в штыки. А в данном случае речь пойдет даже не об улучшениях, а вообще о новой схеме. А возможно, у них свой аналогичный прибор доводится до кондиции!.. -- Вы думаете, завалят? -- явно не ожидал такого ответа Кольцов. -- Ну, теперь таких дураков уже нет, дабы на белое говорить черное. Можно предполагать, вас даже похвалят. И кстати сказать, есть за что. Но вот дать вам, как говорится, ходу --не дадут. Начнут тянуть, мариновать: Сошлются на ограниченность средств: и в конце концов положат ваш проект на полку. -- Но и я от своего не отступлю. Отказаться от этого, -- хлопнул ладонью по письменной доске Сергей, -- значит отказаться от самого себя. А этого я не сделаю. -- И что же предпримите? -- Буду искать поддержки в министерстве. Там немало умных и светлых голов. -- К сожалению, сразу решать такие вопросы, как внедрение изобретений, не правомочны и они. Придется ждать. -- Сколько? -- Может, год. -- Год? -- Может, два: -- Буду ждать. Верховский встал, скрестил руки на груди, подошел к аквариуму. Рыбы будто узнали его, подплыли навстречу и, тычась носами в стекло, повисли в воде на уровне глаз академика. Между ними будто бы возник молчаливый диалог. -- А может, с целью экономии времени все сделать по-другому? Защитить для начала на эту тему диссертацию. А уж потом подать заявку на изобретение, -- неожиданно предложил Верховский. -- Может, так будет проще? -- Проще, Владислав Андреевич, не будет, -- подумав, решил Сергей. -- Ибо главное во всей этой ситуации не диссертация, а прибор. Он намного важнее. Он войскам нужен, а не моя диссертация. Я, наверное, защищусь. Но при этом еще потеряю время. А познакомить КБ со своей схемой я рассчитываю уже будущей весной. И неважно, как к ней отнесутся. В КБ, я понял, люди тоже разные. И вовсе не все думают так, как Главный. Так что начинать надо с проекта. -- Вы упрямы, -- не сдержал улыбки Верховский. -- Хорошо, это кстати. Я ведь вас не запугивал. И тем более не пытался отговаривать. Просто мне хотелось знать ваши истинные намерения. А заодно и вашу готовность повоевать за идею. Говорили вы вполне убедительно. Во всяком случае, у меня лично насчет вас никаких сомнений больше нет. И я со своей стороны везде, где это будет можно, тоже окажу вам всяческую поддержку. А теперь вернемся к вашим упражнениям на доске. Теперь мел в руку взял Верховский. -- Вы идете в своих доказательствах по правильному пути. Значит, чутье у вас есть. Это говорит о многом. А знаний не хватает. Плохо, не систематически читаете литературу. Не знаете последних изысканий. Это хроническая беда всех практиков. Всех. А жаль: Он говорил и писал. А Сергей неотрывно следил за движением его руки и в каждом новом, написанном им знаке видел для себя уйму работы. Верховский ничего за него не решал, ничего не давал готово. Он лишь определил, где и что надо обосновать четче, доказать убедительнее. Закончил он консультацию простым вопросом: -- Все ясно? -- Все. -- Тогда идемте ужинать. Вы цветную капусту любите? Сергей улыбнулся: -- Редко встречаемся. Влюбиться еще не успел. -- Понимаю. Ничего. В таком случае для вас найдется что-нибудь более привычное. От куска вырезки, надеюсь, отказываться не станете? -- Нет. -- Ну вот и прекрасно. Они по очереди вымыли руки и прошли в столовую. К удивлению Сергея, и здесь в застекленных шкафах хранились книги. Но здесь было больше собрано произведений художественных. На стол подавала все та же полная женщина. Она появилась в столовой в накрахмаленном переднике, в белоснежной косынке на голове. -- Мария, а рыб кормили? -- спросил Верховский. -- Обязательно, -- расставляя тарелки, спокойно ответила женщина. -- А почему они от меня глаз не отрывали? -- Наверное, соскучились. А может, какие влюблены: -- У вас, Мария, одно на уме, -- вздохнул Верховский. Женщина добродушно улыбнулась и ушла на кухню. Верховский приправил капусту острым грибным соусом, попробовал, посетовал: -- Вот ведь до какой жизни я дожил. Безумно люблю всякую живность. И больше всего, естественно, собак. А держать не могу. Совершенно нет времени, чтобы ими заниматься. -- Да так ли уж много надо им его уделять? -- Немного. Так и того нет. -- А прогуляться утром и вечером вместе с псом вам было бы даже /.+%'-.. -- Прогулка -- это совсем еще не все. Дома он тоже требует внимания: поиграй, приласкай: Одним словом, не получается. Вот и завел рыб. Нашел, так сказать, компромиссное решение. Они закончили ужин и снова вернулись в кабинет. Верховский опять закурил, а Сергей, вооружившись листом бумаги и ручкой, переписал все поправки, сделанные на его выкладках академиком. А когда и эта работа была закончена, начал прощаться. Верховский проводил его до дверей. И уже в коридоре сказал: -- Никогда я не пойму ваших генералов. Ведь сейчас же не война. Ну что за необходимость держать в армии человека, которому на роду написано совсем другое? -- А я думаю, что они свое дело знают, -- улыбнулся Сергей. -- Все будет хорошо. Вот увидите, Владислав Андреевич! -- Дай бог, -- вздохнул Верховский и пожал Сергею руку. -- Информируйте меня о том, как будут разворачиваться события. И не стесняйтесь, звоните прямо сюда. Тут меня найдете скорее всего. Глава 23 Помотавшись в пятницу с утра по магазинам, накупив для всех столичных подарков, а для себя в основном книг, Сергей часа в три уже был на вокзале. Там он пообедал и один из первых занял место в вагоне, у окна. Он хорошо видел перрон. И если бы Юля появилась, безусловно, заметил бы ее еще издали. Но время шло. Стрелки больших вокзальных часов неумолимо приближались к восемнадцати. А Юли не было и не было. В конце концов поезд тронулся. Кольцов понял, что ждать больше нечего, и вышел в тамбур покурить. Настроение у него заметно упало, хотя обжаться на Юлю вроде бы было и не за что. И если все же сердился, то, пожалуй, больше всего на себя: нечего было строить иллюзии. Так он думал. И не знал, что ошибется. Когда шел в тамбур, уже ни разу не взглянул в окна вагона. А если бы взглянул, то, наверно, остолбенел бы от радости. Только колеса вагона дробно ударили на первом стыке рельсов, как на перроне появилась Юля. Она спешила. У нее не было припасено для Кольцова каких-то особых слов. Она ничего не собиралась сказать ему важного или значительного. И наверняка обошлась бы самым простым: "Счастливого пути!" Но ей хотелось его увидеть. А совещание, о котором, кстати сказать, она знала еще вчера, как назло, затянулось. И она опоздала. Поезд уже увозил Кольцова. Глава 24 На станции Кольцова встречал Чекан. Предусмотрительный зампотех прихватил с собой шапку-ушанку и шинель. Увидев Чекана, Кольцов искренне обрадовался ему как близкому человеку. Они обнялись и даже поцеловались, хотя Чекан и успел перед этим как положено поприветствовать командира: -- Здравия желаю, товарищ капитан! -- Здравствуй, Алексей! Здравствуй! -- протянул ему руку Кольцов. -- Дошла телеграмма? -- Полчаса назад получил, Только и успел схватить машину да раздеть Аверочкина, -- рассказывал Чекан. Кольцов разглядел на шинели погоны старшего лейтенант. Ни с чьего другого плеча никакая вещь не была ему впору. -- Все кстати, -- одобрил Кольцов оперативность зампотеха. Он переоделся. Сели в кузов. Машина поехала в полк. -- Ну что тут у вас, Алексей? -- нетерпеливо спросил Кольцов. -- В масштабе роты -- ничего. Идем вперед. По пути, как всегда, устраняем недостатки, -- полушутя-полусерьезно ответил Чекан. -- И много их? -- пытливо взглянул на зампотеха Кольцов. -- Периодически обнаруживаются. -- Ну а что в масштабе батальона? -- Прибыл на усиление подполковник Доронин. -- Михаил Иванович? -- Так точно. Перед контрольной начальство решило лично всюду навести порядок. Командир полка взялся за третий батальон, начальник штаба -- за второй, а Доронин -- за нас. -- Ну а в полку? -- Тоже есть. Но не все понятно. Почему контрольную затягивают? Неспроста. В Москве что об этом говорят? -- Бог с тобой! -- рассмешила Кольцова такая наивность Чекана. -- Откуда я мог узнать? -- Странный город, -- вполне серьезно заметил Чекан. -- В Одессе я бы за пять минут узнал, что творится на всем белом свете. -- А может, просто жалеет нас Москва. Хочет, чтобы мы получше подготовились, -- все свел к шутке Кольцов. Но Чекан был серьезен. -- Мы готовы. Подводили без вас итоги соцсоревнования, -- доложил Чекан. -- В целом получается неплохо. Малость, правда, молодые механики-водители отстают. Сейчас в основном жмем на них. -- Вспомнили и о тренажере, сконструированном Борисовым. -- Разобрали его? -- И не думали. Только перетащили в учебный класс. Командир полка приказал. -- ответил Чекан. Кольцова это удивило. Фомин видел этот тренажер и раньше, но никогда не выказывал к нему никакой заинтересованности. Напротив, Кольцову казалось, что подполковник смотрит на макет даже осуждающе. И вдруг сам велел перенести его в учебный класс: -- Совершенно точно, -- подтвердил Чекан. -- Перед самыми заморозками приехал на второе учебное место. Сел за рычаги. Опробовал. Нас никого не вызывал. Хлопцы из второй роты видели. Уехал. А потом комбат сделал мне втык, почему ценное учебное пособие стоит под открытым небом. -- Даже ценное? -- не удержал улыбки Кольцов. -- Так и сказал. -- Значит, занятия на нем продолжаете? -- Систематически. -- Молодцы. А когда проводили последнее служебное совещание? -- В этом месяце не проводили, -- потупился Чекан. -- Вот с него и начнем. Собирай офицеров. А я на минутку заскочу домой, -- сказал Кольцов Глава 25 Юля расстроилась из-за того, что не проводила Кольцова. Правда, она почему-то чувствовала, что расстались они ненадолго, что Кольцов скоро опять появится в Москве. Но все же она расстроилась. В последнее время Юля все чаще ловила себя на том, что думает о нем. Ей было приятно сознавать, что он ее любит. Ее интересовали его суждения. Но если бы Юле потребовалось точно определить свое отношение к Кольцову, она не сумела бы этого сделать даже для себя. Нравился ей Кольцов? Был симпатичен? Она даже не пыталась в этом разобраться. Но вот чего она совершенно не хотела, так это того, чтобы он вдруг обиделся на нее. И на это были особые причины, и давние, и серьезные. Их было несколько, но главная была одна: Юля разочаровалась в своем муже. Не настолько, чтобы уйти от него и порвать с ним, но настолько, чтобы охладеть к нему, обособиться, замкнуться в себе. А ведь в самом начале ее знакомства с Игорем все было совсем иначе. Она помнила все до мелочей. Они встретились на одном из вечеров в ее институте. Игорь тогда уже заканчивал адъюнктуру и готовился к защите диссертации. Он был интересным, видным, эрудированным. Очевидно, она тоже произвела на него сильное впечатление. Каждый вечер, кроме разве тех дней, когда ему приходилось бывать в наряде, он встречал ее после занятий и провожал домой. Они часто ходили в театры. Не пропускали ни одной премьеры. Увлеченно беседовали о книгах. Игорь много знал и мог заговорить, казалось, кого угодно. Маргарита Андреевна души в нем не чаяла. Да и Александр Петрович никогда не отказывался сыграть с ним партию- другую в шахматы. Незадолго до защиты Юлей диплома Игорь сделал ей /`%$+.