5.17 утра Комуцубара: - Господин полковник, вы приказали докладывать в любое время. Три минуты назад получил донесение из Благовещенска по схеме В-77. Считаю его чрезвычайно важным. Передаю: "Нашел брата. Женат, живет там же, занимает хорошую должность. Согласен делить наследство отца, но требует большую долю, то, что я предложил, его не устраивает. Что делать? Хорошо бы посоветоваться с друзьями отца, да как их найти? Сунгариец". - Прошу доложить начальнику штаба Квантунской армии и выше по инстанции. ШЕСТЬ ТРИДЦАТЬ ПО ТОКИЙСКОМУ ВРЕМЕНИ. МИНУТА, ПОСЛЕ КОТОРОЙ УЖЕ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ БЫЛО ИЗМЕНИТЬ За ним следили. С того дня, как он появился в Благовещенске, чьи-то внимательные глаза, и, наверное, не одна пара, держали его под постоянным прицелом. До разговора с Западным ему не приходила в голову мысль о возможном контроле со стороны японцев - зачем это? Он ведь на левом берегу, у себя дома. Намек Западного насторожил Пояркова. Уже на причале, после возвращения с рыбалки, он как-то иначе глянул на окружавших его людей и сразу выхватил из группы слонявшихся по берегу рыбаков и торговцев дарами Амура парня в ватнике. Он крутился около лодок и время от времени поворачивал голову в сторону вылезшего на берег рыболова. Парень сразу определил, что рыболов пуст и что его путешествие по Амуру не имеет никакого отношения к удочкам, которые он старательно сматывал на кромке причала. Интерес к рыболову не пропал и после того, как Поярков покинул берег и направился домой. Парень в ватнике проводил его почти до самой калитки. На последнем перекрестке, когда уже ясно было, что подопечный никуда не свернет и не минует собственного дома, он не то отстал, не то исчез в каких-то воротах. Вечером, "сдавая почту", Поярков засек еще одного подручного Комуцубары, мужчину средних лет, широкоплечего, кряжистого, с грубым, словно вытесанным из амурского кедра, лицом. Неповоротливый и даже сонный с виду, он едва двигался по рынку. Медведь, и только. Лишь глаза его - два черных огонька - были живыми и буравили встречных острым, настороженным взглядом. "Медведь" и почту брал неуклюже. Прислонялся к стене и каким-то угловатым движением плеча отжимал доску, и в лапу его - как еще назовешь широкую, короткопалую, покрытую поверх ладони волосами руку? - заложенную за спину, падал пакет. Поярков не видел, как падал пакет, да и никто не видел, но после этого сжатая ладонь выплывала из-за спины и опускалась в карман куртки. Из этого же кармана "медведь" доставал кисет с махоркой, неторопливо сворачивал цигарку, долго и старательно слюнявя газетный лоскут и склеивая края, высекал из кремня искру и закуривал. Дрема вовсе одолевала его, и неведомо, каким образом "медведь" умудрялся дотянуть до конца процедуру уничтожения цигарки. И, дотянув, давил окурок о стенку и бросал небрежным жестом в урну - жестяной бачок из-под селедки. Бросал - и уходил прочь. "Медведь" был, вероятно, единственным посетителем рынка, который курил в указанном пожарниками месте и пользовался урной. Остальные дымили где угодно, и никто их не штрафовал. Третий подручный Комуцубары сопровождал Пояркова до Хабаровска. "Познакомились" они при выходе на перрон. У Пояркова в руках был чемоданчик, у подручного Комуцубары - портфель. Он играл роль ответственного работника, отправляющегося в командировку на пару-тройку дней. Одет был в коричневое кожаное пальто и такого же цвета кожаную фуражку. Суетился, ругал железнодорожников за опоздание поезда, грозился позвонить куда-то и кому-то и все глядел на часы, серебряные часы, которые то и дело доставал из брючного кармашка, распахивая при этом полу своего кожаного пальто. Пола каждый раз солидно поскрипывала. Сопровождающий Пояркову понравился. Роль у него получалась. А это не простое дело - хорошо играть роль. Но в один вагон они, однако, не попали, и Пояркову не довелось насладиться в полной мере искусством подручного Комуцубары. У Пояркова оказался мягкий, а у того жесткий плацкартный вагон. В Хабаровске они расстались, как расстаются обычно пассажиры поезда или парохода, - конец пути. Больше обладателя кожаного пальто Поярков не видел. Совсем разные люди следили за Сунгарийцем и расставлены были так, что он все время попадал под их "обстрел". Это раздражало. Порой становилось просто невыносимо от этих настороженных, цепких взглядов. Они чудились всюду. Даже ночью, закрыв ставни, он, кажется, видел в щелях между досками чьи-то пытливые, неутомимые глаза. "Мне не доверяют, - рассуждал утомленный постоянным контролем Поярков. - Каждый мой шаг взвешивается и оценивается. Даже самая безобидная вольность может быть истолкована превратно и побудить японцев изменить отношение ко мне. Поэтому каждый шаг, каждое слово обдумывай"! Иногда возникало желание разом избавиться от чужого контроля. Убрать наблюдателей. Ведь это были враги, агенты японской секретной службы, их место за решеткой. Порой желание обрести свободу становилось настолько сильным, что он едва сдерживал порыв. Поярков клял агентов, грозился уничтожить их. И тем облегчал душу. И только! Убрать их было нельзя. Своим существованием они защищали Сунгарийца. Исчезни один из наблюдателей, и тень сразу падет на сахалянского резидента. Значит, выдал. Значит, связан с ГПУ. И предупреждение, сделанное Пояркову в фанзе Веселого Фына - "Я предпочитаю расстреливать тех, кто проявляет к нам недружелюбие...", - будет реализовано. Без выстрела, конечно. Где-то на темной улице наткнется Сунгариец на нож или стилет. Но не в расправе дело. В конце концов, ее можно избежать, покинув Благовещенск. Главное, не станет японского резидента, оборвется операция "Большой Корреспондент" и вслед за ней контроперация, предпринятая органами государственной безопасности. Все оборвется. Вот что останавливало Пояркова от решительного шага. Наблюдатели должны были жить, ходить свободно по Благовещенску и Хабаровску, контролировать Сунгарийца и получать за это деньги. И вместе с ними сможет жить и действовать сам Сунгариец. Четвертого дозорного Поярков обнаружил на пристани в то самое утро, когда собирался отплыть в Сахалян. Четвертый помогал матросам закатывать на палубу грузового катера бочки со смолой. Невысокого роста мужчина в зеленом брезентовом плаще с откинутым на спину капюшоном ничем внешне не проявлял своего интереса к пассажиру, он даже не поднимал головы, покрытой густой копной темно-каштановых, чуть примокших от дождя волос, спадавших густой прядью на лоб и глаза. Лишь когда Поярков прошел, он небрежным движением ладони смахнул прядь со лба и посмотрел вслед. Внимательно посмотрел, причем взгляд его задержался, и Поярков заметил это, оглянувшись в дверях каюты. Сзади шел инспектор таможни. Четвертый принялся изучать его. Формы на инспекторе не было, вернее, она была под плащом, и следящему стоило немалого труда разобраться, кто идет с Поярковым. Только когда инспектор, осмотрев груз и проверив документы, вернулся на берег, четвертый успокоился. Видимо, ему надо было сообщить в Сахалян, тянется ли за Поярковым "хвост" или нет. Вот только каким способом он собирался это сделать? Катер пересекает Амур за полчаса, а в такую погоду - дождь и туман - минут за пятьдесят или час ни на лодке, ни вплавь реку быстрее не одолеешь. Световой сигнал не применим, даже луч прожектора не пробьет густую мглу, павшую на Амур. Остаются условные знаки, расставленные на самом катере. Поярков осмотрел палубу, стены кают, рубку, бочки со смолой и ничего приметного не обнаружил. Не было условных знаков. Четвертого Поярков позже не раз встречал в Благовещенске. Агент обычно провожал Сунгарийца долгим внимательным взглядом. А потом исчез. Как сквозь землю провалился. То ли ушел к своим на правый берег, то ли на этом кончил свой путь. Не мог подумать Борис Владимирович, что исчезновение четвертого связано с его, Сунгарийца, делом. Переправляясь через Амур в последнюю мартовскую метель, четвертый провалился под лед. Это в его сапоге нашли донесение о выходе Большого из игры. Но это было позже. Сейчас, в дождливое утро, ни Поярков, ни четвертый не ведали будущего, и каждый был занят своим делом. Один устраивался в каюте, собираясь отдохнуть перед встречей с Сахаляном, а другой следил за тем, чтобы эта встреча была безопасна для Сахаляна. Больше получаса одолевал осеннюю ширь Амура грузовой катер Он сигналил без конца, предупреждая идущие где-то в тумане пароходы и баржи, что фарватер занят и следует быть осторожными. Все эти полчаса Поярков, откинувшись на спинку скамьи, обдумывал предстоящую встречу с "друзьями отца", как он обозначил своих шефов из второго отдела штаба Квантунской армии. Он готовился к поединку, исход которого решал судьбу контроперации. Поверят японцы в существование Корреспондента или не поверят? Примут ли условия, которые от имени этого Корреспондента предложит им Сунгариец? Впрочем, первое и второе связано - если поверят, значит, примут И еще думал Поярков о сюрпризах, приготовленных ему в Сахаляне японцами. Без сюрпризов японская секретная служба перестанет быть секретной. Сюрпризы начались сразу, как только Поярков ступил на берег. Около штаба Маньчжурского гарнизона стояли два японца в плащах. Два - это чисто арифметическое определение. Увидел Поярков только одного: невысокого, кругленького, в очках с золотой оправой. Того самого японца с Цицикарской улицы, что заказал когда-то сапоги чжанцзолиновского фасона. Система неожиданностей работала безотказно. Поярков хотел улыбнуться важному господину как старому знакомому, но сдержался, боясь раньше времени разоблачить себя. Японец мог оказаться вовсе не шефом секретной службы, на встречу с которым ехал Сунгариец, а всего-навсего случайным прохожим. Правда, он внимательно смотрел на пассажира с грузового катера, слишком внимательно, но любопытство, даже такое, подчеркнутое, не свидетельствует о принадлежности господина в плаще к ведомству, именуемому вторым отделом. Или это просто слежка? Обычная слежка. Частокол дозорных, который расставлен на всем пути Сунгарийца. Почему-то вывод этот не напугал, не расстроил Пояркова. Ему сделалось даже весело. Наивными и смешными показались вдруг все ухищрения японцев, их стремление быть обязательно непонятными и загадочными. "Ну-ну, играйте! - поощрил их мысленно Поярков. - Любопытно, как получится у вас заключительная сцена спектакля в шесть тридцать?" Ему тоже надо было играть. Уже сейчас. По сценарию он должен вынуть из кармана пачку папирос и попытаться закурить. Причем сделать это натурально, чтобы поверили в естественность совершаемого. Дома он, некурящий, долго репетировал и вроде бы достиг этой естественности. Особенно хорошо получалось постукивание мундштуком по крышке коробки. Артистично просто. С постукивания и начал Поярков; извлечение из кармана папирос нельзя считать игрой и тем более прологом представления, тут без репетиции все выходит как в жизни. Первую папиросу он сломал - по программе. Швырнул ее с раздражением в сторону, вынул вторую. Очередь дошла до зажигалки. Она почему-то долго не вспыхивала. Вот это уже не входило в сценарий. Кремень, что ли, отсырел или бензин испарился. Или слишком напористо Сунгариец крутил колесико? Наконец он закурил и, старательно дымя, направился к мосту, ведущему на Ван-Юан-лу. Маршрут соответствовал программе. Пояркову надо было пройти мимо зимней таможни и затем к отелю, где его ждал номер. Японцы двинулись наперерез. Такой ход не предусматривался "расписанием". Японцы в "открытом виде" вообще не предусматривались. Неужели это случайные прохожие? Пояркову опять пришло в голову: не поздороваться ли с важным господином, обстоятельства такие, что поклон напрашивается как бы сам собой, - знакомы ведь. И снова не поздоровался. Разъездной агент Дальгосторга не знает шефа японской секретной службы и по логике не должен знать. У моста они разминулись. Поярков прошел вперед, через мост, по направлению к таможне, японцы свернули влево. Весь день шел дождь. Мелкий, как пыль, и ужасно холодный. Город словно бы утонул в