ященной данью.

     О крови той свидетельствует он,--
     Так говорят доверчивые люди,--
     И в чашечке цветка запечатлен
     Был весь набор мучительных орудий

     Все, чем палач воспользоваться мог,
     Что изобрел закон людей суровый:
     Щипцы и гвозди, крест и молоток,
     Веревка, бич, копье, венец терновый.

     Цветок, дрожа, склонялся надо мной,
     Лобзал меня, казалось, полный муки;
     Как женщина, в тоске любви немой
     Ласкал мой лоб, мои глаза и руки.

     О, волшебство! О, незабвенный миг!
     По воле сна цветок непостижимый
     Преобразился в дивный женский лик,--
     И я узнал лицо моей любимой.

     Дитя мое! В цветке таилась ты,
     Твою любовь мне возвратили грезы;
     Подобных ласк не ведают цветы,
     Таким огнем не могут жечь их слезы!

     Мой взор затмила смерти пелена,
     Но образ твой был снова предо мною;
     Каким восторгом ты была полна,
     Сияла вся, озарена луною.

     Молчали мы! Но сердце -- чуткий слух,
     Когда с другим дано ему слиянье;
     Бесстыдно слово, сказанное вслух,
     И целомудренно любовное молчанье.

     Молчанье то красноречивей слов!
     В нем не найдешь метафор округленных,
     Им скажешь все без фиговых листков,
     Без ухищрений риторов салонных.

     Безмолвный, но чудесный разговор,
     Одна лишь мысль, без отзыва, без эха!
     И ночь летит, как сон, как метеор,
     Вся сплетена из трепета и смеха.

     Не спрашивай о тайне тех речей!
     Спроси, зачем блестит светляк полночный,
     Спроси волну, о чем поет ручей,
     Спроси, о чем грустит зефир восточный,

     Спроси, к чему цветам такой убор,
     Зачем алмаз горит в земной утробе,--
     Но не стремись подслушать разговор
     Цветка страстей и спящего во гробе.

     Лишь краткий миг в покое гробовом,
     Завороженный, пил я наслажденье.
     Исчезло все, навеянное сном,
     Растаяло волшебное виденье.

     О смерть! Лишь ты, всесильна, как судьба
     Даруешь нам блаженства сладострастье;
     Разгул страстей, без отдыха борьба --
     Вот глупой жизни призрачное счастье!

     Как метеор, мой яркий сон мелькнул,
     В блаженство грез ворвался грохот мира
     Проклятья, спор, многоголосый гул,--
     И мой цветок увял, поникнув сиро.

     Да, за стеной был грохот, шум и гам,
     Я различал слова свирепой брани,--
     Не барельефы ль оживали там
     И покидали мраморные грани?

     Иль призрак веры в схемах ожил вновь
     И камень с камнем спорит, свирепея,
     И с криком Пана, леденящим кровь,
     Сплетаются проклятья Моисея?

     Да, Истине враждебна Красота,
     Бесплоден спор, и вечны их разлады,
     И в мире есть две партии всегда:
     Здесь -- варвары, а там -- сыны Эллады.

     Проклятья, брань, какой-то дикий рев!
     Сей нудный диспут мог бы вечно длиться
     Но, заглушив пророков и богоз,
     Взревела Валаамова ослнца.

     И-а! И-а! Визжал проклятый зверь,--
     И он туда ж, в премудрый спор пустился!
     Как вспомню, дрожь берет еще теперь,
     Я сам завыл со сна -- и пробудился.