оюза ничего не имеют общего с политикой Советского Союза. Из АВПРФ, ф. 059, on. I, n. 326, д. 2239, л. 159-161. ("Документы внешней политики...", т. 23, кн. 2., ч. 1, с. 221.) Из телеграммы народного комиссара иностранных дел СССР В.М.Молотова полномочному представителю СССР в Великобритании И.М.Майскому от 21 декабря: Между Уманским и Уэллесом произошло 12 бесед. Кроме того, Уманский имел беседы с Хэллом, Моргентау и другими. Одновременно произошли также встречи Штейнгардта с Вышинским и Лозовским. Результат этих длительных разговоров следующий: <...> 2. Никакого соглашения не достигнуто: а) об имущественных претензиях американцев на территориях Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, Латвии, Литвы и Эстонии; б) о латвийском, литовском и эстонском золоте, находящемся в банках США; в) о латвийском и эстонских пароходах, находящихся в портах США; г) о латвийских, литовских и эстонских посольствах и консульствах на территории США; д) о выезде из СССР советских гражданок и граждан, ставших женами и мужьями американских граждан. ИзАВПРФ,ф^оп.2,^ ("Документы внешней я^шп^й,,.",ж^З,* Из беседы народного комиссара иностранных дел СССР В.М.Молотова с послом США в СССР Л.А.Штейнгардтом от 26 декабря: Тов. Молотов, вызвав Штейнгардта, спросил посла, не имеет ли тот какой-либо информации о состоянии вопросов, связанных с прибалтами и находящихся в стадии разрешения между правительствами СССР и США. На вопрос Штейнгардта, имеет ли в виду т. Молотов вопрос о секвестре золота и о кораблях, т. Молотов заявил, что вообще его интересует, нет ли нового в отношениях Соединенных Штатов к вопросам, связанным с вхождением прибалтийских республик в состав СССР. Тов. Молотов заявил, что его, в первую очередь, интересует состояние переговоров, связанных с пароходами, принадлежавшими гражданам Литвы, Латвии и Эстонии и находящимися в настоящий момент в американских портах. По имеющимся сведениям, этот вопрос не получил разрешения. Имеются, например, такие факты, как перемена названия пароходов, перемена флагов, увод пароходов в южноамериканские страны, с которыми у СССР нет дипломатических отношений. Все эти действия предпринимаются самовольно бывшими посланниками и представителями прежних правительств прибалтийских государств, причем все это происходит при покровительстве американских властей. Не касаясь других вопросов, связанных с вхождением прибалтийских республик в состав Советского Союза, заявил далее т. Молотов, не может ли Штейнгардт информировать советское правительство о возможности улучшить положение вещей хотя бы в этом одном конкретном вопросе? Можно ли ожидать каких-либо практических шагов в разрешении этого вопроса? Будут ли продолжаться подобные действия и впредь или можно надеяться на более благоприятные перспективы в разрешении вопроса о судах? Тов. Молотов заявил, что подобные действия не могут не вызвать протеста со стороны советского правительства, и он, т. Молотов, интересуется, будут ли подобные действия продолжаться впредь или можно ожидать каких-либо изменений? 251 Воспоминания, мнения и свидетельства очевидцев Из: "Минувшее. Исторический альманах", Т. 7, Москва, Открытое общество Феникс, 1992, с. 148-149. Памятные заметки об оккупации Эстонской республики О.Тийф* 30 августа 1939 г. Советским Союзом были сосредоточены на границе с Эстонией в районе Нарвы и Ямбурга ("Кингисеппа") 10-я дивизия, 16-я дивизия, 24-я моторизованная дивизия, 110-й артполк, в районе Ирборски (Изборска) и Пскова 56-я дивизия, 30-я дивизия, 161-я дивизия, 2-я и 20-я танковые бригады, 96-й и 133-й артполки, на аэродромах вблизи границ Эстонии - 10-я, 55-я и 78-я авиационные бригады и 15-й, 35-й и 80-й авиационные полки, всего 160000 человек, 700 орудий, 600 танков, 650 боевых самолетов. У нас было в то время под ружьем 14 000 человек, мы имели 100 орудий, 30 танков и 60 устаревших самолетов. Из: A.Rei "The Drama of the Baltic Peoples" ("Драма бакинских народов"), Stockholm, Kirjastus Vaba Eesti, 1970, р. 255-267. (пер. с англ.) Угроза советской агрессии, всегда нависавшая над Балтийскими государствами, теперь неожиданно вышла на первый план. Подходящий повод советскому правительству приступить к выполнению давно разработанных планов предоставило непредвиденное происшествие. 17 сентября 1939 года, как раз в день неожиданного вероломного нападения Советского Союза на Польшу, польская подводная лодка Огге1 зашла в Таллиннскую гавань, ссылаясь на проблемы с мотором, которые вынудили ее сделать остановку в нейтральном порту. Судну было разрешено остаться в гавани при условии, что оно не покинет ее до тех пор, пока эстонские власти не решат его судьбу. Чтобы обеспечить соблюдение этого условия, на борту был поставлен вооруженный караул. Однако экипажу удалось починить мотор и, опасаясь, как бы Эстония не интернировала лодку, он принял решение бежать. Ночью было совершено внезапное нападение на часовых, которых поместили под замок, после чего подводная лодка ускользнула под покровом темноты. Тридцать шесть часов спустя неподалеку от шведского острова Готланд двое эстонских часовых были освобождены и отправлены назад в весельной лодке. До меня еще не дошло никакой информации об этом происшествии, когда во вторник, 19 сентября, утром я узнал о нем из "Правды". Согласно сообщению советского телеграфного агентства ТАСС, опубликованному в то утро в прессе, польские подводные лодки, так же как и подводные лодки других держав, скрывались в гаванях Балтийских государств по тайному соглашению с некоторыми лицами в правительственных кругах. 18 сентября польская подводная лодка, которая якобы была интернирована в Таллиннской гавани, сбежала в неизвестном направлении. Согласно ТАСС, было основание предполагать, что побег совершен с попустительства эстонских властей. Едва я успел прочитать сообщение ТАСС, как мне позвонили из Кремля и сообщили, что г-н Молотов желает немедленно меня видеть. Не имея ни информации, ни инструкций от своего О.Тийф - депутат Государственной думы Эстонии в 1932-1938 гг., заместитель премьер-министра Эстонской республики в сентябре 1944 г. - Прим. сост. 252 правительства, все, что я мог - это хладнокровно настроиться на предстоящую беседу, которая обещала быть какой угодно, только не приятной. Г-н Молотов начал довольно угрожающе, заявив, что польская подводная лодка совершила побег либо с попустительства эстонских властей, либо при поддержке некоторых должностных лиц, "традиционно симпатизирующих полякам и Польше" и действовавших по собственной инициативе. Советскому Красному флоту придется ознакомиться с тем, что происходит в водах у побережья Эстонии. Я ответил, что, поскольку у меня еще нет никакой информации и инструкций по этому вопросу и мне известна только версия, переданная в сообщении ТАСС, я не в состоянии решать, можно ли обвинить эстонские власти в нарушении каких-либо действующих соглашений между Эстонией и Советским Союзом или положений международного законодательства. Я пообещал вернуться к вопросу после того, как получу инструкции от своего правительства. За несколько дней до этого в Москву для переговоров о торговом соглашении на будущий год прибыл представитель министерства иностранных дел Эстонии. Это была обычная процедура - в Советском Союзе из-за государственной монополии во внешней торговле переговоры о таких соглашениях должны были проводиться ежегодно. На этот раз в высшей степени желательным было существенно увеличить как импорт из Советского Союза, так и экспорт туда. Учитывая, что торговля обеих стран была сильно затруднена войной на Западе, то, по-видимому, было в общих интересах, и поначалу казалось, что вероятность достичь благоприятного для обеих сторон соглашения довольно высока. В Народном комиссариате внешней торговли, где я должен был представить заместителю народного комиссара Степанову представителя министерства иностранных дел Эстонии, нас принял сам народный комиссар Анастас Микоян, который весьма доброжелательно заверил нас в искреннем стремлении советского правительства значительно расширить торговлю с Эстонией. Однако, принимая во внимание, насколько внешнеторговая политика Советского Союза руководствовалась политическими мотивами, казалось несомненным, что после инцидента с подводной лодкой Orzel в позиции советского правительства наметится резкая перемена к худшему. Поэтому я был по-настоящему озадачен, услышав, что даже во второй половине того самого дня, когда состоялся мой неприятный разговор о польской подводной лодке с г-ном Молотовым, никакой перемены в позиции советских представителей на переговорах в Комиссариате внешней торговли замечено не было. Вопреки моим ожиданиям, в течение последующих двух дней казалось, что благожелательное отношение советских представителей не только не убывало, а даже заметно росло. Это было настолько необычно, что я начал беспокоиться, так как подозревал, что за этим кроется какая-то неприятность. В четверг, 21 сентября, было достигнуто соглашение по всем вопросам. Экспорт из Эстонии в Советский Союз и импорт оттуда должны были возрасти примерно на 350% по сравнению с предыдущим годом. Среди товаров, включенных в список импорта и экспорта, были такие, которые трудно было импортировать откуда бы то ни было или же экспортировать куда бы то ни было еще. Соглашение казалось исключительно благоприятным, хотя, конечно, было вполне естественно, что две страны, внешняя торговля которых осложнена войной, пытаются облегчить временные общие трудности, увеличив объем торговли друг с другом. Подлинные копии соглашения были подготовлены и проверены в пятницу, 22 сентября, утром, было назначено время, когда я подпишу их от имени Эстонии в Комиссариате иностранных дел. Совершенно неожиданно мне позвонили по телефону из министерства иностранных дел Эстонии и сообщили, что соглашение будет подписывать лично министр иностранных дел К.Сельтер, который получил приглашение с этой целью приехать в Москву и принял его. В этом сообщении я увидел подтверждение своих худших опасений: оно сразу же напомнило мне о том, что случилось с президентом Чехословакии после того, как шесть месяцев тому назад он был приглашен Гитлером в Берлин. Я не мог понять, почему министр иностранных дел не смог найти благовидный предлог, чтобы отклонить приглашение. Поскольку визит был уже намечен, думать о его отмене не приходилось. <...