-то образом есть мое собственное создание. Он не может быть реальным в физическом смысле. Лишь в Хтоне такое существует буквально. Мой разум облачил свое смятение в пугающую аллегорию, как делал и раньше. Он довел мой душевный конфликт до крайности, вынуждая меня или разрешить его, или перестать притворяться нормальным. Я стою на берегу застойного пруда, в нем нет никаких чудовищ и никакой стены вокруг; есть только зарождающаяся ржа и непрерывный ливень. Нет никаких размножившихся фигур, приближающихся ко мне, ни страшного острия с другой стороны пруда; только женщина, которую я люблю, а должен ненавидеть, соблазнительная миньонетка". Но _к_о_н_ф_л_и_к_т_, насколько он знал, реален; пора принять решение - чем бы ни были составляющие этого конфликта и что бы это решение ни значило. Он пойман паутиной, сплетенной давным-давно, еще тогда, когда последовал в лес за чуть слышной мелодией и стал ее рабом. За всю жизнь он не мог ни завершить ее, ни избежать. Сам Хтон не решил этой проблемы. Теперь приходится самому созерцать отвратительные альтернативы и принимать на себя тяготы выбора. Шествующие женщины - это Злоба во всех ее ипостасях: вездесущая, но неспособная принять обычную любовь. Его нормальное чувство было мечом, направленным на миньонетку. Должен ли он сразить ее своей любовью? Или он должен ждать, когда с другой стороны приблизится ужасное острие: бесстыдная извращенность их связи? Насаженный на него, он стал бы источником постоянной ненависти, миньоном - его самость и цельность были бы похоронены в садизме. _О_н_а_ бы тогда расцвела; ее песня завершилась бы. Но он... Атон всматривался в зацветшую воду и видел там непрестанное движение, слышал, как вблизи хлюпает гибкий язык. Можно избежать выбора, бросившись в пучину этой воплощенной мерзости. Заразные нити слизи замарали бы его кожу и отпечатали на ней следы зловонной ржи, которую подхватил его отец. Это бы не было милосердно. Жив ли еще Аврелий? Атон не знал. Должна найтись какая-то другая альтернатива. Какой-то выход, освобождавший его или, на худой конец, откладывающий выбор. Канал, слив из пруда - какой-то засасывающий сток, ведущий в неведомое, побег, облегчение. Сможет ли он его найти? Когда Атон осознал потребность в нем, тот существовал: проем в неведомое. Он мог вести к смерти или к еще более мерзкому выбору, чем те, от которых он бежал. Раз сделав шаг, его уже нельзя отменить, как нельзя обратить вспять водопад. Атон медлил. - Аврелий умер, - произнесла совсем рядом миньонетка. Она почувствовала, что старик скончался, побежденный наконец подлинным болотным чудовищем - ржой. Атон и сам ощутил потерю, снятие чувственных перегородок в полутелепатии, обладание которой раньше не подозревал. Это же чувство наводило на мрачную мысль, что он сам, хотя и непреднамеренно, сыграл определенную роль в смерти отца. Выло ли решение, которое он принял, всеохватывающим? Являлось ли оно ценой его побега? Призванный теперь неясными обстоятельствами, он сделал шаг, отказываясь уточнять, чему равняется страшная цена. Он пройдет по границе душевного здоровья - ради угасающей надежды, которую та предлагала. Водоворот засосал Атона, его накрыла темная удушающая волна, уносившая его, в конце концов, к... ПЯТНАДЦАТЬ Атон оказался на поверхности астероида космотеля - беззащитный между его глыбой и безмерностью космоса. Беззащитный, поскольку скала эта была безвидна, а ночь темна: притяжение не успокаивало его в своих объятиях, атмосфера не ласкала плотно облегающий костюм. Только статическое действие ботинок устанавливало слабый контакт с крохотной планеткой, связав их до тех пор, пока он не оттолкнется сразу двумя ногами. Пока не подпрыгнет. Он огляделся, испытывая внутренний трепет от этого исключительного и по-своему приятного столкновения с неживой природой. Позади находился шлюз космотеля, ведущий к челноку, на котором он собирался улететь, а также в плюшевые покои - к предложению, которое он не мог принять. Неважно, что она сказала и кто она такая, - она запретна. Он должен бежать от нее. Но сначала прогулка по астероиду, чтобы успокоиться. Впереди - почти полное одиночество, а именно в нем он так нуждался. Очевиден был контраст между возможностями человека, пересекавшего сейчас глыбу, на которой он не мог жить: его измеримыми достижениями и безмерным уединением. Астероид был плоским осколком какого-то большого небесного тела: он напоминал о древних днях Дома-Земли, когда запуганные, прикованные к своей планете предки думали, что их мир плоский. Они были бы правы, живи они здесь. Безвидная плита была пустынна, как и пейзаж его жизни. Вокруг ночной ее стороны сверкали звезды, обещая волнение, приключения и уют в окружении их великого множества, если только возникала возможность подступить к их населению. Однако он уже _б_ы_в_а_л_ в дальних системах, страдал от их эфемерных обещаний и обнаруживал, что сердце его по-прежнему одиноко. Широкие шаги несли его тело через плато, но одна нога всегда касалась поверхности; он стремился к краю равнины, от которого, как убеждал прозрачный вакуум, его отделяло несколько километров. Равнина завершалась обрывом, кромка крошечной планеты вырисовывалась на фоне звезд тонким перевернутым силуэтом. Атон бросится в забытье, чтобы вечно падать сквозь разверстые пространства своего бесплодного разума, в котором наконец-то произошло некое подайте зачатия. Слишком быстро он достиг этой границы. Его душа откладывала попытку. "Моя плоть, - подумал он с горьким юмором, - хочет, но мой дух слаб". Толчок, обманчивый при отсутствии притяжения, понес его дальше. Он обогнул обломанный край, и башмаки его прилипли к почве так же крепко, как его дух - к бесплодной жизни. Астероид был тонок; с этой стороны едва ли тридцати метров в толщину. Зазубренный искромсанный слой обнажал свою рану - здесь его вырвали из материнского тела и швырнули в забвение вечность тому назад. С какой жуткой болью начал он свои скитания - один, совершенно один! Атон нагнулся и нашел окаменелость: крупный, больше ладони, листок, вдавленный в камень. Останки живого существа, более прелестного в своей смерти, чем в жизни. Ибо красота его не угаснет, сущность никогда не умрет. Пальцы в перчатках ласкали твердые зубцы затянувшегося товарищества. Будет ли окаменевший Атон путешествовать по космосу с таким же безразличным блеском? "Смерть! Где твое..." Чтобы стряхнуть это настроение, он начал взбираться на солнечную сторону астероида. Листок наверняка рос когда-то под солнцем. Если бы удалось войти в былой рай этой окаменелости, увидеть трепещущую листву, коснуться могучего дерева?.. Пустить вспять метроном материи, разрешить все сомнения в нежном слиянии истоков жизни. При приближении к солнечной стороне высветились изломы горизонта. Еще один толчок, за второй угол... Атон купался в теплом сиянии солнца; свет, всюду свет, изгонявший всякую тьму и всякие сомнения. Защитный механизм костюма мгновенно скомпенсировал перепад температур. Атон осмотрелся и увидел атмосферу, сверкающие в ней пары, а на земле - растения с крупными зелеными листьями. "Для меня эта страна роскошна и прелестна, выпуклости холмов высокий изящны, долины между ними мягко закруглены в ожидании..." Атон встряхнулся, герметичный костюм сдвинулся вместе с ним, как вторая кожа. Что с ним? Здесь ведь нет атмосферы; значит, не может быть деревьев, поэзии. Голый кусок скалы, кружащийся по орбите вокруг пронумерованной звезды. Галлюцинация далеко не безопасна. Если он и впрямь забудет, где находится, смерть грубо ему об этом напомнит. "Там внизу, за томящимися горами, где блестят тихие воды, меня ждет источник жизни, в то время как я..." Потрясенный Атон вновь повернул и зашагал к окаменелости у края планеты. Каким-то образом он машинально прошел по долине дальше, убаюканный намеком на неистовый восторг, которому он не смел отдаться. Что-то уговаривало его, соблазняло, тащило вперед на невообразимое свидание. За горами были воды, густые и теплые, как свежепролитая кровь. - Люба! - закричал он. - Уйди из моего воображения! - "Я бежал от твоей жестокости десять лет назад; я едва помню тебя; это не твое место; я боюсь того, что ты символизируешь: это прикосновение крови к моей руке, звук смеха в моих ушах. Ты скажешь, что это - не кровь... не кровь, но блаженство, подаренное моим четырнадцати годам..." Тяжело дыша, Атон повернул еще раз, желая обрести предметность каменного листка. Это была критическая точка. До сих пор он управлял собой. Действительность пришла в себя, явив конические обнажения породы, которые он уже миновал раньше, и отбрасываемые ими в лучах далекою солнца мерцающие тени. Пока он наблюдал за ними, тени оплывали, затуманивались. Холмы зеленели, источая блаженство. Перед ним лежало изогнутое поле, которое вело вниз, в долину, укрытую среди нежных округлых утесов. Там притаилось укромное озеро, более волнующее, более зовущее, чем мираж в пустыне. Наслаждение, которое оно скрывало в своих глубинах, более не отталкивало Атона. Его кровь пела от потребности насладиться этой жидкостью, полностью в нее погрузиться. Он ушел от нее; он вернется к ней. Нет! Но видение уже проникло внутрь и почти на нет свело его сопротивление; осталось лишь слабое приглушенное возражение, звеневшее где-то далеко позади. В четырнадцать шагов достиг он озера, но замешкался, боясь перейти безымянный рубеж в себе. Вода манила, звала его, но крошечная оскопленная совесть, проклятая где-то позади затвердевшего листка, молила его не жертвовать тем, кем он был, ради того, кем он станет. От напряжения его лицо покрылось потом. Атон знал, что исход предрешен, но все еще боролся, желая сохранить образы былой невинности. Его рука медленно поднялась, чтобы расстегнуть ремни на шлеме. Разве костюм его собственный? Застежки открыты, пломбы сорваны, шлем слетел с головы. Но он не умер! К нему ворвался воздух долины - мускусный и сладкий, оживляющий своей свежестью и запахом цветов. Вскоре остатки ненужного костюма были сброшены, нагим он вбежал в воду. Еще раз гаснущее сомнение пыталось удержать его: сомнение, вполне дозволенное, ибо захватчик чувствовал себя в безопасности. Сопротивление приятно возбуждало, придавая поступку некий лоск, господствующее чувство по-кошачьи играло с его робкой совестью и давало ей волю думать, что она вольна. Атона обуяло чувство неминуемого завершения. Прикосновение воды к голым ногам электризовало тело. Он больше не видел эту жидкость. Лишь плоть ведала о ней, сладострастно скользившей по его щиколоткам, окутывавшей их в зарождающееся наслаждение: поначалу раздражающее, но сладостное под конец. В Атоне возникал основополагающий смысл - единственное выражение которого должно быть пагубно сильным толчком, столь мощным, что сдвинет горы и оплодотворит озеро... Тепло поднималось все выше, окутывая голени, колени, бедра; оно ритмично омывало тело, нежными касаниями вытягивая из него глубочайшую силу. Прилив неуклонно возрастал, втягивая его в воспоминание о юношеской руке, путешествующей вверх под девичьей юбкой и касающейся запретного соединения. Но на сей раз липкость ничуть не тревожила; бурная страсть увлекла Атона вверх и внутрь. Две шкалы - плоти и жидкости - слились под наложенным образом нониуса, оказавшись в фокусе перед его закрытыми глазами. Не в силах более сдержать себя, Атон погрузился в воду целиком. Вода, местность, вселенная звенели от его нараставшего желания, а из глубин его самых сокровенных притязаний явилась сущность жидкой среды: восходящая, кружащаяся, подвластная громадному давлению, вламывающаяся мощным ураганом и, наконец, взрывающаяся в мучительном наслаждении, которое измождает плоть, сокрушает кости и насыщает дух по ту сторону времени. В Раю, вы слышали... Любовь построила... О радость! радость! радость! Какая-то сила извне подкинула его, подняла сквозь вздымавшиеся потоки муки высоко-высоко к свету. Это была ее рука - тепло на его ладони - уводившая от забвения, к которому вела Атона двойственная страсть. Темный бог ждал в конечной точке; существо, для которого страсть и вина - лишь орудия; бог, которому