ениям, которым  обычно подвергают вражеские земли.
Что  же касается жителей  Лукки, то, видя, что  герцог бросил их на произвол
судьбы и что владений своих  им не  защитить, они их оставили  и постарались
усилить оборону города, возведя укрепления и применив все возможные защитные
средства. В  возможности для города успешно обороняться они не сомневались -
войск в  нем  было достаточно, - уверенность  их  подкреплялась  к  тому  же
примером  других  не  удавшихся   флорентийцам  попыток  завладеть   Луккой.
Опасались они только  колебаний народных низов, которые, утомившись от тягот
осады, могли к соображениям о грозящих им опасностях

        425


     оказаться более  чувствительными, чем к помыслам о свободе сограждан, и
пойти на постыдное и  гибельное соглашение с врагом. И вот, дабы укрепить  в
нем  решимость к обороне, народ собрали  на главной площади, и один из самых
пожилых и мудрых граждан обратился к нему со следующей речью:


     "Вы  без  сомнения  не раз  слышали,  что содеянное по необходимости не
может заслуживать ни похвалы, ни порицания. Поэтому вы  допустили бы большую
ошибку, если  бы  подумали, что войну  эту,  которую сейчас ведут против нас
флорентийцы, мы сами  на себя навлекли тем,  что приняли герцогские войска и
дали им  возможность напасть на  флорентийские.  Вы хорошо  знаете давнишнюю
враждебность  к  вам жителей Флоренции и  знаете также, что  повинны  в этой
враждебности не нанесенные вами обиды и вызванный ими страх, а ваша слабость
и властолюбие флорентийцев: первая  порождает у них  надежду  на то, что вас
можно поработить, а второе побуждает их к этому.  Не думайте, что какие-либо
ваши заслуги перед ними могут  заглушить в них это стремление, а  какой-либо
враждебный  ваш поступок усилить  его. Поэтому  они  неизбежно  должны будут
делать все возможное,  чтобы  отнять у вас свободу, а вы должны все  делать,
чтобы ее защитить. Можно, разумеется, скорбеть по поводу всего, что мы и они
совершаем, преследуя эти цели, но отнюдь не удивляться. Итак, будем скорбеть
о  том, что они нападают на нас, осаждают и захватывают наши города, сжигают
дома и  опустошают  земли. Но  кто  из нас настолько  глуп, чтобы удивляться
этому? Ибо если бы мы могли, то творили бы  у них то же  самое, а то и хуже.
Они начали эту войну  с  нами  из-за прихода  Никколо. Но  если бы  он и  не
появился, они затеяли бы ее по какому-нибудь иному поводу, а отсрочка, может
быть, еще и усилила бы бедствие. Так что не  приход Никколо надо тут винить,
а злую нашу судьбу и их властолюбивую природу. Кроме того, мы никак не могли
отказать  герцогу в приеме  его войск, а когда уж они  пришли, то не в нашей
власти  было удержать их от  военных действий. Вы  хорошо  знаете,  что  без
чьей-либо могущественной помощи мы держаться не в состоянии,  а помощи более
верной и  более сильной, чем герцогская, мы ниоткуда не получим.  Он  вернул
нам свободу,  для  него  и  разумнее всего поддерживать  ее, и  к тому же он
всегда был самым ярым противником наших

        426

     врагов.  Поэтому если бы, не желая повредить флорентийцам,  мы навлекли
на себя гнев герцога, то потеряли бы друга, а врагов  бы усилили и облегчили
бы им возможность нападать на нас. Вот  почему  война  и сохранение дружбы с
герцогом  нам  выгоднее,   чем  мир  и  утрата  этой  дружбы.  И  мы  должны
рассчитывать на то, что он избавит нас от опасности, которую навлек  на нас,
-  только бы  сами мы оставались себе верны. Вы знаете, как яростно нападали
на  нас неоднократно флорентийцы и с какой  славой  мы от  них  оборонялись.
Нередко единственное, на что мы могли надеяться, - это на Бога и на время, и
всякий  раз  они  нас  спасали. Если  мы  защищались  тогда,  почему нам  не
защищаться  теперь?  Тогда  вся Италия оставила нас на произвол их алчности,
теперь  с нами герцог, да можно  полагать,  что и венецианцы не будут охотно
действовать  против  нас,  ибо  им  совсем  не на  руку чрезмерное  усиление
Флоренции.  В  тот  раз флорентийцы могли действовать  гораздо  свободнее  и
больше рассчитывать  на  чью-либо  помощь, да и  сами по  себе  были гораздо
сильнее,  а  мы,  напротив, куда  слабее во  всех отношениях,  ибо тогда  мы
защищали тирана,  а теперь  защищаем  самих  себя.  Тогда  вся слава обороны
принадлежала другому, теперь она принадлежит нам; тогда  наши враги нападали
на  нас в полном  согласии между собой, теперь  у них  раздоры и  вся Италия
полна их изгнанниками. Но даже если бы у нас не было всех  этих надежд, то к
самой упорной самозащите должна побудить нас некая величайшая необходимость.
Каждого врага следует опасаться, ибо он всегда ищет  славы для себя и гибели
своих противников. Но  более всех  должны мы страшиться флорентийцев, ибо уж
их-то не удовлетворит наша покорность, наша дань и власть над нашим городом,
им нужны будем мы сами и наше  личное добро, чтобы жестокость свою они могли
утолить нашей кровью, а алчность нашим имуществом. Так что  каждый  из  нас,
кто бы  он ни был, должен за себя опасаться. И поэтому пусть не ввергает вас
в уныние вид наших  вытоптанных полей, сожженных домов,  захваченных  врагом
замков. Если  мы сохраним наш город, удержим и все остальное, а  если мы его
потеряем, то какой толк будет нам  в этом остальном?  Ибо  если  мы сохраним
свободу, врагам нашим трудно будет удерживать захвачен-

        427


     ное  у  нас,  а если мы  утратим ее, то  и  от добра  никакой пользы не
увидим.  Беритесь  же за  оружие и,  сражаясь, не забывайте, что наградой за
победу станет спасение не только отечества, но и домов  ваших и  детей". Эти
последние слова встречены были народом с величайшим подъемом, все единодушно
поклялись  скорее  умереть,  чем  сдаться  или  хотя  бы  подумать  о  таком
соглашении, которое могло бы  хоть как-то  запятнать  свободу  отечества,  и
тотчас же приняты были все меры, необходимые для обороны осажденного города.











        XII

     Между тем  флорентийские  войска не теряли  зря  времени.  Основательно
опустошив всю  страну, они завладели  капитулировавшим  Монте-Карло, а затем
осадили Нодзано, чтобы зажатые  со всех сторон жители Лукки  потеряли всякую
надежду на помощь откуда бы то ни было и  голод заставил  бы их сдаться. Это
была сильная крепость  с  многочисленным гарнизоном,  так что  взять ее было
потруднее, чем все занятое раньше. Граждане  Лукки, находясь в таком тяжелом
положении, обратились, естественно, к герцогу и, чтобы добиться  его помощи,
действовали как усиленными мольбами, так и самыми решительными доводами. Они
говорили ему  о своих  оказанных  ему  в  прошлом  услугах,  о  враждебности
флорентийцев,  о  том,  что, придя  на  помощь Лукке, он  вдохнет мужество в
других  своих союзников, а бросив ее на произвол судьбы, вселит в них страх.
Добавили  они  также, что если  жители Лукки потеряют жизнь  и  свободу,  он
обесчестит себя в глазах  своих  друзей и отнимет доверие к себе у тех,  кто
готов был бы  подвергнуться ради него опасности.  К речам своим они добавили
слезы, чтобы пробудить  в сердце его хотя бы жалость,  если он глух к голосу
долга.  Они так  старались, что  герцог, подкрепив  свою старую ненависть  к
флорентийцам также соображением о своих обязательствах в отношении Лукки,  а
главное, решив никоим образом не  допустить усиления Флоренции после  такого
завоевания, замыслил послать  в  Тоскану  сильное  войско или  же  атаковать
венецианцев  так яростно, чтобы  флорентийцы  вынуждены  были отказаться  от
захвата Лукки и броситься на помощь своим союзникам.

        428










        XIII

     Едва   только   пришел   он  к  такому   решению,  как   во   Флоренции
распространился слух, что герцог собирается  послать  в Тоскану свои войска.
Поняв,  что захват Лукки  становится весьма и весьма сомнительным, и пытаясь
создать неприятелю угрозу в Ломбардии, флорентийцы стали толкать венецианцев
на то, чтобы они атаковали герцога всеми своими силами. Но это случилось как
раз в момент, когда  измена маркиза Мантуанского, подкупленного  герцогом  и
переметнувшегося от венецианцев  на его  сторону, крайне напугала Венецию, и
она не успела  прийти в себя от испуга.  Венецианцы считали себя  совершенно
обезоруженными и ответили, что  не  только  не в  состоянии  сейчас  усилить
военные действия, но и продолжать их не смогут, если на помощь им не пришлют
в качестве главы их войска  графа Франческо,  причем  он  обязательно должен
лично появиться на том  берегу  По. Венеция не желала придерживаться прежних
договоров, где  графу такое условие не  ставилось, ибо не хотела вести войну
без хорошего капитана,  а доверяла она только графу. К тому  же она заявила,
что  услуги  его будут  совершенно  бесполезны,  если он  не обязуется лично
появляться там, где его присутствие  будет необходимо.  Флорентийцы понимали
всю  необходимость энергичных  военных  действий в Ломбардии,  но,  с другой
стороны, отсутствие графа было  бы  гибельным для их  операции против Лукки.
Кроме того, они отдавали себе полный отчет в том, что венецианцы предъявляют
им требование прислать графа не столько по необходимости, сколько  для того,
чтобы  чинить  препятствия их завоеваниям. Со  своей стороны, граф готов был
действовать  в  Ломбардии,  согласно желанию Лиги, но не хотел брать на себя
никаких новых  обязательств, чтобы не  потерять надежды  на  брачный  союз с
домом герцога.

     Итак,  флорентийцы  раздирались  двумя  противоположными  стремлениями:
желанием  завладеть Луккой и  страхом  перед  войсками  герцога.  Как всегда
бывает,  страх оказался сильнее,  и графу  разрешили отправиться в Ломбардию
после того,  как  он возьмет Нодзано.  Была  еще одна трудность,  но так как
разрешение ее не зависело от флорентийцев,  она лишь усиливала их смущение и
заставляла колебаться еще больше, чем первая. Граф  отказывался перебираться
на  противоположный берег  По,  а  венецианцам  он  был нужен лишь при  этом
условии. Так

        429


     как дело это можно было уладить лишь при условии, что кто-нибудь пойдет
на уступки, флорентийцы  посоветовали  графу написать флорентийской Синьории
письмо, в котором он выражал согласие перейти на тот берег, но при  этом ему
дали понять, что обещание это, не являясь официальным  документом, не  могло
иметь касательства к какому-либо договору.  Между тем у него потом  найдется
немало причин,  чтобы не переходить через По, преимуществом же будет то, что
раз уж военные действия начнутся, венецианцы  вынуждены будут продолжать их,
а  это  весьма  ослабит  опасения Флоренции. С другой  стороны,  они убедили
венецианцев,  что это  частное  письмо  представляет  собою некое  настоящее
обязательство и должно их вполне удовлетворить, и что  если это единственное
средство не рассорить графа с тестем,  надо им воспользоваться, и что ни им,
ни ему незачем  открыто заявлять  о  своих планах без крайней необходимости.
Таким образом и договорились о переходе графа в Ломбардию. Сперва он штурмом
взял Нодзано,  возвел несколько  укреплений  вокруг Лукки,  чтобы продолжать
осаду города, препоручил комиссарам  республики  это  дело, перебрался через
Апеннины  и явился в Реджо, где венецианцы, относившиеся с подозрением к его
планам,  решили сразу  же  испытать  его и потребовали,  чтобы он немедленно
перешел через По и присоединился к другим венецианским войскам. Граф наотрез
отказался;  уполномоченный  Венецианской  республики  Андреа  Морозини и  он
принялись  поносить  друг  друга  со  взаимными  обвинениями  в  гордыне   и
неискренности, многократно заявляя, что никаких  обязательств они на себя не
брали - он насчет характера своей службы, а  они насчет вознаграждения. Граф
возвратился  в Тоскану, а Морозини в Венецию. Флорентийцы  разместили войска
графа в  пизанских землях, надеясь  убедить его возобновить военные действия
против  Лукки, к чему,  однако, он оказался совершенно  не  склонен: герцог,
узнав, что граф  отказался перейти через По из  внимания  к нему, решил, что
сможет спасти  Лукку благодаря его  посредничеству. Он попросил его устроить
соглашение  между  Флоренцией  и  Луккой  и,  если это  окажется  возможным,
включить  и  его в  это соглашение. При этом он  постарался укрепить  в  нем
надежду, что  герцогская дочь  будет  отдана  ему в  жены,  когда  он  этого
пожелает.

        430

     Граф пламенно стремился к этому браку, ибо мужского потомства у герцога
не  было и, таким образом, он мог рассчитывать  на  то, что благодаря  этому
союзу  когда-нибудь  станет властителем  Милана. В соответствии  с  этим  он
нарочно упускал все  случаи  обеспечить  победу  Флоренции  и заявлял, что с
места не сдвинется, если венецианцы не выплатят ему жалованья  и не сохранят
за ним командования. Впрочем, и этой  уплаты ему было  недостаточно, так как
он хотел быть спокойным за свои владения и ему нужна была кроме флорентийцев
и  другая  опора.  Следовательно,  если  венецианцы  от  него откажутся, ему
придется  неизбежно  подумать о своих  интересах:  так  он  ловкими намеками
угрожал возможным сговором с герцогом.











