стол вам положил под стекло. - Спасибо. - Данилов сунул письмо в карман, поднялся к себе. Уходя, он опять забыл открыть форточку и выбросить окурки из пепельницы, поэтому в кабинете стоял отвратительный и горький запах табака. "Трубку, что ли, начать курить, - подумал Иван Александрович, - вон у Муштакова в комнате как приятно пахнет". Он приподнял стекло, достал акт патологоанатомов. "Посмотрим, что же они нашли у покойного Судина. Ага, вот главное: "В организме найдены следы большой дозы барбитуроновой кислоты, из чего можно заключить, что гр. Судин был предварительно усыплен сильнодействующим снотворным..." Вот тебе и на! Вот тебе и гражданка Валиева! Прямо Сонька Золотая Ручка. Стало быть, она ему поначалу в вино снотворного насыпала, а потом уж, когда он уснул, пустила газ. Про отпечатки она в книгах, видимо, вычитала, все вытерла. Кухню обыскивала, поэтому спящего к плите и прислонила, да не заметила, как заколка выпала. Нет, она не профессионалка. Обыскала квартиру, бумаги забрала. Ну, вещи от жадности. Психология спекулянтки, от нее никуда не денешься. Только не сама она на это решилась. Ей приказал кто-то. Вот кто? Белов узнает. Он паренек въедливый. Данилов позвонил дежурному и приказал немедленно вызвать Белова. Потом достал из кармана письмо. "Дорогой Иван Александрович! Пишет Вам небезызвестный Михаил Костров. Хочу пожаловаться Вам на мою невезучую жизнь. После нашей встречи в ноябре сорок четвертого попал я опять на фронт, на Будапештское направление. Служил по своей армейской специальности в разведке на должности старшины. Но вот опять не повезло мне. Попал в перепалку, и контузило меня, да так, что пришлось лечь в госпиталь. Прокантовался я там две недели, и комиссия признала меня негодным для фронтовой службы. Я уж с врачами лаялся и на глотку их брал, и на страх. Ничего. Теперь отправляют меня в тыл в Белоруссию служить комвзвода в истребительном батальоне. Когда я в строевой части скандал устроил, мне майор-кадровик сказал: "Неизвестно, где ты свою голову сложишь раньше, там или на фронте". Мол, буду я бороться в Белоруссии с бандитами. Мол, что у меня большой по этой части опыт работы, он, дескать, обо мне справки наводил. Так что еду я в Белоруссию, а там посмотрим. Большой привет Наталье Константиновне, начальнику, Серебровскому, Муравьеву, Самохину и Сереже Белову. До свидания, дорогой Иван Александрович. Ваш друг, младший лейтенант Михаил Костров". Данилов читал письмо, и на душе у него стало хорошо. Ай да Мишка! Младший лейтенант. Вот что значит жизнь! Когда-то этот младший лейтенант много крови попортил Данилову. Был Мишка Костров удачливым и наглым квартирным вором. Три раза сажал его Данилов. Сколько говорил с ним, сколько нервов потратил! Но все же добился своего. Завязал Костров. Начал работать, женился, ребенка завел, школу-десятилетку окончил. Во время войны дважды помог Данилову. Первый раз в сорок первом, когда брали банду Широкова, потом они в районе встретились в августе сорок второго, был Мишка уже старший сержант, имел две медали "За отвагу", и тогда он помог ему в ликвидации банды "ювелиров". Оставался у Кострова "блатной авторитет", его кличку Червонец многие еще произносили со страхом и уважением. Тогда хотел Данилов оставить его в истребительном батальоне НКВД, но Костров не согласился, уехал на фронт. Перед его отъездом они с начальником долго думали, чем наградить Мишку. С трудом разыскали золотые часы, сделали гравировку: "Старшему сержанту Кострову М.Ф. за борьбу с бандитизмом от МУРа". Потом как снег на голову Мишка появился в ноябре прошлого года. После госпиталя ему дали пять дней отпуска. Он ходил по коридорам управления, нагловато поблескивая золотой фиксой, демонстрируя сотрудникам свои шесть наград, среди которых были две Славы и четыре медали. И вот на тебе - младший лейтенант. Иван Александрович аккуратно сложил письмо, спрятал его в стол. "Значит, теперь Костров едет в Белоруссию драться с бандитами. Странно все-таки складывается жизнь. Третий раз всплывает Белоруссия. К Широкову шли люди оттуда. Братья Музыка - ювелиры из Бреста. Теперь вот Кузыма - та же знакомая республика. Ну что ж, жизнь покажет, может быть, и удастся встретиться с Мишкой в Белоруссии, кто знает. Подождем ответа из Пинска". Он посмотрел на часы - два. Белов вызван на пять, значит, есть еще три часа. Данилов раскрыл шкаф, вынул подушку и одеяло, бросил их на диван и начал стаскивать сапоги. БЕЛОВ - Зайдем в транспортный отдел милиции, - сказал ему Игорь, - я уточню насчет эшелона. Транспортный отдел был похож на штаб казачьей сотни. По коридору ходили милиционеры в косматых папахах, тяжелые шашки стучали по голенищам сапог. Дежурный сидел за столом, шашка его лежала на скамейке. Он внимательно прочитал удостоверение и встал, застегивая воротник мундира. - Слушаю вас, товарищ майор. - На каком пути стоит литерный 6-бис? - Сейчас уточню. Через пять минут выяснилось, что санитарный поезд Петра на втором пути. - Я вам милиционера дам, он проводит, а то вы не найдете. Козлов! - крикнул дежурный. - Вот проводи товарищей из ОББ к 6-бис кратчайшей дорогой. Действительно, без Козлова они вряд ли нашли бы санитарный поезд. Он повел их мимо здания вокзала, они обошли какие-то пакгаузы, вышли на пути. - Сюда, - сказал Козлов и начал подниматься на тормозную площадку товарного вагона. Шашка мешала ему, и он зажал ее под мышкой. - Слушай, - спросил его Игорь, - зачем тебе шашка? Ты ее хоть раз из ножен-то достал? - Мне она как зайцу модная болезнь, товарищ майор, мы до прошлого года были люди как люди, так вот кому-то понадобилось нам новую форму ввести. Мне тут один старичок, проезжий, говорил, что точно так же до революции казаков обмундировывали. Так казак же на лошади, а нам попробуй побегай по вагонам с этой селедкой. Я поначалу с непривычки прямо на перроне падал под смех трудящихся. Станет проклятая между ног, и все тут. Сейчас пообвык. - Н-да, - Игорь закрутил головой, - видик у вас, братцы, действительно допотопный. Но зато консервный нож не нужен. - Так что ж мы, банки рубить, что ли, будем? - обиделся Козлов. - Вы уж скажете тоже. Они еще минут десять плутали в темном лабиринте тормозных площадок, лазили под вагоны. - Вот ваш эшелон, - наконец, тяжело отдуваясь, сказал Козлов, - разрешите идти? - Спасибо большое, идите. В темноте Сергей увидел длинный хвост вагонов. - Так, - глубокомысленно изрек Игорь, - полдела сделано. Теперь надо найти Петьку. Из темноты прямо на них налетели две облепленные снегом фигуры в шинелях. - Эй, служивые, где нам Карпунина разыскать? - поинтересовался Муравьев. - У паровоза, - ответил звонкий девичий голос. - А паровоз-то где? - Спереди. - Девушки засмеялись. - Да мы тут уж минут двадцать блуждаем. - Туда идите. - Девушка махнула рукой. Они еще минут десять шли вдоль вагонов, спотыкаясь о шпалы, скользя в мазутных пятнах. - Скорей бы светомаскировку отменили, а то темно, как у негра в желудке, - зло сказал Игорь, - я еще вдобавок фонарик в машине оставил. Твой-то где? - В чемодане, - виновато ответил Сергей. - Учи вас, учи... О, слышишь, сопит. Значит, скоро паровоз. - Я хочу вам сказать, Александра Яковлевна, как начальнику поезда: так больше продолжаться не будет... - услышал вдруг Игорь знакомый голос. - Петька! - крикнул он. - Игорь, - от вагонов отделилась темная фигура, - где же ты? Мы через десять минут отправляемся. - Да вот человека в командировку собирали. Паек, литер, деньги. Попробуй за час выбей. Знакомьтесь. Это майор Карпунин, Сережа, в некотором роде мой медсвояк. - Как, как? - удивился Петр. - Очень просто, - засмеялся Игорь, - медсестры есть, мед-братья тоже были, я где-то читал об этом. А ты мой медсвояк. Ну ладно, передаю тебе старшего лейтенанта, только ты его с девушками в одно купе не сажай, он у нас скромный. - Для него место подготовлено. Вы поедете с нашим врачом, капитаном, очень милым человеком, - повернулся Карпунин к Сергею. ДАНИЛОВ О том, что Муштаков идет по коридору, все узнавали заранее. Сначала помещение наполнял медовый запах трубочного табака, потом из-за поворота, где в "пенале" располагался его отдел, появлялся подполковник Муштаков. Данилов никогда не видел его в форме. Даже зимой сорок первого, в момент наивысшего напряжения сил, когда не то чтобы побриться, поспать некогда было, Володя Муштаков всегда появлялся в белой крахмальной рубашке, прекрасно сшитом костюме и модном галстуке. Таким же точно предстал он сегодня перед Даниловым. Муштаков шел по коридору в потрясающем синем костюме с трубкой в зубах. Данилов оглядел его всего, от безукоризненного пробора до черных ботинок на толстой каучуковой подошве, и в душе даже позавидовал. - Милый Ваня, - Муштаков взял его под руку, - вот уж действительно, если гора не идет к Магомету... Я, как ни странно, ищу тебя. - Слушай, Володя, ты где такой вкусный табак берешь? - "Золотое руно"? Проще простого. Мой приятель писатель, у них есть свой буфет, там талоны на табак можно отоваривать именно этой маркой. - Чертовски здорово пахнет. - Открою секрет тебе одному. Я беру обыкновенный табак и мешаю его с "Золотым руном", поэтому мои запасы долговечны. Но все же я очень прошу: зайди ко мне. Во-первых, я угощу тебя чудесным кофе, во-вторых, у меня есть соображения по поводу твоего покойника. - Ты имеешь в виду Судина? - Именно его. Они вошли в отдел по борьбе с мошенничеством. В кабинете Муштакова приятно пахло хорошим табаком и довоенным кофе. - Садись, он еще горячий, сейчас тебе налью. - Ты знаешь, сколько времени я не пил настоящего кофе? - спросил Данилов, глядя на Муштакова, возившегося с немецкой трофейной спиртовкой. - Знаю. Ровно столько же, сколько и я. С середины сорок первого. Но вчера приехал с фронта мой брат и привез мне эти трофеи. - Муштаков показал на спиртовку и банку с яркой этикеткой. Данилов взял чашку из рук Муштакова и вдохнул забытый аромат. Сделал первый глоток и закрыл глаза от удовольствия. Когда Данилов ухаживал за Наташей, они часто бывали в кафе "Красный мак" в Столешниковом. Стены, обшитые темными панелями, мягкая удобная мебель, мраморная стойка в глубине. Кафе как бы состояло из двух половин: одна его часть несколько возвышалась, туда вели три ступеньки. Тогда по телефону для конспирации они говорили: пойдем к трем ступенькам. Они приходили туда, брали бутылку "Кара-Чанах", пирожные и кофе, крепкий и ароматный. Иван Александрович сделал еще глоток, потом еще. - Налить? - предложил Муштаков. - Неудобно разорять тебя. - Пустое. - Он наклонил кофейник, долил еще полчашки. - К сожалению, все. Пей, я тебе кое-что расскажу. Муштаков открыл сейф, достал тоненькую папку. - Это показания одного золотишника, спекулянта Володи Булюля, нет, не напрягайся, ты его не знаешь. Он промышлял у скупки в Столешниковом. Вот что он поведал нам. "Перекупленные дорогие вещи я отдавал за золото и медикаменты некоему Судину Илье, по кличке Морденок. Вопрос. Какие медикаменты вам давал Илья Судин? Ответ. Сульфидин и иногда морфий. Вопрос. Где он их брал? Ответ. Это мне неизвестно. Вопрос. Сколько сделок у вас было с Судиным? Ответ. Точно не помню, пять или шесть. Вопрос. Чем он занимался? Ответ. Подвизался уполномоченным по снабжению от какой-то бакинской организации. Вопрос. Где и когда вы с ним познакомились? Ответ. Мы вместе отбывали срок на ББК*. Только тогда у него другая фамилия была, а кликуха та же..." ______________ * Беломорско-Балтийский канал. - Ну вот, пожалуй, и все новости, - Муштаков закрыл папку, - теперь ты можешь почти точно установить, кто такой Судин. - Володя, - Данилов встал, - я сейчас к начальству иду, ты мне не дашь этот протокол? - Зачем он тебе? Я просто прикажу, и выписка через пятнадцать минут будет