ило Жозефа. Эх вы, горцы! Вы забыли, где родились и  где  находитесь!
Вы бродите в густом тумане, в обществе героев Вальтера  Скотта,  -  всяких
гномов, кобольдов и домовых.  Не  забывайте,  что  мы  находимся  в  Южной
Африке. Здесь все призраки и привидения можно потрогать руками, и  легенды
нашего Старого Света здесь еще хождения не имеют.
   Альбер де Вильрож, всегда казавшийся веселым,  тоже  обнаружил  в  этот
день какую-то странную озабоченность.
   - Ах, дорогой мой Александр, - ответил он угрюмым, почти страдальческим
голосом, - усилиями разума можно иногда разогнать страхи, которые  нагнало
ночное сновидение. Однако у некоторых  особенно  чувствительных  субъектов
сны вызывают совершенно реальные мучения.
   - Так! Вот тебе еще один перепуганный!..
   - Можешь смеяться сколько угодно! А мы, южане, народ нервный, и от иных
переживаний нам бывает не так легко отделаться. Взгляни на эту  гигантскую
мимозу, под которой мы лежим. Ты не находишь, что есть что-то общее  между
чувствительностью  ее  нежно-зеленой  листвы  к  разным  метеорологическим
влияниям и моей душой, которую терзают таинственные ночные сновидения?
   - Знаешь, у тебя получается какая-то смесь метафизики с ботаникой, и  я
ничего не понимаю.
   - Сейчас объясню. Еще вчера это прекрасное дерево было величественным и
пышным. Его ветви  смело  поднимались  вверх,  к  небу,  и  нежные  листья
сладострастно принимали поцелуи солнца. А сегодня  оно  выглядит  больным,
ветви обвисли, листья свернулись, короче - больное дерево.
   - Да  ведь  приближается  гроза,  И  меня  уже  мучает  мой  застарелый
ревматизм, а ведь я-то далеко не мимоза.
   - Значит, ты допускаешь, что растение может заранее, за несколько  дней
или часов, предчувствовать приближение разных явлений природы? А  человек,
человеческая мысль не может, по-твоему, предчувствовать катастрофу?
   - Конечно, не может! Не будем смешивать причину со  следствием.  Мимоза
съеживается оттого,  что  воздух  насыщен  электричеством.  А  твой  разум
поразило...
   - Мой разум поразило то, что он видел во сне, и он чувствует,  или  ему
кажется, что он чувствует, приближение опасности.
   - Да, но атмосферное электричество и гроза - вещи  вполне  реальные,  а
твоя опасность вымышленная.
   - Этого ты не знаешь!..
   - Ты просто болен, друг мой. У тебя лихорадка, вот ты и несешь какую-то
околесицу.
   - Да нет же! Заметь, все у  нас  в  экспедиции  пошло  плохо  с  самого
начала.
   - Вот уж чего бы я  не  сказал!  Правда,  у  нас  были  приключения,  и
довольно-таки сложные, но ведь мы очень хорошо выпутались из всех  бед.  И
мы все-таки хоть и потихоньку, а приближаемся к цели нашего путешествия.
   - Я не об этом говорю. Со мной однажды случилась не  приятность.  Я  не
хотел тебе даже и  рассказывать,  но  сегодня  она  мне  как-то  очень  уж
отчетливо припомнилась, и все  из-за  этих  ночных  сновидений.  Когда  мы
уходили из Нельсонс-Фонтейна, я потерял  медальон  с  портретом  Анны.  Не
знаю, где, в каком именно месте и в какую минуту я его потерял.  Возможно,
когда мы были в фургоне у того торговца. Так или иначе, но на другой день,
когда я захотел взглянуть на портрет моей любимой, я увидел,  что  цепочка
оборвана, а медальона нет.
   - Конечно, - мягко сказал Александр, - это большая потеря,  я  не  буду
спорить. Однако, дорогой мой Альбер, ты потерял  только  портрет.  А  ведь
оригинал остался, и он возместит тебе твою потерю. Конечно, это досадно  и
грустно, но ведь беда поправима, и с ней можно примириться.
   - Я и примирился. Не ребенок же я, черт возьми! Однако поверь, несмотря
на все успокоительные слова, которые мне подсказывает рассудок, я не  могу
побороть мрачные предчувствия в отношении Анны.
   - Вполне естественный результат разлуки.
   - Хочу так думать. Но сегодня ночью я видел Анну.  Она  умоляла  помочь
ей, у нее был такой душераздирающий голос, она так страшно кричала, что  я
проснулся весь в поту. Я был как сумасшедший. У  меня  стучало  в  висках,
теснило в груди... И тут появляется Жозеф, и у него тоже расстроенный вид.
Оказывается, что ровно в ту же самую минуту он тоже видел Анну в  каком-то
отчаянном положении. Но что это с тобой? Ты так побледнел...
   - Ничего. Это со мной бывает... Нервы... - ответил Александр и  подумал
про себя: "А вдруг они правы? Я не знаю госпожи Анны де  Вильрож.  Но  она
жена моего самого близкого друга, и я люблю ее, как сестру. А ведь  и  мне
приснилось, что она переживает страшные затруднения и зовет на помощь..."
   Другу своему он сказал:
   - Дорогой мой, твоей жене ничто не грозит. Она живет со своим  отцом  в
большом цивилизованном городе. А что касается нас, то мы должны  выполнить
определенную задачу. Нам нельзя  быть  малодушными,  надо  идти  вперед  и
вперед. Пустыня иногда действует расслабляюще на самых  закаленных  людей,
но это проходит. А мы целых  два  дня  ничего  не  делаем.  Да  еще  такие
переживания. Конечно, это тоже повлияло. Надо сняться  с  места  и  пойти.
Двадцать четыре часа ходьбы по направлению к тайнику, где лежат  сокровища
кафрских королей, - и все будет забыто.
   - Я, кстати, хотел тебе сказать по этому  поводу  два  слова,  пока  мы
одни.
   - Пожалуйста! Его преподобие сбывает свой запас  проповедей,  а  мастер
Виль ему помогает, как будто он  всю  жизнь  ничем  другим  не  занимался.
Говори, мы с Жозефом слушаем.
   - Надо было бы еще раз и самым тщательным образом просмотреть карту.
   - Мне это не нужно, я твердо полагаюсь на свою память. У меня в  голове
все очертания местности  -  и  деревья,  и  базальтовая  стрелка,  и  весь
островок. Все это я могу воспроизвести по памяти.
   - А ты, Жозеф?
   - Ну, знаете, у меня для таких вещей голова неподходящая! Вот если бы я
там разок побывал, то уж второй раз  нашел  бы  это  место  с  завязанными
глазами. Идите вы вперед, а я пойду за вами по пятам. Покажите  мне  место
издали. Если это вершина крутой скалы, я взберусь, как ящерица. Если  надо
нырнуть в соленую или пресную воду - пожалуйста. Если надо пуститься в лес
- пожалуйста. В болото - пожалуйста. По болоту я скольжу еще лучше, чем по
снегам у нас в Канигу.  Но  чтобы  я  разбирался  в  этой  мазне,  в  этой
тарабарщине, - нет, этого вы от меня не требуйте. Я  отказываюсь.  Это  по
вашей части, вас даже латыни учили...
   - Ладно, - решил Александр,  -  ничего  не  поделаешь.  Я  вижу,  Жозеф
относится к  топографии  враждебно.  Но  поскольку  мы  не  имеем  в  виду
расставаться, то это значения не имеет. А теперь  послушай  моего  совета:
давай уничтожим эту карту. Бог его знает, что может  случиться.  Мы  можем
заболеть, нас могут ранить или захватить в плен, а этот документ не должен
попасть в чужие руки.
   - Если хотите, - сказал Жозеф, - доверьте его мне. В случае опасности я
всегда сумею его уничтожить.
   - Идея! На, возьми. И не забывай, что ты  держишь  при  себе  все  наше
богатство.
   Сорок восемь часов, которые были нужны на изготовление хопо -  огромной
туземной ловушки, в  которую  должны  были  попасть  звери  после  облавы,
истекли.
   Депутация  от  бушменов  пришла  в  полной  военной  форме   официально
пригласить французов. Охота должна была скоро начаться.
   Его  преподобие  и  мастер  Виль  были  поглощены  своим  благочестивым
занятием и снова изъявили желание остаться в краале. Александр,  Альбер  и
Жозеф были готовы в одну минуту и пошли с бушменами, которые  должны  были
расставить их на хорошие места и позаботиться обо всех их нуждах.
   Участие в такой грандиозной облаве, в которой наши три  француза  могли
бы увидеть южноафриканскую фауну во всем ее разнообразии, конечно,  весьма
привлекало этих трех заядлых охотников, но они все же  но  могли  подавить
тяжелые воспоминания, оставленные ночным кошмаром.
   Особенно  был  расстроен  Жозеф.  Его  напускная  веселость  никого  не
обманывала, и славный малый решил не упускать  своих  спутников  из  виду,
боясь, как бы с ними не случилось какой-нибудь беды.
   Покуда приглашенные на  охоту  загонщики  из  соседних  племен  уходили
далеко, на свои места, бушмены, счастливые,  как  дети,  показывали  своим
новым  друзьям  хопо,  и  французы  без  долгих  объяснений   поняли   его
незатейливое устройство.
   Представьте себе два частокола вышиной в два  метра.  Колья  перевязаны
лианами и крепко сидят в земле. Каждый такой частокол  имеет  от  трех  до
четырех километров в длину и ни малейшей щели. Они поставлены в  долине  и
почти сходятся под острым углом, в форме колоссальной латинской  цифры  V.
Расстояние между свободными концами равно длине одной из сторон угла.  Эти
стороны, однако, но сходятся и угла не образуют. Метрах в семи - десяти от
точки, где могло бы произойти скрещение, они начинают идти параллельно, на
расстоянии метров двадцати один от другого.  Так  образуется  коридор.  Он
заканчивается  ямой,  имеющей  примерно  двадцать  квадратных  метров   по
поверхности и четыре метра в глубину. На краях ямы, с той стороны,  откуда
звери должны появиться,  и  на  противоположной  стороне,  там,  куда  они
попытаются бежать, лежат поваленные деревья,  так  что  всякая  попытка  к
бегству становится невозможной. Яму прикрывает легкий настил  из  прутьев,
замаскированный травой и листьями, и в нее  неизбежно  сваливается  каждое
животное, которое попадает между частоколами.
   Загонщики собираются в наивозможно большем числе и  уходят  далеко,  за
пять-шесть километров. Там  они  образуют  огромный  полукруг  и  медленно
направляются к открытому основанию  цифры  V.  При  этом  они  исступленно
кричат. Дичь, смертельно напуганная  их  голосами  и  шумом,  который  они
производят, беспрерывно ударяя копьями по щитам,  не  пытается  прорваться
сквозь их ряды, а бежит от них. Она  бежит  стремглав  в  сторону  хопо  и
попадает  между  частоколами.  Иногда,  заметив,   что   стенки   начинают
сближаться, зверь пытается повернуть обратно,  но  поздно.  Поблизости,  в
засаде, сидят охотники. Они появляются внезапно,  как  дьяволы,  потрясают
копьями, бьют животных не глядя,  а  те,  имея  перед  собой  только  одну
дорогу, мчатся в узкий проход и падают в яму. Они валятся одно на  другое,
покуда вся  яма  не  заполняется  трепещущей  массой,  по  которой  скачут
последние из оставшихся в живых.
   Именно здесь  поставили  бушмены  трех  французов,  которым  предстояло
принять участие во всех перипетиях этой шумной и оживленной охоты.
   Хопо установлено так, что один частокол идет вдоль открытой  местности,
а второй тянется  вдоль  леса.  Благодаря  такому  расположению  европейцы
смогли укрыться в тени  больших  деревьев.  К  тому  же  теперь  неизбежно
попадет в загон не только лесная дичь, но и та,  которая  обычно  живет  в
пустыне.
   Прошло часа два терпеливого ожидания, когда  в  отдалении  стали  видны
густые клубы пыли. По-видимому,  это  бежали  поднятые  и  обезумевшие  от
испуга звери. Затем показалась как бы пунктирная линия, образуемая черными
точками, поставленными на равном расстоянии одна от  другой.  Точки  резко
выделялись на белом песке. Послышался отдаленный гул - началась охота.
   В авангарде, прыгая с изумительной легкостью, шли  грациозные  блюбоки.
Вот наконг с опасными рогами, с  синеватой  шерстью,  с  большими  ногами,
имеющими до тридцати сантиметров в обхвате.  Наконг  встречается  редко  в
этих местах, он живет в  топких  болотах,  по  которым  удивительно  легко
бегает на своих уродливых толстых ногах. Очертя  голову  мчатся  несколько
страусов. Мелкой рысью, как рекогносцировка в легкой кавалерии, идет табун
жирафов. Эти странные животные, ростом до семи метров,  смешно  покачивают
на бегу своими маленькими головами, а шеи  у  них  от  страха  извиваются.
Внезапно охваченные ужасом, они сбиваются в  кучу,  вертят  хвостами  и  в
бешеном галопе налетают на эскадрон зебр и куагг. Вскоре появляются лоси с
покатой грудью, а за ними - стадо разъяренных серых  буйволов  с  глазами,
налитыми кровью.
   Но  больше  всего  было  антилоп.  Самые  разнообразные   виды,   самые
разнообразные масти предстали перед изумленными европейцами,  которые  так
залюбовались этим необычным зрелищем, что даже забыли свой охотничий пыл.
   До сих пор животные особого  шума  не  поднимали.  Они  лишь  проявляли
некоторое беспокойство, видя, что их собралось так много  и  что  все  так
перемешалось.
   Тем временем полукруг загонщиков медленно, но неотвратимо сжимается. Их
крики слышны все более отчетливо, и беспокойство животных, которые,  кроме
буйволов, все безобидны,  переходит  в  ужас.  Передовые  видят  частокол,
прямая линия закрывает перед ними горизонт.
   Животные делают крюк,  с  быстротой  метеора  пересекают  пространство,
лежащее между обоими частоколами, но каждый раз натыкаются на  частокол  и
уходят все дальше и дальше вглубь,  подталкиваемые  все  новыми  и  новыми
потоками, наседающими сзади.
   Здесь  великолепный  подбор  антилоп.  Самый  наименее  впечатлительный
натуралист замер бы от восторга, только  увидев  это  разнообразие  пород,
блеск  шерсти,  грациозно  посаженные  головы  и  глаза,  полные   испуга.
Огненно-красные гризбоки, едва достигающие  роста  козы;  белые  газели  с
рыжеватым оттенком; огромные куду с неправильными вертикальными полосами и
четырехугольными завитыми рогами; антилопы конеподобные, которых зовут так
потому, что по величине они  не  уступают  лошади;  черные  гаррисбоки,  у
которых откинутые назад рога длиной не меньше  метра  имеют  форму  кривой
сабли, а черная, как уголь, шерсть  и  развевающаяся  грива  придают  этим
животным живописный вид; ориксы, которым длинные  рога,  заостренные,  как
копье, позволяют не бояться даже льва.
   И еще много других животных напирали друг на друга, сшибались лбами,  с
испугу прыгали одно другому на спину, падали, вставали  и  бежали  дальше,
ослепленные страхом.
   Однако буйволы, зебры и куагги, по природе далеко не такие  мирные,  не
хотят следовать за этой обезумевшей массой. Ни за что не  хотят  они  идти
дальше, когда видят, что расстояние между частоколами сужается. Они  резко
поворачивают назад и намерены броситься на  загонщиков.  Но  тут  с  шумом
появляются охотники. Вместе с  тремя  европейцами  они  сидели  в  засаде,
замаскированной  воткнутыми  в  землю   ветками.   Теперь   они   внезапно
выскакивают, оглушительно шумят, потрясают копьями и тычут животным  прямо
в глаза свои ярко раскрашенные длинные щиты.
   Европейцы берут ружья на изготовку. Сейчас начнется истребление.
   Вид людей доводит страх и ярость зверей до  предела.  Буйволы  с  ревом
бросаются на бушменов, но те уклоняются с ловкостью,  достойной  испанских
тореадоров. Зебры громко ржут и яростно бьют ногами. Но взлетают  копья  и
впиваются в животных. Куагги пытаются перегрызть древко зубами.
   Раздается несколько выстрелов, и два буйвола,  зебра  и  жираф  падают,
пораженные насмерть.
   Тогда прибегают загонщики. Они кричат еще более дико и громко. Животных
охватывает паника, и они наконец бегут к яме.  Жирафы,  буйволы,  страусы,
антилопы напирают друг на друга и давят друг  друга.  Целый  лес  рогов  -
прямых,  остроконечных,  хрупких,  прочных,  длинных,  изогнутых,  завитых
спиралью! И все это движется, переплетается, ломается, трещит! И  затем  -
страшный рев боли!
   Настил, перекрывающий яму, проваливается, и яма заполняется в один миг.
Ничто  не  может  больше  остановить  это  беспорядочное  бегство.  Задние
подталкивают передних, и передние проваливаются. Страшное зрелище!
   Но черные  охотники  опьянены  удачей,  они  испускают  крики  радости.
Европейцы тоже увлечены и не жалеют зарядов.
   Александр только что тяжело ранил куаггу. Он имел в виду сделать из  ее
желудка бурдюк взамен того, который  они  недавно  потеряли.  Но  животное
вырвалось сквозь пролом в частоколе, сделанный разъяренным буйволом. Тогда
Александр тоже выбрался через пролом и стал преследовать свою добычу, а та
убежала в лес. Александр видел, что куагга на каждом шагу  спотыкается,  и
решил, что сможет ее догнать. Мало-помалу он углубился в лес и очутился на
берегу илистой речки. Куагга вошла в воду, чтобы освежиться. Охотник  счел
момент подходящим и вскинул ружье. Ногу он поставил на  ствол  поваленного
дерева. Ему нужно было упереться локтем в колено, потому что после бега  у
не то не было достаточной твердости в руках.
   Внезапно дерево зашевелилось у него под ногой, он  потерял  равновесие,
оступился и почти по колено увяз в тине. То, что он принял  за  поваленное
дерево,  оказалось  не  больше  не  меньше,   как   огромным   крокодилом.
Обозлившись на неосторожность охотника,  который  нарушил  его  сладостную
дремоту, крокодил раскрыл свою вместительную пасть и  собрался  проглотить
обидчика.  Но  Александр  не  растерялся,  увидев  эту  страшную   прорву,
утыканную громадными зубами, из которой шел отвратительный запах  мускуса.
Он снова вскинул карабин и выстрелил крокодилу прямо в глотку.
   Но эти исполинские ящеры так живучи, что, несмотря  на  страшную  рану,
крокодил еще успел вплотную подойти к молодому человеку, который,  увязнув
в тине, не мог сдвинуться с места.
   Прогремел второй выстрел. Пуля, порох, пыж  -  все  попало  чудовищу  в
самую утробу, и пасть захлопнулась.
   Александр, считая, что крокодил наконец убит,  попытался  вырваться  из
трясины, как вдруг крокодил снова  распялил  свои  страшные  челюсти.  Тут
охотник схватил карабин за ствол и грохнул своего врага изо всей  силы  по
голове. Но приклад скользнул и попал между  челюстями.  Они  захлопнулись.
Напрасно пытался Александр вытащить оружие. Уж  если  крокодил  что-нибудь
держит, так держит. Нужно топором разрубить его на куски, чтобы  заставить
челюсти разжаться.
   Молодой человек тщетно напрягал все свои силы.  Он  уже  хотел  позвать
друзей на помощь, но крик застрял у него в горле. Шони  почувствовал,  что
какая-то  петля  сжимает  его  горло,  и  поднял  руку,  чтобы  попытаться
высвободиться, но кто-то тащил его сзади, и он  почувствовал,  что  голова
его касается земли. Он задыхался и вскоре потерял сознание.