> ' К сожалению, как я узнал впоследствии, г-н Сельтер сам спровоцировал приглашение, намекнув советскому посланнику, что он не прочь поехать в Москву и лично подписать неожиданно выгодное соглашение. Назначенный министром иностранных дел в мае 1938 года, прежде никогда даже не занимавшийся политикой, он не имел опыта в этой области, и его мнение в вопросах внешней политики 253 Г-н Сельтер прибыл в Москву 24 сентября после обеда. Его принимали с обычными почестями: железнодорожный вокзал был украшен национальными флагами двух стран, военный оркестр исполнял национальные гимны. Г-же Сельтер вручили роскошный букет замечательных роз. Вскоре после прибытия г-н Сельтеру сообщили, что г-н Молотов примет его в 9 часов вечера. Но приказу господина Сельтера, сразу же после того, как эстонские представители отправились обратно на родину, я составил отчет о состоявшейся в тот вечер беседе, а также о переговорах, которые последовали три дня спустя и привели к заключению 28 сентября так называемого Пакта о взаимопомощи. Я записал существенные детали переговоров со всей скрупулезной точностью, на которую был способен, и, в то же время, как можно более сжато. Этот документ, подписанный мною 1 октября, содержит (опуская менее важные детали) следующее: "Едва упомянув о торговом соглашении, г-н Молотов сразу затронул вопрос, ради которого г-н Сельтер был приглашен в Москву. То, что он сказал, полностью противоречило заявлению, сделанному Литвиновым 4 апреля 1934 года представителям трех Балтийских государств. "Советское государство никогда не требовало пересмотра существующих договоров и никогда не собирается требовать этого", - заявил по этому поводу Литвинов. Теперь же г-н Молотов начал разговор такими словами: "Нынешняя обстановка на Балтийском море представляет угрозу для безопасности Советского Союза, как это особенно наглядно продемонстрировало бегство польской подводной лодки из Таллиннской гавани. Необходимо изменить status quo балтийского региона таким образом, чтобы Советскому Балтийскому флоту не приходилось чувствовать себя запертым в уязвимой позиции в узком конце Финского залива. Советский Союз превратился в мощную державу с высокоразвитой промышленностью, обладающую крупной военной силой. Status quo, установленный 20 лет назад, когда Советский Союз был ослаблен гражданской войной, не может долее рассматриваться как соответствующий нынешней ситуации и нормальный. Правительство Советского Союза больше не может терпеть это опасное положение и твердо решило изменить его". Нельзя было не удивиться тому, как единственная польская подводная лодка могла представлять столь серьезную угрозу для безопасности такого могущественного государства, каким стал, по собственному заявлению г-на Молотова, Советский Союз. Не останавливаясь на этом вопросе, г-н Молотов продолжал: "Советскому Союзу необходимы базы для авиации и флота на Балтийском море, которые позволили бы ему организовать действенную защиту Ленинграда и прилегающего к нему региона. I la территории Эстонии можно найти подходящие места для таких баз, и Эстония должна уступить их Советскому Союзу". Расставляя все точки над "i", г-н Молотов прибавил: "Если эстонское правительство не сумеет признать необходимости этих изменений. Советский Союз будет вынужден провести их другим путем, применяя более радикальные меры, которые могут оказаться неизбежными. Однако советское правительство желает урегулировать вопрос путем переговоров, и я прошу эстонское правительство не вынуждать Советский Союз избрать упомянутый мною иной образ действий, к которому советское правительство прибегать не хочет и который, без сомнения, был бы еще менее желателен для самой Эстонии". В ходе беседы, особенно вначале, г-н Молотов то и дело упоминал о бегстве польской подводной лодки из Таллиннской гавани, утверждал, что, по-видимому, эстонское оставляло желать лучшего. Несомненно, не его рук делом было то, что во время пребывания его на посту министра иностранных дел в отдельных кругах, немногочисленных, но не лишенных влияния, начали расти антибританские и прогерманские настроения, по поводу которых 11 июля 1939 года В.Х.Гальенн, британский консул в Таллинне, выразил ему свое возмущение. Однако упреки, адресованные ему господином Гальенном, были справедливы постольку, поскольку не было предпринято необходимых мер, чтобы обуздать эти круги, и в этом-то следует винить министра иностранных дел. Очевидно, он уже в то время симпатизировал гитлеровской Германии. Конечно, симптоматично, что почти до последнего дня войны он неизменно сохранял веру в окончательную победу Гитлера. На ту же мысль наводит и его любимое ежедневное чтение, печально известный орган нацистской печати "Volkischcr Beobachtcr". Его балтийские коллеги в Швейцарии, где он обосновался во время войны, будучи в ноябре 1939 г. назначен эстонским представителем в Лигу наций, так и не смогли поколебать его убеждение, что Гитлер окажется победителем. - Прим. авт. 254 правительство не является хозяином в собственном доме, и называл объяснения, предложенные г-ном Сельтером, неудовлетворительными. Время от времени ему вторил г-н Микоян, который, однако, принимал мало участия в обсуждении в целом. Подчеркивая, что вопрос исключительно срочный и не терпит отлагательства, поскольку в любой день могут произойти события с непредсказуемыми последствиями, г-н Молотов попросил г-на Сельтера, если ему это необходимо, посоветоваться с Таллинном и на следующий день, 25 сентября, в 4 часа пополудни, продолжить обсуждение, на что г-н Сельтер дал свое согласие. Однако, вскоре после нашего возвращения в эстонскую дипломатическую миссию, позвонили по телефону из Кремля и попросили г-на Сельтера вернуться в Кремль в полночь, так как г-н Молотов хотел бы вручить письменный проект подлежащего заключению соглашения, который мог бы послужить основой для обсуждения. Согласно этому проекту, обе договаривающиеся стороны обязались предоставлять друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае угрозы нападения или прямого нападения на одну из сторон какой-либо третьей европейской державы, и Эстония должна была предоставить Советскому Союзу право иметь базы для военно-морского флота в эстонских гаванях и ряд аэродромов для авиации на эстонской территории. Вручая проект г-ну Сельтеру, г-н Молотов объяснил, что он и г-н Микоян составили его на скорую руку, так как решили, что подобный проект будет полезной основой для обсуждения и поможет скорее достичь соглашения. Г-н Молотов заверил нас, что Советский Союз не желает ни навязывать Эстонии коммунизм и советский строй, ни ограничивать, хотя бы в малейшей степени, ее независимость и суверенитет. Общественный и политический строй, правительство, парламент, дипломатические представительства Эстонии и др. останутся неизменными, так же, как и внутренние дела эстонского государства, в которые Советский Союз не станет вмешиваться, заявил он. Советский Союз интересуют главным образом острова Сааремаа и Хийумаа (Эзель и Даго), поскольку они подходят для военно-морских и военно-воздушных баз. Участки, необходимые для этих баз, могут быть предоставлены в аренду или концессию. В ответ на просьбу г-на Сельтера более детально интерпретировать проект, г-н Молотов сначала упомянул, что гавань Таллинна - подходящее место для военно-морской базы. Когда г-н Сельтер указал на трудности и неудобства, которые могут возникнуть из-за размещения иностранной военно-морской базы в торговом порту столицы другого независимого государства, г-н Молотов заметил, что не обязательно, чтобы в аренду была предоставлена именно Таллиннская гавань, просьба состоит в том, чтобы Балтийский флот Советского Союза мог, если понадобится, немедленно использовать определенные эстонские гавани в качестве военно-морских баз. Подчеркивая, что дело исключительно срочное и не терпит отлагательства, г-н Молотов высказал предположение, что г-н Сельтер мог бы связаться с Таллинном по телефону и телеграфу, чтобы подписать договор не теряя времени. Однако после твердого заявления г-на Сельтера о том, что вопрос ни в коем случае не может быть решен без его устного отчета президенту республики и правительству и что по возвращении домой он сделает все от него зависящее, чтобы правительство дало определенный ответ без промедления, г-н Молотов согласился на возвращение г-на Сельтера в Таллинн". В последовавшие два дня на трагическом совещании в Таллинне президент республики, правительство и специальные комиссии парламента по национальной обороне и по иностранным делам вынуждены были после основательного обсуждения прийти к печальному выводу, что попытка оказать вооруженное сопротивление Советскому Союзу в случае, если он использует для навязывания своих требований военную силу, была бы и безнадежной, и бессмысленной. Хотя казалось несомненным, что вслед за Эстонией Кремль предъявит те же требования и угрозы Латвии, Литве и Финляндии, эти четыре государства едва ли объединились бы в альянс, чтобы оказать согласованное сопротивление угрожавшей им всем агрессии. <...> Что касается способности эстонской армии противостоять нападению Красной Армии, не приходилось спорить, что даже если бы был обеспечен бесперебойный приток оружия и боеприпасов из производящих их стран, для Красной Армии при ее огромном превосходстве в численности и вооружении было бы вопросом нескольких недель, если не дней, сломить сопротивление эстонской армии. Прежде всего и главным образом именно проблема снабжения 255 полностью исключала возможность длительного сопротивления. Принимая во внимание огромные размеры, в которых современные сражения требуют оружия и боеприпасов, приходилось считаться с непреложным фактом, что имеющиеся запасы были бы исчерпаны за пару недель. После этого ружьям и пулеметам пришлось бы умолкнуть, ведь ни в Эстонии, ни в соседних небольших государствах не было сколь-нибудь значительного промышленного производства боеприпасов, не было и возможности достать оружие и боеприпасы за границей. Все страны, снабжавшие Балтийские государства оружием в мирное время, сами лихорадочно вооружались, так как или уже воевали, или же видели в этом единственную возможность не оказаться вовлеченными в войну. Даже морское сообщение было практически перерезано. Ко всему этому следует прибавить, что партия современных истребителей, заказанная в Англии и подготовленная к отправке летом 1939 г., в последний момент была реквизирована британскими властями, которые сами остро нуждались в этих самолетах. В результате, эстонская армия была бы вынуждена сражаться без прикрытия истребителей, так как эстонская авиация, неудовлетворительная ни по численности, ни по качеству, была бы за несколько дней сметена советской. В таких обстоятельствах единственными результатами сопротивления оказались бы истребление элиты нации, т.е. самых бесстрашных и стойких ее представителей, и массовая депортация остального населения, развеявшая бы его по всей Сибири и другим глухим углам России. Это было бы равносильно добровольному самоубийству нации. Какие бы горькие страдания и жестокие испытания не ожидали эстонский народ, если бы он уступил угрозам советского правительства, было все же основание надеяться, что пока сохраняется его физическое существование, сохраняется возможность того, что настанут лучшие времена и принесут возрождение национальной свободы. Народу же, который подвергнется уничтожению, будущее не сулит ничего. Надлежало следовать высшей заповеди - сохранить физическое существование нации. Другими словами, альтернативу национального самоубийства необходимо было исключить. Поэтому не было иного выхода, как только уступить неумолимой судьбе и подчиниться требованиям советского правительства. Решено было направить в Москву делегацию для ведения переговоров с советским правительством. Перед делегацией была поставлена единственная достижимая задача - сделать все возможное, чтобы спасти национальную свободу, насколько в человеческих силах сделать это в таких обстоятельствах. В делегацию, возглавлявшуюся министром иностранных дел К.Сельтером, входили спикер палаты депутатов профессор Ю.Улуотс и бывший министр иностранных дел профессор А.