нормальный человек не мог бы служить. Бог, которому служил бы Атон, если бы весь подтекст притчи об астероиде достиг его сознания. Дождь кончился, чудовища и замкнутые стены исчезли. Солнечный свет падал не на разбитую колонну, как он отчасти ожидал, а на мерцавшую в сумерках местность: радостную, зеленую и удивительно привлекательную. - Ты... победил, - сказала Злоба, выбирая не совсем точное слово. Но она была женщиной леса, нимфой любви. - Я не могу позволить тебе уйти туда, к столь великому злу. - _О_н_а_ говорила о зле не о том, что они сделали в космотеле, но о боге, которому он должен был служить. О боге, предложившем ему святилище. Фантасмагория закончилась. Призраки, кем бы они ни были, исчезли, и Злоба вновь стала нетронутым глянцем грез Атона. Вернулась прекрасная дама детства; предмет всей его любви никогда более не будет замутнен. Его чистые чувства окружили ее со всех сторон. Он поцеловал ее, услышав наконец завершение мелодии. Никогда его любовь не была так сильна. Он почувствовал, как холодеют ее губы. Она была мертва. $ 400 13 Вниз по реке: она опять превратилась в извилистую, бурную стремнину, стены с обеих сторон сдвинулись, образовав узкий туннель. Но тропка тянулась дальше над уровнем воды, достаточно широкая, чтобы по ней прошла колонна людей. Старшой шагал впереди, высматривая отметки человека, пошедшего на разведку и не вернувшегося. - Если еще сузится, - сказал он, - придется плыть. Никто не отозвался. Плыть здесь было опасно. Любое неосторожное движение отправило бы беспомощное тело по течению через возможные пороги, в пасть к речным хищникам или еще кому-нибудь, стоявшему наготове для защиты недоброго имени Тяжелого Похода. При пешем переходе они чувствовали хотя бы частичную безопасность, и каждый поворот, открывавший взору продолжение пути, встречался вздохом облегчения. Туннель был достаточно высоким, чтобы рослый мужчина шел, не сгибаясь, но очень узким. Тропинка занимала четверть основания, быстрая река - все остальное, стена то и дело грозила столкнуть беспечного путника в воду. Так продолжалось километр за километром: туннель вел вниз. Вернулся Атон и с неохотой доложил: сверху выхода нет, лишь непреодолимый водопад. О другом туннеле, за водопадом, он не сказал. Заглянув в него, он услышал отдаленный стук и ощутил угрозу, которую невозможно встретить лицом к лицу. _К_а_к_ он это понял, сказать он не мог, но был в этом уверен. Мало кто считал, что шансов вниз по реке больше - но Старшой поощрял их истерическую надежду. Возможно пересечение с другим потоком, русло которого _м_о_г_л_о_ вывести на поверхность. Ведь в конце концов, пещерные твари _г_д_е_-_т_о_ вошли, а Бедокур выбрался. Где еще он мог пройти, какие здесь? Если бы он оставил знак! Внезапно все кончилось. За последним сужением, с почти совершенным дверным проемом, туннель резко расширился. Все столпились в красивой куполообразной пещере с большим озером посередине. Озеро было тридцати метров в поперечнике, а купол в верхней точке достигал метров пятнадцати. Таинственный путь огибал озеро по выступу шириной с полметра, в каком-то метре над поверхностью воды. Стены над выступом и под ним были отвесные или наклонялись внутрь; их не портили ни выбоины, ни трещины. Голый человек не смог взобраться с тропки вверх. На противоположной стороне озера выступ постепенно снижался до уровня воды. Там виднелся верх отверстия около полуметра в поперечнике, в которое жадно ввергалась вода. Озеро было глубоким. Зеленое свечение виднелось на глубине нескольких метров и терялось где-то в черных глубинах. Вода была холодной; жребий определит первых кандидатов для мытья и плаванья. Отряд расположился вокруг озера. Старшой поставил у входа стража и разрешил всем отдыхать. Мужчины и женщины сидели, как дети, на берегу, болтали ногами в воде и шутили. Впервые за время Похода воцарилась беззаботная атмосфера. Оказалось, жребий не нужен: люди, почти забывшие, что такое плавать, резвились с нескрываемой радостью. Но Атону было почему-то не по себе. В отличие от других он чувствовал позади огромную опасность. Она возникла в туннеле за водопадом и послала биение своего сердца за ним, вниз во реке. Его душа таинственным образом угадывала ее голод, ее колоссальный аппетит: не только на еду. Опасность находилась в километрах отсюда, медленно приближаясь. Она приближалась. Где же выход? Пещера возникла, должно быть, при подъеме гигантского пузыря газа - давно, во времена расплавленного Хтона, - пойманного постепенным охлаждением и отвердением окружающей породы. Потом ее нашла река, пробилась внутрь, заполнила и пробила себе выход Это означало, что второго выхода глубоко под водой нет, иначе пещера не была бы заполнена. Поток, выходящий через видимое отверстие, судя по всему, вполне соответствовал входящему. Нырять в этот сток было рискованно. Обуздать завихрявшееся течение не удастся, человек окажется беспомощным - как это наверняка случилось с первым разведчиком, ибо он исчез. Конечно, длинная веревка от дыры в верхние пещеры, прихваченная с собой, выдержала бы человека - если он сумеет внизу дышать. Но разве они были уверены, что там, за печатью воды, _е_с_т_ь воздух? Время летело, и если кто-то и разделял сомнения Атона, то их не выказывал. Даже Старшой безмятежно отдыхал, наблюдая, как плавает Гранатка. Мужчины ныряли глубоко в воду в поисках рыбы или другой водной живности, но выплывали с пустыми руками. Кто-то спал, устроившись у стены; то и дело сосед в шутку устраивал ему холодную ванну. Казалось, в этом куполе Хтон приближался к естественному раю. Но Атон в рай не верил. Он нырнул на пять метров, на десять, настолько глубоко, насколько мог, и не обнаружил дна. Выныривая, он взял чуть в сторону, и его подхватил водоворот. Через секунду он миновал водоворот, целый и невредимый, но встревоженный. Ощущение нависшей угрозы стало острее. А что если второй сток внизу был? Он подплыл к противоположному берегу, держась подальше от завихрений у видимою выхода. Здесь тоже имелось небольшое течение. Иными словами, подводный поток по всему периметру озера. Это было зловеще: откуда он в почти стоячей воде? Разве только кто-то крупный поднимается снизу, отсасывая воду от краев. Старшой наблюдал за ним. Атон указал на берег, и тот кивнул. Он тоже заметил. Остальным ничего не сказали. Какой смысл поднимать тревогу, пока опасность неизвестна - если опасность вообще существует? Но необходимо было немедленно исследовать сток. Он может скоро понадобиться. Послышался крик стража у входа. Кто-то напал! "Значит, это не только воображение, - подумал Атон. - Моя душа не утратила связи с действительностью". Схватка, хриплый возглас - и два тела упали в озеро. Одно из них - страж: невредимый, он подплыл к берегу и вновь вскарабкался на тропу. Другое - чешуйчатая камнеедка, раненая и умирающая. Насколько Атон знал, эти твари не были плотоядными. Слишком медлительные, они никогда не приближались к человеку, так как легко становились его добычей. Что случилось с этой камнеедкой? Появилось второе животное, потом третье... Озеро покрывалось трупами, по мере того как неуклюжие твари напарывались на каменные ножи людей. Что их сюда гнало? Старшой подошел к Атону, стоявшему у входа. - Послушай, - сказал он. Далеко вверх по туннелю послышался новый шум - не похожий ни на один, который они слышали в пещерах раньше. Это был топот строя - множество ног, шагавших в такт. Все переглянулись, воцарилось общее молчание. Обученная армия - здесь? Лакая чушь? Верхние пещеры не могли организовать поисковой партии - они не сумели бы обеспечить ее провиантом на такой долгий путь. Если выход на поверхность близко, здесь могли оказаться люди, и они, конечно же, могли идти строем, _н_о _н_е _о_т_т_у_д_а_, _о_т_к_у_д_а _п_р_и_ш_е_л о_т_р_я_д_ з_а_к_л_ю_ч_е_н_н_ы_х_? Топот раздавался все настойчивее, приближаясь по туннелю к пещере, - размеренный ритм с нарастающей громкостью. Вот что, чем бы оно ни было, гнало перед собой других животных? Теперь все в куполе слышали топот. Спящих растолкали, и они тревожно прислушивались к звуку, которого не могли понять. - Хтон Великий? - воскликнул страж, в ужасе отступая. Марширующий звук возрастал. Тот, кто маршировал, огибал последний поворот, хотя люди в куполе по-прежнему его не видели. Наконец он появился. Гигантская шутовская голова высунулась из туннеля. У нее были огромные фасеточные глаза и усы толщиной с палец и длиной в полметра. Голова медленно поворачивалась, осматривая собравшихся; топот стих. Затем двинулась вперед - в их убежище. Голова вжималась в узкую шею. Следом вылезло тело: приземистый горб, опирающийся на две толстые ноги, которые рывками поднимались и опускались. Люди поблизости испуганно отшатнулись, освобождая место. Тело сужалось в хвост диаметром сантиметров пять. Затем, к всеобщему изумлению, появилось второе тело, похожее на первое. Третье, четвертое! Чудовище состояло из сегментов! Теперь люди, оказавшиеся перед головой, в ужасе отступали назад, отчаянно стремясь убежать, но не находили места для отступления. Некоторые при неумолимом приближении твари прыгали в воду. Всеобщая свалка началась, когда тех, кто не умел плавать или боялся, грубо столкнули с выступа, чтобы дать проход гусенице. Атон и Старшой стояли ближе всех к громадной голове. Топор Старшого был наготове, но покуда он выбирал, как отступать, а не как нападать. Еще не было достаточно известно, что это за зверь. На выступ высыпала толпа. Здесь и раньше-то места не хватало, а длина чудовища была значительна. Десять, пятнадцать тел... но появлялись все новые сегменты, пока оно не заняло почти четверть окружности. Когда же оно кончится? Атон заметил, что последние части гусеницы были бесформенны, гротескны - даже по сравнению с предыдущими. Они уже не были единообразны, их объединяло лишь синхронное движение ног. У некоторых сегментов имелись лишние конечности, которые без всякой пользы свисали с боков и болтались. У некоторых, похоже, были сморщенные головы, словно они принадлежали к разным видам. Один сегмент выглядел совсем по-человечески. Какая нелепость! Атон отступал от громадной головы. Как же она питалась? На передней части рта не было видно, а сегменты находились в положении, неудобном для приема пищи. Они все появлялись и появлялись, занимая всю ширину выступа. Теперь стало понятно, для кого вырублена удобная дорожка. Люди лезли друг на друга и, в безумных попытках бежать, падали в воду. Те же, кто удержался на ногах, столпились на участке менее полукруга - а тварь все наступала. Самые удаленные от уродливой головы сегменты были странно сморщены, словно из них высосали все соки. "Если ее охватывает голод, - подумал Атон, - он движется от хвоста к голове". Наконец она показалась вся целиком. Раздался общий вздох облегчения: всех в воду тварь не загнала. Последний ее сегмент заканчивался иглообразным жалом, выступавшим метра на полтора. Над царившим дурдомом раздался вопль. Все невольно обернулись. Внимание каждого было приковано к гусенице, и развитие событий в озере прошло незамеченным. Медленно поднимаясь из глубины, там появилось существо, похожее на кита. Оно заполнило озеро от края и до края; необъятное тело пухлой черной медузы в тридцать метров величиной! Последние капли скатились с ее выпуклой вощеной поверхности, обнаружив огромное круглое отверстие: рот. Теперь Атон распознал ее - действительно медуза, но разросшаяся до небывалых размеров. Он сильно подозревал, что она плотоядна. Тела камнеедок исчезли где-то в стоке реки, однако непосредственных доказательств пока не было. Доказательство не заставило себя долго ждать. Рот разинулся шире, обнажая белесый внутренний канал, изрыгающий пену, пузыри и желтые желудочные испарения. Высунулся трубчатый язык. Он выбросился почти вслепую, затем шлепнул по телу женщины, плавающей в воде, и втянул ее. Между тем гусеница тоже занялась делом. Голова возвышалась у выхода воды, а хвост отрезал вход и пятился вдоль противоположного берега. Мощная игла гусеницы пугала людей куда больше, чем ее голова. Внезапно хвост выскочил, удлинившись на добрых полтора метра. Он пронзил ближайшего мужчину, дурашливо замахнувшегося обломком камня, вошел ему точно в живот и вышел из спины. Мужчина жутко заверещал и затих, но тело его держалось стоймя на острие. Жало сократилось, подтолкнув труп к завершающему сегменту гусеницы. "Какая жуткая мощь! - подумал Атон. - Жало протаранило внутренности, мышцы, позвоночник и вышло наружу". После чего часть трупа отвратительно вернулась к жизни. Голова и руки мужчины вяло повисли, но его ноги подхватили размеренный ритм сегментов. Других сегментов. Хвост вылетел вновь, настигнув бегущую женщину. Острие прошило ей спину и вышло из живота. Как и первая жертва, женщина потеряла сознание или умерла; как и первая, она отдала свои нижние конечности безостановочному ритму марша. Атон осознал, наконец, ужасную природу этой ловушки. То, что казалось невинным прибежищем, в действительности, служило местом одновременной кормежки двух самых хищных обитателей Хтона. Жертва могла выбрать своего убийцу - не более того. Целый отряд забрался в ловушку и чувствовал себя в ней как дома. Теперь не было времени думать, прикидывать, изучать. Гусеница включала в себя новые сегменты как попало - задом, передом, боком, сложенные пополам - как им довелось встретить пронзающий хвост. Китомедуза неуклюже всасывала всех, кто упал, нырнул или был сброшен в воду. Она могла позволить себе неуклюжесть. Прием пищи займет немало времени - но в ее наличии она была уверена. 