кровь, промыли и перевязали рану. Из своей фронтовой фляжки Иван Андреевич влил в рот ему немного спирта. Этот спирт у него всегда хранился на дне сундука "на всякий случай". Раненый чуть шевельнулся. Не приходя в сознание, чуть приоткрыл глаза, и Иван Андреевич узнал его. Это был близкий друг Айтиева. Жена, с жалостью глядя на него, сказала: - Не сносить тебе головы, Иван, если узнает Остап. - Не узнает, - спокойно ответил Иван Андреевич. - Ночь побудет здесь. А завтрашней ночью доставлю его Аблашке. Откуда Остапу знать, что я не утопил его? Не будет же он нырять в прорубь да обшаривать дно. Не бойся, иди спи. А я с ним побуду. x x x Мендигерей видел, с какой радостью встретил его сын своего товарища. Друзья, уютно устроившись в уголке, оживленно беседовали, и Мендигерей решил не беспокоить сына просьбой перевязать рану. Он снял рубашку и одной рукой начал осторожно сматывать бинт. - Раны у папы еще не зажили, - говорил Амир. - Видишь, сам делает перевязку. Я пока не могу оставлять его одного. А он совсем не бережет себя, собирает отряд. Спит мало. Правая рука у него совсем не действует, и самочувствие плохое, а других утешает. Если у кого-нибудь беда, успокаивает: "Ничего, говорит, могло быть и хуже". И люди рады приветливому слову. А сколько ему пришлось пережить... Помню, вызвал меня в Теке Абдрахман и сказал, что отец погиб... Что было со мной... От меня одна тень осталась. Вернулся я из Теке домой. И боялся увидеть маму, она ведь и так слабенькая, всегда боится, как бы что не случилось с отцом, постоянно плачет. Я уже видел ее причитающей, с распущенными волосами, и мое сердце обливалось кровью. Прихожу домой, а она мне говорит: "Спасибо нашему ученому деверю, он спас жизнь твоему отцу. А то бы ты остался сиротинкой, мой верблюжонок, ягодка моя". И она принялась меня целовать. Но слова ее не дошли до моего сознания, в голове все помутилось, и я разревелся. Мать тоже плачет, а я не замечаю, что ее слезы - от радости. Она ласкает меня и приговаривает: "Бедняжка, ты, наверное, думал, что отец умер. Если бы ты увидел его в тот день, когда его привезли, потерял бы рассудок. А мне все это пришлось пережить". - Амиржан, ты не обо мне ли рассказываешь? - прислушавшись к разговору, спросил Мендигерей. - Это длинная история, дорогой. Оставь лучше ее. Ведь все обошлось, а могло быть и похуже... Если бы тогда не свела меня судьба с Гречко, а попался бы я в руки какому-нибудь кровопийце казаку, гнил бы сейчас на дне реки. И то сказать, незнакомый человек, простой крестьянин спас меня. А рисковал головой. Видно, не суждено еще мне умереть. Провалялся я в постели полтора месяца, едва-едва выжил. Какими только лекарствами не поили меня! Ведь на мне живого места не осталось. Правая рука совсем не действует, - как видно, повреждены сухожилия. Но это еще не беда. Человек и без правой руки пригоден к делу. Увидев длинный багровый шрам на голове Мендигерея, Хаким понял, какая страшная рана была нанесена этому человеку, но сейчас он увидел еще и другое - на правой, безжизненно висящей руке его не было пальцев. Он обморозил их, и они отвалились. Хаким не мог одолеть давящего чувства жалости и сострадания. - Я о тебе многое слышал от Абдрахмана и учителя Халена, - перевел разговор на другое Мендигерей. - Так что заочно знаком с тобой. Участвовать в революции, служить делу освобождения своего народа - это долг каждого сознательного джигита. Я горячо одобряю твое желание служить своему народу. Ранее, когда Хаким жил и учился в Уральске, он не общался с революционерами, не знал, чего хотят эти люди. Но его всегда восхищало их мужество, их самоотверженность. Он знал имена Дмитриева, Червякова, Абдрахмана, Сахипгерея. Когда же услышал о зверской расправе над Мендигереем, не мог сдержать слез. Эти люди казались ему особенными, героями с большими и бесстрашными сердцами. Дело, которое они делали, было не всякому по плечу. Каждый день, каждый час они рисковали своей жизнью. Сейчас, увидев Мендигерея, пережившего так много, покалеченного, но по-прежнему твердого в своих убеждениях, Хаким решил, что это необыкновенный, особенный человек. "Он одобряет мое решение участвовать в революции, - с радостью подумал Хаким. - Но разве я достоин быть в рядах таких закаленных борцов?" Его охватило чувство необычайной радости, он готов был расцеловать Мендигерея. - А где сейчас Абеке? - спросил он. - Абеке? - переспросил Мендигерей. - Абеке... понимаешь, забыл... Ах да, уехал выполнять одно задание. - Мендигерей помолчал и потом, в упор глядя в глаза Хакиму, сказал: - Тебя, кажется, зовут Хаким... Так вот что, дорогой Хаким, лучше не расспрашивай о таких людях, как Абдрахман. Знай, что они всегда делают свое дело. А об остальном догадывайся сам. Мендигерей приветливо улыбнулся. Хаким понимающе кивнул в ответ. - Не обидишься, если я впредь буду называть тебя студентом? У нас есть такое очень полезное правило - не называть своих товарищей настоящим именем, пока по пятам за ними ходит смерть. Так спокойнее. Понимаешь? Хаким кивнул головой. - Это, конечно, не сейчас, а потом. Когда мы познакомимся поближе. - Мендигерей снова в раздумье посмотрел на Хакима. - Скажи, ты не знаешь человека по имени Ахметша? Он не из вашего аула, даже не из вашей волости. Но ты его должен знать. - Какой Ахметша? Уж не Мухамметшин ли? - подхватил Хаким. - Он самый. Я так и думал, что ты его знаешь. - Как же не знать? Он мой двоюродный дядя по отцу. Кто не знает его знаменитых красных наров! - Вот оно что. Даже дядя. Да еще с красными нарами. Гм... И хорошо и плохо, что он твой дядя... "Почему его так интересует Ахметша? - подумал Хаким. - Или сомневается в чем-то?" Мендигерей провел ладонью по щеке, помолчал в раздумье. - А как ты смотришь на то, если мы тебя пошлем съездить узнать кое-что об Ахметше? Ты ведь говорил, что собираешься побывать в своей школе. Никто не будет дознаваться, зачем ты туда едешь. А то ведь русские казаки - народ строгий и осторожный. Хаким кивнул: - Хорошо, съезжу и узнаю все, что нужно. - В таком случае договорились. Ахметша сейчас находится в городе. Найди его квартиру, он живет возле татарской мечети. Поговори с ним как с родственником. Но будь осторожен. О нас ни слова. Ахметша выполняет подрядные работы джамбейтинских властей. Скоро он должен доставить им весьма ценный груз. Постарайся выяснить, что это за груз. Узнать это нужно как можно скорей. Осторожно расспроси, когда он выедет из города, кто его будет сопровождать, по какой дороге поедет. Сможешь ты все это сделать? - Что же здесь трудного? - Как сказать. Раньше времени не говори, что это будет легко. "Это совсем простое поручение", - про себя радовался Хаким. - Сделаю сегодня же, если нужно. Я готов, - ответил он. - Только у меня есть дело к Абеке... Ведь я не один сюда приехал... Нас несколько человек. И люди, что прибыли сюда со мной, должны возвратиться назад. - Секретное, что ли, дело? - серьезно спросил Мендигерей. - Да. Секретное. Однако от вас мне скрывать нечего. Для меня - что вы, что Абеке... Мендигерей подошел: - Да, я слушаю. Хаким торопливо стал рассказывать: - Арестовали учителя Халена. Прискакали вооруженные люди Досмухамбетовых и угнали учителя в волостное управление. Говорят, его посадят в Джамбейтинскую тюрьму и будут судить. Меня тоже было схватили. Но я вырвался... Отец собирает джигитов, чтобы освободить учителя Халена. "Если не отпустят его по-хорошему, - сказал он, - поймаю самого волостного управителя. Кто и когда видел, чтобы какие-то люди врывались в аул и уводили наших лучших людей". Вместе со мной приехал один из рыбаков. Все в ауле говорят: "Не дадим в обиду своих джигитов, налогов платить не будем, если достанем оружие, встретим врага пулями". Вот зачем я ищу Абдрахмана... Мендигерей смотрел на Хакима с нескрываемым восторгом. - Подожди, подожди, - остановил он его. - Неизвестно, почему арестован Хален и в чем его обвиняют? - Абдрахман созвал людей и произнес речь. А старшина послал на него донос. И наверное, написал там, что Хален тоже сочувствует большевикам... - Я знаю, что Абдрахман выступал у вас. Теперь вот что... Ты сказал, твой отец собирает джигитов? Но соберутся ли они? И если соберутся, то сколько их примерно будет? - Только из нашего аула - человек сорок-пятьдесят всадников. А если считать и рыбаков, то наберется свыше ста. - Что же ты молчал до сих пор, дорогой мой? Почему сразу не сказал об этом? Это же очень и очень здорово! Все это нужно обдумать. Вот что, голубчик, сегодня переночуешь у Фроловского, а завтра проведем собрание и все обсудим. 4 "Особая армия", сформированная и вооруженная Саратовским Советом, в мае 1918 года двинулась на Уральск в распоряжение командира Четвертой армии М.В.Фрунзе. К осени силами молодой Красной Армии были освобождены Астрахань, Казань, Самара, Симбирск, ранее захваченные белоказаками. Наступление врага было остановлено. И в этот решающий момент борьбы в революционную армию, двигавшуюся с волжского побережья, отовсюду стекались рабочие, батраки, крестьяне. Красная Армия, наступая, становилась все многочисленнее. Ее отряды накапливали военный опыт. Широкой известностью пользовался отряд Чапаева. Несмотря на его сравнительно небольшую численность, немногим более полка, он за лето трижды стремительно налетал на Уральск. Им были заняты Семиглавый Мар, Шипово и Каменск. Иногда отряду приходилось временно отступать под натиском казачьего армейского корпуса генерала Акутина. Как разъяренного бодливого быка, держал Чапаев уральских белоказаков в пределах губернии, не давая им соединиться с главными силами. Слух о славном волжском богатыре докатился до самых захолустных уголков. Самонадеянные белые вояки тоже почувствовали, что против них поднимается грозная сила. А народ ждал своего героя, как дождя в засушливое лето. В это время из Петрограда и Москвы, Саратова и Самары на Урал были брошены агитаторы. Они говорили людям, ждавшим правды, о целях народной войны, призывали в ряды Красной Армии рабочих и крестьянскую бедноту. Работали агитаторы и в самом Уральске, где был поднят белогвардейский флаг, и в "Ханской орде", и в казачьих сотнях. Одним из таких агитаторов был молодой комиссар Андреев, организовавший в Теренсае революционный крестьянский съезд. x x x На левобережье Яика, в стороне Борили, проходила Глубокая балка. Место это было удалено от селений. Здесь раскинулись сенокосные угодья, тут и там перемежавшиеся непроходимыми зарослями куги и тальником. А дальше тянулись густые леса. Двенадцать косарей шли обычным журавлиным строем вдоль балки. Утреннюю тишину нарушал лишь летящий звон многочисленных кос по мягкой траве. От близкого ручья тянуло свежестью, все кругом дышало ароматом пахучих степных трав и цветов. И косари не чувствовали усталости, хотя косили уже довольно долго. Хажимукан шел в ряду косарей предпоследним. "Выходит, я приехал сюда косить сено этому хитрецу, - недовольно подумал он, взглянув на человека, назвавшего себя "хозяином". - Где же собрание, о котором говорил Хаким? Или все это обман? За простачка, что ли, принимают меня..." И в то же время Хажимукан не мог налюбоваться обширными сенокосными угодьями. Со скошенного участка можно было наметать целый стог. А "хозяин", шедший позади него, с нетерпением и беспокойством оглядывался вокруг. "Почему их нет? - хмурясь, думал он. - Что могло их задержать? Получается, как будто нарочно я привел этих людей сюда, чтобы они косили для меня сено". - Ну-ка, давайте передышку сделаем, - сказал он. - Кто хочет пить - есть холодный квасок. А еще лучше - перекусить. Косари оставили работу и собрались в круг. Возбужденные, радостные люди с наслаждением пили холодный квас, доставали кисеты с самосадом. И вот уже потянулись вверх синие струйки дыма. Хажимукан оглядел всех из-под насупленных бровей, вынул из-за голенища насыбай и понюхал щепотку. - Вон-вон, появились наконец, - сказал Фроловский, доставая из кармана часы. - Так и должно было быть. Ведь мы договорились собраться в десять. Из-за камышей показались рыбаки. Они видели, что косари