Юзеф Чельгрен. Приключения в шхерах


           Государственное Издательство Детской Литературы
                    Министерства Просвещения РСФСР
                             Москва 1961

     <i>И (Швед)
     Ч38
     Повесть выдающегося     современного     шведского      писателя,
увлекательно,  тепло  и  с  юмором рассказывающая о детстве маленького
рыбака,  по имени Симон Дундертак.  Жил Дундертак на  одном  из  самых
дальних  островов  шведских  шхер  и,  пока не стал взрослым,  даже не
подозревал,  что на свете есть автомобили,  моторные лодки и самолеты.
Но  зато  у  него  был  ручной  выдренок.  Дундертак  сам,  наравне со
взрослыми,  выходил на рыбную ловлю,  а потом отвозил рыбу на базар за
сорок  километров  от дома.  И однажды,  когда он возвращался из такой
поездки,  с ним произошел...  Но об этом вы узнаете, прочитав книгу до
конца.  В  этой  повести  вы  познакомитесь  также  с  друзьями Симона
Дундертака - с отважными и умелыми рыбаками  и  охотниками,  побываете
вместе  с  Симоном  в  лесу  и  на море,  проникнете следом за ним и в
графский замок, узнаете много нового о жизни шведских рыбаков.</i>

            Сокращенный перевод со шведского В. Мамоновой
                         Редактор Э. Раузина


     <img src=priklucheneya_v_shxerax.jpg>


        КТО АВТОР ЭТОЙ КНИГИ?

     Как вы думаете, можно приручить выдру?
     И может  ли  маленький  выдренок спасти наткнувшуюся на подводные
скалы шхуну?
     Оказывается, да.   Оказывается,   выдра   умнее  собаки  и  очень
привязывается к человеку.  Оказывается,  был такой  случай  в  Швеции,
когда маленький выдренок спас потерпевшую крушение шхуну и прославился
на всю страну.
     Прочтите эту  книжку о шведском мальчике Симоне Дундертаке - и вы
узнаете, как это могло произойти.
     Симон Дундертак был,  на наш взгляд,  удивительный мальчик:  он в
девять лет охотился на тюленей, ходил под парусами и чувствовал себя в
море,  как дома. Но самое интересное не это. Самое интересное, что его
приключения вовсе не  плод  писательской  фантазии.  В  шхерах  Швеции
когда-то на самом деле жил маленький Симон Дундертак, только звали его
по-другому - Юзеф Чельгрен.  Он родился прямо в  рыбачьей  лодке,  где
мать  выбирала сети,  и с тех пор,  можно сказать,  не вылезал из нее.
Отец его арендовал клочок земли и часто уходил в  море.  В  шесть  лет
кончилась  привольная жизнь - семья переехала в Стокгольм.  Юзеф бегал
рассыльным,  работал  истопником,  был  подмастерьем  на   текстильной
фабрике,  но  всегда  помнил  о  море.  А когда вырос,  стал настоящим
"морским" писателем и написал много книг о тяжелом труде моряков и  их
немногословной   мужской  дружбе.  (Шведские  шхеры  -  многочисленные
островки и скалы,  образующие довольно широкую  полосу  вдоль  большей
части побережья Швеции.)
     Став писателем,  Чельгрен всегда очень боялся отойти  от  народа,
которому  принадлежал  душой  и  телом.  Поэтому он часто отрывался от
своего рабочего стола и окунался в жизнь.  Сначала он  с  одним  своим
товарищем,  тоже писателем, обошел пешком всю Европу и написал об этом
путешествии веселую и остроумную книжку  -  "Без  гроша  в  кармане  и
свободный,  как птица".  Потом он так же путешествовал по Испании, а в
годы гражданской войны в Испании,  когда много  шведских  добровольцев
отправилось  туда защищать Испанскую Республику,  Чельгрен посвятил ей
свою знаменитую пьесу - "Неизвестный шведский солдат". Потом он долгое
время работал кочегаром на морских судах.
     На своем недолгом веку (Чельгрен родился в 1907 году,  а  умер  в
1948)  он  повидал много злого и безобразного.  Больше,  чем вы можете
себе представить. И все-таки он очень любил людей, любил жизнь, потому
что  обладал зорким глазом и умел видеть ее красоту и многообразие,  -
завидный дар,  которым обладает далеко не каждый.  Но Чельгрен умел  и
ненавидеть, он умел драться. Он был, что называется, непримиримый.
     Чельгрен всегда мечтал быть похожим на  нашего  Горького.  В  его
биографии есть такой интересный факт.  Однажды - Чельгрену исполнилось
в то время  одиннадцать  лет  и  он  был  чем-то  вроде  "мальчика  на
побегушках"  на  морском судне - ему в руки попала книжка без начала и
конца, которую он прочитал, не отрываясь, и запомнил на всю жизнь.
     Впоследствии Чельгрен  говорил,  что  эта  прочитанная  в  раннем
детстве растрепанная книжка без заглавия и автора, оказали удивительно
большое влияние на всю его писательскую судьбу.
     Лишь много лет спустя  он  узнал,  что  неизвестным  автором  был
Максим Горький.
     Чельгрен никогда не встречался с Горьким, но он всегда был близок
ему  по  духу.  И  недаром  шведский  народ  называет Чельгрена:  "Наш
Горький".
     Совсем еще  молодым  Чельгрен заболел туберкулезом.  Он несколько
лет провел в санатории,  прикованный к постели.  Но даже тогда  он  не
сдался,  остался  самим собой,  продолжал писать.  Свои "Приключения в
шхерах" он написал, уже будучи тяжелобольным. Раньше он почти не писал
книг для детей,  да и эта книга написана столько же для детей, сколько
и для  взрослых.  Ему  захотелось  вдруг  оглянуться  назад,  на  свое
детство. Он, видимо, понимал, что жить осталось недолго...
     Чельгрен умер,  когда ему был сорок один  год.  Сколько  чудесных
книг он мог бы еще написать!  Но тем, кто любит жизнь, она отплачивает
взаимностью. Когда пришла весть о смерти Чельгрена, близко знавшие его
люди  не  хотели  этому  верить.  А один поэт сел тогда за свой стол и
написал:

                    Нет! Ты не умер!
                    Среди нас
                    ты будешь вечно жить,
                    мы твердо помним твой наказ -
                    бесстрашие хранить.
                    Мы прошагаем трудный путь,
                    намеченный тобой,
                    и мы клянемся не свернуть
                    и в бой пойти любой!
                    Не испугает буря нас,
                    и не согнут ветра.
                    Клянемся помнить твой наказ!
                    Мир изменить пора!
                    (Перевод А. Эппеля.)

     Юзеф Чельгрен был смелый и веселый человек с чистой совестью. Как
раз  такой  человек  и  должен  был  вырасти  из   маленького   Симона
Дундертака, о котором вы сейчас прочитаете.
     Шведские ребята  очень  любят  эту  книгу,  которая  занесена   в
сокровищницу детской классической литературы скандинавских стран.

                                                           В. Мамонова


        В ШХЕРАХ

     Мальчика, о котором рассказывается в  этой  книжке,  звали  Симон
Дундертак.
     Этот мальчик жил на одном  из  самых  дальних  островов  шведских
шхер.   Балтийские   штормы,   не  встречая  препятствий,  гуляют  над
невысокими островами далекого шведского взморья.  Когда здешние рыбаки
смотрят  в  сторону  открытого  моря  -  а  они редко смотрят в другую
сторону,  - Скандинавский полуостров оказывается у них за  спиной,  на
западе.  С  одной стороны у них грозное море,  с другой - бесконечные,
протянувшиеся на много миль леса.  В  лесах  человеку  спокойно.  А  в
шхерах не знают, что такое спокойная жизнь. Здесь властвует море.
     Пока Дундертак не стал взрослым, он и не подозревал, что на свете
существуют  автомобили,  моторные лодки и самолеты.  У него никогда не
было игрушек, которые покупают детям больших городов.
     Зато у  него  был  ручной  детеныш  выдры.  Как  он  поймал этого
выдренка и еще четырех маленьких  лисят,  я  расскажу  вам  потом.  (В
оригинале книги используется слово лисенята. (ккк))
     Дундертаку вообще часто приходилось иметь дело с животными,  и он
хорошо  знал  их  повадки.  Это  очень пригодилось ему много-много лет
спустя в Австралии,  когда он постигал  ковбойское  искусство  бросать
лассо, мчась верхом на лошади.
     Первые воспоминания Дундертака были связаны с рыбой и рыболовными
снастями.  Едва  научившись  как следует ходить,  он уже убегал к морю
встречать возвращавшихся с промысла рыбаков.  Широко расставляя  ноги,
засунув  руки в карманы,  он вразвалочку разгуливал между развешанными
на берегу сетями.  Под ногами весело поскрипывал белый морской  песок,
похрустывали сухие водоросли, ракушки.
     Потом маленький Дундертак  с  серьезным  видом  осматривал  улов:
две-три   корзины   поблескивающей   голубоватыми   спинками   салаки,
длинномордая щука,  несколько серебристых сигов, дюжина-другая окуней.
Окуни всегда лежали сверху и отчаянно зевали,  широко открывая круглые
рты.  У них был ужасно глупый вид.  Точь-в-точь,  знаете, как у людей,
когда они увидят что-нибудь и стоят,  разинув рот от удивления.  Из-за
этих вечно разинутых ртов окуней и наградили издевательским  прозвищем
"зеваки".
     Все, что принадлежало сельской общине, Дундертак рассматривал как
свою личную собственность. Он так и говорил: "Мое ружье, мои сети, моя
рыба!"
     Случалось, он  заставал врасплох вышедших "на охоту" мальчишек из
соседней деревни.  Когда однажды  они  попытались  вытащить  несколько
жердей  из  изгороди,  окружавшей сушившиеся сети,  Дундертак пришел в
негодование.
     - Не смейте трогать - это мое! - закричал он.
     - Хо-хо!  - ответили мальчишки и  назло  ему  так  поддали  ногой
изгородь,  что только щепы полетели.  - Что,  видишь? А вот и посмеем!
Еще как тронем!..
     О да, Дундертак видел!
     Вне себя от злости он бросился искать,  чем бы в  них  запустить.
Что-нибудь потверже. Под руку попался промытый соленой морской водой и
высушенный солнцем щучий череп (на него не  позарилась  бы  теперь  ни
одна кошка).  Подходящее оружие. Собрав все силенки, он метнул твердый
как камень череп в мальчишек и угодил одному прямо в  глаз.  Мальчишка
заревел,   остальные   с   визгом  бросились  врассыпную.  Отбежав  на
безопасное расстояние, они снова расхрабрились.
     - Ну подожди теперь! - орали они. - Только попадись где-нибудь!
     Сунув руки в карманы, Дундертак кинул презрительно:
     - Мелюзга сопливая!
     Что ж,  он вполне мог позволить себе такое выражение,  хоть и сам
был от горшка два вершка.
     - Тресковая башка! - отпарировали мальчишки, грозя кулаками.
     - А вот и не тресковая!  Щучья голова-то!  Щуку не узнали! Эх вы,
ерши пузатые, не соображаете даже, где треска, где щука!
     - Ну попадись в другой раз!
     Дундертак гордо выпятил грудь. Он торжествовал победу.
     - А ну, давай! Хоть сейчас! Подойди только!..

     Дундертак очень   рано   научился  ходить  на  рыбачьей  лодке  и
управляться с парусами.  Семи лет он  впервые  отправился  с  лоцманом
Сэвом в ближайший город Трусу.
     Раз в неделю с острова, на котором жил Дундертак, в Трусу уходило
несколько  рыбачьих лодок.  Бывало это по четвергам,  в базарный день.
Рыбаки ездили на базар продавать выловленную рыбу.
     В такие  дни  на острове царило шумное оживление.  С раннего утра
все  были  на  ногах.  Уже  часа  в  два  ночи  над  хижинами  рыбаков
поднимались первые дымки, а через каких-нибудь полчаса мужчины были на
берегу, снаряжая лодки в плавание.
     На этот раз день выдался ясный,  без ветерка.  Все спешили, чтобы
пораньше успеть на базар.
     В те времена моторов еще и в помине не было,  и рыбаки ходили под
парусами. Но иногда ветер до того ленился, что не стоило труда ставить
парус.  А  в  город  надо  было  попасть во что бы то ни стало.  Стоял
август,  вода была  совсем  теплая,  и  как  только  воздух  насыщался
грозовыми  разрядами,  вся  рыба,  что  выловили за неделю и держали в
больших садках, дохла и всплывала брюхом кверху. В общем, хуже некуда.
     Поэтому, когда  из-за  безветренной  погоды  нельзя было идти под
парусами,  ходили на веслах.  Гребли без устали до самого города -  до
него считалось по воде без малого сорок километров.
     Итак, рыбачьи лодки одна за одной отчаливали от  острова.  Лоцман
Сэв тоже торопился. Он разместил в лодке ящики с рыбой, а под скамейку
поставил большой кувшин.  Уезжали на целый день,  так  что  не  мешало
запастись  водой  -  будет  чем утолить жажду в полдень,  когда солнце
печет в самую голову.
     Дундертак уже  сидел  на  корме.  Сэв  перелез  в  лодку,  уселся
поудобнее и взялся за весла.
     - Ну, а теперь посмотрим, - сказал он, окинув испытующим взглядом
остальные лодки.
     - Что  -  посмотрим?  -  спросил  Дундертак.  Он всегда отличался
любопытством.
     Сэв приналег на весла.
     - Посмотрим,  кто у нас лучший гребец,  - сказал он. - Кто первый
доберется до базара, тот первый все и продаст. Мотай, брат, на ус.
     Дундертак поглядел вокруг. Лодка за лодкой отчаливали от острова.
А  многие  уже ушли далеко вперед.  Всего лодок было не меньше дюжины.
Всем им предстояло пройти сорок  километров.  И  каждый  хотел  прийти
первым,  потому  что  каждый  торопился  на  базар.  Почти  все  везли
продавать рыбу, некоторые - кур, цыплят или яйца.
     Кто придет на базар первым, первым покончит со всеми делами.

