о вороха шуб,-- только от
этого не легче.
     -- А вы вспомните, что есть  на земле страны,  где  в  эту  минуту люди
умирают от жары!
     -- Жара не так мучает.
     -- В степях Азии и Африки зной нередко доходит  до шестидесяти, а  то и
шестидесяти пяти градусов. Как в раскаленной печи или паровой ванне. Недолго
и на тот свет отправиться.
     -- Но там, по крайней мере, светло.
     -- Подумаешь, светло! А разве у нас около полудня не бывает двухчасовых
сумерек?  Даже  звезды  исчезают,  и  в  двухстах  метрах  можно  разглядеть
человека. Мало вам этого?
     -- А без дела сидеть? Не двигаться? Легко матросу?
     -- Да  вы здесь как сыр в масле катаетесь,  слава Богу, здоровы. А  еще
жалуетесь! В прежних экспедициях  и глазами  матросы болели,  и от  скорбута
умирали. Ведь самое трудное -- позади. Скоро станет тепло, вернетесь к своим
прежним занятиям.
     Разговоры   разговорами,  а   положение  было  критическое.  Шутка  ли!
Пятьдесят девять градусов ниже нуля! Попробуйте выжить в такой мороз!
     Однажды Констан Гиньяр, отстояв свой срок на часах, взглянул на ртутный
термометр, висевший под фонарем. Там было  сорок три градуса, а на спиртовом
-- сорок семь.
     -- Да врет он! -- сказал нормандец товарищу.
     -- Может, замерз?
     -- Сейчас я на него подышу.
     Матрос принялся усердно дышать, термометр заиндевел,  но температура не
изменилась.
     -- А ведь правда замерз... Надо же! Ртуть  и то замерзла!.. Не обернуть
ли его перчаткой?
     Обернули -- результат  тот  же. Тогда Гиньяр рукой  в перчатке принялся
изо всех сил тереть градусник. Кончилось тем, что он упал и разбился.
     Наружу выскочил металлический шарик, твердый и блестящий, как серебро.
     Констан взял его двумя пальцами и громко вскрикнул.
     -- Что с тобой?
     -- Тысяча чертей!.. Как раскаленное железо!
     -- Дурак!
     -- Ой-вай-вай!.. Ой, Господи!.. До костей прожгло!
     Моряк бросил шарик, но поздно: пальцы были сильно обморожены.
     Вернувшись  в  помещение, Гиньяр спрятал  было  руку, которая  болела и
пухла, но от врача ничто не могло укрыться.
     - Что там у вас? - спросил он.
     - Ничего!
     - Врете! Ну-ка, покажите ладонь... Да здесь ожог! Надобно перевязать.
     -- Извините, доктор, не ожог, а обморожение!
     -- Что за вздор!..  Не  скажете правду, я  вам два  пальца отрежу... Не
иначе, как вы задались целью поочередно терять все части тела.
     Испуганный матрос признался во всем и получил необходимое лекарство.
     С того дня  он закаялся прикасаться голыми руками  к металлам.  Бедняга
выбыл из строя на две недели и не мог выполнять никакую работу.
     Первыми жертвами зимовки стали  собаки. Они  не выдерживали  морозов  и
умирали  от  гренландской  болезни.  За  три  дня  большинство  их  погибло.
Симптомами  эта болезнь напоминает  бешенство, но не передается  через укус.
Лечению не поддается. Двадцать собак, к  счастью, остались живы, в том числе
-- любимцы парижанина.
     Нечего  и  говорить,  что  гибель псов повергла матросов в еще  большее
уныние. Вызывало также тревогу, что льдина снова, уже в третий раз, изменила
направление.
     Двигаясь  с северо-востока  на юго-запад, а  потом к северу, она недели
три простояла на месте и снова поплыла. Куда же теперь? Результат вычислений
оказался  неутешительным:  дело  в  том,  что  льдина попала в  водоворот, и
"Германия" в итоге оказалась впереди...
     Никто  этого  не  заметил,  кроме  капитана.  Де  Амбрие  был  близок к
отчаянию, но ничего не сказал матросам. Да и как скажешь, что в титанической
борьбе со льдом и суровой природой они потерпели поражение? Ведь это значило
лишить команду всякой надежды, попросту убить.

        ГЛАВА 12

     <i>Северное   сияние.--   Полярные   сумерки.--    Возвращение   солнца.--
Преломление лучей.-- Первые бури.--Новые опасности.-- Критическое положение.</i>

     В  монотонной  жизни  матросов  настоящим  развлечением  было  северное
сияние, нередкое в описываемое время  года.  Полярной зимой оно единственное
напоминает о жизни.
     Особенно  часто возникает  это явление в период с января до марта -- по
два, а то и по три раза за ночь.
     Теперь  у  капитана появилась  возможность  хоть чем-то  занять  людей.
Одному  он  поручал следить  за  появлением сияния, другому -- вычислять его
продолжительность,   третьему  --  наблюдать  колебания  магнитной  стрелки.
Наиболее   образованные   пытались   составить  подробное   описание   этого
интересного явления,  да  и остальные  усердствовали, воображая,  что делают
очень важное дело.
     Сияние  обычно появляется  в  северной части неба. Сперва  показывается
бледная   световая   дуга  удивительно   правильной  формы.   Она  постоянно
перемещается к  зениту. Концы ее упираются  в горизонт и по мере восхождения
вытягиваются  с  востока  на запад.  А  какого  удивительного  цвета сияние!
Бледно-зеленое, как нежный росток, свет луны  рядом с ним кажется  желтым  и
некрасивым. В ширину дуга порой равняется трем радугам, не затмевая при этом
блеска звезд.
     Явление это  поистине величественное. Ничто не нарушает его покоя. Лишь
изредка  пробегает световая  волна. Едва  первая дуга  достигнет зенита, как
появляется  вторая,  за  ней Третья и еще множество дуг, они  опоясывают все
небо, быстро бледнеют и исчезают.
     Матросы терялись в догадках:  откуда берется сияние?  Но на этот вопрос
им не  смог вразумительно  ответить  даже доктор,  их  неизменный учитель  и
наставник.
     Принято  считать,  что  в  основе этого явления лежит  электромагнитное
поле, и все же роль атмосферных паров здесь несомненна, так же, как действие
северного сияния на магнитную стрелку. Оно тем сильнее, чем ярче и подвижнее
дуги.
     В  результате  длительных  наблюдений  установлено,  что  после  яркого
северного сияния портится погода; слабое же сияние предвещает погоду ясную и
тихую.

     Заметно увеличились сумерки.
     В полдень бывало совсем светло,  что  особенно ощущалось  при выходе из
помещения на палубу. Второго марта впервые после зимы появилось солнце, и на
борту торжественно отпраздновали это радостное событие.
     Ртутный  столбик  по-прежнему  держался  на  отметке  минус  сорок один
градус.
     Но люди приободрились -- полярная ночь шла на убыль.
     Солнце,  собственно,  должно было  явиться  только  пятого  марта,  но,
вследствие  особого  преломления  лучей,   вызванного  низкой  температурой,
зимовщики увидели его тремя днями раньше.
     Нет худа без добра, на сей раз матросы от души благодарили мороз.
     Все, кто был на  корабле, взобрались  на мачты и ждали первых солнечных
лучей, как ждут появления земли потерпевшие крушение.
     И вот на розовом фоне неба появилась алая полоска, брызнула пурпуром на
гребни снежных  холмов, позолотила верхушки  мачт, после чего наконец выплыл
огромный багровый шар.
     Солнце медленно  взошло,  лениво поплыло  над унылой  равниной и  через
минуту стало опускаться. Его даже не успели хорошенько разглядеть.
     Снова  побежали по  еще  розовому снегу тени...  Золото и пурпур быстро
исчезали... Верхушки мачт потемнели.
     Матросы молчали.
     Быть может, они были  разочарованы? Так долго ждали. и  так  быстро все
кончилось? Или же за этот  короткий миг разглядели Друг друга? Увидели,  как
безжизненны и бледны их лица?
     Что ж, возможно...
     Но  это  тягостное  впечатление скоро  рассеялось. День  стал  длиннее,
температура повышалась, и к морякам вернулась надежда.
     Кончились лютые холода.
     По  ночам еще  бывало  до тридцати пяти градусов  мороза,  зато днем не
больше двадцати восьми.
     Оптимисты уверяли, что стало "совсем тепло".
     Разбуженные солнцем, проснулись после зимней  спячки медведи. Охотникам
-- добыча, собакам -- лакомство.
     Не  вернись  проклятая  льдина  на  прежнее  место --  сколько было  бы
радости!
     К восемнадцатому  марта ночь  сократилась  до трех часов.  К несчастью,
быстрое  повышение  температуры  сопровождалось  бурями  и ветром.  По  небу
неслись тучи, то и дело сыпавшие на землю снег.
     Первые  ясные дни сменились сумрачными,  серыми,  заставляя  полярников
сожалеть об осенних ночах, холодных, но ясных и звездных.
     Вдобавок  пришла  в движение льдина.  Под действием  ветров и подводных
течений она зловеще трещала и лопалась, грозя прежними бедами.

        ГЛАВА 13

     <i>Три  склада провизии  на льдине.-- Дурная погода.--  Раненый медведь.--
Французы  и немцы.-- Агония корабля.--  Падение мачты.--  Начало оттепели.--
Бедствие.-- Гибель "Германии".</i>