в приемной у Осетрова. - Муштаков взглянул на часы и постучал кулаком в стенку. - Это моя спецсвязь. Иди спокойно. Все будет вовремя. Выходя из его кабинета, Данилов столкнулся в дверях с сотрудником Володиного отдела. ДАНИЛОВ И НАЧАЛЬНИК Они разложили бумаги на большом столе начальника. В кабинете было по-утреннему зябко, но форточка все равно оставалась чуть приоткрытой, начальник считал, что свежий воздух целебен. Он читал материалы по делу, а Данилов рассеянно рисовал один и тот же мужской профиль на коробке от папирос, ожидая первого вопроса. - Ну что же, Иван Александрович, - начальник оторвался от бумаг, - читается с неослабевающим интересом, как авантюрный роман. - "Похождения Рокамболя"? - усмехнулся Данилов. - Нет, скорее, "Петербургские трущобы". Доложи о предпринятых мерах. - Сегодня утром Белов выехал в Баку. Наблюдение за Валиевой осуществляют местные товарищи. - Ясно. Транспорт? - Литерный санитарный поезд. Идет на двойной тяге. Должен прибыть на место через три-четыре дня. - Дважды в день связывайся по ВЧ и докладывай мне. - Есть. - Что с Кузымой? - Часа через два допросим. - Что за срок странный такой? - Наркоман, пока еще не отошел. - Меня крепко интересует этот "полковник". Где шофер? - Никитин выехал за ним. - С прокуратурой говорил? - Конечно. - Кто дело-то ведет? - Чернышов. - Степан Федорович. Смотри, жив курилка! Молодец! Ему сколько лет-то? - Шестьдесят два. - Мне кажется, что главные фигуры здесь "полковник" и Кузыма. С Судиным все ясно. Кстати, пальцы его и фото, кличку тоже немедленно в ГУМ для идентификации. Говоришь, был на Беломор-канале? Выясним! А теперь, Ваня, дальше поедем. Какие у тебя имеются мысли в отношении стратегии, а также тактики? - Вы меня, видимо, с генералом Скобелевым спутали. - Нет, я тебя ни с кем не спутал. - Начальник зашагал по ковру. - Нет, не спутал, - добавил он. - В сыске тоже нужна и стратегия и тактика. Понял? - Куда уж как ясно. Только, на мой взгляд, задача у нас одна - срочно расколоть Кузыму и выйти на "полковника". Повяжем его, тогда мы на коне. Уйдет... - Тогда я с тебя первого спрошу, за всю шоколадку, - хохотнул начальник. - Ну а с меня... - Он не докончил и повернулся к окну. - Ну что мы заранее о выговорах думаем, - Данилов встал, начал собирать бумаги, - что-то вы слабину давать начали. Пока мы точно выходим... - В цвет? - Начальник быстро повернулся. - Конечно, если возьмем, то оно так и будет. А если нет?.. - Найдем. - Иголку в стоге сена. Оптимист ты, Ваня. А может, лучше обрубить концы? - хитро спросил он. - Это как же? - Да так, возьмем Валиеву, а убийца Соколова у нас. - Вы что, шутите?! - Конечно, шучу, - вздохнул начальник, - только кое-кто так делает, и ничего - в передовиках ходит. - Мы с тобой разве в розыск за этим пришли? За карточкой на доске Почета и процентами? - Иди ты, - махнул рукой начальник, - тебе же русским языком сказано: шучу. Могу я пошутить или нет? - Невеселые у вас нынче шутки. - Ваня, - начальник подошел к Данилову, крепко сжал локоть, - ты мне "полковника" этого дай. Где хочешь ищи. Понял? - Чего уж тут не понять. - Ну иди, наводи страх на преступный элемент. После допроса Кузымы сразу доложи. Данилов вышел из кабинета. Немного постоял в приемной под недоуменным взглядом Осетрова и вышел в коридор. Скоро Никитин привезет шофера. А может, уже привез? НИКИТИН Прямо сбесилось начальство с делом этого Судина. Ни поспать тебе, ни пожрать. Только в столовку собрался. Так нет, беги скорей, волоки этого шофера. Да куда он денется? Возит, между прочим, начальника ОРСа, бронирован, жрет, пьет, что хочет, и еще калымит. Из-за этого дерьма он поесть не успеет. Хорошо, что машину дали, а то на трамвае до Каланчевки насквозь вымерзнешь. До войны он в Туле работал опером в отделении. Вот тогда жизнь шла совсем иначе. Он в районе хозяином был, фигурой. Хорошо жилось, легко, весело, и работалось так же. Потом, когда немцы к Туле подошли, он в роту милиции ушел. Повоевал неплохо. Ранили. В Москву увезли лечиться, а из госпиталя сразу в МУР. Никитин вздохнул тяжело. - Ты чего, - спросил его шофер Быков, - что вздыхаешь-то, я спрашиваю? - А что делать прикажешь, когда меня Данилов твой погнал ни свет ни заря нежрамшего! - Закури, полегчает. - Папирос нет. - Врешь ты, Колька. - Быков покосился на него. - Чтоб у такого жуковатого, как ты, не было папирос? Ни в жисть не поверю. - Все знаешь. На, закуривай. - Ишь, "Беломор", не зря ты, видно, около Нинки из столовой вьешься. - А ты думал. - Нет, точно ты, Колька, жук, - заключил Быков, - я тебя сразу расколол, еще когда мы в Сходню ездили. - Это когда же? - Да за грибами. Самогонку помнишь? - А, - улыбнулся Никитин, - тогда. Да, показал я класс работы вашим фрайерам. - Ты это брось, - обиделся Быков, - ребята у нас правильные. - А зачем же ты тогда ту самогонку пил, Трифоныч? Вот бы и целовал своих правильных. Дальше они ехали молча. Быков думал о том, что все-таки, несмотря на ушлость, Колька мужик пустячный, а Никитин продолжал злиться на Данилова. - Приехали. Машина остановилась у ворот с вывеской "Автобаза". - Здесь? - Читай, адрес на стене написан. - Ты, Быков, смотри, если что. - Ученого учить - только портить. Иди уж, жук. Никитин вышел, зло саданув дверью. В проходной сидел вахтер в метростроевской форме. - Вы к кому? - он встал, поправив кобуру нагана. - МУР, - зловеще, вполголоса произнес Никитин, показывая удостоверение. - Так к кому же? - голос у вахтера потерял начальственную твердость. - Калинин на базе? - Так точно, вызова ждет. - Где? - А вон там, в комнате для шоферов. - Ладно. Я к нему пройду. Вахтер отступил, освобождая дорогу, думая, позвонить или нет начальнику караула. Черт его знает, этого парня. Борьба с бандитизмом - это тебе не просто так. Он все же решил доложить и пошел к телефону. В жарко натопленной комнате шоферы играли на вылет в домино. Круглый стол резного дерева, неизвестно как попавший сюда, трещал от ударов костяшек. - Дуплюсь! - А мы вам пятерку! - Нет, нас так просто не возьмешь! - Да что же ты ставишь, дура! Ты разве не видишь, с чего я хожу? На Никитина никто не обратил внимания. Шоферы просто не замечали его, увлеченные игрой. - Калинин, - громко сказал Никитин. - Ну, я. - Шофер в меховой летной кожанке повернулся к нему. - Чего еще? - Встань, - чуть повысил голос Никитин, - и иди за мной. - А ты кто такой? Перед каждым вставать... "Ну, ты у меня сейчас попляшешь". Никитин достал удостоверение. - Прочел? Шофер непонимающе поглядел на него. - Ну, - рявкнул Никитин и опустил правую руку в карман. В комнате повисла тишина. Калинин поднялся, опасливо косясь на руки Никитина. - Документы. Он спрятал в карман права и паспорт. - Пошли. - Куда? - голос шофера дрогнул. - Куда надо. Только иди спокойно, без фокусов. Стреляю без предупреждения. Они пересекли двор, подошли к проходной. Там их уже ждал начальник караула. - Смирнов, - представился он Никитину, - вы куда его забираете? - А по какому праву ты в действия органов вмешиваешься? - лениво процедил Никитин, глядя куда-то поверх его головы. - Так ведь товарищ Пирожков звонить будет. А что я скажу? - А по мне хоть Булочкин. Пусть звонит в ОББ Б4-02-04. Ясно? - Так точно, - начальник приложил руку к шапке, провожая глазами сотрудника отдела с таким устрашающим названием. ШОФЕР КАЛИНИН "Господи, господи ты боже мой! За что же это меня? А? Куда это? Зачем?" Он покосился на сидящего рядом с ним оперативника. Спросить? Не скажет. Что узнали-то они? Что? Может, за бензин? Подумаешь, продал сто литров. Всего дел. Нет, не за бензин. За седьмой распределитель. За повидло это и водку ту проклятущую. Ту самую, что он в Перово отвозил. Точно. Дознались. Но он скажет. Все скажет. Кого ему прикрывать! Пашку, гада мордастого? Он, наверное, за это какие деньги хапнул, а ему тысячу дал да три бутылки водки. А тысяча эта ему зачем? Что по нынешним временам с этой тысячей сделаешь? Что купишь? Пачка папирос с рук - сто рублей. А может, не за Пашку? Вдруг соседи накапали? Могли. Особенно этот рыжий, филолог, что ли? Червь книжный, паскуда завистливая. Надо было на него написать куда следует насчет книжек немецких. Так пожалел, детей его пожалел. Вот наука впредь будет. А что он написать-то мог? Про продукты. Пусть докажут. Их ему товарищ Пирожков давал. Его не тронут. Кишка тонка. У него везде руки. Друзья. А вдруг он откажется? Павел-то Егорович? Тогда как? Тогда его утоплю. Все расскажу и про суку его блондинистую, и про продукты. Неужто конец? Как жил-то хорошо, как жил! Ой, чего это я молочу! Держаться надо, молчать. Я кто? Шофер. Рабочий класс. А если сосед оговорил? Интеллигент, сволочь, у него книги немецкие и фамилия тоже немецкая. Гримфельд ему фамилия. Хочет насолить пролетарию. Ежели Петька? Ну, возил, ну, дал он мне водки, а я ему деньги заплатил. Кто видел? Никто. Кто докажет? Петька? Оговаривает. Запутать хочет. А то, что я за эту водку талоны не отдал? Наказывайте. Судите. А вдруг разбронируют? Пусть. Войне-то конец. Пока обучат. Глядишь, и все". Калинин прошел мимо строго поглядевшего на него милиционера, и ему стало совсем нехорошо. Ноги сделались словно из ваты, плечи набрякли тяжестью, будто он за баранкой просидел два дня не разгибаясь, к горлу подкатил ком, мешавший дышать. Не замечая ничего, как во сне, поднялся он на второй этаж. - Садись сюда. - Оперативник показал ему на скамью. - Садись и жди вызова. Калинин тяжело опустился на жесткое деревянное сиденье и затих, бессмысленно глядя вдоль коридора. ДАНИЛОВ Никитина он встретил у кабинета. - Товарищ подполковник, свидетель Калинин доставлен. - Где он? - А вон на скамейке. Пар выпускает. - Опять? - Что опять? - За свои штучки взялся? - Какие еще штучки? - непонимающе спросил Никитин. - Смотри! - А чего, взял его немножко на "понял - понял". И все дела. - Когда я тебя научу, что свидетель - это одно, а... Ну ладно, позже поговорим. Через пять минут доставишь его ко мне. Данилов вошел в кабинет, сел за стол. Черт его знает, этого Никитина, ну что за человек! Любить людей он его, конечно, не научит, а уважать заставит. Пусть хоть внешне ведет себя пристойно, как подобает работнику милиции. В дверь постучали. - Войдите. На пороге вытянулся Никитин. - Шофер Калинин по вашему приказанию доставлен. Разрешите ввести, товарищ подполковник? - Введи. Данилов рассматривал Калинина и думал: здорово же его скрутило. Шофер не сидел на стуле, а оплыл на нем, как квашня, безвольно и беззащитно. - Ваша фамилия? - Моя? - срывающимся голосом спросил свидетель. - Моя, что ли? - Ваша. - Калинин Владимир Данилович. - Номер вашей машины? - Моей, да? Моей? - Вашей, естественно, да успокойтесь вы. - Данилов встал и увидел, как голова Калинина дернулась. "Господи, - подумал он, - надо же быть таким трусом!" Иван Александрович налил стакан воды из графина, протянул свидетелю. - Выпейте и успокойтесь. Калинин пил жадно, расплескивая воду трясущимися руками. - Ну, успокоились? Калинин кивнул головой. - Читать можете? - Могу, - еле выдавил он. - Нате вам Уголовный кодекс. Вот статья девяносто пять*. Ознакомьтесь. Да нет, так у нас ничего не получится. Ну и развезло вас! Держите себя в руках, вы же мужчина в конце концов. Слушайте. Статья девяносто пятая УК РСФСР гласит: "Заведомо ложный донос органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам, а равно заведомо ложное показание, данное свидетелем экспертом или переводчиком при производстве дознания, следствия или судебного разбирательства по делу, - лишение свободы или исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев". Вы уяснили смысл статьи? ______________ * Здесь и далее статьи УК РСФСР даются в редакции тех лет. Калинин опять кивнул головой. - Прекрасно. Прошу