     Солнце поднималось все выше.
     Сэв снял шапку. Лоб его блестел от пота.
     Уключины трещали  и  скрипели.  Гребцы,  напрягая спины,  глубоко
погружали весла в воду.
     Прошло немного  времени,  и  лодка  Сэва  начала  обходить другую
лодку, отчалившую с острова раньше их.
     - Ура!  -  закричал  Дундертак.  -  Ты  гребешь быстрее всех!  Мы
победим!
     В лодке,  которую  они  обогнали,  сидели  на веслах две женщины.
Волосы у них были подвязаны косынками,  рукава платьев  закатаны  выше
локтей.
     - Нашел чему  радоваться,  -  заметил  Сэв.  -  Ведь  это  Ида  с
Утвассена и ее дочка. А двум бабам и за одним мужиком не угнаться. Вот
других догнать - еще придется попотеть.
     - А  почему  у них в лодке нет мужчины,  чтобы грести?  - спросил
Дундертак. Он отличался любопытством, но не отличался особым умом.
     - Видишь ли,  был и у них, само собой, мужик. Но лет четырнадцать
назад одной осенней ночкой не стало Калле с Утвассена.
     - Не стало?
     Дундертак ничего не понимал.
     - Ну  да!  Калле с Утвассена попал в шторм.  Это было в норд-ост.
Его лодку перевернуло.  Неделю спустя старик Сильвер наткнулся на нее.
Она валялась на песке килем кверху.
     - А этот Калле с Утвассена, он один был в лодке?
     - Конечно.  Так  он и сгинул навек.  А вдова осталась без гроша в
кармане.
     - А потом что?
     - Ну что ж потом? Потом Ида с Утвассена сама стала кормиться, как
могла.  Ловила рыбу,  завела птичник, на базар-то ведь надо что-нибудь
таскать. Вот и ездит теперь каждый четверг, продает яйца и цыплят.
     Дундертак обернулся и еще раз взглянул на двух женщин, сидевших в
лодке, которую они только что обогнали.
     - Вот каков у нас тут народ на острове! - заметил Сэв. - Держатся
до последнего, рук никогда не опускают. Намотай, брат, на ус!
     Высоко в небе парила на вздрагивающих крыльях какая-то птица:  на
головке черный капюшон, а грудка белоснежная.
     Птица вертела  головой  то вправо,  то влево,  высматривая что-то
черными зоркими глазками.  Неожиданно она резко метнулась в сторону и,
сложив  крылья,  упала  головой  вниз.  Плюх!  Словно брошенный с неба
камень, птица врезалась в воду и исчезла в глубине.
     - Морская ласточка,  - объяснил Сэв.  - Подожди,  сейчас увидишь,
чем она здесь занимается.
     Вот над водой показалась черная головка,  ласточка взмыла вверх и
мгновение спустя была уже  высоко  в  воздухе.  В  клюве  она  держала
какую-то рыбешку.  Еле заметное движение головой - и рыбешка,  блеснув
чешуей на солнце, исчезла у нее в горле.
     - Ага,  решила,  значит,  позавтракать, - заметил Сэв. - Ей-богу,
хоть у нас и сети,  и невода,  и крючки,  а мы и в подметки не годимся
этим рыболовам!
     Не успел  он  это  сказать,  как  у  них  на  глазах  разыгралось
интереснейшее зрелище.
     Тяжело хлопая крыльями, с моря серой стаей налетели чайки. Словно
огромная  живая  туча надвинулась на бедную ласточку.  Чайки кричали и
галдели - жадно,  зло и  угрожающе.  Но  кто  из  морских  птиц  может
сравниться  в  полете  с  быстрой  и  гибкой ласточкой!  Белой молнией
врезалась она в серую массу трепыхавшихся крыльев.  Ничего  не  вышло.
Чаек  было  слишком много.  Как ни ловко маневрировала ласточка в этой
плотной   массе,   ей   не   удавалось   отделаться   от    назойливых
преследователей, злобно клевавших ее цепкими клювами.
     Эта навязчивость все больше нервировала  ласточку  -  она  совсем
растерялась.  Так  ей  и  не  удалось  сохранить для себя завтрак,  за
которым она с таким мастерством ныряла в  море  -  ее  просто-напросто
вырвало рыбой.
     Чайки с криком ринулись к воде. Теперь они дрались друг с другом,
раздирая клювами подобранную добычу.
     - Гляди-ка!  Они вырвали у нее пищу прямо  из  глотки!  Не  лучше
пиратов,  черти!  Самим  охотиться  кишка  тонка - куда как лучше жить
чужими объедками.

     Солнце круто взбиралось все выше и выше.
     Над заливами и бухтами сверкало августовское утро.
     На лодках гребли с ожесточением,  без передышки.  С  лиц  гребцов
ручьями струился пот. Мокрые рубашки прилипли к спинам.
     Лодки вытянулись теперь в одну линию не меньше километра  длиной.
Это  было  настоящее состязание.  И не было для мужчины большей чести,
чем выйти из него победителем.
     Весла поднимаются    из    воды,   забрасываются   назад,   спины
напрягаются:
     - Раз...
     Весла, погружаясь, разрезают воду, спины с силой распрямляются:
     - Два...
     Равномерно, безостановочно:
     - Раз-два, раз-два, раз-два...
     Поскрипывают уключины. Под тканью рубашек играют крепкие мускулы.
Босые ноги крепко стоят на упорах.
     - Раз-два, раз-два, раз-два...
     Набирая скорость,  лодки  скользят по водной глади мимо маленьких
зеленеющих  островков.  Нельзя  отставать.  Нельзя   сдаться,   нельзя
признать себя побежденным:
     - Раз-два, раз-два, раз-два...
     Ого, вон и Большой Сундстрем! Большой Сундстрем - первый силач на
острове.  Ну и гребет же он - кажется,  что лодка отделяется от воды и
плывет по воздуху:
     - Раз-два, раз-два, раз-два...
     Держись, браток.  Пусть льется пот.  Поплюем на ладони. Возьмемся
покрепче:
     - Раз-два, раз-два, раз-два...
     ...Гребут рыбаки с самого дальнего острова  на  взморье.  Пенится
вода  за  кормой.  Вздымаются и опускаются весла - будто бегут по морю
гигантские длинноногие водяные пауки.  Еще  раннее  утро,  а  тридцать
километров уже позади. Остается еще десять. Они должны быть у пристани
не позже того часа,  когда дачники  отправляются  на  первую  утреннюю
прогулку.  У них нет времени,  чтобы утереть пот с лица и полюбоваться
волшебной игрой солнца на морской глади. Гребут без передышки. Пройден
еще один залив,  еще одна бухта осталась позади... Иногда лодки качает
и подбрасывает шальная волна,  что забредает  в  шхеры  с  Балтийского
моря.
     - Кто победит?
     - Большой, конечно!
     - Нет!
     - Он!
     - Как сказать...
     - Посмотрим...
     Большой Сундстрем проснулся позже  всех.  С  острова  он  отчалил
последним.  Но  Сундстрем  обладал нечеловеческой силищей.  Он обходил
одну лодку за другой,  пока впереди не  остался  один  Сэв.  Дундертак
закусил губу.  Большой шел на полной скорости.  Только весла мелькали,
вспенивая воду.  Тридцать километров за несколько часов - и как  ни  в
чем не бывало!
     - Большой победит!
     - Нет!
     - Он!
     - С Большим не потягаешься!
     - Смотрите, он и Сэва обходит!
     Но в  это самое мгновение Сундстрем сделал слишком сильный рывок,
одно весло не выдержало и треснуло пополам, а Сундстрем опрокинулся на
спину,  задрав  ноги  к  небу.  Железные  подковки  и медные гвозди на
подметках смазных сапог заблестели на солнце не хуже серебра и золота.
Лодка кружила на месте, весло плыло по волнам.
     Все это  выглядело  очень  смешно.   Какое-то   время   Сундстрем
оставался  в  этом странном положении - из лодки торчали кверху только
два сапога.
     - Ура! - не выдержал Дундертак.
     - Нечего смеяться над старыми людьми! - рассердился Сэв.
     - Но мы же победим! - сиял Дундертак. - Мы придем раньше всех!
     - Да  сиди  ты  тихо!  Это  просто  несчастный  случай.   Большой
Сундстрем - настоящий мужчина. Если бы весло выдержало, он бы всех нас
обставил.  Ясно?  Расти вот поживей,  набирайся силенок - тогда  будем
грести на пару!
     - Ладно, - сказал Дундертак. - Обязательно!
     - Такого  молодчину,  как  наш  Сундстрем,  меньше  чем вдвоем не
обгонишь!

     Миновали последний мыс - перед ними лежал город  Труса.  Одна  за
одной   лодки   огибали   мол,   защищавший   город   с  моря.  Гребцы
удовлетворенно усмехались.  Пускай запарились,  зато хоть один раз  да
обогнали Большого Сундстрема!  Даже Ида с дочерью, всегда тащившиеся в
самом хвосте, на этот раз оказались предпоследними.
     Сегодня все чувствовали себя победителями.

        В ТРУСЕ

     Трусе -  самый  маленький  городок  в  Швеции.  Но на Дундертака,
привыкшего к тишине лесных опушек и морского берега,  такое  множество
людей  и домов,  собранных вместе,  произвело просто-таки ошеломляющее
впечатление.  Он растерялся,  голова у него пошла кругом.  Первым  его
побуждением было улизнуть куда-нибудь, скрыться, спрятаться.
     Нет, нельзя.
     Ведь перед тем,  как,  закрепив чалку,  Сэв собрался уходить,  он
сказал ему:
     - Посмотри за лодкой,  пока я не покончу с делами на базаре.  Как
бы не увели.
     Значит, все. Слово лоцмана для Дундертака закон.