сырой мгле. Выходить на улицу не хотелось, да и не было надобности в этом. Если уготованы ему неожиданности, рассуждал Поярков, то они найдут его и в номере. Для секретной службы стены и двери - не препятствие. Время от времени он поглядывал на обитую черным дерматином дверь, ожидая, что она вот-вот распахнется и впустит "неожиданность", которая, само собой разумеется, будет иметь человеческий облик. Неожиданность, увы, оказалась более изобретательной, чем считал самоуверенный Поярков. Дверь не открылась до пяти часов, а ровно в пять консьержка без стука, не прикасаясь к двери, позвала господина Пояркова к телефону. Он поднялся с дивана, на котором лежа просматривал местные газеты, и пошел в вестибюль. - Мистер Поярков? - услышал он в трубке. - Да, Поярков. - Вам заказан столик в международном ресторане на восемь часов вечера. Это был мужской голос. Человек говорил по-русски, без акцента и очень любезно. Пояркова подмывало спросить, кто заказал столик, но любопытство в данном случае могло нарушить чьи-то планы, возможно планы того же важного господина, оказавшегося в Сахаляне. - Я не уверен, что буду свободен в восемь часов вечера... - Столик подождет вас до закрытия ресторана. Событие несколько развлекло Пояркова, и он уже без тревоги и душевной настороженности, которая обычно мучает перед важным шагом, стал ждать назначенных шести тридцати по токийскому времени. Вернувшись в номер, он разрешил себе полежать еще на диване с полчаса, потом не торопясь оделся и ровно в шесть покинул гостиницу. По странному совпадению и встреча и ужин были назначены в одном и том же месте, в международном отеле: ужин - на первом этаже, встреча - на втором. Возможно, это не было совпадением. В вестибюле, снимая пальто и передавая его слуге при гардеробе, Поярков на всякий случай глянул через стеклянную дверь в зал ресторана: не окажется ли там человек, заказавший для него столик на восемь вечера? Знакомый, возможно, человек. Зал был пустым или почти пустым, и ни один из ужинавших не показался Пояркову знакомым. Встреча назначалась в сорок второй комнате. Поярков поднялся на второй этаж, подошел к двери с номером сорок два и постучал. Было как раз шесть тридцать... За дверью раздалось тихое и спокойное: - Войдите! Голос не Комуцубары. У того густой высокий баритон с приятным рокотом на низких нотах. А это что-то мягкое, даже женственное. Кто же? Поярков распахнул дверь. Важный господин! Заказчик с Цицикарской улицы. Тот самый полноватый мужчина с маленькими подслеповатыми глазками и любезной улыбкой на тонких синих губах. - Мистер Поярков! - протянул руки важный господин, однако не поднялся с кресла, в котором уютно покоилось его небольшое, но тяжеловатое тело. - Сунгариец! - поправил важного господина Поярков. - Ах, да... Вы теперь Сунгариец... Все меняется, как меняемся и мы сами... Это было условное, и они поняли друг друга. Поярков закрыл дверь, по-хозяйски защелкнув задвижку замка и проверив, надежен ли он. - Да, все меняется, - повторил несколько озадаченный смелостью гостя важный господин. - Вас трудно узнать... "То-то, - с усмешкой отметил про себя Поярков. - С вами церемониться особенно нечего... Следует иногда даже щелкнуть по носу". - А я вас узнал сразу там, на пристани... - На это мы и рассчитывали, - кивнул важный господин. - У вас хорошая память. - Благодарю! При нашей с вами профессии, - Поярков прибег к изречению человека в сером, того самого пресловутого господина Ли, произнесенному в свое время в ресторане "Бомонд", - необходимо иметь хорошую память... И все же мне надо знать, с кем имею честь. Я - двести сорок третий! Вы? Важный господин поправил очки. Это выдало его нервозность. - Полковник Янагита Гендзо... - выдавил он из себя. - Заместитель начальника второго отдела штаба Квантунской армии. - Должность свою он преподнес торжественно, подчеркивая значение встречи. Поярков отодвинул кресло от стола и сел, так же как полковник, откинувшись на спинку и заложив нога за ногу. - Поймите, господин полковник, истинную причину моего любопытства, - объяснил Поярков. - Я мог бы обойтись без представления, в конечном счете звание не играет никакой роли, но мне необходимо знать, кто уполномочен решать вопрос, касающийся успеха всей операции: будет ли у штаба Квантунской армии Корреспондент в Хабаровске или не будет? И могу ли я представлять его здесь? - Вы очень точно все определили, мистер Поярков, - одобрительно закивал полковник. - И вопрос ваш уместен. Решить судьбу операции поручено мне... - Очень приятно. Полковник поправил очки - это свидетельствовало уже не только о волнении. Чувство гордости наполнило Янагиту. - Познакомьте меня, пожалуйста, с Корреспондентом! Надеюсь, вы помните, что он условно назван нами Большим Корреспондентом? - Посмотрев внимательно и со значением на Пояркова, полковник повторил: - Большим Корреспондентом... - Не только помню. Для меня это было ориентиром при поисках человека в Хабаровске. - И? - подтолкнул Пояркова полковник. - Он оказался в самом деле Большим Корреспондентом. Не символ, а уже реальность. Назвать его должность, увы, нельзя, таковы условия. Но он стоит очень близко к тайнам штаба ОКДВА. Очень близко... Невольно полковник потянулся к Пояркову, словно тот снизил тон и что-то чрезвычайно важное можно было не услышать. - Через него проходят секретные документы? - Только через него. - О-о! Янагита получил то, что ожидал, и, успокоенный, расслабленно откинулся снова на спинку кресла и прикрыл веки. Наступила пауза, которую можно было посвятить своим мыслям, приятным, надо полагать, мыслям, потому что лицо его посветлело и тонкие губы изогнулись в легкой улыбке. Поярков дал возможность полковнику насладиться радостью победы. Это была, конечно, победа, и его, Янагиты, прежде всего. Не случайно же он приехал в Сахалян на встречу с благовещенским резидентом. - Но он их пока держит в сейфе, - прервал ход радужных мыслей полковника Поярков. Без особого желания Янагита откликнулся на сигнал собеседника. Но откликнулся: - Условия? - Прежде всего строжайшая конспирация с нашей стороны. - Штаба Квантунской армии? - уточнил Янагита. - Всей системы, начиная от доверенного лица... - И кончая? - Военными миссиями и штабами... - Даже генерального? - поднял глаза полковник. - Даже генерального... Корреспондент, если он станет корреспондентом, должен оставаться неизвестным. Только кличка и номер в случае необходимости. - Что ж... - задумался Янагита. - Это, пожалуй, закономерно. Господина из штаба можно понять, он заботится о своей репутации. - Второе, - продолжал Поярков, - он хочет, чтобы его сотрудничество поощрялось не постоянным денежным вознаграждением, а единовременными платами. За каждый шаг... Янагита собрал на переносице складки, желая сосредоточиться и уяснить для себя мысль резидента: - Какой шаг? - Усилие, отмеченное эффективным результатом. - То есть информацией, так я понял? - Да. - И как же он будет их оценивать? - поинтересовался несколько озадаченный Янагита. Разговор коснулся денег, и это щекотало нервы. - По мнению Корреспондента, информация стоит пятьсот рублей, а для нас - не более сотни... Поярков брезгливо скривил губы: - О сотнях вообще разговора нет. - Как? - вытянул настороженно голову Янагита. - Тысячи, только тысячи. Маленькие колючие глазки Янагиты беспокойно забегали - Почему только тысячи? - Да потому что дело идет о сообщениях чрезвычайной важности. Ради таких сообщений и шел поиск Корреспондента в ОКДВА. - Конечно, конечно, но оценка стоимости должна быть объективной. - Господин полковник, я приехал сюда не для того, чтобы торговаться. Мне поручено передать условия, условия же таковы, что их примет любая разведка - английская, немецкая или американская. Англичане весьма интересуются военным потенциалом советского Дальнего Востока. Весьма... Сейчас они обеспокоены созданием так называемого колхозного корпуса. - Как вы сказали? - Колхозного корпуса. Мероприятие, связанное с привлечением сельского населения к обороне Приамурья. - Постойте! Что-то упоминалось об этом в немецкой прессе. Какие-то военные занятия в пограничных селах... - Немцы не поняли сути дела. Военные занятия проводятся постоянно, и газеты полны сообщений подобного рода. Тут никакой тайны нет. Немецкая пресса своей информацией лишь заострила внимание, но не ответила на вопрос, что же происходит на самом деле. Янагита навалился грудью на стол и изменившимся вдруг голосом спросил: - А что же происходит на самом деле? У вас есть какие-нибудь данные об этом корпусе? Поярков полез во внутренний карман пиджака и под пристальным взглядом Янагиты извлек оттуда листок бумаги с человеческую ладонь. - Только общего порядка. Полковник выдернул из рук Пояркова бумажку и стал торопливо читать. - Но здесь - голый факт. Принятые решения о создании корпуса. А остальное? Где остальное? Поярков протянул руку, чтобы вернуть бумажку: - Остальное в Хабаровске... В сейфе, господин полковник. - У Большого Корреспондента? - понял Янагита. - За это уже заплачено? - Что вы! Тут лишь характеристика одного из документов, способных нас заинтересовать. Сам документ засекречен. - Есть еще характеристики? - Словесные, господин полковник. - Он умный человек, этот Корреспондент, - заметил Янагита и почему-то пристально посмотрел на Пояркова. - Очень умный. И хитрый. - Просто осторожный, господин полковник. - Не слишком ли? - Он рискует жизнью. Взгляд Янагиты еще некоторое время держался на лице Пояркова, но это был уже спокойный взгляд, без настороженности. Что-то уяснил для себя полковник и от чего-то отказался. От подозрения, должно быть. Он, кажется, поверил Пояркову. - И как же высоко он ценит свою жизнь? - спросил Янагита. Вызов, прозвучавший в вопросе полковника, не коснулся Пояркова. Он попросту отбросил его. Нужно было говорить о главном. - Колхозный корпус - частица большой перестройки всей обороны левобережья, - вернулся к сказанному ранее Поярков. - Если мы остановимся на частном, оно обойдется нам недорого. В какую-нибудь тысячу или полторы тысячи рублей. - Полторы тысячи! - оробел Янагита. - Когда меня бросали на ту сторону, подчеркиваю, бросали, я получил заверение: денег будет столько, сколько нужно для дела... Я думал, что у секретной службы они есть! Поярков вроде бы усомнился в возможностях японской разведки и тем обидел ее и самого Янагиту. - Действительно есть! - Но вы не уполномочены ими распоряжаться? Янагита вспыхнул: - Вы разрешаете себе слишком многое, господин Поярков. - У меня на это есть право. Я сделал то, что секретная служба не могла сделать за пятнадцать лет. Сделал почти невозможное... Рука Янагиты предостерегающе поднялась. - Мы участвовали в этом. - Каким образом? - Обеспечили ваш выход к цели. Прикрыли Сунгарийца тридцатью жизнями... Это прозвучало на высокой ноте. И она была оттенена укором и обидой, словно сам Янагита жертвовал собой. - Их могло быть больше! Резким движением Поярков стянул галстук и расстегнул сорочку. На левом плече краснел след недавно затянувшейся пулевой раны. - Как? - смутился Янагита. - В вас стреляли? - Стреляют во всех, кто переходит рубеж с оружием в руках. У меня был наган. Сочувствие и даже скорбь отразились на лице Янагиты. Он покачал, словно заводной идол, небольшой лысеющей головкой и сказал грустно: - Секретной службе не было ничего известно... Ничего не было известно. Вы заслуживаете вознаграждения. Я доложу... Поярков застегнул сорочку и вернул на прежнее место галстук. - Разве в этом дело... - Он был обижен и не скрыл своего, чувства: - За деньги под пули не идут... во всяком случае, офицеры. - О, мы понимаем это... И все же вы имеете право на вознаграждение. - Не обо мне речь, господин полковник. То, что достигнуто, не должно быть потеряно. - Да-да-да... - снова, как заводной идол, покачал головой Янагита. Пояркова осенила мысль: Янагита сомневается в существовании Корреспондента! Японская секретная служба сомневается. Слишком легко, видно, пройден последний этап - от Благовещенска до Хабаровска. Ведь они, японцы, не раз шли по этому пути и не доходили до цели. А этот Сунгариец пробежал его за какой-нибудь месяц. Даже месяца не прошло. Пользуясь тем, что Янагита забыл о листке с донесением, выпустил его из рук и тот покоился безмятежно на столе, Поярков накрыл его ладонью и потянул к себе: - Корреспондент еще не начал работать... На пути листок перехватил Янагита и вцепился в него пальцами. Короткими и крепкими. - Разве мистер Поярков не вручил Корреспонденту аванс, те три тысячи, что получил от нас в Харбине? - Корреспондент себя не продает, я же предупредил вас. Мы оплачиваем только информации. Полные сведения о колхозном корпусе оценены в тысячу пятьсот рублей. Приказ о предстоящей передислокации войск на территории края и насыщенности их огневыми средствами - десять тысяч... - ...