прервали работу, и, вытащив сети, стали растягивать их для просушки на берегу. К рыбакам направлялись несколько человек с вилами. Они тоже косили сено на лугу. А от противоположного берега в двух лодках плыли еще десять человек. В руках у них тоже были вилы и грабли. Людей у балки становилось все больше и больше. Со стороны Борили показались два всадника. Они гнали быка и тоже направлялись к балке. Бык был небольшой, но норовистый, с широкой грудью. Стоило всадникам приблизиться к нему, как он убегал вперед, злобно мотая лобастой головой. Потом останавливался и, опустив вниз острые рога, рыл копытами землю. Хажимукан приметил еще двоих. Они шли, засучив штаны, с удочками по берегу. Один был Хаким, а второй - небольшой чернявый паренек, что накануне вечером приходил к Фроловскому и о чем-то долго шептался с ним. Ночью Хаким сказал Хажимукану, что утром будет большое собрание, туда придут все руководители и с ними можно будет обо всем поговорить. "Завтра, - сказал Хаким, - поедете с "хозяином". Держитесь так, будто вы нанялись косить ему сено". - Ой шайтаны! Ох и хитры! - прошептал Хажимукан, изумленно качая головой. Когда всадники, гнавшие быка, приблизились, Хажимукан опешил от неожиданности. - Абеке! - радостно закричал он, вскакивая с земли и пожимая руку Абдрахмана. - Ойпырмай, как вы изменились, просто не узнать, загорели... А это кто с вами? Постойте-ка, да это же Алма-апы сынок, жиен*. Здравствуй, жиенжан. Вот так встреча! ______________ * Жиен - племянник. Хажимукан помог стреножить коней, расспрашивал Абдрахмана и жиена о здоровье и радовался, как ребенок. Абдрахман спешился. Он направился к группе людей, приплывших на лодках. А Хажимукан сел рядом со своим жиеном Оразом. В это время пришли два незнакомых Хажимукану человека. Они показывали на балку. Это значит: пора начинать. Когда все спустились в овраг и стали выбирать места поудобнее, со всех сторон из тальника, из зарослей куги, словно из-под земли, выросли группы вооруженных людей. Увидев их, Хажимукан вздрогнул. "Неужели окружили? - подумал он. - Выжидали, когда все соберутся вместе. Столько руководителей сразу захватили". Ему было горько и обидно. - Кто эти аскеры? - в замешательстве спросил он у стоявшего рядом Ораза. - Все эти люди, Хажеке, и вооруженные и невооруженные, из комитета. Вы когда-нибудь слышали о революционном комитете? Так вот - сейчас начнет свою работу съезд. Видите, все подходят и подходят новые люди. - Вот оно что, - облегченно вздохнув, сказал Хажимукан. - Я и сам так подумал. Мы с тобой приехали сюда к Абеке. Он сам нас позвал на собрание. Что это они собираются в этой яме, как будто нельзя в ауле? И русских здесь почему-то много, а казахов мало. - Хажеке, давай-ка лучше послушаем, что говорят. А что касается русских и казахов - в любом поселке русских больше, чем казахов, вот и здесь их собралось больше. Чем эта балка хуже аула? Трава мягкая и густая, просторно и прохладно, - рассмеялся Ораз, потрепав Хажимукана по плечу. Крестьянский съезд начал свою работу. 5 Стояла необычайно жаркая погода. Солнце, едва показавшись на горизонте, нещадно жгло пересыхавшую землю. Со стороны степи, словно из раскаленной печки, до Яика докатывались волны горячего воздуха. Хотя смуглый Хажимукан привык к степному зною, он облегченно вздохнул, когда вместе со всеми спустился в прохладный глубокий овраг. - Какая благодать, - сказал он Хакиму и пригласил его сесть рядом с собой на траву, - точь-в-точь как на берегах нашего Шалкара. - Он снова вытащил из-за голенища насыбай, взял щепотку и поднес к носу. - У нашего Шалкара, - он несколько раз чихнул, - прохладно и зелено. А о земле и говорить нечего, лучше не найти. Ты заметил, Хаким, что кругом здесь сенокосные угодья? А ведь сам аллах создал эти земли для посевов. Ковырни палкой да брось зерно - и получится хлеб на целый год. И как эти русские находят такие хорошие земли? Хажимукан был неграмотен, но отличался сметливостью, быстро разбирался в событиях, происходивших вокруг. Нелегкая, полная лишений и трудностей жизнь рыбака закалила его. - Я не силен в русском языке, Хаким, - сказал он. - Ты объясняй мне потолковее все, что будут говорить. А сам я, конечно, тоже попробую понять. Когда у нас в ауле люди слушают сказки Жумеке, у них даже слезы текут. Попробую-ка и я так же рассказать им все, что здесь увижу и услышу. Скажи-ка мне, кто эти люди? Кто вон тот рыжий русский, юркий, как судак? Кто он? Почему все вокруг уставились на него, будто в жизни на него похожих не видели? - Он приехал сюда объединить все красные отряды нашей губернии. Внимательно слушайте, что он говорит, а я вам буду переводить, - ответил Хаким. - Ойбой, неужели этот рыжий такой большой человек? Они там, в городе, наверно, родятся учеными. Смотри-ка, какой юркий! Сам открывает съезд, говорит речь, собирает аскеров. А тощий, как наш магзум Айтим. Теперь скажи мне, кто тот русский, что машет рукой? - Да это же и есть здесь самый главный. - Не может быть, - недоверчиво возразил Хажимукан. - Какой же он начальник? Сгорбился, как кожемяка, а посмотри, какая тонкая у него шея. - Вы угадали, Хажеке, он действительно рабочий кожевенного завода из Теке. Фамилия его Парамонов. Он руководитель бедняцкого правительства нашей губернии. Борется за то, чтобы таким, как вы, рыбакам-крестьянам, батракам и мастеровым, принадлежало все. Он сам из бедняков и борется за бедняков. Хажимукан удивленно покачал головой. Эти странные люди, что собрались здесь, все более заинтересовывали его. - А кто вон тот жилистый и высокий, как наш Еше-палуан*. Ох и силен, должно быть... ______________ * Палуан - борец. - Это очень известный в этих краях революционер Сахипгерей Арганичев. А рядом с ним, видите, перевязанный, Мендигерей Епмагамбетов, член губернского Совета, комиссар. Весной конные казаки изрубили его саблями, но он выжил, можно сказать, воскрес из мертвых. - Как это он изрубленный мог выжить? - Видно, не судьба ему умереть. Вот и остался жив. А спас его русский, которому велели Мендигерея кинуть в прорубь. Этот русский ночью тайком привез его на санках к себе домой... - Какое чудо! Теперь этот человек наверняка проживет тысячу лет. А за что его изрубили казаки? - За то, что он большевик и комиссар. Вы разве не знаете, как люто белые ненавидят большевиков? Всех, кто защищает рабочих и крестьян, вдов и сирот, они называют красными... - Я хорошо знаю, кто такие красные! - воскликнул Хажимукан. - Наш Абеке, да процветает его потомство, на многое открыл нам глаза, помог понять. А раньше ведь мы были совсем темные. Какой молодец этот Мендигерей, какую беду принял на себя за нас, бедняков. А скажи, Хаким, много ли солдат у того рыжего русского? - И войска много, Хажеке, и оружия хватает. Если же будет мало, мы сами пойдем к нему. Не так ли, а? - улыбнулся Хаким. На небольшой бугорок, служивший трибуной, один за другим поднимались выступавшие. Необычайное впечатление все это произвело на Хажимукана. Ему казалось, что он окунулся в шумный водоворот человеческой жизни. Глядя на собравшихся людей, слушая Парамонова, он вдруг почувствовал себя частицей народной силы. - Пай-пай-пай! - воскликнул он. - Да ведь все побережье Яика заполнено такими людьми. Это рыбаки, батраки, и думы у них такие же, как у меня. И ничего теперь не остановит этих людей. А наш Абдрахман - молодчина. Не так-то легко объединить людей. Вот каким должен быть главарь... Что-то я не все понимаю, - тихонько тронул он за плечо Хакима. - Потерпите, Хажеке, все узнаете. Однако Ораз, сидевший рядом с Хакимом, подвинулся поближе к Хажимукану и вполголоса стал объяснять: - Все семьдесят человек, что собрались здесь, - члены поселковых и аульных Советов от двадцати семи деревень и двенадцати аулов. Они обсуждают события, происходящие в России. Речь рыжего переводил на казахский язык совсем молодой джигит с юношески нежным лицом. Но рыжий говорил так быстро, что переводчик не поспевал за ним. Хажимукан не понял ни единого слова. Он только в немом удивлении смотрел на рот рыжего, откуда слова летели так быстро, словно это был топот коня-трехлетки на состязаниях по байге. - Алла, - тихо прошептал Хажимукан, - и человек может говорить, как несущийся вихрь. Кто угонится за ним? Кто сможет его понять? Но вот заговорил переводчик. Заговорил неторопливо, спокойно, обдумывая каждое слово. - Переводчик не из бедной семьи, - сказал Хажимукану Ораз. - Видишь, иногда и сыновья знатных родителей могут пойти с народом. Ищущий справедливости может быть и богатым и бедным. Между тем похожий на девушку молодой джигит в черном бешмете переводил слова рыжего: - Словно выброшенный бурным потоком клочок сгнившего прошлогоднего сена, еще держатся в Уральске остатки армии белых и казачьих генералов. Но скоро рабочие и крестьяне России поднимут их на вилы и выбросят в широкое русло Яика. Долг каждого из нас - действовать. Уже организованы в деревнях коммунистические ячейки, вооружены красные отряды. Но этого еще недостаточно. Между Уральском и Оренбургом расположено свыше шестидесяти крупных поселков. В каждом не менее тысячи домов. И если в каждом из этих селений возьмутся за оружие пятьдесят человек, то мы сами сможем разбить шесть полков атамана Мартынова. Но, к сожалению, наши отряды, состоящие из пяти-шести человек, разбросаны и до сих пор не могут объединиться. Кроме того, товарищи, вы действуете, надо прямо сказать, слишком спокойно, не трясете врага так, чтобы он не мог опомниться ни днем ни ночью. Казаки разгуливают здесь так, словно явились свататься. Забирают людей, коней, хлеб! А ведь разбойничьему атаману давно пора болтаться на виселице. Нельзя нам оставаться безучастными зрителями. Надо бить врага, захватывать обозы, разоружать, расстраивать его планы. Братья, настало время подняться на борьбу. Свобода и счастье не свалятся с неба, их нужно завоевать. И это сделает Красная гвардия. А Красная гвардия - это мы с вами. Товарищи, пусть множатся и крепнут революционные ряды! Хажимукану очень понравился переводчик, так хорошо передавший речь рыжего. Но слова упрека глубоко задели его. "Значит, мы слишком спокойно живем и ничего не делаем, - с досадой подумал он. - А ведь давно могли бы взять в свои руки управление на Яике. Всегда мы позади всех плетемся". - Правильно говоришь! - крикнул он переводчику. - Мы сидим и ничего не делаем. Забились в щели и трясемся от страха. Хватит! Теперь будем действовать. Вот я первый поднимусь. А оружие дадите? - О чем он говорит? - спросил рыжий Андреев у стоявшего рядом с ним Абдрахмана. Но переводчик Мырзагалиев уже переводил слова Хаджимукана на русский язык. - Этот человек приехал сюда из рыбацкой артели, - сказал Андрееву Абдрахман. Андреев быстро подошел к Хажимукану и крепко полол его руку. Когда Хажимукан увидел, что стал центром внимания, он растерялся. Не зная, что делать, он смущенно улыбался и оглядывался вокруг. Андреев с уважением смотрел на его загорелое до черноты лицо, большие мускулистые руки. Ему нравилась ослепительная улыбка Хажимукана, открытая, детски-простодушная и доверчивая. Когда рыбак улыбался, у его глаз весело искрились мелкие морщинки. После Андреева и Парамонова выступал Абдрахман. Это был тот самый Абдрахман, которого хорошо знал Хажимукан, и в то же время это был какой-то другой человек, незнакомый Хажимукану. Его слова звучали с необычайной силой, ясностью и убедительностью. - Атаман захватил власть в Уральске именно потому, что мы действовали слишком медленно. Наша медлительность дорого нам обошлась. Повешены многие коммунисты, а нас выслеживают по всем деревням, словно диких зверей. И все-таки мы пробудили классовое самосознание в людях. Вот вместе с нами сюда пришел простой крестьянин Моисей Кисляк. Он неграмотен, ничего, кроме своего хозяйства, никогда не знал. Но в трудный час он, не раздумывая, пошел вместе с нами. Или взять бедняка Хажимукана Жантлеуова. Из далекого Шалкара он отправился искать нас. Не лично нас с вами, а советскую власть, большевистскую партию. Он пришел к нам за советом и помощью. Но ведь он не пошел