енера Жбанова. -- Ты одна? -- спросила она, оглядываясь. -- Одна. -- А кто сейчас был здесь? Телюков, или это мне показалось? Кажется, он. -- Да, он. Лиза Жбанова была школьной подругой Лили. Три года назад они вместе ездили сдавать вступительные экзамены в институт. Лиза провалилась. Не прошла она по конкурсу и на следующий год, хотя подруга занималась с ней и даже хлопотала за нее перед директором. Потеряв надежду поступить в институт, Лиза жила одной мыслью -- выйти замуж. Она стала одеваться по последней моде, не пропускала ни одного танцевального вечера, заводила знакомства с молодыми офицерами. Лизина мать, Капитолина Никифоровна, каждый год пышно отмечала день рождения дочери, устраивала вечеринки, куда преднамеренно приглашались и холостые офицеры. Но пока что с замужеством Лизе явно не везло. То ли женихи попадались чересчур разборчивые, то ли слишком уж непривлекательная была невеста. Скорее всего причина крылась в последнем. Лиза не блистала ни умом, ни красотой. От матери она унаследовала рыжий цвет волос, обильные веснушки и чрезмерную для ее возраста полноту. Лиза почти ничего не читала и ничем, кроме нарядов и танцев, не интересовалась. Но больше всего отталкивало офицеров, как об этом и поговаривали в гарнизоне, откровенное, ничем не прикрытое стремление дочери инженера обзавестись мужем. Выйти за кого угодно: за летчика, техника, офицера обслуживающего подразделения. Все равно за кого, лишь бы выйти!.. -- Я к тебе собиралась было зайти днем, да ты была занята, -- сказала Лиза и, сделав брезгливую гримаску, добавила: -- И охота тебе возиться с тряпками? Неужели не могла бы помыть полы та туркменка, которая работает прачкой и дочь которой ты обучаешь музыке? Лиза сказала это в тот момент, когда к ним подошла Назык. Девочка смутилась. Смутилась и Лиля. -- Ведь ты даром учишь ее? -- спросила Лиза с полным отсутствием такта. "Боже, до чего она глупа и невоспитанна", -- подумала Лиля. -- А у меня радость. Такая радость, Лилечка, что ты не представляешь! -- Лиза сладко потянулась и кокетливо закатила глаза. -- А ну-ка, угадай, с кем я вчера встретилась? Ни за что не угадаешь! А если скажу, то, пожалуй, и не поверишь... -- Пойди, погуляй, Назык! -- обратилась Лиля к девочке. -- Ни за что не угадаешь! -- продолжала интриговать подругу Жбанова. -- Ты бы, Лиза, думала, прежде чем говорить, -- укоризненно произнесла Лиля. -- А что? -- Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь... -- А что ж особенного я сказала? -- Назык все прекрасно понимает. И я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь прислуживал мне. -- Вот чудачка! -- расхохоталась Лиза. -- А я, например, никогда ничего не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас? -- Откуда же мне знать? Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо: -- Из академии он. Ромб на мундире. А отец говорил, что он, пожалуй, скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет. У Лили мучительно заныло сердце. -- За книгой к отцу приходил, -- продолжала Лиза. -- Взял книгу, а тут мать познакомила меня с ним. "Знакомьтесь, -- говорит, -- это моя дочь". И мы разговорились. А потом мама угощала его чаем с вареньем. Я завела радиолу. К сожалению, у него были какие-то неотложные дела, а то бы потанцевали. Когда он собирался уходить, то пожал мне руку и так ласково взглянул мне в глаза... -- Лиза заломила руки, -- так ласково... Даже мать обратила внимание...Она пригласила его бывать у нас, и он обещал. Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно погасло. Не может такая, как Лиза, увлечь Поддубного. Не может. Слишком он серьезный человек! -- Да, Лиля, знаешь, почему я зашла к тебе? -- спросила Лиза. -- В клубе организуется художественная самодеятельность. Там сейчас заседает комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли! -- Иди сама. Я никуда не пойду. -- Не глупи. Ведь ты хорошо играешь. -- Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня. -- Пойдем, пойдем! -- Лиза подхватила под руку сопротивляющуюся Лилю. -- Ну чего ты так помрачнела? Наверное, сама неравнодушна к Поддубному? Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! -- И она зашептала на ухо подруге: -- А знаешь, за что Телюкова на гауптвахту посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит к твоему отцу, вот Телюкова и заело... -- Что ты говоришь? -- вздрогнула Лиля. -- Это неправда... -- Утверждать не могу. За что купила, за то и продаю. А ты будь предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть он не беспокоится. Можешь дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли! -- Пошли, -- неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой. Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на гауптвахте... И, кажется, это был первый случай в полку, когда офицер сидел под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб. Поддержанный замполитом, Байрачный решительно взялся за организацию художественной самодеятельности. Прежде всего позаботился об афише. Лейтенант Калашников не пожалел красок для столь важного дела: громадная афиша на щите сразу бросалась в глаза. Когда ее прислонили к стене клуба, она достигла крыши. Слово "самодеятельность" было написано полуметровыми буквами. Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника клуба отдельную комнату, на двери которой появилась табличка с надписью: "Руководитель художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера". Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова -- своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова. В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный. -- Мы -- подражатели! -- отрекомендовался высокий. -- Кому же вы подражаете? -- заинтересовался Байрачный. -- Тарапуньке и Штепселю. -- Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас? -- Отчего же? Для этого и пришли. Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид "Тарапуньки". Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища -- в "гармошку", гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо. -- Вы, кажется, из второй эскадрильи? -- спросил капитан. -- Так точно! -- браво выпалил "Тарапунька". -- Фамилия: -- Рядовой Баклуша. -- Комсомолец? -- Никак нет, товарищ капитан! -- Взыскания имеете? Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам... -- Взыскания имеете? -- повторил свой вопрос замполит. -- Наряд вне очереди... Да я уже чистил картошку на кухне... Отбыл. -- За что получили? -- За кровать. -- Точнее. -- Показалось старшине, что кровать плохо заправлена. -- Показалось, говорите? А прежде имели взыскания? -- Имел, то есть так точно! -- За что? Отвечайте подробно. Баклуша выпрямился, побледнел. -- Полез я в кабину самолета проверять приборы и нечаянно нажал на кнопку противопожарного устройства. Фюзеляж залило. Инженер -- выговор. А один раз за опоздание из отпуска гауптвахту дали. Еще выговор был за нарушение формы... -- Такому, как вы, -- покачал головой замполит, -- мы, пожалуй, не сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли? -- Так точно! Разрешите идти? -- спросил Баклуша, сожалея, что нарвался на замполита. -- Нет, -- возразил тот. -- Доложите своему командиру, что я сделал вам замечание по поводу внешнего вида. Чуб остричь, "гармошку" ликвидировать, панаму привести в соответствующий вид. Что вы туда напихали? Почему она у вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда. -- Картон здесь, товарищ капитан. Замполит снял свою панаму. -- А я вот хожу без картона, и, представьте себе, голова не болит... Чувствую себя великолепно... -- Да у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите нам выступить... -- Нет, не разрешу. Выступать перед зрителями могут лишь примерные воины. -- Я тоже буду таким. -- Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите в свое подразделение. -- Есть! Растерянный и обескураженный, солдат повернулся через правое плечо. Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать молодого парня при них он счел нетактичным. -- Мы не помешали вам? -- спросила Лиля, заметив обескураженного солдата. -- Нет, нет, присаживайтесь, -- сказал замполит, как всегда улыбаясь одними уголками губ. Байрачный и Скиба, здороваясь с девушками, поднялись с мест. Затем Байрачный обратился к Лиле: -- Вы, кажется, играете на пианино? -- Да, если нужно будет аккомпанировать, то я могу, -- ответила девушка. -- Как же! Пианистка нам крайне необходима. Лиза Жбанова в свою очередь выразила желание участвовать в драмкружке. -- Тоже хорошо, -- ответил Байрачный. -- Но вам придется прийти тогда, когда мы подыщем пьесу. Так и запишем. И роль укажем потом. Вопреки желанию подруги Лиля поспешила домой. Не выходили у нее из головы слова Лизы о поступке Телюкова. Неужели это правда? Неужели Телюков способен на такие подлости? Услыхав в небе гул самолета, Лиля остановилась и почему-то подумала, что это летает Поддубный. Чутье не изменило ей. Майор гонялся за контрольной целью, которая неожиданно появилась над Кара-Кумами с юго-запада. Наведение осуществлял тот же штурман-наводчик, который подавал команды, чтобы "противник" обозначал себя фарой. Наводить как следует он не умел. Несмотря на то, что Поддубный своевременно поднялся в воздух и четко выполнял команды, штурман до сих пор не мог свести его с целью. У летчика начало рябить в глазах от долгого и безуспешного наблюдения за зеленовато-серым экраном бортового локатора, от многочисленных разноцветных колпачков на доске приборов. На какое-то мгновение он вынес взгляд за борт кабины. Над головой и сбоку мерцали звезды, а под фюзеляжем тянулись пески, облитые лунным светом, отчего пустыня напоминала тундру, покрытую снегом... В наушниках послышался голос Гришина. -- Ваша высота? -- Девять. -- Держитесь ее. Курс 260. Скорость 90. "Ого, как далеко очутился я от цели", -- подумал Поддубный, вдыхая кислород через маску. Пять минут спустя Гришин дал команду развернуться вправо на девяносто градусов. Потом -- взять еще вправо. И как только летчик выполнил эту команду, на экране засветился крестик -- это означало, что цель и самолет на одной высоте. "Ну, Лобачевский!" -- восхищенно покачал головой Поддубный. Маневрируя, он начал загонять метку цели в "лузу". Но неожиданно она исчезла. "Да, но куда ж девалась цель?" Проходит секунда, вторая, третья... -- Курс 270, высота 7. Ясно -- самолет спикировал. Поддубный взял заданный режим. Снова метка цели, но уже в виде перевернутой буквы "Т". Цель находилась чуть выше. Поддубный немного взял ручку на себя. Расстояние уменьшалось. Вот снова появился крестик. Цель в "лузе". Взгляд на прицел... Огонь! -- Атака произведена! -- сообщил Поддубный. Гришин передал летчику курс на аэродром. В этот момент в телефонах послышалось: -- Я -- Урал. "Урал" -- это позывной генерал-майора Щукина. Так вот кто летал за контрольную цель! -- Я -- Урал. Объявляю летчику благодарность. -- Служу Советскому Союзу! -- передал Поддубный в эфир. Двадцать минут спустя он приземлился. -- Спасибо вам, Иван Васильевич, что не ударили лицом в грязь, -- сказал полковник Слива, когда Поддубный вошел на СКП. -- Видите, не спится хозяину. Сам летает и нашу боевую готовность проверяет. -- Лицом в грязь не ударил, но заслуга наша не велика: еще немного -- и генерал прошел бы. А все потому, что фарами мигаем, Семен Петрович. Дежурный штурман не годится. Либо тренировать надо, либо заменить. -- Ваша правда, что-то надо делать. А вам, Иван Васильевич, спасибо. Очень плохо, если бы пропустили генерала. Поддубный отправился в дежурный домик, нашел свободную кровать и, не снимая спасательного жилета, лег отдохнуть. Капитан Марков включил радиоприемник. Москва передавала последние известия. Потом начался концерт. Неожиданно Поддубный услышал сквозь дремоту слова диктора: -- ...