Пийп. Делегация вылетела в Москву из Риги в среду, 27 сентября. Стоит заметить, что когда самолет приземлился в советском аэропорту Великие Луки, на летном поле виднелся большой самолет с эмблемой Третьего Рейха, свастикой. Вскоре он взлетел. Как выяснилось, это был второй визит в Москву фон Риббентропа. Делегация прибыла в Москву около 6 часов вечера. Вскоре после этого к 9 часам делегацию вызвали в Кремль. Мой отчет дает следующее описание переговоров 27 и 28 сентября. "Молотов, с которым и на этот раз был г-н Микоян, открыл переговоры, заявив, что за это время произошел новый неприятный инцидент: советский пароход "Металлист" был торпедирован в районе Нарвской бухты неизвестной подводной лодкой". Здесь я должен прибавить, что ни у кого из эстонских делегатов не было ни малейшего сомнения в том, что вся история с торпедированием "Металлиста" была чистейшим вымыслом. Хотя г-н Молотов не упомянул польскую подводную лодку Orzel, он, несомненно, намекал на нее. Однако было совершенно очевидно, что единственной разумной целью, которую мог преследовать командир этой подводной лодки, было как можно скорее выбраться из Балтийского моря и, следовательно, взять курс на запад, что доказывалось и освобождением 20 сентября эстонских часовых в районе шведского острова Готланд. Было бы совершенно необъяснимо, если бы командир подводной лодки возле Готланда повернул обратно на восток, прямо по направлению к Нарвской бухте в восточной части Финского залива, и там 256 торпедировал советское торговое судно." Г-н Молотов и г-н Микоян, так же, как и сам Сталин, едва ли могли не обратить внимания на то, что никто из эстонских делегатов не поверил ни единому слову из истории с торпедированием "Металлиста", так как впоследствии они об этом больше не упоминали. Более того, советское торговое судно "Металлист" позднее видели в эстонских гаванях. Г-н Молотов тут же обнаружил и цель, с которой было сфабриковано "торпедирование" "Металлиста". Он продолжил: "Это новое обстоятельство вынуждает советское правительство дополнить предложение, врученное 24 сентября, новым требованием". Согласно врученному им новому проекту, Советский Союз претендовал на право разместить на эстонской территории до 35 000 человек армии и авиации для защиты баз флота и авиации, а также для защиты внутренней безопасности. После обсуждения, в ходе которого эстонская делегация выдвинула ряд аргументов против такого предложения, г-н Молотов предложил попросить г-на Сталина принять участие в переговорах. Сталин прибыл примерно в 9.15 вечера, взял на себя руководство переговорами и фактически решил все возникшие вопросы. Он заявил, что присутствие в Эстонии войск Советского Союза необходимо, чтобы дать эффективный отпор попыткам вовлечь Советский Союз и Эстонию в войну, но согласился, наконец, сократить до 25 000 человек численность войск, которые должны были быть размещены в Эстонии. Он также согласился ввести статью, согласно которой Советский Союз имел право держать свои вооруженные силы на территории Эстонии только во время продолжавшейся войны. В последующем обсуждении, которое дважды прерывалось, поскольку гг. Молотов и Сталин одновременно вели переговоры также с г-ном фон Риббентропом, речь шла в основном о том, какая из эстонских гаваней должна быть передана Советскому Союзу. Сталин в самом начале заявил, что после консультаций с военными экспертами установлено, что порт Палдиски" не пригоден к использованию в ближайшем будущем. Конечно, сказал он, можно построить военно-морскую базу в Палдиски, но это потребует времени, то же относится и к бухтам на островах Сааремаа и Хийумаа. Поэтому советскому военно-морскому флоту совершенно необходимо иметь право пользоваться Таллиннским портом, так как он пригоден к использованию в его нынешнем состоянии. После достаточно долгого обсуждения, кажется, был достигнут компромисс, согласно которому необходимо было как можно скорее построить в Палдиски и на островах Сааремаа и Хийумаа постоянные базы, однако временно, до сооружения базы в Палдиски, в течение не более 2 лет после подписания пакта, суда советского военно-морского флота должны иметь право заходить в Таллиннский порт за провизией, топливом и в целях укрытия. Это условие было внесено в конфиденциальный протокол, подписанный одновременно с пактом как приложение к нему. ~ В то же самое время, чтобы подтвердить выдумку о торпедировании "Металлиста", был разыгран неуклюжий фарс, о чем свидетельствует заявление эстонского майора А.Кергма, которое он сделал Комиссии по коммунистической агрессии, созданной в 1953 г. Палатой представителей США, и которое опубликовано в третьем отчете Комиссии. Майор Кергма, служивший в сентябре 1939 года начальником пограничной охраны Нарвского округа, приводит в своем заявлении следующие подробности: "Некоторые пограничники во время патрулирования вдоль побережья на запад от устья реки Нарвы незадолго до заката (дело происходило в конце сентября) заметили пароход, направлявшийся с востока на запад и тащивший за собой что-то, похожее на баржу. Хотя и пароход, и баржу было отчетливо видно даже без полевого бинокля, они, тем не менее, были настолько далеко от берега, что название корабля и его происхождение (флаг и т.д.) разобрать было невозможно. Внезапно с моря вблизи парохода и баржи неясно послышался взрыв, после которого баржа исчезла, очевидно, затонув. На следующий день волны поднялись высоко и вынесли на берег напротив того места, где произошел вышеописанный инцидент, обломки: доски обшивки, дверь, панель от какой-то небольшой телефонной станции и др. Все это не могло появиться ни из какого другого источника, кроме баржи, которая затонула накануне вечером, хотя казалось в высшей степени неправдоподобным, что на такой барже могла быть телефонная станция. Дверь была не похожа на те, которые обычно используются на лодках. Очевидно было, что эти предметы помешены на барже с какой-то особой целью". - Прим. авт. Небольшой городок Палдиски (Балтийский порт), расположенный в заливе примерно на 30 миль западнее Таллинна, был упомянут в ходе переговоров вечером 25 сентября как возможная альтернатива порту Таллинна. - Прим. чет. 257 Переговоры завершились около 11 часов вечера 28 сентября, а пакт, вместе с конфиденциальным протоколом и торговым соглашением, был подписан за несколько минут до полуночи. Пока печатались подлинные копии пакта, были поданы напитки и бутерброды, прозвучали тосты в честь переговоров. Небезынтересно отметить, что, когда Молотов спросил Сталина, не следует ли отложить назначенную встречу "с немцами" с полуночи до половины первого, Сталин довольно непочтительно ответил: "Нет, пусть им скажут, чтобы пришли в час - они могут подождать". Когда эстонская делегация покинула кабинет Молотова в час ночи, г-н фон Риббентроп и его свита ожидали в приемной. В ходе переговоров и Сталин, и Молотов заверили нас, что у Эстонии никогда не будет оснований сожалеть о заключении пакта. "Вы увидите, как твердо мы, большевики, придерживаемся того, под чем подписались. Порука тому - наше надежное большевистское слово. Наши слова и подписи - совсем не то, что слова и подписи буржуазных государственных деятелей". Недолго пришлось ждать эстонскому народу, чтобы увидеть, насколько надежными оказались большевистские слова и подписи. Примечание историка: Из: E.Medijamen. "Saadiku 'sawtm, ЙЖ^нмгУйеепнм./Я sacttkonKad, I918-194Q" ("Упасть посланника. МинИетерствй ^нNoщмнню^дел ипосалктва^в Отношения между Эстонией и Советским Союзом формировались во многом через голову посланника. При заключении договора о базах переговоры проходили вне традиционных дипломатических каналов. Бывший посланник в Москве позже критиковал эстонское руководство и непосредственно министра иностранных дел К.Селътера за приезд в Москву. По его мнению, от приезда в Москву следовало бы воздержаться, хотя остается непонятным, сделал ли что-нибудь сам посланник для осуществления такой возможности, поскольку у самого А. Рея были полномочия для заключения нового эстонско-советского торгового договора. Как известно, подписывать его в конце концов приехал К.Сельтер, а в результате его приезда как раз и начались переговоры по заключению договора о базах. В отчетах А.Рея в конце 1939 г. ясно просвечивает эта игра в кошки-мышки, которую Сталин затеял с Балтийскими государствами. Например, когда И.Лайдонер в декабре 1939 г. нанес визит в Москву, его принимали с подчеркнутой торжественностью. На организованном в его честь приеме представитель литовских вооруженных сил поблагодарил Сталина за возвращение Вильнюса. А.Рей направил в Таллинн дословный отчет об ответе Сталина: "У больших народов не больше права на жизнь, чем у малых, потому что каждый народ отличается каким-то своеобразием, ему есть чем обогатить сокровищницу культуры человечества. Поэтому каждый народ имеет право жить независимой жизнью, чтобы развивать свою национальную культуру". На том же приеме Сталин поднял бокал и в честь независимости Финляндии. Что он подразумевал, произнося этот тост, осталось для дипломатов Балтийских государств и Финляндии мучительной загадкой. Вряд ли Сталин просто ошибся, в ходе Зимней войны перепутав Эстонию и Финляндию. Чтобы отметить нормальные и даже союзнические эстонско-советские отношения, Лайдонер подарил Сталину к 60-летию (18? декабря 1939 г.) собственные фотографии. Хотя Сталин в ответ обещал подарить свои фотографии, посланнику А. Рею пришлось сильно постараться, чтобы заполучить их. И это было для Сталина маленькой возможностью продемонстрировать свое превосходство. 258 Из: H.Laretei. " Saatuse mangukanniks" ("Игрушкой в руках судьбы"), Tallinn, Abe, 1992, lk. 203-208. (пер. с жт.) Период военных баз Во время переговоров по договору о базах быть послом в Швеции оказалось нелегко. Самым трудным было отсутствие информации не только у меня, но и у всех эстонских посланников. По причинам, которые до сих пор остались для меня непонятными, посланникам не предоставляли никакой информации о ходе переговоров. Это шло вразрез с основными , правилами дипломатической службы. Эффективная работа посланника предполагает, что он : информирован обо всем, что происходит в центре - т.е. в министерстве иностранных дел и правительстве - в области внешней политики, да, по правде говоря, и в других областях. " Разумеется, он использует эту информацию, согласно полученным инструкциям или по ^ собственному усмотрению, и несет ответственность за то, чтобы не причинить вреда своему t государству. " Слухи о переговорах о базах распространялись, как пожар, и каждый день ко мне I обращались другие посланники и работники посольств, спрашивая, что происходит. Не имея | ин4юрмации, я не мог ничего им сказать. Однако в подобных случаях молчание всегда I пробуждает сомнения, которые не шли на пользу ни Эстонии, ни вопросу, стоявшему на повестке дня. Я решил поехать в Таллинн, чтобы получить информацию и, позвонив по телефону, попросил разрешения на это. Министр иностранных дел находился с делегацией в Москве, но помощник министра Каазик под свою ответственность разрешил мне приехать. Тогда я вылетел в Таллинн. [ В дни, когда в Москве шли переговоры, я постоянно сидел в кабинете помощника министра, откуда поддерживалась телефонная связь с Москвой. В то же самое время по соседству, в кабинете министра иностранных дел заседало правительство, там же находился и генерал Лайдонер. Поэтому у меня была возможность поговорить также с членами правительства и с генералом Лайдонером и услышать их мнения о положении дел. Находясь там, я узнал и такое, что меня ошеломило. Мы с Каазиком были вдвоем в его кабинете, когда позвонили из Москвы. Каазик снял трубку, и я увидел, как он вдруг побледнел и сделался очень серьезным. Когда разговор закончился, я спросил Каазика, что случилось. Каазик объяснил, что министр иностранных дел отдал распоряжение ходатайствовать о получении для него и его жены виз для поездки в Германию. Мы с Каазиком были очень удивлены. Ведь нам было известно, что Москва контролирует каждый телефонный звонок, записывая его на пленку. Мы попытались представить, как могло повлиять на дальнейший ход переговоров известие, что эстонский министр иностранных дел собирается по возвращении бежать из Эстонии, и какое впечатление это произвело бы за границей, если бы об этом стало известно. Мы пришли к выводу, что отдавать такие распоряжения по телефону совершенно недопустимо, так как об этом немедленно дадут знать членам советской делегации. Это был не единственный ошибочный шаг, предпринятый министром иностранных дел. Вскоре после моего возвращения в Стокгольм он позвонил мне из Таллинна и отдал распоряжение открыть на его имя текущий счет в Энскильда-банке. А деньги он, мол, переведет позже. Уже обсудив с Каазиком, какое впечатление могло бы произвести намерение министра иностранных дел покинуть Эстонию, я категорически отказался выполнить распоряжение. Сказал, что если сегодня открыть подобный счет в здешнем банке, уже завтра всему дипломатическому корпусу будет известно, что министр иностранных дел Эстонии готовится к бегству. После этого я сразу же положил трубку. Наиболее спорный вопрос по поводу заключения договора о базах -- правильно ли было отдавать Советскому Союзу базы без сопротивления. Мнения здесь расходятся. Одни считают, что вооруженное сопротивление потребовало бы больших жертв, и по всем расчетам нам бы не удалось сопротивляться долго. Другие утверждают, что в случае сопротивления правительство республики во главе с президентом покинуло бы Эстонию и было бы признано за границей как правительство в изгнании. Не совершена была бы нашим правительством, по-видимому, и ошибка, которую сделала Польша, послав в Варшаву своего Миколайчика и создав коалиционное правительство, которое, впрочем, просуществовало недолго. Если бы правительство уехало, оно могло было бы использовать и денежные суммы, находившиеся за 259 границей, что заметно облегчило бы нашу борьбу за рубежом. Не возникло бы и разногласий в зарубежной борьбе, поскольку ею централизованно руководило бы правительство. Все эти рассуждения - по большей части мудрствование задним числом, основанное главным образом на том, что наши потери в случае сопротивления были бы не больше потерь в результате депортаций. Однако в период переговоров предвидеть депортации было невозможно. И все же есть один аргумент, говорящий в пользу сопротивления, с которым трудно поспорить. Его выдвинул в шведском риксдаге министр иностранных дел Унден, который вообще-то относился к Эстонии не слишком доброжелательно: "Сопротивление, конечно, потребовало бы жертв, но оно сохранило бы здоровье души народа". Нельзя скрывать, что отсутствие сопротивления вызвало большое разочарование и чувство ожесточения среди молодежи, выросшей в свободной Эстонии, которую учили, что свободу, завоеванную в Освободительной войне, в случае необходимости следует защищать и с оружием в руках. Несмотря на это, нельзя обвинять президента Пятса и правительство, решивших избежать кровопролития. Попытки прозондировать почву, предпринятые вслед за предъявлением требования о базах, показали, что нам неоткуда было ждать помощи, а наши собственные силы обороны были слишком незначительны, чтобы оказать сопротивление. Из: П.