     Рыбачьи лодки гуськом входили в узкий канал. Последней была лодка
Сундстрема.  Она шла накренившись,  точно подстреленная морская птица.
Сундстрем орудовал одним веслом, но, кажется, не очень этим огорчался.
     Причалив, рыбаки живо повыбрасывали ящики с  рыбой  на  пристань,
торопясь на базар,  - дачники ждут!  Только Ида с дочкой отстали.  Они
все копались с яйцами и цыплятами:  товар нежный,  не то  что  прочные
ящики с рыбой, и обращения иного требует.
     И вот Дундертак остался совсем один.  Лодки мирно покачивались на
воде и терлись бортами друг о друга.
     Но одиночество его длилось недолго. Внезапно он заметил на другой
стороне  набережной  стайку  мальчишек,  осторожно пробиравшихся вдоль
сараев и заборов.
     Мальчишки вышли на разведку.  Убедившись, что Дундертак один, они
моментально  осмелели  и,  не  скрываясь  больше,  бросились  вниз,  к
причалу, где стояли лодки. Это не предвещало ничего хорошего.
     - Эй  ты,  вахлак!  -  заорал  один  из   мальчишек   -   видимо,
предводитель всей банды.
     Дундертак не ответил. Он просто не знал, что в таких случаях надо
говорить. А уж что такое "вахлак", он не знал и подавно. На острове он
этого слова никогда не слышал.
     - Ну?!  -  пошел  предводитель  в  наступление.  -  Ты зачем сюда
явился? Чего здесь потерял? Как-нибудь без деревенщин обойдемся!
     Дундертак стоял в лодке и молчал как рыба.
     Ребята подошли ближе. Мальчишка в лодке выглядел таким недотепой,
что не мешало немножко его поучить.
     - Ты вообще-то что делаешь в этой лодке, а? Стащить задумал?
     - Поглядите, настоящий морской бродяга!
     Наконец Дундертак обрел дар речи.
     - Это моя лодка! - сказал он. Он ведь считал своей собственностью
все, что принадлежало общине.
     Предводитель презрительно ухмыльнулся:
     - Твоя лодка?
     - Да, - сказал Дундертак.
     - Э-э, свисти громче!
     - Чего? - уставился на него Дундертак. - Зачем это мне свистеть?
     Скорчив презрительные рожи,  мальчишки завопили,  перебивая  друг
друга:
     - Вот это да! Слыхали?
     - Нахал!
     - Скажите пожалуйста, его лодка!
     - Загибает-то!
     - Стянуть хочет!
     - И похож-то на ворюгу!
     - Смотрите, нож!
     - Еще зарежет!
     - Ой, страшно!
     - Прямо пират!..
     Предводитель этих хорошо одетых  городских  мальчиков  подошел  к
самому краю причала и, широко расставив ноги, крикнул:
     - Эй ты, бродяга вонючий! Попробуй только выйти!
     Остальные вторили ему:
     - Только выйди!  Что,  трусишь?  Мы тебе  живо  нос  на  норд-ост
свернем!
     - Видал?  От тебя только мокрое место останется!  - с  величайшей
уверенностью  объявил  один  из  них продемонстрировав Дундертаку свои
кулаки.
     Все это было ужасно.  Дундертак не знал,  что делать. Он выскочил
на пристань.
     - В-в-вот,  п-п-пожалуйста!  - пролепетал он.  От страха он начал
заикаться.
     - Ого-го!  Глядите-ка,  глядите!  Он весь в рыбьей шелухе, да еще
икрой перемазан!
     - Замурза!
     - Босяк!
     - Осторожно, у него нож!
     - Дикарь!
     - А ну,  валяй по компасу! - приказал предводитель. - Живо! Не то
плохо будет!
     Но Дундертак не двинулся с места. Он так перетрусил, что по спине
у него побежали мурашки.
     - Сматывай  удочки,  тебе  говорят,  -  повторил предводитель.  -
Убирайся, откуда пришел, и чтоб духу твоего здесь больше не было!
     - Чего?  - изумился Дундертак.  - Какие удочки?  Мы сетями ловим.
Удочки - ерунда!
     - Ах ты, малявка несчастная!
     - Гляди не задавайся! Остряк выискался!
     - Подойди-ка поближе - мы тебе все уши открутим!
     Вдруг предводитель пустился вокруг Дундертака в пляску дикаря.
     - Фу! - вопил он, зажимая нос. - Фу! Фу!
     - Что - фу? - спросил Дундертак.
     - Ох, помогите! Так воняет, что задохнуться можно!
     - Что воняет? - спросил Дундертак, оглядываясь по сторонам.
     - Ребята,  - жалобно произнес предводитель,  - вы чувствуете, как
несет тухлой рыбой?
     Теперь и они почувствовали ужасный запах.  Зажав носы,  мальчишки
сделали вид, что им дурно.
     - Спасите! Невозможно дышать! Задыхаемся!
     - Несет откуда-то отсюда,  -  сказал  предводитель,  указывая  на
Дундертака.  -  Не  подходи  ни  на шаг,  а то так разукрашу,  себя не
узнаешь!
     Дундертак и  не думал подходить.  Его била дрожь.  Но Сэв сказал,
чтобы он никуда не отлучался  и  караулил  лодку.  Надо  держаться  до
последнего.
     Тем временем двое мальчишек натаскали откуда-то груду кирпичей  и
принялись бомбардировать лодки.
     - Фу!  - кричали они.  - Эти старые,  гнилые посудины загадят нам
всю воду!
     - Скоро такая вонь поднимется, что купаться нельзя будет!
     - Давай еще камней!
     - Потопим их!
     - Правильно! А то вся вода протухнет!
     - Имеем полное право!  Не хватало  еще,  чтоб  всякий  селедочный
хвост являлся сюда и пакостил нашу гавань!
     Они набирали полные пригоршни камней и швыряли, швыряли... Но тут
Дундертак вышел из оцепенения.
     - Это моя лодка! - громко и зло крикнул он.
     Мальчишки и  ухом не повели.  Они с увлечением продолжали бросать
камни. Давно уже не было у них такой веселой забавы.
     Дундертак чуть не плакал.  И вдруг он пришел в ярость.  Куда весь
страх делся!  Не помня себя,  он налетел на мальчишек и  начал  лупить
кулаками куда попало.
     Ну и переполох поднялся!  Первым под руку  попался  предводитель.
Сцепившись, они закружились волчком.
     А храбрецы,  только что с  усердием  швырявшие  камни,  пребывали
теперь на почтительном расстоянии, горланя:
     - Осторожней, Пелле! Он взялся за нож!
     - Вот хулиган-то!
     - Опасный тип!
     - Точно!
     Пелле и  Дундертак  боролись  храбро  и   упорно.   Наконец   оба
покатились  по  земле.  Дундертак  оказался  внизу.  Усевшись  на него
верхом, предводитель нещадно молотил кулаками:
     - Попалась, малявка? Ну, проси пощады!
     Дундертак даже не слышал.  Да и что он мог  бы  ответить?  Вместо
ответа  он  поднатужился  -  и перевернулся.  Противники лежали теперь
рядом на самом краю причала.  Их руки и ноги были тесно переплетены. В
следующую   секунду  сверху  оказался  Дундертак.  Теперь  он  молотил
кулаками. Окружившие их мальчишки опять разволновались.
     - Осторожней, Пелле! - предупреждали они. - Он всадит в тебя нож!
     - Ой, пырнет сейчас!
     Вся орава   стояла   в  нерешительности.  Затем  самые  отчаянные
ринулись вперед,  чтобы помешать чужаку  осуществить  свой  злодейский
умысел.
     Дундертак поднялся,  но его  сразу  же  сбили  с  ног.  Он  опять
вскочил,  и  ему  удалось  крепко  захватить  шею  противника.  Однако
предводитель сделал ему "ножной захват". Дундертак попытался упереться
покрепче в землю,  но ничего не вышло - ноги его были в прочном плену.
Он оступился и полетел в  воду.  Противник  не  успел  разжать  рук  и
полетел вместе с ним.
     Перепуганные мальчишки подняли ужасный гвалт.
     ...Вынырнув на поверхность,  Дундертак сделал несколько медленных
гребков и, подплыв к одной из лодок, взобрался на корму.
     - Он хочет потопить Пелле! - вопили мальчишки на пристани.
     С Дундертака ручьями текла вода.
     В это время на поверхности показалась голова предводителя, но тут
же опять медленно погрузилась в воду.
     - Пелле  плавать  не  умеет!  - кудахтали мальчишки и метались по
причалу, как ошалевшие курицы.
     - Ой, утонет!
     - Этот бандит хочет утопить нашего Пелле!
     - Бежим за помощью!
     - Зовите полицию!..
     Протерев глаза  от  слепившей  воды,  Дундертак огляделся кругом.
Мальчишка, с которым он дрался, опять выплыл на поверхность. Во второй
раз. Под одеждой еще был воздух.
     - Помогите, помогите! - орали ребята.
     Орать-то они  умели.  Однако  теперь  их  вопли  мало походили на
воинственный  клич  храбрецов.  Дундертак  перепугался  не  на  шутку.
Мальчишка в воде не шевелил ни руками,  ни ногами.  Может быть,  когда
они полетели в воду, он ударился головой о край причала или о лодку?
     Предводитель начал тонуть в третий раз.
     Тогда Дундертак  бросился  вытаскивать  засунутый  под   скамейку
багор.   Ему  удалось  зацепить  крючком  за  пояс  спортивной  куртки
бездыханного предводителя и подтащить его к  борту  лодки.  Но  голова
свесилась в воду. Господи, может быть, он сейчас задыхается! Дундертак
отпустил багор и обеими руками крепко ухватил предводителя за волосы.
     Тут он услышал у себя за спиной чей-то голос:
     - Спокойно! Главное, спокойно! Держи, не отпускай!
     Это был   голос   всемогущей   полиции   города   Трусы,  которую
перепуганные мальчишки позвали на помощь.  Одним  прыжком  полицейский
очутился в лодке и втащил в нее потерявшего сознание Пелле.
     Тем временем на пристани собралась целая толпа. Кто-то побежал за
лошадью.  Услужливые,  ловкие  руки  подняли  мальчика.  С его волос и
одежды струилась  вода.  Какие-то  мужчины,  не  растерявшись,  быстро
положили его на спину,  расстегнули рубашку и,  подсунув ему под плечи
скатанные пиджаки, стали делать искусственное дыхание.
     У Дундертака  от  страха  зуб  на  зуб  не попадал.  Он приехал с
далекого острова в шхерах и никогда раньше не видел  полицейского.  Он
вообще  не знал,  что такое полиция,  что означает это слово.  Зато он
слышал о короле, а в доме у сапожника даже видел его портрет. Он висел
в чистой горнице, в рамке и под стеклом. Теперь Дундертак во все глаза
уставился на полицейского. Может быть, это сам король? Может быть, сам
король вошел в его лодку и спас тонувшего Пелле?
     Ну конечно, это король!
     Кто же еще может быть так красиво одет? Сверкающие сапоги чуть не
до самых колен,  длинная шинель с двойным рядом  золотых  пуговиц,  на
голове медная каска с ремешком под подбородком.  А на боку нож длиной,
наверное, с полметра. Дундертак и не мечтал увидеть когда-нибудь такой
огромный нож.
     Полицейский положил руку на эфес сабли и повернулся к Дундертаку:
     - Ребята сказали мне,  что ты собирался утопить их товарища.  Но,
мне кажется, ты, наоборот, спас его.
     Дундертак не осмелился заговорить.  Он застыл на месте с открытым
ртом. В этот момент явился лоцман Сэв.
     - Что   здесь   происходит?   -   удивленно  спросил  он,  увидев
собравшуюся вокруг лодок толпу.
     Полицейский объяснил, что случилось.
     Сэв спрыгнул в лодку и положил руку на плечо  Дундертаку.  Первой
мыслью Дундертака было: "Ну, достанется на орехи!"
     Но, к его удивлению, об этом и помину не было. Сэв сказал только:
     - Тебя, брат, хоть отжимай! Скидай-ка штаны и рубаху, на солнышке
быстро высохнет!
     И все  то  время,  пока  люди  на  набережной  возились  с Пелле,
Дундертак сидел в лодке в чем мать родила.
     Вдруг раздался чей-то голос:
     - Румянец появился, отходит!
     И через некоторое время тот же голос:
     - Дышит!
     Стоявшие на коленях над Пелле мужчины поднялись:
     - Скорей в больницу!
     Предводителя подняли и уложили на телегу, кучер взмахнул кнутом и
зачмокал что было силы.  Копыта звонко зацокали  по  булыжнику.  Толпа
быстро рассосалась, и набережная опустела.
     Сэв пощупал одежду Дундертака,  разложенную на скамейке.  Она уже
почти высохла.
     - Одевайся,  - сказал Сэв.  - Пойдешь со мной в лавку. После всей
этой истории вряд ли кто явится сюда гробить наши лодки. А вообще-то с
городскими ребятами надо держать ухо востро.  Они вроде ненормальных -
никогда не знаешь, что им взбредет в голову.
     Дундертак нырнул в рубашку и проворно натянул брюки.  И рубашка и
брюки  были  еще  немножко  влажные,  но  разве это имело какое-нибудь
значение? Весь его страх как рукой сняло. И вдобавок еще Сэв берет его
с собой в лавку.  Это совсем здорово.  Увидеть вблизи самого короля, а
потом первый раз в жизни отравиться в настоящий город!

     В лавке у Главного Рынка была толчея и стоял  невообразимый  шум.
Рыбаки  только  что  продали  всю  рыбу  и пришли купить на вырученные
деньги разных товаров,  которых дома,  на острове,  не достать. Одному
нужны были резиновые сапоги,  второму - гвозди, третьему - брезентовая
одежда, четвертому - черепица для крыши, пятому - цикорий. Цикорий был
черный,  как смола, его заваривали вместе с кофе, чтобы был почернее и
покрепче. Наконец подошла очередь Большого Сундстрема.
     - Мне бы бочку серой сольцы, - попросил он.
     - Соли? У тебя что, лошадь с телегой здесь? - спросил продавец.
     - Нет,   -  ответил  Сундстрем,  подкручивая  прокуренные,  вечно
свисавшие вниз усы, - ни лошади, ни телеги нету.
     - Нету? Так как же ты доставишь соль к лодке?
     - Э-э,  - протянул Сундстрем обычным своим флегматичным тоном.  -
Возьму бочку на спину и понесу.
     Продавец ушам своим не верил.
     - Если  ты  и  вправду снесешь бочку соли,  даю в придачу бочонок
селедки!
     Селедку привозили из Гетеборга.  Промышляли ее в Северном море, у
самых берегов Англии.  Для  бедного  балтийского  рыбака,  целую  зиму
сидевшего  на  салаке  с  картошкой,  селедка  была  редким  и дорогим
лакомством.
     - Что  ты  сказал?  -  изумился  Сундстрем,  недоверчиво прищурив
маленькие глазки под кустистыми бровями.  - Говоришь,  дашь в  придачу
целый бочонок гетеборгских мамзелей?
     - Да, сказал и от своего слова не отступлюсь.
     - А не многовато ли будет?
     И с этими словами Большой Сундстрем  взвалил  бочку  с  солью  на
спину.
     - Ну,  а где ж твой бочонок с селедкой,  о котором ты так кричал?
Прихватил бы я заодно, чтоб лишний конец не делать.
     - Куда тебе! - засмеялся продавец.
     - За меня не бойся, - уверил его Сундстрем.
     - Только, чур, передышки не делать!
     - Идет! - сказал Сундстрем. - Отдыхать буду дома.
     - Пожалуй,  и мне стоит пойти, чтобы ты, чего доброго, не сжулил,
-  решил  продавец.  Очень уж ему не хотелось отдавать бесплатно целый
бочонок селедки.
     Рыбаки только посмеивались в усы. Кто-кто, а они-то хорошо знали,
на что способен Большой Сундстрем.  Он выдюживал там, где другой давно
бы окочурился.
     Продавец перескочил  через  прилавок  и   отправился   вместе   с
Сундстремом  к  пристани.  Пошли  и  остальные.  Процессию  возглавлял
Большой Сундстрем с бочкой на спине и бочонком под мышкой.
     - Можешь  распроститься со своей селедочкой,  - засмеялся один из
рыбаков,  обращаясь к продавцу. - Ты не слышал, что случилось у нас на
острове в прошлом году?
     - Нет,  - ответил продавец. - С вашего острова до нас не ахти как
много слухов доходит.
     - Так  вот.  Прошлым  летом  Большой  надумал  обзавестись  новой
лодкой. А на графской земле как раз росла высоченная ель. Из нее вышли
бы отличные доски.  Сундстрем решил купить ель прямо на корню,  только
были  у  них  с  управляющим  какие-то счеты,  и тот наотрез отказался
продать ель. Но Большого не так-то просто сбить с толку. Он сказал: "Я
все-таки  приду  после обеда,  спилю твою елочку".  Как сказал,  так и
сделал.  Приходит после обеда, а управляющий к тому времени поставил у
елки стражу. Ну, для Большого это сущие пустяки. Повалил он ель и стал
обрубать сучья, чтобы подчистить ствол. Тут к нему подходят и говорят,
чтобы  срочно  явился  в  графскую  контору.  Там  уж  управляющий ему
покажет,  где раки зимуют.  Покончил Большой с работой и пошел прямо в
усадьбу,  а  ель понес на плече.  На усадьбе он встретил управляющего.
Сбросил дерево прямо ему под ноги и говорит:  "Слыхал я,  хотели  меня
взгреть,  так  захватил  с  собой  палку.  Можешь  приспособить!"  Тут
управляющий,  понятно,  заткнулся и убрался восвояси.  Такую "палочку"
никто,  кроме  Сундстрема,  и  приподнять  бы не смог...  Так что будь
спокоен,  Большого голыми руками не возьмешь,  - закончил  рыбак  свою
историю.
     Тем временем подошли к лодочной пристани.
     Продавцу ничего   не  оставалось,  как  признать,  что  все  было
проделано как полагается, без жульничества.
     - Ну что ж,  селедка твоя,  - сказал он.  - А ты знаешь,  сколько
весит бочонок?
     - Нет.
     - Двадцать кило.  Да на спине ты нес сто  пятьдесят  три.  Всего,
значит, сто семьдесят три кило, и ни грамма меньше!
     - Ничего не скажешь,  подарочек ты мне сделал что надо. Но одному
мне  двадцать  кило  селедки не съесть.  Надо,  пожалуй,  с кем-нибудь
поделиться... Отдам-ка половину Иде с Утвассена.
     Так Сундстрем и поступил.

     С делами в городе покончено,  лодки доверху нагружены товарами, и
рыбаки уселись подкрепиться черствым хлебом и  холодным  кофе.  Первый
раз за весь день у них выдалась свободная минутка для еды. А когда был
допит  последний  глоток,  рыбаки  пересчитали  дневную   выручку   и,
устроившись поудобнее на веслах, взяли курс в открытое море.
     И тогда случилось чудо.  В городе и в порту зажглись фонари. Одна
за  другой вспыхивали в вечерних сумерках светлые точки,  пока наконец
вся Труса не осветилась цепочками мерцающих огоньков.  Это похоже было
на колдовство, на чудесную сказку.
     Дундертак сидел на корме, объятый восторгом перед открывшейся его
взору чудесной картиной.  Он был покорен,  ошеломлен,  уничтожен.  Все
мечты тускнели рядом с этим чудом.
     Сэв, энергично  загребая  веслами,  вывел лодку из гавани.  Отдых
предстоял не скоро - от дома их отделяло еще много километров пути.  В
шхеры  неслышными  шагами  прокрадывалась  темнота.  Дундертак  не мог
оторвать изумленного взора от огоньков Трусы, пока они окончательно не
скрылись из глаз.  У себя дома, на далеком острове в шхерах, он привык
видеть  лишь  тусклый  язычок  пламени  маленькой  керосиновой  лампы,
одиноко светившей им в долгие зимние вечера.
     Все это произошло,  когда Дундертаку было всего-навсего семь лет.
В  девять  он  уже  самостоятельно  ходил под парусами,  и не только в
Трусу,  но даже в  Седертелье  и  в  Стокгольм.  Босоногим  мальчишкой
Дундертак  вкусил  жизни  рыбака,  охотника и моряка.  Когда он станет
старше,  он отправится  путешествовать  в  большой  мир.  Он  будет  и
мореплавателем,  и золотоискателем, и ковбоем. Он объездит весь свет и
повидает много больших городов на Западе и на Востоке.  Но никогда уже
не испытать ему того восторга, какой испытал он, увидев яркие ленточки
вспыхивающих фонарей,  бегущие  вдоль  набережной  маленького  городка
Трусе.