исполняет артистка Римма Голикова. -- Римма? Поддубный вскочил с кровати. Летчики удивленно переглянулись -- что с майором? Никому и в голову не пришло, как много значило когда-то для их майора это имя. Римма Голикова... Наконец-то он услышал ее по радио... Услышал среди песков далекой пустыни... Глава седьмая После партийного собрания полковник Слива рассмотрел оба варианта предстоящего полета на предельную дальность. Недолго думая, он перечеркнул вариант Гришина и утвердил вариант Дроздова. Гришин безропотно встретил это решение командира и с тихой покорностью принялся за выполнение его указаний относительно предварительной подготовки. -- Пусть будет по-вашему, -- сказал он Дроздову, прибыв к нему в эскадрилью. Здороваясь, он подал комэску руку в знак того, что, дескать, отнюдь не обижается на критику на собрании. Да, собрание сильно подействовало на Гришина. Еще бы! Ведь никто из коммунистов не поддержал его, если не считать инженера Жбанова. Накануне дня предварительной подготовки замполит Горбунов собрал членов партийного бюро полка и попросил вместе с ними к себе в кабинет майора Поддубного. -- Вот что, товарищи, -- сказал замполит, обращаясь к присутствующим. -- Мы сообща, всей партийной организацией, отвоевали полет за Каспий. Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы он прошел, как говорится, без сучка, без задоринки. В случае какой-либо неудачи Гришин обязательно подумает, что он один был прав, а вся партийная организация ошиблась. Я веду это к тому, чтобы оказать нашу партийную помощь командиру эскадрильи майору Дроздову. Прошу по этому поводу высказаться. -- Разрешите мне, -- поднялся Поддубный. -- Неплохо было бы найти в полку летчика, знакомого с аэродромом, на котором предстоит совершить посадку. -- Есть такой летчик! -- отозвался капитан Марков, который был членом партийного бюро и присутствовал здесь. -- Я садился дважды на том аэродроме, один раз ночью. -- Вот и отлично! -- обрадовался Поддубный. -- Я хоть и не член бюро, но предлагаю, чтобы капитан Марков провел беседу с летчиками первой эскадрильи, рассказал им об особенностях аэродрома посадки, о подходах к нему, о прилегающей местности, ориентирах и тому подобном... -- Нет, нет, товарищи, -- запротестовал Марков. -- У меня ведь своя эскадрилья, свои летчики. -- Ну и что же? -- Да чего ради я пойду в чужую эскадрилью? Замполит поднял руку, требуя прекратить шум. -- Вопрос ясен: я думаю, что не будет возражений против предложения коммуниста Поддубного, -- сказал замполит, обводя взглядом членов бюро. -- Да нет же, товарищи, право, неудобно... -- возражал Марков, вытирая мокрое лицо платком. -- А почему неудобно? -- пожал плечами замполит. -- Выступите с беседой как коммунист, выполняя партийное поручение. -- Правильно! -- поддержали члены бюро. -- Ну, как хотите, -- сдался наконец капитан Марков и повернулся к Поддубному: -- Сам вызвался, выходит. -- Ничего, ничего. За дело надо браться сообща. Члены бюро внесли еще ряд предложений по оказанию помощи командиру эскадрильи в подготовке людей и техники к столь ответственному полету и разошлись. А на второй день замполит Горбунов и секретарь партбюро Донцов проверяли, как выполняются решения бюро. Донцов засучив рукава лазил по самолетам, заглядывая в открытые люки, помогая механикам осматривать и проверять спецоборудование. Майор Гришин тоже находился в первой эскадрильи и тоже осуществлял контроль за ходом предварительной подготовки. Он, казалось, из противника превратился в ревностного сторонника проложенного маршрута. Но когда утром, уже в день вылета, поступила метеосводка, в которой сообщалось, что в районе Каспийского моря восьмибалльная облачность, верхний край которой достигает десяти тысяч метров, Гришин насторожился. -- Рискованно все же, -- сказал он, когда полковник Слива поинтересовался его мнением. -- Сейчас облачность достигает десяти тысяч, а через полчаса, возможно, поднимется еще выше. Пересекать море под облаками опасно, ведь по ту сторону -- горы. Лететь над облаками, почти в стратосфере, -- тоже весьма рискованно. Смотрите, Семен Петрович, чтобы не пришлось кому-нибудь из летчиков нырнуть в волны. Полковник нервно задвигал усами. -- В нашем летном деле, Алексей Александрович, без риска не бывает. А разве не подвергал себя риску генерал Щукин, летая ночью над песками? Однако летал. Да и я вот уже четверть века летаю... Волков бояться -- в лес не ходить... -- Если так, то почему же вас интересует мое мнение? -- Гришин нахмурил брови. -- Вы ведь штурман! -- вспылил полковник. -- Можете поставить вопрос, чтобы меня сняли с должности. -- Поставлю, когда найду нужным. -- Благодарю за откровенность. Но сейчас я официально докладываю вам, что снимаю с себя всякую ответственность за данный полет. Мое решение твердое и окончательное. Столкнувшись с таким решительным заявлением своего заместителя, полковник еще раз лично проверил расчеты. Топлива хватало, но в обрез. Достаточно эскадрилье уклониться от маршрута -- и летчики попадут в тяжелое положение. Об этом он предупредил Дроздова. -- Не уклонимся! -- заверил тот. -- Я в этом тоже уверен! -- поддержал Поддубный. Вылет эскадрильи намечался на семь утра. В половине седьмого, когда предполетная подготовка завершалась и летчики тренировались в кабинах самолетов, на СКП передали очередную метеосводку с борта самолета-бомбардировщика, который специально высылался на разведку погоды. Эта метеосводка подтверждала прежнюю. -- Все решено -- вылетаем, -- заключил полковник. Дроздов и Поддубный направились к стоянке самолетов. -- А полковник малость колеблется... -- Что ты хочешь -- дело ответственное... -- И Гришин нажимает. -- Недолго ему нажимать. Я его скоро окончательно сломаю. -- Поддубный похлопал друга по упругой жилистой спине. -- Ломай, Иван Васильевич, ломай! А мы поможем. Увидя двух майоров, направляющихся от СКП, летчики вылезли из кабин. В красных спасательных жилетах, в черных шлемофонах и перчатках, загорелые и обветренные, они выглядели фантастически. -- Вылет в семь, как и намечалось, -- сообщил майор Дроздов. -- В районе Каспийского моря почти сплошная облачность. Будем идти над облаками на высоте одиннадцать-двенадцать тысяч, а то и выше. На маршруте, как передают из штаба, нас будут атаковать истребители. В "бой" вступать запрещаю. Ясно? -- Ясно! -- хором ответили летчики. -- Вопросы будут? -- Нет. -- Запасные аэродромы всем известны? -- Всем! Майор Дроздов поглядел на ручные часы. -- По самолетам! Летчики бросились к своим машинам. Поддубный пожал Дроздову руку: -- Счастливого пути, Степан Михайлович! -- Привет Кавказу! -- Спасибо. Взлетала эскадрилья парами. За какие-нибудь пятнадцать минут самолеты взмыли в небо и, огибая аэродром, вереницей понеслись в северо-западном направлении. Вскоре они превратились в черные точки, а затем и вовсе растаяли в безграничном пространстве. Проводив эскадрилью, Поддубный поехал в авиационный городок, чтобы проверить работу по оборудованию класса тактики и воздушного боя. Эскадрилья приняла боевой порядок "клин". Замыкающая пара правого звена, которую вел старший лейтенант Телюков, летела чуть выше остальных. А весь строй напоминал лестницу, ступени которой поднимались все выше. Земля скрылась в дымке. Слева высился Копет-Даг. Серый, с вертикальными ущельями, опускавшимися до самого подножья, он лежал среди пустыни, словно огромный, с клочьями облезлой шерсти тигр. Дальше Копет-Даг разрывался. Промелькнули его последние остроконечные ответвления. Эскадрилья взяла вправо, и через несколько минут серую равнину сменила зеленовато-прозрачная гладь воды. Это был залив Кара-Богаз-Гол. За ним по курсу клубились облака. Все чаще появлялись истребители-перехватчики. Не встречая противодействия, они вели себя довольно нагло, лезли под самые хвосты, фотографируя самолеты своими фотопулеметами. Особенно часто атаки направлялись против замыкающей пары Телюкова. Завзятый летчик-истребитель Телюков не мог терпеть "противника" в хвосте и невероятным напряжением воли сдерживал себя от попытки совершить хотя бы одну контратаку. -- Выдержка, Телюков, выдержка! -- передавал майор Дроздов по радио, отлично зная натуру подчиненного. Разведчик погоды дал правильную сводку: пока что облака достигали десяти тысяч метров и только кое-где были немного выше. Высоту полета пришлось увеличить. Летя над землей на большой высоте, летчики почти не ощущали скорости. Теперь, благодаря близости облаков, напоминавших причудливое нагромождение горных кряжей, покрытых вечными снегами, это ощущение стало реальным, острым. А ощущение высоты, наоборот, уменьшилось. Только приборы, контролирующие полет, напоминали о том, что эскадрилья идет в стратосфере. Атаки не прекращались и над морем. Стрелками пронизывали перехватчики облачную толщу и все атаковали и атаковали эскадрилью. Опытный командир майор Дроздов видел среди атакующих и бывалых воздушных воинов и таких, которые только пробовали свои силы. Но уже одно то, что они пробивали облака над морем и выполняли атаку в стратосфере, говорило само за себя. Порой Дроздов, хотя у него не было оснований сомневаться в мастерстве своих летчиков, одолевала зависть. Пара старшего лейтенанта Телюкова начала вдруг отставать. -- Подтянуться! Как поняли? -- кодом радировал Дроздов. Ответа Телюков не дал. -- 89! Подтянуться! Я -- 45. Молчание. "Неужели отказало радио?" -- мелькнула мысль. -- Телюков, подтянуться! -- подал еще раз команду Дроздов, пренебрегая кодом. Ответа не последовало. "Что за черт! А не перевел ли он радиоаппаратуру на канал перехватчиков?" Предположение Дроздова подтвердилось. Телюков преспокойно вел переговоры с атаковавшими его летчиками. -- Эй вы, герои! -- дерзко кричал он. -- Молитесь аллаху, что нам не разрешено вступать в бой, а то я бы вам показал, где в Каспийском море раки зимуют. -- Гляди, чтобы сам не побывал там, вояка! -- столь же дерзко отвечал летчик, который, видимо был под стать Телюкову. -- Прекратить болтовню! -- резко оборвал Дроздов. -- Перейти на свой канал, 89! Чего какафонию разводите? Я -- 45!. Телюков замолчал. Майор Дроздов переключился на свой канал. -- Как слышите меня, 89? -- Я -- 89. Вас слышу отлично. -- Будете наказаны за нарушение радиодисциплины! -- А чего он лезет прямо под хвост самолета? -- Замолчите! Эскадрилья шла вперед и вперед. Облачность постепенно снижалась и редела. Сквозь образовавшиеся "окна" начали проступать черно-зеленые куски. Это уже был западный берег Каспия. Майор Дроздов установил связь с аэродромом посадки, узнал о посадочном курсе аэродрома, о направлении круга над ним и обо всем, что необходимо для посадки самолетов на "чужом" аэродроме. Спустя несколько минут эскадрилья приземлилась. Летчики пустыни любовались местностью, сплошь покрытой травами и лесами. Будто на иную планету попали. -- Рай. Ей-богу, рай! -- восхищался Телюков, оглядываясь вокруг. Туго прилегающая кислородная маска отпечатала на его щеках и переносице темно-красную дугу, казалось, что он ел арбуз... Класс тактики и воздушного боя приобретал вид довольно сложной и интересной лаборатории. Лейтенант Калашников заканчивал диораму воздушного боя. Техник-лейтенант Гречка с помощью двух младших авиационных специалистов цепляли к проволоке, протянутой под потолком, модели бомбардировщиков и истребителей. Модели воспроизводили разнообразные варианты атак и боевых порядков. Посреди класса стоял похожий на бильярд ящик. Это был макет района полетов с аэродромом, населенными пунктами, дорогами и другими наиболее характерными ориентирами. На стенах висели пока еще не заполненные витрины с объявлениями: "Что читать по тактике воздушного боя", "Учись метко стрелять", "Из истории авиации" и другие. Поддубный перелистывал страницы журнала "Вестник воздушного флота", подбирая нужные статьи. Вокруг лежала гнетущая тишина. -- Перед бурей, что ли? -- Гречка выглянул в окно. -- Ей-богу, ураган приближается! -- крикнул он. Поддубный насторожился -- ведь эскадрилья Дроздова недавно вылетела в обратный путь. Отложив журнал, он