прервал свой променад и подошел к  поручням.  Вперед  вытолкали
Виллема. Он так волновался, что едва не проглотил свою табачную жвачку.
   - Кэптен, мы не хотим его есть!
   Вульф потеребил свою бородку.
   - Вот как? И кого же вы, позвольте узнать, не хотите есть?
   - Дельфина, морскую свинью, вот кого!
   Большой палец Виллема уперся в камбуз, где Симон колдовал вокруг  своих
котлов.
   Тем временем у трапа полукругом сгрудилась и остальная  команда.  Фьете
подмигнул мне:
   - В штиль матросов всегда одолевают дурные мысли.
   Мы рванули к  подветренному  трапу  и  взбежали  на  шканцы.  Вульф  же
спустился на несколько ступенек, но стоял все еще выше,  чем  команда.  За
ним, чуть выше, стояли Янсен, Фьете и я.
   - Итак, - сказал Вульф после некоторого раздумья, - вы не  хотите  есть
дельфина. Что ж, это вовсе не обязательно.
   Биллем беспокойно зыркнул на своих  соратников.  Уступчивость  капитана
только  сильнее  возбудила  их.  Кое-кто  уже  разинул  было  рот,   чтобы
предъявить требование о гороховом супе с солониной.
   Но капитан опередил их.
   -  Не  понимаю  только,  почему  вы,  собственно,  отказываетесь   есть
дельфинье мясо?
   Биллем снова смущенно глянул  на  приятелей.  Изложить  причины  отказа
капитану и остальной команде было для него делом нелегким. Вульф терпеливо
ждал, когда Биллем наберется храбрости. Так и не дождавшись, он  заговорил
первым:
   - Я тоже верю, что ловить дельфинов - грех и это приносит несчастье.
   Все так и остолбенели.
   - Но, - продолжал капитан Вульф, - несчастья следует  опасаться  только
герру Янсену. Вы-то ведь вместе с ним не ловили!
   Парни переглянулись:
   - Да, это уж точно.
   - Капитан прав.
   - Конечно, согрешил только штурман.
   - Герр Янсен,  -  сказал  Вульф,  но  теперь  в  совсем  ином  тоне,  -
взгляните-ка, шквал идет. Прикажите зарифить марсели.
   Потом повернулся и снова ушел на шканцы.
   Янсен тут же погнал людей на такелаж. Вульф прошел мимо нас с Фьете.
   - Можете быть свободны. Скажите коку, чтобы после маневра он  побыстрее
раздал еду. И порции побольше.
   И тут завыл-засвистел шквал. Хлынул тропический ливень, мокрая парусина
стала жесткой, как кость. Работать на реях было чертовски трудно. А  когда
шквал прошел, команде пришлось еще раз  лезть  на  реи  и  отдавать  рифы.
"Дора" снова достигла ветровой зоны, которая дальше к  зюйду  переходит  в
зону зюйд-остовых пассатов.
   Волна под штевнем вспенилась,  далеко  позади  нас  тянулся  пузырчатый
кильватерный след. Вся команда ела  свежее  дельфинье  мясо.  Симон  жарил
добавку, покуда все не насытились по горло.
   В штевневых струях  вздымались  и  утопали  дельфиньи  спинки.  Морские
свиньи резвились вокруг нашего корабля. Акулий крюк мы  убрали.  На  таком
ходу проку от него не было никакого.



        10

   <b>Экваториальная купель. "А не слабо вам, плотник?"</b>
   <b>Я учусь делать операции. Как удят акул</b>

   Ветер держался, хотя и заходил со всех румбов. Все наши бочки  с  водой
наполнились по самую пробку. Только вот с харчами дела обстояли  не  очень
хорошо. Под тропическим солнцем солонина слегка позеленела, и душок от нее
пошел довольно смрадный.  Биллем  клялся,  что  лучше  сам  бы  загарпунил
дельфина, чем "трескать этакую вкусноту". Но "Дора" бежала слишком быстро.
Наша соленая капуста воняла, как коровий корм зимой. В добротных,  двойной
морской закалки, сухарях расплодились юркие червячки. В  муке  и  перловке
хозяйничали прожорливые клещи.
   - Ничего, разварятся, - сказал Симон. -  Не  очень-то  привередничайте,
парни, мы не прошли еще и  половины  пути.  Это  еще  цветочки,  а  ягодки
впереди.
   А пока впереди был экватор.
   Сейчас я читаю иной раз в газетах о больших  празднествах,  посвященных
переходу экватора. Главным образом на  туристских  пароходах.  С  шествием
Нептуна, и все такое. На "Доре" о Нептуне большинство парней и понятия  не
имело.  Праздник  состоял  в  том,  что  у  трапа,  ведущего  на   шканцы,
появился... Янсен с бутылкой "аквавита" [аквавит - сорт водки] в руках.
   - Мы переходим экватор! - И каждому по чарке. А поскольку на одной ноге
стоять долго нельзя, то и по второй.
   То ли "аквавит" на экваторе не самый подходящий напиток, то ли по какой
другой причине, но голоса у парней сразу стали громче.  Томсен  рассказал,
как на бриге "Луиза" боцман, обвязавшись концом, на самом экваторе сиганул
с бушприта в воду, а на корме его вытащили.
   Неожиданно через поручни шканцев перегнулся капитан Вульф.
   - Когда я был еще юнгой, мы  всегда  так  делали  при  первом  переходе
экватора. Один раз - за корабль, другой -  за  капитана,  а  третий  -  за
гамбургских девок.
   - Эх, вот бы мне, - вырвалось у меня.
   - А не слабо вам, плотник?
   Что мне, скажите, оставалось? Капитан  так  по-доброму  разговаривал  с
нами, а я возьми да и вякни... Может, это "аквавит" подействовал? Так  или
иначе, но я ответил:
   - Нет, кэптен.
   С подветра через блок на ноке грот-марса-рея быстро завели конец троса.
Фьете обвязал меня вокруг груди незатягивающимся беседочным узлом.
   - Только не зевай, а то не сможем вытянуть.
   Я кивнул и полез на нок фока-рея. Черт побери, я  ведь  уже  много  раз
лазал сюда и смотрел на море. И сюда, и повыше. Но  теперь,  когда  я  был
должен, или, точнее, мне захотелось отсюда прыгнуть, дело выглядело совсем
по-иному. Высота казалась по крайней мере раза в три больше, чем на  самом
деле.
   - Трос ходит свободно, можешь прыгать, - крикнул снизу Фьете. Даже  сам
капитан Вульф подошел к релингу, чтобы посмотреть на меня.
   -  Давай,  Ханнес,  -  скомандовал  я  сам  себе  и  прыгнул.  Падал  я
бесконечно. Потом плюхнулся в воду. Ой, до чего же она жесткая! От боли  и
испуга я разинул рот. Понятно, он тут же наполнился горькой,  как  полынь,
океанской  водой.  Я  погрузился  в  зелено-голубой,  искрящийся  светлыми
пузырьками мир. "На воздух, на воздух", -  застучало  мне  в  виски,  и  я
вынырнул. Мимо меня быстро скользил корабельный борт. Высоко над  собой  я
увидел несколько человеческих лиц. "Ну все, отсюда тебе не  выбраться",  -
пронзило меня всего. Теперь надо мной была уже корма. Корабль уходил!
   И в тот же миг трос на  моей  груди  рвануло,  потянуло,  причиняя  мне
страшную боль. "Дора" бежала быстро, и туловище мое почти до пояса вылезло
из воды. Обеими руками я вцепился в трос, чтобы не так  сдавливало  грудь.
Слава богу, корма  приближается!  Фьете  выбирает  трос!  Медленно,  очень
медленно тянулся мимо меня корабельный борт (или я - вдоль борта?). Вот  я
уже и под грота-реем. Трос потянул меня  кверху.  Я  невольно  вспомнил  о
дельфине, который несколько дней назад болтался  на  этом  самом  месте...
Теперь можно упереться ногами в корпус и ухватиться за линь. Шаг за шагом,
вверх по борту. Натяжение троса ослабло, грудь дышала свободно. Я  перелез
через релинг.
   - Три раза ура в честь Ханнеса! Гип-гип-ура-ура-ура!!!
   Фьете хлопал меня по плечу. Я покосился на шканцы. Кэптен Вульф и Янсен
стояли на подветренной стороне и беседовали. О чем? Во  всяком  случае  не
обо мне... Вечером в койке я растирал ноющую грудь. "Ханнес, дружище, ну и
дурень же ты".
   Оглядываясь сегодня на свою прошлую жизнь, я вижу, что так и  оставался
всегда дурнем, несмотря на все добрые намерения. Потому,  наверное,  и  не
достиг ни чинов, ни богатства, не считая  трясучего  автобуса,  владельцем
которого заделался на старости. Впрочем, стоит ли из-за этого тужить? Кому
она была  нужна,  твоя  экваториальная  купель?  О  чем  ты  думал  тогда,
отчаянный парень Ханнес? Хотел кэпа поразить своей храбростью,  на  особое
его расположение к себе рассчитывал? И просчитался...
   Среди команды мой прыжок обсуждался еще несколько дней, а потом  о  нем
больше и не вспоминали. Меня это слегка задевало: всякому  лестно  быть  в
центре внимания. Но центром внимания на "Доре" был и оставался  отнюдь  не
плотник Ханнес, а капитан Вульф.
   Впрочем, в одном-то деле я все-таки оказался капитану конкурентом  -  в
хирургии! Капитан был одновременно и  судовым  врачом.  В  его  каюте  под
койкой стоял маленький сундучок с надписью "Аптечка". Только болеют-то  на
море редко. Мы не простужались, хотя почти целый день  носились  в  мокрой
робе, а то и в койки в ней заваливались, если  ожидался  парусный  маневр.
Легкое недомогание? Случалось. Только ведь, покуда есть силы взобраться на
такелаж, заявлять себя больным порядочному матросу просто стыдно.  К  тому
же еще и некий  благоговейный  страх  перед  капитаном  и  всеми,  кто  на
шканцах. А может, перед содержимым медицинского  сундучка?  Ведь  из  всех
медикаментов самый действенный, как известно, касторка.
   Капитану Вульфу в этом рейсе пришлось заняться медициной лишь  однажды,
когда Томсен сломал мизинец. Дня два  Томсен  пытался  было  свой  перелом
скрывать, но любая работа этой рукой  причиняла  ему  адскую  боль.  После
очередного маневра Вульф крикнул со шканцев:
   - Томсен, а ну-ка подойдите сюда!
   Томсен поплелся на ют, пряча, будто невзначай, больную руку за  широкие
парусиновые штаны.
   - Покажите руку!
   Томсен нерешительно протянул капитану руку. Вульф бесцеремонно сжал его
запястье и с силой дернул за распухший палец. Томсен только ахнул. Кричать
от боли? Такого он себе позволить  не  мог,  особенно  на  глазах  у  всей
любопытствующей команды. Это было бы ниже его достоинства.
   Вульф и матрос скрылись в капитанской каюте. Спустя некоторое время оба
вышли на палубу. Палец Томсена был в лубке.
   - Фосс, смажьте повязку смолой.
   Я растопил кусочек смолы, которой мы заливали пазы в палубе,  и  смазал
ею бинт. Застывшая смола защищала палец, словно панцирь, и  не  пропускала
воду. Лицо у Томсена было бледным.
   - Хорошо еще, что кэптен мой чирьяк не засек, а то непременно и его  бы
взрезал.
   Он расстегнул ворот рубахи и показал багровый фурункул. От однообразной
пищи или от вечного полоскания в соленой воде  в  дальнем  плавании  такие
гнойники одолевают почти каждого моряка.
   - А ну, налепи-ка на него смоляной пластырь, - сказал Томсен.
   Я намалевал ему на шее черное пятно. Считалось, что  смола  рассасывает
нарывы. Чем больше мы плыли, тем  больше  становилось  у  меня  пациентов.
Большинству смоляной  пластырь  помогал.  Но  кое  у  кого  воспалительный
процесс принял очень острую форму. Мало адских болей, так человека  еще  и
лихорадило.
   Особенно скверно чувствовал себя один юнга. Он едва мог двигаться, весь
горел и смотрел на  нас,  как  затравленный  зверек.  После  обеда,  когда
капитан ушел отдыхать, Фьете притащил мальчишку ко мне.
   - Ханнес, ты должен его резать.
   Я озадаченно посмотрел на обоих.
   - Вы мазали меня смолой, теперь вы и режьте, - сказал мозес чуть слышно
и, уловив мои сомнения, добавил:
   - Не идти же мне в таком виде к капитану.
   Парень был, безусловно, прав. Мне и самому  это  было  ясно.  Смоляными
пластырями я разукрасил его как хорошего ягуара.
   Деваться некуда, я принялся точить нож. Бедный юнга дрожал от страха  и
лихорадки, но мужественно  скинул  рубаху  и  штаны.  Двое  парней  крепко
держали его.
   - Только спокойно, не суетись, - сказал мне Фьете.
   К счастью, достаточно оказалось  лишь  легкого  надреза,  и  недуг  был
исцелен. Самое удивительное, что у мозеса никогда больше ни на какие чирьи
и намека не было. Наши парни сразу признали меня целителем-чудотворцем,  и
я купался в лучах славы. Все они по очереди приходили ко мне  и  просились
на операцию, так что вскоре я и в самом деле стал  приличным  специалистом
по части вскрытия фурункулов.
   Позже, в штурманской школе,  меня  учили,  что  при  операции  особенно
следует опасаться всяких бацилл и  заражения  крови.  Бациллы  на  "Доре",
похоже, все передохли, да и на других кораблях я их что-то не обнаружил. А
может, помогала вера в мое искусство. Учил  же  я  у  пастора  Рухмана  на
уроках закона божьего: "Прииди, и вера твоя поможет тебе.  И  он  встал  с
ложа своего и исцелился".
   Никто на "Доре" не сомневался больше в моем врачебном искусстве,  разве
что две акулы,  которые  вот  уже  несколько  дней  следовали  за  нами  в
кильватере.
   - Они ожидают, пока ты резанешь поглубже, - шутил Фьете.
   Из  моря  назойливо  торчали  треугольные   плавники.   Стоило   Симону
выплеснуть за борт свои помои, они уже были тут как тут.
   Янсен долго разглядывал рыб со шканцев, потом прикинул  нашу  скорость:
для ловли на крючок великовата.
   И вот однажды утром мы обнаружили, что ход у нас самый малый, а на море
- легкая зыбь. После обычных утренних забот Янсен  принес  от  кока  кусок
мяса и осторожно насадил его на свой большой акулий крючок.  Едва  наживка
плюхнулась в воду, как оба плавника разом взяли курс прямо на нее. Вот уже
первая акула  приблизилась  к  крючку.  Обе  ее  рыбки-лоцманы  быстренько
обплыли вокруг мяса и вернулись на свои места.