        12

   Обмен опытом. Подарок  "людей  обезьяны".  -  Бесчисленные  ответвления
семьи  бечуанов.  -  Как  добывают  соль   жители   Калахари.   Отсутствие
Александра. Тревога. Бесплодные поиски. Александр в плену, - Португальские
мулаты. - Предложения мерзавца. Страшная угроза. Алчность и жестокость.  -
Покинутый крааль. Казнь белого. Страшные пытки. Пролом в частоколе.

   Когда Альбер и  Жозеф  увидели,  что  Александр  пустился  проследовать
подраненное животное, им и в голову не пришло встревожиться:  они  слишком
хорошо знали, что их товарищ - охотник ловкий и осторожный.
   Их тоже увлекла невиданная облава, и вместе с бушменами они побежали  к
яме.
   А как раз в эту минуту Александр и выстрелил в крокодила.
   - Ага! - сказал де Вильрож. - Это наш Александр воюет с какой-то дичью,
еще способной защищаться.
   Де Вильрож и не подозревал, как он близок к истине.
   - А не пойти ли и нам к нему? - предложил Жозеф.
   - Пожалуй, это не совсем удобно, - ответил де Вильрож. -  Если  мы  все
идем, наши хозяева могут обидеться. Ведь они отвели  нам  почетные  места.
Подождем немного, он вернется.
   Тем временем бушмены приступили к  дележу  добычи.  Дележ  производился
замечательно справедливо: учитывалось, сколько у каждого охотник едоков  в
семье. И так как охота была удачной,  то  каждый  получил  обильный  запас
пищи.
   Но это еще не все. Воины из соседних племен,  желая  достойным  образом
поблагодарить бушменов, которые пригласили  их  на  охоту,  объявили,  что
поделятся с ними солью. Это вызвало взрыв радости, которую  сможет  понять
лишь  тот,  кому  приходилось  подолгу  обходиться  без  этой  необходимой
приправы. Приветственные клики  раздавались  в  честь  "обезьян",  которые
получили таким образом непререкаемые права на благодарность хозяев.
   Чтобы понять, почему бушмены называли  своих  гостей  обезьянами,  надо
знать, что у бечуанов каждое племя носит имя какого-нибудь животного. Так,
например, "бакуана" означает "люди аллигатора", "батлапи" -  "люди  рыбы",
"батаус" - "люди льва", "баногас" - "люди змеи", и так  далее.  Каждое  из
бесчисленных мелких  племен,  образующих  большую  семью  бечуанов,  носит
другое  имя:  бангуакетцы,  бахорутцы,  баролонги,  бамангутос,   батуанос
бакоас, бамотларос и т.п. Каждое из этих племен питает суеверный  страх  к
животному, имя которого оно  носит,  как  на  Дальнем  Западе  краснокожие
боятся своего тотема. Это животное не только нельзя убивать - с ним нельзя
плохо  обращаться.  Наконец,  его  именем  каждое  племя   называет   свой
собственный, особый танец. Поэтому у  туземца  не  спрашивают,  какое  имя
носит его племя. Спрашивают, какова его "бина" - танец. И он отвечает, что
"танцует" льва, змею,  гиппопотама  и  т.д.  "Люди  обезьяны",  или  племя
бакатлас, в последнее время нуждались в мясе, но они  были  богаты  солью.
Впрочем, богатство было относительное, если  принять  во  внимание,  какую
редкость здесь представляет это драгоценное вещество и каким способом  оно
добывается.
   Когда соль  не  приносят  на  собственных  плечах  из  глубины  пустыни
Калахари, где есть соленые озера, когда совершенно высыхают лужи с соленой
водой,  когда  нужда  дошла  до  крайности,  туземцы  поступают  следующим
образом.  Они  срезают  в  болотах  особый  тростник  и  ветки   растения,
называемого "цитла", сжигают их и  тщательно  собирают  пепел.  Затем  они
делают из тонких и гибких веток широкую воронку, напоминающую  опрокинутый
улей, и внутри этого примитивного приспособления  выкладывают  слой  трав.
Затем золу пересыпают в наполненную водой тыкву и потихоньку переливают  в
воронку. Вода,  насыщенная  пеплом,  фильтруется  и,  испаряясь,  отделяет
находящуюся в растворе соль [я видел у негров Верхней Гвианы, равно как  и
у краснокожих в Марони, аналогичные способы добывания  соли;  они  сжигают
пальму, называемую  "парипу",  промывают  пепел  и  посредством  испарения
добывают из него соль; я пользовался этой солью -  она  горьковата,  но  в
крайнем случае может заменить обычную столовую соль (прим.авт.)].
   Бушменам, по крайней  мере  на  время,  больше  не  надо  было  бояться
желудочных заболеваний, вызываемых отсутствием соли. Следует отметить, что
недостаток соли, равно как пища, насыщенная почти одним  азотом,  вызывает
бездеятельность желудка, которая проявляется в плохом переваривании  пищи.
От этого страдают не только туземцы, но и европейцы.
   Лучшее лекарство - кофейная ложка соли. Болезнь проходит мгновенно.


   Альбер и  Жозеф  смотрели,  как  негры  обмениваются  любезностями,  и,
правда, не понимая, в чем дело, разделяли общую радость. Однако длительное
отсутствие  Александра  уже  начинало  серьезно  их  беспокоить.  В  такой
совершенно дикой стране, где опасность может предстать в самом неожиданном
виде, где любое дерево, растение, цветок, насекомое может в  любую  минуту
стать источником смертельной опасности, беспокойство очень скоро переходит
в мучительную тревогу.
   Негры тоже заметили  отсутствие  белого  вождя,  которого  полюбили  за
мужество и силу.
   Вокруг Альбера и Жозефа стали собираться. У людей был озабоченный  вид.
Отец ребенка, которого спас Александр, энергично жестикулировал и  говорил
больше других. Он встал во главе всей группы, перескочил через частокол  и
направился  в  лес,  идя  по  следам  Александра.  Время  от  времени   он
останавливался, внимательно прислушивался к  лесному  шуму,  как  если  бы
надеялся услышать какие-нибудь посторонние звуки, затем встряхивал головой
и шел дальше, пригибаясь к земле, осматривая примятую  траву  и  следы  на
песке, ища и безошибочно находя след, который мог бы  кому-нибудь  другому
показаться совершенно невидимым.
   Так дошли до болотца, которое сохранило бесспорные доказательства того,
что Александр здесь проходил. Вытянувшись на боку и выпучив  глаза,  лежал
застреленный крокодил. Его могучие челюсти еще сжимали  приклад  карабина,
длинные  зубы  впились  в  дерево,  как  железные  гвозди.  Негры  топором
разрубили голову на части и освободили ружье. Альбер и Жозеф, с замиранием
сердца и бледные от тревоги, тщательно осматривали окрестности.
   Теперь они уже могли восстановить часть драмы, относившуюся к борьбе их
друга с крокодилом. Страшная мысль пришла им в голову, когда они  увидели,
как громадно это животное.  Было  вполне  возможно,  что  Александра  съел
крокодил.
   Бушмен разгадал их мысли  и  понял  их  тревогу.  Он  медленно  покачал
головой и показал им, что на зубах крокодила нет никаких следов крови. Для
большей уверенности он рассек крокодилу живот. Конечно, человек легко  мог
бы там поместиться, но живот был пуст.
   На топких местах никаких следов не  сохранилось:  все  затянуло.  Но  в
нескольких метрах, на твердой земле, следов оказалось много. Прежде  всего
примятая полоса в траве, как  если  бы  здесь  прошел  крупный  зверь  или
протащили тяжелое тело. Странная вещь: примятые растения оказались в одном
месте облиты водой и на листьях еще кое-где сверкали капли.
   Бушмен осмотрел стебли, сделал несколько шагов, нагнулся и,  исчезая  в
зарослях, сделал рукой знак, означавший, что следовать за ним не надо.  Он
вернулся примерно  через  полчаса  и  посмотрел  на  Альбера  и  Жозефа  с
необыкновенно красноречивым выражением скорби.  Затем  он  произнес  всего
лишь одно слово: "лекоа", что означает "белый человек". Затем он  приказал
шестерым неграм сделать вид, что они ловят седьмого, и  прибавил:  "макоа"
то есть несколько белых.
   Альбер  понимал,  что  значат  эти  два  слова,   часто   употребляемые
туземцами. Он стал догадываться, что его друга похитили несколько белых.
   Как жалел де Вильрож, что их проводник Зуга остался в краале!  Но  Зуга
принадлежал к племени, у  которого  антилопа  была  эмблемой,  он  не  мог
участвовать в охоте. Между  тем  этот  славный  малый  все  же  знал  хоть
несколько слов по-английски, он мог  бы  перевести  Альберу,  что  говорят
бушмены об Александре.
   А бушмен и сам понимал, что  европейцы  хотят  все  знать.  Он  знаками
предложил им приготовить оружие, позвал своих товарищей, снова углубился в
заросли и теперь уже просил  своих  спутников  не  отставать  от  него.  В
каких-нибудь трехстах метрах лежала просторная полянка, на которую  падала
тень больших деревьев. На полянке росла редкая трава.  Сразу  бросались  в
глаза многочисленные следы некованых лошадей,  а  также  остатки  поспешно
покинутого бивуака.
   Затем стало видно,  что  таинственные  всадники  разъехались  в  разные
стороны; следы вели в шести направлениях.
   Альбер заметил, что одна из лошадей оставляла более глубокий след,  чем
другие, и заключил, что она несла двух всадников.
   Хотя сердце и сжалось у него от боли, но открытие все же несколько  его
успокоило. Александр, заключил он, быть может, ранен и похищен, но он жив.
Раз таинственные похитители не убили его, надежда еще не пропала.
   Альбер  был  очень  далек  от  того,  чтобы  догадаться,  какого   рода
катастрофа произошла с его другом.


