стоит ему  отыскать или  самому пробить себе
проход наружу,  будь то на вершине горы или на ее боковом  склоне, как огонь
вместе с ветром вырывается из недр на поверхность. Когда же ветры смешавшись
с  наружным  воздухом  утихают, стихает  и  огонь  и вещество,  которое  они
извергли из глубин, падает на землю.
     То, что огонь на Этне распространяется столь сильно,  продолжает ученый
латинский  поэт,  объясняется  составом  местной  почвы.  Она  здесь  богата
веществом  легковоспламеняемым,  жирным, полужидким  а то  и просто  жидким,
возгорающимся от  одной искорки: это  сера,  та самая сера которая так часто
выходит  на поверхность. Есть  здесь и  другая  порода,  которую  наш  автор
именует  "жерновым камнем" и которая обладает свойствами  возгораться, долго
гореть, гаснуть  и вновь  загораться, вплоть до полного выгорания ее горючих
составных  частей, после  чего от  нее остается  как бы  легчайшая оболочка,
пронизанная порами  рассыпающаяся  в пыль и  порождающая пепловые  дожди  на
склонах Этны, Речь идет о пемзе.
     Так получили объяснение состав почвы и пород,  из которых сложена гора,
а  также  механизм  действия  подземных  воздушных  потоков.  Это объяснение
рассеяло  завесу  тайны  над  вулканическими  извержениями. Обладая  знанием
причин и закономерностей человек уже не должен был ужасаться и дрожать: ведь
то были  явления, вызванные  природными  силами,  а не чем-то  неизвестным и
оттого пугающим.
     Подход латинского поэта был для своего времени удивительно рациональным
и, по правде говоря, гораздо более научным, нежели поэтическим. Под конец он
приводил старинное  сказание  -  легенду о благочестивых и любящих  братьях.
Легенда несла  в себе воспитательный  заряд, ибо любое  научное  рассуждение
должно было в то время оканчиваться моралью:
     "Однажды  разверзлись  этнейские пещеры, воспламенилась  великая  гора,
выплеснулись ее пылающие бездны, и потоки огненной лавы понеслись по широким
склонам,  заливая  все. Молнии разгневанного  Юпитера бороздили эфир,  вихри
темных туч закрыли светлое  небо. Все  горело -  и луга, и леса,  и холмы, и
тучные  нивы,  и  даже  люди.  Огонь  пожирал  все на  своем  пути.  Селения
загорались одно за другим.
     Каждый спасал свое добро, сколько хватало сил  и присутствия духа. Один
стонал  под  неподъемным  грузом  золота,  другой  сгребал  в кучу оружие и,
безумный  нагромождал его на собственные плечи,  тот  еле  тащился  со всеми
своими поэмами, а иной шагал налегке,  ибо  ему нечего было  спасать: то был
бедняк.  Всякий  хватал что было  самого ценного,  и бросался наутек.  Огонь
пожирал отставших; он набрасывался  на скупых, думавших, что им  уже удалось
спастись, и сжигал их  вместе с  их сокровищами;  он поглощал все  и вся, он
плясал;  пламя  пожаров не  щадило  никого;  но пощадило  оно  благочестивых
братьев.
     Двое благородных юношей - Амфином и брат его  Анафий - храбро исполняли
свой  долг,  не  страшась  огня,  охватившего  уже соседние  дома  как вдруг
заметили  на   пороге  своих  престарелых  родителей,  дряхлых  и  немощных,
придавленных годами.  Не стало  для них иного богатства  иного добра, нежели
отец  их  и  мать; нечего  им  стало  спасать, кроме  них. Подняли  они свой
бесценный груз и ступили прямо в пламя.  И, о чудо, языки пламени устыдились
жечь исполняющих сыновний долг и пощадили их куда ни ступят они ногой, огонь
отступает. О счастливый день! Счастлива земля щадимая! О благочестие!
     Справа  и слева гудит пожар, он повсюду; но  смело идут братья в огонь,
неся каждый свою дорогую ношу! И утихает, унимается кругом злоревущее пламя.
     Невредимы  выбрались они из огня и  спасли своих родителей. Поэты с тех
пор воздавали им  хвалу  и славили  их.  В  царстве Плутона им было отведено
почетное  место: столь добродетельные юноши  не  знали низкой судьбы, им был
уготован   беспечальный  покой  и  все  блага,  коими  награждаются  истинно
благочестивые".
     И  поныне  два  холма-близнеца,  давно потухшие  вулканические  конусы,
напоминают  своим названием -  Фрателли  Пии - о  подвиге двух благочестивых
братьев.
     О  каком  именно   извержении  здесь  рассказывается?  Катастрофических
извержений, оставшихся в памяти  людей,  было немало в 141, 135, 122, 49, 44
и,  наконец, в 36 гг. до н.  э., причем последнее  полностью разрушило город
Катанию и добралось до самого  берега  моря.  Затем, как  бы в ознаменование
наступления новой  эры, Этна затихла, и вплоть до  VI в  н. э. было отмечено
лишь два крупных извержения - в 252 и в 420 гг.
     В своей недавно опубликованной весьма глубокой работе* американцы Р. Б.
Стазерс  и  М. Р. Рэмпино перечисляют  даты  крупнейших известных извержений
Этны: в 696-693 гг. до н. э. фронт лав вплотную подошел к Катании, в 479-475
гг. до н. э. лава достигла моря, в 425 и 396 г. до н. э. лава вновь дошла до
береговой линии на северо-востоке от  Катании, во время извержений  135-го и
126-го и 122-121 гг. до н. э. лава опять влилась в Ионическое  море, а пепел
засыпал часть  Катании, и наконец,  извержение 252 г. н. э. Авторы  отмечают
также колоссальное извержение, имевшее  место в  районе Средиземноморья в 44
г. н. э., однако  произошло ли оно  на Этне, сказать затрудняются.  Если это
была все-таки Этна,  то  речь может  идти, очевидно,  о последнем  из  серии
извержений,  происходивших  с интервалами в целые тысячелетия, в  результате
которых  разрушились одна за другой горы-предшественники нашей Монджибелло и
образовалась широкая долина Валле-дель-Бове.

     *   R.  B.   Stothers,  M.  R.  Rampino.  Volcanic  eruptions   in  the
Mediterranean before A.D.  630. Journal  of Geophysical Research, 88, Nb. B8
(10.8.83), pp. 6357-6371.


     Глава восьмая,

     в  которой Флоранс  Тристрам рассказывает, сколь мало нам  известно  об
Этне  времен  средневековья,  а  также о том,  что мы  знаем  о  грандиозном
извержении 1669 г.

     В средние века люди как-то позабыли, что до них существовали  блестящие
цивилизации.    Полюсы    экономической,    политической,   духовной   жизни
переместились к  равнинам  севера  Европы, во Фландрию,  в  Иль-де-Франс,  в
долину  Рейна... Далеко,  очень  далеко от  Сицилии.  Даже  Венеция.  Генуя,
Флоренция - в те времена это было очень-очень далеко.
     В  отличие  от  древних  авторов,  рассказывавших   об  извержениях   и
излагавших  предания об Этне,  ученые  и  сочинитети этого времени  Этной не
интересовались. Разве что заново переписывали все те же древние тексты, и то
изредка.
     Средневековых ученых  и поэтов Этна  оставляла глубоко равнодушными. Ни
один из них  ни разу ее не видел. Многие и не знали о ее существовании: ни в
одной  рукописи  той  эпохи  не  попадается  даже  упоминания о  сицилийском
вулкане.  Что  касается жителей Катании  и побережья,  то  у них  были  дела
поважнее популяризации  огнедышащей горы: им приходилось  думать о  том, как
выжить в войнах между  сицилийскими аристократами и как уберечься от набегов
иноземцев.
     Всякий  след классической культуры  -  как греческой,  так и  римской -
стерся  в  этих краях. Только  кое-кто  из  монахов  с  грехом  пополам  мог
разобраться  в  древних  строках, переписывая их в своем  монастыре. Поэтому
средневековье  ничего  не  прибавило к  нашим  знаниям  об  Этне,  ничем  не
пополнило  сокровищницу  старинных  легенд.  Никто  не  стремился  по-новому
объяснить  удивительные вещи, творившиеся на  вулкане. С трудом можно теперь
отыскать  даты наиболее  крупных  извержений.  Известно,  например, что одно
такое извержение произошло в 1069 г.
     Побывав  под  властью   греков,  карфагенян,  кимвров,  римлян,  готов,
вандалов, Тринакрия стала арабским владением; от ее берегов  морские  отряды
сарацин отплывали сеять смерть  и  разрушение в южной Италии, принадлежавшей
Византии.  Незадолго  до извержения  1069  г.  с севера  Европы  сюда пришли
норманны. На своем  пути они  останавливались во Франции  и в Англии. Теперь
лет за тридцать они  овладели островом, и  Катания на  время  стала столицей
Сицилии.  Но  похоже,   что  владычество  норманнов  пришлось  не  по  вкусу
вулканическим божествам в 1164 г. чудовищное землетрясение разрушило  город,
унеся 15 тыс. человек...
     Вторжение  следовало за вторжением. Норманнов сменили французы-анжуйцы,
потом  пришли  испанцы-арагонцы,  и все  это  сопровождалось разрушениями  и
убийствами. В  1423 г.  и позже,  в 1576-м,  население острова пострадало от
эпидемий чумы, погиб каждый второй, а кое-где  остался  в живых лишь один из
трех. Ни серные испарения, ни жар вулкана не могли спасти людей.
     Как  и повсюду  в Европе,  эпоха средневековья завершалась здесь  среди
бедствий,  слепой  ярости  эпидемий  и  войн,  кровавой  борьбы  и  жестоких
ежедневных сражений за право выжить и прозябать дальше.
     К XVII в. Катания  вновь набрала силы. Благодаря своей ключевой позиции
в  районе Средиземноморья  она  стала излюбленным местом крупных  торговцев,
возивших дорогие товары  с Востока на Запад. Катания  ожила и даже расцвела.
Она вновь украсилась  многочисленными монастырями и великолепными церковными
зданиями. Жители ее мало-помалу богатели,  в  городе  появились дворцы, а  в
утопающих в зелени пригородах - роскошные виллы. Крестьянам было где продать
выращенный  ими  урожай,  а из порта  корабли  отплывали  с  грузом зерна  и
фруктов.
     Но тут Этна разбушевалась, и не на  шутку.  Ее  новое извержение  было,
наверное,  одним  из  самых мощных  за все века. Лавы пошли не от вершины, а
прорвались  у  самого  подножия.  Многие  оказались   очевидцами  события  и
красноречиво расписывали его буквально час за часом.
     В  начале марта 1669  г.  местные жители увидели,  как с  вершины  Этны
ползет густое черное  облако  - смесь дыма  и  пепла.  Прорывалось  и пламя,
заметное   издалека.  Задрожала  земля,  и   раздались  столь  оглушительные
подземные взрывы,  что даже привычные  к  таким явлениям люди  перепугались.
Церкви  распахнули  двери,  и  туда  вместе  с  катанийцами  хлынули  жители
окрестных городков: что им оставалось, кроме как взывать к милости божьей?
     8  марта,  в  среду,  в соборе  только  что  закончилось  торжественное
богослужение.  Священники   и  их  помощники  убирали  церковную  утварь,  а
прихожане неторопливо потянулись к выходу.  Неожиданно налетел  вихрь  такой
силы,  что церковь  зашаталась и, казалось, сейчас повалится.  Повергнутым в
страх людям почудилось, что загорелся сам воздух. Он наполнился столь густой
пылью, что  в двух шагах  ничего  нельзя было  разглядеть. Это падал  пепел.
Ясный день превратился в кромешный мрак, как при полном затмении.
     Мало-помалу  все улеглось, и  люди с облегчением убедились, что  воздух
вовсе не горит: просто заходящее солнце, повиснув над горизонтом, заставляло
светиться облако пепла. Наступила ночь.  Все попрятались по домам, снедаемые
беспокойством. И  вновь  подземный  толчок  чудовищной  силы  сотряс городок
Николози.  В  ужасе  жители  высыпали  на  улицу.   Боясь  оказаться  заживо
погребенными  под обломками жилищ,  они  не хотели  возвращаться  в  дома  и
кое-как  устраивались  в   палатках  и  соломенных  шалашах.  Вскоре   земля
содрогнулась  вновь  и заходила ходуном, Дома и палатки казались корабликами
на море во время шторма.
     И вновь все утихло. Но  не успели люди приободриться,  как  земля опять
задрожала.  На  сей  раз  стали  рушиться  дома,  падали  деревья,  от  скал
отваливались  глыбы.  Сколько  обитателей Николози, понадеявшихся  скоротать
ночь до  рассвета  в ненадежных палатках, нашли свою смерть в тот  день,  10
марта 1669 г.? Их никто не считал. Извержение только набирало силу и  вскоре
забушевало с такой яростью, что о погибших в первые часы все позабыли.
     На  следующий день,  11 марта,  в Николози было организовано  церковное
шествие:  молили всевышнего  о снисхождении. Процессия  уже  возвращалась  в
городок, когда ее встретил подлинный ад - еще один подземный толчок разрушил
все,  даже церкви. После предыдущего  сотрясения,  в ночь  с  10-го на 11-е,
склон горы прорезала зияющая трещина, но  увидеть ее люди смогли только  при
свете солнца: от нижней опушки леса до самой вершины  протянулся почти на 20
км провал многометровой ширины. При возвращении  в город церковного шествия,
то есть вечером 11-го, земля задрожала именно оттого, что трещина раскрылась
еще ниже, не дойдя каких-нибудь ста  метров до Николози  и  поглотив попутно
деревеньку Вольта-ди-Итеоданари.
     И  вот  отсюда, от  самого низа склона, брызнула лава. Вначале из  двух
десятков кратеров полетели раскаленные камни  в туче  огня и дыма.  На схеме
Сарториуса  фон Вальтерсхаузена первая трещина проходит от F до G,  а вторая
от F до B.
     Пять наиболее крупных кратеров (на схеме F, E,  C, B, D), расположенных
восточнее  Монте-Ночилла,  приурочены к  нижней части трещины. Они заметны и
сегодня, в  их  впадинах растут кипарисы.  Верхняя  часть  разлома  исчезла,
погребенная  под слоем пепла и бесчисленных  позднейших  лавовых потоков, но
нижнюю часть, имеющую большую глубину, еще можно различить,
     В ужасе и бессилии смотрели обитатели Николози и окрестных селений, как
разверзались огненные  жерла. Многие  бежали, хорошо зная  по  опыту, что  с
вулканом  не  поспоришь. Садилось солнце, озаряя картину  светопреставления.
Извержение набирало мощь, куски раскаленного докрасна шлака на тысячи метров
вылетали вверх и  остывшие  почерневшие  сокрушительным градом  сыпались  на
землю. За считанные  часы вокруг свежих кратеров выросли внушительные холмы,
известные с  тех пор под названием  Монти-Росси  (отмечены буквами b и b' на
схеме фон Вальтерсхаузена).
     Пока чудовищные жерла  неустанно выбрасывали камни, из трещины брызнули
и  понеслись  со скоростью  скачущей  галопом лошади  потоки лавы.  Вмиг они
докатились до местечка Гварида, западнее  Николози, и спустя несколько часов
Гварида была  погребена под многометровым  слоем лавы.  Потом пришла очередь
селения Мальпассо,  лежащего между Монпильере и Борелло: здесь лавовый поток
разлился  наиболее  широко  -  на  4300  м. Эруптивная трещина  нескончаемым
потоком извергала все  новые языки лавы, которые наползали друг на  друга  и
местами достигли общей толщины в 50 м.
     На своем пути огненная река  встретила непреодолимое препятствие - холм
Монте-Пильере.  Сначала  лава  скапливалась  перед  ним,  потом   непрерывно
прибывающие  потоки прошли  по обе  его стороны  и вновь слились. Окруженный
жидким  огнем Монтепильере  подточенный  с трех сторон медленно погрузился в
огненные волны.
     Есть сведения, что  лавы  шли и из  верхней  части трещины (точка  G на
схеме  Сарториуса  фон  Вальтерсхаузена).  Однако  эти  потоки  исчезали  на
полдороге  вливаясь  в ту  же трещину, чтобы позже, пройдя  часть  пути  под
землей, вновь вырваться  на свободу через отверстия  открывшиеся ниже, между
вновь выросшими холмами и Монте-Пильере. Как  только  потоки лавы сомкнулись
над обреченным Монте-Пильере, огонь,  не встречая больше препятствия, хлынул
вниз. Лава разрушила Мальпассо, поглотила Кампо-Ротунда и пошла дальше.
     12  и 13  марта лава продолжала  извергаться из  трещины,  а  также  из
Монти-Росси. Поток неумолимо катился под гору, сметая все  на своем пути. Он
полностью разрушил  богатое  селение Монпильере не пощадив и  церкви.  Здесь
лава натолкнулась на  новое препятствие  -  старый  высоко  выступающий язык
застывшей лавы заставит огненный поток разделиться  на два  рукава. 13 марта
один рукав  направился  к Торре-дель-Грифо  и застыл,  немного не  дойдя  до
Маскалуча и аббатства св. Антония,  в то  время как западный рукав  дошел до
селения Сан-Пьетро и частично уничтожил его.
     14  и 15 марта округу засыпали тучи раскаленного пепла, выжигая все, на
что  они  попадали, - как будто мало человеческого  горя  принесло бездонное
море  кипящей  лавы,  залившее  полгоры!  А  восточный  язык лавы  продолжал
наступать широким  фронтом.  Он  достиг Сан-Джованни-ди-Галермо, разорил это
село и тут остановился.
     Огненные жерла продолжали  пузыриться лавой. Потоки ее ползли по полям,
виноградникам,  садам  и  улицам. Церковь  Принчипи-дельи-Апостоли  какое-то
время  продержалась, потом  рухнула и она. Огненный поток достиг  Мальпассо;
монастырь и церковь  св.  Антония исчезли с лица земли. Потом Кампо-Ротунда,
потом -  22  марта  -  Валь-Корренте. 29  марта  - Сан-Пьетро,  чуть позже -
Мистербьянко.
     Описания  событий 1669 г. на удивление схожи со  строками  неизвестного
римского поэта, повествовавшего об истории Благочестивых братьев:
     "Жидкие  стихии вскипают все сильнее  и наконец выплескиваются и ровной
рекой стекают  по  склонам. Волны идут  и идут... Не отступят они; это огонь
неодолимый;  нет  им преграды; ничто их  не удержит; все, мнится,  напрасно;
враг на бегу своем разит и лес, и скалу...
     Бывает,  что  остановится  он  в  овраге:  тогда  теснятся  его  волны,
вздымаются, переплескиваются друг  через  друга, подобно тому  как на бурном
море  вал  летит через  вал.  Первыми выталкивают наружу  нижние,  слабейшие
волны,  потом  рушатся задние, и вот уже  прорвался весь поток,  пройдя  как
сквозь сито.
     Поток  замирает  в  своих  берегах,  охлаждается,  застывает,  твердеют
понемногу  пылающие  волны;  связки  огненных  языков меняют  свое  обличье.
Твердея,  они  испускают  дымы,  потом,  под действием  собственной тяжести,
отрываются  и  с  грохотом  летят  вниз глыбами. Попадая  на  камень,  глыбы
раскалываются на части, обнажая раскаленное еще нутро. Брызжет рой искр; вот
утесы огня, вот искры, вы видите их; вот они отлетают от глыб, хранящих свой
жар, и, падая, гаснут".
     Кругом  был ад,  как пятнадцать столетий назад, и  казалось, что пришло
самое  худшее: языки  лавы  теперь  нацеливались на Катанию.  Однако  именно
теперь, 26 марта,  на  пятнадцатые сутки извержения,  уцелевшие доселе чудом
городки,  устояв  во  время  извержения,  были  разрушены  мощным  подземным
толчком. Что означало  это землетрясение? Одновременно с ним  с вершины Этны
поднялся громадный  клуб черно-серо-оранжевого  дыма. Открылось новое  жерло
наверху? Нет - это обвалилась вся верхушка вулкана, сгинув в земных недрах.
     И до  того  потоки  лавы  обезображивали  подножие,  а теперь  люди  не
узнавали привычных очертаний своей Этны. Сколько  же может  длиться  буйство
стихий? Были отряжены четверо  мужчин,  бывалых горцев, которым наказали все
хорошенько рассмотреть  и  постараться понять,  что же творится  на вершине.
Группа вышла из Педары и направилась наверх, преодолевая снег, холод, страх,
дымные вихри. Они  собрали все свое мужество,  чтобы не  повернуть вспять, а
действовать, дойти, приблизиться вплотную к  вершинам, на которых происходят
таинственные явления.  Спустившись  к  своим, четверо подтвердили,  что  вся
верхушка обвалилась, а  на ее месте зияет кратер,  и в  нем клубятся  густые
облака дыма и пыли.

