сли мимоходом Бог тебя спросит, откуда ты родом, И не Берлина ли ты уроженка, Скажи лучше -- мюнхенка или венка". ---------------------- 1 Ваши сиятельства (ит.). 2 Между нами (фр.). 11 РОЖДЕННЫЕ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА Ты плачешь, смотришь на меня, Скорбишь, что так несчастен я. Не знаешь ты в тоске немой, Что плачешь о себе самой. Томило ли тебя в тиши Сомненье смутное души, В твои прокрадываясь сны, Что мы друг другу суждены? Нас вместе счастье ожидало, На скорбь разлука осуждала. В скрижали вписано судьбою, Чтоб сочетались мы с тобою... Леней бы ты себя сознала, Когда б на грудь ко мне припала; Тебя б из косности растенья Возвел на высшую ступень я, Чтоб ты, ответив поцелую, В нем душу обрела живую. Загадки решены навек. В часах иссяк песчинок бег. Не плачь -- судьба предрешена; Уйду, увянешь ты одна. Увянешь ты, не став цветком, Угаснешь, не пылав огнем, Умрешь, тебя охватит мгла, Хоть ты и прежде не жила. Теперь я знаю: всех дороже Была ты мне. Как горько, боже, Когда в минуту узнаванья Час ударяет расставанья, Когда, встречаясь на пути, Должны мы в тот же миг "прости" Сказать навек! Свиданья нет Нам в высях, где небесный свет. Краса твоя навек увянет; Она пройдет, ее не станет. Судьба иная у поэта: Он не вполне умрет для света, Не ведая уничтоженья, Живет в стране воображенья; То -- Авалун, мир фей чудесный. Прощай навеки, труп прелестный! 12 ФИЛАНТРОП Они были брат с сестрою. Богатым был брат, бедной -- сестра. Сестра богачу сказала: "Дай хлеба кусочек мне!" Богатый ответил бедной: "Оставь в покое меня! Членов высокой палаты Я позвал на обед. Один любит суп черепаший, Другому мил ананас, А третий ест фазанов И трюфли а lа Перигор. Четвертый камбалу любит, А пятому семга нужна, Шестому -- и то и это, А больше всего -- вино". И бедная, бедная снова Голодной пошла домой, Легла на тюфяк из соломы И, вздохнув, умерла. Никто не уйдет от смерти, Она поразит косой Богатого брата так же, Как и его сестру. И как только брат богатый Почувствовал смертный час, Нотариуса позвал он Духовную написать. Значительные поместья Он церкви завещал И школам и музею -- Очень редких зверей. Но самой большою суммой Он обеспечил все ж Союз миссионеров С приютом глухонемых. Собору святого Стефана Он колокол подарил,-- Из лучшего сделан металла, Он центнеров весил пятьсот. Колокол этот огромный И ночью звонит и днем, О славе того вещая, Кого не забудет мир. Гласит язык его медный, Как много тот сделал добра Людям разных религий И городу, где он жил. О благодетель великий, Как и при жизни твоей, О каждом твоем деянье Колокол говорит! Свершали обряд погребенья, "Во всем были роскошь и блеск, И люди вокруг дивились Пышности похорон. На черном катафалке, Похожем на балдахин, Украшен перьями страуса, Высоко покоился гроб. Блестел он серебряной бляхой, Шитьем из серебра -- Все это на черном фоне Было эффектно весьма. Везли умершего кони, И были попоны на них, Как траурные одежды, Спадавшие до копыт. И тесной толпою слуги В черных ливреях шли, Держа платки носовые У покрасневших глаз. Почтеннейшие горожане Здесь были. За ними вслед Черных карет парадных Длинный тянулся хвост. В процессии похоронной, За гробом, конечно, шли Члены высокой палаты, Но только не весь комплект. Отсутствовал тот, кто охотно Фазаны с трюфлями ел,-- От несваренья желудка Он кончил бренную жизнь. КАПРИЗЫ ВЛЮБЛЕННЫХ Правдивая история, заимствованная из старинных документов и переложенная в изящные немецкие стихи На изгородь сел опечаленный Жук; В красавицу Муху влюбился он вдруг. "О Муха, любимая, будь мне женою. Навеки в супруги ты избрана мною. Тебя я одну полюбил глубоко, К тому ж у меня золотое брюшко. Спина моя -- роскошь: и там и тут -- Рубины горят и блестит изумруд". "Ох, нет, я не дура, я муха пока, И я никогда не пойду за жука. Рубины! Богатство! К чему мне оно? Не в деньгах ведь счастье, я знаю давно. Верна идеалам сврим навсегда, Я честная муха и этим горда". Расстроился Жук, и в душе его рана. А Муха пошла принимать ванну. "Куда ты пропала, служанка Пчела? В моем туалете ты б мне помогла: Намылила спинку, потерла бока. Ведь все же теперь я невеста Жука. Прекрасная партия! Знаешь, каков! -- Не видела в жизни приятней жуков. Спина его -- роскошь. И там и тут -- Рубины горят и блестит изумруд. Вглядишься в черты -- благороднейший малый. Подружки от зависти лопнут, пожалуй. Скорей зашнуруй меня, Пчелка-сестрица, Пора причесаться, пора надушиться. Натри меня розовым маслом, немножко Пахучей лавандой побрызгай на ножки, Чтоб не было вони противной от них, Когда прикоснется ко мне мой жених. Ты слышишь, уже подлетают стрекозы, Они мне подарят чудесные розы. Вплетут флердоранж в мой прекрасный всисп Девичеству скоро наступит конец. Придут музыканты -- танцуй до упаду! -- Нам песню споют примадонны цикады. И Шершень, и Овод, и Шмель, и Слепень Ударят в литавры в мой праздничный день. Так пусть для моих пестрокрылых гостей Наш свадебный марш прозвучит поскорей! Пришла вся родня, оказала мне честь, Уж всех насекомых на свадьбе не счесть. Кузнечики, осы и тетки мокрицы, Встречают их тушем, улыбкой на лицах. Крот, пастор наш, в черную ризу одет. Пора начинать. Жениха только нет". Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам! "Любимый жених мой, ах, где же ты сам?.." Бим-бом и бим-бам... Но, тоскою томимый, Жених почему-то проносится мимо. Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам! "Любимый жених мой, ах, где же ты сам?" Жених, завершая полет виртуозный, Тоскуя, уселся на куче навозной И там просидел бесконечных семь лет, Невеста меж тем обратилась в скелет. 14 МИМИ "Не чета домашним кискам, Я в гостиных не мурлычу -- Летней ночью за трубой Как хочу соседей кличу. По ночам, когда в прохладе Я дружков сзываю милых, Бродит все во мне, и я He запеть, уже, не в силах". Тут она завыла, скалясь, И на зов своей подруги Потекли, фырча-урча, Женихи со всей округи. Женихи со всей округи, Подвывая все сильнее, Дружно ластятся к Ми ми, От желанья сатанея. Это вам не музыканты, Что готовы ради злата Осквернить обитель муз,-- Для котов искусство свято. Никакие инструменты Не нужны котам, бесспорно,-- Что ни брюхо, то тимпан, Что ни горло, то валторна. Эти фуги не под силу Ни одной на свете меццо; Так творил, пожалуй, Бах Или Гвидо из Ареццо. Столь внушительным аккордам Позавидует Бетховен, Берлиоз в своих каприччо Не настолько полнокровен. Это верх самозабвенья, Дивных гамм поток могучий,-- Меркнут звезды в небесах От неистовых созвучий. Так урчат, они согласно,, Так фырчат самозабвенно, Что- за тучу в тот же миг Устремляется Селена. И одна лишь Филомела, Местной сцены примадонна, От певцов воротит нос, Их браня бесцеремонно. Но не молкнет хор кошачий, Всем завистницам на горе, И под утро шлет привет Розовеющей Авроре. 15 ДОБРЫЙ СОВЕТ Брось смущенье, брось кривлянье, Действуй смело, напролом, И получишь ты признанье, И введешь невесту в дом. Сыпь дукаты музыкантам,-- Не идет без скрипок бал,-- Улыбайся разным тантам, Мысля: черт бы вас побрал. О князьях толкуй по чину, Даму также не тревожь; Не скупись на солонину, Если ты свинью убьешь. Коли ты сдружился с чертом, Чаще в кирку забегай, Если встретится пастор там, Пригласи его на чай. Коль тебя кусают блохи, Почешись и не скрывай; Коль твои ботинки плохи -- Ну, так туфли надевай. Если суп твой будет гадость, То не будь с супругой груб, Но скажи с улыбкой: "Радость, Как прекрасен этот суп!". Коль жена твоя по шали Затоскует -- две купи, Накупи шелков, вуалей, Медальонов нацепи. Ты совет исполни честно И узнаешь, друг ты мой, В небе царствие небесно, На земле вкусишь покой. 16 ВОСПОМИНАНИЕ О ГАММОНИИ Бодро шествует вперед В чинных парах дом сирот; Сюртучки на всех атласны, Ручки пухлы, щечки красны. О, прелестные сироты! Все растрогано вокруг, Рвутся к кружке сотни рук, В знак отцовского вниманья Льются щедрые даянья. О, прелестные сироты! Дамы чувствами горят, Деток чмокают подряд, Глазки, щечки милых крошек, Дарят сахарный горошек. О, прелестные сироты! Шмулик, чуть стыдясь, дает Талер в кружку для сирот И спешит с мешком бодрее,-- Сердце доброе в еврее. О, прелестные сироты! Бюргер, вынув золотой, Воздевает, как святой, Очи к небу, -- шаг не лишний, -- На него ль глядит всевышний? О, прелестные сироты! Нынче праздничный денек: Плотник, бондарь, хлебопек, Слуги -- все хлебнули с лишком,-- Пей во здравие детишкам! О, прелестные сироты! Горожан святой оплот -- Вслед Гаммония идет: Гордо зыблется громада Колоссальнейшего зада. О, прелестные сироты! В поле движется народ -- К павильону у ворот; Там оркестр, флажки вдоль зала, Там нажрутся до отвала Все прелестные сироты. За столом они сидят, Кашку сладкую едят, Фрукты, кексы, торты, пышки, Зубками хрустят, как мышки, Те прелестные сироты! К сожаленью, за окном Есть другой сиротский дом, Где живется крайне гнусно, Где свой век проводят грустно Миллионы, как сироты. В платьях там единства нет, Лишь для избранных обед, И попарно там не ходят, Скорбно в одиночку бродят Миллионы, как сироты. 17 РАЗБОЙНИК И РАЗБОЙНИЦА Пока лежал я без заботы, С Лаурой нежась, Лис-супруг Трудился, не жалея рук,-- И утащил мои банкноты. Пуст мой карман, я полон муки: Ужель мне лгал Лауры взгляд? Ах, "что есть истина?" -- Пилат Промолвил, умывая руки. Жестокий свет тотчас покину -- Испорченный, жестокий свет!.. Тот, у кого уж денег нет,-- И так мертвец наполовину. К вам, чистым душам, сердце радо В край светлый улететь сейчас: Там все, что нужно, есть у вас, А потому -- и красть не надо. 18 ПОЭТИКО-МУЗЫКАЛЬНЫЙ СОЮЗ МОЛОДЫХ КОТОВ Музыкальный союз молодых котов Собирался на крыше у башни Сегодня ночью -- однако не с тем, Чтоб строить куры и шашни. "Сон в летнюю ночь" не в пору теперь; Что проку в любовном гимне, Когда в желобах замерзла вода И холод свирепствует зимний? Притом заметно что новый дух Овладел породой кошачьей; Особенно все молодые коты Занялись высокой задачей. Минувшей фривольной эпохи сыны Испустили дыханье земное; В искусстве и в жизни новый рассвет -- Кошачьей веет весною. Музыкальный соню-молодых котов Стремишся назад к примитивной Бесхитростной музыке ранних времен, К простой и кошачье-наивной. Поэзии-музыки хочет он, Рулад, позабытых ныне, Вокально-инструментальных стихов, Где музыки нет и в помине. Он хочет, чтоб в музыке ныне царил Безраздельно -свободный гений, Пускай бессознательно, но легко Достигающий высшей ступени. Он гений славит, который ничуть От природы не отдалился, Не ставит ученость свою напоказ И впрямь ничему не учился. Такова программа союза котов, И, стремясь подняться все выше, Он дал свой первый зимний концерт Сегодня ночью на крыше. Но как воплотилась идея в жизнь -- Нельзя подыскать' выраженья. Кусай себе локти, мой друг Берлиоз, Что ты не слыхал исполненья. То был поистине адский концерт, Как будто мотив галопа Три дюжины пьяных волынщиков вдруг Заиграли под свист и топот. То был такой несказанный гам, Как будто в ковчеге Ноя Животные хором все в унисон Потоп воспевали, воя. . О, что за мяуканье, стоны, визг! Коты все в голос орали, А трубы на крышах вторили им, Совсем как басы а хорале. Всех чаще слышался голос один -- Пронзительно, томно и вяло, Как голос дивной Зоннтаг, когда Свой голос она потеряла. Ужасный концерт! По-моему, там Псалом распевали великий В честь славной победы, которую бред Над разумом празднует дикий А может быть, союзом котов Исполнялась та кантата, Что венгерский крупнейший пианист сочинил Для Шарантона когда-то. Окончился шабаш, лишь когда Заря наконец появилась; Кухарка, что плод под сердцем несла, В неположенный срок разрешилась. Она потеряла память совсем, Как будто спятив от чада, И вспомнить не может, кто был отец Рожденного ею чада. То Петр? Или Павел? Лиза, ответь! Иль, может быть, неизвестный? С блаженной улыбкой Лиза твердит: "О Лист, о кот мой небесный!" 