вышел во двор. Гречка не ошибся: с юго-востока к солнцу подползала черная туча. -- Закрыть окна! -- распорядился Поддубный. -- Афганец идет! Он выбежал на дорогу, надеясь встретить попутную машину. Туча уже заслонила солнце. Из ослепительно сияющего оно сразу превратилось в тусклый, кроваво-багровый диск. На землю опустились сумерки. Словно из жарко натопленной печи, дохнуло горячим воздухом. Задымили песчаные сугробы, запахло пылью. Ни одна машина, как назло, не показывалась. Но вот из-за коттеджа вынырнула "Победа". Поравнявшись с майором, Челматкин резко затормозил. -- На аэродром? -- спросил он. -- А вы где были? -- Начальника штаба привозил. -- Давай скорее! "Победа" мчалась с предельной скоростью. Движение воздуха усиливалось. Неразличимы стали очертания даже близлежащих барханов. Казалось, пустыню подожгли и она вот-вот вспыхнет сплошным пожарищем. -- Скорее, скорее! -- торопил майор шофера. -- Да уже и так восемьдесят километров. -- Давай! На стоянках суетились авиационные специалисты, пришвартовывали самолеты и увязывали веревками чехлы, чтобы их не сорвало ветром. Проскочив мимо стоянки, Челматкин пересек рулежную дорожку и резко затормозил у СКП. Поддубный выскочил из машины и наткнулся на Гришина. -- Видите! -- воскликнул тот, махнул рукой на будку СКП, где хлопал по ветру флаг Военно-Воздушных Сил и с бешеной скоростью кружились полушария аэрорумбометра. -- Буря! Ураган! Афганец! -- в голосе штурмана слышалось отчаяние. Полковник Слива стоял на своем месте. В одной руке он держал трубку микрофона, в другой -- трубку телефона. Неизменная люлька лежала на столике потухшая. Невозможно было понять, по радио или по телефону отдавал он приказы: -- Включить неоновый маяк! -- Прожекторы на старт! Расспросы излишни -- эскадрилья Дроздова не перенацелена на запасный аэродром, она должна сесть здесь, на своем аэродроме. -- Товарищ полковник, разрешите выехать с запасной радиостанцией на дальний привод, -- обратился Поддубный к командиру. -- Я буду нацеливать самолеты на посадочную полосу. -- Поезжайте. -- Есть! Спускаясь по ступенькам вниз, Поддубный слышал, как полковник информировал майора Дроздова по радио о том, что на дальний привод отбыл с радиостанцией его помощник. Запасная стартовая радиостанция стояла наготове, но шофера не было в кабине -- он побежал помогать авиационным специалистам; никогда еще не случалось, чтобы запасную радиостанцию гнали за пределы аэродрома. Майор Поддубный сам сел за руль. У него была только одна мысль: не застрять в дороге! Увидя завалы песка, он давал газ, разгонял машину, и она таранила колесами свежие песчаные сугробы. Радист колотил кулаком в будку, сигналя шоферу, чтобы тот ехал тише, а то попортит аппаратуру. Прошло несколько минут, и впереди показался маленький приземистый домик. Это и был дальний привод -- радиостанция, которая служит для привода самолетов на аэродром посадки в сложных метеорологических условиях. -- Пробуйте радиостанцию! -- распорядился Поддубный, выскакивая из кабины. Механик запустил двигатель. -- Действует! -- доложил радист спустя несколько минут. -- Связь с самолетами! -- Есть связь! -- 45! -- вызвал Поддубный Дроздова. -- Я -- 24 на дальнем приводе! Как слышимость? -- Я слышу вас отлично, -- спокойно радировал Дроздов. -- Включите стартовые огни. -- Уже включили, -- вмешался в переговоры полковник Слива. -- Я -- 45 над вами. -- передал Дроздов. -- Я -- 24. Вас вижу. -- Я вижу неоновый маяк. Поддубный пристально вглядывался в небо и неожиданно сквозь тусклую мглу обнаружил бортовые огни самолета. -- Я -- дальний привод. Вижу огни самолета. -- Вижу стартовые огни, -- передал Дроздов, идущий уже где-то над ближним приводом. Полковник передал дополнительную информацию о силе и направлении ветра. В воздухе проплывали бортовые огни очередного самолета. Следом пошел третий, четвертый... Поддубный следил за ними и корректировал: -- Полоса правее. -- Немного левее. -- Вот так. Старший лейтенант Телюков пропустил вперед своего ведомого и выполнял посадку последним. -- За меня не беспокойтесь. Мне все видно. -- Хватит бахвалиться, следите за огнями, -- предостерегал его Поддубный. -- Чуть левее. Вот так. Прошли дальний привод. Так с помощью системы слепой посадки и двух радиостанций, поддерживающих связь с самолетами, а также благодаря прожекторам, освещавшим взлетно-посадочную полосу, эскадрилье удалось благополучно приземлиться. -- Молодцы! Я вами горжусь! -- говорил растроганный полковник, обращаясь к летчикам. Он обнял майора Дроздова и расцеловал его. Расцеловал он и майора Поддубного, как только тот прибыл. Все торжествовали победу. Один майор Гришин стоял в стороне. Не то чтобы он сожалел, что все обошлось так гладко. Нет, он, конечно, не хотел неприятностей. Он искренне переживал за полк и беспокоился о людях. Просто Гришин никак не мог прийти в себя после всего, что произошло. Ему все еще казалось, что только чистая случайность помогла обойтись без жертв. Майор Дроздов взял Поддубного под руку. -- А здорово ты придумал с радиостанцией. Мне кажется, что вообще не мешало бы каждый раз назначать помощника руководителя полетов на дальнем приводе, особенно при ночных полетах, и иметь там постоянную радиостанцию. -- Я и сам убедился, что это стоящая идея. Не знаю, как она в такой ответственный момент пришла на ум... -- О, у тебя голова на плечах, Иван Васильевич! -- вырвалось у Дроздова. -- Будет тебе! -- Ей-богу. Ты мне верь как другу. Кстати, поехали ко мне. Вера Иосифовна приготовила нам ванну. Согласен? -- Согласен. Черная буря неистовствовала, стонала и завывала на все лады. Вера Иосифовна затворила ставни и завесила окна мокрыми простынями, чтобы в комнату не проникала пыль. Включив свет и вентиляторы, она принялась дошивать Поддубному белый китель. Портного в гарнизоне не было, и она вызвалась сшить китель. -- Ты уж, Верочка, постарайся, -- просил жену майор. -- Попытаюсь. Что-нибудь да получится. Жила семья Дроздовых в мире и согласии. Вера Иосифовна -- солдат периода войны, авиационный оружейник по специальности -- стала верной женой летчика, самолет которого обслуживала на фронте. На фронте они и поженились. В один из нелетных дней отпраздновали свадьбу всем полком; Семен Петрович, тогда еще подполковник, был посаженым отцом. Свадьба прошла по всем правилам -- за столом произносились тосты, гости кричали "горько", смущенные молодожены покорно целовались. Находились скептики, которые не верили, что создается крепкая, дружная семья. "Поживут немного, да и разойдутся", -- утверждали они. Но летчик и оружейница-солдат зажили дружно, хорошо, крепко полюбив друг друга. Правда, иной раз не обходилось и без ссор и споров -- в семье всякое бывает. Нет-нет да и теперь поругаются. Большей частью по вине Веры Иосифовны. Портил ее один недостаток: любила позлословить с соседками. Разведет сплетни, Дроздов узнает и отругает ее. Выплачется Вера Иосифовна, притихнет на время, а потом снова за свое. Последний неприятный разговор произошел между супругами по поводу Поддубного. -- Говорят, что Иван Васильевич повадился к Жбановой. -- Говорят... А ты и уши развесила? -- Что ж прикажешь -- заложить их ватой? -- По крайней мере, язык держать за зубами. Вера Иосифовна вела свое: -- Чудак Иван Васильевич, не знает, что дочь полковника любит его. -- Да ты-то откуда об этом знаешь? -- искренне удивился Дроздов. -- Знаю! -- Ой, Вера, когда ты перестанешь разводить сплетни? -- А я и не думаю их разводить. Просто считаю, что Лиля как раз ему пара. -- Не вмешивайся, Вера, не в свое дело! Вера Иосифовна знала, что ее муж вылетел сегодня, но не сомневалась, что его посадили где-нибудь на другом аэродроме. Утихомирится буря, и летчики прилетят. Так бывало не раз. Вовка -- семилетний сынишка Дроздовых -- такой же худощавый, как отец, с непокорным вихорком на крутом лбу, устроился на полу и оклеивал бумагой каркас самолета, который смастерил ему отец. Работа захватила мальчика. Вовка родился и рос в авиационном городке. Мальчик был твердо убежден, что каждый человек, если он так же смел, как его папа, должен летать, и он, Вовка, тоже, конечно, будет летать. Ему, собственно, не привыкать -- он уже дважды летал к бабушке в гости. Не на настоящем, не на реактивном, а на пассажирском, винтомоторном самолете, но все же летал и тучи видел близко -- рукой подать. И вовсе не страшно. Некоторых пассажиров в самолете тошнило, даже маме было плохо, а Вовка -- вдвоем с папой -- держались героями. Хлестал в ставни песок, гудели вентиляторы, мерно стучала швейная машинка. И вдруг в эти звуки вплелся еще какой-то гул. Вера Иосифовна прислушалась. Гул нарастал. Так и есть -- самолеты... Неужели Степан со своими летчиками? Вера Иосифовна накинула на плечи плащ, надела очки-консервы и вышла на крыльцо. В лицо ударил колючий песок. Самолеты гудели над аэродромом -- видимо, не могли приземлиться... Веру Иосифовну охватил страх. Сбежав с крыльца, она помчалась к коттеджу полковника, чтобы позвонить по домашнему телефону на аэродром. Вернулась минут через десять, узнав, что самолеты благополучно приземлились. Вовки на прежнем месте не оказалось. -- Вовка, где ты? Она заглянула под кровать, в ванну. -- Где ты, Вова? Молчание. Вера Иосифовна выбежала на крыльцо: -- Во-ва! Во-о-ва! Порывистый ветер подхватывал слова и как бы глушил их. -- Во-ва! -- в отчаянии закричала вконец испуганная женщина. Вовка, оказывается, решил испытать свой самолет. Он вышел из дому и запустил его, а буря закрутила, завертела и понесла. Мальчик побежал за самолетом, прикрывая глаза руками, ничего не видя, ничего не соображая. Вскоре он очутился на берегу высохшей речки. Ветер свалил с ног, покатил вниз. Мальчик с трудом поднялся и тут же упал снова. Кто знает, чем бы окончилась эта история, если бы на ребенка случайно не наткнулся лейтенант Байрачный. Увидя мальчика, он подхватил его на руки. -- Ты чей будешь и как сюда попал? -- Самолет, -- хныкал Вовка. -- Какой самолет? Домой надо, а то пропадешь... Вовка свое: -- Самолет, где мой самолет? -- Ну, брат, шалишь! Я тебя уже не выпущу. -- Где самолет? -- отчаянно заревел Вовка, яростно сопротивляясь и норовя укусить в руку непрошеного спасителя. -- Ишь, бедовый какой! Вот я матери расскажу... -- Где самолет? -- ревел Вовка, выплевывая песок. Байрачный принес упиравшегося мальчишку домой. Вера Иосифовна нашлепала сына и повернула заплаканное лицо к Байрачному. -- Спасибо вам, лейтенант, большое спасибо! Вот разбойник! Не успела отвернуться, как он выскочил во двор. Так бы и замело его песком, не будь вас... Спасибо! Байрачный, передав матери сына, пошел своей дорогой. Наконец приехали Дроздов и Поддубный. Вера Иосифовна в это время купала все еще хныкающего сына. -- Упустил свой самолет и погнался за ним, -- рассказывала она мужу. -- Счастье, что его обнаружил лейтенант Байрачный и принес домой. Так он, Вовка, чуть руки ему не искусал. Вот разбойник! Майор Дроздов нежно любил сына, гордился им. -- Если так, Вова, -- сказал он, -- значит, никогда больше я не буду мастерить тебе самолеты. -- Я и сам смастерю, -- буркнул мальчик, косо поглядывая из ванны. -- Не сумеешь! -- А вот и сумею! -- Приготовь, Вера, и для нас ванну, -- обратился Дроздов к жене. -- Вся голова в песке, и в ушах полно, и на зубах трещит... -- Я сейчас, -- ответила Вера Иосифовна и вышла из комнаты. Пока мужчины мылись, она вшила рукава. Оставалось прострочить их, и китель готов. -- А ну-ка, идите сюда, Иван Васильевич, примерим, посмотрим, что у нас получилось, -- окликнула его Вера Иосифовна. Поддубный осторожно, чтобы не разорвать швы, надел китель. Подвигал плечами, прошелся по комнате. -- По-моему, хорошо, Вера Иосифовна. Придется, видно, покупать духи! -- Уж я так старалась, так старалась. Вот только не знаю, к радости или к печали сшила я вам китель. Она и без того пропадает... -- О чем вы, Вера Иосифовна? -- Не о чем, а о ком. Да вы будто не