     Однако, похоронив Мистербьянко, лава продолжала двигаться в направлении
Катании. И  останавливаться, казалось, не собиралась; огненные ручьи все так
же исправно  текли из жерл. 4 апреля жители Порта-Фердинандеа, где находился
монастырь иезуитов, смотрели,  как приближается лава. Владения иезуитов были
богатейшими и содержались в отменном порядке.  Они раскинулись  на ухоженных
холмах, покрытых  виноградниками и плодовыми деревьями. Люди надеялись,  что
насаждения, защищенные высокими холмами, не пострадают, однако то, чего лава
не могла залить, она подрывала  снизу, как это было тремя неделями  раньше у
Монте-Пильери: огненная река была в состоянии развалить на части и унести на
себе что угодно, даже целый холм. Виноградники и деревья, казалось, плыли по
волнам, двигаясь со скоростью потока, пока их изолировал от жара ком  земли,
удерживаемый  корнями.  Но  несколько  минут спустя, высохшие,  они внезапно
вспыхивали, словно факелы.
     От  потока  лавы  отделился  рукав  и,  скатываясь  к  востоку,  достиг
Гуана-д'Альито - деревушки, разбитой на  берегу небольшого озера, утопающего
в зарослях камыша,  где охотились на уток и бекасов. В считанные  часы ни от
селения, ни от  озера  не осталось и следа. Сегодня здесь только пробиваются
родники. Никто не может точно показать, где было озеро, а где - деревня...
     15 апреля, в понедельник, к тому времени, когда извержение  длилось уже
более месяца  и все не утихало, первые потоки лавы доползли до стен Катании.
Эти  стены  высотой 10-12  м были  сложены  из  больших, прочных,  тщательно
подогнанных блоков и казались способными  выдержать  натиск  потоков. Тем не
менее  городской  епископ  в  панике  бежал,  прихватив  с  собой   монахинь
Санта-Лючии и бросив город на произвол судьбы.
     Были тщательно законопачены все места, где лава могла прорваться внутрь
города, в частности, ворота Порто-дель-Тиндаро. Люди молились  и  надеялись,
что  высокие,  крепкие стены укроют их.  Однако поток лавы  ворвался  внутрь
церкви  Ностра-Синьора-делле-Грацие  сквозь  главный вход и залил  неф.  Над
хорами  возвышалась  статуя пресвятой девы. У ее ног поток замер  и, о чудо,
пощадил святой образ...
     Другой  поток  обогнул город и 22 апреля  вышел  к месту,  где  матросы
пришвартовывали суда. Чуть позже, в 9 ч вечера следующего дня, лава достигла
моря.  Вид   слияния  раскаленной  лавы   с  морскими  волнами   потрясал  и
зачаровывал:  толкаемая  вперед чудовищными  силами,  лава  ползла даже  под
водой...
     Кое-где  нашлись   смельчаки,   не  желавшие   покоряться  стихии.  Под
предводительством своих  новых  вожаков,  таких,  как Диего Паппалардо,  они
пытались воспрепятствовать продвижению фронта лав, сменяя друг друга у самых
краев огненного потока. Укутанные в смоченные водой бычьи шкуры или просто в
теплых   одеждах,  беспрестанно  окатываемые  водой,   чтобы  уберечься   от
раскаленного  дыхания лавы,  они, вооружившись кирками,  ломами,  молотками,
мотыгами и энергией  отчаяния,  пытались проделать брешь в  уже затвердевшей
стенке  потока,  чтобы еще  жидкая  лава  вытекла изнутри  и  отклонилась от
опасного пути.  Им  удалось проломить стенку,  и поток кипящей  лавы  хлынул
сквозь отверстие, расширяя  его своим напором. Часть лавы была таким образом
отведена западнее и пошла в направлении, менее опасном для Катании.
     Однако теперь этот рукотворный поток стал угрожать безопасности городка
Патерно,  который до  того  времени  оставался  нетронутым. В  ужасе  жители
Патерно  ударили в набат и с барабанами и трубами  двинулись бить катанийцев
Паппалардо,  которые,  стремясь  защитить  свой  город,  поставили под  удар
Патерно. Бой вышел явно неравный  - пятьсот разъяренных мужчин  из Патерно и
близлежащих селений против сотни людей, вымотанных долгой  борьбой  с огнем.
Катанийцев обратили в бегство, не  дав им  расширить  брешь,  и  вскоре,  не
получая  пищи  от главного  потока,  угрожавший  Патерно язык  замедлил бег,
остановился и  застыл. Катанийцы  с отчаянием  смотрели,  как  главный поток
вновь устремился в прежнем направлении. Delenda est Catania * ...

     * Погибла Катания... (лат.).

     Восемь дней, начиная  с  22 апреля,  лавовые  массы скапливались  перед
рукотворными препятствиями,  воздвигнутыми на  их  пути.  Но  могла ли стена
сдержать   столь   мощный  натиск?   В  конце  концов   на   участке   между
Порта-дель-Тиндаро  и  Бастионе-дельи-Инфетти  лава  пробила  брешь  шириной
метров пятьдесят и хлынула сквозь нее, как бы  мстя за то,  что  ей пришлось
задержаться здесь. С ужасающим грохотом один  за другим стали рушиться дома,
и неумолимый поток уносил с собой их обломки.
     Для прорыва  внутрь города  лава выбрала стену монастыря бенедиктинцев.
Строения  его  вскоре  скрылись  под слоем лавы. Стоящая  неподалеку церковь
Санта-Барбара  рухнула.  Ни от  монастыря, ни  от  церкви не  сохранилось ни
единого камня. Среди моря  развалин каким-то чудом устояло  лишь здание, где
находились монашеские кельи. Вернее,  чудо  здесь  было ни  при  чем, просто
монастырь был  построен  на  площадке, имевшей легкий уклон к западу, куда и
отклонился поток лавы.
     Бенедиктинцы покинули свою обитель в ночь  на  30 апреля. Торжественная
процессия монахов,  распевая  попеременно  молитвы и  псалмы,  направилась к
монастырю доминиканцев Санта-Катарина-да-Сиена, где и попросила убежища.
     5  мая  лава  дошла до Корсо.  Обезумевшие от  горя горожане  старались
воспрепятствовать  вторжению   -   воздвигали  хрупкие   преграды,  пытались
огородить  надвигающийся поток, отвести его  в  тупики... Лава неумолимо шла
вперед.
     Вечером  16   мая  рухнула  еще  одна  часть  укреплений   недалеко  от
Порта-дель-Сале.   И  вновь  огненная  река,  кипя,  ворвалась  внутрь.  Она
прокатилась  до самого Кастель-Урсино, окруженного  стенами  и  рвами.  Река
заполнила рвы и пробила стены.
     Невдалеке  язык  лавы сползал под уклон  к морю. Здесь  в море  выросла
новая лавовая дамба, но  до того была полностью разрушена старая - тот самый
природный лавовый мол, который греки нашли здесь двадцать три столетия назад
и  благодаря которому  они  и решили  построить город именно  на этом месте.
Новый мол пролег в неудачном  направлении  он не мог, как  прежний, защищать
корабли  от южного ветра.  Отныне  порт, главное богатство  города  Катания,
перестал быть безопасным и оказался открытым всем штормам и бурям.
     Как  мы  уже сказали,  городской  епископ  бежал,  а  городские  власти
оказались неспособны  к руководству. Богатые горожане и аристократы ушли, их
дворцы и  дома стояли пустыми. Но что стало с  остальными,  кому некуда было
идти  и  не на что  было нанять  носильщиков, чтобы унести  свой  скарб?  До
последней минуты  каждый надеялся  выжить,  каждый мечтал,  чтобы именно его
жилище  осталось  невредимым. Когда  они осознавали,  что пора уходить, было
слишком поздно пытаться спасать хоть что-нибудь.
     Вокруг возникали драки,  вспыхивали  мятежи,  свирепствовали грабители,
люди окончательно лишались рассудка, город являл собой  картину несчастья  и
ужаса.  На специальном  заседании  сенат попытался найти  средство  защитить
людей  от страданий.  Для  устрашения прочих  соорудили  четыре  виселицы  и
вздернули на них четверых грабителей, схваченных на месте преступления.
     Можно подумать, что, разорив Катанию,  извержение немного  успокоилось:
реки лавы замедлили  свой бег. Однако еще целых два месяца жерла Монти-Росси
продолжали  изрыгать  потоки  лавы  и облака  пепла.  Только  в  июле вулкан
угомонился после трех с половиной месяцев беспримерного буйства.