     Итак,  льдина пришла  в движение,  а вместе с ней и корабль  --  он был
полностью во власти стихии.
     Капитан серьезно тревожился: как бы "Галлия" не разбилась, не потонула.
     Однажды,  когда  половина  команды  отправилась с  собаками  на  охоту,
ледяная  стена перед кораблем вдруг  исчезла,  провалилась в  образовавшуюся
трещину.  К этой стене,  как помнит читатель, была пристроена загородка  для
собак.   Случись  это  раньше,  уцелевшие  от  гренландской  болезни  собаки
неминуемо погибли бы.
     "Галлия" уткнулась носом вниз и осталась под  наклоном в двадцать  пять
градусов.
     Капитану  стало не по себе при мысли о той  ужасной опасности,  которой
подвергался теперь каждую минуту корабль.
     Матросы в ужасе и отчаянии толпились на палубе.
     А корабль накренялся все больше.
     --  Не робейте, ребятки! --  крикнул де  Амбрие.-- Я отвечаю за  все!..
Скорее спасайте провизию!
     Необходимо  было сохранить хоть что-нибудь на завтрашний  день,  а  там
видно будет. Но успеют ли?
     Капитан  первым бросился в трюм, где была складирована провизия. За ним
последовали матросы.
     К  несчастью, температура в этой  части корабля  была очень низкой.  За
зиму образовалась  плотная  корка  льда,  которая покрывала  стены,  тюки  с
провизией  оказались плотно  спаяны друг с другом. Нужны  были топоры, пилы,
ледоруб, чтобы  разъединить  их. Сколько  потерянного времени,  титанических
усилий, и все лишь для того, чтобы поднять и вытащить продукты, которых едва
хватит на двадцать дней. Но этим дело  не ограничивалось. Продовольствие  --
единственный  запас на  завтра -- нужно  было  перенести  на  лед.  Но каким
образом? Веревки,  покрытые льдом,  стали толщиной с ногу, шкивы затвердели,
как мельничные жернова. Следовательно, невозможно было закрепить таль.
     Наконец прибыли охотники и  принялись энергично  помогать.  Обязанности
тщательно  распределили  между всеми  членами  экипажа,  и  судно,  которому
грозила  гибель,  превратилось в гудящий  улей. Началась лихорадочная, почти
отчаянная работа,  требующая поистине  нечеловеческих усилий,  и вряд ли  бы
люди  выдержали  такую  нагрузку,  если   бы  не  чувство  долга  и  крайняя
необходимость, удесятерявшая их силы.
     Мостик был покрыт толстым слоем снега, что затрудняло ходьбу.
     Наконец веревки и шкивы освобождены от ледяной  корки, затем освободили
и  шлюпку,  похороненную под  двухметровым слоем  льда.  Фриц получил приказ
наладить  работу  машинного  отделения,  но перед сильными  холодами паровые
котлы полностью  освободили.  Не  было пресной воды,  чтобы  наполнить их  и
привести  в  рабочее состояние,  правда, механик  не  растерялся. Он  сделал
своеобразный рукав из плотной ткани, матросы наполнили его снегом. Снизу это
сооружение подогрели,  и  вот, вещь почти невероятная,  меньше чем через три
часа  паровой  котел  заработал!  Правда,  перед  этим  пришлось еще  немало
поработать,  разбивая кирками застывший  как гранит уголь.  После того,  как
машина  заработала,  можно было опускаться в трюм  за тысячей  разнообразных
вещей, скопившихся там.
     Первый склад был предусмотрительно расположен в ста метрах  от корабля,
там, где  лед  был  покрепче. На  сани  погрузили  бочонки и ящики  и быстро
перевезли в палатку. Так прошли почти сутки, люди работали не переставая,  а
ситуация,  если это  вообще  было возможно,  становилась  все  хуже.  Экипаж
разделился на две  части. Одна осталась в палатке, выставив часовых, которые
менялись  через  каждый час, чтобы поднять  тревогу в случае появления белых
медведей, привлеченных запахом  псины и продовольствия. Другая -- находилась
на корабле, готовая покинуть его в случае крайней опасности. Несмотря на вой
ветра и скрежет льда, матросы уснули, но сон их был тревожным и беспокойным.
Из предосторожности  капитан приказал погасить  калорифер.  В спальнях стоял
холод,  но люди, забравшись по трое в меховые спальные  мешки, казалось,  не
чувствовали этого.  Их  товарищам, спавшим в  палатках, приходилось  гораздо
хуже.  Предосторожность  де  Амбрие не  была излишней. В час  ночи  раздался
оглушительный   треск   и  матросы  почувствовали   сильный   толчок.  Шхуна
переваливалась  с борта  на борт, началась настоящая качка, которой никто не
ожидал. Из-за  тряски калорифер упал на пол. Если бы он был наполнен углем и
работал, без сомнения начался  бы пожар. Испуганные моряки вскочили на ноги,
схватили  карабины,  сумки  с  багажом  и,  шатаясь,  начали  спускаться  по
лестнице.
     Погода еще  больше ухудшилась, но  тревога  оказалась  напрасной,  пока
ничего страшного не произошло. В четыре  часа работа возобновилась с прежним
усердием.  Люди, хорошенько подкрепившись  и запив  завтрак  доброй  порцией
рома,  гораздо  спокойнее смотрели  на  возможность катастрофы. За зиму  они
прочли огромное количество рассказов арктических  путешественников  и знали,
что  очень  часто   полярники,  лишившись   корабля,  тем  не  менее  удачно
заканчивали  экспедицию.  Со  своей  стороны   де  Амбрие   после  серьезных
размышлений   остановился   на   плане,  который,  казалось,  отвечал   всем
необходимым требованиям. Капитан считал, что "Галлия"  почти  потеряна. Хотя
вода  не  проникла  внутрь  судна,  еще  было  неизвестно, сможет  ли  шхуна
освободиться из плена во время ледохода?
     Как мы помним,  на корабле  продовольствия  хватило бы  по меньшей мере
года на три, поэтому было  решено сделать следующее: три склада с провизией,
в  каждом -- продовольствия на  год,  расположить  на  льдине вокруг шхуны в
наиболее   безопасных  местах.  Каждый  склад  должен   содержать  продукты,
спиртное, чай и кофе, медикаменты, одежду, оружие, инструменты, а также сани
и лодку. То есть все, что необходимо для  жизни.  Таким образом, если судьбе
будет угодно  потопить  корабль и, что уж совсем маловероятно, погубить  два
склада,  то  останется третий,  в котором  исследователи  найдут  средства к
существованию.
     Каждый склад  охраняли четыре  человека во главе с  офицером,  а  также
шесть собак. Капитан остался на борту  с боцманом Геником, механиком  Фрицем
Германом и двумя собаками -- бдительными часовыми, обладающими тонким чутьем
и способными  вовремя предупредить о приближении непрошеных гостей. Время от
времени  часовые  перекликались,  так  что в  случае  тревоги  все  были  бы
предупреждены  вовремя.  В  случае  опасности всем приказывалось  немедленно
спешить на помощь пострадавшим.
     Работа  выполнялась  быстро  и  точно, дисциплина на корабле оставалась
железной. Матросы уже не  раз  доказывали,  что могли отлично  справиться  с
самым  трудным  заданием, в  каких бы сложных  условиях они  ни оказывались.
Погода стояла поистине ужасная. Буря все не унималась. Свирепые порывы ветра
сталкивали  льдины  друг с  другом.  Снег падал густыми  плотными  хлопьями,
буквально ослепляя людей, в двадцати метрах  ничего не было видно.  Время от
времени  ветер  разгонял  тяжелые  свинцовые  тучи. но  эти  кратковременные
просветы  как   будто  усиливали   ярость  бушующей  стихии,   и  она  вновь
обрушивалась  на  корабль с  еще  большим  неистовством.  Внезапно появилось
солнце.  С непривычки  у  матросов заболели  глаза, a  у некоторых  начались
сильные  мигрени.  Странная  вещь,  хотя  с  появлением  солнца  температура
окружающей  среды практически не повысилась, тем не менее  на кожу солнечные
лучи действовали  очень  сильно, почти болезненно. Получалось, что  человек,
стоя на солнце, с одной  стороны как  бы поджаривался и сильно  охлаждался с
другой. Ночью температура опускалась до минус тридцати, а днем повышалась до
минус двадцати, что было вполне терпимо.
     Люди страшно уставали  от тяжелой работы. Вечером  они быстро засыпали,
совсем измучившись  за день,  а  утром просыпались  с  неприятным  чувством,
хорошо  известным  тем, кому  приходилось  ночевать  в  снегу. Кажется,  что
замерзли даже глаза,  почти невозможно поднять тяжелые веки, покрытые льдом,
десны онемели так, что приходится энергично растирать их, чтобы восстановить
нормальное кровообращение. Впрочем, матросы спали не  совсем "в снегу". Они,
по  совету Ужиука, построили  снежную хижину  --  илгу на манер  эскимосских
жилищ и худо-бедно ютились под этим примитивным кровом.
     Разгрузка шхуны,  начавшаяся  восемь  дней назад, была почти закончена.
Осталось  спрятать   каждый   склад  так,   чтобы   до  него  не   добрались
грабители-медведи, совсем обнаглевшие  от голода. Когда погода  прояснялась,
моряки посматривали в сторону немцев, о которых  по  безмолвному  соглашению
почти  никогда  не  говорили.  Лишь  иногда, во  время  короткой  передышки,
кто-нибудь  из матросов перемигивался с товарищем и, указывая на "Германию",
перебрасывался парой фраз:
     -- Что плохо для одного, не лучше и для другого.
     -- Им, должно быть, не веселее, чем нам.
     Вот,  пожалуй, и  все.  Но на первый  взгляд  пустячное происшествие  в
скором времени заставило матросов "Галлии" столкнуться с немцами поближе.
     Однажды, заканчивая устройство третьего склада, парижанин и неразлучный
с ним Дюма вдруг увидели перед собой огромного белого медведя.
     -- У нас гость!..-- вскричал кок.-- Где мое ружье?
     Плюмован  на  сей  раз  оказался проворнее  товарища  и прицелился,  но
медведь обратился в бегство. Пуля настигла его, но  зверь, зарычав от  боли,
не остановился.
     Дюма тоже выстрелил -- косолапый, дважды раненный, продолжал бежать.
     -- Какая досада! -- вскричал  Тартарен.-- Слушай, Плюмован,  неужели мы
дадим ему уйти?
     Друзья погнались за  зверем, на  ходу продолжая  стрелять.  Одна лапа у
медведя была перебита, и он волочил ее.
     Увлекшись  погоней,  французы не  заметили, как добежали до "Германии",
где подранок наконец рухнул, громко рыча от боли и ярости.
     Полагая, что никому  и в  голову  не придет  оспаривать  у  них добычу,
приятели  весело  шагали  к своему  трофею, как вдруг  заметили,  что пятеро
матросов с "Германии" потащили его на свой корабль.
     -- Извините, господа,-- сказал парижанин,-- но медведь этот наш: мы его
убили.
     Немцы  не  обратили на  его слова никакого внимания, но Артур  не желал
уступать и, схватив медведя за лапу, потащил в свою сторону.
     Тогда здоровенный рыжий детина замахнулся на Плюмована ножом.
     Дюма мигом прицелился в противника и крикнул:
     -- Убери нож, негодяй, не то выстрелю!
     Столкновение было неминуемо. Вдруг  с "Галлии" донесся пушечный выстрел
и эхом прокатился далеко вокруг.
     -- Вот тебе раз!.. У нас тревога! -- вскричал Фарен.-- Бежим назад... А
вы, негодяи, подождите!.. Мы еще вернемся!..
     Досадуя в душе, но верные долгу, матросы помчались к своему кораблю под
улюлюканье немцев.
     Вот что произошло на "Галлии".
     Капитан,  услыхав стрельбу,  навел  бинокль и увидел Плюмована  и Дюма,
гнавшихся  за  медведем.  Матросы  бежали  в   сторону  "Германии",  капитан
досадовал,  но ничего не мог поделать. Когда же дело  дошло до столкновения,
он поспешил к сигнальной пушке и выстрелил.
     На  этот  раз  обошлось  без  нагоняя.  Де  Амбрие  только  предупредил
Плюмована и Дюма, чтобы впредь избегали любого общения с немцами.
     -- А если они нас зацепят?
     -- Случится что-нибудь  серьезное, я сумею защитить вашу  честь и  вашу
жизнь... Смотрите не нарушайте больше приказа!
     Шли дни за  днями, плохая  погода  сменялась хорошей, но,  к сожалению,
пасмурных дней было  гораздо  больше.  Иногда  казалось,  что  буря  наконец
утихла, но через несколько часов  она  возобновлялась  с новой силой. Экипаж
жил  в постоянном напряжении,  так  как  льдина, уже  не скованная  сильными
зимними холодами, потеряла свою устойчивость. Несмотря на постоянный треск и
всякие неожиданные  происшествия,  вроде  падений  в снеговые ямы  или атаки
тюленей, работа шла своим чередом. Здоровье  экипажа было хорошим, не считая
нескольких воспалений глаз в результате сильного солнечного отражения.
     Наступило  двадцать  первое  марта. Казалось бы,  благословенный  день.
Несмотря на  короткий дождь со снегом,  у всех на устах были добрые слова  о
вновь пришедшей весне, люди с радостью замечали первые признаки  пробуждения
природы.
     Но вот на холодном и мрачном леднике с новой силой разбушевался ураган.
Казалось, никогда еще шум взбесившейся стихии не достигал такой силы. Льдина
накренилась  и задрожала  так,  что, казалось, вот-вот разобьется  на мелкие
куски. Можно было  подумать,  что внутри ледяного  панциря грохотал огромный
вулкан, звук был  похож на раскаты  грома  на  экваторе. Льдина шаталась все
сильнее  и буквально за пять минут покрылась огромными трещинами,  зигзагами
протянувшимися по всем направлениям. С треском откалывались  громадные куски
льда, рушились  в  воду  и  тонули.  Кругом царил хаос. Волнение  нарастало.
Поднимаясь  на  невидимых  волнах, обломки качались  и  напоминали  каменный
океан.  Шхуна  чудом  удержала равновесие,  хотя  уже десять  раз  рисковала
опрокинуться или расколоться.
     Капитан, оставшийся на борту с двумя матросами, не терял из виду склады
с  продовольствием,  возле которых находились бесстрашные  моряки.  Пока что
трещины не  задели их, но сколько  времени это продлится? Каждую  минуту  де
Амбрие боялся,  что  лед  треснет под  ними и их поглотит  океан. Его сердце
бешено билось, когда  он видел, как появлялась новая  гигантская трещина, из
которой  поднималось  облако  белой  пены.  Так как все  время морозило, эти
ледяные раны быстро зарубцовывались. Но что, если трещина появится прямо под
складом?  Капитан колебался, не приказать ли матросам подняться  на борт? Но
казалось, что  часы  корабля уже сочтены  и  на борту  даже опаснее,  чем на
льдине.  Внезапно шхуна, накренившись  под углом  двадцать  восемь градусов,
вздрогнула  от сильного толчка. Ледяная  гора  подбросила ее вверх, а затем,
отвесно рухнув  вниз,  увлекла с  собой  судно.  Корабль  попал  в настоящий
водоворот.  Капитан и матросы  с трудом держались на ногах.  В  то же  время
раздался страшный треск, но затрещал не лед, а дерево, не выдержавшее удара.
Капитан увидел, как фок-мачта заколебалась, а потом переломилась как спичка,
увлекая  за  собой  ванты.  Вещь почти  невероятная,  но шхуна  не  потеряла
равновесия!  Она удержалась  на плаву  благодаря тому, что находилась как бы
меж двух ледяных стен, которые образовали что-то вроде  дока<sup>[72]</sup>.
Если  корабль  не получил пробоину,  значит,  он спасен,  несмотря на потерю
мачты.  Во  всяком  случае,  в  ближайшее  время  ему  не  грозит  серьезная
опасность. Эта мысль внезапно пришла  в  голову де Амбрие, увидавшему  своих
людей, в  ужасе размахивающих руками. Извилистые  трещины  все ближе и ближе
подбирались  к  оставшимся на  льдине  матросам.  Вокруг корабля уже  бились
волны.  Несчастных  вот-вот поглотит стихия. Капитан бросился вперед,  делая
знаки морякам и  отчаянно крича: "Возвращайтесь на борт!  Возвращайтесь же!"
Его голос тонул в треске ломающегося льда, матросы не заметили его знаков и,
связанные  долгом,   не  думали  покидать  свой  пост.  Охваченный   ужасным
беспокойством,  де  Амбрие решил покинуть  судно,  чтобы  попытаться  спасти
товарищей или погибнуть вместе с ними. Но внезапно буквально в двух шагах от
него  взметнулся столб  пламени. Палубу окутало густое  облако дыма, и  звук
оглушительного взрыва ударил по барабанным перепонкам.
     -- Черт,-- раздался разъяренный крик,-- я запутался в канатах.
     Это был Геник, который  возился возле сигнальной пушки почти оглушенный
взрывом. Старый бретонец, буквально придавленный грудой канатов, лихорадочно
преодолевал препятствия и, пытаясь освободиться, бессознательно ухватился за
шнур, который по чистой случайности оказался у него под рукой,  -- малейшего
усилия было достаточно, чтобы привести в действие  запальный фитиль. Услышав
этот  нечаянный,   но  так  вовремя   подоспевший  сигнал,  моряки,  наконец
освободившись от инструкций,  со  всех  ног бросились на  корабль,  побросав
сумки  на сани,  спотыкаясь на  льду и шлепая по лужам.  Перепуганные собаки
бежали впереди. Пять минут спустя  все  уже были на  борту.  С собой  смогли
взять только карабины и самое необходимое.  Успели  как раз вовремя, так как
разрушительная сила достигла апогея. Вокруг чудом спасенного корабля начался
ледоход.  Льдины,  расколовшись  на  тысячи  острых  кусков, сталкивались  с
невиданной  силой. Все вертелось в водовороте, рушилось и гремело. На глазах
у матросов, в бессильной ярости сжимавших кулаки, один за другим исчезли все
три  склада.  А  ведь  это были  главные  ресурсы  экспедиции,  без  которых
дальнейшие исследования вряд ли будут возможны.
     Буря не утихала. На северной  оконечности  льдина вздулась и подскочила
под  действием какой-то неведомой силы.  Раздался грохот, похожий  на взрыв.
Образовался широкий провал, немецкий корабль накренился, потерял точку опоры
и,  получив, вероятно, пробоину, стал быстро погружаться в воду. Не прошло и
десяти минут, как все было кончено. "Германия" погибла.