   - Теперь они рассказывают ей, какое вкусное мясо висит за бортом...
   - Заткнитесь! - прошипел Янсен.
   Акула медленно  поплыла  поближе  к  крючку.  Однако  второй  рыбе  эта
процедура  показалась,  должно  быть,  слишком  затяжной.  Она  решительно
рванулась вперед и оттеснила первую  в  сторону.  В  тот  же  миг  прочный
манильский линь напрягся, как рояльная струна. Вода возле "Доры"  вскипела
от ударов хвоста пойманной твари.
   - Не спускайте с нее глаз, - крикнул Янсен  и  побежал  в  свою  каюту.
Через минуту он вернулся с ружьем в руках.
   - Тяни - крепи, тяни - крепи!
   Всякий раз, как линь получал слабину, когда рыба двигалась  к  нам,  мы
вчетвером быстро его выбирали. Стоило леске натянуться, и мы сразу крепили
ее на битенг. Разок интереса ради мы попытались было потягаться с  акулой,
да только где там: четверка здоровенных парней  ничего  не  стоила  против
одной морской хищницы. После долгой борьбы мы вытянули ее голову из  воды.
Янсен прицелился и выстрелил. Акула зыркнула на нас злыми глазами и  снова
заметалась. Море окрасилось кровью, по  голубой  воде  потянулась  красная
полоса. Янсен перезарядил ружье и снова выстрелил. Вторая  красная  полоса
пошла следом за нами, а удары хвостом стали слабее.
   И тут на нее ринулась вторая акула.
   - Кровь почуяла, - крикнул Янсен и приготовился к стрельбе.  Магазинные
ружья тогда еще не изобрели, и заряжать  приходилось  по  отдельности  для
каждого выстрела. А вторая акула была уже рядом. Широко  разинув  страшную
пасть, она вонзила зубы в кровоточащее тело угодившей на крючок рыбины.  В
тот же миг Янсен выстрелил.  Снова  вспенилась  вода,  снова  расцветилась
красными струями. В  центре  красного  облака  трепыхалась  вторая  акула.
"Дора" медленно прошла мимо нее.  Выстрел  был  точным,  акула  больше  не
билась, треугольный спинной плавник завалился на бок.
   Мы вопили от восторга.
   - Троекратное ура штурман)! Гип-гип-ура!
   Пойманную рыбину подняли  на  талях.  В  длину  акула  оказалась  более
четырех метров. Она все еще  вздрагивала  всем  телом.  Осторожно  работая
талями, мы подвели ее к борту так,  чтобы  хвостовой  плавник  перевесился
через релит, и я отсек его острым плотницким топором. Затем акулу  подняли
на палубу, и я вытащил у нее из пасти крючок. Тащить было трудно,  кованый
крюк столь прочно засел в челюсти, что пришлось его вырубать. Даже мертвая
тварь выглядела прямо-таки зловеще.
   Плавник Янсен самолично приколотил к ноку бушприта.
   - Не знаю, как насчет мертвого дельфина и невзгод, что он сулит, но вот
акулий плавник - этот уж точно приносит удачу, и прежде всего ветер.
   И ветер, ничего не скажешь, пришел. Зюйд-остовый пассат  наполнил  наши
паруса, и "Дора" резво побежала  дальше  к  зюйду,  где  в  туманной  дали
Мирового океана ждал нас мыс Горн.



        11

   <b>Гуаякиль. Дон Педро. Я учусь парусным гонкам</b>

   Я заметил, что, стоит мне очутиться памятью  на  море,  как  пряжа  моя
разматывается куда спокойнее. Должно быть, это связано с самой  жизнью  на
парусном корабле. Однообразие вахт, мерный ритм волн - все это настраивает
душу на покой и умиротворенность. К  чему  спешить  и  суетиться?  Корабль
идет, были бы ветер да  погода.  Три  дня  раньше,  месяц  позже  -  какая
разница? Пусть капитан волнуется: это его заботы. Да и его-то, собственно,
все это трогает лишь потому, что надо думать об отчетах,  которые  требует
от него компания. А уж парню с бака и вовсе, чем дольше рейс,  тем  меньше
треволнений. Лишь в самом конце рейса, когда вот-вот предстоит ступить  на
земную твердь, он вновь с головой окунается в мирскую суету  и  в  который
уже раз пускается во все тяжкие.
   Недалек был и наш порт назначения.  Уже  несколько  дней  "Дора"  ходко
бежала вдоль западного побережья Южной Америки. Тяжелые,  холодные  дни  у
мыса Горн давно позабылись. Солнце экваториальных широт  снова  сияло  над
нашей палубой. Перед полуденным счислением кэптен Вульф и герр Янсен долго
совещались между собой. Мы тут же засекли их переговоры и, работая,  то  и
дело поглядывали  вперед.  Но  нет,  бушприт,  как  и  прежде,  то  плавно
вздымался в синее небо,  то  снова  целился  в  самое  подножие  волны,  и
ничегошеньки  впереди  не  маячило.  Одни  только   темно-синие   валы   с
белоснежными вершинами.
   Вечером команда собралась на баке, и пошла травля - о Гуаякиле,  о  его
гаванях, о местных красотках и о "вино тинто" - терпком черном вине.
   Даже герр Янсен и тот снизошел до нас:
   - Что, никак не дождетесь?
   - Когда же мы придем, герр Янсен?
   Янсен рассмеялся:
   - Если ничего не  случится,  то  утренняя  вахта  может  заработать  по
стаканчику.
   Стоит ли говорить, что на следующее утро вахта и впрямь чуть  глаза  не
проглядела. Однако первой приметой земли оказались не горы и  не  дома,  а
маленькая неприметная птичка, спустившаяся на камбузную крышу.
   - Парни, гляньте - птичка!
   Мы изумленно смотрели на прилетевшего к нам посланца Нового Света.  Это
был счастливый знак: без малого четыре месяца не видели мы берега,  но  не
затерялись,  оказывается,  не  заблудились,  вышли,  куда  надо.  Вот  он,
берег-то, рядом. Есть еще на свете кое-что и кроме воды.
   - Эй, вахта, выпивку прозевали! - крикнул Янсен со шканцев.
   И в самом деле, покуда мы колготились  вокруг  усталой  птички,  покуда
крошили ей сухарь да  умилялись,  на  горизонте  всплыли  какие-то  темные
плоские тени. Это была Южная Америка. Ветер приносил  ароматы,  щекотавшие
нам ноздри. Я никогда и не подозревал, что у земли такой характерный, ни с
чем не сравнимый запах.
   В более поздних рейсах случалось иной раз, что я "унюхивал" землю  даже
прежде,  чем  обнаруживал  ее  глазами.  У  каждого  побережья  свой,   не
поддающийся описанию аромат. Большой  город  пахнет  иначе,  чем  лесистая
местность или,  скажем,  марши.  Однако  покуда  не  существует  книги  со
впечатанными  в  ней  субстанциями  ароматов,  описать  все   это   просто
невозможно.
   - Фосс, приготовьте бот и оснастите его.
   Капитан Вульф стоял возле корпуса нашего  бота.  Господи,  до  чего  же
давно это было, когда я увидел его в первый раз  у  Пагензанда  на  Эльбе.
Оснастить бот - что ж, этому меня в Эльмсхорне у Кремера  обучали.  Только
вот такого типа боты прежде мне видеть не доводилось, мы таких не строили.
Этот был длиной метров около восьми. Носовую его часть  закрывала  палуба.
Позади мачты была маленькая каюта.
   Ни под тропическим  солнцем,  ни  в  штормы  у  мыса  Горн  ладное  это
суденышко почти не пострадало. Требовалось только еще разок  проконопатить
кое-какие швы.
   Капитану Вульфу, похоже, просто не терпелось с этим ботом. Который  раз
уже спускался он со шканцев, желая самолично убедиться, что работа у  меня
спорится. Тем временем к "Доре" подошел  лоцманский  бот.  Вульф  приказал
брасопить  марсели,  и  корабль  сбавил  ход.  Лоцманский  бот   впритирку
скользнул вдоль нашего борта,  и  тут  же  к  нам  перепрыгнул  мужчина  в
широкополой шляпе из панамской соломки, в легком синем форменном сюртуке и
некогда белых штанах. Сейчас эти штаны были почти столь же грязны,  как  и
его  босые  ноги.  Ну  и  фигура!  Мне  сразу  же  вспомнились   солидные,
исполненные достоинства эльбинские лоцманы... Со  временем  я  разобрался,
что безукоризненный мундир вовсе еще не свидетельство высокого мастерства.
Вульф принял босоногого лоцмана очень сердечно и сразу  же  затарабарил  с
ним по-испански. Оба прогуливались рядком взад и вперед по шканцам и вроде
бы  целиком  были  поглощены  беседой.  Однако  Вульф  то  и  дело  бросал
нетерпеливые взгляды на свой бот, а лоцман глаз не спускал с рейда.
   - Фосс, продолжайте работать с ботом. Бойк, якорь к отдаче изготовить!
   Повсюду стояли на  якорях  океанские  парусники  -  барки,  баркентины,
шхуны, а между  ними  -  прибрежные  суда  и  лодки  всех  сортов.  Лоцман
осмотрелся, потом что-то сказал капитану. Вульф кивнул.
   - Прикажите становиться на якорь, герр Янсен, и приступайте к приборке.
   - Отдать якорь!
   Цепь с грохотом побежала из клюза, взметая в воздух облачко бурой  пыли
от поржавевших звеньев. "Дора" развернулась к ветру. Вот и все, теперь  мы
стоим.  В  нескольких  кабельтовых  от  нас  -  Южная  Америка,   тропики,
знаменитое Западное побережье, мечта всех моряков.
   Однако пока что о береге и помышлять не приходилось. Герр Янсен и Фьете
Бойк абсолютно одинаково представляли себе, что такое прибранный  корабль.
В море влажный ветер смягчал жар лучей тропического солнца, и оно казалось
нам ласковым и приятным. Здесь же, в  бухте,  ветра  почти  не  было.  Все
обливались потом. Один лоцман блаженствовал  под  сенью  необъятных  полей
своей соломенной шляпы. Мы с  завистью  посматривали  на  него.  А  они  с
Вульфом, позабыв обо всем на свете, не отрывая  глаз,  следили  за  ботом,
медленно приближавшимся к нам с полощущимися на слабом  ветерке  парусами.
Минут через десять бот пришвартовался к "Доре". В  нем  сидел  всего  один
человек, управлявшийся и с  румпелем,  и  со  всеми  парусами.  "Глянь-ка,
Ханнес, - сказал я сам себе, - а ботик-то точь-в-точь как наш,  что  стоит
на палубе "Доры".
   Перегнувшись через релинг, Вульф поговорил  о  чем-то  с  пришедшим  на
боте, потом тот поднялся на палубу.  Надо  же,  какой  шикарный  парень  -
широкополая соломенная шляпа, белоснежный костюм,  белые  туфли.  Вульф  и
незнакомец бросились Друг другу в объятия. Куда девался столь сдержанный с
нами и скупой на слова Вульф! Болтая по-испански, он  и  сам  обратился  в
темпераментного испанца. Впрочем, я потом частенько замечал, что, переходя
с одного языка на другой, люди меняют и свое поведение.
   Вульф приостановил все работы на корабле, потому как люди потребовались
ему для спуска бота на воду.
   - Фосс, пойдете со мной, поможете с оснасткой.
   А дальше от удивления я чуть было не упал. Это надо же  -  наш  кэптен,
который даже в самый свирепый шторм никакой работой рук не пачкал,  теперь
самолично ставит мачту на боте и обтягивает снасти!
   Испанец (звали его, как оказалось, дон Педро) помог мне с оснасткой,  а
затем перешел на свой  бот.  Вульф  отослал  меня  обратно  на  "Дору",  и
вечерний бриз помчал оба бота к берегу.
   - Фьете, что это за чудо-юдо такое? Кэптен - и вдруг сам работает?
   - Это спорт, Ханнес. Не нашего с тобой ума дело. Это еще что. Поглядишь
вот, как кэптен будет работать, когда они устроят  парусные  гонки.  Когда
делаешь что-то за деньги - это работа, а если то же самое ради развлечения
- это уже спорт, что вполне приличествует джентльмену.
   Путешествуя вокруг света на "Тиликуме",  я  заделался  почетным  членом
многих яхт-клубов. Приходилось мне, понятно, читывать и их уставы.  В  них
говорилось, что зарабатывающий на жизнь  физическим  трудом  членом  клуба
стать  не  может.  Рабочий  человек  по  тогдашним  английским  меркам   в
джентльмены, стало быть, не годился. Вот и мне в  те  давние  времена,  на
"Доре", до джентльменства было куда как далеко, почти так  же,  как  и  до
профессии миллионера, прельщавшей меня с самого детства. Двадцать пять лет
спустя, войдя на "Ксоре" в Гуаякиль,  я  сделал  последнюю,  увы,  тщетную
попытку овладеть этой почтенной  профессией.  Однако  как  член  различных
яхт-клубов и Британского Королевского географического общества в  Лондоне,
и прежде всего как капитан, тем, кого по-английски называют  джентльменом,
я все же стал. С другой стороны, я не знаю, приличествует  ли  джентльмену
моя нынешняя деятельность в качестве владельца  автобуса.  Жизнь  на  суше
такая сложная...  Однако,  стоп,  Ханнес,  мотай  свою  пряжу  обратно,  в
Гуаякиль 1877 года.
   На следующее утро мы начали разгрузку. Под  палящим  солнцем  на  руках
вытаскивали из трюма огромные ящики. Рядом с "Дорой" стояли два  маленьких
лихтера. Каждый из них принимал несколько ящиков, потом четверо эквадорцев
садились на весла и гребли к берегу.
   - Раньше чем через час не вернутся, - Фьете бывал в Эквадоре и  прежде.
- Натягивайте тент, парни, а не то хватит нас всех солнечный удар.
   Между фок-мачтой и вантами растянули  старый  брезент.  Теперь  лебедка
оказалась в тени, и работать возле нее стало  полегче.  Для  тех  же,  кто
трудился в трюме, защиты никакой не было. Легкий бриз обдувал палубу, но в
трюм не проникал.
   Фьете предложил план разгрузки, по которому каждый должен был  хотя  бы
по разу поработать в трюме. К счастью, лихтеры  приходили  лишь  трижды  в
день. В остальное время мы собирались в кружок и глядели на берег.
   На в горой или третий день Вульф вызвал меня:
   - Фосс, на боте надо  многое  переделать.  Возьмите  свои  инструменты,
пойдете со мной.
   Я быстро сложил в сумку самые необходимые вещи и вышел на палубу.
   - Есть у вас соломенная шляпа?