     Глава девятая,

     в  которой Флоранс  Тристрам описывает восхождение на Этну  во  времена
классиков и романтиков.

     Более года  после описанных  памятных событий  ни  вершина, ни  боковые
конусы даже  не дымили. Этна истощила свои  силы. Но Катания была разрушена,
область  разорена, порт  пришел  в упадок,  жители  находились  в  отчаянном
положении.  Сжалившись  над  обитателями  многострадального города.  Карл II
Испанский  царственным  жестом  великодушно  освободил  город от  податей  и
налогов на десять лет.
     Люди  долго  не  могли  оправиться  от  неслыханного  бедствия,  заново
обживали городки,  селения,  мало-помалу приводили  в порядок дома,  церкви,
монастыри,  дворцы,  восстанавливали  свой  город  и  порт.  Жизнь  вошла  в
привычную  колею,  каждый вновь занялся своим делом. Катастрофа была слишком
ужасна, чтобы можно было опасаться скорого  ее повторения:  наказав людей за
грехи, бог не мог теперь не сжалиться над ними.
     Воспоминание о катастрофе уже начинало стираться  в памяти людей, когда
спустя каких-нибудь  восемьдесят лет, 16 июля 1693 г.,  в  тот момент, когда
огромная  толпа в двенадцать  тысяч человек  заполнила  большой собор  и всю
соборную  площадь, дабы  присутствовать на торжественном богослужении, земля
заходила ходуном у  них под ногами: все  двенадцать тысяч верующих, стоявших
внутри храма или вокруг его,  были  засыпаны обломками здания.  За считанные
секунды двадцать тысяч катанийцев нашли смерть во вновь разрушенном городе.
     В том  же  XVII в., когда свирепствовали извержения и землетрясения, на
смену сказаниям, легендам и поэтическим  описаниям  пришел  научный  подход.
Ученые люди,  как их стали называть, то есть те, кого в  древности именовали
философами,  а мы скромно называем  научными работниками, - подлинные ученые
или  просто  желающие  так  именоваться  -  заинтересовались   вулканической
деятельностью, в частности  Везувием и Этной,  и  решили поближе их изучить,
дабы объяснить происходящее в них - вполне понятное и похвальное желание.
     Несмотря на неудобства  путешествия, находилось все  больше смельчаков,
взбиравшихся на Этну. Их вдохновлял пример императора Адриана, который еще в
126  г., через шесть  веков после Эмпедокла,  невзирая на нелегкую  дорогу к
вершине, поднялся наверх  единственно с целью  посмотреть с тогдашней "крыши
мира" на солнце, восходящее над Сицилией. У путешественников XVIII и XIX вв.
к любопытству туристов-дилетантов  примешивался  некоторый оттенок  научного
интереса.  В  их  путевых  записках  с  красноречивыми  описаниями  зачастую
счастливо соседствовали научные рассуждения о натуре газов и скальных пород,
о термометре и барометре, о  лавовых потоках и  пепловых облаках, причем они
приводили  столь  точные  сведения,  что  ими  уверенно  могли  пользоваться
"истинные"  ученые, сидевшие, как  и пристало таковым, в своих кабинетах и с
глубокомысленным   видом  толковавшие  о   явлениях,   на   которые  они  не
удосуживались взглянуть.
     Сегодня за час можно доехать автобусом или на машине по петляющей, но в
общем  изумительно живописной  дороге  до приютов и  отелей,  откуда  другие
машины  на гусеничном ходу довезут вас в  двадцать минут  до самых кратеров.
Совсем  не так  это  происходило в  те времена:  из  Катании  путешественник
отправлялся с первыми лучами солнца, в лучшем случае верхом на  муле, а то и
просто пешком, положив в карман записную  книжку и взвалив на спину  мешок с
провизией  и  одеялами, сопровождаемый  кем-нибудь из местных жителей (часто
священником),  официальным  проводником,   а  также  одним  или  несколькими
крестьянами.
     Каноник, истинный кладезь мудрости, принадлежал к той породе любителей,
что долгие  часы  проводят  в монастырских библиотеках, роясь в  трудах, где
упоминается или  описывается вулкан. Проводник, подобно нынешним  гидам, был
покорен и очарован своей горой, с детских лет исхоженной им вдоль и поперек,
знал все ее потаенные уголки, мог интуитивно предсказать заранее ее выходки,
назубок знал все опасные  места, где могли подстерегать неожиданности. Часто
вовсе неграмотный,  он и не  пытался как-то объяснить причины  тех  явлений,
которые  наблюдал   чаще  любого  другого.  Он  мог  бы  рассказать   немало
любопытного и поучительного  иным академикам,  но  подобное ему  и в  голову
никогда не приходило. Если каноник был мозгом экспедиции, то проводник  - ее
сердцем, он  обеспечивал  удачное восхождение  группы  и  ее  возвращение  в
целости и сохранности. Крестьянин же приносил пользу своей физической силой,
смекалкой,  здравым смыслом,  он  мог  приготовить на костре  пищу,  поймать
птицу,  быстро  построить  хижину  из  веток,  чтобы  укрыться  от  внезапно
налетевшей непогоды. Опекаемый таким  образом и оберегаемый  от всех  забот,
отважный   путешественник   мог   без   страха  предпринимать   многодневное
восхождение,  о  котором  ему все в один  голос  твердили,  что  оно  станет
достойным завершением его путешествия на Сицилию.
     Сначала  дорога пролегала между апельсиновых  деревьев и виноградников,
расположенных у подножия горы, постепенно становясь все круче и круче. Здесь
не обходилось без  банальных замечаний  о разительном контрасте между буйным
нравом вулкана и тем богатством, которым он  одаривал живущих под его сенью:
здешние сады  и  виноградники приносили своим  владельцам несравненно  более
высокие  доходы,  чем во всех прочих местах Сицилии,  где  довелось побывать
нашему путешественнику. От  селения к  городку, от монастыря  к  вилле везде
вокруг очарованного путешественника  кипела прекрасная и бурная жизнь. Из-за
жары  он  замедлял  шаг  и  охотно  соглашался  на  заранее  предусмотренный
проводниками привал, где неторопливо дегустировал  местное вино,  подаваемое
ему отнюдь  не  бесплатно  крестьянами.  Вина,  говорили  ему,  здесь бывает
немного, но оно отличается особым вкусом и немалой крепостью.
     Наш турист не  мог не восхищаться изворотливостью и упорством поколений
тружеников,  обрабатывавших,  невзирая  на  опасность,  здешние  плодородные
земли. Но если крестьяне, казалось, не обращают на это никакого внимания, то
уж сам-то он ни на миг не забывал, что находится на вулкане, имеющем грозный
нрав, и обязан изучить его.
     Вскоре взору  открывались Монти-Росси, выросшие, здесь  после страшного
извержения,  разрушившего  Катанию  в  1669 г. В  XVIII и даже уже в XIX вв.
крестьяне часто  называли их  "горами  бедствия". Гете  записывает  в  своем
дневнике * от  4 мая 1787 г.: "Мы рано  поутру  пустились  в путь  верхом на
мулах и, непрестанно оглядываясь назад, добрались до владений  не усмиренной
временами  лавы. Навстречу нам попадались  зубчатые  глыбы,  огромные камни,
между которыми мулы  находили случайные тропки... Над нами - леса  Николози,
из   которых  выступает   заснеженная,  слегка   курящаяся   вершина".  Гете
поднимается на Монти-Росси, где его встречают ужасающие порывы ветра, но это
не мешает ему  с умилением взирать на "прелестную  местность, простиравшуюся
подо мною от Мессины до Сиракуз, песчаный берег с изгибами и бухтами".

     * Гете И. - В. Итальянское путешествие. Пер. Н. Ман. Собр. соч. Т. 9. -
М.: 1980, с. 142-143.