&%-(%. Она к этому времени уже была в него влюблена и с радостью ответила согласием. Они расписались. Он успешно защитился, и Кулешов взял его к себе в КБ. А потом в этом же КБ стала работать и Юля. Прошло года три. Все считали их идеальной парой. Подруги откровенно завидовали Юле. Но сама она уже не думала, что муж ее представляет собой нечто особенное. Это стало для нее очевидным именно после того, как они некоторое время поработали вместе, в одном коллективе. Ибо там, в деловой обстановке, ей очень скоро стало ясно, что его всезнайство, блестящая, как ей казалось, образованность, которые на первых порах буквально покорили ее и представлялись не иначе как проявлением незаурядности, а возможно, и высокого таланта, в большинстве случаев оказывались не такими уж глубокими. Когда Юля поняла это, она совершенно по-иному стала воспринимать все, что он говорил. Подметила она у Игоря и некоторые другие качества, о существовании которых, вероятно, тоже никогда не узнала бы дома. Игорь часто бывал высокомерен по отношению к своим коллегам. Часто откровенно пренебрегал их высказываниями и суждениями. Открылось в нем и еще немало такого, отчего его образ поблек в глазах Юли. Маргарита Андреевна продолжала по-прежнему боготворить зятя. Но Юля заметно изменила к нему свое отношение. Она перестала делиться с мужем своими мыслями, перестала интересоваться его делами, стала сдержанней в проявлении чувств. Но при этом оставалась верной женой. Случай с Кольцовым был единственным и совершенно из ряда вон выходящим. Юля оказалась тогда помимо своей воли во власти совершенно незнакомого ей ранее порыва желания и новизны обстановки. К тому же Юля была уверена, что никогда больше не встретит Кольцова. Но судьба в лице Ачкасова распорядилась иначе. Кольцов сам очень скоро явился к ней. Юля не строила в отношении Кольцова никаких планов. Но и терять его она тоже уже не хотела. И потому расстроилась, не проводив его на вокзал. Через неделю после отъезда Кольцова Юля наведалась на почту. Писем на ее имя не оказалось. Прошла еще неделя. И снова ни слуху ни духу. Вот тогда она заволновалась: И очень обрадовалась, когда Кулешов решил снова отправить ее в хозяйство подполковника Фомина. Но обстановка в группе "Совы" к этому времени сложилась такая, что он вынужден был отказаться от этого намерения. Разбор, как и предполагал Ачкасов, встряхнул КБ. Но уже на следующий день после разбора Кулешов во всеуслышание заявил, что об изменении схемы "Совы" не может быть и речи, что бросать деньги на ветер он не намерен сам и не позволит никому. Спорить с ним, естественно, никто не стал. Но отношения между сотрудниками отдела после этого заметно испортились. Окунев перестал разговаривать с Руденко. Заруба за что- то крепко обиделся на ведущего конструктора Вольского. Кулешову все это не понравилось, и он разогнал весь отдел по командировкам на предприятия, выполняющие заказы КБ. Даже Ирину отправил с заданием к оптикам. А Юлю, которой больше всех хотелось уехать, он, как нарочно, оставил на месте. И она почти все это время проработала в отделе одна. Накануне в Москву вернулся Окунев. Утром Юля, как обычно, пришла в КБ и застала его уже там. Олег встретил ее приветливо. К ней он относился более чем доверительно. Он ценил ее за доброту, за умение постоять за свое мнение, ценил как хорошего товарища. Эти качества казались ему лучшей гарантией того, что Юля во всех случаях правильно истолкует любое его высказывание. -- С чем вернулся? -- приветливо спросила Юля. -- А за чем я ездил? -- пытливо посмотрел на нее Окунев, -- За тем, чтобы еще раз убедиться в том, что наше руководство остается верным себе. Юля догадалась, что он имел в виду, но заметила: -- Я помню, задание было несколько иное. -- Формулировалось иначе, -- поправил ее Окунев. Юля подошла к его столу и только сейчас увидела, что на нем уже разложены чертежи. -- Конечно, задание было другое, -- снова заговорил Окунев. -- Hскал оптимальный вариант подключения 2Х-Щ. Кольцов доказал, что при простом использовании от него толку не будет, так они решили испытать его при соединении со вторым блоком. Но и тут Кольцов оказался прав. Кое-какой эффект это, конечно, дало. Но о кардинальном решении проблемы не может быть и речи. Кстати, ты очень была тут занята? -- В основном всякой ерундой. Но ее хватало. -- А мне тебя там вот так не хватало, позарез! И я дважды просил шефа, чтобы тебя подослали хоть на денек. И он дважды мне отказал. -- Странно! -- пожала плечами Юля. -- Он даже словом не обмолвился об этом. -- Потом и я понял, что это была пустая затея, -- признался Окунев. -- Не в его интересах усиливать нашу сторону. В группе и так кавардак: А знаешь, кто стал там моим лучшим помощником? Стрекалов. -- Главный инженер? -- Он самый. Ему-то, казалось, чего лезть в нашу кашу? Выполняй заказы да получай поквартальные. А он увлекся идеей, помог и с расчетами, и с обоснованиями. Вот, пожалуйста, -- указал Окунев на разложенные листы ватмана. -- Три узла предлагал пересмотреть твой капитан: -- Он не мой. -- Ну, Кольцов. И я скажу тебе, он, конечно, мыслит дальше всех нас. Мы попробовали со Стрекаловым просчитать этот его вариант с "дельтой". Результаты получились самые неожиданные. Вся система усилителей оказывается совершенно не нужной. Луч на выходе обладает такой мощностью, что с лихвой перекрывает все наши нужды: -- Но ведь об этом уже говорили. Это принципиально новая схема! -- А ты-то что так за названия цепляешься: новая, старая! Потребителю какое до этого дело? Он знать не желает, как она рождалась: легко или сложно, сразу или с заходами, ты ее придумала или я. Ему дай лучший результат. -- Ты забываешь о сроках. Новая схема -- это минимум год работы! -- напомнила Юля. -- Об этом уже спорили. -- Ерунда! -- даже не стал слушать Окунев. -- Год потеряем на переделке, зато пять выиграем на жизни прибора. Это сверчку за печкой и то ясно. Спорили потому, что блок усилителей, который разрабатывал твой Руденко и, надо сказать, сделал его неплохо, при новой схеме придется выбрасывать к чертовой бабушке, а вместе с ним и возможную премию. -- Ты не прав. Конструкторским бюро руководит не Руденко, -- возразила Юля. -- А я думаю, что как раз он! Потому что шеф, которого я, несмотря ни на что, уважаю, слишком ему доверяет. А Руденко встал между ним и нами, как пень стоеросовый, и попробуй докажи что-нибудь шефу. -- Почему ты об этом говоришь мне? Ты же знаешь, что я с самого начала высказывалась в пользу предложений Кольцова, -- желая переменить тему, сказала Юля. -- Знаю. И не только ты. Нас поддерживает Бочкарев. Мне известно, что он ходил с этим вопросом к Ачкасову. О чем говорили, не знаю, но ходил. -- Так что же ты хочешь от меня? -- спросила Юля. -- Я хочу, чтобы ты написала письмо Кольцову. -- Какое? О чем? -- Надо убедить его продолжать работу с нами. -- Боюсь, что это пустой номер, -- призналась Юля. -- Почему? -- Вряд ли захочет он снова иметь с нами дело. Окунев явно не ожидал такого ответа и нахмурился. -- Обхамили его тут, конечно, порядком, -- сказал он. -- Но с другой стороны, мы ведь его идею пробиваем. Присваивать ее никто не собирается. Это ему тоже должно быть ясно. Юля слушала его внимательно, но согласилась не сразу. В первый момент предложение Окунева даже обрадовало ее. Подумала: "Прекрасный /`%$+.#. Строгое, деловое письмо. И тогда уже совсем неважно, что инициативу проявила я..." Но уже чуть позднее все это показалось ей совершенно несерьезным. Окунев был натурой увлекающейся, и доверять ему всецело было рискованно. В противоположность Зарубе, которого, как сам он любил повторять, раскочегарить не так-то и просто, Окунев загорался моментально. И так же быстро остывал. Сегодня ему нравилась идея Кольцова -- и он готов был сокрушить горы, чтобы воплотить ее в жизнь. Завтра мог увлечься чем-то другим. Кулешов ценил его как энтузиаста всего нового. В этом отношении Окунев служил в КБ чем-то вроде своеобразного компаса, конец стрелки которого был направлен всегда в сторону самого последнего слова, сказанного наукой в интересующей его области. Однако конструирование сколько-либо ответственных участков Александр Петрович никогда Окуневу не поручал. Теперь Юля вспомнила об этом. И усомнилась в том, что должна призывать Кольцова продолжать работать над "Совой". Кому-кому, а ей-то очень хорошо было известно, чем могла закончиться эта работа. Бессонные ночи, огромная затрата сил, фантазии, воли, потеря времени -- и никакой отдачи. И все же желание написать Кольцову, напомнить о себе, в какой-то степени загладить перед ним свою вину за то, что в последние дни держала себя с ним подчеркнуто сдержанно и сухо, взяло верх, и она сказала: -- Хорошо. Я напишу. -- Попроси, чтобы подготовил и привез в Москву хотя бы самую общую схему трансформации "дельты", -- обрадовался ее согласию Окунев. -- Только пусть продумает все до конца: -- Я знаю, о чем ему писать, -- прервала его Юля и пристально посмотрела Окуневу в глаза. -- Но если ты завтра переметнешься с "дельты" на какую-нибудь новую усовершенствованную соковыжималку, я тебя запрезираю на всю жизнь! Голос у Юли прозвучал так решительно, что Окунев от неожиданности даже отшатнулся. -- Боже упаси! Боже упаси! -- зная за собой такой грех, пробормотал он и, чтобы успокоить ее, добавил: -- Нет уж! Вариант Кольцова я доведу до конца, хотя бы назло твоему Руденко. Глава 26 Буран отбушевал. Унялся ветер, угнав на восток сердитые тучи. И над городком раскинулось бездонное, голубое, студеное и чистое, как ключевая вода, небо. Невысоко над заснеженными холмами и притихшим лесом повисло пунцовое солнце. За несколько мглистых, вьюжных дней округа изменилась до неузнаваемости. Унылый, монотонный пейзаж прибитого дождями чернотропа бесследно исчез, уступив место широкой панораме, заполненной яркими, искристыми красками. Зима заботливо укутала землю, надежно спрятав под белоснежный пуховик и шелковую мякоть озимей, и застывшие волны пашни, и бурые осыпи косогоров. Укрыла она и границу танкодрома. Но еще отчетливее стали видны на нем черные колеи, пробитые танками по снежной целине. Подполковник Фомин, щурясь от непривычно яркого света, щедро заливавшего городок, быстро шагал в парк боевой техники. Была суббота, и весь личный состав, за исключением двух небольших групп, специально выделенных по приказу Фомина на расчистку снежных заносов и переоборудование учебных классов, занимались приведением в порядок техники. Не по времени стойкий мороз игриво покусывал лицо, пощипывал руки, еще по привычке не желавшие прятаться в перчатки. Бодрил поскрипывающий под ногами снег. Дышалось легко. Но на душе у Фомина не было покоя. Грызла забота. Не так-то просто оказалось внедрить в жизнь многие новинки учебной техники: наладить электронные цепи, заставить надежно работать автоматику. При планировании все это выглядело просто. А при монтаже оборудования, выданного полку командиром дивизии, сразу выяснилось, что для этого нужны специалисты. А их в полку нашлось не так-то много. И с кем бы из них Фомин ни беседовал, все, словно сговорившись, сетовали на то, что в части нет в данный момент Кольцова. Выходило, что в свое время Dоронин был прав, когда уверял Фомина в том, что Кольцов -- специалист явно незаурядный. Но Фомина все эти разговоры, откровенно говоря, только злили. Сердился он потому, что сам никоим образом не считал Кольцова таким уж хорошим. Он еще помнил, что произошло при испытаниях "Совы". И если не наказал тогда Кольцова за случай с часовым, то только потому, что его просила об этом инженер Руденко, просила ради их совместной работы, ради ее успешного окончания. Сердился оттого, что в душе, так же как и Семин, был недоволен столь длительным отсутствием капитана. На днях Кольцов вернулся. Его тотчас включили в работу. Но вряд ли можно было надеяться на то, что за оставшееся время эту работу закончит и он. Времени оставалось мало. Через три дня проверять организацию всей учебно-материальной базы полка должен приехать командир дивизии. Вот Фомин и нервничал: Неожиданно в небе раздался гул. Фомин остановился, поднял голову. На высоте десантирования один за другим, словно журавли, летели восемь транспортных самолетов. Фомин знал, что аэродромов, на которых могла базироваться эта группа, поблизости не было. Обычных трасс, по которым летали бы здесь эти самолеты, тоже не замечалось. Фомин проводил крылатые корабли вопросительным взглядом и пошел дальше. Уже в парке, возле хранилищ, его догнал Семин. Доложил, чем занимается батальон. Лицо майора показалось Фомину чем-то озабоченным. Но чем именно, подполковник спрашивать не стал, решил: "Надо будет -- скажет сам". Так оно и получилось. Семин не вытерпел. -- Разрешите узнать, товарищ подполковник, как же так получается?.. -- заговорил он. -- Что получается? -- не понял Фомин. -- Кольцова больше месяца не было в подразделении. А вернулся -- и опять ему некогда заниматься ротой. -- Он выполняет мой приказ, -- сухо заметил Фомин. -- Так точно! -- не перечил Семин. -- Вот я и думаю: его все время куда-нибудь отрывают. И дальше, наверно, будут отрывать. А рота не может оставаться без командира. -- Что же вы предлагаете? -- с любопытством посмотрел на Семина Фомин. -- Вы хотели перевести Кольцова в ремонтную мастерскую. И я считаю, что сейчас для этого самое лучшее время. -- Почему? -- продолжал допытываться Фомин. -- Он за месяц поотвык от дел. Люди от него отвыкли. Им сейчас все равно, кто в подразделение придет -- Кольцов или новый командир, -- объяснил свою мысль Семин. Фомин прибавил шаг. То, что Семин заботился о делах подразделения, ему было понятно. И он это одобрял. Но то, что майор не хотел видеть дальше своего носа, вызывало протест и только усиливало раздражение. И опять почему-то вспомнились слова Доронина: "Семин -- это не история. Это всего лишь вчерашний день". -- А как вообще обстоят дела в первой роте? -- спросил Фомин. -- Известно как они могут обстоять без командира. Тут недоделки, там недоработки: -- Почему же вы раньше ничего не докладывали мне об этом, -- уже явно недовольным тоном продолжал Фомин. -- Думал, командир вернется и все исправит: -- Значит, исправлять там есть что, -- не то спросил, не то констатировал Фомин. -- Так точно! -- подтвердил Семин. Дальше шли молча. "Думал: исправит! И это накануне проверки! -- с негодованием повторял про себя Фомин. -- А если бы даже и не было никакой проверки. Неужели не ясно, что порядок следует поддерживать каждый день, каждую минуту! Удивительная логика!" -- Напряжение аккумуляторов давно проверяли? -- неожиданно спросил Фомин. -- Только вчера. Лично. Во всех ротах. -- И как? -- Полный порядок. -- Вот это уже хорошо, -- удовлетворенно кивнул Фомин и замер. В ,.