знаете? Вот какой. А ну, застегните воротник. -- Я не знаю. -- Сказать? -- Скажите. Вера Иосифовна с опаской посмотрела на дверь в соседнюю комнату -- как бы не услышал муж. Но тот был занят сыном. -- Про Лилю я, Иван Васильевич. Очень она хорошая девушка. -- Ого! Оказывается, обо мне уже слушок пошел... Ну, ну, я вас слушаю. Вера Иосифовна сделала вид, что рассердилась, нахмурила брови. -- Не слушок, а разговоры... -- В общем -- перемывают косточки. -- Нет, Иван Васильевич... Я серьезно. Скажите прямо, по-дружески: до каких пор будете холостяком ходить? Я от души посоветовала бы вам приглядеться к Лиле. Ее здесь все любят. Она чудесная девушка и на поре к тому же... -- Вы что... по ее поручению? -- Да что вы, Иван Васильевич! -- спохватилась хозяйка дома. -- Да разве такая, как она, позволит себе?.. Что вы такое говорите... Она девушка скромная, совестливая... -- Откуда же вы знаете, что Лиля... согласилась бы... -- Чудак вы, как я на вас погляжу! Любовь не шило, в мешке не утаишь... Скрывай, прячь, а она в каждом слове, в каждом жесте проскальзывает... -- Один раз я поверил... Да вот... -- Боитесь? -- Пожалуй. -- Испугались, что она дочь командира полка? -- Откажет -- сраму на весь полк не оберешься... -- Не откажет! -- уверенно сказала Вера Иосифовна. -- Если вы согласны, я поговорю с ней, ну? -- Нет, не согласен. Спасибо вам, но зачем это? У нее уже есть... В дверях показался майор Дроздов. Остановился, головой подпирая косяк. -- Что-то больно долго вы меряете китель, Иван Васильевич, а? Вера Иосифовна поспешно переменила тему разговора: -- Сейчас я пристрочу рукава и можете забирать. Правда хорошо, Степа? -- повернулась она к мужу. -- Отлично, Верочка! Ты у меня молодчина! В холодильнике была припасена Дроздовым бутылка шампанского. Он хранил ее на случай встречи с дорогим гостем. Но разве для него существует теперь кто-нибудь дороже Поддубного? Да и день-то какой! Вон куда махнули с эскадрильей -- за Каспий! А тут буран начался... Как никак, а поволноваться пришлось изрядно. Случись неприятность, Гришин снова потянул бы Семена Петровича... Тогда уж не вырваться полку из прорыва. Дроздов достал заиндевевшую бутылку с серебряным горлышком, похлопал по ней ладонью: -- Освежимся? -- Можно. Офицеры сели за стол. Дроздов достал из буфета бокалы, плитку шоколада и начал раскупоривать бутылку. Как раз в тот момент, когда вырвалась пробка и раздался хлопок, вошел замполит Горбунов. Сдвинув на лоб очки, он сказал: -- А я стучу, стучу и удивляюсь, что мне никто не отвечает. Оказывается, обитатели дома сего заняты важным делом... Дроздов торопливо, чтобы не пролилось шампанское, наполнил один, а затем и второй бокал. -- Так, так, -- затоптался у порога замполит, чувствуя, что пришел не вовремя. Дроздов протянул ему свой бокал: -- Прошу, Андрей Федорович! Сегодня с Кавказа привез бутылочку. -- Да ну? -- удивился замполит не веря. -- Да... С вершины Казбека снял... -- А может, орел в кабину подбросил? -- ответил Горбунов шуткой на шутку. Дроздов достал третий бокал. Офицеры выпили и закусили шоколадом. -- А я к вам, Степан Михайлович, по делу, -- сказал замполит. -- Только что звонили из редакции газеты и просили, чтобы вы подробно описали подготовку к полету и сам полет. Дроздов поглядел на пустую бутылку: -- Жаль, что нет другой. Маловато. -- Хорошего понемногу, -- заметил Поддубный. -- Вы лучше садитесь за статью, Степан Михайлович! -- Я? За статью? Да какой из меня писатель? Нет уж, избавьте! Я лучше слетаю еще десять раз в любую пургу, чем потешать редакторов и читателей. -- Зачем же потешать? Напишите о своем опыте, -- настаивал замполит. Дроздов втянул голову в плечи и расхохотался. -- В том-то и дело, что я уже этим занимался. Это было в первые годы войны. Служил я тогда в полку У-2, то есть, по теперешнему названию, По-2. На одном самолете во время бомбометания зависла бомба. Видя, что гостинец, приготовленный гитлеровцам, не сбросился, штурман вылез из кабины и, придерживаясь руками за ленты-расчалки, пошел по плоскости и сапогом сбил бомбу с держателей. Я в то время активно военкорничал, был молод, энергичен. Взял, да и написал в армейскую газету о героическом поступке штурмана. Ведь подвиг-то действительно был героический! И поместили мою заметку на самом видном месте, на первой странице. Да только вкралась досадная опечатка. Вместо ленты-расчалки появилось в газете "ленты-вращалки". Звучало это со страниц газеты примерно так: "Штурман такой-то взялся руками за ленты-вращалки..." Боже ты мой! -- схватился Дроздов обеими руками за голову. -- Как прочли об этих вращалках, так весь полк и схватился за бока от смеха. А подпись-то под заметкой моя! "Эй, Дроздов, а ну-ка покажи на самолете ленты-вращалки!" -- подтрунивали товарищи. А штурман -- тот бедняга чуть не плачет: "Эх, лучше бы ты, товарищ Дроздов, вовсе не брался не за свое дело, -- сокрушался он. -- Ну кто теперь поверит, что я действительно вылезал на плоскость, да еще над войсками противника?" Долго, очень долго потешались над моей злополучной заметкой. С тех пор мне как по рукам дали. Кроме писем домой да служебной документации, ничего не пишу. Слушая Дроздова, замполит и Поддубный вволю насмеялись. -- Ну ничего, -- сказал замполит, успокаивая Дроздова. -- Ошибки бывают. А вы все же напишите статью. -- Конечно, пиши, Степан Михайлович, -- настаивал Поддубный. После долгих уговоров Дроздов все же согласился и начал рассказывать о сегодняшнем полете. -- Все обошлось хорошо, Телюков только дурачился. Наказать его еще, что ли? Понимаете, переключился на канал перехватчиков и кричит: "Я бы вам показал, где в Каспийском море раки зимуют!" Замполит вздохнул: -- Наказать подчиненного -- штука нехитрая, Степан Михайлович. Куда сложнее добиться того, чтобы некого и не за что было наказывать. Вот о чем мы, начальники, должны заботиться. Поговорите с Телюковым по душам, пристыдите его при всех летчиках на разборе полетов. Кстати, и в статье обязательно упомяните о нем, как о нарушителе дисциплины в воздухе. Дойдет, уверяю вас! Из газеты все летчики соединения узнают, кто именно болтал по радио и задирался. -- Упомяну, обязательно упомяну. Да еще приписку сделаю для редакции, чтобы не вздумали вычеркивать его имени. Проводив гостей, Дроздов сел за статью. "Вот тебе и раз, -- подумал Поддубный, возвращаясь домой и вспоминая свой разговор с Верой Иосифовной. -- Никому и намеком не выразил свои чувства к Лиле, а в гарнизоне уже все известно. Эта новость может докатиться до Семена Петровича, до Телюкова... Фу, как нехорошо..." Глава восьмая Песчаная буря -- эта непрошеная, злая и суровая гостья пустыни, вновь принесла жителям Кизыл-Калынского гарнизона уйму забот и хлопот. В каждом коттедже семьи занялись уборкой. Целый день трудилась Лиля -- выколачивала ковры и дорожки, протирала от пыли мебель, мыла окна и полы. А вечером взяла лопату и начала разгребать песчаный сугроб, образовавшийся у палисадника. Потом она расчистила оросительные лунки и канавки, полила деревья. Управившись со всеми этими работами, девушка вошла в душевую, оборудованную за коттеджем, разделась, отвернула вентиль. Нагретая за день вода брызнула на голые плечи, потекла по спине, по ногам. Выкупавшись и переодевшись, Лиля приготовила для больной матери кофе, сама выпила стакан и, ощутив усталость, сразу же отправилась на веранду, где обычно спала на раскладушке у открытого окна. Но в этот вечер она никак не могла уснуть. Ее не оставляла тревога. Сообщение Лизы Жбановой о том, что Телюков якобы умышленно стрелял по самолету Поддубного, оставило горький осадок. В минувшую ночь, когда за окном завывала и бесновалась буря, Лиля видела во сне Поддубного, спасавшегося на парашюте. Проснувшись, она прошептала: "Да, Телюков стрелял умышленно". Девушка не раз намеревалась спросить об этом у отца, но непонятное чувство сдерживало ее. Она приходила в отчаяние от мысли, что ее любимый может погибнуть, и она, Лиля, невольно станет виновницей его гибели. Сама ведь тогда, на танцах, спросила у Телюкова о майоре... Лиля хорошо понимала, что такое ревность и до чего она может довести таких отчаянных людей, как Телюков. Этот не остановится ни перед чем. И девушка искала выхода их сложного положения, в котором внезапно очутилась. Самое разумное, конечно, было бы уехать из Кизыл-Калы куда-нибудь, хотя бы к тетке на Полтавщину... Но матери все еще нездоровилось -- на кого она оставит ее? Это -- одно. Второе -- с того мгновения, как Лиля услышала о нелепом поступке Телюкова, Поддубный стал для нее еще более близким, родным, дорогим. Лиля полюбила его по-настоящему, всей душой, всем сердцем. Он не выходил у нее из головы, она мечтала о нем, с замиранием сердца ждала момента, когда он придет к отцу, сядет под карагачем и начнет беседовать о своих летных делах... Что же делать? Девушка давно собиралась поговорить с Телюковым, сказать ему, что она очень его уважает и ценит дружбу с ним, но быть его женой не может. Сердцу не прикажешь, он должен это понять. Нет, не поймет! И вообще, как сказать так прямо, в глаза: "Я тебя не люблю, и ревность твоя напрасна". Но что же остается в таком случае? Предупредить Поддубного, чтобы тот был осторожнее? А вдруг он спросит: "Собственно, почему вас так беспокоит моя судьба?" Что она должна будет ответить? Он ведь еще, чего доброго, подумает, что дочь командира полка ищет повод для признания в любви? После долгих и мучительных размышлений Лиля решила сказать Поддубному, чтобы тот не ходил к ним и не засиживался с отцом под карагачем, понапрасну не дразнил Телюкова. Правда, она чувствовала, что незаслуженно обидит его, но иного выхода нет. Это самое благоразумное, если только она хочет предотвратить нависшую над любимым человеком опасность. А там видно будет... Время покажет... Итак, окончательное решение созрело. Но оно-то больше всего и волновало сейчас Лилю. Она поднялась с постели и некоторое время сидела не двигаясь. Огни в коттеджах погасли. Над карагачем, словно купол шелкового парашюта, висела луна. Ее сусальный свет проникал сквозь листву винограда, отражаясь на полу тусклым, зыбким узором. В небе тремя столбами покачивались лучи прожекторов, освещая в своем скрещении белую стрелу-самолет. Лиля, накинув на плечи халат и сунув ноги в тапочки, тихо, чтобы не разбудить мать, вышла из дому. Прожекторы вели самолет в сторону Копет-Дага. Очевидно, самолет атаковали истребители, только их не было видно. Вдруг с правой стороны блеснули фары автомобиля. Два параллельных луча достигли противоположного конца переулка, выхватывая из темноты телефонные столбы, ограды, фронтоны коттеджей. "Отец!" -- подумала Лиля и спряталась за дерево. Заскрипели тормоза -- машина остановилась. Вышел Челматкин и, открыв калитку, направился к крыльцу. Еще кто-то вышел из машины. Остановился, достал спички, щелкнул портсигаром. Вспыхнул огонек, и Лиля узнала Поддубного. Он был в кожаной куртке, в бриджах, на руке держал шлемофон. Челматкин постучал. Дверь отварилась не сразу. -- Полковник просил, чтобы передали ему табак, -- сказал шофер Харитине Львовне. -- Входите, я сейчас передам, -- ответила она из прихожей. Лиля не решалась выдать свое присутствие. Она вся дрожала, руки ее были холодны как лед. Вскоре Челматкин уехал, а Поддубный направился к себе домой, и в тот момент, когда он проходил мимо палисадника, Лиля тихо окликнула его. -- Вы, Лиля? -- удивился Поддубный. -- Тише... -- Почему вы не спите так поздно? -- Я... просто вышла... Лиля заранее приготовила и обдумала слова, которые, пользуясь удобным случаем, должна была сказать Поддубному. Она даже перевела их мысленно на английский язык, боясь, что кто-то подслушает их разговор. Но в последний момент, когда она приблизилась к нему вплотную, мужество оставило ее. Ее показалось, что ее так называемое "окончательное решение" глупое и фальшивое. -- Да... я вышла... -- повторила она чуть слышно, не находя других