19 ГАНС БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ Прощался с женой безземельный Ганс: "К высокой я призван работе! Отныне я должен иных козлов Стрелять на иной охоте! Тебе я оставлю охотничий рог -- От скуки вернейшее средство. Труби хоть весь день! На почтовом рожке Недурно играла ты с детства. Чтоб дом был в сохранности, пса моего Тебе я оставить намерен. Меня ж охранит мой немецкий народ, Который, как пудель, мне верен. Они предлагают мне царский престол, Любовь их не знает уступки. Портрет мой носят они на груди И украшают им трубки... Вы, немцы, простой и великий народ. Ваш нрав глуповатый мне дорог. Ей-богу, не скажешь, глядя на вас, Что вы придумали порох. Не кайзером буду для вас, а отцом, Я жизнь вам чудесно украшу! Я вас осчастливлю и этим горжусь, Как будто я Гракхов мамаша! Нет, нет, не рассудком, а только душой Я править желаю, братцы. Не дипломат я. В политике мне, Пожалуй, не разобраться. Ведь я -- охотник, природы сын. В лесу постигал я науки Средь диких свиней, бекасов и коз. К чему ж мне словесные штуки? Не стану дурачить газетами вас И прочей ученой тоскою. Скажу я: "Народ! Лососины нет, Так будь же доволен трескою. А коли не нравлюсь тебе -- смени Меня на любого пройдоху. Уж как-нибудь с голоду не помру, Жилось мне в Тироле неплохо". Вот так я скажу. А теперь, жена, Бьет час расставанья суровый. Уж тесть за мной почтальона прислал, Он ждет с каретой почтовой. Ты ж шапке иришей мне трехцветный бант, Да поторопись, бога ради,-- И скоро увидишь меня в венце И в древнем моиаршем наряде. Пурпурный надену тогда плювиаль Отличной старинной работы. Его подарил сарацинский султан Покойному кайзеру Отто. Далматику стану носить под плащом. На ней -- из сплошных изумрудов -- Проходят герои восточных легенд, Шествие львов и верблюдов. И в ризу я грудь свою облеку. Там будет парить величаво По желтому бархату черный орел, Неплохо придумано, .право! Прощай же! Потомки в грядущие дни В псалмах воспевать меня .станут. Кто знает? А может, потомки как раз Меня совсем не помянут". 20 ВОСПОМИНАНИЕ О ДНЯХ ТЕРРОРА В КРЕВИНКЕЛЕ "Мы, бургомистр, и наш сенат, Блюдя отечески свой град, Всем верным классам населенья Сим издаем постановленье. Агенты-чужеземцы Суть Те, кто средь нас хотят раздуть Мятеж. Подобных отщепенцев Нет среди местных уроженцев. Не верит в бога этот сброд; А "то от бога отпадет, Тому, конечно, уж недолго Отпасть и от земного долга. Покорность -- первый из долгов Для христиан и для жидов, И запирают пусть поране Ларьки жиды и христиане. Случится трем сойтись из вас -- Без споров разойтись тотчас. По улицам ходить ночами Мы предлагаем с фонарями. Кто смел оружие сокрыть -- Обязан в ратушу сложить И всяких видов снаряженье Доставить в, то же учрежденье. Кто будет громко рассуждать, Того на месте расстрелять; Кто будет в мимвже замечен, Тот будет также изувечен. Доверьтесь смело посему Вы магистрату своему, Который мудро правит вами; А вы помалкивайте сами". 21 АУДИЕНЦИЯ Старинное сказание "Я в Ниле младенцев топить не велю, Как фараоны-злодеи. Я не убийца невинных детей, Не Ирод, тиран Иудеи, Я,как Христос, люблю детей,-- Но, жаль, я вижу их редко, Пускай пвойдут мои детки,-- сперва Большая швабская детка". Так молвил король. Камергер побежал И воротился живо; И детка швабская за ним Вошла, склонясь учтиво. Король сказал: "Ты, конечно, шваб? Тут нечего стыдиться!" "Вы угадали, -- ответил шваб,-- Мне выпало швабом родиться". "Не от семи ли ты швабов пошел?" -- Спросил король лукаво. "Мне мог один лишь быть отцом, Никак не вся орава!" "Что, в этом году,-- продолжал король,-- Удачные в Швабии клецки?" "Спасибо за память, -- ответил шваб, -- У нас удачные клецки". "А есть великие люди у вас?" -- Король промолвил строго. "Великих нет в настоящий момент, Но толстых очень много". "А много ли Менцелю, -- молвил король, - Пощечин новых попало?" "Спасибо за память, -- ответил шваб,-- А разве старых мало?" Король сказал: "Ты с виду прост, Однако не глуп на деле". И шваб ответил: "А это бес Меня подменил в колыбели!" "Шваб должен быть,--сказал король,-- Отчизне верным сыном. Скажи мне правду, отчего Ты бродишь по чужбинам?" Шваб молвил: "Репа да салат -- Приевшиеся блюда. Когда б варила мясо мать, Я б не бежал оттуда!" "Проси о милости", -- молвил король. И, пав на колени пред троном, Шваб вскрикнул: "Верните свободу, сир, Германцам угнетенным! Свободным рожден человек, не рабом! Нельзя калечить природу! О сир, верните права людей Немецкому народу!" Взволнованный, молча стоял король, Была красивая сцена. Шваб рукавом утирал слезу, Но не вставал с колена. И молвил король: "Прекрасен твой сон! Прощай -- но будь осторожней! Ты, друг мой, лунатик, надо тебе Двух спутников дать понадежней. Два верных жандарма проводят тебя До пограничной охраны. Ну, надо трогаться, -- скоро парад, Уже гремят барабаны!" Так трогателен был финал Сей трогательной встречи. С тех пор король не впускает детей -- Не хочет и слышать их речи. 22 КОБЕС I Во Франкфурте, в жаркие времена Сорок восьмого года, Собрался парламент решать судьбу Немецкого народа. Там белая дама являлась в те дни, Едва наступали потемки,-- Предвестница бед, известная всем Под именем экономки. Издревле по Ремеру, говорят, Блуждает тот призрак унылый, Когда начинает проказить народ В моей Германии милой. И сам я видал, как бродила она По анфиладам вдоль спален, Вдоль опустелых покоев, где хлам Средневековья навален. В руках светильник и связка ключей, Пронзительны острые взоры. Она открывала большие лари, И лязгали ржаво затворы. Там знаки достоинства кайзеров спят, Там спит погребенная слава, Там Золотая булла лежит, Корона, и скипетр, и держава. Пурпурная мантия кайзеров там, Отребье, смердящее гнилью, Германской империи гардероб, Изъеденный молью и пылью. И экономка, окинув весь хлам Неодобрительным взглядом, Вскричала, зажав с отвращением нос: "Тут все пропитано смрадом! Все провоняло мышиным дерьмом, Заплесневело, истлело. В сиятельной рвани нечисть кишит, Материю моль проела. А мантия гордых королей Немало видов видала,-- Она родильным домом была Для кошек всего квартала! Ее не очистить! Даруй господь Грядущему кайзеру силы! Ведь он из этой мантии блох Не выведет до могилы! А знайте, если у кайзеров зуд, Должны чесаться народы! О немцы! Боюсь, натерпитесь вы От блох королевской породы! На что вам держать монарха и блох? Убор средневековый Истлел и заржавлен, и новая жизнь Одежды требует новой. Недаром сказал немецкий поэт, Придя к Барбароссе в Кифгайзер: "Ведь если трезво на вещи смотреть -- На кой нам дьявол кайзер?" Но если без кайзера вам не житье, - Да не смутит вас лукавый! О милые немцы, не дайте прельстить Себя умом или славой! Не ставьте патриция над собой, Возьмите плебея, мужлана, Не избирайте лису или льва, Поставьте монархом барана! Да будет им Кобес, кельнский дурак, Колониева порода. Он в глупости гений: замыслит обман -- И все ж не обманет народа. Чурбан всегда наилучший монарх, Эзоп доказал это басней: Вас, бедных лягушек, он не сожрет,- Лягушкам аист опасней. Не будет Кобес Нероном для вас, Не станет гшраном без нужды. Столь:мягкому сердцу стиля- модерн Жестокоста варваров чужды. То сердце спесиво отвергли купцы; От них оскорбленно отпрянув, Илоту ремесел в объятья упал, И стал он цветком грубиянов. Ремесленные бурши сочли Властителем слова невежду. Он с ними делил их последний кусок, В нем видели гордость, надежду. Гордились тем, что он презирал Все университеты, Что книги писал из себя самого И отвергал факультеты. О да, своими силами он Обрел невежество разом,-- Не иностранной наукой был Загублен в мозгу его разум. Абстракциям философских систем Он не поддался нимало: Ведь Кобес -- характер! Он -- это он! Меняться ему не пристало. Стереотипную слезу Он выжимает охотно; Густая глупость на губах Расположилась вольготно. Он ноет, болтает, -- но что за речь! В ней виден ослиный норов! Одна из дам родила осла, Наслушавшись тех разговоров. Он пишет книги и вяжет чулки, Досуги размечены строго. Чулки, которые он вязал, Нашли поклонников много. И музы и Феб убеждали его Отдаться вязанью всецело: При виде пиита с пером в руке У них внутри холодело. Ведь сами функи -- Кельна бойцы -- К вязанью некогда льнули, Но меч у них не ржавел, хоть они Вязали на карауле. Стань Кобес кайзером -- функов былых Он воскресит благосклонно. Лихая дружина будет при нем Служить опорой трона. Мечтает во Францию вторгнуться он Начальником войска такого, Эльзас-Лотарингский, Бургундский край Вернуть Германии снова. Но не тревожьтесь, он будет сидеть Среди домашнего хлама, Над воплощеньем идеи святой -- Достройкой Кельнского храма. Зато коль достроит -- придется врагам Узнать, где зимуют раки: Пойдет наш Кобес расправу творить И всыплет французу-собаке. И Лотарингию и Эльзас Он разом отнимет у вора, Бургундию начисто отберет, Закончив постройку собора. О немцы! Будьте верны себе! Ищите кайзера дельно! Пусть будет им карнавальный король, Наш Кобес Первый из Кельна. Весь кельнский масленичный союз Ему в министерство годится. Министры -- хлыщи в шутовском колпаке, В гербе -- вязальная спица. Рейхсканцлер -- Дрикес, и титул его -- Граф Дрикес фон Дрикесгайзер, А рейхсметресса -- Марицебилль, -- С ней не завшивеет кайзер! Наш Кобес в Кельне воздвигнет престол: Святыня -- в священном месте! И кельнцы иллюминируют Кельн При этой радостной вести. Колокола -- чугунные псы -- Залают, приветствуя флаги, Проснутся три святых волхва, Покинут свои саркофаги. И выйдут на волю, костями стуча, Блаженно резвясь и танцуя. И "кирие элейсон"1 запоют И возгласят "Аллилуйя..." Так кончила белая дама речь И громко захохотала, И эхо зловеще гремело во мгле Под сводами гулкого зала. ------------- 1 Господи, помилуй 23 ЭПИЛОГ Слава греет мертвеца? Враки! Лучше до конца Согревайся теплотой Бабы, скотницы простой, Толстогубой девки рыжей, Пахнущей навозной жижей. А захочешь -- по-другому Можешь греться: выпей рому, Закажи глинтвейн иль грог, Чтоб