        ГЛАВА 14

     <i>Мрачные  приметы.--  Первые  птицы.--  Письмо,  насаженное  на  штык.--
Свидание.--  Два соперника.-- Неожиданное предложение.--  Немец и француз.--
На  разных  языках.-- Психологический момент...-- У моряков свои традиции.--
Гордая реплика.</i>

     Итак,  судьба спутала  все расчеты  французского капитана. Принятые  им
меры предосторожности вместо пользы принесли вред.
     Кто мог подумать, что  дело примет такой  оборот.  Корабль  оказался на
краю гибели. Это  было  тем  более страшно, что только  что затонул немецкий
корабль. Зато у немцев уцелела провизия.
     Припасов на французском корабле оставалось ровно на два месяца. Попадет
ли к тому  времени "Галлия" в  свободные  воды?  О  том, чтобы добираться  к
полюсу, сейчас не могло быть и речи.
     Мрачный и  молчаливый, но внешне  спокойный,  де Амбрие битых  два часа
ломал голову  над множеством возникших проблем. Своими соображениями он ни с
кем не делился, на корабле все шло обычным порядком, будто ничего особенного
не  случилось. После  ураганов и  бурь наступило затишье. Льдина  больше  не
двигалась,  словно  застыла.  На  солнце ослепительно  сверкал  белый  снег.
Термометр показывал минус двадцать шесть градусов.
     Природа мало-помалу выходила из  оцепенения.  Оглашая  воздух  резкими,
неприятными криками, над кораблем появились чайки.
     Им обрадовались, словно первым ласточкам. Но птицы скоро улетели на юг,
чтобы через какое-то время снова вернуться.
     Двадцать  четвертого  марта,  около  полудня,  Констан  Гиньяр  и баск,
стоявшие  на  часах,  вдруг   заметили,  что  к  "Галлии",  тяжело   ступая,
приближается какой-то человек в меховой шубе,  явно не  свой -- все французы
находились в это время на судне.
     Констан Гиньяр, как  положено по уставу, взял ружье  на прицел и громко
окликнул незнакомца:
     -- Стой! Кто идет?
     -- Друг! -- отвечал тот.
     -- Пароль?
     Пароля  у  французов  никакого  не  было,  но  Гиньяр  решил   испытать
непрошеного гостя.
     -- У меня письмо к вашему капитану,-- произнес незнакомец.
     -- А!.. Так ты за почтальона!.. Нацепи тогда свое послание мне на штык,
а сам  отойди на  пятнадцать шагов и жди ответа. Мишель,-- обратился Констан
Гиньяр к баску,-- присмотри-ка за этим кашалотом, пока я сбегаю к капитану.
     Незнакомец, очень удивленный, выполнил приказ.
     -- Господин капитан! Вам письмо!
     -- Письмо?.. Давай сюда.
     Де Амбрие пробежал глазами листок и нисколько не удивился.
     "Я,  нижеподписавшийся,  начальник  германской экспедиции  к  Северному
полюсу, имею честь просить капитана "Галлии" уделить мне несколько минут для
беседы, весьма  важной для обоих экипажей. С совершенным почтением --  Юлиус
Прегель".
     --  Бершу,--  обратился  де  Амбрие  к  своему  помощнику,--  прочтите,
пожалуйста,  это письмо... Потом вы, Вассер, и вы, доктор, тоже... Ты здесь,
Гиньяр?
     -- Здесь!
     -- Подожди минутку.
     Де Амбрие взял лист бумаги и написал следующее: "Капитан "Галлии" будет
ждать господина Прегеля в два часа. Де Амбрие".
     -- Вот, Гиньяр, передай.
     Гиньяр с письмом  вернулся на  палубу,  нацепил его на  штык  и крикнул
немецкому матросу:
     -- Эй!.. Почтальон!.. Отцепляй!..
     Сначала капитан намеревался устроить  свидание с Прегелем в присутствии
всего  экипажа или  хотя бы офицеров,  но потом  раздумал: одно неосторожное
слово немца  -- и неминуем конфликт. Поэтому он приказал отгородить в  общем
помещении небольшой уголок и там принять гостя.
     -- Друзья  мои,-- сказал  де  Амбрие матросам,-- у  начальника немецкой
экспедиции  разговор,  видимо,  важный, поэтому  я решил встретиться с ним с
глазу на глаз. Через полчаса он  будет здесь. Надеюсь, вы  не позволите себе
ничего лишнего.
     Без пяти два часовые  доложили, что к кораблю приближаются сани с тремя
седоками.
     Закутанный  в меха Прегель с важным видом сошел на лед и строгим тоном,
каким   немцы  обычно  разговаривают  с  подчиненными,  обратился  к   своим
спутникам:
     -- Оставайтесь здесь и ждите.
     Де Амбрие встретил гостя на палубе и галантно, но не без превосходства,
ответил на его поклон.
     Немец заговорил первым.
     --  Прежде  всего,--  промолвил  он,--  позвольте   поблагодарить  вас,
господин  капитан, за  то, что  вы так  любезно  согласились  меня  принять.
Признаться, я был готов к отказу.
     -- Отчего же, милостивый государь?  Соперники -- не враги. К тому же вы
писали о пользе встречи для нас обоих, одного этого вполне достаточно, чтобы
отбросить все остальное.
     -- Ваши слова меня радуют и дают возможность приступить прямо к делу.
     -- Я готов выслушать вас.
     Капитаны сели друг против друга, и немец сказал:
     --  Как вам известно, до сих пор обстоятельства мне благоприятствовали,
никто еще  не продвигался так далеко на север, как я.  Ни одна экспедиция...
Чего только мы не натерпелись во время зимовки! Но больше всего страдали  от
холода,  многие матросы  заболели  скорбутом...  Затем  произошла  настоящая
катастрофа. Тут  досталось не только мне, но и вам: я лишился корабля, вы --
провианта.
     -- Откуда вы знаете?
     -- Видел, как провалились сквозь лед ваши склады.
     -- Но часть запасов могла остаться на корабле! Верно ведь?
     -- Уверен, что ничего не осталось.
     -- Ну, это уже мое дело.
     -- Извините, оно касается и меня.
     -- Каким образом?
     -- После всего случившегося,  надеюсь, вы не намерены идти к  Северному
полюсу? Самое лучшее -- как можно скорее вернуться в Европу.
     -- Продолжайте,-- холодно заметил француз.
     -- Полагаю, вы не откажетесь отвезти нас на вашем судне домой?
     -- Это -- мой долг.
     --  Рад   это  слышать,   господин  капитан.  Примите   мою   искреннюю
признательность.  Как  только  установится благоприятная  погода,  я прикажу
погрузить на  ваш  корабль  всю провизию. Ее хватит  обоим экипажам до конца
пути.
     -- Что же, справедливо... Теперь остается назначить время отплытия.
     -- Я уже сказал, как только начнется оттепель.
     --  Принимаю ваши  предложения, но  с  одной оговоркой.  Полагаю, вы не
станете возражать. Близится время, благоприятное для полярных экспедиций. Не
допустите же вы, чтобы я вернулся ни с чем.
     -- Я вас не понимаю.
     -- Все очень просто. Без провизии мне не добраться до полюса, а вам без
корабля -- в Европу. Я  отвезу вас домой, а вы дадите мне провизию, чтобы  я
мог  отправиться  на  Север.  За  провизию,  разумеется,  я заплачу  сколько
потребуется.
     -- Вы предлагаете мне еще одну зимовку?
     -- Мы вместе перезимуем на моем корабле. Я с половиной матросов уеду на
север, половина останется здесь  во главе с  лейтенантом, а  с ними -- и ваш
экипаж.
     -- Капитан, мои  люди в полном изнеможении. Есть больные...  а лекарств
никаких.
     --  Велите перенести их сюда; поверьте, доктор  у  нас прекрасный! Всех
вылечит.
     --  Они  в  тяжелом  состоянии, почти  при смерти.  Будьте  милосердны,
согласитесь плыть прямо в Европу.
     -- Не понимаю, почему вы так на этом настаиваете? Ваши матросы не бабы,
не могли они ослабеть от одной  экспедиции!..  Быть может,  это ваше  личное
побуждение...
     -- Но, господин капитан...
     --  Уж  не боитесь ли  вы лишиться  своего преимущества передо  мной  в
каких-то три градуса?
     --  Прежде  всего мне  жалко людей,  но...  есть  тут и  мой  личный...
интерес... Вы должны меня понять,-- смущенно произнес Прегель.
     -- За чем же дело стало?  -- вскричал  де  Амбрие, воодушевляясь.-- Мое
положение тяжело, но и ваше не легче. Не нужны вам ваши припасы без корабля!
Забудем о  соперничестве, объединим усилия, будем работать на благо  науки и
подарим миру результаты наших трудов...
     Немец   спокойно   выслушал  де  Амбрие  и,  вперив  в   него   острый,
пронзительный взгляд, ответил:
     --  Вашим  предложением, капитан,  вы  оказали мне  честь,  оно  весьма
лестно, но условий своих я не изменю.
     -- Повторите их, пожалуйста, капитан!
     --  Немедленное  возвращение  в Европу, как только  наступит  оттепель.
Корабль ваш, провизия моя.
     -- Милостивый государь, после того, что я предложил вам, это похоже  на
оскорбление.
     -- Оскорбление?!  Просто  я  стараюсь  извлечь максимальную  выгоду  из
создавшегося положения.
     -- Довольно. Вам не удастся воспользоваться моими трудностями..
     -- Это ваше последнее слово?
     - Да!
     -- Хорошо, я подожду.
     -- Чего?
     -- Начнется у вас голод, по-другому заговорите...
     -- Думаете, голод  заставит  нас принять позорные условия?  Ошибаетесь!
Корабль -- не осажденный город. Здесь нет ни женщин, ни детей. Одни мужчины.
А мужчины  умеют смотреть  смерти  в глаза.  Моряки  не сдаются... Прощайте,
господин Прегель! Вы еще раскаетесь в своем упорстве!

        ГЛАВА 15

     <i>Немецкая  логика.--  Дипломатическая  ложь.--  Негодование   боцмана.--
Геройская  решимость.--  Последние  приготовления.--  Флотилия   на  льду.--
Свободные воды.-- Грабители.-- Последний привет.-- Взрыв.</i>

