Самуил Яковлевич Маршак. Лирика. Стихи о войне и мире; Сатирические стихи. Из стихотворных посланий, дарственных надписей, эпиграмм и экспромтов; Том 5 --------------------------------------------------------------------------- Собрание сочинений в восьми томах. Том 5. Издательство "Художественная литература", Москва, 1970 Издание осуществляется под редакцией В. М. Жирмунского, И. С. Маршака, С. В. Михалкова, А. И. Пузикова, А. Т. Твардовского ББК Р2 М30 --------------------------------------------------------------------------- ^TЛИРИКА^U <> 1945 - 1964 <> x x x Все то, чего коснется человек, Приобретает нечто человечье. Вот этот дом, нам прослуживший век, Почти умеет пользоваться речью. Мосты и переулки говорят. Беседуют между собой балконы. И у платформы, выстроившись в ряд, Так много сердцу говорят вагоны. Давно стихами говорит Нева. Страницей Гоголя ложится Невский. Весь Летний сад - Онегина глава. О Блоке вспоминают Острова, А по Разъезжей бродит Достоевский. Сегодня старый маленький вокзал, Откуда путь идет к финляндским скалам, Мне молчаливо повесть рассказал О том, кто речь держал перед вокзалом. А там еще живет петровский век, В углу между Фонтанкой и Невою... Все то, чего коснется человек, Озарено его душой живою. x x x Бывало, в детстве под окном Мы ждем, - когда у нас Проснется гость, прибывший в дом Вчера в полночный час. Так и деревья. Стали в ряд, И ждут они давно, - Когда я брошу первый взгляд На них через окно. Я в этот загородный дом Приехал, как домой. Встает за садом и прудом Заря передо мной. Ее огнем озарены, Глядят в зеркальный шкаф Одна береза, две сосны, На цыпочки привстав. Деревья-дети стали в ряд. И слышу я вопрос: - Скажи, когда ты выйдешь в сад И что ты нам привез? x x x Вот однокрылая сосна... Прижатая к сосне-соседке, Сухие, немощные ветки Давно утратила она. Зато единственным крылом Она в метели и морозы Прикрыла голый ствол березы. И так стоят они втроем... x x x И поступь и голос у времени тише Всех шорохов, всех голосов. Шуршат и работают тайно, как мыши, Колесики наших часов. Лукавое время играет в минутки, Не требуя крупных монет. Глядишь, - на счету его круглые сутки, И месяц, и семьдесят лет. Секундная стрелка бежит что есть мочи Путем неуклонным своим. Так поезд несется просторами ночи, Пока мы за шторами спим. ^TВСТРЕЧА В ПУТИ^U Все цветет по дороге. Весна Настоящим сменяется летом. Протянула мне лапу сосна С красноватым чешуйчатым цветом. Цвет сосновый, смолою дыша, Был не слишком приманчив для взгляда. Но сказал я сосне: "Хороша!" И была она, кажется, рада. x x x Цветная осень - вечер года - Мне улыбается светло. Но между мною и природой Возникло тонкое стекло. Весь этот мир - как на ладони, Но мне обратно не идти. Еще я с вами, но в вагоне, Еще я дома, но в пути. ^TДОЖДЬ^U По небу голубому Проехал грохот грома, И снова все молчит. А миг спустя мы слышим, Как весело и быстро По всем зеленым листьям, По всем железным крышам, По цветникам, скамейкам, По ведрам и по лейкам Пролетный дождь стучит. x x x Декабрьский день в моей оконной раме. Не просветлев, темнеет небосклон. Торчат, как метлы, ветви за домами. Забитый снегом, одичал балкон. Невесело, должно быть, этой птице Скакать по бревнам на пустом дворе. И для чего ей в городе ютиться Назначено природой в декабре? Зачем судьба дала бедняжке крылья? Чтобы слетать с забора на панель Иль прятать клюв, когда колючей пылью Ее под крышей обдает метель? x x x Когда, изведав трудности ученья, Мы начинаем складывать слова И понимать, что есть у них значенье - "Вода. Огонь. Старик. Олень. Трава", По-детски мы удивлены и рады Тому, что буквы созданы не зря, И первые рассказы нам награда За первые страницы букваря. Но часто жизнь бывает к нам сурова: Иному век случается прожить, А он не может значащее слово Из пережитых горестей сложить. x x x Как птицы, скачут и бегут, как мыши, Сухие листья кленов и берез, С ветвей срываясь, устилают крыши, Пока их ветер дальше не унес. Осенний сад не помнит, увядая, Что в огненной листве погребена Такая звонкая, такая молодая, Еще совсем недавняя весна, Что эти листья - летняя прохлада, Струившая зеленоватый свет... Как хорошо, что у деревьев сада О прошлых днях воспоминанья нет. ^TЧАСЫ^U Часы за шумом не слышны, Но дни и годы к нам приводят. Выходит лето из весны И в осень позднюю уходит. ^TЗВЕЗДЫ В ОКНЕ^U Так много звезд теснится в раме Меж переплетами окна. Они сверкают вечерами, Как золотые письмена. В оконном тесном полукруге, Припоминая, узнаешь Многоугольники и дуги - Вселенной огненный чертеж. ^TСЛОВАРЬ^U Усердней с каждым днем гляжу в словарь. В его столбцах мерцают искры чувства. В подвалы слов не раз сойдет искусство, Держа в руке свой потайной фонарь. На всех словах - события печать. Они дались недаром человеку. Читаю: "Век. От века. Вековать. Век доживать. Бог сыну не дал веку. Век заедать, век заживать чужой..." В словах звучит укор, и гнев, и совесть. Нет, не словарь лежит передо мной, А древняя рассыпанная повесть. x x x Где вплотную, высок и суров, Подступает к дороге бор, - Ты увидишь сквозь строй стволов, Словно в озере, дом и двор. Так и тянет к себе и зовет Теплым дымом домашний кров. Не твоя ли здесь юность живет За тремя рядами стволов? x x x Не знает вечность ни родства, ни племени, Чужда ей боль рождений и смертей. А у меньшой сестры ее - у времени - Бесчисленное множество детей. Столетья разрешаются от бремени. Плоды приносят год, и день, и час. Пока в руках у нас частица времени, Пускай оно работает для нас! Пусть мерит нам стихи стопою четкою, Работу, пляску, плаванье, полет И - долгое оно или короткое - Пусть вместе с нами что-то создает. Бегущая минута незаметная Рождает миру подвиг или стих. Глядишь - и вечность, старая, бездетная, Усыновит племянников своих. ^TНАДПИСЬ НА КНИГЕ ПЕРЕВОДОВ^U В одно и то же время океан Штурмует скалы севера и юга. Живые волны - люди разных стран О целом мире знают друг от друга. x x x Бремя любви тяжело, если даже несут его двое. Нашу с тобою любовь нынче несу я один. Долю мою и твою берегу я ревниво и свято, Но для кого и зачем - сам я сказать не могу. x x x Дорого вовремя время. Времени много и мало. Долгое время - не время, Если оно миновало. ^TЛЕТНЯЯ НОЧЬ НА СЕВЕРЕ^U На неизвестном полустанке, От побережья невдали, К нам в поезд финские цыганки Июньским вечером вошли. Хоть волосы их были русы, Цыганок выдавала речь Да в три ряда цветные бусы И шали, спущенные с плеч. Блестя цепочками, серьгами И споря пестротой рубах, За ними следом шли цыгане С кривыми трубками в зубах. С цыганской свадьбы иль с гулянки Пришла их вольная семья. Шуршали юбками цыганки, Дымили трубками мужья. Водил смычком по скрипке старой Цыган поджарый и седой, И вторила ему гитара В руках цыганки молодой. А было это ночью белой, Когда земля не знает сна. В одном окне заря алела, В другом окне плыла луна. И в этот вечер полнолунья, В цыганский вечер, забрели В вагон гадалки и плясуньи Из древней сказочной земли. Полынью пахло, пахло мятой, Влетал к нам ветер с двух сторон, И полевого аромата Был полон дачный наш вагон. ^TПЕШЕХОД^U В пути с утра до первых звезд, От бурь не знает он защиты, Но много дней и много верст Его терпению открыты. Пронесся поезд перед ним, Прошел, стуча на каждой шпале, Оставив в небе редкий дым Да бледный след на тусклой стали. Звенит встревоженная тишь. Гудит смятенная дорога. Но он спокоен: ненамного Опередишь. ^TДОН-КИХОТ^U Пора в постель, но спать нам неохота. Как хорошо