лся с министерством, а там, в свою очередь, консультировались с научно-исследовательским институтом. Отзывы из министерства и научно-исследовательского института были не совсем в пользу Арсеньева. Начальник пароходства, как оказалось, не интересовался льдами, считая их объектом деятельности морской инспекции. Он, как встречается среди хозяйственных руководителей, считал, что обязан только обеспечивать выполнение плана. Но Арсеньеву очень повезло, в это время проходило совещание капитанов и местных работников гидрометеослужбы, там одобрили его предложения. Секретаря обкома заинтересовала возможность плавать во льдах без ледокола, и в душе он решил поддержать Арсеньева. Но, конечно, многое зависело от сегодняшнего разговора. Полное, добродушное лицо Квашнина выражало живейший интерес. Серые глаза, казалось, подбадривали собеседника, - Но почему... - секретарь обкома закашлялся. Это обычно с ним случалось в затруднительных случаях, что-то вроде нервного рефлекса, - почему зимой не плавали, ну, скажем, в первую мировую войну? Ведь и тогда для царской России такая возможность была очень заманчивой. Еще бы, важнейший стратегический фактор... Вы тут пишете, - он показал на страницу в папке, где красным карандашом были подчеркнуты несколько строчек, - Северный флот в те времена уже имел несколько мощных ледоколов. - А вот почему, Андрей Александрович, - возбужденно отозвался Арсеньев. - Не там, где следовало, плавали - наперекор природе, в Архангельск хотели попасть. А мы в Отечественную войну корабли в Зимнегорск водили, на Никольском устье. - Но, видимо, не только выбор порта играл роль. - Конечно, - подтвердил Арсеньев. - Но это печка, от которой следовало танцевать. - Что необходимо сегодня для успеха таких плаваний, товарищ Арсеньев? Ладно, курите, раз невтерпеж, - недовольно пробурчал секретарь, заметив в руках капитана измятую папиросу. - Аэрофотосъемка. Несколько летных часов. - Арсеньев торопливо, косясь на Квашнина, зажег папиросу. - Ежедневно? - Что вы! Всего один раз. Здесь все расчеты, - капитан показал на папку. - Но это чепуха! - снова закашлялся Квашнин. - Я хочу сказать: чепуха в смысле стоимости работы. И это все, что вы просите? - Да, это главное. - Удивляюсь! - Секретарь встал с кресла. Из полированного шкафа он вынул бутылку боржома и два бокала. - Изжога замучила, - пожаловался Квашнин. - Хотите? - С удовольствием, Андрей Александрович. - Для пользы дела Арсеньев не отказался бы сейчас и от касторки. Квашнин, морщась и поглаживая рукой живот, налил пузырящуюся жидкость. Сказать прямо, ему нравились дотошность и настойчивость этого капитана. Вопрос, конечно, стоит, чтобы им занялись. Главное - экономически выгодно. - Так вот, товарищ Арсеньев, меня подкупает ваше предложение, - поразмыслив, сказал Квашнин. - Давайте подробности. Зинаида Петровна, - обратился он к вошедшей секретарше, - я занят, скажем, час. - Он посмотрел на Арсеньева. - Хватит? - Вполне, Андрей Александрович. Я вкратце. - Капитан Арсеньев заметно волновался. - Сильные приливные течения в Студеном море... Над телефоном вспыхнул зеленый глаз сигнальной лампочки. Квашнин взял трубку. - Здравствуйте... Нашли новый район лова? Прекрасно!.. Кто обнаружил? Вот видите, а вы не верили в него! Хорошо, хорошо, завтра поговорим. Утром прошу ровно в девять. Секретарь положил трубку и кивнул Арсеньеву. - Сильные приливные течения в Студеном море... Опять вспыхнул огонь. На этот раз Квашнин взял трубку черного разлапистого аппарата. - Кто? Сергеев? Я слушаю. - В голосе слышалось раздражение. - Ну вот еще!.. Прошу позвонить через час. Занят. Положив трубку, Квашнин насупился и вызвал секретаршу. - Зинаида Петровна, - он закашлялся, - я ведь сказал, занят, никаких телефонов, а вы... - Он опять закашлялся. Секретарша мгновенно исчезла. Двери мягко закрылись. - Сильные приливные течения в Студеном море... - быстро сказал секретарь загрустившему капитану. - Валяйте дальше. - Течения в Студеном море создают районы - разделы и колоба, не подверженные обычным законам движения льдов под действием ветра, - несколько торопясь, говорил Арсеньев. - В разделах даже при сильных ветрах лед остается разреженным, а в колобах, наоборот, он сбит в плотную массу. Ну, колоба мы оставим, они нам не нужны. А вот разделы... Практически они образуются на одном и том же месте и даже имеют свои названия. - Капитан покосился на молчавшие пока телефоны. - И еще одно обстоятельство: разделы как бы продолжают друг друга и расположены на пути кораблей. Некоторые из них имеют свои названия... - Кто же им дал названия? - полюбопытствовал секретарь. - Поморы, в очень давние времена. В разделах - секрет зимнего плавания. Они расположены так. - Арсеньев мгновенно начертил схему беломорских разделов и показал Квашнину. - Но зачем вам нужна аэрофотосъемка? Тут у вас и так "зеленая улица", - прищурился секретарь. Он наклонился, блеснув лысиной. Несколько мгновений Арсеньев продумывал ответ. - Не всегда в разделах просторно, Андрей Александрович, через шесть часов течения меняются, и возникают сильнейшие сжатия. Если ежечасно фотографировать льды в прилив и отлив, можно составить атлас ледовитости разделов и пользоваться как атласом течений. Я, кажется, замысловато говорю? - Вместо прикладного часа предлагаете ледовый? - Да, да, правильно, - оживился Арсеньев. - Приятно иметь дело с моряком, - от души сказал он. Секретарь обкома довольно усмехнулся. Он десять лет плавал механиком на судах торгового флота и, как все моряки, любил море и корабли. Но эти льды... Не всякий в них разберется. "А справится ли Арсеньев? - думал секретарь. - Слишком необычное дело для капитана. У нас привыкли рассуждать так: раз ты капитан - значит, плавай, план выполняй. А в разные теории не лезь, на то другие есть. Правильно ли это?" На память пришли слова Перовского, министра внутренних дел при Николае I, сказанные знаменитому собирателю народной мудрости В. Далю: "Писать - так не служить, служить - так не писать". Далю туго пришлось со службой. Нет, Квашнин считал, что думающего человека всегда стоит поддержать. Но сейчас, по правде сказать, он не мог сразу до конца поверить Арсеньеву. Не укладывалось в голове: как это один человек может давать какие-то гарантии, обещать что-то в таком большом деле? Обычно за большим делом стояли большие коллективы, известные авторитеты. А здесь кустарь-одиночка. Если бы требовалось рисковать большой суммой, секретарь наверняка подумал бы, прежде чем высказываться за необычный проект. Но расходы невелики, и Арсеньев для себя ничего не просит. Увлекся человек льдами и хочет открыть зимнюю навигацию. Что ж, разве это плохо? - Я помню такой случай, - неожиданно сказал Квашнин. - Мы запоздали с выходом в море, и пришлось нашему пароходу вернуться и зимовать в Архангельске. Знаете, я и до сих пор не понимаю, как это нас угораздило! - Очень просто, Андрей Александрович, - отозвался Арсеньев. - Капитан пошел напрямик, по кратчайшему расстоянию, забыв поморскую ледовую азбуку. А напрямик не всякий ледокол пройдет. Арсеньев понимал, что секретарь обкома колеблется. "Однако я должен убедить его, - повторял он про себя, - иначе вряд ли пробьешь дорогу. Если обком скажет "нет" - считай сражение проигранным. Попробуй тогда доказать, что твоя работа нужна. Хорошо, что секретарь моряк, а будь он врач или, скажем, агроном. Толкуй тогда про льды... Что Квашнин, - подумал Арсеньев, - если в научно-исследовательском институте океанограф Туманова так и не поняла, почему льды на разделах надо фотографировать. "Толочь воду в ступе, - сказала она. - По вашему принципу весь Ледовитый океан фотографировать придется". Мысли Арсеньева работали необычайно четко, все его силы были собраны. - Министерство считает нереальным зимнее плавание, - в раздумье проговорил Квашнин. - Мне кажется, вопрос серьезно не обсуждался, а в разговоре руководящие товарищи обычно ссылались на суда типа, "Лена". Они, дескать, пройдут, если нужно. - Арсеньев натужно улыбнулся и вытер платком вспотевшее лицо. - Эксплуатационные потери при обычном плавании? Разрешите, я вам найду, - он быстро перелистал страницы. - Вот расчет, смотрите, - сжигают вдвое больше топлива, и затрачено в три раза больше часов. - Ну, хорошо, - перебил секретарь. - Атомный ледокол вы тоже сбрасываете со счетов? - Атомный ледокол? Но ведь не станет же он обслуживать зимнее плавание в Студеном море. Не дороговато ли будет? У нас привыкли к широкому карману, - сказал Арсеньев громче, чем хотел. - Надо сочетать технику с дарами природы. - Пожалуйста, огонек, - чиркнул спичкой Квашнин, видя, что капитан никак не может зажечь спичку. - Сам хоть и не курю, а спички держу на всякий случай, - сказал он, чтоб подбодрить Арсеньева. - Продолжайте, продолжайте! - Скажу вам откровенно, Андрей Александрович, если атомный ледокол поведет корабли напрямик, по закрытым разделам, все равно будет большая потеря времени. Он пройдет, а транспорты застрянут. Студеное море не Арктика, приливы дают знать себя крепко. x x x В это время в приемной скапливались люди. Вспыхивал смех, громкий разговор, возникали споры. - Потише, товарищи, прошу вас, - повторяла секретарша, с беспокойством поглядывая на дверь. А там беседа все продолжалась. - Кстати, как прошло совещание капитанов? Ведь ваша работа обсуждалась в пароходстве, - посмотрев на часы, спросил секретарь обкома, - Капитаны приняли ее благожелательно. Все прекрасно понимают, что значит ледовый атлас для зимнего плавания. - Решено, товарищ Арсеньев, я поддержу вас. - Квашнин еще раз мельком взглянул на часы. - В пять собираются рыбаки. Меня очень заинтересовал ваш доклад, - сказал он. - Течения, выходит, мешают. - И в то же время они-то и создают возможности зимнего плавания, - продолжал волноваться Арсеньев. - Я, Андрей Александрович, пришел к выводу... - Пять часов, Андрей Александрович. Рыбаки собрались, - с некоторой торжественностью доложила появившаяся в дверях секретарша. - Зовите, - сказал Квашнин, закашлявшись. - Извините, но больше у меня нет ни минуты. - Он вышел из-за стола, пожал Арсеньеву руку и уже раскладывал какие-то карты и планы. "Все ли я сказал Квашнину? - подумал Арсеньев, медленно спускаясь по лестнице. - Как будто да". Зарывшись в воспоминаниях, он не заметил, как подошел к торговому порту. У проходной Арсеньев внезапно остановился. "Мне ведь в пароходство, - вспомнил он. - Надо решить, что делать с Глушковым. Черт побери, не люблю возвращаться, однако ничего не поделаешь!" Шумная толпа кончивших работу грузчиков вырвалась из ворот. На какой-то миг она окружила стоявшего на дороге Арсеньева. - Черти! - отряхиваясь, беззлобно ругался капитан. - Сами как мельники и меня одарили. Наверно, с "Брянска". У него во всех трюмах мука. x x x Не вставая с кресла, начальник отдела кадров пароходства товарищ Подсебякин, седовласый, с лицом английского джентльмена, торопливо подал маленькую костлявую руку капитану Арсеньеву. - Присаживайтесь, пожалуйста. Вы еще здесь? А я-то думал, давно в море. - Он прищурил блеклые глаза, напыжился. С подчиненными Подсебякин всегда пыжился. Поправив небрежно накинутое на плечи синее пальто и склонив голову к плечу, он вынул из ящика стола пачку сигарет, черный мундштук с антиникотиновым патроном и принялся вставлять короткую сигарету. "Сейчас начнется забота о людях", - подумал Сергей Алексеевич. Он, как и большинство моряков пароходства, был неважного мнения о начальнике отдела кадров. - Как поживает ваша жена, товарищ Арсеньев? - услышал капитан. - Как здоровье дочери? Все ли здоровы в семье? Подсебякин никогда не утруждал себя размышлениями о чьих-то женах и детях. Дежурная фраза и безразличное выражение лица никого не обманывали. Он произносил их, как монахи в начале разговора: "во имя отца, и сына, и святого духа". Но считал это обязательным вступлением, так сказать, признаком хорошего тона. Он держал всегда наготове еще несколько внушительных изречений. "Мы с вами люди государственные", - часто говаривал Подсебякин. "С культом личности у нас покончено", "Не нам обсуждать, он