     Прегель  ушел раздосадованный,  но полный  надежд.  Он,  собственно, не
рассчитывал, что французский  капитан  сразу  примет  его условия. Но не  за
горами день, когда  де Амбрие прибежит просить провиант. Иного выхода у него
нет.  "Красивых  слов  можно наговорить  сколько угодно,-- думал  по  дороге
Прегель.--   Ничего,   я  подожду...  Злоупотреблять   своим   преимуществом
неблагородно, а воспользоваться можно".
     Немец вернулся в свой лагерь в прекрасном расположении духа.
     Тяжелобольных  у  него  не  было.  Напрасно  он  так  бессовестно  врал
французскому капитану. Лишь  кое-кто отморозил  носы и пальцы.  А о скорбуте
или вообще о чем-нибудь серьезном и говорить не приходилось.
     Прегель  не  жалел  красок,  чтобы  как-то оправдать  свое  эгоистичное
желание возвратиться в Европу.
     Де Амбрие тем  временем собрал экипаж, чтобы поговорить о положении дел
на корабле, но тут Геник Трегастер снял шляпу и откашлялся.
     --  Простите,  господин  капитан,  что  я встреваю  без  спросу, но мне
хочется  сказать  от  лица  всех  матросов,  что  этот  проклятый  немец  не
заслуживает звания моряка...
     -- Да он, Геник,  и не  моряк,-- с улыбкой заметил де Амбрие,-- а самый
обыкновенный географ.
     -- Тем  лучше для  моряков, потому  что он  -- скотина... дело  в  том,
господин  капитан, что  мы  слышали  ваш  разговор с  ним... Здорово  вы ему
сказали,  что моряки не сдаются. У нас  даже  сердце запрыгало!.. Нет, мы не
сдадимся.
     -- Никогда... Ни за что!..-- раздались возбужденные голоса.
     --  Матросы  уполномочили  меня  как  старшего,--  продолжал  боцман,--
заявить,  что  вы можете на нас рассчитывать. Мы готовы на  все! Но не  ради
дисциплины. Нами движет  беззаветная преданность. Клянемся, капитан, быть  с
вами и в жизни и в смерти!..
     -- И в жизни  и  в смерти! -- эхом  откликнулись матросы, вскинув вверх
руки, как для присяги.
     .  Тронутый  до глубины  души,  капитан  крепко  пожал  боцману руку  и
произнес:
     --   Спасибо,   Геник!..  Спасибо,   друзья!..  Я  как   раз  собирался
посоветоваться с вами, как быть дальше,  но вы сами предложили мне помощь...
Принимаю ее с благодарностью. Вперед, матросы!.. За Францию, за родину!..
     Было  три  часа  пополудни.  Не   теряя  времени  капитан  дал  каждому
поручение.
     Первым  делом  перенесли на лед  шлюпку.  Винт  и руль  сняли; в шлюпку
впряглись восемь человек, и она легко и свободно заскользила по снегу.
     - Браво!..-- вскричал помощник капитана.-- Так я и  думал. Шлюпку можно
снабдить провизией и двигателем, впрячь в нее собак и ездить по льду.
     Под  двигателем  он подразумевал аккумуляторные батареи,  хранившиеся в
трюме и служившие для передачи энергии и электроосвещения.
     Батареи  перенесли на шлюпку  и установили.  Туда же погрузили  оружие,
лекарства, мореплавательные  инструменты, просто инструменты, карты, книги о
полярных  землях, палатку,  шубы, табак,  две  лампы, запас спирта и немного
провизии.
     Де Амбрие в это время с верхушки мачты обозревал местность.
     Очень довольный результатами  своих наблюдений, он взял двух матросов и
обошел льдину, а вернувшись, тихим голосом обратился к доктору:
     -- Обстоятельства благоприятствуют нам. Появилась свободная вода.
     -- Не может быть!
     -- Совершенно точно. Правда, течение очень сильное, но именно благодаря
этому вода не замерзает.
     -- Прекрасно!
     --  Кроме  того,  на  канале,  проложенном  нами, образовалась  гладкая
ледяная поверхность, будто специально для саней.
     -- Нам повезло! Шлюпка вон какая тяжелая!
     -- Что делают матросы?
     -- Работают, притом весьма усердно.
     -- Вот и хорошо. Через сутки все должно быть готово.
     -- Что вы! Раньше управимся!
     Лодок на "Галлии" было много, в том числе  три больших вельбота и  одна
плоскодонка,  легкая,  но  устойчивая.  На два вельбота  погрузили провизию,
уцелевшую после урагана. Всего  около четырех тысяч пайков. Этого едва могло
хватить на семьдесят дней, учитывая, что на корабле двадцать человек.
     На  третий вельбот погрузили сани и провизию для собак -- сушеную рыбу,
взятую в Юлианехобе. Животных предполагалось  поместить  на время плавания в
плоскодонку, наиболее устойчивую из всех лодок.
     Через шесть часов все было готово. Никто  не догадывался, что  затевает
капитан.  Он был серьезен, даже  печален.  Задумчиво расхаживал по  кораблю,
прежде такому благоустроенному, со множеством необходимых и очень ценных для
экспедиции вещей,  а теперь разоренному. Матросы стояли на льду,  охваченные
мрачными предчувствиями. Де Амбрие обошел корабль и появился на палубе.
     -- Надо еще подождать,-- прошептал он и спустился на лед.
     -- Все в порядке, Бершу?
     -- Так точно, капитан.
     -- Пусть матросы готовятся тянуть шлюпку.
     Пятнадцать человек  взялись  за  бечеву. Помощник  капитана,  лейтенант
Вассер и доктор, с ломами в руках, пошли вперед, расчищая дорогу.
     Шлюпка двинулась с места. Прилаженные к ней полозья мягко  зашуршали по
снегу.  Несмотря  на  довольно   значительные  размеры  и  массивность,  она
благодаря гладкости льда двигалась довольно быстро.
     За пять минут прошли сто метров.
     -- Стой!..-- скомандовал капитан.-- Отдохните, ребята!
     Теперь никто больше не сомневался в успехе.
     Матросы снова взялись за бечеву.
     Прошел  час с  четвертью.  Шлюпка переместилась на  полтора  километра.
Впереди,  в  десяти  кабельтовых<sup>[73]</sup>, сверкала свободная  вода  с
плавающими льдинами.
     О,   если   бы   корабль   не   был   скован    льдом,    как   некогда
"Тегетгоф"<sup>[74]</sup>!
     Но стоит ли предаваться бесплодным сожалениям. За работу!
     Четверых оставили  стеречь шлюпку, на  случай  если  бы  лед  тронулся,
остальные вернулись к кораблю.
     После шлюпки оказалось совсем легко перетащить на край  льдины вельботы
и плоскодонку. Это заняло минут сорок, не больше.
     Когда,  перетаскав вельботы, матросы  возвращались  к  кораблю, они  не
могли сдержать крик ярости при виде бродивших по палубе темных фигур.
     -- Негодяи!.. Воры!.. Мерзавцы!.. Хищные прусские коршуны!
     Матросы бросились было вперед, сжимая револьверы.
     -- Стоять! -- громко приказал де Амбрие.
     Матросы остановились. Дисциплина на флоте -- дело святое.
     Впрочем,  немцы,  заметив  французов,  поспешили убраться  с  корабля и
обратились в бегство, осыпаемые руганью и проклятиями.
     -- Все на борт! -- скомандовал капитан, побледнев.
     Моряки выстроились у грот-мачты.
     -- Ступай за мной, Геник!
     Вместе  с  боцманом  де  Амбрие  сошел  вниз, а  через пять  минут  оба
вернулись.
     --  Спусти  флаг,-- приказал капитан  боцману,  после чего  отрезал  от
древка материю, обернул вокруг мачты и приколотил гвоздями.
     Полярники стояли без шапок с глазами, полными слез.
     Капитан  от  волнения  не мог произнести  ни  слова,  лишь  сделал знак
покинуть  корабль.  Вслед  за матросами  сошел  Геник,  после  него  доктор,
лейтенант, помощник  и,  наконец, сам  де Амбрие.  Согласно  морскому обычаю
командир покидает судно последним.
     -- А теперь  милости  просим на корабль!..-- с гневом  произнес  Геник,
погрозив кулаком в сторону неприятельского лагеря.
     Надо было  не  мешкая уходить.  Некоторые  моряки даже  побежали. Через
четверть  часа  они  уже  были  возле  своей  флотилии.  Обернулись,  бросив
последний взгляд на очертания "Галлии".
     В этот момент лед затрещал,  задвигался. Густое облако окутало корабль,
вверх взметнулось пламя. Раздался оглушительный взрыв.
     Когда облако  развеялось, на  том  месте, где стоял  парусник, осталось
зеленоватое пятно. Обломки "Галлии" поглотил образовавшийся провал.
     <i>Конец второй части

     <b></i>Часть третья</b>
     ЛЕДЯНАЯ ГЕЕННА

        ГЛАВА 1

     <i>Превращения капельки росы.-- Как образуются  "айсберги".-- На Север! --
Все хорошо, слишком хорошо.-- Полюсы холода.</i>

     У экватора капелька росы дрожит и сверкает на лепестке икзоры.
     На  цветок  летит стрекоза  и  своим  прозрачным  крылышком  сбрасывает
капельку  в  ручей. Из  ручейка капля  попадает  в маленькую  речку, потом в
большую и, наконец, в океан.
     Спустя некоторое время горячий солнечный луч превращает капельку в атом
пара, частичку облака, гонимого южным ветром к областям дальнего Севера.
     Там капельку подхватывает мороз, и она превращается снежинку. Снежинки,
соединяясь, укрывают околополярные страны на долгие месяцы, пока не пригреет
солнце  и  не  превратит  их  в  капельки  воды. Налетевший  студеный  ветер
превращает капельки в ледяные кристаллики. Кристаллики сливаются  с ледником
и вместе с ним возвращаются в океан.
     Но  процесс  этот длительный.  Капелька  может пробыть  в ледяном плену
сотни, а то и тысячи лет.
     По сути дела, ледник -- это не  что  иное, как громадная, промерзшая до
дна река. Постепенно  ледник спускается к глубинным водам, но так  медленно,
что движение его совсем незаметно.
     В конце  концов  он  достигает  моря и начинает давить  на  его ледяную
поверхность.  Лед  долго  не  поддается,  но потом с треском  ломается. Море
вскипает,  бурлит,  затем успокаивается,  и ледяные глыбы свободно плывут по
течению. Размеров  они гигантских,  нередко достигают двух  тысяч  метров  в
длину. Это и есть айсберги -- плавучие горы пресного льда...
     Прошли  сутки  после того, как  де  Амбрие скрепя  сердце взорвал  свой
прекрасный корабль.
     Флотилия лодок, которые  тащила буксирная шлюпка, шла вдоль южного края
льдины.
     Вдали,  на  юге,  волновалось  свободное  море  с  плавучими  льдинами,
направлявшимися к заливу Робсона.
     Ничто не мешало нашим путешественникам плыть в более  теплые места, но,
верные себе все, до последнего матроса, французы двигались в противоположном
направлении.
     Какая  нелепость  --  идти на Север, не  имея ни  провианта,  ни вообще
самого необходимого! Настоящее самоубийство!
     Допустим  даже,  путешественники  доберутся  до  полюса.  Но  смогут ли
вернуться назад?
     Очевидно,  у капитана  были  на  сей  счет свои соображения,  иначе  он
согласился бы на предложение Прегеля и не взорвал любимую "Галлию".
     Шлюпка  шла вперед, таща за собой "шлейф"... Как не  походила эта новая
"Галлия"  на  прежнюю,  ту,  что  погибла!  Она  имела  всего  десять   тонн
водоизмещения и не  могла смело смотреть  в лицо опасности.  Судьба ее  была
неопределенна, надежды на успех сомнительны...
     Издалека доносился  гул, похожий на гром. Но небо было ясно, молнии  не
сверкали.  Лодки качались на  волнах,  прыгали как пробки,  к  ужасу  собак,
которые  зловеще  выли.  Оглушительный  грохот  ломавшегося  льда приводил в
отчаяние даже самых спокойных.
     Вдруг огромная льдина рухнула и образовала  проток шириной чуть  больше
километра.
     -- Я знал, что пройдем!  -- вскричал де  Амбрие.-- Вперед! Вперед!.. На
Север!.. Скажи, Фриц, как работает машина?
     -- Превосходно, господин  капитан!  -- ответил  машинист.-- Ручаюсь, не
подведет.
     -- Ладно. Рулевой! Смотри в оба!
     Шлюпка вошла в проток, искусно лавируя между айсбергами.
     Это было двадцать восьмого марта на широте восемьдесят четыре градуса и
долготе -- сорок градусов по парижскому меридиану.
     До  полюса  оставалось шесть градусов, то есть немногим больше шестисот
километров.
     Ведь это сущие пустяки.
     Но при нормальных условиях. Когда нет ни провалов, ни снега, ни льда.
     Как бы то  ни было, французы решили идти вперед.  Тем  более что  перед
ними появились  свободные воды.  В общем, как  сказал Дюма, все  шло хорошо,
даже слишком хорошо.
     Больше часу шлюпка  плыла по тихим водам протока, огибавшего желтоватые
скалы, тянувшиеся нескончаемой цепью к северу.
     Эти земли соединялись с теми, которые открыл Локвуд.
     --  Похоже  на  материк,--  заметил  вполголоса  капитан,  обращаясь  к
доктору, и передал ему подзорную трубу.
     -- Вполне возможно,-- ответил тот.-- Не исключено, что это  продолжение
Гренландии. Разве не может эта датская колония тянуться до самого полюса?
     -- Было бы неплохо!
     -- Что вы имеете в виду, капитан?
     --  Попадись  нам  опять ледяное поле, мы могли бы  продолжить путь  на
полозьях.
     -- Вы  рассчитываете  снова  попасть  на  ледяное  поле? -- невозмутимо
спросил Бершу.
     --  Надо  быть готовыми ко всему, даже  к  самому худшему. Впрочем, это
лишь мое предположение, притом весьма сомнительное.
     -- Тем лучше, ведь припасов у нас всего на два месяца.
     --  Если  воды  будут  и дальше оставаться свободными, через неделю  мы
окажемся на полюсе.
     -- Это конечно, прекрасно, но до конца зимы пока далеко...  А на полюсе
еще холоднее.
     -- Ах, Бершу! Плавал ты  много, а до  сих пор не знаешь различия  между
геометрическим  полюсом  земного  шара  и  полюсом  холода...  или,  вернее,
полюсами холода. Вспомни-ка: согласно новейшим исследованиям,  полюс сам  по
себе не является самым холодным местом на нашем полушарии.
     -- Разумеется,  капитан.  Я совершенно забыл,  что и магнитный полюс  в
значительной мере удален от него.
     <i>--</i> Физики,  проведя  довольно сложные подсчеты, определили,  что первый
полюс  холода находится  в  Сибири на  семьдесят  девятом  градусе  тридцати
минутах северной широты и сто двадцатом градусе восточной долготы.
     --  А  тот, что интересует нас,  должен находиться на семьдесят восьмом
градусе северной широты и девяносто седьмом градусе западной долготы.
     --  Вот  дьявол!  Выходит,  он уже пройден, мы ведь находимся сейчас на
восемьдесят четвертом градусе северной широты.
     -- Кстати, здесь температура немного выше.
     --  Но  между  географическим  и  магнитным   полюсами  разница   целых
двенадцать градусов, а это очень много.
     --  И  все-таки  почему  же  море не  освободилось  ото  льда,  как  на
шестьдесят  восьмой  параллели?   Ведь   здесь  температура   выше,  чем   в
Архангельске или Рейкьявике.
     -- По-моему, Бершу увлекся,-- иронически заметил доктор.
     -- Позволь  объяснить тебе,  любезный,  что  цифры семьдесят  девять  и
семьдесят  восемь   градусов  немного   произвольны,--  вмешался  капитан.--
Американский полюс холода, например, находится почти посередине воображаемой
линии,    связывающей    географический    полюс    с    магнитным.    Нерс,
Кэн<sup>[75]</sup>, Мак-Клюр<sup>[76]</sup> и  Грейли  зимовали  на  широте,
очень приближенной к этой точке. Они думали,  что так  можно найти свободное
ото  льда морское  пространство  или,  по крайней  мере,  рассчитывали,  что
температура там будет несколько выше.
     -- И вы, капитан, очень надеетесь найти эти свободные воды?
     -- Да,  иначе мы не были бы  здесь. Но нужно учесть, что во время нашей
зимовки  льдина описала огромный круг и отбросила нас к  восемьдесят шестому
градусу.  Но  совершить  такой  маневр она могла, только  плывя в  свободных
водах, и  это при температуре минус сорок  пять градусов! А сегодня -- всего
минус  девять.  Значит, в окрестностях полюса  температура будет выше, чем в
местах нашей зимовки.
     И, как будто подтверждая слова де Амбрие, температура перестала падать,
оставаясь стабильной. Фарватер был свободен, и,  если бы  не  многочисленные
айсберги,  вельбот  мог  бы  продвигаться на полной скорости.  Но  следовало
проявлять чрезвычайную осторожность, чтобы не столкнуться с подводной частью
ледяных гор, так  что скорость пришлось ограничить. Однако, хоть и медленно,
суденышко все  же  неуклонно  двигалось  вперед и  через  три  дня  достигло
восемьдесят шестого градуса северной широты.
     Наступило первое апреля. Итак, французская экспедиция опередила на один
градус сорок минут англичанина Маркхама и на один градус тридцать семь минут
лейтенанта Грейли и Локвуда,  которые достигли восемьдесят  третьего градуса
двадцати трех минут. Несмотря  на  потерю корабля, тяжелые  лишения и острую
нехватку продовольствия все -- от офицеров  до матросов -- не унывали и были
полны бодрости и надежды.
     Все были веселы и довольны, за исключением боцмана Геника, его озадачил
разговор капитана с Бершу, который он слышал.
     Старый бретонец не раздумывая  отправился завоевывать  полюс. Переносил
безропотно  лишения и невзгоды. Он  готов  был  на любую  жертву,  только бы
экспедиция  увенчалась успехом.  И  вдруг  оказывается,  что  по соседству с
Северным полюсом есть еще три. Какой же из них настоящий?
     Капитан,  конечно,  знает,  куда  идти. И все-таки  есть  тут  над  чем
задуматься честному моряку, пусть даже бретонцу и боцману.

