумулированных для возврата банковских кредитов и проведения неотложных платежей. - В Москву! - скомандовал Герман. - Двести баксов, - объявил водитель такси, правильно оценив кредитоспособность и возбужденный вид пассажиров. - Катит? - Триста - за скорость! - рявкнул Иван. - Гони! Ленинградское шоссе было перекрыто - шли танки. По Дмитровке к кольцевой подтягивались бронетранспортеры и колонны армейских грузовиков. Над низинами, как туман, стелилась дымка отработанных газов. В Москву Герман и Кузнецов добрались только через два с половиной часа. И то лишь потому, что таксист попался опытный, знал все объездные пути. В здании Внешторгбанка на Кузнецком мосту шла мирная утренняя жизнь. Средних лет сотрудница отдела внешнеторговых операций, подтянутая, в строгом деловом костюме, типичная преуспевающая "бизнес-вумен", как стали называть таких дам позже, с удивлением посмотрела на взмыленных посетителей и еще больше удивилась, услышав от Германа, что он хочет срочно вернуть деньги на счет своей фирмы в Торонто: - В чем срочность? Вы не предоставили никаких контрактных оснований для перевода валюты. - Ситуация изменилась, - попытался объяснить Герман. - Вы радио слушаете? ГКЧП! - Мало ли что по радио болтают. У них семь пятниц на неделе. Сегодня ГКЧП, завтра что-то другое. Дайте основания, перечислю. Герман не успел ответить. Из-за окна донесся визг тормозов, отрывистые звуки команд. Гулко захлопали двери, по коридору загрохотали сапоги. Сотрудница выглянула и обомлела: - Солдаты! Что происходит? Герман объяснил: - Государственный переворот. Основание? - Господи! Только этого нам не хватало! Быстро давайте документы! Быстро, быстро!.. Государственный переворот, - бормотала она, оформляя перевод. - Все играются, играются, никак не наиграются. Хоть бы немного дали спокойно пожить!.. Деньги ушли. Герман перевел дух. Иван с медвежьей грацией облапил бизнес-вумен и влепил ей в щеку благодарственный поцелуй: - Мадам, вы наша спасительница! - Да ну вас, - отмахнулась она. - Лучше идите-ка, мальчики, отсюда. А то как бы чего не вышло. В концах коридора и на лестничных клетках стояли офицеры и солдаты с "калашниковыми". Германа и Кузнецова они проводили волчьими взглядами, но не остановили. - На Краснопресненскую, к Белому дому, - бросил Герман водителю такси, зажатому между двух тентованных армейских "Камазов". - Не, мужики, не катит, - наотрез отказался таксист. - Танки там. По радио сейчас сказали. Я тачку недавно в аренду взял. А если что - с чего жить? - Поехали ко мне, я переоденусь, а ты позвонишь, - предложил Иван. - Катерина там, наверное, не знает что думать. Герман возразил: - Связь наверняка отключили. Но автоматическая международная связь, как ни странно, работала. Катя взяла трубку после первого же гудка: - Ты?! Наконец-то! Тебя не арестовали? - Нет, почему меня должны арестовать? - По телевизору передают, что в Москве путч. Я вся извелась. Ты не звонишь. Я позвонила маме. Она сказала, что тебя скорее всего арестовали. Говорит, сейчас арестовывают всех богатых людей. По спискам. - Дура твоя мама! - не выдержал Герман. - Не кричи, - попросила Катя. - Пожалуйста, не кричи. Гера, я боюсь. Если с тобой что-нибудь случится... Гера, я тебя люблю, помни о нас. Злости на тещу сразу как не бывало. - Со мной ничего не случится, - сказал он. - Я тебя люблю. Не волнуйся, все будет хорошо. Пока мы любим друг друга, все будет хорошо. Из спальни появился Кузнецов - в ладно пригнанном камуфляже, в спецназовских ботинках с высокой шнуровкой. На груди красовались афганские награды - медаль "За отвагу" и орден Красной звезды. - Поговорил? - Поговорил. - Что-то не так? - обеспокоился Иван, глядя на необычную, как бы растерянную улыбку на лице друга. - Все в порядке. Все так. Лучше редко когда бывает. - Тогда поехали разбираться с этими говнюками, - заявил Кузнецов. - ГКЧП. Мы им, блядям, покажем ГКЧП! Они, суки, не знают, с кем связались! - Поехали, - решительно кивнул Герман. Иван сразу включился в организацию