номенклатурный работник". Одевался Подсебякин по особой моде: синий шевиотовый костюм, синее пальто, синяя шляпа и обязательно белое шелковое кашне. - Спасибо, все нормально, - нехотя ответил Арсеньев, рассматривая диаграммы. В кабинете начальника отдела кадров всем бросалась в глаза знаменитая подсебякинская статистика. На стене за спиной начальника красовались многоцветные чертежи. Тут и столбики, и квадраты, и разные кривые. Взглянув, можно было узнать все достижения отдела кадров за прошлый год. Особенно грандиозно выглядел раздел взысканий - от "на вид" и простого выговора до понижения в должности и увольнения. Тут фигурировали и всякие проценты и просто цифровые показатели, поквартально и помесячно - отдельно комсостав и отдельно рядовые. У Подсебякина эти статистические выверты назывались "работой с людьми". Арсеньев вздохнул: назначение подсебякинского художества было ему непонятно. - Пожалуйста, угощайтесь, - спохватился Подсебякин, подвинув сигареты. - С выходом в море не опоздаете? - Он улыбнулся, показав Арсеньеву подозрительно белые и ровные зубы. - Спасибо, я курю только папиросы. На весенний промысел пока еще рано, обычно мы выходим в середине апреля, - сказал капитан. - Но вот запоздать мы все же можем: к тому, пожалуй, идет дело. - Надеюсь, опоздание будет не по моей вине? - спросил Подсебякин, продолжая улыбаться. - Нет, не по вашей. Однако и к вам есть претензии. - Выкладывайте, товарищ Арсеньев, что ж, мы люди государственные... В словах начальника отдела кадров как будто не было ничего обидного. Но тон, которым они произносились, задевал Арсеньева. "Удивительно, - думал он, - откуда взялась у советского человека эдакая вельможность! Индюк, настоящий индюк! Доверили тебе большое дело - кадры. Это обязывает: прежде всего ты должен быть скромным и внимательным к каждому человеку, а не демонстрировать свое превосходство. Хвалиться-то ведь тебе, по сути дела, нечем. А с должностью у нас не венчают". Капитан вынул из большого кожаного портфеля потрепанную тетрадь в клеенчатом переплете. Брезгливо перевернул несколько замызганных страниц. - "24 февраля", - без всяких объяснений стал читать Арсеньев не совсем складные строчки. - "24 февраля. Третий механик делает замки из государственных металлов (бронза, сталь), наверное, на продажу". "25 февраля. В каюте радиста Токмакова второй час сидит компания. Кто сидит - неизвестно. Говорят больше о бабах. Узнал голос Рудакова и, кажется, Лаптева. Справился у завпрода. Так и есть, радисты выписали литр спирта для промывки чего-то там в радиорубке, а в каюте распили остатки!" "26 февраля. Начальник экспедиции Малыгин в кают-компании за вечерним чаем назвал капитана Сережа. Панибратство! Снюхались на почве алкоголя". "27 февраля. В каюту третьего механика Савочкина в 16 часов 30 минут зашла уборщица Турова. Два раза стучал - не открывают. Когда я собирался на вахту, Турова еще сидела в каюте: разговоров не слышно. Безобразие, разврат, что смотрит старпом!.. Говорят, он сам заглядывает кое-кому под юбку. Надо проверить..." Подсебякин делал вид, что слушает с любезным и снисходительным вниманием, но думал он совсем о другом. Там, где сидел Арсеньев, он видел Лялю Мамашкину. Подсебякин вспомнил витрину галантерейного магазина и усмехнулся: за стеклом выставлены худосочные женские ноги в нейлоновых чулках... Реклама! Видать, директор магазина ничего не понимает в рекламе. Вот если бы он выставил Лялину ногу у окна стояла бы толпа. Подсебякин слушал, почти не вникая в смысл. На лице неприступность, а в голове Ляля Мамашкина. Вспомнить о ней и то сладко. Ляля пела лирические песенки под джаз в ресторане. Но своему неизменному успеху у посетителей она обязана отнюдь не голосу. У Мамашкиной была давняя мечта: она страстно желала побывать за границей. Не для того, чтобы любоваться экзотической природой Африки, Акрополем или развалинами Помпеи. Модные туфельки на шпильках, нейлоновое белье, чулки, кофточки и, конечно, косметика - вот что влекло Лялю за границу. Как-то в один из ресторанных вечеров ей шепнули, что пожилой, седовласый мужчина с внешностью англичанина за столиком у окна - начальник отдела кадров пароходства. Седовласый пожирал ее глазами, и Мамашкина решила, что время пришло. Их познакомили. Подсебякин приглашен в гости. Ляля не миндальничала и выложила все сразу. Чего ради она будет играть с ним в прятки? Приличных денег он дать не в силах и сам уже не молод. Надо уметь взять от человека то, что у него есть. Ляля хочет за границу, она согласна пойти буфетчицей на выгодный пароход. Бдительное сердце Подсебякина растаяло. Вспоминая ее, он совсем забыл об Арсеньеве. "Ногти на ногах полирует", - удивлялся он. Это казалось ему верхом изящества и культуры. - "28 февраля. В каюте у боцмана после ужина собралась компания, - читал в это время капитан. - Очень шумели, громко смеялись. Пошел посмотреть: дверь открыта, голоса слышны хорошо, однако у дверей стоять неудобно. Зашел в каюту рядом, к матросу Федорову, будто бы для разговора. Кое-что слышал. Очень критиковали начальство, особенно сам боцман (между прочим, он любимчик капитана). Пропесочили группового диспетчера, снабженцев, основательно досталось кадрам, да и начальнику пароходства перепало. Критика беспринципная. Считаю необходимым сообщить НОК..." "Считаю необходимым сообщить НОК", - вдруг дошло до сознания. Подсебякина. "НОК - это начальник отдела кадров - значит, сообщить мне". Подсебякин зашевелился в кресле и, напыжась, стал внимательно слушать. - "Матрос Митрошкин говорит, что на хорошее судно у нас посылают по знакомству. А инспектор кадров Родионов будто берет взятки. Машинист Задорин злобно критиковал кадры, особенно НОК, говорил, нет чуткости, назвал НОК бюрократом. Говорит: "НОК всех в подследственные перевел". А матрос Хвостов затронул даже начальника пароходства. Почему, дескать, он допускает такое безобразие в кадрах. С переднего-де крыльца отказ, а с заднего - милости просим! Похвалялся, что после зверобойки пожалуется в партком на НОК..." - Довольно! - прервал Арсеньева Подсебякин. - Дневник прямо для "Крокодила". - Он сановито нахмурился. - Для чего вы все это читали? - А вот для чего, - спокойно объяснил Арсеньев, - четвертый помощник Глушков малограмотен и как штурман не соответствует своей должности. Об этом я вам дважды докладывал и просил замены. Вы ограничились обещаниями. Автор этого сочинения - Глушков; он потерял свой дневник на палубе. Дневник стал всеобщим достоянием. Команда возмущена и требует у Глушкова объяснить, для чего он вел свои мерзкие записки. Они говорят, что НОК... - Меня не интересует, что говорят ваши матросы, - буркнул Подсебякин. - Мы люди государственные... - Я прошу прислать мне другого четвертого помощника, - твердо повторил Арсеньев. - Дальше я держать Глушкова на судне не намерен. - Вы будете держать Глушкова до тех пор, пока мы найдем нужным, - глядя в упор на Арсеньева, заявил Подсебякин. Он разозлился и решил проучить зарвавшегося капитана. - Понятно? - Вот что, товарищ Подсебякин, - поднявшись, сдержанно сказал Арсеньев. Он решил не уступать. - Сегодня приказом по судну я уволю Глушкова. Если не пошлете замены, обойдусь. - Капитан взял тетрадь со стола и сунул в портфель. - Оставьте тетрадь. Мы разберем. - Лицо Подсебякина покрылось красными пятнами, в зубах запрыгал мундштук. - Проверим всю эту околесицу, перепроверим. - Нет, я передам дневник в партком. Ваши перепроверки мне известны. Подсебякин еле сдержался. По побелевшим костяшкам на кулаках можно было догадаться о мыслях, роем проносившихся у него в голове. "Эх, если бы несколько лет назад, я бы тебе ответил! Я бы тебе показал! Пригласили бы тебя, голубчика, куда следует да сказали бы негромким голосом парочку слов... Вот и все. А теперь... Изволь вежливо слушать да еще улыбаться. Щенок! А задень попробуй - сейчас же жаловаться в партком. А там: "Когда вы, товарищ Подсебякин, научитесь с людьми разговаривать?" Начальник пароходства опять начнет делать свои намеки насчет возраста и отставания от времени. Да и самого Арсеньева не подомнешь, сразу не подомнешь. Эх, жизнь!.." - Так вот, товарищ Арсеньев, - сладким голосом проговорил Подсебякин. - Самодеятельность - вещь хорошая. Однако не бранись с тем, кому будешь кланяться. - Подсебякин старался сохранить вежливость, но это ему плохо удавалось. Блеклые глаза вспыхивали злыми огоньками. - С кадровиками ссориться противопоказано. Вы слишком возомнили о своей персоне. Нахватали орденов и думаете, вам все сойдет с рук? Зазнались! Иметь фигуру еще не значит быть фигурой... Заслуженный товарищ! У нас на прежних заслугах не выедешь. - Подсебякина прорвало. Это с ним редко случалось. - Порядки нарушаете. Кстати, почему не выполнено мое указание о выходных днях? Мы люди государственные и должны блюсти интересы государства. - Я говорил вам и еще раз повторяю: предоставлять людям отгулы в плавании я не имею права. Ваши объяснения, что отдых в рейсе - это забота о здоровье людей, считаю абсурдным. - Арсеньев стал нервничать. - Государство не может быть заинтересовано в этом безобразии. - Вы забываетесь, товарищ капитан, - совершенно потеряв самообладание, взвизгнул Подсебякин и стукнул кулаком по столу. - Я научу, я заставлю вас!.. Перо в сиделку - и вон с корабля!.. - Вы непозволительно ведете себя, товарищ начальник отдела кадров. - Арсеньев был взбешен, но держал себя в руках. - Разговаривать с собой в таком тоне я не позволю. И запомните: не вам распоряжаться капитанами. - Ах, так?!. - бросил Подсебякин вдогонку капитану. - Ах, так?!. Советую... Арсеньев вышел из кабинета, так и не услышав, что хотел посоветовать ему Подсебякин. Возмущенный капитан остановился у дверей в приемную начальника пароходства. - Сережа, поздравляю тебя! - услышал он вкрадчивый голос морского инспектора Преферансова. - Давай лапу! - Поздравляешь? А что произошло? - удивился Арсеньев. - Очень много! Полчаса назад начальнику пароходства звонил сам Квашнин, - журчал Преферансов. - Потребовал протокол вчерашнего совещания капитанов. Твою работу велено принять на вооружение. Каково? Размножить и раздать на все зверобойные шхуны, идущие на промысел. Готовится аэрофотосъемка. Поможем тебе составить ледовый атлас... Что ж, давно пора! За тобой бутылка коньяка! - Начальник морской инспекции взял за локоть Арсеньева и повел по коридору. - Должен сказать, я всегда считал ледовый атлас необходимым. Арсеньеву припомнилось, что в мореходке, где они вместе учились, Преферансова прозвали "Розовые подштанники". Сейчас Преферансов рассыпался в похвалах Арсеньеву. - За эту новость и дюжины бутылок не жалко, - перебил его капитан. - Ты что меня уводишь от хозяйских дверей? - оглянулся он. - Хотел поговорить с начальником. - Что у тебя? - Да вот с Подсебякиным разругался. Ты бы послушал, как он разговаривает! Хам в государственном кресле! - Слушай, Сережа, не связывайся с ним! - посоветовал начальник инспекции. - Года у нас не работает, а себя показал. Учти: Подсебякин не без дружков-приятелей. Такую лесину в колеса вставит, что не скоро вытащишь, - тихо добавил он. - Понимаешь? - Ты знаешь мой характер: я иногда спроста скажу, но оскорблять себя никому не позволю! - Спроста сказано, да неспроста слушано, - подтвердил морской инспектор. - Вообще я смотрю, ты действительно простоват, Сережа. Впрочем, не удивляюсь: ты настоящий моряк и думаешь только о своем судне. - Последние слова были произнесены несколько иронически. Но Арсеньев уже входил в приемную начальника пароходства. Когда Сергей Алексеевич вышел на улицу, наступили сумерки. Погода была холодная. Ветер мел сухой снег. Покрытая льдом бухта выглядела сурово, неприветливо. Но на темном чистом небе виднелись звезды. "Итак, ледовый атлас - реальность", - думал Арсеньев и неожиданно остановился посредине улицы. Ветер нес на него снег, сухой и подвижный, словно зыбучий песок. Снег струился тонкими ручейками, они обтекали препятствия, разъединялись и снова сливались. Ручейков было множество, словно весь снег в городе пришел в движение и наступал на