рублей, - закончил чужую фразу Янагита. - Нет. Исчисление идет в золоте и иностранной валюте. Фунты и доллары, менее желательны франки и марки... Лиры вообще отпадают. - Корреспондент - коммерческий человек, - иронически заметил Янагита. - Деловой человек, - поправил полковника Поярков.- Он знает, что хорошая погода не постоянна. Даже чистое небо заволакивают когда-то тучи. - Есть основания ожидать изменения погоды? - насторожился Янагита. - Для него - да! - Значит, он наш человек? - Наших людей, господин полковник, там уже нет, если иметь в виду убеждения. И ради идеи никто не станет служить нам. Но есть любящие деньги. Это немногие, на кого мы можем рассчитывать. Таков наш Корреспондент. Но он с таким же успехом может стать английским или американским Корреспондентом - все зависит от условий. Интерес к Дальнему Востоку велик... - Дальним Востоком интересуются сорок восемь стран, - таинственно изрек Янагита, - но не все так близко стоят к нему... - Дальность расстояния не мешает им быть решительными! - Вы правы, мистер Поярков, на Дальнем Востоке столкнулись великие силы. И одна из них должна выйти победительницей. Лысеющая головка заводного идола поднялась, насколько это позволила короткая шея Янагиты, и застыла торжественно. Полуприкрытые глаза смотрели в далекое, неведомое и недоступное Пояркову, и он мог только предполагать, что это далекое рисует полковнику ту самую великую силу, которая мысленно уже победила. Янагита был, кажется, искренним в своих чувствах сейчас, верил в то, что говорил и к чему стремился. Остальное для него вроде бы не существовало. - Без помощи Корреспондента победить будет трудно - попытался вернуть полковника к земным делам Поярков. Вернуть Янагиту к земным делам было, однако, не так-то просто. Он не возвращался. Не хотел возвращаться. Из своего далека он холодно и равнодушно ответил: - Корреспондента прежде надо иметь. "Сделка не состоялась, - понял Поярков. - Японцы выудили у меня все, что связано с вербовкой Корреспондента, и пресекли операцию. Во всяком случае, остановили... Вроде бы споткнулись на деньгах. Три раза я начинал говорить об оплате, и три раза полковник уклонился от ответа. С удивительной последовательностью уклонился..." Надо было принимать какие-то меры. Решительные меры. Поярков рванул из рук полковника донесение. Почему-то этот ничтожный клочок бумаги казался ему символом борьбы за Корреспондента. Янагита должен был удержать бумагу, а он, к изумлению и даже ужасу Пояркова, отпустил ее. Листок упал на стол. - Нам очень нужен Корреспондент, - сказал Янагита, будто листок с донесением не имел никакого отношения к Корреспонденту и не представлял собой разведывательной ценности. Будто разговор весь вечер велся совсем о других вещах. Полковник поднялся из своего уютного, глубокого кресла, лениво и неторопливо поднялся, и протянул Пояркову руку. - Я доложу о ране на вашем плече... Вы заслуживаете вознаграждения. Пояркову ничего не оставалось, как тоже подняться. - Благодарю, господин полковник! "Что же происходит? - поежился от неприятного холодка между лопатками Поярков. - Что?" - Спокойной ночи, мистер Поярков! - Спокойной ночи... По лестнице Поярков спускался полный самых невероятных предположений и сомнений. Еще несколько дней назад, да что дней, нынче утром он был уверен, что знает японскую разведку, видит ясно схему, по которой она действует, понимает, на чем основан прием неожиданности. И все же просчитался. Японцы снова сбили его с ног. Без опоры он летел куда-то в неизвестность. И полет был не безмятежным. Страшноватым был полет. И еще этот столик в ресторане в восемь вечера. Кому и зачем понадобился ужин? Очередная загадка. Неужели Янагита решил продолжить разговор за бутылкой вина? Глупо! Видимо, все же Комуцубара хочет встретиться с Сунгарийцем. Двойная игра. Это тоже в стиле японской разведки. Вторая схватка, и надо хотя бы из нее выйти без поражения. Часы показывали восемь пятнадцать. Поярков отворил дверь ресторана и оказался в зале, наполненном до отказа. Все столики были заняты. Все до одного. Смущение охватило Пояркова: где его место? Задерживаться у входа и оглядывать растерянно зал, значит, поставить себя сразу в смешное положение. На это, возможно, и рассчитывали те, кто позвонил по телефону и пригласил в ресторан. Пошутили! И теперь поглядывают из углов и смеются. Повернуть тоже нельзя. Хотя подобный шаг вполне допустим. Нет места, пойду искать столик в другом веселом заведении Сахаляна, благо их здесь больше, чем бездомных собак. Если это начало поединка, отступать нельзя. Надо принимать вызов. Поярков направился по проходу прямо на большую пальму, стоявшую в центре зала. То ли его выручила интуиция, то ли спасла случайность - за пальмой оказался свободный столик. Единственный в ресторане, а может быть, и во всем Сахаляне. Он ждал Пояркова. Кого еще мог ждать в восемь часов вечера? Так сказали по телефону. Под завистливые взгляды посетителей он опустился на стул и один-одинешенек стал царствовать под сенью пальмы. Стол был сервирован на одно лицо. Один прибор, одна рюмка, один фужер. "Что это означает? - задумался Поярков. - Программа вечера с единственным исполнителем!" Возможно, где-то существовал другой столик, предназначенный для него и Комуцубары. Кто-то же хотел встретиться с Сунгарийцем в международном ресторане. Так устраиваются только встречи. Он оглядел зал, внимательно оглядел, и не нашел второго свободного столика. "М-да! Фантазия японцев неиссякаема. Еще одна неожиданность, причем довольно забавная. Что ж, примем ее как проявление заботы о левобережном агенте. Возможно, это входит в расписание моих гастролей по Маньчжурии. Вечер отдыха. Надеюсь, на этом сегодня поставим точку". Увы, точку поставить не удалось. Сзади подошел кто-то и, наклонившись к самому уху Пояркова, сказал: - Добрый вечер! - А?! Не надо было оглядываться. Он узнал голос Кати. - Добрый вечер... - Спокойно, нет, он не мог ответить спокойно, только попытался это сделать. И не получилось Она услышала его волнение. - С приездом... Катя обошла столик, и Поярков увидел ее: - Люба! Она засмеялась. Она была взволнованна, как и он, и волнение это жило в ней с того самого момента, когда узнала о его появлении в Сахаляне. Широко открытыми глазами она смотрела сейчас на него и что-то говорила, говорила. И это были не слова. Разве слова способны передать то, что чувствовалось и думалось. В руках у нее была записная книжечка и карандаш для внесения заказа, но это была просто книжечка, в которую она ничего не собиралась записывать, так же как и он не собирался ничего заказывать. Они разговаривали. Молча разговаривали, а все вокруг считали, что он думает, а она ждет. Катя все-таки что-то чиркнула или сделала вид, что чиркает. Потом кивнула и сказала очень тихо: - За вами следят... Третий стол справа от двери. - Кто? - Человек Янагиты. Она не имела права выдавать тайну, а он не имел права принимать ее. Оба - агенты разведки. Но к ним теперь это не относилось. Запрет снимался чувством. - Оставайтесь здесь до закрытия ресторана... Поярков взял карточку с перечнем блюд и стал изучать ее. Он знал, что Катя уже позаботилась обо всем и заказывать ничего не надо, но изобразить заботу о собственном желудке необходимо. И он стал старательно играть роль скучного и привередливого посетителя, которому никак не угодишь и который, прежде чем остановиться на каком-либо блюде или марке вина, раз десять перевернет карточку, раз пять положит ее на стол и только потом со вздохом скажет: "Опять ничего нового. Может быть, приготовите осетрину на вертеле? А? Есть у вас свежая осетрина? Есть! Так пусть повар замаринует ее. Я подожду..." Ничего подобного Поярков не сказал, но в программу размышления это входило и по времени заняло именно столько минут, сколько тратит на изучение меню скучный и привередливый посетитель. Они переговаривались взглядами и испытывали удовольствие от того, что видят друг друга. Катя наконец "получила" заказ и ушла, а Поярков остался под своей пальмой и, пользуясь правом одинокого посетителя, принялся изучать соседние столики. Близкие столики его, естественно, не интересовали - это были просто ступеньки, по которым он добирался до ряда, вытянувшегося вправо от двери, где должен был сидеть человек, следящий за Сунгарийцем. Любопытно, кого еще приставили к благовещенскому резиденту? Ба! За третьим столиком устроился тот самый японец, что утром вместе с Янагитой встречал на пристани Пояркова - щупленький, подвижный молодой человек с очень внимательными глазами. Бедняга старательно закрывал себя, боясь быть узнанным. Не совсем приятная обязанность - вести наблюдение в ресторане. Все веселятся, а ты трудись, да еще прячься. Поярков отвел от него взгляд. Пусть японец думает, что не замечен, и спокойно ужинает. Ему сегодня долго придется торчать тут. Катя принесла вино. Стала откупоривать бутылку. И опять смотрела и смотрела на Пояркова. - Один глоток за меня, - сказала она и улыбнулась, грустно как-то улыбнулась. - Все за тебя! - с чувством ответил Поярков. Она подождала, пока он допьет, и шепнула: - Уйдете последним... - А ты? - Буду на перекрестке Ин-Юан-лу. Более опрометчивый и рискованный шаг трудно было себе представить: под контролем военной миссии и второго отдела штаба они устроили свидание. Как юноша и девушка, как два свободных существа, ни с кем не связанных, ни от кого не зависящих. Встретились на углу Ин-Юан-лу и пошли вниз к Амуру. Посыльный Янагиты, капитан Сигэки Мори, шел следом до самого берега, удивляясь наивности людей, способных в холодный осенний дождь брести по ночному Сахаляну, не думая об опасности и последствиях. Верно, они не думали об опасности. Ни о чем вообще не думали. Просто судьба подарила им вечер, суровая и капризная судьба, и не принять этот дар они не могли. - За нами идут, - сказала Катя, когда темная измокшая Ин-Юан-лу приняла их и повела к берегу. - Пусть, - ответил Поярков. Упрямо, с обреченностью какой-то ответил, и эта обреченность передалась Кате. Она взяла его под руку и заслонила себя и его зонтом. Не только от дождя, от всего... - Как ты оказалась в Сахаляне? - спросил Поярков, когда они миновали японское консульство и впереди засветлели огни набережной. - Меня перевел сюда Комуцубара. - Только тебя? - Многих. Здесь горячее место теперь. - Многих - все равно что никого. Главное, ты здесь. Это удача, что ли? Или рок? - Не знаю... Они вышли к берегу. Тут было пустынно и еще более неуютно, чем на Ин-Юан-лу. Ветер, знобкий северный ветер разгуливал по набережной и сыпал тучи мелких колючих брызг. Человек Янагиты побоялся ветра и укрылся в подъезде золотопромышленной компании. А Катя и Поярков пересекли набережную и сели на скамейке под голой мокрой осиной. - Бедный капитан Сигэки! - пожалела следящего Катя. - Досталось же ему задание нынче. - Да, не позавидуешь, - оглянулся на темный подъезд Поярков. - Ушел бы, глупый, - поежилась Катя, будто вместе с Сигэки мокла под дождем. - Уйдет, - заверил Поярков. - Вместе с вами. - Что ж, тогда ему долго придется мокнуть. - Вы не собираетесь возвращаться в гостиницу? - с наивной простотой спросила Катя. - Я не собираюсь отпускать тебя. - А если я умру здесь от холода и дождя? - Не умрешь. У Амура тебе не суждено умереть... Рядом