   Александр почти потерял сознание, но  ощущение  холода  привело  его  в
чувство. Он открыл глаза и удивился, увидев незнакомца, который кропил ему
лицо водой из фляги.
   Александр был человек бесстрашный, но  он  невольно  вздрогнул,  увидев
скотскую физиономию этого человека, наискось пересеченную лиловым  рубцом.
Он узнал мерзавца португальца  и  его  сообщников.  Они  все  были  тут  и
разглядывали Александра с чувством удовлетворенной ненависти.
   Пленник захотел встать, но у него были связаны ноги и руки,  невозможно
было сделать ни малейшего движения.
   Человек с  рубцом,  увидев,  что  Александр  пришел  в  себя,  перестал
брызгать на него водой и убрал ремень, сжимавший ему горло.
   - Вы наконец решили все-таки очнуться, белый красавчик? - сказал он  на
ломаном английском языке. - Я, быть может, слишком туго завязал  вам  этот
галстук? Но теперь ваш обморок прошел, давайте побеседуем.
   Александр хранил презрительное молчание.
   - Что-то у вас сегодня голос не  такой  громкий,  как  третьего  дня  в
краале, когда вы так ловко увели у  нас  этих  черных  скотов.  Нет  ваших
дружков с карабинами? Вы один, совсем один... И в  полной  моей  власти...
Молчите? Что ж, ваше дело! А у  меня  есть  верный  способ  заставить  вас
разговориться. Как бы нам даже не пришлось просить вас  помолчать,  потому
что скоро вы у меня сделаетесь разговорчивым, как серый попугай.
   - Попробуй, - спокойно сказал француз.
   - Сначала выслушайте меня. Я на вас не очень сержусь, хотя вы и здорово
огрели меня чамбоком. Я честный купец и люблю  делать  дела  мирно.  А  вы
помешали мне и моим компаньонам доставить товар на место и этим  причинили
нам большие убытки. Вы их нам возместите, не правда ли, белый сеньор?
   Александр пожал плечами.
   - Вы, по-видимому, путешествуете для своего удовольствия?  Стало  быть,
вы человек богатый. Слушайте меня внимательно и решайте быстро, потому что
минуты дороги. Ваши друзья заметят ваше отсутствие и бросятся искать  вас,
а нам не хочется - по крайней мере сегодня - вступать с ними в переговоры.
У нас было пятьдесят  чернокожих  Если  хотите,  можете  считать,  что  мы
захватили их незаконно. Но каждый из них  стоил  в  среднем  сорок  фунтов
стерлингов. Подпишите нам чек  на  эту  сумму  на  имя  вашего  банкира  в
Кейптауне, и мы будем квиты и расстанемся, если вам угодно, друзьями.
   Александр расхохотался. Предприимчивый мошенник был озадачен.
   - Да ты просто сумасшедший, - с насмешкой сказал француз. -  Во-первых,
у меня нет таких денег. Говорю тебе это просто так, для  сведения,  потому
что, были бы у меня деньги, ты бы все равно ни  гроша  не  получил.  Затем
скажи, пожалуйста, кто может мне помешать выписать тебе чек на любую сумму
на имя какого-нибудь несуществующего банкира?
   - Ну, знаете, - возразил португалец, - мы тоже умеем читать и писать, и
мы хорошо знаем все банки в городе, да и на всем побережье. Мы  через  них
ведем все дела.
   - Какая честь для английских банкиров! Но оставим это. Допустим, ты  бы
мне поверил, а я сделал бы все, что только возможно, чтобы тебе заплатить,
- я считаю, что долги надо платить даже мерзавцам. Но неужели ты  считаешь
меня таким дурачком, чтобы поверить тебе? Если бы я дал тебе деньги, ты бы
так-таки и отпустил меня? Ты бы не попытался отплатить мне за  чамбок,  от
которого у тебя до сих пор рожа вздута?
   Мерзавец почувствовал, что его намерения разгаданы, и пришел в  ярость.
Его напускное спокойствие сразу пропало. Он уставился на пленника свирепым
взглядом, в котором смешались  неутоленная  алчность,  бешенство  и  жажда
мести.
   - Белый! Сын белого! Проклятый иностранец! -  рычал  он  сдавленным  от
ярости голосом. - Ты угадал. Верно, я хотел заставить тебя  подписать  мне
чек... а затем убить тебя... убить тебя, как собаку. Но раньше я  бы  тебя
хорошенько отстегал кнутом! Твоя белая кожа летела  бы  клочьями.  Что  ж,
денег я от тебя не получу? Так и быть! Но я, по крайней мере, отомщу тебе.
Это тоже кое-чего стоит.
   Александр сохранял свою  обычную  невозмутимость.  Человек  посторонний
никогда не  догадался  бы,  что  перед  ним  -  главное  действующее  лицо
подготовляющейся мрачней драмы. Если бы не то, что руки и ноги были у него
туго связаны лианами, его можно было бы  принять  просто  за  любопытного,
которого забавляют штуки человекоподобной обезьяны.
   - Трус! - сказал  он  спокойно.  -  Сын  раба!  Барышник!  Ты  торгуешь
человеческим телом! Попробуй только тронуть один волос у меня на голове, и
тогда ты еще увидишь, что с тобой сделают мои друзья, которые сейчас  меня
разыскивают.  Ага,  мерзавец,  дрожишь?  А  ты  торопись  выполнить   свои
намерения. Торопись, потому что все ваши шкуры в опасности, я не дал бы за
них и рейса [рейс - мелкая португальская монета].
   Мулат пришел в ярость. Он заорал  и  бросился  на  Александра.  А  тот,
считая, что пришло время прощаться с жизнью, плюнул ему прямо в лицо. Но к
обиде мулат был  нечувствителен.  Он  сделал  знак  своим  сообщникам,  те
подхватили пленника и быстро унесли его в глубину леса. Здесь они вышли на
полянку, на которой паслись шесть  прекрасных  оседланных  капских  коней.
Александра взгромоздили на одного из этих коней, на шею; его враг  вскочил
в седло,  отдал  резко  и  кратко  несколько  приказаний,  назначил  своим
сообщникам место встречи, а затем все поскакали в разные стороны.
   Бешеная скачка продолжалась около трех часов. Наконец лошадь  выбралась
на просторную, открытую поляну, посреди которой  стоял  круглый  частокол.
Остальные пять лошадей, несшие меньший груз, пришли раньше.
   Они уже  были  расседланы  и  разнузданы  и  пощипывали  редкую  траву.
Александра спустили на землю. У него ломило все тело.
   Он увидел давно покинутый  крааль.  Хижины  были  сожжены,  сохранилось
только укрепление. Всякого рода отбросы свидетельствовали, что  здесь  еще
недавно было много народу. Возможно,  что  в  течение  некоторого  времени
здесь содержали бушменов, которых он освободил.
   Француза положили на солнцепеке, прямо на раскаленную землю. Его мучила
жажда. Португалец рычал, пена стекала  у  него  изо  рта,  глаза  налились
кровью. Он подошел к Александру.
   - Ну что, проклятый белокожий, - орал он, - теперь тебе ясно, что ты  у
мулата во власти? Теперь, если мулат захочет, он тебе за  все  заплатит...
Да еще с процентами... Твои дружки далеко, а моя шкура все еще на  мне.  Я
тебе сказал, что знаю безошибочный способ заставить тебя говорить.  Сейчас
ты у меня подпишешь чек. Увидишь!..
   Его сообщник  принес  охапку  колючек  "подожди  немного",  которые  мы
описали раньше. Он привязал их к  хвосту  одной  из  лошадей,  и  она  вся
затряслась от боли.
   - Так! - сказал мулат. - А  теперь  посадите  этого  белого  сеньора  в
седло. И привяжите покрепче. Вот так... Садитесь  и  вы  на  своих  коней.
Возьмите чамбоки и хлещите куда попало и коня и всадника... Слушай, белый,
ты будешь скакать час, и мои люди будут тебя хлестать. Потом мы  повторим.
Пока ты не подпишешь чек. Валяйте!
   Коню отдали поводья. Почувствовав свободу, он  шарахнулся,  взвился  на
дыбы и бешено заржал.  Затем  он  стал  на  все  четыре  ноги,  взбрыкнул,
повернулся и понес. Вскоре домчался до частокола, но было слишком  высоко,
перескочить он не мог и стал мелким галопом бегать вокруг. Один из мулатов
до крови хлестнул его  чамбоком.  От  неожиданности  и  боли  конь  сделал
бешеный прыжок в  сторону.  От  этого  резкого  движения  колючки  сначала
хлестнули его по бокам, а  потом  врезались  в  тело.  Он  снова  пустился
вскачь, наткнулся на второго всадника, и тот тоже стегнул его ремнем. Конь
обезумел, понесся, сам не зная  куда,  и  все  норовил  укусить  человека,
который болтался у него на спине. Это ему не удавалось.  Палачи  налетали,
стегали его по  крупу  и  по  шее,  заставляя  проделывать  фантастические
прыжки.
   Наконец, весь в мыле, тяжело дыша, с широко раздувающимися ноздрями,  с
ужасом в глазах. Конь вернулся на середину поляны,  стал  бить  копытом  и
затем, совершенно обезумев, понесся прямо на частокол.
   С каждым его скачком мучения Александра усиливались. Все его тело  было
так туго перевязано лианами, что мышцы, казалось, вот-вот лопнут. Кровавый
туман застилал ему глаза, в ушах шумело, в  горле  пересохло,  не  хватало
воздуха в легких.
   Вдруг Александр услышал треск и обо что-то больно ударился,  а  бешеная
скачка сделалась еще более бешеной.
   Конь очертя голову бросился в крааль. Частокол подался, как если  бы  в
него попала бомба, и теперь бедное животное, вконец замученное  колючками,
неслось куда глаза глядят.
   Александр понял, что это будет продолжаться до тех пор, покуда конь  не
свалится замертво.



        13

   Мрачное возвращение. -  Мучительное  ожидание.  -  Ночной  праздник.  -
Веселье в краале. - Стрелы и яд бушменов.  -  Нгуа  -  яд  смертельный.  -
Туземная музыка. - Гурра и жум жум,  рабукены  и  ромельпо.  -  Пляска.  -
Человек, который так хорошо танцует, должен драться  еще  лучше.  -  Воины
напали на след. - Страшное возмездие. - "Но где белый вождь?" - "Кто  меня
любит, за мной!"