него. Арсеньев вспомнил дочку. В прошлом году зимой она была совсем здорова. Вместе покупали елочные блестящие шарики, она сама их выбирала. Вместе ходили на колхозный рынок, искали елку. Вот так же разыгралась метелица. Последняя елка... Девочка радовалась, была довольна. От ворот порта можно идти напрямик по булыжной мостовой, оставив в стороне берег. Но Сергей Алексеевич пошел по причалам: он любил бурную жизнь, кипевшую здесь днем и ночью. Он мог часами смотреть на дружную работу грузчиков, лебедочников, крановщиков, водителей машин, составляющих ансамбль большого морского порта. На "Холмогорске" сегодня заканчивались последние приготовления к весеннему промыслу. Бункера засыпали первосортным углем. Балластные цистерны залиты водой. Полки в кладовых ломятся от запасов продовольствия. Палуба завалена бочками и ящиками с солью. Арсеньев осматривал "Холмогорск", прохаживаясь по причалу. Он заметил, как закреплены швартовые концы, примерил на глаз, сколько метров оставалось до кормы большого транспорта, почти закончившего выгрузку. Каждый раз, когда Сергей Алексеевич осматривал вот так, со стороны, свое судно, его охватывала гордость. Он относился к кораблю почти как к живому существу. "Нам предстоит трудное плавание, старый друг, - думал Арсеньев. - Я верю тебе. Борта твои из надежной стали. Твоя сильная машина, как здоровое бычье сердце, не даст перебоев. ГЛАВА ПЯТАЯ ТЕМНЫЕ ПЯТНА НА БЕЛОМ ПОЛЕ Апрель на исходе. Дуют весенние ветры. Две недели рыщет ледокольный пароход в поисках зверя. В трюмах не полно и не пусто - еще несколько тысяч голов, и зверобои выполнят план. Наступила весна. Ослабели морозы, а это для зверобоя плохо: даже круто присоленный добытый зверь дал душок. А на корабле все давно привыкли, принюхались и попросту ничего не замечают. Упромыслить тюленя делалось все труднее и труднее. В отлив разводья тянутся десятками миль. Ночное дыхание моря порождает первые туманы, пока нечастые и непродолжительные. У ледокольного парохода появляются соперники - зверобойные шхуны. Они без устали наперегонки шныряют по морю. В иной день и ледокольный пароход в поисках зверя пробегает добрую сотню миль. Если нанести извилистые курсы судна на карту, они, как паутиной, покроют северную часть моря. Студеное море, Студеное море! Много ты повидало героических дел с тех пор, как русские люди вышли на твои берега. Славные новгородцы бесстрашно пробирались все дальше и дальше на север, к неизведанным землям и морям. В тяжелые времена татарского нашествия мудрая политика Великого Новгорода и отвага новгородцев защитили русский северо-запад от викингов, шведов и немецких рыцарей. Кто знает, не будь Новгородской русской вольницы, как повернулось бы колесо истории? Удалось ли бы тогда сохранить России свои обширные северные земли? Ледокольный пароход "Холмогорск" шел полным ходом по большому разводью, накрытому зыбкой молочной пеленой. Капитан, погруженный в раздумье, стоял у окна застекленного мостика. Рядом с ним Наташа, жена. Он вспомнил свою недавнюю поездку домой. После первого рейса Малыгин дал ему пятидневный отпуск. Жены дома не оказалось. Он нашел Наташу на кладбище. Она лежала, уткнувшись лицом в свежий могильный холмик. Он понял: оставить Наташу одну нельзя, в ней зарождалась новая жизнь, и эта новая жизнь должна спасти их обоих. Но сейчас ей надо помочь любой ценой. Арсеньев видел огненно-красный тюльпан, угольком горевший на могиле. Любимый цветок девочки. Где Наташа нашла его в такое время? Тяжко... Если бы вычеркнуть эти дни. Арсеньев почувствовал легкое прикосновение. Наташа чуть прижалась к нему плечом. Он повернулся: на него смотрели печальные глаза жены. Ее теплые руки коснулись его руки. - Сережа, - спросила она тихо, - скажи, что случилось? - Случилось? - Арсеньев ничего не понял, он недоуменно обернулся по сторонам. - Что случилось, Наташенька? - Ты, наверно, запутался в тумане и не знаешь, куда идти? - Она смотрела ему прямо в глаза. - Ведь правда, Сережа? - Запутался? Ах, вот о чем ты, моя глупенькая! - Арсеньев улыбнулся. - Ты стоял, молчал, и у тебя было такое ужасное лицо... А впереди ничего не видно. Я испугалась. Арсеньев не ответил. Он прижал ее к себе. Арсеньев повернул ее за плечи, подвел к локатору и переключил рубильник. Под палубой глухо заворчали моторы. Загорелись зеленые и красные огоньки на щите. Экран локатора вспыхнул голубоватым светом. На стеклянном диске появились концентрические линии - указатели расстояний. Неторопливо двинулась по кругу светящаяся черта. Где-то недалеко от центра вспыхнула маленькая яркая звездочка. Ледокольный пароход прозрел. Капитан переключил шкалу дальности. Яркая точка выросла в звезду первой величины. По курсу наметилась извилистая линия ледяной кромки. Несколько точек поменьше засветились в разных местах экрана. - Вот мой глаз, Наташенька, - пошутил Арсеньев. - Здесь находимся мы, - показал он на точку в центре экрана. - Эта линия показывает, куда мы идем. От нас до ледяного поля с тюленями пятнадцать миль. Эта звезда - зверобойный бот. Он хочет нас обогнать и первым прийти к залежке. Вряд ли ему удастся. А маленькие светящиеся точки - льдины... Теперь ты видишь, я могу не беспокоиться и в тумане. - Вижу, - не сразу отозвалась Наташа. - Мне так хорошо с тобой!.. Туман редел. Ледокольный пароход приближался к скоплениям льда. Пока на пути изредка встречались одинокие, будто забытые кем-то, льдинки. Над головой туман разорвался, и в иных местах просвечивало голубое небо. Легкий ветерок дул со льда. Корабль подходил к залежке с подветра, чтобы не учуял зверь. Осторожность и еще раз осторожность: не дымить, не гудеть, гвоздя не забить. Это закон. На баке столпились охотники с карабинами в руках, одетые в белые маскировочные халаты. Ледокольный пароход шел малым ходом, будто подкрадывался. Паровую машину не слышно. Сейчас "Холмогорск" похож на огромного зверя, выслеживающего добычу. Как сквозь матовое стекло уже виднелись огромные, в несколько миль, ледяные поля. Они усеяны тысячами черных точек - это лежали утомленные тюлени. Кончились драки за самок, началась линька. Ледокольный пароход подходит все ближе и ближе. Зверь не шелохнется. Изредка какой-нибудь самец поднимает усатую голову, но, не видя ничего опасного в приближении корабля, снова засыпает. Пляж на льду. Под весенними лучами солнца тюлени по нескольку дней могут нежиться на ледяной подстилке. Иногда лед протаивает под тяжелой и теплой тушей, и зверь оказывается в небольшой ванночке. На мостик торопливо поднялись начальник экспедиции Малыгин и колхозный уполномоченный. Начальник доволен, видать по лицу. Савелий Попов сохраняет непроницаемость. - Ну как, Сашка, - шепотом спросил капитан Малыгина, - это тебя устраивает? Лево, лево немного, - чуть погромче командует он рулевому. - Вполне, - тоже шепотом ответил Малыгин. - Даже принимая во внимание, что зверь похудел. Любовные увлечения обходятся дорого - полкилограмма жира в сутки. В общем на свадьбах мы теряем двадцать килограммов с каждого зверя. Каково, а? Но еще десять тысяч даже такого зверя - и план в кармане. Разыгралось побоище. Не умолкала стрельба, перебегали с места на место охотники. Все больше и больше оставалось неподвижных черных пятен на бело-красном льду... Арсеньева возмущала тупая покорность зверя. Так просто, без всякого сопротивления принять смерть! Не обращать внимания ни на выстрелы, ни на гибель своих собратьев. "Получается странно, - размышлял он, - иногда при одном выстреле враз уходят со льда тысячи голов зверя. И не только выстрел, звук человеческого голоса, даже дым гонит тюленей в воду. А другой раз зверь теряет всякую осторожность". Стрелки, пригибаясь, перебежками, как во время атаки, уходят все дальше. В тылу идет другая работа. Людей здесь больше. Одни снимают шкуры с убитых тюленей и потрошат зверя, другие складывают отдельно кучи шкур и тушек. x x x Отшумел ветер в такелаже. Замолкла неугомонная машина. Досыта набегавшись во льдах, "Холмогорск" стоит у причала, накрепко привязанный стальными тросами. Гремят судовые лебедки, выгружая из трюмов связки тяжелых сальных шкур и "душистые" тюленьи тушки. Да, по-настоящему повезло! План зверобои выполнили. У всех на душе радостно: недаром волновались. Из кают слышатся веселые голоса: озябшие за зиму моряцкие жены приехали погреться около мужей и привезли шумливых детишек. Теперь в сборе вся семья. Пройдет десять дней, и корабль опять уйдет в море. Снова полетят телеграммы в оба конца с нежными словами и поцелуями. Снова старший радист Павел Кочетков обретет почти божественную силу, и моряки будут ловить его взгляд, когда он входит в столовую с пачкой свежих телеграмм. Арсеньев был рад вдвойне. Прежде всего с ним была Наташа. Пока кое-как, на живую нитку залатали они свое горе. Это был, конечно, самообман, но иногда и он утешает человека. Сейчас им кажется легче, но воспоминание еще не раз больно обожжет их души... Арсеньев вытащил свою тетрадку о льдах. Ему удалось туда кое-что добавить. Он теперь разделил Студеное море на участки по характеру льдов и понял, пожалуй, теперь, почему холмогорский мореход, продвигаясь во льдах, выходил на Летний берег, к Никольскому устью. Как ему раньше не пришла в голову такая простая мысль! Арсеньев все тверже верил в свою правоту. Он сможет написать руководство к ледовому плаванию. Еще одна зима на Студеном море - и можно все подытожить. В один из дней нарочный из отдела кадров принес Арсеньеву бумагу. Подсебякин срочно вызывал его к себе. ...В коридорах пароходства капитана встретило обычное оживление. То и дело мелькали знакомые лица. Там, где размещался отдел кадров, народу толпилось больше. Сегодня начальник кадров не вдруг принял Арсеньева. Давно известно, чем чревато ожидание в приемной, - это самый надежный способ лишить человека уверенности. Из кабинета Подсебякина выпорхнула молодая женщина. Она была высока ростом и хороша собой. Кинув на Арсеньева любопытствующий взгляд, женщина чуть улыбнулась и поправила нейлоновую кофточку. На этот раз Подсебякин не осведомился у капитана о здоровье его семьи. Нахмурив жидкие белесые брови, он небрежно сунул ему стариковскую руку и тут же прихватил из коробки щепотку скрепок. - Как прошел рейс, товарищ Арсеньев? - не глядя на капитана, спросил Подсебякин, забавляясь проволочными скрепками. Он соединял их сухими пальцами в цепочку и разъединял, потом снова соединял. - В общем вполне удовлетворительно, - ответил Арсеньев. Он заметил мешки под глазами начальника отдела кадров, бледный, нездоровый цвет лица. - Точнее обстоятельства дела, товарищ Арсеньев. Давайте в процентах плана. - Ровно сто. - Но почему ни одного процента перевыполнения? - Теперь мы охраняем зверя, перевыполнять запрещается. Начальник кадров несколько смутился. Но тут же его лицо приняло строгое выражение. - Это, собственно говоря, безразлично, - сказал он, поправляя накинутое на плечи пальто. - А вот поломка руля? Вы плаваете во льдах по научному способу. Хотите писать наставления для опытных капитанов - и вдруг ломаете руль... Конечно, на лед все можно свалить. Но такие случаи теперь редки даже в Арктике. А тут, ха-ха, - не удержал ликования, - ха-ха, пожалуйте, в Студеном море! Недавно я разговаривал с одним капитаном. Он удивлен вашим невежеством. - Мне кажется, будет лучше, если вы мнение вашего капитана оставите при себе. - Сейчас Арсеньев был похож на взъерошенную птицу, готовую к бою. Он взял папиросу и, постучав по коробке, сунул в рот. - Но знаете, какой поразительный результат дали мои ледовые прогнозы: они оправдались почти полностью. Начальник экспедиции дал прекрасный отзыв, вот посмотрите. - Он вынул из портфеля толстую тетрадь, а из нее вчетверо сложенный лист бумаги. Арсеньев ожидал увидеть интерес и внимание на подсебякинском лице - и ошибся. "А что, если я назначу к этому капитану Лялю? - прикидывал в это время Подсебякин. - Правильная, пожалуй, мысль. Мне следует побольше знать про Арсеньева. Ляля молодец, обставит кого угодно. А если она ему понравится? Нет, вряд ли, этот Арсеньев какой-то ненормальный. Опасно