        XIV

     Все эти увертки  и хитрости весьма и весьма не  нравились флорентийцам,
которые видели, что завоевание Лукки им не удастся, и, кроме того, они стали
бояться  за  безопасность  республики  в  случае,  если  бы  герцог  и  граф
объединились. Чтобы  заставить венецианцев не отказываться  от услуг  графа,
Козимо  Медичи  отправился в Венецию,  надеясь, что  доверие  лично  к  нему
поможет  убедить венецианцев.  Он  длительно  обсуждал  это  дело в  Сенате,
показав,  каково  общее  положение  в  Италии,  каковы  силы, находящиеся  в
распоряжении  герцога,  какая  из  сторон сильнее  и  вообще,  и  в  военном
отношении,   и  закончил   утверждением,   что   герцог,  если  ему  удастся
договориться  с  графом, смог бы оттеснить венецианцев к самым их лагунам, а
флорентийцам грозила бы потеря  свободы. Венецианцы на это ответили, что они
хорошо  знают и свои силы, и  силы  других  итальянских государств и считают
себя  при  всех  обстоятельствах  вполне  способными  к  обороне; что они не
привыкли оплачивать солдат, служащих другим:  граф находится с флорентийцами
- пусть они с ним рассчитываются; что  до того, чтобы мирно  существовать  в
своих владениях, им гораздо нужнее принизить гордыню графа, чем платить ему;
люди удержу не  знают  в своих честолюбивых стремлениях, и если графу сейчас
заплатить, хотя никакой службы он не несет, он

        431


     вскоре предъявит  требования  еще  менее  честные  и  более  опасные, и
поэтому они считают необходимым поскорее обуздать его  наглость и не дать ей
разыграться так, что с ней уже не справиться.  Если же флорентийцы из страха
или  по какой  другой причине  хотят вести  с  ним дружбу,  пусть они его  и
оплачивают. Козимо возвратился во Флоренцию, так ни о чем не договорившись.

     Между тем флорентийцы прилагали все усилия к тому, чтобы граф не порвал
с Лигой. Правда, он не слишком охотно отказывался от службы Лиге, но желание
заключить  обещанный брак  все время  вызывало  у  него  колебания,  так что
малейшей случайности - а она, как мы увидим, произошла - достаточно было бы,
чтобы он принял решение. Граф поручил  охрану своих  владений во  Фурланской
марке  одному из  главных  своих  кондотьеров,  но герцог  так  настоятельно
перетягивал  того к себе,  что он отказался от графского жалованья и перешел
на  службу к  герцогу. Получив  известие об  этом,  граф стал внимать только
голосу  страха  и заключил  договор  с герцогом, по которому, между  прочим,
обязывался не вмешиваться  в дела  Романьи  и Тосканы.  После  этого  Сфорца
принялся  уговаривать Флоренцию пойти на соглашение  с  Луккой  и сумел  так
убедить флорентийцев в необходимости этого, что, не видя иного выхода, они в
апреле месяце 1438 года заключили договор с Луккой. По  этому договору Лукка
сохраняла независимость, а к флорентийцам переходило Монте-Карло и несколько
других крепостей.  Однако флорентийцы,  весьма мало  удовлетворенные  такими
условиями, забросали всю Италию посланиями, полными горьких жалоб, в которых
говорилось,  что поскольку  ни Господь Бог, ни  люди не  хотели, чтобы Лукка
смогла   попасть  под  владычество  Флоренции,  им,  флорентийцам,  пришлось
заключить  мир;  редко  бывает, чтобы  кто-либо так оплакивал  утрату своего
добра, как оплакивали флорентийцы невозможность завладеть чужим.












        XV

     В то же самое время народ Флоренции, хоть и занятый столь важным делом,
не забывал, однако, ни об интересах своих соседей,  ни об  украшении родного
города. Как мы уже говорили, Никколо Фортебраччо умер после того, как

        432

     женился на дочери графа Поппи, который после смерти Никколо по существу
владел Борго-Сан-Сеполькро и его крепостью; зять при  жизни поручил  ему там
командование. Когда Никколо  умер, граф Поппи  заявил,  что эта  местность и
крепость принадлежат ему, как приданое его дочери, и отказался вернуть папе,
который  требовал   их,   как  незаконно   отчужденное  владение  Церковного
государства. Папа послал тогда патриарха во главе своих войск,  чтобы  снова
вступить  в  законное владение.  Граф, видя,  что  этого  нападения  ему  не
отразить,  предложил  город  флорентийцам, но те  отказались.  Так как  папа
вернулся  тогда  во Флоренцию, республика взяла на себя посредничество между
ним и графом, но стороны к соглашению не пришли, патриарх совершил нападение
на Казентино,  взял Прато-Веккьо и Ромену  и, в свою очередь,  предложил  их
Флоренции, которая опять  же отказалась принять их, если папа не разрешит ей
вернуть их затем  графу. После весьма трудных переговоров папа дал согласие,
но   тоже   при   условии,   что   Флоренция   убедит   графа  вернуть   ему
Борго-Сан-Сеполькро.

     Таким  образом, папа сменил гнев на  милость, и флорентийцы почли своим
долгом  просить  его  лично  освятить  в их  городе  собор,  именуемый Санта
Репарата. Постройка его начата была много лет  назад, и только сейчас он был
закончен настолько, что в нем можно было совершать богослужение. Папа охотно
выразил согласие и, дабы воссияли одновременно и великолепие города, и блеск
нового  храма, а также, чтобы почтить главу церкви, от Санта  Мария Новелла,
где  проживал папа, до храма построили  помост в четыре  локтя шириной и два
высотой, со  всех  сторон  задрапировав его  богатейшими тканями.  По  этому
помосту и направился в  новый  храм папа  со  своим двором  в  сопровождении
магистратов и особо отобранных для этого случая граждан. Все прочие граждане
и простонародье рассыпались  по улицам, собрались у окон домов  и в  церкви,
чтобы видеть  это величественное  зрелище.  Когда все церемонии,  подобающие
таким торжествам, закончились, папа, желая показать свою любовь к Флоренции,
удостоил рыцарского звания Джульяно Даванцати,  бывшего  тогда гонфалоньером
справедливости, гражданина,  всегда  неизменно  пользовавшегося  заслуженной
доброй  славой.  Синьория,  чтобы  не  отстать от апы  в  благосклонности  к
Джульяно, назначила его на год капитаном Пизы.

        433








        XVI

     В то время между греческой и  римской церквами  существовали  некоторые
разногласия по различным вопросам богослужения. На последнем соборе в Базеле
прелаты западной церкви длительно совещались по этому поводу  и  решено было
не щадя усилий убеждать византийского императора явиться с его  духовенством
на Базельский  собор, дабы  попытаться  склонить их к  соглашению  с римской
церковью. Хотя такое  решение  было  весьма зазорно для величия Византийской
империи и гордыня не позволяла их  духовенству уступить  в чем-либо римскому
первосвященнику, они тем  не менее, будучи до крайности теснимы турками и не
имея  возможности  защититься  своими  средствами, решили пойти  на уступки,
чтобы  с  большим  основанием  просить затем  о помощи.  Итак,  император  в
сопровождении патриарха и других греческих прелатов и  вельмож  отправился в
Венецию, но,  испугавшись  чумы, решил  избрать Флоренцию местом, где  будут
устранены разногласия между  церквами. Римские и греческие прелаты в течение
нескольких  дней  совещались  в  кафедральном  соборе,  и  после  горячих  и
длительных споров греки уступили и пришли к согласию с римской церковью и ее
главой.











        XVII

     Мир, заключенный между Флоренцией и Луккой, и примирение между герцогом
и  графом Сфорца давали  надежду  на то, что войска,  раздиравшие Италию,  в
особенности  же Тоскану  и Ломбардию, смогут наконец  положить  оружие.  Ибо
военные  действия  в  Неаполитанском  королевстве  между  Рене  Анжуйским  и
Альфонсом Арагонским  могли прекратиться, - это было совершенно ясно, - лишь
с гибелью одного из  противников -  и хотя папа был недоволен потерей многих
своих владений, а непримиримость вожделений герцога и венецианцев проявилась
вполне  открыто,  тем не  менее все  полагали,  что папа по необходимости, а
другие от  усталости  в конце концов вынуждены  будут  остановиться.  Однако
события

        434

     приняли совсем иной  оборот, ибо ни герцог, ни  Венеция не успокоились,
военные действия возобновились и местом их снова стали Ломбардия  и Тоскана.
Гордая  душа герцога не могла снести того,  что венецианцы владели Бергамо и
Брешей,  -  тем более, что их вооруженные  отряды все время  проникали в его
владения и бесчинствовали там. Он считал вполне для себя возможным не только
обуздать их,  но  и вернуть себе свои земли, если  бы ему  удалось добиться,
чтобы папа, Флоренция и граф Сфорца отступились от Венеции. Тут он и задумал
отобрать у главы церкви Романью, считая, что раз он ею завладеет, папа будет
ему уже не страшен, а флорентийцы, видя, что пожар разгорелся  совсем близко
от них, либо не вмешаются из страха, либо, вмешавшись, не смогут действовать
против  него  легко  и  успешно. Знал герцог  и  о недовольстве флорентийцев
Венецией  из-за Лукки,  а потому  считал, что  они  не  очень-то поторопятся
браться  за  оружие  в ее защиту.  Что  касается графа  Франческо, то герцог
рассчитывал,  что возобновления их дружбы и надежды графа породниться с  ним
будет  достаточно,  чтобы он не сдвинулся с места. Чтобы избежать  упреков и
дать возможным  противникам поменьше оснований для вмешательства, а также не
желая нарушать только что заключенные договоры своим нападением  на Романью,
он велел Никколо  Пиччинино начать военные действия как бы по личному своему
побуждению, ради своих личных честолюбивых замыслов.

     Когда герцог пришел к соглашению со Сфорца, Никколо находился в Романье
и по сговору с герцогом сделал вид, что крайне  возмущен дружбой между ним и
графом,  своим  извечным  врагом.  Со  своими  войсками  он  расположился  в
Камурате, между  Форли и  Равенной,  и  закрепился там,  словно  намереваясь
дожидаться, пока ему не будет сделано какое-нибудь  новое предложение. Когда
слух  об  этом  его  возмущении  распространился  по  всей  Италии,  Никколо
постарался изобразить  папе,  как велики были  его заслуги перед герцогом  и
какой черной неблагодарностью тот отплатил ему и как похвалялся, что теперь,
когда ему служат два самых  прославленных итальянских  капитана,  почти  все
вооруженные  силы  Италии  в  его распоряжении и  он  сможет завладеть  всей
страной. Однако, если его святейшеству угодно будет, из двух военачальников,
которых он считал своими слугами, один превратит-

        435


     ся во врага, а другой  окажется  совершенно бесполезным, ибо если  папа
снабдит  его,  Никколо,  деньгами  и  возьмет на содержание его  войска,  он
нападет на те церковные владения, которые оттягал граф Сфорца, и тот, будучи
вынужден  заниматься  своими личными делами, не сможет служить  честолюбивым
вожделениям Филиппo.  Папа, считая эти  речи весьма рассудительными, поверил
им, послал  Никколо  пять  тысяч дукатов,  присовокупив  к ним  самые щедрые
обещания  и  предложив ему и  его потомкам земли в  полное владение. И  хотя
многие предупреждали папу, что все это обман, он не верил и не желал слушать
никого, кто пытался открыть ему глаза.

     Равенной управлял тогда от имени папы Остазио да Полента. Никколо счел,
что наступает самый удобный момент для проведения в жизнь  его замыслов, тем
более, что сын его Франческо уже нанес папе поношение, разграбив Сполето. Он
поэтому решил напасть на Равенну,  то  ли  полагая,  что это будет нетрудным
делом,  то  ли  втайне  сговорившись  с  Остазио.   И  действительно,  после
нескольких  дней осады Равенна  капитулировала. После этого  он занял  также
Болонью, Имолу и Форли. Самое же удивительное то, что из двадцати крепостей,
принадлежавших Церковному государству в этой местности, ни  одна  не устояла
против Никколо. Но  ему уже мало было нанести главе церкви одну эту обиду: к
делам он решил добавить слова и написал папе, что  по заслугам отнял у  него
эти владения, ибо папа не  устыдился попытки разрушить такую  дружбу,  какая
связывала  его, Никколо,  с  герцогом,  и  распространенил  по  всей  Италии
посланий, в которых ложно утверждалось, будто он, Пиччинино, изменил герцогу
и перешел на сторону венецианцев.











        XVIII

     Завладев Романьей, он  поручил своему сыну  Франческо удерживать ее,  а
сам с большей частью своего войска перебрался в Ломбардию. Там, соединившись
с остатками герцогских войск, он совершил нападение на контадо Бреши и занял
его, после чего  осадил  самый город. Герцог,  стремившийся  к  тому,  чтобы
Венеция стала его добычей, всячески  оправдывался перед папой, флорентийцами
и  графом  Сфорца,  уверяя их, что все нарушение мирного договора, учиненное
Никколо в Романье, содея-

        436

     но им против его герцогской воли. А тайные его  посланцы давали понять,
что  как только наступит  подходящее для того  время,  он уж сумеет  воздать
Никколо по  заслугам  за его ослушание.  Флоренция  и  граф  нисколько  ему,
впрочем, не верили, а считали -  и это была правда, - что военные действия в
Романье велись  лишь для того, чтобы  они не  шевелились  и  дали ему  время
справиться с  венецианцами, каковые в надменности своей  полагали,  что одни
могут успешно сопротивляться  всем вооруженным силам герцога, и, не снисходя
до  того, чтобы  просить  помощи у  своих  союзников, поручили ведение войны
состоявшему у них на службе капитану Гаттамелате.