        ГЛАВА 2

     <i>По  каналам.--  Ни в  плену, ни  на свободе.-- Умеренная температура.--
Подводный камень из мяса и костей.-- Битва с моржами.-- Опасность.-- Плен.--
Два вождя.</i>

     Вопрос   о   Северном  полюсе  --  сложный   и  трудный,  пожалуй  даже
неразрешимый.
     Сколько споров возникло вокруг него! Они то разгорались, то утихали, на
время  выйдя  из моды, то  вспыхивали с  новой силой.  Разрешить их, видимо,
может только счастливый случай, никакие экспедиции тут не помогут.
     За примерами  ходить недалеко:  в  1608  году  Гудзон<sup>[77]</sup> на
"Гонвеле",  маленьком  суденышке  в  восемьдесят  тонн   водоизмещением,   с
двенадцатью  матросами и  одним юнгой  достиг  восемьдесят  первого  градуса
тридцати минут северной широты.
     Двести  шестьдесят восемь лет спустя, в  1876 году, английский  капитан
сэр  Джордж   Нерс,  располагая  двумя  мощными  кораблями  с  шестьюдесятью
матросами на  каждом,  остановился  на  восемьдесят втором градусе  двадцати
минутах, не превзойдя старика Гудзона даже  на один градус.  За пять  лет до
этого американец Галль довел свой "Полярис"  до  восемьдесят второго градуса
шестнадцати минут, то есть на четыре минуты ближе того пункта,  куда заходил
"Алерм"  сэра   Джорджа  Нерса.  А  между  тем  экспедиция  последнего  была
великолепно оснащена.
     В 1860 году американец Хейс  на небольшом  судне совершил очень удачную
экспедицию,  включавшую  в   себя  успешную  поездку  на  санях.  С  помощью
оригинальных  выводов,  подкрепленных опытами,  Хейс  подтвердил гипотезу  о
свободном море около полюса.
     Капитан    Нерс,    потерпев     неудачу    на    льдах    пресловутого
Палеокристаллического моря,  сделал  поспешный вывод о невозможности достичь
полюса  через   пролив  Смита.  Скромность  не  входит  в  число  английских
добродетелей,   поэтому  Нерс   утверждал,  что   Палеокристаллическое  море
достаточно древнее и просуществует еще много веков. Кто-то из двоих ошибался
-- либо  он, либо Хейс; по  мнению англичан конечно,  Хейс; по  мнению Джона
Булля -- американец.
     А вот лейтенант Грили, тоже американец, в 1882--1884 годах взял реванш.
Он  не  встретил   вековых  преград,   описанных   сэром  Джорджем   Нерсом.
Палеокристаллическое море  как  таковое не существовало. И если  сэр  Джордж
Нерс был в свое время прав, то пятнадцатью годами ранее Хейс тоже был прав.
     Оказалось,  полярное   море  в  какие-то  периоды  замерзает,  а  потом
освобождается от льда. Вопрос так и остался открытым.
     У наших путешественников были все  основания считать, что море окажется
свободным и удастся добраться  до полюса, хотя впереди  много  препятствий и
всевозможных опасностей. Каналы,  по которым плыла флотилия, были извилисты,
и приходилось лавировать между  острыми ледяными выступами, порой  сглаживая
их  топорами. С  наступлением темноты флотилия останавливалась. Все выходили
на берег, ставили большую палатку и, поужинав половиной порции, забирались в
спальные мешки.
     - Это еще цветочки,-- говорили бывалые китобои. - Ягодки впереди.
     Погода стояла вполне  сносная: днем -- минус восемь  градусов, по ночам
-- они теперь были очень короткими, -- двенадцать -- тринадцать.
     Единственное, что досаждало,-- это недостаток провизии.
     Пятого  апреля путешественники достигли восемьдесят пятого градуса трех
минут северной широты.
     В полдень проводили наблюдения за солнцем, затем обедали, потом снова в
путь.  Уже три  дня самые меткие стрелки  были  начеку,  выслеживая  добычу,
которая пополнила бы запасы продовольствия и  обеспечила ужин. Но поблизости
не встречалось никакого зверья  -- все  мускусные быки, лисы и белые медведи
словно  вымерли.  Правда, один раз  заметили  лису, охотившуюся  за полярным
зайцем, но промахнулись.
     -- Раскройте-ка глаза  пошире! --  сказал доктор,  никогда  не теряющий
надежды.--  Вы внимательно смотрите влево и  вправо  по борту,  но забываете
смотреть вперед, что является непростительной ошибкой.
     -- Чертовщина! -- вдруг громко закричал боцман Геник.-- Впереди риф!
     -- Назад! -- тотчас скомандовал капитан,  ничего, правда, не увидевший,
хотя он и стоял у штурвала, следя за фарватером.
     Механик не успел завести мотор, и  киль шлюпки на что-то наткнулся. Так
как судно шло  на  средней скорости,  удар получился не слишком сильным,  но
вполне  достаточным для того, чтобы  сбить  с ног тех, кто стоял  на палубе.
Посыпался целый град ругательств  на разных диалектах. Через несколько минут
все вновь обрели равновесие.  Де  Амбрие очень беспокоился, что  шлюпка дала
течь, но,  к  счастью,  будучи  очень прочной,  она выдержала  столкновение.
Объект,  на который  налетела  лодка,  был  очень странным  --  полудряблым,
полутвердым, природу его определить было очень трудно. Надо сказать,  что он
больше  заинтриговал,  чем  встревожил  полярников,  быстро   успокоившихся,
убедившись, что шлюпке не грозит опасность.
     -- Что бы это могло быть? -- спрашивали моряки друг у друга.
     Вдруг из глубины донесся протяжный рев и вода стала красной.
     -- Черт возьми!..-- вскричал Дюма.-- Да тут зверь подвернулся!
     -- Морж!..-- подтвердил Геник.-- Мы задавили его.
     -- Мясо!
     -- Да, по крайней мере, тонн десять жира, сала и мяса.
     -- Надо бы посмотреть,-- сказал Плюмован,  любопытный как все парижане,
которые  готовы  стоять открыв рот  при  виде  раздавленной собаки,  побитой
лошади или пролетающего мимо чижа.
     Ужиук  с  лихорадочно  блестевшими глазами,  оскалив зубы, пронзительно
закричал.  Этот вопль  был  похож  на протяжный  низкий вой, заканчивающийся
чем-то вроде лая:
     -- Ау-у-у-ак!
     --  Дьявол  его  побери, да это  же крик моржа,-- сказал  китолов  баск
Элимбери.
     -- Точно,--  подтвердил Геник, уже справившийся с волнением, обнаружив,
что риф оказался из плоти и крови.
     Сиеста моржа, спокойно спавшего  на воде, была внезапно прервана ударом
обшитого сталью "волнореза".
     -- А может, зверь не один,-- заметил Дюма, вскидывая карабин.
     И, как  будто  в подтверждение его слов, со всех сторон раздались звуки
какой-то варварской музыки, исполняемой невидимыми виртуозами.
     -- Это прямо органная труба,-- сказал Плюмован, всегда готовый ввернуть
какую-нибудь шутку.
     -- Возьми-ка лучше ружье, раскрой глаза и  закрой рот  на два  замка, и
хватит  корчить из себя попугая,-- недовольно  пробурчал  боцман, размахивая
топором.
     -- А вы,-- закричал  Геник остальным матросам,--  прекратите стрелять в
эти туши! У них же слой жира шесть дюймов толщиной. Стреляйте прямо в пасть.
Ну-ка, прорежем ряды противника!
     -- Отлично, Мишель, мой мальчик,-- сказал он баску, который только  что
одним ударом отхватил плечо самому наглому зверю.-- И ты, Гиньяр, не зевай!
     -- Дюма! На помощь, старина! Бедняга Гиньяр...
     Это был голос Плюмована, сражавшегося  с  моржом,  который  только  что
ударом клыка  от бедра до колена распорол  меховые штаны  нормандца.  Гиньяр
упал,  потеряв  равновесие,  а  Плюмован  безуспешно  разряжал в зверя  свой
карабин. Ситуация была  критической, к тому же монстр принялся сильно трясти
лодку. Кок,  не теряя ни минуты,  вставил  оба  ствола  своего великолепного
карабина в пасть нападавшему и сделал подряд два выстрела.
     -- Вот тебе, попробуй-ка этого, приятель.
     Средство  мгновенно   подействовало.  Как  справедливо  заметил  Геник,
животные, покрытые двадцатисантиметровым  слоем  жира, были почти неуязвимы.
Пули не проникали глубоко в плоть и не приносили врагу видимого вреда. Нужно
стрелять в глаза или, как это делал  повар Дюма, в раскрытую пасть.  Морж, с
которым только  что  расправился  кок,  проглотил целый огненный  столб.  Он
конвульсивно  дернулся, ослабил хватку  и громко  зафыркал, отпрыгнув назад.
Изо рта показалась кровавая пена, и зверь камнем пошел ко дну.
     -- Эй, Гиньяр, нога в порядке? -- спросил Дюма, вновь заряжая карабин.
     -- Гиньяр не  ранен,-- ответил  за  нормандца  позеленевший  от  страха
Плюмован.
     -- Счастливо отделался на первый раз.
     -- Спасибо, Абель, зверюга была уж больно злая.
     -- Вот дьявольщина, они опять появились!
     Моржи, которые  до этого нападали разрозненно, казалось, договаривались
о массовой атаке.  К  счастью, они не обращали никакого внимания  на лодки с
собаками  и продовольствием.  Возбужденные  присутствием  людей,  взбешенные
выстрелами,  они всю свою ненависть обрушили на шлюпку с  экипажем,  который
приготовился  серьезно защищаться. Животные внезапно  отступили,  как  будто
беря  разбег,  образовали  правильный  круг, так  что лодка оказалась  в его
центре,  и  бросились  вперед в удивительном  порядке. Они издавали  громкие
угрожающие звуки, били по воде ластами и приближались все ближе и ближе.
     Капитан, серьезно обеспокоенный  атакой неустрашимых тактиков, взглянул
на  сохранявший хладнокровие экипаж, готовый отразить нападение.  Де  Амбрие
приказал  стрелять только в  упор, а  если карабины разряжены, пустить в ход
топоры.
     Громкие крики, дикий вой и свирепое фырканье заглушили его голос.  Круг
превратился в овал, полностью охватывающий шлюпку. Моржи,  плотно прижавшись
друг  к другу и высунув из воды усатые морды с огромными клыками, образовали
две живые баррикады. На борту все  молчали, ожидая атаки разъяренных зверей.
И  вдруг нападавшие наполовину выскочили из воды. Некоторые из них буквально
врубились  в  металлическую обшивку, которая срезонировала  и застонала.  Не
растерявшись при виде  горящих от ярости круглых глаз и раскрытых пастей, из
которых вырывался горячий пар, моряки стреляли вовсю. Было что-то странное и
ужасное в этих  закрывающихся ртах, глотающих пули вместе с густым дымом. На
мордах  животных  застыло  выражение растерянности от  полученного шока. Эти
удивительно живучие звери погибали не сразу.  Бывало, что наполовину мертвый
морж с разбитой головой, не ослабляя хватки, висел  на лодке, зацепившись за
борт клыками, рискуя опрокинуть ее. Чтобы освободиться  от него, приходилось
обрубать клыки  топорами,  и  из стальной  обшивки  выбивались  снопы  искр.
Схватка была короткой, но страшной. Матросы, понимавшие, что  они борются за
свою  жизнь, показывали чудеса смелости. Какое-то время казалось, что шлюпка
вот-вот перевернется, но последним решительным усилием, хорошенько поработав
топорами,   матросы   освободили   все-таки  мини-"Галлию"  от   побежденных
противников.
     Оставшиеся в  живых звери, охваченные  паникой,  быстро  покидали  поле
брани, ныряя в красную от крови воду. Они отплыли метров на пятьдесят, вновь
показались из  воды, разевая пасти и протяжно воя, и затем совсем исчезли из
виду, выразив свое бесполезное возмущение.
     К  счастью, среди команды серьезно пострадавших не было. Лишь несколько
ссадин  и  несильных  контузий. Как шутливо заметил  парижанин, больше  всех
пострадали  штаны  Гиньяра.  К  сожалению, в результате этой  славной  битвы
запасы продовольствия пополнить не удалось. Убили, вероятно, штук пятнадцать
моржей, которые весили не менее пяти тонн, но все  они пошли ко дну. Матросы
опять  остались  без  пищи.  Оставалось  надеяться,  что   произойдет  нечто
непредвиденное и удастся что-нибудь раздобыть.
     Вдруг раздался крик Ужиука,  вместе с собаками сидевшего в плоскодонке.
Он изо  всех сил тащил  из  воды огромную уду,  которая  то  появлялась  над
поверхностью, то исчезала.
     Видимо, эскимос звал на помощь.
     Какое-то  время Геник  за ним  наблюдал,  а  потом  разразился  громким
хохотом.
     -- Ты что, старина? -- удивился капитан.
     --  А  наш  эскимос не дурак! Покуда мы тут сражались, он позаботился о
своем брюхе.
     -- Думаешь, он...
     -- Он поймал гарпуном  моржа, а вытащить не в состоянии. Дюма может ему
помочь.
     -- Каким образом?
     -- Очень просто. Как только морж высунется из воды, надо выстрелить ему
в глаз. А Тартарен -- стрелок меткий.
     -- Я так и сделаю, Геник,-- сказал кок, подходя с заряженным ружьем.
     Он прицелился в глаз моржу, когда тот  высунулся из воды, и  выстрелил.
Морж  скрылся, и  в  тот же  миг эскимос  издал радостный вопль. Ему удалось
удержать  мертвого зверя. На глубине  примерно восьми-девяти метров.  Гарпун
крепко  впился в тело,  и теперь  уже не  составляло никакого труда вытащить
добычу на лед, к счастью, достаточно крепкий, чтобы выдержать тушу.
     Ужиук, торжествуя, принялся потрошить животное, приговаривая:
     -- Ужиук -- великий вождь, он хочет есть.
     --  Черт  возьми! -- вскричал Дюма.-- Я тоже великий вождь,  ведь это я
убил моржа.