интеллектуальный капитан. Пишет что-то, его докладные ученые изучают. А сам наивен, как овца. А если она спутается с кем-нибудь другим, тогда держись: капитан за все отвечает!" - Он отбросил скрепки и вынул антиникотиновый мундштук. Ляля стала в тягость начальнику кадров. Пошли кое-какие разговорчики. Настал момент, когда певичка должна была исчезнуть с местного горизонта. "Черт возьми! - пришла ему вдруг новая мысль. - А что, если я назначу старпомом к Арсеньеву штурмана Брусницына Несомненная склонность к интригам. Идея!" Подсебякин не мог простить Арсеньеву истории с Глушковым. Тогда он получил на партбюро хорошую взбучку. "Ты узнаешь, как жаловаться в партком! - грозил он Арсеньеву про себя. - Погоди, я тебе отплачу! Будешь от меня вперед пятками выходить". - Вы слышали, - Арсеньев поднял глаза на молчавшее начальство, - это мнение одного из довольно известных капитанов. - Он вынул еще один документ. - А вот отзыв колхозников о моей работе. - В голосе Сергея Алексеевича слышалось торжество. - У меня копия. Они обратились даже в Министерство морского флота. Смотрите... Начальник кадров со скучающим видом взял документы, быстро пробежал глазами, положил на стол. "Ишь ты, похвалили колхознички. Дурак", - решил он про себя. - Да, вас хвалят. Но не об этом сейчас пойдет речь. Мы с вами люди государственные, товарищ Арсеньев, а у государственного человека сердце должно быть в голове, будем говорить прямо. Вы признали вину в поломке рулевого устройства, не приведя ни одного довода в свое оправдание. Хорошо, что удалось устранить повреждение. Ваше счастье! Он злорадно посмотрел на Арсеньева. Капитан молчал, подрисовывая усы всаднику на коробке папирос. Он с признательностью думал о старшем механике Захарове. Вспомнил белые тесемки и улыбнулся. - А между прочим, - продолжал Подсебякин, - один из моих... м-м... ваших помощников доложил, что на мостике в момент этого прискорбного случая вас не было. Командовал второй штурман. Ровно в полдень вы сошли вниз пообедать. Видите, я все знаю. Удивляюсь излишнему человеколюбию. - Подсебякин вдруг замолчал, сморщив лицо. Быстро развинтив мундштук, он выбросил почерневший антиникотиновый патрон и вставил свежий. - Советую в рапорте начальнику пароходства указать виновника. Поверьте, я беспокоюсь только о вашей судьбе, - закончил он покровительственным тоном. - Не извольте беспокоится, - ответил Арсеньев, вставая. - Я не стану сваливать вину на своих подчиненных. Произошла поломка - значит, виноват капитан, вот и все. Я вижу, вас нисколько не интересует моя работа о льдах. Жалею, что говорил с вами. - Конечно, я могу заинтересоваться вашими трудами. Я знаю, сам товарищ Квашнин о них говорил положительно. Но сейчас зачем все это? - развел руками Подсебякин. - Ведь речь идет о том, что вы покалечили судно. Работать надо, тогда будет все в порядке. И вообще я считаю, пусть научными изысканиями занимаются институты. - А я убежден, что большую пользу могут принести не только кабинетные выкладки, - вспыхнув, возразил Арсеньев, - и докажу это. Но, пожалуй, вас я обременять не буду. До свиданья. - Товарищ Арсеньев, я еще не кончил, - окликнул его Подсебякин, - вернитесь! Злорадные, торжествующие нотки в голосе начальника отдела кадров остановили Арсеньева. - Мне кажется, ваша деятельность на "Холмогорске" не приносит пользы ни вам, ни кораблю, - сказал Подсебякин с неуместно слащавой миной. - Мы с вами люди государственные, будем говорить прямо. Поэтому я предложил руководству перевести вас на новый, большой теплоход в порядке, так сказать, выдвижения... - Я хочу плавать на "Холмогорске", - быстро возразил Арсеньев. - Плавать во льдах. - Он еще не понял, не ощутил всей силы удара. - Это вам противопоказано. Я предлагаю кое-что поспокойнее. Новый теплоход. Будете плавать за границу. Совсем не плохо. - Мне не нужна заграница! Поймите: я не закончил своей работы! - не удержавшись, крикнул он. - Слушайте, довольно о посторонней работе! Она интересует только вас. Мы не обязаны считаться с капризами, даже капитанскими. Вы поедете в Швецию и примете новое судно. Оно больше вашего "Холмогорска" на целых две группы. Это повышение. Кстати, я вам подобрал буфетчицу - отличная девушка. Будете благодарить. - Подсебякин показал большой палец. - А если я откажусь переходить на это другое судно? - Слов о буфетчице он даже не расслышал. - Ваше дело. Назначение утверждено. Приказ подписан. Можете подавать рапорт о вашем несогласии. Рассмотрим. Только советую не кочевряжиться. За вами числится еще одна неприятная историйка. За границей. Вы тогда плавали матросом. Скажете, давно? Да, но мы все помним. Ну, а кроме того, в Польше вы купили тарелку с гербом какого-то немецкого города. А на гербе - короны. Короны! Политика. - По губам Подсебякина прошла усмешка. Странно, но Подсебякин был уверен в своей правоте - такой уж был человек. Он проявил бурную деятельность, рассылал запросы, выспрашивал, кого мог, надеясь нащупать слабинки, промахи в жизни Арсеньева. Но по-настоящему серьезного, за что бы можно было уцепиться, не находилось, а разные пустяки теперь в дело не шли. Когда Глушков рассказал начальнику отдела кадров о поломке руля, он понял, что может лишить Арсеньева самого дорогого - любимой работы. Подсебякин умел находить больное место у человека. - Вы занимаетесь ерундой, товарищ Подсебякин! - возмутился Арсеньев. - Ерундой?.. - протянул Подсебякин. - Между прочим, вы слышали печальную новость? - словно невзначай, обронил он. - Товарищ Квашнин серьезно заболел. Сейчас он в больнице. - Что с ним? - участливо спросил Арсеньев. - Говорят, язва желудка. - Подсебякин многозначительно крякнул. - А может быть, и посерьезнее. Из кабинета начальника отдела кадров капитан Арсеньев вышел опустошенным, оплеванным. "А вдруг действительно в чем-то прав этот Подсебякин? Будь самокритичен. Может, твоя работа действительно никому не нужна? - думал Арсеньев. - Нет, - рубанул он воздух рукой, - не может быть! Что же делать?" Арсеньев бросился в кабинет начальника пароходства. - Знаю, знаю, зачем прибежал, - улыбаясь, встретил его Лобов и, подойдя к Арсеньеву, хлопнул по спине. - Ишь, распетушился! Как друга прошу: выручи, принимай теплоход, сделай рейс, два, а потом опять со своими льдами обнимайся. Зашились мы с капитанами... Арсеньев был обескуражен: просят на один рейс. И все же он ощущал несправедливость. - Прошу тебя, Вася, не трогай меня. Я привык к своим товарищам, я должен... - робко попробовал он уговорить Лобова. Начальник пароходства отстранился от Арсеньева и молча стоял, барабаня пальцами по столу. - Всегда ты такой: к тебе с добром, а ты спиной поворачиваешься, - недовольно сказал он наконец. - Придется ехать, ничего не попишешь. И то говорят, я тебе поблажки делаю: дружок, мол, учились вместе. Арсеньев смолчал. Что толку возражать? Если бы он дал бой по всем правилам, то, наверно, остался бы на "Холмогорске". В пароходстве его уважали и с ним считались. Поломке руля во льдах только один Подсебякин придавал серьезное значение. Даже "Розовые подштанники", начальник инспекции Преферансов, не хотел затевать дело. Многие всерьез думали, что новое назначение лестно для Арсеньева. Удар Подсебякина был коварен. Сердце Арсеньева кровоточило. Он понимал, что Подсебякин отомстил ему. Этот человек дубовой корой обшит. В самый разгар работы, когда все складывалось так удачно. А год отсрочки отодвинет завершение книги, Арсеньев почувствовал себя очень усталым. Он ходил, встречался с людьми, говорил. Но как-то странно было все, будто он смотрел на себя со стороны и слушал чужие слова. Постояв немного, он, понурившись, вышел на улицу. В одном Арсеньев был уверен: все окончится, как надо. У него была поистине неиссякаемая вера в торжество справедливости. Он снова будет на своем корабле. Иначе быть не может! Он искренне жалел заболевшего секретаря обкома, даже не подумав, что Квашнин наверняка помог бы ему. На вопрос жены: "Что случилось?" - Арсеньев только развел руками. Вечером они долго не зажигали в каюте свет. Сидели в темноте молча, забившись в одно кресло. ГЛАВА ШЕСТАЯ В КОНТОРЕ КАПИТАНА ПОРТА Через три дня после возвращения с тюленьего промысла капитан Арсеньев выехал в Швецию принимать новое судно. Наташа перебралась к родным. Потом пароход вышел к берегам Мексики в свой первый рейс. В Атлантическом океане начались дни плавания, похожие один на другой. И в море и в портах капитан чувствовал себя неспокойно, тревожно. Наступило 5 июля - четыре месяца назад умерла дочь... Арсеньев ходил хмурый. Если бы поговорить с кем-нибудь, поделиться!.. Нет, ему нельзя распускать нюни, никто не должен его видеть слабым. Поднимался ли он в штурманскую, смотрел ли на карту, выходил ли на мостик, глядел ли на лиловое гладкое море - глухая тоска не отпускала его. Почему спокойна природа? Если бы шторм! Пусть все содрогается, трепещет вокруг! Вечером Арсеньев не выдержал, выпил коньяку. Он ведь не был праведником... И все получилось неожиданно и безобразно. Сергей Алексеевич сжал кулаки. Он помнил все до самых мелочей. Он сидел здесь, за этим же столом. Отяжелел, мысли путались. Но ведь корабль идет! Ты капитан, и твоя голова должна быть всегда ясна. А если что случится? Судно ведь только построено, и люди на нем новые, едва познакомились с кораблем и друг с другом за короткое плавание. Арсеньев вызвал буфетчицу. - Алевтина Васильевна, мне чай... Покрепче, пожалуйста. - Он неловко повернулся и толкнул на столе бутылку. Она упала, что-то зазвенело, разбилось. - Пьяных не обслуживаю, - отрезала буфетчица и шагнула к двери. - Вернитесь, черт вас возьми! - крикнул капитан. Но Ляля в ответ раздула ноздри и побежала к старшему помощнику. - Твои мечты сбылись, милый, - сказала она, врываясь в каюту Брусницына. - Капитан меня оскорбил. Старпом встал, прошелся по каюте, потирая руки. Он был высок ростом и черноглаз. Букву "х" выговаривал как "ф", был ревнив, подловат и непоколебимо убежден, что давно созрел для капитанской должности. Когда буфетчица рассказала ему о происшествии в капитанской каюте, он решил: его час пробил, наступило время действовать! Старпом продиктовал Мамашкиной заявление на свое имя, круто исказив события. Прочитав. Ляля с удивлением посмотрела на Брусницына. - Но он же не хватал меня за юбку? И ничего этого не было... - Подписывай! Мы еще не знаем, что бы случилось с тобой, если бы ты осталась в каюте. Живо! Не тяни! Ляля подписала не без колебаний: уж больно нехорошо все выглядело на бумаге. - Ну, Лялечка, скоро ты будешь капитаншей. - Брусницын возбужденно прохаживался по каюте. - Фатит, Подсебякин умеет благодарить!.. Тут моргать нельзя. Учти: за такие фортели капитан тебя выгонит, и даже очень просто. И визы лишит. Потом доказывай, что он был пьян, а не ты. Надо делать так: или ты, или капитан. Вот что я фотел сказать. За обедом Арсеньев попросил извинения у Мамашкиной. Она ответила ледяным молчанием. Подлая мысль, осенившая старпома Брусницына, не могла прийти в голову Сергею Алексеевичу: он и не думал бы отрицать, что выпил в тот день. Пришли в порт выгрузки. Судно ошвартоваться как следует не успело, а уж донос старшего помощника был на почте. ...