     Граф Франческо  хотел бы  при поддержке  Флоренции оказать  помощь Рене
Анжуйскому,  если бы  его не  удерживали  события в  Романье и в  Ломбардии.
Флорентийцы же тем охотнее поддержали бы его в этом, что республика с давних
времен была в дружбе  с французским королевским  домом,  но  в  этом  случае
герцог не преминул бы помочь королю  Альфонсу, с которым он сдружился, когда
тот  был  его  пленником.  Однако и те,  и  другие,  будучи заняты  военными
действиями  поблизости  от  себя, вынуждены были  воздержаться от участия  в
более   далеких  столкновениях.  Флорентийцы,  видя,   что   Романья  занята
герцогскими войсками, а  венецианцы терпят неудачи,  и опасаясь,  как  бы за
поражениями венецианцев  не  последовали  их собственные,  пригласили  графа
пожаловать в Тоскану, где они совместно обсудили бы, что предпринять  против
вооруженных сил  герцога, каковые никогда  еще не  были столь многочисленны.
При  этом  они  убеждали  графа,  что  если  не обуздать каким-либо способом
наглость герцога,  все владетельные князья Италии очень скоро почувствуют ее
на себе.  Граф  сознавал,  что опасения Флоренции вполне  оправданы,  но,  с
другой  стороны,  удерживало его стремление  породниться с герцогом. Тот же,
хорошо зная об  этом его желании, беспрестанно подавал ему все новые и новые
надежды на то, что брак этот состоится, если граф не выступит против него  с
оружием. А так как девица была уже на выданьи, дело не раз доходило до того,
что  делались  приготовления   к   свадьбе,  но   затем   опять  брала  верх
нерешительность,  и все оставалось в прежнем положении. Однако,  чтобы  граф
был более  уверен в своем  конечном успехе, герцог  перешел  от  слов делу и
прислал ему тридцать тысяч флоринов,  которые он должен был уплатить  ему по
брачному контракту.

        437













        XIX

     Между  тем война  в  Ломбардии  все  усиливалась,  ежедневно венецианцы
теряли часть своей территории и все  армады, которые  они посылали по рекам,
терпели поражения от герцогских войск.  Местность вокруг  Вероны и Бреши вся
была  занята этими войсками,  а оба города находились в  кольце такой тесной
осады,  что,  по  общему  мнению,  они  не  могли  долго  держаться.  Маркиз
Мантуанский, столь долгое время служивший республике, теперь, вопреки всяким
ожиданиям,  отвернулся от нее и связался с герцогом.  И вот то самое, чего в
начале войны не давала делать венецианцам их гордыня, при дальнейшем обороте
событий заставил их сделать страх. Понимая, что единственная  их возможность
- это дружба с Флоренцией и графом, они начали просить  их о помощи, хотя со
стыдом  и  сомнениями в  успехе,  ибо  опасались, как бы  не получить  им от
Флоренции такого  же ответа, как тот, что они  дали ей во  время ее  попытки
завоевать Лукку  и колебаний графа Сфорца. Однако Флоренция проявила  больше
сговорчивости, чем они могли надеяться: ненависть  к старому врагу оказалась
у  флорентийцев сильнее, чем  обида на  предательство старых друзей. Они уже
предвидели, что необходимость заставит-таки  венецианцев обратиться к ним, и
заранее дали понять графу,  что разгром Венеции станет началом  его гибели и
напрасно воображает он, что Филиппо, добившись полного успеха,  будет ценить
его  больше,  чем  в  дни  своих  бедствий,  дочь же  свою  он  пообещал ему
единственно  лишь  из страха  перед ним; а обещание, данное по нужде, только
нужда и заставит сдержать, почему и надо, чтобы герцог продолжал нуждаться в
нем, а это  возможно лишь в том случае, если  Венеция сохранит свое влияние.
Ему  следует  также  принять в соображение,  что если  венецианцам  придется
лишиться  своих владений  на  суше, он  тоже лишится  не только  всех выгод,
которые мог из них  извлечь, но  и тех, какие мог доставить ему  страх перед
мощью Венеции, испытываемый другими. Пусть он  окинет взором все итальянские
государства: одни бедные ему не страшны, все же другие - его враги. И сам он
не раз заявлял, что одних лорентийцев в качестве опоры ему недостаточно, так
что,  как ни  суди, а ему  всего выгоднее, чтобы  венецианцы  удержали  свои
владения на суше.

        438

     Эти доводы, не говоря уже о возмущении, с которым граф относился теперь
к  герцогу, считая, что последний  водит его за нос  в деле с предполагаемым
браком,  заставили  его  принять  новое  соглашение,  хотя и тут  он  отверг
обязательство  перейти на  тот берег  По. По договору этому,  заключенному в
феврале  1438  года,  венецианцы  брали на  себя  две трети общих  расходов,
флорентийцы  одну  и  обе  республики  обязывались  общими  силами  защищать
владения  графа в Марке. Лига между  Флоренцией и Венецией, не довольствуясь
своими  соединенными  силами,  попыталась заручиться также  помощью  синьора
Фаенцы,  сыновей  мессера  Пандольфо Малатесты да  Римини и Пьетро Джампаоло
Орсини. Но  хотя она  соблазняла маркиза Мантуанского величайшими  посулами,
стараясь  оторвать  его  от  союза  с  герцогом  и  заставить отказаться  от
герцогского жалованья, это ей не удалось. А синьор  Фаенцы, едва только Лига
назначила  ему  жалованье, получил от  герцога более выгодное  предложение и
перешел на его сторону, что отняло у Лиги надежду на скорое упорядочение дел
в Романье.












        XX

     В Ломбардии же дела шли из рук вон  плохо. Бреша  была так основательно
осаждена герцогскими войсками,  что можно было  каждый день ожидать ее сдачи
из-за  голода. Верона  тоже терпела  такую  осаду,  что  и  ей явно угрожала
подобная участь.  Но если бы пал  хоть один  из этих городов,  можно было бы
считать  совершенно бесполезными все  другие военные  приготовления  и даром
потраченными  все  брошенные  на  это   средства.  Для  предотвращения  этой
опасности  можно  было сделать  только  одно  - перевести графа  Франческо в
Ломбардию. Однако такой план был связан с тремя трудностями. Первая состояла
в том, что надо было убедить графа перейти на ту сторону По  и вести военные
действия всюду, где это  будет  необходимо.  Вторая - в том,  что  при уходе
графа за По флорентийцы оказались бы под ударом со стороны герцога,

        439


     ибо Филиппо, укрывшись  за стенами  своих крепостей,  мог  частью своих
войск  препятствовать действиям  графа, а с другой частью и с флорентийскими
изгнанниками, внушавшими тогдашнему правительству Флоренции величайший ужас,
обрушиться на Тоскану. Третья - в  том, что неясно было, какую дорогу должен
был  избрать  граф  Франческо, чтобы  самым безопасным образом проникнуть на
землю  Падуи  для соединения  с находящимися  там венецианскими войсками. Из
этих трех трудностей  самой значительной была вторая, связанная с опасностью
для  Флоренции.  Тем  не  менее,  убедившись,  что  переход  графа через  По
необходим,  и  устав от  домогательств венецианцев,  которые  все упорнее  и
упорнее  требовали себе графа, уверяя, что без него они погибли, флорентийцы
поступились  своими  опасениями  ради   нужд  союзников.  Оставалась  только
трудность, связанная с переходом графа на ту сторону По, но решено было, что
ответственность за  это дело берут  на  себя  венецианцы. Для переговоров на
этот счет с графом и для того, чтобы убедить его согласиться на переправу, к
нему  послали  Нери  ди  Джино   Каппони,  которому  Синьория  велела  затем
направиться в Венецию, чтобы придать  еще  большую  цену услуге, оказываемой
этой республике, и заодно обеспечить быструю и безопасную переправу графа.









        XXI

     Итак, Нери отправился  морем из Чезены в  Венецию.  Ни один государь не
принимался правительством Венецианской  республики с такими  почестями,  как
он, ибо всем было  понятно, что  от  его приезда и  от  мер, которые приняты
будут после  совещания с ним, зависит спасение государства.  Представ  перед
советом, Нери обратился к нему и к дожу со следующей речью:

     "Светлейший  государь, пославшая  меня  Синьория  всегда  полагала, что
могущество герцога Миланского гибельно  и для вашей  республики и для нашей,
спасение же  наше  обоюдное зависит  от обоюдной нашей мощи.  Если  бы  ваши
милости придерживались того  же мнения, то нынешнее положение  наше  было бы
неизмеримо лучше,  а  государству  вашему  не грозила  такая  опасность, как
сейчас. Но поскольку в должное время вы не оказали нам до-

        440

     верия и поддержки, мы не смогли прийти к вам на помощь так  быстро, как
следовало бы,  да и вы не  смогли своевременно просить нас  о  ней, ибо  и в
блеске своем и в нужде вы плохо нас знали и непонятно вам было,  что если мы
уж  расположены  к  кому-то,  так  навсегда, а  если  кого  ненавидим,  то и
ненависть  наша  неизменна. Но вам  самим  хорошо  известна  наша  любовь  к
Светлейшей  вашей милости, ибо не раз видели, как  для оказания  вам  помощи
наводняли  мы Ломбардию и золотом своим,  и войсками.  Что  же до  ненависти
нашей  к  Филиппо  и  ко всему его герцогскому  дому, то  о ней  всему свету
известно, да и невозможно, чтобы столь давние любовь и ненависть могли легко
измениться из-за каких-либо недавних и малосущественных  заслуг или обид. Мы
не  сомневались,  да  и  теперь  не  сомневаемся,  что  ежели  бы  не  стали
вмешиваться  в  эту войну, герцог  был  бы нам весьма благодарен  и мы могли
ничего не страшиться, ибо даже если  бы вследствие вашего поражения  он стал
повелителем  всей  Ломбардии,  в  Италии  у  нас  оставалось  бы  достаточно
возможностей,  чтобы не отчаиваться в своем спасении; ведь, расширяя пределы
своего государства и увеличивая  свое могущество, он тем самым увеличивал бы
число своих врагов и  завистников, каковые являются  единственным источником
войн  и  других бедствий. Знали мы также,  каких расходов не пришлось бы нам
нести, уклоняясь от участия в этой войне, и какой непосредственной опасности
мы  избежали бы.  Знали  также и то,  что, выступив на  вашей стороне, легко
можем навлечь на Тоскану те бедствия войны, что сейчас опустошают Ломбардию.
И все же эти соображения не устояли перед давней нашей привязанностью к вам,
и  решили мы прийти к вам на помощь так же незамедлительно, как это  было бы
сделано, если  бы нападению подвергались  мы сами.  Вот почему флорентийская
Синьория,  полагая, что  насущнейшее дело сейчас - помочь Вероне  и Бреше, а
сделать это невозможно без участия графа, послала меня  прежде всего к нему,
чтобы убедить  его перебраться в  Ломбардию  и воевать там, где потребуется,
ибо вы знаете, что по соглашениям,  заключенным  с ним, таким обязательством
он отнюдь не связан. В этом мне удалось его убедить теми же самыми доводами,
которые заставили решиться и  нас. Считая себя непобедимым на поле брани, он
не пожелал

        441


     уступить  и в  великодушии и решил превзойти то, которое  мы проявили к
вам: понимая, каким бедствиям может подвергнуться Тоскана после его ухода, и
видя, что о спасении вашем  мы  подумали прежде,  чем о своей опасности,  он
предпочел подчинить  свои интересы нашим.  И вот  я явился, чтобы предложить
вам  графа  с семью тысячами всадников и двумя тысячами пехотинцев. Он готов
встретиться с  неприятелем в любом  месте.  Прошу  вас  от  имени  Синьории,
пославшей  меня,  чтобы щедрость  ваша посчиталась с тем, что  число  людей,
которых он привел, превышает то, какое он обязывался привести, дабы ни он не
раскаялся в том,  что поступил к нам на службу, ни мы в том, что убедили его
сделать это".

     Речь Нери была  выслушана сенатом так, словно это были слова оракула, и
до того воспламенила  она слушателей, что  они не стали дожидаться, как того
требовал обычай, ответных слов  дожа, но, внезапно поднявшись со своих мест,
воздев руки  к Небу,  стали со  слезами  на глазах  благодарить Флоренцию за
столь дружественное ее сочувствие их нуждам и  Нери,  в частности,  за столь
усердное  и  незамедлительное выполнение  того,  что  было ему  поручено.  И
обещали они, что никогда ни сами, ни их потомки не забудут этой услуги и что
теперь Флоренция будет для них таким же отечеством, как Венеция.