наш берег. - Он посмотрел в темноту, где шумно катилась под ветром волна: - Видишь? Катя улыбнулась, догадываясь, о чем он говорит: - Чувствую... - Хорошо, что ты теперь близко к Амуру. Днем наш берег как на ладони. - Больно... - Почему же? - Близко слишком. Зовет вроде... Так бы и пошла, кажется, по Амуру... - Пойди! - А кто здесь останется? Кто вас оберегать будет? Он недоуменно скосил глаза в ее сторону. Ему почудился какой-то намек. - Меня побережет вот тот капитан Сигэки. - Если бы вас мог сберечь капитан Сигэки, то не понадобилась бы я... - Ты?! - Это был уже не намек. Что-то важное открывала Катя. - Между прочим, откуда ты узнала о моем приезде в Сахалян? - Оттуда, откуда и вы... - Постой, постой... Тут что-то непонятное. Я узнал о своей командировке от нескольких лиц. Катя засмеялась: - Не от нескольких, а от одного лица. Он напугался. И было от чего напугаться. Здесь знали, выходит, все, что творилось на левом берегу. - Меня вызвал Комуцубара... - повел Катю в сторону от тайны Поярков. - Вызвал, но не послал. - Перестань! Это не так уж смешно. - Конечно, не смешно. Все очень серьезно, главное, рискованно. Товарищ Семен это учитывал... Он отшатнулся от Кати. Раскрыт! Полностью раскрыт! - Какой Семен? Катя положила руку на плечо Пояркова и, как когда-то, тронула кончики его волнистых волос: - Товарищ Семен поручил мне и поберечь вас, Борис Владимирович. - Так ты?! Она вздохнула облегченно: - Я... Он обнял ее и стал целовать. Целовать от радости, от счастья, которое охватило его. Рухнула какая-то преграда, высокая, непроходимая, страшная. Рухнула вдруг. И все стало светло, хорошо, неповторимо хорошо. - Люба... Люба... Утром Янагита потребовал от Пояркова расписку на пятнадцать тысяч долларов. Это было утверждение кандидатуры Корреспондента и согласие на оплату информации. Только почему пятнадцать тысяч? Разговор шел о десяти. Или второй отдел приплюсовал сюда вознаграждение за рану, полученную Сунгарийцем при переходе границы? Янагита ничего не объяснил. Он вообще произнес всего три слова: - Деньги получите в Благовещенске Надо было еще проститься с Катей. Не повидав ее, он не мог уехать. Теперь не мог. Они как бы случайно встретились на почте. Катя писала кому-то письмо, пристроившись на краю длинного, с перегородками стола. Поярков вошел, взял в окошке бланк телеграммы и. отыскивая место, где бы можно было набросать небольшой текст делового сообщения Дальгосторгу, увидел свободный стул рядом с "незнакомой" женщиной. Конечно, он воспользовался им. Сел и принялся сочинять телеграмму. Катя еще утром составила свое письмо и теперь ждала момента, чтобы передать послание адресату. Когда Поярков оказался рядом, она сдвинула листок вправо и дала соседу возможность прочесть первую строчку. Собственно, все письмо состояло из одной строчки, другие только предполагались, и для них было оставлено место - целая страница. "Ни о чем не тревожься. Он (читай Янагита) лишь пугает. Это тактика". Поярков прочел и вписал ответ: "Догадался. О нем не надо. О себе.." Она: "Что о себе?" Он: "Все!" Потом заговорили торопливо, перебивая друг друга. На листке, конечно. "Грустно..." "Мне - тоже. Думай о будущем!" "Боюсь". "Не смей! Ты ведь сильная". "Люблю, потому страшно... Я не одна теперь". "Обо мне не беспокойся. Береги себя. Всегда. Каждую минуту". "Боже мой, если бы я знала, что будет так трудно!" "Нам всегда трудно" "Тебе легко. Ты через час будешь дома. А я?" "И ты... Только немножко позже". "Кажется, это последняя минута.." "Их будет много-много". "Где?" "Там. На нашем берегу..." Она покачала головой. "Скажи что-нибудь! Хочу слышать твой голос". Он прошептал: - Люба... Она положила руку на его ладонь и пожала ее. - Прощай! - Не смей так! - Все-таки прощай. Возьми этот листок на память - Не могу... - Тогда брось в Амур. Он встал. Лицо его было бледным. Ужасно бледным, и губы дрожали. Катя поняла, что он уходит, что время истекло. Их время. А казалось, что его так много. Вечность. - Ах, да... Прочти это. Потом. Она открыла сумочку, достала сложенный вчетверо, а может, и больше листочек, отдала его Пояркову: - Только уничтожь! Обязательно уничтожь... Несколько печальных слов о Веселом Фыне В каюте он развернул листок. "В. Ф. повесился у себя в фанзе. Говорят, он работал на китайцев. Может быть!" На робком огне зажигалки клочок горел долго. Очень долго. Поярков успел подумать о судьбе разведчика, которому уготован печальный конец за каждым поворотом. Он знает об этом и все же идет. Сворачивает и снова идет. И иногда, лишь иногда доходит до цели. Еще подумалось о японце, который сказал в фанзе Веселого Фына: "Я предпочитаю расстреливать тех, кто проявляет к нам недружелюбие..." Фыну было суждено принять этот приговор. УБЕДИТЕ МЕНЯ, ЧТО БОЛЬШОЙ КОРРЕСПОНДЕНТ СУЩЕСТВУЕТ! Нужен был портрет Корреспондента. Того самого Корреспондента, которого назвали Большим. Если появился на свет человек и не только появился, но и сказал уже что-то, обратил на себя внимание собственным существованием, возникает желание, даже потребность настоятельная лицезреть его. Каков он? Сотворяя Большого Корреспондента, как-то не подумали о естественном желании японцев увидеть его. Взглянуть в лицо. Просто взглянуть, а потом отметить для себя: "Глаза у него, оказывается, синие! И с раскосинкой. Или нет, не с раскосинкой. Миндалевидные! И нос широкий. Смешной нос. Губы полные, с наивной складкой в уголках. Простачок. Хотя простачок не совершит такого смелого и рискованного шага. Тут натура волевая, со склонностью к авантюре. Следовательно, на портрете губы тонкие, плотно сжатые. Их даже не видно, едва приметная линия. И нос неширокий. Точеный, с горбинкой Подбородок острый, выступающий вперед. А может быть, ни то ни другое. Третье! Неожиданное, отступающее от стандарта, способное удивить или разочаровать". Портрет рисовали в Сахаляне, Харбине, Токио, всюду, где "появлялся" невидимый Корреспондент из Хабаровска. Информации его были точными, оперативными. Они понуждали к немедленным действиям. Ответным действиям на поведение командования Дальневосточной армии. Вот эта-то необходимость ответных действий и была причиной всевозрастающего любопытства к личности Корреспондента. Прежде чем менять уже привычное, понятное, ставшее программой, законом в какой-то мере, на новое, неожиданное и непривычное, надо быть уверенным, что оно исходит от высокого авторитета. Мало назвать Корреспондента Большим. Он должен быть действительно большим по своему положению. И эту величину надо ощущать. А пока - только идея. Символ! Секретная служба начертила иероглиф, всего лишь иероглиф. Ни должности, ни звания, ни фамилии. - Убедите меня, - сказал начальник генерального штаба, - что передо мной не ГПУ, а один из офицеров армейского центра. Убедите! А информации поступали. И были они для штаба Квантунской армии весьма тревожными. Требовали отклика. Несмотря на явную настороженность отдельных офицеров, командующий армией принимал донесения к сведению и как-то отвечал на сигналы хабаровского Корреспондента. Тем более что оперативная разведка подтверждала перестройку обороны на левом берегу. С самолетов, с военных катеров и наземных наблюдательных пунктов фиксировалось движение частей вдоль пограничной полосы. Было бы просто глупо не реагировать на сообщения из Хабаровска. Хоть как-то реагировать. Инициативу квантунского командования генеральный штаб не пресекал, но и не санкционировал ее, считая, что такая санкция формально освободит командующего от выполнения секретного приказа о подготовке к будущим операциям в северном направлении по строго разработанной схеме. 25 февраля начальник штаба Квантунской армии Итагаки Сейсиро шифрованной телеграммой потребовал от Токио разрешения на передислокацию частей северо-западной линии в связи с новыми донесениями из Хабаровска. Это было неудачное число для запроса. Неудачное по той простой причине, что он совпал с началом мятежа "молодых офицеров" в Токио. Требование свободы действий для Квантунской армии звучало в унисон с требованием организации "Кодоха" о дальнейшем развертывании агрессии на материке. Ничего общего между Итагаки Сейсиро и "молодыми офицерами" не было, но желание активных действий оказалось единым, Телеграмма пришла ночью, а мятеж вспыхнул утром. Почти полторы тысячи солдат и младших офицеров 1-го и 3-го полков первой дивизии и весь 3-й полк гвардейской дивизии совершили налет на резиденцию премьер-министра, министра финансов, министра внутренних дел, министра двора, генерал-инспектора военного обучения. В течение какого-то часа была осуществлена расправа над рядом государственных деятелей. Был убит лорд-хранитель печати Минору Сайто, министр финансов Рорэкие Такахаси, генерал-инспектор военного обучения Дзетаро Ватанабэ, тяжело ранен министр двора Иоситаро Судзуки. Смерть ждала и премьер-министра Хираюки Окада, но, предупрежденный кем-то, он скрылся. В руках мятежников оказалось полицейское управление и редакция газеты "Асахи". Начался штурм военного министерства и генерального штаба. Того самого генерального штаба, где находилась поступившая ночью телеграмма Итагаки Сейсиро. У стен генштаба выкрикивались лозунги: "Назначить генерала Мадзаки главнокомандующим Квантунской армией!" И главный лозунг: "Уничтожить Советский Союз!" Мятежники словно знали, что в кабинетах штаба как раз разрабатывался, а точнее, находился в стадии утверждения план большого наступления на Север. Автором плана был не кто иной, как начальник второго отдела генштаба Кандзи Исихара. Смерть от рук мятежников была бы величайшей нелепостью для Кандзи Исихары, ведь он воплощал в схему тактических действий на континенте лозунг "молодых офицеров". Пуля, наверное, и не коснулась бы начальника второго отдела. В критический момент он заслонился бы объемистой папкой с планом войны против Советского Союза. Символическим, конечно. Так, собственно, он и поступил позже, отвергая кандидатуру на пост премьер-министра Угаки, поскольку тот "срывал стратегию империи" в решении северной проблемы. Кандзи Исихара был ярый сторонник фашизации страны и перевода всей экономики Японии на рельсы подготовки к войне. Мятеж подавили, и к вечеру 29 февраля в Токио воцарилось спокойствие. Солдаты вернулись в казармы, руководителей мятежа подвергли аресту для последующего предания суду военного трибунала. Военное министерство и генеральный штаб смогли вернуться к своим обычным делам. И эти дела были не чем иным, как продолжением программы "молодых офицеров" - расширение агрессии на континенте. Случайно или не случайно, но удары мятежников не коснулись генерального штаба и военного министерства. Наверное, не случайно Полковник Кандзи Исихара еще 28 февраля днем послал ответную телеграмму начальнику штаба Квантунской армии Итагаки Сейсиро и вызвал его и полковника Янагиту Гендзо на 5 марта в Токио. "...