   Альбер де Вильрож решил немедленно  пуститься  по  следам  той  лошади,
которая, как ему казалось, несла двойной груз. Многочисленные  невзгоды  и
приключения сделали Альбера смельчаком. В  пампасах  Аргентины  он  прошел
суровую школу гаучосов,  он  поддерживал  тесные  отношения  с  последними
траперами  Дальнего  Запада  и  с  охотниками  Мексиканской  Соньоры,   он
прекрасно знал пустыню. Так что без долгих размышлений он  решил  оставить
преподобного его пастве вместе с мастером  Вилем,  а  самому  пуститься  с
Жозефом на розыски Александра и его похитителей. В  нескольких  словах  он
посвятил в свои намерения проводника Зугу, но тот советовал подождать.
   Подождать, когда друг, находящийся в  лапах  бандитов,  быть  может,  в
отчаянии зовет его на помощь! Подождать! Одно это слово заставило  пылкого
молодого человека подскочить. Несмотря на все свое внешнее спокойствие, он
был смертельно бледен и весь трясся нервной дрожью.
   - Поверь мне, белый вождь, - почтительно настаивал Зуга. -  Сегодня  ты
уедешь один, а завтра с  тобой  пойдут  бушмены.  Ты  увидишь,  что  такое
благодарность черных людей.
   - Но почему не сегодня?
   - Потому что сегодня в краале будет праздник. И  наконец,  скоро  ночь,
все равно никакие поиски невозможны. Но время не будет  потеряно.  У  тех,
кто похитил белого, лошади долго бегать не смогут, они  скоро  устанут.  А
бушмены быстро их догонят. Потому что бушмен бегает быстрей любого коня. Я
тоже пойду с тобой, потому что тот белый - друг черных людей.
   Альбер признал правильность этих доводов и  последовал  за  охотниками,
которые, неся богатую добычу, возвращались в крааль шумной гурьбой.
   У забора стояла улыбающаяся, счастливая женщина с ребенком  за  спиной,
видимо пришедшая сюда затем, чтобы первой приветствовать возвращающихся. С
невыразимой нежностью смотрела она на своего  ребенка,  время  от  времени
переводя взгляд своих черных глаз на обоих европейцев и Зугу.
   Альбер  узнал  ее:  это  была  мать  того  мальчика,  которого  укусила
пикаколу. А она заметила бледность обоих каталонцев и то, что с  ними  нет
их третьего товарища.
   - Где белый? - воскликнула она с тревогой в голосе.
   Подбежал ее муж.
   - Жена! - сказал он. - Белого похитили. Приготовь стрелы. Приготовь яд.
Я отправлюсь искать белого. Тот, кто поднял руку на великого вождя, умрет.
Ступай!
   - Хорошо! - ответила женщина и пустилась бегом.
   - Слыхал? - торжествующе спросил Зуга. - Белый вождь будет  освобожден.
Его враги завтра умрут. Так сказал бушмен.
   Альбер, снедаемый мучительной тревогой,  уединился  в  хижине,  которую
бушмены наскоро построили для европейцев, а  Жозеф  отправился  на  поиски
преподобного  и  мастера  Виля.  Он  с  возмущением  рассказал  им,  каким
несчастьем закончилась охота, и стал строить  планы  мести  один  страшней
другого.
   Лжемиссионер и полицейский взволновались, на что у  каждого  была  своя
причина. Но Жозеф был им признателен за интерес, который  они  проявили  к
этому делу. Он не мог предположить, что в миссионере заговорила  алчность;
он не знал, что его преподобие готов перевернуть небо  и  землю,  лишь  бы
найти Александра, потому что в  его  глазах  и  в  глазах  его  сообщников
Александр  олицетворял  тайну  фантастического  богатства.  А  полицейский
считал, что у него похитили  преступника,  которого  он  мечтал  изловить.
Мастер  Виль  стал  твердить,  что  надо  без  промедления  вернуться   на
английскую территорию за подкреплением и пройти по всей провинции с  огнем
и мечом.
   - Во всяком случае, рассчитывайте на меня, -  сказал  миссионер.  -  Я,
правда, человек мирный и всякая мысль о пролитии крови мне  претит,  но  я
приму участие в ваших поисках, хотя бы мне пришлось поплатиться жизнью.
   - А что касается меня, - заявил мастер Виль, - то хотя одна рука у меня
еще не совсем действует, зато другая, слава  богу,  достаточно  крепка.  И
ноги крепкие. Да и голова на плечах. Я с вами в любую минуту.
   Жозеф был тронут таким сердечным участием:
   - Значит, друзья, выходим завтра утром. Карай! Скорей бы  прошла  ночь!
Мне не терпится повидать этих мерзавцев вблизи. Уж я  для  них  что-нибудь
придумаю - какую-нибудь невиданную пытку. Они мне ответят за бедного месье
Александра!
   Тем временем начались приготовления к ночному пиршеству.  Всюду  пылали
огромные жаровни, из рук в руки передавались плетенки с пивом. Негры пили,
как слоны; они плясали, точно их всех покусали тарантулы.
   В другое время Альбер не без любопытства и  даже  не  без  удовольствия
посмотрел бы эти бурные развлечения, но сегодня ему было не  до  того.  Он
покинул свою хижину, пошел бродить  по  краалю  и  оказался  перед  жалкой
лачугой, в которой жена бушмена готовила яд и стрелы.
   И в Африке и в Австралии туземцы обычно держат в строгой тайне все, что
относится  к  изготовлению  этих  грозных  орудий  самозащиты,  и   упорно
отказываются посвящать белых в способы изготовления ядов.
   Наполовину от нечего делать,  наполовину  подталкиваемый  любопытством,
молодой человек вошел. Женщина не считала нужным скрывать  что  бы  то  ни
было от друга ее благодетеля и продолжала свою страшную работу.
   Небольшой лук из дерева твердой породы, длиной  не  больше  метра,  она
смазала жиром и поставила новую тетиву из лосевых жил.  Затем  она  вынула
стрелы, хранившиеся в колчане из леопардовой шкуры, аккуратно разложила их
на земле и тщательно осмотрела. Они были сделаны из простого тростника, но
очень искусно: для этих простодушных работниц изготовление хороших стрел -
дело чести. Здешние стрелы далеко не имеют такой  необычайной  длины,  как
стрелы южноамериканских индейцев, достигающие чуть ли  не  двух  метров  в
длину. Бушменская стрела короче в четыре раза. Но  как  они  сделаны,  как
остроумно подогнаны все части, из которых приготовляется это  смертоносное
оружие! Наконечник длиной  в  шесть-семь  сантиметров  представляет  собой
круглую кость с зазубринами. Он вставляется в полый конец тростника, но не
слишком плотно. Когда стрела попадает в живую цель, тростник  можно  легко
выдернуть, а наконечник остается на месте. Сбоку у него небольшой железный
и очень острый крючок,  который  не  позволяет  его  выдернуть.  Крючок  и
зазубрины смазаны ядом.
   Бушменка взяла стоявший в углу большой сосуд из  необожженной  глины  и
осторожно извлекла из него штук тридцать гусениц,  по-местному  называемых
"нгуа".  Она  раздавила  их  на   куске   тыквенной   скорлупы,   отложила
внутренности, а кожицу выбросила. Из этих  внутренностей  женщина  скатала
мягкий зеленоватый шарик, смазала им все стрелы одну за другой -  костяные
наконечники и железные крючки - и затем аккуратно все уложила в колчан.
   Наконец она закончила работу.
   Альбер уже слыхал о страшном действии этого яда и все  же  относился  к
нему скептически.
   - Если это все, - пробормотал он про себя, - на что  они  рассчитывают,
чтобы освободить бедного Александра, то уж лучше я положусь на мой  верный
карабин.
   Незнание бушменского языка не позволило ему  обратиться  к  женщине  за
какими  бы  то  ни  было  разъяснениями.  Его  недоверие   было,   однако,
поколеблено, когда он увидел, как тщательно  она  очищает  свои  ногти  от
малейших остатков налипшего на них вещества.
   Он собирался пойти поискать проводника, когда тот сам вошел  в  хижину.
Увидев, чем занята хозяйка, он обрадовался.
   - Женщина, - сказал он, - это хорошо!  Ты  приготовила  нгуа.  Те,  кто
похитил белого, умрут.
   - Что ты сказал? - осведомился Альбер.
   - Это нгуа, - ответил тот. - Нгуа ужасен. Нгуа убивает наповал  пантеру
и леопарда. Слон, если стрела попала ему в хобот, умирает очень  скоро.  А
лев приходит от этого яда в такое  бешенство,  что,  прежде  чем  умереть,
грызет землю и деревья. Когда  стрела  с  нгуа  попадает  в  человека,  он
испытывает такую страшную боль, что катается по земле, рвет  свое  тело  и
просит, чтобы мать покормила его грудью: ему кажется, что  он  снова  стал
младенцем. Или же он впадает в  бешенство.  Тогда  он  убегает  далеко  от
крааля, куда-нибудь в глубину леса, и там умирает. А рот его покрыт пеной.
Белый вождь будет отмщен.
   - А нет ли у бушменов и бечуанов другого яда?
   -  Конечно,  есть  яд  пикаколу  и  соки  растений,  которым  вы  даете
непонятные нам названия. Но эти яды  вызывают  оцепенение  и  убивают,  не
причиняя страданий, а нгуа - яд мести.
   Наступила ночь, и на пиру царило небывалое оживление.  К  потрескиванию
тростника,  который  охапками  бросали  в  огонь,  присоединилось  рычание
мужчин, визг женщин, пронзительные крики детей. Все без  различия  пола  и
возраста  были  пьяны.  Общий  шум  перекрывала  невообразимая  какофония,
которую производили жум-жумы, гурра и всякие  другие  местные  музыкальные
инструменты.
   Гурра имеет вид лука. Она состоит из струны, прикрепленной  к  птичьему
перу. В стволе пера проделано отверстие, в которое виртуоз дует  изо  всех
сил, как в дудку. Когда в оркестре есть десяток этаких  гурра,  подымается
такой вой, такое мычанье, что становится страшно.
   Рабукен - длинная треугольная доска, на которую  натянуты  три  струны.
Колка  нет,  и  струны  упираются  в  надутый   пузырь,   который   служит
резонатором. Этот инструмент еще удивительней, чем гурра.
   Но предел - это ромельпо. Представьте себе дуплистый пень, поставленный
на треножник и туго перетянутый шкурой  куагги.  Музыкант  вооружен  двумя
дубинами и беспрерывно бьет ими что есть силы по этой прочной  шкуре.  Это
более оглушительно, чем все барабаны на свете.
   Танцоры соответствуют оркестру. Возбужденные его шумом, они  становятся
в круг. Все почти совершенно голые. У каждого в руке палка,  или  топорик,
или копье. Каждый орет во всю силу своих легких.  Затем  все  одновременно
поднимают одну ногу и одновременно отбивают один  удар.  Это  единственное
движение, какое они производят все вместе. А дальше - кто во  что  горазд.
Какие угодно телодвижения,  какие  угодно  звуки!  Вообразите  оркестр,  в
котором каждый музыкант самым усердным образом исполняет  другую  мелодию,
или балет, в котором каждый танцует что вздумается,  или  хор,  в  котором
каждый поет что бог на душу положит, и вы едва ли  получите  представление
об этом  непостижимом  смешении  звуков  и  движений,  которое  составляет
радость жителей крааля. Руки и головы  дергаются  в  разные  стороны,  все
исступленно кричат; тучи пыли окутывают танцоров,  так  усердно  колотящих
ногами в землю, что после пляски в ней остается глубокий след.
   Время от времени из круга выходит танцор. Сейчас он будет плясать один.
Он исполнит какой-нибудь особенный, им самим  придуманный  номер  и  будет
награжден рукоплесканиями.
   В  пляске  принимают  участие  не   только   молодые.   Южноафриканская
Терпсихора имеет горячих приверженцев среди взрослых и  даже  среди  седых
стариков. Не стоит и говорить,  какую  жажду  вызывают  такие  упражнения.
Плетенки с пивом передаются из рук в руки и опорожняются до капли.
   Бушмен,  который  обещал  Альберу  найти  Александра  и  отомстить  его
похитителям, обращал на себя внимание своим бешеным  темпераментом.  Время
от времени он выходил из круга. Тяжело  дыша,  с  раздувающимися  ноздрями
подходил он к Альберу и горделиво выставлял себя напоказ, как  бы  говоря:
"Смотри и любуйся! Смотри, какой я великий воин! Будь спокоен  -  человек,
который так хорошо танцует, умеет еще лучше драться".
   "Но Альберу вся эта  гимнастика  внушала  серьезное  беспокойство.  Он,
пожалуй, не без оснований думал, что завтра утром эти люди и  шевельнуться
не смогут.
   Его тревога оказалась напрасной, потому что задолго до  восхода  солнца
бушмен взял оружие и вместе со своим братом углубился в лес. А через  Зугу
он настойчиво потребовал, чтобы Альбер остался и ждал его возвращения.
   Альбер был раздосадован. Ему хотелось присоединиться к охотникам, и  он
уже пожалел, что доверил розыски друга чужим людям. Жозеф, мастер  Виль  и
преподобный  разделяли  его  нетерпение.  Им  тоже  хотелось   отправиться
немедленно.
   Но проводник отлично знал обычаи черных  охотников  и  потому  всячески
удерживал европейцев в краале, убеждая их, что у черных есть свой  план  и
лучше им не мешать.
   - Терпение, терпение, вождь!  -  беспрерывно  повторял  он.  -  Человек
сказал,  что  вернется  до  наступления  ночи,  -  значит,  вернется.   Не
беспокойся!
   Альберу не оставалось ничего другого,  как  шагать  взад  и  вперед  по
краалю и считать часы и минуты.
   Зуга оказался прав. Солнце стало скрываться за деревьями, когда  вдали,
со стороны хопо, показались люди.
   - Верховые! - воскликнул Жозеф, взобравшийся на крышу одной из хижин. -
Я вижу лошадей!
   - Быть не может! Ты ошибаешься! Это,  должно  быть,  антилопы,  которые
уцелели после охоты.
   - Карай! Я знаю, что говорю! Через минуту  вы  сами  увидите,  что  это
лошади.
   - Но, в таком случае, кто же это едет?
   - Три, четыре, пять... Пять  лошадей...  Постойте,  а  всадников  всего
двое. Вот они остановились. Лошади  Отказываются  идти  дальше.  Ах,  нет!
Копьем в бок - и они скачут!
   - А месье Александр? Его-то ты видишь?
   - Лица я различаю плохо - солнце бьет мне прямо  в  глаза.  Нет,  месье
Александра я не вижу. Ах, да ведь это те двое, которые ушли ночью!
   Крик отчаяния вырвался у Альбера:
   - Я трижды дурак! Я подлец! Как это я мог передоверить чужим людям  то,
что обязан был сделать сам! Двенадцать часов я проторчал здесь сложа руки,
вместо того чтобы помчаться на выручку моему другу!
   Жозеф не ошибался. Двое верховых, которых он увидел, были действительно
бушмены. Они подбадривали коней остриями своих копий  и  скакали  довольно
быстро. И еще три лошади,  дисциплинированные,  как  все  капские  лошади,
привыкшие ходить вместе, следовали за ними свободно.
   Вид у наездников был ужасный. С головы до  ног  оба  они  были  покрыты
запекшейся кровью. Оба исступленно кричали,  лица  обоих  были  перекошены
злобой, раскрытые рты показывали сверкающие острые зубы. И  лошади,  также
покрытые кровавой пеной, имели ужасный вид. У одного из негров - как раз у
отца спасенного Александром ребенка - висела через плечо  сетка,  в  каких
женщины переносят яичные скорлупы с водой.  Но  в  сетках  лежали  не  эти
невинные сосуды, а свежесрезанные человеческие головы.
   Бушмен быстро соскочил  на  землю  и  издал  крик,  на  какой  человек,
казалось, не способен. Он  быстро  освободился  от  своей  страшной  ноши,
схватил головы за волосы и  швырнул  их  к  ногам  окаменевшего  от  ужаса
Альбера.
   - На, смотри! - с демоническим смехом закричал негр. - Ты  их  узнаешь?
Считай! Они все тут. Ни один не ушел.
   Альбер, превозмогая отвращение, взглянул на одну из этих голов и увидел
след чамбока - рубец, который Александр оставил  два  дня  назад  на  лице
португальского мулата.
   И тотчас он все  понял.  Он  понял,  что  друг  его  попал  в  ловушку,
поставленную работорговцами.  Эти  негодяи,  по-видимому,  оставили  своих
лошадей в укромном месте, а сами неотступно следили за краалем, за  охотой
и за охотниками, рассчитывая, что им представится случай утолить  мучившую
их жажду мести.
   И этот  случай  представился,  когда  Александр  бросился  преследовать
раненую антилопу.
   - Но  Александр!  Где  белый  вождь?  -  воскликнул  Альбер  сдавленным
голосом. - Говори!
   Негр как будто и не  слышал.  Ему  было  непонятно,  почему  Альбер  не
уделяет достаточного внимания его трофеям, и он затянул монотонную  песню,
которую время от времени прерывали раскаты сардонического смеха.
   - Полубелые пришли из страны заката. Они обманом похитили черных людей,
чтобы увезти их далеко, очень далеко. Черные люди  носили  на  шее  бревно
рабства. Им предстояло навеки покинуть свою пустыню Калахари.  Но  прибыли
настоящие белые... Такие белые, как Дауд,  высокочтимый  отец  чернокожих.
Настоящие белые сломали бревно рабства и освободили бушменов. Белые люди -
великие воины.  Их  вождь  добр,  как  Дауд.  Он  спас  ребенка,  которому
предстояло умереть. Белый вождь добр. Он храбр, но неосторожен. Он не убил
работорговцев, и они похитили его, чтобы наказать за  то,  что  он  вернул
свободу бушменам. Но бушмены великие воины. Они имеют нгуа  -  смертельный
яд, который причиняет страдания. Стрела, смазанная  ядом  нгуа,  убила  их
всех. Они мучились, их рты, которые больше никогда не будут говорить, выли
от боли. Их головы будут выставлены в краале. Бушмены  храбры.  Они  любят
белых людей!
   Альбер слушал с понятным нетерпением этот дикий напев, из  которого  не
понимал ни одного звука. Хорошо, что тут был Зуга, который все переводил.
   Бушмен рассказал также, что нашел  мулатов  в  таком  место,  где  они,
видимо, считали себя в полной безопасности и спали. Он разделался с  ними,
как счел нужным, и стал искать Александра. Руководимый своим  безошибочным
инстинктом, он напал на след обезумевшей лошади, но не знал, что к ней был
привязан спаситель его ребенка. Он  считал,  что  белый  вождь  сбежал  от
мулатов и вернулся в крааль  другой  дорогой.  Теперь  он  был  совершенно
растерян и стал неистово ругать мертвых мулатов.
   Альбер на минуту упал  духом,  но  вскоре  к  нему  вернулась  вся  его
энергия. Приготовления к  отъезду  он  закончил  в  одну  минуту.  Оружие,
продовольствие, вода, боеприпасы были упакованы и  навьючены  на  лошадей,
которых сметливый и практичный бушмен пригнал в расчете,  что  они  смогут
пригодиться белым гостям.
   Ночь спустилась быстро. Однако было решено  выехать  немедленно,  чтобы
поскорей  добраться  до  покинутого  крааля,   где   нашли   свою   смерть
работорговцы и где терялись следы Александра.
   -  Давай,  Жозеф,  живей!  Едем!  Едем!  А  вы,  мастер  Виль?  И   вы,
преподобный? Едете или остаетесь?
   - Я весь к вашим  услугам,  -  ответил  каждый  из  обоих  англичан.  -
Рассчитывайте на меня.
   - И я тоже тебя  не  оставлю,  -  сказал  бушмен.  -  Ночью  в  пустыне
небезопасно. Я не хочу, чтобы мой белые благодетель  пострадал  от  когтей
льва или жала змеи. Едем!