     В конце первого перехода  маленький караван вступал в городок Николози,
отстроенный  около  старинного бенедиктинского  монастыря.  Вокруг  пестрели
надписи,  повествовавшие о несчастьях, выпавших на долю города-страдальца за
его долгую историю.  В зависимости  от желания  и  свободного  времени  наши
путешественники могли выбирать -  либо,  не задерживаясь, пуститься напрямик
через лес либо посвятить какое-то время осмотру одной или нескольких пещер и
гротов, которых здесь  великое множество. Самым знаменитым  был "грот  диких
голубей",  ледяной,  огромный,  вызывающий жуть.  В нем дыханием  сквозняков
задувало факелы, а колодцы были столь  глубоки, что из них не доносился даже
стук брошенного  камня.  Путешественникам  становилось не  по  себе,  и  они
торопились вернуться на свет божий.  Наверху их ждал чудесный  теплый, но не
жаркий  вечер: даже в разгар лета здесь, на  высоте 800  м над уровнем моря,
нет того палящего зноя, от которого страдают катанийцы.
     Вместо  того чтобы  остановиться на  ночлег  в гостинице или  попросить
приюта   у   монахов,   некоторые   наиболее   бесстрашные   путешественники
предпочитали ночевать в одном из гротов,  куда пастухи загоняют своих коз во
время непогоды.  Там они находили лишь бедное ложе из листьев  или соломы, а
температура в таком гроте  ночью  опускалась настолько низко, что  позволяла
местным жителям  до  самой осени сохранять там снег, запасенный ими зимой на
верхних  склонах Этны. Еще древние римляне пользовались этими  естественными
холодильниками.
     Весь второй день путники шли через великолепный лес,  покрывавший склон
Этны.  Они не  уставали восхищаться его красотами  и  признавались,  что еще
нигде не приходилось им встречать столь роскошные деревья, а такое признание
многого стоит, например,  для англичан, привыкших гордиться своими парками с
их вековыми деревьями.  Глаз радовало  многообразие  пород - здесь  росли  и
дубы,  и сосны, и каштаны, и березы... Одно дерево, дожившее до самого конца
XVIII в. вошло в легенду: его окрестили "каштаном ста коней", и  каждый, кто
мог   себе   это   позволить,   делал   крюк,   чтобы   взглянуть   на   сию
достопримечательность.  Оно имело у  основания  примерно 16 м в  обхвате,  а
внутри  ствола было  выдолблено  небольшое  помещение  с  печкой  для  жарки
каштанов.
     Этот лес был не столь  необитаем, как  казалось  вначале. Нередко здесь
попадались дровосеки, ибо  деревья  шли на  строительство, а  вывоз бревен и
деловой  древесины составлял один  из источников дохода местных  жителей. На
лесных  полянах и лугах  паслись волы, считавшиеся  лучшими во всей Сицилии.
Да, преддверие Этны вовсе не напоминало адские врата, и казалось, что вулкан
заключил  перемирие  с  людьми... Хотя  порой  и облагал их  данью,  которая
неизменно оказывалась не под силу тем, кто был вынужден ее платить.
     Через лес верхом на муле надо было ехать  пять  часов. Мало-помалу  лес
переходил  в  непосредственно  прилегающую  к вершине  полосу,  безлюдную  и
пустынную, характер которой определялся  как недавним возрастом лав,  так  и
большой высотой. Здесь, как в северных странах, растут лишь  низкие  деревца
да  хилые растеньица.  Ни  постоялого  двора, ни приюта - одни  голые склоны
вулкана.  Прямо  под боковым конусом,  под скалой  или в  гроте  приходилось
ставить  палатку, разводить  костер, готовить  пищу, потом заворачиваться  в
плащ  и  пытаться  уснуть,  превозмогая  тревогу.  На всем  пути  к  вершине
путешественники наблюдали, как из кратера поднимаются дымки, а теперь кратер
был совсем под боком. Темнота обостряет все чувства: откуда этот усилившийся
запах, заползший внутрь палатки? Не вздрогнула  ли  земля,  предвещая скорое
пробуждение  вулкана  -  или  это  просто  повернулся во  сне с  боку на бок
попутчик? Гул, свист, ветер? Или?.. Скорей бы ночь прошла...
     Еще затемно  пускались  в путь, чтобы  успеть  на  вершину  к рассвету.
Последний переход в ледяной тьме  был особенно труден. Путешественники  были
зажиточными  горожанами, и  одеты  они были  так,  как одевались  зажиточные
горожане, а если кое-кто и догадывался сменить свои изящные туфли с пряжками
на  горные башмаки,  то  вышитый жилет и  кружевная сорочка  с жабо вовсе не
защищали от пронизывающего до костей ветра.
     Приходилось  брести  через  заснеженные   пространства,   припорошенные
пеплом. Накануне  солнечные лучи  растопили  снег  с  поверхности, но ночная
стужа покрыла его  опасно хрупкой ледяной  корочкой. Порой карабкались через
застывшие  реки свежей  лавы,  острые  неустойчивые  камни,  впадины, бугры,
откосы,  обрывы...  Ободряли  друг  друга  возгласами, взмахом руки. Бывалые
помогали  новичкам,  рассеивали  их  опасения,  подбадривали  своим  смехом.
Беспокоила необычная подвижность воздуха, внушали страх запахи  серы, порывы
ветра   порой   вынуждали  с  размаху   бросаться   плашмя,  дабы  не   быть
опрокинутым...
     Наконец подходили к подножию верхнего, последнего конуса. Прохлаждаться
было  некогда: небо  уже  просветлело, с минуты на минуту взойдет солнце. Но
склон становится невозможно крутым, и земля буквально уходит из-под ног: шаг
вперед  и отступить, перевести дыхание, не хватает воздуху... К счастью, гид
хорошо знал, как  надо двигаться по этой предательской  почве, он показывал,
как следует ставить ногу, подсказывал, что кое-где лучше подняться наискось,
пройти лишних несколько шагов, чем упрямо топать вверх по склону.
     После особенно  выматывающего  перехода  между  бездонной  пропастью  и
крутым подъемом, когда  от  внезапных  фонтанов газа  с резким запахом  серы
становилось нечем дышать, когда казалось, что все силы на исходе, неожиданно
приходила  награда - оказывалось, что неустрашимый путник  все-таки добрался
до манящего кратера. Усталость и страхи куда-то отлетали, и взор перебегал с
места  на место, не зная, где  остановиться: погрузиться  ли в дымный провал
кратера  или  блуждать  от  края  до края громадного горизонта, открывшегося
отсюда на сотни миль?
     "Вскоре  после того, как мы  расположились на высочайшей  вершине Этны,
взошло  солнце,  и   взорам  нашим  предстала  сверкающая  картина,  которую
невозможно описать словами. Горизонт светлел постепенно, и мы видели большую
часть Калабрии, вплоть до удаленного ее  побережья, маяк  Мессины, Липарские
острова:  вершина  Стромболи,  казалось,  дымится  у  самых  наших  ног.  Мы
обозревали целиком  всю  Сицилию, с ее реками, городами, гаванями,  словно у
ног наших была расстелена географическая карта".
     Вдоволь наглядевшись  на  чудесный  бескрайний  пейзаж, путешественники
обращали свои взоры на кратер. Часто  на дне воронки все  было тихо,  только
летели по ветру кудрявые струйки  дымков. Находились смельчаки, которые даже
наклонялись вниз, к  ужасу  проводников, опасавшихся резкой  перемены ветра,
или ослепляющего фонтана  паров,  или внезапного извержения, сопровождаемого
брызгами.
     Перед  тем как идти вокруг кратера, для безопасности обвязывались одной
веревкой. Вскоре начинала кружиться голова, подкашивались  ноги: разреженный
воздух высоты, кислотные  испарения, холод,  пронизывающий ветер,  волнение,
вполне  объяснимое в этом непривычном мире, оказывались сильнее, чем отвага,
двигавшая путешественниками. Второпях собирали  они какие-то образцы, наспех
записывали  показания  барометра  и  термометра  и,  повернувшись  спиной  к
смрадной бездне, торопились спуститься по склону к менее враждебным и  более
привычным местам.
     Укрывшись наконец от ветра, усевшись в относительном комфорте и ожидая,
когда вскипит чайник, они  лихорадочно заносили в  дневник  свои наблюдения,
еще свежие впечатления, эмоции.  Пытались  описать,  как  умели,  окружающую
красоту,  но слова казались им грубыми и неуклюжими.  Вернувшись  в Катанию,
они  все  это  перепишут  набело,  уснащая  свой  рассказ  более  или  менее
философическими  или   учеными  отступлениями,   которые,  увы,   лишат   их
повествование всякой свежести и утяжелят чаще всего неуместной демонстрацией
широты собственных познаний.
     Если бы не  чувство жажды, спуск мог показаться пустячной прогулкой, но
до  ближайшего  источника  надо  было  терпеть  еще   несколько  часов...  А
путешествие  к адским вратам иссушило  небо и  сделало  неповоротливым язык.
Однако каждый считал своим долгом посетить Башню Философа, которая тогда еще
стояла на  месте, сложенная  из кирпичей,  там и  сям  прикрытых  мраморными
плитами,  и побродить  между  конусами,  усеивавшими  верхние  склоны  Этны.
Перебирались через широкие потоки, свежие или старые, "покрытые,  или, лучше
сказать, ощетинившиеся осколками, в беспорядке наваленными друг  на друга, а
кое-где   вздымавшимися  подобно   грозным  уединенным  башням,   образующим
непреодолимые   препятствия".   Набивали  мешки  образцами,   всматривались,
сравнивали.
     Наконец  решали,  что пришла  пора расстаться  с  этим неземным  миром,
чарующим  и  высокомерным,  застывшим  в камне  и одновременно  подвижным, и
спускались  в   объятия  цивилизации,   желанные  настолько  же,   насколько
рискованным представлялось ранее только что проделанное путешествие.
     Вытерпев краткий набег юрких и дерзких муравьишек, возжелавших получить
ответы на свои вопросы,  Этна вновь замыкалась  на недели, месяцы или годы в
свое дикое уединение.
     Это было еще до начала эпохи массового туризма.

     Глава десятая,

     в которой  рассказывается о зиме на верхних склонах Этны, о шерпах, без
которых занятия вулканологией в сложных условиях были бы невозможны.

     Зима на Этне, зима в горах, лето на бескрайних ледниках Аляски, лето на
высоких склонах Антарктиды - несравненная  чистота застывших  просторов  под
глубоким  синим  небом.  Меня,  любителя одиноких  блужданий, ничто  так  не
привлекает, как места, где красота мира сочетается с холодной враждебностью:
в них есть что-то колдовское.
     Зимой  на   Этне  можно   встретить  только  тех,   кого  трудности  не
отталкивают,  а  притягивают, для кого риск  - удовольствие, а  не  источник
страха.  За  последние тридцать с  лишним лет, услышав  о  начале извержения
вулкана, я каждый раз при малейшей возможности  старался организовать зимнюю
экспедицию.
     Зимнее восхождение на Этну несет в себе массу удовольствий. Хорошо идти
по  плотному снегу  в  сиянии  дня.  Но  не менее  приятно идти  под  луной:
пробовали ли вы брести зимой по снегу, залитому лунным светом, пешком или на
лыжах? Если пробовали, то  вы меня поймете. Если не  пробовали, откройте для
себя это чудо.
     Второе  удовольствие - отсутствие экскурсантов,  для которых вы тут  же
превращаетесь  в  любопытную  достопримечательность  - на  вас пялятся,  вас
одолевают вопросами,  вас  фотографируют  без всякого  стеснения. В-третьих,
зимние условия  обеспечивают  хороший  подбор  научных  работников:  с  вами
соглашаются идти только морозоустойчивые. И это обстоятельство  само по себе
создает особый, живительный климат.
     Дело в  том,  что подобные  походы  немыслимы без поддержки  товарищей,
которые  помогают не  только нести вещи,  разбивать лагерь, готовить горячую
пищу, но и проводить  вулканологические  измерения, чрезвычайно  осложняемые
тысячеградусной температурой исследуемых газов и леденящим ветром при морозе
от -10 до -30<sup>o</sup>С. Эти люди не просто полезны, они необходимы,  тем
более что зимой приходится нести с  собой гораздо больше вещей, без  которых
там,  наверху,  просто  не  проживешь.  Этих крепких  ребят-добровольцев  мы
прозвали  шерпами.  Действительно,  без непальских шерпов было бы  немыслимо
взойти на неприступные гималайские восьмитысячники, без наших "шерпов" мы бы
не  смогли   добиться  ощутимых   успехов  в   изучении  эруптивных   газов,
геомагнетизма и удельного сопротивления глубоко залегающих пород действующих
вулканов.
     Наши шерпы приезжают из многих стран, это люди самых разных профессий и
занятий, выходцы  из различных  социальных слоев. Их главная  особенность  в
том, что  это крепкие  ребята физически и морально. Под  последним я понимаю
особый сплав несокрушимой бодрости и готовности поддержать ближнего,  отваги
(в  нужных случаях)  и альтруизма  (при любых  обстоятельствах).  Еще  очень
желательно,  чтобы  у человека  было  чувство  юмора. Кем бы он  ни работал,
грузчиком или физиком-ядерщиком, шерп - настоящий человек, каким бы  не грех
быть  каждому.   Некоторые  наши  друзья-шерпы  из  вулканологов-носильщиков
превратились  в   вулканологов-ученых,  поставив   на  службу  этой  научной
дисциплине,  вначале представлявшей  для них чисто  спортивный  интерес, все
свои профессиональные, научные и технические познания.
     Перед  тем  как  выбрать  кандидата на  место носильщика  или  научного
сотрудника  на Яву или в  Эфиопию, Заир или Антарктику, полезно испытать его
качества,  ибо   на  отдаленном  вулкане  окружение  не  менее   важно,  чем
снаряжение. Этна,  особенно зимняя,  - идеальное  место  для такого  отбора.
Условия  там  бывают поистине  экстремальные,  но,  с  другой стороны,  если
человек   не  проявил   нужных   качеств,   это  не   грозит   непоправимыми
последствиями, так  как обжитые места  все-таки  под  боком. Не  то  что  на
Эребусе.
     Зимняя Этна - пробный  камень и для вулканолога. Чтобы данные измерений
расширили  наши  представления  и  позволили  делать какие-либо  выводы,  их
необходимо  проводить в  строго  определенных  условиях  (это  поистине  азы
научной этики, тем не  менее они  далеко не всегда  выполняются) и в течение
достаточно  долгого  времени. Только  тогда  удается  вычислить  необходимые
средние  значения,  уловить  отклонения,   выявить  коррелятивные  связи   и
причинно-следственные  отношения  -  все то, без  чего невозможна правильная
интерпретация эруптивного феномена,  а следовательно, и выдача прогноза. Это
в свою  очередь позволяет  обеспечить безопасность  населения  в  угрожаемом
районе.
     Ясно,  что замеры, анализы и отбор проб должны  вестись по  возможности
непрерывно.  Не будем говорить о собранных наспех или не вполне  достоверных
данных  и  тем  более о цифрах,  произвольно  подобранных задним  числом, по
возвращении из экспедиции, во время которой измерения вообще не проводились.
Ведь  порой  очень  трудно  доказать, что  ты не позаимствовал свои данные у
предшественников или, хуже того, не взял их просто с потолка. Этна позволила
нам  вовремя  отсеять шарлатанов и  лжеученых  и принять в наши ряды шерпов,
обладающих незаменимыми человеческими качествами.
     Один из таких чудесных шерпов - Бернар Ами, альпинист, физик, математик
и  поэт. Когда  он открыл  для  себя  зимнюю Этну (раньше Бернар бывал здесь
только  в летнее  время), его  уважение к нашему  милому "холмику"  возросло
неизмеримо. Ами прислал мне  письмо,  где Этна предстает  в таком  свете,  в
каком мало кто ее видел. Вот оно:

     "Старина, ты  слишком часто ходил в горы (а мы с тобой знаем,  как  они
манят  к себе вновь и  вновь), чтобы я мог подумать, будто на  вулканы  тебя
зовут одни научные интересы.
     В  Индонезии,  где  мы  работали вместе,  иногда просто  забываешь, что
вулканы  бывают неприступными  так  легко на них подниматься. Ты рассказывал
мне  о Эребусе  - там все  напоминает Гималаи. В  Исландии не  обойтись  без
ледоруба  и  ботинок с  шипами. Но и  близкая Этна, по  твоим  словам, может
оказаться  вовсе  не  такой смирной, какой она  выглядит  в  ясную погоду из
Николози.
     Нынешней зимой мы с Фанфаном и  другими ребятами  замечательно  на  нее
сходили. Вернулся  я в полном восторге, это было путешествие в полном смысле
этого слова мы получили много такого, чего  совершенно не ожидали. Я считаю,
что мне как альпинисту такое восхождение принесло массу пользы.
     Фанфан предложил:  "Давайте хоть  раз оставим внизу  приборы, забудем о
лаве  и кратерах,  а просто покатаемся на  лыжах".  Мы приехали  в  Катанию,
захватив с собой только  лыжи, горные  башмаки, тюленьи шкуры  и кое-что для
привалов. Мы хотели приятно провести несколько дней на вулкане, погулять там
без всякой цели, как это  принято делать в альпийских  снегах.  Не скучно ли
будет  сидеть несколько дней подряд на  одной и той  же вершине? Фанфан  нас
успокоил: "Этна большая, будет где погулять".
     Хотя  в Катании светило солнце, в Николози было облачно, а в Сапьенце -
совсем  пасмурно.  Верхушка  Этны  упиралась  в  серый потолок. Воздух  стал
сладковатым,  ветер приносил  запах влаги,  и это напомнило мне, что  так же
начинается непогода в Альпах. Все еще могло, однако, перемениться,  ветер не
устоялся, и  груда облаков  колыхалась  в  нерешительности. Мы решили идти и
заночевать у  подножия бокки  Нуовы: Фанфан хотел  показать нам ее в  ночное
время.
     До края снегов добрались по канатной дороге, слезли на верхней станции,
стали   на   лыжи   и  пошли  вверх,   забирая  западнее   от   вершины.  Мы
растренировались, и  высота давала себя знать: слишком  быстро из приморской
Катании мы очутились на  верхних склонах. До точки,  выбранной  для привала,
добирались   довольно   долго.  Снег   был  почти   весенний,   перележалый,
затвердевший,  покрытый  неприятными  желобками, вырытыми  дождем и  ветром.
Местами склон был припорошен серым пеплом, и тюленьи шкуры скользили.
     Фанфан нас предупреждал: зимой на вершине Этны надо  ходить  осторожно.
Поднимающееся  от  свежих потоков лавы тепло вызывает внизу  таяние  снегов,
образуя внутренние ходы, будто вырытые гигантскими кротами. Иногда такой ход
успевает   обвалиться  и  его  легко  заметить.  Но  зачастую  единственными
признаками  снеговой  западни  бывает лишь чуть заметное  понижение  склона,
неуловимый  оттенок  снега,  и здесь нужен острый  глаз. Мы  шли  гуськом за
Фанфаном, рассчитывая на его опытность: уж он-то не пропустит ловушки.
     На плече  трога мы  расположились на привал. Летели  облака,  покусывал
леденящий   ветерок  высоты.  Фанфан  нашел  место,  где  поверхность   чуть
прогибалась, воткнул  в снег лыжную  палку, погрузил  ее до самой рукоятки и
расширил образовавшееся отверстие; так  он обнаружил внутреннюю пещеру,  где
мы и расположились.
     К вечеру ветер окреп, оттеснил облака  к нижним склонам, и на несколько
часов, будто специально  для  нас, гора,  оказавшись выше  области непогоды,
снова превратилась в вулкан.  Ночь  выдалась  лунной, и профиль  горы  четко
вырисовывался  в  жестком  свете. На  склонах ветер смешивал ледяную снежную
пыль с теплыми  газами фумарол и гнал дальше. Мы ступали по неверной, зыбкой
почве, словно очутившись в сказочной стране.
     Фанфан,  хозяин  здешних мест,  рассказывал нам о горных  эльфах, но их
огоньков этой ночью мы так и не увидели. Вулкан молчал, и ветер пригибал его
султан  к невидимым  кратерам.  Ради  возможности наблюдать извержение мы бы
согласились вытерпеть любую стужу, но бродить впустую не  хотелось, и вскоре
мы вернулись в лагерь.
     С трудом втиснулись в палатку,  а уж залезть в спальный мешок оказалось
почти невозможным делом. Палатка хлопала на ветру, и я вспомнил, как она вот
так же хлопала  далеко-далеко отсюда, в других горах. Сейчас я опять высоко,
и опять лагерь, и борьба с непогодой - привычный удел альпиниста.
     Спали  мы недолго, всю  ночь  опасаясь,  что  налетит шквал  и  завалит
палатки.  Но палатки простояли прочно до утра. А вот  пейзаж  изменился. Всю
ночь Этна  как бы плыла по течению, погоняемая вьюгой, и приплыла в этот "не
наш  мир",  о  котором Тезена дю  Монсель  рассказывает,  что в непогоду там
собираются вместе все горы земли.
     Мы оказались в  гигантском потоке из облаков и снега. Было впечатление,
что  ветер дует  сразу со всех сторон, да так сильно, что, казалось, никогда
не остановится. Пора было  возвращаться  в  Сапьенцу,  распрощавшись с этими
склонами,  где нам  больше незачем было  оставаться. Но  снег залеплял очки,
слепил. Все тонуло в тумане. Не было ни тени,  ни света, одна только белесая
мгла, где найти правильный путь не было никакой возможности.
     Мы рассчитывали на несколько дней похода, и продуктов у нас хватало. Мы
укрылись  в обнаруженной Фанфаном пещере и,  забаррикадировав  вход лыжами и
палаточным брезентом,  уселись  на запорошенную шлаком почву  своего  нового
укрытия.  Так  мы  и  сидели,  не  отряхнув  даже   снега,  слушая  внезапно
обступившую нас тишину: вьюги больше не существовало.
     Мы   находились  внутри   широкой  закрытой   галереи   высотой  больше
человеческого  роста. С  верхнего конца  она переходила  в  узкое отверстие,
откуда тянуло  холодом.  Не  знаю, сколько времени  мы здесь  провели. День,
потом ночь, и  еще  день,  и,  наверно, еще ночь. Или больше?  Мы  перестали
ждать, и время  исчезло. Мы забыли о внешнем мире, о горе и о нашем  походе.
Мы  просто   сидели  и  наслаждались  безмятежным   покоем,  погрузившись  в
бесконечное  сегодня.  Иногда нам становилось слегка не  по себе:  что, если
непогода так и не прекратится? Подобравшись к выходу, мы приоткрывали уголок
брезента.  Немедленно  раздавалось  завывание  вьюги,  влетавшей в крохотное
отверстие.  И мы вновь,  словно  в кокон,  заворачивались  в тишину  и покой
безмятежного ожидания...
     В  какой-то  момент  там,  снаружи, должно  быть,  переменился  ветер и
пригнул султан дыма к  тому  склону, где  мы засели. Из  отверстия  потянуло
серой. Один из нас встревоженно поднялся  с места: "Слышите?  Это газ!  Пора
уходить".
     В сущности, никакой опасности  не было. Однако нам пришлось вспомнить о
существовании   внешнего   мира,  о   том,  что   нельзя  же  вечно  сидеть,
отгородившись  от всего.  Пришла  пора  выходить  отсюда, вновь окунуться  в
пургу, попытаться  найти  станцию канатной дороги, а если  не  получится, то
хотя бы  перебраться на  южный склон,  по  которому можно без  особого риска
выйти в конце концов в обитаемые места.
     Мы собрали вещи и вылезли наружу.  Ветер в один миг облепил нас снегом.
Ледяные  пластинки  тумана  приклеились  к  лицу.  Фанфан  двинулся  первым,
остальные за  ним,  вовсе  не уверенные, что  он знает дорогу.  Свежий  снег
проваливался под  лыжами,  мы  то  и  дело  спотыкались  на  крутом  склоне;
приходилось держать против ветра, направление которого  служило единственным
ориентиром.  Вулкана Этны  не существовало, грота никогда  не было - остался
только белесый холодный вихрь, норовивший унести нас. Мы продолжали тащиться
наугад.
     К  середине дня мы  куда-то  пришли Внезапно снег  под  лыжами сменился
твердой землей, вихри исчезли, пространство вокруг как-то раздвинулось, и мы
очутились на вулкане. Он опять был здесь: пепельные просторы, потемневшие от
дождей, печальные лавовые  поля, клочья дымного султана, прибитые к середине
склона  и  вьющиеся у самой  земли, лишенные солнца далекие равнины  посреди
серого,  ненастного  дня,  а  главное  -  грандиозная  гора. Она  не  просто
возвышалась над  Сицилией, казалось, кто-то долго и упорно насыпал ее здесь,
пока она не достигла такой высоты, что украсилась снегом.
     Позднее мы с Ноэль опять приехали на Этну. Был конец лета. Мы побродили
между кратерами, стараясь держаться в стороне от экскурсантов. Погода стояла
прекрасная.  Снежные  поля,  покрытые  коркой  и  занесенные  пеплом,  стали
невидимыми.  Было  странно вспоминать, как мы  когда-то  тут  отсиживались в
ледяном  туннеле.  Этна превратилась в обычный вулкан  и лишь  богатый  опыт
восхождений говорил нам что она  все-таки принадлежит к миру гор: это  можно
было  заметить по  тому, как  разрежен  был  воздух,  как бил в  лицо ветер,
напоминая  о близости вершин, и  как нависали  над  бездной глыбы,  каких не
встретишь  на  равнине.  Мы долго  смотрели  на  зияющую пасть зверя, на его
огнедышащие ноздри. Потом бегом спустились вниз.
     Через несколько  дней, уже вернувшись во Францию, мы узнали, что на том
самом  месте  где мы  стояли, от взрыва  погибли десять  туристов. Нам опять
повезло, как тогда - зимой, в пургу.  Теперь мы запомним, что Этна - считать
ли ее вулканом  или  горой,  при буйстве непогоды, сглаживающей  склоны, или
кипении подземной лавы  - всегда таит грозную мощь, о которой никогда нельзя
забывать."

     Глава одиннадцатая,

     в которой вновь  говорится о работе вулканологов в зимних  условиях и о
том,  как  во время извержения 1971  г. власти пресекли  попытки  отвести  в
сторону  поток  лавы,  разрушившей часть городка  Форнаццо; где автор просит
прощения  за  бесконечные отступления  и  кое-что  сообщает  об  извержениях
этнейского типа.