читать по вечерам! Мы в первый раз открыли Дон-Кихота, Блуждаем по долинам и горам. Нас ветер обдает испанской пылью, Мы слышим, как со скрипом в вышине Ворочаются мельничные крылья Над рыцарем, сидящим на коне. Что будет дальше, знаем по картинке: Крылом дырявым мельница махнет, И будет сбит в неравном поединке В нее копье вонзивший Дон-Кихот. Но вот опять он скачет по дороге... Кого он встретит? С кем затеет бой? Последний рыцарь, тощий, длинноногий, В наш первый путь ведет нас за собой. И с этого торжественного мига Навек мы покидаем отчий дом. Ведут беседу двое: я и книга. И целый мир неведомый кругом. ^TПОСЛЕ ПРАЗДНИКА^U Нахмурилась елка, и стало темно. Трещат огоньки, догорая. И смотрит из снежного леса в окно Сквозь изморозь елка другая. Я вижу: на ней зажигает луна Одетые снегом иголки, И, вся разгораясь, мигает она Моей догорающей елке. И жаль мне, что иглы на елке моей Метель не засыпала пылью, Что ветер ее не качает ветвей, Простертых, как темные крылья. Лесная дикарка стучится в стекло, Нарядной подруге кивая. Пусть доверху снегом ее занесло, - Она и под снегом живая! ^TКОРАБЕЛЬНЫЕ СОСНЫ^U Собираясь на север, домой, Сколько раз наяву и во сне Вспоминал я о статной, прямой Красноперой карельской сосне. Величав ее сказочный рост. Да она и растет на горе. По ночам она шарит меж звезд И пылает огнем на заре. Вспоминал я, как в зимнем бору, Без ветвей от верхушек до пят, Чуть качаясь в снегу на ветру, Корабельные сосны скрипят. А когда наступает весна, Молодеют, краснеют стволы. И дремучая чаща пьяна От нагревшейся за день смолы. Замерзший бор шумит среди лазури, Метет ветвями синеву небес. И кажется, - не буря будит лес, А буйный лес, качаясь, будит бурю. ^TГОЛОС В ЛЕСУ^U Едва остановится дачный У первой платформы лесной, Вы слышите голос прозрачный, Рожденный самой тишиной. В лесу над росистой поляной Кукушка встречает рассвет. В тиши ее голос стеклянный Звучит, как вопрос и ответ. В двух звуках, кукушкой пропетых, Не радость слышна, не печаль. Она говорит нам, что где-то Есть очень далекая даль. ^TЛЕС^U Многоэтажный этот дом Не знает праздного безделья. Упорным занят он трудом От купола до подземелья. Здесь ловят солнце зеркала В лаборатории высокой. И движутся внутри ствола Добытые корнями соки. Бормочут листья в полусне, Но это мнимая дремота. В глуши, в покое, в тишине Идет незримая работа. ^TПУШКИНСКАЯ ДУБРАВА^U Три вековых сосны стоят на взгорье, Где молодая роща разрослась. Зеленый дуб шумит у Лукоморья. Под этим дубом сказка родилась. Еще свежа его листва густая И корни, землю взрывшие бугром. И та же цепь литая, золотая, Еще звенит, обвив его кругом. Нам этот дуб священней год от года. Хранит он связь былых и наших дней. Поэзия великого народа От этих крепких родилась корней. У Лукоморья поднялась дубрава. И всей своей тяжелою листвой Она шумит спокойно, величаво, Как славный прадед с цепью золотой. ^TПУШКИН^U У памятника на закате летом Играют дети. И, склонив главу, Чуть озаренную вечерним светом, Он с возвышенья смотрит на Москву. Шуршат машины, цепью выбегая На площадь из-за каждого угла. Шумит Москва - родная, но другая - И старше и моложе, чем была. А он все тот же. Только год от года У ног его на площади Москвы Все больше собирается народа И все звучнее влажный шум листвы. Участник наших радостей и бедствий Стоит, незыблем в бурю и в грозу, Там, где играл, быть может, в раннем детстве, Как те ребята, что снуют внизу. x x x О ней поют поэты всех веков. Нет в мире ничего нежней и краше, Чем этот сверток алых лепестков, Раскрывшийся благоуханной чашей. Как он прекрасен, холоден и чист, - Глубокий кубок, полный аромата. Как дружен с ним простой и скромный лист, Темно-зеленый, по краям зубчатый. За лепесток заходит лепесток, И все они своей пурпурной тканью Струят неиссякающий поток Душистого и свежего дыханья. Я это чудо видел на окне Одной абхазской деревенской школы. И тридцать рук в дорогу дали мне По красной розе, влажной и тяжелой, Охапку роз на север я увез, Цветы Кавказа - в Ленинград далекий. И пусть опали тридцать красных роз, - На память мне остались эти строки. x x x Незнакомый полустанок. Поезд из виду исчез. И полозья легких санок Мчат приезжих через лес. Покидая хвойный полог, Резвый конь гостей унес Из-под свода хмурых елок В рощу голую берез. Вдаль бегут стволы, белея. И от этих белых тел Над березовой аллеей Самый воздух посветлел. ^TВЧЕРА Я ВИДЕЛ^U Шумят деревья за моим окном. Для нас они - деревья как деревья, А для других - укромный, мирный дом Иль временный привал среди кочевья. Вчера я видел: съежившись в комок, На дереве у моего окошка Сидел хвостатый рыженький зверек И чистился, чесался, точно кошка. Лизал он шерстку белую брюшка, Вертя проворной маленькой головкой. И вдруг, услышав шорох, в два прыжка На верхней ветке очутился ловко. Меж двух ветвей повис он, словно мост, И улетел куда-то без усилья. Четыре лапы и пушистый хвост Ему в полете заменяют крылья. Моя сосна - его укромный дом Иль временный привал среди кочевья. Теперь я знаю: за моим окном Не только мне принадлежат деревья! ^TГРОЗА НОЧЫО^U Грянул ночью гром весенний, Грозен, свеж, неукротим. Словно тысячи ступеней Разом рухнули под ним. "Граждане! Встречайте лето!" Прогремел тяжелый гром. И улыбкой - вспышкой света - Озарилось все кругом. И вослед ночному грому, Услыхав его сигнал, По воде, земле и дому Первый ливень пробежал. ^T1616-1949^U Я перевел Шекспировы сонеты. Пускай поэт, покинув старый дом, Заговорит на языке другом, В другие дни, в другом краю планеты. Соратником его мы признаем, Защитником свободы, правды, мира. Недаром имя славное Шекспира По-русски значит: потрясай копьем. Три сотни раз и тридцать раз и три Со дня его кончины очертила Земля урочный путь вокруг светила, Свергались троны, падали цари... А гордый стих и в скромном переводе Служил и служит правде и свободе. ^TВ ПОЕЗДЕ^U Очень весело в дороге Пассажиру лет семи. Я знакомлюсь без тревоги С неизвестными людьми. Все мне радостно и ново - Горько пахнущая гарь, Долгий гул гудка ночного И обходчика фонарь. В край далекий, незнакомый Едет вся моя семья. Третьи сутки вместо дома У нее одна скамья. Тесновато нам немножко Это новое жилье, Но открытое окошко Перед столиком - мое! Предо мной в оконной раме Ближний лес назад идет. А далекий - вместе с нами Пробирается вперед. Словно детские игрушки, Промелькнули на лету Деревянные избушки, Конь с телегой на мосту. Вот и домик станционный. Сеть густая проводов И бессчетные вагоны Мимолетных поездов. В поздний час я засыпаю, И, баюкая меня, Мчится поезд, рассыпая Искры красного огня. Я прислушиваюсь к свисту, К пенью гулкому колес. Благодарный машинисту, Что ведет наш паровоз. Лет с тех пор прошло немножко. Становлюсь я староват И местечко у окошка Оставляю для ребят. x x x На всех часах вы можете прочесть Слова простые истины глубокой: Теряя время, мы теряем честь. А совесть остается после срока. Она живет в душе не по часам. Раскаянье всегда приходит поздно. А честь на час указывает нам Протянутой рукою - стрелкой грозной. Чтоб наша совесть не казнила нас, Не потеряйте краткий этот час. Пускай, как стрелки в полдень, будут вместе Веленья нашей совести и чести! x x x Мы знаем: время растяжимо. Оно зависит от того, Какого рода содержимым Вы наполняете его. Бывают у него застои, А иногда оно течет Ненагруженное, пустое, Часов и дней напрасный счет. Пусть равномерны промежутки, Что разделяют наши сутки, Но, положив их на весы, Находим