РУССКАЯ РАЗВЕДКА ЧИТАЕТ НАШИ СЕКРЕТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ" Докладывал Янагита. В кабинете начальника второго отдела кроме Кандзи Исихары было несколько высших офицеров разведывательной службы, в том числе Доихара Кендзи. Доихара своим пристальным взглядом, не то изучающим, не то осуждающим, давил Янагиту, мешал говорить. Они были едва знакомы, и Янагита за то время, что выделила им судьба, столкнув в Харбине, не успел разобраться в Лоуренсе-2, разгадать его. Знал только, что тот груб и бесцеремонен, категоричен в суждениях. Категоричности больше всего боялся сейчас Янагита. Дело, о котором он докладывал, было, по его глубокому убеждению, тонким и требовало осторожного подхода. Хорошо, если Доихара лишь изучает человека, который идет по его следу, как бы повторяет путь Лоуренса-2. А если осуждает? Вся затея с перестановкой сил, предпринятая Итагаки Сейсиро, полетит к черту. Доихара опытный разведчик, он легко обнаружит слабость аргументации Янагиты. Главное, беспочвенность всего сооружения, именуемого "Большим Корреспондентом". Остальные слушали доклад со вниманием и даже интересом. Выход разведки на офицера штаба Дальневосточной армии явление необычное, открывающее соблазнительные перспективы для секретной службы и, главное, для стратегов "северной войны". Уже по ходу доклада возникали смелые мысли и захватывающие дух идеи. Внимательно слушал полковника Янагиту и инициатор совещания начальник второго отдела Кандзи Исихара. Взгляд его не был таким пристальным и изучающим, как у Доихары. Начальнику второго отдела не было надобности изучать Янагиту, он хорошо знал его. Факты, приводимые в докладе, прошли уже через второй отдел, так что ни доклад, ни сам Янагита не несли для Кандзи Исихары ничего нового. Ему хотелось просто взглянуть на послания из Хабаровска да и на самого автора этих посланий, Большого Корреспондента, глазами Янагиты, человека, непосредственно осуществляющего разведывательную акцию. Верит ли во все это полковник? Убежден ли? Информации содержат ценнейшие сведения о состоянии обороны советского Приамурья. Они крайне любопытны. Но можно ли на основании донесений Корреспондента начинать коренную перестройку собственной стратегической схемы? Тут ошибка равносильна катастрофе. Вот чем был вызван интерес Кандзи Исихары к докладу и докладчику. Время от времени он поднимал глаза на говорившего и сопоставлял впечатление, которое производили слова Янагиты и его облик. Лицо отражало волнение. Не то естественное волнение, что могло родиться и у Кандзи Исихары, докладывай он такому высокому собранию. Волнение увлеченного событием человека, вдохновенного игрока, делающего крупную ставку. Рискующего многим. Но игрока опытного. Последним своим ходом Янагита доказал это. Он закончил сообщение панегириком в адрес Лоуренса-2. Назвал его прозорливым, смелым и талантливым организатором блестящих акций секретной службы, в том числе и данной акции, которая пробила сейфы штаба ОКДВА, а кому не известно, как крепки и как недоступны эти сейфы. Отметил Янагита и выбор резидента, сумевшего не только акклиматизироваться в короткий срок на левом берегу, но и добыть информатора из числа высших офицеров Красной Армии, что тоже следует отнести на счет прозорливости Доихары Кендзи. - Кстати, - сказал Янагита, - Сунгариец получил ранение при выходе на советскую территорию. Это мужественный и смелый человек, достойный награды японского командования. Комплимент в адрес Доихары возымел свое действие. Осуждение, четко выраженное во взгляде, вдруг исчезло, его сменила добрая теплота. Лоуренс-2 принял Большого Корреспондента. - Сколько он стоит? - спросил Доихара, когда Янагита кончил свой доклад. Янагита назвал высокую цену. Очень высокую. Ту, что была указана в расписках Сунгарийца. О своей доле (четвертой части) он, конечно, умолчал. - Он мог стоить дороже, - заметил Доихара. Озадаченный таким неожиданным признанием своих заслуг и итогов операции, Янагита не сразу откликнулся на слова Доихары. Прежде оглядел сидящих за столом офицеров - как они расценивают сообщение о Большом Корреспонденте - и лишь потом, удовлетворенный и успокоенный, - офицеры, кажется, были довольны - он ответил: - Да, он мог стоить дороже... Присутствовавшие не обратили внимания на торг двух разведчиков, их не заботила стоимость Большого Корреспондента, информации его - другое дело. То, что осуществляло советское командование на левом берегу Амура, было невероятным, настораживало. Колхозный корпус, перевооружение пограничных частей, перебазировка эскадрилий дальнего радиуса действия - все это заставляло задумываться: годна ли стратегическая схема штаба Квантунской армии при изменившемся соотношении сил? Вероятно, прав Итагаки Сейсиро, настаивающий на пересмотре плана будущих операций в северном направлении. Об этом и попытались говорить офицеры. Но лишь попытались. Первого, Канду Масатону, вежливо остановил начальник второго отдела. Как бы дополняя мысль подчиненного относительно ценности полученной информации, он перехватил инициативу и повел обсуждение совсем в другом направлении. - У меня такое впечатление, - сказал Кандзи Исихара, - что советское командование хорошо осведомлено о наших планах и схема предстоящих операций уже лежит на столе Блюхера. Иначе как объяснить перебазировку двух эскадрилий истребительной авиации в четвертый квадрат, находящийся в четырехстах километрах от Благовещенска. Это как раз против нашего аэродрома, рассчитанного на прием тяжелых бомбардировщиков. Или сосредоточение советских долговременных огневых точек на трассе предполагаемого марша наших танков. Танков еще нет, а путь им уже прегражден. И подобных примеров немало Настораживающих примеров. О чем это говорит, господа? Поднятый вверх палец Кандзи Исихары как бы подчеркнул важность вопроса, заданного офицерам. Они должны были удивиться и задуматься, естественно. - Вот именно - о чем? - оборвал наступившую вдруг тишину Доихара. Он не терпел пугающих фраз. - О том, что русская разведка читает наши секретные документы, - многозначительно изрек Кандзи Исихара. - Может, просто видят? - Как? - не понял полковник. - Достаточно подняться на пятьсот-шестьсот метров, - пояснил Доихара, - чтобы не только увидеть, но и сфотографировать взлетные полосы вашего аэродрома. - Он сказал "вашего", отмежевав таким образом себя, да, возможно, и остальных офицеров, от того, что делалось в приграничных районах Маньчжурии. Вернее, от откровенности, с которой готовили "северный поход" стратеги генерального штаба. Сам Доихара считал себя тонким мастером акций. Его жертвы не замечали готовившегося удара. Вернее, сами подставляли голову, и он рубил ее. Чужими руками к тому же. А то, что делают русские, вы без помощи хабаровского Корреспондента увидеть не можете, - продолжал Доихара. - И надо этой помощью пользоваться широко. Взять все, что он способен дать, даже больше, чем способен... Не жалея денег, ничего не жалея! - Доихара повернулся к Янагите, словно от того зависела щедрость секретной службы: - Причем делать это надо быстро, укладываясь в сжатые сроки... Жизнь "корреспондентов", стоящих рядом с секретными сейфами, как известно, коротка... - Доихара развел руками, показывая этим, что никто тут не властен, даже он, Лоуренс-2. - Информации поступают еженедельно, - дал справку Янагита. - Хороший ритм, - оценил работу Корреспондента Доихара. - Не нарушайте его! Ход совещания опять отклонился от того направления, которое попытался дать ему Кандзи Исихара. Корреспондента хвалили, в то время как он не существовал. Не было Корреспондента, была лишь инстанция, откуда черпались данные о состоянии обороны Дальневосточного края. Данные, пугавшие начальника второго отдела генштаба - ведь он был еще и автором стратегического плана "Северная война". - Этот ритм, - заметил с раздражением Кандзи Исихара, - может вскружить кое-кому голову и уже вскружил. Информации не только знакомят с положением дел у противника, но и давят на нас, принуждают вносить коррективы в уже разработанный и, главное, почти реализованный в подготовительной стадии план. Опыт говорит, что хорошо продуманная и подготовленная операция, известная врагу, приносит чаще успех, чем плохо продуманная и плохо подготовленная, но неизвестная противнику. Теоретизирование было слабостью Кандзи Исихары. Он любил и умел рассуждать о войне. В запасе у него всегда оказывались изречения, мудрые, понятно, способные обезоружить самых упрямых спорщиков. - И потом, - сделав паузу, добавил Кандзи Исихара, - для того чтобы менять свою схему, надо быть уверенным в серьезности шагов, предпринятых противником. - У вас есть подозрения? - поднял свои большие; ветвистые брови Доихара. - Да! - На чем они основаны? - На опыте. Теперь уже не один Доихара, все офицеры насторожились: что имеет в виду начальник второго отдела? - На опыте работы против советской разведки! - внес ясность, хотя и не полную, Кандзи Исихара. Это был аргумент все же из арсенала эмоций. Офицерам, и прежде всего Лоуренсу-2, требовались факты. - Русские не в пример англичанам и американцам не очень-то верят нам. Следуя совету Доихары-сан, они, конечно, поднялись на пятьсот-шестьсот метров, которые необходимы для установления истины. К тому же мы много шумели о своих усилиях по совершенствованию территории Маньчжурии в военном отношении. Да и работы по прокладке железных и шоссейных дорог велись открыто. А когда мы шумим - обращаю ваше внимание на такое определение, - противник особенно внимателен и чуток. Русские неоднократно ловили нас на том, что сила звука часто прямо противоположна усилиям, вложенным в само дело. В лучшем случае они не верят, в худшем - делают вид, что поверили. Вот сейчас - худший случай. Теоретик стратегии, кажется, сразил Лоуренса-2. Рассуждения начальника второго отдела были логичны и могли сразить не одного Доихару. Все присутствовавшие как-то недоверчиво, даже с сожалением посмотрели на Янагиту: напрасно старались, господин полковник, русские ввели нас в заблуждение. Надо было спасать Большого Корреспондента, вернее, спасать самого себя, и Янагита вопреки правилам, запрещающим нарушать служебный этикет, вступил в спор со своим шефом. - А если это не лучший и не худший случай? - произнес он как можно спокойнее, хотя давалось это с трудом - волнение уже охватило его и искало выхода. - Если русские поверили? У нас нет сведений, что перебазировка двух эскадрилий ложная. Наоборот, есть подтверждение произошедших в четвертом квадрате перемен - донесение агентов о приземлении истребителей в данном районе утром 18 февраля и ночью 20 февраля в количестве сорока двух машин. Теперь Кандзи Исихара был сражен. Так решил Янагита и остальные офицеры. Теория теорией, а практика практикой, перед фактами не устоишь. Но Кандзи Исихара устоял. И не только устоял. Совершил неожиданный маневр. - Мы сверили донесения вашей агентуры с информацией немецкой и итальянской разведки, - сказал он. - Все совпало. Не в мелочах, конечно. В основном. Больше того, сообщения хабаровского Корреспондента подтвердили европейские секретные службы. Не в деталях опять-таки. В главном... Искреннее недоумение застыло в глазах Янагиты. Что говорит начальник второго отдела? Зачем он это говорит? Сам себя бьет. - Так, значит... - попытался сделать вывод Янагита. - Значит, - повернул опять в свою сторону нить разговора Кандзи Исихара, - налицо хорошая маскировка. На игру русские отвечают игрой! - Но самолеты все же перебазировали, - не выдержал Доихара. - Настоящие самолеты... Начальник второго отдела кивнул, принимая довод Лоурен-са-2, но при этом скривил в усмешке губы: - Против наших ненастоящих. Против условного аэродрома. И зная, что он условный. Загадка! Слишком уж нелепо вели себя русские. Глупо просто. Руки Доихары упали на доску стола, и та отозвалась глухим ворчанием. Тяжелыми и злыми были эти руки. - Выходит, Корреспондент дает неправильную информацию? - О, Доихара-сан! - подчеркнуто уважительно, даже льстиво произнес начальник второго отдела.