   У меня аж челюсть отвалилась. Что он, шутит?  Откуда  мне  здесь  взять
соломенную шляпу?
   - В боте лежит одна, можете ее надеть.
   Надо же, какое человеколюбие, просто удивительно. Я стремглав понесся к
релингу и подтянул бот к лоцманскому трапу, давая дорогу капитану.  Однако
Вульф покачал головой:
   - Старший садится последним.
   Тогда я спрыгнул в бот сам и уже оттуда подтянул его  к  трапу  "Доры".
Довольный Вульф спустился по трапу и сел за румпель.
   - Грот ставить!
   Я немного замешкался с грота-фалом и дирик-фалом, но  потом  все  пошло
как по маслу.
   - Отдать носовой. Правый кливер-шкот выбрать!
   - Стаксель ставить!
   Мы уже порядочно отошли от "Доры" и взяли теперь курс к  берегу.  Вульф
потравил шкоты. Я нахлобучил свою новую шляпу. Со свежим бризом  мы  резво
побежали вверх по реке Гуаяс.
   Через несколько миль  с  обеих  сторон  нас  обступили  густо  поросшие
мангровыми лесами болотистые берега. Шаткие деревянные мосточки вели через
мангровые заросли к маленьким хижинам, покрытым  банановыми  листьями.  Но
вот стали встречаться и домики побольше. Вскоре мы поравнялись с маленькой
пристанью. Капитан Вульф растравил шкоты. Долговязый,  иссиня-черный  негр
принял передний швартов и ловко закрепил его на пал.
   - Фосс, следите, чтобы прилив не затянул бот под пирс.
   Вульф скрылся в направлении домиков. Великан-негр спрыгнул  ко  мне  на
борт и помог убрать паруса.
   - Мануэль, - ткнул он себе в живот указательным пальцем.
   Тем же жестом ответил и я:
   - Йоханнес.
   - Ах, си, си, Хуаннес.
   Так началось мое обучение испанскому. Мануэль был боцманом у дона Педро
и заботился о его  боте.  Дон  Педро  и  Вульф  (здесь  его  называли  дон
Альфредо) в тот же вечер определили все, что надо было заменить  на  обоих
ботах.
   Превратить боты в близнецов - такова была главная цель моей  работы.  К
счастью, работа эта оказалась не особенно трудной. Все работы мы выполняли
вместе с Мануэлем. Мануэль при этом, не переставая, болтал со мной.  Слова
свои он дополнял  отчаянной  жестикуляцией  и  гримасами  да  еще  рисовал
вдобавок на досках  разные  штуки  плотницким  карандашом  или  чертилкой.
Судостроение от этого в скорости  отнюдь  не  выигрывало.  Зато  я  быстро
выучил множество испанских слов и  выражений  и  вскоре  уже  владел  всей
корабельной терминологией и важнейшими ругательствами.
   Несколько дней спустя дон Педро и дон Альфредо еще  раз  сравнили  свои
суда и, видимо, остались довольны, потому как  в  последующие  дни  каждое
утро оба отправлялись  куда-то  на  своих  ботах,  а  после  обеда  вместе
возвращались обратно. Пришвартовавшийся первым  встречал  другого  отменно
вежливой улыбкой, после чего следовала долгая дискуссия,  почему  один  из
них оказался быстрее, а другой - промедлил. Убирая паруса, мы  с  Мануэлем
невольно  вслушивались  в  эти  разговоры.  Что  я   не   понял,   Мануэль
растолковывал потом по второму кругу.
   Вечерами я выбирался иной раз в город, ходьбы до которого было примерно
полчаса.
   Впрочем, чаще всего я оставался на боте, ложился на  палубе,  укрывшись
брезентом. С берега слышалось кваканье лягушек, стрекотание цикад, зудение
комаров,  бренчание  гитар   и   прочие   многочисленные   шумы   пестрого
тропического мира. Я лежал, глядел на огромные яркие звезды, и сна у  меня
не было ни в одном глазу. Когда я засыпал, не знаю, но  спал  крепко,  без
сновидений и пробуждался только в шесть утра,  когда  на  небе  уже  сияло
солнце, а Мануэль кричал мне с берега:
   - Амиго...
   Я быстренько выливал на голову ведро воды и бежал к  нему  в  дом.  Его
старшая дочь Мария ставила передо мной  чашку  горького  горячего  кофе  и
тарелку мучной каши-затирухи. Потом мы с  Мануэлем  готовили  оба  бота  и
ждали наших яхтсменов.
   - Завтра мы с  доном  Педро  хотим  провести  регату  вдоль  побережья.
Продлится она весь день. Собирайте инструменты, пойдете со мной.
   - Си, си, сеньор!
   Вульф изумленно посмотрел на меня.
   - Есть, капитан!
   Мы с Мануэлем занялись ботами. На следующее утро мы вышли в море вместе
со своими донами. Мария стояла на пирсе и махала платочком. Капитан  Вульф
старался не упустить ни единого дуновения ветра и замучил меня на  шкотах.
В бухте дул, как обычно, легкий бриз. Однако, судя по небу,  Расмус  [нем.
морское жаргонное слово, означающее злое, штормовое  море;  происходит  от
причисленного к лику католических святых Эразмуса, епископа  Сирии  в  III
веке,  при  императоре  Диоклетиане;  св.Эразмус   считался   покровителем
моряков] припас нам еще кое-какие сюрпризы. Над водой стояла сизая  дымка,
солнце подернулось тусклой вуалью.
   - Старт между маяком и барком, - сказал Вульф,  -  с  последним  ударом
соборного колокола. Сейчас без пяти десять.
   Оба бота курсировали взад и вперед перед стартовой линией. Капитан то и
дело поглядывал на часы и прикидывал на глазок, не очень ли до нее далеко.
Мы  с  Мануэлем,  каждый  на  своем  боте,  сидели,   скрючившись,   возле
кофель-планок, готовые  по  первому  сигналу  травить,  выбирать,  а  если
потребуется, то и раздергивать стаксель и кливершкоты.
   - Еще три минуты - выбрать кливер-шкот!
   Вульф сам обтянул потуже гика-шкот. Бот  накренился  и  круто  к  ветру
понесся к линии старта. Метрах в девяноста  от  нас  с  подветра  шел  дон
Педро. Мы выигрывали ветер, зато он на добрых два десятка  метров  обгонял
нас.
   - Еще минута...
   Стартовая линия приближалась. Не прийти бы только на нее слишком  рано.
Нет - с суши донесся первый удар колокола. Треугольник барк -  наш  бот  -
маяк стремительно сжимался в одну  прямую  линию.  Шестой  удар,  седьмой,
восьмой. Бот дона Педро уже у самой линии. Делать нечего,  приходится  ему
вставать в левентик  и  терять  ход:  иначе  -  фальстарт.  Девятый  удар,
десятый! В то же мгновение мы оказываемся в створе между "Дорой" и маяком.
   - Ноль... старт! - крикнул Вульф на  другой  бот,  успевший  уже  снова
набрать ход. Но теперь дон Педро отставал от нас метров на двадцать.
   О спортивных гонках представление у меня было тогда самое расплывчатое,
а о регатах я и вовсе не слыхивал. Но стартовая  лихорадка  охватила  меня
мгновенно. Сейчас-то я думаю, что самое лучшее было бы, пожалуй, развивать
только те виды спорта, где нет ни победителей,  ни  побежденных.  Но  это,
наверное, всего лишь несбыточные фантазии старика, глубоко  противоречащие
человеческой сути. Я и сам очень долго грешил  против  этой  столь  поздно
открывшейся мне истины, если только она вообще истина.  Да  и  сейчас  еще
стоит другой машине пойти на обгон, как моя правая нога  тут  же  начинает
зудеть и глубже вдавливает педаль акселератора.
   Стоп, стоп, Ханнес, опять ты перепутал  свою  пряжу.  Мотай  ее  скорее
назад и помни, что ты еще  во  цвете  юных  лет  (господи,  звучит-то  как
приятно!),  в  Гуаякильской  бухте  и  водителем   автобуса   в   Виктории
(Британская Колумбия) станешь еще не скоро.
   Поначалу мы с капитаном  Вульфом  изо  всех  сил  старались  оторваться
подальше от бота дона Педро, а дон Педро,  друг  Вульфа,  и  Мануэль,  мой
друг, прилагали все усилия, чтобы доказать нам, что и они  тоже  не  лыком
шиты.
   И доказали: спустя некоторое время им удалось-таки догнать нас,  и  вот
мы уже потихоньку начали отставать. Краешком глаза я увидел, как, стремясь
еще туже обтянуть кливер-шкот, Мануэль даже сел на него. Рассмотреть  этот
прием как следует я не мог: Вульф не давал мне передышки ни на секунду.
   - Потравить кливер-шкот!
   - Много, выбирай! Еще чуть! Так, хорошо!
   - Откренивай с наветренного борта! Да ложись на него, ложись! Так,  еще
чуть вперед!
   И вот я лежу на палубе возле каюты как живой балласт. Резанет бот носом
волну - и меня тотчас обдает облаком мелких брызг. Но солнце  на  экваторе
жгучее, минута - и рубашка опять сухая.
   - К повороту оверштаг!
   Да, конечно, надо поворачивать. Берег-то вот он - все камушки на  пляже
можно пересчитать. Того и гляди врежемся. Самое время ворочать.
   - Есть, к повороту!
   - Поворот!
   Вульф перекладывает руль и крепко зажимает румпель коленями.
   Бот послушно разворачивается к ветру.
   - Проклятье, Фосс, они нас обгоняют!
   И в самом деле, на повороте дону Педро удалось вырваться  на  несколько
метров вперед. Еще бы - Мануэль ведь куда опытнее меня. Но теперь боты уже
снова мчались круто к ветру поперек бухты, и наш оказался быстрее, хотя  и
не очень: всего по нескольку метров на каждую милю  выигрывал.  Однако  за
час это  набегало  уже  метров  на  пятьдесят,  а  регата,  как  я  понял,
предполагалась многочасовая. Кое в чем я успел  уже  немного  разобраться,
хотя Вульф меня во все не посвящал. Конечно, совсем иным он был  на  боте,
чем на шканцах "Доры", но все равно он оставался капитаном, а я плотником.
И разъяснять мне  суть  своих  маневров  он  считал  совершенно  излишним.
Капитан приказывает, а  матросы  отвечают:  "Яволь,  кэптен!",  или  "Йес,
сэр!", или "Си, сеньор!"
   Если Вульф работал сейчас, как дьявол, на  грота-шкотах,  и  даже  руки
себе при этом порезал, то делал он это во имя спорта  и  для  собственного
развлечения; что же  касается  меня,  то  я  занимался  этим,  потому  как
назначили. Нравилось мне это или нет, нисколько его не волновало.
   Еще за несколько дней до регаты Вульф и дон Педро долго и  обстоятельно
обсуждали условия гонок. Моего испанского и контуров  карты,  которую  оба
чертили на досках пирса, вполне хватило,  чтобы  уяснить  самое  важное  о
предстоящем маршруте. С утренним бризом мы должны были выбраться из  бухты
и, держась как можно ближе к берегу, пробежать десяток миль до  одного  из
маленьких островков, лежащих близ берега, и  обогнуть  его.  После  долгих
споров Вульф и дон Педро пришли к соглашению, что огибать остров будут  по
часовой стрелке.  К  финишу  боты,  по  условию,  должны  были  прийти  до
наступления вечернего штиля.
   Следующий поворот удался нам уже лучше. Сократить разрыв  между  ботами
дон Педро так и не сумел. Обгоняли мы  их  теперь  довольно  солидно:  над
волнами виднелись только паруса, а сам бот вынырнет  на  секунду  и  опять
скроется за водяными холмами. Расстояние расстоянием, но и сами волны тоже
стали куда выше, потому что из бухты мы уже выскочили и качались теперь на
широкой груди открытого Тихого  океана.  Вульф  озабоченно  поглядывал  на
небо.  Тучи  клыкастой  черной  стеной  ходко   надвигались   на   солнце.
Тропические грозы со штормовыми шквалами здесь, на экваторе, -  явление  в
общем-то обычное, но сейчас над облачными  башнями  развевались  длиннющие
флаги, а это признак сильного ветра. Да и сами  тучи,  как  мне  казалось,
заволакивали небо быстрее, чем обычно.
   Мы сделали последний галс, выбрались наконец  из  бухты  и  шли  теперь
параллельно открытому берегу прямо к острову, удаленному от  нас  примерно
на десять миль.
   Метрах в ста позади пенил море бот дона Педро. Шел он с сильным креном,
зеленая вода лизала палубу с подветренного борта, бушприт задирался  прямо
в небо. Потом бак  до  самого  форпика  окунался  в  воду,  пенные  брызги
взлетали над вантами.
   Кэптен Вульф еще раз посмотрел на небо, потом на наши паруса и  наконец
на дона Педро.
   - Ничего тут не поделаешь, - покачал он головой, - убирайте кливер.
   Я метнулся на бак. Экая дьявольщина, здесь качало куда сильнее,  чем  в
кокпите. Ну вот теперь кливер-фал раздернуть,  так,  пошел  кливер-фал.  И
кливер-шкот пошел - это  Вульф  сработал.  Кливер  сполз  до  половины  и,
подхваченный ветром, заколотился, как сумасшедший. Бот медленно  взбирался
на волну. Теперь два прыжка вперед - и намертво вцепиться в бушприт. Ай да
Ханнес, молодец, успел! В самый раз успел: бот  уже  покатился  вниз,  под
гору, зарываясь носом в волны. Водяная струя подхватила мои ноги и вынесла
их за борт. Снова в гору. Не зевай, Ханнес! Подтянулся, собрался, раз -  и
ты уже верхом на бушприте. Ногами держись, руками работай.  Тяни  на  себя
этот кливер, скручивай. Ну и кливер! Не парус - парусок.  Особливо  против
тех, что на "Доре". И убирать его - детская забава, хоть и в  воде  сидишь
до самого пупа.
   Ну вот, дело  сделано.  Теперь  назад  к  мачте,  остается  только  фал
обтянуть. Занятый работой, я и не заметил, как резко  испортилась  погода.
Солнце скрылось, ветер крепчал с каждой минутой,  но  направления  своего,
однако, не менял. "Доре" бы такой ветерок - самое милое дело. А  вот  боту
ее приходилось туго. Вульф изо всех  сил  налегал  на  румпель,  не  давая
нашему суденышку приводиться. В кокпите уже плескалось порядочно воды, еще
сильнее кренившей бот на подветренную сторону.
   Вульф показал рукой на грот. Я кивнул. Понятно:  надо  брать  рифы.  Не
успел я с этим покончить, как Вульф крикнул что-то еще, но, что именно,  я
не понял. Ветер стал сильнее и срывал его слова прямо с губ.  Левой  рукой
он указывал на второй ряд рифов, а правой удерживал бот круто к ветру.