Судоплатов. "Спецоперации. Ay&fHKO^uJRpe^lbW ОЛМА^ПРЕСС, 1997, с. 148-155. ' [:];. ^ :::[!] - '-У;.^.[!] ^. [l:l::h]"[l:IJII;::] ^ , [1!]. '.[!] - [\] [!] ^ Закордонная разведка НКВД накануне войны В октябре 1939 года, вместе с Фитиным, начальником разведки, и Меркуловым, заместителем Берии, я принимал участие в совещании у Молотова в его кремлевском кабинете. Там находились также начальник оперативного управления Генштаба генерал-майор Василевский (в 50-х годах министр обороны), заместитель наркома иностранных дел Потемкин, зампред Госплана Борисов, начальник штаба ВМФ адмирал Исаков, начальник погранвойск генерал Масленников и начальник военной разведки, кажется, генерал-майор Панфилов. На повестке дня стоял один вопрос - защита стратегических интересов в Прибалтике. Молотов хотел услышать наши соображения. Советские войска уже находились там в соответствии с договорами, подписанными с правительствами Литвы, Латвии и Эстонии. Открывая совещание, Молотов заявил: - Мы имеем соглашение с Германией о том, что Прибалтика рассматривается как регион наиболее важных интересов Советского Союза. Ясно, однако, - продолжал Молотов, - что хотя германские власти признают это в принципе, они никогда не согласятся ни на какие "кардинальные социальные преобразования", которые изменили бы статус этих государств, их вхождение в состав Советского Союза. Более того, советское руководство полагает, что наилучший способ защитить интересы СССР в Прибалтике и создать там надежную границу -это помочь рабочему движению свергнуть марионеточные режимы. Из этого заявления стало ясно, каким именно образом мы толковали соглашения с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул для активизации наших политических, экономических, военных и разведывательных операций в Прибалтике. От наших резидентур в Швеции и Берлине мы получили проверенную и надежную информацию о том, что немцы планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Таким образом, Прибалтика оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии. Телеграммы из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями - посла и резидента, что бывало крайне редко и означало: информация имеет важное политическое значение. Полученные в Москве, они с визами Молотова и Берии препровождались Фитину и мне по линии НКВД с приказом Берии немедленно представить по этому вопросу предложения. Телеграммы такого уровня, за подписью послов и резидентов, обычно направлялись нескольким членам правительства. 260 Фитин ознакомил с телеграммой Гукасова, начальника по работе с националистическими и эмигрантскими организациями в районах, примыкающих к нашим границам. Кстати, именно Гукасов год назад потребовал от партбюро расследовать мое персональное дело. Сейчас, все еще с подозрением относясь к моей лояльности и, возможно, все еще держа на меня зло, он не передал мне указание Берии и самостоятельно подготовил предложения по противостоянию немецким спецслужбам в Латвии, Литве и Эстонии и в обход меня направил их Фитину. Его план заключался в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть в трех республиках Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов. Разразился скандал. Вызвав Фитина и меня и выслушав сообщение Фитина по записке Гукасова, Берия спросил мое мнение. Я честно ответил, что его у меня нет, я не получал никаких указаний и не в курсе германских намерений в Риге; в настоящее время я занимаюсь совершенно другими делами. Берия взорвался от ярости и велел срочно еще раз принести телеграммы. Тут он увидел, что на них нет моей подписи, а у нас было обязательное правило визировать любой секретный документ, проходящий через руки того или иного должностного лица в разведке и направленный для проработки. Гукасова тут же вызвали на ковер - и Берия пригрозил снести ему голову за невыполнение его приказа. Гукасов в ответ, понизив голос, в доверительном тоне (он был уроженец Тбилиси) сказал буквально следующее. Он действительно не показал мне телеграммы, так как получил информацию от начальника следственной части Сергиенко о наличии материалов, в которых говорится о моих подозрительных контактах с врагами народа -бывшим руководством разведки. Берия резко оборвал Гукасова: надо бросать идиотскую привычку лезть со своими предложениями и раз и навсегда зарубить себе на носу, что приказы должны выполняться беспрекословно и незамедлительно. - Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в нынешних условиях, - подчеркнул Берия, - стали совершенно иными. - И тут же процитировал Сталина, потребовавшего активного включения оперативных сотрудников разведорганов в политические зондажные операции с использованием любых конфликтов в правящих кругах иностранных государств. - Это, - подытожил Берия, - ключ к успеху в свержении нынешних правительств марионеточных государств, провозгласивших свою так называемую независимость в 1918 году под защитой немецких штыков. - Из этой тирады мы сразу поняли, что он имеет в виду государства Прибалтики. - Немцы и раньше и теперь, - продолжал Берия, - рассматривают их как свои провинции, считая колониями германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между Англией и Швецией в данном регионе. - При этих словах он повернулся в мою сторону. - Обдумайте все как следует и немедленно вызовите в Москву Чичаева. Потом доложите ваши соображения с учетом необходимых материальных средств. Срок - три дня. Самоуверенная, дерзкая постановка вопроса отражала то новое мышление, которое демонстрировали Сталин, Молотов и Берия после подписания пакта, который явно прибавил им веры в собственные возможности. В регионах, уже официально вошедших теперь в сферу наших интересов, мы начинали кардинально новую активную политику, с тем чтобы повлиять на внутренний курс правительств этих государств. <....> Судьба прибалтийских государств, которую первоначально определяли в Кремле и в Берлине, во многом похожа на судьбу восточноевропейских, предрешенную в свое время в Ялте. Сходство тут разительное: и в том и в другом случае предварительным соглашением предусматривалось создание коалиционных правительств, дружественных обеим сторонам. Нам нужна была буферная зона, отделявшая нас от сфер влияния других мировых держав, и мы проявляли готовность идти на жесткую конфронтацию в тех районах, где к концу войны находились войска Красной Армии. Снова повторюсь, задачу построения коммунизма Кремль видел главным образом в том, чтобы всемерно укреплять мощь советского государства. Роль мировой державы мы могли играть лишь в том случае, если государство обладало достаточной военной силой и было в состоянии подчинить своему влиянию страны, находящиеся у наших границ. Идея пропаганды сверху коммунистической революции во всем мире была дымовой завесой идеологического характера, призванной утвердить СССР в роли сверхдержавы, влияющей на все события в мире. Хотя изначально эта концепция и была идеологической, она постепенно стала реальным политическим курсом. Такая возможность открылась перед нашим государством впервые после подписания Пакта Молотова - Риббентропа. Ведь отныне, как 261 подтверждали секретные протоколы, одна из ведущих держав мира признавала международные интересы Советского Союза и его естественное желание расширять свои границы. Из: H.Laretei. " Saatuse mdngukanniks...",lk. 203-208. (пер" с зет.) Еще сложнее, чем во время переговоров, стало положение всех эстонских посланников в период существования баз. Эстония в то время придерживалась во внешней политике курса лояльного выполнения договора о базах, чтобы не провоцировать Советский Союз предъявлять новые, более тяжелые требования. Поэтому за границей эстонские дипломаты старались производить впечатление, будто Эстония является хозяином в собственном доме. Защищать такую позицию посланникам было трудно, так как за границей положение в Эстонии расценивали как оккупационный режим. Особенно очевидным это стало тогда, когда советские военно-воздушные силы начали бомбить Финляндию с самолетов, взлетавших с баз, расположенных в Эстонии. Поначалу мы пытались отрицать это, однако, сообщениям из Финляндии, где бомбардировки с эстонских баз вызвали огромное негодование, доверяли больше, чем нашим опровержениям. Спрашивали, как Эстония, если она является хозяином в собственном доме, допускает бомбардировки братского народа бомбардировщиками, прилетающими из Эстонии. Бомбардировка Финляндии сразу восстановила общественное мнение Швеции против Эстонии. Даже наши лучшие друзья больше не верили, когда я пытался объяснить положение согласно полученным из Эстонии инструкциям, и государственный антиквар Швеции профессор Курман как-то сурово и резко бросил мне в лицо: "Что вы несете!" Это антиэстонское настроение особенно остро проявилось на открытии сельскохозяйственной конференции в большом зале филармонии, куда были приглашены и дипломаты. Меня посадили рядом с послом Советского Союза г-жой Коллонтай, а по обе стороны от нас оставили 3-4 пустых кресла. Тем самым нас словно бы поместили на позорную скамью перед полным залом народа и изолировали от общества, сделав из нас "союзников". Это сильно подействовало и на г-жу Коллонтай, и она со вздохом прошептала мне: "Трудно в такое время быть послом". Замалчивание истинного положения дел, разумеется, логически проистекало из стремления не раздражать Советский Союз, но от этого ноша посла не становилась легче, а с течением времени все это возымело и негативные последствия, поскольку соответствовало советской пропаганде, которая подчеркивала добровольный характер договора о базах и его лояльное выполнение обеими сторонами. Тем самым у мировой общественности создалось впечатление, будто бы в разговорах о добровольном присоединении Балтийских государств есть зерно истины. Хотя иностранные посольства можно было осторожно информировать о реальной ситуации, зная, что через них информация не получит огласки, но именно по этой причине она не могла повлиять и на общественное мнение. Только незаконно объявленные выборы нового Государственного собрания, превращение Эстонии в социалистическую республику и ее присоединение к Союзу ССР развязали эстонским посланникам руки для распространения верной информации. Однако к тому времени ущерб уже был