за советом и помощью к белым атаманам. Что это значит? Это значит, товарищи, мы ведем справедливую борьбу, защищаем интересы трудовых людей. Его слова подхватил Парамонов. - Товарищи! - крикнул он. - Если на борьбу поднимется весь степной пролетариат, подобно Хажимукану, то дни буржуев сочтены. Беритесь за оружие и бейте белых атаманов. Ясно, товарищи? Вот такое мы и примем постановление. Расходились люди из балки так же тихо и незаметно, как и собирались сюда. Хаким и Амир возвращались вместе. Когда они пришли домой, Хаким остался во дворе. Но вскоре его окликнул Амир: - Мой отец зовет тебя. Войдя в комнатушку с плотно закрытыми ставнями, Хаким вздрогнул. За столом сидели Парамонов и Абдрахман. Они, чтобы не смущать Хакима, сделали вид, будто не заметили его. А Хаким недоумевал, как они могли опередить его с Амиром, прийти сюда раньше. Мендигерей, еще утром сегодня едва передвигавший ноги, сейчас оживился и походил на резвого ребенка. Он взял Хакима за руку и усадил на скамейку. - Я тебя позвал, дорогой мой, чтобы от имени нашего штаба дать тебе одно задание. Кое-что ты о нем уже знаешь. Скажи, Хаким, тебе часто приходилось бороться на ковре с твоими товарищами? - Приходилось частенько, - улыбнулся Хаким. - Это хорошо. Борец всегда ступает на ковер с уверенностью в победе. Мне, например, еще ни разу не встречался такой, который надеялся бы на поражение. Даже мальчишки борются с целью победить. Как же иначе? Все правильно. А что нужно для победы? Сила. Но одной силы еще мало. Нужны ловкость и сноровка. Уверенным в победе может быть только сильный и ловкий. Я неспроста тебе все это говорю, дружище. Теперь к делу. И смотри нигде не проболтайся. Только уговор такой: сможешь выполнить поручение - хорошо, не сможешь - скажи прямо. Тогда мы пошлем вместо тебя кого-нибудь другого. Твое задание - это груз Ахметши. Я тебе уже говорил. Этот груз - оружие. Если мы позволим правителям Джамбейты беспрепятственно перевозить снаряды, ружья и пулеметы, то что последует за этим, догадаться не трудно. Ну что ж, счастливого пути, шырагым*, - улыбнулся Мендигерей. ______________ * Шырагым - мой свет. Парамонов и Абдрахман молча кивнули. Хаким направился было к выходу, но у двери его остановил вопрос, заданный Абдрахманом: - Тебе все ясно? - Надо пойти в город, разузнать все и сразу вернуться... - Нет, сразу вернуться ты не сможешь, - сказал Абдрахман. - Из города нельзя уходить до тех пор, пока не разузнаешь все о грузе. Вероятно, тебе придется там заночевать, а возможно, и побыть несколько дней. Из города тебе надо выехать за четыре-пять часов до выхода обоза. На Барбастау есть юрта пастуха Альжана. Ты отправишься туда и сообщишь ему все. Об остальном позаботятся другие. После этого можешь не торопясь возвращаться. Договорились? Хаким кивнул. - Ну вот и хорошо. Когда Хаким выходил, в сенях встретился с Оразом. Тот заглянул Хакиму в лицо и весело спросил: - Ты, случайно, не экзамен сдавал? Покраснел что-то до ушей. Хаким, еще больше смущенный этим вопросом, не ответив, выбежал на улицу. Да и шутить, казалось ему, было сейчас не время. "Но ведь и сам он сюда явился неспроста. Хотел бы я посмотреть сейчас на его лицо", - подумал он. 6 Выступление аульчан должен был возглавить Жунус. А смелому, горячему Оразу предстояло вести агитационную работу прямо под носом Джамбейтинского правительства. - Ну, Хажеке, я заеду в ваш аул, - говорил Ораз, хлопая по плечу Хажимукана, - и обойду с салемом всех родичей. Вы не возражаете если я поеду на вашей телеге? Править лошадьми буду я сам и не обременю вас. Хажимукан ничего не ответил, только сокрушенно покачал головой. Потом отвернулся, словно искал что-то, и недовольно пробормотал: "Разве люди поверят словам. Над пустой чашей не молятся. У меня нет ни бумажки, ничего..." Ораз услышал эти странные слова и недоуменно пожал плечами: "Неужели Хажимукан хочет получить с меня деньги? Как понять его слова: "Над пустой чашей не молятся"? И о какой бумажке он говорил?" - Может быть, мне подыскать другую телегу? - смущенно спросил Ораз. - Только надо бы нам ехать вместе. Вы мне очень нужны. - Да нет, не в телеге дело, - снова буркнул в ответ Хажимукан. - А в чем же? Нам надо быстрее выехать. - Без бумаги нельзя ехать. Обещать на словах - это одно, а дакмент - это совсем другое. Люди у нас верят только бумаге. Бумага большой почет имеет. И что ты ни говори, а если у тебя нет желтой бумаги с подписью и печатью, - все это не будет законно. Ты ведь грамотный человек, жиенжан, и должен сам знать это. Вся сила и вся власть - в бумаге. Без бумаги нельзя ехать, - страдальчески сморщившись, повторил Хажимукан. Ораз изумленно и оцепенело глядел на него. - О аллах, - наконец промолвил он, - я ничего не понял. Какой закон? Какая бумага? Или вы хотите получить бумажку на право проезда? Но такие документы никто не выдает. Да и зачем они вам? И лучше, что нет никаких бумажек. Дело-то у нас секретное. - Нет-нет, без дакмента нельзя. Кто мне поверит, если у меня в руках нет дакмента? Ты говоришь, что не дают его? А мне он нужен. Понимаешь? Я разложу его, как скатерть, перед людьми и скажу: дакмент дан самым настоящим нашим бедняцким правительством. Тогда - замолкни и старшина, и судья. Понял? Раньше Макар и Шорак тыкали нам под нос вот такой большой дакмент и говорили: "Все наше. Озеро наше, рыба наша". Попробуй поговори с ними, если у них этот проклятый дакмент. И какой же ты чудак, дорогой мой. Ну подумай сам: если бы у меня был такой дакмент, как у Макарова, тогда бы я ни за что не дал ему кидать сети в наш Шалкар. Абдрахман все это знает, он должен дать дакмент. Ораз, пристально смотревший в глаза взволнованного Хажимукана, кивнул: - Теперь я понял, что за документ. Значит, хотите получить бумагу на право ловить рыбу в Шалкаре? А Абдрахман обещал вам дать такой документ? - Ойбой, о чем же я могу говорить, как не о Шалкаре? Абдрахман сказал нам: и озеро и рыба - все ваше. Он сказал: кто раньше владел всем, теперь пусть не мнят себя хозяевами. И ногой пошевелить им не давайте. Это все хорошо. Но вдруг осенью явятся старые хозяева? Вот тогда-то я им и скажу: вот артель, вот бумага на озеро, вот печать, вот подпись. Пусть после этого они посмеют отнять у меня Шалкар. Закон это или нет? А? - Закон-то закон. Никто не спорит. И озера теперь ваши, и земля - все. Только вряд ли сейчас дадут вам такую бумагу. В декрете советской власти сказано: земля и воды принадлежат народу. Это и есть закон. И уместно ли вам, Хажеке, сейчас спрашивать о такой бумаге? - Неуместно, говоришь? Значит, когда Макаров с Шораком сгоняли нас с земли, то им показывать бумагу от правительства было уместно? А беднякам, выходит, позорно? Как же так? Скоро придет осень, начнется подледный лов. А потом снова вернутся хозяева и все отберут? Мы со своими стариками, с детьми и женами будем сидеть дома голодные и дрожать от холода? Так что твои слова, голубчик, - одно ребячество, - резко ответил Хажимукан. - Я и сам не знаю, как быть, - растерявшись, пробормотал Ораз. - Надо поговорить с Абдрахманом. Если такая бумага полагается, мы мигом ее найдем. - Давно бы так, - обрадовался Хажимукан, - а то заладил: "Неуместно, неуместно". Каждый, кто хотел, корчил из себя хозяина. А мы перед всеми робели. Хватит! Я достану бумагу на наше озеро. Был, говорят, такой вор Алапес. Он воровал скот, чтобы прокормить свою семью. Однажды его долго не было дома. Голодные ребятишки стали плакать. И тогда мать сказала им: "Не плачьте, милые, если отец не умрет, то обязательно приведет хоть плохонькую корову". Так и я, уезжая сюда, тоже сказал своим босым землякам: "Если Хажимукан не умрет, то привезет дакмент". "Не угомонится, пока не добьется своего, - подумал Ораз. - Видно, здорово ему насолили эти хозяева, если он так настаивает". Они вместе отправились к Абдрахману. Когда Ораз сказал, что Хажимукан требует документ на пользование водой, Абдрахман отнесся к этой просьбе совершенно серьезно. Он позвал Мырзагалиева, в совершенстве владевшего казахским и русским языками, и сказал: - Пиши постановление от имени исполкома, что на основании декрета советской власти озеро Шалкар со всеми его богатствами передается в вечное пользование трудящимся. Напиши, что подлинными хозяевами озера являются сами рыбаки. Мы подпишемся и поставил печать Богдановского Совета. Жилистый высокий Парамонов подошел к Хажимукану и дружески похлопал его по плечу. - Мы с тобой оба рабочие, - сказал он. - Ты работаешь на промысле, я - на кожевенном заводе. Теперь будет все наше: и земля, и вода, и заводы - все. Поздравляю с возвращением озера Шалкар настоящим хозяевам. Смотрите, никому его больше не отдавайте. Его теплые и дружеские слова Хажимукан понял без переводчика. - Большой богач Макаров - русский, тамыр Шорак - казах. Ты - тамыр рабочий, Хажимукан - рабочий. Приезжай в гости, угощу жирным сомом, - весело говорил Хажимукан, и его ровные белые зубы ослепительно блестели в открытой улыбке. Парамонов крепко пожал руку нового друга. Хажимукан плохо говорил по-русски, но он отлично его понял. - Приеду, тамыр, обязательно приеду. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Солнце было уже высоко, когда Хаким различил вдали окрестности Уральска. Он облегченно вздохнул и заторопил лошадь. Как рукой сняло усталость. От восторга, переполнявшего грудь, и избытка сил Хаким запел: Наш народ кочует в низине Бальтен. На сочность трав табуны не сердятся. И нет недугов у меня, а меж тем По чаю Зауреш снова ноет сердце. Песня эта припомнилась ему совершенно случайно, когда он проезжал мимо Менового Двора. До Уральска оставалось не более семи верст. Дорога от Менового Двора до города шла лесом. Зеленые кроны тополей бросали на дорогу прохладную тень. Их листья заметно трепетали под легким ветром. Кое-где ветви карагачей смыкались над дорогой, и прохладные листья касались лица. Иногда лесную дорогу пересекали маленькие ручейки с прозрачной, хрустально-чистой водой. Кругом не было ни души. Конь размеренно шагал в тени деревьев. Хаким уперся ногами в стремена, расправил грудь. Его охватило какое-то озорное веселье, и он снова запел. Так, весело напевая, он доехал до поворота дороги, ведущей к мосту через Яик. x x x Весной, когда Хаким уезжал из города, он переправлялся через реку на пароме. Сейчас уже был достроен новый мост. Но почему-то ходил паром. Хаким повернул было к мосту. Он решил, что переправа на пароме с конем доставит много хлопот. И тут заметил, что на мосту было пустынно, тогда как возле переправы шумела большая толпа народа. Навстречу Хакиму от переправы ехал пожилой казах в шекпене*. Он сидел на сером коне. Увидев Хакима, первым приветствовал его: ______________ * Шекпен - верхняя одежда типа кафтана. - Здравствуй, сынок. Не к мосту ли направляешь своего коня? Хаким ответил на приветствие и сказал: - Через мост будет быстрее. - Конечно, конечно, - закивал старик, - через мост и удобнее и быстрее, но не пускают эти шайтаны проклятые. Даже близко к мосту не подпускают никого: ни знатного человека, ни такого, как я. Мост охраняет есаул с казаками, будь он трижды проклят. Всю жизнь прожил среди казахов и научился только ругать их. "Куда прешь, чернорожий киргиз, - кричит, - тебе мост нужен? А этого не хочешь?" - и показывает кукиш. Потом пригрозит нагайкой и велит поскорее убираться. В прошлом году такого не было, а нынче прямо озверели. И что с ними сделаешь? Зайду, бывало, к лавочнику Митрею в магазин, а тот уже кричит: "Ах ты, поганый киргиз, опоганил всю мою посуду. Проваливай вон из моей лавки! Все равно ничего не купишь". Так я этому собаке Митрею отомстил. - Как отомстил? - с улыбкой спросил Хаким. Старик был маленький и щуплый. - Однажды я зашел в лавку вместе с толпой и незаметно облизал все ложки, выставленные для продажи. Осквернил всю посуду Митрея. Хаким в ответ лишь грустно улыбнулся этой суеверной наивности старика. - Разве это мщение, отец? Пороть его надо розгами по спине. Это будет верней. А облизывать ложки - не дело. - Шайтаны! - возмущался старик. - Моста им