        XXII

     Когда успокоилась горячность первых  порывов,  стали обсуждать вопрос о
пути, которым должен  был следовать граф со  своими людьми для  того,  чтобы
обеспечить  его понтонами,  землекопами  и  вообще всем  необходимым.  Дорог
имелось четыре. Одна - через Равенну, вдоль морского побережья,  но так  как
во многих местах она проходила по слишком узкому пространству между болотами
и морем, от нее отказались. Другая представляла собой более  короткий  путь,
но тут  препятствием служила крепость под названием Уччеллино:  ее  защищали
войска герцога, и необходимо было взять ее, а это требовало затраты времени,
сводящей на нет помощь, весь  смысл которой был в быстроте. Третья проходила
через  лес близ Луго, но воды По вышли из берегов и воспользоваться  ею было
бы не только трудно, а просто невозможно. Оставалась чет-

        442

     вертая,  через  болонскую  равнину.  Надо  было  перебраться  по  мосту
Пуледрано, пройти Ченто, Пьеве и между Финале и Бондено взять направление на
Феррару: оттуда и по  воде, и сухим путем можно было достичь земель Падуи  и
соединиться с венецианскими войсками. Эту-то  дорогу и избрали, как наименее
опасную, хотя на ней  имелись  существенные  препятствия  и в ряде мест  она
могла подвергнуться ударам неприятельских войск. Как только графу сообщили о
принятом решении, он двинулся  со всей поспешностью  и 20  июня прибыл уже в
падуанские  земли.  Появление  этого  искусного  военачальника  в  Ломбардии
преисполнило Венецию  и  всех ей  подвластных новой  надеждой, и венецианцы,
сперва отчаявшиеся было  в своем спасении, начали  теперь подумывать о новых
приобретениях.

     Граф прежде  всего двинулся со своим войском  на  помощь Вероне.  Чтобы
воспрепятствовать ему в  этом, Никколо со своими силами направился  к Соаве,
замку между  Виченцей и Вероной, и окружил  себя рвом от Соаве до болотистых
берегов  реки Адидже.  Граф,  видя, что  по  равнине ему  не  пройти,  решил
перебраться через  горы; Ник-коло,  рассуждал он, и в голову не  придет, что
можно выбрать путь через такую трудную пересеченную местность, или во всяком
случае у него времени не хватит  помешать этому. Он взял припасов на неделю,
перешел  со своим войском через горы  и оказался на равнине под самой Соаве.
Хотя Никколо и возвел несколько укреплений на этом пути, чтобы и его закрыть
графу, они  оказались  недостаточными. Увидев,  что  неприятель, вопреки его
расчетам,  прошел,  и  опасаясь  вступать  в  сражение  при  неблагоприятных
условиях, он отошел на другой берег  Адидже, и граф беспрепятственно вступил
в Верону.











        XXIII

     После  того  как  удалось  так легко снять осаду  с Вероны,  оставалось
решить другую задачу - оказать помощь Бреше. Этот город стоит так близко  от
озера Гарда, что  даже когда  он осажден с суши, ему всегда можно доставлять
оружие  и  припасы  водным путем.  По этой-то  причине  герцог  сосредоточил
большую  часть  своих  войск  у озера  и, одержав первые победы,  занял  все
города, дававшие возможность снабжать Брешу по озеру. Правда, у ве-

        443


     нецианцев на нем имелось несколько галер, но в недостаточном количестве
для сопротивления войскам герцога. Граф, однако, счел необходимым поддержать
действия  венецианского  флота  сухопутными  войсками  в  надежде,  что  это
облегчит  захват  городов,  закрывавших  пути  снабжения  Бреши.  Он  осадил
Бардолино, крепость на озере, рассчитывая, что  взятие ее приведет к сдаче и
других  городов.  Но  в  этом  случае   судьба  ему  не  благоприятствовала:
значительная часть его людей разболелась так, что ему пришлось снять осаду и
отойти к Зевио, крепости в землях Вероны, расположенной в местности здоровой
и изобилующей всем необходимым. Никколо, видя, что граф отступил,  решил  не
терять представляющейся ему  возможности завладеть всем побережьем озера. Он
оставил под  охраной свой  лагерь  в  Вегазио, двинулся к озеру  с отборными
частями и напал  на венецианский  флот с  такой сокрушительной  яростью, что
захватил  его почти весь. Благодаря  этой  победе сдались ему  и  почти  все
приозерные крепости.

     Венецианцы, удрученные этой потерей и опасаясь, чтобы Бреша не сдалась,
стали посылать  к графу и своих представителей,  и письма, заклиная его  как
можно скорее помочь Бреше. Граф утратил  надежду сделать это  водным путем и
понимал,  что  путь   по   ровной   местности  закрыт  всевозможными  рвами,
укреплениями и  другими устроенными Никколо препятствиями: пробиваться через
них, имея  против себя  еще  и неприятельские  войска, означало бы  идти  на
верную гибель. Поэтому он подумал, что  как путь через горы помог ему спасти
Верону, так он же поможет оказать помощь Бреше. Придя к такому решению, граф
выступил из Зевио, направился через долину Акри к озеру Сант Андреа и прибыл
в Торболи и Пенеду на озере Гарда. Оттуда  он двинулся к Тенне  и осадил эту
крепость, так как ее необходимо было занять для того, чтобы подойти к Бреше.
Никколо,  разгадав план  графа, повел  свое  войско в  Пескьеру, а  затем  с
маркизом  Мантуанским  и  своими  отборными  войсками  пошел ему  навстречу.
Завязалось сражение. Никколо был разбит, а войска его рассеяны: часть попала
в  плен,  остальные  бросились  под защиту флота или соединились с  главными
силами.  Никколо  укрылся  в  Тенне  и  с  наступлением  ночи рассудил, что,
дожидаясь  здесь  утра,  обязательно попадет  в руки врага, а  потому,  дабы
избежать верной опасности,

        444

     решил пойти на  риск.  Из всех,  кто при нем находился,  остался  с ним
только один  слуга,  по  происхождению  немец, человек исключительной  силы,
всегда проявлявший  к нему преданнейшую  верность.  Никколо  уговорил  этого
своего слугу спрятать его в мешок и сделать вид, будто он несет багаж своего
господина. Неприятель расположился  лагерем вокруг Тенны, но одержанная днем
победа  усыпила бдительность  и нигде не  было ни часовых, ни дозора.  Немцу
оказалось весьма  нетрудно  спасти  своего  господина:  одетый  как  обозный
рабочий,  он  взвалил  мешок  на спину,  прошел беспрепятственно  через весь
лагерь и доставил его к своим здоровым и невредимым.









        XXIV

     Если бы победа эта использована была так же удачно, как и одержана, она
принесла  бы  осажденной Бреше  весьма  действенную  помощь,  а  венецианцам
великую выгоду.  Но  плохое  использование  быстро  приглушило вызванную  ею
радость,  а  Бреша  продолжала  находиться  в  той  же  опасности.  Никколо,
вернувшись к своим  войскам, почувствовал, что  ему необходимо  какой-нибудь
новой победой смыть позор этого поражения и отнять у венецианцев возможность
помочь Бреше. Он хорошо представлял себе  расположение веронской цитадели, а
от  пленных узнал, что охранялась она плохо,  и разведал, каким  образом и с
какой легкостью можно ее захватить. Тут он и подумал, что сама судьба дает в
руки ему  способ  восстановить  свою  воинскую честь  и  сделать так,  чтобы
радость от недавно одержанной победы превратилась  у  неприятеля в скорбь от
нового поражения.

     Верона  находится в  Ломбардии  у подножья Альп,  отделяющих  Италию от
Германии,  так  что  она  частью расположена  на  возвышенности,  частью  на
равнине. Река Адидже вытекает из Трентской долины, но  в пределах Италии она
не сразу растекается по равнине, а поворачивает налево вдоль гор и встречает
на своем пути этот город,  разделяя его на две неравные части, ибо равнинная
часть значительно больше той,  что  ближе к высотам, на которых  воздвигнуты
крепости Сан  Пьетро и Сан Феличе.  Обе они  представляются  более  сильными
своим местоположением, чем самими стенами, и благодаря этому выгод-

        445


     ному расположению господствуют надо всем городом. На равнинной части по
ту  сторону  Адидже  у  самых  стен  города  находятся две другие  крепости:
расстояние  между  ними -  тысяча  шагов,  одна  именуется Старой крепостью,
другая Новой. От внутренней части одной из них отходит стена, соединяющая ее
с другой и служащая как  бы тетивой  лука, образованного городскими стенами,
также  соединяющими  обе  крепости.  Все  пространство  между этими  стенами
заселено  и  называется  предместьем  Сан-Дзено. Никколо  Пиччинино  задумал
овладеть  этими  двумя  крепостями и предместьем, считая это дело  тем менее
трудным,   что  и  вообще-то  охранялись   они  весьма  беспечно,  а  теперь
беспечность еще усугубилась  только что  одержанной  победой.  К  тому же он
хорошо  знал, что  на  войне  лучше  всего удается  тот план,  о возможности
которого враг и не мыслит.

     Итак, он  сам  стал во главе отряда отборных  вояк  и вместе с маркизом
Мантуанским отправился  ночью к Вероне,  никем  не  замеченный перелез через
стену Новой крепости и захватил ее. Оттуда отряд его спустился вниз в  город
и взломал  ворота  Сант Антонио,  куда хлынула вся  кавалерия.  Венецианский
гарнизон  Старой  крепости  услышал   шум  лишь  тогда,   когда   нападающие
приканчивали охрану Новой, а  затем когда  они взламывали ворота. Сообразив,
что это  вражеское  нападение, люди  из  гарнизона  подняли крик, ударили  в
набат,  чтобы призвать народ  к  оружию.  Горожане  пробудились,  не  вполне
отдавая себе отчет в  происходящем, и наиболее смелые из них схватили оружие
и побежали на  площадь,  где находился правительственный  дворец. Между  тем
солдаты Никколо, разгромив предместье Сан-Дзено, продвигались дальше.

     Горожане,  убедившись, что  герцогские люди уже  в  городе,  и  не видя
никакой возможности  сопротивления, стали  убеждать венецианских  правителей
укрыться  в  укрепленных башнях  и  тем  самым спасти и самих себя  и город,
доказывая, что для  них больше смысла  имеет сохранить  свою жизнь, а  такой
богатый город спасти  от разрушения в  надежде на лучшие  дни,  чем  пытаясь
оказать  сопротивление, погубить  самих  себя  и  обездолить  город. Поэтому
правители и все  находившиеся в городе  венецианцы  укрылись в  крепости Сан
Феличе. Затем  некоторые  из  наиболее видных граждан  отправились навстречу
Ник-

        446

     коло и маркизу Мантуанскому, прося их пощадить город, ибо ведь лучше им
с честью владеть богатым городом, чем бесчестно завладеть разграбленным. Тем
более,  доказывали горожане,  что они отнюдь  не  пользовались благоволением
своих  прежних  властителей   и  не  заслужили  ненависти  новых  каким-либо
сопротивлением. Никколо и маркиз успокоили их и, насколько было в их силах в
обстановке  захваченного  города,  воспрепятствовали грабежу. Будучи  вполне
убеждены в  том, что граф не преминет  попытаться вернуть город, они сделали
все  возможное, чтобы завладеть  всеми укреплениями и  опорными пунктами. Те
же,  которые им взять не удалось, они отделили от  города рвами и  земляными
валами, чтобы неприятелю труднее было туда проникнуть.










        XXV

     Граф Франческо  находился со своим войском  в  Тенне.  Узнав о  захвате
Вероны, он  сперва не поверил  этому,  когда  же известие  с  несомненностью
подтвердилось,  решил быстрыми действиями  исправить свое нерадение.  И хотя
все  военачальники его войска  советовали  отступить  к  Виченце,  чтобы  не
попасть под удар противника, оставаясь все время на одних и тех же позициях,
он решил испытать судьбу и попытаться вновь овладеть  Вероной.  И в то время
как  обсуждение  вопроса  еще  продолжалось,  он  повернулся  к венецианским
уполномоченным  и к Бернардетто Медичи,  состоявшему при нем  флорентийскому
комиссару, и  с уверенностью  пообещал им захват города, если  хоть одна  из
крепостей будет держаться до его подхода. Подняв тотчас же свое войско, он с
величайшей  поспешностью  двинулся  к Вероне.  Завидев  его,  Никколо сперва
подумал,  что  граф  отступает  к  Виченце,  как  ему  советовали,  но когда
вражеские части начали подходить к Вероне, держа направление на крепость Сан
Феличе, он  стал готовиться к обороне. Однако времени на это ему не хватило,
ибо валов у крепости еще не  насыпали, а солдаты, занятые грабежом и дележом
добычи,  рассеяны  были по всему  городу. Он  не сумел собрать их  настолько
быстро,  чтобы  они   успели  помешать  частям  графа  подойти  к  крепости,
проникнуть через нее в город и бла-

        447


     гополучно завладеть им  к стыду Никколо и  с большими потерями  для его
войска.  Никколо  и  маркиз  Мантуанский сперва  нашли  убежище в  городской
цитадели,  а затем  по  равнине  отошли к Мантуе.  Оттуда, собрав  все,  что
оставалось от их войска, они присоединились к войскам, осаждавшим Брешу. Так
за четыре дня войска герцога сперва овладели Вероной, а затем снова потеряли
ее. Когда граф одержал эту победу, зима уже вступила в свои права, наступили
холода.  Графу  с  большим трудом удалось  снабдить  Брешу припасами,  и  он
расположился на  зимовку в Вероне и распорядился построить за зимнее время в
Торболи несколько галер, чтобы весною с новыми силами и со стороны озера и с
суши можно было окончательно освободить Брешу.