        ОХОТА НА ВЫДР

     Как-то раз,  бродя  по  острову,  Дундертак  наткнулся в траве на
маленького совенка. Видимо, совенок раньше времени покинул свое гнездо
и слишком долго летал - дольше, чем позволяли его слабые крылышки.
     Дундертак взял птенчика в руки,  размышляя,  как же теперь  быть.
Напрасно он беспокоился.  Дело было в сумерки,  и мама-сова сидела тут
же поблизости, сторожа своего ребенка. Бесшумной тенью ринулась она на
маленького  человека.  Дундертак  вдруг  услышал у самого уха хлопанье
мягких крыльев, чьи-то острые когти царапнули его по лицу.
     Он окаменел от ужаса. Нападение было слишком неожиданным. Большие
круглые желтые глаза старой совы горели, как начищенная медь. Это было
так страшно,  что Дундертак даже не пытался обороняться.  Сова снова и
снова бросалась  в  атаку.  Ее  цепкие,  крючковатые  когти  оставляли
глубокие царапины.  Кровь текла по лицу Дундертака,  а он все стоял не
двигаясь. Потом, наконец, выпустил совенка и кинулся наутек.
     В другой  раз  у  него произошло весьма неприятное столкновение с
единственным на острове козлом.  У козла был вполне добродушный вид, и
Дундертак  решил,  что  ничего  не  случится,  если он дернет козла за
смешную бородку клинышком.
     - Здорово, образина! - обратился Дундертак к козлу.
     Ах, как не к месту это  было  сказано!  И  зачем  только  он  это
сделал!
     Козел нагнул  голову,  уперся  покрепче  копытами,  и  -  бац!  -
Дундертак  полетел  кувырком.  Боже,  что  тут  было!  Крик,  слезы и,
наконец,  паническое  отступление.  Отступил,  конечно,  не   козел...
Сверкая зелеными глазами,  "образина" недовольно тряс головой.  Он был
весьма оскорблен бесцеремонностью человеческого детеныша. Крепкие ноги
вбуравились  в  землю  - попробуй опрокинь!  Сам,  мол,  живо опрокину
всякого, кто посмеет еще посягнуть на мое достоинство честного козла!
     Так Дундертак  учился  вежливому обращению с животными - со всеми
животными,  независимо от того,  дикие они или домашние,  большие  или
маленькие.   Хочешь   по-настоящему   дружить   с  ними  -  веди  себя
уважительно. Иначе рискуешь заработать пинки и царапины.
     Дундертак испытал  это на собственной шкуре.  Как он перепугался,
когда на него напала сова,  защищавшая своего совенка! Никогда в жизни
ему не было так страшно.  А как болело у него все тело после встречи с
козлом! Он долго еще ходил, страдальчески охая и прихрамывая.
     Но с  каждым  разом  Дундертак  набирался ума-разума и,  наконец,
набрался вполне достаточно,  для того чтобы больше не бояться животных
- ни больших, ни маленьких. Он стал им настоящим другом.