стало жалко. Подойди - они начинают целиться в тебя. Что пугают - ладно, да тяжело, когда оскорбляют. "Вшивый киргиз, поганый кайсак", - чего только не говорят. А посмотрел бы на себя. Сами, наверное, злодеи. Их место в аду. Они обязательно попадут в ад. Бог покарает этих душегубов. Старик мог бы говорить без конца о своих обидах. Казалось, не было предела гневу, накопившемуся в его груди. Однако Хаким спешил. Ему хотелось поскорее попасть в Уральск. - Хорошо, я переправлюсь на пароме, - сказал он и, попрощавшись со стариком, спустился к реке. Но паром уже отчалил и медленно плыл к противоположному берегу. Хаким привязал коня к чьей-то телеге и, раздевшись, прыгнул в жемчужно-блестящую воду. Он вынырнул, поплыл на середину реки и даже зажмурился от удовольствия: так свежа и ласкова была вода. Он плыл долго по течению, отдавшись воле реки. Так стерлядь любит ложиться поперек речной быстрины. И стремительная вода несет рыбу-баловницу, кружит в водоворотах. Хаким вырос на реке и любил наблюдать за этой летней игрой стерляди. Он перевернулся на спину. Его окружала мягкая вода, над ним синело огромное безоблачное небо. Так он мог бы уплыть до далекого мыса, выступающего на повороте реки. Но надо было спешить. Хаким оглянулся. Паром уже отчалил от противоположного берега. Он сразу вспомнил о деле, ради которого ехал в Уральск. Несколько раз нырнув, выбрался на берег и пошел к переправе. x x x Едва паром приблизился к берегу, как со стороны моста к переправе спустились два вооруженных до зубов казака и стали проверять документы. Казаки не обращали никакого внимания ни на возвращающихся с базара казахов в шекпенах и меховых шапках, ни на торговцев-татар, одетых в ногайские бешметы. Они лишь бегло просматривали их документы, а на двух женщин, пришедших из лесу к перевозу с ведрами, полными ягод, даже не взглянули. Зато сразу задержали Хакима. Подозрительно осмотрев его ученический билет, выданный в училище, старший из казаков в упор взглянул Хакиму в глаза: - Зачем едешь в город? - Еду в училище за аттестатом. - Что это тебя сейчас несет за аттестатом? - На работу не берут без аттестата. - Что-то ты туману наводишь... "Вот прицепился", - со злостью подумал Хаким и с простодушным удивлением ответил: - Кто же без бумаги поверит мне, что я окончил училище? Ясными и короткими ответами он пытался отвязаться от казаков. Но те никуда не спешили. - Почему не на военной службе? - Господин есаул... - Хаким только сейчас заметил, что старший казак имел чин есаула. - Мы все служим после окончания училища. Но кто же мне присвоит звание офицера без аттестата? Вот я и еду за документом. Хаким сказал первое, что взбрело ему на ум. Но теперь ему самому такой ответ показался вполне правдоподобным. Казаки стали тихо переговариваться между собой, разглядывая ученический билет. "Что же делать, - с беспокойством подумал Хаким, - чем еще, кроме аттестата, их можно убедить? Пожалуй, лучше молчать. Много наговорю - вовсе не поверят. А если задержат, провалю все дело... - Хакиму не по себе было от этих мыслей, но внешне он держался спокойно и, казалось, был безразличен к допросу. Он вспомнил последний разговор с Парамоновым и Абдрахманом и понял, что выдержка сейчас - это все. - Хорош я буду, если попадусь, как рыба на крючок, а оружие обернется против нас же. Что скажут люди, доверившие мне это дело?" Хаким почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу. К счастью, в это время казаки отошли к парому, до отказа набитому людьми, скотом, телегами. Все уже готовы были переправляться. На берегу оставался один Хаким. Люди с парома ощупывали его взглядами. Спрашивали, будто он был виноват в том, что казаки задерживали переправу: - Чего мы ждем? - Чего хочет этот джигит? - Эй, парень, не задерживай нас. Ты можешь переправиться и потом. Но казаки, не обращая никакого внимания на недовольство людей, толпившихся на пароме, снова подошли к Хакиму. - Вот что, киргиз, - хмуро сказал есаул. - Реальное училище - это школа военного типа, я знаю. Сейчас мы тебя отправим в Джамбейту, там стоит воинская часть... Хакима точно обожгло. Он понял, что, если не одурачит казачьего есаула, погубит все дело. - Ваше благородие, - вытянувшись по струнке, сказал он, - я как раз и направляюсь в Джамбейту. Мне должны присвоить чин младшего офицера. Но для этого нужен аттестат. Я дал подписку, что в течение суток съезжу за аттестатом и вернусь в часть. Я же отвечаю за это. Разрешите оставить вам в залог ученический билет. Я возьму в училище аттестат и через три часа вернусь. Есаул разгладил усы и ворчливо, но уже покровительственно и добродушно сказал: - Таких чертей, как ты, что шатаются без дела, нам приказано ловить и отправлять под конвоем к наказному атаману. За вами, образованными киргизами, велено следить особо... - Совершенно верно изволили заметить, господин есаул. За некоторыми и надо следить особо. У вас, конечно, уже большой военный опыт, а я еще зеленый в военном деле. Но я тоже в воинской части получу хорошие знания. Разрешите переправляться, господин есаул? - Гм... - неопределенно буркнул казак. - Три часа, пожалуй, многовато. Что тебе там торчать три часа? Дело-то минутное. Даю два. А если через два часа не вернешься... Понял? - Слушаюсь, ваше благородие! - по-военному ответил Хаким и направился к парому. 2 Квартиру Ахметши Хаким отыскал быстро. Он торопился не потому, что обещал есаулу вернуться через два часа, а хотел поскорее выполнить поручение. Дойдя до узкого переулка возле мечети Гайноллы, Хаким стал заглядывать во все дворы деревянных татарских домиков. Осмотрев три-четыре двора, он вдруг увидел красных верблюдов. В огромном дворе стояло множество телег. "Ни у кого нет таких одинаковых фургонов и красных наров, - подумал Хаким. - Это и есть дом Ахметши". Хаким вошел в ворота. Огляделся. Во дворе не было ни души. Он подошел поближе к фургонам, однако задерживаться не стал, опасаясь, что за ним может следить кто-нибудь из окна. Быстро повернул к дому. Но того, что он увидел, было достаточно. В глубине двора стояло восемь фургонов. На трех лежал какой-то груз, покрытый брезентом и крепко обвязанный веревками. И все-таки зоркие глаза Хакима разглядели, что под брезентом были длинные ящики. Собаки во дворе не было. Хаким подошел к двери и негромко постучал. На стук вышла женщина. - Извините меня, женге, - сказал он. - Если не ошибаюсь, здесь живет Ахметша Мухамметшин. Я бы хотел, если можно, зайти к нему с салемом. - Хаким почтительно поклонился. Женщина была так восхищена вежливостью и хорошими манерами молодого джигита, что даже растерялась. В это время из комнаты послышался голос Ахметши: - Шырагым! Да не Хакимжан ли это? - Он уже шел, весело улыбаясь и протягивая Хакиму руки. - Вы угадали, жиен-ага. - Еще бы. Ты все такой же, как прежде. Только вот вырос, вытянулся. И не подумаешь, что этот красивый, образованный джигит наш Хаким. А я смотрю из окна - думаю, кто это может быть. Оказывается ты. Если память не изменяет, то последний раз я тебя видел в тот год, когда ты заканчивал джамбейтинскую школу. Как вырос ты за эти пять лет, возмужал. Совсем взрослый. А вот мой нагаши* не такой рослый, как ты. И нагаши и женеше среднего роста. Раньше говорили, что жиен всегда похож на нагаши. А теперь, выходит, нагаши похож на жиена. Значит, если жиен высок, то нагаши умен, не так ли, а? - смеясь, говорил Ахметша, и уголки его черных глаз светились лукаво и ласково. ______________ * Нагаши - родня матери, здесь - племянник по линии матери. Хаким рад был такому теплому шутливому приему, но отвечал сдержанно и вежливо. Хаким доводился Ахметше нагаши. Но они давно не встречались друг с другом, и поэтому Хаким не знал ни характера, ни привычек своего дяди. Отец говорил о нем редко и скупо: "Умен, находчив. Знает свою выгоду, подобрал ключи к жизни". Это было все, что знал Хаким. И теперь этот уважаемый человек откровенно и приветливо беседует с ним. Время от времени Хаким бросал на Ахметшу короткий изучающий взгляд. Ему нравилось его бледное удлиненное лицо с черной бородкой. Но мягкая речь Ахметши, постоянно смеющиеся глаза выдавали в нем человека, умеющего пристально и незаметно изучать собеседника и коварно обманывать. На Ахметше был дорогой бешмет татарского покроя, ичиги и кибисы. Из жилетного кармана свисала серебряная цепочка от часов. Он был похож на татарского купца и производил впечатление очень солидного и степенного человека. Хаким знал, что Ахметша учился в Петербурге. "Не скрыть тебе твою хитрость, - подумал Хаким. - Прав был мой отец, когда говорил, что ты подобрал ключи к жизни. Разве не в погоне за легкой наживой взялся ты выполнять подрядные работы джамбейтинских властей? Нынче все образованные люди - или члены правительства, или судьи, или доктора. А этот чем занимается? Ведь он закончил высшую Петербургскую сельскохозяйственную школу, а возит груз для этих негодяев. Правда, у него лучший в этих краях скот. Верблюды как на картинке, глаз не оторвешь. Все - одногорбые, красной масти. И тянут они во все концы обозы зеленых фургонов. Он даже правительственный пост бросил, чтобы наживать в это горячее военное время себе богатства. Его, как видно, интересуют только деньги и своя выгода". - Ну что же, Хакимжан, чай пить будем. Я давно хотел проведать своих нагаши, посмотреть, как выросли их дети, да все недосуг, никак не выберу времени. То, что Ахметша пригласил его выпить с ним чаю, было как нельзя кстати. Иначе у Хакима не было бы повода дальше оставаться в этом доме. "Только три телеги нагружены, - думал он, - остальные пусты. Следовательно, сегодня не выедут. Как же быть? С чего начать?" - Жиен-ага, - сказал он, - я в этом году закончил реальное училище. Только весной тут началась эта кутерьма, учебный год мы кое-как докончили, а вот аттестатов многие из нас не получили. Я ведь сегодня как раз и приехал за аттестатом. Порядки теперь - носа никуда не покажи без документов. Меня только что задержали на переправе, не хотели отпускать. Кое-как уговорил. Разрешили съездить за аттестатом. Велели поступать на военную службу в Джамбейте. Пригрозили, что всех закончивших училище, если они уклоняются от службы, будет судить военно-полевой суд. И я решил поехать в Джамбейту. Я с вами хотел бы посоветоваться. - Очень хорошо, что ты окончил училище, - ответил Ахметша, задумчиво глядя на Хакима. Он помолчал, потер ладонью подбородок. Было видно, что он сосредоточенно думает о чем-то и, прежде чем сказать, тщательно взвешивает слова. - На военную службу не поступай. Мне кажется, к этому роду деятельности у тебя, так сказать, нет особого рвения, - посмеиваясь, вымолвил он наконец. - Нет, отчего же, жиен-ага... Я решил поступать. За этим я и в город приехал. - Для поездки в город может быть много причин... А если бы ты действительно стремился служить в армии, то давно уже был бы в Джамбейте. Посмотри-ка мне прямо в глаза. У людей нашего рода по лицу всегда можно прочесть, что у них творится в груди... Только я не стану допытываться, даже не спрошу, о чем ты разговаривал с большевиками. В конце концов, ты не ребенок и сам должен найти правильную дорогу. Возможно, твой отец или кто-нибудь другой поверит, что ты приехал посоветоваться со мной, а я не верю. Скажу правду: не за советом ты ко мне приехал. По соседству с вашим аулом в Камысты-Куле живут братья Алибековы - Губайдулла, Хамидолла и младший Галиаскар. Это образованные люди. Однажды хитрец Хамидолла вздумал исповедаться мне: "В одном только грехе я обвиняю кудая* на этом свете: дал мне способность разгадывать чужие мысли. А это, как известно, дело самого кудая. Вот и получается, что на мне лежит тяжкий грех, ибо я вмешиваюсь в дела самого кудая. Поэтому-то с утра и до вечера молю: "О кудай, прости меня грешного за то, что я знаю наравне с тобой". Теперь многие имеют этот грех Хамидоллы. Хакимжан, ты еще не грешен этим? - ухмыляясь, спросил Ахметша. ______________ * Кудай - бог. Хаким так растерялся, что на минуту лишился дара речи и только с опаской поглядывал в лицо Ахметше. И все-таки