нанесен. Вопрос, на что была направлена политика периода баз, обсуждался по разным поводам. У меня была возможность получить информацию об этом из первых рук во время моей последней встречи с президентом Пятсом в Таллинне в апреле 1940 г. Во время этой беседы с глазу на глаз, продолжавшейся два часа пятнадцать минут, Пяте объяснил, что правительство убеждено в том, что в сентябре того же года разразится война между Германией и Советским Союзом. "Осталось всего полгода, и если мы, лояльно выполняя договор, не дадим повода Советскому Союзу предпринять какие-нибудь более решительные шаги, то мы спасены", - были слова Пятса, дававшие предельно ясную картину направления тогдашней политики правительства. Со своей стороны, я как наблюдатель из-за рубежа высказал опасения, что дело может принять худший оборот, и предложил направить за границу возможно больше членов правительства, чтобы они могли образовать предусмотренный законом кворум и на худой конец действовать как правительство в изгнании, а также перевести деньги, которые обеспечили бы им возможность действия. Хотя Пяте не дал на это вразумительного ответа, я 262 понял, что этого нельзя сделать, не привлекая внимания Советского Союза и не вызывая сомнении. Это означало бы отклонение от однажды взятого политического курса. Встретившись позже с министром иностранных дел Пиипом, я попросил его направить за границу хотя бы одного хорошего специалиста по международному праву, назвав, между прочим, имя профессора Николая Каазика. Это не было сделано, очевидно, из тех же соображений, однако позже Каазику посчастливилось бежать, и он принимал участие в составлении ряда меморандумов для разъяснения юридического статуса Эстонии и беженцев. Его преждевременная смерть стала большой потерей в нашей зарубежной борьбе. Надежда на войну между Германией и Советским Союзом была не единственной причиной, определявшей политический курс того времени. При ближайшем рассмотрении встает целый ряд вопросов, на которые, опираясь на имеющиеся в нашем распоряжении данные, ясный ответ найти невозможно. Вероятно, большая часть этих вопросов так и останется без ответа, так как те, кто мог бы дать его, уже отошли в мир иной. С периодом баз совпало заключение мирного договора с Финляндией. По данным шведов, большая заслуга в заключении мира принадлежит советскому послу в Швеции г-же Коллонтай, о которой известно было, что она с самого начала осудила нападение на Финляндию и со своей стороны сделала все, чтобы достичь мирного договора. В дипломатических действиях Советского Союза того времени осталось, однако, совершенно непонятным, почему в процессе мирных переговоров с Финляндией, несмотря на тесные контакты со шведским министерством иностранных дел, использовалось также эстонское посольство. Однажды ко мне пришел пресс-атташе Карл ACT и рассказал, что представитель ТАСС в Стокгольме позвонил ему и попросил о встрече. ACT сказал, что туда, прямо в логово, он не пойдет, и что если у них есть какое-то дело. пусть приходят к нему сами. ACT принял представителя ТАСС у себя дома и сразу после этого, поздно вечером, пришел ко мне, захватив полную запись беседы. По его просьбе жена, присутствовавшая во время беседы, тоже делала заметки, чтобы запись получилась максимально точной. Из сообщения представителя ТАСС выяснилось, что Советский Союз согласился бы заключить мир с Финляндией, если бы был уверен, что Швеция сохранит нейтралитет, и что русские ждут от Швеции соответствующего заявления. Я сказал об этом непосредственно министру иностранных дел Швеции Гюнтеру, и через несколько дней в газетах действительно появилось заявление премьер-министра Ханссона о нейтралитете Швеции. Прочитав его, мы с Астом пришли к выводу, что оно вряд ли удовлетворит Советский Союз. Представитель ТАСС действительно попросил Аста о новой встрече и обратил внимание на то, что заявление очень туманно. Я и об этом сообщил министру иностранных дел, и вскоре после этого появилось новое заявление, на этот раз от имени короля, которое, по-видимому, удовлетворило Советский Союз, так как Аста по этому вопросу больше не беспокоили. Не прошло и четырех-пяти дней со времени последней встречи Аста с представителем ТАСС, как из Финляндии пришло известие об отъезде делегации в Москву для мирных переговоров. В какой мере на ход переговоров повлияло посредничество эстонского посольства, сказать невозможно, так как вся история производила впечатление весьма непонятной и загадочной. Из: K-Pusta. "Saadiku pdevik" ("Дневник посланника"), Tallinn, Olion, 1992, lk. 206-208. (пер. с зет.) Я уже нанес свои первые визиты на Тоомпеа, когда адъютант президента позвонил в гостиницу "Бристоль" и сообщил, что президент высказал пожелание встретиться со мной завтра, 21 марта, в замке Кадриорг. Пяте выглядел сильно постаревшим и жаловался на боли в спине, которые не позволяли вставать с кресла. Он хотел сообщить мне, что ввиду серьезности данной ситуации мы должны забыть старое и объединить все наши усилия для того, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Он хотел, чтобы я отправился посланником в Рим, поскольку Италия, по всей видимости, не должна была участвовать в войне и тем самым становилась важным действующим лицом при решении дальнейшей судьбы Эстонии. <...> 263 Наш разговор продолжался два часа. Президент сказал, кроме того, что, поскольку уж я встретился с премьер-министром Улуотсом и министром иностранных дел Пиипом (которые выходили из кабинета Пятса, когда я входил в него), он должен заметить, что оба они более оптимистичны, чем он, в отношении России. Нападение со стороны России, судя по всему, неизбежно, и тогда положение Эстонии может оказаться еще хуже, чем в 1918 году. Поэтому он высказал пожелание, чтобы мы, зарубежные представители, опять организовали зарубежную делегацию, как в 1918 году, и чтобы я поговорил об этом с Яаном Тыниссоном и убедил его поехать за границу во главе этой делегации, в первую очередь в Швецию, где его так хорошо знают со времени правления короля Густава. На мои вопрос, почему он сам не сделает это предложение Тыниссону, Пяте ответил, что у Тыниссона могло бы возникнуть подозрение, что от него хотят избавиться по внутриполитическим причинам. Что же касается полномочий и кредитования этой делегации, то он обещал позаботиться о том, чтобы все организовать. Днем раньше я беседовал с премьер-министром Юри Улуотсом. Его объяснения звучали так, как будто он пытался убедить самого себя в своем собственном оптимизме. Он рассказывал о своей поездке с Пиипом в Москву и особенно о прощальном обеде у Сталина, который их щедро угощал и объяснял, почему у Советской России нет причин нападать на Эстонию и силой менять внутренний режим. "Эстония - сельскохозяйственная страна, которая кормит всю Ленинградскую область. Почему мы должны нарушать эту экономику? Эстонцу нужно лишь немного частной собственности, чтобы работать. Было бы бессмысленно менять его образ мышления силой..." Так рассуждал Сталин, после чего Улуотс спросил у меня, не считаю ли я, что он рассуждал по-деловому. Я смог лишь ответить, что весь наш опыт общения с коммунистами показывает несоответствие их диалектики действительному поведению. Пийп был явно озабочен и считал, что вся ситуация невероятно запутана. <...> На обратном пути я сделал остановку в Тарту, чтобы сообщить Тыниссону о предложении Пятса насчет делегации и самого Тыниссона. Он выслушал мое сообщение и ответил спокойно: "Я озабочен ситуацией не меньше, чем президент Пяте, но я уже стар и не хочу, чтобы у моего народа сложилось впечатление, что я покинул его перед угрозой беды. Хотя я одобряю план делегации и советую Вам, представителям Эстонии за рубежом, сразу же приступить к его осуществлению". Не помог и совет госпожи Хильды еще раз обдумать это предложение - старый Яан остался при своем мнении. Он проводил меня на поезд и повторил еще раз, что его решение принято после основательных размышлений, а не является результатом минутной слабости. Мне он пожелал веры и удачи и сказал, что больше мы не увидимся. Из: LRaamot "Mdlestused" ("Аосп^шинания"), &. 2, Stockholm, VaUs-Eestija EMP, 1991, lk.l72.(nep.C3CM) [!] [1!] ^'^\^^^, .;[;],[;:],.[::::8], ^[:1] .',. f,/^ ' , [!] [:] - [:] [:] Некоторые события, связанные с началом оккупации Эстонии Советским Союзом, в хронологическом порядке 16 июня 1940 года. Советский Союз предъявил посланнику Эстонской республики в Москве ультиматум, который содержал многочисленные необоснованные обвинения в адрес Эстонии. Ультиматум было решено принять. 17 июня. Началось вступление советских войск в Эстонию. 19 июня. В Таллинн в качестве эмиссара Советского Союза прибыл член Политбюро Андрей Жданов, который незамедлительно приступил к созданию нового правительства и начал организацию перехода Эстонии к советскому государственному строю. 21 июня 1940 года. В Таллинне была организована коммунистическая демонстрация. Президент Пяте распустил правительство Ю.Улуотса (приказ No 55) и утвердил правительство Йоханнеса Вареса (приказ No 56) в том составе, который был приемлем для Жданова. Хотя Пяте формально сохранил должность президента, ему, по существу, приходилось выполнять распоряжения Жданова. 264 22 июня. Приказом президента No 57 генерал Лайдонер был освобожден от обязанностей главнокомандующего и с действительной военной службы, начиная с 22 июня 1940 года. 5 июля. Государственная дума была распущена, были объявлены выборы нового состава Думы. 14-15 июля по требованию Жданова состоялись выборы в Государственную думу, которые проводились согласно требованиям коммунистического режима. 22 июля. Коммунистическая Государственная дума приняла обращение к Верховному Совету СССР с просьбой принять Эстонию в состав Союза ССР в качестве одной из союзных республик. 23 июля. Государственная дума национализировала землю, предприятия и финансовые учреждения и приняла к сведению информацию об отставке президента К.Пятса. 30 июля 1940 года. Константина Пятса депортировали в Советский Союз. 6 августа 1940 года. Эстонская ССР была принята в состав Советского Союза в качестве 16-й союзной республики. Из: Н.Мае . "Kuidas koik teostus. Minu malestused" ("Кдк^се осуществилось. Мои воспоминания"), Stockholm, Valis-Eestija 1ШР,1993^NoШ51.(п^ Пяте расказал мне об ультиматуме русских. Сказал, что в середине недели в Таллинн приедет Жданов и что он отозвал из Москвы в Таллинн Рея, чтобы тот сформировал новое правительство, которое было бы для русских приемлемым. Затем я передал ему то, о чем сообщил мне курьер и о чем я слышал в Германии. Пяте сказал, что теперь, видимо, уже поздно. Теперь он уже не может покинуть родину, не может он и принять какое-либо решение до переговоров со Ждановым. Он ожидает Рея, чтобы получить более точную информацию о том, что же произошло. Пока у него какие-либо известия из Москвы отсутствуют. Кроме того, он хочет услышать требования Жданова. Спросил, согласен ли я поехать вместо него в Германию вести переговоры. Он даст соответствующие полномочия и, на основании наших предыдущих контактов, уверен, что я приду к правильному решению. Я согласился. <...