     Вдалеке от других стояла на острове маленькая, одинокая хижина, в
которой жил старик,  по прозвищу Серебряный.  У старика  была  большая
белая  борода,  спускавшаяся  по  самую  грудь.  Борода была как будто
сделана из серебра.
     По утрам,  чуть  только  солнышко  вылезет  из  моря,  Серебряный
выходил на порог хижины.  Он выходил босиком,  но зато на  нем  всегда
была  роба,  на  которой поблескивали рыбьи чешуйки.  Старик частенько
промышлял в море,  а одежда его стиралась не так уж часто - собственно
говоря,  только  в тех случаях,  когда он,  вытаскивая сети,  нечаянно
оступался и оказывался в воде.
     Выйдя на крыльцо, старик поворачивался лицом к восходящему солнцу
и, прищурившись, смотрел куда-то вверх. Затем тихонько свистел. Тотчас
же   с   ближайшего   дерева  слетал  какой-нибудь  зяблик  и  садился
Серебряному на пальцы.  Серебряный снова свистел.  И к нему  слетались
один  за  другим зяблики,  синицы,  горихвостки,  пищухи и щеглы - все
бесчисленные маленькие птахи, так оживляющие своим щебетанием рощицы и
леса шведских шхер. Все они обязательно хотели пристроиться к старику,
садились на пальцы,  на руки,  на плечи и даже на седую голову. Те же,
кому не хватало местечка,  летали вокруг трепеща крылышками и стараясь
держаться  как  можно  ближе.  Голубые   стариковские   глаза   весело
поблескивали.   Рот  растягивался  в  радостную  улыбку.  Любовь  была
взаимной.
     В то утро, когда Дундертак впервые увидел Серебряного, солнце над
морем взошло большое и красное.  Была весна.  Цвели груши.  Серебряный
стоял  босыми ногами на пригретом солнышком деревянном крылечке,  и со
всех сторон к нему слетались птицы. Они садились ему на руки, на плечи
и,  пытаясь  удержаться,  взмахивали крылышками и топорщили перышки на
груди.  Им было хорошо.  Серебряный посвистывал.  Птахи  пели.  Солнце
сияло.  Белобородый старик похож был на старый,  засохший пень,  вдруг
оживший и расцветший под трепетанием птичьих крыльев.
     Крошечная каменка  уцепилась  за  его  длинную бороду.  На голове
сидела малиновка.  Береговые  ласточки,  сложив  над  хвостом  крылья,
маленькими  черными  стрелами  носились  вокруг,  разрезая  со свистом
воздух.
     Глядя на все эти чудеса, местные жители только диву давались.
     - Не иначе как колдовством занимается,  -  говорили  они.  В  тех
глухих местах в колдовство верили непоколебимо.
     - Конечно!  - соглашались другие.  - Не то откуда  у  него  такая
власть над пичугами?
     Нет, Серебряный не занимался колдовством.  Просто он обладал  той
неизъяснимой  добротой сердца,  которая превосходит понимание обычного
человека. И птицы это прекрасно чувствовали.
     Дундертак и прежде много слышал о чудесном искусстве Серебряного.
Теперь он сам попробовал так же свистеть и выводить трели,  подманивая
птиц.  Но,  как он ни старался,  у него ничего не выходило. Ни разу не
случилось,  чтобы какой-нибудь зяблик, щегол или малиновка подлетели и
сели  к  нему  на  пальцы,  сколько он их ни растопыривал.  Со стороны
Дундертак в такие моменты выглядел очень глупо, что, впрочем, бывало с
ним довольно часто.
     Несмотря на это,  он почему-то  удостоился  вдруг  особой  дружбы
Большого Сундстрема,  самого сильного и ловкого охотника среди жителей
на островах  Сермландского  побережья.  Когда  Дундертаку  исполнилось
девять лет,  Сундстрем обещал взять его как-нибудь с собой поохотиться
на выдр.  На острове за этим старым лесным бродягой  укрепилась  слава
дьявольски везучего охотника.
     - Везение тут ни при чем,  - уверял Сундстрем. - Знаю просто, где
какой  зверь  водится,  привычки  его.  И  охочусь только для домашней
надобности.
     Но стоило  Сундстрему  завидеть  на  расстоянии  выстрела куницу,
выдру или хорька, он укладывал их не раздумывая.
     - Больно  уж много дают за шкурки!  - говорил он в таких случаях,
словно извиняясь.  - И вреда от них на земле очень  много.  Враги  они
всей другой живности.
     Большой Сундстрем мог  бы  рассказать  сотни  самых  удивительных
историй  о  куницах,  выдрах  и хорьках.  Он восхищался их мужеством и
умом, но в то же время обвинял в жажде убийства, жажде крови.
     - Во  всем  свете  не  сыскать  другого  такого умного и храброго
зверя,  как выдра,  - говорил он. - Но нет в мире и зверя кровожаднее.
Кусает,  только чтобы укусить! Будто зубы у нее чешутся. Уж я-то знаю,
что говорю.  Видел часто,  как она охотится в рыбьих стаях. Так что вы
думаете? Нырнет она за рыбой, вытащит, надкусит ей голову, а есть и не
подумает.  Некогда ей есть,  да и неохота. Бросит дохлую рыбу и ныряет
за следующей,  чтобы и той перегрызть голову. Так и охотится, пока вся
стая не уйдет.  После такой охоты в том месте сотни рыб плавают брюхом
кверху.  Выдра будет убивать,  пока есть кого убивать,  - такое уж это
для нее удовольствие.
     Большой Сундстрем продолжал, задумчиво пощипывая длинный ус:
     - Говорят,  мне  везет  в  охоте.  Какая  там  везучесть!  Просто
наблюдательность и опыт.  А прежде всего терпение.  Нет терпения - нет
тебе и везения! Уж коли на выдру охотишься - сутками иногда приходится
караулить.  Навряд ли сыщешь еще такого осторожного зверя. Зимой выдра
проделывает во льду лунки и время от времени подплывает к ним подышать
воздухом.  Но,  бывает,  сидишь-сидишь,  караулишь  ее,  караулишь - и
ничего не заметишь.  Вот до чего хитрая.  Когда она выплывает  наверх,
чтобы  набрать воздуху,  то высовывает только самый кончик носа.  Даже
днем его можно принять за плавающую на воде пробку,  а ночью  и  вовсе
ничего  не  разглядишь.  Тут  уж приходится надеяться только на удачу.
Бывает иногда,  что выдра вылезает на лед и  отправляется  куда-нибудь
подальше  от  берега  разыскивать  незамерзшую  воду.  Главное тогда -
выдержка.  Замри и не двигайся.  Чуть  шевельнешься  -  пиши  пропало.
Ускользнула обратно в лунку. Все твои старания пошли насмарку!
     Пощипывая ус,  Сундстрем  пускался  в  подробное  описание  своих
охотничьих приключений.  Дундертак слушал его,  навострив уши,  широко
раскрыв глаза.  Чего бы он  не  отдал,  лишь  бы  пережить  что-нибудь
подобное!
     И мечта его сбылась.  Вместе с  Сундстремом  ему  посчастливилось
однажды поймать живьем троих детенышей выдры. Вот как это произошло.
     Большой Сундстрем уже несколько ночей подряд  сидел  в  засаде  у
одной  лунки  западнее Скалы Раковин.  Он знал,  что где-то поблизости
водятся выдры.
     Одна ночь  сменяла другую,  а выдры не показывались.  На этот раз
они были как-то особенно осторожны. Или, может быть, Сундстрем ошибся?
Вряд  ли.  Старому охотнику стоило только взглянуть на ледяную кромку,
чтобы безошибочно определить, приходят к этой лунке выдры или нет.
     Тем не  менее  выдры  заставляли себя ждать.  Стоял конец апреля.
Март в этом году принес с собой яркие,  солнечные, по-весеннему теплые
дни.  Но  чудесная  пора  длилась  недолго.  Зима  еще  не  собиралась
сдаваться.  По ночам термометр показывал до двадцати градусов  мороза.
Несмотря на пронизывающий холод, Сундстрем не покидал своего поста. Он
был уверен,  что в конце концов выдра - может, даже и не одна, а две и
три  -  придет  к  лунке.  Уж кто-кто,  а Большой Сундстрем перехитрит
лукавцев!
     Чуть не каждый вечер Дундертак отправлялся вместе с Сундстремом и
просиживал с ним в засаде несколько часов. Но оставаться на ночь он не
мог - надо было возвращаться домой.  И, кто знает, может быть, эти его
хождения туда-сюда и настораживали пугливых животных.  Как бы  там  ни
было,  Большой Сундстрем ему ничего не говорил.  Наверное, считал, что
парнишке не мешает поучиться терпению и выдержке.
     Но всему  на  свете  приходит  конец.  И  наступил момент,  когда
терпеливые охотники были вознаграждены за свои труды.
     В тот  вечер  светила полная луна.  Когда она вылезала из-за туч,
становилось светло как днем,  и подметенный ветром лед темно  сверкал,
облитый лунным сиянием.  Иногда же луна надолго пряталась - и тогда на
землю опускался непроглядный мрак, становилось как-то особенно холодно
и охотники крепче укутывались в овчинные тулупы.
     Внезапно Сундстрем замер,  затаив дыхание.  Осторожным  движением
руки он подал Дундертаку знак не шевелиться.
     Дундертак напряженно всматривался  в  темноту  широко  раскрытыми
глазами.  Блики лунного света легли на лед. Ему показалось, что вода в
лунке заходила мелкими,  легкими волнами,  торопливо отражавшими  игру
лунного света.
     Дундертак был весь внимание и все-таки прозевал тот момент, когда
из  воды  вышла  первая  выдра.  Только  потом уже заметил он какой-то
черный  предмет,  бесшумно  передвигавшийся  по  темному  льду.  Очень
медленно Сундстрем поднял приклад к щеке.  Это длилось целую вечность.
Старый охотник целился долго и тщательно.
     Дундертак не  дышал.  Каждую секунду мог грохнуть выстрел.  Выдра
казалась большой крысой.
     Но Сундстрем не выстрелил.  Это было так неожиданно... Напряжение
спало. Ружейный ствол чуть опустился. Ах, вон оно что! Еще одна выдра!
     Сундстрем тихонько, осторожно приподнялся.
     Две темные тени направились от лунки в сторону берега.
     Ружейный ствол  последовал за ними.  Сундстрем выжидал.  Он хотел
выбрать момент,  когда обе выдры попадут на мушку,  чтобы  уложить  их
одним выстрелом.
     Дундертак, весь  натянувшись  как  струна,  ждал  выстрела.   Вот
сейчас, сейчас...
     Но вместо ожидаемого оглушительного залпа  раздался  лишь  слабый
треск.   Осечка.   Сундстрем  вскочил,  словно  развернулась  стальная
пружина.
     - Порох  отсырел,  -  шепнул  он  Дундертаку.  - Я пошел.  Пока я
провожусь с одной,  другая может улизнуть обратно в лунку. Задержи ее!
Не подпускай к воде. Но будь осторожен. Они злые. Может укусить.
     И у Сундстрема,  и у Дундертака были на ногах  коньки.  Сундстрем
вихрем  рванулся  в погоню за удирающими выдрами.  Дундертаку это было
труднее сделать.  Он  так  долго  сидел,  скорчившись,  на  льду,  что
совершенно закоченел.  И,  когда попробовал встать, у него подогнулись
ноги.  Колени были как ватные,  и он с размаху шлепнулся  на  лед.  Но
разбирать,  где и что болит, было некогда. Он вскочил. Никогда в жизни
не приходилось ему быть участником столь удивительных событий.
     Тем временем  Сундстрем  уже  скрылся из виду.  Но луна то и дело
выглядывала из-за плотной стены движущихся туч, и в ее свете на легком
снежку  отчетливо  видны были следы выдр и пересекавший их свежий след
коньков.
     Время шло,  и Дундертаку становилось все труднее торчать на одном
месте и караулить выдру,  как велел ему  Сундстрем.  Вместо  этого  он
поехал по ясно видневшемуся следу.  Через некоторое время он наткнулся
на черневшую на льду тушку. Это была мертвая выдра.
     Дундертак заторопился дальше.  След вел прямо к берегу.  В лунном
свете Дундертак легко различал его.  Ветер дул  в  спину,  ехать  было
легко  и  приятно.  Вдруг  Дундертак  резко  затормозил,  подняв столб
снежной пыли. Он был уже у самого берега.
     Что это там такое на льду?
     Какое-то длинное  черное  тело.  Неподвижное.  Может  быть,   уже
окоченевшее.
     Будто чья-то холодная рука взяла Дундертака  за  сердце  и  сжала
его.  И  сердце  остановилось.  Но  в  следующий  момент  кровь бешено
застучала в висках, и все тело покрылось испариной.
     Ошибки быть   не   могло.   У  береговых  валунов  лежал  Большой
Сундстрем. Он был без сознания!
     После того   как   прошел  первый  парализующий  приступ  страха,
Дундертак больше не медлил.  Он знал,  что надо делать,  -  он  хорошо
помнил,  как  лечили  тогда  мальчишку в Трусе.  Опустившись на колени
около Сундстрема, Дундертак прежде всего постарался перевернуть его на
спину.   Потом  окоченевшими,  неловкими  пальцами  стал  расстегивать
овчинный тулуп и куртку и вдруг  увидел  на  голове  старого  охотника
большую кровоточащую рану.  Забыв про искусственное дыхание, Дундертак
схватил пригоршню снега и стал промывать рану.
     Снег таял.  Вероятно, холод и помог Сундстрему прийти в себя. Как
бы то ни было,  он открыл глаза и растерянно оглянулся  вокруг.  Видно
было,  что  он  не  может  ничего  понять.  Длинные русые усы печально
свисали  вниз.  В  свете  луны   он   казался   очень   бледным,   как
тяжелобольной.
     Наконец Большой Сундстрем заговорил.
     - Это ты,  Дундертак?  - спросил он слабым голосом,  напоминавшим
звук надтреснутой трубы.
     - Я, конечно, - ответил Дундертак. - Вы ушиблись?
     Сундстрем сморщил лоб,  мучительно  стараясь  что-то  припомнить.
Мысли  его  не  слушались.  Но  вдруг  дубленое  лицо старого охотника
осветилось широкой улыбкой.
     - Вот  так  фокус!  Стыдно  сказать,  но  я  и  впрямь,  кажется,
шлепнулся!
     Сделав последнее  усилие,  Сундстрем  вдруг окончательно пришел в
себя.  Он вскочил на ноги,  но так стремительно,  что  чуть  опять  не
свалился.
     - Фу-у!  Ох!..  - застонал он.  - Бедная моя головонька! Все идет
кругом.
     Дундертак стоял рядом, испуганно глядя на него.
     Сундстрем повернулся к нему.  Он сделал это совсем медленно,  так
как боялся теперь быстрых движений,  от которых перед глазами начинали
мелькать черные круги.
     - Выдр видел?
     - Ага, - оживился Дундертак. - Видел одну мертвую. Там, на льду.
     - А другую?
     - Нет,  - признался Дундертак. - Другую не видел с тех самых пор,
как она вылезла из лунки.
     Сундстрем потер  лоб.  Он  так здорово стукнулся,  что до сих пор
плохо соображал, что к чему. На лице его застыло рассеянное выражение,
какое бывает обычно у людей, которые носят очки.
     - Что?..  А-а!  Значит,  ты не видел,  чтобы она  возвращалась  к
лунке?  Странно. Когда они идут назад, то всегда держатся собственного
следа.  А эта,  должно быть,  здорово перепугалась.  Ясно. Тогда могло
быть,  что назад она пошла другим путем.  Но могло быть и так, что она
осталась где-то тут,  на берегу.  Придется  нам  с  тобой  решить  эту
задачку. Только не с наскоку!
     В это  время  Дундертак  заметил  валявшееся  в   стороне   ружье
Сундстрема. Он подъехал к нему и поднял.
     - Вот ваше ружье.
     - Спасибо,  - улыбнулся Сундстрем. - По правде сказать, без тебя,
дружок, Большому Сундстрему пришлось бы сегодня туго.
     - Ерунда!  - смутился Дундертак. Ему было очень неловко - ведь он
даже не знал толком, что произошло.
     Сундстрем занялся ружьем.  Это была старая шомпольная двустволка,
и,  чтобы ее зарядить,  требовалось пропасть времени.  Забивая  пыж  и
насыпая  потом  через  дуло  полную  с верхом мерку пороха,  Сундстрем
принялся рассказывать, что с ним случилось.
     - Можешь  ты себе представить,  каким образом эта старая посудина
умудрилась пойти ко дну?
     - Нет,  -  сказал Дундертак,  - ничего не знаю.  У меня просто не
хватило терпения торчать у лунки и  следить  за  выдрой,  как  вы  мне
велели.  Я и поехал по следу.  И наткнулся здесь на вас. Вы лежали без
сознания.
     - Ну вот, теперь я чувствую, как проясняется, - сказал Сундстрем,
постучав костяшками пальцев по лбу.  - Теперь я способен рассуждать не
хуже любого профессора.
     С этими словами он добавил в заряд  щепотку  дроби,  чтобы  уж  в
следующий раз грохнуло как полагается.
     - Да,  так вот,  - начал он,  - я уж их,  можно сказать,  настиг.
Выдра  ведь  животное  водяное,  и человека на коньках ей не обогнать.
Когда я был совсем рядом,  та,  что побольше - это был самец,  - вдруг
повернулась  и пошла в наступление.  У меня,  ты знаешь,  было в руках
ружье.  Оно,  правда, было не заряжено, но ей все-таки досталось. Даже
больше,  чем  надо.  Я  ее  здорово  пристукнул прикладом.  Но все это
задержало  меня  на  несколько  минут.  Вторая,  не   теряя   времени,
припустила что было сил к берегу. Я тоже не стоял на месте. Разогнался
и  мигом  оказался  в  ее  кильватере.  Когда  я  подлетел,  она   уже
карабкалась  на  берег.  Лед кончился,  я споткнулся коньком о землю и
грохнулся на валуны, но, когда падал, успел схватить подлюгу за задние
лапы. Я слышал, как она зашипела. Мне даже кажется, что она обернулась
и цапнула меня за пальцы.
     Сундстрем посмотрел  на  свои  большие руки.  Вид у них был самый
плачевный:  все в царапинах,  таких длинных и глубоких, будто их ножом
сделали. Выдра, защищаясь, поработала на совесть.
     Большой Сундстрем продолжал:
     - Должно быть,  когда я упал,  я расшиб голову. Помню только, что
все перед глазами завертелось. И я отдал концы. Больше ничего не помню
до  того  самого  момента,  как  ты  сел  на  меня  верхом и попытался
воскресить.  Спроси тогда,  как меня зовут,  - не  смог  бы  ответить.
Ничего себе заспался!..
     Вдруг Сундстрем прервал рассказ и,  подняв голову,  насторожился,
вглядываясь  и кромешную тьму.  Едва заметным движением руки он сделал
Дундертаку знак молчать.
     Оба напряженно прислушивались.
     Со стороны берега послышался легкий шорох.  Хорошо, что Сундстрем
успел перезарядить ружье. Держа его на весу, он осторожно заскользил в
ту сторону,  откуда  время  от  времени  продолжали  доноситься  звуки
какой-то возни.
     Дундертак следовал за ним по пятам.
     На береговые  валуны ложился призрачный лунный свет.  Было совсем
тихо и  очень  холодно.  Шорох  шел  из  норы  под  сводом  из  корней
развесистого дерева. Нора была большая.
     У самого входа они увидели  удравшую  от  Сундстрема  выдру.  Она
стояла на задних лапках, и глаза ее горели злостью.
     Сундстрем настолько опешил,  что ему  даже  не  пришло  в  голову
выстрелить.  Протянув  перед  собой ружье,  он раздраженно,  но не без
опаски потрогал  дулом  воинственно  настроенное  животное.  Выдра  не
колебалась  ни секунды.  Белые острые зубы хищницы яростно вцепились в
дуло.
     И тогда   он  выстрелил.  На  этот  раз  осечки  не  было.  Выдра
повалилась на землю с простреленной головой.  Только  теперь  охотники
увидели,  за  что она так храбро сражалась.  В темноте норы копошились
трое маленьких выдрят, беспомощных, как новорожденные щенята.
     Сундстрем провел рукой по лицу.
     Во второй руке он все еще держал  ружье,  дымившееся  голубоватым
пороховым  дымком  после выстрела,  уложившего на землю храбрую выдру.
Старый охотник был обескуражен.  Он даже немного побледнел. Такого еще
с  ним никогда не случалось,  хоть и исколесил он на своем веку немало
лесов и болот.
     Наконец он повернулся к Дундертаку:
     - Видишь, брат? Чертовски отважные, шельмы!.. - Он потрогал дулом
мертвую  выдру.  -  Ей  ничего не стоило улизнуть.  А она вот осталась
защищать детенышей.  Она видела,  что мы такие  огромные  -  по  ее-то
меркам мы оба большущие.  Но откуда ей было знать,  что палка, которую
она укусила, может стоить ей жизни?
     Дундертак почувствовал,  что  ему  вот-вот станет плохо.  К горлу
подступил какой-то комок. Сколько раз он видел, как резали кур, цыплят
и свиней! Но здесь было совсем другое - это было похоже на убийство.
     Сундстрем поднял убитую выдру и положил ее на лед.
     - Ну и характерец!  - сказал он восхищенно. - Ты видел? Глаза так
и сверкали жаждой боя! А как она бросилась на ружье!
     - Что же делать с детенышами? - спросил Дундертак.
     Сундстрем нагнулся,  заглянул  в  нору  и,  вытащив  оттуда  трех
беспомощных малышей, поднял их в воздух на больших ладонях.
     - Гляди-ка!  Да ведь она их  еще  кормила.  Молоко  на  губах  не
обсохло.
     Сундстрем подумал немного.
     - Ну  вот  что,  -  решил  он  наконец:  -  одного забирай себе в
подарок.  Ты его заслужил.  Помог Большому Сундстрему выправить  киль,
когда  он  пошел  в  бакштаг  и  перевернулся с закрепленными шкотами.
(Бакштаг (морск.) - попутный косой ветер и самый курс корабля  с  этим
ветром. Шкот - снасть, которой натягивается нижний угол паруса.)
     Сундстрем выбрал  самого  большого  выдренка  и  положил  его   в
протянутые руки Дундертака:
     - Ну, нам пора домой. Возьми-ка. Смотри, какой большой и сильный!
Редкий экземпляр,  насколько я понимаю.  Другие помельче и похлипче. А
этот весь в мамашу!
     - Но... - замялся Дундертак.
     Сундстрем не понял - он подумал,  что  Дундертаку  хочется  взять
всех трех.
     - Я ничего не говорю - можно бы взять и  всех.  Только,  думается
мне,  вместе  им  будет  плохо.  В  неволе выдра очень привязывается к
человеку и не терпит соперников.
     - Но разве я смогу приручить выдру? - усомнился Дундертак.
     - Не беспокойся,  дружок,  это-то как  раз  сумеешь.  Посоветуйся
только  с  Большим  Сундстремом.  У  него  есть на этот случай хороший
рецепт. Совсем простой, совсем обыкновенный рецепт. Обращайся со своим
выдренком,  будто  это  твой  младший  брат.  Будь к нему подобрее.  И
увидишь,  что он будет служить тебе вернее пса. Станет всюду ходить за
тобой.  Только не убегай слишком далеко от берега.  Тогда ему придется
плохо.
     - Да,   но  ведь  выдры  живут  в  воде,  -  попытался  возразить
Дундертак.
     Сундстрем добродушно  ухмыльнулся  в  усы.  Слова  Дундертака его
рассмешили.
     - Коли не знаешь чего,  так уж помалкивай!  Ну,  подумай сам.  Не
станешь же ты всерьез утверждать,  что выдры живут в воде,  после того
как сам только что видел,  как эти малыши копошились в своей норе. Так
вот,  запомни,  дружок: выдра в воде не рождается и не живет, а только
охотится.   Между   прочим,   выдра   настолько  умное  животное,  что
приспосабливается к любым условиям.  В этом отношении она  совсем  как
человек.
     Но Дундертак  упорствовал.  Ему  никак  не  верилось,  что  дикое
животное,  взятое  прямо с воли,  из своей норы,  может вдруг полюбить
своего хозяина.
     - Но  ведь  они  злющие!  Я же сам видел.  Вон как вас исцарапала
старая выдра! А как она кусала ружье!
     Сундстрем расхохотался:
     - И правильно сделала!  Ты забыл,  что она защищала свою жизнь  и
жизнь   своих   детей.   Настоящей  закваски  был  зверюга.  Лучше  не
придумаешь. Если за этим вот молодцом как следует ухаживать - увидишь,
какой чудесный вырастет зверь!
     - А как за ним ухаживать?  - спросил Дундертак,  робко косясь  на
своего малыша. Он уже чувствовал, что не расстанется с ним ни за какие
коврижки.
     - Как  за  малым  ребенком.  Точно  так же.  Сначала давай теплое
молоко. Он ведь к нему привык. Ну, а потом уж разузнаем, что он больше
всего любит.  Вообще-то они ужасные лакомки.  Они любят именно то, чем
мы,  люди,  брезгуем.  Мы ведь выбрасываем самое ценное да еще  так  и
называем - отбросы.
     Между тем они уже подошли к деревне. Большой Сундстрем повернулся
к Дундертаку:
     - Ну,  спасибо тебе,  малыш!  Ты принес мне счастье.  На рассвете
пойду подберу выдр. А ты валяй до дому и живо на боковую. О выдренке я
пока позабочусь,  а утром получишь его обратно.  Только смотри,  чтобы
ему было хорошо у тебя.  Потом ты сам увидишь,  какой это удивительный
звереныш - резвый,  как котенок,  верный,  как собака, и разумный, как
человек!..
     Большой Сундстрем оказался прав.  Он был стар,  умудрен опытом  и
прекрасно знал животных и их повадки.
     Выдренок очень быстро забыл о своей родной норе под деревом и уже
через  несколько недель бегал за Дундертаком по пятам.  Со временем он
научился  множеству  всяких  фокусов,  в  этом  искусстве  с  ним   не
сравнилась бы ни одна самая умная собака.
     Одним из любимых его развлечений были  ночные  походы  за  рыбой.
Вечером, когда Дундертак лежал уже в постели, выдренок удирал из дома.
А наутро восседал на крыльце,  облизывая  передние  лапки.  Перед  ним
красовались   разложенные  в  ряд  рыбешки  с  аккуратно  надкусанными
головами.  Он охотился всю ночь,  улов принес домой  и  ожидал  теперь
награды за труды.  Всему остальному выдренок предпочитал миску парного
молока или морковку.
     Дундертак назвал  своего  малыша Христофором.  В школе они только
что учили про Христофора Колумба,  открывшего Америку,  а выдренок был
мореход не хуже самого Колумба.  Так думал Дундертак.  Но скоро в этом
убедилась вся Швеция.
     Вы спросите: как произошло, что маленький выдренок прославился на
всю Швецию? Об этом я расскажу вам немножко позже.