   Я кивнул. Все ясно, еще надо рифы брать, второй  ряд.  Ну  что  ж,  при
такой погодке самое время.  Вот  так,  теперь  порядочек!  Вульф  потравил
шкоты. Бот снова набирал скорость. Ну и ну, у меня аж спина  взмокла.  Моя
шикарная шляпа из панамской соломки плавала в набравшейся в  кокпит  воде.
Вся она расплелась и взъерошилась, словно  старое  воронье  гнездо.  "Нора
откачивать воду", - подумал я и полез в каюту за ведром.
   Занимаясь любой механической работой, я привык считать.
   - Пятьдесят...
   С наветренного борта прибыло почти столько же воды, сколько я  вычерпал
с подветренного.
   - Сто...
   Вот теперь уже и  днищевые  доски  видать.  Остальное  откачаем  ручной
помпой. Теперь можно было и осмотреться.  Дон  Педро  исчез  с  горизонта.
Впрочем, и горизонт-то сузился едва ли не до сотни метров.
   Вульф сидел на приподнятом наветренном борту и ухмылялся. "Если  это  и
есть спорт, - подумал я, - то не очень-то он, прямо скажем, отличается  от
работы на "Доре". Только на  "Доре"  куда  как  надежнее".  Впрочем,  грех
жаловаться, и теперь нам в общем-то тоже  ничего  не  угрожало,  даже  при
сильном ветре мы оставались практически сухими. Я  убедился,  что,  покуда
площадь парусности соответствует силе ветра, ничего с нами не случится.
   Расмус взъярился на балл выше, принялся посвистывать в вантах.
   - Штормовой стаксель! - крикнул Вульф.
   Через каюту я пробрался в  форпик  [узкое  место  трюма  в  самом  носу
судна]. Здесь, под  палубой,  рывки  и  толчки  судна  ощущались  резче  и
казались более нерегулярными, чем наверху.  От  самого  люка  я  со  всего
размаха хлопнулся на подветренную койку. Вода так и  брызнула  из  мокрого
матраса. И тут же меня швырнуло на другой борт так, что я резанулся бедром
о край  стола.  Столешница  не  выдержала  моего  натиска  и  сорвалась  с
крепежных болтов. Осколки разбитых чашек посыпались на  упавшую  со  стола
одежду.  Разжиженная  трюмной   водичкой   мука   из   лопнувшего   пакета
превратилась в клейстер.  Посреди  этой  липкой  лужи  плавал  капитанский
выходной сюртук. Господи, как хорошо, что у меня, скромняги плотника, всей
одежки с собой - рубаха да штаны, и те на мне!
   Я выдернул из-под койки парусный мешок со штормовым стакселем.
   Покуда я спускал большой стаксель и ставил маленький, штормовой,  штаны
мои промокли выше колен. Но в общем-то ничего сложного в  этой  работе  не
было. Парусность поубавилась, ветровые нагрузки уменьшились, и бот  больше
не заливало.
   Каждые полчаса мне приходилось откачивать  помпой  трюмную  воду.  Вода
проникала в трюм частью в виде дождя и брызг из кокпита, а  частью  сквозь
швы  обшивки.  При  хорошей  погоде,  на  солнышке,  швы  выше  ватерлинии
потрескались и разбухнуть как следует пока еще не успели. А  может,  из-за
качки судна раздалась конопатка и кое-где в подводной части корпуса.
   Итак, парусность мы сократили до минимума,  однако  скорость  от  этого
почти не убавилась, потому  что  ветер  разыгрался  теперь  до  настоящего
штормового. Дул он все еще со стороны суши, так что оказаться выброшенными
на берег нам не грозило.
   Только вот кренило нас очень уж сильно. Я посмотрел на Вульфа.  Лицо  -
довольное, значит, непосредственной опасности нет.
   - Стаксель налево!
   Я послушно травлю подветренный шкот и выбираю наветренный. На крохотный
лоскуток наваливается колоссальное давление. Вульф сейчас  же  приводится,
покуда стаксель не заполаскивает. Еще чуток подвыбрать  шкот,  так,  можно
закладывать. Все, стаксель стоит с наветра.
   Вульф травит гика-шкот и перекладывает руль до  упора  под  ветер.  Бот
резко разворачивается и, почти потеряв ход, дрейфует лагом. Прямо  на  нас
катится огромный вал. Пена клочьями срывается с его  гребня.  Перед  самой
пузырчатой  дорожкой,  тянущейся  вслед   за   дрейфующим   судном,   вода
успокаивается. Удивительное явление! До нас и позади нас  бегут  огромные,
гороподобные волны с  длинными,  обрушивающимися  гребнями.  Но  стоит  им
приблизиться к нам, и они сразу смиряют свой нрав, обращаясь  в  спокойную
зыбь.
   Много нового открылось мне тогда.  Оказывается,  маленькое  судно  куда
надежнее большого, надо только по-умному  подобрать  паруса  и  сноровисто
управлять ими.
   А пока я наводил порядок на боте,  откачивал  трюмную  воду  и  оттирал
мокрой тряпкой остатки клейстера  в  каюте.  Капитанский  сюртук  я  снова
запихнул в шкаф, откуда он выпал.
   Качать нас теперь стало как-то помягче. В бот не  поступало  больше  ни
капли воды. Дождь прекратился, а ветер  утихать  не  хотел.  Напротив,  он
становился еще сильнее.
   Вульф позвал меня с собой в каюту, и мы предались  главнейшему  занятию
яхтсменов - ожиданию. Любой человек, ходящий под парусами, целиком зависит
от природы и ее сил, и ежели ветру и  погоде  не  угодно,  не  помогут  ни
проклятия, ни молитвы - одно только терпеливое ожидание. К счастью, у  нас
было чем занять время вынужденного простоя. Мария приготовила нам с  собой
целую корзину всевозможной снеди и две бутыли "вино тинто".
   Снаружи  бушевал  шторм,  свистел  в  снастях,  срывал  с  волн  пенные
гребешки.  Медленно  стекала  вода  со  штанов  и  рубашки,  на  подушках,
уложенных поверх сидений, образовались маленькие лужицы.  В  остальном  же
все шло самым наилучшим образом. Вино согрело тело и душу. И  все  же,  на
мой вкус, здесь, в каюте, явно недоставало еще печки, маленькой печурки  с
конфорками. На малых  судах,  где  команда  вечно  мокрая,  такие  печурки
особенно необходимы - и  обсушиться  надо,  и  горячую  пищу  приготовить.
Тропики? И в тропиках печка вовсе не помешает, потому как  тело  там  куда
чувствительнее к охлаждению, чем, скажем, в зоне с умеренным климатом.
   В последующих плаваниях у меня постоянно булькало что-нибудь в котле, и
по меньшей мере раз (а чаще - два раза) в день я ел горячее. Но  у  Вульфа
на боте никакого нагревательного устройства, разумеется, не  имелось:  это
было сугубо спортивное судно, рассчитанное лишь на однодневные выходы.
   Время от времени Вульф выглядывал из люка.
   - Кажется, поутихло немного, - с надеждой в голосе сказал он.
   Я в ответ только широко улыбнулся. Однако неожиданный рывок бота  вывел
нас из этого приятного заблуждения.
   - Нет, если и утихло, то самую малость...
   Ветер все еще дул от берега. Ничего страшного, стало быть, случиться  с
нами не могло. Мы схарчили второй (или, может, уже третий) завтрак  и  еще
раз проверили уровень жидкости в бутылках.
   - Погода малость получше, только вот темнеть уже начинает.
   Тропическая ночь наступила, как всегда, в шесть часов, и  сразу,  почти
без сумерек. Ну и темень, ни одной  звездочки  на  небе.  Когда  глаза  не
видят, слух обостряется. Вот и сейчас отчетливо слышно, как волны  рушатся
с плеском, с шипением. До чего же гнетущие звуки... На душе  у  меня  было
неспокойно.
   Вульф положил на колени  оторванную  столешницу  и  огрызком  карандаша
начертил на ней карту.
   - Вот здесь мы легли в дрейф. Сносит нас в этом  направлении,  примерно
узла два делаем. Если ветер  уляжется,  где-нибудь  в  час  ночи  попытаем
счастья. Повезет - к утру будем возле острова.
   Нам повезло. К полуночи ветер и в самом деле  утих,  и  около  часа  мы
легли на крутой бейдевинд и пошли встречь ветра. Перед тем Вульф определил
направление  ветра  по  своему  карманному  компасу.  Компас  хранился   в
сюртучном кармане, так что пришлось доставать из шкафа сюртук. К  счастью,
густых клейстерных разводов на нем капитан  в  темноте  не  разглядел.  Он
безмятежно накинул сюртук на плечи, и я облегченно вздохнул, решив, что до
утра соленые брызги успеют смыть с него  всю  мучную  кашу.  На  мне  были
только рубаха и штаны, и я отчаянно замерз. Делать  нечего,  пришлось  мне
закутаться в сырой стаксель. По крайней мере хоть ветром не продует.
   Бот лихо взлетал с волны на волну и укачивал меня, погружая  в  сладкую
полудрему. Наконец взошло солнце. Тучи с неба исчезли, ветер стал тише. Мы
давно уже поставили все  паруса,  и  перед  нами  был  наконец  тот  самый
вожделенный остров. Вместе  с  солнышком  поднялось  и  настроение.  Вульф
осмотрел свой сюртук:
   - Все, мир праху его...
   - Кэптен, дон Педро справа.
   - Пустяки, мы идем лучше.
   Что значит какой-то там сюртук, когда регата выиграна!
   Мы опередили дона Педро и Мануэля почти на  целый  час.  Для  меня  эти
гонки оказались отличной школой. Я многому научился и стал  разбираться  в
особенностях вождения малых судов, и прежде всего уверился  в  их  высоких
мореходных качествах.



        12

   <b>Последний визит к "Шюдеру и Кремеру". "Дж.У.Паркер".</b>
   <b>Капитан Педерсен. Я добиваюсь признания. Сломанные ноги</b>

   По окончании военной службы я мог сразу же, в любое время уйти в  море.
В Африку или Америку - куда пожелаю.  Но  только  как  пассажир,  за  свои
любезные. В гамбургском порту,  у  причальных  свай,  обрастая  мидиями  и
водорослями, стояли без фрахта десятки парусников. Зато пароходов на Эльбе
заметно прибыло. Из их высоких труб валил густой, жирный дым.  На  железо,
сталь и пар перестраивался не только флот  его  кайзеровского  величества.
Коммерческие компании тоже  отдавали  явное  предпочтение  судам,  которые
почти не зависели ни от ветра, ни от погоды.
   В матросах теперь нужды почти не было, зато всюду не хватало  кочегаров
и триммеров  -  подносчиков  угля  от  бункеров  к  топкам.  Меня  это  не
соблазняло. На кайзеровской верфи мне довелось побывать  несколько  раз  в
кочегарке одного из кораблей.  В  скудном  свете  керосиновой  коптилки  и
раскрытых топок в  грязи  и  пыли  надрывались  полуголые  кули  [прозвище
матросов кайзеровского флота (за синюю, как у  китайских  кули,  одежду)].
Они ползали между горячими трубами и  продувочными  клапанами,  волоча  за
собой мешки с углем. Кочегары совковыми лопатами швыряли уголь в топку. Из
соседних топок выгребали горячий шлак и ссыпали его в кучу  подле  котлов.
Жар от этих куч шел невыносимый, люди защищались от него мокрыми тряпками.
Я думал, что задохнусь. Примерно так я  представлял  себе  ад.  Во  всяком
случае с подачи нашего старшего учителя Ниссена на уроках закона  божьего.
Шлаковую гору окатывали водой из шланга. Она  шипела,  наполняя  помещение
плотным горячим туманом.  Я,  пошатываясь,  поплелся  в  направлении,  где
предположительно был трап к люку,  ведущему  на  палубу.  Из  вентилятора,
разгоняя пар, со свистом дул ледяной ветер. Возле  лампы  у  нижней  скобы
трапа стоял обермаат [старший  унтер-офицер  германского  военного  флота]
Гейер.
   - Ну что, Фосс, воздушок-то не такой, как на бом-брамрее?
   Я только кивнул. Гейер  великодушно  "не  заметил"  нарушения  строгого
военного артикула.
   - А теперь представь себе бой. Наверху рвутся снаряды, а бедные  "духи"
- на три метра ниже ватерлинии, и из оружия у них - одни лопаты...
   "И  всего  один  выход  на  всех  пятнадцать  человек..."  -  думал  я,
карабкаясь вверх по скоб-трапу мимо шипящих паропроводов.
   С кочегарками и пароходами я дела иметь не желал. Лучше  уж  еще  разок
попытать счастья у "Кремера", покуда не подвернется подходящий парусник. И
вот опять передо мной Эльмсхорнская гавань. Как все знакомо, и  берег  тот
же, и эверы... Только вот музыка какая-то незнакомая: к  привычному  визгу
блоков и выкрикам грузчиков  добавились  какие-то  новые  звуки.  С  верфи
доносились удары заклепочных молотков. На берегу  Крюкау  стояли  чуть  не
целой артелью мои старые знакомцы - плотники и поглядывали на верфь.
   - Эй, Ханнес, тоже ищешь работу?
   Я кивнул и поздоровался с каждым. На эллинге стоял почти готовый корпус
стального судна.
   -  Старых  плотников  они  поувольняли,   молодежь   переучивается   на
клепальщиков. Валяй, Фосс, попробуй и ты, не хочешь?
   Железные корабли я строить не хотел. Даже временно, покуда не  устроюсь
на парусник.
   Несколько недель я помогал отцу по хозяйству.
   - Ханнес, а может, совсем останешься дома? Мы-то  с  матерью  стариками
становимся...
   Нет, оставаться мне не хотелось. Слишком тесна стала для меня Германия.
   - Но ты же всегда хотел сделать из меня миллионера, отец,  -  отшутился
я. Да и что было еще говорить? И он был прав, и я не виноват, и все  равно
бы он меня не понял.
   - Хотел, сынок, хотел, - рассмеялся отец, - да  уж  больно  дорого  это
нынче стоит.
   В воскресенье я поехал  в  Гамбург.  Денег  хватило  только  на  билет.
Спасибо, мать харчей в дорогу припасла.
   В порту я обошел все корабли.
   - Не найдется ли местечка для опытного моряка?
   Я был согласен на любую должность. К вербовщикам  обращаться  не  имело
смысла - они посредничали только своим должникам.
   - Ханнес, старина, ты ли это?
   - Дружище Фьете, откуда? Надо же, какая встреча!
   - Мир тесен, братец,  и  старые  друзья  обязательно  встретятся,  надо
только терпеливо ждать.
   В ближайшем кабачке  мы  поведали  друг  Другу  о  своих  приключениях.