- Информация правильная, но не та... Он улыбнулся загадочно: - Не из того сейфа, я хотел сказать. Все поняли, что имел в виду Кандзи Исихара: Корреспондент не так высок по положению, чтобы соприкасаться со сверхсекретными документами. Он офицер среднего ранга и средних возможностей. - А что, если нацелить его на нужный нам сейф? - рассудил Доихара. Он все еще был на стороне хабаровского Корреспондента. Трудно так сразу отказаться от симпатий к агенту, появление которого связано с твоими собственными усилиями. - Для того чтобы направить, надо знать его. - Он не известен? - удивился Доихара. - Абсолютно. Ни имени, ни фамилии, ни должности, ни звания. Янагита досадливо поморщился: возник все-таки разговор о личности Корреспондента. То, что беспокоило его, начинает беспокоить и других. - Это работник штаба ОКДВА, - попытался спасти гибнущего Корреспондента Янагита, - бывший офицер царской армии в чине полковника, перешедший на сторону Советской власти... - Прошлое чуточку высвечено, - уточнил Кандзи Исихара, - настоящее в глубокой тьме. - Что ж, высветите настоящее, - подал совет Доихара, и прозвучал этот совет по-житейски просто, будто дело шло о какой-то пустяковой процедуре вроде растопки очага или телефонного разговора. - Мы связаны условием - полная конспирация и пустая визитная карточка, - пресек Кандзи Исихара попытку навязать второму отделу идею раскрытия Корреспондента. - Он встречается только с Сунгарийцем. И все-таки идею навязали. Доихара, конечно, навязал: - Подставьте вместо Сунгарийца офицера генерального штаба. - То есть как?! - опешил Кандзи Исихара. - Просто. Временно резидент отстраняется или передает свои полномочия представителю японского командования, которому Корреспондент служит и от которого получает деньги за информацию... - Он может отказаться от встречи, - возразил Кандзи Исихара. - Теперь уже не может... - Доихара устало откинулся на спинку кресла, руки положил на подлокотники, словно собирался отдохнуть после трудной работы. Возможно, это так и было, он искал решения, и оно наконец было найдено. - Корреспонденту предъявят фотокопии его донесений, лучшего пароля не надо. Тот, кто хочет жить, обязан поднять руки. Тут даже не понадобятся угрозы, он сам все поймет. - Для этого нужно попасть на левый берег, - встревожился Кандзи Исихара. Он уже представил себе офицера генерального штаба, выполняющего сложное и опасное поручение. - Я думаю, - усмехнулся Доихара, - прогуливаясь по Гинзе, трудно встретить хабаровского Корреспондента! - Кто же решится на такое? - растерянно пожал плечами начальник второго отдела. Присутствовавшие молчали. Никому не хотелось случайным словом или невольным движением привлечь к себе внимание и тем оказаться в числе кандидатов на почетное место в раю. Миссия в Хабаровск слишком напоминала миссию смертника. - Есть такой офицер, - сказал Янагита. И все вздрогнули. Полковник мог назвать любую фамилию. Но он назвал имя никому не известного человека - офицера Сахалянской военной миссии. Все успокоились и посмотрели трогательно, с благодарностью на Янагиту - он помиловал офицеров генерального штаба. - Он согласится? - спросил строго, с ноткой недоверия Кандзи Исихара. - Если будет приказано... Офицер разведки обязан выполнять волю командования. Кандзи Исихара обвел присутствующих долгим, испытующим взглядом, потом объявил: - Вопрос решен! Когда покидали кабинет начальника второго отдела, Доихара наклонился к Янагите и сказал: - Вы или высоко взлетите, полковник, или... Договаривать не следовало. Янагита улыбнулся. Его вполне устраивало первое... ДЕРИБАС: "КОГДА БОГ СОТВОРЯЛ АДАМА, ЕМУ, НАВЕРНОЕ, БЫЛО ЛЕГЧЕ..." Портрет Корреспондента действительно был нужен. Теперь уже не японской секретной службе, а полномочному представителю ОГПУ. Академик доложил, что в Благовещенск прибывает офицер японского генерального штаба для встречи с Большим Корреспондентом. Доверенное лицо начальника второго отдела намерено вести переговоры со своим информатором без участия резидента, проще, секретно, с глазу на глаз. - Вот уж не думал, что придется создавать настоящего Корреспондента, как говорят, во плоти и крови, - озадаченно произнес Дерибас. - Каков он? - Внешность не так уж важна, - заметил Семен Западный. - Главное, чтобы мог вести поединок со вторым отделом. - Не скажи, - покачал головой Дерибас. - Он должен произвести впечатление на японца. Покорить его. Слушай, Борис Владимирович, ты не давал Янагите словесного портрета Корреспондента? - Вроде нет, - не совсем уверенно, секунду, другую подумав, ответил Поярков. - А точнее? - Не давал... Биографические данные только, что бывший офицер царской армии... в чине полковника. - Это уже портрет, - развел досадливо руками Дерибас. - Полковники были разные, - счел нужным рассеять опасения Дерибаса Западный. - На лбу не написано ни звание, ни происхождение. - Тут ты ошибаешься, Семен! На лбу как раз все и написано, не словами, естественно. В революцию господ офицеров мы узнавали по физиономиям. Этакая надменность во взгляде, высокомерие, брезгливая складка у рта... Нет, я, кажется, и сейчас бы угадал по лицу да и по выправке царского полковника. И по голосу и по выговору. Слова они как-то иначе произносили, выпевали вроде. Школа, брат. На губах Западного мелькнула ироническая улыбка. - Не угадали бы! Выветрилось все, стерлось. - Ну, выправка не стирается. Не позолота ведь. Внутри она, как пружина. Упругость, конечно, не та, верно, но дает себя знать все же... В общем, если полковник, так пусть будет полковником. - Негде взять нам полковника, Терентий Дмитриевич, - вернул Дерибаса к реальности Западный.- Нет у нас тут царских офицеров такого калибра. А если б и был, так нам от его выправки и аристократического взгляда проку нет. Чекистская голова нужна. Чутье наше. И наша хватка. Не дать себя сбить с ног, а самому сбить противника... - Ты что же, Семен, представляешь эту встречу как схватку? - посмотрел с настороженностью на своего заместителя Дерибас. - Не иначе. Японцы нас проверяют. Мы подкинули им кучу ценнейшей информации, и они хотят установить ее достоверность. Прощупать этого Корреспондента и нас заодно. Дерибас почесал свою скудноватенькую бородку. Западный заставил его взглянуть на предстоящую встречу с несколько иной стороны. - Что ж, может, и проверка, но особого рода. Борис Владимирович, думаю, вне подозрений. Да и сам Корреспондент - тоже. Дело в информации. Информации готовил Западный. Не один, конечно, с работником штаба Дальневосточной армии, и потому считал себя ответственным за то, что выдавалось японцам. Он старался придать ложным фактам видимость правдоподобия, чтобы липа, как он говорил, походила на полированный дуб, и в этой своей столярной работе весьма преуспел, достиг искусства краснодеревщика. Дезинформация проглатывалась японцами и, главное, хорошо переваривалась. Штаб Квантунской армии реагировал как надо на сообщения Большого Корреспондента: перебрасывались части, строились защитные полосы, перебазировались аэродромы. Самураи нервничали. Дезинформация приносила нужный эффект. И сейчас слова Дерибаса тронули Западного, вроде бы полномочный представитель усомнился в умении своего заместителя делать хорошо то, что ему поручено. - Пересолили, выходит? - Не досолили! Не почувствовали там, в Токио, соли. Они, знаешь, любят все острое. Приправу их к мясу пробовал? Нет? То-то... Я как-то по простоте глотнул соус - дух перехватило... Смешинки, вспыхивавшие обычно в узковатых глазах Дерибаса, появились и сейчас. Они оживили лицо, усталое и, пожалуй, мрачноватое. Терентий Дмитриевич был озабочен, должно быть, сообщением о приезде офицера японского генерального штаба. - За солью, значит, жалует? - констатировал Западный. - Взять бы этого офицерика и посолить ему куда следует... - Ишь ты! Готовенького, идущего прямо в руки. Не говорю уже о том, что нечестно это - заманивать, а потом аркан на шею. Он просто не нужен нам. - Офицер генерального штаба знает кое-что, - объяснил свою мысль Западный, хотя мысль была случайной и не требовала объяснения. Эмоции всего-навсего. - Вряд ли он кое-что знает, - возразил Дерибас. - Во всяком случае, того, что нас интересует, у офицера нет. С багажом к нам не пожалуют. Не дураки. Да и возможность осечки учитывали. Предполагали, что в ГПУ окажется такой Семен Западный и захочет взять офицера генерального штаба голыми руками. - Если не с багажом, так с чем же его тогда посылают? - продолжал кипятиться Западный. - Легкая прогулочка всего лишь. Не верю! - И не надо верить... - Дерибас взял с подставки карандаш и стал выводить на листке бумаги какие-то линии. Неторопливо выводить, иногда останавливаясь и поглядывая, откинув назад голову, на результаты своих нехитрых усилий. - К нам он придет пустенький, а от нас уйдет с багажом. - С солью, - подбросил точное словцо Западный. - Вот-вот, именно с солью! - Дерибас повернулся к Западному и, прищурившись, лукаво добавил: - С солью, которой не хватало в твоих информациях... Пресный ты человек, Семен! И Поярков тоже пресный. Японские блюда у вас не получаются. А господа готовятся сытно пообедать... - Поперек горла станет им этот обед! - зло бросил Западный. - Кипятишься, Семен! Никак не приучу тебя держаться комнатной температуры. - Терпения нет. Обнаглели. За неделю восемнадцать нарушений границы... - Это уж у них характер такой: пока не ткнутся лбом в стену, не остановятся. Карандаш по-прежнему двигался по бумаге, выводя то полукруги, то прямые линии, и был он неутомимым, этот карандаш, что-то у него там выходило. Дерибас все чаще и чаще откидывал седую голову и издали поглядывал на листок, вроде бы любовался. Глаза его светлели, улыбались. - Ну, это уж дело Василия Константиновича, он мастер ставить каменные стены и разбивать о них лбы незваных гостей, - чиркая карандашом, продолжал между тем Дерибас. - От нас требуется соль, как ты сказал, только соль. Насыплем ее офицеру полную меру, не перебарщивая, однако, чтобы слишком не повредить здоровью. Главное, не испортить аппетит. - Неплохо бы испортить, - сквозь зубы процедил Западный. - Может, избавились бы от дурной привычки обедать за чужой счет. - Чего-чего а портить им аппетит не следует, - посуровел Дерибас. - Выбрось это из головы, Семен! Пусть хорошо пообедают. С удовольствием пообедают. А уж потом соль свое дело сделает... - Так вы все-таки считаете, Терентий Дмитриевич, что офицер едет за солененьким? - Уверен. Японцы, судя по последним событиям в Маньчжурии, да и на самих островах, готовятся к большой акции. "Молодых офицеров" они повесили, но не за то, что они торопились развязать новую войну на континенте, а за то, что преждевременно раскрыли планы японского командования, которое эту войну готовит. Плацдарм обеспечен. Железные и шоссейные дороги подведены к нашим границам и границам Монгольской Народной Республики. Аэродромы понатыканы на всей территории Северной Маньчжурии, взлетные полосы приспособлены для тяжелых бомбардировщиков дальнего радиуса действия. Ты говоришь, каждый день нарушение границы, терпения нет А они, между прочим, наше терпение испытывают. Тут уж не традиция, не характер, хотя и он сказывается, тут ожидание вспышки. Вдруг не стерпим, вдруг сорвемся? При таком накале искорки достаточно, чтобы загорелось пламя. Оно им сейчас вот как нужно, это пламя. Поддаться на провокацию, значит, открыть дорогу войне. Мы на это не пойдем. Ты же знаешь приказ, Семен, - гасить любую искру! Спокойствие и выдержка! Японцы расценивают нашу невозмутимость как проявление слабости. Правда, уверенности у них нет. Сомневаются. В генеральном штабе небось раздаются трезвые голоса, предостерегающие ретивых вояк. Вот и решили уточнить обстановку на левом берегу. То, что им передал Борис Владимирович, позволило увидеть детали. Собирать по деталям целое трудно, главное, канительно. Жди, когда поступит очередная информация, причем неизвестно, какой она будет, поможет ли заполнить пробелы в общей картине. Генштабу же необходима полная картина, и необходима немедленно. Способ один - взять инициативу в свои руки. Диктовать условия Большому Корреспонденту непосредственно из Токио, направлять его деятельность в нужном генштабу русле. Сунгариец для этого не годится. Он всего лишь посредник и, следовательно, не авторитетен для Корреспондента. К тому же содержание беседы, видимо, таково, что осуществить ее решения могут только работники штабов, которым известна военная обстановка. Посвящать третьего в тайну нелепо и рискованно. Третий исключается... Западный с беспокойством глянул на сидевшего у окна Пояркова: - Сунгариец, следовательно, им не нужен больше? Он имел в виду не механическое исключение третьего. Секретная служба не увольняет своих агентов за кордоном. Она убирает их. - Все зависит от итогов встречи, - ответил Дерибас. - Полное исключение мало вероятно. Корреспондент не согласится открывать себя еще одному агенту, а офицер генерального штаба не может остаться в Хабаровске или Благовещенске, он лицо эпизодическое и должен немедленно вернуться в Японию... Спокойно следивший за разговором Поярков и как бы отсутствовавший все это время вдруг насторожился и поднял голову - Это все предположение, Терентий Дмитриевич? - спросил он. Рука перестала