14 Старшой взялся за руководство. Ухватив двумя руками топор и топорищем расталкивая людей, он расчистил место и шагнул вперед - на поединок с головой гусеницы. Атон последовал за ним, догадавшись о его намерении. Старшой встал в боевую стойку и размахнулся - заиграли мышцы на его спине. Лезвие топора вошло в резиновую морду гусеницы. Из раны потекла зеленая вязкая жидкость. Тварь издала отчаянное шипение каким-то клапаном за торчащими усами и отступила. Движение передних ног волной пробежало к хвосту. Старшой ударил еще раз, целясь в выпученные глаза, но гусеница моргнула. Моргнула: блестящие прутья из покрытой металлом кости изогнулись над глазами защитной маской. Она не использовала голову в схватке, но, тем не менее, умела защищать ее от добычи, посмевшей сопротивляться. Такое грубое оружие, как топор, могло ее разве что вспугнуть, но не убить. Старшой ударял снова и снова, поражая края разноцветной головы, и она пятилась все дальше. Во при этом наступал хвост, а это было гораздо хуже. Круг почти замкнулся, длинное тело гусеницы простиралось неумолимо и беспредельно. - Мы должны убить ее или прогнать прочь, - закричал Атон. - Или столкнуть в воду. Для чудовища это означало бы конец. Гусеница тонет и расплескивает воду шагающими ногами; китомедуза давится нескончаемым куском, который ей не проглотить. Погибнут обе. На самом деле все было не так. Согласованное нападение отряда выгнало бы гусеницу. Люди могли бы окружить ее и, схватив бесчисленные ноги снизу, столкнуть с выступа; или же взобраться к ней на спину и отпихнуть от стены. Да - ее можно победить. Но не испуганной толпой. Необходимой организованности из-за общей паники не достичь. Явный, очевидный побег - лишь он мобилизовал бы орущих людей. - Река! - закричал Атон, указывая на бурлящее отверстие. Старшой услыхал его среди шума и оглянулся. Поняв мысль, он отступил к берегу и встал настороже, готовый помешать наступлению гусеницы. - Туда! - завопил Старшой, указывая вниз. - ТУДА! - Какой-то мужчина увидел знак и прыгнул в мелководье между горбом китомедузы и краем озера. То плывя, то шагая по пористой плоти, он прошлепал к сливу и нырнул. Поток воды протолкнул его внутрь. Пауза: затем еще один мужчина исчез из вида до того, как водяное чудовище его обнаружило. После него женщина, а остальные тем временем выстроились в очередь, предпочитая неведомую дорогу видимым ужасам. Шестым человеком в дыре оказался Первоцвет. Он весил, по его собственным словам, сто восемь килограммов. Слишком поздно обнаружилось, что его туша велика для дыры. Голова и плечи исчезли в ней, дрыгающиеся ноги - нет. - Вытащите оттуда этого ублюдка! - заорали обезумевшие люди. Голова и хвост гусеницы начали наступать, вытягиваясь из тела. Водяное чудовище шарило языком вблизи дыры. Если помеху быстро не убрать, все погибнут. Атон прыгнул в воду и схватил дергающуюся ногу. Он нащупал камень, уперся в него и напрягся, но вода с силой давила на толстое тело, вжимая его в дыру. Атон сменил тактику: он попробовал протолкнуть его, но и это ему не удалось, тело не двигалось ни туда, ни обратно. Похоже, вытащить Первоцвета невозможно. Старшой глянул вниз с мрачным лицом. Голова гусеницы находилась недалеко от отверстия, но проход к нему еще оставался. - Не теряй времени! - рявкнул Старшой. - Пусти. Атон отплыл, поглядывая на Шевелившийся позади него язык. Старшой прав - времени в обрез. Широко расставив ноги. Старшой резко махнул топором. Он ударил по торчащей из дыры нижней части тела. Полные ноги Первоцвета перестали дергаться. Старшой взмахнул еще раз, глубже врубаясь в рану, словно валил дерево. Окрашивая воду, обильно хлынула кровь. "Твою ли смерть я ощущаю сейчас, старина?" Толстый язык китомедузы почуял кровь и подобрался ближе. Чтоб избежать его. Атон отчаянно поплыл прочь; скользкий холодный язык шлепнул его по ноге, обвил бедро, но искал он не Атона. Определив источник приятного вкуса, он лизнул разрубленное тело, обвился вокруг. Старшой, наблюдавший за ним, наметил удар, чтобы отрубить язык. - Не надо! - закричал Атон. - Остановись! Сбитый с толку, Старшой замешкался. Сначала он собирался разрубить тело Первоцвета на части, которые могли бы проскочить через дыру и таким образом открыть проход. Но если была альтернатива... Огромный язык напрягся. Чудовище приподнялось. С хлюпающим звуком жирная красная куча покинула дыру и поплыла ко рту китомедузы. Голова Первоцвета безвольно болталась, как бы кивая Атону. Вода рванулась вниз неистовым водоворотом. Путь был свободен. Китомедуза их спасла. Атон прыгал одним из последних. Когда подошла его очередь, он вдруг почувствовал иррациональный страх. Куда вел путь побега? Как уверить себя, что этот шаг менее опасен, чем жуткие альтернативы позади? Но, чтобы освободить этот проход, умер Первоцвет: и ничего не оставалось, как лезть туда же. Атон нырнул с открытыми глазами и рассмотрел проход, пока тот всасывал его. Вода толкала, продвигала Атона вперед; дыхания не хватало. Едва стены начали расширяться, он мощными гребками выплыл на поверхность. Слишком рано - он стукнулся головой о низкий потолок и почти без сознания поплыл по бурному потоку. Через секунду чья-то сильная рука схватила его за волосы и вытащила голову из воды, чтобы он смог отдышаться. Когда в голове прояснилось, Атон понял, насколько своевременной была помощь - впереди ревел водопад. Отплевывая розоватую воду, он выбрался на берег. Только теперь узнал своего спасителя: Гранатку. Большинство спаслось таким же образом. Других отнесло к водопаду. Когда стало ясно, что больше никто не появится, они начали спускаться по причудливым скальным образованиям к большому озеру в шести метрах ниже водопада. Озеро было полно людей. Те, кто не пострадал, уже выбрались на берег. Не умевшие плавать дико и бесцельно бились в воде. Некоторые уже и не бились. Гранатка первой взялась за дело. Она подцепила за ногу барахтавшуюся поблизости женщину и вытащила ту на мелководье. Потом отправилась за другой. Плавала она превосходно. Те, кто был в силах, последовали ее примеру. Вскоре вытащили все тела. Но страшная пошлина была оплачена. Сто шестьдесят человек вошли под тихий купол пещеры: сейчас здесь стояло тридцать восемь. Еще семеро были слишком плохи, чтобы идти; их придется умертвить - гуманным ударом топора. Ниже по течению раздался крик. Усталые головы повернулись, чтобы узнать, какая еще грозит опасность. Но это был крик открытия. На плоской глыбе возвышалась пирамида из камней - произведение разума. Рядом нацарапана буква "Б" и стрела, указывающая вниз по течению. Тропа доктора Бедокура. 15 Дальше было легче. Выжило девятнадцать мужчин и девятнадцать женщин: самые достойные, по определению природы, из обитателей нижних пещер. Уменьшившись численно, отряд стал управляемым и действенным, а предприятие в целом - более увлекательным и менее грязным. Воздух был свеж, вода чиста, температура низка. Знаки Бедокура появлялись через равные промежутки, указывая вниз по течению. Как он дошел так далеко один, им никогда не узнать; но он явно сделал это, пребывая в здравом уме - и этого было достаточно. - Как он выглядел? - спросил Атон Гранатку, когда они перелезали через груду каменных изваяний. - Очень умный, - сказала она. - Маленький и хитрый. Слабые глаза, но за ними ум, как скальпель. Он пригодился ему для побега... - Но если он добрался так далеко, что свело его с ума? - Наверное, увидел химеру. Люди продолжали исчезать - причем одни мужчины - без следа. Предполагалось, что химера по прежнему преследует отряд (как она прошла через купольную пещеру?) и настигает неосторожных. Непрерывный шум реки заглушал отдаленные крики. Поход продолжался. Река расширилась, питаемая притоками, которые их больше не интересовали, и при этом расширялись и окружающие ее пещеры. Туннели-воздуходувки пропали. Вместо них отряд шел через скальные образования, водяные отстойники и размывы, леса древообразных сталагмитов и пещеры из белых кристаллов. Порой река распадалась на несколько рукавов, петляя среди сочлененных сводов с темными потолками и неопределимыми границами, и вновь соединялась. Наконец она раздалась до размеров широкого озера с медленным течением. Отряд шел по левому берегу. Воду приостанавливал крутой утес метров пятнадцати в ширину, выгибавшийся вверху в трехмерный лабиринт. Берег был ровный, с пляжем из белого песка. Само озеро оставалось чистым и холодным - наслаждение для купающихся, но на одном из знаков Бедокура стоял череп со скрещенными костями. Они приняли его на веру. Вновь пещеры Хтона являли свою красоту и покой. Но на сей раз в рай никто не верил. Открытая тропа постепенно сужалась по мере того, как стена приближалась к озеру. Стена с другой стороны отступала, оставляя место для пляжа на том берегу. Берега поменялись своими очертаниями - или, скорее, река просто перенесла русло к ближней стене. Наконец они подошли к знаку, указывающему на воду. Пора переправляться на другой берег. Но на середине реки они увидели белый бурун от большого речного животного. След, который сопутствовал им в течение нескольких переходов. Изобретательный Бедокур мог приготовить химикаты, чтобы отпугнуть тварь. Отряду приходилось искать другие способы. Старшой долго не размышлял: - Жребий! Подошла Гранатка. - Знаю, чего ты хочешь, - сказала она мрачно. - Я согласна. Я хорошо плаваю. Старшой оттолкнул ее. - А не собираюсь тебя ни о чем просить! Жребий. Она не двигалась. - Ты не смеешь больше разбрасываться мужчинами. Я хорошо плаваю. Я согласна. Старшой долго изучал ее. Потом отвернулся. - Останься здесь, - кинул он через плечо. - Пятый, пойдем со мной. Атон отправился с ним подальше от отряда, туда, где стена резко изгибалась, оставляя на берегу открытое место. - Я хочу потолковать с тобой, Пятый, - сказал Старшой, кладя топор у воды и снимая остальное оружие. Атон, зная, что грядет, сложил свои каменные орудия. - У каждого из всех нас - своя причина, по которой он оказался внизу, - продолжал Старшой. - Ни один из нас не вправе судить других. Но сейчас мы должны принять решение. - Он стоял, упершись руками в бока. Его мышцы, более крепкие, чем перед походом, слегка блестели от пота. - Не знаю, из-за чего ты сюда попал пне спрашиваю об этом. - Всего-навсего стандартная любезность: слух об Атоновой миньонетке ходил уже давно. - Но после того, как мы покинули рудники, ты вызвал больше неприятностей, чем десяток людей из отряда. Ты ловкий, крепкий - но я тебя раскусил. Я давным-давно понял тебя. Будь моя воля, я привязал бы к камню приманкой для химеры тебя, а не того испуганного человечка, у которого на