        ГЛАВА 3

     <i>Приметы   весны.--   Появление  арктических   птиц.--  Молочный  суп.--
Восемьдесят  седьмой  градус северной широты.-- Облака.--  Ложное  солнце.--
Буря.-- В осаде.-- Холод.-- На горизонте замерзшее море.</i>

     Вопреки  ожиданиям,  столбик термометра  все время держался  на отметке
десяти  --  двенадцати  градусов  ниже  нуля.  Бывавшие в Баффиновом  заливе
китобои не переставали удивляться такой умеренной температуре.
     По  мере  перемещения лодок  на  север морской  горизонт становился все
шире.  Протоки  среди льда превратились в  настоящие  реки,  устремленные  к
северо-востоку, где по-прежнему вырисовывались  очертания  высоких, покрытых
голубоватым льдом скал. То и  дело в вышине появлялись гагары, утки и другие
морские птицы, летевшие  с юга на полюс.  Вестники весны. Не служило  ли это
доказательством того, что на юге теплее?
     --  Такая жалость, что  нет  у меня ни  охотничьего ружья, ни  дроби,--
заметил Дюма.
     -- До чего же вы кровожадны!  -- воскликнул парижанин.-- Неужели вам не
жаль этих бедных птичек? Ведь мы и  так сыты:  ваш  молочный  суп  был вчера
просто восхитителен.
     Фарен не  шутил.  Кок ухитрился  накануне раздобыть молока, и  это  под
восемьдесят  шестым градусом  северной  широты. Дело  в том,  что  пойманный
Ужиуком морж оказался самкой. Повар вырезал у нее вымя, вылил в ведро молоко
и  приготовил очень вкусный  суп  с сухарями.  Тушу  разделали,  и  съестные
припасы, ко всеобщей радости, значительно увеличились.
     Седьмого апреля путешественники достигли восемьдесят седьмой параллели.
     До полюса оставалось  всего триста километров.  Итак, оказалось, доктор
Хейс  прав: у полюса море свободно ото  льда.  Все радовались и  веселились,
только капитан был задумчив и внимательно вглядывался  в горизонт с северной
стороны, где  собирались кучевые облака, такие  же,  как на  юге. По крайней
мере, раз десять поглядел он на быстро падавший барометр.
     Облака на юге сгущались. С севера дул умеренно теплый ветер, а с юга --
резкий, холодный.
     "Какой же  восторжествует?" --  с тревогой спрашивал себя де Амбрие. Во
всяком случае, лодки лучше убрать. Пришлось искать убежище.
     Капитан велел взять курс на скалы, отыскал там  небольшую  бухточку для
флотилии и приказал вытащить лодки на лед.
     И тотчас  же все небо заволокло тучами, ветер крепчал,  пенились волны,
неизвестно откуда приплыли льдины.
     В довершение ко всему появилось ложное солнце. Теперь и матросы поняли,
что близится  буря,  разбили  палатку и принялись быстро устраивать  лагерь.
Лодки  перевернули  вверх  килем,  а  шлюпку  положили  на  бок  и  прикрыли
брезентом.
     Стемнело.
     За неимением топлива  зажгли спиртовые лампы, очень искусно устроенные,
способные  почти постоянно  снабжать людей теплом. Лампа представляла  собой
металлическую  коробку цилиндрической формы примерно тридцати  сантиметров в
диаметре. В основании был  расположен резервуар со спиртом и фитилями. Когда
аппарат не  работал, все это плотно  закрывалось, чтобы  помешать  испарению
жидкости. Сбоку просверлены круглые  отверстия  для создания тяги, была  еще
своеобразная  подставка, заменяющая крючки,  на которые  обычно  подвешивали
лампы. Благодаря этой подставке лампу можно было поднимать почти на метровую
высоту,  и  получалось что-то вроде обогревателя, который одновременно давал
тепло и служил печкой -- вещь для полярников просто незаменимая, шла ли речь
о  том, чтобы растопить снег  для  приготовления  чая  или кофе  или  просто
создать уютную атмосферу в мрачном жилище зимовщиков.
     С тех  пор, как задул южный ветер, показания  термометра и барометра не
менялись. Но вот однажды  температура буквально за  два часа упала до  минус
двадцати градусов.
     --  Завтра  жди  мороза,  от  которого  могут  схватить  простуду  даже
тюлени,-- заметил боцман.
     -- Несчастные животные,-- жалобно вздохнул Плюмован.
     -- Кто, тюлени?
     -- Да не только,  Геник. Твои слова  заставили меня подумать о пташках,
которые вчера устроили нам настоящий  праздник. Помните,  как  они  радостно
кружились вокруг, так что я совсем было подумал, что мы  находимся в Тюильри
или Люксембургском саду. Боюсь, что этот проклятый мороз убьет их.
     -- Что поделаешь, значит, так тому и быть,-- вмешался повар Дюма.
     -- Эх ты, каннибал!
     -- Ты не понял меня, я люблю животных...
     --  И   я,--  закричал  провансалец,  обнажая  в  широкой  улыбке  зубы
настоящего людоеда.-- Я их люблю, может, даже больше, чем ты, только я люблю
их желудком, это ведь дело вкуса.
     --  В  самом деле, парижанин, не слишком убивайся о бедных  воробышках,
ведь  это  инстинкт их  подталкивает,-- вновь  заговорил  Геник.--  Инстинкт
загнал  их так  далеко.  Они, видно, подумали, что  зиме конец.  У  нас тоже
иногда бывает ложный прилет ласточек.
     Снаружи  бушевала  буря и  валил снег. Скоро палатку засыпало, и  стало
нечем  дышать,  так  что  приходилось  время  от  времени  ее  проветривать,
раздвигая края.
     Матросы  аккуратно  раскладывали  вещи,  ведь  пребывание  здесь  могло
продлиться   гораздо   дольше,   чем   предполагалось   вначале.   Жизненное
пространство  оказалось настолько небольшим,  что,  когда сложили все мешки,
оружие и тюки с провизией, для людей места  просто не осталось. Разместились
кое-как, сидя на баулах, поджав ноги по-турецки.
     Устроившись между двумя рядами тюков,  которые служили  одновременно  и
диванами, и кроватями,  и  коврами,  перед  лампой, на  которой  подрагивало
блюдо,  пахнущее "ароматно"  моржовым жиром, восседал повар Дюма, готовивший
ужин.
     Освещение  оставляло желать  лучшего  --  в  спешке не хватило времени,
чтобы  установить  электрический аппарат.  Кок,  нуждаясь  в  дополнительном
источнике  тепла, зажег  вторую  лампу.  Стало ненамного светлее, но заметно
потеплело.
     Только что вернулись  двое  часовых, охранявших лодки. Бедняги побелели
от инея, а их одежда  стала твердой, как  камень. Термометр показывал  минус
двадцать шесть.  Время от времени  слышался леденящий кровь  волчий  вой или
рычание медведя, вышедшего  на  охоту.  Животные,  испытывая  сильный голод,
почуяли стоянку человека и теперь бродили вокруг перевернутых шлюпок. Только
выстрелив или, как говорили матросы, "подпалив им усы", можно было заставить
их отступить.
     Да,  сейчас приходилось  лишь  сожалеть  о просторных и удобных  каютах
погибшей  "Галлии", об  электрических фонарях, калорифере,  теплых гамаках и
еще стольких необходимых вещах.
     После ужина пришлось  сымпровизировать  освещение  не  только для того,
чтобы  часовые  легко  могли найти  обратный  путь,  но  и  для того,  чтобы
отпугнуть  диких  животных.  Консервная  банка,  пол-литра  моржового  жира,
хорошенько растопленного на спиртовке, фитиль из канатных волокон, и вот уже
готов  ночник, при свете которого можно кое-что разглядеть.  Это примитивное
сооружение и подвесили с помощью медной проволоки к потолку палатки.
     Из-за  испарений воздух  в помещении  был настолько спертым, что люди с
трудом различали друг друга, двигаясь как тени в густом тумане,
     Светильник постоянно  мигал  и походил на  луну,  окруженную светящимся
ореолом.  На  внутренних  стенках  палатки,  влажных,  словно  после  дождя,
капельки сконденсированной воды образовали тонкую ледяную корку.
     Моряки устраивались  на ночлег. Меняли промокшее белье  и забирались по
трое в  спальные мешки. Не очень-то  удобно, но что поделаешь... Мало-помалу
все засыпали тревожным, полным кошмаров и неприятных видений сном.
     Мороз  все усиливался,  и  ветер продолжал дуть с неимоверной  силой, В
полночь с  поста  возвратился Плюмован вместе  с  полузамороженным Гиньяром,
который говорил, клацая зубами:
     -- Собачий холод! Я своего носа вообще не чувствую.
     -- Ладно уж, иди давай,  не задерживайся. Не беспокойся  -- твой нос на
месте.
     Побелевший кончик носа Гиньяра был похож на тыквенное семечко.
     -- Потри-ка мне его снежком,-- попросил Констан Гиньяр парижанина.
     Кровообращение вскоре восстановилось.  Нормандец, перед тем как залезть
в мешок, где уже спал, безмятежно похрапывая, Дюма, пошел разбудить Геника и
Германа, которые  должны были  сменить их  на посту. Но вместо  того,  чтобы
исполнить свое намерение, окоченевший, стучавший  зубами Констан, ошалев  от
стремительного перехода от сильного холода к теплу, полез в спальный мешок и
плюхнулся животом прямо на физиономии боцмана  и машиниста. Старый бретонец,
отличающийся  довольно  вспыльчивым характером,  в ужасе проснулся  от столь
неожиданного вторжения.
     -- Чтоб разорвало того негодяя, который...
     -- Это я, господин боцман, пора становиться на вахту.
     -- А, черт тебя возьми, паршивец, да кто же так будит?
     -- Извините, господин Геник, я нос отморозил.
     -- Идиот проклятый, и это мешает тебе нормально видеть! Ладно, закрывай
свой рот и полезай спать.
     Назавтра ураган  все еще бушевал, но снег перестал идти  и  температура
опустилась до минус тридцати.
     Вдали, насколько хватал глаз, все было укрыто снежным ковром, слившимся
с горизонтом. Льдины, тоже в белом уборе, гонимые ураганом, с шумом налетали
одна на другую.
     Всю ночь матросы крепко спали.  К утру снег перестал валить,  но ураган
все еще бушевал, температура понизилась до тридцати градусов.
     Протоки,  еще  недавно  широкие  и  просторные,  становились  все  уже.
Казалось, льдины штурмуют скалистый берег.
     После короткой оттепели снова наступила зима.
     Исчезли  перелетные птицы, не резвились на  солнце  тюлени,  лишь  выли
голодные волки да рычали медведи, бродившие с пустыми желудками после зимней
спячки.
     Так прошли  восьмое, девятое, десятое и одиннадцатое  апреля.  Буря  не
унималась  ни  на  минуту.  Ветер сшибал  с  ног, и из палатки  вылезали  на
четвереньках.
     Не  загораживал палатку покрытый толстым  слоем снега откос,  ее снесло
бы, как щепку, вместе со съестными припасами.
     Среди  приборов,  взятых  с  собой  капитаном,  был  анемометр  --  для
измерения силы  ветра. Его поставили перед  палаткой, рядом с термометром, и
вели наблюдения.
     Восьмого и  девятого апреля скорость ветра  достигла  ста  километров в
час;  десятого она  значительно увеличилась.  Правда,  снег перестал  идти и
прояснилось. К  вечеру  появилось северное  сияние,  ослепительно яркое. Оно
предвещало  прекращение  урагана   и   сопровождалось   заметным  повышением
давления,  зато температура  еще  больше понизилась.  Одиннадцатого  числа в
шесть  часов   утра  было  двадцать  девять   градусов,  море  на  обозримом
пространстве замерзло.
     Два дня подряд моряки вытаскивали из-под снега лодки и  приводили все в
порядок.
     На  сей  раз вельботы и  плоскодонку поставили на сани,  а  под  шлюпку
подвели полозья. Людям предстояло все это тащить.
     И по каким дорогам! Ценой каких усилий и трудов!
     Вместо  того  чтобы  покорять  неведомые моря,  им предстояло вместе  с
собаками тянуть бечеву.
     Но никто не роптал, не жаловался.
     Всеми любимый капитан приказал:
     -- Вперед... за родину!..
     И матросы дружно ответили:
     -- Вперед!.. Да здравствует Франция!..