вас назвать номер машины. - МТ 51-50, - выдавил из себя свидетель. Данилову казалось, что говорил не Калинин. В этого обмякшего, потерявшего контроль над собой человека как будто кто-то вставил приспособление, похожее на сломанный старый фонограф со стертыми валиками. Нажимаешь кнопку, изношенная пружина начинает крутить валик, и в трубу сквозь шипение и треск доносится нечто похожее на человеческий голос. - Подойдите к столу и посмотрите на эту фотографию, - резко не сказал - скомандовал Данилов. Он по опыту знал, что жесткость заставляет таких людей собраться. Калинин встал, взглянул на фотографию Судина и кивнул головой. - Вы его знаете? - Да, - опять послышались хрип и шипение. - Успокойтесь. И расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились. - Возил его пару раз, - голос Калинина окреп, - я, товарищ подполковник, - он махнул рукой, - от жадности это все, от корысти моей. Еду по Арбату, они идут... - Кто именно? - Этот, что на фото, и полковник авиации. Руку подняли. Я остановился, довез их. - Куда? - Сначала в Зачатьевский, к этому, потом на Патриаршие пруды, там женщину взяли - и в коммерческий ресторан "Гранд-отель". - Дальше что было? - Его потом всего один раз видел. И все. - А полковника? - Данилов напрягся внутренне. - Его часто. - Куда возили? - В "Гранд-отель" и на Патриаршие, к этой, значит, женщине, она поет там. - Где, на Патриарших? - Нет, в ресторане. Артистка, значит. - Кто такой этот полковник? - Зовут Вадим Гаврилович, он здесь где-то на генерала учится. - Это он вам сказал? - И мне и женщине. В машине рассказывал. - Где он живет? - Не знаю. За городом. В Салтыковке. Я его туда один раз подвозил. - Куда именно? - К станции. Поехали по Горьковскому шоссе, через Балашиху, к переезду. Там как раз эшелон стоял, не проехать. Он мне и говорит: ты, мол, давай домой, я пешком доберусь, мне здесь два шага. - Как зовут эту женщину? - Какую? - Певицу из ресторана. - Он ее Ларисой называл. - А она его? - Вадиком. Он меня предупреждал: "Ты говори, что это машина моя". Мол, с уважением о мне, как к хозяину. А мне-то что, платил он хорошо. - Сколько же? - Две тысячи за поездку. - Часто вы так ездили? - Раз десять. Я готов, деньги могу сдать. Я... - Не в деньгах дело, Калинин. Какая у вас была связь? - Не понял я, вы о чем? - Ну, как вы договаривались? - Он мне на работу звонил. Я хозяина своего всегда к шести к его бабе отвожу. - К жене? - Да нет, к бабе, она у нас плановиком работает. И до пяти утра свободный. - Прекрасно. Сейчас вас проводят в другую комнату, там все это напишете. Подробно, не упуская никаких деталей. Понятно? - Ясно. Все как есть напишу. Спасибо вам. Когда Калинина увели, Данилов срочно вызвал Муравьева, Самохина, Ковалева и Никитина. - Муравьев, немедленно в Салтыковку, там разыщешь дом, где живет этот летчик. Бери людей, машину и - туда. Возьми постановление на арест и обыск у прокурора. Если его не будет дома, оставишь засаду, а сам с материалами сюда. Действуй. Самохин, звони в ресторан "Гранд-отель", уточни адрес певицы. Зовут Лариса, проживает на Патриарших прудах. Ковалев, ты едешь на автобазу, будешь сидеть и ждать звонка "полковника", возьми с собой техника, пусть он тебе отводной наушник приспособит. Никитин, в "Гранд-отель". У меня все. Выполняйте. Через полчаса Самохин принес листок бумаги и положил его на стол перед Даниловым: - Алфимова Лариса Евгеньевна. Патриаршие пруды, дом шесть, корпус А, квартира четыре. Вот теперь начиналось самое главное. Все возможные контакты "полковника" были блокированы. На автобазе у телефона дежурил Ковалев, в "Гранд-отель" выслана группа во главе с Никитиным, в Салтыковке - Муравьев, к певице он поедет сам. Где-то "полковник" должен объявиться. Данилов, сидя в машине, старался не думать о том, что вопреки логике этот человек просто может исчезнуть из Москвы. МУРАВЬЕВ Он сидел в жарко натопленной дежурке Салтыковского поселкового отделения и ждал участкового, обслуживающего 5-ю Лучевую улицу. Несколько минут назад дежурный старшина подтвердил, что на даче вдовы профессора Сомова действительно проживает слушатель Академии генштаба полковник авиации Вадим Гаврилович Чистяков. Что прописка его оформлена по всем правилам. Игорь попросил принести ему из паспортного стола документы и вызвать участкового и теперь ждал. Его люди сразу же пошли к дому семь по 5-й Лучевой. - Вот документы. - Старшина положил перед Игорем книгу прописки. - Вот заявление Сомовой. Муравьев пробежал глазами бумаги. - Это все? - А чего еще, прописка-то временная - до мая. Потом мне паспортистка сказала: ей из кадров академии звонили, просили ускорить. Документы мы проверяли. Они в полном порядке. В академию звонили, там подтвердили: такой слушатель есть. - А кто звонил? - Начальник паспортного стола лейтенант Ракосуев. - Ну-ка проводи меня к нему. Паспортный стол помещался в маленькой комнате, разделенной на два пенальчика. В одном сидели две девушки-паспортистки, в другом был кабинет начальника, в котором еще помещались маленький стол и массивный сейф. Сам начальник, лейтенант Ракосуев, вполне подходил для своего кабинета. Маленький, чистенький, с бесцветными глазами и большими залысинами. Он прочитал удостоверение Игоря и записал реквизиты на отдельный лист бумаги. - Бдительность, товарищ майор, и еще раз бдительность. Каждый чекист обязан в себе выработать данную черту. Так что же вас интересует? - он откинулся на спинку стула, сложив на животе руки. - Телефон меня интересует, лейтенант, по которому вы в академию звонили по поводу Чистякова. - Чистяков, - Ракосуев на секунду задумался, - это тот, что по 5-й Лучевой у Сомовой прописан? Минуту. - Лейтенант достал толстую папку, полистал какие-то бумаги: - Так. Сомова, Сомова. Вот телефончик академии - Г1-74-78. У нас строго. Учет и проверка - основа бдительности. "Где они достали этого идиота? - Игорь почти с ненавистью глядел на лейтенанта. - Бдительность, учет, данная черта... Кто он, самовлюбленный дурак, а может быть, просто положили на этот стол пачку денег?.." - Этот номер, лейтенант, никогда не был телефоном академии. Он установлен в Зачатьевском переулке на квартире одного спекулянта. Можете позвонить туда. Там до сих пор находятся наши люди... - Товарищ майор, - заглянул в дверь дежурный, - участковый пришел. Выходя, Игорь краем глаза увидел, как лейтенант вытер мальчишеской ручкой покрывшийся испариной лоб. В дежурной комнате его ожидал участковый в черном сторожевом тулупе, перетянутом поверху портупеей. - Младший лейтенант Красиков. - Дежурный вам объяснил, в чем дело? - Так точно. - Знаете этого человека? - Никак нет, не успел, товарищ майор, познакомиться. - Времени не было? - зло спросил Игорь. - Он недавно у нас, товарищ майор, - вступился за Красикова дежурный. - А где же старый участковый? - Повысили. Да вы с ним только что говорили. - Ракосуев? - удивился Игорь. - Так точно, полгода назад его на паспортный перевели, участок бесхозным был. А теперь Красикова прислали из Реутова. - Любопытно, - и повернулся к участковому, - поехали. Когда они вышли из отделения, Красиков смущенно сказал, покосившись на сапоги Игоря: - Туда, товарищ майор, "эмка" не пройдет, там все снегом занесло. Хоть и обувка ваша городская, а придется пехом. Они миновали переезд и углубились в длинные, заваленные снегом просеки. Красиков подхватил поскользнувшегося Игоря. - Это и есть Лучевые улицы. По обеим сторонам стояли занесенные снегом дома. Только на одной из крыш дымилась труба. Поселок показался Игорю заброшенным и вымершим. У некоторых дач были разобраны крыши, у других оборваны доски облицовки, вынуты рамы. - Балуют, - крякнул Красиков, - руки бы им поотрубал. Люди строят, стараются, а эта хива все на дрова тащит. Но ничего, я порядок наведу. Дача Сомовой стояла в конце просеки у самого леса. Она выглядела самой нарядной на этой улице. - Хозяйка ее всегда на зиму сдает, - пояснил участковый. - Я так полагаю, правильно это. В жилую-то никто не полезет. Оперативники ждали на соседнем участке. - Дача пустая, никто не приходил, - доложил Игорю старший группы. Муравьев открыл калитку, вошел на участок. От крыльца вели свежие, чуть присыпанные снегом следы. "Сапоги армейские, сорок второй приблизительно", - автоматически отметил Игорь. - Ключи от дачи есть? - повернулся к Красикову. - Никак нет. - Я уже открыл, товарищ майор, там замки простые, английские, - сказал лейтенант Гаврилов. - Ну пошли. Будем "академика" дожидаться. КОВАЛЕВ Телефон звонил все время. Люди вызывали грузовики, технички, легковые машины. Был обычный рабочий день. Девушка-диспетчер, опасливо косясь на Ковалева, снимала трубку, отвечала, вызывала шоферов. Калинин сидел здесь же, взмокший, взъерошенный, растерянный. Но страх ушел. Он не был обвиняемым. Свидетель - и все дело. Телефон звонил, диспетчер брала трубку, на стене большие часы отсчитывали время. Полковник не звонил. НИКИТИН - Ну, борода, - спросил он швейцара, - ты этого летуна, что с вашей артисткой крутит, знаешь? - Всегда. - Швейцар покосился на молчаливых оперативников. Он с давних пор усвоил непоколебимую истину, что с милицией лучше не связываться. И если дело не касается лично тебя, то уж надо говорить правду. Черт их знает, вдруг в тумбочку залезут? А там у него и аптека и магазин. Каждый ведь жить-то хочет. - Если он зайдет, ты его нашему товарищу покажи. Только втихаря. Понял? - Никитин положил руку на тумбочку. "Господи, пронеси, - подумал швейцар, - спаси и помилуй, царица небесная". - Не сомневайтесь, товарищ начальник. Сполню. - Смотри, дед, а то я из тебя душу выну. - Никитин повернулся к сотрудникам: - Пошли. По лестнице, покрытой истертым, когда-то вишневого цвета ковром, они поднялись на второй этаж. Зеркальный зал ресторана поразил Никитина своей показной роскошью. Он разглядывал белые лепные стены, на которых каждый завиток, покрытый сусальным золотом, трижды отражался в огромных зеркалах. Ресторан только что открыли: народу почти не было, за столом, в глубине зала, сидела компания офицеров в черных флотских кителях. - Вы кого ищете? - подошел к ним официант. - Если закусить, то прошу ко мне, сам обслужу, в лучшем виде. Командированные? - Мы из МУРа. - Никитин взял его за лацкан фрака. - Ну-ка нам метра, живенько. Официант исчез, словно растворился. Через несколько минут к ним подплыл кругленький, толстенький человечек. - Такие гости. Сахаров, метр. Никитин неприязненно взглянул на него: - Ты этого летуна, что с Ларисой крутит, знаешь? - Как же, как же, такой солидный гость. - Сахаров развел руками. - Так вот что, посади нас за стол у входа, но чтобы мы в глаза не бросались. Пива прикажи подать. А как тот самый "солидный" гость придет, дай нам знак. - Сделаем в лучшем виде. - Да запомни. Если ты или официант скажут кому, что мы из милиции, пеняй на себя. - Понимаю. Не первый год на этом посту. - Сахаров прижал руку к сердцу. ДАНИЛОВ Корпус А оказался маленьким трехэтажным домиком, стоящим в глубине двора. К нему вела вытоптанная в снегу дорожка. В подъезде было темно, скупой январский день с трудом пробивался сквозь давно не мытые стекла окон на лестничной клетке. Данилов уверенно поднялся на второй этаж. Рядом с дверью сиротливо висела выдранная кнопка электрического звонка. Данилов попробовал соединить провода. Тихо. Тогда он постучал в филенку. Стук гулко раскатился по подъезду. Иван Александрович прислушался. В квартире по-прежнему было тихо. - Вы сильнее стучите. - За его спиной открылась дверь третьей квартиры, и из нее высунулась женская голова, в папильотках. - Лариса поздно ложится. Дверь захлопнулась, и Данилов так саданул по филенке, что у него заныл кулак. За дверью послышались торопливые шаги. - Кто? - спросил