долгие минутки И очень краткие часы. x x x Нас петухи будили каждый день Охрипшими спросонья голосами. Была нам стрелкой солнечная тень, И солнце было нашими часами. Лениво время, как песок, текло, Но вот его пленили наши предки, Нашли в нем лад, и меру, и число. С тех пор оно живет в часах, как в клетке. Строжайший счет часов, минут, секунд Поручен наблюдателям ученым. И механизмы, вделанные в грунт, Часам рабочим служат эталоном. Часы нам измеряют труд и сон, Определяют встречи и разлуки. Для нас часов спокойный, мерный звон - То мирные, то боевые звуки. Над миром ночь безмолвная царит. Пустеет понемногу мостовая. И только время с нами говорит, Свои часы на башне отбивая. ^TЛАНДЫШ^U Чернеет лес, теплом разбуженный, Весенней сыростью объят. А уж на ниточках жемчужины От ветра каждого дрожат. Бутонов круглые бубенчики Еще закрыты и плотны, Но солнце раскрывает венчики У колокольчиков весны. Природой бережно спеленатый, Завернутый в широкий лист, Растет цветок в глуши нетронутой, Прохладен, хрупок и душист. Томится лес весною раннею, И всю счастливую тоску, И все свое благоухание Он отдал горькому цветку. ^T"Солнышко"^U Мы солнца в дороге не видели днем Погода была грозовая. Когда же оно засверкало огнем, Ты спутникам что-то сказала о нем, По-детски его называя. Пускай это бурное море огня Зовут лучезарным светилом, Как в детстве, оно для тебя и меня Останется солнышком милым. И меньше не станет оно оттого, Что где-то на малой планете Не солнцем порой называют его, А солнышком взрослые дети. ^TГРОЗА НОЧЫО^U Мгновенный свет и гром впотьмах, Как будто дров свалилась груда... В грозе, в катящихся громах Мы любим собственную удаль. Мы знаем, что таится в нас Так много радости и гнева, Как в этом громе, что потряс Раскатами ночное небо! ^TГРОМ В ГОРОДЕ^U Целый день он с нами прожил, Шалый гром, бродячий гром. Он в садах детей тревожил Громыхающим багром. Задремавшего ребенка Увозили под навес, И гремел ему вдогонку Гром, скатившийся с небес. Пригрозил он стадиону И базары припугнул. Целый день по небосклону Перекатывался гул. А потом, поднявшись выше, Он во всю ударил мощь, И по улицам, по крышам Поскакал весенний дождь. x x x Какие гости в комнате моей! Узбекские, туркменские тюльпаны. Они пришли в одежде пестротканой К нам из садов, из парков, из степей. Вот розовый с каемкою узорной. Вот золотой - шесть языков огня. А есть цветок почти как уголь черный, Лоснистый, точно кожа у коня. В диковинных цветах земли восточной Я удалое племя узнаю. Поддерживает чашу стебель прочный, Пробившийся на свет в степном краю. В кувшине на столе прожив неделю, Земли, корней лишенные цветы Не съежились ничуть, не побледнели И сохранили свежесть красоты. Вот первый лепесток пропал без вести, За ним другому отлететь пришлось. Но братья-лепестки не вянут вместе, Живут в семье, а умирают врозь. x x x Я прохожу по улицам твоим, Где каждый камень - памятник героям. Вот на фасаде надпись: "Отстоим!" А сверху "р" добавлено: "Отстроим!" x x x Когда мы попадаем в тесный круг, Где промышляют тонким острословьем И могут нам на выбор предложить Десятки самых лучших, самых свежих, Еще не поступивших в оборот Крылатых слов, острот и каламбуров, - Нам вспоминается широкий мир, Где люди говорят толково, звучно О стройке, о плотах, об урожае, Где шутку или меткое словцо Бросают мимоходом, между делом, Но эта шутка дельная острей Всего, чем щеголяет острословье. И нам на ум приходит, что народ, Который создал тысячи пословиц, Пословицами пользуется в меру И называет золотом молчанье. x x x Когда вы долго слушаете споры О старых рифмах и созвучьях новых, О вольных и классических размерах, - Приятно вдруг услышать за окном Живую речь без рифмы и размера, Простую речь: "А скоро будет дождь!" Слова, что бегло произнес прохожий, Не меж собой рифмуются, а с правдой С дождем, который скоро прошумит. x x x Пустынный двор, разрезанный оврагом, Зарос бурьяном из конца в конец. Вот по двору неторопливым шагом Идет домой с завода мой отец. Лежу я в старой тачке, и спросонья Я чувствую - отцовская рука Широкою горячею ладонью Моих волос касается слегка. Заходит солнце. Небо розовато. Фабричной гарью тянет. Но вовек Не будет знать прекраснее заката Лежащий в старой тачке человек. x x x Скрипели возы по дорогам. Едва шелестела листва. А в скошенном поле за стогом Сверкала огнями Москва. Мерцала огней вереница, А в поле была тишина, И тенью бесшумная птица Над полем кружила одна. Простора открылось так много С тех пор, как скосили траву. И странно в пути из-за стога Увидеть ночную Москву. Пронизан и высушен зноем, Вдали от гудящих дорог Дремотой, довольством, покоем Дышал этот сумрачный стог. И только огней вереница - Граница небес и земли - Давала мне знать, что столица Не спит за полями вдали. ^TМЕРЫ ВЕСА^U Писательский вес по машинам Они измеряли в беседе: Гений - на ЗИЛе длинном, Просто талант - на "победе". А кто не сумел достичь В искусстве особых успехов, Покупает машину "москвич" Или ходит пешком. Как Чехов. ^TВЛАДИМИР СТАСОВ^U Пыль над Питером стояла, Будто город дворник мел. От Финляндского вокзала Дачный поезд отошел. Закоулочки невзрачные, Крик торговцев городских И цветные платья дачные Петербургских щеголих. В переулках мало зелени. Поглядишь, - невдалеке Меж домами, как в расселине, Дремлет дачник в гамаке. Но сильнее веет хвойною Крепкой свежестью в окно. С косогора сосны стройные Смотрят вниз на полотно. Вот и Парголово. Здание Неприметное на взгляд. Таратайки в ожидании Чинно выстроились в ряд. Не извозчик с тощей клячею Ждет у станции господ. Тот, кто сам владеет дачею, Возит с поезда народ. Гонит мерина саврасого Мимо сосен и берез - - Далеко ли дача Стасова? - Задаю ему вопрос. Кто не знает седовласого Старика-богатыря! Только дачи нет у Стасова, Откровенно говоря. - Вы племянник или внук его? - Нет, знакомый. - Ну, так вот. Он на даче у Безрукова Лето каждое живет. Человек, видать, заслуженный. Каждый день к нему друзья Ездят в дом к обеду, к ужину, А Безруков - это я! II Сосновый двухэтажный дом. Стеклянная терраса. Здесь наверху, перед окном, Сидит и пишет Стасов. Громит он недругов в статье, Ударов не жалея, - Хотя на отдыхе, в семье Нет старика добрее. Дождь барабанит в тишине По зелени садовой. А он племянницам и мне Читает вслух Толстого. Или в гостиной, усадив Кого-нибудь за ноты, Знакомый слушает мотив Из "Арагонской хоты". Во дни рождений, именин На стасовском рояле Когда-то Римский, Бородин И Мусоргский играли. Тревожил грузный Глазунов Всю ширь клавиатуры, И петь весь вечер был готов Под шум деревьев и кустов Шаляпин белокурый. Сосновый двухэтажный дом, Что выстроил Безруков, В иные дни вмещал с трудом Такую бурю звуков. Открыты были окна в сад И в полевые дали. И все соседи - стар и млад - Под окнами стояли. Вечерний свежий шум берез Был слышен в перерывах, Да раздавался скрип колес Пролеток говорливых. Шумел на улице раек - Под окнами, у двери. А тот, над кем был потолок, Был в ложе иль в партере. Сидела публика кружком, А у рояля Стасов Стоял, узорным кушаком Рубаху подпоясав. Смотрел он из-под крупных век, Восторжен и неистов... Он прожил долгий, бурный век. Родился этот человек В эпоху декабристов. Он никогда не отступал В неравном поединке. Он за "Руслана" воевал С гонителями Глинки. Могучей кучки атаман, Всегда готовый к спорам, С врагом он бился, как Руслан С коварным Черномором. Он был рожден на белый свет, Когда войны великой след Был свеж в душе народа: Прошло