Оказалось, Фьете заделался старшиной грузчиков в нашей старой компании.
   - Может, смогу тебе чем помочь.
   Фьете направился к стойке и потолковал о чем-то с хозяином.
   - Моя артель здесь частенько харчится,  так  что,  считай,  хозяин  мне
кое-чем обязан.
   Толстый хозяин подошел к нашему столу с клеенчатой тетрадью.
   - Ну вот, здесь у меня... - ногтем большого пальца толстяк постучал  по
густо исписанной странице, - здесь у меня,  кажется,  кое-что  есть.  Вот,
пожалуйста, "Дж.У.Паркер", корабль с полным парусным вооружением,  капитан
Педерсен, рейс в Сан-Франциско. Требуется матрос. За посредничество с  вас
пять талеров.
   - Два, - укоризненно сказал Фьете.
   - Ладно, пусть будет три, - нехотя процедил хозяин.
   Вот так я и попал на "Дж.У.Паркер", капитан  Педерсен,  флаг  шведский,
компания канадская.
   Прежде чем явиться с сундучком на борт, я  хорошенько  рассмотрел  свой
новый корабль с берега. Да, это вам не добрая старушка "Дора". Совсем иной
коленкор. "Дж.У.Паркер" сошел со стапеля  в  Бостоне  всего  два-три  года
назад. Какие острые обводы, наверняка  хороший  ходок.  Четыре  высоченные
мачты. А парусов-то, парусов: несколько тысяч квадратных метров, никак  не
меньше.
   Я поднялся на палубу. Все разумно, все основательно. Брасы, с  которыми
мы на "Доре" корячились до полусмерти, на  "Паркере"  выбирали  лебедками.
"Надо  же,  матросские  кости  берегут",  -  умилился  я.  Однако   стоило
спуститься в  кубрик,  как  пыл  мой  сразу  охладел.  Ржавая  керосиновая
коптилка еле светила, зато дьявольски воняла. Сквозь открытый входной  люк
в помещение узкой полосой врывался яркий дневной свет. Остальной же кубрик
от этого казался еще темнее. Я невольно остановился, вцепившись в поручень
трапа.
   Постепенно глаза привыкли, и кубрик стал прорисовываться четче. Весь он
плотно, одна к одной, был  заставлен  двухъярусными  койками,  на  которых
сидели и лежали жующие, курящие и спящие люди. Те, что ели и курили, молча
оглядывали меня. Я пробормотал слова приветствия и представился:
   - Меня зовут Ханнес Фосс.
   В ответ что-то недружно пробурчали, а один из лежащих указал ногой:
   - Койка пока свободна.
   Сверху послышались какие-то гавкающие выкрики.  Люди  повыскакивали  из
своих коек и рванули вверх по трапу. Я бросил сундучок на койку и поспешил
за  ними.  У  люка  стоял  боцман  и  костерил  всех  на  чем  свет  стоит
по-английски и по-норвежски.  Я  вылез  на  палубу  последним,  поэтому  в
основном его проклятия пали на мою голову. Потом боцман  пролаял,  видимо,
какие-то  распоряжения.  Какие  именно,  я  не  понял.  Впрочем,  как  мне
показалось, не совсем понимало его и большинство моих коллег.  Сопровождая
слова тумаками и пинками, боцман сумел-таки разъяснить нам, куда бежать  и
что делать. Ах, вот оно что - мы должны ставить паруса. Теперь  все  стало
ясно.
   За работой  я  нет-нет  да  и  поглядывал  на  боцмана  и  на  команду.
Норвежца-боцмана  Йохансена  хоть  в  балагане   показывай   -   настоящий
орангутан, одетый в синюю робу. Ходили слухи, что волосы у него не  растут
лишь на ладонях да на ступнях. Все остальное тело  густо  покрыто  черным,
как смоль, мехом. Ярко-красные губы едва  просматривались  сквозь  заросли
бороды и усов. Цвета глаз я так никогда толком и не разобрал,  потому  что
они постоянно прятались под  бровями.  Да  и  неблагоразумно  это  было  -
Йохансена в упор разглядывать или, того хуже, исследовать цвет  его  глаз.
Один из новичков, не понимая  лающих  звуков,  испускаемых  Йохансеном  на
смеси английского и  норвежского,  задержал  было  на  нем  вопросительный
взгляд. В тот же миг боцман, словно  шквал,  обрушился  на  растерявшегося
матросика и одним ударом кулака сбил его с ног.  Потом  схватил  парня  за
воротник и снова  поставил  на  ноги.  Пошатываясь,  побитый  поспешил  за
остальными.
   "Ханнес, Ханнес, - с тоской думал я, - куда ты попал, хоть  бы  уж  все
добром  обошлось!"  Кайзеровский  флот  казался   мне   отсюда   настоящим
санаторием. Команда "Дж.У.Паркера" состояла из англичан, шведов, норвежцев
и немцев. Коком служил нью-йоркский  негр  -  единственный  американец  на
борту. Капитан Педерсен,  чиф  и  второй  штурман  были  шведы,  боцман  -
норвежец, плотник и  парусный  мастер  -  финны.  Команды  и  распоряжения
отдавались по-английски.
   И мы, в команде, тоже говорили между собой по-английски. В первый  день
мы с Францем  (тем,  кто  указал  мне  свободную  койку)  заговорили  было
по-немецки. В кубрике сразу же угрожающе забухтели.
   - Ага, не хотите, чтобы мы поняли, о чем вы договариваетесь?
   В английском я был не  силен  и  слов  толком  не  понял,  но  по  тону
догадался, что мной недовольны.
   - Заткнись или говори по-английски, - шепнул мне Франц.
   Деваться некуда, пришлось заниматься английским. Впрочем,  теперь-то  я
понимаю, что это был за английский,  не  язык  -  жалкое  подобие.  Однако
выученных слов вполне  хватало  для  понимания,  особенно  когда  Йохансен
подкреплял свои речения тумаками. С командой я почти  не  разговаривал.  В
большинстве  своем  это  были  дельные  моряки,  однако,   оказавшись   на
"Дж.У.Паркере", они быстро обратились в бандитскую  шайку.  Террор  сверху
способствовал развитию  террора  внутри  команды,  когда  физически  более
сильные держали в страхе тех, кто слабее.  Действовали  почти  по  той  же
схеме, что и Йохансен. Любой самый  незначительный  повод  -  и  тот,  кто
считал  себя  сильнее,  тут  же  волком  набрасывался  на  другого.  Удары
ураганным огнем сыпались на голову жертвы.
   Сопротивляться атакованный, как правило,  даже  не  пытался.  Задирался
всегда более сильный, и нападение обычно  было  столь  стремительным,  что
слабачку самым надежным было как можно скорее повалиться на палубу.
   Лежачего не бьют - это тоже было правилом. Правда, на иных судах, как я
выяснил, оно не соблюдалось.  Драка  прекращалась  лишь  после  того,  как
поверженный терял сознание или просил пощады.
   Я понимал, что рано или поздно придется схватиться с кем-нибудь и  мне.
В кубрике у нас было несколько парней,  только  и  ждавших,  как  бы  кого
отдубасить.
   Стоп, Ханнес, опять ты забежал вперед. Давай-ка лучше по порядку. Итак,
мы поставили паруса. Потом буксир потащил нас вниз по Эльбе. Вскоре где-то
за Бланкенезе Йохансен высвистал всю команду на палубу. Мы собрались возле
шканцев. Капитан Педерсен озирал сверху подвластный ему  корабельный  люд.
На нижних ступеньках левого и правого трапов стояли оба штурмана.  Они  по
очереди отбирали людей в свои вахты.
   - Миллер!
   Миллер отходил налево.
   - Ларсен!
   Ларсен шел направо.
   - Ты, длинный, там (чиф не знал еще всех по именам).
   - Снарк!
   Где-то в серединке второй штурман выкликнул и меня.
   Теперь, когда вся команда была в сборе, я увидел, что народу-то  у  нас
совсем немного. Конечно, лебедки на брасах и  другие  технические  новинки
облегчили труд,  однако  стоили  денег,  и  компания  с  лихвой  возмещала
затраты, выгадывая на людях. Матросов на "Дж.У.Паркере" было почти столько
же, как и на значительно меньшей "Доре".
   Штурмана  переписали  нас  и  распределили  по  местам  для   различных
маневров. Рядом со мной оказался Ларсен и  тут  же  исподтишка  пнул  меня
ногой. Я чувствовал, что стычки не миновать: не  сегодня,  так  завтра  он
затеет драку.
   Я слегка отступил и, взглянув со  стороны  на  Ларсена,  прикинул  свои
шансы. Ростом он был лишь чуть повыше  меня,  но  куда  шире  в  плечах  и
тяжелее.  Нет,  дожидаться,  покуда  он  нападет,   никак   нельзя,   надо
действовать первому. Правда, по правилам игры драку всегда  начинает  тот,
кто сильнее... Но почему, собственно, следует соблюдать эти самые правила,
которые на руку сильнейшим!
   Масла в огонь подлил Хайнц, второй немец в нашей вахте. Он заметил, что
Ларсен задирается, и, когда команду распустили, подошел ко мне.
   - Ну, берегись, задаст тебе Ларсен взбучку.
   - Это мы еще посмотрим.
   - Да что смотреть, слабо тебе против Ларсена!
   Я ничего не ответил, но сердце в груди запрыгало.
   Терпение, Ханнес, терпение. Нет, братцы, старого плотника так  вот,  за
здорово живешь, не  схряпать.  В  ученичестве  у  "Кремера"  мы  частенько
отрабатывали приемчик, как бросить противника  на  землю.  Мне  бы  только
момент подходящий, а там уж с божьей помощью я этого Ларсена так приделаю!
Остаток дня я старался держаться от него подальше, чтобы  не  дать  повода
для нападения. Ларсен вроде бы это заметил.  Каждый  раз  при  встрече  он
провожал меня недобрым косым взглядом, но с атакой не спешил. Да  и  зачем
ему было спешить? С корабля мне все равно деться некуда.
   К утру мы вышли в  открытое  Северное  морс.  "Дж.У.Паркер"  под  всеми
парусами шел в крутой бейдевинд. Свежий  ветерок  насвистывал  в  такелаже
свою заунывную мелодию. Бак стал мокрый и скользкий.
   Наша вахта сменилась, и мы потянулись к кубрику,  где  нас  ожидал  уже
горячий кофе. Как всегда, у люка возникла толкотня,  и  завзятые  драчуны,
раскидав тех, кто послабее, прорвались к столу первыми. Сесть раньше  всех
за стол означало возможность первым зачерпнуть пориджа  из  общего  котла.
Корабль наш был канадский, а кок - американец, поэтому по утрам мы  всегда
получали поридж - овсяную кашу.  В  самой  середке  пориджевой  горки  кок
продавливал лунку, в которую вливал добрую порцию масла и  всыпал  большую
ложку   сахарного   песку.    Предполагалось,    разумеется,    что    эту
сахарно-масляную смесь размешают затем равномерно со всей овсяной массой.
   Однако на борту "Паркера" повелось так, что Ларсен первым запускал свою
ложку в кашу, и большая часть масла доставалась в результате  ему  одному.
Робкие протесты немедленно подавлялись  кулаками.  На  этот  раз  я  успел
скользнуть вниз по трапу следом за Ларсеном.  За  стол  мы  уселись  почти
одновременно. Ларсен ожег меня сердитым взглядом. Напряженность между нами
достигла предела: самая маленькая  искорка  -  и  разразится  гром.  Ложка
Ларсена погрузилась в масляный кратер, только маслица зачерпнуть ей на сей
раз не пришлось. В тот  же  миг  моя  ложка  отшвырнула  ее  в  сторону  и
принялась размешивать масло. Остальная команда  оцепенела.  Сейчас  Ларсен
ринется  на  меня.  И  точно,  он  хрипло  выкрикнул  по-шведски  какое-то
ругательство и занес кулак для удара. На это я и рассчитывал.  Моя  полная
масляной каши ложка сорвалась со стопоров и, словно катапульта, метнула  в
Ларсена свое содержимое. Горячий комок угодил ему точнехонько промеж глаз.
   Не успел ошарашенный Ларсен стереть поридж с лица,  как  с  моей  ложки
вылетела уже новая порция и опять влепилась ему  прямо  в  лоб.  Остальные
парни вышли из оцепенения и начали смеяться. Раздались выкрики:
   - А ну-ка, добавь ему еще пару зарядов!
   Симпатии определенно были на моей стороне.
   Ларсен вытер наконец лицо и, тяжело ступая, направился в обход стола ко
мне. Сразу же все раздались в стороны, очистив место для боя.
   Я чувствовал, что довел Ларсена до белого каления,  и  очень  надеялся,
что от ярости он потеряет осторожность. Так оно  и  вышло.  Ларсен  очертя
голову ринулся в драку. Правая его рука изготовилась к свингу, а левая все
еще терла заляпанное кашей лицо. Лучшего я  и  желать  не  мог.  Я  нырком
уклонился от удара, обхватил ляжки Ларсена и бросил его через  свое  левое
плечо. Как я и ожидал, Ларсен хряснулся рожей  прямо  об  окованные  медью
ступени трапа. Обалдевший, он медленно поднялся на ватных ногах и выплюнул
изо рта кровь и два зуба. Ну, теперь только не дать ему прийти в  себя.  Я
как попало принялся молотить его - левой, правой,  левой,  правой.  Ларсен
зашатался, повалился навзничь, треснулся затылком о ступеньку и затих.
   Я вытер о штаны окровавленные руки и поднял свою ложку.  Теперь,  когда
все уже кончилось, меня вдруг затошнило. "Полно, полно, Ханнес, - сказал я
себе, - соберись и даже виду не показывай".
   Я уселся  на  свое  место  и  старательно  перемешал  остатки  масла  с
овсянкой.
   - Впредь всегда сперва  будем  размешивать  масло,  а  потом  уже  есть
поридж.
   - Отлично, Джон!
   Мы приступили к завтраку. О драке и посрамлении Ларсена никто  даже  не
вспомнил. Вскоре и сам он, постанывая, поднялся на ноги. Держась  за  край
стола,  чтобы  не  упасть  снова,  он  ощупал  пальцами   свою   распухшую
физиономию. Теперь оставалось закрепить достигнутое.
   - Ларсен, ты заплевал кровью всю палубу. А ну, прибери за собой дерьмо!
   Ложки замерли в воздухе, парни прекратили жевать.  Подобных  требований
здесь никогда еще никому не предъявлялось.
   - Ну, скоро ты? Или хочешь быть умнее нас всех?
   На всякий случай я  отодвинул  подальше  банку  [банка  -  скамейка  на
корабле]. Однако Ларсен  подчинился.  Чертыхаясь  вполголоса,  он  снял  с
крючка возле входа швабру и принялся возить ею по палубе. Кровь при  этом,
правда, не  смывалась,  только  еще  больше  размазывалась,  но,  главное,
возражать он и не пытался.