        КОРОБЕЙНИКИ
            (Чистюля-Ниссе рассказывает сказку о молчании)

     Скучными осенними вечерами в доме у Дундертака подолгу сидят,  не
зажигая лампы.  Керосин стоит дорого, да и достать его трудно, так что
приходится  экономить.  Впрочем,  и  в  сумерках всегда найдется,  чем
заняться.  Например, можно чинить сети. Это считается мужским делом. А
женщины,  чуть  стемнеет,  встают из-за прялок и садятся вязать чулки.
Вязать чулки - дело нехитрое. Можно и вслепую.
     Так коротают вечера в будни.  По субботам же и перед праздниками,
отобедав, уже больше ничего не делают, а садятся сумерничать.
     После того  как  набродишься  по  лесам  и  полям,  после опасных
походов  в  открытом  море,  что  может  быть  приятнее   этих   тихих
послеобеденных часов?
     Дундертак забирается с ногами на широкую  деревянную  лежанку,  а
рядом  пристраивается Малыш Христофор и затихает,  уткнув нос в колени
хозяина.  За белесыми оконными  стеклами  раскачиваются  черные  ветки
деревьев.  Из  открытой  дверцы  кухонного  очага  тянет  ровным жаром
догорающих  поленьев.   Все   вокруг   теряет   привычные   очертания,
преображается, меняет свое лицо. В углу, оказывается, стоит не шкаф, а
одетый в доспехи рыцарь -  страж  королевского  замка.  Подвешенный  к
потолку  хлебный  вертел  превращается  в копье,  а насаженные на него
круглые хлебы - в проткнутые  насквозь  рыцарские  латы.  Это  трофеи,
взятые  в бою у врага.  (В домах шведских крестьян и рыбаков лежанка -
род низкого,  широкого деревянного дивана без мягкой  обивки,  который
одновременно служит кроватью.)
     Дундертак пристально  всматривается  в  сгущающиеся  сумерки.  Он
забывает  обо всем на свете.  Забывает,  кто он такой,  забывает,  что
находится под надежной кровлей родительского дома и что рядом,  словно
самое  безобидное  домашнее  животное,  сладко посапывает во сне Малыш
Христофор.
     Всего этого   больше  не  существует.  В  медленно  надвигающейся
темноте перед Дундертаком  разворачиваются  картины  кровавых  битв  и
самых  удивительных  приключений.  Это не дрова догорают в очаге - это
пляшут отсветы пожара горящей крепости.  Не деревья  качают  за  окном
черными ветками - это мчится в наступление вражеская конница. Рыцарю в
доспехах грозит смертельная опасность.
     Дундертак вскакивает с лежанки:
     - Берегитесь, милорд! Берегитесь!
     И в  ту  же секунду волшебные чары пропадают.  Взрослые поднимают
глаза от работы и,  улыбаясь,  глядят на  него.  На  полу  барахтается
удивленный  Малыш Христофор.  Пшеничные волосенки Дундертака еще стоят
торчком от пережитого волнения,  но лицо уже  выражает  самое  горькое
разочарование.  Никакой  вражеской конницы и в помине нет - просто это
мотаются за окном  ветки  деревьев.  Рыцарь  в  доспехах?  Но  это  же
обыкновенный  посудный  шкаф!  А  горящая  крепость  обернулась старой
кухонной плитой, в которой догорают обыкновенные дрова.
     Мама смотрит на сына и ласково спрашивает:
     - Ты опять замечтался, Симон?
     Христофор зевает,  показывая  мягкий  язык,  и недовольно скребет
лапой за ухом. Он так сладко соснул - и вот тебе на!
     Что тут  говорить?  Разочарованный  и смущенный,  Дундертак тихим
мышонком забирается обратно на лежанку.

     Иногда в дом заходили мастеровые из чужих, далеких мест. Приходил
сапожник  со  связкой березовых колодок за плечами и двумя стеклянными
шарами в руках. Шары наполнены водой. Ее, наверное, никогда не меняют,
такая она всегда затхлая. Стеклянные шары прозвали лампами сапожников.
Их действительно изобрели сами сапожники. Работая, они ставили обычную
керосиновую  лампу  между двумя такими шарами.  Вода отражала свет,  и
сразу  становилось  так  светло,  что  протягивать  шилом  дратву   не
составляло никакого труда.
     Заглядывали к ним  в  дом  и  другие.  Например,  портняжных  дел
мастера.  Эти  важные  господа приезжали обычно в собственных телегах.
Пока в доме щелкали их ножницы и стучали  утюги,  к  столу  подавались
самые  изысканные  кушанья - свежезажаренный сиг и теплый,  только что
испеченный хлеб.
     Зато коробейники  приходили  на  своих  двоих.  Их профессия была
тяжелой и  утомительной.  День  за  днем  ходили  они  по  проселочным
дорогам.  Шаг  за  шагом,  от  двора к двору.  Они таскали с собой два
тяжелых короба,  подвешенных на  ремнях  через  плечо.  Один  спереди,
другой сзади.
     На остров, где жил Дундертак, чаще всего заходили двое: один - по
прозвищу Уноси-Ноги, другой - Чистюля-Ниссе.
     Уноси-Ноги был огромный,  неопрятный детина,  от  которого  вечно
плохо пахло. Он нагнал страху на весь остров, а что до Дундертака, так
он боялся его больше всего на свете.  Уноси-Ноги умел  всех  заставить
плясать  под  свою дудку.  Никто не осмеливался ему ни в чем отказать,
потому что Уноси-Ноги всегда грозился,  что придет  ночью  и  подожжет
скотный двор и сеновал.
     В один прекрасный день,  когда Дундертак был дома один,  дверь  в
хижину с треском распахнулась, и ввалился Уноси-Ноги. Постучать или же
спросить разрешения войти было не в его обычаях.  Увидев,  что мальчик
один  дома,  он  окончательно обнаглел,  направился прямо к окну,  где
стоял кухонный стол, стукнул по нему кулаком и гаркнул во все горло:
     - Эй,   щенок,   подать  сюда  жратву  и  питье!  Я,  видишь  ли,
проголодался,  а если Уноси-Ноги захотел пожрать - он должен  пожрать!
Слыхал? Или сказать погромче?
     Дундертак от страха начал икать.  Малыш Христофор прижался к  его
ногам, чуя угрожавшую хозяину опасность.
     - Ну? - рычал Уноси-Ноги. - Я устал и желаю спать! В кровати и на
мягкой  перине!  Если Уноси-Ноги желает дрыхать,  подавай ему помягче!
Что?
     Дундертак оцепенел.  Христофор  выгнул  спину - блестящая шерсть,
встав дыбом, заходила электрическими волнами.
     - Пожрать и завалиться!  - орал Уноси-Ноги. - Слышишь? Может, еще
громче? Я целый день шатался по дорогам! Ясно тебе?
     У Дундертака  язык  стал  как деревянный.  Он не мог вымолвить ни
слова. В голубых глазенках застыл ужас.
     - Полный вперед! - командовал Уноси-Ноги. - Руля не слушаться?
     Руки и  ноги  Дундертака  налились   свинцом,   и   он   не   мог
пошевельнуться.
     Уноси-Ноги не торопясь вытащил из кармана брюк коробку  спичек  и
наклонился над Дундертаком. Дундертак увидел совсем близко злые зрачки
и почувствовал зловонное дыхание грязного рта.
     Христофор весь  подобрался  и,  приоткрыв  верхнюю губу,  показал
блестящий ряд  остро  отточенных  зубов.  Дундертак  стоял  навытяжку,
приготовившись к самому худшему.
     - Послушай,  парень,  - процедил Уноси-Ноги,  и волосатый кулак с
зажатой в нем коробкой спичек подъехал к самому носу Дундертака.  - Ты
что,  оглох?  Да я из тебя  котлету  могу  сделать!  Но  мы  придумаем
что-нибудь поинтереснее.  Запрем двери и пустим в твоей хибаре петуха.
Красивый будет петух - красный да большущий,  до самой трубы гребешок!
Не  простой  петух,  а  особенный - моей работы.  До чего ж тебе тепло
будет да приятно.  Теплее,  чем тебе хочется.  И я погрею над огоньком
свои  бедные,  промерзшие  руки.  Ох,  и погреюсь же я!  Не бойся,  уж
позабочусь, чтобы горело как следует!
     Уноси-Ноги придвинулся  еще  ближе.  С  заросшего щетиной лица на
Дундертака не отрываясь глядели налитые кровью глаза.
     Дундертака трясло,   как  в  лихорадке.  Он  больше  не  надеялся
остаться в живых.  Спина его покрылась холодным  потом,  колени  стали
мягкие,  как  вата,  и  дрожали.  Еще  секунда,  и он хлопнулся бы без
чувств.
     Но Малыш  Христофор  сохранил  полное  присутствие  духа.  Мягким
движением он сжался в комок,  приготовился - и, будто им выстрелили из
пушки,  прыгнул  в  лицо  великана.  Первым  на  его пути попался нос,
торчавший прямо посередине этого огромного  волосатого  чурбана,  -  и
сильные, острые зубы Христофора защелкнулись.
     Нападение было   неожиданным.   Уноси-Ноги   отшатнулся,    издав
леденящий душу вопль.  Ничего удивительного - Христофор умел кусаться!
Отшвырнув  коробок  со  спичками,  Уноси-Ноги  обеими  руками  пытался
оторвать от себя взбесившееся животное. Легко сказать! Христофор висел
на коробейниковом носу надежнее любого замка.
     У коробейника потемнело в глазах.  Видимо,  он решил,  что в доме
поселился сам Нечистый,  выпустивший на него всех духов тьмы.  Он  как
сумасшедший выскочил на улицу.  Забыл и дверь запереть, и дом поджечь.
Ноги у детины были длинные,  и его не надо было учить бегать. Бежал он
в этот раз,  как,  наверное,  никогда в жизни не бегал. На носу у него
мертвой хваткой повис Христофор.
     Уже далеко от дома,  на проселочной дороге, выдренок разжал зубы.
Но Уноси-Ноги продолжал удирать. И удрал так далеко, что с этого дня о
нем  на острове ни слуху ни духу не было.  Никто об этом,  кстати,  не
жалел. Наоборот, все вздохнули с облегченном.
     Сколько лет подряд Уноси-Ноги шатался по острову, гремя спичечным
коробком под носом у добрых людей и грозя устроить пожар!  И никто  не
решался указать ему на дверь и произнести наконец вслух его имя: уноси
ноги!
     А вот  Малыш  Христофор  не испугался и натянул-таки зазнавшемуся
детине  нос.  Проклятый  коробейник  долго  будет   помнить   выдренка
Христофора!
     Рыбаки посмеивались:
     - Натянул  нос,  говорите?  Вот  уж истинно так!  Теперь не скоро
заживет.
     Что ж, Христофор честно заработал свою морковку и молоко.

     Чистюля-Ниссе был  полной противоположностью Уноси-Ноги.  Это был
маленький аккуратный  человечек,  обутый  в  ладные,  прочные  сапоги.
(Ножищи Уноси-Ноги вечно были замотаны какими-то тряпками, издававшими
отвратительный кисло-затхлый запах дорожной  грязи.)  Руки  и  лицо  у
Чистюли-Ниссе всегда были чисто вымыты,  и от него удивительно приятно
пахло душистым мылом. Короче, он вполне заслужил свое прозвище.
     Короба Чистюли-Ниссе  были до отказа набиты множеством заманчивых
вещей,  которые он с готовностью выставлял на всеобщее обозрение. Чего
тут  только  не  было:  разноцветные  ленты,  перламутровые  пуговицы,
восковые розы,  пачки иголок,  бумажные цветы,  длинные  бруски  мыла,
цветные открытки, гребенки и щетки...
     Как увидел все это Дундертак,  так и застыл,  не в силах оторвать
глаз. И показалось ему, будто светлее стало в их серой, убогой хижине,
словно Чистюля-Ниссе принес в своих коробах самые диковинные сокровища
земли.
     От созерцания столь сказочных богатств у  Дундертака  закружилась
голова.  Но не так просто было удивить Малыша Христофора. Он осторожно
обошел  раскрытые  короба,  подозрительно  принюхиваясь,   будто   чуя
какую-то  скрытую  опасность.  В нос ему ударил странный запах - запах
мыла и туалетной воды.  Маленький умный  звереныш  недоуменно  почесал
лапой за ухом. Но сколько он ни старался, сколько ни принюхивался, так
и не мог толком ничего понять!
     Когда наступил вечер,  вокруг Чистюли-Ниссе собрался весь дом.  А
потом,  когда с деловой стороной вопроса было покончено, гостеприимная
хозяйка  пригласила  старика закусить чем бог послал.  Чистюля-Ниссе с
довольным видом разгладил свою белую волнистую бороду.  Он благодарил,
пожимал  хозяйке  руку и вообще не знал,  как выразить обуревавшие его
чувства.
     - Совсем  не  везде потчуют хлебом,  рыбой да еще добрым словом в
придачу,  - пожаловался он. - Нет, не перевелись еще на свете глупые и
жестокосердные  люди,  которые презрительно взирают на Чистюлю-Ниссе с
высоты своего благополучия. "Цыц, ты, тряпичная душа! - говорят они. -
Знать    тебя    не    хотим!    Проваливай-ка   со   своим   барахлом
подобру-поздорову!"
     Чистюля-Ниссе жалобно   развел   руками,  обводя  слушателей  тем
непередаваемо печальным взглядом, какой бывает только у старых людей.
     Дундертак сидел навострив уши и широко раскрыв глаза, с жадностью
глотая все,  что видел и слышал.  У старого  седобородого  коробейника
висели в ушах сережки,  тихонько позвякивавшие в такт каждому движению
головы.  Дундертак знал,  что рыбаки и  боцманы  часто  носят  в  ушах
оцинкованные  медные  кольца,  якобы предохраняющие от ревматизма.  Но
таких сережек он никогда ни у кого не видел.  Впрочем, мало ли чего он
еще не видел в своей коротенькой жизни!
     - "Цыц, говорят эти господа, - продолжал Чистюля-Ниссе. - Молчи и
проваливай!" Все чаще и чаще слышу я эти слова.  Конечно, кто хозяин в
этом мире,  тому нетрудно заставить молчать других.  Но,  случается, и
этим господам приходится туго и кончают они куда как скверно. Уж кому,
как не мне, это знать!
     Чистюля-Ниссе печально покачал седой головой.  Печально зазвенели
сережки.