крупные опасности кишка была тонка. Ты должен был застрять в той дыре и получить удар топором, а не единственный человек с мозгами, способный нас вывести. Ты поплывешь по реке в одиночку. Старшой вовсе не был невежествен, как полагал Атон. Насколько сильны были его подозрения? - Ты обвиняешь меня в преступлении Влома? - Я - человек простой, - сказал Старшой. - Я не знаю, что творится в людских умах, и мне понадобилось много времени, чтобы все это понять. Но я уверен, что Влом и пальцем бы не тронул своего единственного приятеля. Он указал бы на своего злейшего врага, чтобы спасти виновного друга. Но он н_е _з_н_а_л_, кто взял вторую половину голубого граната. Он решил, что ты невиновен, поскольку виновен был он. Влом надеялся, что ты предоставишь ему алиби, но ты этого не сделал, и это означало его конец. У тебя была одна причина так его вломить. Ты понимал, что мы ни из кого не вытянем признания, потому что они никогда этого не делали: вторые полграната подобрал _т_ы_ и сунул их в корзину для Счетовода. Предатель - ты! Тугодум Старшой казнил Влома до того, как понял правду - и теперь должен был признать свою ошибку. - Очень жаль, - с сочувствием произнес Атон. - Ты вешаешь на меня и вину за смерть Первоцвета? - Ты хитер! - Старшой оставил без внимания иронию Атона. - Рассчитал, что дело кончится Тяжелым Походом, а этого-то тебе и надо было. Другие умирали вместо тебя. Ты не осилил бы поход в одиночку. Все, кто здесь умер, умерли из-за тебя. - Даже жертвы химеры? - Когда мы услышали крик Влома, тебя поблизости не оказалось. Тогда-то я и начал размышлять. Ты явился с той стороны туннеля. Химера должна была пройти мимо тебя. Но ты ничего не сказал! Ты хотел смерти Влома, чтобы он ничего не сболтнул, ведь ему, возможно, кто-нибудь бы и поверил. - Точно! Колдунья-миньонетка наделила меня истеричной силой. Я могу в мгновение ока убить голыми руками. Могу схватить человека за жилы на шее и разодрать их. Могу засунуть пальцы ему под ребра и вырвать грудную клетку. Могу воспользоваться длинными ногтями, по-кошачьи впиваясь в лицо своей добычи, могу ломать шеи и откручивать головы. Могу точно воспроизводить порезы и царапины, оставляемые когтями животного, а также полусжеванные, полурваные следы нападения. У меня в тайнике есть специальные приспособления, чтобы подражать следам призрачной химеры, и делаю я это в считанные секунды. Я не сумел протащить эти приспособления вниз и потому изготовил их сам, в тайной лаборатории, где у меня имеется крепкий металлический пресс и небольшая доменная печь для плавки железной руды. Камень, сам понимаешь, для этого неудобен. Я пробил дыру на поверхность, чтобы незаметно выпускать дым и гарь. То и дело приходилось подниматься вверх и отгонять от дыры ротозеев, потому что я не хотел, чтобы кто-то совал нос в мои личные дела. Моя лаборатория звуконепроницаема, чтобы никто не слышал грохот. А еще у меня есть собственная железная дорога, параллельная нашему пути в Тяжелом Походе, так что я могу подвозить свои орудия всякий раз, когда возникает нужда в очередной казни. У меня есть особые устройства для уничтожения кровавых следов, и, конечно же, я ношу закрывающую все тело одежду, наподобие космокостюма, уберегающую от кровавых брызг; я снимаю ее и прячу, оставаясь нагим, и никто не может распознать, что я сделал. Ведь мне нужно немедленно присоединиться к отряду, чтобы никто не заметил моего отсутствия, когда раздается первый крик жертвы. Должен признаться, что с Вломом я немного замешкался, но все равно сделал все в лучшем виде. Всего несколько секунд. Чем не охота? Если бы ты знал, как это увлекательно... Старшой продолжал, не тронутый навязчивым сарказмом Атона: - Я вижу, что ты сделал с Гранаткой. Она - грубая баба, но не заслуживает того, как ты с ней обходишься. Ничем не могу помочь в остальном. Но с ней ты все уладишь. "Да, пришло время решения". - Ты в этом уверен? - Уверен, - подтвердил Старшой. - Есть одна штука, которую может сделать хвеевод. Гранатка должна умереть, но пусть она умрет счастливой. Ты позовешь ее по-хорошему, приведешь куда-нибудь, где вас никто не увидит, сочинишь ей всю ту чушь, на которую покупаются бабы, и все с ней уладишь. Пусть она получит то, что вполне заслужила. Остальные будут отдыхать и готовиться к переправе. Атон внимательно посмотрел на него. Старшой говорил серьезно. - Думаешь, она этому поверит? - он готов уже был сдаться. - Она поверит тому, во что хочет верить. Я прекрасно ее знаю. И ты ей в этом поможешь. Когда надо, ты - отличный болтун, - Старшой позволил себе легкую улыбку. - Почему она торчит на тебе, мне не понять. Но ради тебя она готова на все. Сделаешь все как надо и до конца... или на этот раз будешь приманкой _т_ы_, а не она. Если не веришь мне... Атон не верил. Привыкнув не предупреждать, он развернулся и нанес удар босой ногой со всем смертоносным умением своего боевого искусства. Креллевод запоздал с нравоучением. Ребро стальной ладони отмело выпад Атона в сторону. Казалось, Старшой чуть шевельнулся, а уже провел боевой прием. Его мозолистая ступня ударила по другой ноге Атона снизу. Сила болезненного падения на каменный пол была удвоена весом Старшого. Под тонким слоем оставшегося жира креллевод был тверд, как стена пещеры. Свободная рука зажала голову Атона, мощная ладонь ухватила руку в мертвый замок. Пальцы нащупали челюсть. Атон дико рванулся. Заорал. Взрыв невыносимой боли в горле, невольный и бесполезный рывок из удерживающих его рук, вопящий мрак над миром. После легкого прикосновения стальных пальцев к скрытому нервному центру, мир вернулся к нему на удивление нереальный. Голос мягко спросил: - Детка задумал поиграть? Старшой отпустил его, оставаясь настороже. - Скажи Гранатке, что мы дрались из-за нее, и ты победил, - посоветовал он. - Не хочу, чтобы ты выглядел потрепанным, космогард все-таки. - Старшой продолжал настаивать на своем. Так они разыграли втроем сцену жертвоприношения Гранатой: Старшой ждал с обмотанным веревкой кулаком, зная, что любовные звуки поддельны, хотя его сострадание охотно сделало бы их истинными; Атон смутно обнаруживал, что познание смерти порождает мелодию, а мелодия - удивительно реальную страсть; Гранатка принимала добровольную смерть как единственный способ вызвать эту страсть и, вероятно, на какой-то миг подлинную любовь и преодолеть свои невзгоды. А белый бурун ждал...  * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ХТОН *  $ 403 ШЕСТНАДЦАТЬ Атон медленно приходил в себя. Календарь на противоположной стене комнаты был открыт на Втором Месяце, $ 403 - почти через год после запавшего в память ужаса. Он поцеловал миньонетку, и... почти год! "Где я был? Что делал в этот промежуток?" Он огляделся. Первым предметом в уютной комнате, привлекшим его внимание, было деревянное кресло с твердой спинкой: мощное кресло Аврелия, охранявшее выход. Напротив стоял плюшевый диван, тоже слишком знакомый - диван, который он всегда воспринимал как материнский. Над ним по-прежнему висел портрет дочери Десятого в раме, не вызывавший ныне никакой вины. Рядом с ним... Рядом с ним висела паутинная картина художника-ксеста: мать и сын. Атон выкинул из головы комнату и стал рассматривать себя. На нем была светлая рубаха, чистый комбинезон и мягкие сапоги хвеевода: тот, кто его одевал, знал как. Мог ли он при подобной амнезии одеться так сам? В соседней комнате кто-то находился. Аврелий? Нет, он умер, так же как умерла лесная нимфа, как умерли все, кто заботился о нем. Кто занимал дом пятого? Поступь была легкой, знакомой. - Тема раковины? - воскликнул он, внезапно обрадовавшись, очень обрадовавшись. Он думал, что она тоже мертва, если она вообще существовала вне его грез. Он убил ее - но это была символическая казнь, отречение от второй любви, а теперь символика исчезла. Она вошла в комнату: волосы были длиннее, чем в воспоминаниях четырехлетней давности, и отсвечивали серебром на фоне зеленой хвеи в полуденном солнечном свете. Изящные черты лица тверды, на запястье - ничего. На Идиллии не существовало физической смерти, и они оба знали об этом. Однако он столкнул ее с горы в момент восторга. Она не была телепаткой и не могла знать, что его поступок означал отречение не от нее, а от миньонетки. Для Кокены это был его второй отказ... но трепещущая хвея, которую она по прежнему носила, показывала, что ее любовь к нему не ослабевает. Быть достойным такой женщина... - Дочь Четвертого, - сказал он, - я люблю тебя. Она подняла глаза: - Атон? Он с трудом встал. В своем теле он почувствовал силу - значит, он не провел весь год в постели. - Кокена, ты меня не узнаешь? Она внимательно на него посмотрела. - Атон, - повторила она, наконец, улыбнувшись. Он шагнул к ней. Она отступила. - Пожалуйста, не дотрагивайся до меня, Атон. - Кокена, _п_о_ч_е_м_у_? Она стояла за широким креслом Аврелия. - Все может быть не таким, каким ты это помнишь, Атон. Он вернулся к своему стулу и сел. - Разве мои мечты ошибались, милая ракушка? Ведь на Идиллии никто не умирает? - Нет, Атон, нет - не то. Но тебя... не было... долгое время. Я должна быть уверена. - В _ч_е_м_ уверена? - спросил он. - Миньонетка мертва, а я люблю тебя. Я любил тебя с самого начала, но пока я не победил миньонетку... - Атон, позволь мне, пожалуйста, сказать. Тебе будет тяжело, а времени не так много. Ее рассудочность изумила его. - Кокена! Она не обратила внимания на его восклицание и заговорила чуть быстрее, чем раньше, словно читая лекцию. - Я ходила в лес до того, как ты освободился из Хтона, и говорила с миньонеткой, говорила со Злобой. Я показала ей хвею, которую носила, а она взяла ее и показала, что любит тебя так же, как и я. - Она любила по-своему, - сказал Атон. - Она была прелестна. Я улавливала ваше семейное сходство. Она рассказала о тебе все, что мне следовало знать, и я смогла позаботиться о тебе во время твоего выздоровления. Она предупредила меня, что из Хтона явится некий злодей и что я должна защитить тебя от него. Она сказала... она сказала, что вскоре уйдет, и оставила мне песню. - Песню! - Она хотела, чтобы ты был счастлив, Атон, но видела, что кровь миньона разрушает тебя, а злодей из Хтона ждет, что от тебя останется. Она подарила тебя мне, Атон, ты не победил эту великолепную женщину! Мысль об этом ужаснула его. - Все это... случилось _д_о _т_о_г_о_, как я бежал из Хтона? - Мы любили тебя, Атон. - Злоба _з_н_а_л_а_, что она умрет? - Да. Ее имя в понятиях ее культуры означает "Сострадание", и она любила твоего отца настолько, что оставила его, а тебя настолько, что умерла ради тебя. Когда Аврелий увидел, как ты идешь с ней по полям, он понял все и прекратил свою долгую борьбу с болотной ржой. Вскоре умерла и она. Приехал брат Пятого, и мы похоронили Аврелия в лесу рядом с ней. - Песня, - выговорил Атон, не в силах более сосредоточиться. Кокена мельком взглянула на него. - Мне пришлось разбудить тебя... рано, - сказала она. - Песня... - Она решилась: - Вот песня. Она запела, и это была мелодия его детства. Голосу Кохены не доставало богатства голоса миньонетки, но сейчас это не имело значения. Ведь это была та самая _п_е_с_н_я_. Она пропела ее до конца, но чудо исчезло. - Песня не прервана, - сказал он, только теперь понимая, что ее истинная привлекательность - не в самой мелодии, а в том, что она не завершена - точно такими были и его отношения с миньонеткой. Не песня, н_о_ п_р_е_р_в_а_н_н_о_с_т_ь_ влекла его за собой. Почему он не понимал этого раньше? Кокена пристально наблюдала за ним. - Теперь, Атон, песня для тебя ничего не значит? - Извини, - сказал он, понимая, что это выражение неуместно. - Ты могла бы избавить себя от неприятностей. - Нет, нет, - сказала она с более ясной улыбкой. - Все хорошо. Значит, миньон в тебе умер. Ты опять выздоровеешь, если только... Эти таинственные намеки раздражали его. - Если только _ч_т_о_? Что еще за "выздоровление" и какой такой "злодей"? Где я был и что делал весь этот год? Почему ты не подпускаешь меня к себе? Почему тебе вообще пришлось будить меня? Я спал? - Теперь я могу тебе сказать, - Кокена обошла кресло