заспанный женский голос. - Милиция. Дверь распахнулась, на пороге стояла женщина, рукой она придерживала полы халата. - Вот это мило, - проговорила она низким, чуть хрипловатым голосом. - ну что же вы стоите, милиция? Заходите, а то вы мне квартиру всю выстудите. Она пошарила рукой по стене, щелкнула выключателем. Прихожую залил тусклый свет горящей вполнакала лампы. - Ну, - спросила хозяйка, - документы покажете или как? Данилов раскрыл удостоверение. - О, начальник отдела! Да еще с таким громким названием. - Хозяйка с любопытством взглянула на Данилова. - Ну и что же дальше? - Может быть, вы нас в комнату пригласите? Неловко как-то, знаете, в коридоре разговаривать, Лариса Евгеньевна. - И имя мое известно. Значит, разговор пойдет серьезный. Вы проходите сюда. - она открыла дверь, - а я пока себя немного в порядок приведу. Оставив сотрудников в коридоре, Данилов вошел в небольшую, скромно обставленную комнату и автоматически подумал, что в окно Алфимова ничего выбросить не сможет: во дворе дежурят его люди. Он сел на старый, потертый кожаный диван и огляделся. В углу стояло такое же кресло, кое-где из него торчали клочья обивки, круглый стол, четыре стула, пестрый абажур, металлическая печка-буржуйка у самого окна, труба выведена в форточку. На стене фотографии. Данилов встал, подошел ближе. Семь снимков хозяйки в различных, явно театральных костюмах. С восьмого на него смотрел большеглазый мужчина с гордо вскинутой головой. "Артист, - подумал Иван Александрович, - нормальный человек не станет фотографироваться в такой неудобной позе". - Любуетесь? - в комнату вошла Алфимова. - Это я в ролях. Я же когда-то в драматическом театре служила. Пошла на эстраду ради хлебушка. Только теперь Данилов разглядел ее как следует. На ней тот же халат, туго перетянутый в талии широким кушаком, короткие рукава обнажали чуть полнеющие, но не потерявшие еще своей формы руки, золотистые волосы падали на лоб. Даже в тусклом свете зимнего дня она была ярка и красива. - Садитесь, начальник отдела, - Алфимова опустилась в кресло, взяла с тумбочки пачку "Казбека", - курите. - Спасибо. - Данилов встал, взял папиросу, чиркнул спичкой, давая прикурить хозяйке. - Вы весьма любезны, - Лариса глубоко затянулась. - Теперь давайте начистоту. Я понимаю, что начальник отдела из милиции пришел ко мне не из-за вчерашней драки в нашем кабаке, свидетелем которой была ваша покорная слуга. Я угадала? - Угадали. - Тогда начинайте, меня никогда не допрашивали. - Это не так любопытно, как вам кажется. - Смотря для кого. Вам-то наверняка интересно, что я расскажу. - Лариса по-мужски ткнула папиросу в пепельницу. - Давайте же. - Я хочу спросить об одном вашем, ну как бы это сформулировать... - Говорите как есть. Или знакомом, или любовнике. Знакомых у меня много, а любовник один... - Я хотел мягче - поклоннике. - Эта формулировка обтекаемая. У меня поклонников ежевечерне больше сотни. Напьются, ну и поклоняются вовсю. Ваша служба просто обязана предполагать конкретность. - Меня интересует полковник... - Вадим Чистяков, так это мой любовник. Я почему-то так и знала, что вы о нем спросите. Лариса потянулась за новой папиросой. - Не беспокойтесь, я сама. - Прикурила, сделала несколько глубоких затяжек. - А потому, что он не тот, за кого себя выдает. Подождите, не перебивайте. Сначала я ему верила как дура, увлеклась. Герой воздуха, ас, ордена, красив, широк. Потом, когда угар проходить начал, я на него посмотрела как из зала... - Как посмотрели? - переспросил Данилов. - Каждая профессия имеет свой специфический язык, - улыбнулась Лариса. - Как там у вас - "по фене ботаешь". - Это не у нас. - Бросьте. Мне один умный человек сказал: охотник и дичь - одно и то же. Но мы не об этом. Я о специфике языка. В театре, когда говорят "из зала", подразумевают "со стороны". Ну так вот, поглядела я на него и вдруг поняла: он же играет. Причем плохо. Лжет, завирается, а все равно играет, через силу. Он же только на людях "полковник", - в голосе ее внезапно послышалась непонятная жалость, - а когда один, сам с собой... Я за ним наблюдала. Он если не выпьет, то спать не может, а как выпил, просыпается рано, бежит в комнату, сюда, бутылку вина хватает и стакан за стаканом. А руки трясутся. Сидит и смотрит в одну точку. Мучается, боится чего-то. А чего - я не знаю. Правда, спьяну он болтал кое-что... Ничего конкретного, так, общо очень. Мол, подлец я, негодяй, прощенья мне нет. Нет. Вы не подумайте, он не трус. Тут на нас в переулке трое с ножами налетели. Их тогда еле откачали, а он убежал, чтобы в милицию не попасть. Вот тогда я начала догадываться. Играет он, придумал себя, издерганный он, нервный. Жалкий. Мне его жалко. Да. Что вы так смотрите? Такой вот парадокс. Высокий, красивый, начитанный, умница необыкновенный, храбрый и трус одновременно. Что он сделал, скажите честно? - Он вам не безразличен? - Нет. Все равно Вадим дорог мне. - Видите ли, Лариса Евгеньевна, для того чтобы узнать обо всем, я должен увидеть его. - Если он бандит, тот самый, что в тылу околачивается и людей грабит, - он для меня умер. Но если есть хоть какая-то возможность... Если он не сделал ничего страшного... Она взяла новую папиросу, прикурила от старой, помолчала. - Так что же... Кстати, как вас называть-то мне? Ведь не товарищ начальник. И что там делают ваши люди? У меня здесь зал ожидания? - Нет, у вас засада. Мы ждем Чистякова. Зовите меня Иван Александрович. - Глупо. Он прибежал вчера ко мне, оставил этот чемодан. - Она ткнула папиросой в сторону дивана, на котором сидел Данилов. Он посмотрел туда. Вплотную прижавшись к дивану, стоял черный кожаный чемодан. - Слушайте дальше, он сказал, что уезжает завтра. А сегодня придет в ресторан. Ну а оттуда ко мне за чемоданом, а утром на вокзал. - Он сказал, куда уезжает? - На фронт. - Лариса усмехнулась. - Господи, если бы это была правда... - Вы знаете, что в чемодане? - Нет. Я не любопытна. Не подглядываю в замочную скважину и не читаю чужих писем. Вам нужно? Глядите. - Чемодан заперт? - Представьте себе, не знаю. Но я думаю, вас эта мелочь не остановит. Вы мне разрешите пойти на кухню, я ведь еще ничего не ела. - Вам поможет наш сотрудник. - Готовить или есть? - Нет, он просто постоит рядом. - Как хотите. - Алфимова пожала плечами и вышла из комнаты. Данилов выглянул в коридор: - Самохин, зайди сюда с техником. Пока связист умело и быстро прилаживал к телефону наушники, Самохин не менее умело открыл отверткой замки чемодана. Данилов поднял крышку. Штатский костюм, белье, гимнастерка, кожаная куртка, опять белье, бритвенный прибор. На самом дне чемодана плотно лежали пачки денег, под ними диплом об окончании Ейского летного училища на имя Алтунина Вадима Гавриловича и летная книжка. С фотографии на Данилова смотрел совсем молодой лейтенант. Лицо его было торжественно и чуть взволнованно. - Товарищ начальник, - Самохин протянул Данилову бумажку, - нашел в кармане пиджака. Иван Александрович развернул ее. Ровным убористым почерком на ней было написано: "Красноармейская ул. Пивная. Ежедневно от 17 до 19.00". Когда Лариса вошла в комнату, чемодан лежал на диване закрытый, а Данилов сидел на стуле рядом с телефоном, в руках он держал наушники. - Это еще зачем? - она с недоумением посмотрела на него. - Впрочем, делайте что хотите. Время тянулось бесконечно медленно. Телефон зазвонил всего лишь два раза. Подруга и администратор из филармонии. Подруга рассказывала о каком-то Боре, вернувшемся из Алма-Аты, администратор предлагал левый концерт на мясокомбинате. - Ты слышишь, - бодро кричал он в трубку, - левак мировой. Расчет натурой. Колбаска, мясо. Золотое дно. - Надеюсь, меня за это не посадят, - поинтересовалась Лариса, - а в наушниках вы похожи на Кренкеля. - Вы его видели? - Только в журнале. Но вид у него был такой же глупо-сосредоточенный. - Спасибо. - Кушайте на здоровье. - Вы когда уходите на работу? - В девять. И опять потянулись минуты. Стрелки на часах словно примерзли к цифрам. Тик-так. Тик-так. Тик-так, - громко стучали часы на стене. Алфимова затихла в кресле, укутавшись клубами дыма. Данилова начинало клонить ко сну. Тик-так. Тик-так. Комната медленно меняла свои очертания. Тик-так. Тик-так. Абажур вдруг стал непомерно большим. Тик-так. Тик-так. Папиросный дым казался облаками. Они слоились, окутывали его. Тик-так. Тик-так. Телефон зазвонил пронзительно и резко. - Ал-ле, - протяжно пропела Лариса. - Это я. - В трубке что-то трещало, голос был еле слышен, казалось, что звонят с другой планеты. - Не слышу, ничего не слышу. - Я перезвоню. Ти-ти-ти, - запела трубка. - Он? - спросил Данилов. Алфимова молча кивнула. Прошло минут пять, и телефон ожил снова. - Ты где? - Из автомата. - Где ты? - Здесь недалеко. - Приходи. - Не могу. Я приду в ресторан. Жди. Когда ты уходишь? - Через полчаса. И снова короткие гудки. Техник перезвонил на станцию. "Полковник" говорил из автомата на Пушкинской площади. Туда уже выехала опергруппа. И внезапно Данилов понял, что Чистяков не придет в ресторан. Он же отлично знает, когда начинает петь Лариса. Чистяков спросил: "Когда ты уходишь?" Звонил с Пушкинской. Значит, он будет ее ждать здесь. Где-то рядом, чтобы забрать чемодан. Патриаршие пруды. Патрики, как их называли все, большая площадь. Сколько же улиц вливается в нее? Раз, два, три, четыре. Нет, пять. Точно, пять. Он поднял трубку. - Дежурный? Данилов. Срочно всеми наличными силами перекрыть все выходы с площади Патриарших прудов. Объект одет в коричневое кожаное пальто с летными полковничьими погонами, в серую каракулевую папаху. Блокировать все проходные дворы и сквозные парадные. Немедленно. - Он посмотрел на Ларису: - Ну вот что, Алфимова, через полчаса вы выйдете и пойдете на работу. Только ничему не удивляйтесь. - Вы думаете?.. - Уверен. Не бойтесь, мы будем рядом. Он оставил в квартире сотрудника и связиста, остальным приказал выйти на улицу. Нет, он не мог ошибиться. Данилов поставил себя на место Чистякова. Арест Кузымы. Он слышал выстрелы. Правда, "полковник" не знает, жив или убит Кузыма. Он поехал домой, собрал вещи, завез Ларисе. Нет, он не такой дурак, чтобы переться в "Гранд-отель". Он сейчас заберет чемодан и постарается исчезнуть из Москвы. Явка у него есть. Пивная на Красноармейской. Только вот в каком городе? Ничего, он сам скажет. Нервный, напьется, и начнется самобичевание. Посмотрим. Ну, пора. Сейчас мы познакомимся, "полковник" Чистяков. Данилов стоял в подъезде рядом с домом Алфимовой. По улице, пряча лица от ветра в поднятые воротники, пробегали редкие прохожие. По тротуару прошел Самохин. Иван Александрович взглянул на светящийся циферблат часов. Ровно восемь. Сейчас на улицу выйдет Лариса. Вот она. Идет медленно. Так, все правильно. Он вышел из подъезда и услышал торопливые шаги. Кто-то догонял Алфимову. Данилов опустил руку в карман полушубка, нащупал теплую рукоятку "вальтера". Вот он. В темноте матово отливало кожаное пальто. Данилов опустил предохранитель. Человек был совсем рядом. Иван Александрович шагнул ему наперерез, подняв руку с пистолетом. - Стой. Бегущий внезапно затормозил, словно споткнулся, и по инерции проехал еще шага два по скользкому тротуару. Теперь они были почти рядом. - Руки, - тихо скомандовал Данилов, - руки вверх, или пристрелю. Рядом с "полковником" из темноты выросли два оперативника. - Тебе же говорят, руки, - зло сказал Самохин. Данилов услышал, как щелкнули наручники. - В машину его, - приказал Данилов, - ты, Самохин, останься здесь. Пригласи понятых, составь акт изъятия чемодана. Возьми у Алфимовой объяснение. Где она? - Я здесь. - Алфимова стояла рядом, и Данилову показалось, что она плачет. "Ну вот, мы свое дело сделали, - подумал он, садясь в машину, - как же там Сережа Белов?" САНИТАРНЫЙ ПОЕЗД. 