`.'-., воздухе завыла сирена. Звук ее, истошный и требовательный, налетел на городок, как вихрь. Он не успел еще докатиться до заснеженных холмов и вернуться эхом обратно, а в городке уже сорвались со своих мест и стремительно бросились к хранилищам танков десятки людей. Звук сирены властно распахнул ворота боксов, двери казарм, повинуясь ему, захлопали люки танков. "Так вот почему тянули с контрольной проверкой! Решили начать ее с учений и готовились к ним! -- подумал Фомин и вспомнил о транспортных самолетах, только что пролетевших над городком. -- Они наверняка уже выбросили десант:" Глава 27 В начале декабря Кулешову позвонил Ачкасов. -- Алексей Кузьмич приглашает нас на беседу, -- сообщил он. -- Когда именно? -- пожелал уточнить Кулешов. -- Завтра. А время, как всегда, послеобеденное. Шестнадцать ровно. -- Я буду. А к чему, если не секрет, готовиться? -- Мне точно неизвестно. Думаю, однако, что разговор может пойти о каком-нибудь новом заказе. -- Но я, как говорится, со старым еще не развязался: -- Не будем гадать. -- Не будем, -- согласился Кулешов. -- А кого еще приглашает? -- Никого. Привычку маршала авиации совещаться во второй половине дня Кулешов знал хорошо. Маршал превратил ее в правило. Первую половину рабочего дня, как наиболее продуктивную, он целиком посвящал боевой подготовке. После обеда решал все остальные вопросы. "Ачкасов не в счет, ему до всего дело. А конкретно -- я один. Похоже на заказ. Похоже", -- рассуждал Кулешов. В пятнадцать сорок пять на следующий день он подъехал к штабу и огляделся. Возле широкой лестницы стояло десятка два машин. Кулешов поискал машину Ачкасова, но не нашел ее и поднялся в подъезд, а потом и в приемную маршала. Привычно взглянул не вешалку. Она была пуста. -- Выходит, я первым приехал! -- вслух подумал Кулешов. -- Генерал Ачкасов уже давно здесь, -- доложил адъютант маршала. -- Даже давно? -- удивился Кулешов. -- И уже у Алексея Кузьмича? -- Никак нет. Зашел к главному инженеру. -- Доложите Алексею Кузьмичу, что я прибыл, -- попросил Кулешов. -- Маршал сказал, чтобы ровно в шестнадцать заходили без доклада. -- Понятно, -- недовольно буркнул Кулешов и сел на диван. Достал сигару. Оторвал у нее кончик и прикурил. "Мог бы к инженеру зайти вместе со мной, -- подумал он об Ачкасове. -- Все-таки что-нибудь стало бы известно. А так, с ходу, хуже нет:" Без трех минут в приемной появился Ачкасов. Протянул Кулешову руку и, открывая дверь кабинета, сказал: -- А мы с Главным думали, что ты задерживаешься: -- Извините, пожалуйста. Я прибыл без четверти, -- доложил Кулешов. -- А почему же не зашел? -- Сами знаете, незваный гость: -- Это ты-то незваный? -- усмехнулся Ачкасов. -- Придумает же такое: Маршал сидел за своим рабочим столом и что-то писал. Но, увидев генералов, отложил ручку, встал и, приветливо улыбаясь, пошел им навстречу. Сколько бы раз Кулешову ни доводилось встречаться с ним, он всегда пытался припомнить, каким же в конце сороковых годов маршал был слушателем академии. Кулешов тогда уже работал в КБ. Но окончательно с преподавательской работой еще не порвал и изредка читал лекции специального курса в академии. Тогда оба они были полковниками. В те годы полковников в академии было немного. И Кулешов, казалось, должен был бы его запомнить. Но он не запомнил. Он хорошо знал и помнил многих генералов. Но генералы со временем *c$ -то разъехались, и он почти всех их потерял из виду. А вот этот полковник стал маршалом: Предложив генералам место за столом, маршал сел напротив них. -- Помните, профессор, -- начал он разговор безо всяких предисловий, обращаясь к Кулешову, -- кажется, совсем недавно вы учили нас, что на самолете-бомбардировщике установлено две тысячи электронных узлов и деталей? А сегодня их там уже десятки тысяч. А через годик-другой наверняка и еще больше будет. -- Идет к этому дело, товарищ маршал, -- согласился Кулешов. -- А всех задач все равно они не решат, хотя их с каждым годом все прибавляется и прибавляется, -- невесело усмехнулся маршал. -- А потому, что выдвигает их сама жизнь. Перевалили наши самолеты за два "м", прижались к земле -- и сразу потерял летчик цель. Не успевает он ее разглядеть даже днем при ясной погоде. А ему надо уметь выполнять боевую задачу в любое время суток, при любых метеоусловиях -- в дождь, в туман, в метель. И никогда еще эта задача не была столь актуальна, как сейчас. Вот почему командование ВВС обратилась к вам. Мы познакомились с вашей "Совой". Прибор интересный. Поздравляю вас, Александр Петрович. Знаем, что вы делали его для сухопутчиков. Но что-то примерно такое нужно и нам. -- Я так понимаю, товарищ маршал, что один прибор никак этой проблемы не решит, -- ответил Кулешов. -- Думать придется о целой системе. -- Очевидно. И системе очень сложной, -- согласился маршал. -- Но думать надо уже сейчас. Время пришло. -- А я не исключаю даже комплексного варианта успешного решения задачи, -- заметил Ачкасов. -- Совершенно бесспорно, что над этой проблемой будут работать и в конструкторских бюро, и в научно- исследовательских институтах, и даже на инженерных кафедрах академий. И именно как результат совместных усилий представляется мне рождение такой системы. -- Конечно совместных, -- поддержал его маршал. -- И мы сейчас даже не будем пытаться намечать какие-то конкретные пути или принципы ее создания. Но нам хотелось бы, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы знали о наших нуждах, чтобы ваша конструкторская мысль работала в их направлении. Я ведь не зря вспомнил о вашей "Сове". Мы, конечно, будем совершенствовать и уже существующие системы. И уже сейчас проводим некоторые эксперименты у себя. Но очень надеемся и на вас. Надо расширить собственные возможности летчика, сделать их такими, чтобы он мог видеть землю ночью и в туман так же ясно, как видит днем. А ваша "Сова", профессор, уже во многом решила эту проблему. Кулешов поблагодарил за доверие. Однако предупредил, что сможет начать работу не раньше, чем в новом году. И то, естественно, если эта новая тема будет утверждена для КБ. -- Об этом вы не беспокойтесь. Утверждена будет, -- заверил его маршал. -- Задача эта большой государственной важности. Она, если хотите, имеет не только оборонное, но и народнохозяйственное значение. Вспомните, сколько недовыполняет заданий наш гражданский воздушный флот из-за неустойчивости погоды, из-за ее капризов? В переводе на деньги по стране сумма оборачивается десятками миллионов рублей. -- Можете не сомневаться, мы не пожалеем усилий, -- ответил Кулешов, давая понять и маршалу, и Ачкасову, что он свою задачу понял, цель для него ясна. -- Рад был вас повидать, -- как и обычно, этим добрым приветствием закончил беседу маршал. Он пожал Кулешову руку и проводил его до дверей кабинета. Кулешову это было особенно приятно, и он невольно подумал о том, что, значит, чего-то еще стоит, если с ним не только советуются, но и так вот подчеркнуто обходительны. Следом за ним в приемную вышел и Ачкасов. -- В КБ? -- спросил он. Кулешов достал из кармана массивные золотые часы, полученные в /.$ `.* от отца, с которыми не расставался никогда в жизни, открыл крышку, заглянул на стрелки, ответил: -- Конечно. Быстро закончили. -- Поедем со мной. Проводи меня, а свою машину пошли следом, -- предложил Ачкасов. -- С удовольствием, -- согласился Кулешов. Они поехали вдоль улицы, и, когда свернули в переулок, Ачкасов спросил: -- Ну так как? По душе тебе это? Кулешов никогда не спешил отвечать на такие вопросы. Это было не в его правилах -- слишком открыто высказывать готовность или, наоборот, прямо расписываться в беспомощности. В разговоре с начальством, а имея дело с Ачкасовым, он об этом не забывал никогда, предпочитал выражать свои чувства умеренно. -- Работа может оказаться очень интересной, -- ответил он в своей обычной манере. -- И сейчас уже она крайне важна. Пойми меня правильно, в самом лучшем смысле она может стать твоей лебединой песней. -- Я неожиданно тоже почему-то об этом подумал, -- признался Кулешов. -- Почему неожиданно? Разве мы с тобой вечны? -- На этот счет не заблуждаюсь. Знаю, в новый век сам не войду. Разве на коляске ввезут. Но пока еще силы есть. -- Н-да: Время быстро пролетело! -- задумался Ачкасов. -- А впрочем, я вот всю жизнь спешил, часы экономил, считал минуты. И всю жизнь садился, если так можно выразиться, на отходящие поезда. Спешил, а за жизнью не успевал. Теперь думаю: может, один-другой пропустить надо было? -- И что было бы? -- пытливо взглянул на Ачкасова Кулешов. -- Пропустил -- и стал бы жить в другом темпе. Перестал бы следить за временем. -- Пустое, Владимир Георгиевич, -- простодушно ответил Кулешов, подумав про себя: "Я-то этот маршальский поезд не пропущу. Такие предложения не часто бывают". -- Не только от вас это зависело. Да и долго ли вы с вашим характером в том, другом, темпе прожили бы? -- Не знаю: Машина уже подъезжала к высокому зданию, в котором работал Ачкасов, и Кулешов решил заговорить о делах практических и насущных. -- Я думаю, через месяц-другой закончим схему нового образца "Совы". Споткнулись, честно говоря, на четвертом узле: Ачкасов ничего не ответил. Он как будто не слышал, о чем ему говорил Кулешов. Александра Петровича это несколько удивило и насторожило. Все лето Ачкасов торопил его, прямо-таки подстегивал. А теперь вдруг словно воды в рот набрал. Машина остановилась возле подъезда с массивными дубовыми дверями. Кулешов и Ачкасов вылезли на тротуар. -- Как только найдем оптимальное решение четвертого узла, я сообщу, -- пообещал Кулешов. -- Хорошо, -- протянул ему руку Ачкасов. -- Мы обговорим это еще сто раз. Сказал и ушел. А Кулешов пересел в свою машину и закурил. Такое поведение Ачкасова его не только насторожило, но и озадачило. Он-то рассчитывал, что Ачкасов, как всегда, проявит к "Сове" должное внимание, возможно, даже поинтересуется какими-нибудь подробностями. Тогда и будет самое время рассказать ему о том, какое смелое новаторство предложил Руденко: Но Ачкасов стал словно непробиваемым. Вместо обычных вопросов он вдруг почему-то разговорился сам, разоткровенничался, чего раньше никогда с ним не бывало. А может, лишь его самого вызывал на откровенность? А может, снова проснулось в нем меценатство и он опять решил устроить что-нибудь вроде того, что однажды уже устроил на обсуждении результатов испытания "Совы"? Но нет, вроде бы этого быть не должно. Все поправки к проекту согласованы. И