и села в него, поодаль от Атона. - Полуминьон, получеловек, ты не мог жить ни в одном из двух миров. Злоба предупредила меня о страшных последствиях, если бы ты бежал до разрешения этого конфликта. Но после того, как она принесла себя в жертву, ты обезумел и рыскал по лесу в диком слепом гневе. Твой дядя - Вениамин - вытащил тебя из аэромобиля и привел ко мне. Пришлось воспользоваться наркотическими препаратами. Мы не смели извещать власти, иначе тебя выдали бы Хтону. Мы поддерживали твой разум пустым до тех пор, пока ты не выздоровел. Миньонетка предупреждала меня, что может пройти два года до того, как потрясение от ее смерти оставит твою душу и ты снова станешь нормальным человеком. Мы знали, что, все это время мы должны удерживать тебя от деятельности. Но... - Наркотики! Целый год? - Больше ничего не оставалось. Добавляли в пищу. Вениамин вел хозяйство, я ему помогала и ухаживала за тобой. Ты, Атон, стал растением - вот почему сейчас я не могу к тебе привыкнуть. Я водила тебя на прогулки... - Как зверька на поводке! - Подробность про выгуливание собак! - огрызнулась она. - Пожалуйста, дай мне закончить. Мы скрывали твое присутствие, но один злодей, похоже, это знал. Его бог - телепат, сильнее миньонетки. Этот злодей приходил за тобой, утверждая, что отныне ты принадлежишь Хтону. Он знал... очень многое. Он сказал, что только в Хтоне ты в безопасности, что бог Хтона восстановит твой разум. Он пытался забрать тебя. - Посланник из Хтона? - Атон недоумевал. - Хвеи его не любят, - сказала Кокена, словно это снимало вопрос - как, вероятно, и было. - Я... я сделала ему больно, и он убрался. Теперь сидит в космокорабле и дожидается твоего пробуждения. Говорит, что ты придешь к нему, когда вернешься в сознание. Я его боюсь. Тебе придется встретиться с ним до того, как ты к этому готов, я слишком рано прекратила давать тебе лекарства. - Кончился запас? - Атона не радовала ни одна из составляющих его странного положения. - Нет, - больше она ничего не сказала, а вместо этого указала на дверь. Он подчинился ее жесту. Опускалась ночь, над сумрачным горизонтом виднелись облака - пепел на небе. Он никогда не видел свою родину более прекрасной. "О радость! - подумал он. - В нашем..." - Ты должен пойти к нему, - настаивала Кокена. - Тебе придется сразиться сегодня ночью, пока есть время. Пожалуйста, иди. Атон смотрел на нее, рассеянно отмечая ее прелестную бледность. - Сразиться? Зачем? Я ничего о нем не знаю, об этом "злодее". Что за спешка? Почему ты молчишь? - Прошу тебя, - сказала она, и на щеках ее блеснули слезы. - Позволь мне коснуться моей хвеи, - сказал он, выигрывая время, чтобы понять тайну. Кокена стояла неподвижно, как кукла, пока он вынимал цветок из ее волос: знак любви, который ему придется постоянно приручать, когда они поженятся. Кокена любила его странно, такими могли показаться и ее поступки; но хвея подтверждала ее любовь. Сейчас она действовала так же необъяснимо, как давным-давно миньонетка в космотеле. Были ли причины ее поступков так же обоснованны? Хвея на его ладони завяла и умерла. "Час убывания любви нас посетил", - подумал он пораженный. Но потерянная ДЗЛ теперь не утешит. Кого хвея не может любить... Атон уставился на бессильную зеленую веточку. Она осудила его как недостойного быть любимым, и просить ни о чем было нельзя. Неужели все его стремления нашли в этом свое завершение? Облака тускнели в гаснувшем свете: зола на небе. СЕМНАДЦАТЬ Охладевшая Кокена не сказала ему, где искать злодея, но Атон целеустремленно шагал по полям в знакомом направлении. Три километра ходьбы в сумерках привели его к черному силуэту корабля Хтона. Этот человек ждал его почти год - не как рука правосудия, но как посланник бога. Сила Кокены оттолкнула его. Кокена не преувеличивала, когда говорила - давным-давно, когда ее любовь только зарождалась - о своей способности побеждать нападавших мужчин. Но ей не дано покорить мощь Хтона, стоявшую за спиной посланника. Это удел самого Атона. Он ни в коем случае не собирался вернуться в тюрьму. Замок не был заперт. Глупец, позабывший о собственной безопасности! Атон нашел трап и полез наверх. Его голова поднялась до уровня люка, что напомнило ему прошлое восхождение и прошлую надежду. Что-то кольнуло его в лицо. Атон замер, ощупывая глазами потемки. Это был небольшой нож с тонким лезвием, который кто-то держал с четкостью хирурга. Чуть поблескивая, глаза сидевшего на корточках человека внимательно следили за ним, а Атон знал, что сильные контактные линзы позволяют видеть и в темноте. Ниже - губы, сложенные в беззвучном свисте, немелодичном отклонении от нормы. - Привет, Соучастник, - сказал Атон. - Соучастниками мы еще станем, - ответил человек. - Но не такими, какими были. Вы меня уже знаете. - Нож не шевелился. - Да, - сказал Атон, ставя ноги поудобнее. - Миньон Хтона, пришедший забрать меня обратно. Вовсе не случайность привела вас в дремучие леса Идиллии, планеты Хтона, чтобы найти меня и провести через открытия, не оправдавшие моей пригодности вашему хозяину. Отличные слова: никто не убегает. - Никто, - согласился человек, которого красноречие Атона ничуть не впечатлило. Лезвие не отодвинулось. Атон понимал, что отступать нельзя - ни словесно, ни физически. Если бы его не обуревали другие вопросы, он бы давным-давно разглядел Соучастника насквозь. Тот был слишком терпелив, давая ему время на Земле, на Миньоне, на Хвее; он стушевывался, пока Атон исследовал собственную природу. Соучастника не интересовали ни гранаты, ни рудники, где их добывали; всего лишь удобный предлог, чтобы усыпить подозрения. У Соучастника имелся уже ключ и от рудников, и от всего Хтона. Атон помедлил, прежде чем сделать очередное заявление, не уверенный, заставит ли оно убрать нож или воткнуть его. Потом бросился с головой. - Не случайность. В самом деле, мы очень похожи... доктор Бедокур! Лезвие исчезло. - Входите, - сказал доктор. Атон залез в каюту. Тесное жилое помещение оставалось таким же, каким он помнил его по нескольким совместным путешествиями запасы воды и пищи располагались вдоль одной короткой стены, откидывающиеся койки - вдоль другой. Любительский корабль, предназначенный для полетов на пикники и развлекательных путешествий. Место, отводимое обычно для груза, было незанятым. Площадь пола составляла роскошных восемь квадратных метров. Бедокур взмахнул рукой, и со стен замерцал мягкий зеленый свет: свет пещер Хтона. Атон как будто этого не заметил. Соучастник, скрывая свою личность, страдал от обычного освещения, но теперь маска была отброшена. Какова истинная связь между этим человеком и Хтоном, и почему раньше он утаивал свою историю? - Что такое "Микса"? - спросил Атон. - Слизь. Это было не очевидно? - Не в то время, - сказал Атон, думая о Хтоне и тамошних ужасах. "Тяжелый Поход приберег худшее на самый конец. Какого рода человек мог полюбить его настолько, чтобы задавать академические загадки тем, кто идет следом?" - Вы знаете, сколько погибло, пытаясь бежать? Как вам удалось это в одиночку? Бедокур сидел на корточках, прислонившись к стене, словно находился в пещерах, по которым он явно скучал. Атон был убежден, что его скальпеле не на виду, но наготове. Неосторожный человек не переживет опасностей похода. И нормальный. И не безумный. - Безумие в наши дни, конечно же, узаконенная выдумка, - сказал Бедокур, решив прежде всего разделаться с подразумеваемым вопросом. - Биопсихические методы официально искоренили эту проблему, подобно тому, как лекарства победили физические болезни, за исключением озноба и двух-трех других. - Атон оценил ироническую ссылку на страшнейшую из всех болезней - озноб. - Тем не менее, для общества остается необходимым заточать в тюрьму определенных... э-э... нонконформистов. Когда я оказался в Хтоне в качестве заключенного, мой - позвольте назвать это комплексом побега - мой комплекс побега активизировался. У меня была цель. При таких обстоятельствах я вынужден был стать нормальным. Вы следите за мной? - Нет. Бедокур нахмурился. - Человек, который приспособился к ненормальной ситуации, но живет в "нормальном" обществе, имеет тенденцию к невыживанию. Но поместите этого человека в ситуацию, сообразную его личным склонностям, и его черты станут необходимыми для выживания, тогда как нормальный человек погибнет. Вот основания для поговорки; что не безумному человеку из Хтона не убежать. Хтон не ориентирован на душевное здоровье. Конечно, шансы против совместного наложения искаженных изображений... Атон замотал головой. Он не обращал особого внимания на слова, понимая, что это лишь разговорная прелюдия к грядущему отчаянному поединку. Ему противостоял здесь такой смертельный враг, с каким он не встречался за всю свою жизнь - из тех, кого приходилось убивать. От их сражения зависело будущее Атона, хотя исход был неясен. Поражение означало возвращение в Хтон и новую нормальность; победа - возвращение к погубленным надеждам умершей хвеи. Вероятно, он боролся, скорее всего, за сохранение за собой права запятнать себя самоубийством. - Бросьте рыбу в воду, и она поплывет, - резко произнес Бедокур. - Оставьте ту же рыбу на суше... Атон кивнул, не желая продолжать эту тему. - Хтон был моей стихией, - беспощадно продолжал Бедокур. - Я проложил себе путь наружу. Я выплыл. Тамошние чудовища были ничто по сравнению с чудовищами в моей голове. Но когда я вернулся в мир, я стал тонуть в воздухе, как тонул и раньше. Мое отклонение быстро указало на мое положение, и я вновь был арестован. Вторично меня в Хтон не отправили, поскольку решили, что я выведу всех. Меня нельзя было ни игнорировать; ни выпускать. Они предпочли приложить небольшое целебное безумие к своему собственному разуму и объявили, что из Хтона убежать невозможно, а потому я - сумасшедший, назвавший себя знаменитым доктором Бедокуром. Это, по-своему, вполне справедливо. Как бы там ни было, меня положили в "больницу" на "обследование". Очередное заключение вновь активизировало мой синдром побега, и я опять стал способен действовать. После Тяжелого Похода их стены и охрана были детской игрой. Атон с циничным видом наблюдал за ним. - Если вы знали, что свобода будет стоить вам душевного здоровья, зачем вы боролись за нее? Бедокур широко улыбнулся. - Еще одно романтическое помешательство. Мы полагаем, что проблему личности можно ликвидировать посредством ее понимания - как будто для того, чтобы поднять гору, человеку достаточно подумать, что она тяжела. Нет, понимание - не синонимично решению. Я лечу к свободе, как мотылек к свече, и ничто столь несущественное, как Разум, не свернет меня в сторону. Атон подумал о собственном опрометчивом стремлении соединиться с миньонеткой: ее алые волосы - страсть, черные - смерть. Разум - как он мог надеяться преодолеть разверстую холодную и мрачную пустоту, потерю исцеленной песни, разбитой раковины? Мотыльку больно, поскольку его крылья превратились в пепел, но он еще не понял, что больше не может летать. Какой смесью метафор сумеет он себя проанализировать? Гусеница, ползущая в ад? - Но теперь вы здоровы и свободны. - "Не похоже". - Ни то, ни другое не естественно, - сказал Бедокур. - Впрочем, да: теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам и предлагаю. - Свобода и здоровье - в _Х_т_о_н_е_? Экая чушь? - сказал Атон и приготовился к действиям. - Неужели вы полагали, - сказал Бедокур на удивление спокойно, - что можно бросить вызов легким и желудку Хтона и не быть подотчетным мозгу? - Вашему богу я не подотчетен. Я выиграл свою свободу. - Еще нет, - сказал Бедокур. - Хтон пожаловал вам отсрочку приговора. Вы ее не завоевали. Слова звучали очень знакомо. Как много, сил воображало, что они управляют его жизнью? Или они всего-навсего воображаемы? - Как вы заметили, - продолжил Бедокур, - мы очень похожи. По нормальным стандартам я безумен. Лишь поручение от Хтона сохраняет мое равновесие. Хтон заботится обо мне неким способом, который вы скоро поймете. Но вы... - Я был осужден как душевнобольной преступник, - признался Атон. - На Хвее этот термин еще в моде. Но все это было до смерти