12 - 16 января -------------------------------- Белов осторожно вошел в теплую темноту купе, боясь потревожить сон соседа. Он тихо прикрыл дверь, снял шинель, сел в угол к окну. Отогнул край плотной занавески. Темно. Внезапно поезд почти без толчков, мягко взял с места. Жаль, что так темно и он ничего не увидит. Как было бы здорово уезжать днем! Он никогда еще не ездил так далеко. На дачу. В Калинин один раз. А сейчас на другой конец страны. Там, наверное, теплее. Ну конечно же теплее. Это все-таки юг. О Баку он ничего не знал, кроме того, что где-то под Красноводском расстреляли двадцать шесть бакинских комиссаров. Когда его утром принял Данилов и ровным голосом, не упуская ничего по своему обыкновению, дал задание, он поначалу растерялся. За три года работы в МУРе это была его первая по-настоящему самостоятельная операция. Там, в Баку, не будет спокойного многоопытного Данилова, энергичного Муравьева и даже отчаянного хама Никитина не будет. Там за все должен отвечать он - старший лейтенант Сергей Белов. И спрос с него будет, если, не дай бог... Так прямо и предупредил Данилов. Потом они с Игорем вихрем пронеслись по кабинетам, благо во всех службах управления люди работают круглосуточно, получали новое удостоверение, командировочное предписание, литер, продаттестат, деньги, паек, сопроводительное письмо. Господи, сколько же нужно оформить бумаг, чтобы уехать в срочную командировку! Правда, о поездке Игорь предупредил его еще накануне. Более того, отпустил домой собраться. Так что в управление Сергей приехал уже с чемоданчиком. - А где мешок? - спросил его Самохин. - Какой мешок? - удивился он. - А в чем ты нам сухофрукты привезешь? Ты что, думаешь, поехал просто так бабу эту ловить? - хитро улыбаясь, продолжал Самохин. - Главная твоя цель - сухофрукты. Усек? - Усек. - Сергей подмигнул ему. - Привезешь? - Безусловно. Поезд набирал скорость. Паровоз, тараня широкой грудью снежную пелену, уносил эшелон к югу. Стучали колеса, вагоны подкидывало на стрелках. Сергей сидел в темноте, весь отдавшись непривычному для него ощущению движения. Постепенно грохот колес слился в одну протяжную гулкую ноту. Она на секунду стала невероятно басовитой, потом начала удаляться все дальше и дальше и смолкла. Он проснулся от света. Сквозь растворенное окно в купе лилось яркое серебристое утро. На полке напротив него сидел полный человек в пенсне и гимнастерке с узкими полевыми погонами медицинской службы. - Хороший сон - признак здоровых нервов. Давайте знакомиться. Меня зовут Владимир Федорович, фамилия моя Лепилов. Как прикажете называть вас? - Белов Сергей Андреевич, лучше просто Сергей. - Изумительно. Вот мы и познакомились. Судя по форме, вы служите в милиции. Вы что же, судмедэксперт, патологоанатом? - Нет, - Сергей усмехнулся смущенно, - я вообще не врач. - Ага, - глубокомысленно изрек Лепилов, поправляя пенсне, - вы, стало быть, как это называется, агент? - Ну, если хотите, да. Только должности такой в милиции уже нет с тридцатого года... - У меня тоже был один знакомый агент, - не слушая Белова, продолжал капитан, - мы с ним в Ленинграде вместе жили, на одной лестничной площадке. Звали его, между прочим, Василий Сергеевич Соболевский. Не слыхали? - Нет, - честно сознался Сергей. - Жаль, мужчина он был весьма примечательный, в свое время, как писал Александр Иванович Куприн, почти всю гимназию закончил. Так он всегда носил галифе и сапоги. В любую погоду. Знаете, просто обожал их носить. На Фурштадтской, ныне Петра Лаврова, проживал, так там на углу айсор сидел, чистильщик. Любопытный старик, так он мне рассказывал, что этот Соболевский сам для своих сапог особый гуталин варит. Представьте только. Такое у него было, с позволения сказать, помешательство. По утрам... Сергей так и не успел узнать, что делал по утрам столь необыкновенный человек, как Соболевский. Дверь купе мягко отъехала в сторону, а в проеме выросла фигура Карпунина. - Познакомились? Вот и прекрасно. Между прочим, Сережа, позвольте, я буду называть вас так, вы спали до обеда. Сергей взглянул на часы - полпервого. Он проспал почти шесть часов. - Приводите себя в порядок, и милости прошу в столовую. Владимир Федорович вас проводит. - Карпунин кивнул головой и закрыл дверь. Неужели он проспал почти шесть часов сидя? Так вот почему у него так ломит спину и плечи и ноги как чужие, только мурашки бегают. - Я вам советую умыться, - сказал Лепилов, - пробегитесь в конец вагона. Это вас освежит. Сергей достал из чемодана бритвенный прибор и мыло. - Мыло не берите. Экономьте, пока есть возможность, у нас этого добра навалом. Да, - крикнул он в спину Сергею, - горячая вода в титане рядом с туалетом. Ах, какой это был туалет! Сергей даже представить себе не мог подобной чистоты. В нем все блестело и приятно пахло душистым мылом. Белов поглядел на себя в зеркало. Можно было, конечно, не бриться. Но уж если взял прибор, то надо. Волосы на лице у него проступали только на третий день после бритья, но он все равно ежедневно остервенело скоблил щеки опасной бритвой, подражая все тому же Данилову. Он работал в его отделе уже четвертый год и не переставал удивляться этому человеку. Белов старался говорить, как Данилов, ровно, вежливо, не повышая голоса, подражал его манере ходить, одеваться, он даже курить по-настоящему начал, чтобы быть похожим на начальника. Ему казалось, что, переняв чисто внешние качества подполковника, он сам станет таким же уверенным, мужественным и сильным, как Данилов. Сергей брился, внимательно рассматривая себя в зеркало. У кого-то, кажется у Стендаля, он читал, что прожитые годы, скитания и лишения наложили неизгладимую печать на лицо молодого графа. Нет, это у Бальзака. "Человеческая комедия". Видимо, тот юный граф был счастливее его. Из зеркала на Белова смотрело необыкновенно юное лицо с немного взволнованными глазами. "Тот юный граф скитался и постоянно страдал, - подумал Сергей, - а я вот впервые в поезде дальнего следования еду, какие уж тут печати. Вон Муравьев в сорок втором летал к партизанам, потом через линию фронта пробивался. Он и поседел", - грустно заключил Сергей. Он представил себе, как сейчас войдет в столовую, где хоть и врачи сидят, но все же люди военные. Вон его сосед на что уж толстый, болтливый, а два ордена Отечественной войны имеет. А у него? Три медали всего. Он внезапно представил себе любопытные глаза людей, в упор разглядывающие человека в незнакомой и такой далекой от войны форме. Как же он не догадался надеть штатский костюм? Или хотя бы пиджак. Ведь ходит же Никитин в форменных галифе с выпоротым кантом и пиджаке. Нет, не додумался он. Сергей смыл с лица остатки пены, крепко вытерся полотенцем. "Ничего, - успокоил он себя, - у того графа лицо постарело от пороков, а я, оперуполномоченный Белов, борюсь с ними. Буду работать на контрасте. Молод, но очень устал. Служба у нас такая". Он подмигнул сам себе и начал натягивать гимнастерку. Застегивая портупею, он раскрыл кобуру, достал ТТ. Все в порядке. Пистолет стоял на предохранительном взводе. Лепилов ждал его в коридоре. Он критически осмотрел Сергея и, видимо, остался доволен. - Вы выглядите весьма мужественно. Он поправил гимнастерку, которая никак не хотела сидеть на нем по-уставному ровно и все время собиралась складками на животе. И вообще военврачу форма была явно противопоказана. Пуговицы на воротнике были пришиты криво, погоны висели на покатых плечах. Сергей сравнил себя с ним и представил на секунду их двоих со стороны: Лепилова, на котором форма висела, как маскарадный костюм, и себя - в перешитой гимнастерке, подогнанных галифе, начищенных хромовых сапогах. Пуговицы у него были довоенные, золотистые, с гербом. Их ему по большому блату за десять пачек папирос устроил старшина из комендантского взвода. Сравнение явно было в его пользу. - Ну что ж, пошли, - сказал Белов как можно непринужденнее. - Идите вперед. Это недалеко, через один вагон. Когда они вошли в столовую, которая раньше наверняка была вагоном-рестораном, Сергей чуть не зажмурился от смущения: на него смотрели десятки любопытных девичьих глаз. За столом сидели три человека: Карпунин и две женщины, одна с погонами майора, другая подполковник. - Садитесь к нам, Сережа. - Петр показал рукой на свободное место рядом с ним. - Теперь весь наш недолгий путь вы будете питаться именно за этим столом. - Разрешите сесть, товарищ подполковник медицинской службы? - обратился Сергей к старшему по званию. Женщина подняла на него донельзя усталые глаза и молча, пряча вдруг мелькнувшую на губах усмешку, кивнула. В вагоне сразу стало тихо. Потом раздался девичий приглушенный смех. Подполковник посмотрела в ту сторону, и девушки, сидящие за соседним столом, немедленно смолкли. Сергей покраснел так, что казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу щек и прыснет алым ручьем на белоснежную скатерть. - Вас зовут Сергей? - у подполковника был удивительно мягкий голос. - Да. - Вы служите в милиции? Белов почувствовал, как прислушиваются с любопытством к их разговору девушки за соседним столом. - Вы не смущайтесь, Сережа. Меня зовут Александра Яковлевна, я начальник этого поезда милосердия. А на девиц наших не обращайте внимания. У нас, если вы заметили, мужчин совсем мало. И вдруг вы. Это вполне естественно. Вы ешьте. - Скажите, Александра Яковлевна, кому мне сдать продаттестат? - Оставьте его у себя. Вы наш гость. Да ешьте вы, ешьте. Она смотрела, как осторожно ест этот милый, видимо, интеллигентный мальчик, и думала о сыне, которого убили в сорок втором под Ленинградом. И внезапно, помимо ее воли, ей стал неприятен этот молодой сильный парень в темно-синей гимнастерке. Наверное, если бы ее Толя пошел работать в милицию, то был бы по сей день жив и здоров, как этот Сережа, вон и медали у него, целых три. "За отвагу", "За оборону Москвы", "За боевые заслуги". За что их только им дают? Она перевела свой взгляд на его руки и увидела на правой глубокий шрам, уходящий под манжету гимнастерки. - Что у вас с рукой? - спросила она с профессиональным любопытством. - Меня ударили ножом. - Сергей ответил коротко, неохотно. - Давно? - В ноябре. - Кто? Сергей поднял глаза, посмотрел на собеседницу и понял, что он просто обязан ответить на этот вопрос. - Мы, - он хотел сказать "брали", но вовремя поправился, - задерживали одного человека. А он очень не хотел этого. - Кто он был? - Он убил семь человек. Семерых хороших и добрых людей. Убил, чтобы забрать их вещи. - Вы воевали? - Да, недолго, под Москвой в ополчении. - Ранение? - Нет, комиссовали. Легкие. - Приходите ко мне, - вмешался в разговор военврач с погонами майора, - я посмотрю вас. Вы когда были у врача в последний раз? - Тринадцатого декабря сорок первого. - Что вы делали до войны? Служили в милиции? - спросила Александра Яковлевна. - Учился в МГУ на юрфаке. И тут только Сергей понял, почему она его так дотошно расспрашивает. Понял и простил ее. Перед глазами этой женщины ежедневно проходят десятки раненых, многие из них такие же молодые, как и он. Наверное, некоторые умирали в этом поезде. Одни, вдалеке от близких и родных мест. И, видя последствия кровавого конвейера, именуемого войной, она была вправе спросить его: почему он носит эти погоны, а не полевые? Почему он сидит в Москве, вместо того чтобы драться с немцами? Что же он может ответить ей? Разве он может рассказать о том, как в сорок втором они с Даниловым брали на торфяниках банду Музыки, как от бандитской пули погиб Степа Полесов... Эти люди, врачующие последствия войны, не знают и не могут знать о том, как под Калинином год назад они вместе с опергруппой наркомата по всем правилам четыре часа штурмовали хутор, в