        14

   Бешеная  скачка.  -  В  чем  преимущество  кожаных   наручников   перед
веревочными. - Александр стал дичью, за ним охотятся крокодилы. - Он  едва
не съеден. - Расплата за добрый поступок. - На что может пригодиться пучок
колючек, завернутый в охотничью куртку. - Крокодил здорово наказан. -  Как
туземцы погоняют лошадей. - Отравленная пика.  -  Освободитель  рабов  сам
попадает в рабство.

   Лошадь, к которой привязали  Александра,  была  истерзана  колючками  и
неслась без оглядки. Это было крепкое животное с мощной шеей,  с  округлым
крупом, с выпуклой грудью скакуна, с тонкими ногами антилопы и с твердыми,
как мрамор, копытами. Распустив гриву, выкатив глаза, тяжело дыша и храпя,
лошадь неслась, как метеор.
   Один только ее галоп нарушал тишину этих пустынных мест.  Лишь  изредка
взлетала, хлопая  крыльями,  стайка  рябчиков  или  проносилось  несколько
антилоп.
   Александр ударялся головой о лошадиный хребет;  голова  его  отяжелела,
болела и болталась из стороны в сторону, так что он даже не мог  разобрать
достаточно хорошо, что именно с ним происходит. У него стучало  в  висках,
яростное солнце все время било ему в  глаза,  он  был  ослеплен.  Напрасно
пытался он опустить веки - красные круги все равно вставали у  него  перед
глазами, пыль все равно забивалась в них. Он  испытывал  головокружение  и
приступы тошноты.
   Однако памяти Александр не утратил. Все, что предшествовало случившейся
с ним беде, и все,  что  было  после,  он  помнил  вполне  отчетливо.  Все
подробности стояли перед его невидящими глазами, как кошмарные видения. Но
уж таковы были  изумительная  крепость  организма  и  сила  воли  у  этого
молодого человека, что он сделал еще одно, последнее бешеное усилие, чтобы
порвать путы, которые связывают  ему  руки  и  ноги.  Александр  судорожно
дергался и извивался, но безрезультатно. Он только  причинял  лишнюю  боль
своей лошади, та спотыкалась и едва не падала, а сам он лишился чувств.
   Но, как  и  тогда,  когда  он  потерял  сознание  во  время  схватки  с
крокодилом, его привело в себя ощущение холода  и  боли.  Шони  чувствовал
себя так, точно его бросили в воду. Открыв  глаза  и  увидев  серо-зеленую
массу, он стал  захлебываться,  глухой  шум  наполнял  уши,  его  сотрясал
кашель. Но глаза промылись, освободились от песка,  и  несколько  глотков,
которые он сделал против воли, сразу освежили его. Вместе  с  сознанием  к
нему возвратилось самообладание, и он увидел, что действительно  находится
в воде. Однако, лежа на лошади  в  неудобной  позе,  он  не  мог  обозреть
берега. Лошадь шла вплавь, с каждым шагом вода становилась все  глубже,  у
Александра  голова  то  уходила  под  воду,  то  снова   поднималась   над
поверхностью. Освободиться он не мог, но каждый раз, всплывая, он  набирал
в легкие запасы воздуха, чтобы не задохнуться при следующем погружении.
   Действительно ли несколько ослабели путы  у  него  на  руках,  или  ему
только показалось? Нет, так оно и было. Он вспомнил,  что  мулаты  связали
его ременным лассо. В воде ремни набрякли. Скоро они станут растягиваться.
Через несколько минут он высвободит руки.
   А лошадь наискось пересекала озеро. Время от времени она теряла дно под
ногами и  пускалась  вплавь,  но  вскоре  снова  находила  твердую  почву.
Невольное  купанье  значительно  успокоило  ее  и  придало   новые   силы.
Александр, предчувствуя, что, когда она выйдет  на  сушу,  начнется  новая
скачка, решил использовать передышку. Солнце высуши! ремни в один  миг,  и
тогда пропала всякая надежда на освобождение.  Не  теряя  ни  секунды,  он
снова начал дергаться во все стороны, однако не слишком быстро,  чтобы  не
рас тратить последние силы.
   Наконец ремень стал  поддаваться  все  больше,  и  вот  исцарапанные  и
распухшие руки Александра  свободны.  Он  может  хоть  немного  расправить
затекшие члены, вытянуться, лечь на спину. Как ни малы результаты стольких
мучительных,  но  упорных  усилий,  бесстрашный  охотник  испускает  вздох
облегчения и чувствует, что к нему возвращается надежда. Увы, она не очень
тверда, эта надежда, потому что руки, которые были слишком долго и слишком
туго связаны, онемели  и  отказываются  служить.  Кровь  не  хочет  больше
циркулировать по посиневшим пальцам.
   Александр начинает бояться, нет ли у него перелома или вывиха. Тревога,
на минуту покинувшая его, возвращается снова, в еще более сильной форме.
   Кроме того, лошадь, которая, казалось, несколько успокоилась,  начинает
проявлять внезапный и необъяснимый страх. Она  пытается  встать  на  дыбы,
когда достигает дна, ржет, брыкается и рвется вперед.  Александр  пытается
ее успокоить, повторяя ей  слова,  знакомые  всем  лошадникам,  но  лошадь
пугается чего-то все сильней и сильней.
   Но вот онемение в руках как будто  проходит.  Александр  может  двигать
пальцами, кровообращение восстанавливается. Он хватается обеими руками  за
гриву и садится лошади на шею. С тревогой вглядывается он в  горизонт.  До
берега не  так  далеко  -  в  каких-нибудь  пятидесяти  метрах  начинаются
прибрежные  заросли  тростника.  Синие  цапли   и   пепельно-серые   аисты
поднимаются шумливой  тучей,  посреди  которой,  как  фейерверк,  сверкают
розовые фламинго. Одни эти безобидные голенастые не могли бы так  испугать
колониальную лошадь, привыкшую ко всякого рода птицам, как бы шумно они ни
хлопали крыльями, как бы пронзительно ни кричали.
   Но вот на спокойной глади воды Александр замечает странные борозды: они
широки у основания и сходятся под острым  углом.  Эти  борозды  двигаются,
приближаются со всех сторон и к тому же  в  строгом  порядке.  Больше  нет
никаких сомнений - центром, к которому  они  тянутся,  являются  лошадь  и
всадник, как если бы флотилия подводных лодок атаковала  корабль,  который
ей удалось окружить.
   Лошадь окаменевает от страха, но уже не стремится, как раньше,  укусить
свою живую поклажу. Она чувствует, что человек  наполовину  свободен,  она
оборачивается, смотрит на него своими умными глазами и  с  душераздирающей
силой ржет, как бы говоря человеку: "Спаси меня!"
   Пузыри возникают на воде и лопаются, а в воздухе,  громко  крича,  реют
водяные птицы. Несколько странных черных точек едва показываются над водой
и тотчас снова исчезают.
   Александр понимает ужас своего положения, и дрожь пробегает у  него  по
всему телу. Эта флотилия, приближающаяся  так  размеренно  и  неотвратимо,
точно  ею  руководит  опытный  командующий,  -  не  что  иное,  как   стая
крокодилов.
   Погибнуть в когтях льва, попасть под ноги слону или на  рога  бизону  -
все это одинаково ужасно, и никакой храбрец не может думать  об  этом  без
содрогания. И все-таки любой бесстрашный  охотник  добровольно,  с  легким
сердцем и сознательно идет на такой риск всякий раз, когда отправляется  в
малоизученные страны, на охоту за  крупным  зверем.  Но  у  охотника  есть
оружие. Оно дает ему большое преимущество, - конечно, при условии, если он
умеет владеть своими нервами и не теряет самообладания.
   Но чувствовать себя бессильным, безоружным, привязанным за ноги к крупу
изнуренной лошади, провести почти целые сутки без пищи, да еще под палящим
солнцем, которое выжигает глаза, и быть на волосок  от  страшных  челюстей
крокодила - согласитесь, тут может  взволноваться  даже  самый  закаленный
человек. К тому же лев,  слон,  даже  тигр  нередко  испытывают  при  виде
человека известную робость, и охотнику это  иной  раз  помогает  выйти  из
критического положения. Но крокодил, это олицетворение неумолимой и хищной
прожорливости, крокодил, который помышляет только о том, чтобы  проглотить
свою добычу, что бы она собой ни представляла, не знает никакой робости.
   Несчастный, который попал в пасть к крокодилу,  чувствует,  как  острые
зубы впиваются в его тело, разгрызают его кости. В предсмертную минуту  он
слышит, как эта огромная пасть прожевывает и заглатывает его.
   У Александра нет никакого оружия. Ровно никакого. У него даже нет ножа,
чтобы разрезать  ремни,  которые  стягивают  ему  ноги.  А  крокодилы  все
приближаются на своих огромных  лапах  и  хлопают  челюстями.  Иногда  они
наталкиваются друг на друга, и тогда раздается сухой стук.
   - Подумать только, - растерянно бормотал несчастный  Александр,  -  эту
пытку даже невозможно сократить!  Сейчас  они  меня  сожрут,  а  я  ничего
поделать не могу. Ничего!.. Ну  что  ж,  пострадаю  за  то,  что  совершил
хороший поступок. Я не жалею. Я  вернул  свободу  человеческим  существам.
Бедняги бушмены станут ценить белых людей... Это будет мой  вклад  в  дело
цивилизации. Альбер, мама, прощайте!
   Чудовищной величины крокодил до половины вылез в эту минуту из  воды  и
пытался схватить Александра за руку. К счастью,  вода  приходилась  лошади
только по брюхо.
   Александр  вскрикнул  так  громко,  что  благородное  животное  сделало
могучий скачок, сильно ударило крокодила задней ногой и на какую-то минуту
оторвалось от земноводного.
   Но резкое движение сместило колючий клубок, шипы снова врезались лошади
в тело, и она снова пришла в неистовство.
   И тут в голове у Александра молнией сверкнула счастливая мысль.
   "Инструменты!.. Да ведь при мне мои инструменты?.."
   Делом одной минуты было порыться в кармане,  достать  кожаный  чехол  с
инструментами, найти ланцет и перерезать ремни, которыми были связаны  его
ноги.
   Вздох облегчения!
   "Стало быть, я смогу защищаться... Хотя бы только кулаками и  ногами...
А там кто знает. Если у этой проклятой коняки хватит сил, я,  быть  может,
еще спасусь..."
   Берег  понемногу  приближался.  Крокодилы  были  в  двух-трех   метрах.
Некоторые из  них,  по-видимому,  были  напуганы  или,  по  крайней  мере,
озадачены.
   Только один - тот, который едва  не  схватил  Александра,  -  продолжал
рваться вперед.
   Но  Александр  уже  почуял  проблеск  надежды,  и  хорошее   настроение
вернулось  к  нему  со  всей  быстротой,  свойственной  его  неустрашимому
галльскому характеру.
   - Блестящая идея! - весело воскликнул он.  -  Раз  я  уже  сижу  верхом
по-человечески, то почему бы  мне  не  поиграть  с  этой  мерзкой  тварью,
которая хочет попробовать, каков  я  на  вкус?  Но  поскорей!  Для  начала
освободим лошадь от этого милого  клубка  колючек,  который  ей  прицепили
двуногие крокодилы. Надеюсь, они мне еще за это  ответят...  Так!  Готово!
Теперь надо идти  на  жертву  -  надо  расстаться  с  курткой.  Ничего  не
поделаешь! Лучше потерять куртку, чем собственную шкуру.
   Александр подобрал ноги. Теперь он стоял на спине лошади на коленях.
   И правильно сделал: крокодилы могли в любую минуту откусить  ему  ноги.
Он снял с себя куртку, завернул в нее клубок "подожди немного" и застыл  в
неподвижности.
   Недолго  пришлось  ему  так  стоять.  Хищный  обжора  возобновил   свои
поползновения и раскрыл фантастически  громадную  пасть.  Тогда  Александр
спокойно забросил в нее свой тючок.
   Кр-рак! Раздался стук,  точно  захлопнулась  крышка  сундука.  И  сразу
крокодил стал вертеться, кружиться и нырять.
   - Так тебе, гадина, и надо! - воскликнул Александр.
   Несмотря на весь ужас своего положения, он не мог удержаться от смеха.
   Крокодил, разумеется, проглотил колючки, и  теперь  они  ему  раздирали
небо и глотку. Он уже не мог закрыть пасть и,  бешено  колотя  хвостом  по
воде, все высовывался из все, видимо боясь захлебнуться.
   Не задерживаясь слишком долго на созерцании этой утешительной  картины,
молодой человек дал шпоры лошади, и та вынесла его сначала  на  отмель,  а
потом и на твердую землю.
   - Ну, кажется, спасся! Долго мне будут сниться эти крокодилы!..  Ладно,
посмотрим, какова обстановка. Не очень она веселенькая, эта  обстановочка!
Знать бы, по крайней мере, где я нахожусь... Эта бешеная лошадка бегала  и
бегала, так что теперь она еле дышит, а меня она умчала миль на пятнадцать
от крааля, если не больше. Бедный мой Альбер! Мой славный Жозеф! Как  они,
должно быть, тревожатся! Надо дать лошади отдышаться. Это прежде всего. Но
предварительно надо хорошенько ее стреножить, чтобы ей не пришло в  голову
оставить меня здесь одного. Пусть она пощиплет травку,  а  уж  я  пообедаю
мысленно. Черт возьми, нет сил...  Идея!  Если  я  не  найду  каких-нибудь
кореньев, то использую тот несложный прием, к которому одинаково прибегают
и  чернокожие  и  люди  цивилизованные,  с  той  разницей,  что  африканцы
стягивают себе живот и желудок лианой и очень  туго,  а  европейцы,  когда
приходится долго поститься, затягивают поясок всего на одну дырочку.
   По счастью, Александр не был доведен до такой крайности. Он уже  привык
к трудным условиям жизни в южноафриканской пустыне, он умел извлечь  уроки
из пережитых превратностей и помнил полезные наставления своих  чернокожих
спутников.
   Среди разнообразных растений, названий и свойств которых он не знал, он
заметил зеленоватых сверчков. Они медленно ползали по  толстым,  мясистым,
необычного вида листьям.
   "Постой-ка! - подумал Александр. - Этих сверчков я знаю. Когда наш Зуга
замечал их, он начинал раскапывать землю под теми растениями,  на  которых
они живут, и всегда что-нибудь находил. Копать!.. Но чем  копать?  Ничего,
любая ветка заменит мне лопату".
   Александр не ошибался в  своих  предположениях.  Он  обломал  ветку  на
первом подвернувшемся дереве, выковырял при ее помощи широкое углубление в
земле и в результате получасовых усилий нашел крупный клубень, величиной с
голову, немного похожий и по виду и  по  вкусу  на  репу,  но  значительно
нежней  и  сочней  [по-видимому,   это   корень   Mesambryanthemum   edule
(прим.авт.)]. Он с аппетитом съел все без  остатка,  затем,  подкрепившись
этой  пищей  отшельников,  вернулся  к  лошади.  Она  лежала  на  земле  в
изнеможении.
   - Так! - пробормотал Александр. - Теперь  только  не  хватало  лишиться
лошади! Ладно, дружище, вставай, и поскорей! Надо снова  скакать,  как  мы
скакали сегодня утром, но только в обратном направлении, на юг. Думаю, что
я не ошибаюсь. Мы ведь шли от крааля в северном направлении.  У  меня  нет
компаса! Ни часов! Ничего у меня нет! Впрочем, у меня есть двадцать  тысяч
франков золотом. Они лежат у Жозефа в  сумке.  Почти  семь  кило  мертвого
груза...
   Он погладил лошадь. Та подняла голову, сделала  большое  усилие,  чтобы
встать, и снова тяжело повалилась.
   Александра начало охватывать нетерпение.
   - Ну! - крикнул он и щелкнул языком. - Да она и двигаться  не  может!..
Если бы у меня хоть была уздечка! Что ж, в крайних случаях нужно принимать
крайние меры.
   Александр схватил палку и сильно ударил лошадь по крупу. Она встала.
   Александр вскочил ей на спину, стал  бить  ее  ногами  по  бокам,  даже
уколол ее кончиком ланцета, но ничто не могло заставить ее двигаться.
   Александр выбивался из сил. Наконец он вспомнил, как в Капской  колонии
поступают фургонщики, когда у них заартачится мул. Александр  соскочил  на
землю, набрал песку и насыпал лошади в уши.  Затем  снова  вскочил  ей  на
спину схватил ее за уши и стал трясти изо всех сил.
   Эта необычная и  жестокая  мера  подействовала  сразу.  Лошадь  сделала
несколько шагов, затем понемножку стала расходиться и в конце концов пошла
мелкой рысью, чем всаднику  пришлось  удовольствоваться,  хотя  теперь  он
предпочел бы галоп, каким лошадь неслась утром.
   - Ну что ж, - сказал он философски, - заночую где-нибудь под деревом, а
утром доберусь до крааля... Лошадь  в  неважном  состоянии,  да  я  и  сам
измучился. Несколько часов отдыха пойдут нам обоим только на пользу.
   Но Александру положительно не везло. Словно  было  начертано  в  книгах
судеб, что в этот злосчастный день одна беда будет  на  него  валиться  за
другой.
   Он уже трясся на лошади не  меньше  часа,  все  высматривая  подходящее
место для ночлега, когда внезапно что-то просвистело у него  над  головой,
скользнул какой-то предмет, который ему сразу и разглядеть не  удалось,  и
упал лошади прямо  на  шею.  Лошадь  свалилась  мгновенно,  как  сраженная
молнией.
   Александр посмотрел, что убило его лошадь, и  только  тогда  ему  стало
понятно, какой новой страшной опасности он подвергался: это было  огромное
копье с отравленный наконечником.  Туземцы  развешивают  такие  копья  над
тропинками, по которым ходит крупный зверь,  в  частности  носорог.  Копье
висит на веревке, перекинутой через дерево;  свободный  конец  привязан  к
колышку, вбитому в землю. Когда зверь задевает  веревку,  на  него  падает
тяжелое копье длиной в полтора метра и толщиной  почти  с  ногу  взрослого
человека. На древко надет острый наконечник,  смазанный  ядом.  Наконечник
сидит более или менее свободно, так  что  легко  отделяется  от  древка  и
застревает в теле животного.
   Если бы лошадь шла чуть быстрее, удар получил бы сам Александр.
   Яд оказался излишним. Железный наконечник, сидевший на тяжелом  древке,
перебил лошади спинной хребет. Он сделал  это  не  менее  точно,  чем  нож
качетеро,  которым  тореадор  во  время  боя  быков   добивает   животное,
получившее смертельную рану.
   - Вот уж действительно, - с шутливым отчаянием сказал Александр, -  мне
нельзя служить в кавалерии: я приношу несчастье лошадям! Что ж, перейдем в
пехоту. Ночь я проведу здесь, а утром отправимся дальше  пешком.  Но  пока
что  надо  развести  огонь,  потому  что  туша  моего  буцефала,  конечно,
привлечет всех хищников этого леса. К счастью, у меня уцелело огниво и  не
промок трут. Значит, все в порядке. Кусок  жареной  конины  на  ужин  -  и
спать.
   Ночь, наступившая после столь бурного дня, прошла спокойно, и Александр
проснулся на рассвете, разбуженный разноголосым хором серых  попугаев.  Он
хотел вскочить и поскорей стряхнуть с себя  оцепенение,  вызванное  ночным
туманом, но не мог, - его точно пригвоздили к земле.
   В его мозгу внезапно пронеслось  все,  что  он  пережил  накануне.  Ему
показалось, что продолжается кошмар или что у него свело руки и ноги, и он
крикнул, чтобы убедиться, что не спит.
   Ему ответили громкие крики, и он с  ужасом  увидел,  что  его  окружает
многочисленная  толпа  чернокожих,  одетых  в   лохмотья   и   вооруженных
старинными ружьями. Эти люди  воспользовались  его  глубоким  сном,  чтобы
связать его.
   Ничто, однако, не могло больше ни поразить его, ни тронуть. Он  оглядел
этих подлых врагов совершенно невозмутимо, но  не  смог  сдержать  возглас
удивления, когда узнал в них тех самых туземцев, которых  видел  во  время
своей первой встречи с миссионером: черные виртуозы из бродячего оркестра,
от какофонии которых бежал преподобный отец.
   - Что вам от меня нужно? - строго спросил он. - По какому праву вы меня
задержали? Что я вам сделал?
   Тогда вождь, знавший несколько слов по-английски,  нахально  подошел  к
нему почти вплотную и сказал:
   - Белый сломал бревно рабства невольников, которые принадлежали купцам,
пришедшим со стороны заката. Бушмены убили купцов, и мои  люди  больше  не
могут продавать невольников. Я не смогу давать моим людям  ни  платья,  ни
кап-бренди, ни ружей. Поскольку белый довел моих людей до нищеты,  он  сам
станет их рабом. Он  будет  толочь  просо  и  сорго  и  во  всем  помогать
женщинам, которые обслуживает мужчин. В Кейптаун он не  вернется  никогда.
Он раб, пусть на него наденут колодку.