миньонетки. Сейчас я в полном порядке. - Ложность этого заявления тут же поразила его. Хвеи его больше не Любили, а это значило, что он совершенно испорчен, неважно, сознает он причину этого или нет. Подозревала ли Кокена? Не потому ли она держалась от него на расстоянии? Почему же в таком случае она все время заботилась о его теле? Зачем послала победить "злодея"? Слишком многое неразрешимо. Но он совершил бы одну вещь ради нее, ради любви, которую, по его мнению, он ощущал, хотя понимал, что теперь это мелкая эгоистическая вещь - любовь, недостойная ее. Он бы сделал ей подношение, поскольку она, похоже, этого хотела: безжизненное тело Бедокура. - Ваше личное безумие произрастает из биологической почвы, - сказал Бедокур. - Оно неизлечимо. Свою наследственность вам не переделать. Вы и дальше будете садистски убивать, потому что миньон в вас жаждет телепатического наслаждения от боли невинных жертв. Вы и дальше будете забывать свои преступления, потому что человек в вас не может принять преступных наслаждений, которых требует ваше второе Я. Вы и дальше будете оправдывать решение тех, кто наложил запрет на Миньон, ненавидя себя больше, чем кого-либо, - и по праву. О да - теперь вы знаете о своем безумии, не так ли, миньон? - Я убивал, - сказал Атон, - но не садистски. Мои поступки исходят из справедливости и милосердия. Я - не химера. Бедокур не смягчился. - Я не говорю о честных убийствах, миньон. Конечно, в Хтоне убивать порой необходимо. И не ваши ошибки я имею в виду: девушку на Идиллии, месть миньонетке, пещерную женщину. Вы пытались их всех убить, но пребываете в таком раздоре с самим собой, что не способны действенно ни любить, ни ненавидеть. Нет, не эти поступки. Но вспомните один особый случай: своего дружка Влома. (Да, мой бог рассказывает мне все.) Вы утверждали о своей невиновности, потому что формально не пролили его крови. Зато вы предали нижние пещеры и опозорили его, и подставили его под казнь. И были там, подслушивая, когда придет химера. Ваша чувствительность миньона уловила дикий умишко подкрадывавшейся химеры, и вы поняли, что она идет за Вломом. Вы могли позвать людей и спасти его - но не сделали этого. Вы были там, смакуя его боль, когда химера напала, и по-прежнему не дали сигнал тревоги. Только его предсмертный крик призвал остальных - слишком поздно. Вот что вы делали в Хтоне, и не единожды! Вы использовали химеру для удовлетворения своей звериной страсти. Это и есть ваша справедливость? Ваша... нормальность? Атон вспоминал... Хтон, где его похоть к боли усилилась заключением. Люди, смерть которых он смаковал; чудовищные пытки над ними существа, которые он мог остановить, но не останавливал, пока они истекали кровью. Греховный восторг, что страшил его; почти религиозная радость, завершаемая судорогами наслаждения, когда наступала предсмертная агония. Он вспомнил суд на Хвее: эксперты свидетельствовали, что его отклонение было биологическим, а не психическим и что оно неизлечимо. Что его не убьют, но и не выпустят - ради безопасности человечества - на свободу. Что даже полная промывка личности не удалит запретные побуждения. Он вспомнил приговор: Хтон. Особенности миньона проявились у него в зрелости, но какое-то время были целиком направлены на поиск миньонетки. Когда ее влияние ослабло, начался ужас. Его любовь к Кокене стала последней борьбой в нем человеческих качеств - проигранной борьбой. Хвея все знала. Ее не было с ним в период его безумия. Она любила того, кем он был раньше; но когда после Хтона он коснулся ее рукой смерти... - По этой причине, - сказал Бедокур, - вы и вернетесь в Хтон. Там вы будете в безопасности и от собрата-человека, ибо вы вне закона, и от самого себя, Хтон лучше поддержит ваше душевное здоровье, чем вы сами. Хтон будет вашим богом, а вы и я станем братьями - всегда в безопасности, всегда свободны. Это искушало. Атон увидел, что вся его взрослая жизнь была разрушительным кошмаром страсти и боли, заражавшим все, чего он касался. Миньонетка была частью этого кошмара - естественной и непременной. Но Кокена... для нее было бы лучше, поступи он с жестокостью миньона и вышвырни ее из своей жизни. Ей было бы лучше, с себе подобными. Любовь, которую он зародил в ней, нашла бы самое прекрасное воплощение в потере. Но миньонетка умерла, чтобы дать ему человеческое подобие. Она его прекрасно знала, знала о его связи с Хтоном и во всеуслышанье высказывалась против нее. Злоба и Кокена, миньонетка и человеческая женщина, его первая и вторая любовь - они были не соперницы, а искренние сотрудницы в деле на его благо. Они поняли, что у Атона есть шанс, и обе поставили на него свою жизнь. Мог ли он теперь их предать? Возможно, обе ошибались - но они верили в его выздоровление, и ради них он обязан пойти на крайность, отказаться от легких путей. Он не в силах был зачеркнуть свои преступления, бежав от жизни. Он обязан был жить, чтобы искупить вину, чтобы как-то уравновесить чаши весов. Он должен был встретиться лицом к лицу с тем, кем он был и что сделал - и искать пути исправления. Это и есть настоящая битва: против капитуляции, так привлекательно предложенной доктором Бедокуром. - Нет, - сказал Атон. Выражение лица Бедокура изменилось. - Я покажу вам, кто вы такой, - хрипло проговорил он. Зубы торчали из его рта, как у пещерной саламандры. - Вы схематизируете, вы чересчур обольщаетесь надеждами на свою грядущую праведность. Но ваше истинное желание осталось прежним - убить себя, ибо вам известно, что вы - соучастник в преступлении против своей культуры. Вы пытались свалить вину на миньонетку, но действовали-то именно вы! Да вы и сами знаете, что я имею в виду, миньон. Отношение Атона, пока он слушал, неуловимо менялось. Сейчас он был на грани взрыва и не мог ни приостановить его, ни перетерпеть. Лезвие Бедокура было настороже. Обучение в космосе научило Атона приемам против ножа - но не в руке безумного хирурга. Нормальных рефлексов здесь недостаточно. Бедокур продолжал: - Вы очень удобно для себя забыли свои кровосмесительные страсти. Не двигаться! - прохрипел он, едва Атон пошевелился. - Я не буду убивать вас, пока в вас нуждается Хтон, но не надейтесь на полную безболезненность моей хирургии. Это была последняя попытка Бедокура. Мог ли он отказаться от нее? Он был дьявольски умен. - Там в космотеле, - настойчиво зашептал Бедокур. - Когда вы это сделали. Когда миньонетка была наедине с вами, и вы знали, кто она. - Блестящие линзы сверкали в окружении зеленого мерцания, как раз над направленным лезвием. - _К_о_г_д_а _в_ы _и_з_н_а_с_и_л_о_в_а_л_и _с_в_о_ю с_о_б_с_т_в_е_н_н_у_ю _м_а_... Нож упал на пол - миньон нанес удар с силой и скоростью телепатии. Бедокур уставился на утраченную вещь - воплощенная химера. - Моли своего бога помочь! - прошептала она; горячие зубы обнажены, когти рядом с выкатившимися глазными яблоками, готовые вырвать их из глазниц. - Он поможет тебе умереть. Последовала немая сцена - молодой воин и старый. После чего химера исчезла. Атон, не трогая Бедокура, дал ему упасть. - Я не тот, кем был, - сказал Атон, - и я никогда не был ф_и_з_и_ч_е_с_к_о_й_ химерой. Вы искажаете то, чего не понимаете. Но я не убью вас за это. Бедокур лежал там, где упал - у ног Атона. В нем не было ничего угрожающего - просто усталый старик. - Вы сразили свою химеру, - сказал он. - Сразил. - Утром я возвращаюсь в Хтон. Вы свободны. Атон подошел к люку и, распахнув его, ногами нащупывал ступеньки. - Позвольте мне сказать по-простому, - сказал Бедокур, приостанавливая спуск Атона. - Хтон желает от вас службы, а не смерти. Никто на вас не обижается. Хтон поможет вам победить в другой битве. - Нет. - Тогда послушайте. Если бы меня любила такая женщина, как Кокена, Хтон был бы мне не нужен. Одиннадцать месяцев назад она сломала мне руку - я не знал, что она владеет боевым искусством - эту женщину вы не сможете заменить. Вы потеряете ее, если не... Атон спрыгнул на землю и пошел прочь. - Подумайте, подумайте о дате! - кричал вслед Бедокур. - И о хвее! Иначе... Его голос затерялся вдали. ВОСЕМНАДЦАТЬ Доктор Бедокур, нынешний выразитель воли Хтона, почти доказал, что Атон бежал лишь телом; но жертвоприношение миньонетки и забота дочери Четвертого нарушили равновесие и помогли цивилизованному человеку в нем победить. Его пробудили слишком рано; еще немного времени - и он стал бы сознавать болезненные истины, которые он не видел, ослепив себя. Слепота не решила проблем Эдипа, как и ритуальное ослепление жертв не решало проблем у мужчин Миньона. Атон был одержим слепотой - физической и духовной. Еще немного, и Бедокур вообще не смог бы пробудить умирающую химеру. Она была скрыта - слишком скрыта. В чем смысл этой преждевременной битвы? Неужели Кокена хотела его поражения? Нет, сомневаться в ее побуждениях было невозможно. Кокена добра, она любит его гораздо сильнее, чем он того заслуживает. Именно ему всякий раз чего-то не хватало. Он отверг их помолвку до того, как встретил Кокену. Столкнул ее с горы, убил хвею. Подумай о хвее и о дате. Что за таинственное сообщение передал Бедокур? Как все-таки мало он знал Кокену! Краткое время, проведенное с ней на Идиллии, было счастливейшим в его жизни. Если бы он сумел тогда остаться с ней, а не преследовать свои навязчивое идеи! Он знал, что у него много общего с дочерью Четвертого. Ее воспитание, естественно, было схожим с воспитанием сына Пятого. Она - интеллектуальная хвеянка высшего сословия на планете, где о демократии и знать не знали; она, как небо от земли, далека от девушек последних Династий. Прелестная раковина! Почему он никогда не заглядывал внутрь? Как прекрасен выбор Аврелия! "_П_о_д_у_м_а_й_ о _х_в_е_е_..." Но ведь хвея умерла. Вся его жизнь была кошмаром, кроме Кокены - но хвея приговорила и ее. Неужели он выиграл битву за будущее лишь для того, чтобы провести его в одиночестве? "_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_..." Датой был Второй Месяц, $ 403: ничем не отличимый от любою месяца и любого года на уравновешенной Хвее - планете без времен года. Какая-то загадка без отгадки... В хвее же был определенный смысл. Бедокур мог не знать о последнем эпизоде с хвеей, ибо тот произошел всего за час до их столкновения. Но он знал, что это _п_р_о_и_з_о_й_д_е_т_, когда бы Атон ни коснулся цветка. И предупредил, что Кокена будет потеряна, если не... Атон уже сожалел о своем пренебрежении к посланнику Хтона. Что такого было в хвее, которая могла спасти Кокену для недостойного ее человека? Свойство, которое мог предсказать знающий третий? "_П_о_д_у_м_а_й_..." Атон думал. Быстрым шагом он двигался по знакомой с детства местности. Вдыхал слабый запах поцарапанных стволов деревьев, развороченной земли, вырванных сорняков, диких лесных цветов. Видел черные очертания высоких деревьев на фоне звездного неба и слышал яростную ночную драку хулиганов-подростков. В нем всколыхнулись воспоминания: мелочи жизни, обретшие вес лишь потому, что они были невесомы. Запах сухой листвы, дуновение ветерка - все чудесное отодвигалось по мере взросления в сторону. Сейчас он минует то место, где встретил миньонетку, где получил в подарок дикорастущую хвею. Миньонетка сорвала ее, а он, знавший слишком много для семи лет, не позволял ей это сделать. "Хвея - только для мужчин!" - утверждал он, и она подарила ее ему, и хвея была у него до самой помолвки. Была и после, ибо она не стала бы жить у женщины, которая его не любила. Хвея любила своего хозяина и не противилась его возлюбленной до тех пор, пока продолжалась любовь, и пока он был достоин любви. Миньонетка сорвала ее. Миньонетка! Хвея выбрала ее! _М_и_н_ь_о_н_е_т_к_а_ была ее хозяйкой! Внезапно все сошлось. Он любил ее, вернее, его кровь миньона любила ее достаточно, чтобы сохранить растение. В конце концов, это она была достойна, а не связанное с ней зло. Хвея отзывалась на искренние чувства и не замечала извращений. Ненависть, которую, по мнению Атона, он ощущал позднее к миньонетке, была ложной ненавистью. Хвею не ввести в заблуждение. Смерть миньонетки забрала с собой не только злую химеру, но и добрую хвею - вот только хвея, которой владела возлюбленная возлюбленного, не знала, что предмет любви умер. Кокена видела мертвую миньонетку, но не сообразила, что это - хозяйка хвеи, а хвея приняла ее невинную веру за свою собственную. Сущность хвеи была любовь, а не разум. Даже ее ясное суждение о достойности - обманчиво. Она любила мужчину, который, в своей основе, любил самого себя, и отвергала того, кто воистину себя ненавидел. Если бы даже хвея принадлежала Атону, она бы все равно умерла. Но он не был осужден. Хвея умерла, ибо он знал судьбу миньонетки и знал о ее связи с хвеей, хотя и не сознавал этого. Когда хвея вернулась к нему и его знанию, ей пришлось умереть. Атон мог бы взять вторую хвею и подарить ее Кокене. Эта бы не умерла. Он уже видел дом. В окне горел неяркий свет. Его продолжали мучить сомнения. Почему Кокена послала его раньше времени? Почему отказывалась прикоснуться к нему? После того, как она посвятила три года жизни заботам об умирающем отце и слишком живучем сыне, перед самым концом своих мучений... - почему она плакала? "_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_..." Да, дата была преждевременной. Но _п_о_ч_е_м_у_? Бедокур наверняка что-то имел в виду. Атон подошел к дому и без промедления отворил дверь. Какой-то незнакомый человек обернулся ему навстречу - рослый мужчина лет пятидесяти, в расцвете сил, с серьезной внешностью и натруженными руками. В его поведении угадывалась сила - ненавязчивая, но непоколебимая. Это его дядя - Вениамин Пятый, которого он почти забыл. - Где ты был, Атон? - строго спросил Вениамин. Его голос был невероятно похож на голос Аврелия. Позади него на диване лежала женская фигура. - Кокена! - воскликнул Атон, в неуважительной спешке минуя Вениамина. Кокена не шевелилась. Ее светлые волосы безвольно падали с края дивана, почти касаясь пола. - Кокена... я подарю тебе другую хвею... - Слишком поздно, молодой человек, - сказал Вениамин. Атон не обращал на него внимания. - Кокена, Кокена - я выиграл сражение! Злодей побежден. - Ее веки дрогнули, но она не произнесла ни слова. - Кокена! - Атон положил ей на руку ладонь. Рука была холодна. "_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_... Это был год и месяц озноба. Озноб! Она умирала, пройдя точку возврата". - Ты думал, племянник, что ее любовь слабее, - пробормотал Вениамин, - потому что она протекает ровно? Атон наконец понял. Озноб поразил Хвею в первом месяце $ 305 и, соответственно, ожидался вновь во втором месяце $ 403. Кокена это прекрасно знала, как знал всякий обитатель Хвеи, и могла покинуть планету - не будь у нее на руках в сущности инвалида. Вне планеты не было места, где она могла бы спрятать Атона, - не удалось бы избежать тщательной проверки служащих карантина, которой все еще подвергали каждый корабль, покидавший обреченную планету. Кокена осталась, рискуя заболеть ознобом, - и проиграла! Вместо того чтобы покинуть Хвею к новому началу болезни. Кокена осталась ухаживать за ним и вынуждена была разбудить его, так как один бы он не проснулся - беспомощный, с помраченным сознанием, а то бы и просто умер от наркотиков без присмотра. Нет, ее любовь не была слабее. Кокена хотела, чтобы он выиграл свободу, пока она жива и поддерживает его. Озноб. Атон опознал бы озноб сразу, коснувшись ее, ибо во время их разговора болезнь зашла уже слишком далеко. Кокене наверняка стоило больших усилий не терять сознание и настраивать его на поединок, смысл которого она сама не вполне понимала. И вот поединок завершен, ее роль сыграна - и она прекратила борьбу. Если, конечно, не сделала этого раньше, когда увидела, что хвея умерла. Атон нескончаемо долго стоял перед Кокеной на коленях и, взяв в ладонь ее руку, смотрел в спокойное лицо. Знала ли она, что в третий раз он ее не предал? Слезы навернулись ему на глаза, когда холод перетек из ее руки в его руку, в его дух. "Моя любовь к тебе, - думал он, - моя любовь к тебе не слабее. Все, что раньше ты делила с миньонеткой, принадлежит теперь тебе одной. Моя вторая любовь сильнее первой". Она лежала без движений. Атон, сраженный, опустил голову. - Цена свободы слишком велика, - пробормотал он. Раздался настойчивый стук в дверь. - Это Хтон, - сказал Атон Вениамину, не скрывая более свою полутелепатию. Вошел Бедокур и сразу же направился к умирающей девушке. - Кончена, - проговорил он. Атон кивнул. Последняя загадка Бедокура была разгадана. Наступил черед Атона принести себя в жертву. - Я буду молиться вашему богу, - сказал он Бедокуру, - если только она выживет. Бедокур одобрительно кивнул: - Мы должны отправиться немедленно. Атон встал, подсунул руки под окоченевшее тело Кокены и поднял ее. Он понес ее к двери. Вениамин не двинулся с места. - Кажется, ты продал свою душу, - сказал он. Атон шагнул в ночь. Над головой светили яркие звезды - звезды, которых он больше не увидит. - "Умерьте свет свой золотой!" - тихо процитировал он. - "Моя возлюбленная спит!.." $ 400 16 В пещерах было тихо, ни малейшего ветерка. Даже течение воды прекратилось. Она замерла неподвижно в заводях, слишком мелких для купанья. Скальные образования приняли необычный оттенок - неестественно серый, а гротескная форма расходящихся туннелей вызывала отвращение. Дурные предчувствия росли, пропитанные предчувствием тупика. Некогда могучая река постепенно иссякла, а увлекательное путешествие выдохлось. Отряд вновь голодал. Скоро в ход пойдет жребий, если кто-то сам не станет добровольцем, рухнув без сил. Последняя отметка Бедокура находилась в двух переходах отсюда. Если в конце этого перехода не найдется новой, придется вернуться по тропе назад. Четырнадцать женщин и шесть мужчин пережили тридцать отрезков Тяжелого Похода... Пока. Несчастные случаи и переутомление все еще брали свою дань, и химера продолжала преследовать отряд, хотя ей очень редко представлялся шанс для нападения. Они были дальше от поверхности, чем когда бы то ни было - и между ними и выходом пребывала в ожидании Немезида, сведшая с ума Бедокура. Переход подошел к концу. Все остановились на привал, сгрудившись вместе, чтобы защититься от зловещих скоплений неведомых сил. Эти пещеры исполнены угроз. - Сколько же еще? - пронзительно спросила одна женщина, обращаясь к мрачным туннелям. Атон согласился: "Какие еще тяготы нужно вынести, чтобы Хтон нас выпустил?" Крик. Кричала одна из женщин-разведчиц. Пока отряд отдыхал, группы из нескольких человек выходили побродить по окрестностям. Химера никогда не нападала на бдительный отряд. Все собрались вокруг пирамиды Бедокура с нацарапанным на полу сообщением. Камень здесь мягкий и легко резался. - Что это значит? Типичное указание на опасность - с черепом, но без скрещенных костей. Под ним одно-единственное слово. Атон произнес вслух корявые буквы: MYXA. - Кажется, медицинский термин, - сказал он. - Микса, - пробормотал Старшой. - Для меня это ничего не значит. Не похоже на него оставлять рисунок незаконченным. - Если его что-то не спугнуло... - предположила женщина. - Или здесь есть какая-то Микса, которая не совсем убивает, - закончила другая. Они стояли переглядываясь. Никто не зная. Но одно казалось несомненным: Бедокур шуток не любил, и пренебрегать его предупреждением было нельзя. - Лучше побыстрее идти дальше, - решил Старшой. Все устали, но никто не возражал. Здесь опасно. Через четверть часа, схватившись за горло и голову, упала одна женщина. На нее никто не нападал, и с виду все было порядке. Остановились для короткого обсуждения. Жизнь в этой точке возросла в цене. Если снова будут потеряны люди, малочисленный отряд не преодолеет оставшиеся испытания. Должны быть группа разведки, группа охраны и смена для них, а также люди для особо неприятных заданий. Если порядок рухнет, гибели оставшихся участятся. Забота о слабых была чем-то новым - но необходимым. Они остановились на привал и поудобнее уложили упавшую женщину. Ее тщательно осмотрели. Что с ней? Дыхание было затрудненным, хриплым. Постепенно стала белеть кожа. По всему телу выделилась скользкая слизь, издававшая запах испражнений. Женщина пала жертвой какой-то болезни - первой болезни, встретившейся в Хтоне. - Лучше убить ее прямо сейчас, - убеждала одна из женщин, - до того, как болезнь распространится. Старшой обдумывал предложение. - Не стоит труда, - сказал Атон. - Мы все были ей доступны. - Где она такое подхватила? - Не видел ничего подобного. - Оставить ее здесь и убираться, - крикнул какой-то мужчина. В его голосе слышалась заразительная нотка паники. Упала вторая женщина. - Слишком поздно, - сказал Старшой. Суть очередной опасности они всегда понимали слишком поздно. - Лучше сплотиться и бороться. - С кем бороться? - спросил тот же мужчина. Вопрос был чисто теоретический: повалилась третья женщина. Женщины падали одна за другой и лежали с кожей, измазанной белым. Кажется, после первоначальной судороги у них ничего не болело: но отвратительный покров становился все хуже. После того, как кожу вытирали начисто, он возникал заново и был повсюду. Атон, Старшой и остальные четверо мужчин беспомощно стояли рядом. В походе мужчины больше рисковали и умирали чаще, да и химера, похоже, предпочитала их. Теперь, когда таинственная зараза превратила женщин в мумии, счет перевернулся. Старшой сделал все, что в его силах. Ухватив одну женщину за ноги, он подтащил ее к ближайшей заводи и принялся отмывать слизь. Кажется, это помогло: женщина села и стала обливаться сама - медленно, но с явной пользой. То же самое сделали с остальными, погружая их в воду, а голову удерживая за волосы на поверхности, пока те не оживали. Кризис, казалось, миновав. После чего то же самое началось у мужчин. Нападение на мужчин, словно в отместку за потерянное зря время, было куда более яростным. У всех почти одновременно начались судороги. Кожа выделяла быстро затвердевающий пот. Теперь женщины стали сестрами милосердия. Вскоре все пораженные находились в заводи, и вода приобрела молочный оттенок. Если бы болезнь была смертельной, умерли бы все. Но Бедокур не нарисовал кости. Атон первым из мужчин пришел в себя. Не считая напряжения в горле, мешавшего дышать, боли никакой. Зато сильнейшая усталость, желание опустить руки и отдаться воле волн - стряхиваемое, впрочем, холодной водой. Атон испытывал отвращение. Не к нелепой коммунальной ванне, а к своей неспособности сопротивляться болезни. - Микса! - воскликнул он. - Наверняка об этом и предупреждал Бедокур. Какой-то вирус. Женщина рядом посмотрела на него. Та черноволосая, уже не такая симпатичная, как до похода, но все еще привлекательная. При Гранатке она его сторонилась, но Гранатка скормила себя существу под белым буруном, пока остальные в безопасности переплывали реку, и теперь место было свободно. "Если бы все когда-нибудь кончилось так легко, чтобы позволить вдохновенную расплату..." - Наверняка в воздухе, - сказала она. - _Л_у_ч_ш_е_ отсюда убираться. "А я так и не узнал ее имени". Ожил Старшой. - Ага, - согласился он. Двинулись дальше, пытаясь бежать от заразы, которую наверняка несли с собой. Но далеко не ушли. И вновь началось с женщин. На этот раз у них поднялась невероятно высокая температура. Ни термощупов, ни градусников не было, но простое прикосновение к телу убеждало, что температура на несколько градусов выше нормы. Жар возрос до предела человеческой выносливости. Потом еще выше. Идти больше не пытались. Было очевидно, что они не могут ни обогнать болезнь, ни спрятаться от нее. Туннель расширялся в купол-пузырь, еще один реликт возникновения Хтона, совершенно неуместный в этой части пещер, зато как раз для их беспомощного положения. Основание на небольшую глубину заполнено чистой водой - удобно и относительно безопасно. Все расположились в озере и на берету в ожидании, что произойдет дальше. "В какой момент, - гадал Атон, - произошло умоповреждение? Наверняка жар сварил нервные клетки своих жертв. Вопреки мнению врачей, нет предела температуре, которую может вынести тело, но _т_а_к_о_й_ жар действительно опасен. По этому ли пути направлялось безумие Бедокура? Если да, как перехитрить болезнь? Можно