у него хватило выдержки ничего не ответить на эти слова Ахметши и не попасть в ловушку. - Как весной распускаются почки на молодом тополе, - продолжал с улыбкой Ахметша, - так и ты, пожалуй, скоро научишься угадывать чужие мысли. Ведь недаром же ты сын Жунуса, моего дорогого нагаши. А Жунус - умный человек. Но знай: умение угадывать мысли, предсказывать будущее идет не только от ума. Еще в детстве нагаши учил меня: на свете есть три бессмертных дела - учительство, хозяйство, торговля. Учителем может быть только человек, знающий больше других. И тот, кто имеет учеников, бессмертен в своих делах. Второе - хозяйство. Умеючи можно с клочка земли величиной с язык собрать годовой урожай, а одна скотина может равняться сотне голов. Поэтому человек, нашедший жилку в хозяйстве, не пропадет. Третье - торговля. Торговля знакомит с чужими странами, с другими народами. Надо держаться за одно из этих трех дел. А держаться - это значит учиться. Вот как раз нагаши помог мне не только советом, но и поддержал меня материально. Твой отец получил арабское образование, владел только тюркской грамотой. Но сумел постичь мировую философию. Он подобен древнему Лукпану*. Люди считают его баловнем веселой шутки и не видят, что за шуткой кроется проницательность и мудрость. Он судит о людях не по словам, он всегда стремится к сути, и все это позволяет ему так легко угадывать мысли других. А на дела начальства он смотрит только с одной стороны - насколько они вредны для народа. Будь спокоен, он-то разобрался в этой неразберихе, что творится вокруг, понял, на чьей стороне перевес. И ты, Хакимжан, должен прислушиваться к его словам. Нельзя ступать на неопределенную дорогу. Не смотри на меня так и не жди от меня никаких советов. Одно могу сказать: военная служба - занятие для людей в безвыходном положении. Или ты хочешь стать большим начальником? Так знай: руководить людьми - значит обманывать их. А если ты не можешь убедить их в том, что зло - это народное благо, а насилие - благородное дело, то и не рвись к руководству. Птица счастья тотчас покинет тебя. ______________ * Лукпан - мудрец. "Этот коварный человек, видимо, что-то разузнал обо мне, - подумал Хаким, - хочет хитростью заманить меня в свои сети и выведать тайну. А как расхваливает он моего отца. Интересно все-таки, правда это или он только льстит мне? А ведь из его слов видно, что перевес на нашей стороне. Отец прав. Но зачем ему наша победа? Нет, нельзя с ним откровенничать. Один неосторожный шаг - и можно погубить все дело". - Дядя, ваши слова для меня большой урок. Вы сказали, что я уже много повидал, много знаю и даже разбираюсь в людях. Это слышать, конечно, лестно. И мне приятно было слушать теплые слова о моем отце. Однако должен вам сказать, что такой, как вы сказали, оценки политическим событиям он никогда не давал. По крайней мере, я ничего подобного не слышал. Я очень уважаю отца. Но вы так много видели, вы учились в Петербурге, вам многое виднее, чем моему отцу или мне. Вот поэтому я и пришел к вам за советом. Сказать по правде, я еще окончательно не решил, что мне делать. Однако я хочу по-настоящему учиться. Но училище я закончил. А что делать дальше, я не знаю. Приехал я сюда на телеге одного торговца не только за аттестатом, но и к вам за советом. Хаким решил любой хитростью напроситься в обоз. - Вот оно что! - воскликнул Ахметша. - Так бы сразу и сказал: возьмите, мол, меня с обозом. Чего же ты молчал? - рассмеялся Ахметша. - Ходишь вокруг да около, петляешь, как заяц, вместо того чтобы сказать прямо. Интересный вы народец. Ну что ж, если у тебя нет коня, садись в мою телегу. Только я не знаю вот, когда поеду. Может быть, завтра, может, послезавтра, а то и все три дня придется провести в городе. "Лиса проклятая, - выругался про себя Хаким, - виляет хвостом, и не поймаешь его никак". - Жиен-ага, - сказал он, - вы, как я вижу, решили мои слова обратить в шутку. У меня нет ни повода, ни основания уверять вас в том, что я говорю правду. Конечно, я, преследуя свою выгоду, явился к вам, но ведь я этого и не скрываю. И что скрывать, если вы знаете все мои мысли наперед. Но согласитесь, что-то делать мне все же надо. Если не служить, то учиться, но в том и другом случае надо ехать в Джамбейту. Там живет наш родственник Толеубай. Он мне поможет. Вас же я совсем не хочу утруждать. Мне вовсе не обязательно ехать в тарантасе вместе с вами. Я могу и на обыкновенной телеге ехать. Сказав это, Хаким не смог взглянуть прямо в глаза Ахметше и начал осматривать комнату и фотографии у зеркала. - Хакимжан, то, что я сейчас скажу, может быть, не очень приятно. Ты заранее извини меня. Но, откровенно сказать, все эти окольные ходы твои мне кажутся подозрительными. Знаешь, как иногда дети играют в прятки - прячут голову и думают, что их не видно. Так и я буду закрывать глаза на все. Быть младшим офицером - это значит постоянно унижаться и выслуживаться. Ты на это не пойдешь, я знаю. А чтобы достигнуть большего, тебе нужно по крайней мере лет десять. Так что служить ты не собираешься. А вот учеба - это хорошее дело. Учебу бросать не надо. Ты не состоишь в Совдепе? - внезапно спросил Ахметша. Хаким спокойно выдержал его взгляд и недоуменно пожал плечами. "При чем тут Совдеп?" - говорил этот жест. - Они любят закидывать курук на таких зеленых, как ты, - продолжал Ахметша. - Для них ты вполне пригоден. Обо всем теперь нужно думать, дорогой мой, прежде чем что-либо совершить... Ну хорошо... Можно поехать, конечно, и на одной из груженых телег, но это неудобно. Вдруг ты ночью спросонья упадешь с телеги? Тогда твой отец в жизни не переступит моего порога. Как ты думаешь? - насмешливо посмотрел Ахметша в глаза Хакима. - Дядя, я же не маленький, чтобы ночью упасть с телеги. Не беспокойтесь... - Ну хорошо, иди, заканчивай свои дела и к вечеру возвращайся. Ночуешь у меня. - Спасибо. Вечером я приду. Но переночую у кого-нибудь из знакомых. Зачем я буду вас утруждать? - Хакимжан, если ты твердо решил ехать, то ночуй здесь. Ночью обоз может уйти. - Хорошо, спасибо, дядя. А сейчас я пойду. У меня еще много дел. - В таком случае я тебя отвезу, куда нужно. День жаркий. Устанешь пешком. - Что вы, дядя, спасибо, ничего не нужно. Здесь ведь совсем близко. До свидания. Хаким торопливо вышел, боясь, как бы хитрый Ахметша не увязался за ним. x x x Пока все складывалось неплохо. Когда Хаким вышел на улицу, ощутил необычайную радость и легкость. Он расстегнул ворог кителя, глубоко вздохнул. Больше всего его радовало то, что он не попался на удочку хитрого Ахметши. Эта лиса допрашивала его, как заправский следователь. Но он сразу решил, что главное - не дать Ахметше разгадать свои мысли. Как бы там ни было, это был первый шаг Хакима на большом пути, полном загадок и борьбы. Теперь надо немедленно сообщить штабу о том, что обоз выходит этой ночью. Для этого нужно съездить в Барбастау за девятнадцать верст и вернуться до вечера. Даже если на это хватит времени, то что он скажет есаулу на переправе? А другого пути нет. "Что делать? - лихорадочно думал Хаким. - Байес... Как я раньше не подумал об этом? Если Байес в городе, то все будет в порядке. А если его не окажется?" Хаким вышел на Кожевенную улицу, затем торопливо пересек мощеную площадь и пошел по Сенной, отыскивая дом номер пятьдесят пять. 3 Байес и Хаким не виделись после того, как расстались у Фроловского. Тогда все трое - Хаким, Байес и Хажимукан - разъехались в разные стороны, и Хаким не думал, что ему так скоро придется снова встретиться с приказчиком Байесом. На собрании в овраге Байес не был. Он в тот же день уехал в Уральск сдавать собранные в ауле шкуры. Закончив все дела, он решил отправиться в Анхату. Хаким спешил теперь к дому Байеса. "Неужели не застану? - с отчаянием думал он. - Байес ведь всегда в пути. Застать дома его - редкая удача". Но едва Хаким вошел во двор, он сразу увидел стоявшего под навесом коня Байеса и облегченно вздохнул. Он быстро направился к дому и вздрогнул, когда его окликнули: - Хаким, поди-ка сюда. Хаким быстро обернулся. Под навесом в тени сидел Байес. Хаким, не помня себя от радости, побежал к нему. - Вы еще не уехали? - только и смог он сказать. - Пока нет. Но уже собрался. - Мне надо с вами поговорить. Дома у вас никого нет? - Есть. Сидят какие-то люди... Иди сюда. Здесь нас никто не услышит. Хаким сел рядом с Байесом и вполголоса заговорил: - Я едва попал в город. На мосту казаки. Еле-еле пропустили. А теперь мне нужно выехать обратно и сообщить, что Ахметша отправляет обоз. - Хаким наклонился к уху Байеса и заговорил шепотом. - Я тоже слышал, что Ахметша снаряжает обоз, - сказал Байес, выслушав Хакима. - Значит, это и есть тот самый груз, который надо захватить на полпути? Хаким кивнул. - Ну что ж, в таком случае я ведь могу поехать и в Кара-Обу, - улыбнулся Байес. - Поеду и обо всем сообщу. А тебе ехать туда незачем. - Я об этом и хотел просить вас, Байеке. Теперь все в порядке. Когда придете к Альджану, скажите, что на одном из телег обоза буду я. Когда подъедем к Ханкулю, я запою песню. Это сигнал. - Неплохо придумано, - заметил Байес. - Только я не знаю, что мне делать с конем. Сейчас он мне не нужен. - Да, но он может тебе понадобиться завтра. Человек без коня - что-то вроде инвалида. Вот что, возьму-ка я его с собой и оставлю у Альжана. Пастуха Альжана ты всегда найдешь, его все знают. Даже ребенок тебе укажет, где его найти. - Договорились, Байеке. - Теперь я тебе кое-что скажу о городских делах. В Уральске неспокойно. Казаки охраняют мост неспроста. Надвигается опасность. Сотни возов, пушки и пулеметы днем и ночью движутся на север в сторону Арки. Там объявился какой-то Чапай. Говорят, скоро сюда придет. А генерала Акутина разбили и отогнали до самого Таскала, в городе паника. Богатые русские казаки бегут с хуторов. Хазрет Нуртаза говорит: "Это конец света. Собирайтесь, мусульмане, и кидайте каменья в дьявола. Появились страшилища". Страшилища - это значит большевики. Не глупо ли? Русские казаки вешают и расстреливают мусульман. А эти святые хазреты поют славу палачам. Эх, мальчик, главное - найти верную дорогу. Для нас с тобой эту дорогу указали такие люди, как Абдрахман. Скажи-ка, как прошел съезд? Где сейчас Хажимукан? "Этот Байес так вот незаметно для себя станет большевиком. Он еще пойдет дальше всех нас", - подумал Хаким и сказал: - Хажимукан теперь рад до смерти: "дакмент" получил. Хаким рассказал Байесу забавную историю с "дакментом". Байес стал собираться в дорогу. Хаким проводил его до окраины города. Он видел, что Байес благополучно переправился на пароме. Теперь Хаким был спокоен. "Байес все это сделает лучше меня", - подумал он. Спешить было некуда. И Хаким решил хоть издали посмотреть на дом Курбановых. 