Когда на судне появился Подсебякин, капитан не сразу принял его: в каюте у Арсеньева был начальник порта. Обсуждались сроки и планы выгрузки - дело важное и неотложное для прибывшего с грузом судна. Увидев в дверях Подсебякина с накинутым на плечи синим пальто, капитан удивился и попросил подождать его в кают-компании. "Подлец, - повторял про себя начальник отдела кадров, - подлец! Заставил ждать. Я это вовек не забуду!.." И когда, наконец, разговор состоялся, Арсеньев сразу понял: хорошего ждать нечего. Подсебякин спросил, что думает капитан о нравственности буфетчицы. Видимо, какие-то сомнения закрались в душу Григория Ивановича. - Насколько мне известно, отношения буфетчицы со старшим помощником серьезны и, вероятно, закончатся браком, - ответил Арсеньев. Ошеломленный этим известием Подсебякин не сразу нашелся. - Вы капитан. Вы отвечаете за все! - хрипло вскрикнул он, покраснев. - Как вы могли допустить? Ваш экипаж разложился. - Сухонькими, дрожащими пальчиками Григорий Иванович втискивал в свой черный мундштук сигарету, рвал ее, доставал другую, опять рвал. Табак сыпался ему на грудь, на колени. - Что я допустил? - возмутился Арсеньев. - Если два человека полюбили друг друга, то... В этих делах, товарищ Подсебякин, капитан не властен. - Мы люди государственные. Мы отвечаем за все... - ослабев, бормотал Григорий Иванович. x x x Плотно пообедав в кают-компании, Григорий Иванович достал из чемодана бутылку коньяку, снял обувь и улегся на мягкий диван. Он благодушествовал, пошевеливая пальцами в ярких полосатых носках. Подсебякин размышлял: "Почему каблуки моих башмаков всегда стаптываются внутрь? Непонятно! Есть же люди, у которых каблуки почти не стаптываются или стаптываются в другую сторону. Ляля смеялась над моими башмаками". Вспомнив ее крупное тело, Григорий Иванович улыбнулся, мысли приняли другое направление. Корпус теплохода мягко и часто подрагивал. Пепельница, пачка сигарет и карандаш на столе чуть-чуть шевелились. Непрерывная работа дизель-динамо мешала Подсебякину сосредоточиться. Его беспокоили и обычный в порту деловой шум, пароходные сирены, гудки автомашин, меланхолический звон портальных кранов. Григорий Иванович потягивал коньяк, курил сигарету и мечтал... Ему представлялось, что он могучий центр. Вокруг вращается остальной мир. Его обступают люди, много людей: серые, плоские личности, все на один манер. Разница только в анкетах, характеристиках, справках - ведь на лицах у людей ничего не написано. Он, великий и мудрый Подсебякин, раздает всем анкеты, проверяет их, перепроверяет. Составляет характеристики, назначает на должности, увольняет, выносит выговоры, объявляет благодарности и чувствует себя крепко, как гвоздь в дубовой доске. Кто-то выполняет план, страдает, суетится, нервничает, а он всегда спокоен. Его обязанность знать про каждого всю подноготную. Он изучал человека с увеличительным стеклом, каждую болячку, какой-нибудь мелкий прыщик рассматривал долго и пристально. И нет нужды, что болячки исчезли давно с живого тела, они навсегда оставались на бумаге. "Чем лучше узнаешь человека, тем он делается гаже, - любил говорить Подсебякин, вздыхая. - Нам, работающим с людьми, трудно найти порядочного человека. Слишком хорошо мы знаем свои кадры. Мы люди государственные..." Пока Арсеньев плавал, Подсебякин не терял времени: из темных закоулков, из-под семи замков он добывал порочащие Арсеньева сведения и каждой мерзкой бумажке радовался, словно дорогой находке. В руках Подсебякина оказался даже подленький донос двадцатилетней давности одного из однокурсников Арсеньева по мореходному училищу. Подсебякин делал все тайно, без шума, надежно пряча документы в большой стальной сейф в своем кабинете. Уходя домой, он присургучивал дверцу ящика. Наконец документ был составлен. Заявление Мамашкиной и рапорт Брусницына помогли завершить этот труд. Он долго носил "справку" в синей дерматиновой папке с карманчиками и надписью "К докладу" и, наконец, при удобном случае подсунул начальнику пароходства. Лобов внимательно прочитал и вряд ли поверил хотя бы слову - ведь он учился вместе с Арсеньевым. Вся жизнь Сергея Алексеевича прошла на глазах Лобова. Но перед ним бумажка, документ, напечатанный на машинке. А с бумажкой хочешь не хочешь, а приходится считаться. - Откуда все это? - Лобов вздохнул и брезгливо отодвинул справку. - Не беспокойтесь, Василий Сергеевич, источники информации самые надежные. - Подсебякин многозначительно и преданно посмотрел начальнику в глаза. - Если вы предлагаете лишить Арсеньева паспорта моряка, я - гм... гм... - буду возражать. - Нет, что вы, Василий Сергеевич, пока об этом разговора нет. Я так, на всякий случай, решил вас познакомить. Это, знаете, моя обязанность. Арсеньев плавает капитаном за границей... Мы с вами люди государственные. Иногда жалко бывает человека, но, что делать, сердце у государственного человека должно быть в голове. Мозг растет - сердце сохнет. "Когда надо будет, ты подпишешь эту характеристику, - внутренне торжествовал Подсебякин. - Я составил, а ты подпишешь". - Ах, так! Гм... гм... Ну хорошо. - Начальник пароходства ершил редкие бесцветные волосы. Подсебякин полагал, и не без оснований, что "артиллерийская подготовка" удалась. "Начало было отличное", - продолжал раздумывать Григорий Иванович. Старпом Брусницын оказался молодцом, организовал неплохой сигнальчик: прочитав его донесение, в обкоме, не задумываясь, одобрили выезд Подсебякина на место по делу капитана Арсеньева. То обстоятельство, что теплоход стоял не в порту, очень устраивало Подсебякина: он мечтал о встрече с Лялей вдали от дома и ревнивой супруги. Ляля, как сильный магнит, вытянула начальника отдела кадров из уютного кабинета с диаграммами и схемами, заставила его врать и притворяться. Подсебякин соскучился и захотел проведать Лялю, вот и все. Но ведь об этом не скажешь начальству. И дешевле: поездка ничего не стоила. Государство оплачивало дорогу в мягком вагоне, гостиницу, питание. Если бы не Мамашкина, Григорий Иванович и не подумал бы пороть горячку. В корабельных делах вполне можно разобраться и после прихода Арсеньева в свой порт, никакой тут срочности нет. Мамашкина прервала его размышления. В ушах Ляли болтались серьги с большими подвесками и на руке звенел браслет. Прическа как войлочный колпак. - Вы забыли десерт, Григорий Иванович, - проговорила она, осторожно прикрыв дверь, и поставила тарелку с двумя апельсинами. - Ляля, - властно и томно произнес Подсебякин. - Ляля, подойди ко мне. - Уберите лапы, Григорий, вы мне надоели! - зло вырвалось у Мамашкиной. Она с отвращением глядела на сухонькие, стариковские руки. - Сегодня я жду ровно в девять, - строго сказал Подсебякин, не обращая внимания на взгляды Мамашкиной. - Мы должны объясниться... - Ляля в ответ раздула ноздри. - Помни: от этого зависит твоя судьба, - наставительно добавил он. - Мы ведь хотим плавать и душиться французскими духами, не так ли? - Григорий Иванович глубоко вдохнул: в каюте плыл тонкий аромат. - Мало вы меня мучили? Слышите! - плаксивым голосом протянула Ляля. - Из-за вас мне на судне проходу не дают. Дался вам капитан Арсеньев! Поперек дороги встал? Многие вами недовольны, - быстро заговорила она. - Напрасно я написала заявление. - Не твое дело! - прикрикнул Подсебякин. - Арсеньев негодяй. Перед Лялей он не считал нужным скрывать свои мысли - наоборот, перед ней он распускал перья: в ее глазах приятно быть всемогущим. Выпитый коньяк тоже давал себя знать. - Он будет помнить всю жизнь. Сволочь, он заставил ждать у дверей меня, Подсебякина! Я ему такую путевку дам, все будут шарахаться. Сняли с судна, выговор объявят - это игрушки. А от меня, от Подаебякина, он получит волчий билет. - Сегодня Григорий Иванович был, как никогда, откровенен. - Пусть он даже лучший капитан на флоте, наплевать мне на это! Вот тогда поймет Арсеньев, кто такие мы, кадровики. На четвереньках за куском хлеба приползет. Ручки целовать будет. Поняла? - Ваши дела, вы и разбирайтесь, - на лице Ляли мелькнуло испуганное выражение, - а мне понимать нечего. Опьянели совсем. - Она убежала, хлопнув дверью. А в тесном буфетике, среди грязной посуды Мамашкина не выдержала и разрыдалась. Ляле нравилось работать на пароходе. Пример суровых моряков, тружеников и энтузиастов мало-помалу оказывал на нее хорошее влияние. Она поняла разницу между работой на корабле и щебетанием в ресторанном джазе. Изменить свои привычки и взгляды дело не легкое, а у Ляли была позади трудная жизнь. Отец работал в порту грузчиком, крепко пил. Так случилось, что в семнадцать лет, прямо со школьной скамьи Ляля вышла замуж за бесталанного актера областного театра. Вскоре муж ее оставил. Специальности не было. Выручил небольшой голосок. Она стала певицей. Другого она ничего не умела, да и тут ей помогла больше внешность, нежели способности. А на корабле ловкая, проворная женщина вдруг оказалась на месте. Кроме того, Брусницын ей нравился. С приездом Григория Ивановича Ляля попала между двух огней. Старпом Брусницын оказался на редкость ревнивым. Григорий Иванович тоже ревновал, но прощал любовнице многое, привязался к ней, скучал, а иногда ему Мамашкина была просто необходима: надо же перед кем-нибудь покрасоваться, излить душу. И любовь Педсебякина к большим женщинам сыграла свою роль. Как это нередко случается, жена у него была небольшая, худенькая старушка, а душа Григория Ивановича стремилась к молодым женщинам не ниже ста семидесяти сантиметров ростом. Каждая высокая, статная женщина казалась ему королевой. Пригубив еще чуть из бутылки и положив под голову вторую подушку, Подсебякин печально размышлял "Арсеньев оказался прав: дела Ляли и старпома быстро идут к свадьбе". Григорий Иванович поначалу вспылил и чуть было не наделал глупостей, но потом решил простить измену. По зрелому размышлению выходило, что оставаться в любовниках при муже было даже удобнее. x x x - Когда открылся огонь маяка Песчаный, вы были на мостике, капитан? - Да. - И далее не сбавили ход? На полных оборотах умудрились напороться на затонувший пароход. Капитан Москаленко, сладкоречивый уроженец Одессы, высокий, краснолицый, с большим пористым носом, громко высморкался в цветной платок. - Да, машина работала полным ходом, - недовольно пробурчал он. - Но зачем эти вопросы, товарищ Медонис? Документы у вас. Там есть все. Антон Адамович, помощник капитана порта, отложил в сторону, лежавшую на столе папку с бумагами. Он был в суконном кителе с золотыми шевронами. По-русски теперь он говорил почти правильно, с едва заметным акцентом. - Меня удивила грубая ошибка в счислении, Митрофан Иванович. Я еще раз анализировал весь материал, - с достоинством ответил он. - Вместо пяти градусов с минусом вы приняли поправку со знаком плюс. Так есть! Посмотрите, - Медонис кивнул головой на карту, - склонение западное. - К сожалению, ничего не могу добавить - заметил капитан, не взглянув на карту. - Иногда бывают, знаете, непредвиденные случаи. - В голосе его послышалась злость. - А ты ходи потом и красней перед всяким... - И он снова с шумом освободил нос. - Извините: гриппую. До свиданья, товарищ Медонис. Не стоило бы по таким мелочам и вам беспокоиться и меня беспокоить. - Капитан надел фуражку, плотно надвинув ее на лоб. Москаленко знал, что Медонис не силен в морских делах, и относился к нему без особого уважения, по имени-отчеству не называл, а это у Москаленко многое значило. "Протекция, - говорил он своим товарищам, - к добру не приведет. Глядишь, такого никудышкина сунут капитаном на порядочное судно". Москаленко заметил зеленоватый оттенок на полных щеках Медониса и удивился. Но, взглянув на окно, понял, в чем дело: огромное каштановое дерево закрывало пыльные стекла темно-зелеными ветвями. - Еще одну минутку, Митрофан Иванович, - задержал его помощник капитана порта. - Прошу учесть: я потревожил вас исключительно в целях, вам благоприятствующих. Так есть. Я разобрался, для меня ясен виновник этой глупейшей аварии. Медонис побарабанил пальцами по краешку стола. - Хорошо, если поняли, - подобрев, отозвался Москаленко. Он снова достал из кармана платок и, собираясь чихнуть, держал его наготове. - Я хочу посоветоваться с вами, капитан. - Раздумывая, Антон Адамович по старой привычке вытряхнул сигарету из пачки щелчком большого пальца и прихватил ее сочными губами. - Вот что, Митрофан Иванович, приходилось ли вам видеть лайнер "Меркурий"? Так есть. Тот самый, что у Ясногорска затоплен. - Еще бы, - ответил Москаленко, кладя фуражку на стол и снова усаживаясь. - Не раз мимо проходить доводилось. Капитану Москаленко нравилось, когда у него просили совета. - А если с берега на корабль смотреть, будут ли люди на нем видны? Медонис затаил дыхание. - Вот тебе раз, милый человек! - искренне удивился капитан. - Шесть миль до него от берега, да еще с хвостиком. Разве простым глазом увидишь?! А зачем, простите за нескромность, эта справка? - Аварию разбираю. Обстановка неясна. Так вот, в целях расширения кругозора, - отозвался Антон Адамович. - Если замкнуться в этих стенах и не общаться с опытными людьми, вряд ли справишься с работой, Разбор аварий - дело серьезное. Москаленко недоумевал, зачем понадобились эти сведения Медонису. Наступило молчание. Капитан Москаленко, разглаживая жесткие усы, обозревал комнату. Морские карты, основательно закрапленные мухами, приколоты кнопками к желтым обоям. Большая меркаторская карта мира с пунктирами морских дорог и следами грязных пальцев, генеральная карта Балтики, испещренная какими-то таинственными значками, и крупный план порта с чернильными номерами причалов. Старый, занозистый пол, два брюхатых допотопных канцелярских стола прижались к стене. Огромный старый барометр в металлической оправе показывал "великую сушь". Напротив красовался плакат с черными тенями кораблей и разноцветными огнями - "В помощь изучающим "Правила предупреждения столкновения судов в море". Между столами приютился пыльный шкаф, забитый пухлыми серыми папками с номерами на корешках. Верхняя полка уставлена разнокалиберными справочниками. Испачканные фиолетовыми чернилами стулья дополняли обстановку: два с лоснящимися подушечками для сотрудников конторы и один жесткий - для посетителей. Несмотря на лето, окна в кабинете заклеены бумагой. Между рамами торчит грязная вата, а к стеклам изнутри прилипли дохлые прошлогодние мухи. На пустом столе у Антона Адамовича только и стоял медный тазик для окурков. Зато стол соседа завален всякой всячиной. Тут и компасный котелок, несколько длинных красно-черных магнитов, параллельные линейки, циркуль, транспортир, медная, с прозеленью машинка механического лага, красный керосиновый фонарь и ракетница. - Вы знаете о решении министерства поднять "Меркурий"? - нарушил тишину капитан Москаленко. - Правду говорят, "что худа без добра не бывает". Моя авария подтолкнула на это. Немецкую гробницу поднимут и уберут с фарватера. В Калининграде слыхал, дело верное. А то ведь смешно сказать: на нем жильцы завелись. Чем черт не шутит, отремонтируют корабль и вновь по морям! - По-своему истолковав насторожившийся взгляд собеседника, Москаленко добавил: - Ей-богу, жильцы. Мои матросы людей видели, когда мимо проходили, огоньки по ночам. - Он спрятал, наконец, платок, который все еще держал в руках, и достал коробочку с ментоловыми леденцами. - Еще одна новость: пренеприятнейшая история с капитаном Арсеньевым. - Теплоход "Воронеж", - механически отозвался Антон Адамович, - так есть, пришел неделю тому назад. Груз - тростниковый сахар и апельсины. - Медонис растерялся, что с ним случалось редко. "Мой "Меркурий" поднимают!" Эта новость ошеломила его. "Скорей! Все может рухнуть. Берега Швеции никогда не появятся для тебя на горизонте!" Он думал только о затонувшем корабле. Все остальное перестало его интересовать. - Правильно, - посасывая леденец, продолжал Москаленко, не замечая резкой перемены настроения собеседника, - сахар и апельсины. Сергей Арсеньев, капитан теплохода "Воронеж" - настоящий капитан. - Москаленко строго посмотрел на Медониса. - Так вот, снимают Арсеньева. Пьянство, буфетчица замешана. Старпом написал жалобу. Ей-богу, никогда не поверю старпому, который на капитана кляузы строчит! Негодяй и подлец, - это уж как пить дать! А что с Арсеньевым случилось, не знаю, - Москаленко развел руками, - всегда был молодцом. Характерец, правда, у него скипидаристый, не всякому по нутру. - Он еще долго говорил что-то лестное о капитане Арсеньеве. Антон Адамович, сжав зубы, отделывался междометиями. Он хотел сейчас одного - избавиться от разговорчивого капитана. - Сняли Арсеньева, а заменить некем, большой корабль, не сразу капитана подберешь, - горячился Москаленко. - И ждать некогда. "Воронеж" завтра уходит. Вот и подвезло Лихачеву. Не удивляйтесь, он из старых, немало побороздил на своем веку соленой водички... Виза у него в порядке, а главное, начальник пароходства его хорошо знает. - Москаленко вынул из круглой коробочки еще один леденец и положил в рот. - Третий день не курю: врачи запретили. Мучаюсь, не дай бог. - Он посмотрел на молчавшего Медониса. - Из поликлиники шел, встретил капитана порта. Не хочет Лихачева отпускать. С его стороны на дело посмотреть, вроде и он прав. Сегодня приказ из министерства пришел насчет буксира: "Шустрый" уходит в Ясногорск помогать водолазам. - В Ясногорск? - переспросил Антон Адамович. Старый канцелярский стул затрещал под ним. Маска спокойствия скрывала жестокое внутреннее волнение. - Выходит так... Лихачев назначен на "Воронеж", а ваш буксир остается без капитана. Дела... - протянул Москаленко. - Случится с кем-нибудь происшествие, а по цепной реакции и других людей захватывает. Вот Федор Терентьевич Лихачев, к примеру, околачивался в порту на своей балалайке, а теперь в Мексике серенады будет слушать. Еще неизвестно, как у других судьба повернется, кого еще господин случай зацепит. Представьте, я в судьбу верю. - А почему, Митрофан Иванович, вы на таком дрянном пароходишке плаваете? - оборвал Медонис капитана и подумал, что Москаленко без фуражки совсем не похож на моряка. - И рейс короткий, - добавил он, - туда и назад за сутки оборачиваетесь. Вам бы при вашей солидности новый дизель-электроход и рейсы в Джакарту. Митрофан Иванович опешил. - Имею тайных врагов, как говорили римляне, - не сразу ответил он. - Бывайте здоровы, товарищ Медонис. А вы что, ночевать в порту собрались? Женатикам опаздывать домой противопоказано. Смотрите, получите от супруги баню. - Нам, литовцам, разрешается, - с усмешкой ответил Медонис. - Мы из доверия у своих жен не вышли. У нас в Литве... Капитан ушел. Антон Адамович долго сидел в кабинете, устремив взгляд в окно. Теперь ему никто не мешал. Сквозь зеленые ветви каштанов хорошо видны шевелящиеся хоботы кранов, мачты и трубы кораблей, но Медонис видел совсем другое. Сегодня состоялась вторая встреча Антона Адамовича с Карлом Дучке. В условленной весточке с белым голубком было всего несколько слов: "Поздравляю с годовщиной окончания гимназии, желаю много счастья и здоровья! Не забывай старого друга. Твой П. Лаукайтис". Антон Адамович ухмыльнулся и тут же уничтожил открытку. В кафе "Балтийская волна" они просидели всего пятнадцать минут. Дучке по-прежнему непрерывно курил. Он пыхтел, пил черный кофе, часто утирал влажный лоб и ничего не говорил о приказе. Это казалось Медонису подозрительным. "Мне не верят, - подумал он. - Знать бы, чем это грозит. Пусть, может быть, отстанут!" - Особого приказа нет, - внушительно играя бровью, изрек Дучке на прощание, как бы прочитав его мысли. - Но шеф велел передать: ты скоро понадобишься, будь под руками. Дело очень важное... А пока возбуждай литовцев против русских. Надо их ссорить. Психологическая война. Русские плохо относятся к литовцам - вот твоя национальная политика. Тебе бояться нечего: ты играешь под настоящего литовца... "Что они затеяли? - размышлял Медонис. - На большой риск не пойду. Но как отвертеться? Может быть, к тому времени я достану сокровища". Сообщение капитана Москаленко повергло Медониса в смятение. "Меркурий" будут поднимать советские водолазы. Надо торопиться. Но что делать?" Антон Адамович курил сигарету за сигаретой... Вдруг пришла простая мысль: "Если буксир откомандирован в Ясногорск, капитаном должен стать я". Медонис бросился в кабинет капитана порта, обставленный мебелью красного дерева. Из книжного шкафа он достал большой тяжелый том в синем коленкоровом переплете. "Меркурий" - двухвинтовой пассажирский пароход, водоизмещением тридцать тысяч тонн, мощность машин двадцать две тысячи сил, пять палуб, вмещает тысячу четыреста пассажиров", - прочитал он. - М-да, кают на такой громадине, наверное, сотни за четыре. Попробуй отыщи без чертежей двести двадцать вторую, под водой ведь. Придется осмотреть весь третий класс. Работенка, черт возьми!" В другом шкафу Антон Адамович отыскал канцелярскую папку под Э 28. Здесь было все, что его интересовало: промеры глубин возле затонувшего лайнера, координаты, описание торчавшей из воды части корпуса, подробный акт водолазного осмотра и даже фотоснимки. Усевшись удобнее в кресло капитана порта, обтянутое потертой кожей. Медонис не торопясь стал просматривать документы. Он почувствовал себя спокойнее. - Бояться нечего, - проговорил он, - надо действовать. Оторвавшись от бумаг, Антон Адамович потер лоб и взглянул на штурманский стол - целый комбайн для карт и навигационных пособий. Из верхнего ящика достал большую мореходную карту. Это было подробное немецкое издание с отметками минных полей и фарватеров, случайно попавшее в коллекцию капитана порта. Медонис поводил лупой над цифрами глубин. Немного, всего четырнадцать метров. С аквалангом на такой глубине Антон Адамович чувствовал себя, словно рыба. Заглянув еще раз в папку, он нанес на карту подробные координаты затонувшего корабля. Вблизи от берега появился маленький крестик. Папку Медонис положил обратно в шкаф, а карту спрятал в портфель. "Все. Пойду домой". В порту было ветрено. Промчавшаяся машина обдала Антона Адамовича клубами едкой пыли; он вытер лицо и по привычке повертел батистовый платок в руках, рассматривая сероватые пятна. На маленьком деревянном причале разгружался тральщик "Вторая пятилетка". Над ним повис густой запах соленой рыбы. Крупные мухи тучей кружили над открытым трюмом и над нечистой палубой. Здесь Антон Адамович остановился и посмотрел на часы. После некоторого раздумья он пошел по берегу вдоль причалов, мимо пароходов и теплоходов, прижавшихся к стенкам порта. У карантинного причала над его головой проплыла тяжелая катушка свинцового кабеля в дощатой упаковке: огромный кран осторожно переносил ее из корабельного чрева на железнодорожную платформу. Антон Адамович обошел горы ящиков, бочек, мешков, выгруженных на берег или приготовленных к отправке за море, и пробрался к лесным причалам. Несколько старых пароходов с облезлыми бортами, длинными и тонкими, как макароны, трубами, грузились еловыми бревнами. Антон Адамович нырнул в узкий проход между желтыми штабелями досок. Причал был густо заставлен пиленым лесом, приходилось пробираться, словно в траншеях. За последним штабелем он тщательно отряхнул приставшие к кителю опилки. Медониса всегда приятно волновали корабли, уходящие в море. Ведь на одном из них он собирался отбыть в свою Швецию, когда сокровища дядюшки будут найдены. Он представлял себе, как перед ним открываются долгожданные берега. Вот они синеватой волнистой полоской всплывают из-за горизонта... x x x Арсеньев закончил все формальности, постоял в чужой теперь для него каюте. Все предметы занимали свои прежние места, но все как-то неуловимо изменилось, потеряло смысл. - Послушное судно, - вздохнув, сказал Арсеньев, ни к кому не обращаясь, и поднял чемодан. Капитан Лихачев, принявший дела, промолчал. Как всегда бывает в таких случаях, он чувствовал себя неловко. Он не был уверен, что Арсеньева надо было снимать с судна. На спардеке матросы бросились к Арсеньеву. Из-за борта вылез плотник Котов, прибежал краснолицый повар в высоком белом колпаке. Появился моторист в замасленной робе и с ветошью в руках. Казалось, будто все только и ждали, когда капитан выйдет. - Сергей Алексеевич, я понесу. - Давайте сюда чемодан. Моряки обступили Арсеньева со всех сторон. - Сергей Алексеевич, - тихо сказал повар, - привязался ко мне начальник отдела кадров. "Подавай, - говорит, - на капитана объяснительную записку - компрометирующий материал... А хорошего, - говорит, - писать не надо". Арсеньев пожал плечами, смущенно улыбнулся. - Я отказался, Сергей Алексеевич, - добавил повар. - Начальник кадров озлился да как крикнет: "Смотри, как бы у тебя с визой чего не случилось!" И самопиской по бумаге чиркает, каждое слово записал. - И я отказался, Сергей Алексеевич, - сказал матрос Кубышкин. Подошел старпом Брусницын, улыбался, но руку подать не решился. Брусницын просчитался: корабль ему не доверили. Теперь он испытывал даже нечто похожее на раскаяние. Как всегда, Арсеньев для каждого нашел приветливое