слов. Поддубный решил, что с девушкой что-то произошло и она поэтому так сильно взволнована и расстроена. -- Сядьте, Лиля, -- сказал он мягко, усаживая девушку на скамейку, и сам присел рядом. -- Я читал афишу -- в субботу концерт художественной самодеятельности. Он умышленно заговорил о концерте, чтобы отвлечь внимание девушки от того, что так встревожило ее. -- Да, мы приготовили концерт, -- с трудом вымолвила Лиля и снова замолчала. Ей вдруг стало мучительно стыдно... Одна в такое позднее время, полуодета, что он подумает о ней? -- Меня, Иван Васильевич, -- начала она нерешительно, -- очень волнует одна вещь... Вы ходите по вечерам к отцу... -- Вам это неприятно? -- вырвалось у Поддубного. -- Конечно, нет, но... я хочу, чтобы вы правильно поняли меня. -- Лиля перешла на английский язык... -- Ведь по вашему самолету умышленно стрелял Телюков... "Она встревожена из-за меня... неужели права была Вера Иосифовна?" -- подумал Поддубный, загораясь надеждой. -- К счастью, -- продолжала Лиля, -- он промахнулся. Но ведь могло быть иначе... -- Что вы, Лиля! -- удивился он. -- Вы ошибаетесь. Просто у Телюкова было намерение отбить мишень и он осуществил его. -- Он стрелял по самолету, но промахнулся. -- Вы ошибаетесь, Лиля. Кроме того, у Телюкова промахов не бывает. Он летчик особенный... Вы напрасно волнуетесь... -- Может быть... Но все-таки... -- Вы не хотите, чтобы я ходил к вам? -- Да. Я просила бы вас об этом, -- вымолвила Лиля вопреки желанию, каким-то чужим голосом. Она тут же поднялась и поспешила к калитке. Если бы Поддубный попытался удержать ее, то, пожалуй, она убежала бы, смутившись, почувствовав себя счастливой. Но он, как ей показалось, легко примирился с ее решением, да вдобавок еще расхваливал Телюкова. "Зачем это?" -- с огорчением спрашивала себя Лиля, остановившись у калитки. -- Да ведь он безразличен ко мне... А я, глупая, чуть не призналась ему в любви... И вот награда: иди спать и ничего плохого не думай о Телюкове. Он сам толкает меня в объятия другого... Неужели он воспринял мое предупреждение, как прямой намек?" Любовь, стыд, жаркая обида -- все это клубком сплелось в голове девушки. Она шарила рукой по доске, искала задвижку, чтобы отпереть калитку, и не находила ее в темноте... Но еще большее волнение охватило Поддубного. Как понять ее слова? О ком же она тревожится? О Телюкове? Или о... нем самом? Лиля, его втайне любимая Лиля, да неужели же она любит его? Он поспешил к ней. -- Лиля... -- Оставьте меня! -- сердясь на себя, сказала она, вздрагивая от рыданий. -- Что с вами, милая вы моя? -- Он осторожно повернул ее к себе. -- Скажите мне всю правду. Что вас мучит? Лиля прижалась к его груди мокрым лицом, и он, оцепенев от счастья, вдыхал запах ее волос. Молча он повел ее снова к скамейке под карагачем. Она покорно шла за ним, уже не владея собой, уже не умея дальше скрывать свои чувства... Долго сидели они, прижавшись друг к другу. Поддубный целовал ее холодные пальцы, согревал их в своих больших теплых руках. -- ...Подумать только, все это время ты так мучилась... -- Я не знала, что со мной... -- А я, Лиля, полагал... Да, я полагал, что ты любишь Телюкова и что я невольно стал вам помехой. А это нехорошо. Не к лицу мне это... Лиля! Ведь я начальник... -- Начальник... -- Лиля усмехнулась невесело. В небе погасли прожекторы. Умолк рокот самолетов. Потянуло ночной свежестью. -- Пора. Скоро отец возвратится. -- Да, пора... Но как трудно уходить от тебя. -- Придешь на концерт? -- Приду, родная. -- Приходи. Я буду ждать. Они расстались, когда между коттеджами засверкали огни возвращающихся с аэродрома автомашин. Лиля бесшумно пробралась к себе, нырнула под одеяло, а Поддубный поспешил домой, ощущая на своих губах теплоту Лилиных поцелуев. Вряд ли перед своим первым самостоятельным полетом волновался Байрачный так, как сегодня перед началом концерта художественной самодеятельности. Правда, замполит Горбунов и начальник клуба Фельдман, присутствовавшие на генеральной репетиции, одобрили все номера программы. Но то было при пустом зале, а теперь яблоку негде упасть -- столько набилось народу. Многие из солдат не смогли протиснуться в зал и толпились у открытых окон. Играл самодеятельный духовой оркестр. Передние ряды занимали офицеры со своими семьями. За кулисами волновались артисты. Все ждали командира полка. Но вот и он появился со своей женой, сел в середине первого ряда. -- Внимание, товарищи, внимание! -- обратился Байрачный к участникам самодеятельности и подал знак, чтобы подняли занавес. -- Начинаем концерт художественной самодеятельности. А чтобы наши актеры не дремали, дружно похлопаем им! -- бросил Байрачный в зал заранее приготовленную реплику, уверенный, что конферансье непременно должен смешить зрителей. Но реплика, к сожалению, не вызвала ожидаемой реакции. Кто-то отпарировал: -- Смотрите, чтобы зрителей сон не сморил! -- А мы объявим тревогу, -- нашелся Байрачный, и первое неприятное ощущение оставило его -- в зале послышался смех. Концерт начался довольно оригинально. Из-за кулис вышла маленькая девочка с длинными, туго заплетенными косичками. -- Выступает старейшина нашего самодеятельного коллектива Назык Бабаева. Она исполнит... Голос конферансье потонул в бурных аплодисментах -- всем понравилось такое начало. -- ...она исполнит красноармейский марш. Назык впервые в жизни приходилось выступать перед такой большой аудиторией. Выйдя на сцену, она было попятилась назад, оробела. Но кто-то из-за кулис легонько подтолкнул ее к роялю. -- Начинай, Назык, не стесняйся, здесь нет чужих, все свои, полковые, -- ободрял Байрачный юную пианистку, все смелее входя в роль конферансье. Назык взяла первые аккорды. Из-под тоненьких пальчиков полились бодрые звуки марша. Притихший зал внимательно слушал одаренную девочку. -- Чья она? -- зашептались в рядах. -- Ее мать -- прачка. -- Дочь полковника учит ее. Исполнив марш, Назык встала и поклонилась -- в точности выполняя все, чему учила ее Лиля. Затем она исполнила "Юмореску" Моцарта. Успех был большой. Лиля целовала свою воспитанницу, взяв ее за кулисами на руки. Пока Назык играла, Байрачный переоделся в форму младшего специалиста. -- А теперь, уважаемые товарищи, -- обратился он к зрителям... -- Отставить! -- подал команду лейтенант Скиба, появившись на сцене в форме инженера. Обращаясь к Байрачному-авиаспециалисту, он сказал: -- На словах вы герой, язык у вас подвешен правильно. А вот хорошо ли вы знаете материальную часть самолета? Я буду принимать у вас зачеты. Скажите мне, например, как работает трансформатор? -- Я... я... -- мялся авиационный специалист. -- Я готов сдавать зачеты, но только не первым... -- Отлично. Будете вторым. -- Вот видите: еще зачетов не сдавал, а уже "отлично" получил, -- обратился Байрачный к публике. -- Слышали? -- Слышали! -- донеслось из зала вперемешку со смехом. На сцену выкатили макет самолета. Появился еще один авиационный специалист. -- Ваша фамилия? -- обратился к нему инженер. -- Рядовой Иванов. -- Расскажите, рядовой Иванов, что вы знаете о шасси самолета. Когда тот начал рассказывать, Байрачный спрятался за килем самолета-макета, вынул из-за пояса шпаргалку и начал читать ее. Незаметно к нему подошел офицер. -- Вы что здесь делаете? -- Ничего, -- спохватился Байрачный, поспешно пряча в рукав комбинезона шпаргалку. -- В рукаве что у вас? -- Бумажка... Козью ножку хотел скрутить. -- Дайте-ка сюда эту козью ножку. -- Так я еще не скрутил. Махорки не оказалось. -- Без пререканий! Байрачный подал шпаргалку. Командир читал отчетливо, по слогам: -- По ги-дро-си-те-ме са-мо-ле-та. -- Ага, значит, у вас, по-видимому, заготовлены шпаргалки на все системы? А ну, дайте мне по бустерной. Байрачный вынул бумажку из левого кармана. -- По системе запуска двигателя! -- требовал офицер. Байрачный вытащил бумажку из правого кармана. -- По электрооборудованию! Эта шпаргалка лежала спрятанная под панамой. -- По остальным системам! -- приказал командир, складывая шпаргалки, как складывают колоду карт. Байрачный задвигал плечами, и бумажки полетели, как листья с дерева, которое хорошо встряхнули. -- Вот как, значит, изучаете самолет? Ну ладно, поглядим, как вы обойдетесь без шпаргалок. Отвечайте на вопрос: как работает трансформатор? -- Гудит. У-у-у-у-у-у-у, -- прогудел Байрачный. -- Это известно каждому. Я спрашиваю о принципе работы трансформатора. -- Э-э-э-этого не могу знать. -- Отстранить его от обязанностей механика! -- обратился командир к инженеру. Это была юмористическая сценка из жизни полка. Такой случай был. Один или два авиационных специалиста действительно пользовались на зачетах шпаргалками. Байрачный переоделся и, переждав, пока в зале утихнет шум, объявил очередной номер. -- В первом номере нашей программы выступала ученица. Теперь вашему вниманию предлагается исполнение учительницы. Послушаем, кто -- кого. У роялю подошла Лиля. Она была в белом бальном платье и в белых туфлях. В этом наряде она казалась еще более смуглой. Под полукружьями бровей сияли лучистые глаза. -- Увертюра к опере Глинка "Руслан и Людмила". Поддубный сидел рядом с Верой Иосифовной. -- Вы, Иван Васильевич, просто чудак, -- зашептала она ему на ухо, когда на сцену вышла Лиля. -- Не думаю, -- возразил тот, вспомнив минувшую ночь. -- Чудак, чудак! -- сокрушалась Вера Иосифовна. -- Мочите... Поддубный слушал хорошо знакомую музыку и ругал себя в душе за слепоту: Лиля давно любила его, а он не замечал. Его охватывал ужас при одной мысли о том, что они могли никогда не встретиться. Ведь Лиля должна ехать в институт... Ну, да что толковать. Теперь все уладилось. Неизвестно только, как к этому отнесется Семен Петрович. Он ведь не только отец, но и командир полка... Полковник сидел гордый. Да и какой отец не гордился бы такой дочерью! Поддубный глядел на Лилин профиль, на ушко, под которым покачивалась серьга с блестящим камешком. Изредка переводил взгляд на Харитину Львовну. Лиля -- вылитая мать, но кое-какие черты взяла и у отца. Лиля очень тонко чувствовала мысли композитора, отлично владела техникой игры. Тут способность соединялась с настойчивостью и упорством, которые проявила девушка, овладевая искусством фортепьянной игры. Она вложила в учение много труда. Будучи студенткой первого курса института, поступила в седьмой класс музыкальной средней школы. У нее не было почти ни одного свободного дня... Институт -- школа, школа -- институт. Так миновали последние годы. Девушка всю себя отдала учению. Когда она окончила играть, ее щедро наградили громкими аплодисментами. Кланяясь слушателям, Лиля искоса поглядела на Поддубного и чуть заметно улыбнулась. Следующим выступал Калашников со своими молниями-карикатурами. Он рисовал углем на большом листе бумаги лицо и двумя-тремя штрихами менял его в зависимости от того, какое чувство переживает человек: радость или печаль, удивление или разочарование. Выступал солдат, игравший на балалайке, держа ее за спиной, затем группа танцоров и еще многие другие участники. Потом снова появилась Лилия -- на этот раз она аккомпанировала Байрачному и Скибе, которые исполнили свой "коронный" номер -- дуэт "Где ты бродишь, моя доля..." Концерт закончился выступлением хора. Публика повалила к дверям. Поддубный распростился с Дроздовыми и подошел к Семену Петровичу и Харитине Львовне, ожидавшим Лилю и Назык. -- Ну как, по-вашему, Иван Васильевич? -- спросил Семен Петрович, набивая трубку табаком. -- По-моему -- хорошо. -- Вот только Лиле ни к чему было выступать, -- поскромничала Харитина Львовна. -- Почему? -- удивился Поддубный. -- Она ведь прекрасно играла. -- Да где там! -- смутилась польщенная мать. Подошла Лиля, ведя за руку Назык. -- Очень хорошо играла Лиля, -- сказал Семен Петрович, не замечая дочери. А та с недоумением посмотрела на отца. Семен Петрович смущенно закашлялся и направился к двери. Выходя из клуба, Поддубный столкнулся с Телюковым, который явно поджидал