4 Вот он, дом с зеленой крышей и высоким крыльцом... Хаким вздохнул и огляделся вокруг. Нигде не было ни души. Дом Курбановых показался ему тоже пустым. На окнах не было легких шелковых занавесок. Стекла кто-то залепил изнутри газетами. И газеты эти уже успели пожелтеть. Приглядевшись, Хаким увидел, что и на ступеньках лестницы лежал толстый слой пыли. Здесь давно не ступала человеческая нога. "Неужели уехали?" - с тревогой подумал Хаким. Он поднялся по лестнице и, помедлив немного, постучал. В ответ не донеслось ни звука. Он постучал еще раз и прислушался. Его слух уловил шарканье чьих-то ног. "Старуха", - понял он. - Заходи через ворота. Заперта дверь, - послышался сердитый и скрипучий старушечий голос. Хаким сбежал с лестницы, обогнул дом и толкнул калитку. Она оказалась незапертой. Старуха уже шла ему навстречу. На ней все то же пестрое платье, серый фартук, а на голове знакомый старый платок, завязанный сзади. Ничего не изменилось и в ее лице: те же морщинки, те же прищуренные, точно вонзающиеся, как иголки, глаза смотрят пристально и неприветливо. Удивленная старуха, не сводя глаз с Хакима, принялась своими темными морщинистыми руками поправлять фартук, потом губы ее едва заметно зашевелились. - Это ты, несчастный? Откуда? - Здравствуйте, бабушка, - приветствовал ее Хаким. - Как живете? Я зашел вас проведать. - Слава богу, спасибо, не забыл. Дай бог тебе много лет жизни. Заходи. Хаким видел, что старуха отчего-то растерялась при его появлении, держалась необычно. Раньше, бывало, и близко не подходила к нему. А теперь растаяла, будто свинец на огне. "Бедняга, жалеет байское добро", - подумал Хаким, направляясь в кабинет Курбанова. - Сюда, сюда иди, - окликнула его старуха. - Комната Минхайдара заперта, а его самого нет дома. Он давно уже уехал в Джамбейту. Старуха шла за ним, шаркая и пошатываясь. "Доняло тебя одиночество, - усмехнулся Хаким. - Ни Мукарамы, никого, одна! А раньше бы встретила словами: "Кого надо?" - как ключница "Сорока труб". Хакиму захотелось зайти в комнату Мукарамы и посмотреться в ее зеркало. Через минуту он уже стоял перед огромным трюмо. Старуха, вошедшая вместе с ним, рассеянно посмотрела на Хакима. Ее губы беззвучно зашевелились, точно она пыталась сказать что-то. Вдруг схватила валявшееся на полу гусиное крыло и, не зная, куда его деть, вышла из комнаты. Хаким огляделся. Из всех вещей, которые здесь были прежде, при Мукараме, остались только кровать и зеркало. Не было картин, висевших на стенах, исчез маленький туалетный столик. Девичья кровать, всегда такая нарядная, сейчас накрыта стареньким суконным одеялом. Окна завешены какими-то невзрачными ситцевыми занавесками. Из такого ситца обычно шьют себе платья старухи. - Вы одна живете, бабушка? - спросил Хаким, когда старуха вернулась. - Одна, малай*. Тебя зовут Хаким? ______________ * Малай - мальчик (татарск.). - Хаким, бабушка. Не забыли, оказывается. - Забыла. А потом вспомнила. Когда человек живет в одиночестве, он все вспоминает прожитые дни. Я тоже считаю их, как тасбих*, перебираю в памяти. Минхайдар давно уехал. Мукарама тоже уехала в Джамбейту да так и осталась там. Я одна. Совсем одна. ______________ * Тасбих - четки. Хаким, не перебивая ее, терпеливо ждал, что она еще скажет. Но старуха запиналась, медлила. О Мукараме она почему-то ничего не могла сказать. - Письма, наверное, получаете из Джамбейты? - спросил он, когда старуха умолкла. - Есть письмо, есть. Вчера Черный Валий приезжал. Письмо привез. Мукарама жива, здорова. Скучает, бедняжка. Старуха вдруг заплакала и вышла из комнаты. Хакиму стало жаль ее. Он не знал, сколько ей лет, но думал, что лет семьдесят. В такое тревожное время она осталась совершенно одна в этом огромном доме. Здесь кому угодно было бы тяжело жить, не только древней старухе. И как она изменилась. От прежнего властного нрава и следа не осталось. Вся она тихая, робкая, даже походка какая-то жалкая. Почему она не рассказывает ничего о Мукараме? Не хочет? Или не помнит? Он подошел к задернутому шторой и заклеенному газетой окну. "Мукарама тогда сидела здесь и плакала. Я видел ее в зеркале. Почему она тогда плакала? Это так и осталось неизвестным. Меня тогда угнали к "Сорока трубам". Где теперь тот мальчик, что расклеивал листовки? Вот кого можно назвать настоящим революционером. Чей он сын? Надо бы спросить о нем у Амира. Может быть, Байес слышал о нем". - Почему вы плачете, бабушка? - сказал он. - Ведь Минхайдар и Мукарама скоро приедут. В Джамбейту они уехали ненадолго. - Может быть, ты их видел? - внезапно спросила старуха. - Нет, не видел. Уже больше трех месяцев я их не видел, бабушка. Думал, вы что-нибудь знаете. А я после того, как кончил учебу, все время был в ауле. - Начальником стал? - Да, - машинально ответил Хаким. Он подумал, что старуха теперь будет более откровенна. Она всегда относилась с уважением только к тем, кто имел чины. Остальные для нее не существовали. Старуха кивнула. - Я тоже с тех пор не видела Мукараму. Не было человека, который написал бы ей от меня письмо. Соскучилась... Черный Валий завтра поедет обратно и отдал бы ей мое письмо... Хаким испугался, что старуха забудет эти свои слова, и поспешно спросил: - Неужели в городе не нашлось человека, который написал бы для вас письмо? Ойбой, аже, если вы позовете ее, она сейчас же примчится. Ведь здесь недалеко, всего сто тридцать верст. Дайте бумагу, я напишу все, что вы продиктуете. - Да продлит аллах твою жизнь, Хаким. Я сейчас принесу все. В комнате Минхайдара и бумага и ручка есть. Старуха торопливо заковыляла из комнаты. "Проклятая старуха, - покачал головой Хаким, - только что она меня уверяла, будто кабинет Минхайдара заперт на ключ, а когда дело коснулось ее выгоды, оказалось, что кабинет открыт. Ладно же, коварная старуха, я отомщу тебе: вместе с твоим пошлю и свое письмо, так, что ты ни о чем не догадаешься. Как ты ревновала меня к ней! Если бы не ты, судьба не разбросала бы нас теперь в разные стороны". - Аже, разве сейчас почта не ходит в Джамбейту? - спросил Хаким у возвратившейся старухи. - Мукарама должна была написать вам, даже если не получала ваших писем. - Раньше почта ходила раз в неделю, а сейчас и этого нет. Черный Валий говорит: Сагит сейчас не гоняет почту. Пиши, Хаким. - Старуха подала ему чернила и бумагу. - Пиши так: "Я очень соскучилась по тебе, Мукарама. Приезжай повидаться. Сама я не могу приехать, не на кого оставить дом..." Написал? - Да. А конверт у вас есть? - Есть, есть. Сейчас принесу из кабинета. У Минхайдара все есть. Я поставила чай. Боязно теперь в городе. На всех улицах войска. Пиши, пусть и Минхайдар приезжает. Пусть оба приезжают. Старуха долго и подробно рассказывала в письме, что одежду положила в сундук, а одеяла спрятала в чулан, что выстирала и выгладила рубашки Минхайдара... Пока вскипел большой самовар, Хаким писал, причем умудрялся писать одновременно два письма. Перед чаем он прочитал старухе письмо. Она осталась довольна. - Очень хорошо написано. Пусть аллах продлит твою жизнь. Хаким незаметно положил в конверт и свое письмо, заклеил и написал: "Лично в руки Мукараме от бабушки". x x x Распрощались они как друзья, будто никогда и не было между ними неприязни. Хаким возвратился к Ахметше уже вечером. Войдя во двор, он увидел множество груженых фургонов и красных наров. Лишь один верблюд был черный. В полдень во дворе было только восемь телег, а теперь их было так много, что обширный двор стал тесен. И верблюдов стало в три раза больше. "Ахметша, наверно, днем выгоняет их на пастбище, - подумал Хаким. Он быстро сосчитал верблюдов. - Двадцать один? Не может быть. Он запрягает их парами. Наверное, я ошибся". И вдруг его охватило беспокойство. Тот ли это груз? Не перепутал ли он? Хаким пошел среди телег. Верблюды медленно поворачивали шеи и тоскливо смотрели ему вслед. Он быстро подошел к одному из груженых фургонов, огляделся. Кругом никого не было. Он приоткрыл брезент, под которым лежал груз, и, приподняв отставшую дощечку на одном из ящиков, попытался просунуть внутрь руку. Ему мешал ремень, которым был обвязан ящик. И все-таки с трудом он просунул палец в щель между досками. Сначала пощупал стружку, затем - гладкий металл, густо смазанный маслом. Безусловно, это был ствол винтовки. Накрыв ящик брезентом, Хаким хотел было пойти в дом, но в это время во дворе поднялся какой-то переполох. Верблюды сгрудившись в кучу, словно при нападении волков, толкались, сбивали друг друга, падали на колени. Вдруг из-под навеса вышел высокий черный нар и, вытянув шею, двинулся прямо к Хакиму через стадо мечущихся верблюдов. Он шел, грудью прокладывая себе дорогу, словно человек, пробирающийся сквозь толпу. Хаким испугался. Поведение огромного одногорбого верблюда не предвещало ничего хорошего. Проклятый верблюд явно готовился напасть. Он мог страшно поранить зубами, мог изувечить ударом своей могучей жилистой ноги. Наконец, нет ничего отвратительнее верблюжьего плевка, от него ни за что не очистишь одежду. Хаким с детства боялся верблюдов. Однажды, когда ему было восемь лет, ему дали подержать за повод запряженного в телегу молодого черного нара. Одной рукой Хаким держал повод, а другой рыл в земле ямку. Вот ему попался маленький жук. Считается, если таким жуком потереть пятки, то будешь бегать быстрее всех. Так и сделал. Довольный, Хаким хотел было пробежать немного, но вдруг что-то оторвало его от земли, голова закружилась, ноги повисли в пустоте. Ему показалось, что он летит в пропасть. Сердце будто оборвалось. Он, не помня себя от страха, пронзительно закричал. А нар, ухватив его зубами за одежду, поднял вверх, выше своего горба. И земля показалась Хакиму такой далекой, будто он глядел на нее с минарета. Пытаясь вырваться, он вертелся как веретено и отчаянно кричал. На крик прибежали женщины, собиравшие неподалеку кизяк. А озорной нар мягко опустил Хакима на землю и высоко поднял голову, чтобы разгневанные женщины, размахивавшие кулаками, не дотянулись до его морды. С тех пор Хаким стал далеко обходить черного нара и возненавидел верблюдов. И вот теперь на него, уже взрослого человека, шел огромный черный нар. Хаким весь похолодел. Он вскарабкался на телегу, но понял, что здесь нар его достанет зубами. Соскочил на землю и бросился к дому. Но на его пути стояли две телеги. Нар, увидев бегущего Хакима, вовсе обезумел. Он перепрыгивал через лежавших на земле верблюдов, кусался. Видимо, нар понял, что Хаким собрался улизнуть в дверь, и бросился наперерез. Все это длилось несколько секунд. Верблюд первым добежал до двери. Хаким повернул обратно и спрятался под телегой. В это время во дворе появился темнолицый человек огромного роста. Он направился прямо к фургону, где притаился Хаким. Подходивший человек показался Хакиму настоящим великаном. - Шок! - властно крикнул человек на верблюда, и тот медленно побрел под навес, точно нашкодивший кот. Хаким выбрался из-под телеги. - Ассаламуалейкум, аксакал, - сказал он. - Ваш нар хуже цепного пса. Кинулся на меня как черт. Хаким чувствовал себя довольно неловко и, потупившись, стряхивал с костюма пыль. Человек не ответил на приветствие. Он только молча посмотрел на Хакима, точно коршун на цыпленка, и потянулся громадной ручищей к голенищу своего сапога. Хакиму на мгновение показалось, что этот великан собирается его прикончить, но, когда увидел, что тот достает из-за голенища не нож, а рожок с табаком, успокоился. "Откуда он взялся? - подумал Хаким. - Появился как из-под земли. Он, наверное, заметил, что я вертелся возле фургонов, смотрит как коршун. Как раз такие хищники сидят на курганах, выжидая добычу". Великан действительно, нюхая табак, зорко вглядывался в Хакима. Заткнув рожок пробкой и сунув его обратно за голенище, показал подбородком на дверь дома Ахметши. Жест этот не обещал ничего хорошего. - Иди в дом! - грубо приказал он. - Ахметша дома? Наверное, заждался меня, - сказал Хаким. Человек ничего не ответил. Испуганный Хаким поплелся к дому. x x x Когда Хаким вошел, Ахметша беседовал с худощавым казахом в форме офицера. - Добрый вечер, - сказал Хаким. Офицер, не поворачивая головы, кивнул. Ахметша посмотрел на великана, вошедшего за Хакимом. - Привязал нара? - спросил он. У Хакима по спине пробежали мурашки. "Выходит, они все видели, - холодея, подумал он. - Видели, как я прятался от нара, видели, что я заглядывал под брезент... Ладно, чему быть, того не миновать". Он понуро опустился на скамейку. - Что же ты не раздеваешься, Хакимжан? - спросил вдруг Ахметша. - И поесть нужно. Скоро уже выедете. Ты твердо решил ехать? Хаким кивнул. Ахметша повернулся к офицеру и сказал: - Это мой племянник Хаким Жунусов. Он едет в Джамбейту, и я вам поручаю его. Следите, чтобы доехал благополучно. Офицер внимательно всмотрелся в лицо Хакима, подумал о чем-то и спросил: - По делу едете в Джамбейту или просто так? - Можно сказать, что просто так... Братья там у меня. Хочу повидаться. А может быть, поступлю на службу. Офицер промолчал. Вместо него ответил Ахметша: - Этот военный является офицером по особым поручениям, его зовут Айтгали Аблаев... Хаким вздрогнул, когда услышал имя офицера, но не показал своего замешательства. - Все очень хорошо получается, - спокойно ответил он, прямо взглянув на Ахметшу, и подумал: "Встретился лицом к лицу с самым опасным своим врагом. Черный нар в сравнении с ним - детская игрушка. От этого под телегу не спрячешься. Это и есть тот самый Аблаев, который поймал Халена, отправил на смерть Бакы, а меня тогда пригнал к реке... Что-то подозрительно он посматривает на меня. Узнал, наверное, мою фамилию... Что же теперь делать? Просить Ахметшу укрыть меня? Нет, нельзя. Надо не подавать вида, что я знаю его. Если он захочет схватить меня, для него это ничего не будет стоить - людей у него достаточно. Но когда наступит ночь, можно попытаться убежать. Правда, мост под охраной. Но, в конце концов, река не преграда. Берега ее заросли кустарником. Нырни туда - и исчезнешь, как иголка в стогу сена. А на противоположном берегу - леса и бескрайние степи". На столе было блюдо с мясом. Но к угощению никто не притронулся. - Я недавно поел, - сказал Аблаев. - Если разрешите, Ахметша, я буду собираться в дорогу. Путь долгий, надо все проверить. Ахметша кивнул, и Аблаев вышел. - А ты почему не ешь, Хакимжан? - озабоченно и ласково спросил Ахметша. - Не хочется, что-то голова болит. Должно быть, напекло, - ответил Хаким и подумал: "Лишь бы выехать без приключений из этой ловушки. А там видно будет. Лишь один аллах знает, чья голова покатится сегодня с плеч". 