        15

   Человек, который верит в  нелепости.  -  Бушмены  считают,  что  борода
помогает европейцам не заблудиться в лесу. - По следу. - Стрела с  красным
оперением. - Муха цеце. - Любопытное обезвреживание. - Отчаянный  план.  -
Плот. - Буря, гроза, наводнение. - Истребление лошадей. - Погибли! - Опять
предательство. - Приступ злокачественной лихорадки.

   Верхом на лошадях,  которых  предусмотрительный  бушмен  прислал  после
истребления работорговцев, Альбер, Жозеф, мастер  Вяль  и  его  преподобие
рысью направлялись туда, где, как все надеялись, можно  было  найти  следы
Александра. На пятую лошадь, которую под уздцы вел Зуга, навьючили вещи, а
оба бушмена, не чувствительные ни к зною, ни к  усталости,  шли  пешком  и
даже впереди всего каравана. Жители Южной  Африки,  в  особенности  жители
Калахари, отличаются способностью ходить  не  утомляясь  так  быстро,  что
могут легко состязаться с самыми крепкими и выносливыми лошадьми.
   Оба каталонца пытливо всматривались в местность, его преподобие  хранил
каменную непроницаемость, а мастер Виль  предавался  размышлениям.  Больше
чем когда бы то ни было проклинал он свое самомнение, которое толкнуло его
на эту дурацкую авантюру, в скверном исходе которой,  быть  может  не  без
оснований, он уже не сомневался. С Другой стороны, его  начинало  угнетать
это  существование,  наполненное   вечными   тревогами   и   бесчисленными
лишениями. Спокойствие трех французов, их полное достоинства поведение, их
благородные поступки -  все  это  сбивало  нашего  полицейского  с  толку.
Наконец, ни  разу  не  было  сказано  ни  слова  о  таинственной  цели  их
передвижения на север. Эта цель  представлялась  мастеру  Вилю  совершенно
непонятной; он не мог постичь, что за странная фантазия толкала  французов
навстречу неслыханным трудностям и неисчерпаемым опасностям.
   Что касается их причастности к убийству в Нельсонс-Фонтейне, то  мастер
Виль  неукоснительно  держался  своего  первоначального   убеждения:   как
чистокровный англосакс, мастер Виль был удивительно упрям.
   "Credo quia absurdum" - "Верю  потому,  что  это  нелепо",  -  говорили
древние логики, когда у них не хватало других аргументов. Мастер Виль  был
убежден, что три француза - убийцы, только потому, что это убеждение  было
глупо.
   Правда, он признавал, что это все-таки не обычные  преступники;  однако
полиция, эта высшая и безупречная организация,  знает  немало  фактов  еще
более необыкновенных и загадочных, и мастер Виль убеждал самого себя,  что
если французы действовали и не с корыстной целью - было очевидно, что  они
люди не корыстолюбивые, - то у них было какое-то другое побуждение. Мастер
Виль уже бесился от того, что, беспрерывно ломая голову над этой загадкой,
ничего  разгадать  не  мог.  Поэтому  он   невзлюбил   наших   бесстрашных
путешественников. Его голова, набитая полицейскими правилами и предвзятыми
мнениями, не  могла  постичь  всего  благородства  трех  отважных  сердец.
Полицейский, привыкший всегда вращаться  на  самом  дне  общества,  видеть
только его язвы, всегда кого-нибудь  подозревать,  не  может  и  не  хочет
верить в чью бы то ни было честность. Напротив, он  склонен  видеть  урода
или сумасшедшего во всяком, кто  по  своим  личным  качествам  стоит  выше
толпы. Полицейский разбирается в пороках, но великие человеческие качества
скрыты от него за семью печатями.
   А тут еще и преподобный со своими подлыми штучками. Он целиком подчинил
себе полицейского. И единственное оправдание, которое можно было бы  найти
для мастера Виля, если только глупость может быть оправдана, - заключается
в том, что он был человек добросовестный.
   Итак, он участвовал в кавалькаде и злился на самого  себя  и  проклинал
преступников, которых не мог разоблачить. Щемящая тревога снедала  Альбера
де  Вильрожа  и  Жозефа,  а  Зуга  и  оба  бушмена  были  полны   странной
уверенности. Альбер спросил бушмена, почему он так верит в успех  дела.  И
бушмен ответил:
   - Великий белый вождь не пропадет - у него такая же борода, как у вас.
   Лошади шли  рысью,  и  черные  разведчики,  искавшие  след  Александра,
отказались от поисков, только когда спустилась ночь. А наутро,  с  первыми
лучами солнца, поиски были  возобновлены  и  неутомимо  продолжались  весь
день.
   Кавалькада находилась на берегу того самого озера, где Александра  чуть
было не съели крокодилы. Еще сохранились следы, оставленные его лошадью  в
тот момент, когда она испугалась и бросилась, в воду.
   Альбер не мог понять, ни почему его друг пустил коня в воду, ни в какую
сторону  он  направился.  Он  недоумевал,  зачем  Александр   избрал   это
направление: оно могло привести его  в  Нельсонс-Фонтейн,  но  было  прямо
противоположно краалю, где находились его друзья.
   Очень уж,  должно  быть,  страшные  враги  преследовали  его,  если  он
пустился на такой опасный шаг!
   Второй раз прервала ночь эту охоту за человеком. С восходом солнца Зуга
и бушмен обошли все озеро и нашли следы на другом берегу, а также ямку, из
которой Александр вырвал питательный  корень.  Далее  следы  вели  к  тому
месту, где лежала убитая копьем лошадь.  Многочисленные  следы  босых  ног
окружали обглоданный хищниками скелет животного. Очевидно, здесь  побывало
много туземцев; однако - странное дело! - здесь кончался легко  различимый
след сапог Александра. Сколько ни искали, найти этот след дальше так и  не
удалось. А следы босых ног уходили в северном направлении  и  терялись  на
берегу узкой и глубокой речки, которая также текла на север.
   Альбер, бушмен и Зуга не верили своим глазам. Они  тщательно  осмотрели
каждую примятую травинку, каждую ямку, они терпеливо описывали все более и
более широкие круги, и все  было  напрасно:  найти  что-нибудь  так  и  не
удавалось.
   Альбер де Вильрож, охваченный тревогой,  почти  с  отчаянием  пришел  к
заключению, что не иначе, как его друга похитили чернокожие  и  понесли  к
реке. И, очевидно, у них были важные причины скрывать это похищение  и  не
показывать, в какую сторону они скрылись, ибо путь свой они  продолжали  в
лодке - вверх или вниз по течению. Глубокие борозды, оставленные на мокрой
песчаной   отмели   четырьмя   лодками,   очень   скоро   подкрепили   это
предположение.
   Один только лжемиссионер очень скоро кое-что понял: он нашел  торчавшую
в  земле  стрелу  с  красным  оперением,  и  эта  находка  заставила   его
вздрогнуть.
   - Вот оно как! - пробормотал он, сардонически улыбаясь.  -  Кажется,  я
знаю происхождение этой штучки. Пусть черти  унесут  меня  в  преисподнюю,
если эта стрела  выпала  не  из  колчана  кого-нибудь  из  моих  приятелей
бечуанов. Они, должно быть, поймали этого  верзилу  и  увели.  Браво!  Это
упрощает все дело. Его хорошенько обыщут, и если только карта при нем, она
попадет ко мне в руки. Если карта не при нем, надо постараться узнать, что
делается в карманах у тех двух. Ладно, пока все в порядке.
   Мерзавец протянул стрелу Альберу и прибавил:
   - Наличие этой стрелы, месье, только подтверждает  ваше  предположение.
Чернокожие уплыли куда-то по этой речке. По-моему, она - отдаленный приток
Замбези.
   - Вы в этом уверены?
   - Я не решусь утверждать. Но должен сказать вам, я в здешних местах  не
впервые. Весь общий вид местности, и резкая  покатость,  и  то,  что  река
течет на север, - все это позволяет думать, что я не ошибаюсь.
   У Альбера эти слова пробудили надежду. Быть может, решил он,  Александр
сумел ориентироваться и пуститься  в  сторону  водопада  Виктория  и  взял
чернокожих проводников. А быть может, он  ранен  или,  попросту,  устал  и
нанял носильщиков. Но ведь, в конце концов,  разве  все  три  приятеля  по
условились,  что,  если  что-нибудь  непредвиденное  разлучит  их,  каждый
должен, не теряя времени, продвигаться к цели экспедиции?
   Правда, Александр, как человек крайне  осмотрительный,  пунктуальный  и
четкий, должен был бы оставить хоть что-нибудь,  что  говорило  бы  о  его
пребывании здесь и хоть как-нибудь показывало, в какую  сторону  он  ушел.
Но,  быть  может,  что-нибудь  помешало  ему  сделать   это.   Надо   было
предполагать,  что  соответствующие  приметы  и   указания   скоро   будут
обнаружены в другом месте.
   Итак, решили идти на  север,  следуя  течению  реки.  Черные  лодочники
обязательно должны были сделать где-нибудь привал - на одном берегу или на
другом.
   Немного времени прошло с той минуты, как тронулись в путь,  и  вот  оба
негра начали проявлять беспокойство.
   - В чем дело? - спросил Альбер, пристально вглядываясь в листву.
   - Цеце, вождь! Цеце! Надо удирать поскорей! Надо уйти  от  воды,  иначе
погибнут лошади...
   Альбер уже не раз слыхал об этом страшном насекомом, и слова проводника
заставили его вздрогнуть. Кавалькада действительно вся была окутана густым
роем назойливых мух, с жужжанием впивавшихся в лошадей.
   Бежать из этих  проклятых  мест!..  Да,  но  это  значит  оставить  тот
единственный  путь,  по  которому  должен  был   проследовать   Александр!
Оставаться? Но это значило потерять лошадей. А ведь  только  лошади  могли
состязаться в быстроте с пирогами чернокожих!..
   И наконец, все равно поздно: минуты не прошло,  и  каждая  лошадь  была
искусана этими проклятыми насекомыми более чем в ста местах, а каждый укус
смертелен.
   Что делать? Как быть, когда обрушивается  новый  удар  судьбы?  Пройдет
двое  или  трое  суток,  быть  может,  каких-нибудь  двенадцать  часов,  и
несчастные животные падут, а помочь им невозможно.
   Из  всех  бесчисленных  насекомых,  живущих  в  Южной   Африке,   между
английскими владениями  в  Капе  и  экватором,  самым  опасным  несомненно
является цеце. До такой степени, что даже туземцы либо уходят из тех мест,
либо отказываются от занятия скотоводством.
   Человеку нечего бояться яда, который цеце выделяет. Ее укус  отличается
тем, что он безвреден для человека и диких зверей. Не собака, лошадь,  бык