> Все произошло так. Приехал Жданов, приехал и Рей. Поскольку Жданов не принял правительства Рея, то нельзя было сообщить в открытую, для чего Рей приехал в Таллинн. Затем последовала "революция" и "мощная" манифестация на площади Свободы. Мы пошли на нее посмотреть. Д-р Рютман, Пукк и я. Площадь Свободы была пуста, только сзади, где-то около церкви Яани стоял автомобиль и вокруг него - сотня-другая людей. На крыше автомобиля какой-то человек размахивал красным флагом и держал речь. Мы огляделись. Внезапно оратор слез с крыши автомобиля и туда взобрался русский офицер в форме. Пукк вздрогнул и сказал, что теперь дело серьезное, раз Красная Армия вмешивается в открытую, и предложил нам пойти вместе с ним в контору, которая находилась поблизости, на углу улицы Суур-Карья. Пукк думал, что другие наверняка тоже туда явятся. Когда мы туда добрались, министр внутренних дел Юрима рассказал, как накануне поздно вечером к нему пришел какой-то русский комиссар и не снимая фуражки потребовал, чтобы ему выписали официальное разрешение провести завтра на площади Свободы демонстрацию. Юрима объяснил, что проведение всяческих собраний под открытым небом запрещено приказом главнокомандующего, поэтому он такого разрешения дать не может, это может сделать только главнокомандующий. Комиссар сказал, мол, садитесь за стол и сейчас же пишите нужное разрешение, "иначе я вас арестую". И министр внутренних дел нашего независимого государства не отправил русского ни к его послу через министра иностранных дел, ни к главнокомандующему или президенту, а сел за стол и написал противозаконное разрешение. Положение было вполне ясным, если русский комиссар в мундире, не снимая фуражки, мог угрожать ему арестом. Потом все пошло очень быстро. Из тюрем освободили заключенных красных. <...> По прибытии танков процессия двинулась к Пятсу, в сторону дворца Кадриорг. На следующий день у власти было правительство Вареса, и я подумал, что стою перед лицом серьезных Х.Мяэ - руководитель Эстонского самоуправления в период оккупации Эстонии Германией (1941-1944 гг.). - Прим. сост. 265 событии, вопреки своим ожиданиям, и что о тонкостях, которые обсуждались в понедельник, теперь не может быть и речи. Из: A.Roolaht. "Nil see oil... Kroonika iihest unusttis^Wva nwetud ofostust" ("Так это бьпло ... Хроника одной эпохи, преданной забвению"), Tallinn, ^erwoiUket, 1990, с. 354-35S. {пер. с -лет.) [1] . [:] : [1]' [::] ^' :' ~ ^ [::;;] [;1] ' [111] . : -[1]; [1] , , Как на самом деле происходило установление диктатуры пролетариата в Эстонии, можно прочитать и сейчас в номерах "Paevaleht" за 20, 21 и 22 июня 1940 года; они увидели свет без цензуры, и приведенным в них фактам можно доверять. Оттуда я узнал, что оратором, выступавшим на площади Свободы, был секретарь-делопроизводитель таллиннского профсоюза портных Оскар Пярн. В конце его речи прозвучала благодарность "Красной Армии и ее вождю Ворошилову". Наконец, поприветствовали еще Сталина, Молотова и Жданова, затем последовали продолжительные овации. Потом через бульвар Каарли ко дворцу Тоомпеа, а оттуда - по Пикк Ялг, улице Пикк, бульвару Мере и Нарвскому шоссе ко дворцу Кадриорг двинулась процессия. Ее все время сопровождали броневики. После того, как президент уехал с Тоомпеа, разошлось также большинство членов правительства. Поэтому-то двери и окна Белого зала были открыты настежь. Картина, открывшаяся взору очевидцев, была необычной, ведь мы не видели красных флагов на улицах с 1924 года. На лестнице православного собора, находящегося напротив дворца, собралось множество любопытствующих, следивших за ходом процессии, они пели эстонский гимн и скандировали: "Да здравствует свободная Эстония!" Но на пригорке улицы Команданди стоял броневик Красной Армии, дуло его пулемета было угрожающе направлено в сторону дворца Тоомпеа. Довольно скоро от колонны демонстрантов отделилась группа людей во главе с Неэме Руусом и Максимом Унтом, которые прошли в Белый зал и потребовали от премьер-министра Юри Улуотса формирования нового, народного правительства. Улуотс ответил, что осуществление подобных государственно-правовых актов, то есть роспуск старого правительства и назначение нового, не входит в компетенцию находящегося у власти премьер-министра - это может сделать только президент республики. Больше говорить было не о чем, Руус и Унт ушли. После этого движение процессии продолжилось. Премьер-министр Улуотс курил одну папиросу за другой. Время от времени он выходил на балкон дворца и наблюдал за движением процессии. Почему он стоял там один, неизвестно. Рядом с ним должен был бы стоять, по крайней мере, адъютант. Министр иностранных дел Пийп сидел в углу Белого зала и плакал. Наш начальник, министр без портфеля Антс Ойдермаа, которого, как видно, ничем нельзя было выбить из колеи, смотрел из окна на проходящую процессию и говорил мне и Раудма: "Ребята, дело в ж...! Это конец! Они теперь пойдут к президенту. Берите с собой барышню Кааренд и поезжайте в Кадриорг. Пяте, наверное, захочет сказать речь. Пусть Кааренд запишет ее, а вы сделайте репортаж. Юрима хотел, чтобы я провел здесь совещание редакторов ежедневных газет о том, как публиковать все это в завтрашних выпусках..." Из: "1940s, в Эстонии...", с. 93-94, 116-117. Выписка из биографии Максима Унта Я вступил в контакт с посольством Советского Союза в 1932 или 1933 году. Оттуда я получал подпольную литературу от тов. Клявина, которую распространял. Я распространял подпольную коммунистическую литературу. Я передавал различные данные посольству Советского Союза, например, о перевороте Пятса, военные и другие через тов. Клявина и других. Я предоставлял данные также через тов. Истместьева.* <...> П.Изместьев. - Прим. сост. 266 18 июня 1940 года я получил приказ по телеграфу и телефону явиться в Таллинн, который сразу же и исполнил. В Таллинне я встретился с тов. Сяре. Я знал о нем и раньше. У меня были встречи и с тов. Лауристином. Вызвали меня тов. Руус и Истместьев. Вечером 18 июня я встретился с тов. Бочкаревым, который спросил меня, согласен ли я стать министром внутренних дел. Я сказал, что, если мне доверяют, то я возьму это задание на себя. 19-го июня я встретился с тов. Ждановым два раза и, кроме этого, с тов. Бочкаревым. 20-го июня было две встречи с тов. Ждановым, а также с тов. Бочкаревым, и вечером того же 20-го июня тов. Жданов дал мне задание организовать в течение ночи митинг и демонстрацию к 21 июня. Получив распоряжение, я сразу же приступил к его выполнению и сообщил тов. Сяре об этом. Ночью все приготовления были проведены как в Таллинне, так и в провинции, и 21 июня надо было установить власть, что и было мною сделано. После этого я много раз сталкивался с тов. Ждановым. С этого времени я работаю над поручениями, которые на меня возложила партия. М.Унт Из воспоминаний А.Резева Чувствовалось, что т. Бочкарев имел представление о лицах демократического уклона или в какой-то мере находящихся в оппозиции с пятсовским режимом. Помимо К.Сяре и И.Лауристина, он поддерживал связь с А.Руусом, М.Унтом и др. <...> Что касается личного состава правительства И.Вареса, думается, что при его составлении руководствовались внутри- и внешнеполитическими соображениями. Сколько мне известно, в этом вопросе мнение И.Лауристина и других членов руководящего партийного центра не запрашивалось. Может быть, советовались по этому вопросу с Сяре, который в это время был уже в Таллинне и выдавал себя за представителя Коминтерна. Записано в 1951 г. Из: "1940. aasta sundmused NigolAndreseni kirjapanekus" ("События 1940 года в изложении Ниголя Андрезена."), "Rahva Haiti" (Таллинн) от 21-22 июля 1989 г. (пер. сэст.) 20 июня ближе к вечеру за мной приехал П.Изместьев, чтобы отвезти меня в посольство Союза ССР, как он сказал, по приглашению А.Жданова. Я знал о том, что А.Жданов в Таллинне. А.Жданов принял меня вместе с послом Никитиным, и наши переговоры продолжались около двух часов. Жданов сказал, что в Эстонии необходимо создать новое, по-настоящему демократическое правительство, а затем начал расспрашивать меня о способностях и деятельности отдельных людей. Он спросил мое мнение о И.Варесе как о премьер-министре. Я ответил, что очень доверяю Й.Варесу, однако мне известно, что ему чужда всякая административная деятельность, и боюсь, что у него могут возникнуть затруднения. Профессора Нуута я лично не знал, но будучи наслышан о нем, дал ему позитивную оценку. "Кто больше известен в народе, Нуут или Семпер? - прозвучал вопрос. "По моему мнению, Семпер", - ответил я без колебаний. Насколько я знаком с профессором Круусом? Я ответил, что мало встречался с ним лично, охарактеризовал его как историка, сказал о его антипятсовских выступлениях. Все это Жданову было известно. Мог бы я порекомендовать Крууса в члены правительства? Я побоялся это делать и сказал об этом, я не был близко знаком с Круусом. Так мы обсудили еще многих, среди них был ряд военных, о которых я ничего сказать не мог: у меня вообще не было знакомых военных, особенно среди высшего командного состава. Далее меня попросили охарактеризовать И.Нихтига (которого я немного знал и сыну которого той весной давал уроки). Я ответил, что он аполитичный делец. Под конец меня спросили, какое министерство я сам мог бы возглавить. "Я об этом не думал", -ответил я. "Пора было бы подумать", - и он предложил мне министерство иностранных дел. "Это же самая незнакомая для меня область, - ответил я, - если я с чем и попаду впросак, то в 267 первую очередь с этим министерством". "Не беда, - утешил Жданов, - газеты читаете, во внешней политике ориентируетесь, а это главное..." <...> Здесь мне вспоминается еще одна направляющая беседа, в которой я принимал участие. В конце июня-начале июля я был у Жданова и, покончив с неотложными делами, сказал ему, что мне необходима долгосрочная ориентация, например, в течение какого времени мы должны подготовить вхождение Эстонии в Советский Союз. Жданов поправил меня, не столько в языке, сколько по существу, вместо "вхождение" сказав "присоединение", и тем самым сделал ударение на методах этого присоединения. Это помогало хорошо сориентироваться, хотя я сам и не говорил на эту тему, кроме как с А.Абеном после его недавнего возвращения из Швеции. Я вкратце известил его, что ближайшая цель нашей политики - осуществить присоединение Эстонии к Советскому Союзу, с чем он также полностью согласился. Ноябрь,1955 Из: "Eesti riikja rahvas II maailmasojas" ("Эстонское государство и эстонский народ во второй мировой войне"), 3 kd., Stockholm, Kirjastus EMP, 1956,1k. 26-30. (пер. с зет,) Захват радиовещания А.Каськ Государственное радиовещание было одним из тех учреждений, которые столкнулись с коммунистическими захватчиками уже утром 21 июня, когда инсценировка государственного переворота едва началась. Было оно и одним из тех учреждений, которые были захвачены непосредственно с применением вооруженного насилия. <...> На площади Свободы представление уже шло. На краю площади со стороны церкви Яани стояла группа из нескольких сот человек довольно сомнительного вида: бородатые печорцы, которых редко можно было увидеть в Таллинне, плохо одетые мужчины и женщины. В их числе встречались и рабочие в рабочей одежде, которые понемногу, поодиночке начали размахивать над собравшейся группой красными флагами. Большую часть находившихся на площади составляли просто любопытные, державшиеся в стороне от участников государственного переворота и стоявшие на тротуарах и под деревьями в небольшом парке вокруг церкви Яани. На краю площади перед церковью располагались три броневика Красной Армии, их окружали вооруженные красноармейцы. Немного офицеров прогуливалось в толпе демонстрантов, откуда они время от времени возвращались к броневикам. На площади находился грузовик с открытой платформой. После прибытия на место сотрудников радио на платформу встал рыжеволосый коммунистический деятель с непокрытой головой и произнес речь, пронзительно и прямо-таки истерически вскрикивая. Как выяснилось впоследствии, оратором был деятель таллиннского профсоюза портных Пярн. Устами того же портного было высказано требование об отставке правительства и о формировании нового правительства. Не изменил он тона и тогда, когда ему под нос сунули микрофон, и из громкоговорителя понесся искаженный криком, дребезжащий голос. Демонстранты слушали равнодушно и по окончании речи никак не выразили своих чувств. В толпе зрителей раздались ругательства в адрес оратора, особенно рьяно делали это рабочие, отколовшиеся от демонстрантов. Вообще, зрители, похоже, не верили, что за разворачивающимся представлением последует что-то еще. Все привыкли к свободе и к тому, что каждый может говорить то, что считает нужным. Хотя такую хулу и глумление в адрес правительства слышали в первый раз, все же люди, казалось, были уверены в том, что организованная демонстрация не удалась и не достигла намеченой цели. Частично такое мнение могло быть обусловлено неизвестностью в отношении будущего и тем обстоятельством, что все представление производило сравнительно убогое впечатление: на него не реагировали положительно, а из группы, собравшейся под красным флагом, некоторые прямо-таки демонстративно уходили. У организаторов представления хватало дел и приказов, которые они отдавали до тех пор, пока не начали двигаться в сторону дворца Тоомпеа, куда им, видимо, надлежало отправиться в предусмотренном порядке. 