     Зима  на  Этне...  Я  говорил  уже  о  том, что  вулканолог  должен  по
возможности вести  наблюдения непрерывно. Целыми  днями, неделями,  а  то  и
месяцами  находиться  в  непосредственной  близости от  очагов  извержения -
задача сложная, связанная  с необычно высокой физической нагрузкой не только
для  мускулов и нервов, но и для легких и сердца. И  спустя  некоторое время
человеку необходимо отдохнуть, иначе он не сможет должным образом работать.
     Этот отдых, который следует за кратким  -  суточным или двухсуточным  -
пребыванием во  враждебной  атмосфере извержения,  включает в себя не только
сон, восстанавливающий работоспособность, но и обязательное горячее питание,
не реже  одного  раза в  сутки,  и, кроме  того,  нервную разрядку, то  есть
возможность   поговорить,   поспорить,    почитать,   написать   что-нибудь,
поразмыслить, сыграть в шахматы, послушать анекдоты. Когда тепло, то на Этне
отдохнуть ничуть не труднее, чем в  любом  другом месте,  если только ты  не
забрался слишком  высоко  или  слишком близко к полюсу: на нашей Монджибелло
летом можно сидеть несколько недель без перерыва. Так, например, на Эрта-Але
в декабре-январе температура даже ночью не опускается ниже +20<sup>o</sup>С.
Внутри  огромного кратера, всего в  нескольких шагах от озера кипящей  лавы,
можно  просто   растянуться  на  гладкой  базальтовой  плите  и  уснуть  под
балдахином звездного неба. Ни единого разу мы  не спали там в палатке, как и
на Мерапи, за  исключением сезона дождей. Та же картина наблюдалась и  когда
новорожденная Ардукоба давала представление на берегу озера Ассал. За неделю
мы  всего  раза два ставили палатку. Но одно дело сидеть в палатке  сутки, а
другое  недели  напролет.  Это тяжело, порой невыносимо. Такое случается  на
Эребусе. А также на Этне - с декабря по апрель.
     Впрочем,  интересные вещи на Этне  приключаются  не только летом, но  и
зимой.   Пока  лава  не  разрушила  нашу   "Оссерваторио  Этнео",  мы  часто
пользовались  ею  как приютом.  Уж  и не сосчитать,  сколько  зимних  недель
просидели мы в ней за  те двадцать лет,  что северо-восточная бокка работала
как заведенная.  Но  с тех пор, как в 1971 г. наша обсерватория скрылась под
слоями лавы, зимние экспедиции на Этну стали технически намного сложнее.
     Начавшееся  в марте и продлившееся до  самого  июня  извержение 1971 г.
было одним из самых крупных  за последние пятьдесят лет. Его можно  с полным
правом  сравнить  с извержением 1928  г., разрушившим Маскали,  с  событиями
1950-1951 гг., когда лава от верхнего  края Валле-дель-Бове дошла  до Мило и
Форнаццо, а  также  с мощным  прорывом  лавы  в 1964  г., до  неузнаваемости
изменившим внешний  облик вершинного кратера и затронувшим  западный склон -
самый малонаселенный из всех.
     Извержение  1971  г. началось примерно  на  отметке 3000  м,  на  южном
подножии верхнего конуса,  где  раскрылось  несколько  коротких параллельных
трещин в направлении север-юг. На трех из них появилось несколько отверстий,
из  которых  под  большим давлением стали  вырываться газы,  а также бомбы и
куски шлака, вскоре  насыпавшие  вокруг каждого  жерла отдельный  конус, или
скорее кольцевую стенку высотой от  10 до 20 м. Лавы, лишившиеся своих газов
в результате  этого  бурного  выхода,  двинулись вниз и  прошли  более 3 км,
поглотив на  своем  пути  старую  обсерваторию и  верхнюю  станцию  канатной
дороги, чуть не зацепив на высоте 2500 м и промежуточную станцию, спасенную,
как  я  уже  рассказывал,  исключительно  благодаря предприимчивости  Орацио
Николозо и его умению управлять бульдозером...
     Первая стадия  извержения продолжалась два месяца. После этого внезапно
раскрылись   новые   трещины,  протянувшиеся   на   несколько  километров  в
направлении  северо-северо-запад. Они  косо  прошли по  верхней  оконечности
Пьяно-дель-Лаго и от края  до края прорезали Валле-дель-Бове. Как и  раньше,
магматические газы  вырвались  под давлением из жерла, открывшегося у южного
подножия терминального конуса, но лава вышла на поверхность гораздо ниже, на
отметке 1800 м, проделав часть  пути под землей, по новым трещинам.  Лавовые
массы вынырнули в  чаще леса, сохранив температуру выше 1000<sup>o</sup>С  и
двигаясь со скоростью, представлявшей реальную угрозу для расположенных ниже
селений.
     Смотреть  на это  было  жутковато.  Сосны, продержавшись долгие  минуты
посреди лавы  и насквозь  иссушенные  ее жаром, вдруг вспыхивали как факелы;
или штук шесть  огненных языков синхронно переваливало через край  трещины и
устремлялось вниз по склону параллельными ручьями. Примерно на километр ниже
они  сливались, образуя единый гигантский поток шириной метров  пятьдесят  и
толщиной  не  меньше   сорока,  который,  несмотря  на  значительную  потерю
температуры, продолжал двигаться со скоростью пешехода.
     Слияние  было  обусловлено  рельефом.  На  пути  потока  стоял  высокий
гребень, имевший выемку, в которую и устремлялась огненная  река. Вырвавшись
из  нее,  она  растекалась  на  километр,  затопляя  все вокруг.  Медленно и
неотвратимо  лава  прошла  сквозь  сосновый  лес и  оказалась среди садов  и
виноградников, угрожая Форнаццо, кольцевой  дороге, проложенной вокруг Этны,
и низлежащим поселкам.
     Некоторые дома уже  рухнули.  Как зачарованные  смотрели  мы  на  лаву,
подползавшую  к  невысокой  стенке,  огораживавшей  виноградник  или  сад  в
пятидесяти-ста шагах  от дома. Стенки как  будто вовсе не существовало: лава
слегка напирала, и стенка  валилась. Поток не увеличивал скорость, продолжая
ползти столь же медленно и неумолимо.
     Столпившись метрах  в пятнадцати-двадцати впереди надвигающегося потока
лавы высотой  в  два, а то и три человеческих  роста, люди молча  наблюдали.
Жители  городка,   соседи,  пара   священников,   пять-шесть  карабинеров...
Обитатели  Этны  хорошо  знают, что рано  или поздно поток иссякнет,  и  они
надеются, что и  на  сей  раз  лава  остановится, не дойдя  до них.  Хозяева
ближайших домов стряхивают с себя оцепенение, охватывающее при виде медленно
надвигающегося огня, и начинают  суетиться, стараясь спасти, вынести из дома
все, что только можно снять с места: в первую очередь, естественно,  мебель,
а потом - двери, оконные переплеты, краны, трубы, черепицу, дрова...
     Через два часа,  одолев 50 м от ограды, поток  наползает на дом.  Стена
падает, и лава,  не торопясь, вливается вовнутрь. Одна за другой  вспыхивают
деревянные балки,  все деревянные части дома. Мы стоим шагах в пятнадцати и,
наблюдая снаружи, видим, как  чуть позже  начинает  подаваться ближняя к нам
стена  -  она выпучивается  под  мощным  натиском адской  текучей смеси,  по
полоскам  цементного  раствора  между  камнями  кладки  пробегают  трещинки,
брызжут фонтанчики пыли. От  стены отделяется  ригель -  цельный базальтовый
блок, и  стена смаху рушится наземь. Все так же невозмутимо, двигаясь  почти
незаметно, поток продолжает ползти поверх свежих обломков.
     Рыдают  женщины,  одетые  во   все  черное,  как  положено  сицилийским
крестьянкам.   Мужчины,  сжав   зубы,  хранят   молчание,   хмуро  глядя  на
лаву-убийцу. Кое-кто пальцем смахивает слезу. Для Этны у сицилийцев есть еще
одно имя: Vipera - Гадюка...
     Я считал, что этих невосполнимых потерь и жертв можно было бы избежать,
о чем говорил  с катанийскими властями. Они, однако, отвергли предлагавшееся
мною  средство - перегородить узкую ложбину, по которой  шла лава. При  этом
они  руководствовались  неписанным,  а  может  быть,  и  никем   никогда  не
произнесенным  законом,  запрещающим  препятствовать  каким  бы  то ни  было
образом  естественному  ходу  вещей:  отвести поток лавы в сторону  - значит
взять  на  себя ответственность за  все,  что она  натворит там,  куда вы ее
направили. Пока  лава течет как текла, ответственность не несет никто, разве
что рок, господь бог или дьявол, которых такая ответственность не волнует. А
вот  администрацию  -  как  выборную,  так  и назначенную -  она очень  даже
волнует.
     Меня  особенно  поражала  трусость  этих  деятелей, поскольку  в данном
случае предлагаемое мною средство не грозило ни населенным пунктам, ни - при
условии, что извержение не затянется на многие месяцы, -  землям, постройкам
и дорогам, которые в итоге  сильно пострадали. Я  предлагал с помощью взрыва
соорудить наверху завал из  глыб  и преградить путь потоку. Завал можно было
сделать любой толщины, причем, поскольку места там достаточно, такая запруда
была бы в состоянии без труда сдерживать напор миллионов кубометров  лавовых
масс.
     Попробуйте, однако,  уговорить власти  сделать нечто не предусмотренное
ни приказами, ни инструкциями. Пусть себе гибнут поселки и города, главное -
избежать  гнева  высокого  начальства,  а  то,  чего  доброго,  не  получишь
очередного повышения. Так что молчаливое  большинство существует не только в
университетской среде.
     Как же мне написать об Этне или о любом другом из моих любимых вулканов
"приличную"  книгу, неторопливо и в строгом порядке обсуждая один предмет за
другим, не прыгая с  темы  на тему, сдерживая  вольный  полет мысли, избегая
всяких отступлений, нарушающих стройную композицию повествования?
     Вот и опять: я  начал  было  рассказывать о  зимней  Этне,  но  тут  же
отвлекся  и заговорил об извержении, случившемся в  разгар весны. Извинением
мне   может   служить  лишь  то  обстоятельство,  что  потеря  нашей  старой
"Оссерваторио Этнео"  сделала  невозможной систематическую работу  в  зимний
период, вулканологам пришлось  довольствоваться краткими набегами  не дольше
одного-двух дней. Дело в том, что нести с собой теперь приходилось не только
научное оборудование, весомое и неудобное само по себе, не только продукты и
абсолютно необходимое зимой топливо, но и вдобавок палатки и спальные мешки,
а это уже совсем тяжело.
     В 1974 г. нам удалось кардинально решить эту проблему способом поистине
восхитительным:  мы  соорудили  себе  эскимосские  иглу.   Я  был  на  верху
блаженства. Эти жилища меня  научил  строить в  Альпах  еще  в  1937 г.  Луи
Малавьель, а его в свою  очередь научили гренландские эскимосы. С  тех пор я
влюбился в эти сооружения.
     Я не оговорился это не убежища, а именно жилища. Кто не жил в  них, тот
и  не  догадывается, до  чего  удобный дом -  правильно построенное иглу.  В
непогоду  -  полярную  пургу  и  бури,  обычные  для  высоких  широт  -  они
обеспечивают абсолютную безопасность; в этом отношении их нельзя сравнить не
только с  палаткой (что само собой разумеется), но  и с иными "капитальными"
убежищами.  Снаружи  завывает  буран,  а   внутри  снежной  полусферы  царит
полнейшая тишина,  как в  вате:  звукоизоляционные  свойства  снега столь же
высоки, как и теплоизоляционные.
     Да, в иглу всегда тепло,  даже  если снаружи трещит пятидесятиградусный
мороз:  тепла человеческих  тел  хватает,  чтобы ртутный  столбик термометра
поднялся выше нуля,  а если к этому добавляется  пламя свечи или плитки,  на
которой  готовят  еду,  тут  уж  можно скидывать с себя  и куртку-пуховку, и
свитер, и  даже  рубашку.  В палатке, бывало, лежишь, сжавшись в  комочек  в
своем роскошном спальном  мешке, и хотя температура не опускается  ниже - 20
С, часами не можешь согреться. А в снежном доме любые морозы нипочем. И дело
здесь вовсе не в ограниченном и замкнутом пространстве: если  иглу правильно
рассчитано,  через  лаз проникает снаружи свежий воздух, а нагретый  телами,
"отработанный", удаляется сквозь оставленную в своде  дырку диаметром  в два
пальца.
     Еще  одним ощутимым удобством иглу является то, что в  его стенке можно
без труда выдолбить нишу  и  хранить там что  угодно, а такие вещи, как нож,
карандаш,  ложку,  зубную щетку, можно без церемоний втыкать прямо  в стену.
Эскимосам хорошо -  они  могут жить  в  иглу по  восемь месяцев кряду!  (Это
замечание не так глупо, как кажется).
     Свои  иглу мы  построили у подножия  Пунта-Лючии  -  холма на  северном
склоне в верхней части Этны. Северный склон, кстати, мне больше по душе, чем
южный: там гораздо меньше экскурсантов. Меньше тут  и бетонных зданий (а те,
что есть, не так лезут в глаза), и вилл, и отелей.
     Западный склон, между прочим, еще  приятнее хотя бы  потому, что на нем
нет дорог.  А  раз нет дорог, то  нет и массового туризма, а значит, и грязи
поменьше.  Бывает,  целый день топаешь  по  лесной  просеке  (такие  просеки
проложены вплоть до высоты 1800 м) и не увидишь ни одной живой  души.  Редко
когда  попадется лесник, или лесоруб, или углежог. Встречаются охотники. Или
браконьеры. Или  туристы. Не экскурсанты,  а настоящие,  подлинные  туристы,
любящие природу и не боящиеся усталости. Летом - пешком, зимой - на лыжах.
     В 1974 г. у  Пунта-Лючии,  на  высоте 2600 м, открылись  новые  жерла и
пошла  лава. С 1976 по 1978 г. я  не бывал  на Этне из-за забот, связанных с
Суфриером,  поэтому мне не известно, как и когда завершилось самое последнее
по  времени  многолетнее извержение удивительной  северо-восточной бокки  (я
пишу  эти строки  в апреле 1983 г.).  Проработавшая без остановки с  1911 по
1971  г. северо-восточная бокка, расположенная  на высоте 3400 м над уровнем
моря, украсилась четырехсотметровым  конусом  и вознеслась выше  (по крайней
мере на сегодняшний момент) горделивого центрального конуса.
     Долгое извержение середины 70-х  годов относилось к тому же типу, что и
происходившие на северо-восточной бокке в 1951-1970 гг., причем это касается
не только продолжительности, но  и прорыва газов  с выбросами бомб из жерл и
изливания лав из трещин, открывшихся у основания вырастающего конуса.
     Относительно жидкие  лавовые  массы  стекали  к югу,  северу, востоку и
западу  в  зависимости  от направления трещин.  Текли  они  довольно  низко,
спускаясь с отметки 3000  м (где открывались  устья) до  высоты 2500 и  даже
2000  м -  там, где  этому  способствовал  напор  и в особенности уклон.  За
двадцать лет здесь вырос целый сбегающий каменный щит, верхний край которого
лежит на высоте около 3200 м. Среди этих напластований возвышается вершинный
конус, состоящий помимо немногочисленных слоев лавы  почти  исключительно из
шлака и вулканических бомб, выброшенных при выходе газов из жерла.
     Казалось, с извержением  1971 г. почти непрерывно  действовавшая  ранее
северо-восточная бокка затихла. Это нас искренне огорчало, так как, несмотря
на безденежье, вызванное поистине возмутительными перебоями в финансировании
(дожив до  седых  волос,  я  так и не  осознал, что  в узком  мирке  научных
исследований  зачастую   превалируют  не   законы   этики,   а   соображения
карьеризма),   нам  удалось   кое-как  обзавестись   нужными  приборами.  Мы
радовались, что теперь имеем то,  без  чего  серьезному  вулканологу  делать
нечего:  вполне  точную и  надежную  аппаратуру. Активность северо-восточной
бокки  позволила  бы  нам  опробовать  приборы на  практике. Прекращение  ее
деятельности повергло нас в уныние.
     И вдруг бокка вновь заговорила!

     Глава двенадцатая,

     в которой объясняется, почему так важно изучать  эруптивные газы  и чем
они  отличаются  от обычных  фумарол, где рассказывается о самых  крупных  и
самых тонкостенных  в мире газовых пузырях, где повествуется об удивительных
приключениях  летчика  Гийоме  в  Андах,  описанных  его  другом,  писателем
Сент-Экзюпери.