чертить, и сам Дерибас оторвал взгляд от листа. - Конечно... Только предположение. - Оно очень реально, - с тревожным чувством отметил Поярков. - Именно так японцы и поступают... Обычно так. Но они способны совершать и неожиданное. - Вероятно, - чуточку смутившись, признался Дерибас. Он не подумал, рисуя картину предстоящих событий, что может существовать настоящий план операции, ничего общего не имеющей с фантазией полномочного представителя ОГПУ. План сплошных неожиданностей. Дерибас готов был принять неожиданности и своим "вероятно" как бы подтверждал это. Западный же отверг их сразу и категорически. - Не приехать офицер генерального штаба не может, тут неожиданность исключается. Обойти Сунгарийца и явиться прямо к Корреспонденту нельзя: генштаб и, следовательно, офицер его не знают. Нет пока на свете этого Корреспондента. Не говоря уже о том, что адрес, простите, никому не известен, даже нам. Неожиданность способна проявиться лишь во время встречи офицера и Корреспондента. Но и тут неожиданность следует понимать условно. Программы никакой нет, поэтому перед нами просто неизвестность, а не неожиданность. И в этой неизвестности трудно что-либо предусмотреть. Следовательно, готовя Корреспондента к встрече, мы должны вооружить его несколькими вариантами ответов на вопросы и предложения генерального штаба. Как в шахматной игре. Там существует ряд дебютов, и в зависимости от того, какой дебют изберут белые, делается ответный ход черными. И ответные ходы знакомы всем шахматистам мира. Вот такие ходы мы обязаны подбросить Корреспонденту. - Ловко ты расправился с неожиданностями, - покачал головой Дерибас. - Конечно, когда ничего не знаешь, то и не ждешь ничего. Неожиданность мы сами себе готовим, строя какую-то схему. То, что не учтем, и падет на нас как снег на голову. Насчет ответных ходов ты, Семен, прав. Нужны ответные ходы. Только где взять эти твои дебюты? На что отвечать? Двинь пешку первым, тогда я смекну, куда и чем мне пойти. Все, что говорил я, и было дебютом, единственным, правда Теперь вместе с Борисом Владимировичем изобретите остальные. Не с неба, понятно, берите свои дебюты. Проанализируйте весь ход переписки Корреспондента с генштабом и наметьте вопросы, которые могут возникнуть у японцев в ходе этой переписки с учетом последних событий в Маньчжурии и на островах. Ну а ответы составим сообща и вооружим ими Корреспондента. Ему останется только варьировать. - Это не самое простое, Терентий Дмитриевич! - заметил Западный. - От умения варьировать зависит исход встречи. Советоваться не с кем - поединок при закрытых дверях. Каждый рассчитывает на свои силы. Корреспондент должен быть сильнее японца. Дерибас кивнул, соглашаясь: - В этом вся суть. - Карандаш перестал чертить свои полукруги, Дерибас еще раз откинул голову и посмотрел на листок. Сказал задумчиво: - Когда бог сотворял Адама, ему, наверное, было легче... Поярков засмеялся: - Конечно, легче... Советоваться было не с кем, лепи себе из глины что хочешь. - Из праха, - поправил Западный. - Ну это одно и то же - земля. А нам нужен полковник царской армии. - Черт с ним, с полковником! - рассердился Дерибас. Взял со стола листок и исчерченной стороной повернул его к Западному. - Вот такой, что ли? С минуту Западный разглядывал рисунок, потом недоуменно произнес: - У вас фотография была? - Какая фотография? - Выходит, по памяти? Это же Петр Михайлович Кнып. - Неужели похож? - Копия. Только Кнып без усов... И очки надевает, когда садится писать. - Здесь пенсне... Лет-то Кныпу сколько? - Да старик, лет пятьдесят... На лице Дерибаса изобразилось недовольство, он вроде бы рассердился, глаза, правда, по-прежнему посмеивались. - Насчет стариков потише! Не списывай нас, еще пригодимся. - Да что вы, Терентий Дмитриевич! Просто так, сорвалось... - Сорвалось! Знаем мы вас, молодых. Он взял листок из рук Западного и передал Пояркову: - А ну, Борис Владимирович, как находишь? Подходящий? - Вполне, - одобрил Поярков. - На Пашкевича смахивает, только тот всего штабс-капитан. - Вот видишь, - похвастал Дерибас, - угадал, значит, офицера царской армии. - Но Кнып не офицер, - запротестовал Западный. - И никогда не был им. - Ну, тут совпадение. Вот только молод. В семнадцать лет не могли присвоить полковника. Седой хотя бы? - Есть немножко... - Добавить! И усы посадите, свои не успеют вырасти. Пенсне закажите у ювелира, позолоченное и с такой же цепочкой. Курит этот Кнып? - Еще как! - Папиросы достаньте самые лучшие. Можно и английские сигареты, изъятые у контрабандистов. Портсигар обязательно серебряный с монограммой. - Кнып сейчас в Зее, Терентий Дмитриевич. - Вызвать немедленно. Поселить в квартире Золотарева, пусть освоится, пропитает ее табаком. Декорацию продумайте сами, чтобы было солидно, но не перебарщивайте... - Успеем ли все провернуть за два дня? - Надо успеть, Семен! ДВУХ ДНЕЙ НЕ ПОТРЕБОВАЛОСЬ. КАПИТАН КУМАЗАВА ПОЯВИЛСЯ В БЛАГОВЕЩЕНСКЕ ЭТОЙ НОЧЬЮ... На стук откликаться не следовало. Ответом на четыре удара с паузой между вторым и третьим была зажженная лампа в крайнем левом окне. Ставни здесь плохо прикрывались, оставалась щель в целую ладонь, через нее и пробивался приглушенный абажуром свет. Поярков спросонок не сразу понял, где стучат и зачем стучат. Вернулся он от Западного поздно, во втором часу - все обсуждали ходы японцев и старались не допустить неожиданности, и вот - на тебе! Неожиданность! Но это стало ясно позже, когда открыл дверь, а стук на мысль об офицере генштаба не навел. Подумал: кто-то из соседей с просьбой ранней пожаловал - утро, наверное. Дощатый запор сбросил торопливо и так же торопливо повернул ключ и распахнул дверь. На улице, у окна, стоял человек в куртке и старательно вглядывался в просвет между ставнями. Скрип двери его не обрадовал, а напугал. Он втянул голову в плечи, сжался весь и зашагал прочь. Вот тут-то понял Поярков, что это не сосед, не было рядом таких соседей, а гость из Сахаляна, и что его спугнуло отсутствие света в окне. Поярков успел еще заметить на противоположной стороне улицы чей-то силуэт в тени деревьев. Все смутное, конечно. Рассвет только занимался, и над городом еще стояла темнота весенней ночи. - Вам кого? - негромко окликнул "гостя" Поярков. "Гость" остановился, но не проявил желания вернуться к окну - осторожность заставляла его держаться дистанции. - Не Потапова ли? - подсказал пароль Поярков. - Да-да, - отозвался успокоенный "гость". - Не живет ли здесь Степан Ануфриевич Потапов? - Живет... Вот только болен. Все совпадало: и вопрос, и ответ, оставалось лишь подняться на крыльцо и поздороваться с хозяином, что "гость" и сделал. И здесь, на крыльце уже, досказал остальное: - Мы получили письмо, что Ануфрий Степанович, то есть Степан Ануфриевич, заболел, и собрали кое-что из трав, как просил, для желудка... - Заходите, заходите! - позвал "гостя" в дом Поярков. И когда тот вошел в сени и дверь закрылась, объяснил причину нарушения условий встречи: - До срока приехали, не ждал я вас сегодня. "Гость" закивал понимающе и извинительно одновременно. - Случай... Так вышло. Поярков помог ему снять куртку и почувствовал, как дрожит "гость". Не то простудился в дороге - ночи хоть и весенние, но холодные, не то струхнул изрядно. Последнее вполне допустимо. Свет в окне не горел и дверь распахнулась внезапно. Тут напугаешься. Могла ведь быть засада. В комнате "гость" немного пришел в себя, даже улыбнулся, правда не особенно весело. Вымученная была улыбка. Сказал: - Можно чаю?.. Или немножко водки. Чаю не было. Какой чай в пять утра! Поярков достал из шкафа графинчик с перцовкой и налил в стакан. - Спасибо! "Гость" выпил одним махом и закашлялся. Крепкая оказалась перцовка. - Можно, я усну теперь? Поярков постелил японцу на диване: бросил байковое одеяло, вышитая подушечка там уже лежала. - Трудно было? - спросил Поярков, когда "гость" лег и укутался одеялом. - Очень. Но боги милостивы ко мне... - Ну, теперь все позади. Спите! - Вы оставляете меня? - с испугом спросил японец. - Я должен дать телеграмму родственнику. Вы появились раньше времени и нарушили наш уговор. Теперь надо все менять... - Здесь безопасно? - Почти. В случае чего воспользуйтесь той дверью, она ведет во двор. Через калитку - на соседнюю улицу. У вас есть оружие? - Нет. - Это хорошо. - Почему? - В минуту опасности можно совершить непоправимую ошибку. - Полковник учитывал это. - Комуцубара? Японец помялся, не зная, можно ли отвечать на такой прямой вопрос. Смолчать, однако, тоже не мог - это явилось бы подтверждением того, что оружие запретил брать Комуцубара, а начальник Сахалянской военной миссии никакого отношения к инструктированию не имел, он лишь переправлял "гостя" на левый берег. И вообще, ссылка на Комуцубару снижала значение всей акции. - Янагита Гендзо! - важно произнес японец. - Янагита - опытный и дальновидный офицер... В сенях, одеваясь, Поярков осторожно проверил куртку "гостя". На оружие не наткнулся, но нащупал отстегнутый карман под левым рукавом и на самом дне запасную обойму для пистолета. Пистолет был вынут, должно быть, только что... Ровно в семь вечера появился "родственник" Пояркова. Крепыш лет тридцати, широкоплечий, круглолицый, медлительный, вроде бы даже робкий. По первому впечатлению, во всяком случае, так могло показаться: осторожно открыл дверь, поклонился и снял шапку. Молча все. Молча прошел к столу, молча сел и лишь после того, как Поярков представил его "гостю", произнес первые слова: - В Хабаровск, значит? - В Хабаровск,- кивнул японец. - Ну что ж, в Хабаровск так в Хабаровск... И снова смолк. И в этом молчании, как и в его словах, нельзя было ничего понять: одобряет или не одобряет он желание "гостя" ехать в Хабаровск, доволен или не доволен своей ролью провожатого? Полное равнодушие. - Успеем поужинать? - спросил Поярков. - Само собой... Нам торопиться нечего. - Как нечего? - удивился Поярков. - Поезд через полтора часа. - А на что он, поезд... Зачем ехать-то? К удивлению прибавилась и растерянность. Пояркову, конечно, ясна была задача "родственника" - оттянуть отъезд, но полный отказ от путешествия в Хабаровск в программу не входил. "Родственник" явно переигрывал. По предварительному уговору сопровождать офицера генерального штаба должен был племянник из Хабаровска; который встречал первый раз Сунгарийца. Почему-то его заменили сотрудником Благовещенского ГПУ, "инспектором рыболовного надзора" Женей Арбузовым. Видимо, подхлестывало время. Но план-то не мог измениться. - Ехать известно зачем. "Хозяин" ждет в Хабаровске. - Никто нас не ждет. Нет "хозяина". - Как нет? - В инспекторской поездке он. Все это было чистейшей выдумкой, просто требовалась отсрочка. - Где? Японец, свесив свои короткие ноги с дивана и подавшись весь вперед, с жадностью слушал, что говорит хозяин и его "родственник". - Где-то здесь... - уныло ответил "инспектор рыбнадзора". - Не то на севере, не то на юге. Забавно ответил. Поярков не смог сдержать улыбки, хорошо, что японец не заметил ее, - он смотрел на "родственника" и ловил каждое его слово. - Мы не можем ехать? - прошептал японец испуганно. Не поворачивая головы в сторону "гостя", "инспектор" ответил: - Ехать можем... Только как коротать время станем в Хабаровске? На скамеечке у штаба - так там нас быстро сцапают. - Кто сцапает? - не понял "гость". - Кто?! Да те самые, из ГПУ... У них на вашего брата глаз наметан. - Вообще-то риск большой, - поддержал "родственника" Поярков. Он пытался задержать японца в Благовещенске, пока идет подготовка к встрече. Японец перевел взгляд на хозяина, обеспокоенный и недоверчивый взгляд. - Мы не можем ехать? - повторил он. - Опять за рыбу мясо, - махнул устало рукой "инспектор". - Ехать можем, да кто за вас отвечать будет? Короткие ноги офицера коснулись пола, он встал и, выпятив грудь, сказал громко с истеричной ноткой в голосе: - Жизнь капитана Кумазавы принадлежит Японии. Она послала меня сюда. И я выполню приказ... Едем! Секунды какие-то "инспектор" и Поярков, пораженные услышанным, молчали. Потом "инспектор" поднялся со стула, взял