        XXVI

     Герцог, видя,  что военные действия приходится  на время прервать;  что
надежда завладеть  Вероной и  Брешей потеряна;  что причиной  всему этому  -
советы флорентийцев и  их деньги; что обиды, нанесенные им венецианцами,  не
заставили их забыть  старую  дружбу, и его,  герцога,  посулы не  смогли  их
соблазнить, решил, что надо дать  им отведать  горьких плодов того,  что они
посеяли,  а  для  этого  напасть на Тоскану. В этом его всемерно  поддержали
флорентийские изгнанники и  Никколо  Пиччинино. Последнего побуждала надежда
приобрести   владения  Браччо  и  изгнать  графа  из  Марки,  первые  горели
стремлением возвратиться  на родину, и все вместе убеждали герцога  доводами
вполне обоснованными, хотя и продиктованными их  личными интересами. Никколо
доказывал, что герцог имеет полную возможность послать  его в Тоскану и в то
же  время продолжать осаду  Бреши,  поскольку озеро  в его  руках;  что  его
прибрежные крепости достаточно сильны и хорошо снабжены; что у него остается
достаточно солдат  и  военачальников, чтобы оказывать  сопротивление  графу,
если бы тот предпринял  какие-либо новые действия, что было бы неразумно без
предварительного освобождения  Бреши, а  освободить ее  невозможно.  Так что
герцог имеет полную возможность начать действовать в Тоскане, не оставляя на
произвол судьбы

        448

     и  Ломбардию. Он добавлял также, что едва он появится  в  Тоскане,  как
флорентийцы вынуждены будут либо снова призвать графа, либо погибнуть, и что
какое бы решение они ни приняли, победа герцогу обеспечена.

     Изгнанники со  своей  стороны убеждали его, что если Никколо с  войском
станет  приближаться  к  Флоренции,  немыслимо,  чтобы  народ флорентийский,
изнывающий под бременем налогов и самоуправством  знати, не  восстал  против
них.  Они  говорили  также, что  подойти к Флоренции будет  нетрудно, что он
свободно  пройдет  через  Казентино  вследствие  дружеских  отношений  между
тамошним  графом  и  мессером  Ринальдо.  Таким  образом,  герцог,  сам  уже
задумавший этот план, получил поддержку всех, кто его окружал.

     Между  тем венецианцы, несмотря  на крайнюю суровость  зимы, продолжали
настаивать  на  том,  чтобы граф со  всем  своим войском двинулся  на помощь
Бреше. Граф возражал,  что время года этому не  благоприятствует, необходимо
дождаться весны, воспользоваться  перерывом  для того, чтобы усилить флот, а
затем, действуя и  с озера и с  суши, снимать осаду  с  Бреши. Венецианцы не
скрывали своей досады и медлили со снабжением войска, так что в нем стало не
хватать людей.













        XXVII

     Когда  флорентийцы  убедились во всех  этих трудностях, они испугались,
видя,  что  военные действия угрожают  непосредственно  им,  а  в  Ломбардии
достигнуто весьма немногое. Не меньшее смущение вызывали в них  испытываемые
подозрения насчет  вооруженных сил  Церковного  государства,  не  потому что
против  них  был  сам  глава  церкви, но  вследствие  того,  что  эти войска
подчинялись не столько папе, сколько патриарху, яростному недругу Флоренции.
Это был  Джованни  Вителлески  да Корнето,  сперва  апостолический нотариус,
затем епископ Риканати, затем патриарх Алессандрийский и, наконец, кардинал,
или,  как его называли,  кардинал Флорентийский.  Был  он  человек смелый, с
острым умом и настолько ловкий, что сумел завоевать полное расположение папы
и получить  назначение главы всех вооруженных сил Церковного государства,  в
каковой должности он руководил всеми военными действиями, которые папа вел в
Тоска-

        449


     не, в Романье,  в королевстве Неаполитанском и в Риме.  И над папой,  и
над своим  войском  он забрал такую власть,  что  папа  уже  опасался давать
приказы, а войско не соглашалось  подчиняться  никому другому. Кардинал этот
находился со своим войском  в  Риме,  когда распространилось  известие,  что
Никколо  намеревается  вступить  в Тоскану. Страх флорентийцев еще усилился,
ибо после  изгнания  мессера Ринальдо  кардинал  стал враждебно относиться к
Флоренции: он был глубоко  возмущен тем, что соглашение между флорентийскими
партиями, выработанное при его посредничестве,  не  было  соблюдено  и  даже
обернулось к  невыгоде  мессера  Ринальдо, ибо тот  лишь  из-за него  сложил
оружие и тем самым врагам легче оказалось подвергнуть его изгнанию.  Главари
флорентийского правительства со  страху  стали  подумывать,  не наступило ли
время  снять с  мессера  Ринальдо  приговор  к  изгнанию, если  им  придется
обороняться от Никколо Пиччинино у  себя в Тоскане. Они  тем более опасались
патриарха,  что уход  Никколо  из  Ломбардии  казался им  в  высшей  степени
несвоевременным: там  его ожидала почти верная победа, здесь же все было еще
гадательно.  Следовательно, рассуждали  они, он это делает лишь  потому, что
уже сговорился с кем-то во Флоренции или расставил какую-нибудь западню. Эти
свои  подозрения  они  довели  до сведения папы, уже, впрочем,  осознавшего,
какая ошибка наделять кого-либо слишком большой властью.

     Но  в то время как флорентийцы пребывали в таком  смущении,  счастливый
случай предоставил  им возможность обеспечить  себе безопасность  со стороны
патриарха.  Республика имела всюду весьма бдительных  соглядатаев, следивших
за  всеми,  кто  перевозил  письма,  чтобы выяснять, не  затевается  ли  где
что-нибудь против государства. Случилось, что  в  Монтепульчано  перехватили
письма патриарха к Никколо Пиччинино, написанные без ведома папы. Магистрат,
ведавший военными  делами,  тотчас  же доставил  их  папе.  Хотя  письма эти
написаны были не обычными буквами, а содержание оказалось таким неясным, что
из него нельзя было сделать определенных выводов насчет намерений патриарха,
папу тем  не менее напугали эти  тайные сношения с неприятелем,  и он  решил
принять  соответствующие меры, а  осуществление их поручил  падуанцу Антонио
Ридо, кастеллану римского

        450

     замка. Получив распоряжение, Ридо  стал дожидаться  подходящего случая.
Патриарх  решил  отправиться в Тоскану и накануне назначенного  дня  передал
кастеллану,  чтобы  тот дожидался его утром на замковом  мосту,  так как  им
необходимо  кое  о   чем   переговорить.   Антонио   сообразил,  что  тут  и
предоставляется ожидаемый  случай, дал  своим  людям необходимые указания  и
стал дожидаться  патриарха на мосту,  который примыкал  к крепости  и мог  в
случае нужды  подниматься и опускаться. Когда  патриарх  прибыл, Ридо сперва
задержал его  немного под предлогом беседы,  а  затем подал знак, чтобы мост
подняли:  таким образом  патриарх  из  главы  папских  войск  превратился  в
пленника  простого  кастеллана. Находившиеся при нем  сперва запротестовали,
но, узнав о повелении папы, умолкли. Кастеллан пытался успокоить патриарха и
обнадежить  его,  но  тот ответил,  что людей, облеченных  большой  властью,
лишают  свободы  не  для  того,  чтобы  вернуть им  ее, а кто по  своей вине
захвачен, тот  не заслуживает освобождения. И действительно, через некоторое
время он  умер в заключении, а папа  назначил главой  своих  войск Лодовико,
патриарха Аквилейского. Хотя до того папа не хотел вмешиваться в войну между
герцогом и Лигой, теперь он решил принять в ней участие и пообещал направить
в Тоскану для ее защиты четыре тысячи всадников и две тысячи пехотинцев.










        XXVIII

     Избавившись от  этих  опасений,  флорентийцы остались лицом  к  лицу со
своим страхом перед Никколо и неясностью положения в  Ломбардии, которая еще
усугублялась  неладами  между графом и венецианцами. Для того чтобы  получше
разобраться  в  этих  делах,  они послали в Венецию  Нери ди Джино Каппони и
мессера Джульяно Даванцати, поручив им договориться обо всем, что нужно было
для продолжения  войны  в  будущем  году.  Нери же было особо  поручено, как
только он узнает точку зрения венецианцев, отправиться к графу, выяснить его
мнение и склонить к  действиям, наиболее соответствующим интересам Лиги. Еще
не успев доехать до Феррары, посланцы эти  узнали, что Никколо  перешел По с
шестью тысячами всадников. Эта новость заставила их поторопиться. При-

        451

     быв в Венецию, они выяснили, что правительство республики настаивает на
оказании  помощи Бреше  еще  до  наступления весны,  ибо  город  этот  не  в
состоянии дожидаться благоприятного  времени года  и постройки новой армады.
Если ему не  помочь немедленно, он вынужден будет сдаться неприятелю, а  это
означало бы полную победу герцога, а  для них - потерю  всех их владений  на
суше.  Тогда  Нери  отправился  в  Верону выслушать, что может сказать  граф
против  этого  плана. Тот вполне  основательно заявил, что поход на Брешу  в
такое  время года бесполезен, а для  будущих военных действий просто вреден,
ибо,  принимая  во  внимание и  это время, и  местоположение города, у Бреши
ничего  добиться  не  удастся:  его войско только  зря  устанет  и  придет в
расстройство, так что с наступлением весны  надо будет возвращаться в Верону
за снабжением  всем, что  было потрачено  зимой, и  необходимым  для  летней
кампании,  и,  таким  образом,  все  подходящее  для военных действий  время
пройдет в переходах туда и обратно.

     В Вероне при графе Сфорца находились  два  венецианских представителя -
мессер  Орзатто Юстиньяни  и  мессер  Джованни Пизани, которым поручено было
договориться обо всех этих делах. После долгих препирательств с ними удалось
прийти  к  соглашению, что Венеция  в новом году выплатит графу  восемьдесят
тысяч  дукатов,  а другим войскам  по  сорок  дукатов  за  копье  и что граф
поторопится  с  началом военных  действий  против  герцога,  дабы  для  того
создалась  ощутимая  угроза  и  он  вынужден  был  бы  отозвать  Никколо  из
Ломбардии. Договорившись, оба представителя  возвратились в  Венецию, но так
как сумма выплаты была весьма значительной, венецианцы действовали во всем с
крайней медлительностью.












        XXIX

     Тем  временем  Никколо Пиччинино  продолжал  свое  движение, достиг уже
Романьи и  сумел так  улестить сыновей мессера Пандольфо Малатеста,  что они
порвали союз  с Венецией и перешли на сторону герцога.  Это  вызвало крайнее
неудовольствие в Венеции,  но еще большее во Флоренции, ибо она рассчитывала
сопротивляться герцогским войскам с помощью Малатесты. Видя, что Мала-

        452

     теста предали их, они трепетали при мысли, что Пьетро Джампаоло Орсини,
командующий  их  войсками  и  находившийся  во  владениях  Малатесты,  может
подвергнуться  с  их  стороны нападению и быть  обезоружен.  Известие это  в
неменьшей мере смутило графа, опасавшегося,  как бы с  появлением  Никколо в
Тоскане  он не потерял своих владений в Марке. Решив защищать свое добро, он
отправился в Венецию и,  будучи  принят дожем, стал доказывать ему, что  его
переход в Тоскану был бы сейчас для Лиги гораздо полезнее, ибо вести военные
действия следует там, где находится вражеский капитан со своим войском, а не
там, где у него крепости и гарнизоны: если войско  разбито -  войне конец, а
если  крепости даже взяты,  но войско сохранилось, война только  еще  больше
разгорается.  Он заявил  также,  что  если Никколо  не  оказать решительного
сопротивления,  Марка и  Тоскана будут  утрачены,  а это повлечет за собою и
потерю  Ломбардии, но при  всех  обстоятельствах, даже  если бы в  Ломбардии
можно было сейчас действовать, он не собирается  бросать на произвол  судьбы
своих  подданных  и  своих  друзей  и,  наконец,   он  явился   в  Ломбардию
владетельным князем  и не намерен уходить оттуда простым кондотьером. На это
дож возразил, что если он уйдет из Ломбардии и переберется  со своим войском
на  противоположный берег По, это будет означать полную потерю Венецией всех
ее владений  на суше. Венецианцы  приняли решение  не тратиться больше на их
защиту, ибо пытаться  защищать то,  что  очевидно  нельзя будет сохранить  -
чистейшее  безумие: потерять одни  лишь владения и не так постьщно и  не так
болезненно, как потерять и земли и деньги.  Если же венецианцы свои владения
потеряют,  тогда  и станет ясно, как важно было  для безопасности Тосканы  и
Романьи сохранение Венецией своего  положения. Поэтому венецианцы совершенно
не согласны с  графом и  полагают,  что тот,  кто  оказался бы победителем в
Ломбардии,  одержал бы  победу и во всех  других местах.  А  это  не  так уж
трудно, ибо уход Никколо с войском из Ломбардии настолько ослабляет герцога,
что ему  можно  нанести сокрушительный  удар  до того, как он  успеет  вновь
призвать Никколо или  найти  какие-либо иные  средства защиты. Если  разумно
судить обо всех этих делах, то очевидным окажется, что герцог послал Никколо
в Тоскану только для того, чтобы

        453

     граф отказался  от военных действий в  Ломбардии и перенес их  в другое
место.  Так  что если  граф без  крайней необходимости начнет сейчас  искать
встречи  с  Никколо, это  будет означать исполнение всех  желаний  герцога и
осуществление  всех его планов; если же он останется в Ломбардии, а  Тоскана
будет защищаться как сумеет, герцог вскоре поймет, как неправильны были  его
расчеты, и слишком поздно убедится, что потерял Ломбардию, не одержав победы
в Тоскане.