новый образец будет выполнен строго по заданным нормам. "Ладно. Чего я так разволновался? Мало ли что у него на $ch%? Время, возраст -- не вода. Стороной, как камень, никого не обтекут. Да и сколько над ним тоже всяких инстанций! Пройдет неделя- другая -- и станет ясно, что за чем кроется, -- решил в конце концов Кулешов. И, уже поднимаясь к себе в кабинет, подумал о предстоящей новой работе. И хотя он еще не знал, как к ней приступиться, одно было ему уже совершенно ясно: что бы там ни разработали и ни предложили специалисты ВВС, за ним, за его КБ, должно остаться последнее слово. Ачкасов мог оказаться провидцем: может, и впрямь этой работе суждено стать его лебединой песней: Глава 28 Кольцову нравились учения. Он даже любил их. Как и все, выматывался на учениях, недосыпал; если они проводились зимой -- мерз, если летом -- обливался в раскаленной стальной коробке ручьями пота. Но какой бы напряженной ни складывалась на учениях обстановка, как бы круто и быстро ни разворачивались события, он всегда оставался бодр душой, в любой ситуации мог найти для себя что-то новое, интересное. Он любил учения потому, что в поле куда чаще, чем в казарме, действовал самостоятельно. Там он не только принимал решения, но и сам претворял их в жизнь. Его инициатива на учениях чаще, чем обычно, находила поддержку. И еще он любил учения за то, что на маршах, при выполнении боевых задач, когда неожиданно и резко менялась обстановка, когда экипажам приходилось напрягать все свои силы и нередко выручать друг друга из сложных ситуаций, у людей необычайно обострялось чувство ответственности за порученное им дело, а сами они преображались до неузнаваемости, раскрывая лучшие качества своих характеров, ярко и устремленно проявляя способности. В такие минуты и Кольцов испытывал необычайный прилив энергии, забывал все свои неурядицы и сомнения. На исходе вторых суток, когда рота заправлялась топливом, к Кольцову подошел старшина Доля и протянул письмо. На конверте стояли штампы: "Заказное", "Авиа". "Кому это так не терпится?" -- подумал Кольцов. Почерк отправителя, однако, был незнаком. Кольцов взглянул на обратный адрес. И тоже ничего не понял. И вдруг его осенило: "Да это же квартира Кулешова! От Юли!" Сердце у него взволнованно забилось. Он хотел было вскрыть конверт и тут же прочитать письмо. Но так же быстро передумал, сунул конверт в карман и, стараясь не выдавать волнения, спросил старшину: -- Давно пришло? -- Только что заправщик привез. -- Я хотел напомнить тебе, Иван Семенович, -- сменил тему разговора Кольцов, -- что, когда вчера второй взвод перетаскивал через болото машины и ребята возились с тросами, у кого-нибудь наверняка промокли ноги. Но сами солдаты в этом ввек не признаются. Так ты проверь: -- Напрасно беспокоитесь. Две пары сапог еще утром заменил, -- поджав губы, с обидой доложил старшина. -- Это ж надо ухитриться: так грязи было по щиколотку, а они через голенища ее начерпали... Нарочно, что ли? -- Старались: -- То-то и видно. А сапоги я потом специально в воде проверял. Как паяные, хоть бы каплю где пропустили. -- Хорошо, -- одобрил действия Доли Кольцов. -- Проследи, чтобы при заправке второпях чего-нибудь не оставили на дороге. Бывает: Доля козырнул и побежал к роте. А Кольцов, оставшись один, с нетерпением вытащил письмо из кармана. "Сергей Дмитриевич" -- писала Юля. -- Мне очень жаль, что я опоздала к отходу поезда и не смогла проводить вас. Мне кажется, что вы уехали обиженным. И я, поверьте, расстроена этим. Конечно, я не имела права отпускать вас, не сказав несколько теплых слов. Но вы настоящий мужчина и простите меня. По крайней мере, мне этого очень хочется:" Далее Юля писала о себе. Она здорова, хотя и устала. Год выдался напряженным. Было бы неплохо в конце концов уехать отдохнуть. Но a(bc f(o складывается так, что, пока не будет закончена работа, об отпуске можно только мечтать. В связи с этим настроение у нее не ахти какое бодрое и даже выглядит она не очень хорошо. Не так уж, конечно, чтобы плохо. Но и совсем не так, как, допустим, летом или даже тогда, когда они ходили в театр. Дочитав до этого места, Кольцов невольно улыбнулся. Юля раньше никогда не была так с ним откровенна. А он никак не мог представить себе, как это Юля может выглядеть неважно. "Тем не менее все это мелочи. И никакого серьезного значения я им не придаю, -- заключила она. -- Куда больше меня интересует и волнует ваше настроение и то, чем вы теперь заняты. Я не получила от вас еще ни одной весточки, хотя вы и обещали писать часто. Ладно. Наверно, и без меня дел много. Однако, несмотря на это, и мысли не допускаю, что вы забросили работу над прибором. Конечно, продолжать ее в ваших условиях неимоверно трудно. Но я помню, как горячо отстаивали вы свою идею во время нашей беседы на балконе, на дне рождения вашего друга, кстати, передайте им всем от меня самый большой привет, помню записи в вашей тетради, которую тогда же вы передали мне, и очень хочу надеяться на то, что вы эту идею воплотите в жизнь. Не берусь предугадывать, каким путем вам это удастся, но я твердо верб в ваши силы, в ваше будущее. Не разочаровывайте меня. Если вы не дойдете до финиша, мы все потеряем нечто гораздо большее, чем просто новая система. Учитывая вашу занятость, мне не хотелось бы отрывать вас от вашего основного поиска и на минуту. И тем не менее обращаюсь к вам с просьбой: не предавайте забвению и того, о чем говорили у нас на разборе. Нам, во всяком случае молодым специалистам, ясно, что самое оригинальное и перспективное решение проблемы намечено вами. Скоро у вас отпуск. Вы будете в Москве. Непременно дайте знать о себе. Нам очень нужна ваша консультация. И пишите мне. Не забывайте, пишите:" Заканчивалось письмо коротким "Юля" и небольшой припиской: "Вчера разговаривала с вашим Братом по телефону. Он звонил Ирине. Не знаю, пишет ли он вам. Но мне он сказал, что у него все в порядке. Того и вам желаю". Кольцов аккуратно свернул письмо и убрал в карман. Он знал, что перечитает его еще и еще раз, что время для этого будет, еще раз все обдумает, прочувствует. Но и сейчас уже он чувствовал огромное удовлетворение от сознания, что Юля все же была на вокзале. Если бы он знал об этом раньше!.. Тяжелый, как танковый каток, груз скатился у него с души. Ему даже показалось, что много светлее стало в воздухе, ослепительнее и ярче заблестел снег. Напрасно она беспокоится, он и не думал останавливаться на половине дистанции. И если у него в эти дни совершенно не было времени, чтобы присесть за свои записи, то мозг не прекращал работы ни на минуту. Иногда Кольцову казалось, что он даже во сне продолжает напряженный поиск, так как по утрам совершенно неожиданно находил ответы на те вопросы, которые еще поздно вечером накануне казались почти неразрешимыми. "А буду в Москве, конечно, позвоню и дам не только консультацию, а всю трансформированную схему "Совы" с вариантом "дельта". Теперь после встречи с Владиславом Андреевичем она стала совершенно мне ясна, -- подумал он. Ему захотелось ответить Юле немедленно. Он огляделся, подыскивая удобное местечко, чтобы присесть, и неожиданно услыхал голос Звягина: -- Товарищ капитан, вас вызывает Десятый. Это был позывной Семина. Кольцов подошел к своему танку, включился в сеть. -- Я -- Ноль-первый. Прием! -- доложил он. -- Я -- Десятый. Заправку закончили? -- спросил Семин. -- Заканчиваем. -- Возьмите карту! -- приказал Семин. -- Слушайте задачу. Кольцов быстро раскрыл планшет. -- Готовы? -- торопил Семин. -- Так точно. -- Немедленно вышлите взвод для разведки переправы в изгибе реки. Oонятно? -- Так точно! -- Там их будут ждать саперы. Понятно? -- Понятно. -- Переправу разведать в трех, минимум в двух местах. Ясно? -- Так точно! -- Самому в десять тридцать быть на западной опушке леса, квадрат двадцать четыре ноль-семь. Нашли? -- Нашел. -- Повторите! Кольцов повторил задачу. -- Кого высылаете в разведку? -- Старшего лейтенанта Аверочкина. -- Высылайте! Кольцов переключил переговорное устройство и скомандовал: -- Аверочкин, ко мне! Чтобы выиграть время и уложиться в срок, Аверочкин повел свой взвод напрямик через высоту. Танки легко перевалили через гребень высоты и проворно скатились по ее западному склону к ледяной ленте Кульи. Аверочкин выглянул из люка башни и увидел, что почти одновременно со взводом по дороге, тянувшейся по склону, к берегу подъехал газик. Из него вылезли два офицера и направились к реке. Это были проверяющие. В одном из них Аверочкин сразу же узнал Ланового. Аверочкин понял, что прибыл именно в ту точку, в какую надо, и приказал остановиться. Механик-водитель завел танк в кусты погуще и заглушил двигатель. А Аверочкин спрыгнул с брони на снег и побежал к саперам, работавшим на льду. -- Ну что тут получается? -- нетерпеливо окликнул он их на бегу. -- Спуски, товарищ старший лейтенант, более или менее подходящие нашли. Дооборудовать можно. А лед тонок, -- доложил командир отделения. -- Сколько? -- Где десять, а где только восемь сантиметров. -- Жидковато, -- согласился Аверочкин. Метрах в пяти от берега саперы сверлили очередную лунку. Вытащили из бура ледяной цилиндрик, замерили. -- Десять, товарищ старший лейтенант! -- доложил командир отделения. -- Глубину проверяли? -- спросил Аверочкин. -- Сейчас начнем. По дну хотите? -- Это не мне решать. Наше дело -- ко всему быть готовым. Саперы достали трос с метками, опустили в лунку. И замерли. Над рекой, над разбегающимися во все стороны от высоты снежными просторами с гулом пронеслась пара легкокрылых, как стрелы, самолетов. Они неожиданно появились над Кульей откуда-то из-за леса, сквозь который только что пробивались танки Аверочкина, и, обгоняя звук, растаяли в голубом мареве. -- Чьи? -- спросил командир отделения саперов. Аверочкин пожал плечами: -- Как их разберешь: Когда глубину реки промерили на середине, в том же направлении в небе прошла вторая пара. А потом из-за леса донеслось тяжелое громыхание, будто тысячепудовые жернова начали перемалывать огромные серые валуны, принесенные в долину Кульи еще древним ледником. Прислушавшись к этому грохоту, Аверочкин сказал: -- Вот теперь похоже, что это были "восточные". Наверно, обрабатывают десант. Саперы ничего не ответили и только быстрей закрутили ручки своих буров. Надо было спешить. Это поняли все. На плацдарме, захваченном десантом, было жарко. К Аверочкину подошел полковник Лановой. Разговор с проверяющим обычно бывает предельно деловым. Вопрос -- ответ. Но Лановой был не просто проверяющим. И Аверочкин не удержался, расплылся в улыбке. -- Здравия желаю, товарищ полковник. Вот и вернулись вы к нам! -- b%/+. приветствовал старший лейтенант бывшего командира полка. -- А как же! Хочу точно знать, в чем вы тут преуспели, -- поздоровался за руку с Аверочкиным полковник. -- Звание давно присвоили? -- В прошлом месяце. -- Поздравляю! -- Служу Советскому Союзу! -- отчеканил Аверочкин. -- Ну докладывайте, старший лейтенант, какую взвод получил задачу? Аверочкин доложил. Полковник поинтересовался результатами промеров, записал ответы Аверочкина в свой блокнот. -- Действуйте! -- подбодрил он в конце разговора Аверочкина и отошел к своему напарнику. Грохот за лесом теперь не умолкал ни на минуту. Он лишь становился то глуше -- и тогда казалось, что вместе с мерзлой землей дрожит и морозный воздух, -- то звонче -- словно били по большим железным листам. Когда река была промерена на всю ширину по трем коридорам, на скатах высоты появился штабной бронетранспортер. Семин начал рекогносцировку. Выслушав доклад Аверочкина, он переспросил: -- Дно проверяли шестами? -- Так точно, товарищ майор, -- подтвердил Аверочкин. -- Дно илистое, вязкое. Глубина почти на пределе преодоления. -- Понятно. Пойдем по льду. Лед усилим. Готовьте настил, -- принял решение Семин. -- Разрешите, товарищ майор? -- неожиданно обратился к Семину Кольцов. Семин неохотно кивнул: -- Что такое? -- Может, стоит рискнуть? Разрешите, я проведу роту по дну? -- предложил Кольцов. Семин поморщился. Мельком взглянул на проверяющих, щелкнул пальцем по клапану планшета. Вопрос командира