всего двенадцать лет С двенадцатого года. При этой жизни в даль и глушь Был сослан цвет России. При ней страницы "Мертвых душ" Печатались впервые. Ей рубежами служат две Немеркнущие даты - Год двадцать пятый на Неве И год девятьсот пятый. III Публичная библиотека... Щитами огорожен стол Перед окном. Почти полвека Владимир Стасов здесь провел. Осанистый, в сюртук одетый, Сидит он за столом своим. Стеной петровские портреты Стоят на страже перед ним. Вот бюст Петра. Вот вся фигура. Внизу латинские слова О том, что тиснута гравюра В такой-то год от рождества. Вот на коне перед сенатом Застыл он, обращен к Неве, В плаще широком и крылатом, С венком на гордой голове. Спокоен лик его недвижный, Но столько в нем таится сил, Что этот зал палаты книжной Он в бранный лагерь превратил. Недаром меж бессчетных полок, Похожих на рельефы гор, Поэт, историк, археолог Ведут ожесточенный спор. И, убеленный сединами, Хранитель этих тысяч книг Воюет, боевое знамя Не опуская ни на миг. Сейчас он прочитал газету И так на критика сердит, Что всем пришедшим по секрету Об этом громко говорит. Вокруг стола стоит ограда - Щиты с портретами Петра. Но за ограду без доклада Народ является с утра. Тут и художник с целой шапкой Задорно вьющихся волос, И композитор с толстой папкой: Сюда он оперу принес. Но гаснет в небе цвет медовый Холодной питерской зари. Внизу - на Невском, на Садовой Заговорили фонари. И Стасов, бодрый и веселый, Как зимний день седоволос, В старинной шубе длиннополой Выходит в сумрак, на мороз. Пешком доходит до Фонтанки И, поглядев на лед реки, Садится, не торгуясь, в санки И долго едет на Пески. Скользят по Невскому полозья. В домах зажегся робкий свет. И лихо пляшут на морозе Мальчишки с кипами газет. Бежит седая лошаденка, Бросая снег из-под копыт. А замороженная конка На перекрестке ей грозит. Но слышен бас: "Правей, разиня!" И два могучих рысака В блестящей сбруе, в сетке синей Взметают снега облака. Ворча: "Куда вас носит, леших!" - Извозчик убавляет рысь. И тут же сам орет на пеших: "Чего заснул? Поберегись!" Просторы Невского покинув, Он едет улицей немой, Где двери редких магазинов Скрежещут яростно зимой. Но вот подъезд большого дома. Выходит из саней седок, Идет по лестнице знакомой И сильно дергает звонок. Проехавшись по первопутку, Он стал румяней и бодрей И, как всегда, встречает шуткой Своих домашних у дверей. Ложится в тесном кабинете На узкий дедовский диван. Но сна не любит он, как дети, - Неугомонный великан... --- За много месяцев до смерти Прослушав реквием в концерте, Он мне сказал, что умирать Он не согласен. Так ребенок На близких сердится спросонок, Когда ему отец и мать Напомнят, что пора в кровать. Хотел он жить и слушать Баха, И Глинку, и Бородина И ставить в тот же ряд без страха Неведомые имена. Полвека нет его на свете, Но он такой прорезал путь, Что, вспомнив прошлое столетье, Нельзя его не помянуть. ^TНАЧАЛО ВЕКА^U Шумит-бурлит людской поток На площади вокзальной. Солдат увозят на Восток И говорят - на Дальний. Дрались их деды в старину Не раз в далеких странах, Вели за Альпами войну, Сражались на Балканах. Но дальше этих дальних стран Восточный край державы. Через Сибирь на океан Везут солдат составы. Далеким пламенем война Идет в полях Маньчжурии. И глухо ропщет вся страна, Как роща перед бурею. А здесь - у входа на вокзал - Свистят городовые... В те дни японец воевал Со связанной Россией. Я помню день, когда войне Исполнилось полгода. Кого-то ждать случилось мне Среди толпы народа. Ломились бабы, старики К вокзальному порогу. Несли мешки и узелки Солдатам на дорогу. Вдруг барабан издалека Сухую дробь рассыпал. И узелок у старика Из рук дрожащих выпал. И, заглушая плач детей, Раздался у вокзала Припев солдатский "Соловей" И посвист разудалый. Под переливы "Соловья" Идут - за ротой рота - Отцы, мужья и сыновья В открытые ворота. И хлынул вслед поток живой Наперекор преградам, Как ни вертел городовой Конем широкозадым. Коня он ставил поперек, Загородив дорогу, Но путь пробил людской поток К воротам и к порогу. Скользя глазами по толпе, Бежавшей вдоль перрона, Смотрел полковник из купе Блестящего вагона. Взглянув с тревогой на народ, Стекло он поднял в раме... Был пятый год, суровый год, Уже не за горами. ^TМОЛОДОЙ ГОРЬКИЙ^U Он сухощав, и строен, и высок, Хоть плечи у него слегка сутулы. Крыло волос ложится на висок, А худобу и бледность бритых щек Так явственно подчеркивают скулы. Усы еще довольно коротки, Но уж морщинка меж бровей змеится. А синих глаз задорные зрачки Глядят в упор сквозь длинные ресницы. На нем воротничков крахмальных нет. На мастера дорожного похожий, Он в куртку однобортную одет И в сапоги обут из мягкой кожи. Таким в дверях веранды он стоял - В июльский день, безоблачный, горячий, - И на привет собравшихся на даче Басил смущенно: - Я провинциал! Провинциал... Уже толпой за ним Ходил народ в театре, на вокзале. По всей стране рабочие считали Его своим. "Наш Горький! Наш Максим!" Как бы случайно взятый псевдоним Был вызовом, звучал программой четкой, Казался биографией короткой Тому, кто был бесправен и гоним. Мы, юноши глухого городка, Давно запоем Горького читали, Искали в каждом вышедшем журнале, И нас пьянила каждая строка. Над речкой летний вечер коротая Иль на скамье под ставнями с резьбой, Мы повторяли вслух наперебой "Старуху Изергиль" или "Пиляя". Товарищ мой открытку мне привез, Где парень молодой в рубашке белой, Назад откинув прядь густых волос. На мир глядел внимательно и смело. И вот теперь, взаправдашний, живой, В июльский день в саду под Петроградом, Чуть затенен играющей листвой, Прищурясь, он стоит со мною рядом. Тот Горький, что мерещился вдали Так много лет, - теперь у нас всецело. Как будто монумент к нам привезли, И где-то площадь разом опустела. О нет, не монумент!.. Глухим баском, С глубоким оканьем нижегородца Он говорит и сдержанно смеется - И точно много лет он мне знаком. Не гостем он приехал в Петроград, Хоть и зовет себя провинциалом. Вербует он соратников отряд И властно предъявляет счет журналам. Так было много лет тому назад. ^TШАЛЯПИН^U В тот зимний день Шаляпин пел На сцене у рояля. И повелительно гремел Победный голос в зале. Дрожал многоэтажный зал, И, полный молодежи, Певцу раек рукоплескал, Потом - партер и ложи. То - Мефистофель, гений зла, - Он пел о боге злата, То пел он, как блоха жила При короле когда-то. Казалось нам, что мы сейчас Со всей галеркой рухнем, Когда величественный бас Затягивал: "Эй, ухнем!" "Шаляпин"... Вижу пред собой, Как буквами большими Со стен на улице любой Сверкает это имя... Печален был его конец. Скитаясь за границей, Менял стареющий певец Столицу за столицей. И все ж ему в предсмертный час Мерещилось, что снова Последний раз в Москве у нас Поет он Годунова, Что умирает царь Борис И перед ним холсты кулис, А не чужие стены. И по крутым ступенькам вниз Уходит он со сцены. ^TЯЛТА^U Вот набережной полукруг И городок многоэтажный, Глядящий весело на юг, И гул морской, и ветер влажный. И винограда желтизна На горном склоне каменистом - Все, как в былые времена, Когда я был здесь гимназистом, Когда сюда я приезжал В конце своих каникул летних И в белой Ялте замечал Одних четырнадцатилетних. Здесь на верандах легких дач Сидел народ больной и тихий. А по дорогам мчались вскачь Проводники и щеголихи. Я видел Ялту в том году, Когда ее покинул Чехов. Осиротевший дом в саду Я увидал, сюда приехав. Белеет стройный этот дом Над южной улицею узкой, Но