     После того как мнение каждого и его возражения были выслушаны, пришли к
решению  выждать несколько  дней и  посмотреть,  что получится из соглашения
между  Никколо  и  Малатеста,  могут  ли флорентийцы рассчитывать на  Пьетро
Джампаоло  и  сдержит  ли папа свое обещание действовать  в союзе  с  Лигой.
Вскоре после того выяснилось,  что Малатеста заключили соглашение с  Никколо
больше  из  страха,  чем  из  подлинно  враждебных  побуждений,  что  Пьетро
Джампаоло  со  своим  войском  направился в Тоскану  и  что  папа  более чем
когда-либо  полон  готовности  помогать  Лиге.  Эти известия  придали  графу
мужества,  он согласился остаться в  Ломбардии и отпустить с Нери Каппони во
Флоренцию тысячу своих всадников и еще  пятьсот других. Если же дела Тосканы
пойдут так, что присутствие графа окажется необходимым, ему об этом сообщат,
и он  сможет направиться  туда  без задержки. Таким  образом,  Нери со своим
войском  явился  в  апреле  во  Флоренцию, и в  тот  же  день  туда  подошел
Джампаоло.

        XXX

     Пока  происходили все эти события,  Никколо  Пиччи-нино, распорядившись
по-своему  в Романье, вознамерился спускаться  в Тоскану. Наметив себе  путь
через высокие горы  Сан Бенедетто  и долину  Монтоне, он убедился,  что  эти
места  отлично охраняются Никколо да Пиза, и понял, что  тут все  его усилия
окажутся  тщетными.  Так  как  флорентийцы были  не  подготовлены  к  такому
внезапному нападению и им недоставало войска и военачальников, они отправили
на  защиту этих  горных  проходов значительное  количество граждан с  наспех
набранным пехотным ополчением. Среди них был рыцарь мессер Бартоломео Ор-

        454

     ландини, коему и поручили  защиту замка Марради и проходов  через горы.
Никколо  Пиччинино, рассудив, что ему не пройти через перевалы Сан Бенедетто
из-за доблести того, кто их оборонял, решил, что ему легче  будет справиться
с Марради благодаря  трусости того, кто поставлен был там для защиты.  Замок
Марради  находится у  подножья  гор, отделяющих  Тоскану от  Романьи,  но на
склоне, обращенном к последней, у самого входа в долину Валь-ди-Ламона. Хотя
место это  не  окружено  стенами,  река,  горы  и  сами  жители  делают  его
труднодоступным для неприятеля,  ибо  жители отличаются  таким  воинственным
характером и верностью, а берега реки так обрывисты и извилисты, что подойти
к  крепости со стороны  долины  невозможно, если  небольшой  мост через реку
защищен, а со стороны  гор берега так круты, что  крепость почти недоступна.
Однако  трусость  мессера  Бартоломео  свела на  нет  и мужество жителей,  и
выгодное расположение замка. Ибо  едва он заслышал  топот вражеского войска,
как,  бросив  все на  произвол  судьбы,  обратился со всеми  своими людьми в
бегство  и остановился только  в Борго-Сан-Лоренцо.  Никколо  вступил  в эту
оставленную крепость, немало  дивясь тому,  что ее  не защищали,  и  радуясь
легкой добыче, затем спустился  в  Муджелло,  где занял несколько замков,  и
остановился в  Монтепульчано,  откуда делал  набеги  на всю округу вплоть до
Фьезоланских гор,  и в дерзости своей дошел до того, что перешел Арно, грабя
и громя все, что встречал на своем пути на расстоянии каких-нибудь трех миль
от Флоренции.











        XXXI

     Между тем  флорентийцы  отнюдь  не теряли  мужества.  Прежде  всего они
позаботились об  упрочении  своего  правительства,  которое,  впрочем,  было
достаточно  сильным  вследствие  любви народа к  Козимо, а  также вследствие
того, что все  главные государственные должности заняты были могущественными
людьми,  чья  непреклонность  сдерживала  всех  недовольных  или  склонных к
переменам. Благодаря заключенному в  Ломбардии соглашению они знали, с какой
подмогой возвращается Нери, и дожидались  также  папских войск. Надежды  эти
поддерживали их до прихода Нери, который, видя, что город находится все же в
смятении и страхе, решил действовать в окружающей

        455


     его местности, чтобы не давать Никколо беспрепятственно разорять ее. Он
набрал среди граждан  пехотное ополчение,  соединил  его с  имевшимися в его
распоряжении конными отрядами, вышел из города и  отбил Ремоле, занятый было
неприятелем. Там он стал лагерем и не давал Никколо делать набеги на округу,
возбуждая  тем  самым в согражданах надежду  на скорое избавление  от врага.
Никколо, видя,  что  флорентийцы,  не  имея  достаточно войск,  не  начинают
никаких  решительных  действий  и  в  городе  царит  полнейшее  спокойствие,
почувствовал,  что  только  даром   теряет  драгоценное   время.   Он  решил
предпринять другие  действия,  которые  заставили  бы  флорентийцев  выслать
против него  войска  и дали бы ему возможность завязать  сражение,  победа в
котором, как он рассчитывал, облегчит ему все остальное.

     В войске Никколо находился Франческо, граф Поппи, который при появлении
неприятеля в Муджелло отошел от Флоренции, хотя до этого был с  нею в союзе.
Флорентийцы  с  самого начала сомневались  в его  искренности,  но в надежде
удержать  его всякими благами увеличили ему  жалованье и  вдобавок назначили
его  комиссаром  республики  во  всех  своих  владениях,  пограничных с  его
землями. Тем  не менее партийные страсти  до  того властны  над  людьми, что
никакие благодеяния и никакой страх не вытеснили из его сердца привязанности
к мессеру  Ринальдо и всем  прежним  правителям  Флоренции. Поэтому, узнав о
приближении  Никколо, он  присоединился  к  нему и всячески убеждал его уйти
из-под  стен   Флоренции   в   Казентино,   доказывая,  какое  это  выгодное
местоположение  и  как легко  ему  будет,  находясь  в полной  безопасности,
держать противника в страхе.  Никколо послушался  этого  совета,  перешел  в
Казентино,   занял   Ромену   и    Биббьену   и   расположился   лагерем   у
Кастель-Сан-Никколо.

     Крепость  эта  находится  у   подножья  гор,  отделяющих  Казентино  от
Валь-д'Арно.  Расположенная  на возвышенности, она имела сильный гарнизон, и
взять ее было поэтому нелегко,  хотя  Никколо непрерывно пускал против нее в
ход  катапульты  и  другие  метательные  машины.  Осада продолжалась  больше
двадцати дней, и за это время  флорентийцы успели  собрать  все свои войска.
Они уже сосредоточили в Феггине  под началом разных кондотьеров  более  трех
тысяч всадников и общее командование

        456

     ими  поручили  Пьетро  Джампаоло  как военачальнику  и  Нери Каппони  и
Бернардо Медичи в качестве  комиссаров. К ним из Кастель-Сан-Никколо явились
посланцы  с  просьбой  о  помощи.  Комиссары,  ознакомившись  с  местностью,
увидели, что помощь эту можно оказать только с гор, окаймляющих Валь д'Арно,
но так  как высоты могли  быть заняты неприятелем раньше, чем флорентийцами,
которым до них  было дальше и которые не могли скрыть своего движения,  дело
это  являлось  крайне  сомнительным и могло привести к гибели всего  войска.
Поэтому они ограничились тем, что похвалили  верность осажденных и разрешили
им сдаться, когда дальнейшая  оборона станет невозможной. Итак, Никколо взял
этот  замок после тридцати двух дней осады, но он  потерял так много времени
ради  столь  незначительного  успеха,  что  это  оказало  немалое влияние на
неудачу  всего  начатого  им  предприятия.  Ибо  если  бы  он  оставался   в
окрестностях   Флоренции,  правители   ее  вынуждены  были   бы   с  большей
осмотрительностью  назначать новые налоги. Им было бы  куда  труднее собрать
войска и упорядочить их снабжение,  если бы неприятель находился поблизости,
а  не  в отдалении. Да и многие  граждане, возможно, набрались бы  храбрости
начать мирные  переговоры  с  Никколо,  видя,  что  война  затягивается.  Но
стремление графа Поппи  отомстить жителям  Кастель-Сан-Никколо, долгое время
враждовавшим  с  ним, заставило его дать этот совет Никколо,  который принял
его из внимания к графу, что  и оказалось гибельным  как для того, так и для
другого. Редко бывает, чтобы личные страсти не вредили общему делу.

     Никколо,  продолжая развивать достигнутый  успех,  завладел Рассиной  и
Кьюзи.  Граф Поппи  посоветовал  ему в этих местах  задержаться, ибо  отсюда
будет легко занять войсками любую территорию между Кьюзи, Капрезе и Пьеве  и
явиться полным хозяином в горах, то есть спускаться, когда ему угодно будет,
в  Казентино,  в  долины  Арно,  Кьяны  и  Тибра и  быть  всегда  готовым  к
предупреждению  любого вражеского  маневра.  Однако Никколо,  рассудив,  что
местность  здесь  очень  уж  неприютная,  ответил, что  лошади  его  камнями
питаться не могут, и  направился в Борго-Сан-Сеполькро, где и был дружелюбно
принят.    Оттуда    он   попытался    заручиться    расположением   жителей
Читта-ди-Кастелло, каковые, будучи верными друзьями

        457


     флорентийцев,  не  поддались  на его  улещивания.  В надежде  завоевать
преданные  чувства  Перуджи,  он  отправился  туда  в  сопровождении  сорока
всадников  и, будучи родом  из этого  города,  встретил  от сограждан  самый
теплый прием. Но через несколько дней он стал вызывать подозрения, ибо завел
с  легатом и некоторыми гражданами интриги, которые,  впрочем, ни  к чему не
привели, так что  ему пришлось ограничиться получением  от сограждан  восьми
тысяч дукатов  и  с тем возвратиться к войску.  Затем он начал сговариваться
кое  с кем в Кортоне с целью оторвать этот  город  от  Флоренции, но все это
вскрылось  раньше  времени  и  замыслы  его не удались. Одним  из  виднейших
граждан в Кортоне был Бартоломео ди Сензо;  как-то вечером  он отправился по
приказу  капитана охранять одни  из городских  ворот, но по поручению одного
приятеля из округи ему передали, чтобы он туда не шел, если хочет остаться в
живых.  Бартоломео  решил  разведать,  что  за  этим  кроется,  и  обнаружил
затевавшийся  с Никколо сговор. Он тотчас  же  сообщил о нем  капитану,  тот
арестовал  главарей и, усилив охрану  ворот, стал  дожидаться, чтобы Никколо
явился,  как было  условлено с  заговорщиками.  Тот  действительно  прибыл в
назначенный  ночной час,  но убедившись,  что все раскрыто, удалился на свои
квартиры.











        XXXII

     Пока  в Тоскане события развивались,  таким образом,  без  существенной
выгоды для герцогских войск, в Ломбардии тоже было неспокойно, причем герцог
терпел неудачи. Как только установилась благоприятная погода, граф Франческо
начал  активные военные действия, а так как венецианский флот на озере был к
тому времени восстановлен, он решил прежде всего стать хозяином положения на
водах  и  изгнать  оттуда герцогские силы, считая, что если это удастся, все
остальное будет уже  не  так трудно. Итак, он с венецианским флотом напал на
корабли  герцога, разгромил их, а сухопутные войска его заняли все крепости,
где сидели  герцогские гарнизоны.  Тогда  другие войска  герцога, обложившие
Брешу  с  суши, узнав об этом поражении, тоже отступили, и после  трехлетней
осады  город  этот  наконец  освободился.  После этой  победы граф  бросился
преследовать неприятеля, отступившего к Сон-

        458

     чино,  укрепленному  замку на  реке Ольо, выбил  его  оттуда и заставил
отойти  к Кремоне,  где герцог повернулся лицом к наступающим  и оттуда стал
защищать  свои  владения.  Но  граф  теснил его с каждым днем  все сильнее и
сильнее, так что герцог начал уже опасаться, как бы  ему не потерять если не
все, то большую  часть  своих владений, и  тут  понял всю  пагубность своего
решения  послать Никколо в Тоскану.  Чтобы исправить эту ошибку, он  написал
Никколо, в каком положении очутился  и  как обернулись  все его начинания, в
заключение  же  предписывал  ему  оставить  Тоскану   и  как   можно  скорее
возвращаться в Ломбардию.

     Между  тем  флорентийские  войска под  командованием  своих  комиссаров
соединились  с  папскими  и  остановились  в  Ангиари,  укрепленном  замке у
подножия гор, отделяющих  долину Тибра от долины  Кьяны, в  четырех милях от
Борго-Сан-Сеполькро,  в  местности ровной и весьма  удобной для передвижения
конных войск  и вообще ведения  военных операций. Флорентийцы  уже  знали  о
победах графа и об отозвании Никколо  из  Тосканы  и  поэтому решили, что им
удастся выиграть  войну, не вынув шпаги  из ножен  и  не сделав  ни  единого
выстрела. В  соответствии  с  этим  они  написали  комиссарам,  чтобы те  не
начинали никакого  сражения: все равно  Никколо не сможет долго оставаться в
Тоскане. Последнему стало известно  об  этом  приказе и, видя  необходимость
ухода из Тосканы,  он решился на последнюю попытку поправить дело и испытать
военное счастье,  тем более что он надеялся  застигнуть неприятеля врасплох,
совершенно  не готовым  к  сражению. В  этом его горячо поддержали и  мессер
Ринальдо, и граф Поппи, и все флорентийские изгнанники, понимавшие, что уход
Никколо означает для  них полнейшее крушение всех надежд, но что  в  случае,
если разыграется сражение,  они еще  могут одержать  победу или  хотя  бы  с
честью потерпеть поражение. Приняв это решение, Никколо двинул свои войска с
их  квартир между  Читта-ди-Кастелло  и Борго  и, дойдя  до  Борго так,  что
противник этого  совершенно  не  заметил,  навербовал  там  еще  две  тысячи
человек,  которые, положившись на воинское искусство этого  военачальника  и
его посулы, а также рассчитывая поживиться грабежом, последовали за ним.