обороны Белого дома, мелькал в окружении вице-президента Руцкого, а Герман вместе со всеми катал деревянные бобины из-под кабеля, таскал арматуру на баррикаду, и все время его не оставляло ощущение какой-то глубинной неправильности происходящего. Телефонная связь с заграницей не прервана. Внешторгбанк захвачен, но как-то странно, наполовину. Ельцин не арестован. Подтянутая к Белому дому бронетехника как встала, так и стоит. Стемнело, пошел мелкий дождь. С наступлением ночи тревога усилилась. Но ничего не происходило. На рассвете возле костра, у которого грелся Герман вместе с другими защитниками Белого дома, появился Иван Кузнецов, возбужденный, с автоматом Калашникова на плече, объявил: - Все, мужики! Пиздец котенку, не будет больше срать! А что я говорил? Они не знают, с кем связались! - Они не читали работу Ленина "Государство и революция", - высказал Герман предположение, которое зрело в нем всю эту ночь. - Как?! - поразился Иван. - А ты читал? - Читал. - На ...?! - Чтобы знать, что делать, если решу устроить государственный переворот. - А они, выходит, не читали? - Выходит, не читали. Кузнецов захохотал, от восторга даже бил себя по ляжкам: - Во, блин! А туда же! А я все думаю: чего они ни хера не делают? А они Ленина не читали! Всю следующую ночь они раскатывали по Москве на такси, поили водкой солдат и офицеров, пили сами, пьяные не от водки, а от переполнявшего их чувства победы, молодости и свободы. Попытка государственного переворота, предпринятая ГКЧП, хоть и закончившаяся ничем, укрепила Германа в правильности его решения переехать в Канаду. Эти Ленина не читали. Найдутся те, кто читал. И хотя после развала СССР стало ясно, что обратного хода уже не будет, Россия погрузилась в такую неразбериху, что только идиот мог планировать возвращение в Москву. Потом Илюшка пошел в школу. Потом родился Ленчик. По настоянию Кати забрали к себе тестя и тещу. Герман согласился с условием, что он снимет для них квартиру, и они будут жить отдельно. Семья укоренялась в Торонто, как саженец в благодатной почве. И не успел Герман оглянуться, как обнаружил, что прошло уже двенадцать лет после его первого прилета в Москву. Но воспоминание о тех днях так и осталось в самых глубинах его сознания, как озноб после долгого пребывания на морозе. Прилетая в Шереметьево, он первым делом машинально смотрел на шоссе: не выползают ли из тумана танки. И даже как бы принюхивался: туман это или чад солярки от дизелей бронетехники. Так и теперь, перед тем как сесть в присланный за ним черный шестисотый "мерседес" с пожилым молчаливым водителем Николаем Ивановичем, Герман окинул взглядом многолюдные тротуары и забитые машинами подъезды к зданию аэропорта, чтобы убедиться, что дома все в порядке. Шныряли таксисты и частники, вылавливая клиентов, милиция проверяла документы у лиц кавказской национальности, омоновцы и оперативники в штатском напряженными взглядами сканировали толпу, сверяя мелькающие перед ними лица с сидевшими в памяти ориентировками на преступников и потенциальных террористов. Выбравшись из толчеи, машины скатывались по крутым съездам и устремлялись к Москве мимо придорожных щитов с рекламой бразильского кофе, итальянской мебели и автомобильных свечей фирмы "Бош". И никаких танков. Дома было все в порядке. Герман давно уже получил канадское гражданство, но по-прежнему не считал себя эмигрантом. Он остался гражданином России и ощущал себя гражданином России. Часть времени он проводил в Торонто, где на тридцатом этаже на King street в Даунтауне располагался центральный офис холдинга "Терра-интернейшн", часть в Москве, в поездках по России и по странам, где были закупочные офисы и представительства "Терры". Возвращаясь в Торонто, он чувствовал себя океанской рыбой в аквариуме. Чисто, безопасно, удобно, но не разгонишься - сразу ткнешься в стекло. Таким аквариумом представлялась ему Канада. Россия же была его родной стихией, открытой всем ветрам, сотрясаемой всеми штормами. Она была - океан. Да, грязный. Да, в