5 Хаким догадывался, что Аблаев узнал его, но пока ничем не выдавал этого. Отдав какие-то распоряжения людям, хлопотавшим во дворе возле фургонов, он вернулся в комнату. При этом даже не взглянул на Хакима, будто его и не было здесь... Когда все вышли во двор, Хаким увидел множество вооруженных людей и понял, что они будут сопровождать караван. В темноте нелегко было сосчитать всех солдат. Человек десять находились во дворе, остальные - за воротами. Хаким слышал их голоса. Наконец караван двинулся в путь. Точно клубок ниток разматывался во дворе Ахметши: тянулись и тянулись одна за другой груженые подводы, уже заполнили они короткую улицу и двинулись дальше к реке. Вдоль всего каравана с двух сторон следовали вооруженные всадники. На мосту их не только не задержали для проверки документов, но не успел Аблаев подъехать к караульной будке, как медленно начал подниматься шлагбаум. Хаким, опасаясь встречи с есаулом, забравшим утром его ученический билет, шел, укрывшись за одним из фургонов. Но среди казаков, карауливших мост, есаула не было видно. Да и вряд ли он узнал бы Хакима в темноте. Особенно густой стала тьма, когда въехали в лес. Со всех сторон караван окружала сплошная чернота. Впереди нельзя было ничего различить даже на расстоянии вытянутой руки. И в этой жуткой темноте лес, казалось, жил. Будто живые, шумели темные кроны, а кусты словно двигались с места на место, как какие-то таинственные существа. От всего этого в душу прокрадывалось смятение и беспокойство. И лишь вверху, в жутких глубинах темно-синего небосвода, блестит светлая пыль звезд. Бессчетные вереницы их льют свет в пустоту, но этот свет не достигает земли. Хаким забрался на одну из телег в хвосте обоза. Вел караван знакомый уже Хакиму молчаливый великан. Во все фургоны было запряжено по два верблюда, и лишь огромный черный нар тянул первый фургон один. Рядом с ним шла пристяжная лошадь. Этого коня Хаким заметил лишь на мосту. Конь был под седлом. Стремена подняты и привязаны к седлу. Очевидно, чтобы не ударяли по бокам. Конь был рослый, светлой масти. В темноте он казался белым. Хаким не мог понять, для чего понадобился молчаливому великану этот оседланный конь. Нары идут крупным размеренным шагом, легко тянут груженые телеги. У фургонов не истерты оси, не разболтаны колеса, они мерно поскрипывают в ночной тишине. Выехали из леса, потянулась бескрайняя ночная степь. Когда едешь по степи ночью верхом, чувствуешь уверенность и радость. А путь в телеге кажется долгим и утомительным. Может, оттого, что в этот день было столько событий, мысли Хакима путались. Сомнения, что возникли еще до выхода каравана в путь, сейчас завладели им. Он не мог до конца понять Ахметшу, хотя долго беседовал с ним. Почему этот человек держится так, будто ему известно все... Не нравился Хакиму и молчаливый караван-баши, угрюмый и непонятный, как его черный нар. А Аблаев? Словно нарочно, он оказался на пути Хакима, как бревно, упавшее поперек дороги. Его не столкнуть и не перешагнуть. Только один из всадников, совсем молодой помощник караван-баши, нравился Хакиму. Но что предпримет Аблаев? Внезапно от группы всадников, ехавших впереди, отделились двое верховых и направились прямо к последнему фургону, где ехал Хаким. Подъехали вплотную с двух сторон и стали пристально его разглядывать. "Аблаев приказал меня арестовать", - понял Хаким; по телу пробежал нервный озноб. Он торопливо сунул руку в карман брюк, но сразу не мог вытащить револьвер, запутавшийся в кармане. "Уложу обоих, - лихорадочно думал он. - Сяду на коня и, пока остальные опомнятся, буду уже далеко". - Не спишь, парень? - окликнул Хакима один из верховых. - Посматривай, чтобы твоя телега не отстала от обоза. Опять подъезжаем к лесу, а там темень, хоть глаза выколи. Хаким разжал пальцы на рукоятке револьвера. Эти люди и ведать не ведали, что были сейчас на волосок от смерти. Офицер, как видно, направил их в хвост обоза, так как караван снова вступал в лес. - Хорошо, буду следить, - деревянным, каким-то чужим голосом ответил Хаким. Ему казалось, что слова эти произнес не он, а какой-то другой человек. Верховые отъехали к обочине. "Выдержки мне не хватает, - поглядев на них, усмехнулся Хаким. - Снова чуть не провалил все дело. Пусть бы они арестовали меня. Ничего бы со мной не случилось. Ведь все равно обоз будет захвачен и меня бы освободили. А выстрели я - Аблаев сразу догадался бы, что обозу грозит опасность. Этот негодяй и так узнал меня, но только почему-то не подает вида..." x x x Аблаев действительно узнал Хакима, едва увидел его в доме Ахметши. Это был тот самый студент из Анхаты, что ускользнул из-под самого носа Аблаева. Офицер готов был проглотить опозорившего его студента, но тот оказался родственником Ахметши. Аблаев привык лебезить перед влиятельными людьми, а Ахметша был близок с самим Жаханшой Досмухамбетовым. И кроме того, он поручил Аблаеву заботиться об этом проклятом студенте. Аблаев сразу сообразил, что в Уральске Ахметша заступится за Хакима, не даст взять его под стражу, и решил как ни в чем не бывало привезти его в Джамбейту, а там передать в руки полиции. "О святые предки моих отцов! - ликовал Аблаев. - Наконец-то этого проклятого студента сам бог послал в мои руки. Тогда я упустил его, но теперь передам в руки самого султана Аруна. Пусть он достанет желчь у этого проклятого ирода. А пока надо, чтобы студент ни о чем не догадался, чтобы сидел себе спокойно на возу. А когда проедем Анхату, свяжем ему руки и положим в телегу, чтобы не удрал". x x x Прозрачная ночная степь. Едешь и едешь под пылью звезд и не знаешь, много ли ты проехал, далеко ли ты. Кругом ни лесочка, ни холмика, ни на чем задержаться взгляду. И только по самой дороге бывалый путник может определить, где он находится. Да и ему нелегко запомнить все извилины бесконечного степного пути. А лошади отлично запоминают. Сбившись с дороги, путник отпускает поводья, предоставляя коню выбирать путь. Старый конь не собьется с дороги даже в пургу. Хорошо помнят дорогу и верблюды. Хакиму часто приходилось ездить в этих местах, но он не мог определить, где находится караван. Он смотрел на вооруженных людей, сопровождавших караван. На каждую подводу приходилось по два всадника. Они словно железной цепью опутали обоз. Чтобы точно определить, где сейчас шел караван, надо было спрыгнуть с телеги и оглядеться. Но Хаким знал, что это может вызвать подозрение. Больше всего теперь он боялся испортить дело. Мендигерей сказал, что караван "встретят", но кто, он не сказал. И от этого Хаким нервничал, не находил себе места: "Хорошо, если люди, что сейчас сидят в засаде, смогут противостоять двадцати вооруженным всадникам Аблаева. Ведь я же не сообщил, что обоз сопровождает вооруженный отряд. И если Аблаев отобьет нападение, мне придется уносить ноги. Меня в Джамбейте, конечно, сразу же арестуют. Все это может стоить головы. Через несколько часов качнется бой. Бой насмерть. И кто-то навсегда останется лежать в степи. Но в чем виноват этот широкоплечий казах со спокойным голосом или молчаливый великан, что, не подозревая ни о чем, ведет караван? Его заставил Ахметша отвезти оружие к хану Жаханше. Значит, эти люди должны отдать жизнь за хана Жаханшу? А кто сделал Жаханшу таким всесильным, что он распоряжается человеческими судьбами? Да, сложна жизнь. Врагом тебе становится человек, которого ты до этого никогда не видел и который тебе не причинил никакого зла. Но в бою этого человека надо убить, иначе он убьет тебя. Надо ли жалеть Аблаева? Такие, как он, в одну ночь свергли советскую власть в Уральске, упрятали в тюрьму советских руководителей. Вон как изувечили они Мендигерея. Выжил он только благодаря случайности. "Если мы позволим каравану дойти до Джамбейты, - думал он, - то получится, что мы сами вооружим своего врага. Нет, оружие это должно служить нам, и только нам. Обоз не должен дойти до Джамбейты". Караван миновал Барбастау, перешел вброд реку, и вот уже исчезли вдали огни этого городка. Снова потянулась однообразная степь. Верблюды широко шагали по мягкой дорожной пыли. Белесое облако поднималось за обозом и стояло неподвижно над дорогой. Хаким решил поговорить с широколицым казахом, ехавшим верхом рядом с его фургоном, и тихонько запел: Разливается Шынгырлау, хоть она не Яик. Только путь ночной, как Яик, велик. И когда устаешь - нет вины никакой В том, что песню вполголоса запоешь... Хорошо ей в седле плыть почти над рекой, Песня, песня степная, снова сердце тревожь! Последние слова нарочно изменил и спел их, как бы обращаясь к своему спутнику. Песню услышали и другие всадники. Но никто не оборвал Хакима. Всем наскучил долгий однообразный путь. "Значит, в условленном месте смогу запеть, как было согласовано", - подумал Хаким и, оборвав песню, сказал ехавшему рядом всаднику: - Сон что-то одолел... А эта песня совсем тоску наводит. Вот если бы спеть в тишине "Айдай", сон бы как рукой сняло. И ночь бы раскололась пополам. Жаль, я не знаю этой песни. А вы, случайно, не знаете ее? Если знаете, спойте... Он пытался разглядеть в темноте лицо всадника, но не мог даже понять, стар тот или молод. Заметил только усы. Джигит был плотный, широкоплечий. Ответил он Хакиму не сразу. Помолчал немного, потом приблизился к телеге и сказал: - Что ты говоришь, мирза? Как может песня навести на сон? Сочинил ее какой-то бедняга, одинокий человек, может быть, тогда, когда после сорока сынов умерла его единственная дочь. Растревожил ты своей песней мне душу, мирза. Джигит говорил тихо. И хотя Хаким не видел его лица, он знал, что лицо это печально. - Выходит, агасы*, вы никогда раньше не слышали песню Ергали? - спросил Хаким. ______________ * Агасы - дядя. - Какого Ергали? - Аязбая. - Нет. Не слыхал. И песню его не слыхал раньше, и его самого не знаю. - Говорят, геройской души был человек. Я знаю только один куплет из его песни. - Хаким помолчал и спросил: - Который час, агасы? - Скоро полночь. А мы сейчас как раз на полдороге между Барбастау и Ханкулем. - На полпути между Барбастау и Ханкулем? - переспросил Хаким. - Точно ли так? - Точно середина. Вон, видишь холм Каракстау? - Выходит, на рассвете будем в Анхате? - Даже раньше. Видишь, как идут нары! Завтра днем дойдем до самого Кзыл-Уйя. Хаким пригнулся ниже к телеге и пристально всмотрелся в темноту. Действительно, справа поодаль от дороги чернел небольшой холмик, похожий на кучу мусора. "Каракстау, - Хаким вздрогнул. - Это условленное место. Пора..." Он приподнялся и запел во весь голос: Подо мною конь вороной скачет. Чалых когда-то гнали с Яика. Но к рукам приберем табун, мой мальчик, - Новый пригоним со свистом и гиком. Усатый всадник подъехал ближе и умоляюще сказал: - Тише, тише, мирза. Но Хаким сделал вид, будто не слышал его слов, и продолжал еще громче: Но к рукам приберем табун, мой мальчик, - Новый пригоним со свистом и гиком. Если даже за несколько верст от дороги есть люди, они непременно услышат песню. 