котором засела банда дезертиров. Двенадцать человек и четыре пулемета. Разве это не война? Да, он работает в тылу. Но и тыл может быть разный. Милиция служит в горячем тылу войны. За столом повисло неловкое долгое молчание. Все четверо ели молча, стараясь не глядеть друг на друга. Обстановку разрядил Карпунин: - Милые дамы, этот молодой человек служит в отделе по борьбе с бандитизмом. Я не думаю, что их служба намного легче фронтовой. - Вы преувеличиваете, Петр Ильич, - Белов с благодарностью посмотрел на него. - Все-таки фронт - это фронт. - Но подождите. Нет, Сережа, подождите. Война скоро кончится, все вернутся домой, но вы ведь останетесь. Игорь останется, Данилов ваш. И снова в вас будут стрелять, а все, даже фронтовики, станут тихо жить и работать. Я правильно говорю? Сергей помолчал, потом пристально поглядел на Карпунина. - Когда я пришел в милицию, я думал, что коль скоро мне нельзя воевать на фронте, то я просто обязан принести максимальную пользу в тылу. Если бы я учился в техническом вузе, то просто наверняка бы пошел на завод. Но я юрист. И место мое было не в юрконсультации и не в адвокатуре. Я занялся прикладной криминалистикой. Когда я первый раз задержал человека... Нет, он не был бандитом. Ему тогда только-только исполнилось шестнадцать лет... - Что же он делал? - перебила его Александра Яковлевна. - Резал, убивал? - На мой взгляд, хуже. Он отнимал у старух и детей карточки. Грозил ножом и отбирал. Только тогда я понял, что такое служба в милиции. Мы спасли от голода несколько десятков человек. Среди них были врачи, лечившие детей, рабочие, вкалывающие у станка от зари до зари, артисты. У каждого свой фронт. Мы так же нужны армии, как и вы. Врачи лечат солдат, милиция охраняет их дома. - Сергей уже не чувствовал себя смущенным. Конечно, он не убедил эту медицинскую даму, а, собственно, в чем ее убеждать? Доказывать неопровержимые истины? Они же, он, Данилов, Игорь, Самохин, да все их управление не на продуктовой базе всю войну жируют. Они тоже дерутся. Дай бог как дерутся. Он-то в солнечный Баку не за сухофруктами едет. Между прочим, еще неизвестно, как его обратно в Москву повезут. Когда они возвращались в свой вагон, их догнал Карпунин: - Вы не сердитесь на нее. У Александры Яковлевны погиб сын, ваш ровесник, Сережа. Белов молча кивнул, так ничего и не ответив. Тогда он не смог найти нужных слов. Только в купе, оставшись один - Лепилов ушел на дежурство, - Сергей вспомнил, нашел те слова, которые просто обязан был сказать подполковнику. Да, погибло много его ровесников, и наверняка и сейчас они падают, сраженные свинцом на дорогах Чехословакии, Польши, Восточной Пруссии. Но придет время, и люди воздадут каждому. Потому что война - это общее горе, которое вынес на плечах каждый живущий сегодня, независимо от того, что он делал в этой войне. Главное заключается в другом. Через много лет на вопрос: "А что ты сделал для Победы?" - он будет иметь право ответить: "Я сделал все, что в моих силах, я чист перед Родиной". И вдруг ему захотелось спать. Молодость брала свое. Он снял сапоги, сунул под подушку кобуру и уснул. Проснулся Сергей от напряженной тишины. Поезд стоял. Он выглянул в окно и увидел засыпанный снегом маленький домик, поленницу дров, прижавшуюся к стене, крышу, занесенную снегом, нависшую над ним тяжелой шапкой. Сразу за полустанком начинался лес. Он уходил далеко к горизонту, и высокие ели макушками упирались в садящееся там солнце. Ощутимая на ощупь тишина висела над миром. Она была плотной и бесконечной, как лес, снег и красноватый диск солнца. Она была как сама жизнь. И ему смертельно захотелось вдруг выскочить из вагона и постоять среди этого покоя. Сергей натянул сапоги и, на ходу застегивая портупею, побежал к дверям вагона. На тормозной площадке стоял пожилой усатый солдат в измазанном углем когда-то зеленом ватнике. - Вы куда, товарищ старший лейтенант милицейской службы? Так к нему еще никто и никогда не обращался. - Подышу немного. - Это вы правильно придумали. Воздух здесь лучше любого лекарства на ноги ставит. Целебный. Расея, одним словом. Сергей спрыгнул с площадки. В морозном воздухе плыл запах дыма и хвои. Он вдохнул его полной грудью, и вдруг ему мучительно захотелось жить в этом домике, гулять в этом лесу и забыть обо всем - о войне и службе. - Товарищ старший лейтенант! - окликнул его звонкий девичий голос. На площадке стояла темноволосая девушка, затянутая в белый халат. - Вы меня? - весело спросил Сергей. - Именно вас. Немедленно возвращайтесь в вагон. Вам нельзя. - Почему? - удивился Белов. - Мне доктор, Татьяна Всеволодовна, сказала, что у вас слабые легкие. Поэтому немедленно в вагон! - Есть! - Сергей шутливо приложил руку к голове. Он легко, подтянувшись за поручни, прыгнул на площадку. Словно ожидая этого, поезд сразу тронулся. - Вам нужно выпить горячего чая, - строго сказала девушка, - причем немедленно. Пойдемте со мной. Она повела Белова в соседний вагон. - Сюда, - девушка открыла дверь. - У нас есть термос, в нем всегда горячий чай. Она сняла белый халат. И только сейчас Сергей рассмотрел ее как следует. Спроси его, какая она, он бы не ответил. Просто красивая, и все. Во всяком случае, он лучше ее никого в жизни не встречал. - Как вас зовут? - Марина. - А меня Сергей. - Я знаю. - Откуда? - удивился он. - Вам же наша начальница объяснила, что этот поезд - женский монастырь на колесах. Мы, как всякие женщины, любопытны. Поэтому атаковали замполита и все у него узнали. Вот так. - Вы врач? - Сергей покосился на ее погоны с одной звездочкой. - Нет, я военфельдшер. - Вы москвичка? - Почему вы так решили? - Понимаете, за последнее время мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Мой начальник, когда я пришел работать в розыск, прочитал мне целую лекцию о специфических особенностях, говоре и акцентах самых разных людей. - И вы можете отличить по выговору любого человека? - с недоверием спросила Марина. - Конечно, нет. Но вот ленинградцев и москвичей... - Ну, на этот раз вы не угадали, я ленинградка. Что же вы чай не пьете?.. Сергей взял стакан, отхлебнул, искоса глядя на Марину. Чуть вздернутый нос, большие светлые глаза, вот какие только, он так и не разобрал, коротко стриженные каштановые волосы. Гимнастерка плотно облегала ее высокую грудь. Военная форма не портила, а, наоборот, подчеркивала стройность ее фигуры. - Как чай? - Прекрасный. Он говорил это вполне искренне. Никогда в жизни он не пил такого вкусного чая. Никогда еще ему не было так хорошо, как сейчас. Только вот начать разговор он никак не мог. Хотел, а не мог. - Я слышала, вы до войны учились в университете? - Марина взяла стакан с чаем, села напротив. Сергей поднял глаза и вдруг увидел, что она пристально рассматривает его. От смущения он сделал слишком большой глоток и закашлялся, обжигаясь. - На юрфаке, - сказал он каким-то хриплым, чужим голосом. - Я тоже училась. - В медицинском? - Нет, в Ленинградском университете, на филологическом. - Правда? - Сергей поставил стакан с чаем, он почему-то очень обрадовался тому, что Марина студентка-филолог. Она как-то сразу стала для него понятнее. Точно такой же, как девочки с его курса и других факультетов МГУ. - Это же очень здорово. Марина засмеялась и опять внимательно поглядела на Белова. - Я хотела изучать русскую литературу двадцатого века, даже автореферат писала о "Хождении по мукам" Алексея Толстого. В Ленинграде жили почти все писатели, именами которых мы гордимся. Моя мама работала в литературном архиве, а папа на радио... - Они живы? - Нет. Отец погиб в сорок первом под Лугой. Мама умерла за три дня до прорыва блокады. У нее было много друзей... Почти все ленинградские писатели. Они очень любили маму. Она дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Вы любите ее стихи? Сергей задумался на минуту. Годовщину последнюю празднуй - Ты пойми, что сегодня точь-в-точь Нашей первой зимы той алмазной Повторяется снежная ночь Пар валит из-под царских конюшен, Погружается Мойка во тьму. Свет луны, как нарочно, притушен. И куда мы идем - не пойму... Он читал стихи вполголоса. И вдруг сам увидел заснеженный Ленинград, и Мойку, и конюшни эти царские... - Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию? - Очень. - Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны... Странно... Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре... - Идет Бессонов, - перебил ее Сережа, - он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи. О моя любовь незавершенная, В сердце холодеющая нежность... Эти? - Да, вы и их знаете? - Я вообще люблю Ахматову. - Вот и ошиблись. Это не Ахматова, - печально улыбнулась Марина. - Давным-давно, еще в той жизни, я писала свой реферат и об этих стихах сказала, что поэт неизвестен. У нас спецкурс по Пушкину читал профессор Шамбинаго. Он-то и принес мне это стихотворение полностью. Его написала Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая, жена Алексея Николаевича. Она вообще все стихи писала для его вещей. Помните, в "Декабристах" цыганка Стеша поет "Дороги все разъезжены, все выпито вино..." или "Когда поток с вершины гор, шумя, свергается в долины..."? - Это все она? - удивился Сергей. - Да, все она. Наталья Васильевна очень ранимый, талантливый человек, всю свою жизнь посвятившая мужу. О своем же творчестве она забыла. А жаль. Вот послушайте: Сыплет звезды август холодеющий, Небеса студены, ночи сини, Лунный пламень тлеющий, негреющий Проплывает облаком в пустыне. О моя любовь незавершенная, В сердце холодеющая нежность! Для кого душа моя зажженная Падает звездою в безнадежность? Марина читала стихи, а он сидел, весь во власти сказочной силы поэзии. И ему было грустно, и грусть эта с каждой строфой становилась все острее и нестерпимее. Она поднималась в нем горячей волной, и Сергею казалось, что Марина не читает стихи, а поет их. - Вот такие стихи. - Марина замолчала. Они долго сидели молча, глядя в окно, за которым темнота постепенно стирала со снега дневной свет. Поезд мчался сквозь нее, и мимо окна пролетали, как звезды, алые искры. - Нагнала я на вас тоску. - Марина попробовала улыбнуться, но улыбка, так и не родившись, пропала. - Я свет зажгу. Они опять пили чай. Опять читали стихи. Рассказывали друг другу о себе. Теперь Сергей видел другой Ленинград: промерзшие дома, улицы, засыпанные снегом, ломтики хлеба пополам с отрубями. И большую квартиру на Невском он увидел, и человека со странной фамилией Егулин, выменивающего ценности на продукты. Что он мог рассказать? Почти ничего. Потому что о том, чем занимался Сергей, могут знать только люди, посвященные в их дела. Хвастаться той единственной в жизни неделей войны, за которую получил медаль "За отвагу", глупо. Марина человек военный, сама увидит. Но ему очень хотелось, чтобы она узнала обо всем этом сама. Узнала и увидела его совсем другими глазами. Марина посмотрела на часы. - Мне пора на дежурство, Сережа. - Уже? - В голосе его послышалось столько сожаления, что она, улыбнувшись, предложила: - Вы можете мне помочь. Я вас использую как грубую мужскую силу. Сергей вскочил, он был готов идти куда угодно и делать что угодно, лишь бы побыть с ней хотя бы еще час. Они миновали вагон-аптеку, перевязочную. - Пришли. - Марина вынула из шкафа халат. - Накиньте его, Сережа, он, конечно, маловат вам, но это временно. Я принесу минут через десять другой. Пойдемте. - Она открыла дверь, и Белов сразу же почувствовал острый запах лекарств, к которому примешивались еще какие-то неприятные, резкие запахи. По обеим сторонам вагона тянулись в два ряда койки, на них лежали раненые. - Здравствуйте, мальчики, - сказала Марина. - Здравствуй, дочка. - Мариночка... - Привет. - Здравия желаем, товарищ младший