мазутных пятнах. Да, с акулами, ядовитыми муренами и прочими гадами, нападающими исподтишка. Но - океан. Встреча с очень опасным гадом и предстояла Герману завтра утром. VIII "ГОЛОСУЙ - НЕ ОШИБЕШЬСЯ! ВАШ КАНДИДАТ - СЕРГЕЙ АНАТОЛЬЕВИЧ КРУГЛОВ!" С цветного предвыборного плаката размером с театральную афишу на прохожих смотрел кандидат в депутаты Государственной думы России - выдающийся спортсмен и общественный деятель, председатель Фонда социальной справедливости Сергей Анатольевич Круглов. Крупный, с короткой шеей, с широкими покатыми плечами. Большое круглое лицо, толстые губы, нос картошкой. Крутой лоб с блестящими залысинами. Широкая улыбка, раздвигающая толстые щеки и делающая лицо несколько грушеобразным. Улыбка простодушная, открытая, но как бы с грустинкой в глазах - улыбка человека, очень хорошо знающего, что жизнь сложна. Но оптимистичного. Несмотря ни на что. Простой русский человек. Такой же, как все. Один из вас. Разве что более волевой, более решительный, умеющий побеждать, о чем свидетельствовала олимпийская медаль на широкой груди, умело превращенная ретушером из серебряной в золотую. "ОН УМЕЛ ПОСТОЯТЬ ЗА СЕБЯ. ОН СУМЕЕТ ПОСТОЯТЬ ЗА ВАС!" Далее следовало жизнеописание кандидата, обычного парня из обычной рабочей семьи, сумевшего многого добиться в жизни только благодаря самому себе. Текст был такого рода, что легко, простым изменением настоящего времени на прошедшее, превращался в некролог. На правой стороне плаката размещались, как кадры из фильма, снимки, рассказывающие об основных вехах жизни кандидата. Подписей под снимками не было, но смысл угадывался и без подписей. Вот первая победа юного Сережи Круглова на борцовском ковре. ("С юности он воспитывал в себе волю к победе".) Вот он на берегу реки со спиннингом. ("Некоторые отдыхают на Канарах, а для него рыбалка на русской реке - лучший отдых".) Вот он раздает подарки сироткам в подшефном детдоме. ("Дети - будущее России".) Вот выступает на митинге. ("Передоверяя судьбу России безответственным политикам, мы лишаем будущего наших детей!") А вот Патриарх Всея Руси Алексий II вручает ему грамоту. ("Благодарность Патриарха - награда выше олимпийской медали".) В общем, голосуй - не ошибешься. Предвыборными плакатами кандидата Круглова был оклеен весь длинный забор, отделяющий какую-то стройку от Крутицкой набережной. Плакатов было штук пятьдесят. Утренние прохожие озабоченно шли мимо них, не обращая внимания. Вдруг останавливались, наклоняли головы, как заглядывают под юбку. Тут же чертыхались и спешили дальше. Герман заинтересовался, подошел: один из плакатов оказался наклеенным вверх ногами. Герман выкурил сигарету и вернулся в "мерседес", припаркованный у парапета набережной так, что из него был виден трехэтажный особняк, в котором располагался Фонд социальной справедливости. На молчаливый вопрос водителя кивнул: "Подождем". Особняк стоял на небольшом возвышении, как и все дома по этому берегу Москвы-реки. Он был из старых, дореволюционной постройки, недавно отреставрированный, украшенный коваными решетками на окнах первого этажа. От набережной его отделяла чугунная ограда каслинского литья. К особняку, разрезая аккуратный газон, вела асфальтовая дорога, обставленная черными, стилизованными под старину фонарями. Возле подъезда она раздваивалась, огибала бездействующий фонтан с купидоном и расширялась, образуя площадку для стоянки машин, заставленную среднего класса иномарками. Недавно побрызгал легкий грибной дождик, крыши машин блестели, утреннее солнце отражалось в окнах особняка. Все было ярко, свежо, дышало тем величавым спокойствием осени, что всегда предшествует непогоде. По Москве-реке тянулись ржавые баржи, у пристани покачивался белоснежный речной трамвайчик, рыбак с удочкой неподвижно стыл под Новоспасским мостом. Герман знал за собой это состояние бездумной внимательности ко всем мелочам. Организм будто требовал передышки, как перекура перед трудной работой. Как всегда в такие минуты, его жесткое лицо