Лилю. При виде майора глаза его вспыхнули недобрым огоньком. Поддубный хотел задержаться, но его окликнул полковник Слива. -- Харитина Львовна пирогов напекла. Идемте попробуем, что это за пироги! Поддубный собирался поблагодарить и отказаться, но Лиля опередила его крепким пожатием руки: иди, мол, когда тебя приглашают. Вдруг она, как бы опомнившись, прошептала: -- Нет, нет. Лучше не надо. -- Ах, оставь, Лиля, свои опасения! Телюков не настолько глуп. Переживает, конечно, но с кем такого не бывает? -- Прошу тебя. Лучше приходи через часок незаметно. Я выйду. Харитина Львовна, заметив, что ее дочь отстала, позвала ее. Лиля пошла быстрее, ведя за руку Назык. Поддубный не захотел противиться Лилиной просьбе и, догнав Семена Петровича, сказал ему, что на пироги не придет, сославшись при этом на какие-то неотложные дела. -- Ну, как знаешь, -- обиделся Семен Петрович. -- Вола к яслям на налычаге не тащат. Лиля выслушала осторожные упреки матери, но после ужина, когда в коттедже погасили свет, вышла тайком на свидание, заранее приоткрыв дверь, ведущую на веранду. Поддубный ожидал ее под карагачем. -- Не встретил? -- Кого? -- Разве не знаешь? -- Нет, не бойся. -- Боюсь. За тебя боюсь, мой любимый! Поддубного охватила тихая радость... Ему как-то не верилось, что она с ним, его Лиля, и что она сама предлагает свое сердце... Лиля, о которой он еще не так давно и мечтать не смел, стоит рядом, и он обнимает ее, целует... Порой ему казалось, что это сон. Но нет, нет. Вот она, его дорогая, любимая Лиля! Они сели на скамейку, и Поддубный начал рассказывать о том, что он почувствовал, встретив Лилю впервые в Кара-Агаче, и как больно было ему, когда на второй день после приезда в Кизыл-Калу пришел он к Семену Петровичу, чтобы увидеть ее, и встретил на веранде Телюкова... Признался ей, что все это время украдкой наблюдал за ней, а когда сегодня увидел ее у рояля, то готов был выйти на сцену и во всеуслышание сказать: "Это моя Лиля", -- и умчать ее с собой, в небо, к звездам. -- Мне казалось, -- говорила Лиля, -- что я играю для тебя одного. Только для тебя. Но напрасно полагала Лиля, что мать не слышала, как она выходила. Чутки бывают матери, когда нужно следить за дочерью! Встала Харитина Львовна, вышла на веранду, потрогала постель -- так и есть, вынырнула... -- Семен, -- слегка толкнула мужа в плечо. Семен Петрович перевернулся на другой бок, сонно покряхтел. -- Семен! -- Ну что? -- Лили нет. По-видимому, к майору вышла. -- К Поддубному? -- Ну да. -- Ну что ж, старушка, спи... -- Ах, боже мой! У тебя жену уведут из-под носа -- и то не услышишь. -- В молодости не увели, а теперь вряд ли найдется охотник. -- Что ты мелешь, Семен? -- Ложись, ложись, Харитина. Другая бы мать на икону молилась, чтобы бог послал такого зятя, а ты сокрушаешься. Будто сама не была такой... Харитина Львовна только вздохнула. Пошаркала шлепанцами по полу, поохала и легла в постель. В понедельник майор Поддубный выехал с экипажем радиостанции и солдатом-наблюдателем на авиационный полигон. Автомашина петляла между застывшими барханами, над которыми колыхалось раскаленное, ослепляющее глаза марево. На линии окоемов, в голубовато-белом, широко разливавшемся озере плавали песчаные островки разнообразных очертаний. Некоторые из них, казалось, возвышались над водой на невидимых подушках, как бы повиснув в воздухе. На самом деле, конечно, никакого озера не было. То был мираж. Но до чего же явственно ощущалась вода!.. Любуясь этим необыкновенным явлением природы, Поддубный вспоминал о своей вчерашней встрече с Лилей. Свидание было коротким. Лиля сказала, что мать отчитала ее за долгое отсутствие накануне вечером и торопилась домой. Бедняжка! Он понимает, как ей больно выслушивать материнские упреки. Конечно, ему нужно объясниться с Харитиной Львовной, а может быть, даже и с полковником... Тяжелая радиостанция застревала в песках. Солдаты то и дело соскакивали с грузовика: -- Раз, два -- взяли! Еще раз -- взяли! -- раздавались возгласы, и солдаты дружно подталкивали автомашину. Двадцать километров ехали полтора часа. Наконец среди мертвых песков показались творения рук человеческих -- деревянная вышка и небольшой глинобитный домик. Это и был полигон. Неприглядная картина. Саксаула -- и то не видно. Один песок вокруг -- зыбучий, скрипящий. Ступишь -- нога увязнет по щиколотку, через сапоги чувствуешь, как он раскален. Приезжих встретила полигонная команда. Ефрейтор, который был здесь за старшего, отдал рапорт. Отпустив руку от головного убора -- панамы, он прикрыл ладонью курносый, облупившийся нос и выслушал указания майора. Радисты открыли термос, каждый солдат выпил по кружке горячего чая. Он чудодейственно влияет на организм человека в пустыне. Выпьешь, пропотеешь -- и уже не так донимает жара, становится легче дышать, исчезает вялость. Затем радисты принялись разворачивать радиостанцию, солдат-наблюдатель полез с биноклем на вышку, а Поддубный в сопровождении ефрейтора отправился к мишеням, чтобы осмотреть их. Они отошли от вышки метров на четыреста, как вдруг ефрейтор остановился и насторожился: -- Товарищ майор, поглядите! -- и показал рукой вправо. -- Что там? -- спросил майор и тотчас же заметил варана, медленно сползавшего с бугра. Увидя людей, он повернул назад. Добравшись до вершины бугра, на мгновение остановился, потряхивая отвислым подбородком. Варан очень напоминал крокодила. Поддубный достал из кобуры пистолет, выстрелил, но, очевидно, промахнулся -- животное проворно задвигало хвостом и скрылось за барханом, оставляя на песке следы коротких лап. -- Дайте мне пистолет, я догоню, -- попросил ефрейтор. -- Не надо, -- майор вложил пистолет в кобуру. -- И часто они встречаются здесь, эти ящерицы? -- Нет. Это, верно, какая-нибудь приблудная. Они в горах обитают. А вот шакалы частенько наведываются. До чего ж неприятно воют, товарищ майор. Прямо мороз по коже дерет! -- Страшно? -- А мы здесь редко ночуем. Больше остерегаемся фаланг и скорпионов. Один раз фаланга заползла мне за пазуху. Хорошо, что почувствовал и раздавил. А то б укусила, проклятая! Мишени -- силуэты самолетов-бомбардировщиков лежали на песчаной равнине. Каждая мишень была высыпана шлаком и обрамлена белыми камешками для того, чтобы лучше выделялась на местности. Осмотрев мишени, майор и ефрейтор вернулись к вышке, где один из солдат полигонной команды развлекал радистов поединком фаланги и скорпиона. Насекомые сидели в стеклянной банке, разделенной кусочком картона. В одной половине -- фаланга, в другой -- скорпион. -- Сейчас мы увидим, кто из них сильнее, -- сказал солдат и вытащил из банки картон. Противники, вооруженные ядом, бросились друг к другу. Скорпион, опираясь на ноги, взметнул вверх свой длинный хвост с ядовитым наконечником, очевидно целясь фаланге в голову. А фаланга -- желтый продолговатый мохнатый паук -- насторожено сжался и, улучшив момент, впился своими сильными челюстями скорпиону в хвост и перерезал его. -- Видите, -- комментировал поединок солдат, -- теперь исход борьбы ясен. Обезоружив своего противника, фаланга принялась пожирать его. -- Да, интересно, только смотрите, чтобы этот паук не схватил вас за палец, -- предостерег Поддубный, заглядывая в банку. -- Не схватит! -- с мальчишеским задором ответил солдат. Радисты установили связь с СКП. -- Я -- Верба-2, -- передал Поддубный в эфир. -- Как слышите меня, Верба? -- Отлично, -- отозвался полковник Слива. -- А ты готов к работе? -- Я готов, -- ответил Поддубный. Вскоре над полигоном появился первый самолет, пилотируемый лейтенантом Калашниковым. -- Я -- 79, разрешите работать? -- радировал летчик. -- Я -- Верба-2. Работу разрешаю, -- ответил Поддубный. -- Ваша мишень номер один. -- Вас понял -- мишень номер один. -- Работайте. Летчик провел самолет над своей мишенью и начал описывать над полигоном круг. Нелегкое это дело -- попасть с самолета в мишень. Маневр должен быть исключительно точным. Высота, скорость, угол пикирования -- все это влияет на качество стрельбы. А если летчик опоздает с выводом самолета из пикирования, может и в землю врезаться. Боясь этого, майор Гришин редко планировал полеты на стрельбу по наземным целям, а молодые летчики до приезда в полк Поддубного совсем не бывали над полигоном. Поддубный лично "провозил" их на "спарке", чтобы быстрее наверстать упущенное. Калашников правильно выполнил первый и второй развороты, но с третьим явно поторопился. Очевидно, не хватило выдержки. -- Я -- Верба-2. Повторите заход. Третий разворот начинайте, когда мишень на два размера приблизится к балансиру. Как поняли? -- Вас понял правильно. В этот раз молодой летчик правильно выполнил и третий разворот, но допустил ошибку на четвертом -- не полностью убрал крен, самолет отнесло в сторону, летчик выпустил из поля зрения мишень, снаряды легли за ней. Поддубный зло выругался в адрес Гришина и обратился к Калашникову: -- крен! Крен надо было убрать! Я ведь учил вас! А ну, делайте очередной заход. Не волнуйтесь, выполняйте спокойно! -- Вас понял, -- передал с борта самолета Калашников. На третьем заходе он попал в мишень. Солдат-наблюдатель доложил: -- Есть попадание! В четвертом заходе летчик весь маневр также выполнил правильно, но стрелять было уже нечем. Он израсходовал все патроны. -- Идите на аэродром и впредь учитесь стрелять короткими очередями. Калашникова сменил над полигоном лейтенант Скиба. У него были свои недочеты. Поддубный заносил их в журнал, чтобы затем проанализировать на разборе полетов. Последним из молодых летчиков стрелял лейтенант Байрачный. Этот чересчур много болтал по радио. -- Я иду, товарищ майор, -- сообщил он руководителю полетов на полигоне сразу, как только поднялся в воздух. -- Как слышно меня? -- Слышу отлично, меньше разговоров. -- Вас понял -- меньше разговоров. Да разве я так много говорю? -- Замолчите! -- Есть, замолчать! -- Обращайтесь кодом! -- Вас понял -- обращаться кодом. -- Короче! -- рассердился майор и занес в журнале: "Лейтенант Байрачный -- приучить к радиодисциплине". Байрачный, однако, попал в свою мишень с первого же захода. -- Хорошо, так продолжайте. -- О, за меня не беспокойтесь, товарищ майор! -- сразу начал бахвалиться молодой летчик. -- Прогоню с полигона, если будете болтать! -- Больше не буду! Отстрелялся и Байрачный. На мишени начали пикировать старослужащие летчики. Дела пошли лучше. -- Есть попадание! -- то и дело докладывал солдат-наблюдатель. Оно и невооруженным глазом было видно, что "есть". Снаряды, попадая в мишень, вздымали черную пыль. В назначенное время прилетел старший лейтенант Телюков. -- Разрешите работать? -- коротко обратился он к руководителю полетов, и уже по радиообмену ясно было, что это -- опытный воин. Действовал он проворно, точно, четко. Вот он уже ведет свой самолет на участке от третьего до четвертого разворота. На этом участке летчик за какие-то секунды выполняет целый комплекс работ -- выпускает воздушные тормоза, гасит скорость, проверяет установленную по прицелу базу, вводит минимальную дальность и в то же время следит, чтобы не пропустить момент четвертого разворота -- вывести самолет точно в плоскость мишени. Летчик заложил крен, выполняя первую половину разворота. Самолет, как и положено, идет без снижения. Вот оно, мастерство! -- Хорошо! Очень хорошо! Вдруг... -- Ой! -- вскрикнул солдат-наблюдатель, выпустив из рук бинокль. -- Выводите! -- теряя самообладание, закричал в микрофон Поддубный. Самолет, казалось, врезался в землю, подняв тучу пыли. Поддубный соскочил с вышки, подбежал к автомобилю. -- Скорее, давайте! -- крикнул он водителю, дремавшему в кабине. Но что это?.. Самолет Телюкова набирал высоту. Выходит, что летчик вырвал его у самой земли... Поддубный влез на вышку, взял микрофон. -- Я -- Верба-2. Как чувствуете себя, Телюков? Как чувствуете себя? Прием. Летчик не ответил. Очевидно, с перепугу. В таких случаях испуг наступает после того, как опасность уже