слово. Он старался шутить, но даже ненаблюдательный человек заметил бы, как ему сейчас плохо. - Ждем тебя обратно, - крепко пожал Арсеньеву руку седоусый боцман с большой коричневой лысиной. - Ты не переживай больно уж, - сказал он, отводя Арсеньева в сторону. - Разберутся в пароходстве. Моряки спустились по трапу на причал. Отойдя несколько шагов, капитан остановился, оглянулся на судно. Взгляд его пробежал по палубе, задержался на больших окнах капитанской каюты. Еще недавно это был его дом. Теперь там поселился новый хозяин. Арсеньев быстро отвернулся и надел фуражку. - Сергей Алексеевич, - сказал Котов, - не думали мы, что так выйдет... И помочь нельзя. Завтра в рейс. Вернемся в свой порт, тогда не забудем. Мы этого гнуса Подсебякина на чистую воду выведем. Это говорит председатель судового комитета, - закончил моторист, ткнув себя пальцем в грудь. - Спасибо, Семен Петрович, - вымолвил Арсеньев. Он как-то некстати вынул платок и стал сморкаться. - Вот и это никогда не забудем, Сергей Алексеевич... Всех вы помните по имени-отчеству, камбузник, молокосос и тот у вас Иван Ильич. - Котов запнулся. - Не подведем, Сергей Алексеевич. Они обнялись. Капитан сел в поджидавшую его запыленную "Волгу". Грудь его сжимала тоска. Ему казалось, будто он навсегда прощается с причалами, кораблями. Медонис стоял, укрывшись за краном, и внимательно наблюдал. Он догадался, что моряки провожают своего капитана. "Плотный, белокурый, - заметил про себя Антон Адамович, - лицо благородное. Представительный. Настоящий гросскапитан. Интересно, что там случилось? Надо узнать!" И Антон Адамович не стал больше задерживаться. Уступая дорогу электротележкам, он свернул к кучам каменного угля, тянувшимся горным хребтом посредине пирса, пробрался между двумя черными вершинами и вышел на другую сторону - к пятому причалу. Здесь ветерок чувствовался сильнее. На пустом причале трепыхались два флага: на полотне - шахматное поле. Флаги указывали место швартовки. Коренастый буксир, отчаянно дымя, медленно тащил с моря тяжело груженное судно. Швартовка! Сколько умения требует эта на первый взгляд простая операция! Медонис знал: капитан должен умело рассчитывать маневры, тонко чувствовать свое судно и обстановку. Умение появляется после многолетней практики. Моряки, оценивая хорошую швартовку своего товарища, говорят: "У него верный морской глаз". Действительно, основным инструментом пока остается натренированный глаз моряка. Можно много раз наблюдать за швартовкой опытного капитана и все-таки не суметь повторить ее самому. Это понятно - обстановка каждый раз меняется, а раз так - и маневры будут разные. Антон Адамович остановился. Он хоть как-нибудь хотел восполнить пробелы своей скромной судоводительской практики. Ему пока не доводилось поставить к причалу грузовое судно, пусть самое маленькое. Буксир, конечно, в счет не шел. Корабль медленно подползал к причалу. Вот на берег полетела выброска - длинная тонкая веревка с грузиком на конце. Ее поймали и потащили на причал. К выброске привязан стальной трос. Когда трос вышел из воды, швартовщики подхватили его и бегом понесли к железной тумбе. - Готово! - кричат с берега, накинув петлю на тумбу. - Выбирай конец! Судовая лебедка натянула трос. Корабль повернулся носом к причалу и понемногу придвигался все ближе и ближе. На причал легла вторая выброска, с кормы. - Готово! - опять закричали швартовщики. Вбирая стальные концы, огромный корабль прижался, словно прирос, к причалу. После многих штормовых дней и ночей он, хоть и ненадолго, обретает покой в порту. К борту морского бродяги подкатила серая "Победа" карантинного врача. На "виллисе" подъехали пограничники. Пришли из портовой конторы служащие таможни. Обособленной цветастой кучкой сбились на причале моряцкие жены с детишками. Как только спустят парадный трап, первым взойдет на борт врач. Если экипаж здоров, желтый карантинный флаг сползет с мачты, и начнется церемония осмотра корабля, прибывшего из заграничного порта, - "открытие границы". Медонис не стал смотреть, что будет дальше. На судне у него знакомых не было. Бросив взгляд на часы, он покачал головой. У проходных ворот он неожиданно увидел Мильду. Она пережидала поток грузовых машин, идущих из порта. - Почему ты здесь? - нахмурив брови, спросил Антон Адамович. Таких сюрпризов он не любил. - Ты мне очень нужен, Антанелис, - торопливо ответила Мильда. - Мне позвонила Ирена, ты ее знаешь, моя знакомая из Курортного управления, и предложила путевки. Можно выбирать: Черное море или Балтика. Я должна ответить сегодня до восьми часов. Я звонила, в кабинете тебя не было. Есть путевки даже в Мисхор, на Южный берег Крыма. Санаторий полярников. Изумительное место! У самого-самого моря. - Мильда не могла скрыть волнения. - И в Ясногорск... - Ясногорск! - вскричал Медонис. - Да. Почему Ясногорск? Ничего особенного, ничем не отличается от наших мест. - Бери отпуск с первого, - распорядился Антон Адамович, - поедем вместе в Ясногорск. Путевок не надо. ГЛАВА СЕДЬМАЯ КТО ВЫСЛУШАЛ ЛИШЬ ОДНУ СТОРОНУ, ТОТ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛ Оранжевая, как медный таз, луна показалась над Ясногорском. На темнеющем небе вырезались серебристо-черные остроконечные крыши. Воздух пропитан медовым нектаром. Могучие липы, соединившись кронами, накрыли Парковую улицу: сюда не проникал лунный свет. Листья на вершинах время от времени отсвечивали слабым багрянцем - это вспыхивал сигнальный огонь на мысе Песчаном. В приморском городке по вечерам тихо. Из дальнего парка доносится едва слышная танцевальная музыка. Шуршат по асфальту ноги прохожих. Изредка заворчит на улице автомашина или залает собака. Море близко: слышно, как стучат уключины дежурной шлюпки, идущей под берегом, всплескивают волны. На Балтике вот уже неделя, как установилась безветренная, жаркая погода. Курортники радовались теплу и солнцу, считали погожие дни, с тревогой посматривая в метеорологические справочники: скоро ли иссякнет скудный запас тепла, отведенный природой прибалтийскому лету? Небольшой одноэтажный особнячок на углу Парковой улицы и Малого Якорного переулка щедро освещен. Открытые настежь окна завешаны марлей от мошкары. Здесь живет один из старожилов Ясногорска - капитан-лейтенант Фитилев, специалист по подъему затонувших кораблей. Дочь Фитилева - Наташа Арсеньева - уже три месяца гостила у родных. Арсеньевы ждали ребенка. Фитилев был озабочен, и, пожалуй, не напрасно. Его зять Сергей Алексеевич Арсеньев приехал вчера нежданно-негаданно. Заявился без предупреждения. А писал про Мексику, собирался опять туда отправиться в скором времени. В столовой уютно напевает самовар. Василий Федорович сидел без кителя в полосатой матросской тельняшке и, дымя трубкой, читал газету. Но это только для видимости. Приподняв очки, он то и дело посматривал из-под густых бровей на зятя. А Арсеньев явно сам не свой: грустен, молчалив, на вопросы отвечает невпопад. Фитилев давно догадался: стряслось что-то с ним. "Черт возьми, - размышлял водолаз, - уходили, видать, молодца, обули из сапог в лапти". Навязываться самому на откровенный разговор, залезать непрошеным в душу Фитилеву не хотелось. Он пошел было на хитрость - предложил дорогому зятю, по русскому обычаю, водочки для душевной беседы, но Арсеньев наотрез отказался. Фитилева все больше и больше беспокоили дела зятя. "Жена скоро родить должна, - раздумывал он, - надо радоваться, а он туча тучей". Пожалуй, больше всего Василий Федорович обеспокоен был тем, что Арсеньев ни разу не заикнулся о своих льдах. - Батюшки-светы, говорят, не бывает на Балтике жарко, - вытирая фартуком лицо, пожаловалась дородная супруга Фитилева. - Вы, Сережа, что-то совсем приуныли. Разморило, что ли? Арсеньев не отозвался. - Вы не знаете, - неожиданно спросил он, посмотрев на Фитилева, - почему кусок хлеба с маслом обязательно падает маслом вниз? Арсеньев взял горячий стакан в обе ладони, будто на холоде, и отпил большой глоток. Ефросинья Петровна приготовилась послушать, что еще скажет зять, но Сергей Алексеевич опять замолчал. - Фрося, - отложив в сторону газету, вступил в разговор Василий Федорович, - нам бы через недельку собраться, самое бы время. На зиму глядя в Онегу ехать неохота, да внучонок через месяц пожалует... Неспособно Наташеньке с маленьким в поездах трястись. - Фитилев взглянул на зятя: как-де он будет реагировать. Арсеньев не реагировал никак. - Одним словом, Фросенька, - продолжал Фитилев, - я заявление подал - с первого августа на пенсию. Буду на колхозной пасеке пчел глядеть. Сотовый медок к чаю, хорошо, а, Фросенька? - Мечтатель вы, Василий Федорович, - махнула полной рукой Ефросинья Петровна, - Ежели в Онегу собрались, я не против. - Наталья, а ты как? - Мне все равно, папочка, - улыбнувшись, ответила дочь. - А ты, Серета? - обернулся к зятю Василий Федорович. На этот прямой вопрос Арсеньев должен был ответить. Обязательно должен. Но он вздрогнул и как-то непонимающе посмотрел на тестя. - Вот что, друг, - не выдержал, наконец, Василий Федорович, - пойдем-ка ко мне. Секретное дело есть. - Он пригладил торчащие в стороны усы. - Хозяйка нам туда чайку принесет, - и посмотрел на жену. - А, Фрося? - Идите, ладно уж. - Посмотри на него, папа, - сказала Наташа. - Похудел, виски заснежило. Раньше дома как убитый спал - хвастал еще, что дома не на судне. А теперь ворочается всю ночь, бормочет что-то, не то ругается, не то плачет. - Наташа любовно и тревожно смотрела на мужа. Беременность не наложила на нее никакого следа. Во всем ее облике было что-то чистое и неуловимо привлекательное. - Ничего особенного, - поторопился успокоить жену Арсеньев, - язва опять разыгралась. Нзжога страшная... Замучила меня - Вы бы соду, Сережа, - перебила Ефросинья Петровна. - От нее, говорят, легче. Коробок для вас держу. - Спасибо. - А у нас в Калининграде янтарную комнату ищут, - опять вмешалась Ефросинья Петровна. - Больших денег, говорят, стоит... И еще сокровища, забыла рассказать, в газете не раз писано... Я тебе, Сережа, как есть все выложу. Василий Федорович выразительно крякнул. Жена замолкла. Уютный и спокойный кабинет Фитилева был своеобразным музеем редкостей, собранных Василием Федоровичем со дна моря и на затонувших кораблях. Пепельницы, тарелки, кружки, пролежавшие около десяти лет под водой. Медные буквы, когда-то составлявшие название корабля, отвинченные от борта на память. Редкие раковины и другие морские диковины. На полочках - модели поднятых судов, изготовленные самим Фитилевым. Дыры в корпусе моделей закрывают маленькие пластыри, точная копия тех, что он когда-то поставил. Привязанные по бортам жестяные понтоны тоже совсем как настоящие. По стенам красовались фотографии знатных водолазов - товарищей. Среди самых почетных реликвий - потерявшая форму морская фуражка. Старый водолаз взял ее в капитанской каюте корабля, затопленного во время войны, на память о погибшем друге. Из-за дорогих сердцу старого моряка сувениров шла непримиримая борьба между супругами. Ефросинья Петровна считала, что он завалил хламом и чердак и свою комнату. Но Фитилев, уступавший жене во многом, тут и слушать ничего не хотел. Василий Федорович усадил Арсеньева в легкое плетеное кресло и уселся сам. Помолчали. Блуждающий взгляд Арсеньева скользнул по книжному шкафу. Там хранилась небольшая библиотека Фитилева. Тут и русские классики, и книги советских авторов, и технические книги о море и кораблях. Очень любил Фитилев английских писателей, они занимали в его библиотеке почетное место. Из французов ему нравился Виктор Гюго. Русский язык Василий Федорович знал хорошо и понимал тонко. Фальшь книги замечал сразу. "Не буду ее читать, буквы-то русские, а написано не по-русски, - и тут же откладывал книгу. - Лучше я Диккенса почитаю. Этот известно, что английский писатель". Несколько раз Арсеньев искоса посматривал на Василия Федоровича и, встретясь с ним взглядом, отводил глаза. Он чувствовал, о чем Фитилев поведет речь, и хотел этого разговора. Арсеньев уважал и любил своего тестя. Сегодня Василий Федорович казался ему особенно