   - Присаживайся к нам, Ларсен, и выпей кофе.
   Он послушно сел.
   - Я полагаю, что в нашей вахте драк больше не будет, - сказал я.  -  На
прежнем моем корабле, "Доре", такого  не  водилось.  А  это  был  отличный
корабль.
   С  той  поры  в  нашей  вахте  наступил  покой.  Ларсен  утратил   свою
самонадеянность и избегал любой ссоры. Большая  часть  обитателей  кубрика
пресечению террора и воцарению мира откровенно радовалась.
   Спустя несколько дней установился порядок и в вахте  правого  борта.  В
Гамбурге наняли трех шведов: Мадсена, Эриксена и  Веннарда.  В  первый  же
день Мадсена дважды поколотили. Сперва кто-то из своей же вахты,  а  потом
боцман. Мадсен был сильным и опытным моряком,  да  только  куда  ему  было
против привычных к дракам записных забияк.
   Вскоре после моей стычки с Ларсеном во время обеда Эриксен заявил,  что
он и оба его друга не намерены больше  терпеть  побои  от  сотоварищей  по
вахте. И сразу же тройка главных драчунов ринулась  на  шведов.  Остальные
парни примкнули кто к обиженным, кто к обидчикам, и вахта разбилась на две
партии, яростно сцепившиеся друг с другом.
   Мы, вахта левого борта, стояли у люка и глазели на  весь  этот  бедлам,
учинившийся в узком кубрике. Кто против  кого  здесь  сражался,  разобрать
толком было невозможно. То одно, то другое тело  валилось  на  палубу  или
отлетало на койку; руки, ноги так и крутились клубком, так  и  мельтешили.
Наконец стало ясно, что победу одержали шведы и  их  приверженцы.  Страсти
понемногу остыли, и Эриксен, новый  лидер  кубрика,  толкнул  своей  вахте
небольшую речь о товариществе и всеобщем равенстве внутри команды.
   - Мало вам, что ли, издевательств Йохансена? - сказал он.
   - Ладно тебе, - прервал его Мадсен, стирая  кровь  с  разбитых  губ,  -
зачем зря болтать, о чем не следует.
   Эриксен тут же повел разговор о чем-то другом. Однако многие  смекнули,
что шведы не иначе как  затеяли  что-то  против  боцмана.  "Втроем  им  на
Йохансена  лучше  не  выходить,  -  подумал  я.  -  Сейчас  же   вмешаются
штурмана..." Ведь тут как выходит?  Получи  он,  к  примеру,  пару  добрых
тумаков от единственного противника, штурмана, пожалуй, и не отреагировали
бы, как "не замечали" они,  когда  боцман  сбивал  с  ног  кого-нибудь  из
матросов.  А  вот  выступи  совместно  против  боцмана  или  кого  еще  из
начальства сразу несколько человек - и это  считалось  бы  уже  натурально
бунтом. Судовые офицеры (и  конечно  же  унтер-офицеры)  обязаны  в  таких
случаях применять любые средства вплоть до оружия, чтобы подавить  бунт  в
самом зародыше. Кроме того, я был твердо уверен, что офицеров поддержит  и
большая часть команды. Одно дело - дать сдачи  боцману,  а  вот  групповое
неповиновение корабельному начальству - это уже совсем другое.
   Большинство команды (и я вместе со всеми) с любопытством  ожидало,  что
же все-таки предпримет шведская тройка. А пока они усердно исполняли  свою
работу и залечивали синяки и шишки. Ворча и поливая черными словами нас  и
всех наших ближних и дальних родственников, Йохансен  хрипло  вылаивал  на
всю  палубу  свои  команды.  Бодрячок  "Дж.У.Паркер"  неутомимо  бежал  по
Северному морю к Английскому каналу. В канале нам  потребовалось  довольно
часто менять галсы. Команде приходилось туго.  Днем  и  ночью  непрерывной
чередой один парусный  маневр  следовал  за  другим.  Новомодные  лебедки,
конечно, дело неплохое, только и при  них  основная  работа  держалась  на
матросских костях. Настроение команды падало от галса  к  галсу.  Конечно,
идти на паруснике в узкости, да еще круто к ветру - это вам не в санатории
загорать. Клацаешь зубами на холодном  ветру,  усталый,  сонный.  Попробуй
вздремни, когда свободную вахту то и дело высвистывают  наверх  к  каждому
повороту. Тут и без сильного шторма небо  с  овчинку  покажется,  а  уж  о
душевном настрое и говорить не приходится - гаже не бывает.
   Но вот и канал позади. Волны стали длиннее. "Дж.У.Паркер" мчится уже по
Бискаю. Ветер неспешно набирает силу. К вечеру капитан Педерсен  самолично
появился на шканцах. Обычно  он  не  часто  показывался  команде,  целиком
вверяя управление кораблем обоим штурманам. Кэптен посмотрел на  небо,  на
паруса, на компас, поговорил о чем-то с вахтенным офицером и снова скрылся
в своей каюте.
   - Пошел все наверх!
   Опять  парусные  маневры,  да,  чего  доброго,  не  на  один  час.   Мы
остервенело тянем шкоты и брасы. Из-за большой  парусности  корабль  часто
зарывается носом в волны,  и  тогда  вода  неистовым  потоком  несется  по
палубе. Пенистые струи сбивают с  ног.  Не  вцепишься  мертвой  хваткой  в
какую-нибудь  снасть  -  пиши  пропало.  Уф,  слава  богу,  водяная   гора
прокатилась мимо. Опять ноги твердо стоят на палубе. Теперь  можно  и  дух
перевести.
   - А ну, шкоты обтянуть! И еще разок, и еще! Полундра, держись!
   По палубе катится очередной водяной вал. Озлоблению нашему нет предела.
Лаются и богохульствуют даже самые  выдержанные  парни.  К  чему  вся  эта
живодерня?  Приубавить  слегка  парусов,  и  корабль  станет  послушнее  в
управлении, и водой его заливать не будет. Вот и штурман, кажись, того  же
мнения. Пошел к кэпу в каюту. Через несколько минут он выскочил оттуда как
ошпаренный, с красным лицом  и  трясущейся  челюстью.  Задал  ему,  видно,
старикан перцу.
   - Йохансен, прикажите натянуть штормовой леер [леер  -  туго  натянутый
трос с обоими закрепленными концами; ставится,  например,  для  ограждения
палубы, для установки тента и пр.].
   Боцман пролаял слова команды,  и  мы  принялись  за  дело.  Я  стоял  у
фок-мачты и держал конец троса, чтобы продернуть  его,  как  только  Франц
закрепит другой конец на баке.
   Йохансен стоял на фордеке и наблюдал за Францем. И тут вдруг  кливер  и
стаксель резко стрельнули под ветер. Шкоты, что ли, порвались?  И  конечно
же паруса потянули за собой  подветренные  шкоты,  до  той  поры  свободно
провисавшие. Вместе со шкотами мотнулись к подветру и их  блоки,  один  из
которых  что  есть  силы  треснул  Йохансена  по  макушке.   Боцман,   как
подкошенный, рухнул на палубу и мешком покатился к релингу. В тот же  миг,
как будто специально, корабль врезался штевнем в очередную водяную гору. Я
судорожно вцепился в фока-фал. Долго,  бесконечно  долго  тянулось  время,
покуда "Паркер" не высвободился наконец из объятий моря.  Слава  богу!  Из
схлынувшей волны вынырнул Франц. Он надежно держался  за  оковку,  которой
бушприт крепится к палубе. А вот  и  боцман!  Его  обезьянья  фигура  была
придавлена водяным потоком к самому фальшборту. И тут же на фордек рванула
вся тройка шведов.
   - Шкоты, шкоты подберите! - орал Эриксен.
   - Шкоты! - вторил ему Мадсен, спотыкаясь о голову Йохансена.
   Раздернутые шкоты хлестали на ветру  как  плети.  Эриксен  с  Веннардом
работали, казалось, не за страх, а за совесть. Словно одержимые,  метались
они по палубе, безуспешно пытаясь поймать непослушные  снасти,  и,  словно
невзначай,  то  и  дело  пинали  и  топтали  Йохансена  тяжелыми  морскими
сапогами.
   - Полундра, держись!
   Очередной вал с головой накрыл всю троицу пенной водой. Кливер-шкоты  в
струнку: парни успели-таки уцепиться за их концы. Любой моряк  знает,  что
взбесившуюся снасть лучше всего хватать за ходовой конец.  Стекающая  вода
протащила шведов вдоль релинга, слегка покувыркала, но ущерба не  нанесла.
Тело Йохансена беспомощно каталось по  палубе.  Должно  быть,  он  потерял
сознание.
   Франц поднял руку. Я понял, что свой конец леера он закрепил. Я тут  же
выбрал леер втугую, заложил снасть на утку и бросился на  помощь  боцману,
чуть не столкнувшись лоб в лоб с Францем, подоспевшим  с  другой  стороны.
Новая водяная гора едва не смыла всех нас за борт, но  вот  прокатилась  и
она, и мы поволокли тяжелого Йохансена на корму. Оба передних паруса парни
наконец укротили и шкоты  закрепили.  Вот  те  на:  тросы-то,  значит,  не
лопнули. Как же это они вдруг сами раздернулись?  Закреплены  плохо  были,
или, может, специально кто сработал?
   - Давай, давай скорее! - подгонял нас штурман.
   Ну что ж, все правильно: прежде всего - дело докончить, а  уж  как  там
оно приключилось -  после  обмозгуем.  Кряхтя  от  натуги,  мы  с  Францем
взгромоздили Йохансена на шканцы и уложили возле самого трапа. Что другое,
а вода его здесь не достанет. Нахлебался  он  ее,  видать,  преизрядно.  Я
перевернул его на живот - пусть водичка вытекает.
   Йохансен тихонько застонал. Ну, значит, не помер,  и  то  ладно.  Франц
побежал за капитаном. Из каюты появился Педерсен с бутылкой джина  в  руке
и, подойдя к нам, молча уставился на распростертого перед ним боцмана. Что
и  говорить  -  зрелище  не  из  самых  красивых.  Лицо  залито  кровью  и
обезображено, левая нога неестественно подвернута. Педерсен  ухватился  за
ногу, пытаясь развернуть ее как полагается. Йохансен  отозвался  отчаянным
криком.
   - Скажите плотнику, пусть принесет две тонкие  планки,  а  у  парусного
мастера возьмите ленту из самой тонкой парусины.
   - А про жидкую смолу плотнику тоже напомнить, сэр?
   - О, да  вы,  оказывается,  в  этом  разбираетесь,  -  согласно  кивнул
Педерсен.
   Франц принес лубки и бинт. Я стянул  с  Йохансена  сапоги  и  штаны.  К
счастью, матросские штаны широкие, а сапоги моряки носят обычно размера на
два больше. Ноги у Йохансена густо поросли волосами, как у обезьяны.
   Он пришел в сознание и едва слышно  лаялся.  Несмотря  на  жалкое  свое
состояние, ругался он по-прежнему виртуозно, в выборе выражений  нисколько
не затрудняясь, и замолкал лишь в те мгновения,  когда  Педерсен  всовывал
ему  в  рот  горлышко  бутылки  с  джином.  Быстренько  упоив  боцмана  до
бесчувствия, Педерсен скомандовал:
   - А ну, Восс, держите его покрепче за плечи.
   Раз, два, и нога развернута, как ей и положено.  Я  крепко  прижимал  к
палубе туловище  пациента,  а  тот  лишь  слабо  сопротивлялся  да  слегка
постанывал. Педерсен  прочно  стянул  лубками  поломанную  голень.  Пришел
парусный мастер с котелком разогретой  смолы  и  старательно  пропитал  ею
бинт. Закончилась операция как раз под команду:
   - Свободная вахта, разойдись!
   В кубрик, конечно, никто не пошел. Все сгрудились у шканечного трапа  и
ждали, что будет дальше.
   - Кто знает, как это случилось? - обратился к команде Педерсен.
   Парни переглянулись.
   - Должно быть, не поостерегся он, сэр.
   Кто это сказал, в наступивших сумерках сверху было не разглядеть.
   - Ну ладно, прикажите отнести боцмана в его каюту, штурман.
   - Иес, сэр.
   - Запишите о несчастном случае в вахтенный журнал.
   В кубрике происшествие не обсуждалось.  Каждый  держал  свои  думы  про
себя.
   Пошумев немного, свободная вахта залегла в койки. "Дж.У.Паркер" выиграл
у Атлантики очередной раунд.
   По простоте душевной все мы  полагали,  что  теперь-то  уж  от  боцмана
избавились. Избавились? Как бы не так! Всего через несколько дней,  кряхтя
и сквернословя, он снова вылез из своей берлоги. Плотник сделал  ему  пару
костылей, в нижние концы которых вбил острые шипы, чтобы не поскользнуться
на мокрой  палубе.  Йохансен  медленно  доковылял  до  шканцев,  ухватился
могучими ручищами за поручни и подтянулся. Из широкой  штанины  высунулась
наружу смоленая нога. Покряхтывая от натуги, он уселся,  свесив  ноги,  на
шканцах, возле самого трапа. Он сидел там словно злой, старый орангутан  и
зыркал сверху на нас своими  глазками-буравчиками.  Эту  позицию  Йохансен
занимал теперь каждое утро. Глаза его зло  посверкивали  из-под  кустистых
бровей и недоверчиво ощупывали каждого, кто показывался на палубе.
   Несколько дней спустя боцман, не  сходя  со  своего  места,  начал  уже
отдавать распоряжения. Штурмана его не  пресекали,  и  нам  оставалось  их
исполнять. Дело свое Йохансен знал безупречно, так что,  покуда  кулаки  в
ход пускать он был неспособен, мы против него ничего не имели.
   Особенно  внимательно  следил  Йохансен  за  мной  и   тремя   шведами.
Определенно подозревал, что злосчастные кливершкоты раздернулись не святым
духом. А мы четверо были  теми  самыми  парнями,  что  пресекли  террор  и
насилие внутри вахт.
   Спустя несколько недель боцман,  видимо,  пришел-таки  к  определенному
выводу.  Случилось  так,  что  Веннард  работал  как  раз  неподалеку   от
Йохансена, а тот выкрикивал ему свои приказания и все время  подгонял.  По
тону или еще как, только Веннард  почуял,  что  Йохансен  замыслил  что-то
недоброе, и старался поэтому не выпускать боцмана из  поля  зрения.  И  не
напрасно, как оказалось. Не отреагируй он мгновенно да не  бросься  плашмя
на палубу, с силой пущенный костыль угодил бы  ему  не  в  голову,  так  в
спину. Тяжелая палка с острым шипом на конце - оружие  грозное,  что  твой
дротик. Короче говоря, костыль просвистел мимо и с грохотом  покатился  по
палубе. Веннард кошкой бросился к костылю, схватил его и выбросил за борт.