- эти первейшие помощники путешественника и колониста - погибают сразу.  И
чем здоровее животное, тем быстрее наступает роковая развязка.
   Цеце жала не имеет. Неуловимое количество яда,  который  она  выделяет,
содержится в железе, находящейся у основания ее хоботка.  Когда  ей  нужна
пища, она с быстротой стрелы летит на замеченное ею животное, вонзает, как
это делает комар, хоботок в его мышцы и скоро улетает, разбухшая от крови.
На месте укуса остается еле заметная краснота и легкий зуд.
   Как я уже сказал, человек, дикие звери и - странная вещь! -  теленок  в
период кормления молоком матери абсолютно нечувствительны к укусу цеце.
   Что касается быка, то, если он истощен от переутомления  и  недоедания,
признаки отравления проявляются лишь  спустя  несколько  дней.  Начинается
обильное выделение  слизи  из  глаз  и  ноздрей,  и  под  нижней  челюстью
образуется опухоль. Бык быстро худеет, можно сказать  -  тает  на  глазах:
мускулы увядают, начинается понос,  животное  перестает  есть,  становится
похожим на скелет и погибает. А если бык в теле,  то  признаки  отравления
появляются с почти молниеносной быстротой.
   Спустя каких-нибудь несколько часов после укуса у животного  начинается
головокружение, как если бы  головной  мозг  пострадал  у  него  в  первую
очередь. Бык начинает кружиться на одном месте, жалобно мычит,  слепнет  и
погибает спустя двенадцать - пятнадцать часов.
   Вскрытие  показывает  полный  распад  всех  тканей  и  органов.   Мышцы
становятся вялыми; жир жидким, как растительное масло, сердце дряблое, как
пустой пузырь, печень бледно-желтая и расползается в  руках.  Короче,  кто
своими глазами не видел, какие разрушения  производит  этот  еле  заметный
укус, тот никогда не составит себе о них никакого представления.
   Собака и  лошадь  обнаруживают  те  же  признаки,  и  распад  организма
протекает у них в такой же форме. Из всех домашних  животных  одна  только
коза пользуется той же привилегией, что и человек и дикие  звери.  Этим  и
объясняется, что коза - единственное домашнее  животное,  встречающееся  у
многих племен, живущих на берегах Замбези,  где  цеце  является  подлинным
бичом всех других пород.
   До сих пор не найдено средств против этого страшного яда, а  ученые  не
могут установить, чем объясняется иммунитет диких  зверей,  хотя  бы  даже
имеющих  много  общего   с   некоторыми   домашними   животными,   которые
чувствительны к  яду  цеце.  Как,  казалось  бы,  ничтожна  разница  между
домашним быком и лесным буйволом, между зеброй и лошадью, и наконец, между
бараном и козой! Больше того: теленок-сосунок не боится яда  цеце,  только
пока кормится молоком матери, равно как и щенок,  сосущий  молоко  матери.
Никакая привычка к климату и никакая прививка не спасают.  Если  животное,
перенесшее легкий укус, и не погибнет,  что  случается  крайне  редко,  то
иммунитета оно еще не приобрело: оно погибнет, если будет укушено в другой
раз. И наконец, домашние животные, здесь родившиеся и живущие здесь же  из
поколения в поколение  на  свободе,  в  почти  диких  условиях,  не  менее
подвержены действию яда цеце, чем животные, привезенные из таких мест, где
это насекомое не водится.
   Альбер понимал, что лошади должны неминуемо погибнуть, и  очень  скоро,
потому что они находились в хорошем состоянии. Поэтому он решил, что  надо
использовать их, пока они живы, и пустить во весь карьер. Нечего больше их
беречь, раз их часы все равно сочтены. А если  ускорить  аллюр,  то,  быть
может, все-таки удастся догнать похитителей  Александра  или,  по  крайней
мере, приблизиться к ним.
   Уже приступили к осуществлению этого плана, лошадям дали  шпоры  и  они
понеслись  по  берегу,  усаженному  редкими  и  чахлыми  кустами.  Но,   к
несчастию, характер местности очень  скоро  переменился.  Вместо  твердого
грунта, образуемого сухими песками и  камнями,  начались  наносные  пески,
покрытые густой сетью лиан и водяных растений, через которые  нельзя  было
прорваться. Лошади спотыкались и увязали на каждом шагу, они утопали среди
этой дикой растительности, а всадники еле удерживались в седле.
   - Над нами тяготеет какое-то проклятие! - воскликнул  Альбер,  чуть  не
рыдая. Ему казалось, что злой рок преследует его. - Ну-ка,  слезайте  все!
Все равно тут не пройдет ни конный, ни пеший.  Лодок  у  нас  нет.  А  нам
необходимо в ближайшие два часа найти какой-нибудь способ спуститься  вниз
по реке.
   - Плот? - спросил Жозеф.
   - Я как раз об этом и думал. Леса здесь хватает. И деревья  не  слишком
толстые, они поплывут легко.
   - Но чем вы свяжете бревна? - спросил, в свою очередь, миссионер.
   - А лианы на что?
   - Они непрочны...
   - Убьем лошадей. У них шкура крепкая. Сделаем ремни...
   - Правильно! В таком случае, скорей за дело!
   И оба англичанина вместе с неграми, подбадриваемые своими неустрашимыми
спутниками, бросились в заросли и стали валить деревья и подбирать их одно
к другому по длине и толщине. Оставалось только скрепить их.
   Всех охватило такое лихорадочное усердие, что  эта  часть  работы  была
выполнена меньше чем за час.
   Зуга  и  бушмен  зарезали  лошадей,  освежевали  их,  бросили  в   реку
отравленное мясо, а шкуры разрезали  на  длинные  ремни.  Никто  не  думал
передохнуть хоть минуту, никто не думал о голоде, который уже  давал  себя
чувствовать, никто не обращал внимания на надвигавшиеся  густые  тучи,  на
гулкие раскаты грома, на первые крупные капли дождя. Все работали,  как  в
лихорадке. Стихии разбушевались со всей яростью, которая им свойственна.
   Но, несмотря ни на что, плот был сколочен. Однако пуститься в  плавание
немедленно  было  бы  большой  неосторожностью:  ночь  стала  непроницаемо
темной, густые тучи повисли на  верхушках  деревьев.  Раскаты  грома  были
оглушительны, и тысячи молний полосовали свинцовую воду реки; буря трепала
густые заросли. Дождь превратился в ливень - один  из  тех  ливней,  каких
жители наших широт и вообразить не могут. Это было нечто такое,  как  если
бы где-то наверху вылетело дно водоема площадью в двадцать пять квадратных
миль.
   От такого притока воды река немедленно вздулась. Еще несколько минут, и
ливень вызвал бы наводнение. Вода уже и так поднималась на глазах,  и  при
вспышках молний было видно, что она течет все быстрей и быстрей. Надо было
поскорей двинуться вперед. Если на ходу вас  может  опрокинуть  волна,  то
оставаться на месте еще опасней: каждую минуту можно погибнуть  в  потоке,
который расшвыривает вырванные деревья.
   Альбер стоял на середине плота. Рядом с, ним был миссионер, как всегда,
непроницаемый и мрачный. Сюртук прилипал у него к костлявому телу. Впереди
и позади находились оба негра, вооруженные  длинными  шестами.  Управление
утлым плотом они взяли на себя. Жозеф и  мастер  Виль  оставались  еще  на
берегу и собирались тоже занять места на плоту.
   В это время раздался раскат грома, способный  заглушить  залп  двадцати
батарей, и разогнал тучу. Необычайной силы ураган выворачивал деревья, они
с шумом валились, и плот,  внезапно  оторвавшись,  полетел  стрелой  среди
всяких обломков, которые уносила река.
   Полицейский, который держал сплетенный из лиан канат, упал. Он  заметил
при этом, что канат не порвался, а перерезан  острым  ножом.  Мастер  Виль
стал ругаться крепкими матросскими  словечками.  Крик  бешенства  вырвался
одновременно и у Жозефа, который увидел, что плот ушел в чернеет вдали  на
свинцовой  поверхности  реки.  Никаких  сомнений:  они  с  мастером  Вилем
остались на твердой земле, в то время как его друг покачивался  на  зыбких
бревнах, уносимых потоком.
   В это время миссионер быстро оглядел всех, убедился, что негры, занятые
своим опасным делом, не заметили странного движения, которое он  сделал  в
момент отплытия, спокойно сложил нож, который держал в руке, опустил его в
карман и снова застыл в неподвижности.
   Странно: Альбер как будто ничего не видел. Он был равнодушен к  разгулу
стихий. Он сидел на корточках, обхватив голову руками, и даже  не  замечал
отсутствия двух своих спутников. Он даже не чувствовал, как  бурный  поток
бросал его плот из стороны в сторону.
   Миссионер был заинтригован этим его оцепенением  и  дотронулся  до  его
плеча. Альбер поднял голову, посмотрел невидящим взглядом и как  будто  не
узнал его. Между тем молнии освещали эту странную и  драматическую  сцену.
Зуга и бушмен, работая шестами, внезапно заметили исчезновение двух белых.
Но они  едва  могли  обменяться  хотя  бы  несколькими  словами  -  работа
поглощала все их внимание. Впрочем, остановиться все  равно  невозможно  -
течение слишком стремительно. Надо будет подождать  благоприятной  минуты,
чтобы задержаться где-нибудь  в  подходящем  месте.  Честные  негры  и  не
помышляли бросить своих спутников.
   - Месье! Месье де Вильрож! - говорит лжемиссионер, все сильней  напирая
Альберу на плечо.
   Жалобный стон раздался  ему  в  ответ.  Альбер  попытался  встать,  но,
пораженный непонятной болезнью, он тяжело  упал  на  бревна,  не  проявляя
никаких  других  признаков  жизни,  кроме  прерывистого  дыхания,  которое
вырывалось у него со свистом.
   - Так, отлично! - холодно пробормотал его преподобие. - Только этого не
хватало! У молодца приступ злокачественной  лихорадки.  Знаю  я,  что  это
такое. Девяносто шансов из ста за то, что он расстанется со своей  шкурой!
Но тогда я становлюсь его наследником! Почтенное наследство,  если  только
он держит при себе пресловутую карту. Тогда уж я узнаю, где они лежат, эти
сокровища кафрских королей. Но хорош я буду, если  документа  при  нем  не
окажется! Какого черта я тогда перерезал канат? Если  его  карманы  пусты,
надо будет его лечить и вылечить. Да еще удастся ли? Надо, чтобы он жил  и
пустился на поиски своего слуги и  дурачка-полицейского.  Для  этого  надо
догнать черных, которые похитили третьего француза. У меня, таким образом,
получится целое войско, и эти бойкие французы сопротивляться не смогут.