лейтенант. - Ах, Марина, ах, Марина, ах, Марина, - пропел чей-то веселый голос. Они медленно шли вдоль ряда коек, и Марина успевала поправить подушку, вынуть градусник, пожать чью-то руку, кому-то улыбнуться, ответить на шутку. - Мариночка, товарищ младший лейтенант медицинской службы, - раздался вдруг протяжный, интонационно знакомый Сергею голос, - кого ты к нам привела? С верхней полки свешивалась рука, вся синяя от татуировок. Чего только не было на ней! Якоря, кресты, могилы. Но Сергею сразу бросилась в глаза знакомая сентенция: "Кто не был - побудет, кто был - не забудет". Он поднял голову и увидел челку, косо лежащую над нагловатыми глазами, ухмылочку и блеск стальных фикс. - Так кто же будет этот клиент? Новый медбрат? - Лежите тихо, Свиридов, вы слишком любопытны. - Студент, - раздался вдруг взволнованный голос, - студент... Сережа... Белов повернулся к соседней койке - на него глядело удивительно знакомое лицо. - Не узнаешь? Эх... студент... Так это же Гончак! Старшина Гончак, с которым они вместе держали оборону под Москвой. - Гончак! - крикнул Сергей. - Вася... Он рванулся к койке и крепко прижался лицом к колючей щетине старшины. Халат упал с плеч. - Во! - Вагон оживился. - Кореша встретил, Гончак? - Земляка! - Однокашника. - А я и не знал, - насмешливо проговорил Свиридов за спиной Сергея, - что у тебя, Гончак, среди мусоров дружки водятся. Или он тебя до войны крестил? На пятерку или восьмеричок... - Молчи ты, пехота морская, - зло ответил старшина, - нас с Сережкой под Москвой немец огнем крестил. Понял?.. - Как же ты, Гончак, а, - голос Белова сорвался, - куда тебя? Он только теперь различил пергаментно-желтое лицо старшины, увидел, что Гончак, как в кокон, запеленут бинтами. - Не повезло мне, Сережа, вторую войну без царапины, а тут в Румынии разыскал меня осколок. Разворотило кишки. Не знал уж, буду жить или нет. Да вот видишь, оклемался. Теперь везут меня в солнечный Баку на окончательную поправку. - Это ничего... Это хорошо, Вася... Главное - жив. - Точно, Сережа, - волнуясь, ответил старшина, - жив. А не думал ведь. Совсем рядом со мной она стояла, точила косу. - Кто? - не понял Белов. - Смерть моя, друг ты мой. Видел ее, безносую, как тебя. Ты о себе расскажи... - Погоди, Гончак, а где капитан наш? - Лукин? Светлая голова. Погиб геройски под городом Белгородом. - Жаль. - Да, геройский командир был. Ты помнишь, Серега, как мы немца держали? - голос старшины стал звучным. Да разве Белов мог забыть это? Танки, лезущие на окопы, бронетранспортеры, серые фигурки в прицеле пулемета. Такое не забудешь. - Помню, Вася... - Дали мы им тогда. Помнишь, как горел ты весь, пока я тебя в госпиталь вез. Лукин тогда сказал: "Как хочешь, а до Москвы довези, хоть на себе". Я потом вспоминал тебя. Часто вспоминал. Жалел, что адреса не взял. Все думал, увижу ли студента... - Вот и встретились мы, Вася... - Марина, - заглянула в дверь палаты сестра, - начальница идет. - Вам надо уходить, Сережа, - Марина взяла его за рукав. - Как же так, Марина, - Белов вопросительно поглядел на нее, - ведь это Гончак... - Ты придешь завтра, - от волнения Сергей и не заметил, что она назвала его на "ты", - после завтрака сразу приходи. Сергей сжал руку Гончака. - Я приду, Вася, завтра... - Буду ждать... Очень тебя ждать буду. Когда Сергей вышел, Свиридов повернулся на бок и посмотрел на Марину: - Что ж это вам, Мариночка, кавалеров не хватает? Фронтовиков мало? Ну зачем вам этот мент? Мы, бывало, таких у нас в Николаеве... - Замолчи, - жестко сказал Гончак, - замолчи, приблатненный. Как ты воевал, я не знаю. А вот как он - своими глазами видел. Этот пацан всю нашу роту спас. Немцы во фланг зашли, а он один, с пулеметом... Потом мы мост держали. Всех побило, всех десятерых. А мы вдвоем. Понял ты? И сдержали гадов. Он с фронта не бежал. Его больного отправили. А что он в милицию пошел, значит, так и надо. Марина, прижавшись к стене, молча слушала их, и ей почему-то были очень приятны слова Гончака. Сергей, придя в свой вагон, погасил свет и открыл маскировочную штору. Он глядел в темное окно, и в нем, словно на экране, память прокручивала ленту сорок первого... ...Перед окопом горела земля. Он был неудобный, этот окоп, отрытый наскоро и неумело. - Студент, - хрипло сказал капитан Лукин, - твоя задача простая - отсекай пехоту от танков. Еще с утра этого дня он, словно геометрическую формулу, накрепко заучил эту азбуку боя. Как же жалел тогда Сергей, что в институте с занятий по военной подготовке убегал в кино! Вот и оказался в трудную минуту годным, но необученным. Перед окопом горела земля. Вернее, солярка, вытекшая из подбитого танка. Три их застыли навечно перед этой низкой ямой, которую в сводках будут именовать оборонительной полосой. - Идут! - крикнул Гончак. Из леса, тяжело переваливаясь через обочину, выползли еще два танка с автоматчиками, прижавшимися к броне... Тяжелые машины шли уверенно. Немцы точно знали, что у моста нет орудий. Передний танк, не останавливаясь, открыл огонь, снаряд лег почти рядом, обдав Сергея комьями земли. Камни застучали по каске, но он ничего не чувствовал, ловя в прицел серые фигуры на борту танка. - Давай, - скомандовал Лукин, - давай, студент! Первая очередь высекла искры на броне башни. Он чуть довернул хомутик прицела и стеганул вдоль бронированного чуда, сбивая на дорогу фигуры автоматчиков. Трижды ударила бронебойка. Но танки все равно шли как заколдованные. Опять глухо ухнула ПТР, и одна машина закружилась на месте. Солдаты начали прыгать на дорогу. Но второй танк продолжал неотвратимо надвигаться. - Пропускай через себя! - крикнул Лукин и упал на дно окопа. Сергей сдернул пулемет с бруствера, плюхнулся вниз, и сразу же исчезло небо, горячая солярка потекла по лицу, уши заложило от грохота. Все это длилось несколько секунд. Потом опять свет и перекошенное лицо Гончака, бросающего бутылку. И снова сошники в землю и длинной очередью вдоль дороги. Тяжелый смрад горящего танка мешал дышать, едкий дым щипал глаза. Но он не замечал ничего. Только дорога, вдоль которой бежали серые фигурки солдат. В тот день они отбили шесть атак. Потом втроем отходили по горящему мосту... "ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО Оперативная сводка за 14 января ...В городе Будапеште наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-венгерской группировки, овладели Восточным вокзалом, станцией пригородных поездов Чемер, городским газовым заводом и заняли более 200 кварталов. За 13 января в городе Будапеште наши войска взяли в плен 2400 немецких и венгерских солдат и офицеров и захватили следующие трофеи: танков - 5, орудий разных калибров - 21, паровозов - 57, железнодорожных вагонов - 2160, цистерн - 30. На других участках фронта - поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения. За 13 января наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 80 немецких танков". Газета была двухдневной давности, но Сергей все же прочитал ее с интересом. Эти три дня прошли для него словно во сне. Они почти не расставались с Мариной. Когда она дежурила, Белов ходил навещать Гончака. Даже строгая Александра Яковлевна закрывала глаза на это. Ну а после дежурства, поспав немного, они снова встречались и говорили. О чем? Сергей так и не мог вспомнить. Иногда, когда он стоял с Мариной в тамбуре или у окна в коридоре, Сергею казалось, что никакой войны вовсе нет. Просто едут они на каникулы в Баку, и ждут их там две недели счастья. Но война напоминала о себе на каждом шагу. Напоминала стонами раненых, круглосуточно горящими лампами операционной, напоминала внезапными остановками, на которых солдаты-санитары выносили из вагонов глухо покрытые простыней носилки. Этот поезд вез сквозь ночи бред и стоны, лихорадку и жажду, жизнь и смерть. В вагоне Гончака к Сергею привыкли. Он перезнакомился со всеми, даже Свиридов перестал обращать внимание на его погоны. Завтра на рассвете они должны были приехать в Баку. Сергей сидел и ждал Марину. - Какая гадость! - Лепилов тяжело плюхнулся на свою полку. - Вы только подумайте! На этой станции старшего лейтенанта Трофимова, раненного, забирает жена. Он на костылях, только начал ходить, - Лепилов полез в чемодан, достал деньги, - а сволочь шофер не хочет везти. Требует бог знает сколько. А у бедной женщины не хватает денег. - Кто не хочет везти? - встрепенулся Сергей. - Да шофер. Калымит здесь у станции, гоняет с мешочниками на рынок. - Где он? - Вон, - капитан ткнул пальцем в окно. На платформе стояла женщина в сером пальто и здоровенный мордастый мужик в расстегнутом ватнике. Они о чем-то оживленно спорили. Сергей надел шинель, застегнул портупею и молча вышел. Перепрыгивая через рельсы, он услышал просящий голос женщины и односложные ленивые ответы шофера. Сергей прыгнул на перрон. - Эй вы, - крикнул он, - подойдите сюда! Да, да, вы. Шофер медленно, вразвалочку подошел к нему. - Ну? - Документы. - Это пожалуйста. - Он достал права и паспорт. - Пошли со мной. - Куда? Куда, начальник? Я ничего плохого не делаю. Сергей поглядел на его красное, лоснящееся лицо и подумал, что это тоже Егулин, и ему сразу же стал ненавистен здоровый, сытый детина, наживающийся на чужом горе. - Почему не на фронте? - Так бронированный я, начальник, от завода. - Голос шофера потерял прежнюю наглость. Он смотрел на Сергея преданно и трусливо. - Поедешь со мной. - Зачем же так, начальник. Я ведь всегда к милиции с душой, если кого подвезти... - Слушай меня внимательно. - Белов твердо посмотрел ему в глаза. - Сейчас отвезешь раненого. Понял? - Понял, старшой, понял. - Бесплатно. - Сделаем как на такси, в лучшем виде доставлю. Да разве я когда... Любого спроси... Мы милицию уважаем... - На, - Белов протянул ему документы, - я завтра проверю. И если ты взял у этой гражданки деньги - пеняй на себя. - Он повернулся и пошел к вагону. - Спасибо вам. - Его догнала женщина в темном пальто. - Я просто не знаю, как вас благодарить. - Пустое. Не стоит. Вы с ним построже. Я этих людей знаю, они хамы, поэтому рекомендую постараться говорить с ними порезче. - Так, - сказал Лепилов, когда Сергей поднялся в вагон, - магическая сила погон околоточного. - Вы не правы, - отпарировал Белов, - околоточный набил бы ему морду до крови и еще деньги отобрал. А я должен соблюдать социалистическую законность. - Так кто больше прав? Вы или чеховский околоточный надзиратель Свинолобов? - Я. Не надо по одному рвачу судить обо всех. Это Егулин... - Кто? - удивился Лепилов. - Накипь это. Пена. А если ее снять, то остальная вода чистая. - Вы, Сережа, после знакомства с нашей Мариной начали несколько афористично выражаться. - Да ну вас в самом деле, Владимир Федорович! - Юпитер, ты краснеешь, значит, я прав, - довольно засмеялся Лепилов. Этот последний день был полон ожидания и дел. Сергей попрощался со всеми. Гончаку он оставил адрес, взяв с него честное слово, что он зайдет к нему. Теперь оставалось дождаться Марину. Сергей стоял у окна и курил. Он уже выкурил полпачки, а Марины все не было. В голову начали приходить нелепые мысли. Он даже загадывать стал. Если первой войдет в коридор женщина, значит, все будет хорошо. Но первым показался мужчина, старший лейтенант, врач-стоматолог. Настроение у Белова испортилось начисто. Он собрался пойти к Марине в палату. Она подошла к нему и крепко взяла за руку. - Пойдем. Так, взявшись за руки, они прошли весь вагон. У своего купе она остановилась: - Пошли. - А девочки? - Их не будет. Они вошли в купе, и Марина положила руки ему на плечи. Ее губы и глаза были совсем рядом, от мягких волос пахло мылом и аптекой. Сергей крепко прижал ее к себе, ища ее губы. Тело Марины стало мягким и податливым... А поезд мчался сквозь ночь, и колеса стучали: "В Баку, в Баку, в Баку..." МОСКВА. Последняя неделя января ------------------------------- "УББ НКВД БССР МУР ОБЕ ДАНИЛОВУ СРОЧНО ЗАПИСКА ПО ВЧ Согласно полученным от вас данным, сообщаем, что Кузыма С.