миновала. Возможно, что и радио отказало. -- Я --Верба-2! Я -- Верба-2! Как чувствуете себя, Телюков? Прием! -- Нормально чувствую, -- послышался ответ. -- Что с вами произошло? Отвечайте. -- Вы же видели -- низко вывел самолет. Вот и все. -- Я -- Верба-2. Работу запрещаю. Приказываю идти на аэродром. Как поняли? -- Разрешите продолжать работу. -- Я -- Верба-2. Работу категорически запрещаю. Приказываю идти на аэродром. -- Вас понял! -- сердито ответил Телюков. -- Что там у вас такое? -- послышался голос полковника Сливы. -- Телюков низко вывел самолет, -- резко ответил Поддубный. -- Я категорически запретил работу. Послал на аэродром. -- Правильно сделали. Свертывайте радиостанцию и возвращайтесь на аэродром. Поддубный послал в воздух красную ракету -- закрыл полигон и вместе с солдатом-наблюдателем пошел осматривать мишени и подсчитывать пробоины. Мишень, в которую стрелял Телюков, вся рябила воронками от взрывов снарядов. Если бы не ее месте стоял настоящий самолет -- его разнесло бы на куски. Правду говорил полковник Слива -- Телюков способный летчик. Это подлинный воздушный снайпер. Но как могло случиться, что он столь низко вывел самолет? Наблюдал за результатами стрельбы? Весьма возможно. Так и он, Поддубный, когда-то стрелял по мишени, увлекся наблюдением и чуть было не врезался в землю. Самолет дал просадку на выводе из пикирования и в каких-нибудь трех-четырех метрах пролетел над землей. То же самое, очевидно, получилось и с Телюковым. Тут сказался азарт воздушного бойца. А на самом деле... Поддубный ошибался. Жестоко ошибался. Он видел в Телюкове только летчика и не замечал человека с его характером, огорчениями, переживаниями. Он не знал, что после концерта художественной самодеятельности Телюков, окончательно убедившись, что Лиля безвозвратно для него потеряна, поехал на станцию и пьянствовал в буфете до утра, заливая водкой свое горе. Утром, опохмелившись, сел в поезд и отправился в город. Ресторан, кино, снова ресторан. Ночью взял такси, выехал в Кизыл-Калу. А чтобы не опоздать на утреннее построение, положил шоферу "на колесо" лишнюю десятку... -- Нажимай, браток, а то мне на полеты надо успеть. "Браток" постарался -- вовремя доставил летчика к месту назначения. Усталый, измученный, разбитый сел Телюков в самолет, довольный тем, что помощник командира полка по огневой и тактической подготовке, равно как и командир полка и врач, не заметил воспаленных глаз, не почувствовал запаха алкогольного перегара... Да, не знал этого и не заметил Поддубный. Ему и в голову не могло прийти, чтобы летчик, тем более такой, как Телюков, мог напиться перед полетами. Он вообще не верил, чтобы такие невзгоды, как, скажем, неудачная любовь, могли отрицательно сказаться в полете; сам он, садясь в кабину самолета, сразу забывал решительно о всех житейских невзгодах. Упрощенно уверовав еще в ранней молодости в то, что летчик -- человек особого склада, Поддубный не пересмотрел этот взгляд с течением времени, и вот последствия -- грубейшая предпосылка к катастрофе при стрельбе по наземной цели. Да хорошо еще, что только предпосылка... Вернувшись на аэродром, Поддубный увидел Телюкова у СКП. Стараясь сдержать себя, он спросил: -- Что с вами произошло, старший лейтенант? Почему вы так низко вывели самолет? Ведь вы могли погибнуть! Телюков глубоко затянулся папиросой, попытался улыбнуться. -- Сожалеете небось, что я не врезался в землю? -- произнес он с нескрываемой издевкой. -- Не жалейте. Я не стану на вашем пути. Можете забирать Лилю себе. Она больше мне не нужна. Вся кровь бросилась в лицо Поддубному. -- Как вы смеете! Если найду нужным, то заберу, вас спрашивать не стану. Понятно? Но если бы вы... да, да, если бы вы... я не стал бы пикировать в землю. Мальчишка!.. "Мальчишка... Он назвал меня мальчишкой!" -- Телюков весь дрожал, в лице его не было ни кровинки. Он стиснул зубы, скулы пошли желваками. В охватившей его ярости он не находил слов. Поддубный вплотную приблизился к нему. -- Я пропустил мимо ушей вашу болтовню по поводу формулы воздушного боя... Но я не потерплю, слышите вы, не потерплю, чтобы вы высказывались в таком тоне об этой девушке. Вы за кого меня принимаете, старший лейтенант? В ярости Поддубный мог наговорить много лишнего. Но он быстро остыл. Одержал верх здравый смысл. Нельзя было забывать, что перед тобой молодой взбалмошный человек, потерявший голову от ревности. "А ты? Разве ты сам не страдал? -- вспомнилось ему. -- Ведь страдал... Места себе не находил..." А другой голос, заглушая голос рассудка, нашептывал: "Но когда узнал, что горько разочаровался и обманулся в Римме, одним взмахом отрезал все. Так и только так нужно поступать, когда не чувствуешь взаимности. Глубоко скрыть свои чувства, не навязывать себя другому! Легко это? Нет, нелегко. Но на то ты человек, чтобы уметь владеть собой, да и вообще, что это за летчик, который из-за женщины ничего не видит в кабине самолета? Раз сел в кабину -- для тебя ничего не должно существовать, кроме самолета. Ты -- летчик. Ты -- воин. Слетал, выполнил задание -- пожалуйста, отдавайся своей любви. Но опять-таки, не будь дураком, не унижай себя понапрасну. Ищи любви там, где она ждет тебя!" Нет, не мог всего этого сказать Поддубный. Телюков превратно истолковал бы его слова. В каком все-таки сложном положении очутился он... Телюков не отступил, когда майор приблизился к нему вплотную, и они какое-то время стояли друг против друга, как борцы, готовящиеся к схватке. В эту минуту подошел замполит Горбунов. -- Майор Поддубный, прошу ко мне! А вы, старший лейтенант, поезжайте домой. -- Чего это вы, Иван Васильевич, коршуном налетели на человека? -- спросил замполит, оставшись с Поддубным наедине. -- Телюков, можно сказать, из гроба поднялся, а вы сразу, не дав человеку опомниться, мораль читаете. Не он, а мы с вами, руководители, виновны прежде всего в том, что случилось. -- Позвольте, Андрей Федорович, я вас что-то не понимаю... -- В т ом-то и дело, что вы не понимаете, простите за грубую откровенность. Вы готовили летчиков к стрельбе? Вы утром были на построении? Были. Почему же вы не поинтересовались, можно ли Телюкову вылетать? Почему не заглянули в душу человеку? А вам-то больше, чем кому-либо, должно быть известно, что у него на душе... -- Вы предполагаете... -- Да, я предполагаю. -- Он сказал об этом? -- Нет, он не сказал. Мне стало известно, к сожалению слишком поздно, что Телюков в субботу и в воскресенье не ночевал дома. А утром приехал на ашхабадском такси... Чуть-чуть не потеряли мы летчика и товарища из-за своей слепоты. Я, конечно, ни в какой мере не оправдываю Телюкова... -- Андрей Федорович, -- прервал его обескураженный Поддубный и запнулся. -- Я, конечно, погорячился... Да, нехорошо. Но понимаете, Андрей Федорович, я не могу... да, не могу уйти от Лили... -- Любовь? -- улыбнулся замполит, который все еще был строг и сердит. -- Любовь, Андрей Федорович. -- М-да, -- замполит почесал подбородок. -- Узелок завязывается крепкий. Да я так понимаю: если любовь взаимная, то тут и аллах бессилен. Немного поразмыслив, он сказал: -- Отстраним Телюкова от полетов, а там посмотрим. А вы пока не трогайте его. Семен Петрович не позвал к себе Поддубного для доклада, видимо, ему было известно то, что сообщил замполит о Телюкове. И так горько, так тяжело стало на душе у Поддубного, что он готов был пойти к Телюкову и извиниться перед ним. И он, возможно, сделал бы это, если бы тот не опередил его. Прибыв с аэродрома домой, Телюков задумался над тем, что его ждет. Прежде всего, конечно, отстранят от полетов... Полеты! Надо быть летчиком, и только летчиком, чтобы понять, почувствовать всем своим существом, что такое полеты. Один раз слетаешь, и тебя уже неудержимо влечет ввысь, на подвиг. А он, этот подвиг, здесь, рядом с тобой, в кабине, поднимается в стратосферу, идет навстречу солнцу, проносится над песками, над морем, над горами... Человек, казалось бы, обыкновенный человек, а летает в пространстве, опережая скорость звука... Горы, пески, моря, города -- все остается позади. Ты мчишься, огибая планету на послушной воле человеческого разума стальной стреле. Не пустить летчика в полет -- все равно что обрезать орлу крылья, лишить его родной стихии. А похоже на то, что не пустят. И он сам виноват во всем. Конечно, сам! Дурак и тот мог бы заметить, что Лиля не любит... А он еще наговорил дерзостей майору... И это после столь постыдного случая на полигоне! Да, надо сейчас, сию же минуту, пойти к майору и извиниться. "Иди, иди, Филипп Кондратьевич, если ты еще не утратил офицерской чести..." -- убеждал его внутренний голос. И поздно вечером, чтобы никто не видел, он пошел к майору. Поддубный принялся было за подготовку к занятиям по воздушному бою, но ничего не соображал. Он отложил конспект и засмотрелся в окно. В коттедже командира полка все окна и веранда были освещены. Электрический свет золотистой пылью рассеивался в темноте, волшебной дымкой окутывал кроны деревьев, придавая им сказочную пышность и красоту. Поддубный знал: там, под деревьями, его ждет Лиля. Она будет ждать и завтра, и послезавтра. Его неудержимо влекло туда, но он пока не пойдет... не может... В дверь кто-то постучал. -- Войдите. Телюков плотно прикрыл за собой дверь, остановился посреди комнаты. -- Товарищ майор, я пришел извиниться, -- сказал он. -- Не прощения, а извинения прошу. Заслужил ли я гауптвахту или суд офицерской чести -- не знаю: что заслужил, за то и отвечать буду. Но извиниться так или иначе должен. Погорячился. Наговорил глупостей. Телюков держался прямо, гордо подняв голову, как бы подчеркивая свое офицерское достоинство, которым он дорожил больше всего. Поддубный не ожидал, что дело обернется таким образом. В один миг Телюков как бы преобразился в его глазах. Он уже видел в нем не бесшабашного удальца и не кающегося юнца, а настоящего советского офицера с искренним и горячим сердцем. -- Я, кажется, не меньше вашего погорячился, -- сказал Поддубный и встал из-за стола. -- Видите ли, я не знал, что вы... Что вы ездили... Садитесь, пожалуйста. -- Я проявил позорное малодушие, товарищ майор. Если вы позволите, я попрошу вас вот о чем... -- Говорите откровенно. -- Я вас прошу, чтобы меня не отстраняли от полетов при условии, если, конечно, я не буду подвергнут аресту с содержанием на гауптвахте. Ревность больше не потревожит меня.. Ее нет уже, как нет и неприязни к вам. Вы же здесь, по сути, совершенно ни при чем. Лиля еще год назад дала мне понять... Я не видел или не хотел видеть ее равнодушия, цеплялся как репейник... А теперь... катастрофа, которую я избежал каким-то чудом, каким-то неимоверным усилием воли, отрезвила меня... Телюков говорил с удивительным спокойствием, совершенно, казалось, не присущим ему горячей натуре. Поддубный с глубоким волнением выслушал летчика, отлично понимая его, а когда тот умолк, сказал: -- Я отстранять вас от полетов не буду. Что же касается ареста или предания вас суду офицерской чести, эти вопросы не входят в мою компетенцию. Я могу лишь поговорить с командиром, попросить его. -- Очень благодарен вам. Разрешите идти? -- Пожалуйста. И можете не сомневаться в моем искреннем уважении к вам. Телюков вышел из комнаты. Как ни велика была его вина, но наказывать его было излишне. Майор это хорошо понимал и решил защищать его во что бы то ни стало. Штурмана Гришина не было на аэродроме, и о случившемся с Телюковым ему стало известно перед самым разбором полетов. -- Ох, доведет нас до греха этот Поддубный! Тогда, в бурю, чуть не наломал дров, а сейчас снова предпосылка к катастрофе, -- изливал он душу перед командиром полка. -- Тут не только Поддубный виноват, -- возразил полковник. -- Разве не он готовил летчиков к полетам? -- Готовил правильно. -- Но Телюков-то не справился... разве это не говорит о том, что предварительная подготовка, в частности тренаж, не оправдала себя? -- Дело не в тренажах, Алексей