кажется, что воздух в нем Не здешний - северный и русский. И кажется, что, не дыша, Прошло здесь пять десятилетий, Не сдвинув и карандаша В его рабочем кабинете. Он умер, и его уход Был прошлого последней датой... Пришел на смену новый год - Столетья нынешнего пятый. И тихий ялтинский курорт Забушевал, как вся Россия. И Ялтой оказался порт, Суда морские, мастерские. Идет народ по мостовой. Осенний ветер треплет знамя. И "Варшавянку" вместе с нами Поет у пристани прибой. x x x Грянул гром нежданно, наобум - Яростный удар и гул протяжный. А потом пронесся легкий шум, Торопливый, радостный и влажный. Дождь шумел негромко, нараспев, Поливая двор и крышу дома, Шепотом смиряя буйный гнев С высоты сорвавшегося грома. x x x О том, как хороша природа, Не часто говорит народ Под этой синью небосвода, Над этой бледной синью вод. Не о закате, не о зыби, Что серебрится вдалеке, - Народ беседует о рыбе, О сплаве леса по реке. Но, глядя с берега крутого На розовеющую гладь, Порой одно он скажет слово, И это слово - "Благодать!". x x x Вечерний лес еще не спит. Луна восходит яркая. И где-то дерево скрипит, Как старый ворон каркая. Все этой ночью хочет петь. А неспособным к пению Осталось гнуться да скрипеть, Встречая ночь весеннюю. x x x Как поработала зима! Какая ровная кайма, Не нарушая очертаний, Легла на кровли стройных зданий. Вокруг белеющих прудов - Кусты в пушистых полушубках. И проволока проводов Таится в белоснежных трубках. Снежинки падали с небес В таком случайном беспорядке, А улеглись постелью гладкой И строго окаймили лес. x x x Текла, извивалась, блестела Река меж зеленых лугов. А стала недвижной и белой, Чуть-чуть голубее снегов. Она покорилась оковам. Не знаешь, бежит ли вода Под белым волнистым покровом И верстами крепкого льда. Чернеют прибрежные ивы, Из снега торчат тростники, Едва намечая извивы Пропавшей под снегом реки. Лишь где-нибудь в проруби зыбко Играет и дышит вода, И в ней красноперая рыбка Блеснет чешуей иногда. x x x С. М. Сколько раз пытался я ускорить Время, что несло меня вперед, Подхлестнуть, вспугнуть его, пришпорить, Чтобы слышать, как оно идет. А теперь неторопливо еду, Но зато я слышу каждый шаг, Слышу, как дубы ведут беседу, Как лесной ручей бежит в овраг. Жизнь идет не медленней, но тише, Потому что лес вечерний тих, И прощальный шум ветвей я слышу Без тебя - один за нас двоих. x x x Дана лишь минута Любому из нас. Но если минутой Кончается час, Двенадцатый час, открывающий год, Который в другое столетье ведет, - Пусть эта минута, как все, коротка, Она, пробегая, смыкает века. x x x Даже по делу спеша, не забудь: Этот короткий путь - Тоже частица жизни твоей. Жить и в пути умей. ^TБОР^U Всех, кто утром выйдет на простор, Сто ворот зовут в сосновый бор. Меж высоких и прямых стволов Сто ворот зовут под хвойный кров. Полумрак и зной стоят в бору. Смолы проступают сквозь кору. А зайдешь в лесную даль и глушь, Муравьиным спиртом пахнет сушь. В чаще муравейники не спят - Шевелятся, зыблются, кипят. Да мелькают белки в вышине, Словно стрелки, от сосны к сосне. Этот лес полвека мне знаком. Был ребенком, стал я стариком. И теперь брожу, как по следам, По своим мальчишеским годам. Но, как прежде, для меня свои - Иглы, шишки, белки, муравьи. И меня, как в детстве, до сих пор Сто ворот зовут в сосновый бор. ^TНА РОДИНЕ БЕРНСА^U Все это было мне знакомо, Но увидал я в первый раз И стены глиняные дома Почти без окон, как без глаз, И серую солому крыши, И в тесной комнате кровать У стенки справа, в душной нише, Где песню напевала мать Тому, кто стал певцом и другом Простых людей из деревень, Кто горевал, разрушив плугом Жилье зверька в ненастный день. Здесь, в этой хижине крестьянской, Куда входили через хлев, Впервые слышал он шотландский, В горах родившийся напев. А так как тяжкие налоги В те дни платили за окно, Синело в спаленке убогой Окошко мутное одно. Квадрат, крестом пересеченный, Чуть пропускал неяркий свет. Но сквозь него весь мир зеленый Впервые увидал поэт. Так мало жил он в этом мире, Где плугом землю бороздил. Где с милой по лугам бродил И на стекле окна в трактире Алмазом строчки выводил... А умер в городской квартире. В два этажа был этот дом, И больше окон было в нем, Да и кровать была повыше, Чем в прежнем доме - в узкой нише. Но за решетчатым окном Поэту в день его последний Был виден только двор соседний, А не полей волнистых ширь, Не речка под зеленым кровом И не болотистый пустырь, Поросший вереском лиловым... ^TДОБРОЕ ИМЯ^U Памяти писателя Шолом Алейхема Потомков ты приветствуешь веселым Простонародным именем, поэт. "Шолом алейхем" и "алейхем шолом" - Таков привет старинный и ответ. "Шолом алейхем" - мира и здоровья! Нет имени щедрее и добрей... Еще вчера земля дымилась кровью Растерзанных детей и матерей. Прошла война по городам и селам, Воронками изрыла пыльный шлях, Где из местечка в город ездил Шолом, Длинноволосый, в шляпе и очках. Где в таратайке - юноша сутулый - Под сонный скрип немазаных колес Он балагурил с рыжим балагулой И отвечал вопросом на вопрос. В родной его Касриловке-Воронке, Стирая память дедовских времен, Война смела домишки, и лавчонки, И синагогу, и резной амвон... Но в день, когда друзья собрались вместе Во имя жизни, смерти вопреки, Победные и радостные вести Мы принесли к могиле, как венки. В боях за жизнь, в борьбе с фашистским рейхом Сломила недругов твоя страна. Ты слышишь ли, старик Шолом Алейхем? Победой правды кончилась война! Ты говоришь с потомками своими Не на одном, на многих языках. И пусть твое приветливое имя Живет и светит в будущих веках! 1946 ^TНАЧАЛО ДНЯ^U За окнами сумрак ранний На свет и на тьму похож, - Будто на синем плане Нового дня чертеж. Вижу, привстав с постели, Как выступают из мглы Строгие лесенки елей, Сосен прямые стволы. Слышу в тиши до рассвета Первые грузовики. Слышу, как в городе где-то Пробуют голос гудки. Тот, кто минуту свиданья Ночи и дня подглядел, Видел весь мир в ожиданье Новых событий и дел. ^TВ ДОРОГЕ^U В сумерки весенние За листвой берез Гулко в отдалении Свистнул паровоз. Дымными полотнами Застилая лес, Окнами бессчетными Замелькал экспресс. Слабо отраженные, Чуть светясь во мгле, Очерки оконные Мчатся по земле. Желтая вагонная Жесткая скамья - Жизнь моя бессонная, Молодость моя. По безвестным станциям Из конца в конец По Руси постранствовал Вдоволь мой отец. Скучной ночью длинною Он смотрел в окно. Перед ним пустынное Стлалось полотно. С тайною тревогою Под немолчный шум Много он дорогою Передумал дум. Не ему ли следуя, Я живу в пути. Все куда-то еду я Лет с пяти-шести. Но теперь вагонная Желтая скамья - Словно обновленная Молодость моя. И легко мне с первыми Встречными в пути Будто давний прерванный Разговор вести. x x x Не знаю, когда прилетел соловей, Не знаю, где был он зимой, Но полночь наполнил он песней своей, Когда воротился домой. Весь мир соловьиного песней прошит: То слышится где-то свирель, То что-то рокочет, журчит и стучит И вновь рассыпается в трель. Так четок и чист этот голос ночной, И все же при нем тишина Для нас остается немой тишиной, Хоть множества звуков полна. Еще не раскрылся березовый лист И дует сырой ветерок, Но в холоде ночи ликующий свист Мы слышим в назначенный срок. Ты издали дробь соловья улови - И долго не сможешь уснуть. Как будто счастливой тревогой любви Опять переполнена грудь. Тебе вспоминается северный сад, Где ночью продрог ты не раз, Тебе вспоминается пристальный взгляд Любимых и любящих глаз. Находят