        459









        ХХХIII

     Итак, Никколо двинулся на Ангиари в полном  боевом порядке и  находился
уже в двух милях от цели, когда Микелотто Аттендоло, заметив вдалеке большое
облако  пыли,  сообразил,  что  приближаются  враги, и  поднял  тревогу.  Во
флорентийском  лагере  поднялся  великий  переполох,  ибо  такие  войска  на
лагерной   стоянке  не  соблюдают  обычно  никакой  дисциплины,  а  тут  еще
прибавилось полное  небрежение:  ведь  казалось,  что  неприятель  далеко  и
готовится не  к  сражению,  а к  бегству, так что  каждый был  безоружным  и
находился  не на своем  месте, а там,  где  можно было укрыться  от жары,  -
кстати, весьма сильной, - или вообще где ему вздумалось. Однако и капитан, и
комиссары  проявили такую  расторопность, что  еще до подхода неприятеля все
уже  были на конях, вполне готовые к  отражению его удара. Микелотто, первый
завидевший противника, первым и ринулся в атаку, двинувшись со своим отрядом
к мосту, пересекающему дорогу недалеко от Ангиари.

     Еще   до  появления  врага   Пьетро  Джампаоло  велел   зарыть  канавы,
окаймляющие дорогу между мостом и Ангиари.  Теперь  Микелотто  занял позицию
перед мостом; Симончино, папский кондотьер и легат стали на правом фланге, а
на левом - флорентийские комиссары и их командующий Пьетро Джампаоло. Пехоту
расположили  по  обе  стороны  вдоль  берега  реки.  Неприятельским  войскам
оставался  только  один  путь  для  того,  чтобы  войти в соприкосновение  с
противником - дорога на мост. Флорентийцы тоже должны были  сражаться только
в этом месте, а пехоте своей они  приказали в случае,  если вражеская пехота
сойдет с дороги для обхода флангов флорентийской конницы, обстреливать ее из
арбалетов;  чтобы она не могла наносить боковых ударов по коням, переходящим
мост. Микелотто доблестно  выдержал натиск первых  вражеских отрядов и  даже
потеснил их, но Асторре и Франческо Пиччинино, подойдя с отборными войсками,
так  яростно напали  на  Микелотто, что  захватили мост, а его отбросили  до
самого подъема к  городу  Ангиари, после чего по ним  крепко ударили с обоих
флангов и опять оттеснили за мост. Схватка эта продолжалась два часа, и мост
все время переходил из рук в руки. Хотя

        460

     в этом месте силы все время оставались равными, повсюду в других местах
Никколо терпел  неудачи, ибо всякий раз, когда его  войска  переходили через
мост, они находили перед собой многочисленного неприятеля, которому нетрудно
было  маневрировать  на ровном поле и быстро получать смену  усталым частям.
Когда  же  через  мост переходили  флорентийцы,  Никколо было затруднительно
оказывать  поддержку  своим  войскам  из-за  канав  и  рытвин,  не  дававших
пользоваться  дорогой. Так  и  получилось,  что  каждый раз,  когда  солдаты
Никколо переходили  через мост, их тотчас же  отбрасывали  назад свежие силы
противника. Наконец  флорентийцы прочно  захватили  мост и их войска  смогли
перейти  на широкую дорогу.  Быстрота их  натиска и неудобство  местности не
дали Никколо времени поддержать своих свежей подмогой, так  что те,  кто был
впереди,  перемешались с  идущими  сзади, возникла  сумятица, и  все  войско
вынуждено было  обратиться в бегство, и каждый уже ни о чем, кроме спасения,
не  помышляя,  устремился  по  направлению  к Борго.  Флорентийские  солдаты
набросились на  добычу  -  пленных, оружия и лошадей  им  досталось огромное
количество, ибо  с Никколо удалось уйти лишь тысяче всадников. Жители Борго,
последовавшие  за  Никколо  ради  добычи, из добытчиков сами превратились  в
добычу: все  они попали в плен и подлежали выкупу.  Знамена  и  повозки были
взяты властями.

     Победа  эта  оказалась  более  важной  для  Тосканы,  чем пагубной  для
герцога, ибо в случае поражения Флоренции он стал  бы властителем Тосканы, а
теперь  потерял  только оружие и  лошадей, что  было  легко восстановимо без
чрезмерных затрат. Никогда еще никакая другая  война на  чужой территории не
бывала для нападающих менее опасной: при столь полном разгроме, при том, что
сражение продолжалось четыре  часа,  погиб  всего  один человек и даже не от
раны  или  какого-либо  мощного  удара,  а от  того, что свалился с  коня  и
испустил дух под  ногами сражающихся. Люди воевали тогда довольно безопасно:
бились  они верхом, одетые в прочные доспехи, предохранявшие от смертельного
удара. Если они сдавались, то не для того, чтобы спасти свою жизнь - ведь их
защищали латы,  - а  просто потому, что  в данном случае сражаться было  уже
невозможно.

        461









        XXXIV

     Всем тем,  что  происходило во время этого сражения  и после него,  оно
являет  пример неудачности такого рода военных  столкновений. После разгрома
противника  и бегства Никколо  в Борго комиссары  хотели  преследовать его и
осадить  в  этом  городе,  чтобы победа была  полной, но ни  кондотьеры,  ни
простые солдаты не захотели повиноваться, заявляя, что  им надо позаботиться
об охране добычи  и  о  лечении раненых.  Примечательнее же всего то, что на
следующий день  они, не  испросив  разрешения  у  комиссаров  и у  капитана,
отправились в  Ареццо, оставили там добычу и  затем  возвратились в Ангиари.
Все  это столь вопиющим  образом противоречило  всяким  разумным  правилам и
воинской дисциплине, что любой остаток сколько-нибудь организованного войска
вполне заслуженно мог  бы  отнять у них так  незаслуженно одержанную победу.
Вдобавок  еще,  несмотря  на то что  комиссары  требовали, чтобы захваченные
вражеские солдаты продолжали содержаться в  плену и не могли вновь пополнить
рады  неприятельских войск,  их,  несмотря  на это требование,  освобождали.
Удивительно,  что  у  так плохо организованного войска  хватило доблести для
победы и что враг оказался  настолько трусливым,  что дал себя одолеть таким
своевольным солдатам.

     Пока флорентийские солдаты шли в  Ареццо  и обратно, у  Никколо достало
времени отступить с остатками войска из Борго в Романью. Ему сопутствовали и
флорентийские  изгнанники:  отчаявшись  вернуться во  Флоренцию, они  теперь
рассеялись по всей Италии и за ее  пределами, кто  куда мог и  хотел. Мессер
Ринальдо  избрал  местожительством  Анкону.  Потеряв  родину  на  земле,  он
вознамерился  заслужить  ее на  Небесах  и отправился ко  Гробу Господню. По
возвращении   он,  справляя  свадьбу  одной  из  своих  дочерей  и  сидя  за
праздничным столом, внезапно скончался. Тут судьба удружила ему, поразив его
в наименее  горестный час  изгнанья. Человек  он был поистине достойный  и в
счастье,  и в  беде,  но еще лучше показал бы себя,  если бы по воле  судьбы
родился  не  в государстве,  раздираемом  партийными  страстями,  ибо многие
свойства  его  натуры в городе, разделенном на враждующие партии,  оказались
для него  пагубны, но  они  же прославили  бы  его в государстве, не знающем
внутренних раздоров.


        462


     После  возвращения флорентийских  солдат  из  Ареццо  и  ухода  Никколо
комиссары  явились в  Борго.  Жители  этого  города  хотели  войти  в состав
флорентийского государства, комиссары же отказались их принять. Пока  велись
переговоры,  папский  легат  заподозрил,  что  комиссары   желают  завладеть
городом, принадлежащим Церковному государству. Началась взаимная перебранка,
и дошло бы до столкновения между папскими и флорентийскими войсками, если бы
спор  затянулся.  Но все закончилось как желательно  было легату,  и стороны
замирились.













        XXXV

     Пока улаживались дела в Борго, пошли разные слухи о дальнейшем движении
Никколо Пиччинино. Одни говорили, что он идет на Рим, другие - что на Марку.
Легат и части графа Сфорца решили идти к  Перудже, чтобы прикрыть Марку  или
Рим - куда бы ни подался Никколо. С ними отправили Бернардо Медичи, а Нери с
флорентийскими войсками  был послан на завоевание Казентино. После того  как
план этот одобрили, Нери осадил Рассину, взял ее и так же решительно овладел
Биббьенной, Прато-Веккьо и Роменой, а затем осадил Поппи, окружив его с двух
сторон: одна часть его сил расположилась  на равнине Чертомондо, а другая на
холме, находящемся в направлении Фрондзоли.

     Граф Поппи, видя, что Бог и люди его оставили, заперся в своей крепости
не потому,  что рассчитывал на чью-либо помощь,  а лишь в  надежде на  менее
суровые  условия  сдачи. Нери все  теснее  сжимал кольцо  осады  и предложил
сдаться,  причем Поппи было обещано все, чего только он мог пожелать в своем
нынешнем положении: свободу ему и его детям и право забрать с собой все свое
движимое имущество,  город же  свой и власть над своими владениями он должен
был передать Флоренции. Пока происходила капитуляция, он  спустился  на мост
через Арно, у подножья города, там с глубокой скорбью и горечью сказал Нери:
"Если  бы я  правильной  мерой  измерил  свою  долю и  вашу  силу, то сейчас
радовался бы как друг вам и вашей победе, а не молил бы вас как враг сделать
менее  тягостным  мое поражение.  Насколько сейчас судьба к вам милостива  и
ласкова,  настолько  ко  мне  она  жестока и сурова. Я  имел  коней, оружие,
подданных, владе-

        463


     ния,  сокровища. Удивительно ли, что мне  тягостно с ними расставаться?
Но  раз  вы  хотите  и  можете  повелевать всей  Тосканой, нам,  разумеется,
неизбежно следует повиноваться вам.  Если бы я  не совершил этой ошибки, моя
удача  никому  не  была бы  известна  и вам  не  пришлось  бы  проявить свое
великодушие,  ибо если  вы не  изгоните  меня отсюда,  то  перед  всем миром
засвидетельствуете  свое милосердие. Пусть  же оно будет  сильнее моей вины,
оставьте хотя бы  одно  это жилище потомку  тех,  кто предкам вашим оказывал
неисчислимые услуги".

     На это Нери ответил, что слишком понадеявшись на тех, кто мало  что мог
для него сделать, он  жестоко провинился перед Флорентийской  республикой  и
при теперешних обстоятельствах крайне необходимо, чтобы он отказался от всех
своих владений и, как враг, отдал флорентийцам то, чем он не  хотел  владеть
как  их друг. Поведение его было таким, что  нельзя его оставлять  в местах,
где  при  любом  новом  повороте событий  он  может  оказаться  опасным  для
республики, ибо опасность эту он представляет  не лично как  человек, а  как
владетельный государь.  Но если бы  у него  оказалась возможность приобрести
владения,  например,  в  Германии,  это  вполне  устроило  бы  Флорентийскую
республику и она оказала бы ему всяческую поддержку в память его предков, на
коих он только что сослался. Выслушав Нери, граф с негодованием ответил, что
предпочел бы  находиться  еще  дальше  от флорентийцев. Так, презрев  отныне
всякие дружеские слова и не видя другого исхода, он отдал город и всю округу
победителям  и  в  сопровождении жены и  детей удалился со своим имуществом,
оплакивая потерю владений, принадлежавших его роду в течение девятисот лет.

     Когда   весть  об   этих   победах   распространилась   во   Флоренции,
правительство и народ приняли ее с выражением величайшей радости. Бернадетто
Медичи, выяснив,  что  слухи о движении  Никколо  на Рим  и на  Марку ложны,
возвратился  со  своими  людьми и  присоединился к  войскам Нери. Вместе они
возвратились во Флоренцию, где им  оказаны были  величайшие  почести, какими
может  по закону  удостоить республика своих победоносных граждан. Они  были
приняты  как  триумфаторы  Синьорией,  капитанами гвельфской партии  и  всем
населением города.
