первой роты был, по его мнению, совершенно неуместным. Объяснять это Кольцову он, естественно, не стал, но всем своим видом показал, что инициативой капитана он недоволен. -- Вы же слышали данные разведки, -- заметил он. -- У меня люди натренированные, -- не отступал Кольцов. -- Увязнуть любые могут. -- Не страшно. Вытянем. Зато при удаче время выиграть сумеем, -- уверенно продолжал Кольцов. Такая настойчивость уже переходила все границы и на какую-то секунду-другую даже поколебала майора. "Конечно выиграем, да еще сколько!" -- согласился он невольно с предложением Кольцова. Но уже в следующий момент натура взяла свое, и мысли Семина заработали в привычном направлении. "только ордена за это мне все равно не дадут, -- подумал он. -- А вот если твоих натренированных потом полдня придется из или тросами тянуть -- за это командир полка стружку снимет именно с меня". Семин метнул на Кольцова пронзительный взгляд и резко сказал: -- Будете выполнять, товарищ капитан, то, что вам прикажут! -- Есть! -- осекся Кольцов и, отступив на шаг в сторону, взглянул сквозь просвет деревьев на небо. Над рекой снова пролетела пара серебристых самолетов. На этот раз они пролетели так низко, что, казалось, зазевайся летчики хоть на секунду -- и оба самолета неминуемо врежутся в крутой правый берег Кульи. Но все обошлось благополучно. Только с деревьев от гула и ветра посыпался снег. Да еще не укрылось от наблюдательных глаз Кольцова то, что проверяющие, взглянув на часы, что-то записали в своих кондуитах. Семин поставил задачу каждой роте, и на реке началась работа. На лед укладывали настил, утрамбовывали снег, заливали его водой. Воду черпали из прорубей, пробитых несколько поодаль от настила. В самом начале работ на опушку леса, сползавшего к берегу, прибыло подразделение зенитчиков. Очередную пару самолетов они "ab`%b(+( дружным огнем. Грохот их стрельбы слился с грохотом, доносившимся с плацдарма. Все три танковые роты батальона уже выдвинулись к реке и заняли позиции -- каждая неподалеку от подготовленного для нее съезда. Экипажи ждали команды "Вперед!". Но команда не поступала. Мороз быстро схватывал мокрую снежную массу снаружи. Но внутри снежного бурта вода застывала медленно. Надежного цементирования не получалось. Настил легко разъезжался. Его приходилось крепить скобами, а лед усиливать бревнами. Но их на берегу было не так уж много. А валить лес, как всегда, категорически запрещалось. Семин нервничал, суетился, подгонял командиров. Но дело спорилось медленно. Кольцов по опыту чувствовал, что добром это не кончится. И оказался прав. На плацдарме с новой силой загрохотали взрывы, и Семина потребовал на связь командир полка. Семин поспешил к штабной рации, не зная о том, что у Фомина только что состоялся неприятный разговор с командиром дивизии. -- Где ваши танки? Я спрашиваю: где ваши танки? -- гремел в эфире генеральский бас. -- Из десанта последний дух вышибают! А вы топчетесь у паршивой речушки! Фомину ничего не оставалось, как пообещать, что он ускорит дело. -- Немедленно доложите мне, в чем там загвоздка! -- потребовал генерал. -- И не дожидайтесь, когда я сам приеду на берег. Поэтому ничего не было удивительного в том, что всегда сдержанный Фомин на сей раз говорил очень раздраженно: -- Что вы там делаете? Почему до сих пор не слышу доклада о переправе? -- Усиливаем лед. Работы еще на час, не меньше! -- доложил Семин. -- Нету у нас столько времени! -- кричал по рации Фомин. -- Лед очень тонок. А мороз слаб! -- попытался объяснить задержку Семин. -- Какое мне дело! -- ничего не желал слушать Фомин. -- Головой отвечаете за выполнение задачи! Понятно? -- Есть! -- ответил Семин и вышел из бронетранспортера. Он не преувеличивал Фомину свои трудности. Лед на реке действительно не выдержал бы танки. А мороз, как назло, не хотел быстро сковывать воедино лед и дерево. И только через час, не раньше, протянувшиеся от берега к берегу настилы могли надежно принять на себя все три роты. И это тоже было верно. Но с этими обстоятельствами никто не хотел считаться. И надо было срочно что-то предпринимать. Что-то эффективное... И вдруг Семин вспомнил о предложении Кольцова. "Может, верно, рискнуть? Двинуть одну роту по дну? -- подумал он. -- Другого выхода просто нет!" Он вернулся к рации и, связавшись с Кольцовым, передал приказ: -- Вы, товарищ Кольцов, хвастались своей натренированностью. Так вот вам приказ: герметизируйте танки! И о готовности немедленно докладывайте мне! Кольцов от неожиданности даже оторопел: пожалуй, только этим можно было объяснить наступившую в их разговоре паузу. Майор частенько менял свое мнение, Кольцов это знал. Но такого шараханья из стороны в сторону он не замечал за ним никогда. Ведь только час назад Семин и слышать ничего не желал о подводном варианте. И вдруг на тебе: "Герметизируйте!" -- Вы что, не поняли? -- нетерпеливо запрашивал Семин. -- Да нет, понял, -- все еще не очень четко ответил Кольцов. -- Тогда о чем же думаете? "Думаю о том, как наверстать потерянный час! -- чуть было не сорвалось у Кольцова с языка. -- Если бы тогда потолковей взвесил, что к чему, сейчас уже можно было бы лезть под воду!" Но он сказал совсем другое: -- Разрешите пробить во льду сразу два коридора? -- Почему два? -- сразу насторожился Семин. -- По двум проходам быстрее пройдем. Да и надежней будет: вдруг все же в одном коридоре остановка получится. -- Пробивайте хоть три, хоть четыре! Только не теряйте ни минуты! Hх нет! -- требовал Семин. -- Понял! -- ответил Кольцов и переключил переговорное устройство на связь с командирами взводов. Но прежде чем дать им команду, не сдержался и проговорил: -- Вот уж теперь-то ни в коем случае горячку пороть нельзя. Сухие взрывы, как клинки, разрубили ледяное покрывало реки. В небо взметнулись снежная пыль, осколки льда, серебристые фонтаны воды. В морозном воздухе, перекрывая друг друга, вспыхнули две лучистые радуги. И прежде чем ветер унес их за поворот реки и осыпал ледяными искорками у обрыва высокого правого берега, с низкого левого в воду поползли танки первой роты. Подминая битый лед, они уверенно все глубже и глубже уходили под воду, и скоро на ее волнующейся поверхности остались видны только воздухозаборные трубы. За их неторопливым движением с волнением наблюдали все, кто в ожидании команды на переправу находился в это время на левом берегу. Пробитые в воде коридоры были достаточно широкими. И все же потеряй механик-водитель направление хоть на минуту, лед срезал бы трубы как ножом. Без подачи воздуха двигатели заглохнут, танки встанут под водой. И тогда начнется трудная для зимних условий, кропотливая работа по эвакуации из-под воды людей и техники. А это неминуемо осложнило бы выполнение боевой задачи... Но танки двигались вдоль коридоров, словно по шнуру, словно шли они не своим ходом, а их тащили с берега на берег на буксирах, так четко выдерживали курс экипажи. Направляющие машины благополучно достигли противоположного берега, и под воду ушли два очередных танка. Когда первая рота была уже полностью на правом берегу и стремительно продвигалась вперед на помощь окруженному десанту, Семин дал команду начать переправу по настилам. Но война, даже учебная, развивается по своим законам, которые не всегда вовремя умеют предвидеть ее участники. Так случилось и на этот раз. Едва первые танки второй и третьей роты вползли на настил, в воздухе снова появились самолеты. На этот раз их было шесть. Они парами пронеслись на бреющем полете над рекой и улетели за синий лес. А к Семину подошел Лановой и недовольным тоном, словно с обидой, потребовал: -- Остановите роты, товарищ майор. Переправы уничтожены. Часть танков тоже. Зря, что ли, час назад тут летали разведчики? Надо было делать из этого правильные выводы. Семину ничего не оставалось делать, как выполнить эту команду и доложить о сложившейся обстановке командиру полка. Принимая доклад, Фомин поначалу было встрепенулся. -- Что значит рота Кольцова? Где лично вы? Где батальон? -- негодующе потребовал он полного отчета. Но потом умолк. И, уже выслушав все сообщение до конца, тяжело вздохнул. -- Эх, Семин! Я, наверно, вас самого переведу в ремонтную мастерскую, -- сказал он и дал короткий приказ: -- Герметизируйте оставшиеся танки! Продолжайте выполнять задачу! Глава 29 В военный городок штаб полка вернулся еще засветло. Фомин вместе с Дорониным прошли в кабинет. Фомин разделся, с удовольствием прижал ладони к горячей печке. Доронин присел на диван, закурил. Учения закончились, полк получил высокую оценку. Были выявлены некоторые недочеты в управлении подразделениями, особенно в динамике боя, ряд других недостатков. Но в целом полк действовал как единый, хорошо слаженный механизм. Командир дивизии остался доволен полком, работой его штаба, его командиром. "Считайте, что вам повезло: только вступили в командование -- и сразу такие большие учения! -- сказал он Фомину. -- Лучше узнали людей и на что каждый из них способен. Да и мне, не скрою, представилась возможность получше познакомиться с вами. Экзамен, одним словом, вы выдержали. Поздравляю!" Фомин подошел к столу, перевернул на откидном календаре несколько +(ab.g*.". Дверь кабинета открылась, на пороге, с неразлучной папкой под мышкой, появился начальник штаба. Подполковник Лыков заметно осунулся. За дни учений ему досталось больше, чем кому бы то ни было. Но, как обычно, он был собран, сосредоточен. Сказал, словно извиняясь: -- Бумаг тут накопилось, словно их год не разбирали! -- и положил на стол Фомина целый ворох писем и документов. -- А как же ты думал, писари тоже не дремали! -- усмехнулся Фомин, усаживаясь в кресло. -- Наверно, можно будет отправлять в отпуск тех, кто еще не гулял? -- спросил Лыков. -- Первым делом, -- кивнул Фомин. -- Много у нас таких? -- Человек шесть: -- Кое-кого из солдат надо будет тоже отпусками поощрить, -- предложил Доронин. -- Обязательно, -- согласился Фомин. Доронин, хитровато улыбнувшись, сказал: -- Проверяющие особо отметили роту капитана Кольцова. Фомин обернулся к Доронину и сказал с теплой улыбкой: -- Я думаю, в самом недалеком времени у нас будет новый комбат. -- Будет ли? -- задумчиво усмехнулся вдруг Доронин. -- Вне всякого сомнения! -- решительно заверил Фомин. -- А что? -- Не только от нас это зависит: -- Командир дивизии меня поддержит! -- Я не об этом, -- сказал Доронин и встал. В городок начала возвращаться техника. Поздно вечером, когда танки уже перегоняли с мойки в боксы, Кольцов подозвал Аверочкина и попросил: -- Проследи, чтобы все было в порядке. А мне надо позвонить. -- Буду тут до конца! -- заверил Аверочкин. -- Давай, -- пожал ему руку Кольцов и направился домой. Ответ Юле он написал. Но отправить его так и не смог. И теперь решил не отправлять его вовсе, а позвонить ей. Учитывая разницу во времени, в Москве был еще рабочий день, и он вполне мог застать Юлю в КБ. У себя на квартире Кольцов сразу же, не раздеваясь, снял трубку телефона. Спросил дежурившего на коммутаторе связиста: -- Дорогой, Москву долго ждать? -- Пока заказов нет, -- ответил дежурный. -- Давайте номер. Кольцов назвал номер. Добавил: -- Попроси Юлию Александровну Руденко. -- Понял. Ждите, -- принял заказ дежурный. Кольцов разделся. Подошел к зеркалу. Взглянул на себя. Он почернел, скулы подвело, глаза воспалились, но смотрели весело. "Не удастся поговорить толково, хотя бы объясню, почему задержался с ответом. А то неудобно получается", -- подумал он. А поговорить всласть обо всем хотелось ой как!.. И о работе, и о себе, и о ней: Однако время шло. На кухне вскипел чайник. Кольцов приготовил ванну. Достал чистое белье. И вдруг раздался звонок, требовательный, резкий. Кольцов с волнением схватил трубку и сразу услыхал голос Юли. Слышимость была хорошей. Юля, казалось, была совсем рядом. -- Наконец-то объявились, пропавшая душа! Откуда вы говорите? -- спросила она. -- Из дому. Но слышу вас очень хорошо! -- обрадовался Кольцов. -- Почему из дому? Разве вы не получили приказ? -- снова спросила Юля. -- Какой приказ? Мы только что вернулись с учений. Я не мог отправить вам письмо и решил позвонить: -- начал объяснять Кольцов. -- Значит, вы ничего не знаете. Ну что ж, рада вам сообщить, -- прервала его Юля. -- Вас перевели в Москву. Будете работать у нас в КБ. Поздравляю. -- Вы шутите? -- не поверил Кольцов. -- И не думаю. -- Ничего не понимаю: -- растерялся Кольцов. -- Мне сказал об этом Владимир Георгиевич. До встречи! -- простилась Юля, и связь оборвалась. -- Владимир Георгиевич? -- машинально переспросил Кольцов. И вдруг его осенило: "Ну да, значит, поверил в меня". -- Теперь понятно: До встречи!: -- повторил Кольцов, но Юля уже не слышала этих слов. Кольцов положил трубку и выглянул в окно. Над городком уже опускалась ночь. В ворота бокса заехал последний танк и выключил свет. В боксе стало темно.  * Часть вторая. Конструкторское бюро *  Глава 1 Ачкасов прищурился от непривычно яркого солнечного света и полез в карман за темными очками. Больше месяца он проболел гриппом. В первых числах февраля он простудился. У него начался насморк. А закончилось все это воспалением легких. Пока врачи прослушивали его, ставили банки и кололи, зима сменилась весной. Весна наступала решительно и уже в середине марта, за какую-нибудь неделю, почти наполовину согнала в городе снег, и теперь на асфальте, повсюду, словно после дождя, стояли лужи. Солнце отражалось в них бесчисленными бликами, и от этого и без того светлый день стал совсем искрящимся. Ачкасов сел в машину. -- Наконец-то, Владимир Георгиевич, давно пора выздоравливать, -- поприветствовал его водитель. -- Да. Некстати разболелся, не вовремя получилось, -- словно оправдываясь, ответил Ачкасов. -- Но, кажется, все обошлось. -- В министерство? -- Нет. Поедемте на стройку к Кулешову. Помните, в новый район? -- Куда осенью ездили? Ачкасов утвердительно кивнул и закашлялся. Кашель был тяжелый, глухой. Генерал сразу вспотел. -- Вот вам и "обошлось", -- укоризненно проговорил водитель и завел двигатель. -- Вы уж, пожалуйста, ветровое стекло-то не открывайте. Новенькая черная "Волга" плавно тронулась с места и, быстро набирая скорость, покатила по мокрой мостовой. Из-под ее колес то и дело взметались веером брызги. Ехали долго. Особенно по новому, только еще застраивающемуся району. Несколько раз попадали в тупики, без конца объезжали заваленные строительным мусором переулки. Грязи было кругом ужасно много. Но она почему-то не вызывала негодования, а воспринималась естественно и просто, как должное. По земле уверенно шагала весна. Новое КБ нашли по стоявшим возле его подъезда легковым машинам. Подъехали и встали рядом. И тотчас же из-за массивной дубовой двери появился Кулешов, а следом за ним еще несколько человек. Александр Петрович, как всегда, при виде высшего начальства был расторопен, подвижен, энергичен. Он легко сбежал по ступенькам широкой лестницы навстречу Ачкасову, отдал честь, протянул ему сразу две руки. -- Здравия желаю, Владимир Георгиевич. Рад видеть. Долго искали? -- осведомился он. -- Нашли быстро. Дорогу долго выбирали, -- ответил Ачкасов. -- Я смотрю, скоро новоселье? Они зашли в подъезд. В здании уже заканчивались отделочные работы. Новый корпус, наполовину сделанный из стекла, просвечивался солнцем почти насквозь. Наладчики как раз опробовали установленные в комнатах кондиционеры, и температура воздуха в кабинетах, коридорах и даже на лестницах была очень приятной. Лифты везде уже работали. @чкасов побывал на всех пяти этажах. Помещение ему понравилось. Планировка его была хорошо продумана, стены выкрашены в мягкие, не утомляющие зрение тона. -- Надеюсь, дорогой Александр Петрович, жаловаться на тесноту больше не станете? -- осматривая будущий кабинет Кулешова, спросил Ачкасов. -- На тесноту -- нет. -- А на что же станете? -- сразу насторожился Ачкасов. -- У нас, ведь знаете, голову вытащишь, хвост увязнет: -- неопределенно ответил Кулешов. -- Что-то я вас не совсем понимаю, -- признался Ачкасов. -- Болел, должно быть, долго. Кулешов жестом выпроводил из помещения всех сопровождающих и закрыл за ними дверь. -- Если и дальше с кадрами так дело пойдет, то к осени мне и в старом здании просторно будет. Можно и не переезжать, уважаемый Владимир Георгиевич, -- объяснил он причину. -- Вот вы о чем. -- Именно об этом. За один года из КБ ушел ведущий инженер, два начальника групп, заместитель ведущего конструктора. А на их место я до сих пор никого не взял. -- А вы берите. -- Где прикажете? -- Сразу и я вам не скажу, Александр Петрович. -- И не сразу не скажете. А эти начальники и ведущие, между прочим, у меня выросли. И кому-кому, а мне очень хорошо известно, каких трудов и затрат это стоит, чтобы я поверил, будто кто-то мне эту утрату возместит. -- Александр Петрович, увольнение в запас проводится по новому закону. И вы это знаете не хуже меня, -- заметил Ачкасов. -- Конечно, -- не стал возражать Кулешов. Но жалко, что от нас уходят большие специалисты. Вот, пожалуйста, полковник-инженер Вольский. Не успел от меня уйти, как ему тут же предложили кафедру в машиностроительном институте, и он немедленно ее возглавил. Значит, там он может работать, а у меня нет! То, о чем говорил Кулешов, Ачкасову и самому было отлично известно. Ему, как начальнику, много лет отвечающему за работу целого ряда конструкторских бюро, действительно приходилось увольнять в запас высококвалифицированных военных специалистов. Но если при этом Ачкасов находил для своих действий оправдание в таком понятии, как омолаживание ученых кадров, то для Кулешова это понятие не имело ровно никакого значения. Он смотрел на все исключительно практически. От него и от КБ, которым он руководил, требовали конкретных дел. Ему давали конкретные задания и, в общем-то, до сих пор мало интересовались тем, каким путем он их выполнял. Лишь бы задание было выполнено качественно и в заданный срок. Все остальное: методы работы, использование внутренних резервов и многое другое -- лежало на совести Главного конструктора и для всех посторонних, в том числе и для руководства, именовалось стилем работы, который непременно должен быть присущ каждому отдельному творческому коллективу. Был он и в кулешовском КБ. Главным в этом стиле было исключительное знание возможностей и способностей своих подчиненных. Неведомое в науке и технике каждый штурмовал по-своему. Но опора при этом всегда была на тех людей, которым бесконечно доверял уже многие годы, с которыми сработался, как деталь отлично отлаженного механизма. Люди -- специалисты высшей квалификации; он вырастил их в помощь себе. И вдруг этих людей у него отняли: Эту обиду Кулешова Ачкасов понимал хорошо. По каким-то особым каналам она доходила и до него. Но он, в силу своего положения, в силу того, что стоял от решения практических задач гораздо дальше, чем Александр Петрович, имел возможность видеть и ту рациональную сторону этого закона, ради которой, собственно, он и был принят. -- Вольского жаль. Голова была светлая. Сколько лет он проработал у вас? -- спросил после некоторого раздумья Ачкасов. -- Пришел сразу после войны. Начал младшим сотрудником. А стал профессором, дважды лауреатом: заслуженным деятелем науки и техники: -- В какой-то мере вы сами виноваты, Александр Петрович, что ему не дали послужить еще год-другой: -- Это как же прикажете вас понимать? -- Очень просто. Сколько раз я вам говорил: пишите, просите, доказывайте. Может быть, что-нибудь и решилось бы. -- Я писал. Бочкарева оставили. Спасибо. За дело спасибо. Но обо всех-то я писать не могу! Совесть, в конце концов, надо иметь! Ачкасов беспомощно развел руками: -- Что же вы от меня хотите? -- Да, конечно, ничего, -- нахмурился сразу Кулешов. -- Поплакаться, как говорится, по старой дружбе. Вот и все. -- Ну а мебель сюда из старого кабинета повезете? -- изменив тему разговора, улыбнувшись, спросил Ачкасов. -- Это уж непременно. И чтобы там ни говорили, расставлена она будет в том же порядке, -- немного смягчился Кулешов. Они прошли по помещению дальше. Осмотрели будущую столовую, хранилище документации и литературы. Из окон хранилища виднелся небольшой сад фруктовых деревьев, оставшийся после того, как снесли старые дома. Ачкасов долго смотрел на голые деревца, на сетки, заботливо прикрывающие их стволы. Заметил: -- Со временем соберете богатый урожай. -- Да. -- уверенно согласился Кулешов. -- Начальнику СМУ я так и сказал: изуродуешь хоть одну яблоню -- голову снесу. Подействовало. Прежде чем стройку начинать, он их сеткой прикрыл. -- А я решил, что это старых хозяев рук дело! -- рассмеялся Ачкасов. -- Нет. Наша забота. Ачкасов присел на подоконник. -- Ну хорошо. А как продвигается работа над приборами? -- задал он наконец вопрос, которого Кулешов ждал с первой минуты их сегодняшней встречи. Ждал и был готов к ответу. -- Работа идет по графику. И если бы не некоторые обстоятельства, в самом ближайшем будущем можно было бы готовиться к финишу. -- Какие именно обстоятельства? -- пожелал уточнить Ачкасов. -- Я не зря вспоминал о Вольском, -- хмуро взглянул из-под бровей Кулешов. -- Работами над "Совой", как вам известно, руководил он. Теперь этим занимается Руденко. В помощь ему послал еще двух специалистов. Но, сами понимаете, пошлите хоть кого, все равно любому новому человеку требуется какое-то время для ориентировки. Одним словом, потеря времени неизбежна. -- Небольшая отсрочка не страшна, -- успокоил Кулешова Ачкасов. - - В чем еще испытываете затруднения? -- Принципиальных нет. Вели монтаж схемы. А при монтаже, сами знаете, трудности обычного рабочего порядка. Кулешов чего-то, как показалось Ачкасову, недоговаривал. -- Вам не давался четвертый узел, -- напомнил Ачкасов. -- Нашли решение. Пока вы болели, нашли. Руденко сделал интересное предложение. Вольский знал об этом. Он его одобрял. Работа получилась очень оригинальной, -- заметил Кулешов в своей обычной неназойливой манере и потеребил конец аккуратной, заметно за последний год поседевшей бородки. Ачкасов смотрел на него и почему- то вспомнил то время, когда они только начали работать вместе. Тогда лицо у Александра Петровича было более вытянутым, а бородка совсем черной. Но эта манера теребить ее пальцами правой руки была у него уже и в то время. -- Как продвигаются дела в группе Бочкарева? -- Тоже нормально. Они уже приступили к монтажу. Работают с техникой и сейчас почти всей группой находятся в Есино, -- доложил Кулешов. -- На днях в Главном штабе ВВС снова было совещание, -- сообщил Ачкасов. -- Обсуждали задачи на летний учебный период, говорили о новых повышенных требованиях. Я, к сожалению, там не был. Но кое о gq, меня уже информировали. Думаю, что командование ВВС наверняка будет теперь торопить нас с "Фотоном". Прибор им нужен очень: -- При случае заверьте Алексея Кузьмича, что "Фотон" будет сдан в срок, -- попросил Кулешов. Ачкасов поднялся с подоконника, достал носовой платок и вытер вспотевшее лицо. -- Слабость, -- признался он. -- Рано вышли из дому, Владимир Георгиевич, -- заметил Кулешов. -- Дома сидеть тоже не сладко: -- А мы сами-то тоже хороши бываем: температура нормальная -- значит, здоров. -- А когда думаете перебираться? -- спросил вдруг Ачкасов. -- Похоже, к июню переедем. -- Ну что ж, устроитесь -- приглашайте на новоселье, -- попрощался с Кулешовым Ачкасов. Из нового района он поехал к себе в министерство. И пока ехал, думал о только что закончившемся разговоре с Кулешовым. И опять почувствовал какое-то неудовлетворение от этого разговора. Кулешов никогда бы не упустил случая показать товар лицом, если бы действительно дело с приборами шло так удачно, как он говорил. Расписал бы, не жалея красок, и что за решение нашли они с четвертым узлом в новой схеме "Совы", который им не давался так долго, рассказал бы и о работе в Есино и на счет всего прочего был бы красноречивей. Утешало, впрочем, то, что о пролонгации работ он тоже почти не говорил. Да и денег дополнительных не просил. Значит, надеялся все же выкрутиться. "Ох уж это "выкрутиться", -- вздохнул Ачкасов. -- Сколько испокон веков за ней, за этой крутежкой, всего стояло: и гордость мастера, и страх за свой престиж, и уж, конечно, надежда на это русское авось". Солнце немилосердно