было отсутствующим, пустым, лишь взгляд все чаще обращался к особняку. Без пяти девять в ворота поспешно проскочил "ситроен" с припоздавшим служащим. Ровно в девять с набережной на полном ходу свернула черная "Ауди-А8" с "мигалкой" и правительственными номерами в сопровождении устрашающего вида "лендкрузера" с черными защитными дугами и фарами на верхней консоли. Машины остановились у бокового входа, из джипа выскочили три охранника в одинаковых серых плащах, оценили обстановку, затем один из них открыл заднюю дверцу "Ауди". Хват грузно поднялся по ступенькам невысокого крыльца и скрылся в здании. В пределах видимости он был не больше пяти-шести секунд. При этом - наполовину прикрытый телохранителями. - Вот как нужно заботиться о своем здоровье, - одобрительно заметил Николай Иванович. - А вы даже одного охранника не заведете. Серьезный человек, а пренебрегаете. Неграмотно, Герман Ильич. - Заведу. Когда заведу серьезных врагов, - отозвался Герман. - Поехали. - Пересядьте назад. - Зачем? - Герман Ильич, вы как ребенок. Зачем. Серьезные люди всегда ездят сзади. Впереди - шушера, порученцы. Хотите, чтобы вас приняли за шушеру? Герман усмехнулся, но совету последовал. Когда машина мягко осела на тормозах возле подъезда особняка, водитель напомнил: - Кейс не забудьте. - Мне он сейчас не нужен. При виде подкатившего к центральному входу черного шестисотого "мерседеса" дежуривший у парадного охранник что-то сказал в рацию, но задержать посетителя не решился: простые люди в таких тачках не ездят. В вестибюле с широкой беломраморной лестницей с красным ковром Германа настороженно встретил молодой референт: - Вы к кому? - К Сергею Анатольевичу Круглову. - По вопросу? - Мне не вполне ясна его предвыборная программа. Хотелось бы кое-что уточнить. - Вы журналист? - Нет, избиратель. - Простите? - Избиратель. Обыкновенный избиратель, - повторил Герман. - Тот самый, от кого зависит, станет ваш шеф депутатом Госдумы или не станет. - Обратитесь к руководителю предвыборного штаба, он все объяснит. Штаб находится по адресу... - Меня не интересует руководитель штаба. Я же не за него собираюсь голосовать. - Не думаю, что Сергей Анатольевич вас примет. У него очень плотный график. - А вы спросите, - предложил Герман, вручая референту визитную карточку. - Вдруг примет? - Подождите, проконсультируюсь. Референт степенно поднялся по лестнице, через несколько минут поспешно сбежал вниз, почтительно сообщил: - Господин Ермаков, Сергей Анатольевич вас ждет. Позвольте ваш плащ... В сопровождении референта Герман поднялся на второй этаж, пересек пустую приемную и оказался в просторном кабинете, обшитом темными дубовыми панелями, с громоздким старинным камином и просторным видом на Москву-реку и блестящие на солнце мокрые крыши Зацепы. На мраморной каминной полке красовались металлические и хрустальные кубки - спортивные трофеи хозяина кабинета. Сам хозяин мрачной тушей лежал в черном офисном кресле за массивным письменным столом в дальнем от окна углу кабинета. - Господин Ермаков, - доложил референт. - Исчезни. Референт исчез. Хват всем телом откинулся к спинке кресла и с любопытством посмотрел на Германа. - Так-так-так. Явился не запылился. Шустрый ты, Ермаков. Как блоха. Вчера в Канаде, сегодня уже здесь. - Ты же сам сказал: "Только не тяни", - напомнил Герман, с интересом осматриваясь. - Хорошо ты устроился. Классный особнячок. И вид классный. Так и тянет сесть в речной трамвайчик и плыть куда-нибудь. Плыть и плыть. И ни о чем не думать. Тебя не тянет? - Садись и плыви, кто тебе мешает? - Дела мешают, дела. А вид хорош, - повторил Герман. - Я думаю, он тебе очень нравится. И знаю чем. Сказать? - Ну, скажи. - Негде пристроиться снайперу. Это типа шутки, - объяснил Герман, усаживаясь в черное кожаное кресло и удобно вытягивая ноги. - Кофе с коньячком здесь избирателям дают? Или только борцам за социальную справедливость? - Не наглей, - хмуро посоветовал Хват. - Что за муйню ты сказал моему референту насчет предвыборной