     - Много-много лет назад жил на  далеком  острове  в  шхерах  один
барин.  Когда-то он был капитаном дальнего плавания и стоял на мостике
не одного большого  корабля.  Звали  его  Ниссе  Норлунд.  Этот  Ниссе
Норлунд выстроил себе далеко от всех дом,  похожий больше на крепость.
И заперся он в этом доме, чтобы не слышать больше звуков человеческого
голоса.
     Когда-то этому человеку дана была большая власть.  От одного  его
слова зависела судьба целого корабля. А с ним, капитаном, заговаривать
никому  не  полагалось.  Бывало,  стоит  он  на  капитанском  мостике,
поднимет   руку,  скажет:  "Молчать!"  -  и  никто  уже  не  отважится
обратиться к нему с советом или разъяснением.
     В конце   концов   он   до  того  зазнался,  что  вообразил  себя
властелином мира.  Дом его стоял на опушке леса, у самого берега моря.
В  лесу  пели птицы,  с моря налетал ветер,  волны бились о берег.  Но
капитана,  бежавшего от людской суеты,  птицы,  ветер и  волны  только
раздражали.  Ничто  не  имело  права  нарушать  окружавшую его тишину.
Поэтому,  когда ему удавалось поймать какую-нибудь птицу,  он залеплял
ей клюв смолой и только потом уже отпускал обратно на волю. Птица была
обречена на молчание. Она не могла больше петь, не могла клевать зерен
и  освежать  горлышко росой.  Но она была осуждена не только на вечное
молчание. Приговор был страшнее: медленная смерть от голода и жажды. И
наступал  момент,  когда  она  умирала этой страшной смертью.  Умирала
только потому, что Ниссе Норлунд желал тишины.
     Но не  во  власти  капитана было заставить молчать ветер и волны.
Тогда он заколотил в своем доме все окна и двери  и  чуть  ли  не  все
время  проводил  взаперти,  ибо  не  осталось  у  него больше ни капли
мужества для того,  чтобы принимать мир таким,  каков он есть, чтобы с
улыбкой внимать тысячам его голосов.
     Но время от времени ему приходилось бывать  в  рыбачьем  поселке,
чтобы закупить кое-что в лавке.  Тогда он затыкал уши большими кусками
ваты и старался  как  можно  незаметнее  проскользнуть  мимо  рыбацких
хижин, выбирая узкие, обходные тропки и грязные проулочки, где бродили
одни свиньи. Он избегал смотреть встречным в глаза.
     И вот  однажды  случилось так,  что он возвращался в свою усадьбу
позже обычного. Спустились сумерки.
     Где-то поблизости заухала сова, предсказывая несчастье.
     Капитану стало не по себе.  Но он не мог поймать сову и  избавить
свои уши от ее пронзительного крика.
     Он пошел быстрее.  Но сова перелетела на другое  дерево  и  опять
жутко и угрожающе заухала где-то совсем рядом.
     Под ногами у капитана шмыгали,  шурша  травой,  полевые  мыши.  В
придорожной канаве надрывались лягушки.  Барсук, встав на задние лапы,
тряс у дороги куст орешника.
     Капитан прибавил  шагу.  Скоро  его рубашка стала мокрой от пота.
Сердце бешено стучало. Он едва переводил дух.
     В стороне  на  пригорке сидела красно-рыжая лиса.  Подняв морду к
луне, лиса истошно и пронзительно завыла.
     Казалось, весь лес преследует капитана. Он побежал.
     Но спасения не было.  Тысячи разнообразных звуков  обрушились  на
него со всех сторон.
     Все, как один,  звери и  птицы  проснулись  и  о  чем-то  жалобно
кричали ему в самые уши.
     Капитан бежал из последних сил. В груди громко колотилось сердце,
но  остановиться он не смел.  Не помня себя от страха,  капитан мчался
напролом через лес.
     Ветки хлестали его по лицу. Камни до крови обдирали ноги. Колючки
рвали одежду.
     Еще немного, и капитан свалился бы без чувств.
     Но, стиснув зубы и собрав последние силы,  он все бежал и  бежал,
подхлестываемый невидимым безжалостным кнутом.
     В ушах у него свистело,  квакало,  кричало,  скрипело,  смеялось,
фыркало и плакало...  Все живые твари, какие только есть на свете - на
земле,  на небе,  в полях, лугах и лесах, - мчались за ним вдогонку на
мягких лапах и бесшумных крыльях.
     Каждый кричал по-своему,  и их тоскливые крики раздирали капитану
барабанные перепонки.
     Капитан споткнулся. Упал. Поднялся. Побежал дальше...
     Наконец-то!
     Наконец-то дома!  Он распахнул дверь - и вдруг свалился прямо  на
пороге.
     Ибо все деревья около дома были усеяны громко кричащими  птицами.
Это были те самые птицы,  которых капитан когда-то обрек на молчание и
смерть,  залепив им клювы  смолой.  В  птичьем  крике  изливалась  вся
скорбь,  все страдание и все одиночество живого существа.  Словно удар
ножом в спину, настиг этот крик капитана и поверг его на землю, прежде
чем он успел переступить порог своего дома.
     Но, сделав последнее усилие,  капитан  все  же  кое-как  переполз
через  порог и трясущимися руками закрыл за собой дверь.  Потом улегся
тут же на полу и,  смертельно усталый, в мокрой от пота одежде, заснул
мертвым сном.
     Когда он проснулся,  завывал шторм и волны глухо бились о  берег.
Вся   природа  взбунтовалась.  Капитан,  надежно  защищенный  толстыми
стенами своего дома, тщетно пытался заткнуть себе уши.
     Но сквозь  рев  шторма  и  грохот  волн  услышал он голоса людей,
звавших на помощь. Капитан в ярости сжал кулаки. А пронзительные вопли
не  утихали.  В  открытом  море  погибал корабль.  Волны,  разбиваясь,
перекатывались через палубу.  Ломались мачты.  Людей одного за  другим
уносило в бушующее море.
     Все громче,  все отчаяннее кричали несчастные,  моля о помощи.  А
человек, ходивший когда-то капитаном на морских кораблях, лишь плотнее
зажимал уши ладонями,  только  бы  не  слышать  криков.  Но  ничто  не
помогало.  Вопли погибающих проникали к нему через все преграды. Тогда
он бросился в постель  и  накрылся  с  головой  одеялом.  Наконец  ему
удалось заснуть,  в то время как рядом шли ко дну люди, которым он мог
бы протянуть руку помощи.
     Когда капитан  снова  проснулся,  было  уже утро.  В окно светило
солнце.  Шторм пронесся мимо. Море успокоилось. Корабля и людей как не
бывало.
     Вокруг стояла  праздничная,  сияющая  тишина.  Капитан  встал   с
постели. Дом встретил его странным молчанием. Он прошелся по комнате -
и не услышал звука собственных шагов.  Открыл дверь  -  его  встретила
глубокая тишина.  Он топнул ногой - будто и не топал. Хлопнул в ладоши
- ни звука.  Тогда он принес ружье  и  выстрелил  вверх  -  один  раз,
другой,  третий.  Словно бесшумно вспорхнули в летнее небо легкокрылые
бабочки - и только.
     На лице капитана появилась счастливая улыбка. Наконец-то он обрел
желанный покой!  Отныне никакие звуки не будут терзай,  его слух.  Мир
для него умер.
     Недели шли за неделями,  месяц за месяцем,  а капитан по-прежнему
жил  в  своем  пустом  доме,  окруженный бесконечно глубокой,  мертвой
тишиной.  Теперь он не слышал ни рокота  прибоя,  ни  шума  ветра,  ни
птичьего пения. И капитан улыбался улыбкой счастливого человека.
     Но шло время - и улыбка застывала на его губах.  И  настал  день,
когда,  не  в силах более выносить эту вечную тишину,  капитан ушел из
своего одинокого,  пустого дома.  Он пришел в  поселок.  Ему  хотелось
увидеть живое человеческое существо,  услышать звук человеческой речи.
Он смиренно останавливался на всех перекрестках, искал людных мест. Он
пытался  вступать  в  разговор с людьми.  Но люди не слышали его.  Они
видели,  как он подходил,  но не слышали звука его шагов.  Они видели,
как он раскрывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, но не слышали
ни слова. Слова умирали, не успев родиться.
     Тишина, которой   прежде   так  жаждал  капитан,  превратилась  в
страшную кару.  Капитан оказался заживо погребенным в огромном склепе.
Люди   смотрели  на  него,  как  на  призрак.  В  его  присутствии  им
становилось не по себе,  и они отворачивались,  делая  вид,  будто  не
замечают его.
     Капитан брел от поселка к  поселку.  Его  одежда  превратилась  в
лохмотья.  Повсюду  он  искал  общества людей,  но они отворачивались,
оставляя его  наедине  с  ужасной  пустотой  одиночества.  Все  глубже
погружаясь в пучину молчания, капитан медленно шел ко дну.
     Однажды ночью на море бушевал шторм, и судьба снова привела его к
тому  месту,  где  когда-то,  в  пору  расцвета  своего  благополучия,
построил он свою усадьбу.  Как и в  тот  раз,  буря  разбила  о  скалы
какой-то  корабль.  Все было точь-в-точь,  как в ту ночь,  когда он не
захотел услышать ни голоса бури,  ни криков тонущих людей.  Как и в ту
ночь,  волны  бешено  кидались  на  беззащитный  корабль,  и,  пытаясь
удержаться, люди отчаянно цеплялись за рубку, которую окатывало водой.
Капитан, который столько лет, оборванный и грязный, бродил по дорогам,
бросился на помощь.  Добрые силы были с ним в ту ночь,  и ему  удалось
спасти весь экипаж от неминуемой гибели...
     Так дано было Ниссе Норлунду  искупить  грех  гордыни.  Он  снова
обрел  дар  речи.  Он  снова  услышал человеческий голос.  Он вышел из
склепа молчания, и снова зазвучал для него великий оркестр жизни.

     Коробейник кончил свой рассказ.  Его  седая  голова  тряслась  от
старости. В ушах тихонько позвякивали сережки.
     - Но ведь все это, наверное, просто сказка? - спросила хозяйка.
     - Да,   -  ответил  коробейник,  поглаживая  старческой  рукой  с
распухшими венами свою белую волнистую бороду.  - Да,  это сказка.  И,
как все сказки, это правда!
     Дундертак, сидевший  у  ног  коробейника,  прослушал  всю  сказку
затаив  дыхание.  Зато  Малыш  Христофор  все  время  отчаяние  зевал,
показывая длинный морковно-красный  язык.  Видимо,  ему  было  скучно.
Наконец   он  не  выдержал,  положил  лапу  на  нос  и  закрыл  глаза,
притворяясь спящим.
     Один из слушателей не мог сдержать любопытства:
     - Как же это так получается,  Чистюля-Ниссе? Ведь тебя тоже зовут
Ниссе  Норлунд.  И  говорят,  что  в  молодости ты хаживал в капитанах
дальнего плавания. И что когда-то ты был самым настоящим барином.
     Чистюля-Ниссе принялся  не  спеша  укладывать  в  короба  ленты и
иголки.
     - Да,  - промолвил он наконец. - Часто случается, что человека от
власти и почета швыряет на самое дно,  в нищету и унижения.  И  немало
страданий  выпадет на долю того,  кто сидел когда-то у власти,  прежде
чем он научится доброте и смирению.
     - А почему ты носишь эти серьги?
     - Видишь ли,  когда человек вечно бродит один по  дорогам,  он  в
конце концов начинает бояться молчания.  Ему надо,  чтобы кто-нибудь с
ним разговаривал. Хотя бы такие вот сережки...
     На улице  было  уже  совсем темно.  Пора было проведать скотину и
подбросить ей на ночь свежего сена.  Коробейник упаковал свои короба и
собрался было уходить.
     Но тут вмешалась добросердечная хозяйка:
     - Если   мы   немножко  потеснимся,  ты,  может,  не  побрезгуешь
переночевать у нас?
     - Спасибо   тебе,  -  обрадовался  Чистюля-Ниссе.  -  Это  просто
замечательно!  Стар я, знаешь ли, становлюсь, чтобы ночевать по сараям
и сеновалам.
     Когда кто-то  из  домашних  пошел   в   хлев,   Малыш   Христофор
воспользовался  моментом,  скользнул  в  открытую  дверь  и отправился
ловить рыбу в своих заповедных, ему одному известных, местечках.