било в глаза через лобовое стекло, слепил мокрый асфальт. Темные очки совершенно не спасали от такого обилия света, и Ачкасов невольно подивился натренированности водителя, уверенно ведущего машину сквозь этот неистовый весенний, льющийся с неба светопад. Уже в лифте, поднимаясь в свой кабинет, Ачкасов снова вспомнил о приборах и решил, что, пока время действительно еще имеется и есть возможность, если потребуется, помочь КБ, ему надо самому лично, не откладывая ничего в долгий ящик, познакомиться с положением дел поближе. Он вошел в свою небольшую приемную и, раздеваясь, дал распоряжение адъютанту: -- Закажите-ка, пожалуйста, разговор с Речинском. Попросите или директора производства, или Стрекалова. Глава 2 У Юли остались неиспользованными от отпуска две недели, и она решила отгулять их в конце марта. Маргарита Андреевна, использовав свои старые театральные связи, достала ей путевку в Дом творчества, и Юля уехала в Рузу. Здесь, в восьмидесяти километрах от Москвы, еще стояла настоящая зима. Блестел праздничной белизной снег, Москва- река была крепко скована льдом. Но весна заявила о своем скором пришествии уже и тут. Начали вытаивать вокруг деревьев лунки, а слежавшаяся за долгую зиму на ветвях навязь с каждым днем все наряднее обрастала бахромой сосулек. К полудню с крыш и деревьев немилосердно лило, словно после дождя. Искрящиеся крупные, как горошины, капли со звоном били по лужам, безжалостно буравили снег, ручьями растекаясь по округе. К вечеру капель стихала. За ночь мороз затягивал талую воду льдом, а голубой ноздреватый, оплавленный солнцем снег надежно покрывался настом. Ради этого наста Юля и приехала в Рузу. Ибо больше всего на свете любила весенние утренние лыжные прогулки. Она никогда не отказывалась, коль представлялась возможность, махнуть с хорошей компанией в Терскол или на Домбай. Ей нравилось яркое солнце гор и ослепительная белизна заснеженных склонов, она смело скользила, не отставая от мужчин, по головоломным спускам и даже одно время не на шутку увлеклась слаломом. Но (ab(--.%, почти духовное наслаждение она получала от лыжных прогулок по лесу. Ходила она быстро, напористым шагом, без устали по десять- пятнадцать километров, великолепно при этом чувствуя себя. Прогулки эти она, как правило, совершала в одиночку, и не потому, что не любила компании. Мужчины вокруг нее были всегда. Она привыкла к этому, считала само собой разумеющимся, и, в общем, ей это даже нравилось. Но, выйдя вместе с ней за пределы парка Дома творчества, они, несмотря на все старания, скоро отставали от нее на лыжне. И Юля волей-неволей оставалась одна. Но ее это не только никогда не огорчало, а напротив, она бывала таким обстоятельством даже довольна. Ибо нигде и никогда не приходили к ней так щедро удивительно светлые, под стать бегущим из-под сугробов ручьям желания и мысли, как в исполосованном синими тенями, по-зимнему еще безмолвном, но уже начинающем отходить от долгой спячки лесу. Это были желания и мысли человека, у которого очень спокойно на душе, который прекрасно себя чувствует и у которого от общения с природой непременно пробуждается фантазия и на него нисходит вдохновение. Так незаметно прошла неделя. У Юли оставалось еще пять дней. Но в субботу, почти сразу же после завтрака, навестить ее совершенно неожиданно приехал Игорь. Юля немало была удивлена, рада и не рада приезду мужа. Удивлена -- ибо знала: у него сейчас очень ответственный и напряженный период работы в Речинске и ему совершенно не до разъездов. Рада тому, что он привез ей нужные вещи. Не рада -- так как знала, что из-за него наверняка пропадет прогулка. Лыжам Игорь предпочитал прогулку пешком. А если и вставал на них, то ходил неохотно, только ради жены, и, как все, быстро оставался позади, чем потом бывал крайне недоволен и дулся на Юлю. Юлю это тоже раздражало. Она становилась холодной, и между супругами наступала очередная размолвка. Впрочем, конфликты в кругу четы Руденко возникали и тогда, когда от Юли требовали отказаться от какого-нибудь желания или в чем-то стеснить себя. Юля просто не привыкла к этому. Но особенно в последние годы для размолвок находились и более веские причины. Игорь приехал в отличнейшем настроении. И был настолько далек от всяких дел, что даже полные недоумения и удивления вопросы жены: "Это ты? Вы уже закончили работу?" -- оставил почти безо всякого внимания. Буркнув в ответ скороговоркой: "Как видишь", он, целуя жену, заговорил о том, что казалось ему гораздо важнее: -- О, да ты уже успела загореть. Прекрасно. Прекрасно. Поздравляю тебя: Он привез Юле более легкий, чем тот, в котором она каталась обычно, свитер и новый, импортный, крем для загара. Еще он привез ей боржом и большой пакет крымского винограда. Виноград Юля очень любила, а в столовой Дома творчества его не давали. -- Ты, как всегда, я вижу, катаешься? -- оглядев жену, ее спортивный костюм, заметил Руденко. -- Конечно. Погода стоит великолепная. И я стараюсь как можно больше быть на свежем воздухе. Как мама? Как ее бронхит? Ты, надеюсь, видел ее? -- Вполне здорова. Выглядит очень неплохо, зачитывается "Аэропортом". Я подумал, а почему бы, собственно, вам не отдыхать вместе? Здесь такой воздух: -- Как отец? -- Весь в делах. Ты же знаешь: у него и то и это. И новоселье на носу, и работа. Конечно устает. Но электрокардиограмма хорошая. -- Ты завтракал? -- Честно говоря, выпил только кофе. -- Плохо. У нас не очень-то любят принимать гостей. Придется идти на шоссе, к мосту. Там есть столовая. А ты, собственно, как долго рассчитываешь тут быть? -- Уже спрашиваешь? Я только приехал: -- Я должна знать. Надо подумать, где и когда тебя кормить. -- Не беспокойся. Я кое-что прихватил, перекушу у тебя здесь. Воду вскипятить можно? -- Вполне. Юля взяла с тумбочки кружку, налила в нее из крана воды, опустила туда кипятильник и включила его. Потом развернула привезенный Игорем сверток, достала баночку икры, полпачки вологодского масла, салями и длинный батон белого свежего московского хлеба. Как только вода в кружке закипела, она высыпала в нее ложечку растворимого кофе и поставила перед Игорем. А сама завладела большой кистью желтоватого, с синим оттенком, винограда, вымыла его и уселась в кресло-кровать напротив. -- Так как же тебе удалось вырваться? -- снова начала разговор Юля. -- В Речинск направили Кольцова. А я уже два дня как тут, -- объяснил Руденко. -- Кольцов? С какой же это стати? -- искренне удивилась Юля. -- Работа с монтажом ему только полезна. Он начинающий конструктор, и ему пройти школу монтажа совершенно необходимо. Теория -- это одно. А уметь пользоваться паяльником -- это совсем другое. Ты сама понимаешь, у нас не научно-исследовательский институт, а конструкторское бюро. К тому же, если что, там есть Стрекалов: -- Да при чем тут "школа"? При чем тут Стрекалов? -- возбужденно прервала мужа Юля. -- Ты, один из авторов проекта, приехал сюда, а кто-то другой за тебя будет доделывать твою работу. -- Почему доделывать? Что ты имеешь в виду? -- Хотя бы четвертый узел. -- Успокойся. Все давно уже сделано. Пока ты тут каталась, я посидел и все сделал. И в Москву, между прочим, тоже приехал на отдыхать. Уже в понедельник уеду в командировку в Есино. -- В Есино? -- словно не поняла, переспросила Юля. Да, в Есино. -- Но ведь там же Бочкарев. -- Это верно, -- начал медленно объяснять Руденко. -- Но дело в том, что его не утвердили руководителем группы. Ему ведь уже полсотни с гаком. И не утвердили. А участок там сейчас очень ответственный. И конечно, шеф не хочет оставлять его без руководства. -- Ты хочешь сказать, что руководителем назначают тебя? -- пожелала уточнить Юля. -- Пока меня назначили и.о., как и делают в таких случаях. -- Да, но ведь ты же не принимал в проектировании "Фотона" никакого участия. -- Это ни для кого не секрет. -- И тем не менее отныне ты будешь возглавлять всю работу. -- Придется. -- Не знаю, хорошо это для тебя или плохо, -- откровенно призналась юля. -- Что же в этом может быть плохого? -- Мне кажется, что ты не имеешь на это морального права. -- Ну конечно. Я не имею! -- усмехнулся Руденко. -- А если бы назначили Окунева или Кольцова? Ты бы моментально решила, что именно так и должно быть. -- Если хочешь -- да, -- не стала возражать Юля. -- Можно узнать почему? -- В Есино разрабатывается их проект. Они были его авторами. Они его реализуют. А ты приедешь и снова сядешь на все готовенькое. И почему ты видишь перед собой только служебную лестницу и совершенно не думаешь о своем авторитете конструктора? Когда-то именно это казалось тебе главным. По-моему, как специалист, ты просто деградируешь и идешь по пути наименьшего сопротивления. Решать, конечно, тебе, но, на мой взгляд, было бы гораздо правильнее, если хочешь, принципиальнее, честнее вернуться в Речинск и там довести дело до конца. -- Ну, знаешь, если говорить о честности, я не сам себя назначаю! -- задетый за живое, явно рассердился Руденко. -- И тебе уже .!joa-o+: я не мальчик на побегушках! И в КБ работаю, слава богу, не год и на два. И мне совершенно необязательно все делать самому. -- Но проект-то твой. Это твое детище. И сколько еще ты мог бы внести в него нового! -- Никому это на данном этапе уже не надо, -- отмахнулся рукой, как от назойливой мухи, Руденко. -- И я вообще не понимаю, почему тебя это так волнует? -- Я не хочу новых разговоров о том, что ты тут делаешь карьеру, а кто-то за тебя возится с твоим прибором. Не хочу, чтобы говорили, что такое возможно только потому, что ты зять Главного. Мне стыдно это слышать. И не понятно, как с этим можешь мириться ты? -- А как этого избежать? Я знаю, разговоры будут. Может быть, махнуть рукой на всякое продвижение? Не сделаю я этого. Пусть говорят. Поговорят и замолчат. В конце концов, всякий умный понимает: происходит естественный процесс обновления кадров -- одни уходят, другие выдвигаются. Из КБ тоже ушли четыре человека. И их надо кем-то заменить. И если выбор в этом отношении пал на меня, почему я должен отказываться? И хватит об этом. Хватит! Ты подумай лучше о другом. Вчера составляли график отпусков. Я прикинул -- нам надо брать либо в мае, либо после того, как все будет закончено с "Фотоном". -- Бери после. -- Ты не подумала. А если сдача вдруг почему-либо сорвется? Сама понимаешь: и приемная комиссия может задержать, да и работа может затянуться: -- Но в мае мне просто некуда ехать. Купаться в холодной воде я не могу. А кататься на лыжах в Мурманске ты не захочешь. -- Значит, будем ориентироваться на конец сентября. В Сухуми купаться еще вполне можно. -- И все-таки я на твоем месте вернулась бы в Речинск, -- снова сказала Юля. -- Нет, ты совершенно невыносимый человек! -- намазывая хлеб икрой и засовывая его в рот, вздохнул Руденко. -- С тобой невозможно говорить. Ты ничего не желаешь понимать. Отправляйся-ка лучше кататься на своих лыжах. А я сосну. Я устал. И дорога утомила меня еще больше. Юля надела новый свитер и молча вышла из комнаты. Лыжи она хранила внизу, в маленькой кладовой возле дежурной. Ботинки на ней были еще с утра. Она встала на лыжи, застегнула крепления и поехала через парк к Москве-реке. Разговор с мужем оставил у нее неприятный осадок. И больше всего ей не нравилась его неискренность. Она отлично знала: Игорь давно уже спит и видит себя руководителем группы. И не только видит, но и делает все возможное и даже невозможное, чтобы получить эту должность. В данный момент очередной случай представился. Так чего уж выдумывать: не сам себя назначаю: о каком-то выборе, школе монтажа: Ясно же как божий день: из Кольцова снова сделали козла отпущения, а Игорь, бросив все, из кожи лезет вон, дабы его скорее утвердили: Не очень красиво в этом свете выглядела и позиция отца. Хотя об отце Игорь не обмолвился ни словом, было совершенно очевидно -- без его согласия и ведома ни это назначение, ни командировка в Речинск Кольцова никогда бы не состоялись. Парк раскинулся на пологом берегу, который медленно понижался к реке. И Юля не заметила, как проскочила через чащу деревьев и очутилась на крутом прибрежном спуске. Лыжня на этом месте круто сворачивала вправо. Внизу чернела большая полынья. Юля остановилась, оперлась на палки и долго смотрела на черную, блестящую под солнцем воду. Еще накануне этой полыньи не было. А сегодня она зияла, как рана. По краям ее важно расхаживали вороны. Глядя на искрящуюся рябь полыньи, Юля успокоилась и скоро перестала думать о муже и о его делах. Но еще долго не покидало ее ощущение какого-то неприятного привкуса, будто она выпила что-то кислое. С годами жизненные претензии ее мужа становились все прозрачней и приземленнее. И все отчетливее сквозь романтический .