и в теплых краях соловьи Над лавром и розой приют. Но в тысячу раз мне милее свои, Что в холоде вешнем поют. Не знаю, когда прилетел соловей, Не знаю, где был он зимой, Но полночь наполнил он песней своей, Когда воротился домой. x x x В полутьме я увидел: стояла За окном, где кружила метель, Словно только что с зимнего бала, В горностаи одетая ель. Чуть качала она головою, И казалось, что знает сама, Как ей платье идет меховое, Как она высока и пряма. x x x Апрельский дождь прошел впервые, Но ветер облака унес, Оставив капли огневые На голых веточках берез. Еще весною не одета В наряд из молодой листвы, Березка капельками света Сверкала с ног до головы. x x x Столько дней прошло с малолетства, Что его вспоминаешь с трудом. И стоит вдалеке мое детство, Как с закрытыми ставнями дом. В этом доме все живы-здоровы - Те, которых давно уже нет. И висячая лампа в столовой Льет по-прежнему теплый свет. В поздний час все домашние в сборе - Братья, сестры, отец и мать. И так жаль, что приходится вскоре, Распрощавшись, ложиться спать. x x x Неужели я тот же самый, Что, в постель не ложась упрямо, Слышал первый свой громкий смех И не знал, что я меньше всех. И всегда-то мне дня было мало, Даже в самые долгие дни, Для всего, что меня занимало, - Дружбы, драки, игры, беготни. Да и нынче борюсь я с дремотой, И ложусь до сих пор с неохотой, И покою ночному не рад, Как две трети столетья назад. ^TИГРА^U Прошло полвека с этих пор, Но помню летний день, От зноя побуревший двор, Пригнувшийся плетень. Здесь петухов охрипший хор Поет нам по утрам, Что за двором еще есть двор - И нет конца дворам... Когда же непроглядный мрак Сомкнется за окном, Свирепый, страшный лай собак Разносится кругом. А днем собакам лаять лень И птицы не поют. И только в травах целый день Кузнечики куют. Среди пустынного двора У нас, ребят, идет игра. Кладем мы кучку черепков, Осколков кирпича - И городок у нас готов: Дома и каланча. Из гладких, тесаных камней Мы строим город покрупней, А из дощечек и коры Деревни - избы и дворы. Дремучий лес у нас - бурьян, Любой бугор - гора. А есть и море-океан - Овраг в конце двора... За этой медленной игрой Проводим мы весь день. На свет родился наш герой В одной из деревень. Никто не ведает о нем. Но вот приходит срок- И мы учить его везем В кирпичный городок. Мы не в один заглянем дом, Бродя по городку, Пока квартиру со столом Найдем ученику. Куда потом его везти, Еще не знали мы... Бегут дороги и пути Через поля, холмы. Бегут и вдоль и поперек Пустынного двора. А этот двор, как мир, широк, Пока идет игра! x x x С. М. Колышутся тихо цветы на могиле От легкой воздушной струи. И в каждом качанье негнущихся лилий Я вижу движенья твои. Порою печальна, подчас безутешна, Была ты чужда суеты И двигалась стройно, неслышно, неспешно, Как строгие эти цветы. x x x Как призрачно мое существованье! А дальше что? А дальше - ничего... Забудет тело имя и прозванье, - Не существо, а только вещество. Пусть будет так. Не жаль мне плоти тленной, Хотя она седьмой десяток лет Бессменно служит зеркалом вселенной, Свидетелем, что существует свет. Мне жаль моей любви, моих любимых. Ваш краткий век, ушедшие друзья, Изчезнет без следа в неисчислимых, Несознанных веках небытия. Вам все равно, - взойдет ли вновь светило, Рождая жизнь бурливую вдали, Иль наше солнце навсегда остыло И жизни нет и нет самой земли... Здесь, на земле, вы прожили так мало, Но в глубине открытых ваших глаз Цвела земля, и небо расцветало, И звездный мир сиял в зрачках у вас. За краткий век страданий и усилий, Тревог, печалей, радостей и дум Вселенную вы сердцем отразили И в музыку преобразили шум. x x x Когда забрезживший рассвет Вернет цветам и листьям цвет, Как бы проснувшись, рдеют маки, Алеют розы в полумраке. И птица ранняя поет... Как праздник, утро настает. Но, о заре еще не зная, Стоит за домом тьма ночная. Проснувшись в этот ранний час, Ты видишь меж кустов знакомых Тех странных птиц и насекомых, Что на земле живут без нас. Они уйдут с ночною тенью, И вступит день в свои владенья. ^TВ ЛОНДОНСКОМ ПАРКЕ^U Гайд-парк листвою сочною одет. Но травы в парке мягче, зеленее. И каждый из людей привносит цвет В зеленые поляны и аллеи. Вот эти люди принесли с собой Оранжевый и красный - очень яркий. А те - лиловый, желтый, голубой, - Как будто бы цветы гуляют в парке. И если бы не ветер, что волной Проходит, листья и стволы колебля, Я думал бы: не парк передо мной, А полотно веселое Констебля. x x x Морская ширь полна движенья. Она лежит у наших ног И, не прощая униженья, С разбега бьется о порог. Прибрежный щебень беспокоя, Прибой влачит его по дну. И падает волна прибоя На отходящую волну. Гремит, бурлит простор пустынный, А с вышины, со стороны Глядит на взморье серп невинный Едва родившейся луны. x x x Я помню день, когда впервые - На третьем от роду году - Услышал трубы полковые В осеннем городском саду. И все вокруг, как по приказу, Как будто в строй вступило сразу. Блеснуло солнце сквозь туман На трубы светло-золотые, Широкогорлые, витые И круглый, белый барабан. --- И помню праздник на реке, Почти до дна оледенелой, Где музыканты вечер целый Играли марши на катке. У них от стужи стыли руки И леденели капли слез. А жарко дышащие звуки Летели в сумрак и в мороз. И, бодрой медью разогрето, Огнями вырвано из тьмы, На льду речном пылало лето Среди безжизненной зимы. x x x Как хорошо, что с давних пор Узнал я звуковой узор, Живущий в пении органа, Где дышат трубы и меха, И в скрипке старого цыгана, И в нежной дудке пастуха. Он и в печали дорог людям, И жизнь, которая течет Так суетливо в царстве буден, В нем обретает лад и счет. x x x Ты много ли видел на свете берез? Быть может, всего только две, - Когда опушил их впервые мороз Иль в первой весенней листве. А может быть, летом домой ты пришел, И солнцем наполнен твой дом, И светится чистый березовый ствол В саду за открытым окном. А много ль рассветов ты встретил в лесу? Не больше чем два или три, Когда, на былинках тревожа росу Без цели бродил до зари. А часто ли видел ты близких своих? Всего только несколько раз. - Когда твой досуг был просторен и тих И пристален взгляд твоих глаз. x x x Быстро дни недели пролетели, Протекли меж пальцев, как вода, Потому что есть среди недели Хитрое колесико - Среда. Понедельник, Вторник очень много Нам сулят, - неделя молода. А в Четверг она уж у порога. Поворотный день ее - Среда. Есть колеса дня, колеса ночи. Потому и годы так летят. Помни же, что путь у нас короче Тех путей, что намечает взгляд. x x x Нет, нелегко в порядок привести Ночное незаполненное время. Не обкатать его, не утрясти С пустотами и впадинами всеми. Не перейти его, не обойти, А без него грядущее закрыто... Но вот доходим до конца пути, До утренней зари - и ночь забыта. О, как теперь ничтожен, как далек Пустой ночного времени комок! ^TСЧАСТЬЕ^U Как празднично сад расцветила сирень Лилового, белого цвета. Сегодня особый - сиреневый - день, Начало цветущего лета. За несколько дней разоделись кусты, Недавно раскрывшие листья, В большие и пышные гроздья-цветы, В густые и влажные кисти. И мы вспоминаем, с какой простотой, С какою надеждой и страстью Искали меж звездочек в грозди густой Пятилепестковое "счастье". С тех пор столько раз перед нами цвели Кусты этой щедрой сирени. И если мы счастья еще не нашли, То, может быть, только от лени. x x x Сегодня старый ясень сам не свой, - Как будто страшный сон его тревожит. Ветвями машет, шевелит листвой, А почему - никто сказать не может. И листья легкие в раздоре меж собой, И ветви гнутые скрипят, друг с другом споря. Шумящий ясень чувствует прибой Воздушного невидимого моря. ^TПОЖЕЛАНИЯ ДРУЗЬЯМ^U Желаю вам цвести, расти, Копить, крепить здоровье. Оно для дальнего пути - Главнейшее условье. Пусть каждый день и каждый час Вам новое добудет. Пусть добрым будет ум у вас, А сердце умным будет. Вам от души желаю я, Друзья, всего хорошего. А все хорошее, друзья, Дается нам недешево! ^TРОБЕРТУ ВЕРНСУ^U Тебе сегодня двести лет, Но к этой годовщине Ты не состарился, поэт, А молод и доныне. Зачем считать твои века, Когда из двух столетий Не прожил ты и сорока Годов на этом свете? С твоей страницы и сейчас Глядят умно и резко Зрачки больших и темных глаз, Таящих столько блеска. Все так же прям с горбинкой нос И гладок лоб широкий, И пряди темные волос Чуть оттеняют щеки. И твой сюртук не слишком стар, А кружева, белея, Заметней делают загар Твоей крестьянской шеи. Поэт и пахарь, с малых лет Боролся ты с судьбою. Твоя страна и целый свет В долгу перед тобою. Ты жил бы счастливо вполне На малые проценты Того, что стоили стране Твои же монументы, Ты стал чертовски знаменит, И сам того не зная. Твоими песнями звенит Шотландия родная. Когда, рассеяв полумрак, Зажжется свет вечерний, Тебя шахтер или рыбак Читают вслух в таверне. В народе знает стар и мал Крутую арку моста, Где твой О'Шентер проскакал На лошади бесхвостой. Поют под музыку твой стих, Сопровождая танцы, В коротких юбочках своих Праправнуки-шотландцы. Ты с каждым веком все родней Чужим и дальним странам. "Забыть ли дружбу прежних дней?" Поют за океаном. Мила и нам, твоим друзьям, Твоя босая муза. Она прошла по всем краям Советского Союза. Мы вспоминаем о тебе Под шум веселый пира, И рядом с нами ты в борьбе За мир и счастье мира! x x x В столичном немолкнущем гуде, Подобном падению вод, Я слышу, как думают люди, Идущие взад и вперед. Проходит народ молчаливый, Но даже сквозь уличный шум Я слышу приливы, отливы Весь мир обнимающих дум. x x x Порой часы обманывают нас, Чтоб нам жилось на свете безмятежней, Они опять покажут тот же час, И верится, что час вернулся прежний. Обманчив дней и лет круговорот: Опять приходит тот же день недели, И тот же месяц снова настает - Как будто он вернулся в самом деле. Известно нам, что час невозвратим, Что нет ни дням, ни месяцам возврата. Но круг календаря и циферблата Мешает нам понять, что мы летим. x x x Возраст один у меня и у лета. День ото дня понемногу мы стынем. Небо могучего синего цвета Стало за несколько дней бледно-синим. Все же и я, и земля, мне родная, Дорого дни уходящие ценим. Вон и береза, тревоги не зная, Нежится, греясь под солнцем осенним. x x x Т. Г. Когда, как темная вода, Лихая, лютая беда Была тебе по грудь, Ты, не склоняя головы, Смотрела в прорезь синевы И продолжала путь. ^TЭПИТАФИЯ^U Не надо мне ни слез, ни бледных роз, Я и при жизни видел их немало. И ничего я в землю не унес, Что на земле живым принадлежало. ^TПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ^U .Г. У вдохновенья есть своя отвага, Свое бесстрашье, даже удальство. Без этого поэзия - бумага И мастерство тончайшее мертво. Но если ты у боевого стяга Поэзии увидишь существо, Которому к лицу не плащ и шпага, А шарф и веер более всего. То существо, чье мужество и сила Так слиты с добротой, простой и милой, А доброта, как солнце, греет свет, - Такою встречей можешь ты гордиться И перед тем, как навсегда проститься, Ей посвяти последний свой сонет. x x x Чудес, хоть я живу давно, Не видел я покуда, А впрочем, в мире есть одно Действительное чудо: Помножен мир (иль разделен?) На те миры живые, В которых сам он отражен, И каждый раз впервые. Все в мире было бы мертво, - Как будто мира самого Совсем и не бывало, - Когда б живое существо Его не открывало. x x x Года четыре был я бессмертен, Года четыре был я беспечен, Ибо не знал я о будущей смерти, Ибо не знал я, что век мой не вечен. Вы, что умеете жить настоящим, В смерть, как бессмертные дети, не верьте. Миг этот будет всегда предстоящим - Даже за час, за мгновенье до смерти. x x x Полные жаркого чувства, Статуи холодны. От пламени стены искусства Коробиться не должны. Как своды античного храма - Души и материи сплав - Пушкинской лирики мрамор Строен и величав. x x x Бывало, полк стихов маршировал, Шеренги шли размеренно и в ногу, Рифмованные, звонкие слова Литаврами звенели всю дорогу. Теперь слова подчас идут вразброд. Не слышен четкий шаг стихотворенья. Так шествует - назад, а не вперед - Разбитое в бою подразделенье. Свободный строй стиха я признаю, Но будьте и при нем предельно кратки И двигайтесь в рассыпанном строю, Но в самом строгом боевом порядке. x x x Т.Г. Ветер жизни тебя не тревожит, Как зимою озерную гладь. Даже чуткое сердце не может Самый легкий твой всплеск услыхать. А была ты и звонкой и быстрой. Как шаги твои были легки! И казалось, что сыплются искры Из твоей говорящей руки. Ты жила и дышала любовью, Ты, как щедрое солнце, зашла, Оставляя свое послесловье - Столько света и столько тепла! ^TНАДПИСЬ НА УРНЕ^U Т. Г. С тобою вместе враг твой был сожжен. Удавом он сдавил при жизни тело. Но до конца не мог коснуться он Того, что и по смерти не истлело. Ты горстью пепла стала, ты мертва, Но помню, как у смертного порога Произнесла ты медленно слова: - Люблю я сильно, весело и строго. Ты, умирая, силы мне дала, Веселье, чтоб его раздал я многим. И вот проходят все мои дела Перед твоим судом, простым и строгим. x x x Т. Г. Люди пишут, а время стирает, Все стирает, что может стереть. Но скажи, - если слух умирает, Разве должен и звук умереть? Он становится глуше и тише, Он смешаться готов с тишиной. И не слухом, а сердцем я слышу Этот смех, этот голос грудной. x x x С. М. Трепал сегодня ветер календарь. Перелистал последнюю неделю, Пересмотрел июнь, потом январь, А вслед за тем перелетел к апрелю. Мелькнуло два иль три счастливых дня, Но не открыл он ни единой даты, Не вызывавшей в сердце у меня Воспоминаний горестной утраты. ^TРАССВЕТ В ФИНЛЯНДИИ^U Скамья над обрывом намокла, Покрылась налетами льда. Зарей освещенные стекла Вдали отразила вода. Взлетела случайная птица И села на крышу опять. Раскрыть свои крылья боится - Ночное тепло растерять. ^TМАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ^U Как и сама ты предсказала, Лучом, дошедшим до земли, Когда звезды уже не стало, Твои стихи до нас дошли. Тебя мы слышим в каждой фразе, Где спор ведут между собой Цветной узор славянской вязи С цыганской страстной ворожбой. Но так отчетливо видна, Едва одета легкой тканью, Душа, открытая страданью, Страстям открытая до дна. Пусть безогляден был твой путь Бездомной птицы-одиночки, - Себя ты до последней строчки Успела родине вернуть. x x x Дождись, поэт, душевного затишья, Чтобы дыханье бури передать, Чтобы легло одно четверостишье В твою давно раскрытую тетрадь. x x x Пусть будет небом верхняя строка, А во второй клубятся облака, На нижнюю сквозь третью дождик льется, И ловит капли детская рука. x x x За несколько шагов до водопада Еще не знал катящийся поток, С каких высот ему сорваться надо. И ты готовься совершить прыжок. x x x Только ночью видишь ты вселенную. Тишина и темнота нужна, Чтоб на эту встречу сокровенную, Не закрыв лица, пришла она. x x x Мы принимаем все, что получаем, За медную монету, а потом - Порою поздно - пробу различаем На ободке чеканно-золотом. x x x Питает жизнь ключом своим искусство. Другой твой ключ - поэзия сама. Заглох один, - в стихах не стало чувства. Забыт другой, - струна твоя нема. x x x Над прошлым, как над горною грядой, Твое искусство высится вершиной, А без гряды истории седой Твое искусство - холмик муравьиный. x x x Красиво пишет первый ученик, А ты предпочитаешь черновик. Но лучше, если строгая строка Хранит веселый жар черновика. ^TИЗ ПУТЕВОЙ ТЕТРАДИ^U <> I <> Как быстро палящее солнце зашло, Исчезло в морской глубине, Оставив безоблачной ночи тепло И свет приглушенный - луне. <> II <> Должно быть, ветер понемножку На этот склон земли нанес, Чтоб зелень ласковою кошкой Легла на каменный откос. x x x Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром, Не сразу он из ряда вышел вон. Века прошли, пока он целым миром Был в звание Шекспира возведен. x x x О том, что жизнь - борьба людей и рока, От мудрецов древнейших слышал мир. Но с часовою стрелкою Востока Минутную соединил Шекспир. x x x Четыре строчки источают яд, Когда живет в них злая эпиграмма, Но раны сердца лечат "Рубайат" - Четверостишья старого Хайяма. x x x Насвистывая песню, почтальон За домом дом обходит всю округу. И хорошо, что знать не знает он, Что пишут в письмах граждане друг другу. x x x Читатель мой особенного рода: Умеет он под стол ходить пешком. Но радостно мне знать, что я знаком С читателем двухтысячного года! x x x Человек ходил на четырех, Но его понятливые внуки Отказались от передних ног, Постепенно превратив их в руки. Ни один из нас бы не взлетел, Покидая землю, в поднебесье, Если б отказаться не хотел От запасов лишних равновесья. x x x Стояло море над балконом, Над перекладиной перил, Сливаясь с бледным небосклоном, Что даль от нас загородил. Зеленый край земли кудрявой Кончался здесь - у синих вод, У независимой державы, Таящей все, что в ней живет. И ласточек прибрежных стайки, Кружась, не смели залетать Туда, где стонущие чайки Садились на морскую гладь. x x x Небо. Море. Море. Небо. Позабудешь о земле, - Словно ты на ней и не был, Век провел на корабле. Но когда впотьмах на койку Заберешься, как в жилье, Видишь землю, землю только, Только землю. Да ее. ^TЧУДО ИЗ ЧУДЕС^U Когда был черный этот лес Прозрачным, оголенным, Казалось чудом из чудес, Что будет он зеленым. Но чудо каждою весной Бывает в самом деле. Смотри, деревья пух сквозной, Расправившись, надели. Стоят, стряхнув зимы покров, Не горбясь, не сутулясь, Как сестры, что под отчий кров Невестами вернулись. ^TРАЗГОВОР С МАЛИНОВКОЙ^U - Ты думал, мир не тот, не тот, Какой ты видел в детстве? - Щебечет птица, что живет Б саду - со мной в соседстве. - Да, многого не узнаю Я в наши дни, но все же Вы на прабабушку свою, Малиновки, похожи. Я с ней отлично был знаком, Когда в лесу весеннем По скользким веткам босиком Взлезал, как по ступеням. ^TНОЧНОЙ КОСТЕР^U Горел костер под небом Крыма, Стреляя звездами во тьму, А мне смолистый запах дыма Напомнил Горького в Крыму. Он слушал буйный шум прибоя И треск обугленной коры. И, верно, видел пред собою Свои походные костры. x x x Так много ласточек летало Почти с тех пор, как мир стоит, Но их не помнят, их не стало, А эта ласточка летит. ^TЖАВОРОНОК^U Так беззаботно, на лету Он щедро сыплет трели, Взвиваясь круто в высоту С земли - своей постели. Среди колосьев он живет. Его домишко тесен, Но нужен весь небесный свод Ему для звонких песен. x x x Свиньи, склонные к бесчинству, На земле, конечно, есть. Но уверен я, что свинству Человечества не съесть. x x x Власть безграничная природы Нам потому не тяжела, Что чувство видимой свободы Она живущему дала. x x x Старайтесь сохранить тепло стыда. Все, что вы в мире любите и чтите, Нуждается всегда в его защите Или исчезнуть может без следа. x x x Сменялись в детстве радугой дожди, Сияньем солнца - сумрачные тени. Но в зрелости не требуй и не жди Таких простых и скорых утешений. x x x Немало книжек выпущено мной, Но все они умчались, точно птицы. И я остался автором одной Последней, недописанной страницы. x x x Искусство строго, как монетный двор. Считай его своим, но не присваивай. Да не прельстится шкуркой горностаевой Роль короля играющий актер. x x x Пускай стихи, прочитанные просто, Вам скажут все, о чем сказать должны. А каблуки высокие нужны Поэтам очень маленького роста. x x x Как зритель, не видевший первого акта, В догадках теряются дети. И все же они ухитряются как-то Понять, что творится на свете. ^TО РИФМЕ И ПРОЧЕМ^U Нужна ли рифма, например? Ведь нет же рифмы у Гомера. А для чего стихам размер? Пожалуй, можно без размера. Стихам не нужно запятых. Им ни к чему тире и точки. Не упразднить ли самый стих? Но как считать мы будем строчки? ^TО МОДЕ^U Ты старомоден. Вот расплата За то, что в моде был когда-то. x x x Как ни цветиста ваша речь, Цветник словесный быстро вянет. А правда голая, как меч, Вовек сверкать не перестанет. x x x Стебли трав, пробившись из земли, Под плитой тяжелой не завяли, Сквозь кору асфальта проросли И глядишь - тюрьму свою взорвали. x x x Он взрослых изводил вопросом "Почему?" Его прозвали "маленький философ". Но только он подрос, как начали ему Преподносить ответы без вопросов. И с этих пор он больше никому Не досаждал вопросом "Почему?". x x x И час настал. И смерть пришла, как дело, Пришла не в романтических мечтах, А как-то просто сердцем завладела, В нем заглушив страдание и страх. x x x Мы любим в детстве получать подарки, А в зрелости мы учимся дарить, Глазами детскими смотреть на праздник яркий И больше слушать, меньше говорить. x x x У Пушкина влюбленный самозванец Полячке открывает свой обман, И признается пушкинский испанец, Что он - не дон Диего, а Жуан. Один к покойнику свою ревнует панну, Другой к подложному Диего - донну Анну. Так и поэту нужно, чтоб не грим, Не маска лживая, а сам он был любим. x x x Дыхание свободно в каждой гласной, В согласных - прерывается на миг. И только тот гармонии достиг, Кому чередованье их подвластно. Звучат в согласных серебро и медь. А гласные даны тебе для пенья. И счастлив будь, коль можешь ты пропеть Иль даже продышать стихотворенье. x x x Сон сочиняет лица, имена, Мешает с былью пестрые виденья,. Как волны подо льдом, под сводом сна Бессонное живет воображенье. x x x Пускай бегут и после нас, Сменяясь, век за веком, - Мир умирает каждый раз С умершим человеком. x x x Не погрузится мир без нас В былое, как в потемки. В нем будет вечное сейчас, Пока живут потомки. x x x Ни сил, ни чувств для ближних не щади. Кто отдает, тот больше получает. Нет молока у матери в груди, Когда она ребенка отлучает. x x x Без музыки не может жить Парнас. Но музыка в твоем стихотворенье Так вылезла наружу, напоказ, Как сахар прошлогоднего варенья. x x x Ты меришь лестницу числом ее ступеней, Без мебели трудней на глаз измерить зал. Без лестницы чинов, без множества делений Большим бы не был чином генерал. x x x Как вежлив ты в покое и в тепле. Но будешь ли таким во время давки На поврежденном бурей корабле Или в толпе у керосинной лавки? x x x Определять вещам и людям цену Он каждый раз предоставлял другим. В театре жизни видел он не сцену, А лысины сидящих перед ним. x x x Березка тонкая, подросток меж берез, В апрельский день любуется собою, Глядясь в размытый след больших колес, Где отразилось небо голубое. - О чем твои стихи? - Не знаю, брат. Ты их прочти, коли придет охота. Стихи живые сами говорят, И не о чем-то говорят, а что-то. x x x Не для того, чтоб жить, он ест и пьет, - Во всем он алчно ищет наслажденья, Ни святости любви не признает,