        В ЛЕСУ

     Если только Дундертак не сидел в классе за партой,  он торчал  на
берегу у своей лодки.  А если его не было в лодке,  значит,  он бродил
где-нибудь в лесу - по полянам и рощицам, которых так много разбросано
по всему острову.
     Иногда он сопровождал Большого Сундстрема, но чаще всего бродил в
одиночку.  Малыш  Христофор,  обычно  всюду  следовавший  по  пятам за
Дундертаком,  в этих случаях покидал своего  хозяина.  Он  предпочитал
держаться  поближе  к  воде и так и не смог по-настоящему привыкнуть к
лесу.
     Для Дундертака же лес был полон соблазнов. Он уверенно пробирался
между деревьями и поросшими мхом валунами.  Он мог  часами  сидеть  не
двигаясь,  наблюдая  за  хлопотливой семейной жизнью птиц в скрытых от
постороннего глаза зарослях кустарника.  Он знал места, где гнездились
глухари, тетерева и куропатки.
     А однажды,  забредя в самую глушь, он наткнулся на утиное гнездо,
примостившееся  на самой верхушке большого мшистого валуна.  Дундертак
долго ломал себе голову над этой загадкой. Утка - птица водяная. Зачем
же  она устроила гнездо в лесу?  А когда вылупятся птенцы,  как же она
перетащит их к морю?
     В конце концов пришлось спросить Большого Сундстрема. Но даже тот
стал в тупик перед столь поразительным случаем.
     А через  несколько  дней  после  этого разговора Сундстрем принес
Дундертаку полную шапку каких-то яиц и сказал:
     - Видишь  эти  яйца?  У вас,  помнится,  есть одна старая курица,
которая уже не несется. Сделай ей гнездо, пусть высиживает их.
     Дундертак так  и поступил.  Клушка радостно закудахтала и,  гордо
расправив крылья, уселась на яйца.
     Сидела она  две  недели.  И  вот  яйца  начали,  лопаться одно за
другим, и на свет божий выглянули цыплята.
     Но сразу  было видно,  что цыплята какие-то необыкновенные.  Едва
успев стряхнуть с куцых крылышек остатки скорлупы,  они побежали через
весь  птичий двор к маленькому прудику,  из которого обычно пили куры.
Но малыши побежали,  видимо,  не только для того, чтобы попить, - один
за другим они полезли прямо в воду.
     Глядите-ка! Они поплыли легко, как пушинки!
     Старая наседка встревожено металась на берегу,  хлопая крыльями и
испуганно кудахча. А цыплята знай трясли маленькими задиками, ныряли с
головой в грязную воду и, судя по всему, чувствовали себя великолепно.
     А на следующий день цыплят  у  пруда  не  оказалось.  Сначала  по
канаве,  а  потом по ручейкам и болотцам они пробрались к берегу моря,
где сразу же почувствовали себя  в  своей  стихии.  Дело  в  том,  что
Большой  Сундстрем  принес  Дундертаку  яйца  водяной  курочки-лысухи,
которая и гнездится и живет только у воды.
     - Теперь  ты сам видишь,  - сказал Сундстрем Дундертаку.  - Пусть
даже водяная птица  вывелась  где-нибудь  на  суше  -  она  все  равно
обязательно   доберется  до  воды.  Так  что  за  ту  утку  можешь  не
беспокоиться.  Уж наверняка она  знает  способ,  как  доставить  своих
птенцов к морю.
     - Все-таки жалко курицу,  правда? - не удержался Дундертак. - Как
она перепугалась,  когда цыплята бултыхнулись в пруд!  Решила, что они
обязательно потонут.
     - Ты  прав,  малыш.  Не  стоит устраивать фокусы и издеваться над
природой.  Но ведь мы с тобой проводили эксперимент.  Так  сказать,  в
научных целях. Больше мы никогда не будем пугать бедную курицу.

     В лесу  Дундертак больше всего увлекался изучением науки "идти по
следу". Обычно он руководствовался такими указателями, как обгрызенная
листва, помет, отпечатки следов или же остатки трапез на местах отдыха
животных и около их жилья.
     А однажды  -  это  было  на опушке леса,  совсем близко от берега
моря,  - Дундертак обратил внимание на необычное скопление ворон.  Они
облепили  ветки сосен и сидели тихо-тихо,  не шевелясь и не издавая ни
звука.  Лишь время от времени то одна,  то  другая  вытягивала  шею  и
пристально вглядывалась куда-то вниз.
     В тот день Дундертак так ничего и не  понял.  На  следующий  день
любопытство  привело  его обратно.  Вороны по-прежнему сидели на своих
местах,  карауля кого-то.  Дундертак почесал в затылке,  потер кулаком
под носом и, заинтригованный, решил, что постарается докопаться, в чем
тут дело.
     В конце концов ему это удалось.
     Он стал методически и тщательно обследовать каждую пядь земли.  И
вот, наконец, раздвинув в одном месте ивовый куст, он оказался носом к
носу с сидевшей на яйцах самочкой гаги. У гаги была почти совсем голая
грудка  -  она  выщипала  весь  пух,  чтобы  устроить  теплое и мягкое
гнездышко для своих яиц.
     По обе  стороны  гнезда сидели,  прижавшись к земле,  две большие
вороны.  Воришки чуяли поживу. Гага выщипала у себя очень много пуху и
была почти голая и поэтому беззащитная.  И все же дерзкие грабители не
могли не испытывать должного почтения к ее крепкому клюву.
     На открытое  нападение  вороны  не  решались,  но  тем  не  менее
бочком-бочком,  медленно,  почти незаметно придвигались  все  ближе  к
гнезду.  Они  похожи  были на двух серых жаб,  воровски косящих жадным
глазом на  гагу-наседку.  Их  намерение  было  вполне  определенным  -
вытеснить гагу из гнезда.
     Вороны, сидевшие на верхушках сосен,  все беспокойнее  вытягивали
шеи, пытаясь определить, когда же наконец наступит их час.
     Таким образом,  бедная гага со всех сторон была окружена врагами,
от которых не приходилось ждать пощады.  При первом удобном случае вся
банда, противно галдя, накинулась бы на гнездо.
     Однако гагу  запугать  было  не  так  просто.  Сохраняя полнейшее
самообладание,  она  продолжала  храбро  сидеть   на   яйцах.   Стоило
какой-нибудь из ворон подойти поближе,  как гага вскакивала,  стараясь
достать клювом своего мучителя.  На какое-то мгновение яйца оставались
без защиты.  Вторая ворона,  не теряя золотого времени, подскакивала к
гнезду и клевала гагу под хвост.  Напав сзади,  трусливый  и  коварный
грабитель  старался  проткнуть  острым  клювом  те  яйца,  что  лежали
поближе.
     Сидевшие на  деревьях  вороны  еще  ревностнее  тянули  шеи.  Они
понимали, что ждать осталось недолго. Скоро эта неповоротливая морская
птица выбьется из сил, ее оттеснят - и тогда начнется битва за добычу.
     Но тут в дело вмешался Дундертак.
     Не успел  он  вылезти  из ивового куста,  как его заметили те две
вороны,  что вели атаку с земли.  Совесть у них была нечиста,  поэтому
они хоть и без особой охоты,  но все же поднялись в воздух и,  неловко
махая крыльями,  отлетели к ближайшему дереву.  Усевшись на ветки, они
широко  разинули  клювы  и  устроили оглушительный концерт.  Остальные
вороны не замедлили дать волю своему негодованию и так загалдели,  что
хоть уши затыкай.
     Дундертак просидел у гнезда до самого вечера,  охраняя гагу и  ее
яйца.  Вороны  одна  за  другой  покидали  свой наблюдательный пост и,
недовольные,  летели искать другие,  более спокойные места для  охоты.
Когда  спустились  сумерки,  Дундертак отправился домой.  На следующий
день он поднялся чуть свет,  но вороны  опередили  его.  Он  их  опять
прогнал. И так стало повторяться изо дня в день.
     Как только у Дундертака выдавался свободный  часок,  он  бежал  к
гнезду,  чтобы  убедиться,  все  ли  в порядке.  В конце концов он так
подружился с гагой,  что она даже позволяла ему гладить себя по спине.
Он  делал  это  очень  осторожно  и  не  слишком часто.  И был страшно
доволен.  Ему казалось,  что он  достиг  почти  того  же,  что  старик
Серебряный, на свист которого слетались все маленькие птички.
     Однажды, лежа,  как  обычно,  за  большим  валуном  в  нескольких
десятках  метров  от гнезда гаги,  Дундертак наблюдал за большой стаей
птиц,  плававших у противоположного берега узкого залива. Это были так
называемые  Поганки  Большие.  У  этих  птиц длинная шея,  а на голове
маленький хохолок из перьев. Поганки ловили на мелководье рыбу.
     Они с головой ушли в это занятие и беспрестанно ныряли, показывая
над водой тупые,  короткие хвостики.  Их длинные  шеи  торчали  словно
палки.  Маленькие головки без устали вертелись во все стороны.  Черные
глаза были настороже.  И все-таки Поганки прозевали тот момент,  когда
из густого ельника на берегу осторожно высунулся длинный лисий нос.



        



     В ту самую минуту, как Дундертак увидел лису, лиса увидела птиц.
     Дундертак наполовину  высунулся из-за валуна,  чтобы удобнее было
наблюдать. Лиса приникла всем телом к земле и замерла.
     Дундертак смотрел на нее как зачарованный. Глаза у него были хоть
и на редкость маленькие, но зато зоркие. Ему было все хорошо видно.
     Хитрая лисица  беззвучно  поползла  вниз  по  береговому  откосу,
искусно скрывая меж валунов и кочек свою рыжую шубку. Пышный хвост она
подобрала,  зажав его между ног. Ее почти совсем не было видно. Только
иногда на какую-то долю секунды из-за ветки или из  травы  высовывался
хищный нос и осторожно тянул воздух.
     Поганки не подозревали об  опасности.  Они  были  всецело  заняты
своими промысловыми делами. Над водой поочередно показывались то короткие
хвостики, то вытянутые шеи с маленькими головками и длинными, тонкими клювами.
     Несмотря  на то что  Дундертак  неотступно  следил за лисой с той самой
секунды, как увидел в  ельнике ее  нос, он не  смог бы потом рассказать, как
именно она прокралась к берегу. Ясно было одно: она проделала это неимоверно
быстро и почти незаметно для постороннего глаза.
     Вдруг  лиса   вся  подобралась,  приготовившись   к  прыжку,  Дундертак
непроизвольно вскочил на ноги. Пускай Поганки считались в своем мире  такими
же разбойниками и грабителями чужих яиц, как вороны в своем, но в эту минуту
Дундертаку  захотелось свистнуть,  крикнуть, в  общем,  каким-нибудь образом
предупредить беспечных  птиц об  опасности. Но было слишком поздно. Лиса уже
прыгнула в мелкую воду, где рыбачили Поганки.
     Одна из птиц тут же очутилась в лисьей пасти. Остальные либо  нырнули в
воду, либо пытались улететь. Но и тут лиса проявила удивительное присутствие
духа. Когда одна Поганка, порывисто взмахнув крыльями, уже поднялась было из
воды,  насквозь вымокшая лиса  стремительно выбросила  вверх лапу, ухватила
когтями птицу и рванула ее к себе.
     Вся стая, тяжело  оторвавшись  от воды, с громкими криками  и хлопаньем
потянулась в сторону открытого моря.
     То,  что  случилось  потом, заставило Дундертака  забыть  и лису  и  ее
дерзкую охоту.
     Через  залив  к  берегу  летела какая-то  большая птица.  Она летела  с
трудом, бесконечно устало, словно отчаявшись долететь.
     Дундертак вытянулся  в  струнку, внимательно  следя глазами  за полетом
этого странного существа. Не прошло  и нескольких секунд, как он  определил,
что это глухарь -  самая крупная из всех лесных птиц.
     Движения  глухаря  были неверными, его швыряло  из стороны  в  сторону.
Казалось, он вконец измотан.
     В какой-то момент он чуть было не опустился на  воду. У Дундертака душа
ушла в пятки: стоило только глухарю замочить крылья, и ему пришел бы конец.
     Но   глухарь   не   успел  коснуться   водной   глади.  Словно   почуяв
подстерегавшую его  внизу гибель, он сделал  последнее мучительное усилие  и
поднялся чуть выше. Он героически старался долететь до берега.
     Только  теперь Дундертак понял,  в чем  дело. Над лесной птицей нависла
смертельная опасность.  На  шее у глухаря  болталась маленькая узкая полоска
меха. Но не подумайте, что то был обыкновенный, никому не опасный мех, - это
была куница, едва  ли  не самый  наглый  и  беспощадный  лесной  хищник.  Ее
кровожадные челюсти крепко сомкнулись на  горле бедной большой птицы. Хватка
была мертвой.
     Еще несколько  смертельно  усталых  взмахов  -  и  глухарь,  изнемогая,
добрался  наконец  до  берега.  Но на  большее  сил у  него не хватило,  и,
бессильно  раскинув крылья и  судорожно  хватая  грудью воздух, он  упал  на
землю.
     Дундертак стремглав примчался к месту катастрофы.
     Опять слишком поздно - глухарь был мертв.
     Куница,  завидев подбегавшего  Дундертака, выгнула  спину,  раздраженно
зафыркала  и  не  спеша  ретировалась, оставив  добычу противнику. Дундертак
последовал за ней. У него  была с собой только  палка, которую он вырезал из
орешника. Он попробовал пристукнуть  маленькую хищницу, но  та слишком ловко
умела увертываться. Проворно вильнув меж камней, она одним махом взлетела на
сломанную  бурей  березу,   что  росла   поблизости.   На  высоте  примерно
трех-четырех  метров от  земли виднелось дупло. Юркнув туда, куница  тут  же
снова  высунула  острую  мордочку, выискивая глазами того, кто забрал  себе
принадлежавшую ей по праву добычу.
     Думаете, Дундертак растерялся?  Ничуть не бывало. Он не раз слышал, как
Большой Сундстрем рассказывал о необыкновенном любопытстве куниц,  и не стал
терять времени понапрасну. Он огляделся вокруг и увидел росшую
на  береговом   откосе   раскоряченную,   полузасохшую  сосенку.  Если
взобраться на камень рядом,  как раз  достанешь  до  верхушки...  Так,
годится.  План  был  составлен  в  мгновение ока:  когда имеешь дело с
существами вроде куниц,  изволь поживее  шевелить  мозгами!  Дундертак
сбросил с себя одежду и напялил ее на кривую сосенку. Так... и вот так
- получилось замечательное чучело.
     Чучело привлечет  внимание  куницы,  и она будет сидеть на месте,
как пришитая.
     И Дундертак, как был, нагишом, понесся сломя голову, перепрыгивая
через камни и кочки, разыскивать Большого Сундстрема.
     Он застал  его  на  лодочной  пристани,  где  Сундстрем готовил к
отплытию небольшой рыбачий парусник