`%.+ творческого вдохновения, некогда, как ей казалось, окружавший его, проглядывали самая элементарная обыденность и заурядность. Юля старалась их не замечать. Но когда они заявляли о себе так откровенно, как сегодня, настроение у нее портилось. Глава 3 Шесть месяцев стоял Сергей в очереди за импортным мебельным гарнитуром для своей новой однокомнатной квартиры. Гарнитур этот прельстил его великолепной стенкой, в которую искусно был вделан вместительный платяной шкаф, десятка полтора различных полок, специальное отделение для посуды, ящик для обуви и еще какие-то барчики, отделения: Полгода ждал он открытки, полгода названивал из Есино в магазин, выслушивал не очень вежливые, но вполне обнадеживающие ответы. Впрочем, особенно с мебелью он не спешил. Квартиры у него тоже еще не было. Ее ему тоже только еще обещали. И вдруг блага посыпались как из рога изобилия. В начале февраля его пригласили в Хозяйственное управление и вручили ордер на квартиру. А месяц спустя пришла и открытка. Это вызвало в душе у новосела неподдельное ликование. Но воспользоваться благами долгожданного комфорта Сергею не удалось. В тот же день он получил и категорическое указание Кулешова немедленно выехать в Речинск. Бочкарев пытался воспротивиться этому. У Сергея немало неотложных дел было и в Есино. Но Кулешов ничего не желал слушать. И Сергею пришлось спешно собираться в дорогу. Владимира в Есино в тот день, как нарочно, не было. Сергей уже в Москве написал ему письмо и оставил его у Ирины, а сам помчался в мебельный магазин, почти перед закрытием купил свой гарнитур, перевез его домой, затащил прямо в упаковке в квартиру и с вечерним, десятичасовым, поездом отбыл в Речинск. Там он с головой окунулся в работу, ибо четвертый узел, о котором в последние дни в КБ все говорили как о проблеме, наконец-то решенной, при испытаниях не оправдал надежд. Две недели Сергей провозился с монтажом, но так и не добился ожидаемых результатов. Разработанный Игорем Руденко и одобренный научно-техническим советом вариант получился действительно оригинальным и по расчетам соответствовал всем предъявляемым "Сове-4" требованиям. Но надежной, устойчивой работы прибора он не обеспечивал. То ли торопливость подвела Руденко (переделывал он проект в очень сжатые сроки), то ли не хватило у него того самого научного предвидения, которое Верховский называл чутьем, умением понять решаемую проблему в целом, во всем объеме. Но главная мысль, лежавшая в основе конструкции узла, Сергею понравилась. Она была смела и говорила о незаурядности ее автора. Когда Сергей думал об этом, он почему-то вспоминал слова Верховского, высказанные им в адрес КБ на консультации в университете. "А они оригинально получили "ку" в квадрате. Я бы сказал, даже талантливо:" "Ку" в квадрате в свое время тоже спроектировал Руденко. Но и тогда дальше этого он также не сделал ни шагу: Сергей долго возился над проектом четвертого узла, исправлял допущенные автором просчеты. Свои заключения и предложения он изложил в докладной и отправил ее в КБ. Через три дня на его имя пришел ответ за подписью Руденко. "Расчетные данные узла, -- сообщалось в нем, -- должны обеспечить требуемый уровень работы. Проверьте еще раз правильность монтажа". И дальше шел обстоятельный рассказ о том, с каким упорством в свое время добивался своей цели Эдисон. Сергей не дочитал письмо до конца, скомкал и бросил его на стол. "Тоже мне изыскатель. Нашел аналогию. Эдисон, -- скривился он в язвительной ухмылке. -- Ты мне дай формулу. Объясни, почему предохранители горят. А не можешь -- пусть НТС решает, кто из нас прав и что еще надо проверять в этом монтаже!" Подумал, но легче от этой мысли ему не стало. Выносить вопрос на рассмотрение научно-технического совета -- значило затевать большой спор, в котором, конечно, определятся и правые, и виноватые, но будет еще больше и всяких недовольных. И /`(g(-.) всему этому снова должен был стать он, Сергей Кольцов. А зачем ему это было нужно? Уже два года он работал в КБ. Но "Совой" за это время практически не занимался. После его доклада на разборе КБ принципиально перепроектировало схему прибора на новой, предложенной Верховским и разработанной им, Кольцовым, основе. Доводили ее окончательно Вольский и Руденко. Им же было поручено и создание по новой схеме опытного образца. А Кольцова с первых же дней его службы в КБ направили в группу Бочкарева, выполнявшую заказ командования Военно-Воздушных Сил. Так и трудились обе группы параллельно -- каждая на своем опытном производстве -- до тех пор, пока жизнь не внесла в эту четкую и стройную систему свои коррективы. Вольский уволился в запас. Руденко вернулся в Москву. А в Речинск направили Кольцова. Сергей невольно вспомнил сейчас обо всем этом. И неожиданно услыхал за спиной спокойный голос главного инженера производства Стрекалова. -- Вы уже себе начинаете не доверять, Сергей Дмитриевич, -- сказал он, присаживаясь к монтажному столу, за которым работал Кольцов, и выкладывая на стол наряды на проверочные работы, подписанные Кольцовым. -- Что это? -- не сразу сообразил Сергей: -- То, что вы просите нас сделать, мы, конечно, сделаем. Но я бы на вашем месте взял под сомнение схему этого четвертого узла, -- посоветовал главный инженер. -- Лично мне она не нравится. Ее ведь меняли уже дважды. И я не очень уверен, что она и теперь получилась качественной. Так, знаете, бывает в практике: не заладится какая- нибудь деталь, меняют ее, меняют да так и в серию запустят недоделанной. Откуда, вы думаете, берутся рекламации? -- Да, наверно, отсюда, -- вздохнул Сергей. С первого дня работы на производстве Сергей проникся к главному инженеру большим уважением и доверием. Лауреат государственной премии, заслуженный рационализатор, Виктор Степанович Стрекалов принадлежал на производстве к когорте "стариков", хотя ему едва перевалило за сорок. Был он худ, высок ростом, сутулился. Носил очки. Голос он никогда не повышал, говорил спокойно, слегка окая. Но все на производстве знали, что главный инженер дважды одних и тех же слов не произносит, и тем более распоряжений не повторяет. А уж если что сказал, то, стало быть, так тому и быть. Вопросы решал принципиально. И к разного рода компромиссам в делах практически был непримирим. -- Значит, над схемой помудрите? -- продолжал Стрекалов. -- Все время только этим и занимаюсь, -- признался Сергей. -- И есть уже кое-какие соображения. -- Так беритесь, Сергей Дмитриевич, за дело. Смелее. С моей стороны рассчитывайте на любую помощь. Изготовим все, что надо, -- горячо поддержал Кольцова Стрекалов и не сдержал улыбки. -- Я уверен, что это будет лучшим видом проверки. Во всяком случае, действенным. В начале апреля Кольцов мог уже кое-что показать Стрекалову. Они сидели перед щитом контрольных приборов и внимательно следили за пульсирующими световыми жилками осциллографов и колеблющимися стрелками измерителей. Кольцов давал объяснения. -- Вот что получается, когда мы пытались увеличить дальность действия прибора, -- говорил он и поворачивал ручку реостата вправо. Экран одного из осциллографов засветился ярче, еще ярче, потом раздался легкий щелчок -- и все погасло. Кольцов вытащил из схемы макета небольшую, покрытую черным лаком деталь, понюхал ее и вздохнул. -- Горели. Без конца горели. Вот м все. Я сообщил об этом в КБ. Так мне Руденко в ответ пишет: "Эдисон тысячу раз менял нить накаливания у своей лампы. Тысячу!" -- Ха! -- так и всплеснул руками Стрекалов. -- Вы бы ему объяснили, что мы уже больше поменяли. И что обошлось нам это намного дороже, чем мистеру Томасу Эдисону. Кольцов безнадежно махнул рукой. -- Объяснять я ему ничего не стал, а вот что предлагаю: поменять "e.$-.) блок. И поставить вместо него двойное сопротивление, -- указал он на схему и положил перед Стрекаловым лист с расчетами. -- И тогда получается совсем другая картина. Стрекалов внимательно проштудировал записи. -- Да это же то, чего схеме так не хватало! КБ должно вас благодарить. -- Насчет благодарности сильно сомневаюсь, -- усмехнулся Кольцов. -- Попробуйте еще раз нарастить мощность, -- предложил неожиданно Стрекалов. Кольцов почесал затылок. -- Так много не требуется. -- Включайте. Это просто интересно. Кольцов снова повернул ручку реостата. Стрелки на шкалах приборного щита дрогнули и медленно поползли от нулевой отметки вправо. На экране центрального осциллографа появилась светящаяся отметка и, так же медленно пересекая линии сетки, поплыла к центру. -- Видите! Видите! Вы превзошли самого себя! -- восторженно заметил Стрекалов. -- Вы уже создали запас мощности. Вы победитель! -- Да, но, если принять этот вариант, конструкцию четвертого узла придется менять, -- заметил Кольцов. -- А это: -- Да вы не думайте ни об "этом", ни о "том", -- посоветовал Стрекалов. -- Вы думайте теперь, как лучше использовать выгоду, которую получили. Поверьте, вы на правильном пути. Да неужели это еще надо кому-то доказывать? Кольцов и сам был доволен результатом своих экспериментов. -- Хорошо, буду думать, -- сказал он. Неожиданно к столу подошла уже немолодая женщина, секретарь директора производства, сдержанно улыбнулась, сообщила: -- Вас, товарищ майор, Москва к телефону просит. -- Уже? -- невольно улыбнулся Сергей. -- А кто? -- Предупредили, что будет разговаривать Главный конструктор. -- Спасибо, -- поблагодарил Сергей и направился в приемную директора производства, где был установлен аппарат прямой связи с Москвой. Вместе с ним в приемную зашел Стрекалов и неожиданно предложил: -- А хотите, я с ним поговорю? Ничего обидного в предложении главного инженера не было, и все же Сергей почувствовал, как по щекам у него пополз румянец, будто Стрекалов уличил его в чем-то постыдном. Сергей отрицательно мотнул головой и нахмурился. Прятаться за чужие спины, даже дружеские, он не привык. Кулешов поздоровался сухо и откровенно недовольным тоном спросил: -- Почему вы молчите, Сергей Дмитриевич? Почему я не слышу от вас докладов? -- Нечего докладывать, Александр Петрович, -- в тон ему ответил Сергей. -- То есть как так? Разве вы не получили указания Руденко? -- Получил. -- Так в чем же дело? Почему вы их не выполняете? -- У меня есть другие соображения, -- начал было объяснять Сергей. Но Александр Петрович даже не пожелал его слушать. Он как будто только и ждал этих слов, потому что тут же выпалил в ответ сердито и быстро: -- А вот это меня совершенно не интересует. Я хочу слышать от вас доклад об окончании монтажа. Когда вы сможете закончить работу? Сергея уязвили манера и тон, каким говорил с ним Кулешов. Но еще больше его обидело нежелание Александра Петровича считаться с его мнением. Ему даже показалось, что Александр Петрович разговаривает с ним нарочито резко. -- Или вы не справляетесь с монтажом? -- прервал Александр Петрович затянувшуюся в их разговоре паузу. -- Дело не в монтаже, -- сдержал себя Сергей. -- У меня есть серьезные и обоснованные претензии к проекту. Я писал о них. И очень e.b%+, чтобы вы о них знали. -- А я и знаю, -- тем же тоном ответил Кулешов. -- И мы их рассмотрим. Но невозможно же заниматься бесконечными переделками! Поэтому я категорически требую скорейшего завершения работ. Когда вы закончите создание опытного образца? Сергей понял, что Главный не станет его слушать. -- В мае, -- ответил он. -- Конкретней! -- потребовал Кулешов. -- Двадцать седьмого, -- взглянув на настольный календарь ответил Сергей. -- Записываю. И буду проверять. Желаю успеха, -- закончил разговор Кулешов. Сергей тоже положил трубку.