        КНИГА ШЕСТАЯ

        I

     Цель всех тех, кто когда-либо начинал войну, всегда состояла в том, - и
это вполне разумно, - чтобы обогатиться самим и сделать врага беднее. Ни для
чего иного победа не нужна,  приобретений же хотят для того, чтобы увеличить
свою  мощь  и ослабить противника. Из  этого следует, что всякий  раз, когда
победа сделала тебя беднее,  чем  ты был,  а  завоевания ослабили,  ты  либо
перешел предел той цели, ради которой затеял войну,  либо не дотянул до нее.
Война обогащает того государя  или  ту республику, которые  разбивают  врага
наголову,  забирают  себе  в  добычу  все,  чего хотят,  и получают выкуп за
пленных. Напротив,  война обедняет того, кто не  в состоянии, даже в  случае
победы, уничтожить врага, а добыча и выкуп за пленных принадлежат не  ему, а
его  солдатам.  Государство  в случае поражения попадает  в  беду,  но такая
неполная победа для него в  тысячу  раз  хуже, ибо, побежденное,  оно терпит
только  от  врагов,  а   в  качестве  победителя   вынуждено  соглашаться  с
домогательствами друзей, тем  менее выносимыми, что они менее  обоснованы, и
что  в  этом случае ему  приходится  возложить на  плечи своих подданных или
граждан  бремя  новых  поборов  и  налогов.  И если  в  таком  государстве у
правителей есть  человеческие чувства, они не могут по-настоящему радоваться
победе,  ухудшившей положение  его  подданных. Древние,  разумно  устроенные
республики  имели обыкновение после  победы пополнять свою казну  золотом  и
серебром, раздавать подарки народу, облагать данью подданных и устраивать по
этому  поводу игры и  торжественные празднества. Победы же описываемого нами
времени ведут к опустошению казны, а затем к обеднению народа и  при этом не
обеспечивают безопасность от побежденного врага. При-

        465


     чиной всего такого неустройства являются нелепые способы ведения войны.
Когда побежденного врага только обирают, а не держат в плену или не убивают,
он ожидает  только до нового нападения на победителя, чтобы  нашелся  кто-то
способный снабдить  его оружием  и  конями. Когда добыча и выкуп принадлежат
солдатам,  государство, одержавшее  победу, не  может  воспользоваться  ими,
чтобы нанять новых солдат, а выжимает средства  из народа, ибо такая  победа
дает  народу  только одно -  делает его  правителей более  алчными  и  менее
осторожными в обложении своих граждан. Эти состоящие на оплате войска довели
военное дело до положения, при  котором  и победители, и  побежденные, чтобы
добиться повиновения от своих войск, должны были добывать  все новые и новые
средства,  ибо  одним надо  было  заново  снаряжать  эти  войска,  а  другим
награждать их. Одни наемники без оружия и коней воевать не могли, другие без
новых  наград не  хотели.  Так победитель не  слишком наслаждался победой, а
побежденный не слишком терпел от поражения, ибо первый лишен был возможности
полностью использовать победу, а второй всегда имел возможность готовиться к
новой схватке.

        II

     Столь безрассудный  и постыдный способ ведения войны все время приводил
к тому, что Никколо  Пиччи-нино вновь  оказывался  в седле еще до  того, как
Италия могла узнать о его разгроме, и  обрушивался на врага еще сильнее, чем
до поражения. Из-за этого он после  поражения в Тенне смог захватить Верону,
после  того, как  войска его были рассеяны в Вероне, сумел с крупными силами
вторгнуться в Тоскану;  после  полного разгрома  при  Ангиари, едва  вступив
обратно в Романью, имел уже больше войск, чем когда-либо. Это-то  и вдохнуло
в  герцога Миланского  надежду  на  то, что  ему удастся защитить Ломбардию,
каковую из-за отсутствия Никколо он  мыслил  уже почти что потерянной.  Ибо,
пока Никколо держал в  страхе  Тоскану, герцог дошел до такой крайности, что
боялся уже за свое собственное владение. Считая, что гибель его может прийти
еще до того, как Никколо, уже вызванный из Тосканы, явится ему на помощь, он
решил использовать средство, которое и раньше бывало ему всегда

        466

     полезно  в подобном  положении,  и  попытать  счастья хитростью, раз не
удалось это сделать  силой.  Чтобы  обуздать  боевой  пыл графа  Сфорца,  он
подослал к нему в Пескьеру Никколо д'Эсте, феррарского государя, который  от
имени  герцога  стал  уговаривать  его  склониться   к  миру.   Он  принялся
доказывать,  что  война эта отнюдь  не в интересах  графа,  ибо, если герцог
будет ослаблен  настолько, что  никому уже  не  станет внушать опасений, он,
Сфорца, первый от этого пострадает, ибо Венеция и Флоренция перестанут в нем
нуждаться.  Он  добавил  также,  что  в  доказательство   своего  искреннего
стремления  к миру герцог возобновляет свое предложение  породниться с ним и
готов немедленно  отправить  свою дочь в Феррару с тем, что тотчас  же после
замирения она будет отдана ему в жены. Граф на это ответил, что  если герцог
и впрямь желает мира, то нет ничего легче,  как заключить его, ибо Венеция и
Флоренция  тоже ничего  иного не хотят.  Однако  трудно этому поверить,  ибо
известно,  что  герцог  всегда  склонялся  к  миру   лишь  в  самой  крайней
необходимости,  а  как только эта  необходимость  исчезала, он снова начинал
стремиться к войне. Нет у него веры и в желание герцога  породниться  с ним,
ибо  слишком  часто  его на  этом ловили.  Впрочем, по окончании войны  он в
отношении  брачного союза с домом  герцога поступит  так, как ему посоветуют
друзья.







        III

     Венецианцы,  часто   без  достаточных  оснований  подозревавшие   своих
кондотьеров, на этот раз  вполне основательно встревожились из-за их интриг.
Граф, стремясь успокоить их,  усиленно продолжал развивать военные действия.
Однако  воинский  пыл  у него  все  же несколько  ослабел из-за честолюбивых
помыслов,  а у  венецианцев  из-за подозрительности, так  что до  конца лета
никаких значительных событий не  произошло. Когда Никколо Пиччинино вернулся
в Ломбардию, дело уже шло к зиме и все войска стали на зимние квартиры. Граф
удалился  в Верону,  герцог в Кремону,  флорентийцы возвратились в  Тоскану,
папские войска в Романью. Войска эти, одержавшие  победу при Ангиари, напали
на Форли и Равенну, чтобы вырвать их из рук Франческо Пиччинино, который

        467


     командовал  там  от  имени  отца,  однако захватить эти  города  им  не
удалось,  ибо  Франческо  оборонялся  весьма  доблестно.  Тем  не  менее  от
появления  этих  войск  жители  Равенны  так  испугались  возможности  снова
оказаться во власти  папства,  что  с  согласия своего  синьора  Остазио  да
Полента   добровольно  признали  над   собой   власть   венецианцев.  Те   в
благодарность  за  такое   приобретение,  чтобы   воспрепятствовать  Остазио
когда-либо  силой  вернуть  себе то, чем он  так неосмотрительно поступился,
отправили его с одним из сыновей на остров Кандия, где он и скончался.

     Папа  между тем, несмотря на победу при  Ангиари и  нуждаясь в деньгах,
продал крепость  Борго-Сан-Сеполькро  флорентийцам  за  двадцать пять  тысяч
дукатов.

     Теперь  положение  вещей было таково:  все считали, что  зимой  военных
действий не будет, и никто не думал вести мирных переговоров, менее же всего
герцог, которого  вполне  успокоило  присутствие  Никколо Пиччинино  и  само
зимнее время года. Он прекратил всякие переговоры с графом, поспешно снабдил
Никколо  новыми конями и вообще занимался подготовкой всего  необходимого  к
новой кампании. Узнав  об  этом, граф  отправился в Венецию  договориться  с
сенатом  о  действиях  в  будущем году.  Между тем Никколо, видя беспечность
неприятеля и считая себя вполне подготовленным, не стал дожидаться весны и в
самую  зимнюю стужу перешел Адду, вступил на  земли Бреши, захватил их почти
полностью, за исключением Азолы и Орчи, и взял в плен вместе с обозами более
двух тысяч всадников графа Сфорца, совершенно не  ожидавших этого нападения.
Но больше  всего граф  пришел  в  ярость,  а венецианцы  в страх  от  мятежа
Чарпеллоне,  одного  из  главных  капитанов графа.  При  этом известии  граф
немедленно  отбыл из Венеции, но явившись в  Брешу,  Никколо в округе уже не
нашел, ибо тот, нанеся ущерб врагу, возвратился на свои квартиры. Граф решил
не  продолжать  военных  действий, раз уж они  сами  собой  прекратились,  а
использовать возможность,  которую дал ему  противник,  и время  года, чтобы
восстановить у себя  порядок и с наступлением весны отомстить  за этот удар.
Он  заставил венецианцев вызвать из Тосканы  их  войска, посланные на помощь
Флоренции,  а  на  место   умершего   Гаттамелаты  пригласить   в   качестве
военачальника Мике-лотте Аттендоло.

        468









        IV

     С  началом весны  первым  возобновил войну  Никколо Пиччинино,  который
осадил  Чиньяно,   замок,  отстоящий  миль  на  двенадцать  от  Бреши.  Граф
устремился на  помощь,  и  между этими  двумя начались, как обычно,  военные
действия. У графа появились некоторые опасения насчет Бергамо, и он атаковал
Мартининго, замок, расположенный  таким образом, что, захватив его, нетрудно
было оказать  помощь Бергамо, подвергавшемуся немалой  опасности от Никколо.
Однако последний  предвидел,  что  именно с этой стороны  может  последовать
вражеский удар, и потому так основательно укрепил и снабдил всем необходимым
эту крепость, что графу пришлось  бросить против  нее все свои силы. Никколо
занял такие позиции, что к графу не могло подходить продовольствие, и, кроме
того, укрепил местность эскарпами и бастионами так, чтобы штурм оказался для
графа чрезвычайно опасным. Благодаря  всем этим мерам осаждающие оказались в
еще худшем положении,  чем  осажденные.  Недостаток продовольствия  не давал
графу возможности продолжать осаду, а снятие ее и отход тоже грозили великой
опасностью, так что можно было предвидеть блестящий успех для герцога, а для
графа и венецианцев тяжелейший разгром.

     Однако судьба,  всегда находящая способ ублаготворить  своих баловней и
обделить пасынков, сделала так,  что от расчета на полную победу  честолюбие
Никколо  необычайно раздулось, а дерзновенные притязания  до того усилились,
что он уже утратил всякое сознание того, какое  положение занимает герцог, а
какое  он сам. Он  велел передать герцогу, что  давно уже  сражается под его
знаменами, а между тем до сих пор не приобрел еще  клочка земли даже себе на
могилу и теперь хотел бы узнать от него, как он, герцог, намеревается за все
эти труды вознаградить человека, от которого зависит сделать его властелином
всей Ломбардии и предать в его руки всех врагов. Он со своей стороны  считал
бы, что  уверенность  в  победе  требует  и  уверенности  в  соответствующем
вознаграждении, и  хотел  бы, чтобы герцог пожаловал ему во  владение  город
Пьяченцу,  где  он  смог бы когда-нибудь  отдохнуть от  многолетних  военных
трудов.  Он  даже  не  посовестился  пригрозить герцогу,  что бросит  все  и
удалится, если его просьба  не  будет удовлетворена. Такой  способ  просить,
наглый и оскорбительный, вызвал у гер-

        469


     цога  величайший  гнев, и  он  решил  лучше оставить  свои замыслы, чем
удовлетворить  притязания  Пиччинино.  И  вот  человек,  которого  не  могли
склонить к  миру  ни опасности, ни вражеские угрозы, согласился на мир из-за
дерзкого поведения  того, кто был ему другом. Он принял решение договориться
с графом и послал к нему Антонио Гвидобуоно да Тортона с предложением  своей
дочери в жены  и  мирных условий,  на которые  граф  и союзники с величайшей
готовностью согласились.

     После  того как мирный  договор  между  сторонами  был тайно  заключен,
герцог послал  Никколо повеление установить с графом  перемирие на один год,
объясняя  при этом, что  бремя военных расходов оказалось  для  него слишком
тягостным  и  он  не  может  пожертвовать  приемлемым  для  него миром  ради
сомнительной еще победы. Никколо был до крайности поражен таким решением, не
понимая, какая причина  могла побудить  герцога отказаться  от столь славной
победы и  не допуская мысли, что  нежелание вознаградить друга заставило его
спасти врагов.  Он как только мог  возражал против этого решения, и герцогу,
чтобы  принудить  его подчиниться,  пришлось  даже  пригрозить  ему в случае
дальнейших проволочек выдать  его на милость его же солдатам  и  неприятелю.
Никколо  пришлось уступить, но  сделал  он это с горьким сознанием человека,
вынужденного  против  воли бросить на  произвол судьбы друзей  и  отечество,
жалуясь  на жестокость  судьбы,  по  воле которой  то  изменчивость военного
счастья, то прихоти герцога отнимают у него победу над врагом. По заключении
перемирия  была  отпразднована  свадьба  мадонны Бьянки и  графа,  который в
качестве приданого за женой получил Кремону. После  этого в ноябре 1441 года
подписан был мирный договор, причем от имени Венеции его подписали Франческо
Барбадико и  Паоло Трона, а от  имени Флоренции  мессер Аньоло Ач-чаюоли. По
условиям  его  к  Венеции переходили  Пескье-ра, Азола  и Лонато,  крепости,
принадлежавшие маркизу Мантуанскому.

     Хотя   в   Ломбардии  война   прекратилась,  она  все  еще   велась   в
Неаполитанском королевстве, и по этой причине в  Ломбардии снова  взялись за
оружие. Пока там шли

        470

     военные действия,  Альфонс  Арагонский  отнял  у  короля  Рене  все его
владения, кроме самого Неаполя. Считая, что  победа уже в его руках. Альфонс
задумал,  продолжая  держать  Неаполь  в  осаде,  отобрать  у  графа  Сфорца
Беневенте и другие его ленные владения в этом королевстве. Ему казалось, что
сделать  это  будет нетрудно,  поскольку  граф  занят военными  действиями в
Ломбардии;  и,  действительно, он вскоре безо всякого труда занял  все земли
графа. Но когда стало известно о замирении в Ломбардии, Альфонса взял страх,
как бы  теперь  граф не явился в королевство отвоевывать  свои  владения  на
стороне  короля Рене, который по этой же  причине стал надеяться на  графа и
даже обратился к нему с просьбой прийти помочь другу и отомстить врагу.

     В свою  очередь Альфонс  просил Филиппо во имя  их дружбы  занять графа
такими важными делами, чтобы он, целик