268 Радиотехники собрали громкоговорители и поехали обратно в студию в здании театра "Эстония". Там их ждало новое распоряжение - установить громкоговорители перед дворцом Кадриорг, где находился президент республики Пяте, которому участники "государственного переворота" торопились предъявить свои требования. Состоявшиеся там выступления и беспорядки персонал радио мог слушать уже из студии, так как техники подсоединили микрофоны к общегородской линии радиосвязи и все представление по инициативе техников было записано на пленку. <...> В то утро в кабинете министра внутрених дел находились главные редакторы всех таллиннских газет и директор ЭТА Карл Корнел. Атмосфера была немного нервной, ведь участники понимали происходящее лучше, чем обычные граждане. Колонна демонстрантов как раз направилась от дворца на Тоомпеа к Кадриоргу. Министр внутренних дел Аугуст Юрима дал короткий обзор предыстории происходящей в городе демонстрации. Согласно его объяснениям, войска на советских базах уже несколько дней назад начали собираться в две большие группы, эти группы находились во всеоружии и были готовы выступить. В то же время со стороны размещавшихся на базах войск в правительство поступили обвинения в том, что в уезде Мартна в Ляанемаа с ведома эстонских властей было совершено нападение на оружейный склад Красной Армии и оттуда были похищены оружие и боеприпасы. Одновременно русские передали информацию о лицах, скрывающих оружие, как похищенное со склада, так и насильно отнятое у отдельных красноармейцев. При обыске у упомянутых лиц действительно были найдены оружие и ручные гранаты. Хотя, по-видимому, здесь имела место провокация, поскольку и прошлое замешанных лиц, и поведение при допросе были более чем сомнительными, положение представлялось крайне опасным и трудным, так как, раз оружие найдено, значит, у русских есть формальное основание для обвинений. Министр внутренних дел убеждал собравшихся по-прежнему сохранять спокойствие и просил избегать в газетах любых выражений, которые могли бы каким-то образом вызвать раздражение у русских или дать им повод для предъявления новых обвинений. После того, как министр внутренних дел закончил доклад, директор ЭТА К.Корнел сделал обзор касавшихся нас телеграмм из информационных бюро зарубежных стран. Однако это ничего не прибавило к общей картине: соодержание этих телеграмм было уже раньше знакомо присутствующим, так как по распоряжению правительства все участники постоянно получали для публикации немаркированные телеграммы в запечатанных конвертах. Все мы знали, что стоим перед колоссальным могуществом и агрессией Советского Союза в одиночку и можем надеяться только на свои силы. После ответа на отдельные вопросы министр внутренних дел сообщил, что премьер-министр профессор Юри Улуотс выразил желание побеседовать с собравшимися и сейчас прибудет. В своей речи премьер-министр был неожиданно оптимистичным. Он описал шествие демонстрантов к дворцу Тоомпеа и высказал мнение, что эта шайка еще не решает судьбу нашего государства и народа. Он был глубоко убежден, что перед дворцом в Кадриорге демонстранты стыдливо и молча разойдутся, стоит президенту Пятсу сказать им несколько отеческих слов. Вероятно, он надеялся на большой авторитет президента, ведь действительно, своими словами президент мог повлиять на колеблющуюся и равнодушную позицию демонстрантов. Далее премьер-министр рассказал, что у руководства Исамаалийта возникла идея в свою очередь организовать шествие, которое продемонстрировало бы действительные настроения народа и позицию поддержки нынешнего правительства и государственного строя. Это, несомненно, была бы мощная демонстрация, и в ней приняли бы участие десятки тысяч людей. Такое шествие оказалось бы действенным противовесом и сокрушительным ударом для нескольких сотен бунтовщиков. На замечание главного редактора Харальда Таммера о том, что в нынешней обстановке проведение еще одной уличной демонстрации может означать кровопролитие, премьер-министр ответил, что он такой возможности не предвидит и что он лично оставил мысль о другом шествии лишь по той причине, что за короткое время нельзя организовать настолько крупное шествие, чтобы оно оказало желательное воздействие. К обеду демонстранты ушли от дворца в Кадриорге и направились к центральной тюрьме освобождать коммунистов и предателей родины. В работе радио возник перерыв до начала вечерней трансляции. Настроение было нервным и напряженным, ведь следовало ожидать 269 появления участников переворота и на радио. Соответствующие сообщения поступали от самих демонстрантов, так как, по окончании буйства перед дворцом в Кадриорге, несколько находившихся поблизости от микрофонов деятелен, разговаривая между собой, упомянули, что теперь они пойдут брать радиостанцию, добавив чудовищную угрозу, что сегодня жены работников радио напрасно будут ждать возвращения своих мужей домой. <.. .> За несколько часов до начала вечерней трансляции из таллиннской комендатуры на защиту радиостанции прислали четырех вооруженных солдат, которые как-то нерешительно разместились в приемной. Хотя присутствие родных эстонских солдат действовало ободряюще, особенно на служащих-женщин, директор радио во избежание бессмысленного кровопролития решил отослать солдат обратно. События в городе зашли уже так далеко, что четверо солдат не могли защитить одно учреждение. Участники переворота во главе с бывшим служащим таллиннской городской управы Паулем Уусманном прибыли на место примерно за полчаса до начала вечерних передач. Вооруженные винтовками и пулеметами, они, толкаясь, ворвались в помещения радио. Особенно бросался в глаза один рябой деятель, по виду похожий на босяка, который, очевидно, чтобы придать себе вид вояки, обмотался десятком метров ленты от советского пулемета, набитой боевыми патронами. На женщин появление этого деятеля произвело довольно-таки сильное впечатление, так что многие из них заплакали, но мужчинам, кое-что смыслившим в оружии и войне, этот мерзавец в кепке казался отвратительным. И его вооружение вызывало усмешку, ведь он был с винтовкой, зарядить которую пулеметной лентой или торчавшими оттуда патронами было непростой военно-технической задачей. В приемной, где находились выпускающий за своим контрольным пультом и дежурная телефонистка, Пауль Уусманн решительно заявил, что вечерняя трансляция отменяется и не начнется в предусмотренное время. Очевидно для того, чтобы придать своим словам больше веса, он достал из кармана пистолет парабеллум, но тут же засунул его обратно в карман. У вечернего выпускающего достало смелости спросить, по чьему поручению и каким полномочиям Пауль Уусманн отдает приказы. На это Уусманн ответил, что он говорит от имени эстонского трудового народа, который сегодня якобы захватил всю власть в государстве. Выпускающий пожал плечами и ответил, что как должностное лицо он не может выполнять распоряжения посторонних и официально подчиняется директору радио. Если последний прикажет отменить трансляцию, он выполнит его распоряжение. <.. .> Дальнейшее развитие событий не заставило себя долго ждать. В приемную во главе новой вооруженной шайки ворвался коммунистический деятель Арнольд Веймер, который был в то же время служащим таллиннской городской управы. Если Пауль Уусманн вел себя еще более или менее сдержанно и никому прямо не угрожал, то Арнольд Веймер был просто настоящим мятежником. С пеной на губах, пыхтя и хрипя от возбуждения, он бросился прямо в кабинет к директору Олбрею. Получив тот же ответ, что и Уусманн, Веймер дошел почти до истерики и угрожающе кричал, что, если от него требуют полномочий, то их подъедет к зданию радио не меньше тысячи. Этим он намекал, видимо, на советские танки и броневики, которые патрулировали таллиннские улицы. Он куда-то позвонил и вскоре после этого к зданию театра "Эстония" подъехало множество советских броневиков. Вместе с броневиками на радио прибыл высокопоставленный офицер Красной Армии, который не выказывал особого интереса к захвату радио, по крайней мере, ничего об этом не упоминал. Он потребовал точный список находящихся в Эстонии радиостанций и вскоре уехал. Перед отъездом он переговорил наедине с Арнольдом Веймером. Никто не слышал, о чем они говорили, так как это происходило вдалеке от всех, в дальнем углу коридора. Прибытие броневиков и появление новых вооруженных мятежников не оставляло больше никакого сомнения относительно того, что новая власть в случае какого-либо сопротивления готова применить оружие. Этого не скрывал и Арнольд Веймер, у которого после посещения офицера Красной Армии прибавилось воинственности. Пришлось подчиниться и передать радио в распоряжение коммунистов. Разумеется, при этом не состоялось никакой официальной передачи, просто директор и служащие отступили, а приказы и распоряжения начали отдавать коммунистические вожаки Арнольд Веймер и Пауль Уусманн. 270 Из: "Eesti riikja rahvas AmaWimtsc^s.t."flk^3^ 21 июня в штабе вооруженных сил А.Кургвель Во время июньских событий 1940 г. я жил на Палдиском шоссе, как раз напротив полицейского участка. Когда наши защитники коммунизма представили свои новые требования, и можно было ожидать, что наши внутренние враги начнут активно действовать, я снял комнатушку в Нымме, поскольку семье было бы там намного спокойнее, чем в Таллинне. Утром 21 июня от Палдиского шоссе до улицы Пагари было уже трудно пройти, привычная дорога через Ратушную площадь и улицу Пикк была недоступна: улицу перекрывали посты Красной армии. Обстановка в штабе была напряженной, уже с первого дня поступали сообщения о предстоявшем "бунте", и их становилось все больше. Во 2-м отделе часто звонили телефоны, поступали новые сообщения и сведения об обстановке. Начальнику отдела приходилось постоянно бывать с докладами у командира штаба, военного министра или у главнокомандующего вооруженными силами. Мне тоже частенько приходилось спешить туда, чтобы передать начальнику отдела новые сообщения. Будучи там, я, по распоряжению главнокомандующего вооруженными силами, связался по специальной телефонной линии с Кадриоргским дворцом, поскольку главнокомандующий хотел говорить с президентом страны. Мне пришлось остаться на месте и, таким образом я услышал то, что главнокомандующий говорил президенту. Разговор шел о навязанном со стороны Жданова назначении правительства Вареса-Барбаруса, с чем президент еще не был согласен. Главнокомандующий советовал уступить, потому что, как он отметил, другой возможности у нас нет, мы должны избежать вступления в конфликт с частями Красной армии, ведь это было бы для них хорошим поводом, чтобы начать битву, которая стала бы катастрофой для нашего народа; но мы не отдадим нашу власть в руки "улицы", свое оружие армия не отдаст. Главнокомандующий, как во время этой беседы, так и позже, был внешне спокоен, однако его внутреннее напряжение было заметно. Как-то, когда генералы и полковники стали беспорядочно сновать вокруг его рабочего кабинета, он, видимо нехотя, повысил голос, сказав, что те, кто больше не в состоянии владеть собой или кому нечем заняться, могут идти в свои комнаты и сидеть там, не мешая тем, кто еще в состоянии работать. Услышанный мной разговор главнокомандующего с президентом пригодился мне, когда я должен был отвечать прибывшим из 2-го отдела на их расспросы об информации. Вскоре с улицы Луизе, из бывшего помещения немецкой гимназии, позвонил по телефону начальник военной школы полковник Соодла. После приказа о выселении из Тонди военная школа размещалась там, и возле ее здания собирались подозрительные лица, требовавшие оружие. С ними было несколько человек, одетых в красноармейские мундиры. Полковник Соодла спрашивал, имеются ли распоряжения относительно того, как поступать, если эта ватага станет слишком активной. Конечно, в задачи 2-го отдела и, тем более, начальника отделения не входило отдавать распоряжения военным частям. Их должны были отдавать через оперативный отдел. Я не знал, пытался ли полковник Соодла, бывший когда-то сам начальником 1-го отдела, вступить с ним в связь. Я проинформировал полковника Соодла о точке зрения главнокомандующего, сообщив одновременно, из какого источника поступила эта информация. Такую же информацию я дал позднее дежурному офицеру связного батальона капитану Марипуу, который задавал по телефону аналогичный вопрос, находясь в школьном здании на улице Рауа, куда был помещен батальон после приказа о выселении из своих казарм. Можно полагать, что возникшая вечером того же дня в связном батальоне перестрелка со стремительно ворвавшимися людьми, в которую позже вмешались бронемашины Красной армии, отчасти была вызвана этой информацией. На основании этой информации я действовал и в третий раз. Это случилось в тот день, когда наступила очередь для захвата здания министерства обороны и штаба вооруженных сил на улице Пагари. За дверьми здания собралась толпа людей, требовавших впустить их внутрь. Я не помню, как случилось, что в моем рабочем кабинете в одно и то же время находились 1-й помощник начальника штаба генерал-майор А.