залить мясной пирог,-- Хоть за стойкой самой грязной, Средь воров и швали разной, Той, что виселицы ждет, А пока и пьет и жрет, Выбрав мудро жребий лучший, Чем Пелид избрал могучий. Да и тот сказал потом: "Лучше нищим жить, рабом, Чем, уйдя из жизни этой, Править сонмом душ над Летой И героя слыть примером, Что воспет самим Гомером". Дополнения  * 1848-1856 *  Современные стихотворения и басни МИХЕЛЬ ПОСЛЕ МАРТА Немецкий Михель был с давних пор Байбак, не склонный к проказам, Я думал, что Март разожжет в нем задор: Он станет выказывать разум. Каких он чувств явил порыв, Наш белобрысый приятель! Кричал, дозволенное забыв, Что каждый князь -- предатель. И музыку волшебных саг Уже я слышал всюду. Я, как глупец, попал впросак, Почти поверив чуду. Но ожил старый сброд, а с ним И старонемецкие флаги. Пред черно-красно-золотым Умолкли волшебные саги. Я знал эти краски, я видел не раз Предвестья подобного рода. Я угадал твой смертный час, Немецкая свобода! Я видел героев минувших лет, Арндта, папашу Яна. Они из могил выходили на свет, Чтоб драться за кайзера рьяно. Я увидал всех буршей вновь, Безусых любителей рома, Готовых, чтоб кайзер узнал их любовь, Пойти на все, до погрома. Попы, дипломаты (всякий хлам), Адепты римского права,-- Творила Единенья храм Преступная орава. А Михель пустил и свист и храп, И скоро, с блаженной харей, Опять проснулся как преданный раб Тридцати четырех государей. СИМПЛИЦИССИМУС I Несчастье скрутит одного, Другому не под силу счастье; Одних мужская злоба губит, Других -- избыток женской страсти. Когда впервые встретились мы, Ты чужд был щегольских ухваток И рук плебейских еще не прятал Под гладкой лайкой белых перчаток. Сюртук, от старости зеленый, Тогда носил ты; был он узок, Рукав -- до локтя, до пяток -- полы, -- Ни дать ни взять -- хвосты трясогузок. Косынку мамину в те дни Носил ты как галстук, с видом франта, И не покоил еще подбородка В атласных складках тугого банта. Почтенными были твои сапоги, Как будто сшиты еще у Сакса, Немецкой ворванью мазал ты их, А не блестящей французской ваксой. Ты мускусом не душился в те дни, Ты не носил: тогда ни лорнета, Ни брачных цепей, ни литой цепочки, Ни бархатного жилета. По моде швабских кабачков, Наипоследней, настоящей, Ты был одет,-- и все ж те годы -- Расцвет твоей поры блестящей. Имел ты волосы на голове, И под волосами жужжал победно Высоких мыслей рой; а ныне Как лыс и пуст твой череп бедный! Исчез и твой лавровый венок -- А он бы плешь прикрыл хоть немножко. Кто так обкорнал тебя? Поверь, Ты схож с ободранною кошкой! Тесть -- шелкоторговец -- дукаты копил, А ты их в два счета пустил по ветру. Старик вопит: "Из стихов немецких Не выпрял шелка он ни метра". И это -- "Живой", который весь мир Хотел проглотить -- с квлбасою прусской И клецками швабскими -- и в Аид Спровадил князя Пюклер-Мускау! И это -- рыцарь-скиталец, что встарь, Как тот, Ламанчский, враг беззаконий, Слал грозные письма жестоким монархам В предерзком гимназическом тоне! И это -- прославленный генерал Немецкой свободы, борец равноправья Картинно сидевший на лошади сивой, Вожак волонтеров, не знавших бесславья! Под ним был и сивый коняга бел,-- Как сивые кони давно уж замшелых Богов и героев. Спаситель отчизны Был встречен восторгом и кликами смелых. То был виртуоз Франц Лист на коне, Сновидец и враль, соперник гадалки, Любимец мещан, фигляр и кривляка, На роли героев актеришка жалкий. И, как амазонка, рядом с ним Супруга долгоносая мчалась: Горели экстазом прекрасные очи, Перо на шляпе задорно качалось. Молва гласит -- в час битвы жена Напрасно боролась со страхом супруга: Поджилки при залпах тряслись у него, Кишечник сдавал, приходилось туго. Она говорила: "Ты заяц иль муж, Здесь места нет оглядке трусливой -- Здесь бой, где ждет нас победа иль гибель, Игра, где корону получит счастливый. Подумай о горе отчизны своей, О бедах, нависших над нами. Во Франкфурте ждет нас корона, и Ротшильд, Как всех монархов, снабдит нас деньгами. Как в мантии пышной ты будешь хорош! Я слышу "виват!", что гремит, нарастая; Я вижу: цветы нам бросает под ноги Восторженных девушек белая стая". Но тщетны призывы -- и лучший из нас Со злой антипатией сладит не скоро. Как морщился Гете от вони табачной, Так вянет наш рыцарь, нюхая порох. Грохочут залпы. Герой побледнел. Нелепые фразы он тихо бормочет, Он бредит бессвязно... А рядом супруга У длинного носи держит платочек. Да, так говорят. А правда иль нет -- Кто знает? Все мы -- люди, не боги. И даже сам великий Гораций Едва унес из битвы ноги. Вот жребий прекрасного: сходит на нет Певец наравне со всякою рванью. Стихи на свалке, а сами поэты В конце концов становятся дрянью. 1649-1793-???? Невежливей, чем британцы, едва ли Цареубийцы на свете бывали. Король их Карл, заточен в Уайтхолл, Бессонную ночь перед казнью провел: Под самым окном веселился народ И с грохотом строили эшафот. Французы немногим учтивее были: В простом фиакре Луи Капета Они на плаху препроводили, Хотя, по правилам этикета, Даже и при такой развязке Надо возить короля в коляске. Еще было хуже Марии-Антуанетте, Бедняжке совсем отказали в карете: Ее в двуколке на эшафот Повез не придворный, а санкюлот. Дочь Габсбурга рассердилась немало И толстую губку надменно поджала. Французам и бриттам сердечность чужда, Сердечен лишь немец, во всем и всегда. Он будет готов со слезами во взоре Блюсти сердечность и в самом терроре. А оскорбить монарха честь Его не вынудит и месть. Карета с гербом, с королевской короной, Шестеркою кони под черной попоной, Весь в трауре кучер, и, плача притом, Взмахнет он траурно-черным кнутом,-- Так будет король наш на плаху доставлен И всепокорнейше обезглавлен. x x x В Германии, в дорогой отчизне, Все любят вишню, древо жизни, Все тянутся к ее плоду, Но пугало стоит в саду. Каждый из нас, точно птица, Чертовой рожи боится. Но вишня каждое лето цветет, И каждый песнь отреченья поет. Хоть вишня сверху и красна, Но в косточке смерть затаила она. Лишь в небе создал вишни Без косточек всевышний. Бог-сын, бог-отец, бог -- дух святой, Душой прилепились мы к троице И, к ним уйти с земли спеша, Грустит немецкая душа. Лишь на небе вовеки Блаженны человеки, А на земле все грех да беда,-- И кислые вишни, и горе всегда. ПО СЮ И ПО ТУ СТОРОНУ РЕЙНА Пыл страстей и такта узы, Пламя роз в петлицах блузы, Сладость ласки, лжи гипноз, Благородство грешных поз, Вихрь и жар любовных грез -- В том искусны вы, французы! А германский дух померк, В злобу рок его поверг, Из глубин сознанья бьет он, Злой наш дух! И все растет он, Ядом весь ;почти зальет он Твой бочонок, Гейдельберг:! ЮДОЛЬ СТРАДАНИЙ Гуляет ветер на чердаке, В постель задувает сквозь дыры. Там две души-горемыки лежат, Так бледны, так слабы и сиры. и шепчет душа-горемыка другой: "Обвей меня крепче рукою, Прижмись губами к моим губам, И я согреюсь тобою", Другая душа-горемыка в ответ: "Твой взор -- защита от боли, От голода, холода, нищеты, От этой проклятой юдоли". И плакали, и целовались они В своей безысходной печали, Смеялись и даже запели потом, И наконец замолчали. А днем на чердак пришел комиссар С ученым лекарем вкупе, И тот усмотрел, что смерть налицо И в том и в этом трупе. И он разъяснил: "При желудке пустом Их, верно, стужа убила. Возможно, что смерть их уже стерегла И только 'быстрей-шстушша". И веско добавил: "В такой мороз Отапливать надо жилище, А спать на пуховиках,-- но суть, Конечно, в здоровой пище". ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ МАССЫ "Блины, которые я отпускал до сих пор за три серебряных гроша, отпускаю отныне за два серебряных гроша. Все зависит от массы". Засел в мою память прочней монументов Один анонс -- для интеллигентов Борусской столицы когда-тал он В "Интеллигенцблатт" был помещен. Берлин! Столица борусехой страны! Цветешь, ты свежестью весны, Как пышных лип твоих аллеи.... Все так же ли ветер их бьет, не жалея? А как твой Тиргартен? Найдется? ль в нем тварь, Что хлещет пиво, как и встарь, С женой в павильоне, под ту же погудку: Мораль -- душе, а борщ -- желудку? Берлин! Ты каким предаешься шотехам? Какого разиню приветствуешь смехом? При мне еще Нанте; не снился берлинцам. В ту пору только чушь мололи Высоцкий с пресловутым: кронпринцем, Что ныне ерзает на престоле. Теперь в короле: не признать, балагура -- Голова под короной повисла понуро. Сего венценосца сужу я нестрого, Ведь мы друг на друга походим немного. Оа очень любезен, талантлив, притом,-- Я тоже был бы плохим королем. Как я, не питает он нежных чувств К музыке -- чудовищу искусств; Поэтому протежирует он Мейербера -- музыке в урон. Король с него денег не брал,-- о нет! -- Как об этом гнусно судачит свет. Ложь! С беренмейеровских денег Король не разбогател ни на пфенниг! И Беренмейер с неких пор Королевской оперы дирижер, Но за это ему -- награда одна: И титулы и ордена -- Лишь "en monnaie de signe"1. Так вот: За roi de Prusse2 проливает он пот. Как только начну Берлин вспоминать, Университет я вижу опять. Под окнами красные скачут гусары, Там музыки грохот и звуки фанфары, Громко несутся солдатские "зори" К студиозам под своды аудиторий. А профессора там все в том же духе -- Весьма иль менее длинноухи? Все так же ль изящно, с тем же эффектом Слащаво поет дифирамбы пандектам Наш Савиньи иль сей певец, Быть может, помер под конец? Я, право, не знаю... Скажите по чести, Я не расплачусь при этой вести... И Лотте умер. Смертен всякий, Как человек, так и собаки, А псам таким и подыхать, Что рады здравый смысл сбрехать И считают для вольного немца почетом -- Задыхаться под римским гнетом... А Массман плосконосый, тот все у дел? Иль Массмана смертных постиг удел? Не говорите об этом, я буду убит, И, если подох он, я плакать стану,-- О! Пусть еще долго он небо коптит, Нося на коротеньких ножках свой грузик. Уродливый карлик, смешной карапузик С отвислым брюхом. Сей пигмей Был мне на свете всех милей! Я помню его. Он так был мал, Но, как бездонная бочка, лакал Со студентами пиво, -- те, пьянствуя часто, Под конец излупили беднягу-гимнаста. То-то было побоище! Юноши браво Доказали упорством рук, ------------------ 1 Расплата шуточками (фр.). 