Александрович. Вы, если не знаете, на торопитесь с выводами... "Не иначе как Поддубный околдовал полковника. Он не желает даже слушать никаких замечаний в адрес своего помощника!" -- с глубокой обидой подумал Гришин. На разборе полетов он подсел к замполиту Горбунову. -- Амбиции много в Поддубном, -- шепнул он вкрадчивым голосом, -- а вот амуниции не хватает. Чуть не потерял летчика. Окончательно распоясался человек, и некому его остановить. Но полковник вспомнит меня. Увидите! Вспомнит, да будет поздно. -- Будет вам, товарищ майор! -- не вытерпел замполит. У Гришина брови полезли вверх: -- Конечно, вы, как политработник, должны поддерживать командира. Это ваш долг. Но что касается помощника, то вы вспомните мое слово... -- Я вас прошу... О предпосылке к катастрофе на разборе полетов упомянули, однако причину не проанализировали, виновного не наказали, как это делалось прежде. "Ага, замазывают недочеты, лакируют действительность, -- заключил Гришин. -- Не желают, чтобы о предпосылке дозналось вышестоящее начальство. Ну нет, голубчики! Вам не спрятать концы в воду!" Давненько чесалась у Гришина рука написать жалобу на помощника командира по огневой и тактической подготовке, да все как-то не решался. А теперь решил твердо: напишет. Больше терпеть невозможно. Заодно пожалуется и на командира полка, поскольку тот поддерживает своего любимчика. Да, да, любимчика. Это ясно! Поздним вечером, когда из штаба ушли все, Гришин заперся в своем кабинете, раскрыл Дисциплинарный устав и внимательно перечел главу "О жалобах и заявлениях". В этой главе, в частности, говорится, что офицеры, генералы и адмиралы при выявлении фактов, которые наносят ущерб боеспособности Вооруженных Сил, имеют право одновременно с подачей заявления по команде подавать заявление вышестоящему начальнику включительно до Министра обороны Союза ССР. Таким образом, убедившись еще раз, что он имеет право жаловаться даже на командира полка, Гришин начал писать жалобу на имя генерал-майора Щукина. Прежде всего обрисовал недопустимую посадку эскадрильи майора Дроздова во время бурана и как следствие вывел, что только случайность позволила избежать катастрофы. Затем описал случай с Телюковым, которого якобы командир полка и его помощник неподготовленным выпустили в воздух, а когда возникла предпосылка к катастрофе, сделали попытку умолчать, скрыть этот факт. "Полку угрожает серьезная опасность, о чем и ставлю Вас в известность, товарищ генерал, -- писал Гришин. -- Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает". Шаг довольно серьезный, и прежде чем отправлять жалобу, штурман, теребя пальцами свою шевелюру, несколько раз перечитал написанное и на следующее утро, взвешивая каждую фразу и каждое слово, внес коррективы. Фразу "Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает" вычеркнул. По сути, не было случая, чтобы помощник не выполнил приказа заместителя командира. "Тут я малость переборщил", -- признался самому себе Гришин. На всякий случай он заглянул в журнал помощника руководителя полетов на полигоне и... обомлел. "Старший лейтенант Телюков вывел самолет из пикирования на недопустимо малой высоте, что угрожало катастрофой", -- отмечал собственноручно майор Поддубный. То же самое значилось в журнале персонального учета ошибок и нарушений летных правил. Выходило, что предпосылка к катастрофе не скрывалась, раз она отмечается в документации. Но почему же на разборе полетов предпосылку не анализировали? Чтобы разрешить эту загадочную историю, Гришин обратился к полковнику. Тот нехотя выслушал заместителя и, подписывая какие-то документы, сказал: -- Это правда, Алексей Александрович, получается довольно странно: летчик допустил ошибку, а мы замалчиваем. -- Вот именно. Меня это просто удивляет. -- А меня нисколько. -- Полковник откинулся на спинку стула. -- Была у меня старшая сестра. Пряха -- на все село. Пойдет, бывало, на посиделки -- больше всех напрядет. А то вдруг приносит по полпасма. Так и дома: сядет за прялку, попрядет малость и задумается. Судили-рядили про такую перемену родители -- ничего поделать не смогли. Совсем от рук отбилась, работой пренебрегать стала. Бранили, да, выходит, зря...А как вышла замуж -- все на место стало; бывало расстелит на лугу полотно -- ни у кого больше, ни у кого белоснежнее не бывало. Вот так... Гришин счел этот разговор шуткой. Но жалобу послать не рискнул. Глава девятая Дни и ночи проходили в напряженном учении. Учились авиаторы в воздухе и на земле, на аэродроме и в классах. Сегодня день наземной подготовки. Полковник Слива ходил из класса в класс, проверяя занятия. -- Всем понятно, как изменяются области возможной атаки с подъемом на высоту? Если кому неясно, задавайте вопросы, -- доносился из-за приоткрытой двери голос помощника. -- Все ясно! -- Хорошо! Теперь поговорим о воздушных боях в стратосфере. "Вот чертов сын, скоро до практического потолка доберется", -- подумал довольный полковник, входя в класс. -- Товарищи офицеры! -- скомандовал Поддубный. По классу пробежал шум -- все поднялись. -- Продолжайте, -- махнул рукой полковник и сел за стол. -- Товарищи офицеры! -- подал команду Поддубный. Летчики сели, и он продолжал: -- Как известно из аэродинамики, в стратосфере легко потерять высоту, а чтобы восстановить ее, нужно много времени. Значит, необходимо следить за высотой. Потерял ее -- проиграл бой. Поддубный прикрепил к доске чертеж. -- Тут воспроизведен воздушный, проведенный мною со старшим лейтенантом Телюковым в стратосфере. Синяя линия -- маневр Телюкова. Красная -- моя. Вначале у Телюкова был перевес в высоте. Он, между прочим, хорошо берет динамический потолок, чему я сам еще не научился. Но вскоре Телюков потерял высоту. Это для него было началом проигрыша боя. Здесь Телюков намеревался атаковать меня снизу. Ничего не получилось, и не могло получиться. Летчик поставил свой самолет на большой угол атаки, что привело к уменьшению скорости и нарушению устойчивости самолета. Атака не дала желаемых результатов... Семену Петровичу самому еще не приходилось вести воздушный бой на высоте, близкой боевому потолку самолета, и он с интересом слушал помощника. После перерыва полковник зашел в класс, где занятия проводил инженер. Слушал инженера, а думал о Поддубном. Хороший помощник -- образованный, смелый, настойчивый. За что ни возьмется -- доведет до конца. И по мере того как полетные задания усложнялись, предпосылок к летным происшествиям становилось меньше. А все потому, что, во-первых, строго сохраняется методическая последовательность, во-вторых, хорошо проводится наземная подготовка, в-третьих, Поддубный отлично знает каждого летчика, все его положительные качества, недостатки. Телюков, тот самый Телюков, о котором майор Гришин говорил: "Горбатого могила исправит", -- стал шелковым. Не нарадуешься на него, и в этом заслуга Поддубного. Сумел-таки обуздать неистовый характер старшего лейтенанта! Нелегко авиационному командиру вести учебный процесс. Перегнешь где-нибудь палку, поставишь перед летчиком непосильное задание -- угрожает авария. Чуть недогнешь, слабину дашь -- тоже плохо, потому что остаются прорехи, а значит, опять-таки авария. Здесь надо гнуть, но не перегибать. Поддубному это отлично удается. А взять, например, дисциплину, и в частности отдание чести. Сколько говорилось в полку, что отдание чести -- священный долг воина. Невзирая на это, некоторые солдаты забывали об этом долге. Идет солдат, засмотрелся и на видит старшего по званию. Остановишь его, спросишь, почему честь не отдал? "Виноват, не заметил". Или: "У меня руки заняты". Объективные причины находились всегда. -- Довольно толочь воду в ступе, заниматься разговорами. Надо взыскивать с тех, кто сквозь пальцы смотрит на нарушение устава, -- заметил Поддубный. Полковник наложил строгое взыскание на офицера лишь за то, что тот равнодушно прошел мимо солдата, не отдавшего ему чести. Это сразу принесло свои результаты. Офицеры, а по их примеру и сержанты повысили требовательность. Не стало в полку таких, которые "не видят начальников", и руки у всех сразу освободились... А вот еще факт. Облака в пустыне -- редкие гости. Бывает, что целый месяц не увидишь в небе тучки. Если же летчик долгое время не летает в облаках, то теряет навыки в полетах по приборам. Эти навыки в некоторой степени можно поддерживать полетами на учебно-боевом самолете, где имеются две кабины, из которых одна закрывается шторками. Но в полку мало было таких самолетов. -- Давайте проводить полеты в закрытых кабинах на боевых самолетах, -- предложил Поддубный. -- Инструктор будет подавать команды по радио, ограждая напарника от ошибок. Получится почти то же самое, что при полете на двухместном самолете. -- То, да не то, -- возражал Семен Петрович. -- Потеряет летчик пространственную ориентировку, тогда что? За хвост самолет не поймаешь! -- Разрешите мне попробовать с Дроздовым? -- Ну пробуйте. Оказалось, что так летать можно. Начали летать на боевых самолетах в закрытых кабинах командиры эскадрилий, затем командиры звеньев и, наконец, летчики, имевшие соответствующую подготовку. Эта новость дошла до дивизии. Прибыл инспектор, чтобы удостовериться на месте. А спустя некоторое время полковник получил указание: "Начать полеты под колпаком на боевых самолетах". Семен Петрович вышел из класса покурить. Как и вчера, и позавчера, нещадно палило солнце. До чего ни дотронешься -- раскалено. Возле столовой двое солдат обливали друг друга холодной водой. Захотелось и полковнику освежиться. -- Ану, полейте-ка на меня, -- обратился он к шоферу водовозки, снимая китель и подставляя под шланг широкую спину. Вдруг над аэродромом показался одиночный самолет. Либо кто-то из летчиков заблудился, либо начальство прилетело. Полковник поспешил в штаб и оттуда позвонил на аэродром. -- Кто там летает? -- Подполковник Удальцов запросил разрешение на посадку, -- доложил диспетчер. -- А-а, ну так принимайте его. Подполковник Удальцов командовал одним из полков дивизии. Между ним и полковником Сливой в течение нескольких лет продолжалось негласное соревнование. Прибудет Семен Петрович в штаб дивизии, обязательно поинтересуется, сколько часов налетал полк Удальцова, какие упражнения выполнил, какие не выполнил. То же самое делал и Удальцов. И если находил, что у него показатели лучше, говорил: -- Гаснет, Семен Петрович, трубка, гаснет! Если же показатели были лучше у Семена Петровича, тот в свою очередь подтрунивал над соседом: -- В хвосте плетешься, Иннокентий Михайлович, не к лицу это Герою Советского Союза! Не с кого брать пример нам, простым смертным... Соседи-командиры дружили между собой -- хотя Удальцов был моложе Сливы лет на пятнадцать, -- и частенько навещали друг друга. При этом не упускали случая указать на замеченные неполадки. -- У вас, Семен Петрович, авиационные специалисты вне строя, табуном ходят на стоянку самолетов. Непорядок! -- Разве? -- Сам видел. Но полковник Слива не оставался в долгу: -- Пусть так, но и я кое-что подметил на твоем аэродроме, Иннокентий Михайлович! Автобус для летчиков обшарпан, совсем как в отстающем колхозе. Да и телефонная связь... одна порча нервов. Расставались командиры и брались за дело. Семен Петрович читал мораль инженерам за то, что "распустили младших авиационных специалистов". -- Сраму из-за вас набрался. А подполковник Удальцов звонил командиру обслуживающего подразделения: -- Соседи потешаются над автобусом, который ты подаешь для перевозки летчиков. Обрати-ка внимание! Может, найдется килограммчик краски, чтобы освежить, а? Подмажь, сделай милость! А телефоны у нас -- одна порча нервов!.. Аварийность, возникшая в Кизыл-Калынском полку, прекратила эти взаимные посещения и соревнования. Обоим командирам стало как-то неловко вести прежние разговоры. Что уж за показатели, какое может быть соревнование при аварийности! Семен Петрович и Иннокентий Михайлович встречались теперь лишь на