     Действительно,   источником   лавовых   потоков    Пунта-Лючии,   мирно
изливавшихся с  1974 г. по северному склону  Этны с высоты 2600 м, оказалась
точка,  отстоявшая от  этого места  более чем на километр и расположенная на
добрых  500  м выше:  то  была вновь  активно заработавшая  северо-восточная
бокка.
     Это  можно  было видеть, во-первых,  по трещине,  соединявшей  бокку  с
точкой  выхода лавы,  а во-вторых, по  отсутствию прорыва  газов в указанной
точке,  что  представляло   собой   резкий  контраст  с   началом   активной
"эксплозивной"  деятельности северо-восточной бокки, молчавшей уже три года,
с  самого  извержения  1971  г.  Ранее бокка действовала почти  непрерывно в
течение  десятков  лет.  Мы  уже  привыкли   к  фейерверкам,  плясавшим  над
северо-восточной боккой, и ее затянувшееся бездействие  нас удручало. Вулкан
без извержений - все равно что король, не желающий веселиться!
     Я  надеялся,  что  выход  газов позволит  нам  взять  пробы  настоящего
эруптивного газа. Они наиболее  важны для  вулканолога.  Можно даже сказать,
что эти пробы -  единственные, представляющие  интерес, в отличие от обычных
проб,  которые  берутся  из фумарол.  Дело  в  том,  что  химический  состав
фумарольных  газов  всегда  изменен, замаскирован,  а иногда и вообще  лишен
всякого смысла  в результате  охлаждения (хотя  и незначительного), действия
воздуха, образующего  окислы некоторых компонентов  газа,  и, наконец, воды,
присутствующей  как  под  землей, так  и в  атмосфере,  которая  приводит  к
образованию гидратов.
     Мы считаем,  что  выяснение  точного химического состава  магматических
газов, то есть газов, растворенных в магме под давлением на большой глубине,
помогает лучше понять эволюцию эруптивного феномена. Нам представляется, что
данный феномен почти полностью определяется именно газами.
     В  самом  деле,  если  бы  не  газы,  магма  не смогла бы подняться  на
поверхность, так  как ее  плотность выше плотности  породы  земной коры, под
которой она  залегала. И выходит она наружу с  глубин  в десятки  километров
вовсе не потому, что какие-то силы "выжимают"  ее,  словно пасту  из тюбика,
как считают некоторые:  вулканические  зоны приурочены  вовсе не  к  районам
тектонического  сжатия, где образуются складки  и вырастают  горные цепи, а,
напротив, к районам растяжения.  В таком случае поднятие более плотной магмы
к  поверхности сквозь менее  плотные  слои земной  коры  должны  объясняться
включением в работу некоего фактора, обращающего отношение плотности магмы и
плотности   вмещающих   пород.  Мы  считаем,  что  таким  фактором  является
возникновение  множества  газовых пузырей  в  жидкой  магме,  перенасыщенной
газом.   Причинами   перенасыщения   могут    стать   уменьшение   давления,
испытываемого  магмой,  возрастание  ее температуры,  увеличение  содержания
водяного пара и  т.  д.  Как бы  то ни  было,  пузыри  "разрыхляют"  кипящее
каменное  тесто,  подобно  тому  как  действуют на  хлебное  тесто  пузырьки
углекислого газа из дрожжей.
     Став относительно легче, магма идет вверх - если находит  себе лазейку.
Чем  выше она  поднимается, тем  меньше гидростатическое  давление. Пузырьки
становятся  крупнее,  и  их  число  растет.  Это  в  свою  очередь  приводит
опять-таки к уменьшению  общей плотности и ускоряет подъем. К моменту выхода
на поверхность пузыри достигают нескольких метров и даже нескольких десятков
метров  в  диаметре,  хотя  наряду  с этим в магме содержатся также  мириады
микроскопических пузырьков Газ давит изнутри на стенки пузыря и разрывает их
в клочья,  которые вылетают из жерла вверх: это и  есть вулканические бомбы,
лапилли и пепел.
     Таким  образом, роль газов  в  вулканическом  извержении  исключительно
велика. Мы называем это явление  фундаментальным  - по той  причине, что без
него не было бы ни  расширения океанского дна,  ни миграции континентов,  не
возникли бы океаны и атмосфера. Фундаментальна его роль и в еще более важном
событии:  возникновении жизни.  А  это значит,  что  всякий,  интересующийся
вулканизмом, должен вплотную заняться исследованием газов.
     В  течение почти уже двух веков  химики пытаются  выяснить состав  этих
газов,  ими занимались  еще  Спалландзани, Дэви,  Фуке, Джеггер и продолжают
заниматься  наши современники.  К  сожалению,  в данной области мы  не можем
похвастать столь  значительными достижениями, какие были  получены почти  во
всех других научных дисциплинах. Это  обусловлено не столько  отсутствием до
самого  последнего  времени  необходимого оборудования,  сколько  трудностью
получения проб надлежащего качества - как из-за сложности работы на вулкане,
так и  ввиду  нестойкого,  летучего характера самого  отбираемого материала.
Кроме того, чтобы обнаружить  имеющие  значение вариации состава, отбор проб
необходимо вести  по возможности непрерывно или  по  крайней мере  повторять
взятие проб как можно  чаще. Наша исходная гипотеза состоит в том, что такие
изменения предшествуют,  сопровождают или  происходят  вслед  за изменениями
эруптивной  деятельности.  Это и  дает  нам  право надеяться,  что  изучение
подобных изменений позволит прогнозировать поведение вулкана.
     Спалландзани был, бесспорно,  человеком  отважным  и обладал  ловкостью
горца, но ему было трудно подобраться к самим эруптивным газам. В наше время
техника  скалолазания и отбора проб шагнула  вперед, однако  в данном случае
прогресса  почти нет.  В эпоху вертолетов, ЭВМ  и  полетов  в  космос кратер
действующего вулкана  остается  почти столь  же  недоступным, как  и в былые
времена.
     С самого  начала периода активности  северо-восточной бокки  я надеялся
что нам удастся, как уже не раз  бывало в  60-е годы, добраться до ее края и
задержаться там достаточно  долго для продуктивной работы. Располагая к тому
времени гораздо более совершенной  техникой  исследования  газов,  я  мечтал
применить  ее на  практике для изучения  настоящих  эруптивных газов,  а  не
эманаций, которыми мы так долго были вынуждены довольствоваться на вулканах,
в том числе и  на Этне;  несмотря  на  их почти тысячеградусную температуру,
эманации   все-таки  не   вполне  соответствуют   исходному  составу:   газы
перемешиваются с воздухом или водой под  землей, то есть еще до эмиссии, или
же непосредственно внутри кратера.
     Увы на  этот раз губа северо-восточной бокки подвергалась таким опасным
бомбежкам, что приблизиться к ней нечего было и думать. Пришлось брать пробы
на  выходах газов 500 м ниже, у скалы Пунта-Лючия, где они вырывались наружу
вместе с лавой.
     За  все  три  года  что шло извержение, мы  ни  разу  так  и не  смогли
приблизиться  к северо-восточному  кратеру. Ничего удивительного. Те  случаи
когда удается подойти к кратеру,  побыть около него  и тем более  осмелиться
залезть внутрь следует рассматривать как исключительные.
     Был, помнится один случай, году в 1966-м или 1967-м, когда в течение не
скольких  дней  бомбы  хотя и летевшие  очень густо поднимались  не  отвесно
вверх,  а отклонялись  к  юго-юго-востоку,  что объяснялось вероятнее  всего
особой конфигурацией жерла в тот  момент. Таким образом, на  северо-западный
край кратера почти ничего  не  попадало в то время  как  по противоположному
краю  лупило  так,  что  бомбы на  земле не успевали еще погаснуть,  как  их
накрывала  новая очередь  раскаленных  снарядов.  Нам удалось  безболезненно
подойти  к самому  краю губы в ее северо-западном секторе, а однажды вечером
мы  расхрабрились и даже спустились внутрь на несколько метров,  чтобы взять
пробу  газа,  вырывавшегося  из расщелины  в  стене: нами  двигало  неуемное
желание дорваться до состава эманаций,  не затронутых химическими реакциями,
определяемыми новыми физическими условиями и контактом с кислородом воздуха.
     Такое  везение  бывает  нечасто,  но  подобные  случаи  нам встречались
неоднократно  в 50-х  и  60-х  годах, поэтому  я успел к  ним  привыкнуть  и
перестал  рассматривать  их  как  исключения.  После завершения  непрерывной
активности   северо-восточной   бокки,   приуроченной   к   субтерминальному
извержению  1971  г., мне  ни разу  не  удавалось  в периоды ее  последующих
пробуждений не то что подойти к  кратеру, но даже подняться выше чем на одну
треть высоты конуса.
     Несмотря  на  желание  взять  пробу "чистых"  эруптивных  газов,  мы не
гнушались    исследовать   газовые   выходы    с    температурой   900   или
1000<sup>o</sup>С,   даже   расположенные   на  значительном   удалении   от
эруптивного очага, как это  было на Пунта-Лючии. Во-первых, эти  газы весьма
плохо  изучены и  уже поэтому достойны исследования. Кроме  того,  имевшиеся
средства взятия проб и исследования подобных летучих веществ необходимо было
испытать  на практике и  усовершенствовать, особенно  актуально  это было  в
описываемое  мною время, потому что  с тех  пор  мы  сделали в  этом вопросе
большой шаг  вперед.  Итак, выходы газов с лавами у  Пунта-Лючии нас  весьма
интересовали,  невзирая на  тот  факт, что главный процесс  дегазации  магмы
происходил довольно далеко - в кратере.
     Не  помню,  сколько  раз мы взбирались на  гору в 1974-1976 гг., но уж,
наверно, достаточно часто, чтобы нам  стала  родной  эта скалистая, покрытая
снегом   и   пеплом  пустыня,  далекая  и  в  прямом  смысле  слова,   и   в
психологическом  плане: казалось,  она расположена  значительно дальше,  чем
лежащие на той же высоте места южного склона, где  мы привыкли  бродить  или
работать. Здесь,  на  северном  склоне,  от  базовых точек нас  отделяла вся
вершинная  часть.  Этими  точками были Катания,  Николози  и  Гран-Альберго;
взгляните на  карту и вы ощутите разницу. Она  состояла, в частности, в том,
что дорога  сюда отнимала  лишние два  часа (если любопытство не толкало нас
заглянуть заодно  в вершинные  главные кратеры). Но  два часа это если  идти
налегке и  в хорошую погоду, а если в туман, в буран или по глубокому снегу,
то вообще бог знает сколько времени.
     Особый, несравненный (по  крайней мере  в наших глазах) шарм  северному
склону Монджибелло придает одиночество, в котором обычно оказываешься в этих
местах. Здесь  ты  всегда один,  словно  в пустыне. Это,  собственно, и есть
настоящая пустыня, хотя ее  площадь не превышает нескольких сотен квадратных
километров и ее пересекает автомобильная дорога (непроезжая, правда, зимой).
Пустыня,  палящая зноем или  ледяная, - это всегда враждебное  пространство,
где неоткуда ожидать помощи и поддержки.  Неважно,  что  это пространство не
бескрайние  просторы,  окружавшие  мореплавателей и  путешественников  былых
времен,  а  всего  лишь  считанные  километры,   отделяющие  нас  от  других
человеческих  существ,  присутствие  которых,  кстати,   было   бы  для  нас
невыносимо.
     Многие любители уединения  испытывают своеобразные приступы мизантропии
(правда, преходящие), часто нам  совсем  не  хочется видеть наших братьев по
разуму, составляющих  "молчаливое  большинство".  С другой  стороны,  бывает
удивительно полезно оказаться наедине с самим собой или в  составе небольшой
сплоченной группы. Поэтому уже во второй или третий приезд на Пунта-Лючию мы
почувствовали себя как дома. Мы  были одновременно затеряны в этой небольшой
пустыне и находились в знакомой местности, все красоты и подвохи ее нам были
до мелочей  известны, здесь стояло наше  жилище, настоящее, милое, домашнее,
уютнее любого альпинистского приюта или отеля, удобнее палатки: наше иглу...
     Потоки лавы,  за  которыми я наблюдал у Пунта-Лючии, представляли собой
восхитительное зрелище.  Мои спутники, наверное, тоже восхищались, однако мы
крайне редко  позволяем  себе  выражать свои чувства вслух,  разве что перед
взором происходит нечто  действительно из ряда вон выходящее. Здесь вступает
в действие некая сдержанность, застенчивость, и то, что я пишу, я никогда не
смог бы заставить себя выговорить. Разве что  перед любимой  женщиной.  Да и
то...  В этом  смысле  мы гораздо  ближе  к регбистам, реагирующим на  успех
товарища похлопыванием по  плечу или  шлепком по затылку  (да и то далеко не
всегда), чем к футболистам, которые в  последние лет двадцать завели молу на
радостях обниматься и целоваться с таким пылом, что мне, старому спортсмену,
это кажется просто неприличным.
     Вспоминаю,  как мы с  одним моим товарищем-новозеландцем прореагировали
на абсолютно уникальное  явление, которое  нам посчастливилось увидеть среди
ледяных просторов  Антарктики. Продолжалось  оно считанные секунды, а  когда
закончилось, мы с Питером переглянулись, он скорчил  вопросительную гримасу,
выпятив губы, и я спросил  его: "Видел?" Он ответил "Ага". "Ну и  как?" - не
отставал я. "Ярдов  сто будет", - сказал он, и мы скорчили еще одну гримасу,
на этот раз в знак почтительного удивления, ибо перед тем  из  жерла вулкана
вылез невероятных размеров пузырь - около двухсот метров в поперечнике.
     Я не  поверил бы, не  происходи  это у  меня на глазах.  Если  бы в тот
момент  я  был один, то подумал  бы, что  у меня  галлюцинация.  Однако  эту
диковину  одновременно  увидели  двое,  причем люди достаточно хладнокровные
(Питер - первоклассный альпинист, неоднократно поднимавшийся  на гималайские
вершины). К тому же через год на глазах моего верного друга, новозеландского
вулканолога  Филипа  Кайла, тот  же  кратер снова  выдавил из  себя такой же
пузырь и опять таких же невероятных размеров.
     Все, кто  наблюдал  базальтовые  извержения,  видели пузыри  до метра в
поперечнике, а те,  кому приходилось близко видеть лавовое озеро,  встречали
пузыри в  десять раз больше. Но совсем другое дело, когда на твоих глазах за
считанные    секунды    вздувается    раскаленная   полусфера    высотой   в
двенадцатиэтажный дом и площадью с футбольное поле.
     Несколькими годами ранее мне довелось наблюдать явление, если можно так
выразиться,   противоположного   масштаба:    завораживающий   танец   тысяч
бледно-голубых искорок на поверхности озера кипящей лавы кратера Эрта-Але  в
сказочной Афарской впадине в Эфиопии. Были сумерки - единственное время дня,
когда  можно  увидеть подобное зрелище.  Днем лучи солнца,  даже отраженные,
мешали  различить огоньки  струек  магмагического  газа,  возгоравшегося  на
воздухе, а ночью они таяли в ярком свечении раскаленной лавы. В тот вечерний
час  конца  января   мы  стояли  и  как  зачарованные   смотрели  на  пляску
бесчисленных полупрозрачных синеватых огоньков...
     Действительно   ли   то  были  струйки  газа,   просачивавшиеся  сквозь
бесчисленные поры раскаленной поверхности жидкого камня, или это лопались на
воздухе микроскопические пузырьки?  Я  этого не знаю.  Однако  микропузырьки
встречаются  в  огромном  количестве  и в кипящей  магме, и  в  затвердевших
вулканических породах  -  базальтовых  шлаках,  обсидиане,  пемзе. Возможно,
таинственные крохотные  огоньки, виденные нами на исходе дня  30 января 1973
г. на Эрта-Але, были  самыми маленькими  газовыми пузырьками, которые только
приводилось  наблюдать  людям,  а  две  гигантские  полусферы,  на несколько
кратких мгновений взметнувшиеся в небо над Эребусом, - самыми крупными.
     Одно  из  зимних  посещений Пунта-Лючии  нам  пришлось сократить  из-за
плохой погоды.  Дело было  не в  том, что нам не  хватило  бы  провизии  или
керосина  для  плитки,  и  не в том, что мы  не смогли бы высидеть без труда
сколько надо в удобном иглу: просто на этот раз нас оказалось слишком много,
так как мы взяли в это приятное путешествие  нескольких  друзей, не  имевших
отношения  к вулканологии.  И если вулканологам  ничего  не  стоит просидеть
взаперти много  дней подряд в  двух шагах от текущей  лавы,  то неспециалист
особого восторга от этого не испытывает. Поэтому я принял решение при первом
же затишье повернуть обратно.
     Это было не  отступление, а скорее  бегство. Пришли мы сюда  в  хорошую
погоду, уверенно ступая по крепкому снегу. Но к моменту, когда первая группа
вышла в обратный путь, густой снег валил уже давно  и не думал утихать. Лыжи
мы  не  захватили:  во-первых,  на  твердом снегу  они  были  ни  к чему,  а
во-вторых,  кое-кто из  нас  не умел ходить на лыжах. В результате  подъем к
вершине оказался весьма утомительным: дул сильный ветер, а туман не позволял
сориентироваться даже  троим-четверым бывалым альпинистам  нашей  группы. Мы
еле дотащились до вершины часов за шесть, в то  время как в обычных условиях
тренированная группа доходит до нее за час.
     Это  восхождение  совпало  с  вулканологическим  крещением  для  химика
Роз-Мари Шеврие, заинтересовавшейся составом эруптивных газов, но никогда до
этого не забиравшейся высоко в  горы. Научная часть мероприятия прошла более
чем удовлетворительно, и с тех пор Роз-Мари ходила с нами и на извергающийся
Суфриер,  и на  Мерапи,  и на другие  вулканы.  Что же  касается  собственно
восхождения, то думаю, она его запомнила на всю жизнь.
     Роз-Мари  устала  до такой степени,  что через  несколько часов уже  не
могла   заставить  себя  передвигать  ноги.  Вообще-то   легко   сказать   -
"передвигать ноги", на самом деле  для этого надо было сначала вытащить ногу
из  дыры  в  снегу  глубиной  сантиметров  тридцать,  а то  и  больше, потом
перенести ее вперед и ухитриться  попасть в  такую же дыру, расположенную не
только выше первой, но и слегка дальше, чем надо, потому что шаг у  Роз-Мари
не такой широкий, как у идущего впереди...  Тренировки у  нее было, конечно,
маловато,  а  в тяжелых условиях это решающий фактор. Наконец, заметим,  что
идти по  снегу в ясный день - это  совсем  не  то  же самое, что продираться
сквозь снег, над которым висит густой туман.
     Увидев, что уставшая Роз-Мари отстает от остальных четырех членов нашей
связки  (мы разбились на три  условные "связки" без  веревок  на маршруте от
Пунта-Лючии  до  Гран-Альберго),  я встал на место  замыкающего  и попытался
вслух подбодрить ее, ибо ничем иным помочь не мог. Этого хватило на полчаса,
после чего  ее усталость  взяла  верх.  Она  усугублялась  еще  и  тем,  что
вершинный гребень  никак не  показывался, хотя  я и уверял,  что он  вот-вот
проступит. Гребень  не желал  выплывать из  тумана, и действительно начинало
казаться, что никакого гребня так никогда и не будет.
     У  нас  с собой  были  лыжные палки,  и  я принялся легонько покалывать
Роз-Мари под коленки  "Давай,  Роз-Ма,  уже почти  дошли!" Но она  больше не
могла. Снег под ней опять провалился  и, стоя на коленях, в ответ на все мои
увещевания она могла только слабо улыбаться да повторять еле слышным голосом
"Оставь  меня,  лучше  я здесь  умру".  Искренность  ее слов не подлежала ни
малейшему  сомнению. Роз-Мари вообще  не  склонна ломать  комедию.  И тут  я
почувствовал настоящий страх... Уже не раз на протяжении последнего часа она
говорила  мне,  что ее силы на  исходе.  Однако мне  казалось, что  это дело
обычное: ноги устали,  дыхание перехватывает, сердце подкатывает к горлу, но
чуть отдохнул,  воспрял  духом -  и бредешь снова. Роз-Мари  до  этого  тоже
всякий  раз снова  пускалась в путь: женщины  вообще  проявляют большую силу
воли и большую стойкость перед лицом страданий, чем мужчины. Но на  этот раз
все было по-другому...
     По тону ее голоса и по беспомощной доброй улыбке я понял, что у нее  не
осталось  даже инстинкта самосохранения.  Она  слишком  устала  физически  и
именно поэтому потеряла волю к  борьбе, лишившись которой человек  неминуемо
гибнет, и очень  скоро. Мне вспомнилось, как в одну  ночь в огромном кратере
Анкло вулкана Фурнез  на острове  Реюньон  погибло  трое молодых  мужчин.  В
официальном сообщении было сказано, что они замерзли. К такому  выводу могли
прийти  только  невежды:  при температурах  порядка  нуля  градусов  люди не
замерзают. Они  погибли  потому, что потеряли  надежду, перестали  бороться,
разуверились,  что  смогут  выжить вблизи  бурлящего  кратера, под  холодным
дождем,  ночью.  Спросите Алена Бомбара,  давно  изучающего  психологическое
состояние и физическую возможность выживания  потерпевших кораблекрушение, а
также опыт людей, прошедших через гитлеровские концлагеря, и  он скажет вам:
здесь все решает психика. Именно для того, чтобы доказать это, он и пустился
в свой  беспримерный дрейф через  Атлантический океан,  длившийся более  ста
дней. И доказал.
     Летчик Гийоме, ценой невероятных усилий сумевший остаться в живых после
вынужденной  посадки на  затерянной в Андах  природной  посадочной площадке,
сказал  позже о  себе: "Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу". Но
совершил он это не потому, что хотел остаться в живых, - об этом он не мог и
думать,  а для того, чтобы  его тело  было найдено.  Для этого он должен был
умереть на открытой скалистой площадке, а не среди ледников и вечных снегов,
где  остался его самолет.  Если  его труп обнаружат, думал  он, и эта  мысль
заставляла его идти все  вперед  и вперед,  то страховой компании не удастся
представить  дело  так, что он, мол, пропал без  вести,  и в этом случае его
вдова  сразу  получит  страховку. Гийоме совершил этот  беспримерный  подвиг
только ради того, чтобы его жена не оказалась нищей. Если бы речь шла только
о его собственной жизни, он бы не смог всего  этого сделать. Как ни странно,
он уцелел благодаря коммерческому эгоизму страховой компании. Можно сказать,
что  и наша  Роз-Мари,  выбившись  из сил, оказалась в таком же положении, в
каком очутился бы Гийоме, не будь у него страхового полиса.
     Убедившись,  что  Роз-Мари  не   сдвинется  с  места,  я   ощутил   всю
безвыходность положения. Силы у  меня были уже не те,  я не мог взвалить  ее
себе  на плечи  и  донести хотя  бы  до Торре-дель-Философо, бетонные  стены
которой  по  крайней мере  укрыли  бы нас  от  ветра.  Товарищи наши, шедшие
впереди, были не  сильнее меня. К тому же они успели скрыться в тумане, и до
них были не докричаться. Между нами пролегала лишь цепочка глубоких следов в
снегу,  но и та почти исчезала  в белесой предвечерней мгле.  А те, что идут
сзади,  натолкнутся ли  они  на  нас или пройдут  стороной? И когда еще  это
будет?  А ведь  они  оставались нашей единственной  надеждой на спасение  до
самого утра. Но сможем ли мы пережить ночь, даже если зароемся в снег, чтобы
страдать только от холода, а не от ветра?
     Такого варианта  я не  предусмотрел, и теперь  ругал  себя  за это. Как
руководитель  я был обязан учесть  все: много лет  я  твердил,  что на  Этне
заблудиться в пустынных просторах или оказаться застигнутым бурей на большой
высоте по-настоящему опасно. И  тем не менее в разгар зимы я сам  отправился
сюда, да еще с новичками. Да, две трети из нас были новичками  - начинающими
альпинистами или начинающими вулканологами...
     О том, чтобы идти за помощью вниз, оставив Роз-Мари одну, не могло быть
и  речи.  Во-первых, мы рисковали потом  не найти ее  под снегом, но гораздо
опаснее были одиночество и  безнадежность:  она бы  их не вынесла. Какими-то
неуклюжими словами я пытался убедить ее встать.
     Она  лежала,  не говоря ни слова, и отрицательно  качала головой; сил у
нее хватало только на то, чтобы улыбаться. Тогда я опустил  рюкзак на снег и
уселся   рядом,   обдумывая,   как  нам  с   наименьшими  потерями  пережить
надвигавшуюся ночь, которая продлится часов пятнадцать. У  меня  не  было  с
собой  ни спального мешка, ни брезента, ни плащ-палатки, чтобы  укрыться  от
снега... Я клял себя на  чем свет стоит за такую непростительную оплошность.
"Зачем  ты сел? - еле слышно прошелестела Роз-Мари. -  Не надо, прошу  тебя,
оставь меня и иди". Я ей растолковал, что оставить ее здесь одну немыслимо -
высота 3200 м, зима, вьюга... Это было действительно совершенно немыслимо.
     И тогда она сделала для меня то, чего не могла сделать для себя  самой.
Она не хотела, чтобы я разделил ее участь.
     - Помоги мне встать. Идем.
     Мы встали  и пошли. И дошли. Пока мы шли, всю дорогу я клял и клял себя
за непредусмотрительность.