2 Работая бесплатно, дословно: (за) короля Пруссии (фр.) Что Туснельды и Германа внук -- Достойный поборник кулачного права. Молодые германцы не знали поблажки, Молотили руками... То в зад, то в ляжки Пинали ногами все боле и боле, А он, негодяй, хоть бы пикнул от боли. "Я удивлен! -- вскричал я с жаром. -- Как стойко ты сносишь удар за ударом, Да ты ведь герой! Ты Брутовой расы!" И Массман молвил: "Все зависит от массы!" Да, a propos 1, а этим летом Вы репой тельтовской довольны? Хорош ли огурчик малосольный В столице вашей? А вашим поэтам Живется все так же, без резких волнений, И все среди них не рождается гений? Хотя -- к чему гений? Ведь у нас расцветало Моральных и скромных талантов немало. У морального люда есть тоже прикрасы. Двенадцать -- уж дюжина! Все зависит от массы. А вашей лейб-гвардии лейтенанты По-прежнему те же наглые франты? Все так же затянуты в рюмочку тальи? Все так же болтливы эти канальи? Но берегитесь, -- беда грозит, -- Еще не лопнуло, но трещит! Ведь Бранденбургские ворота у вас Грандиозностью славятся и сейчас. И в эти ворота, дождетесь вы чести, Всех вас вышвырнут с прусским величеством вместе. Все зависит от массы! ДОБРЫЙ СОВЕТ Всегда их подлинную кличку Давай, мой друг, героям басен. Сробеешь -- результат ужасен! -------------------- 1 Кстати (фр.). ДОБРЫЙ СОВЕТ Всегда их подлинную кличку Давай, мой друг, героям басен. Сробеешь -- результат ужасен! С твоим ослом пойдет на смычку Десяток серых дурней, воя: "Мои ведь уши у героя! А этот визг и рев с надсадой Моею отдает руладой: Осел я! Хоть не назван я, Меня узнают все друзья, Вся родина Германия: Осел тот я! И-а! И-а!" Ты одного щадил болвана, Тебе ж грозит десяток рьяно! КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I Само собой, в короли прошел Большинство голосов получивший осе И учинился осел королем. Но вот вам хроника о нем: Король-осел, корону надев, Вообразил о себе, что он лев; Он в львиную шкуру облекся до пят И стал рычать, как львы рычат. Он лошадьми себя окружает, И это старых ослов раздражает. Бульдоги и волки -- войско его, Ослы заворчали и пуще того. Быка он приблизил, канцлером сделав, И тут ослы дошли до пределов. Грозятся восстанием в тот же день! Король корону надел набекрень И быстро укутался, раз-два, В шкуру отчаянного льва. Потом объявляет особым приказом Ослам недовольным явиться разом, И держит следующее слово: "Ослы высокие! Здорово! Ослом вы считаете меня, Как будто осел и я, и я! Я -- лев; при дворе известно об этоv И всем статс-дамам, и всем субреттам. И обо мне мой статс-пиит Создал стихи и в них говорит: "Как у верблюда горб природный, Так у тебя дух льва благородный -- У этого сердца, этого духа Вы не найдете длинного уха". Так он поет в строфе отборной, Которую знает каждый придворный. Любим я: самые гордые павы Щекочут затылок мой величавый. Поощряю искусства: все говорят, Что я и Август и Меценат. Придворный театр имею давно я; Мой кот исполняет там роли героя. Мимистка Мими, наш ангел чистый, И двадцать мопсов -- это артисты. В академии живописи, ваянья Есть обезьяньи дарованья. Намечен директор на место это -- Гамбургский Рафаэль из гетто, Из Грязного вала,--Леман некто. Меня самого напишет директор. Есть опера, и есть балет, Он очень кокетлив, полураздет. Поют там милейшие птицы эпохи И скачут талантливейшие блохи. Там капельмейстером Мейер-Бер, Сам музыкальный миллионер. Уже наготовил Мерин-Берий К свадьбе моей парадных феерий. Я сам немного занят музыкой, Как некогда прусский Фридрих Великий. Играл он на флейте, я на гитаре, И много прекрасных, когда я в ударе И с чувством струны свои шевелю, Тянутся к своему королю. Настанет день -- королева моя Узнает, как музыкален я! Она -- благородная кобылица, Высоким родом своим гордится. Ее родня ближайшая -- тетя Была Росинанта при Дон-Кихоте; А взять ее корень родословный Там значится сам Баярд чистокровный; И в предках у ней, по ее бумагам, Те жеребцы, что ржали под флагом Готфрида сотни лет назад, Когда он вступал в господень град. Но прежде всего она красива, Блистает! Когда дрожит ее грива, А ноздри начнут и фыркать и гроха| В сердце моем рождается похоть,-- Она, цветок и богиня кобылья, Наследника мне принесет без усилья. Поймите, -- от нашего сочетанья Зависит династии существованье. Я не исчезну без следа, Я буду в анналах Клио всегда, И скажет богиня эта благая, Что львиное сердце носил всегда я В груди своей, что управлял Я мудро и на гитаре играл". Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: "Ослы высокие! Все поколенья! Я сохраню к вам благоволенье, Пока вы достойны. Чтоб всем налог Платить без опоздания, в срок. По добродетельному пути, Как ваши родители, идти,-- Ослы старинные! В зной и холод Таскали мешки они, стар и молод, Как им приказывал это бог. О бунте никто и мыслить не мог. С их толстых губ не срывался ропот, И в мирном хлеву, где привычка и О! Спокойно жевали они овес! Старое время ветер унес. Вы, новые, остались ослами, Но скромности нет уже меж вами. Вы жалко виляете хвостом И вдруг являете треск и гром. А так как вид у вас бестолков, Вас почитают за честных ослов; Но вы и бесчестны, вы и злы, Хоть с виду смиреннейшие ослы. Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг Вы издаете ослиный крик, Готовы разнести на части Весь мир, -- и только дерете пасти. Порыв, безрассудный со всех сторон! Бессильный гнев, который смешон! Ваш глупый рев обнаружил вмиг, Как много различнейших интриг, Тупых и низких дерзостей И самых пошлых мерзостей, И яда, и желчи, и всякого зла Таиться может в шкуре осла". Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: "Ослы высокие! Старцы с сынами! Я вижу вас насквозь, я вами Взволнован, я злюсь на вас свирепо За то, что бесстыдно и нелепо О власти моей вы порете дичь. С ослиной точки трудно постичь Великую львиную идею, Политикой движущую моею. Смотрите вы! Бросьте эти штуки! Растут у меня и дубы и буки, Из них мне виселицы построят Прекрасные. Пусть не беспокоят Мои поступки вас. Не противясь, Совет мой слушайте: рты на привязь! А все преступники-резонеры -- Публично их выпорют живодеры; Пускай на каторге шерсть почешут. А тех, кто о восстании брешут, Дробят мостовые для баррикады,-- Повешу я без всякой пощады. Вот это, ослы, я внушить вам желал бы Теперь убираться я приказал бы". Король закончил свое обращенье; Ослы пришли в большое движенье; Оки прокричали: "И-а, и-а! Да здравствует наш король! Ура!" ОСЛЫ-ИЗБИРАТЕЛИ Свобода приелась до тошноты. В республике конско-ослиной Решили выбрать себе скоты Единого властелина. Собрался с шумом хвостатый сброд Различного званья и масти. Интриги и козни пущены в ход, Кипят партийные страсти. Здесь Старо-Ослы вершили судьбу, В ослином комитете. Кокарды трехцветные на лбу Носили молодчики эти. А кони имели жалкий вид И тихо стояли, ни слова: Они боялись ослиных копыт, Но пуще -- ослиного рева. Когда же кто-то осмелился вслух Коня предложить в кандидаты, Прервал его криком седой Длинноух: "Молчи, изменник проклятый! Ни капли крови осла в тебе нет. Какой ты осел, помилуй! Да ты, как видно, рожден на свет Французскою кобылой! Иль, может, от зебры род хилый т. Ты весь в полосах по-зебрейски. А впрочем, тебя выдает с головой Твой выговор еврейский. А если ты наш, то, прямо сказать, Хитер ты, брат, да не слишком. Ослиной души тебе не понять Своим худосочным умишком. Вот я познал, хоть с виду и прост, Ее мистический голос. Осел я сам, осел мой хвост, Осел в нем каждый волос. Я не из римлян, не славянин, Осел я немецкий, природный. Я предкам подобен, -- они как один Все были умны и дородны. Умны и не тешились искони Альковными грешками, На мельницу бодро шагали они, Нагруженные мешками. Тела их в могиле, но дух не исчез, Бессмертен ослиный дух их! Умильно смотрят они с небес На внуков своих длинноухих. О славные предки в нимбе святом! Мы следовать вам не устали И ни на йоту с пути не сойдем, Который вы протоптали. Какое счастье быть сыном ослов, Родиться в ослином сословье! Я с каждой крыши кричать готов: "Смотрите, осел из ослов я!" Отец мой покойный, что всем знаком, Осел был немецкий, упрямый. Ослино-немецким молоком Вскормила меня моя мама. Осел я и сын своего отца, Осел, а не сивый мерин! И я заветам ослов до конца И всей ослятине верен. Я вам предлагаю без лишних слов Осла посадить на престоле. И мы создадим державу ослов, Где будет ослам раздолье. Мы все здесь ослы! И-а! И-а! Довольно терзали нас кони! Да здравствует ныне и присно -- ура! Осел на ослином троне!" Оратор кончил. И грохнул зал, Как гром, при последней фразе, И каждый осел копытом стучал В национальном экстазе. Его увенчали дубовым венком Под общее ликованье. А он, безмолвно махая хвостом, Благодарил собранье. КЛОП Некий клоп залез на пятак И, словно банкир, похвалялся так: "Если денег ты нажил много, Всюду открыта тебе дорога. С деньгами красив ты, с деньгами знат Женщинам наимилейшим приятен. Дамы бледнеют и дрожат, Едва учуют мой аромат. С самой королевой я спал, бывало, Забравшись к ней ночью под одеяло. На жарких перинах она металась И беспрестанно всю ночь чесалась". Веселый чиж, услыхав эту речь, Решил похвальбу клопа пресечь: В негодованье свой клюв отточив, Насмешливый он просвистал мотив. Ко подлый клоп, испуская смрад, Чижу отомстил на клопиный лад: "Жертвой его насмешек стал я За то, что денег ему не дал я!" Ну, а мораль? Ее от вас Пока благоразумно скрою. Ведь сплочены между собою Богатые клопы сейчас. Задами подмяв под себя чистоган, Победно колотят они в барабан. Семейства клопов -- куда ни взгляни -- Священный союз составляют они. Также немало клопиных альянсов Средь сочинителей скверных романсов (Которые столь бездарны и серы, Что не идут, как часы Шлезингера). Тут и свой Моцарт есть -- клоп-эстет, Ведущий особым клопиным манером С увенчанным лаврами Мейербером Интрижку в течение долгих лет. А с насекомых много ль возьмешь? Рецензии пишет газетная вошь -- Елозит, врет, да и тиснет статейку И до смерти рада, урвав копейку, Притом меланхолии полон взгляд. Публика верит из состраданья: Уж больно обиженные созданья, И вечно сердечки у них болят. Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп. Молчи, не противься -- ведь это ж клоп. Его бы, конечно, можно под ноготь, Да, право, уж лучше не трогать. А то попробуй такого тронь -- На целый свет подымется вонь! Вот отчего до другого раза Я отложу толкованье рассказа. БРОДЯЧИЕ КРЫСЫ На две категории крысы разбиты: Одни голодны, а другие сыты. Сытые любят свой дом и уют, Голодные вон из дома бегут. Бегут куда попало, Без отдыха, без привала, Бегут куда глядят глаза, Им не помеха ни дождь, ни гроза. Перебираются через горы, Переплывают морские просторы, Ломают шею, тонут в пути, Бросают мертвых, чтоб только дойти. Природа их обделила, Дала им страшные рыла, Острижены -- так уж заведено -- Все радикально и все под одно. Сии радикальные звери -- Безбожники, чуждые вере. Детей не крестят. Семьи не ища, Владеют женами все сообща. Они духовно нищи: Тело их требует пищи, И, в поисках пищи влача свои дни, К бессмертью души равнодушны они. Крысы подобного склада Не боятся ни кошек, ни ада. У них ни денег, ни дома нет. Им нужно устроить по-новому свет. Бродячие крысы -- о, горе! -- На нас накинутся вскоре. От них никуда не спрячемся мы, Они наступают, их тьмы и тьмы. О, горе, что будет с нами! Они уже под стенами, А бургомистр и мудрый сенат, Не зная, что делать, от страха Д1 Готовят бюргеры порох, Попы трезвонят в соборах,-- Морали и государства оплот, Священная собственность прахом пойдет! О нет, ни молебны, ни грохот набата, Ни мудрые постановленья сената, Ни самые сильные пушки на свете Уже не спасут вас, милые дети! Вас не поддержат в час паденья Отжившей риторики хитросплетенья. Крысы не ловятся на силлогизмы, Крысы прыгают через софизмы. Голодное брюхо поверить готово Лишь логике супа и факту жаркого, Лишь аргументам, что пахнут салатом, Да гетткнгенским колбасо-цктатам. Треска бессловесная в масле горячем Нужней таким радикалам бродячим, Чем Мирабо, чем любой Цицерон, Как бы хитро ни витийствовал он. ДУЭЛЬ Сошлись однажды два быка Подискутировать слегка. Был у обоих горячий норов, И вот один в разгаре споров Сильнейший аргумент привел, Другому заорав: "Осел!" "Осла" получить быку -- хуже пули, И стали боксировать наши Джон Булли. Придя в то же время на тот же двор, И два осла вступили в спор. Весьма жестокое было сраженье, И вот один, потеряв терпенье, Издал какой-то дикий крик И заявил другому: "Ты -- бык!" Чтоб стать длинноухому злейшим врагом, Довольно его назвать быком. И загорелся бой меж врагами: Пинали друг друга лбом, ногами Отвешивали удары в podex 1, Блюдя священный дуэльный кодекс. А где же мораль? -- Вы мораль проглядели Я показал неизбежность дуэли. Студент обязан влепить кулаком Тому, кто его назвал дураком. -------------------- 1 Зад (лап.). ЭПОХА КОС Басня Две крысы были нищи, Они не имели пищи. Мучает голод обеих подруг; Первая крыса пискнула вдруг: "В Касселе пшенная каша есть, Но, жаль, часовой мешает съесть; В курфюрстской форме часовой, При этом -- с громадной косой; Ружье заряжено -- крупная дробь; Приказ: кто подойдет -- угробь". Подруга зубами как скрипнет И ей в ответ как всхлипнет: "Его светлость курфюрст у всех знаме Он доброе старое время чтит, То время каттов старинных И вместе кос их длинных. Те катты в мире лысом Соперники были крысам; Коса же -- чувственный образ лишь Хвоста, которым украшена мышь; Мы в мирозданье колоссы -- У нас натуральные косы. Курфюрст, ты с каттами дружен,-- Союз тебе с крысами нужен. Конечно, ты сердцем с нами слился, Потому что у нас от природы коса. О, дай, курфюрст благородный наш, О, дай нам вволю разных каш. О, дай нам просо, дай пшено, А стражу прогони заодно! За милость вашу, за эту кашу Дадим и жизнь и верность нашу. Когда ж наконец скончаешься ты, Мы над тобой обрежем хвосты, Сплетем венок, свезем на погост; Будь лавром тебе крысиный хвост!" ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ ПЕС Жил некий пудель, и не врут, Что он по праву звался Брут. Воспитан, честен и умен, Во всей округе прославился он Как образец добродетели, как Скромнейший пес среди собак. О нем говорили: "Тот пес чернокудрый -- Четвероногий Натан Премудрый. Воистину, собачий брильянт! Какая душа! Какой талант! Как честен, как предан!.." Нет, не случаен Тот отзыв: его посылал хозяин В мясную даже! И честный пес Домой в зубах корзину нес, А в ней не только говяжье, но и Баранье мясо и даже свиное. Как лакомо пахло сало! Но Брута Не трогало это вовсе будто. Спокойно и гордо, как стоик хороший, Он шел домой с драгоценною ношей. Но ведь и собаки -- тоже всяки: Есть и у них шантрапа, забияки, Как и у нас, -- дворняжки эти Завистники, лодыри, сукины дети, Которым чужды радости духа, Цель жизни коих -- сытое брюхо. И злоумыслили те прохвосты На Брута, который честно и просто, С корзиною в зубах -- с пути Морали и не думал сойти... И раз, когда к себе домой Из лавки мясной шел пудель мой, Вся эта шваль в одно мгновенье На Брута свершила нападенье. Набросились все на корзину с мясом, Вкуснейшие ломти -- наземь тем часом, Прожорлизо-жадно горят взоры, Добыча -- в зубах у голодной своры. Сперва философски спокойно Брут Все наблюдал, как собратья жрут; Однако, видя, что канальи Мясо почти уже все доконали, Он принял участье в обеде -- уплел И сам он жирный бараний мосол. МОРАЛЬ "И ты, мой Брут, и ты тоже жрешьИ Иных моралистов тут бросит в дрожь. Да, есть соблазн в дурном примере! Ах, все живое -- люди, звери -- Не столь уж совершенно: вот -- Пес добродетельный, а жрет! ЛОШАДЬ И ОСЕЛ По рельсам, как молния, поезд летел, Пыхтя и лязгая грозно. Как черный вымпел, над мачтой-трубой Реял дым паровозный. Состав пробегал мимо фермы одной, Где белый и длинношеий Мерин глазел, а рядом стоял Осел, уплетая репей. И долго поезду вслед глядел Застывшим взглядом мерин; Вздыхая и весь дрожа, он сказал: "Я так потрясен, я растерян! И если бы по природе своей Я мерином белым не был, От этого ужаса я бы теперь Весь поседел, о небо! Жестокий удар судьбы грозит Всей конской породе, бесспорно, Хоть сам я белый, но будущность мне Представляется очень черной. Нас, лошадей, вконец убьет Конкуренция этой машины; Начнет человек для езды прибегать К услугам железной скотины. А стоит людям обойтись Без нашей конской тяги -- Прощай, овес наш, сепо, прощай,-- Пропали мы, бедняги! Ведь сердцем человек -- кремень: Он даром и макухи Не даст. Он выгонит нас вон,-- Подохнем мы с голодухи. Ни красть не умеем, ни брать взаймы, Как люди, и не скоро Научимся льстить, как они и как псы. Нам путь один -- к живодеру!" Так плакался конь и горько вздыхал, Он был настроен мрачно. А невозмутимый осел между тем Жевал репейник смачно. Беспечно морду свою облизнув, Сказал он: "Послушай-ка, мерин: О том, что будет, -- ломать сейчас Я голову не намерен. Для вас, для гордых коней, паровоз Проблема существованья; А нам, смиренным ослам, впадать В отчаянье -- нет основанья. У белых, у пегкх, гнедых, вороных, У всех вас -- конец печальный; А нас, ослов, трубою своей Нз вытеснит пар нахальный. Каких бы хитрых еще машин Ни выдумал ум человека,-- Найдется место нам, ослам, Всегда, до скончания века. Нет, бог не оставит своих ослов, Что, в полном сознанье долга, Как предки их честные, будут пле На мельницу еще долго. Хлопочет мельник, в мешки мука Струится под грохот гулкий; Тащу ее к пекарю, пекарь печет,-- Человек ест хлеб и булки. Сей жизненный круговорот искони Предначертала природа. И вечна, как и природа сама, Ослиная наша порода". МОРАЛЬ Век рыцарства давно прошел: Конь голодает. Но осел, Убогая тварь, он будет беспечно Овсом и сеном питаться вечно. Разные стихотворения ТОРЖЕСТВЕННАЯ КАНТАТА Беер-Меер! Кто кричит? Меер-Беер! Где горит? Неужели это роды? Чудеса! Игра природы! Он рожает, спору нет! Се мессия к нам грядет! Просчиталась вражья свора,-- После долгого запора Наш мессия, наш кумир Шлет "Пророка" в бренный мир. Да, и это вам не шутки, Не писак журнальных утки,-- Искус долгий завершился, Мощный гений разрешился. Потом творческим покрыт, Славный роженик лежит И умильно бога славит. Гуэн герою грелки ставит На живот, обвисший вдруг, Словно выпитый бурдюк. Пуст и тих родильный дом. Но внезапно -- трубный гро.м, Гул литавр и дробь трещоток, И в двенадцать тысяч глоток (Кое-кто оплачен здесь) Возопил Израиль днесь: "Слава, наш великий гений, Кончен срок твоих мучений, Драгоценный Беер-Мер! Несравненный Меер-Бер! Ты, намучившись жестоко, Произвел на свет "Пророка". Хор пропел, и тут один Выступает господин, Некий Брандус по прозванью, Он издатель по призванью, С виду скромен, прям и прост (Хоть ему один прохвост, Крысолов небезызвестный, Преподал в игре совместной Весь издательский устав), И, пред гением представ, Словно Мариам в день победы (Это помнят наши деды), В бубен бьет он и поет: "Вдохновенья горький пот Мы упорно, бережливо, Миоготрудно, терпеливо, Год за годом, день за днем Собирали в водоем, И теперь -- открыты шлюзы, Час настал -- ликуйте, музы! Полноводен и широк, Мощный ринулся поток, По значенью и по рангу Равный Тигру или Гангу, Где под пальмой в час заката Резво плещутся слонята; Бурный, словно Рейн кипучий Под шафхаузенской кручей, Где, глазея, мочит брюки Студиозус, жрец науки; Равный Висле, где под ивой, Песней тешась горделивой, Вшей надменный шляхтич давит И геройство Польши славит. Да, твои глубоки воды, Словно хлябь, где в оны годы Потопил всевышний тьмы Египтян, меж тем как мы Бодро шли по дну сухие. О, величие стихии! Где найдется в целом мире Водный опус глубже, шире? Он прекрасен, поэтичен, Патетичен, титаничен, Как природа, как создатель! Я -- ура! -- его издатель!" ЭПИЛОГ торжественной кантаты в честь maestro celcbenimo fiascomo 1 Я слышал от негров, что если на льва Хандра нападет, заболит голова,-- Чтоб избежать обостреыья припадка, Он должен мартышку сожрать без оста: Я, правда, не лев, не помазан на царсп Но я в негритянское верю лекарство. Я написал эти несколько строф -- И, видите, снова и бодр и здоров. ------------------- 1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.). Фрагмент Отстрани со лба венок ты, На ушах нависший пышно, Бер, чтобы свободней мог ты Внять мой лепет, еле слышный. Превратил мой голос в лепет Пред великим мужем трепет -- Тем, чей гений так могуч, В ком искусства чистый ключ; Мастерским приемам разным Громкой славой он обязан: Не свалилась прямо в рот Слава эта без забот, Как сопливому разине -- Вроде Моцарта, Россини. Нет, наш мастер -- всех прямее, Тем он дорог нам -- Бер-Мейер. Он хвалы достоин, право, Сам себе он создал славу -- Чистой силой волевой, Мощью мышленъя живой, Он в политике плел сети, Все расчел он, как по смете, Сам король -- его протектор, И за то он стал директор Над всей музыкальной частью, Облечен такою властью ... с коей, со всеподданнейшим почтение я ныне вступаю в прения ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ Из времен Тридцатилетней войны А я гусаров как люблю, Люблю их очень, право! И синих и желтых, все равно -- Цвет не меняет нрава. А гренадеров я как люблю, Ах, бравые гренадеры! Мне рекрут люб и ветеран: Солдаты и офицеры. Кавалерист ли, артиллерист,-- Люблю их всех безразлично; Да и в пехоте немало ночей Я поспала отлично. Люблю я немца, француза люблю, Голландца, румына, грека; Мне люб испанец, чех и шзед,-- Люблю я в них человека. Что мне до его отечества, что До веры его? Ну, словом,-- Мне люб и дорог человек, Лишь был бы он здоровым. Отечество и религия -- вздор, Ведь это -- только платья! Долой все чехлы! Нагого, как есть, Хочу человека обнять я. Я -- человек, человечеству я Вся отдаюсь без отказу. Могу отметить мелом долг Тем, кто не платит сразу. Палатка с веселым венком -- моя Походная лавчонка... Кого угощу мальвазией Из нового бочонка? ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ Женское тело -- те же стихи ! Радуясь дням созиданья, Эту поэму вписал господь В книгу судеб мирозданья. Был у творца великий час, Его вдохновенье созрело. Строптивый, капризный материал Оформил он ярко и смело. Воистину женское тело -- Песнь, Высокая Песнь Песней! Какая певучесть и стройность во всем! Нет в мире строф прелестней. Один лишь вседержитель мог Такую сделать шею М голову дать -- эту главную мысль Кудрявым возглавьем над нею. А груди! Задорней любых эпиграмм Бутоны их роз на вершине. И как восхитительно к месту пришлас Цезура посредине! А линии бедер: как решена Пластическая задача! Вводная фраза, где фиговый лист -- Тоже большая удача. А руки и ноги! Тут кровь и плот Абстракции тут не годятся, Губы -- как рифмы, но могут при Шутить, целовать и смеяться. Сама Поэзия во всем, Поэзия -- все движенья. На гордом челе этой Песни печать Божественного свершенья. Господь, я славлю гений твой И все его причуды, В сравненье с тобою, небесный пс Мы жалкие виршеблуды. Сам изучал я Песнь твою, Читал ее снова и снова. Я тратил, бывало, и день и ночь, Вникая в каждое слово. Я рад ее вновь и вновь изучать И в том не вижу скуки. Да только высохли ноги мои От этакой науки. ЦИТРОНИЯ То были детские года, Я платьице носил тогда, Я в школу только поступил, Едва к ученью приступил. Двенадцать девочек -- вся школа, Лишь я -- герой мужского пола. В клетушке-комнатке с утра Весь день возилась детвора,-- Писк, лепет, щебетанье, гам, Читали хором по складам, А фрау Гиндерман -- барбос, Украсивший очками нос (То был скорее клюв совы),-- Качая головой, увы, Сидела с розгой у стола И больно малышей секла За то, что маленький пострел Невинно нашалить посмел, Вмиг задирался низ рубашки, И полушария бедняжки, Что так малы и так милы, Порой, как лилии белы, Как розы алы, как пионы,-- Ах, эти нежные бутоны, Избиты старою каргой, Сплошь покрывались синевой! Позор и поруганье, дети,-- Удел прекрасного на свете. Цитрония, волшебный край, Так звал я то, что невзначай У Гиндерман открылось мне, Подобно солнцу и весне, Так нежно, мягко, идеально, Цитронно-ярко и овально, Так мило, скромно, смущено И гнева гордого полно. Цветок любви моей, не скрою, Навеки я пленен тобою! Стал мальчик юношей, а там -- Мужчиною по всем правам. И -- чудо! -- золотые сны Ребенка в явь воплощены. То, чем я бредил в тьме ночной, Живое ходит предо мной. Ко мне доносится сквозь платье Прелестный запах, но -- проклятье! На что глядел бы я веками, То скрыто от меня шелками, Завесой тоньше паутины! Лишен я сладостной картины,-- Закрыла ткань волшебный край, Цитронию, мой светлый рай! Стою, как царь Тантал: дразня, Фантом уходит от меня. Как будто волей злого мага -- Бежит от губ сожженных влага, Мой плод желанный так жесток,-- Он близок, но, увы, далек! Кляну злодея-червяка, Что на ветвях прядет шелка, Кляну ткача, что из шелков, Из этой пряжи ткет покров, Тафту для пакостных завес, Закрывших чудо из чудес -- Мой солнечный, мой светлый рай, Цитронию -- волшебный край! Порой, забывшись, как в чаду, В безумье бешенства, в бреду Готов я дерзостной рукой Сорвать тот полог роковой, Покров, дразнящий сладострастье, Схватить мое нагое счастье! Но, ах! Есть ряд соображений Не в пользу таковых движений, Нам запретил морали кодекс Посягновение на podex. ПОСЛЕСЛОВИЕ Без прикрас в укромном месте Расскажу я вам по чести Очень точно и правдиво, Что Цитрония за диво. А пока -- кто понял нас -- Чур молчать! -- заверю вас, Что искусство есть обман, Некий голубой туман. Что ж являл собой подснежный Голубой цветок, чей нежный Романтический расцвет Офтердингеном воспет? Синий нос крикливой тетки, Что скончалась от чахотки В заведенье для дворян? Чей-то голубой кафтан? Иль, быть может, цвет подвязки, Что с бедра прелестной маски Соскользнула в контрдансе? -- Honni spit qui mal y pense1. ------------------- 1 Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно (фр.). О ТЕЛЕОЛОГИИ Для движенья -- труд нелишний! -- Две ноги нам дал всевышний, Чтоб не стали мы все вместе, Как грибы, торчать на месте. Жить в застое род людской Мог бы и с одной ногой. Дал господь два глаза нам, Чтоб мы верили глазам. Верить книгам да рассказам Можно и с единым глазом,-- Дал два глаза нам всесильный, Чтоб могли мы видеть ясно, Как, на радость нам, прекрасно Он устроил мир обильный. А средь уличного ада Смотришь в оба поневоле: Чтоб не стать, куда не надо, Чтоб не отдавить мозоли,-- Мы ведь горькие страдальцы, Если жмет ботинок пальцы. Две руки даны нам были, Чтоб вдвойне добро творили,-- Но не с тем, чтоб грабить вдвое, Прикарманивать чужое, Набивать свои ларцы, Как иные молодцы. (Четко их назвать и ясно Очень страшно и опасно. Удавить бы! Да беда: Все большие господа -- Меценаты, филантропы, Люди чести, цвет Европы! А у немцев нет сноровки Для богатых вить веревки.) Нос один лишь дал нам бог, Два нам были бы невпрок: Сунув их в стакан, едва ли Мы б вина не разливали. Бог нам дал один лишь рот, Ибо два -- большой расход. И с одним сыны земли Наболтали, что могли,-- А двуротый человек Жрал и лгал бы целый век. Так -- пока во рту жратва, Не бубнит людское племя, А имея сразу два -- Жри и лги в любое время. Нам господь два уха дал. В смысле формы -- идеал! Симметричны, и равны, И чуть-чуть не столь длинны, Как у серых, не злонравных Наших родственников славных. Дал господь два уха людям, Зная, что любить мы будем То, что пели Моцарт, Глюк... Будь на свете только стук, Грохот рези звуковой, Геморроидальный вой Мейербера -- для него Нам хватило б одного. Тевтолинде в поученье Врал я так на всех парах. Но она сказала: "Ах! Божье обсуждать решенье, Сомневаться, прав ли бог,-- Ах, преступник! Ах, безбожник! Видно, захотел сапог Быть умнее, чем сапожник! Но таков уж нрав людской,-- Чуть заметим грех какой: Почему да почему?.. Друг, я верила б всему! Мне понятно то, что бог Мудро дал нам пару ног, Глаз, ушей и рук по паре, Что в одном лишь экземпляре Подарил нам рот и нос. Но ответь мне на вопрос: Почему творец светил Столь небрежно упростил Ту срамную вещь, какой Наделен весь пол мужской, Чтоб давать продленье роду И сливать вдобавок воду? Друг ты мой, иметь бы вам Дубликаты -- для раздела Сих важнейших функций тела,-- Ведь они, по всем правам, Сколь для личности важны, Столь, разно, и для страны. Девушку терзает стыд От сознанья, что разбит Идеал ее, что он Так банально осквернен. И тоска берет Психею: Ведь какой свершила тур, А под лампой стал пред нею Меннкен-Писсом бог Амур!" Но на сей резок простой Я ответил ей: "Постой, Скуден женский ум и туг! Ты не видишь, милый друг, Смысла функций, в чьем зазорном, Отвратительном, позорном, Ужасающем контрасте -- Вечный срам двуногой касте. Пользу бог возвел в систему: В смене функции машин Для потребностей мужчин Экономии проблему Разрешил наш властелин. Нужд вульгарных и священных, Нужд пикантных и презренных Существо упрощено, Воедино сведено. Та же вещь мочу выводит И потомков производит, В ту же дудку жарит всяк -- И профессор и босяк. Грубый перст и пальчик гибкий -- Оба рвутся к той же скрипке. Каждый пьет, и жрет, и дрыхнет, И все тот же фаэтон Смертных мчит за Флегетон". Друг, что слышу! Распростился Со своей ты толстой Ганной И как будто соблазнился Длинной, тощей Марианной! В жизни все бывает с нами,-- Плотью всякий рад прельститься,- Но заигрывать с мощами... Этот грех нам не простится. Что за наважденье ада! Это действует лукавый,-- Шепчет: толстых нам не надо,-- И мы тешимся с костлявой. ПОДСЛУШАННОЕ "О мудрый Екеф, во сколько монет Тебе обошелся баварец -- Муж твоей дочери? Ведь она Весьма лежалый товарец. Скажи, ты отдал ему шестьдесят Или семьдесят тысяч марок? За гоя совсем небольшая цена. Ведь дочка твоя -- не подарок. А я вот -- Шлемиль! Подумай: с меня Взяли вдвое дороже. И что я имею? Какую-то дрянь! Ну, в общем, ни кожи ни рожи". И, хмыкнув умно, как Натан Мудрец, Сказал мудрый Екеф степенно: "Ты слишком дорого платишь, мой друг, Ты им набиваешь цену. Ты, видно, совсем заморочен своей Постройкой железной дороги. А я вот гуляю. Подумать люблю, Пока разминаю ноги. Мы переоцениваем христиан. Цена на них резко упала. Поверь, за сто тысяч марок вполне Ты можешь иметь кардинала. Недавно я подыскал жениха Для младшей дочурки in petto: 1 Шесть футов ростом, сенатор. И нет У малого родичей в гетто. Лишь сорок тысяч марок я дал За этого христианина. Двадцать -- наличными. Через банк Другая пойдет половина. -------------------- 1 Про себя, никому не сообщая (ит.). Посмотришь, сенатором станет мой сын, Несмотря на сутулые плечи. Я это устрою! Весь Вандрам Поклонится нам при встрече. Мой шурин -- очень большой шутник -- Сказал мне вчера за стаканом: "О мудрый Екеф! Тебя господь Родил самим Талейраном!.." : ...Такой, приблизительно, разговор, Однажды подслушанный мною, На улице Гамбурга -- Юнгфернштиг -- Гуляя, вели эти двое. Жил черт, и черт из важных, А не какой-нибудь. Но раз мартышка стала Его за хвост тянуть. Тянула и тащила, Мой черт был сам не свой, Он выл -- и от восторга Ей бросил золотой. РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ Не питали, а служили Пищей для Ильи вороны -- Так без чуда разъяснили Мы себе сей факт мудреный. Да! Пророк вкусил в пустыне Не голубку, а ворону -- Как, намедни, мы в Берлине -- По библейскому закону. КРИК СЕРДЦА Нет, в безверье толку мало: Если бога вдруг не стало, Где ж проклятья мы возьмем,- Разрази вас божий гром! Без молитвы жить несложно, Без проклятий -- невозможно! Как тогда нам быть с врагом,- Разрази вас божий гром! Не любви, а злобе, братья, Нужен бог, нужны проклятья, Или все пойдет вверх дном,-- Разрази вас божий гром! ЭДУАРД Гробовая колесница, В траурных попонах клячи. Он, кто в мир не возвратится, На земле не знал удачи. Был он юноша. На свете Все бы радости изведал, Но на жизненном банкете Рок ему остаться не дал. Пусть шампанское, играя, Пенилось в его бокале -- Тяжко голову склоняя, Он сидел в немой печали. И слеза его блестела, Падая в бокал порою, А толпа друзей шумела, Тешась песней круговою. Спи теперь! Тебя разбудит В залах на небе веселье И томить вовек не будет Жизни горькое похмелье. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ Остерегись холодных слов, Когда о помощи в борьбе Взывает юноша к тебе; Быть может, -- это сын богов. Его ты встретишь на пути В его триумфа гордый час, И осужденья строгих глаз Не сможешь ты перенести. ИЗБАВИТЕЛЬ Ликуешь! -- Ты думаешь, Плантагенет, У нас ни малейшей надежды нет! А все потому, что нашлась могила, Где имя "Артур" написано было! Артур не умер, не скрыла земля Холодным саваном труп короля. Вчера следил я, глазам не веря, Как он, живехонек, поднял зверя. На нем зеленый парчовый наряд; Смеются губы, глаза горят; На гордых конях по тропам дубровы За ним летели друзья-зверолозы. Его рога заглушают гром: Трара! Трара! --рокочет кругом. Чудесные гулы, волшебные громы Сынам Корнуолла милы и знакомы. Они говорят: "Не пришла пора, Но она придет -- трара! трара! И король Артур своему народу, Прогнав норманнов, вернет свободу"- МОЕМУ БРАТУ МАКСУ Макс! Так ты опять, проказник, Едешь к русским! То-то праздник! Ведь тебе любой трактир -- Наслаждений целый мир! С первой встречною девчонкой Ты под гром валторны звонкой, Под литавры -- тра-ра-ра! -- Пьешь и пляшешь до утра. И, бутылок пять осиля,-- Ты и тут не простофиля,-- Полон Вакхом, как качнешь, Феба песнями забьешь! Мудрый Лютер так и рубит: Пейте! Лишь дурак не любит Женщин, песен и вина,-- Это знал ты, старина. Пусть судьба тебя ласкает, Пусть бокал твой наполняет,-- И сквозь жизнь, справляя пир. Ты пройдешь, как сквозь трактир. ЭДУАРДУ Г. Тебе даны и сан, и орден алый, Наследный герб, чины и много прав, Ко для меня ты просто бедный малый, Хотя бы стал ты герцог или граф. Меня не взять приобретенным в свете Дешевым лоском, благородством фраз,-- Не так ли на филистерском жилете Блестит в булавке дорогой алмаз? Я знаю, в этом пышном одеянье Бессмысленно влачит свой грустный век Больная тварь, несчастное созданье, Разбитый хворью, жалкий человек. Как все, ты раб врачебного искусства, Кладешь примочки, бегаешь в клозет, Так не болтай про выспренние чувства,- Не верю в твой высокопарный бред. Ламентации ГДЕ? Где скиталец беспокойный Мир последний обретет? В сени пальм долины знойной Иль средь лип у рейнских вод? Буду ль я один в пустыне Погребен чужой рукой? Иль в морском песке отныне Я найду себе покой? Все равно! Везде, я знаю, Будет небо в вышине, И лампады звезд, сверкая, Обратят свой взор ко мне. В их поцелуях крылся путь к изменам, От них я пьян был виноградным соком, Но смертный яд с ним выпил ненароком, Благодаря кузинам и кузенам. Спасенья нет моим гниющим членам, Прирос к одру я неподвижным боком, Погибла жизнь в объятье их жестоком, Благодаря кузинам и кузенам. Пусть я крещен, -- есть след в церковной книге,-- И надо бы мне, прежде чем остынуть, Дать отпущенье им в моих несчастьях,-- Но легче мне, в мечтах о смертном миге, Их не простить -- безжалостно проклясть их: Дай, боже, им измучиться и сгинуть! ОРФЕИСТИЧЕСКОЕ Недобрый дух в недобрый день Тебе вручил убийцы нож кровавый. Не знаю, кто был этот дух, Но рану жгло мучительной отравой. Во мраке ночи, мнится мне, Ты явишься, жилец иного света, Раскрыть мне тайну, клятву дать, Что был не ты убийцею поэта. Я жду тебя, приди, приди! Иль сам сойду в геенну за тобою И вырву правду у тебя Пред сонмами чертей, пред сатаною. Пройду, как древле шел Орфей, Пройду средь воплей, скрежета и И верь мне, я найду тебя, Хоть скройся в безднах глубочайших Туда, туда, где царство мук, Где вторит воплю хохот беспощадный! С тебя личину я сорву, Великодушья пурпур маскарадный. Я знаю все, что знать хотел, Ты мной прощен, моей виновник Но мне ли охранять того, Кому в лицо плюют с презреньем x x x "Да не будет он помянут!" Это сказано когда-то Эстер Вольф, старухой нищей, И слова я помню свято. Пусть его забудут люди, И следы земные канут, Это высшее проклятье: Да не будет он помянут! Сердце, сердце, эти пени Кровью течь не перестанут; Но о нем -- о нем ни слова: Да не будет он помянут! Да не будет он помянут, Да в стихе исчезнет имя -- Темный пес, в могтгле темной Тлей с проклятьями моими! Даже в утро воскресенья, Когда звук фанфар разбудит Мертвецов, и поплетутся На судилище, где судят, И когда прокличет ангел Оглашенных, что предстанут Пред небесными властями, Да не будет он помянут! В диком бешенстве ночами Потрясаю кулаками Я с угрозой, но без сил Никнут руки -- так я хил! Плотью, духом изможденный, Гибну я, неотомщенный. Даже кровная родня Мстить не станет за меня. Кровники мои, не вы ли Сами же меня сгубили? Ах! Измены черный дар -- Тот предательский удар. Словно Зигфрида-героя, Ранили меня стрелою -- Ведь узнать легко своим, Где их ближний уязвим. x x x Тот, в ком сердце есть, кто в серд Скрыл любовь, наполовину Побежден, и оттого я, Скованный, лежу и стыну. А едва умру, язык мой Тотчас вырежут, от страха, Что поэт и мертвый может Проклинать, восстав из праха. Молча я сгнию в могиле И на суд людской не выдам Тех, кто подвергал живого Унизительным обидам. x x x Мой день был ясен, ночь моя светла. Всегда венчал народ мой похвалами Мои стихи. В сердцах рождая пламя, Огнем веселья песнь моя текла. Цветет мой август, осень не пришла, Но жатву снял я: хлеб лежит скирдами. И что ж? Покинуть мир с его дарами, Покинуть все, чем эта жизнь мила! Рука дрожит. Ей лира изменила. Ей не поднять бокала золотого, Откуда прежде пил я своевольно. О, как страшна, как мерзостна могила! Как сладостен уют гнезда земного! И как расстаться горестно и больно! x x x Вечность, ох, как ты долга! Потерял векам я счет. Долго жарюсь я, но ад До сих пор жаркого ждет. Вечность, ох, как ты долга! Потерял векам я счет. Но однажды и меня Черт с костями уплетет. Грубости средневековья Вытеснил расцвет искусства, Просвещенью служит ныне Главным образом рояль. А железные дороги Укрепляют наши семьи -- Ведь они нам помогают Жить подальше от родных. Жалко только, что сухотка Моего спинного мозга Скоро вынудит покинуть Этот прогрессивный мир. Час за часом, дни и годы, Как улитки-тихоходы, Те, чьи рожки вдаль простерты, Груз влачат свой полумертвый. Лишь порой, в пустотах дали, Лишь порой, сквозь мглу печали, Свет блеснет неповторимый, Как глаза моей любимой. Но в одно мгновенье ока -- Нет виденья, и глубоко Погружаюсь я в сознанье Всей бездонности страданья. x x x Я жалил стихом и ночью и днем Мужчин и девиц степенных -- Дурачеств много творил я притом, С умом же пропал совершенно. Зачав, служанка родила,-- К чему хулить природу? Чья жизнь без глупостей прошла, Тот мудрым не был сроду. В мозгу моем пляшут, бегут и шумят Леса, холмы и долины. Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю Обрывок знакомой картины. В воображенье встает городок, Как видно, наш Годесберг древний. Я вновь на скамье под липой густой Сижу перед старой харчевней. Так сухо во рту, будто солнце я Я жаждой смертельной измаян! Вина мне! Из лучшей бочки вина! Скорей наливай, хозяин! Течет, течет в мою душу вино, Кипит, растекаясь по жилам, И тушит попутно в гортани моей Пожар, зажженный светилом. Еще мне кружку! Я первую пил Без должного восхищенья, В какой-то рассеянности тупой. Вино, я прошу прощенья! Смотрел я на Драхенфельс, в блеске зари Высокой романтики полный, На отраженье руин крепостных, Глядящихся в рейнские волны. Я слушал, как пел виноградарь в саду, И зяблик -- в кустах молочая. Я пил без чувства и о вине Не думал, вино поглощая. Теперь же я, сунув нос в стакан, Вино озираю сначала И после уж пью. А могу и теперь, Не глядя, хлебнуть как попало. Но что за черт! Пока я пью, Мне кажется, стал я двоиться. Мне кажется, точно такой же, как я, Пьянчуга напротив садится. Он бледен и худ, ни кровинки в лице, Он выглядит слабым и хворым И так раздражающе смотрит в глаза, С насмешкой и горьким укором. Чудак утверждает, что он -- это я, Что мы с ним одно и то же -- Один несчастный, больной человек В бреду, на горячечном ложе, Что здесь не харчевня, не Годесберг, А дальний Париж и больница... Ты лжешь мне, бледная немочь, ты лжешь! Не смей надо мною глумиться! Смотри, я здоров и как роза румян, Я так силен -- просто чудо! И если рассердишь меня, берегись! Тебе придется худо! "Дурак!" -- вздохнул он, плечами пожав, И это меня взорвало. Откуда ты взялся, проклятый двойник? Я начал дубасить нахала. Но странно, свое второе "я" Наотмашь я бью кулаками, А шишки наставляю себе, Я весь покрыт синяками. От этой драки внутри у меня Все пересохло снова. Хочу вина попросить -- не могу, В губах застревает слово. Я грохаюсь об пол и, словно сквозь coi Вдруг слышу: "Примочки к затылку И снова микстуру -- по ложке в час, Пока не кончит бутылку". Когда пиявка насосалась, Посыпь ее солью, и в тот же миг Сама отвалится она. А как мне тебя отвадить, старик? Мой старый друг, кровопийца мой давню Где взять подходящую соль для тебя? До капли весь мой мозг спинной Ты высосал, крепко меня любя. С тех пор я стал и тощ и бледен, Одни лишь кости да кожа, а ты, Смотри-ка, статен и румян, И жирный животик, и щечки толсты. О боже, пошли ты мне просто бандита! Пырнет -- и кончит мученье мое. А эта пиявка так нудно сосет, Ну как избавиться от нее? x x x Землю губит злой недуг. Расцветет -- и вянет вдруг Все, что свежестью влекло, Что прекрасно и светло. Видно, стал над миром косным Самый воздух смертоносным От миазмов ядовитых Предрассудков неизжитых. Налетев слепою силой, Розы женственности милой От весны, тепла и света Смерть уносит в день расцвета. Гордо мчащийся герой В спину поражен стрелой, И забрызганные ядом Лавры достаются гадам. Чуть созревшему вчера Завтра гнить придет пора, И, послав проклятье миру, Гений разбивает лиру. О, недаром от земли Звезды держатся вдали, Чтоб земное наше зло Заразить их не могло. Нет у мудрых звезд желанья Разделить с людьми страданья, Позабыть, как род людской, Свет и счастье, жизнь, покой. Нет желанья вязнуть в тине, Погибать, как мы, в трясине Или жить в помойной яме, Полной смрадными червями. Их приют -- в лазури тихой Над земной неразберихой, Над враждой, нуждой и смертью, Над проклятой коловертью. Сострадания полны, Молча смотрят с вышины, И слезинка золотая Наземь падает, блистая. Завидовать жизни любимцев судьбы Смешно мне, но я поневоле Завидовать их смерти стал -- Кончине без муки, без боли. В роскошных одеждах, с венком на че В разгаре веселого пира, Внезапно скошенные серпом, Они уходят из мира. И, мук предсмертных не испытав, До старости бодры и юны, С улыбкой покидают жизнь Все фавориты Фортуны. Сухотка их не извела, У мертвых приличная мина. Достойно вводит их в свой круг Царевна Прозерпина. Завидный жребий! А я семь лет, С недугом тяжким в теле, Терзаюсь -- и не могу умереть, И корчусь в моей постели. О господи, пошли мне смерть, Внемли моим рыданьям! Ты сам ведь знаешь, у меня Таланта нет к страданьям. Прости, но твоя нелогичность, господь, Приводит в изумленье. Ты создал поэта-весельчака И портишь ему настроенье! От боли веселый мой нрав зачах, Ведь я уже меланхолик! Кончай эти шутки, не то из меня Получится католик! Тогда я вой подниму до небес, По обычаю добрых папистов. Не допусти, чтоб так погиб Умнейший из юмористов! МОРФИНА Похожи друг на друга два прекрасных, Два юных лика, хоть один из них Бледней другого и гораздо строже, Сказал бы я: другой не столь возвышен, Хоть ласково меня в свои объятья Прекрасный заключал; как нежен взор, Как сладостна была его улыбка! Венком своим из маков он касался Лба моего, бывало, ненароком, Боль прогоняя странным этим духом, На благо мне; однако мимолетно Такое облегченье; исцелюсь я, Когда опустит молча факел свой Тот, первый; как он бледен и суров! Заснуть отрадно, умереть отрадней, Но лучше не родиться никогда. АЛЛИЛУЙЯ В вас, солнце, звезды и луна, Мощь вседержителя видна. Чуть праведник на небо глянег -- Творца хвалить и славить станет. По высям взор мой не витает, -- Здесь, на земле, и без небес Искусство божье поражает Необычайностью чудес. Да, други, взор моих очей На землю скромно устремлен, Шедевр творения здесь он Находит: то сердца людей. Как солнце ни горит огнем, Как нежно в сумраке ночном Ни блещет месяц, сонмы звезд, Как ни искрист кометы хвост, --- Лучи заоблачных лампад -- Они грошовых свеч огарки, Когда подумаешь, как жарки Сердца, что пламенем горят. Весь мир в миниатюре в них: Здесь дол и лес до гор крутых; Пустыни с дикими зверями, Что сердце нам скребут когтями; Здесь водопады, рек приливы, Зияют пропасти, обрывы; Сады цветут, в лугах средь кашки Ослы пасутся и