ли снизить жар, когда болезнь в разгаре?" Атон вглядывался в воду. Она была холодна; отряд находился гораздо ниже огненного кольца. Полностью погруженный... Нахлынул жар. Атон сполз в озеро и лег на дно, устроившись так, чтобы одно лицо выступало над водой. Наступило блаженное облегчение. Но кровь в нем кипела, ткани клубились. Пекло голубого граната вряд ли было так горячо, как это. Атон смутно слышал вокруг себя плеск и бултыхание. Что-то происходило, но он боялся сесть и посмотреть, боялся покинуть воду из-за бессознательного страха, что вспыхнет, едва это сделает. Он должен. По какой-то причине стало трудно дышать. Что-то мешало. Атон сел, коснулся ладонью рта и обнаружил, что тот забит толстым слоем вонючего клея. На этот раз внутри, в носоглотке, а не на коже. В носу непроходимая пробка. Атон сунул палец в рот и выскреб оттуда комок желтой слизи - прогорклой и тухлой, тотчас же затвердевшей на воздухе. Неудивительно, что дышать так трудно. Слизь засоряла дыхательные пути, застывая на них. Он попытался оглядеться и обнаружил, что такой же гной обволакивает его глаза, почти залепляя их. С другими было то же самое: с мужчинами и с женщинами - болезнь не различала более полов. Кого то уже рвало из-за тошнотворных отложений. Один мужчина отодрал от слизистой оболочки огромный твердый кусок: на нем была кровь. Позволять гною накапливаться - значило выбирать между увечьем и удушьем. А жар неистовствовал по-прежнему. Атон погрузил лицо в воду, пытаясь избавиться от этой мерзости. Помогло: комья рассосались. Он сплюнул густую смолу, снова, ощутил во рту зловонную пробку и вновь окунулся. Вода спасла во второй раз. Остальные последовали его примеру. Для троих делать что-либо было уже поздно. Некоторые еще колебались и наверняка вскоре задохнутся. Помочь ближнему ни у кого не было времени. Казалось, от этого нападения нет защиты - лишь временное прерывание симптомов постоянным полосканием. Озеро смердело. - Передвинемся... немного, - прохрипел Старшой. Они передвинулись, но лишь настолько, чтобы оказаться в чистой воде. Даже недолгая ходьба неимоверно их утомила. Болезнь высосала из людей все силы. Она продолжалась беспредельно долго. К концу почти все просто переползали с места на место, не в силах более ходить. Судя по чувству голода, Атон оценил время со вспышки болезни в полтора перехода - но субъективно оно казалось во много раз дольше. Наконец началось выздоровление. Женщины заболели раньше и первыми вернулись к нормальному состоянию. Постепенно симптомы исчезли у всех. Выжило одиннадцать женщин и трое мужчин. Троих из них болезнь не отпускала: Атона, Старшого и черноволосую женщину. Увидев это, Атон что-то понял, но тут же потерял мысль, так как начал бороться с очередной волной головокружения и тошноты. 17 Выздоровление: но те, кто выздоровел вполне или, по крайней мере, настолько, что исчезли видимые симптомы, другим не помогали. Просто замерли в летаргическом состоянии, ожидая... чего-то. И не произносили ни слова. Наконец пришли в себя оставшиеся трое и вылезли на берег, уже не чувствуя жара. Одиннадцать стояли поблизости с пустыми лицами и смотрели на них. - Ладно, - крикнул Старшой, хотя его голос был лишь тенью прежнего. - Надо идти к следующему озеру. Он показал пример, но одиннадцать за ним не последовали. - Что с ними? - спросила черноволосая. - Почему вы не идете? - крикнул Атон. Ответа не было. - Смотрите! - сказала женщина. - Они ведут себя как зомби. В том-то и дело. У стоявших людей, казалось, вообще отсутствовала воля. После тягот похода Атон их всех хорошо знал. И хотя завзятыми индивидуалистами они не были, они по-прежнему должны были... Проявилась его предыдущая мысль. Индивидуализм: лишь трое самых независимых из оставшихся членов отряда были способны теперь передвигаться. Те, кто всегда говорил сам за себя, кто действовал на основании собственных побуждений, кто обычно требовал объяснений. Дальнейшие догадки были сорваны очередной вспышкой болезни. Они втроем доплелись до озера и рухнули в него, борясь холодной водой и с жаром, и со слизью. Остальные одиннадцать тупо наблюдали за ними и ничего не делали. В горячечном бреду Атону показалось, что он не в силах управлять своим телом. Руки реагировали медленно, мышцы были вялые, неуверенные. Это была грань болезни, которая только теперь стала проявлять свой извращенный смысл. Но мысль о Злобе взбодрила его. Ее песня не завершена. Он не должен отдыхать, пока не обретет ее. Ничто иное уже не волновало. Огонь в его крови не такой неистовый, как в ее волосах; вода освежает не лучше ее бездонных глаз. Ее любовь одна... Приступ закончился. Теперь Атон чувствовал себя сильным. Легче сопротивляться, когда помнишь о цели. Двое других были менее удачливы. Они с тревогой смотрели на него, но подняться не пытались. Придется ему проникать в тайну зомби. Десять женщин и один мужчина избежали последнего приступа. Атон направился к ним. Они враз отступили - как один. Неуклюже, ходульно, в унисон зашаркали прочь. Никаких сомнений: они одержимы и управляемы. На сей раз это не гусеница, по крайней мере, внешне, хотя по сути - то же самое. - Убей их! - прохрипел Старшой из воды. - Они больше не люди. Атон догнал единственного мужчину: это был человек среднего сложения, всегда усердно работавший и до сих пор близкий ему по духу. - Очнись, - сказал Атон, ткнув его в плечо. Мужчина упал навзничь и во весь рост растянулся на земле. Встать он и не пытался. Атон наклонился, чтобы пощупать ему пульс. Человек не дышал. Сердце его не билось. Он был мертв. Женщины продолжали отступать. Он пошел следом - и был остановлен третьим приступом - еще более напряженным, чем раньше. Атон с трудом заставил себя дойти до ближайшего озера. Ноги хотели шагать в том же ритме, что двигал строем женщин. Свертывающаяся во рту слизь усиливала отчаяние. Он добрался до воды и бросился в нее вниз головой, ни на миг не задумавшись, что может утонуть. Вновь возникла Злоба - прелестное видение - и ненасытная тоска по ней не без труда сбила жар. Это было единственное, что укрепляло его волю к сопротивлению. Жар был так велик, что долго его вряд ли выдержать. Все прошло: он невероятно ослаб и задыхался. Рядом, уставившись на него, стоял одеревеневший Старшой с глазами, налитыми кровью. Атон испугался, что главаря одолели, но из перекошенного рта донесся все же голос - невнятный, сиплый голос Старшого. - Я... не могу больше бороться, - сказал Старшой. Его рука с трудом опустилась в воду и вынула сверкающий топор. - Возьми... убей меня, если я пойду... Атон взял топор. Он встал и еще раз пошел к оставшимся. Женщины опять зашаркали прочь, некоторые даже не увидев его, но механически двигаясь вместе с другими. И вновь ударил жар. Он осознал, что жаром кто-то управляет. Когда он отошел к озеру, жар спал; когда направился к зомби, нахлынул. Приказ был ясным: оставь их. Атон тоже ответил предельно ясно. Он сосредоточил разум на господствующем образе своей любви, недоступной миньонетке, и продолжил наступление. Свободной рукой он ударил ближайшую женщину; координации движений, необходимой для взмаха топором, у него не было. Та молча рухнула, как недавно мужчина. Напряжение от ходьбы так, вероятно, ослабляло зомби, что любой толчок был для них смертельным. Атон мог убивать одним ударом. "Убивать?.. - подумал он. - Но это ведь те самые люди, с которыми я пережил самые ужасные приключения в своей жизни. Как я могу их убивать?" Но он знал ответ, и разум убеждал его подорванную психику: "Убивать можно, эти существа больше не люди. Они отдали свой разум и волю Хтону, такому же коварному, как чудовищная гусеница, и смерть для них милосердна". Он понимал это рассудком и каким-то образом чувствовал душой: "В зомби не осталось личности. Убивать можно". Невидимое нападение на Атона усилилось. Его дыхание прервалось, в глазах помутнело, но он боролся, наступал и почти вслепую бил снова и снова, то и дело соприкасаясь с твердой плотью. Вокруг него безмолвно падали женщины. Это была бойня: один удар означал одну смерть, а ударов было много. Наконец давление на него усилилось настолько, что Атон упал. Не в силах подняться, он попытался перекатиться к воде. Но оттолкнулся слишком далеко. Он уступил - не одержимости, забвению. Уступил... - Т_в_о_я _м_е_ч_т_а _т_щ_е_т_н_а_, - казалось, говорил голос. - М_и_н_ь_о_н_е_т_к_а_ - _з_а_п_р_е_т_н_а_: _л_и_ш_ь _к_о_г_д_а _т_ы в_д_а_л_и _о_т _н_е_е_, _т_в_о_и _ч_у_в_с_т_в_а _р_е_а_л_ь_н_ы_. _Т_ы _н_е м_о_ж_е_ш_ь _с_в_е_с_т_и _п_о_л_ю_с_а_: _о_н_и _о_б_ъ_е_д_и_н_я_ю_т_с_я т_о_л_ь_к_о_ в _н_е_с_ч_а_с_т_ь_е_. Он сосредоточился на сплошном зеленом, и появились листья и лепестки: цветок хвеи. Губы лепестков вновь заговорили: - В _т_в_о_е_й _п_е_с_н_е _н_е_т _н_и_к_а_к_о_г_о в_о_л_ш_е_б_с_т_в_а_. _Л_и_ш_ь _п_о_т_о_м_у_, _ч_т_о _о_н_а п_р_е_р_в_а_н_а_, _о_н_а _т_е_б_я _о_ч_а_р_о_в_ы_в_а_е_т_. _Л_и_ш_ь п_о_т_о_м_у_, _ч_т_о _т_в_о_я _л_ю_б_о_в_ь _н_е _з_а_в_е_р_ш_е_н_а_, о_н_а_ п_р_о_д_о_л_ж_а_е_т_с_я_. - Н_е_т_! Но каким-то образом это начало действовать, предопределение поднималось как прилив, легко смывая идеалистические замки из песка. Ибо хвея не лгала своему хозяину. - Т_ы_ - _н_е _м_о_й _х_о_з_я_и_н_. _Т_ы _т_о_л_ь_к_о_... Атон выбросил из сознания этот образ, боясь тех слов, которые он может сказать. Цветок заколебался и померк. Это оказалось свисавшее с потолка образование - расколотый кристаллический сталактит, похожий на чудовищную раковину. Женщины неумелыми и неловкими движениями обмывали Атона в воде. Атон отпрянул. "Они же зомби!" Топор лежал на зоиле там, где Атон потерял сознание. Сам он не мог добраться до воды. Неужели он тоже зомби? - Нет! Атон вскочил, выбрался из воды, поковылял к оружию. Он хлопнул по топору рукой, словно опасаясь, что тот ускользнет. Теперь он вновь вооружен; он не зомби. Женщины механически следовали за ним. Атон отошел, колеблясь после их доброго отношения к нему. Он уничтожал их, почему же они щадят его? Кто-то коснулся его. Повернувшись, Атон увидел мужчину. Это был стоявший на берегу Старшой. Кожа у него была чистая. Глаза - пустые. Атон знал, что нужно делать. Он поднял топор. И тут же начался приступ. Сопротивляясь, он напряг разум и взмахнул потяжелевшим вдруг топором. Огромное лезвие, слишком тяжелое для него, с трудом поднялось над головой. Он медленно наклонил его вперед, направляя удар, пока притяжение не подхватило его и не обрушило вниз. Топор зацепил Старшого за череп, и тот упал, упал. "Я вернул тебе свой долг и... прости". Мощный приступ давил на него, как удушающее покрывало, но когда он, пошатываясь, отступил, тот вновь ослаб. Вокруг лежали мертвые женщины; только две, опекавшие его, были живы. Он мог убить и их... И бродить по бесконечным пещерам Хтона в одиночку. Неужели все должно кончиться этим? А если и он превратится в зомби, кто тогда убьет _е_г_о_? Так вот куда завела его любовь Злобы! - Перемирие, - трескучий голос послышался из озера позади него. Он забыл о черноволосой женщине - последней из несломленных. Она выходила из воды. Он был не один. Она приближалась к нему, двигаясь угловатой походкой одержимой. Глаза смотрели прямо перед собой. Последний из покоренных зомби шел к нему - легкая добыча для топора или кулака. Что это значит? - Перемирие, - повторил зомби. Женщина могла говорить. За полусмертью Миксы существовало мышление! Череп без скрещенных костей. Теперь оно готово было вести переговоры. 18 Атон держал в руках топор, не желая совершать действия, которое оставило бы его в пещерах в полном одиночестве. Мышление, даже враждебное, было более приятным противником, чем одиночество. - Перемирие, - согласился он. Зомби-женщина безразлично остановилась перед ним. - Не убивай, - сказала она. Хозяин зомби хотел спасти оставшихся покоренных! Он предлагал сделку. Разум Атона исследовал возможности. - Кто ты? - спросил он, не столько из любопытства, сколько чтобы выиграть время для размышлений. Мог ли он сыграть на этом и добыть себе свободу? Глаза женщины моргнули. Она отошла, не сводя их с топора. - Что случилось? - жалобно спросила она