        ГЛАВА 4

     <i>По поводу саней.-- Рабочий костюм.-- Парижанин сравнивает себя с жуком,
попавшим в  деготь.-- Люди  и  собаки  везут сани.--  Тише едешь  --  дальше
будешь.</i>

     Во  время  зимовки  капитан  и   офицеры  занялись   изучением  методов
исследования полярных стран.
     Перечитав  все труды Кэна,  Хейса, Мак-Клинтока<sup>[78]</sup>,  Нерса,
Галлема, Пейера<sup>[79]</sup>, Грили  и других предшественников, де Амбрие,
как и они, пришел к выводу,  что  без саней полярной экспедиции не обойтись.
Даже лодки по снегу приходится везти на санях. Вопрос только, кто  их должен
тащить: люди или собаки.  Одни исследователи считают, что люди,  мало ли что
могут выкинуть  собаки.  Нельзя, однако, не учитывать инстинкта гренландских
собак, их мускульной силы и удивительной выносливости. Де Амбрие поразмыслил
и решил объединить людей и собак.
     Вопрос о  съестных припасах, после того как убили моржа, пока никого не
тревожил.
     Прежде  чем  скомандовать  отправление  в  путь,  капитан  распорядился
переодеться всем в  дорожные костюмы,  облегченные по сравнению  с обычными.
Чтобы во время ходьбы люди  меньше потели и  не простужались. Так называемый
"облегченный" костюм состоял из толстого фланелевого жилета, двух  шерстяных
рубах, длинной вязаной фуфайки на фланелевой  подкладке, шерстяного свитера,
толстых  шерстяных штанов, двух пар чулок до колен и норвежских теплых сапог
из  парусины, на фланелевой  подкладке,  с войлочными подошвами  и  широкими
голенищами, чтобы заправить в них штаны.  На голове -- шапка с  наушниками и
башлык  с передвижным забралом, его можно было надвинуть на рот и  нос.  Две
пары толстых перчаток защищали от  холода руки. На остановках  поверх  всего
матросы надевали длинные шубы.
     Можно было  легко  предположить,  что  человек,  так смешно и  неуклюже
одетый, почти  неспособен  двигаться  и  свалится буквально через  несколько
шагов. Именно так думали моряки, с шутками облачаясь в громоздкие доспехи, в
которых  они больше всего напоминали  жирных тюленей. Подобный  внешний вид,
естественно,  сильно развеселил их. Доктор, одетый как и все, впрягся было в
работу, но, услышав смешки матросов, остановился и возразил:
     -- Эй, шутники,  подумайте-ка  о морозце  ниже тридцати, который теперь
будет  кусать  нас  еще  сильнее,  ведь  мы больше  не защищены  скалой.  Вы
прекрасно  знаете,  что  малейшего  ветерка достаточно,  чтобы  сделать даже
небольшой  холод  почти  непереносимым.  Я  думаю,  что дальше нам будет еще
труднее.
     --  Извините, доктор,--  сказал парижанин,  который, смешно  растопырив
руки  и  расставив ноги колесом, стал похож  на кувшин и принялся еще больше
преувеличивать свою и без того нелепую походку.
     --  Я чувствую себя таким неповоротливым, ну прямо вылитый майский жук,
угодивший в деготь.
     -- Иди, иди, болтун, и береги нос!
     --  Спасибо  за  совет,  господин  доктор, но я, несмотря  на все  свое
уважение к вам, думаю, что нос,  так же как и его счастливый обладатель, уже
акклиматизировались  и  бояться  нечего. Больше  того, я,  кажется, способен
работать засучив рукава и тянуть сани в одиночку.
     -- Побереги-ка силы, они тебе еще очень пригодятся.
     -- Еще раз спасибо, доктор, но, кажется, у меня энергии прибавилось и я
стал переносить мороз как настоящий эскимос.
     --  Ну  что  ж,  тем  лучше, но все же  расходуй  свои  силы и  энергию
рационально.
     Громкая команда, отданная Геником, прервала разговор.
     -- Свистать всех наверх! -- прямо как на борту закричал боцман.
     Услышав бодрый голос командира,  доктор подумал, что сморозил глупость,
сказав Плюмовану, что приспосабливаемость к окружающей среде  уменьшается  с
течением времени. Вот и боцман Геник доказывает совсем обратное.
     Де Амбрие подозвал боцмана и велел передать матросам:
     -- Первые сани  повезут  один  офицер и  шесть матросов: Бершу, Пантак,
Геник, Легерн, Итурриа,  Элимбери. А также  восемь  собак. Вторые -- Вассер,
лейтенант, Гиньяр, Курапье, Монбартье, Бедаррид, Кастельно и  Бигорно. Собак
-- восемь. Третьи, самые легкие,-- доктор, Плюмован, Дюма и четыре собаки.
     Боцман приказал  всем  занять свои места. Офицеры наравне с матросами и
собаками взялись за бечеву.
     Все было готово, и ждали только сигнала.
     Шлюпка, или  "адмиральский корабль", как ее в шутку окрестили  матросы,
стояла позади саней. При ней были трое: капитан и два машиниста --  Герман и
Анрио.
     Поставленная на деревянные полозья, лодка была готова к отправлению.  И
тут как раз прозвучал громкий голос капитана:
     -- В путь!
     --  Эй,  ребята, навались!  -- крикнул  в свою очередь Бершу, натягивая
накинутую на плечо бечеву.
     Ужиук   взмахнул  кнутом,  щелкнул  языком,  почмокал  губами,  и  сани
двинулись с места, легко заскользив по снегу под ликующие  возгласы матросов
и лай собак.
     Бретонец, баски и нормандцы находили все это весьма забавным и шли  так
быстро, что Бершу приходилось их сдерживать.
     Так  же  легко  следом  за  первыми  покатились  и  вторые сани,  затем
плоскодонка, которую тащили доктор, Дюма и парижанин.
     Все то  и дело оборачивались, надеясь,  что шлюпка вот-вот  двинется  с
места... Ведь плавает же она по воде без угля и парового котла.
     Но  шлюпка пока стояла  на месте, словно  примерзла. И лишь  за третьей
лодкой, которую  тащили доктор  с двумя машинистами,  тянулся  канат,  одним
концом привязанный к носу "адмирала".
     -- Просто невероятно!
     -- Что именно?
     -- Что трое людей и четыре собаки потащат шлюпку!
     -- Хотелось бы посмотреть, как это будет!
     -- Они все могут! Хитрецы, да и только... в особенности доктор.
     <b>--</b> Молодец, что и говорить.
     -- И Дюма тоже...
     -- И парижанин!
     Канат, тащившийся за лодкой, длиной был около кабельтова, то есть около
двухсот метров. Настолько же отстояла от лодки и носовая часть "адмирала".
     Дюма  и  Плюмован,  получившие  от  де  Амбрие  надлежащие  инструкции,
приподняли крепкий железный крюк, привязанный  к концу каната, и вогнали его
в лед.
     -- Готово,-- обратились они к доктору.
     Доктор  засвистел в свисток,  и  канат,  лежавший на снегу,  похожий на
гигантского червяка, от сильного  напряжения мгновенно вытянулся. Вытянулся,
но не лопнул. И крюк выдержал, не сломался.
     И  вот  шлюпка,  плавно  скользя,  стала  приближаться,  вбирая  канат,
навертывавшийся на вал.
     До чего просто!
     Воздух огласило "ура".
     Пяти  минут  хватило малой "Галлии", чтобы  пройти  расстояние,  равное
длине каната.
     Успех был обеспечен.
     Это  суденышко, несмотря  на  вес и объем, будет  следовать  за другими
санями.      Бросать     ее      не     придется,      как      какое-нибудь
impedimeptum<sup>[80]</sup><i>.</i>
     Перекинувшись несколькими словами с доктором и капитаном, Дюма и  Фарен
снова перенесли  крюк  на свою  лодку.  И  все  повторилось  сначала.  Лодка
продвинулась немного, разматывая канат, и остановилась. Крюк  вогнали в лед,
где Желен заранее проделал ножом большое отверстие.
     Шлюпка  покатилась  по  льду,  втягивая  канат.  И   так  кабельтов  за
кабельтовом.
     Разумеется, первые  и вторые сани ушли вперед, но  не  так  далеко, как
можно было предполагать.
     Через  двадцать минут,  когда  было пройдено около километра,  капитан,
заметив, что люди устали, скомандовал отдых.
     Шлюпка между  тем прошла всего четыреста метров, наравне с тащившей  ее
плоскодонкой.   Доктору.   Дюма  и   парижанину   приходилось  то   и   дело
останавливаться. Поэтому они устали меньше остальных.
     Капитан  посоветовал всем следовать пословице:  "Тише  едешь --  дальше
будешь".

        ГЛАВА 5

     <i>Ртуть снова замерзла! --  Безрассудство.-- Жажда.-- Ярость помощника.--
Полярный повар.--  Под палаткой.-- Болезни горла.-- Глазные болезни.-- Опять
зеленые очки.-- Восемьдесят семь градусов тридцать минут.</i>

     Двенадцатого апреля,  достигнув восемьдесят  седьмого градуса  северной
широты  и  двадцать  второго градуса западной долготы, наши  путешественники
снова тронулись в путь.
     Первый  день промелькнул без особых приключений.  К вечеру  все устали,
хотя  прошли всего двенадцать  километров,  но  при данных условиях  это был
неплохой результат.
     Шлюпка двигалась прекрасно, электромотор действовал безукоризненно.
     Между  тем  температура  понизилась, и  ночью  ртуть в градуснике снова
замерзла. Полярная зима изобилует подобными неожиданностями.
     На следующий  день  путь  стал  труднее.  То  и  дело попадались ухабы,
рытвины.  Мучила жажда,  и люди украдкой от начальства нет-нет, да и глотали
снег.
     Бершу  заметил  это  и  впервые  за всю  экспедицию  пригрозил  принять
"строгие меры". Но какими мерами можно было запугать смельчаков! Исполненные
чувства  долга, готовые на  любую  жертву,  они  были наивны,  как дети.  Не
кричать на них следовало, а объяснить, как опасно глотать снег.
     В  тот  же  вечер у  матросов началось воспаление горла,  десен  и всей
полости рта,
     --  Черт  побери! -- вскричал  бретонец.--  Я словно  толченого  стекла
наелся!
     -- А я -- горячих углей,-- отозвался один из басков.
     -- А у меня будто кожу во рту содрали,-- жалобно стонал Гиньяр.
     -- И поделом  тебе, болван  этакий! -- в сердцах произнес боцман.-- Вот
ослы! Собаки и то умнее!.. Хоть бы с них пример брали. Снег запрещено есть!
     Доктор  осмотрел больных, обругал "животными",  припугнул  скорбутом  и
назначил лечение.
     Доктор увидел Дюма, шедшего с двумя ведрами, полными снега.
     -- Эй, приятель!
     --  Я  здесь,  господин  дохтур,--  ответил  провансалец  своим  зычным
голосом. Он был на удивление весел и бодр.
     -- Все в порядке?
     -- Великолепно, дохтур, да и вы неплохо выглядите.
     -- Однако видно, что ты устал.
     -- Работа есть работа, кто же ее вместо меня сделает.
     То,  что  храбрый  малый  называл  "работой",  было поистине  каторжным
трудом.
     Кок  принялся колдовать возле  печки, которой,  как мы  знаем,  служила
большая  спиртовая  лампа. Утром  он встал на час  раньше, чем  остальные, а
ляжет на час позже и будет без устали работать  весь  день. Увидев, что снег
растаял  и вода скоро закипит, он начал готовить обед.  Часть воды пойдет на
приготовление мясного концентрата с жиром, а из остального будет приготовлен
чай.
     Дюма  все еще  был в  своей  рабочей одежде,  в то  время  как  все его
товарищи  давно  переоделись и  доктор  внимательно осмотрел их руки и ноги,
освобожденные наконец от кучи шерсти и  фетра, которые делали их похожими на
ноги  слона.  То  у  одного,  то  у другого  встречались довольно  серьезные
обморожения и ссадины. Доктор смазал раны  глицерином,  после  чего  матросы
надели сухие носки и эскимосские сапоги.
     Обычно старая одежда, за день буквально каменевшая, худо-бедно сушилась
в палатке, спать же ложились в чулках.
     Надо  сказать,  что вылезти  из верхней  одежды,  сшитой  из парусины и
становившейся  на морозе твердой, как  дерево, было целым делом. Требовалось
не меньше трех человек, чтобы после смехотворной пантомимы вытащить человека
из этих ледяных  доспехов.  То и  дело кто-нибудь из матросов,  совершая эту
нелегкую процедуру, недовольно бурчал:
     --  Клянусь  печенкой,  это  будет  потяжелее,  чем   сдирать  шкуру  с
замороженного тюленя.
     Тем временем повар  продолжал свою бурную деятельность.  Он внимательно
следил за  печью, разрубая  в  то же время топором мясо или  отпиливая куски
заледеневшего жира.
     -- Вода закипела? -- спросил бретонец.
     -- Питье готово? -- добавил нормандец.
     Все взволнованно и влюбленно смотрели на  котелок, который начал громко
дребезжать, как бы сообщая, что варево вот-вот нужно будет снять.
     -- Эй, вы,-- сердито закричал  Дюма,-- нечего  пялиться на котелок, это
мешает воде закипеть.
     Моряки, ежась от  холода,  вновь возвратились  в палатку,  забрались  в
меховые мешки, с нетерпением ожидая  обеда. В воздухе  причудливо  смешались
запахи готовящейся пищи, испарения человеческих тел и аромат от  раскуренных
трубок.
     Наконец мясо  сварилось. Дымящееся блюдо  настолько  быстро остывало на
сильном  морозе,  что  для   того,  чтобы   оно  через  несколько  минут  не
превратилось в кусок льда, матросам приходилось поливать чаем кусочки жира и
мяса. Можете  представить себе  запах  и вкус этой  варварской  смеси. Люди,
покинув теплые "кровати", сели на корточки и, достав из сумок роговые ложки,
начали  зачерпывать  содержимое своих  тарелок и отправлять в рот, кривясь и
гримасничая,  так как  у  многих  было воспалено  горло  и глотание вызывало
нестерпимую  боль. После  обеда  все  получили порцию  водки,  которую  пили
маленькими глотками, неторопливо покуривая трубки.
     Эта  странная  стряпня была  чрезвычайно полезна для здоровья,  так как
подкрепляла  силы  и  возвращала бодрость. Наконец  неутомимый Абель,  убрав
посуду и всякий кухонный хлам, позвал  одного из товарищей, чтобы  тот помог
ему освободиться от рабочей одежды. Плюмован вылез из уютного гнездышка, где
устроился возле Гиньяра; и тщетно старался  освободить кока от его балахона,
который примерз к шее бедняги как колодка.
     -- Эй, Гриньяр, высунь наружу остаток своего носа и помоги мне!
     Нормандец принялся  помогать  обеими руками и после титанических усилий
не  перестававший  смеяться повар был  наконец освобожден и улегся  рядом  с
друзьями.
     Опять зажгли трубки и  стали тихо  переговариваться,  переваривая пищу,
сдобренную порцией водки.  Это были,  пожалуй,  самые веселые минуты за весь
день. Несмотря на  усталость,  боль в ногах и в  горле, путешественники  еще
находили  силы  шутить.  Из-за  дыма  ничего  не  было видно, и  собеседники
узнавали друг друга по голосам. Говорили  обо всем понемногу: об экспедиции,
о Севере,  о старушке Франции,  где совсем скоро  зацветут  вишни,  о теплом
апрельском солнце. Плюмован сказал, что в Париже уже появились первые овощи,
а Дюма напомнил, что все это  выращивается в  их краю -- прекрасном и теплом
Провансе.  Потом,  по  ассоциации   и,   вероятно,  из-за  контраста,  стали
вспоминать тропики. Эти несчастные замерзшие матросы, страдающие от болезней
и обморожения, зарывшись в меховые мешки, грезили о радужных цветах, зелени,
жарком солнце, освещающем  пальмы и  манговые деревья.  Воображение рисовало
прекрасную картину: в знойном воздухе жужжат  насекомые; птицы, перепархивая
с ветки на ветку, весело  передразнивают  друг  друга; сквозь  густую листву
вечнозеленых  деревьев   пробиваются  солнечные  лучи;   полураздетые  люди,
небрежно развалившись в  тени,  едят  апельсины,  чистят бананы  или  грызут
манго;  легкий  бриз  приносит  свежесть,  и  короли этого  цветущего  Эдема
засыпают, опьянев от сильных дурманящих ароматов.
     Завораживающая, но,  увы, такая эфемерная  мечта!  Послышались  тяжелые
шаги. Под сапогами часовых захрустел  снег. Феерические видения вечной весны
исчезли,  уступив место  суровой  реальности.  Моряки вновь  оказались среди
ледяного ада. В палатке  водяной пар, застывая мелкой  снежной пудрой покрыл
лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие  воспаленные веки, люди
постепенно успокоились и затихли. Маленький  отряд уснул. В ночи выли волки,
снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы  палатки. Обычно, если  не
случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов.
     Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те,
чье  пребывание  на   посту  заканчивалось   в   шесть  часов,  расталкивали
несчастного повара. В  этот час  всегда было страшно холодно. Человек долга,
Тартарен,  ворча  и  ругаясь, вылезал  из мехового  мешка, в котором он  еще
недавно так  сладко спал.  Требовалась  больше  чем самоотверженность, чтобы
оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах.
     Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у  входа в
которую   был  сделан  вал  из   снега,   предназначенный   для   сохранения
благословенного тепла. Спящие, ежась и  вздрагивая, прижались поближе друг к
другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает
снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь.
     Капитан,  вставший  еще  на  заре,   возвращался,  проверив   показания
термометра и  барометра. Он  застал кока, который семенил  между лежащими на
полу матросами. Один за другим моряки проснулись.
     -- Вода закипела?
     -- Питье готово?
     Те же  вопросы, что и накануне, те же голодные взгляды.  Повар трудился
вовсю.  Двое  матросов  только что вернулись  с вахты, и  Тартарен, дружески
посмеиваясь, протянул им кружки с горячим кофе.
     Капитан  решил,  что больные  могут позавтракать  в  постели.  Те,  кто
покрепче, охотно поухаживают за своими  товарищами -- пусть  понежатся, пока
отряд не отправится в путь. Времени еще достаточно.  Но неожиданно вмешалось
самолюбие, никто  не  хотел признавать  себя  больным.  Ну  что  тут такого?
Валяться из-за какой-то боли в горле,  подумаешь, что-то там царапает, мы же
матросы, а не тряпки, черт побери!
     Доктор в  последнее время стал  замечать, что некоторым больно смотреть
на  свет,   даже  от  спиртовой   лампы.  Опытный  врач  и  полярник,  Желен
встревожился,
     Однажды  утром  он  вывел   нескольких  матросов  из  палатки  и  велел
посмотреть на снег.
     Один матрос сразу вскрикнул и закрыл глаза руками в меховых перчатках.
     -- Что с тобой?
     --  Больно,  будто  на  солнце поглядел.  И  круги перед глазами пошли,
зеленые, красные, синие.
     -- Ничего страшного, только теперь ты должен постоянно носить очки.
     Глаза болели у пятерых, и всем им прописали очки.  А мороз все крепчал.
Особенно страдали от него находившиеся в шлюпке, потому что почти  все время
были  без  движения.  Де  Амбрие  дважды  грозило обморожение,  равно как  и
машинистам. Надо было принимать какие-то меры.
     И  тогда решили, что машинисты будут  нести  дежурство по  очереди: три
часа  на шлюпке, три -- на санях. Таким же образом договорились между  собой
капитан, его помощник и лейтенант.
     Самое   страшное   на  морозе   --  неподвижность.  Поэтому   надо   не
задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре.
     Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз  забирался  под одежду,
пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха.
     -- Мы  лучше  пойдем  потише и  так отдохнем,-- говорили  матросы,-- ни
стоять, ни сидеть невозможно.
     Шестнадцатого апреля лед был  на  редкость гладким, а  мороз необычайно
сильным, но все же прошли семнадцать километров,
     Семнадцатого  числа  Дюма застрелил зайца.  Полярный  заяц  значительно
больше нашего, зимой он белый, от снега  не  отличишь. Но поймать его  легко
из-за  слабого  слуха  и  зрения.  Заяц сидел в  двадцати  шагах  от кока  и
преспокойно  сучил лапками.  Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и
он  безжалостно его пристрелил,  снял шкурку, а тушку  присоединил к запасам
провизии.
     В этот день прошли  двенадцать  километров,  в  предыдущие  -- суммарно
тридцать восемь, всего -- пятьдесят.
     Почти полградуса! Еще немного -- и будет  достигнут восемьдесят седьмой
градус тридцатая минута, до полюса останется два с половиной градуса.
     Смогут ли путешественники преодолеть это расстояние?