программы? - Не муйню. Меня это действительно интересует. Но сначала вопрос. Ставка за выбивание долгов по-прежнему пятьдесят процентов, как в старые добрые времена? Или изменилась? - Я этими делами не занимаюсь. - Конечно, не занимаешься, - согласился Герман. - И никогда не занимался. Но, может, слышал краем уха? Я почему спрашиваю? Если не изменилась, твой фонд получит миллион долларов. Если стала меньше - меньше. - Не пойму я, куда ты гнешь. Считай, что не изменилась. С чего ей изменяться? - Второй вопрос. Понятия изменились? Беспредел по-прежнему вне закона? Привожу пример. Вот я прихожу к тебе и говорю: такой-то господин должен мне бабки, помоги получить, половина твоя. Ты подписываешься, начинаешь разбираться. И выясняешь, что такой-то господин ничего мне не должен, а я просто решил скрысятничать и употребить для этого твой авторитет. Раньше в таких случаях половина долга вешалась на меня. А теперь? - И теперь вешается. А как же? - возмутился Хват. - Если такое спускать - знаешь, что начнется? Это мы уже проходили! - Вопросов больше нет. Господин Круглов, вы меня убедили. Я буду голосовать за вас. - Ну, хватит! Крутишь, как корова хвостом. Базарь по делу! - Это и есть дело. Я могу прямо сейчас обрисовать ситуацию, как я ее вижу. Но какой смысл? Потом придется все повторять в присутствии второй заинтересованной стороны. - Ты про Кузнецова? - Да, про нашего общего друга, - подтвердил Герман. - У тебя его телефон есть? - Допустим. - Так звони. Пусть подъедет и закроем тему. - Не боишься? - Кого? - Его. Мы с тобой люди вменяемые. Про него я бы этого не сказал. - Я давно уже устал бояться. Звони. Хват вызвал референта: - Кузнецов. Найди. Он мне нужен. Срочно. Референт вышел, через три минуты возник в дверях кабинета: - Он в Кунцево, пригнал машину на техобслуживание Сможет прибыть через полтора часа. Клещ кивнул: - Годится. - Предложил Герману: - Можешь подождать в гостиной. Телевизор там есть. Кофе с коньяком получишь, так и быть. Чтобы потом не говорил, что я плохо отношусь к своим избирателям. - Спасибо, дела, - отказался Герман. Референт сопроводил его к выходу и предупредительно открыл заднюю дверь "мерседеса". - Куда? - спросил Николай Иванович. Герман ответил не сразу. Полтора часа. Ни то, ни се. Да и не было у него никаких дел. В этот приезд в Москву у него было только одно дело. - Тормозните у пристани. Через час подъезжайте к парку Горького, к центральному входу. - Хотите покататься на теплоходе? - почему-то оживился водитель. - Хочу. IX Это были его родные с детства места. На Ленинском проспекте, неподалеку от Первой Градской больницы, стоял родительский дом. Окно комнаты Германа выходило на Нескучный сад. В нее он двадцать лет назад привел Катю. Был яркий весенний день, когда сидеть в пыльных университетских аудиториях - тоска зеленая. Сорвались с лекций, Герман предложил: "Поехали ко мне, пообедаем". Но даже не подошли к холодильнику, не успели. Изумленный, растерянный, потрясенный, натянув до подбородка простыню, Герман смотрел, как Катя раздвигает шторы, как насыщенный пылинками закатный солнечный луч золотым нимбом венчает ее голову с тяжелыми медно-русыми волосами, стекающими по хрупким плечам, рисует изгибы ее бесстыдно обнаженного, бесстыдно прекрасного тела с маленькой грудью, с золотистым пушком на руках, с темным, тоже в тонком золотом ореоле, треугольником внизу плоского девичьего живота. - Ты чудо, я тебя люблю, - сказал он, хотя никогда раньше никому этого не говорил. Да и кому было говорить? Хулиганистым оторвам-сверстницам из соседних дворов, а позже парикмахершам, официанткам и продавщицам, которые всегда были старше его, а одной даже было двадцать восемь лет? Он для них, пылкий неутомимый мальчишка, был счастливым отвлечением от сложностей женской жизни, они на короткое время утоляли его неуемную телесную жажду, которая преследовала его, как постоянное чувство голода преследует быстро растущих волчат. Какая любовь? Что такое любовь? Само слово казалось пошлым, бес