     Глава тринадцатая,

     где описываются основные  виды вулканов, где делается попытка популярно
рассказать  о химическом составе лавы и  его влиянии на температуру магмы, а
тем самым  и  на ее вязкость, которая наряду с присутствием газов определяет
степень эруптивности и, таким образом, характер извержений.

     Отличительной  чертой активности Этны является ее непрерывный характер:
лава мирно изливается  из  жерл,  расположенных  иногда  у  самого основания
северо-восточной  бокки, иногда на  несколько километров дальше  и  на сотни
метров  ниже, причем  дегазация  магмы имеет место на вершине. Уже в течение
трети века я наблюдаю за Этной, стараясь делать это как можно чаще, и за это
время  она действовала таким образом на протяжении примерно двадцати лет, то
есть  около  двух  третей  указанного периода. В первую  очередь здесь  надо
отметить чрезвычайно длительный  период, который  начался  в  середине  50-х
годов  и  продолжался вплоть  до извержения 1971  г.  с небольшим  перерывом
(менее двух лет), связанным с мощным извержением 1964 г. Я уже упоминал, что
за это время образовались напластования лавы  толщиной более 200 м; ныне они
служат как бы цоколем северо-восточной бокки.
     Затем  наступила  трехлетняя  передышка,   после  чего  вновь  начались
извержения того  же  характера,  на  сей  раз около Пунта-Лючии, то  есть на
несколько сот метров ниже, чем в 1955-1971 гг. В это же время газы выходили,
и весьма бурно, все из того же северо-восточного кратера. Я предполагал, что
подобная активность опять  продлится не меньше десяти, а то и двадцати  лет,
но когда я вновь  приехал  к  Этне после  неприятного перерыва, связанного с
суфриерским  скандалом,  меня  ждало   разочарование.  Этна  превратилась  в
"обыкновенный"  вулкан,   у  которого  периоды  активности  короче  периодов
спокойствия в противоположность постоянно действующим.
     Оговоримся "обыкновенный" в данном случае значит один из необыкновенных
и очень  редких  вулканов,  действующих непрерывно или почти  непрерывно,  а
среди тысяч современных  потенциально активных вулканов таковых наберется не
более двух дюжин. Кстати сказать,  случается,  что  "необыкновенный"  вулкан
становится  вполне  "нормальным", равно как ничем  не  примечательный  ранее
вулкан   может  вдруг  перейти  в  категорию  "необыкновенных",  действующих
постоянно.
     В эту немногочисленную категорию входят вулканы, обладающие непрерывной
умеренно  эксплозивной  активностью,  вулканы,  имеющие  постоянное  лавовое
озеро, а также вулканы  непрерывного  эффузивного  действия. Среди вулканов,
активность которых носит почти непрерывный и умеренно эксплозивный характер,
следует назвать Стромболи на  Липарских островах, Семеру  на Яве, Суванозе в
Японии, Яуэ на Новых Гебридах, Сантьяго в Никарагуа... Кроме того, с 1631 по
1944 г. работал Везувий, а с 1770 по 1957 г. - Исалько в Сальвадоре.
     Первым из вулканов, обладающих постоянным лавовым озером, стал известен
Килауэа, открытый в 1823 г. на Гавайях,  однако он лишился  своего озера при
извержении 1924  г.  Открытое в 20-х годах озеро вулкана  Ньямлагиры в Заире
пропало  во время извержения 1938 г.  Озеро его  ближайшего  соседа, вулкана
Ньирагонго, ждало своего открывателя двадцать лет  - до 1948 г., в  1977  г.
оно в течение 20 мин полностью ушло в трещины, внезапно открывшиеся в  массе
конуса,  с тем  чтобы  вновь  возникнуть в  1982 г. Далее  следует  отметить
открытие  в  50-х  годах  озера вулкана Михара (Япония), Эрта-Але  в Эфиопии
(1969)  и  Эребуса  в  Антарктике  (1973).  Два  последних,  а  также  озеро
Ньирагонго мне особенно дороги, так  как я принимал участие  в работе групп,
вначале открывших, а затем изучавших эти озера.
     Наконец, к третьей категории относятся непрерывно действующие  вулканы,
чья активность носит эффузивный характер и длится в течение долгого периода.
Здесь следует различать вулканы  с вязкими кислотными и с жидкими  основными
лавами. К первым я отношу Мерапи (Ява)  и Сантьягито, родившийся в Гватемале
в 1922 г. Во второй группе имеется один-единственный вулкан - Этна.
     По характеру своей деятельности  он действительно уникален. Однако есть
и  другие уникальные вулканы  -  по той или иной характеристике, например по
химико-минералогическому  составу  своей лавы.  Таковыми  являются  Везувий,
Ньирагонго и Эребус, таков танзанийский вулкан Олдойнио Ленгаи, единственный
в мире, извергающий  не силикатную, а карбонатную лаву... Кстати, я  пока ни
слова  не  сказал   о  составе   лавы:  ничего  себе  забывчивость,  это   в
тринадцатой-то главе книги о вулканах!
     Карбонатиты   африканского    вулкана    Олдойнио   Ленгаи,   повторяю,
представляют собой  абсолютно  уникальный,  исключительный  случай, ибо  все
остальные  вулканы  на Земле  извергают только  лаву силикатного  характера.
Силикаты  составляют  95%  (по  весу)  всех  известных  минералов,  а  среди
вулканических  пород  даже 99%. Понятно, что  карбонатная  лава  - это самое
настоящее исключение,  так как  в этот единственный  "несиликатный"  процент
входят преимущественно окислы, в  основном окислы  железа и  титана, так или
иначе присутствующие в силикатных лавах.
     Силикатами  называются производные  кремнезема.  Кремнезем,  или  окись
кремния, всем хорошо известен.  В  некристаллической  форме это  стекло, как
искусственное, так  и естественное. Под естественным стеклом имеется  в виду
обсидиан -  особая  лава, на  четыре  пятых  состоящая  из  окиси  кремния и
встречающаяся   несравненно  реже  наиболее  распространенных  базальтов   и
андезитов.  В кристаллической же фор