        ГЛАВА 6

     <i>Роковая  неосторожность. - Тревожные  последствия.--  Болезнь машиниста
Фрица. -- Предрасположение.-- Скорбут.-- Грозное предсказание.

     --</i> Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа!
     -- Ничего не могу с собой сделать, Геник.
     -- Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь.
     -- Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи.
     -- Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели.  Десны у них
кровоточат.
     --  Ах,  Геник, как глотнешь  снега, легче становится... Нет  сил жажду
терпеть! А  доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег -- это тоже
вода, только похолоднее.
     -- Глупости ты говоришь, Фриц!  А еще мужчина! И звание  имеешь. Другим
должен пример подавать.
     -- Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник...
     -- Я жажды не знаю? -- вскричал боцман, оскорбленный до глубины души.--
Я? Старый морской волк?!  Да на  всем флоте  вряд ли сыщется матрос, столько
раз умиравший от жажды!
     -- Я не про такую жажду говорю! Про  болезненную, как при лихорадке. Ее
невозможно  терпеть,  хочется прокусить кожу и пить собственную кровь... Или
убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю...
     -- Возьми мою  кровь, если хочешь... Мне не жалко... А еще лучше -- мою
порцию водки, только не делай глупостей.
     -- Нет, на это я ни за что  не соглашусь,-- возразил эльзасец, тронутый
до глубины души.
     --  Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя...  Опять ты за
свое!  -- вскричал  боцман, увидев, что  Фриц с жадностью  проглотил одну за
другой две полные горсти снега.
     -- До чего здорово! -- с восторгом заявил Фриц.
     -- Заболеешь! Это уж точно!
     -- Как может повредить снег! Такой вкусный!
     -- Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы -- будешь сам виноват.
     На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь
везде  снег! Как не  поддаться  искушению,  не  утолить  жажду?  Но  за  это
приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко
приводит  к  удушению.  Дрожь  бьет,  как при  лихорадке.  Так случилось и с
Фрицем. Он едва  волочил  непослушные ноги,  лицо покраснело, глаза налились
кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы.
     Сделав над собой  усилие, он прошел еще  с сотню шагов и едва не  упал.
Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу:
     -- Прикажите остановиться!
     -- А что случилось, Геник?
     -- Мой друг едва стоит на ногах.
     -- Стой! -- скомандовал офицер.
     Как  раз  в  этот  момент  Фриц  что-то  пробормотал  и  упал  на  руки
подхватившего его боцмана.
     -- Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там...
     -- Есть!
     -- Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи!
     Матрос со всех ног помчался к  лодке, которую тянул доктор, парижанин и
Дюма, и сообщил о случившемся.
     -- Иду! -- сказал Желен,  схватил ящичек с медикаментами и обратился  к
коку: -- Доложите капитану, что у нас появился первый больной.
     Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица.
     Губы  у несчастного потрескались и почернели, на них  запеклась  кровь.
Язык распух, как у тифозного, искаженное  гримасой  лицо приобрело землистый
оттенок, глаза остекленели,  по  телу пробегали судороги, изо рта вырывались
какие-то бессвязные звуки.
     Капитан оставил  шлюпку и  поспешил к Герману, к которому  питал особую
симпатию. Взглянув на  него, де Амбрие побледнел и  с  тревогой посмотрел на
доктора.  У  того  между  бровями  пролегла  складка  --  признак   сильного
беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал:
     -- Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку.
     -- Сейчас распоряжусь.
     За считанные минуты была поставлена палатка.  Больного раздели, уложили
в меховой мешок, по обеим сторонам от  него поставили лампы. Он никак не мог
согреться, и доктор велел  растирать его не снегом, а шерстяным  поясом. Это
делали Дюма и Плюмован.
     Вдруг больной вскрикнул.
     Врач наклонился и увидел, что нога, которую растирали, слегка  распухла
в ступне и в колене.
     -- Может, хватит? -- спросил Дюма.
     --  Продолжайте, только  не сильно,--  отвечал Желен и  обратился к  де
Амбрие: -- Выйдемте на минутку, капитан.
     -- С удовольствием,-- ответил де Амбрие, догадываясь, что доктор  хочет
сообщить что-то важное.
     -- Что скажете? -- спросил капитан, когда оба покинули палатку.
     -- Знаете, что означает эта опухоль?
     -- Суставной ревматизм?
     -- Хорошо, если бы только это!
     -- Не пугайте меня!
     -- Вы должны знать всю правду, какой бы она ни была. У Фрица скорбут.
     -- Скорбут!.. Значит, принятые меры не помогли?!
     -- Увы!
     --  Это ужасно!.. Что  будет  с остальными  матросами!.. Ведь они могут
заразиться!..
     -- Дело плохо, но поправимо.
     -- Фриц выздоровеет?
     --  Пока человек  жив, жива и  надежда,-- уклончиво  ответил  доктор.--
Скорбут не заразен в том смысле, что он не передается контактным путем, как,
например,  холера  или тиф.  Все зависит от  организма:  кто предрасположен,
заболеет.   Еще   влияют  холод,   сырость,   недоедание...   Фриц  чересчур
эмоционален, неудивительно, что он стал первой жертвой.
     -- Но вылечить его можно?
     -- Сделаю все, что  в  моих силах... Во всяком случае.  больной надолго
вышел из строя. Его придется везти на санях. Пойдемте посмотрим, как он себя
чувствует.

        ГЛАВА 7

     <i>Волнение.--   Глазная   болезнь.--   Еще   одна    жертва   скорбута.--
Предрасположенный  Ник.--  Снежная  буря.-- Важные  изменения.--  Новая цепь
холмов.-- Угрожающий горизонт.</i>

     Согретый  теплом близко  поставленных ламп и интенсивным массированием,
машинист  наконец  пришел  в  себя.  Кровообращение  стало  нормальным.  Дав
больному   крепкого   кофе   с   ромом,   доктор   принялся  восстанавливать
чувствительность его мускульной и нервной системы, для чего впрыснул кофеин.
     Молча,  с  виноватым  видом  слушали  матросы  Геника.  Он  убеждал  их
соблюдать осторожность и не есть  снега. В  этот  день все почему-то  устали
больше  обычного. За едой горячо обсуждали постигшую  машиниста беду. Вскоре
больному  стало  полегче,  сказались результаты  лечения, однако он  был еще
очень  слаб. Фрица укутали в  шубы, поместили  в меховой мешок  и уложили на
шлюпку.
     В  пути машиниста заменил Жюстен Анрио, его  помощник. Когда же Жюстен,
чтобы  согреться,  становился   тянуть  бечеву,  его  заменял  капитан,  уже
освоивший электрический двигатель.
     Несмотря на болезнь  Фрица,  время упущено не было, в  день,  когда ему
стало  плохо,  то  есть  восемнадцатого  апреля,  прошли  больше  двенадцати
километров.
     Но тут снова случилось несчастье:  у двух самых сильных членов экипажа,
Понтака  и Легерна, заболели глаза.  Матросы почти  не различали дорогу,  но
бечевы не бросали.
     Девятнадцатого  числа,  несмотря  на   лютый   мороз,   прошли   десять
километров. Капитан уже стал опасаться, что около полюса нет свободных вод.
     Фрицу  не  становилось  ни  лучше,  ни хуже. Только на  теле  выступили
красные  пятна  чечевицеобразной  формы.  Десны  кровоточили.  Изо  рта  шел
смрадный  дух. Диагноз  доктора подтвердился. Матросам тотчас же сообщили об
этом, чтобы неповадно было есть снег и вообще нарушать правила гигиены.
     Заболевшие   глазами  почти   совсем   ослепли,  но  продолжали   идти,
превозмогая боль и головокружение.
     Двадцатого  числа  одолели километров пятнадцать,  а  ночью разыгралась
буря.
     Снег валил и валил. Резкие порывы ледяного ветра не  давали возможности
поставить палатку.
     Целых  тридцать  часов  матросы  пролежали  в  мешках,  что,   впрочем,
благотворно сказалось на состоянии больных.
     Только  Фрицу  становилось все  хуже, стали выпадать  зубы, увеличилась
слабость.
     Скоро заболел и кочегар Бигорно, самый хилый из всех. Из-за резкой боли
в суставах он с трудом встал, чтобы помочь при расчистке снега,  завалившего
палатку. Но работать доктор ему  запретил, прописав  лимонный  сок в больших
дозах  и сырой картофель,  еще остававшийся в запасе.  Правда, картофель так
перемерз,  что стал  словно  железный,  и пришлось немало потрудиться, чтобы
сделать его съедобным в сыром виде.
     Шлюпка, постепенно превращаясь  в амбулаторию, приняла на борт и  Ника.
Его положили рядом с Фрицем и снова двинулись в путь.
     Метель  наконец  утихла. Но по дороге  то и дело приходилось  расчищать
снежные завалы. К тому же два человека вышли из строя.
     Поэтому приходилось идти без остановок по двенадцать часов.
     Двадцать второго апреля одолели двенадцать миль. Если на следующий день
отмахать столько же, восемьдесят восьмая параллель будет пройдена, до полюса
останется всего два градуса, то есть двест