        16

   Читатель наконец знакомится с госпожой де Вильрож  и  ее  отцом.  -  На
алмазные поля! - По Южной Африке. - Нападение на  дилижанс.  -  Бандиты  в
масках. - Опять убитые. - Гнусная комедия.  -  Новые  проделки  Клааса.  -
Пастор слишком тяжело ранен. - Покинутый крааль. - Странная встреча. - Еще
одна жертва бура. - Дочь торговца из Нельсонс-Фонтейна. - Две сиротки.

   В тот самый день, когда Альбер  де  Вильрож  свалился  в  лихорадке  на
плоту, ставшем игрушкой волн, лучи заходящего солнца  осветили  на  берегу
реки Брек драматическую сцену.
   По малоезженой дороге, пролегавшей среди высохших трав, быстро катилась
запряженная четверкой карета. Она была  значительно  меньше  и  легче  тех
огромных фургонов, которыми обычно пользуются на Капе с тех пор, как здесь
возникла колония. На левой пристяжной сидел прямой, как жердь, форейтор  в
огромных сапогах и белом шлеме. Он щелкал бичом и время от времени  дул  в
медный рожок, висевший у него на ремешке через плечо. А кучер,  весь  день
изнывавший от жары, с жадностью  вдыхал  воздух,  который  уже  становился
прохладным.
   У  обоих  висело  на  боку  по  револьверу  крупного  калибра,  и   оба
настороженно смотрели по сторонам.
   В карете сидело всего двое путешественников: старик и молодая  женщина.
Старик, высокий, худой, с редкими седыми волосами на  голове  и  тщательно
выбритый, представлял хорошо всем знакомый  тип  протестантского  пастора.
Его  спутница  -  одна  из  тех  прелестных  златокудрых  и   голубоглазых
англичанок, цвет лица которых напрашивается на устарелое, но все же  милое
сравнение с цветущей розой.
   Несмотря на всю утомительность долгого путешествия, лицо это  сохраняло
полную свежесть. Однако тревога  поминутно  пробегала  по  тонким  чертам,
складки возникали вокруг рта, и слезы выступали  на  глазах  у  прелестной
путницы.
   - Отец! - грустно заметила она, когда  лошади  чуть  замедлили  бег.  -
Отец, почему мы так медленно плетемся? Скоро ночь, нам  бы  уже  следовало
быть в краале.
   - Анна, дорогое дитя мое, имей терпение. Мы сделали  все,  что  было  в
человеческих силах. Мы скачем без передышки. Мы опережаем  почту  на  двое
суток...
   - Да, но Альбер ждет меня... целых три недели. Он ранен... Быть  может,
его уже нет в живых, - говорит молодая женщина рыдая.
   Старик отер слезу, которая скатилась и у него по  морщинистой  щеке,  и
окликнул кучера:
   - Дик!
   - Мистер Смитсон!
   - Где мы сейчас находимся?
   - Примерно в десяти милях от Пемпин -крааля.
   - До вечера доберемся?
   - Если господу будет угодно, джентльмен. И если лошади не околеют.
   Вы сможете ехать при луне, когда зайдет солнце?
   - Надеюсь.
   - Дорогу вы хорошо знаете?
   - Направление я знаю хорошо, мистер Смитсон. Но поручиться за  то,  что
дорога безопасна, я не посмею, - негромко ответил кучер. - Видите ли, если
бы я не боялся напугать молодую госпожу...
   - Тихо! - с тревогой перебил его старик. - Едем!  И  погоняйте!  Я  вам
заплачу вдвое. И вашему товарищу! Если падут лошади,  мы  купим  в  краале
других.
   - Спасибо, отец! -  воскликнула  молодая  женщина,  с  нежностью  целуя
старика. - Спасибо! Ты такой добрый! Я тебя благословляю за каждую минуту,
которая приближает меня к Альберу. Он жив, не правда ли? Мы  его  вылечим,
он поправится!..
   Как видит читатель, дьявольский замысел  Клааса  вполне  удался.  После
описанной нами встречи этого мерзавца и его братцев Питера и  Корнелиса  с
загадочной личностью, которую мы знаем только как  его  преподобие,  Клаас
времени не терял.
   Прошло  едва  несколько  часов  после  убийства  торговца  на   прииске
Нельсонс-Фонтейн, и наш бур выехал  в  Кейптаун.  Подталкиваемый  любовью,
ненавистью  и  алчностью,  он  пустился  вскачь  в  Бельфор.  На  огромном
расстоянии, которое лежит между прииском и  этим  маленьким  городком,  он
всюду находил своих людей, в каждом  краале  брал  свежих  лошадей  взамен
заезженных и за неделю  покрыл  четыреста  девяносто  километров,  которые
лежали между этими двумя населенными пунктами.
   Он пересекал ущелья, овраги, леса, переправлялся  через  реки,  миновал
Крамерс   -Фонтейн,   переправился   через   приток   Оранжевой   реки   -
Стейнкопф-ривер и купил  коня  в  краале  Кемпбелс-Дорп.  Переправа  через
Кайбу, на виду миссии Бакхуз, едва не стоила ему жизни.  Но  он  отделался
купаньем и потерял в воде лошадь. Из  Бакхуза  он  добрался  до  Хоптоуна,
поднялся на скалистый массив, на что никто в одиночку не отважился бы,  я,
разбитый усталостью, добрался до Рудкил -крааля. Еще через два дня он  был
в Ричмонде, оттуда поскакал в Викторию и, не останавливаясь  ни  днем,  ни
ночью, прибыл наконец в Бельфор. Он был до такой степени измучен,  что  не
смог слезть с лошади без посторонней помощи, ноги его распухли,  и,  чтобы
снять с него сапоги, их пришлось разрезать. Четыреста пятьдесят километров
из Бельфора в Кейптаун он проехал по железной дороге, прекрасно отдохнул в
поезде и прибыл на место таким же свежим и  бодрым,  каким  был  в  момент
отъезда. За девять дней он покрыл расстояние почти в тысячу километров, из
коих пятьсот - верхом, да еще по такой  дороге,  трудней  которой  нет  на
свете.
   В какой-то продажной газетенке, какие одинаково  процветают  и  в  зное
колонии  и  в  грязи  метрополий,  он  напечатал   заметку   об   убийстве
торговца-еврея и отправил госпоже де Вильрож  написанное  его  преподобием
письмо о том, что ее муж тяжело ранен и ждет ее в Нельсонс-Фонтейне. Как и
следовало ожидать,  это  известие  подействовало  на  бедняжку,  как  удар
молнии.
   - Едем  немедленно!  -  сказала  она  своему  отцу,  который  тоже  был
потрясен.
   Достойная дочь миссионера, привыкшая ко  всем  опасностям  и  невзгодам
здешней жизни, Анна не подумала ни о расстоянии, ни о  трудностях,  ни  об
опасностях такого путешествия. Мистер Смитсон, всегда готовый пуститься  в
дальнюю дорогу, согласился беспрекословно,  на  что  был  бы  способен  не
всякий житель наших европейских стран.
   Он без всякого промедления  выехал  с  дочерью  по  железной  дороге  в
Бельфор. Туда же вскоре прибыл и Клаас, который решил следовать за ними по
пятам.
   Миссионер  хотел  избежать  медлительности,   с   какой   передвигаются
колымаги, обычно перевозящие пассажиров в алмазный край. Кроме того, он не
мог допустить, чтобы дочь путешествовала в сомнительной компании.  Поэтому
он сговорился в Бельфоре с двумя возницами, которые  за  довольно  круглую
сумму согласились доставить его с дочерью на прииск,  где  он  рассчитывал
найти своего зятя.
   Половину этой второй части путешествия,  при  всей  ее  утомительности,
молодая женщина перенесла спокойно и твердо.  Поддерживаемая  лихорадочной
тревогой, госпожа де Вильрож думала только об  одном  -  как  бы  поскорей
добраться  до  места.  И  возницы  только  восторгались  ее  непоколебимой
решимостью и неукротимой энергией.
   Вот уже отъехали сто "километров от Ричмонда. Путники спешили и  потому
избрали путь, по которому  ранее  проследовал  Клаас.  Они  находились  на
Брек-ривер [Брек-ривер иначе называется Онгар; Оранжевая  река  называется
также Гарнеп (прим.авт.)] Эта река образуется  из  двух  потоков,  берущих
свое начало один - в Викторин, второй - в Ричмонде. Они сливаются у Хонинг
-крааля и впадают в Оранжевую реку несколько выше прииска. Зимой эта  река
весьма бурна, а летом она бы совершенно обмелела, если  бы  ее  не  питали
многочисленные озера, или "пены".
   Лошади страшно устали, но, отчасти чтобы угодить пассажирам, отчасти из
собственного желания поскорей добраться до крааля, форейтор покрикивал  на
лошадей и то и дело хлестал их кнутом.
   Карета отъехала километра два и попала в густые заросли, среди  которых
вилась еле заметная  тропинка,  незаслуженно  называемая  дорогой.  Солнце
опускалось все ниже, тени сгущались. То  ли  от  усталости,  то  ли  боясь
встречи с хищными зверями, лошади замедлили шаг.
   - Вперед! - понукал их форейтор.
   - Стой! - властно приказал из-за куста чей-то грубый голос.
   Не обращая внимания на это требование, форейтор подобрал  поводья,  дал
шпоры своему коню, а кучер тем временем  быстро  зарядил  свой  револьвер,
барабан которого издал при этом сухой треск.
   Лошади рванулись вперед и громко заржали.  Им  ответило  ржание  других
лошадей, по-видимому, стоявших где-то в зарослях.  Затем  справа  и  слева
раздалось несколько револьверных выстрелов. Лошадь под форейтором упала  с
пробитым  черепом.  Сам  он  был  отброшен  метров  на  восемь.  Он  лежал
неподвижно на земле, и кровь шла у него горлом. Кучер стрелял наугад туда,
где видел вспышки. Три лошади, задержанные трупом четвертой, убитой,  били
друг друга ногами, и карета, казалось, вот-вот опрокинется.
   Снова затрещали выстрелы, и из-за кустов появилось  несколько  человек,
одетых по-европейски и в широкополых  шляпах,  надвинутых  на  глаза.  Они
громко кричали "ура", а из кареты раздался крик ужаса. У кучера горло было
пробито пулей, он упал на дышло, а оттуда свалился на землю,  лошадям  под
ноги.
   Тем временем  разбойники,  угрожая  пассажирам  оружием,  приказали  им
немедленно выйти из кареты и предупредили, что застрелят их  при  малейшей
попытке к сопротивлению.
   Сдавленные стоны доносились из кареты.
   - Тысяча чертой! - проворчал один из разбойников. - Неужели мы их  всех
ухлопали?
   - Гм! - так же ворчливо продолжал другой, - Там и не двигается никто.
   - А ведь Клаас наказывал курочку не трогать!.. "Убейте  кучера,  убейте
форейтора, ухлопайте старика, если он  будет  вам  надоедать,  но  женщину
пальцем не троньте, не то я вам головы снесу!" - вот как он говорил.
   - Да где он, этот верзила? Ведь  он  собирался  разыграть  здесь  целую
комедию! Он должен был нас обратить  в  бегство  и  оказаться  благородным
спасит