близким и нужным. - Что с тобой, Серега? Таким я тебя никогда не видел, - решился, наконец, Василий Федорович, испытующе глядя на зятя. - Батя, не осуди, - как-то сразу задохнувшись, начал Арсеньев. Его лицо побледнело. Рассказ о происшествии на корабле Фитилев выслушал не перебивая и посапывал трубкой так, что летели искры. - Не ждал от тебя такого! - с горечью произнес он, когда Арсеньев замолк. - Еще и в святом писании сказано: "Не упивайся вином, бо в нем есть блуд". Напился - значит, виноват, отвечай при всех обстоятельствах. Иначе нельзя - на капитанах все держится. Персона на корабле капитан, доверенное лицо государства. В чужих землях достоинство советского флага обязан беречь. Человеческие жизни доверены. Капитанское слово во всем мире на вес золота ценят. Пока Фитилев говорил, Арсеньев всматривался в давно знакомое лицо тестя. Водолаз был настоящим помором. С детских лет он мечтал стать капитаном. Сколько слез он пролил когда-то, упрашивая отца отдать его в ученики на небольшой парусник. Знакомый кормщик обещал выучить мальчика морским премудростям. Но отец был тверд и неизменно отвечал: "Если все мужики в море плавать пойдут, то и худого корабля некому будет построить". Василий Федорович родился на грани двух столетий. Отец его строил деревянные поморские суда - лодьи, карбасы. От отца Фитилев кое-чему научился, и быть бы ему корабельным мастером, если бы не революция. Семнадцати лет он вступил в партию, участвовал в гражданской войне, выгонял из Архангельска интервентов. Потом попал на флот, служил водолазом, водолазным инструктором. Во время Отечественной войны награжден тремя орденами. Под конец войны поднимал затонувшие корабли. С детства у него осталась нежность к неуклюжим поморским кораблям, к родному городу Онеге, затерявшемуся между морем и дремучими лесами. Помолчали. Арсеньев привычно принялся за бровь. Василий Федорович спросил: - Ну, а этот... Подсебякин с тобой как говорил? - Так, беседовал для порядка. А через три дня торжественно заявил, что решением бюро обкома я освобожден от должности. - Такое решение было? - Соврал Подсебякин, это я потом узнал, а сначала поверил. Бесчестный человек! - Эх, Серега, у тебя против подлости иммунитета нет, не выработался! Подсебякин поторопился тебя сковырнуть, чтобы ты в наступление не пошел. Ушлый, видать, человек. Ну ладно, а как вел себя начальник пароходства? - Он сказал, что Подсебякин переусердствовал, что можно было выговором ограничиться. Но теперь, дескать, переделать трудно. Сослался на бюро обкома, как там решат. - Арсеньев помолчал и взял новую папироску. - Вот, батя, приказ по пароходству. - Он вынул из нагрудного кармана кителя вчетверо сложенную бумажку. - Подожди, подожди, - отвел его руку Фитилев, - приказ мы после посмотрим. Ты рассказывай. Все рассказывай. - В общем не спал две ночи. Ждал решения бюро обкома. Хорошо, что в номере нас двое было, еще старичок какой-то, инженер. Все толковал о новой гостинице, которую строит в городе. Отвлек, спасибо ему... Тени пробежали по лицу Арсеньева. Он сворачивал и сворачивал гармошкой приказ, пока бумага не превратилась в узкую полоску. Фитилев взглянул на зятя. - На бюро ты получил выговор без занесения в учетную карточку? - Да. - Значит, обком поддержал обвинения пароходства не полностью? - Все подсебякинские выдумки отвели. - А ты расскажи, как все происходило. И Арсеньев слово за словом вспомнил то заседание и в лицах изложил все тестю. ...Секретарь обкома Квашнин, прочитав документы, закашлялся, покраснел. - Это для чего? - Он взял из дела бумажку, разорвал и бросил в корзинку. - В чем человек провинился, это и давайте обсуждать, а нечего археологией заниматься. А тут о пустяках каких-то расписано - короны какие-то, гербы, пошивка костюма, меню из столовой к делу подклеили, рекомендуете, что пить-есть человек за границей должен. Вы что, долго жили там? Зачем вся эта окрошка понадобилась? Расскажи-ка нам, товарищ Подсебякин. Начальник кадров медленно поднялся и выпучил глаза. - Капитан Арсеньев во время приемки судна за границей купил медную тарелку, а на ней выбиты гербы и короны. Это антисоветская пропаганда. И еще Арсеньев заказал костюм у иностранца, а уплатил меньше, чем обещал. - Почему уплатил меньше? - спросил секретарь обкома. - Портной испортил костюм, - объяснил Подсебякин, - Арсеньев не хотел брать. Потом согласился за меньшую плату. Но это не меняет дела. Советский человек не должен терять достоинства перед иностранцем. Стыдно вам, товарищ Арсеньев, - обернулся он, - вы, советский капитан, не должны так поступать. В столовой неправильно пищу принимали, не так, как все, по утрам требовали творог, от колбасы отказывались, жирного, говорили, не хочу. Мещанские, говорят, вопросы ставили перед директором-иностранцем. Стыд! Совсем вы потеряли достоинство советского человека, товарищ Арсеньев! Кто-то из членов бюро спросил: - Что же, по-вашему, советский человек перед иностранцем идиотом должен выглядеть, деньги на ветер бросать? Подсебякин пропустил это замечание мимо ушей. - Второго июня он выпил при исполнении служебных обязанностей и оскорбил женщину. - При исполнении служебных обязанностей? - переспросил Квашнин. Подсебякин надулся. - Каждый моряк на судне всегда при исполнении служебных обязанностей. - Ну, хорошо, второго июня, это мы знаем, а еще? - потеряв терпение, спросил секретарь. Подсебякин, помрачнев, стал листать бумаги. - Так как же, отвечайте, товарищ Подсебякин. Тут Арсеньез не выдержал и поднялся. - Не пил я больше, товарищ Квашнин. Ему было нелегко. Еще бы! Не так давно здесь он целый час с секретарем говорил про льды... А Подсебякин продолжал, ничуть не смутившись: - Так вот, суммируя прошлое с настоящим, мы пришли к выводу: лишить капитана Арсеньева политического доверия. - Что это значит и кто это "мы"? - снова раздался голос одного из членов бюро. - Натаскали всего!.. Подсебякин опять не ответил. Квашнин взял из дела еще одну бумажку и показал соседу. Тот прочитал и кивнул головой. - Кто разрешил повару наводить справки о советском человеке у иностранца? - спросил Квашнин. Подсебякин молчал. - Товарищ Подсебякин, - спросил секретарь обкома, - что, по-вашему, должен делать начальник отдела кадров? Обязанности. Главное. - Искоренять... - Что искоренять? - Негодные кадры. Тут все зашумели, и Подсебякин сел... - Плечами эдак пожимает: видать, не ожидал такого оборота, - заканчивал свое повествование Арсеньев. Я на своего дружка, начальника пароходства, посмотрел - красный сидит: подпись-то его на характеристике. Подсебякину на этот раз волей-неволей пришлось себя раскрыть. На бюро не отмолчишься. Квашнин-то небось сразу распознал его с головы до ног. Арсеньев замолчал. - А вообще с работой как? - спросил Фитилев. - Ушел, батя, я из пароходства, - тяжело вздохнул Сергей Алексеевич. - По глупости ушел. Теперь не поправишь. Кровь в голову бросилась, - разволновался Арсеньев, - плюнул я тогда и сгоряча заявление подал... А тут еще Преферансова в коридоре встретил. Он руки не подал, а как-то бочком подошел. "Товарищ Арсеньев, - говорит, - ваши ледовые рекомендации кажутся мне порядочной чепухой. Сомневаюсь, стоит ли на самолет деньги тратить. Навертели дел, а сами в кусты! Как теперь будет с аэрофотосъемочкой?" Так и сказал - "с аэрофотосъемочкой". В комнату, шлепая мягкими туфлями, вошла Ефросинья Петровна. Она принесла два стакана крепкого чая, сахарницу и нарезанный тонкими ломтиками лимон. - Хороший народ в обкоме, - сказал Фитилев, когда шаги Ефросиньи Петровны затихли. - Да, народ хороший... Ну, а потом я узнал, что Квашнин спрашивал про меня у начальника пароходства. "Напрасно отпустили Арсеньева, - сказал он, - потеряли хорошего капитана". Квашнин - настоящий человек. А вот Подсебякин... Где уж, как не на бюро обкома, коммунист должен говорить только правду! - Так, - согласился Фитилев, отхлебнув чаю. - А вот когда Подсебякина спросили: "Что за женщина Мамашкина?" - он ответил: "Хорошая женщина. В производственном отношении есть некоторые промахи, зато морально безупречна". - А что ты на это? - Промолчал. - Почему? - прикрикнул Фитилев. - Такой уж у меня характер: не люблю ябедничать. Фитилев неожиданно спросил: - Ты читал, Серега, французского писателя Виктора Гюго? Арсеньев с любопытством посмотрел на него. Фитилев усмехнулся. - Так вот, у него в одном романе описаны компрачикосы. Я к чему это говорю. Вот Подсебякин такой компрачикос - души человеческие калечит. Так надо не молчать, а тревогу бить! Ты всегда был твердым, Серега. Ну как ты мог заявление об отставке подать! Все надо теперь сначала. Что ж, потерпим. Пройдет время - все образуется. "Год - не неделя, покров - не теперя, до петрова дня - не два дня", - пошутил Фитилев. Арсеньев подумал, что из-за всей этой истории он забыл даже о своих льдах. Да, он за бортом, барахтается сейчас в мутной водице клеветы, а корабль ушел, скрылся за горизонтом. "Что моя твердость, - растерянно думал Арсеньев, - кому она нужна?" В эти тяжелые дни он не хотел никого видеть, прятался от людей. Почему это так, он и сам не знал. Может быть, это был стыд, необходимость что-то объяснять? Первый раз он свои дела скрывал от Наташи. Почему? Она могла не поверить ему? Или боялся ее беспокоить? Так ли? По правде сказать, Арсеньев не чувствовал особого облегчения и здесь, дома. Мозг лихорадило, тупая боль разламывала голову. Арсеньев много лет был связан с морем и кораблями - в этом была его жизнь. Переключиться на что-нибудь иное было не так просто. Как только Фитилев замолкал, в сознании Арсеньева снова крупным планом наплывало море... Арсеньев увидел себя в капитанской каюте. Судно стоит на рейде, до отхода остались считанные минуты. Но якорь пока еще крепко держит. Когда придет на борт лоцман, заработает брашпиль, якорь оторвется от земли. Звенья чугунной цепи будут клацать, неторопливо один за другим скрываясь внизу, под палубой. Мысли путались, разрывались... Вот видятся ему на штурманском столе карты с карандашными курсами, прорезающими моря и океаны. Впереди много опасностей, тяжелых недель плавания. Как-то в детстве отец прислал ему настоящую морскую карту Студеного моря - радости тогда не было границ. Сережа выучил на карте все, вплоть до маленьких мысов и камней. "А когда возвращается из рейса "Воронеж"? - внезапно пришло в голову. - Это очень важно". Арсеньев стал прикидывать: "Так когда же вернется? Расстояние туда-обратно надо разделить на мили, проходимые кораблем в сутки, прибавить стоянки в порту под выгрузкой и погрузкой". Арсеньев очнулся. Какие-то звуки с улицы заставили его прислушаться. Равномерное звонкое постукивание, гулкий раскат колес. Стряхнув оцепенение, он поднялся и подошел к окошку. Лошадь рысцой тащила высокую немецкую телегу по сглаженным временем булыжникам. На телеге тускло горел фонарь. В темных вершинах деревьев по-прежнему отсвечивал красным светом маяк. Лошадь, телега, тусклый фонарь... Почему-то все это показалось Арсеньеву чужим, ненужным. Даже отблески маячного огня какие-то назойливые... - Уйти с корабля на берег - это не пересесть с одного стола за другой, - задумчиво сказал он тестю. - Ломается все... Море стало жизнью. Через две недели, нет, через три недели, "Воронеж" придет в свой порт, и тогда, тогда о нем обязательно вспомнят. Круглолицый механик в очках, никогда не унывающий председатель судового комитета Котов, седоусый боцман - парторг, повар, веснушчатый практикант, вечно перепачканный в краске, матросы, электрики... Перед ним стали вереницей товарищи. Сергей Алексеевич крепко на них надеялся, но даже себе не хотел в этом признаться. На корабле один человек ничего не значит, но все вместе - большая сила. Попадет другой раз корабль в переделку, думаешь, и выхода нет, а дружный коллектив всегда из беды выручит. Арсеньев вспомнил зимний промысел, поломку руля. "А если товарищ в беде? Обязательно помогут. А что, если забыли? Мало ведь вместе были, всего один рейс. Вот если бы "Холмогорск"!.." - Но где твои друзья? - спросил водолаз. - Они должны были объяснить, что происшествие