   - Ваше приказание выполнено, боцман. Больше он  вам  не  нужен?  Второй
тоже за борт?
   Йохансен взревел от ярости,  однако  второй  костыль  метать  не  стал.
Вахтенный штурман с подчеркнутым равнодушием взирал на  небо.  Не  заметил
ничего, значит, и вмешиваться не надо.
   Вечером боцман еле добрался с одним костылем до  своей  каюты.  Там  он
закатил грандиозный скандал нашему  плотнику.  Тот  отказался  делать  ему
новый костыль.
   - Не имеешь права мне приказывать, - орал плотник. - Скажет  штурман  -
сделаю, а так не буду!
   Плотник был швед и норвежца-боцмана недолюбливал.
   Йохансен быстро выучился передвигаться с одним костылем. Жалостливых на
всем корабле не нашлось. Четыре или пять недель спустя  капитан  Педерсен,
по-прежнему редко появлявшийся на палубе, остановился возле  сутулившегося
на своем обычном месте боцмана.
   - Ну что же, пора снимать лубок.
   Йохансен тотчас закатал повыше штанину, оперся рукой о релинг и вытянул
перед капитаном свою ногу. Задранную вверх  оголенную  ногу  держали  двое
парней, сам же Педерсен острым ножом вспарывал бинты. Не простое это  дело
- разрезать каменной твердости смоляную повязку на корабле, испытывающем и
бортовую, и килевую качку. Страшно  -  а  ну  как  нож  сорвется?  Губы  у
Йохансена побелели, даже сквозь волосню заметно было. Но деваться-то  ведь
некуда. За операцию взялся сам капитан, а уж ему лучше не перечить.  И  то
сказать, брякнешь что под руку, а  рука-то  и  дрогнет.  Но  нет,  капитан
оказался ловким хоть куда. С одного раза он лихо располосовал  весь  лубок
вдоль шины от колена да ступни,  и  ни  разу  нож  не  соскользнул.  Потом
просунул пальцы в образовавшуюся  щель,  рывок  -  и  смоляной  панцирь  с
треском разлетелся. В тот же миг Йохансен  дико  вскрикнул,  схватил  свой
костыль и ахнул им капитана. Боцман сидел, а Педерсен стоял, поэтому  удар
пришелся прямо по капитанской голени. Завопив от боли,  капитан  повалился
на палубу, а боцман, изрыгая проклятия, ухватился за свою освобожденную от
лубка ногу. На какой-то момент штурмана и оба матроса оторопели, но быстро
пришли в себя и всем гуртом навалились на боцмана.
   Нас эта операция страх как занимала. Кому другому, а нам  крайне  важно
было знать, как теперь Йохансен  себя  поведет.  Превращение  операции  по
снятию лубка в неистовую драку нас, разумеется, очень поразило. Я  тут  же
ринулся по трапу на шканцы и, взбежав, увидел, что первый штурман  молотит
костылем Йохансена. Тот еще шевелился, покуда  очередной  удар,  прямо  по
черепу, не лишил его сознания.  Второй  штурман  от  души  угощал  боцмана
пинками. Оба матроса благоразумно держались в  сторонке,  оказывая  помощь
тщетно пытавшемуся подняться на ноги капитану.
   Понемногу страсти улеглись, и мы принялись зализывать раны.  Боцманский
костыль перебил капитану ногу. Плотник, парусный мастер и я  имели  уже  в
таких делах довольно приличный опыт и лубок капитану наложили что надо.
   Потом занялись Йохансеном. Удары костылем его голова  перенесла  вполне
удовлетворительно, и кости  почти  все  оказались  целы.  Пострадала  лишь
здоровая прежде нога, павшая жертвой не то пинка, не  то  удара  костылем.
Так или иначе, но у самой щиколотки она была переломана. Когда мы  стянули
с него штаны, чтобы наложить  лубок,  глазам  нашим  предстала  редкостная
картина. Только что перебитая нога поросла  густой,  черной,  курчавящейся
шерстью, а та, что поломалась прежде, сверкала белизной, и  волос  на  ней
почти не было. Зато вся она была в мелких капельках крови:  капитан  разом
вырвал с корнем все волосы, прилипшие к смоляной повязке. От  адской  боли
Йохансен очумел и, ничего не соображая, принялся крушить кого ни попадя. В
итоге на корабле - две поломанные ноги.
   На следующий день капитан отстранил Йохансена от  должности  за  наглое
нападение на судового  офицера.  Боцманом  вместо  него  назначили  нашего
судового плотника, а плотником стал я.
   Дальнейшее плавание вокруг мыса Горн  было  трудным,  но  обошлось  без
особых приключений. Оба моих пациента не вылезали из коек. На  костылях  в
такую погоду им на палубе делать было нечего. Йохансену я соорудил  второй
костыль и, вручая его, не удержался от кое-каких наставлений,  встреченных
им весьма мрачно. Он долго бухтел что-то себе под нос, однако выступать  в
открытую не отважился.
   Капитан вызвал меня лишь у самого Южного тропика.
   - Восс, разрежьте мне этот проклятый лубок.
   Я аккуратно прорезал бинты вдоль всей шины.
   - Спасибо, можете идти.
   Я тотчас же поспешил к Йохансену. Он все еще  жил  в  своей  боцманской
каморке.
   - Йохансен, с капитанской ноги я лубок уже снял. Теперь твоя очередь.
   Он судорожно вцепился в край койки.  Господи,  как  дрожали  его  руки,
покуда я трудился над смоляной повязкой. А когда я  взялся  было  за  края
разреза, он обреченно смежил  веки  и  до  скрипа  стиснул  зубы.  Однако,
убедившись, что ломать лубок я вовсе не собираюсь, он снова раскрыл  глаза
и озадаченно посмотрел на меня.
   - Вот тебе ножницы, срезай осторожно волосы и снимай понемногу повязку.
Каюту к вечеру освободи, сюда вселится новый боцман.
   До самого Сан-Франциско не было  на  "Дж.У.Паркере"  более  смирного  и
исполнительного матроса, чем Йохансен. Как только мы ошвартовались, он тут
же испарился с корабля, плюнув на заработанные деньги.
   Взял расчет и я. Золотые россыпи Калифорнии! Сколько  я  о  них  слышал
всяких чудес! Чем черт не шутит, может, я и вправду стану еще миллионером,
как рекомендовал мне когда-то отец.



        13

   <b>Сан-Франциско. Снова на "Дж.У.Паркере". "Йес, сэр".</b>
   <b>Медицинский сундучок. Штурманские экзамены</b>

   Над  Сан-Франциско  сияло   жаркое   солнце.   Мы   с   Францем,   тоже
соблазнившимся  стать  миллионером,  волочили  свои  морские  сундучки  по
пыльным улицам. Нескончаемый людской поток обтекал  нас  со  всех  сторон.
Иммигранты, золотоискатели, китайцы, лощеные буржуи в цилиндрах, погонщики
мулов, доставлявшие на выносливых  спинах  своих  бессловесных  подопечных
провиант для золотоискательских лагерей, дамы всех разрядов  и  состояний.
Все они болтали, кричали и переругивались друг с дружкой.
   Потолкавшись часа полтора туда-сюда, мы нашли наконец  бордингауз,  где
можно было преклонить голову на ночное время.  Хозяин  с  ходу  потребовал
задаток и заломил такую несуразную цену,  будто  мы  собирались  снять  не
жалкие койки, а по меньшей  мере  апартаменты  о  пяти  комнатах  в  самом
шикарном отеле.
   - Ну, Франц, - сказал я, - с этакими ценами ни в жизнь нам с  тобой  не
стать  миллионерами.  Нет,  дружище,  тут  мешкать  нельзя.  В  горы  надо
подаваться, золото рыть, и чем скорее, тем лучше. Видал,  внизу,  в  баре,
парни сидят? Похоже, золотоискатели.
   Из-под кровати невозмутимо выползла стайка клопов. Я тут же  прихлопнул
их ногой. Не иначе как прежние постояльцы вели с паразитами  войну  не  на
жизнь, а на  смерть.  Все  стены  позади  кроватей  пестрели  полукружьями
засохшей крови и раздавленными клопиными останками.
   После битвы у победителей вошло, вероятно, в обычай  вытирать  руки  об
одеяло. Судя по виду этой постельной  принадлежности,  добрый  сей  обычай
возник никак не позже, чем полгода назад.
   Моряки  непривередливы.  Но  к  клопам  я  всегда  питал   неистребимое
отвращение. Позднее, в Южных морях, мне пришлось  привыкать  к  тараканам,
делившим с нами жилье в кубрике. Да и все  порты  тоже  кишмя-кишели  этой
живностью. В Иокогаме, когда я посещал свою приятельницу Коике-сан,  домик
ее сиял чистотой. И все же постоянно где-нибудь  в  пределах  досягаемости
возле  нее  лежала  тараканья  хлопушка.  Правой  ручкой   госпожа   Коике
безмятежно наливала мне чай или накладывала  на  тарелку  рис,  тогда  как
левая ее рука, как бы сама по себе, молниеносно хватала  вдруг  эту  самую
хлопушку и щелкала ею по краю татами - тростниковой циновки, на которой мы
сидели. Движения ее всегда были столь быстры, что  я  так  ни  разу  и  не
увидел, кого она там прихлопнула. Щелчок и характерный запах раздавленного
таракана - вот и все, что я ощущал. А Коике-сан только нежно смеялась.
   Стоп, стоп, Ханнес, опять тебя занесло. Оставайся-ка покуда при  клопах
в Сан-Франциско, в бордингаузе. Ведь, может, именно из-за них ты так и  не
стал миллионером.
   Ей-богу, клопы куда хуже тараканов. Я  с  ужасом  думал  о  предстоящей
ночи. Мы тщательно заперли  дверь  в  свою  каморку.  Очень  уж  продувные
физиономии были у остальных ночлежников. Должного уважения к чужим морским
сундучкам этим парням явно не хватало.
   В баре был час пик. Мы  присоединились  к  группе  мужчин,  похожих  на
золотоискателей, и  после  нескольких  стаканчиков  подключились  к  общей
беседе. Разговор шел, конечно, все о том же самом:  о  золотых  самородках
размером с детскую  голову,  лично  виденных  каждым  из  рассказчиков  на
калифорнийских приисках. Все они, как оказалось, в  старательском  ремесле
собаку съели, и единственно, чего им не хватало, чтобы пуститься на поиски
еще более крупных самородков, так это самой малости - денег на обзаведение
инструментом.
   Потом поступило деловое предложение: мы даем им  небольшой  задаток,  а
они за это берут нас в долю на надежнейший из надежных "клэйм" - право  на
участок на золотых приисках.
   - Франц, - сказал я по-немецки, -  не  торопись,  давай-ка  прежде  все
хорошенько обмозгуем.
   - Эй, Ханнес, была ни была! Кто не рискует, не выигрывает, -  дрожа  от
азарта, воскликнул Франц.
   Удивительное  дело:  на  каждую   поговорку   обязательно   есть   своя
контрпоговорка.  Я  вполне  мог  бы  ему  ответить:  "Поспешить  -   людей
насмешишь" или, скажем, "Семь раз отмерь, один раз отрежь". Но я  не  стал
подбирать подходящую пословицу, а сказал прямо:
   - Никогда не заключай сделок в пьяном виде, дружище.
   И то сказать, захмелели мы с непривычки довольно  изрядно,  не  то  что
наши "золотоискатели". Эти-то, похоже, каждый вечер у  стойки  собираются.
Горло полощут, от пыли пересохшее, от сан-францисской уличной пыли. Что же
касается пыли золотоносных полей Сакраменто, то она им столь же  неведома,
как и мне, многогрешному. Что-что, а уж это-то я  сообразил,  невзирая  на
изрядную дозу чудовищного пойла, которое хозяин выдавал за виски.
   Я расплатился за свою долю выпивки,  слегка  пошатываясь,  добрался  до
нашей комнаты и остаток ночи метался взад-вперед по узкому  проходу  между
койкой и сундучком. Смертельная усталость так и тянула на койку, но стоило
не то чтобы даже прилечь, а просто склониться к ней, как тут  же  на  меня
набрасывалась стайка клопов и вновь запускала мой маятник.
   Франц явился только под утро и прямо в одежде и  сапогах  плюхнулся  на
кровать.
   К счастью, вскоре совсем рассвело. Я спустился в холл и попросил портье
выпустить меня на улицу.
   Неподалеку  от  нашей  ночлежки  работало  уже  вовсю  маленькое  кафе.
Расправляясь с завтраком, я поглядывал в окошко. Тысячами  шли  люди  мимо
окон моей кафушки и ни один почему-то не был похож на миллионера.  Да  что
там на миллионера: ни ста, ни даже десяти тысяч марок, бьюсь об заклад, ни
у кого из них отродясь не бывало. Из осторожности я вел счет на марки. Мне
хотелось заиметь миллион  марок,  а  не  долларов.  Эти  самые  долларовые
миллионеры со вчерашнего вечера стали мне почему-то очень подозрительны.
   Может, я не туда  попал  или  чего-то  не  понимаю?  Ведь  если  золото
валяется здесь повсюду кучами, почему же не все люди богаты или по крайней
мере состоятельны?
   Поглощенный этими размышлениями, я покинул кафе и направился  к  порту.
Сотни огромных парусников устремили свои мачты  и  реи  в  утреннее  небо.
Маленькие, коптящие пароходики сновали между ними  по  бухте.  Я  стоял  у
парапета и глядел на всю эту столь знакомую мне картину, как вдруг  кто-то
тронул меня за плечо. Это был капитан Педерсен.
   - Ну что, морячок, еще не в Сакраменто?
   Я покачал головой и рассказал капитану обо всем, что передумал и к чему
пришел вчера вечером и сегодня утром.
   - В основном до этого доходят, когда деньги уже кончились, а золота еще
и в помине нет, да и вряд ли вообще будет, - сказал Педерсен. -  Вот  что,
Восс, у меня предложение: пойдем-ка вместе позавтракаем.
   У меня дыхание перехватило. Капитан приглашает матроса (ну пусть хоть и
не матроса, а корабельного плотника) позавтракать!
   Это что-то  новое.  Мы  побрели  рядышком  к  стоящему  под  разгрузкой
"Дж.У.Паркеру". Кок Джим, увидев  меня,  осклабился  во  всю  свою  черную
физиономию.
   - Джим - единственный из старой команды, кто остался на корабле.
   Джим  поставил  на  стол  второй  прибор.  Долго  упрашивать  меня   не
потребовалось. Если надо, я вполне мог бы позавтракать еще и в третий раз.