свой бушлат и стал одеваться. На лицо его легла тень озабоченности, у рта обозначились глубокие напряженные складки. СУТКИ, КОТОРЫЕ ПЫТАЛИСЬ РАСТЯНУТЬ НА СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ В Хабаровске еще ничего не было готово к приему офицера генерального штаба, а он, этот офицер, уже ехал на встречу с Корреспондентом. Вернее, его вез сотрудник Благовещенского ГПУ Евгений Арбузов в качестве "инспектора рыбнадзора". Вез вопреки указанию не везти или в крайнем случае везти медленно. Но как везти медленно, если они сели на скорый поезд и он идет согласно расписанию? И все-таки три часа он выкроил. Рядом в купе ехали двое военных, ничем не примечательных, если не считать того, что они постоянно торчали в проходе, уничтожая одну за другой папиросы и поглядывая в окно. Военные и помогли "инспектору рыбнадзора". На одной из остановок он шепнул "гостю": - За нами следят. - Что делать? - Сойти на ближайшей станции. Они сошли тихонько на станции Куйбышевка-Восточная и стали ждать следующего поезда. Ожидание было малоприятным, если не сказать большего - совсем неприятным. Дул ветер, северный ветер, пронизывающий до костей, и укрыться от него негде, зал ожидания набит до отказа, ни одной свободной скамейки, а если бы и оказалась свободная, после предупреждения о слежке появляться на людях было бы глупо. Так до трех часов ночи они и проторчали под открытым небом. Офицер продрог весь, но не пожаловался на холод. Стойким человеком был. Следующий поезд оказался почтовым. Их места были в мягком вагоне. "Инспектор" влез на верхнюю полку и тотчас уснул. Японец сел на диван у окна, уставился в темноту и так просидел до Хабаровска, не сомкнув глаз. На привокзальной площади, когда они выбрались из толпы и их никто не мог слышать, "инспектор" спросил: - Куда теперь? - В Чердымовку! Ответ огорошил "инспектора". Чердымовку мог знать только житель Хабаровска. Дурной славой пользовалось это "веселое" местечко, оставленное городу в наследство от старых времен. - В Чердымовку так в Чердымовку, - согласился "инспектор". Чердымовки офицер не знал. Но он знал, как это ни странно, кофейню с голубыми ставнями. Точнее, знал цвет, в который они были окрашены, и едва мелькнула голубизна, он потянулся к ней и потянул за собой "инспектора". - Интересная кофейня, - сказал японец. - Отдохнем здесь. Кофейня действительно была интересной, но не из-за своих голубых ставней, хотя ставни и играли, видно, какую-то роль. Она находилась на склоне оврага, по соседству с улицей Серышева, где была квартира Корреспондента. И еще занятный момент: хозяином кофейни оказался китаец, знавший офицера генерального штаба. Нет, он не поздоровался с японцем и не произнес никаких радостных слов по случаю встречи, но когда гости сели, хозяин спросил учтиво: - Что бы вы хотели, господин? И как-то странно скосил глаза на "инспектора рыбнадзора". В двенадцать дня "инспектор" позвонил своим. - Ты уже здесь? - удивились свои. - С утра. Торопитесь с квартирой! - Квартира готова. Нет Кныпа. - Ничего не знаю... Сегодня заявимся. - Ты с ума сошел! - Почти. На всякий случай запишите адрес: Чердымовка, кофейня с голубыми ставнями, против пельменной Чана. - Учли. Позвони после трех. После трех та же история. - Еще нет Кныпа. Ждем. - Вышлите пару ребят к кофейне. Здесь явка, надо взять на прицел и хозяина и гостей. - Откуда лучше вести наблюдение? - Из пельменной Чана. - Высылаем. Позвони в пять. И в пять он не услышал ничего нового. Лишь в семь часов, когда уже смеркалось, прозвучало долгожданное: - Кнып у парикмахера. Часам к десяти приезжайте. - Ребята пусть остаются около кофейни. По-моему, там сейчас резидент: серая ватная куртка, очки, на голове суконная ушанка. На левой руке нет мизинца. - Заметано. На улице Карла Маркса их ждал извозчик. "Инспектор" помог японцу сесть, сам влез на сиденье. - Куда мы едем? - спросил японец, после того как первая группа домов проплыла мимо. - Это улица Карла Маркса, - ответил "инспектор". - Хорошо,- кивнул японец. С улицы Карла Маркса они свернули вправо, к Плюснике, хотя здравый смысл диктовал совсем другое направление. Однако здравого смысла во всем этом путешествии по Хабаровску не было, для непосвященных, конечно. Извозчик совершал нелепейшие повороты, кружил, возвращался снова на улицу Карла Маркса. Надо было только удивляться, как он умудрялся не попасть снова на то же самое место, от которого отъехал. Японец иногда повторял свой вопрос: - Куда мы едем? - Это улица Степана Разина, - не задумываясь, давал справку "инспектор". Извозчик только покрякивал, дивясь нахальству седока. К десяти часам, изучив все закоулки Хабаровска, пролетка наконец выбралась на улицу Серышева, ту самую улицу, где находилась квартира Корреспондента. Дом был с давних времен, если не с самого основания города, двенадцатым от края, а под фонарем на стене значилась цифра "23". Улица называлась Владивостокской. Видавший виды извозчик ошалело посмотрел на табличку и крякнул еще раз. - Спасибо, братец! - весело сказал "инспектор". - Жди нас к двенадцати за углом... Дверь открылась не сразу, лишь после второго звонка. На пороге показался мужчина в домашней бархатной куртке, седой, или почти седой, высокий, стройный. Увидев "инспектора", он поднял удивленно брови, а может, и не удивленно, а разочарованно - дескать, пришли все-таки. Кивнул молча, приглашая гостей войти. В передней, раздеваясь, японец заметил на вешалке командирскую шинель с тремя ромбами в петлицах. Куртку свою он повесил рядом и сделал это с подобострастием. - Саша, - сказал хозяин "инспектору", - посиди здесь. И ЕЩЕ ДВА ЧАСА, САМЫХ ВАЖНЫХ ДЛЯ ВТОРОГО ОТДЕЛА ГЕНШТАБА Начало разговора не было зафиксировано. Как не были зафиксированы и чувства офицера генерального штаба, оказавшегося в кабинете Большого Корреспондента. Он обвел взглядом комнату, торопливым и восхищенным взглядом. Все понравилось ему, все запало в память, и позже, в Харбине и в Токио, он смог передать впечатление с предельной точностью Это был кабинет офицера, занимающего высокое положение в армии. Стену закрывал ковер дорогой выделки, и на нем охотничьи ружья известных марок. В центре наградная сабля с позолоченным эфесом. Ковер спускался на софу, огибал ее и краем прикасался к лохматой шкуре огромного черного медведя. Вдоль второй стены тянулись стеллажи, забитые до отказа книгами. Письменный стол, против которого сел японец, был уставлен сувенирами - миниатюрными пушками, снарядами, бронзовыми всадниками на вздыбленных и скачущих конях. - Я возражал против этой встречи, - усаживаясь за письменный стол, сказал хозяин. - Возражал не по каким-то личным мотивам, а руководствуясь общими интересами. Положение такое, что всякая неестественность поступков работника штаба вызывает мгновенную реакцию, и, говоря прямо, трагическую реакцию. Я нахожусь под контролем, который с каждым днем усиливается. Обстановка предгрозовая, война близка, и ее ждут со дня на день. Вы понимаете, что это значит? Офицер кивнул. - Внимание, которое оказывает мне японское командование, трогательно, я весьма благодарен и прошу эту благодарность передать тем, кто вас направил сюда. Понимаю, что дойти до меня было нелегко, и это говорит о важности поручения, возложенного на вас. - Да-да, - опять кивнул офицер - ему действительно нелегко было перейти кордон и добраться до Хабаровска. - Вместе с тем, - продолжал хозяин, - считаю необходимым выразить свое удивление той настойчивости, с которой ваше командование осуществляло свою акцию вопреки моей просьбе и моему недовольству. - О, вы поймете нашу настойчивость, когда узнаете, чем руководствовалось командование, и даже найдете основание извинить нас. Мы очень высоко ценим ваше сотрудничество и готовы сделать все необходимое для продолжения начатого дела. - Офицер развернул сверток, покоившийся на его коленях, и, как иллюзионист в цирке, стал извлекать из него всевозможные предметы. Офицер театральным жестом, с обворожительной улыбкой доставал драгоценности. Да-да, драгоценности. Прежде всего заиграло в свете люстры золотое колье с тремя бриллиантами. - У вас молодая жена, - отметил японец, - и нам хотелось сделать ей подарок. Корреспондент не знал, что у него есть жена, и к тому же молодая. Никто не предупредил его на этот счет. Не успели. Биография вообще состояла из одного пункта - офицер царской армии в чине полковника. Впрочем, насчет жены что-то говорили. Ах, да! В доме он один сейчас, так как супруга поехала навестить больного отца. Значит, жена есть. Колье через стол поплыло к хозяину. - Это дорого стоит, - смутился хозяин. Искренне смутился: он никогда в жизни не видел таких дорогих вещей. - Ваши услуги ценятся выше, - склонил любезно и со значением голову японец. Он был доволен произведенным впечатлением. Весьма доволен. Вслед за колье из свертка выплыл браслет ажурной работы - причудливое сплетение тончайших золотых волос вокруг крошечного бриллиантика. Он был один-единственный и тем подчеркивал свою исключительность. Браслет повторял рисунок колье. Вслед за ним выплыли сережки с бриллиантами. - Нет-нет! - запротестовал хозяин. - Это дорого. - Мы надеемся на взаимность. Вы находитесь рядом с сокровищами... Корреспондент не имел указаний отказываться от подношений. Даже наоборот, ему советовали торговаться, требовать невероятно высокой оплаты за услуги, если у японцев окажется нужда в них. Поэтому, выразив удивление, он принял подарок и, полюбовавшись им в меру, спрятал в стол. А вот что было зафиксировано: - Вы сказали, что обстановка предгрозовая, война близка. Очень правильные слова. Наше командование хотело бы учесть особенности этой обстановки. - Японское командование получило довольно полную информацию о положении в Приамурье и вдоль всей границы с Маньчжоу-го. - О да! Но информация касается частностей. - Из частностей надо уметь складывать целое. - Не складывается. Мы не видим всей картины. - Какой именно картины? - Над которой трудится штаб Дальневосточной армии. Молчание. Корреспондент, видимо, задумался: - Вас интересует оперативный план? - Именно. - Такого плана нет, господин Кумазава. - Как нет? Вообще нет или у вас нет? - Ни у меня, ни вообще. Он только разрабатывается. - Мы подождем... Мы готовы... Снова молчание. Стук отодвигаемого кресла - Японское командование очень упрощенно представляет себе положение дел. И мое положение в том числе. Я не командующий армией и даже не начальник штаба. Оперативные планы - секретнейший документ, с которым знакомятся только непосредственные исполнители приказа. - Мы понимаем... - Видимо, недостаточно. Вы хотите читать то, что не читают даже командиры дивизий. - Нас вполне устраивает ваша осведомленность. - Она ограниченна, господин капитан. Шаги. Кто-то ходит по комнате. Видимо, Корреспондент. - Японское командование рассчитывает на вас. - Я не могу. - Это очень печально. Опять шаги. Медленные, с остановками - Большой риск... - Мы за все вознаградим. Я уполномочен принять любые ваши условия. Любые... Шаги прекратились. - Пятьдесят тысяч долларов! - Как?! - Пятьдесят тысяч... Причем сумма полностью переводится на мой счет в один из швейцарских банков, и я получаю официальное подтверждение этого. Кумазава молчит. - Вы способны принять это условие, господин капитан? - Да! - И еще условие. - Какое? - Вы предоставляете мне малогабаритную фотокамеру и пленку высокой чувствительности. - Камера будет. Теперь наши условия. Командование желало бы установить со своим Корреспондентом прямую связь, минуя посредников. - Еще? - Ваше имя, фамилия и должность? - Еще? - Все... - Относительно прямой связи. Она исключается. Я не хочу и не имею права расширять контакты. Мое доверие распространяется только на Сунгарийца и на нем оканчивается. Исключение, допущенное сегодня по настоянию японского командования, явление чрезвычайное и никогда и ни при каких обстоятельствах не должно повториться. Вы поставили меня в опаснейшее положение, чреватое катастрофой. Теперь об имени, фамилии, должности. У меня нет имени, нет фамилии, нет должности. И н