6 Пустынной кажется огромная степь. Не на чем остановиться взору. Лишь кое-где возвышаются одинокие курганы, овеянные легендами. Народ никогда не перестает о них говорить. Один из таких холмов называется "Сырымшыккан". Это название говорит о том, что когда-то на вершине холма был батыр Сырым. Если взобраться на вершину холма, то можно увидеть круто изогнутый, точно голубая сабля, Яик, селения, расположенные вдоль реки, и, словно мираж, дома большого города. Это Уральск. А с другой стороны лежит изумрудный Ханкуль, точно тостаган - чаша - из зеленого полированного дерева. Путники, движущиеся по большой дороге от Барбастау до Копирли, кажутся муравьями, а караваны - точно нитки с нанизанными на них бусами. Время от времени вдали виднеются табуны коней, похожие на камешки, брошенные гадальщиком. Говорят, будто батыр Сырым велел тысяче джигитов насыпать этот курган за время, пока успеет закипеть молоко, чтобы увидеть своих врагов, находившихся в сорока верстах. Сегодня на вершине этого холма стоял Абдрахман. Он стоял, точно алиф*, и смотрел в сторону Барбастау. Он пристально следил за крошечной точкой, что отделилась от табуна коней, точно откатилось просяное зернышко. ______________ * Алиф - буква "а" в старинной арабской письменности, обозначавшаяся прямой вертикальной палочкой. Солнце, багровея, тяжело опускалось к горизонту, зной заметно спал. Черная точка, похожая на просяное зернышко, - всадник. Всадник увидел на холме Абдрахмана, видимо, казавшегося ему с расстояния пятнадцати километров не толще былинки, и соскочил с коня. Отвел его в сторону, потом снова сел в седло и поскакал на запад по направлению к озеру Ханкуль. Скакал долго, точно птица, летевшая над землей. Затем развернулся и поскакал в обратную сторону. Глаза Абдрахмана, следившего за ним, устали от напряжения, но он отлично понял, что это означает. Всадник был джигитом из отряда Капи. Все они носили широкие шекпены из верблюжьей шерсти, оружие держали под полой шекпена, на плече же у них всегда был курук. Они ничем внешне не отличались от табунщиков. Еще накануне вечером люди из отряда Капи, получив известие о движении обоза Ахметши, выехали в степь, а сегодня прятались среди табунов коней, ожидая сигнала. И вот условный сигнал был подан. Абдрахман торопливо спустился с холма к своему отряду. К полуночи он должен был вывести джигитов к кургану, что на полпути к Барабастау, и встретить обоз Ахметши... x x x Песня Хакима понравилась и Аблаеву. "Смотри, как этот хитрец заливается, - пробормотал он. - Подожди, эта песня будет для тебя последней". - Скажи ему, чтобы заткнулся! - сказал офицер одному из джигитов. - Здесь нет девушек, чтобы слушать его. Джигит не расслышал и, подъехав поближе, спросил: - Что изволите? Девушек нет, говорите? - Идиот! - закричал взбешенный Аблаев. - Я тебе говорю - прекрати эту песню. У, верблюд. Ума ни крупинки. - Есть, господин, - ответил джигит и развернул коня. Но в конец обоза он не поскакал, а стал дожидаться, когда подъедет последний фургон. Аблаев не знал имен солдат, отряженных для сопровождения обоза. Уже перед самым отъездом из Уральска он отобрал пятнадцать рослых и сильных джигитов. - Мне нужно, чтобы все боялись их вида, - сказал офицер. Среди этих великанов, каждый из которых свободно мог унести на своих широченных плечах двух человек, находился Каримгали, сын сыбызгиста Каипкожи. Каримгали из всех людей обоза знал только молчаливого караван-баши и его мальчика, что пас верблюдов. А того, кто пел, он и в глаза не видел. "Кто это поет, - подумал Каримгали. - С чего поет в такую ночь? Вот если бы была сыбызга, на которой играл мой отец, то можно было бы сыграть..." В этот-то миг его и окликнул Аблаев. Задумавшийся о своем Каримгали сразу не понял приказания... Когда последняя телега поравнялась с ним, он, досадуя на свою оплошность, закричал громовым голосом: - Здесь нет девушек, чтобы песни распевать! Заткни глотку или плетью огрею! Хаким умолк. Он испугался, что Каримгали узнает его и поднимет на ноги весь караван. "Уж лучше молчать, - подумал он. - Вот где пришлось встретиться с этим несчастным сородичем-горемыкой. Если наши нападут на караван, первая же пуля сразит Каримгали. Лучшую мишень для винтовки трудно себе представить. Что же делать?.." Внезапно впереди раздался громкий окрик: - Стой! Хаким вздрогнул. Он не успел ничего разглядеть, как одновременно грянули два винтовочных выстрела. Эхо с невероятной быстротой понеслось в пустоту степи. Люди Аблаева, испуганные этими ночными выстрелами, растерялись. Всадник, ехавший рядом с Хакимом, в страхе промолвил "алла" и прижался к телеге. Хаким видел, как заметался, дергая коня за повод, Каримгали, этот наивный и робкий верзила. - Каримгали! Каримгали! - закричал Хаким. - Слезай с коня, быстрее! С коня и под телегу, красные пришли. Каримгали едва понял смысл слов Хакима и, спрыгнув с лошади, бросился к телеге. - Хаким, откуда ты взялся? - спросил он, задыхаясь. Хаким стоял с другой стороны телеги. Он сочувственно смотрел на перепуганного Каримгали. Удивляться было нечему. Не мог этот парень, не отличавший черного от белого, за две недели превратиться в бывалого солдата. - Сюда прячься. Все прячьтесь под телеги, - сказал Хаким, - бросайте оружие, иначе всех перестреляют. x x x Аблаев вначале тоже испугался. Но он не допускал мысли, что в этом месте может встретиться вооруженный отряд красных, и решил, что обоз выстрелом из винтовки остановил конный казачий разъезд, обычно объезжавший по ночам эти места. - Вы кто такие? - выходя вперед, с достоинством спросил Аблаев. - Что за груз везете? - спросил голос из темноты. - Господа, прошу проверить без выстрелов и без крика, - ответил Аблаев. - Это обоз Войскового правительства. Идет в Джамбейту. Вот документы. Я начальник отряда. Вооруженные люди Айтиева окружили Аблаева и сопровождающих его двух солдат. - Офицера и этих возьмите под арест, - сказал Абдрахман. - Обыщите обоз. Если они везут оружие, снимите с них голову! Аблаев слышал, что перед ним казах, но не знал, что это тот самый Айтиев, которого преследовал он с весны. - Господа, груз проверялся в городе, - запротестовал было Аблаев. - Вы не имеете права задерживать нас. Вот удостоверение Войскового правительства. Я не допущу самоуправства. Но обнаженные сабли, сверкнувшие в темноте, заставили его замолчать. Кто-то схватил Аблаева за шиворот, кто-то вырвал из кобуры наган. И Аблаев только тут все понял. Однако он продолжал лепетать нелепо и бессвязно: - Господа, это обоз Войскового правительства. Не имеете права ночью задерживать нас в пути. Вы за это ответите... В это время раздался сильный голос казаха, говорившего перед тем по-русски: - Всем сдать оружие. В случае вооруженного сопротивления открываем огонь по обозу из двух пулеметов. Обоз окружен Красной Армией. Рослые джигиты Аблаева, которые должны были на всех нагонять страх, не только побросали оружие, но и забились под телеги и под верблюдов. Плечистый джигит, что ехал рядом с Хакимом, вполголоса сказал Каримгали: - Слышишь? Это казах... Выходит, казахи тоже становятся красными... И мы казахи. Может быть, нас не тронут?.. Но Каримгали ничего не ответил. Он был так ошеломлен всем происшедшим, встречей с Хакимом, ночным нападением на обоз, что не мог всего этого осмыслить. Помолчав, он вдруг сказал: - Наш Хаким везде. Пай, пай! Там Хаким, тут Хаким. Нет места, где бы не был Хаким. Даже ночью встретился. На лице Каримгали появилась детская простодушная улыбка. Но некому было смотреть на него, все думали только о том, как спасти свою голову. Тем временем люди Абдрахмана разоружили конвой, согнали всех великанов в кучу. - Сколько было людей в конвое? - Пятнадцать солдат, два караванщика и офицер. Верблюдов - двадцать один и одиннадцать фургонов с оружием. А сколько оружия, знает Аблаев, - доложил Хаким. Абдрахман выслушал Хакима и повернулся к группе пленных джигитов. - Ханские солдаты! - сказал он. - Знаете ли вы сами, что делаете? Да откуда вам знать? Вы, темные, заблудившиеся люди, везете оружие своему врагу Жаханше от кровавого атамана Мартынова. Думали ли вы, зачем и кому нужны эти винтовки? Они нужны ханам и атаманам, чтобы заткнуть рот своему народу, который не хочет больше быть у них в рабстве. А народ - это вы. И, не понимая, что делаете, вы служите своим врагам. Вы совершили преступление против своего народа. Но мы знаем, что вы неграмотные, обманутые люди, и поэтому не станем вас судить. Отправляйтесь домой, и пусть никогда больше ваши руки не возьмут оружие, чтобы защищать ханов и господ. Мы освобождаем всех, кроме Аблаева. - Пусть множится твое потомство, агатай! - сказал один из джигитов. - Не по своей воле мы здесь. Клянемся тебе, не будем больше служить хану. Аблаев понял, что ему несдобровать. - Господин, - дрожащим голосам заговорил он, - я тоже не виноват. Мне приказали вести караван в Джамбейту... Я обещаю не служить больше ханским властям, не брать в руки оружия... Пощадите меня... Совсем недавно Аблаев казался Хакиму жестоким и властным человеком. Холодный упрямый взгляд его злых глаз не обещал ничего хорошего. А сейчас он, позабыв о своей офицерской чести, униженно умолял пощадить его. - Господин Аблаев, не к лицу офицеру так себя вести, - сказал Хаким. Аблаев бросился Хакиму в ноги. - Господин Жунусов, я знаю, вы осуждаете меня. Но я не виноват. Я никогда не желал зла своему народу. Вчера мне приказали сопровождать этот караван, и я выполнял приказ так же, как эти солдаты. Господин Жунусов, существует древний казахский обычай щадить побежденных. Клянусь вам до конца своих дней не поднимать руки против Советов. Пощадите меня. Хакиму стало жаль Аблаева. - Абеке, - сказал он, - если джигит падает в ноги - это значит, что он умер заживо. Пощадите его. Абдрахман на это ничего не ответил. Он повернул коня и сказал: - Пора в путь, товарищи. Снова заскрипели подводы. Длинный караван двинулся на восток. Он уходил все дальше и дальше в серую предрассветную мглу. На дороге осталась горстка людей, растерянных, молчаливых. Среди них стоял и Аблаев. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Маленький пастушонок достал спрятанные от дождя круглые сухие жапа* и разжег костер. Стало тепло, как в юрте. Пламя приятным жаром обдавало ему личико. От пунцовых жапа накалились камешки. Мальчик сложил их в костер вместе с сухими жапа. ______________ * Жапа - кизяк. Круглое личико пастушонка раскраснелось. Он следил за огнем. Как красивы раскаленные докрасна пестрые камешки, они становятся то густо-розовыми, то вишнево-коричневыми, словно отсветы на облаках, когда вечером заходит солнце. Костер разгорелся так, что уже трудно различить, где кизяк, где камешек. Все превратилось в сплошное красное пламя. И пестро-белые камешки, покрытые черными крапинками, уже походили на пестрые цветы. Вот мальчик достал веточкой из костра один раскаленный камешек и бросил его в молоко, стоявшее в деревянной чашке с выщербленным краем. Раздался короткий звук "пш". Поверхность молока там, где упал камешек, забурлила и подернулась пленкой. За первым камешком пастушонок бросил в молоко второй, третий... Вот уже на поверхности молока появилась белая пузырчатая пена. Мальчик бросал в чашку камешек за камешком. Наконец молоко забурлило и стало подниматься вверх. Маленький пастушонок сегодня, как обычно, надоил овечьего молока в чашку и вскипятил его раскаленными камешками. Мальчик продрог от холода, а горячее молоко приятно обжигало рот, к тому же оно было вкусным, потому что долго кипело. Детское тельце, кое-как прикрытое рваной рубашкой, посинело от дождя, покрылось пупырышками и требовало тепла. Что может сравниться с овечьим молоком, когда его пьешь, сидя у жаркого костра? Круглое личико пастушонка разрумянилось, глаза весело заблестели. Как красиво небо после дождя! Как зелено вокруг! Для мальчика трава служила подушкой, а земля постелью. Маленький пастушонок весь разгорелся и распарился от молока. Он немног