Но что же все-таки хочет от меня Педерсен?
   - Вы, наверное, заметили, что в последнем рейсе я много болел?
   Я кивнул. Так оно и было, кэп действительно появлялся наверху  довольно
редко.
   - Я и теперь еще не совсем в форме. Поэтому мне нужен  секретарь.  Нет,
нет,  не  для  писания  бумаг,  -  успокоил  меня  Педерсен,  поймав   мой
недоуменный взгляд, - а для помощи в управлении кораблем.
   Я был слегка ошарашен.
   - Но что я понимаю в навигации?
   - Всему этому вы научитесь. Или, может, вам слабо?
   Он знал, чем меня достать. На эту удочку я и  сейчас  еще  вполне  могу
клюнуть. И все-таки что-то мне здесь казалось неладным.
   - Кэптен, вы же знаете, что я едва говорю по-английски, а писать так  и
вовсе не умею.
   Педерсен только рассмеялся:
   - Я хочу быть до конца честным с вами, мистер Восс. Ваши знания в  этом
рейсе не так уж важны. Мне нужен свой, доверенный человек на шканцах.
   Когда мне кто-то говорит, что хочет быть со мной до конца честным,  это
меня всегда настораживает. Но с другой стороны, "мистер Восс", да  еще  из
уст капитана... Педерсен протянул мне судовую роль [судовая роль -  полный
список экипажа судна с указанием занимаемых должностей], и я расписался  в
ней как секретарь капитана.
   В последующие дни явились  остальные  офицеры  и  кое-кто  из  команды.
Первым штурманом был янки по имени  Шульце.  Он  сказал,  что  его  предки
больше сотни лет назад переселились за океан из Вестфалии. Короче  говоря,
нутром он был все еще вестфальским крестьянином, зато манерами и ухватками
- истинный янки. В его вахту входил также и третий штурман, имя которого я
позабыл.
   Второго штурмана звали Макферсон, и был он чистокровным шотландцем.  Мы
жили с ним  в  одной  каюте.  Перво-наперво  он  расспросил  меня  о  моем
жалованье.
   - Скажите, Джон, сколько вам платит кэптен как секретарю?
   Я ответил.
   - Вы знаете, а ведь кэп  вас  здорово  надувает:  он  платит  вам  лишь
половину офицерского оклада.
   Я разъяснил, что слабо еще разбираюсь в  судовождении.  Точнее  говоря,
почти не разбираюсь.
   - Но ведь он-то и нанял вас, как я понимаю, для помощи в управлении  не
кораблем, а командой.
   Что подразумевал под этим Макферсон, мне стало  ясно  три  дня  спустя.
"Дж.У.Паркер" готов был к выходу в море, но команду укомплектовать мы  так
и не смогли. Недоставало свыше двадцати человек. Под бортом у  нас  пыхтел
уже маленький буксирчик, сажа хлопьями летела  на  чистую  палубу.  Кэптен
Педерсен прогуливался взад-вперед по шканцам и, казалось, что-то выжидал.
   На набережной показалось пять извозчичьих фургонов. Они остановились  у
нашего трапа. Рядом с каждым извозчиком сидело  по  сопровождающему  (все,
как  на  подбор,  вылитые  вышибалы  из  портовых  кабачков).  Эти  пятеро
джентльменов проворно отворили дверцы фургонов, выгрузили  из  каждого  по
четыре, а то и по пять вусмерть пьяных парней и,  взбадривая  свои  жертвы
крепкими тумаками, поволокли их на "Дж.У.Паркер", где и сложили  рядком  у
шканечного трапа.
   Кэптен Педерсен внимательно рассмотрел пьяных забулдыг. Одного, слишком
хилого, он возмущенно отверг.  На  остальных  зашанхаенных  [зашанхаить  -
обманным путем, чаще всего в пьяном виде, заманить на  корабль  людей  для
службы матросами; такой вид "вербовки" особенно процветал в Шанхае]  выдал
расписку в приеме. Едва торговцы людьми убрались с борта, "Паркер" отвалил
от стенки. Буксир медленно потянул нас из гавани и бухты Сан-Франциско.
   На внешнем рейде буксир, тоненько свистнув, распрощался с нами и весело
пошлепал назад в порт. Силами  основной  команды  мы  поставили  несколько
парусов,  и  "Дж.У.Паркер"  получил  ход.   Покончив   с   первоочередными
матросскими работами, мы занялись  новичками.  Ну  и  публика!  Лежат  как
бревна - кто спит, как пшеницу продал, кто, стеная и кряхтя,  держится  за
голову. Шульце приказал изготовить к работе  палубную  помпу,  после  чего
самолично взялся за шланг и направил тугую струю  прямо  на  головы  своих
вновь испеченных матросов.  Холодная  морская  вода  -  самое  действенное
отрезвляющее средство, от нее и мертвый встрепенется.
   И в самом деле, не прошло и пяти минут, как все наши новички,  насквозь
промокшие, все еще слегка ошалелые,  но  уже  способные  шевелить  языком,
стояли на нетвердых ногах возле шканцев.
   Педерсен внимательно оглядел их сверху:
   - Итак, вы пожелали наняться на "Дж.У.Паркер".  Ну  что  ж,  теперь  мы
распределим вас по вахтам.
   Люди удрученно молчали, все еще не в состоянии  прийти  в  себя.  Всего
каких-то несколько часов назад они сидели себе в шумных портовых  кабачках
и рассуждали, как бы поскорее добраться до сакраментских золотых россыпей.
Участливые хозяева  поддакивали  и  щедро  наливали  виски...  И  вдруг  -
проснуться на борту чужого судна! Наваждение какое-то!
   Шульце подошел к правому трапу. Первому штурману первым и выбирать.
   - Эй ты, длинный, подойди сюда, - он ткнул пальцем в самого  рослого  и
на вид самого сильного.
   То ли парень не желал, то ли котелок у него с похмелья еще плохо варил,
только на слова чифа он почему-то не отреагировал. Прыжок - и  Шульце  уже
возле матроса, серия резких коротких ударов - и несчастный бич летит уже к
трапу и со стоном падает на  палубу.  Я  взглянул  на  Педерсена,  но  тот
увлеченно наблюдал за постановкой марселей и, казалось, ни на  что  больше
не обращал внимания.
   Теперь настала очередь Макферсона:
   - А ну, подойди ко мне, сынок, будешь в моей вахте левого борта.
   Вызванный без промедления выполнил команду.
   И снова орет Шульце:
   - Эй ты, толстяк, иди сюда!
   Несколько минут - и люди без всяких  препирательств  уже  разделены  по
вахтам.
   И капитан Педерсен, должно быть, на марсели вдоволь нагляделся.
   - Подходи по одному расписываться в судовой роли! Начнем с тебя,  -  он
кивнул  в  сторону  сбитого  с  ног  парня  из  вахты  правого  борта.  Со
стеклянными глазами, пошатываясь, тот медленно поднялся с колен.  И  снова
рядом с ним оказался  Шульце,  и  снова  молниеносный  боксерский  удар  в
солнечное сплетение:
   - Как надо отвечать, когда тебя вызывают, ты, проклятая вонючка?
   - Йес, сэр.
   Педерсен опять переключился на  паруса  и  инцидента  "не  заметил".  С
парусами, очевидно, все было в порядке, и он снова обратился к команде:
   - Ну, подойди ко мне!
   - Иес, сэр, - сказал парень.
   - Ну, Джон, теперь вы поняли, зачем в каждой вахте нужны два офицера? -
подмигнул мне Макферсон.
   Учитель Беренс рассказывал нам в школе о рабах в  Древнем  Риме,  и  я,
помню, очень удивлялся, почему они не перебили сразу же всех своих господ.
Ведь рабов-то было куда больше! Теперь мне самому,  на  собственном  опыте
довелось  испытать,  как  это  происходит.  И  я   оказался   на   стороне
рабовладельцев, или, точнее, надсмотрщиков. Нечего сказать, вляпался,  сам
не заметив как!
   В нашу вахту люди получали из "шляпной коробки"  снаряжение  и  одежду.
Макферсон аккуратненько заносил все в гроссбух.
   -  Это  стоит  33  доллара,  да  еще  10  долларов  за   посредничество
вербовщику, да 6 долларов 35 центов за  неоплаченное  виски.  Итого  -  49
долларов и 35 центов. Распишись-ка здесь, сынок.
   И матросик послушно отвечает:
   - Иес, сэр.
   И ставит свое имя под суммой,  за  которую  должен  трубить  целых  два
месяца.
   Макферсон с первой же вахты урегулировал и свои отношения со мной:
   - Вы прикомандированы ко  мне,  Джон,  но  я  не  люблю,  когда  кто-то
путается у меня под ногами. Занимайтесь чем хотите. Ну, а придется пойти в
атаку, прикрывайте меня с тыла.
   Ясность в отношениях, что ж, и меня это тоже вполне устраивало.
   - Мистер Восс, - сказал  мне  на  другой  день  Педерсен,  меланхолично
скользя взглядом вдоль своей ноги, на которую совсем недавно я  накладывал
смоляной лубок, - принимайте аптечку. Вы ведь в этом деле великий спец.
   Аптечка  оказалась  большой  деревянной  коробкой  вроде   сундучка   с
перевязочными материалами и мазями. Кроме того, в ней было еще десятка два
пузырьков  со  всякими  лекарствами.  К  аптечке   прилагалась   маленькая
тетрадочка, в которой были описаны  важнейшие  болезни,  и  после  каждого
описания указывалось,  сколько  капель  и  из  какого  пузырька  следовало
принимать больному.
   На многих кораблях среди матросов очень популярна история  о  том,  как
некий капитан пожелал вылечить  одного  из  своих  пациентов  от  болезни,
против которой предписывалось средство под номером  7.  Однако  пузырек  с
этим средством оказался пуст, и тогда капитан дал больному  лекарства  под
номерами 3 и 4. Ну а  дальше  рассказчик-оптимист  вылечивал  больного,  а
рассказчик-пессимист зашивал его в парусину и привязывал к  ногам  тяжелую
балластину. Но это все так, треп один, а если по правде, то никаких других
средств, кроме номера 2 - касторки, из  этих  ящиков  никому  сроду  и  не
выдавали. Да и за номером 2 обращались не очень  часто.  Так  что  в  часы
вахты я посиживал себе в штурманской рубке возле своего медицинского ящика
да листал забытую кем-то книгу. Книга эта была напечатана  сразу  на  трех
языках: английском, немецком и испанском. Что меня удивило,  так  это  то,
что, оказывается, я могу довольно сносно читать по-испански. Мануэль  явно
был совсем не плохим учителем, и общение с ним, как видно,  пошло  мне  на
пользу. Во всяком случае словарный запас у меня оказался куда шире, чем  я
считал поначалу. От нечего делать я решил перевести на немецкий  испанскую
часть, а затем сравнить свой перевод с  немецким  текстом.  Время  быстрее
пройдет, опять же практика. Поглощенный своим занятием,  я  сосредоточенно
жевал кончик карандаша, как вдруг распахнулась  дверь,  и  в  рубку  вошел
Педерсен.
   - Что, вахта вас не касается?
   У меня не было причин что-либо скрывать, и я объяснил, что Макферсон не
хочет моей помощи.
   Педерсен  устремил  взор  на  паруса,  как  всегда,  когда   не   желал
чего-нибудь видеть или слышать. Потом достал из шкафчика какую-то книгу:
   - Ну что ж, в таком случае переводите-ка вот эту.  Как  раз  хватит  на
весь рейс.
   На синей обложке золотом было вытиснено: Натаниэл Боудич. "Американская
морская практика".
   Я бодро принялся за перевод. Книга мне попалась подходящая.  Во-первых,
речь в ней шла о мореплавании, и, стало быть, специальные термины мне были
уже знакомы. Во-вторых, вся она была разбита на  очень  краткие  отдельные
параграфы, а в них - еще и по пунктам, так что перевод продвигался споро и
не очень утомлял. И покуда "Дж.У.Паркер" бежал по дуге  большого  круга  к
зюйд-весту, чтобы, достигнув зоны пассатов, пересечь затем экватор и Южный
тропик и обогнуть наконец с зюйда  мыс  Горн,  я  переводил,  переводил  и
переводил.
   К великому моему счастью, навигация в те времена шагнула еще  не  столь
далеко, как нынче. "Боудич" был  куда  тоньше  иных  современных  изданий.
Главное же, нынешние методы определения места корабля были  тогда  еще  не
известны, а те, что использовались, были не в  пример  проще.  Недели  три
спустя после выхода в море ни один капитан на свои часы уже не  полагался.
Поэтому очень-то сильно ломать голову над определением  долготы  нам  было
просто ни к чему: хоть расшибись ты в расчетах, а уж коли  часы  неточные,
ошибки все равно не избежать. И ведь вот, поди ж ты, несмотря ни  на  что,
приходили-таки парусники в свой порт назначения, и баста.
   Шульце только пофыркивал на мои занятия:
   - Держи прямо к норду или  к  зюйду,  пока  не  достигнешь  широты,  на
которой лежит твоя цель, а потом правь себе к осту или к весту, покуда  не
дойдешь куда требуется.
   Макферсон придерживался иного мнения:
   - Наука все время идет вперед, и методы с каждым днем становятся лучше.
Хорошая навигация экономит время и деньги.
   Что ж, так оно и есть. В чем, в чем, а в экономии шотландцы толк знают.
Третий штурман, имя которого я позабыл, по этому поводу вообще  ничего  не
говорил.
   Время от времени Педерсен заходил в рубку и просматривал  мой  перевод.
Настроение у капитана большей частью было хорошее. Да и  с  чего  бы  ему,
собственно, портиться? "Дж.У.Паркер" исправно бежал вперед, команда особых
хлопот не доставляла. Вот он и развлекался, как мог: проверял мой перевод,
а иной раз  пускался  даже  в  воспоминания  о  собственной  навигационной
практике. Порассуждать было о чем, потому как хлопот с определением  места
корабля у капитана всегда выше головы.
   Постоянные (пусть даже и небольшие) отклонения от курса из-за  перемены
направления ветра, морских  течений,  облаков,  целыми  днями  закрывающих
солнце, неточных часов - все это сильно затрудняло  определение  истинного
места корабля. Да  плюс  ко  всему  еще  множество  различных  ошибок  при
измерении  углов  секстаном,  потому  как  корабль  -   платформа   весьма
неустойчивая. Ну и, наконец, сами-то вычисления велись таким способом, что
ошибиться было легче легкого. Поэтому любой капитан только радовался, если
прокладку независимо от него вел еще и кто-то другой. Когда  "Дж.У.Паркер"
обогнул мыс Горн, включился в  эту  работу  и  я.  Каждый  полдень,  если,
конечно, боженька показывал нам Солнце, я брал ег