Касекамп, начальник 2-го отдела полковник Саарсен, начальник 1-го отдела полковник Лутс, комендант штаба майор Вяльме и еще 271 некоторые офицеры, среди которых помощник командира отделения капитан Рейнло. Я получил приказ связаться с представителем советских вооруженных сил полковником Цукановым. Цуканову я сказал примерно следующее: советские власти вызвали брожение в массах, теперь они хотят захватить штаб, но мы не можем передать власть "улице"; пусть он как официальный представитель Красной армии распорядится держать "мятежников" в узде. Полковник Цуканов обещал немедленно прийти в штаб лично. Кроме того, я предупредил его, что с нашей стороны будет открыт огонь, если вместе с ним попытаются войти и "мятежники", что мы не хотим подвергать его опасности и поэтому ему следует учитывать такую возможность. Комендант штаба, как он сам потом рассказывал, слушая этот разговор, ощутил прилив энергии, поспешил с четвертого этажа здания, где проходил разговор, вниз к команде и отдал приказ открывать огонь в случае, если толпа попытается прорваться вместе с полковником Цукановым. До этого у него не было никаких указаний, стрелять или нет, теперь он был взбодрен тем, что услышал, по крайней мере, что-то определенное. Положение казалось критическим, находившиеся в моем рабочем кабинете офицеры проверяли личное оружие, т.к. нападение могло произойти в любой момент. Поскольку у некоторых не было пистолетов, я распределил имевшиеся в сейфе резервные пистолеты отделения А. Помощи от красноармейцев никто не ждал, ведь все это "народное восстание" было преднамеренно инсценировано их властями. Промелькнула мысль о семье. Я позвонил в Нымме и попросил позвать к телефону жену. Рассказал ей в двух словах о положении, что, по всей видимости, из него нет выхода, и попрощался навсегда. Как мне рассказывала позднее жена, этот разговор был таким коротким, шел в таком будничном тоне и казался таким неожиданным в спокойный солнечный день в Нымме, что, еще не поняв глубину его содержания, она сама сказала "прощай" и повесила трубку. И только тогда до нее дошло, что это, кажется, конец! Из: "I940. aasta wndmused Nigol Andresew kirjapane^^,M^(nep.c^cm.) При передаче министерства тогдашний министр иностранных дел А.Пийп созвал руководящих работников и представил их мне. <...> Не считая церемонии приема для дипломатического корпуса, моим первым заданием было наладить товарообмен с Германией, так как в сферу деятельности министерства иностранных дел входила и внешняя торговля. Немецкий посланник Фровейн вручил мне ноту, согласно которой дополнительно к вывозимой в Германию по условиям эстонско-немецкого торгового соглашения целлюлозе требовалось большое количество необработанной древесины. Вывоз дешевой необработанной древесины не приносил выгоды экспортеру. При этом Германия была главным заказчиком эстонской целлюлозы. Уже раньше стало известно о перебоях с грузоотправками на целлюлозной фабрике. Я ответил посланнику только, что мы не можем отправить необработанную древесину, будем придерживаться торгового соглашения. На это Фровейн возразил, что тогда Германия прекратит закупку целлюлозы. В тот же день на мой запрос посольство СССР (Бочкарев) сообщило мне, что СССР примет всю произведенную в Эстонии целлюлозу. Я поставил об этом в известность рабочий совет целлюлозной фабрики, а министр экономики одновременно отдал распоряжение, чтобы фабрику не останавливали. С самого начала я договорился с посольством СССР о том, что мы с тов. Бочкаревым в случае необходимости будем советоваться без формальностей. Кстати, в переговорах мы обращались друг к другу "товарищ". А.А.Жданов подчеркнул, что всегда готов к обсуждению любых вопросов, и этим предложением я нередко пользовался. <...> Началась смена руководящих работников в сфере министерства экономики. Президент Эстонского банка Яаксон не согласился с передачей золота Союзу ССР. Я вызвал Яаксона к себе и предложил ему в течение получаса либо выполнить распоряжение, либо подать заявление об уходе. Яаксон уволился. Так же быстро я устранил заместителя заведующего Государственной типографией (заведующий был болен, его я освободил в связи с уходом на 272 пенсию), который сказал, что не станет печатать ни одного правительственного распоряжения. После этого аппарат хорошо заработал. <...> Одной из основных моих служебных обязанностей в министерстве иностранных дел был прием немецкого посланника. Он приходил 2-3 раза в неделю и, как правило, предъявлял сразу несколько меморандумов или нот. Два требования были особенно примечательными. Работники немецкого посольства намеревались посетить могилу немецких военнослужащих, погибших в 1918 г. на Сааремаа. Они просили моего согласия на это и разрешения фотографировать. Я обратил внимание на то, что указанные участки эстонское правительство уступило в аренду Советскому Союзу, и поэтому посланник должен обратиться по тому же вопросу в посольство СССР. Другое обращение было еще более наглым. Были случаи, заявил посланник, когда жизнь сотрудников немецкого посольства в Эстонии оказывалась под угрозой и их даже убивали (такое случилось весной 1939 г., когда был убит из ревности один эстонский немец, работавший у немецкого консула). Поэтому он просит согласия эстонского правительства на ввоз нескольких сотен автоматических пистолетов и другого оружия. Я ответил, что правительство взяло обеспечение безопасности работников иностранных посольств на себя. Если вы куда-либо выезжаете, пожалуйста, известите, мы дадим охрану. Мы не можем дать согласие на ввоз оружия или создание вооруженных отрядов при посольствах. Чем меньше времени оставалось до созыва нового состава Государственной думы, тем активнее становились некоторые посольства, особенно американское, посол которого находился в Риге, в Таллинне был секретарь посольства. Первое настоящее столкновение с секретарем американского посольства у меня произошло после того, как Америка реквизировала эстонское золото и другое имущество. Я заявил по этому поводу протест и вызвал к себе секретаря американского посольства к 24 часам. Так уж получилось, что текст ноты протеста не был готов к нужному времени, и мне пришлось заставить вызванного подождать минут десять. Некоторые товарищи потом надо мной посмеивались, будто бы я показал американскому представителю, что "мы великая держава, а вот кто вы, - непонятно". Затем в Таллинн приехал сам посол очень вольно расспрашивая, перейдем ли мы теперь окончательно к России или останемся чем-то вроде Монголии. "Как вы осмеливаетесь задавать подобный вопрос?" - спросил я в свою очередь, и посол повел себя сдержаннее. <...> Вскоре после того, как было сформировано правительство Й.Вареса, в Таллинн приехал один из членов редакционной коллегии шведской коммунистической газеты "Ny Tid" (кажется, его звали Йохансон), для которого я организовал длительную автомобильную поездку в сельскую местность. Он написал о поездке серию хороших статей. Из других иностранных журналистов здесь были еще один американец, который (по переданному Бочкаревым сообщению из Москвы) исказил положение в Эстонии, и финн Кохонен, для которого я из-за своего отъезда в Москву не смог ничего особенного сделать. Сразу после моего вступления в должность мне позвонили из Стокгольма из редакции "Socialdemokraten" (позднее "Morgonbladet"). Я отвечал на вопросы сдержанно, как в то время было принято. Беседа была напечатана в газете без провокаций. Из: A.Rei. "The Dramaof'the Baltic Peoples...", p. 302-306. (пер. с англ.) Насилие под маской законности Хотя выборы превратились в бессмысленную игру, поскольку в каждом избирательном округе в Эстонии осталось по одному кандидату, а в каждом избирательном округе в Латвии и Литве - по одному списку кандидатов, избирательная кампания продолжалась все с тем же неистовым безумием. По приказу Москвы правительство предпринимало все возможные шаги, чтобы обеспечить как можно большее участие в выборах и число поданных голосов. Пытаясь не допустить, чтобы массы охваченных духом протеста избирателей остались дома вместо того, чтобы идти к кабинам для голосования, и таким образом испортили бы всю мизансцену, прибегали к угрозам, посулам, обману и другим средствам. В дни выборов к домам избирателей направляли легковые автомобили, чтобы отвозить их на избирательные участки, 273 были оборудованы так называемые "передвижные кабины для голосования", чтобы совершать объезд больниц, богаделен и т.д. С той же целью под предлогом "упрощения" закона о выборах создали целый ряд возможностей для их фальсификации. В Эстонии, например, отмена правила, по которому избирательный бюллетень должен вручаться на избирательном участке лично избирателем, открыла почти неограниченные возможности воздействовать на ход голосования с помощью мошенничества, угроз, давления и т.д. Отменили и правило, согласно которому избиратель должен был предъявлять документ, направленный ему вместе с избирательным бюллетенем и подтверждающий, что он находится в списке граждан, обладающих избирательными правами, которые могут голосовать в данном округе. 9 июля Центральный избирательный комитет постановил, что взамен этого достаточно паспорта или любого другого официального документа. Таким образом, нужно было лишь с помощью какого-либо документа так или иначе установить личность избирателя, никакого доказательства того, что он имеет право голосовать в данном округе или что он вообще является гражданином, обладающим избирательным правом, не требовалось. Но и этого оказалось недостаточно: уже во время голосования Центральный избирательный комитет направил в избирательные комиссии телеграмму с приказом допускать к голосованию даже тех, кто вообще не мог предъявить удостоверяющих личность документов, если кто-то из членов комиссии заявлял, что знает его лично. Это давало возможность в сговоре с коммунистами, входившими в избирательные комиссии, направлять коммунистических агентов под вымышленными именами на голосование в несколько избирательных участков. Доказательств того, что все эти возможности обмана в полной мере использовались, было в избытке. Естественно, для чего их и придумывали, как не для того, чтобы пустить в ход? Согласно официальным отчетам, усилия по обеспечению как можно более высокого участия в выборах увенчались блестящим успехом: как сообщалось, в Литве в голосовании участвовали 95,1% тех, кто имел право голоса, в Латвии - 94,8%, в Эстонии - 84,1%, а процент голосо