барашки; Здесь бьет фонтан струей беспечной; Влюбленно соловьи-бедняги, В честь пышных роз слагая саги, Мрут от чахотки скоротечной. Здесь все идет своей чредой; Сегодня -- солнышко и зной, А завтра -- осень настает, На лес и луг туман плывет, Цветы роняют свой наряд, Ветрила бурные шумят, И хлопьями клубится снег, Лед прячет зыбь озер и рек. Приходит время зимней встряски, Все чувства надевают маски, Влечет веселый карнавал, И опьяняет шумный бал. Но в общем вихре ликованья Таятся горькие страданья. Звенит сквозь пестрый котильон О промелькнувшем счастье стон. Вдруг треск. Не бойся, все пройдет, То, дрогнув, надломился лед, Растаял пласт коры морозной, Сковавший сердце силой грозной. Прочь все, что хладно и сурово! Вернулись радости -- ура! Весна -- прекрасная пора -- От чар любви воскресла снова. Создатель! Благодать твою Познали небо и земля, И "кирие элейсон" я И "аллилуйя" воспою. Как милосерд, как добр господь К людским сердцам, и нашу плоть Своим он духом оживил,-- Тот райский дух -- любовный пыл. Сгинь, Греция, с бряцаньем лир! Сгинь, пляска муз, весь древний мир Сластолюбивый, сгинь! Я пеньем Творца восславлю с умиленьем, Сгинь, звон языческих пиров! На арфе, в трепете святом, Как царь Давид, спою псалом! Лишь "аллилуйя" -- гимн певцов! ОТХОДЯЩИЙ Мирских волнений и страстей И след исчез в душе моей. Мертво все то, что сердце жгло, Когда я ненавидел зло, И я ли сам иль милый друг В беде -- ни до чего вокруг Мне дела нет. Лишь смерть одна Во мне жива, и вот она Задернуть занавес идет. Спектакль окончен, и народ, Зевая, повалил домой,-- Родной немецкий зритель мой! Людишкам добрым перед сном Пожрать бы да запить вином. Рюмашку -- хлоп! И смейся, пой... Гомеров так сказал герой: "Везде -- и в Штуккерте, пожалуй, -- Живой филистер, хоть самый малый, Счастливей, чем призрак, чем сам Пелид, Что в темном царстве душ царит". x x x Как ни прекрасен -- полон мук Сон этой жизни краткой; Измучил он меня своей Жестокой лихорадкой. Открой мне, боже, край теней; Я там, под твоею сенью, Прильну к прохладному ключу, Дарящему забвенье. Забудется все, -- одна любовь Пребудет вечно; ведь Лета -- Лишь сказка греческая, миф Безлюбого поэта. ЦЕЛИМЕНА Не считай, что только сдуру Весь я твой, мое мученье! Не считай, что, как всевышний, Взял я курс на всепрощенье. Эти штучки, эти дрючки,-- Сколько мне их перепало! А любой другой тебе бы Так влепил, что ты б не встала. Тяжкий крест -- а ведь не сбросишь! И стерплю, хоть это мука. Женщина, тебя люблю я, За грехи мне и наука. Ты чистилище мужчины. Хоть любовь нам сети ставит, От твоих объятий, ведьма, Сам господь меня избавит. x x x Идет конец -- в том нет сомненья, К чертям идут любовь, волненья. Освобожденною душой Вкуси прохладу и покой Благих семейственных услад. Обласкан жизнью, кто богат, И свет ему сердечно рад. Он вволю ест; бессонной думой Не мучаясь в ночи угрюмой, Спокойно спит и видит сны В объятьях преданной жены. x x x Земные страсти, что горят нетленно, Куда идут, когда в земле мы сгнили? Они идут туда, где раньше были, Где ждет их, окаянных, жар геенны. x x x Я чашу страсти осушил Всю до последнего глотка, Она, как пунш из коньяка, Нас горячит, лишая сил. Тогда я, трезвость восхваляя, Отдался дружбе, -- мир страстям Она несет, как чашка чаю Отраду теплую кишкам. x x x Ни увереньями, ни лестью Я юных дев не соблазнял, Равно и к тайному бесчестью Замужних женщин не склонял. Будь грешен я в таких забавах, Не перепала б ни строка Моей персоне в книге правых; Тогда я стоил бы плевка. x x x В часах песочная струя Иссякла понемногу. Сударыня ангел, супруга моя, То смерть меня гонит в дорогу. Смерть из дому гонит меня, жена, Тут не поможет сила. Из тела душу гонит она, Душа от страха застыла. Не хочет блуждать неведомо где, С уютным гнездом расставаться, И мечется, как блоха в решете, И молит: "Куда ж мне деваться?" Увы, не поможешь слезой да мольбой, Хоть плачь, хоть ломай себе руки! Ни телу с душой, ни мужу с женой Ничем не спастись от разлуки. ПРОЩАНИЕ Как пеликан, тебя питал Я кровью собственной охотно, Ты ж в благодарность поднесла Полынь и желчь мне беззаботно. И вовсе не желая зла: Минутной прихоти послушна, К несчастью, ты была всегда Беспамятна и равнодушна. Прощай! Не замечаешь ты, Что плачу я, что в сердце злоба. Ах, дурочка! Дай бог тебе Жить ветрено, шутя, до гроба. x x x Цветы, что Матильда в лесу нарвала И, улыбаясь, принесла, Я с тайным ужасом, с тоскою Молящей отстранил рукою. Цветы мне говорят, дразня, Что гроб раскрытый ждет меня, Что, вырванный из жизни милой, Я -- труп, не принятый могилой. Мне горек аромат лесной! От этой красоты земной, От мира, где радость, где солнце и розь Что мне осталось? --Только слезы. Где счастья шумная пора? Где танцы крыс в Grande Opera? Я слышу теперь, в гробовом МОЛЧЕ Лишь крыс кладбищенских шуршанье. О, запах роз! Он прошлых лет Воспоминанья, как балет, Как рой плясуний на подмостках В коротких юбочках и в блестках, Под звуки цитр и кастаньет Выводит вновь из тьмы на свет. Но здесь их песни, пляски, шутки Так раздражающи, так жутки. Цветов не надо. Мне тяжело Внимать их рассказам о том, что npoi Звенящим рассказам веселого мая. Я плачу, прошлое вспоминая. x x x Как твой пастух, немалый срок Мою овечку я стерег. С тобой делил еду свою, В жару водил тебя к ручью, Когда же снег валил клоками, Тебя обеими руками Я укрывал, прижав к груди. Когда уныло шли дожди, И выли волки, и ревели Ручьи, метаясь в горной щели, И крепкий дуб гроза сражала, Ты не боялась, не дрожала, Была беспечна, весела И мирно близ меня спала. Рука моя сдает. Как видно, Подходит смерть. И так обидно, Что пасторали всей конец! В твою десницу, о творец, Влагаю посох мой. Храни, Когда земные кончу дни, Мою овечку. Все шипы Сметай с ее земной тропы. Не дай в лесах ей заблудиться, В болотах, где руно грязнится, Пои всегда водой прозрачной, Питай травою самой злачной, И пусть, беспечна, весела, Спит, как в моем дому спала. Приходит смерть. Теперь скажу я, Нарушив гордый свой обет, Что сердце билось столько лет, Лишь о тебе одной тоскуя. Вот гроб готов. И в мрак угрюмый Уйду, забывшись в вечном сне. Лишь ты, Мария, обо мне Ты будешь плакать с горькой думой. Красивых рук ломать не надо. Таков уж человечий рок: Тому, кто праведен, высок, Плохой конец -- всегда награда. x x x Тебя приворожил мой ум, И тень моих всегдашних дум В твои переселилась думы -- Он всюду, призрак мой угрюмый. Заносчив он, не утаю. И даже тетушку Змею Пугает вид его геройский, Как, впрочем, всех в загробном войске. Могилой веет от него, Он здесь, и все в тебе мертво. И ночью он отстать не хочет: Целует, ластится, хохочет. Давно в земле истлел мой прах, Но дух мой, старый вертопрах, С мечтой о тепленьком местечке Свил гнездышко в твоем сердечке. И там притих, как домовой, Он не уйдет, мучитель твой. В Китай сбежишь ты, на Формозу, Из сердца не извлечь занозу. Хоть целый мир ты обойди, Он будет жить в твоей груди. То ночью вскрикнет вдруг с испугу, То колесом пойдет по кругу. Вот он залился соловьем, И тучи блох в белье твоем, Волшебною пленившись трелью, Взвились, ликуя, над постелью! ЛОТОС Поистине, мы образуем Курьезнейший дуэт. Любовница еле ходит, Любовник тощ, как скелет. Она страдает, как кошка, А он замучен, как пес. Рассудок достойной пары, Как видно, черт унес. Любовница лотосом нежным Себя возомнила, и в тон Себя выдает за месяц Поджарый селадон. Вместо дел -- засилье слова! Ты, как кукла, на диете: Постный дух -- взамен жаркого, Клецки, друг, и те в запрете! Но в любви тебе, пожалуй, Были б вредны чересчур Шпоры страсти одичалой, Ласки длительный аллюр. Тратить силы нет расчета: Принесли б тебе урон Steeplechase 1, любви охота, Бег с любимым вперегон. Здоровей тебе возня С хилым спутником была б, У кого, как у меня, Каждый орган в теле слаб. Так что, друг, ко мне ты льни Больше сердцем, чем натурой, Ты свои умножишь дни Этой чувственной микстурой. Пытай меня, избей бичами, На клочья тело растерзай, Рви раскаленными клещами,-- Но только ждать не заставляй! ___________ 1 С препятствиями (англ.). Пытай жестоко, ежечасно, Дроби мне кости ног и рук, Но не вели мне ждать напрасно, - О, это горше лютых мук! Весь день прождал я, изнывая, Весь день, -- с полудня до шести! Ты не явилась, ведьма злая, Пойми, я мог с ума сойти! Меня душило нетерпенье Кольцом удава, стыла кровь, На стук я вскакивал в смятенье, Но ты не шла,-- я падал вновь... Ты не пришла, -- беснуюсь, вою, А дьявол дразнит: "Ей-же-ей, Твой нежный лотос над тобою Смеется, старый дуралей!" МУШКЕР Я видел сон: луной озарены, Кругом теснились бледные виденья -- Обломки величавой старины, Разбитые шедевры Возрожденья. Лишь кое-где, дорически строга, Нетронутая гибелью колонна, Глумясь, глядела в твердь, как на врг Перед ее громами непреклонна. Повержены, кругом простерлись ниц Порталы, изваянья, колоннады,-- Застывший мир людей, зверей и птиц, Кентавры, сфинксы, божества и гады. Немало статуй женских из травы, Из сорняков глядело ввысь уныло; И время, злейший сифилис, -- увы! -- Изящный нос наяды провалило. И я увидел древний саркофаг, Он уцелел под грудами развалин. Там некто спал, вкусивший вечных благ, И тонкий лик был нежен и печален. Кариатиды, в скорби онемев, Держали гроб недвижно и сурово, А по бокам чеканный барельеф Изображал события былого. И мне предстал Олимп, гора богов, Развратные языческие боги; С повязками из фиговых листков Адам и Ева, полные тревоги. И мне предстал горящий Илион, Ахилл и Гектор в беге беспримерном, И Моисей, и дряхлый Аарон, Эсфирь, Юдифь и Гаман с Олоферном. И были там Амур, шальной стрелок, И госпожа Венера, и Меркурий, Приап, Силен, и Бахус, пьяный бог, И сам Плутон, владыка злобных фурий. А рядом -- мастер говорить красно, Преславная ослица Валаама; Там -- Лот, бесстыдно хлещущий вино, Здесь -- жертвоприношенье Авраама. Там голову Крестителя несут И пляшет пред царем Иродиада; Здесь Петр-ключарь, и рай, и Страшный суд, И сатана над черной бездной ада. А тут Юпитер соблазняет жен, Преступный лик в личине чуждой спрятав: Как лебедь, был он с Ледой сопряжен, Прельстил Данаю ливнем из дукатов. За ним Диана в чаще вековой, И свора псов над их добычей жалкой, И Геркулес -- неистовый герой -- Сидит в одежде женщины за прялкой. Святой Синай главу в лазурь вознес, Внизу Израиль пляшет пред шатрами, За ними отрок Иисус Христос -- Он спорит с ортодоксами во храме. Прекрасный грек -- и мрачный иудей! Везде контраст пред любопытным И ярый хмель, как хитрый чародей, Опутал все причудливым узором. Но странный бред! Покуда без конца Передо мной легенды проходили, Себя узнал я в лике мертвеца, Что тихо грезил в мраморной могиле. Над головой моею рос цветок, Пленявший ум загадочною формой. Лилово-желт был каждый лепесток,-- Их красота приковывала взор мой. Народ его назвал цветком страстей. Он на Голгофе вырос, по преданью, Когда Христос приял грехи людей И кровь его текла св