К. в настоящем является Бурковским Степаном Казимировичем, год рождения 1919, опасным бандитом, разыскиваемым по делу бандгруппы Крука. Высылаем к вам для опознания арестованного оперуполномоченного капитана Токмакова. С ним направляем оперативно-розыскные материалы на Бурковского С.К. НКВД БССР УББ Клугман". ДАНИЛОВ Утром к нему пришел следователь прокуратуры Чернышов. Он долго снимал в углу кабинета фетровые боты, в миру именуемые "прощай, молодость", разматывал бесконечный шарф, стаскивал тяжелое пальто довоенной "постройки" с меховыми отворотами. Оно, это пальто, и ввело в соблазн двух грабителей "штопорил", встретивших Степана Федоровича в прошлом году в темном Косом переулке. Старичок в богатой шубе, а она в темноте вполне за такую сходила, был добычей удачливой и легкой. Боярская шуба предполагала, кроме всего, наличие золотых часов, денег и хорошего портсигара. Угрожая ножами, они подступили к старичку со стандартным предложением: "Раздевайся". Каково же было их изумление, когда этот гриб мухомор, выдернув из кармана наган, прострелил одному из них руку и через некоторое время доставил обоих в отделение милиции. Данилов, случайно оказавшийся там на следующий день по своим делам, не мог без смеха читать показания арестованных. Настолько огорошены были они всем происшедшим. Наконец Степан Федорович освободился от "формы одежды зимней", как он сам называл все это, и сел к столу. - Ну-с, уважаемый товарищ Данилов, - Чернышов протер чистым платочком стекла очков, - начнем наши игры. - Вам сдавать, Степан Федорович, - улыбнулся Данилов. - Тогда ознакомьтесь, я тут для ваших сотрудников набросал план оперативно-следственных мероприятий. - Он положил на стол несколько отпечатанных на машинке страниц. Данилов быстро пробежал их глазами. - В основном по этому плану нами все сделано. - А где акты экспертизы на деньги и золото, изъятые у Судина? - Запросили. Пока ответа нет. - Что слышно из Баку? - Белов звонил утром, знакомится с материалами на Валиеву. - Тэк-с. - Чернышов хитро поглядел на него. - Что Алтунин - Чистяков? - Устанавливаем подлинность найденных документов. - А Кузыма? - Вот. - Данилов протянул ему вчеграмму. Чернышов водрузил очки и начал медленно читать. - Не нравится мне это, - тяжело вздохнул он. - Что именно? - Бумажка эта. - Почему? - Уводит она нас от сути дела. - Так, Степан же Федорович, дело простое, как ананас. Вы закрываете материалы по убийству Судина, а мы дальше разрабатываем Бурковского - Кузыму. - Оно так, милейший Иван Александрович, дадите мне Валиеву - и моя работа окончена. Я о вас думаю. - Наше дело служивое. Держать и не пущать. - Ну-с, это все лирика, а я хотел бы допросить Бурковского - Кузыму. Вы с ним общались? - Пока нет, до сегодняшнего дня врачи не разрешали. - Так и приступим, благословясь. Зовите его из узилища. Данилов поднял трубку. - КПЗ. Данилов. Там за ОББ арестованный Кузыма в седьмой. Ко мне в кабинет на допрос. Иван Александрович вышел из-за стола, показал рукой на свое место Чернышову: мол, прошу, теперь вы здесь хозяин. Степан Федорович сел на стул Данилова, поправил очки, разложил бланки протокола. Начал заполнять их. "Протокол допроса. Я, следователь райпрокуратуры Чернышов С.Ф., в 11 часов 15 минут в помещении Московского уголовного розыска допросил в качестве обвиняемого гр. Бурковского Степана Казимировича". - Так. - Чернышов положил ручку, прислушался. В коридоре слышался гулкий стук сапог конвойного милиционера и шаркающие шаги задержанного. - Вроде ведут. - Данилов сел у стола. Он расположился так, чтобы одинаково хорошо видеть Чернышова и арестованного. Дверь распахнулась, и старший конвоя доложил: - Задержанный гражданин Кузыма на допрос доставлен. - Заводи, - приказал Чернышов. - Только он буйный, товарищ подполковник, - предупредил конвоир, - наручники снимать? - Как, Степан Федорович? - вопросительно посмотрел Данилов на следователя. - Снимай, - махнул рукой Чернышов, - сдюжим как-нибудь. - Вам видней. - Сержант скрылся за дверью. Кузыма - Бурковский сидел на стуле, потирая запястья, натертые "браслетами". Выглядел он плохо. Небритое отечное лицо, потухшие, ко всему безразличные глаза, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны. "Странное лицо, - подумал Данилов, - как у злого гнома из сказок Перро. - Он даже вспомнил эту картинку, виденную давным-давно в детстве и потрясшую еще тогда его до глубины души. - Точь-в-точь злой гном". - Я следователь райпрокуратуры Чернышов, - начал Степан Федорович стандартную фразу, - веду ваше дело. Вы обвиняетесь по статьям 136 и 182 УК РСФСР. Вам разъяснить значение данных параграфов Уголовного кодекса? Задержанный посмотрел на него так, будто решил прочитать что-то очень интересное, написанное на аккуратном бостоновом пиджаке следователя, потом перевел глаза на Данилова. - Мент, сука, мусор, - его взгляд ожил, - марафету дай! Слышишь! Дай марафету! Не то ничего не скажу. Понял? - Тихо, Бурковский, тихо, - Данилов встал, - наркотиков вы не получите... - Дай... Гад... Марафету... А-а-а! Задержанный вскочил и бросился на Чернышова. Секундой раньше Данилов перехватил его тонкое запястье и, заворачивая руку, поразился силе этого человека. В комнату ворвались конвоиры. Снова надели наручники на Бурковского. - Маленький, а здоровый, - покачал головой, отдуваясь, сержант, - я же вас предупреждал. - Он неодобрительно посмотрел на следователя. - У наркоманов это бывает, - пояснил Чернышов, - психоз, так сказать, высшая форма физического напряжения. Ну-с, что будем делать, Иван Александрович? - Я думаю, его надо снова передать врачам. Пусть еще немного подлечат его. - Не возражаю. - Уведите задержанного, - приказал Данилов. Он снова сел за стол и поднял трубку телефона: - Лев Самойлович? Данилов приветствует. Да. Да. Пытались мы с товарищем Чернышовым поговорить с вашим подопечным. Да... Да... Буянит... Сколько?.. Еще минимум неделя... Лев Самойлович, я в вашей терминологии аки баран... Да, верю... Верю... Только нужен он нам... Очень нужен... Неужели никак пораньше нельзя?.. Ну, что делать... Вы наука... Вам виднее... Спасибо... Спасибо... Извините, что побеспокоил... Всех благ. - Я все понял, - Чернышов начал натягивать боты. - Стало быть, через неделю. Вы с этим, ну как его?.. - Чистяковым? - Именно-с. С ним беседовали? - Он наконец натянул свои "прощай, молодость" и взялся за шарф. - Пока нет. Хочу сегодня. - Данилов помог ему натянуть боярскую шубу. - Спасибо. Попробуйте. А я завтра заеду. ДАНИЛОВ И "ПОЛКОВНИК" Он сидел перед ним свободно. Легко так сидел, словно не на допросе, а в гости пришел. И папиросу он держал с каким-то особым изяществом. Ночь в камере совершенно не повлияла на него. Китель без погон был немятый, галифе тоже, сапоги, хоть и потускнели, но еще не потеряли блеска. "Интересный мужик, - отметил Данилов, - такие женщинам нравятся очень. Лицо нервное, тонкое, глаза большие, руки красивые. Чувствуется порода. Интересно, кто его родители были?" Он умышленно затягивал допрос, давая "полковнику" освоиться. По опыту он знал, что таких, как этот задержанный, на испуг не возьмешь. Утром ему позвонил дежурный по КПЗ и растерянно доложил: - Задержанный из девятой бриться просит. - Ну и что? - Что делать? - Дайте. - Не положено острое-то. Инструкция. - Тогда побрейте его. - Побрить?! - ошарашенно спросил дежурный. - Именно. - Слушаюсь. Да. Если "полковник" попросил побриться, значит, арест не сломал его. Мало кто из их "клиентов" требует бритву по утрам. Обычно люди, попав в камеру, ломаются внутренне и опускаются внешне. Этот, видать, крепкий. Зарядку сделал, по пояс водой холодной обтерся. - Ну, с чего начнем? - задал первый вопрос Данилов. - Я не знаю, - спокойно ответил "полковник", - вам виднее. - Фамилия? - Алтунин. - Имя? - Вадим Гаврилович. - Год рождения? - Десятый. - Это ваши документы? - Данилов достал диплом и летную книжку. - Мои. - Судя по ним, вы профессиональный летчик. - Да, в тысяча девятьсот двадцать восьмом году я поступил в Ейскую авиашколу и в тридцатом окончил ее. - Кто ваши родители? - Не знаю. - То есть? - Помню отца и мать очень смутно. Помню, что жил в Москве, где-то на Арбате. Потом поезд. Тиф. Меня воспитывал совершенно чужой человек. - Кто? - Это важно? - Конечно. - Он умер, когда я поступил в авиашколу. Фамилия его Забелин. Он был одним из первых русских летчиков. - Как вы попали к нему? - Он никогда не рассказывал. Просто я очнулся в Мариуполе, в тихом беленьком доме на берегу моря. Так началась моя вторая жизнь. - А потом сколько у вас их было? - Две, подполковник, всего две. Одна - жизнь летчика Алтунина, другая - "полковника" Чистякова. Вы не поверите, а я рад, что попал к вам. Теперь, если удастся, я начну еще одну жизнь, надеюсь, она будет счастливее предыдущих, правда, намного короче. - Почему вы так считаете? Кстати, ваше последнее воинское звание? - Это записано в летной книжке. - Там написано "капитан". - Так оно и было. Вы прощупываете меня, чтобы легче выстроить схему допроса. Не так ли? Данилов молчал, с любопытством глядя на Алтунина. - Зря стараетесь. Зачем вам попусту тратить время, дайте мне в камеру бумагу и чернила. Я сам напишу. Только не тревожьте меня два дня и, пожалуйста, распорядитесь, чтобы мне давали бриться. А то я себя грязным чувствую. - Хорошо. Еще просьбы будут? - Попросите Ларису, пусть перешлет мне папирос. - Хорошо. - Ну так я пошел. Алтунин встал, выглянул в коридор. - Конвой! - крикнул он. - Проводите меня. В дверях показалось недоуменное лицо милиционера: - Отвести? - Отведите, - сказал Данилов. "Любопытный парень. Ох какой любопытный! Что же он напишет? Нет. Такой врать не станет. Он и так на последней черте. Напишет правду. Надо распорядиться, чтобы ему разрешали бриться. А Ларисе я сейчас позвоню". - Алло, - пропел в трубке знакомый голос. - Лариса Евгеньевна? - Да. - Это Данилов. - Кто? - Данилов из МУРа. Помните? - Конечно. Как он там? - Нормально. - Болезнь протекала нормально, больной перед смертью икал. - Зачем так мрачно? Он просит папирос. - А увидеть его можно? - Пока нет. - Куда передать папиросы? - Петровка, тридцать восемь, дежурному. Скажите, что я распорядился. Теперь опять надо было ждать. Результатов командировки Белова, врачей, работающих с Кузымой - Бурковским, показаний Алтунина, актов экспертиз. Опять ожидание, а дело пока стоит. То есть формально все уладилось как нельзя лучше. Убийца Соколова арестован, убийцу Судина водит наружное наблюдение, сообщник Бурковского арестован, имя его установлено. Запросы разосланы. Личность Судина установлена. Фамилия его настоящая Судинский, год рождения тот же, только здоровье он не подрывал и судился дважды. Один раз за мошенничество, второй - за скупку и хранение краденого. В архиве ГУМа нашлись его старые дела. Только как он уполномоченным Азколхоза стал - загадка. Данные на него Данилов передал Белову, он должен был установить все обстоятельства. Ну что же. Пока все идет неплохо. Вот только явка, Чистякову данная, и сообщение из Белоруссии о Бурковском. Кстати, это что за бандгруппа, как его... А, вот... Крука. Надо позвонить Сереже Серебровскому в ГУББ наркомата, его отдел как раз Белоруссию курирует. Данилов набрал номер. - Серебровский. - Здравствуй, Сережа. Это Данилов. - Ваня, дружище, я только что о тебе думал. - Телепатия. - Что, что? - Угадывание мыслей на расстоянии. - Ты что, у Вольфа Мессинга хлеб отбить хочешь? - засмеялся Серебровский. - Ну выкладывай, чего беспокоишь руководящих работников наркомата? - Дело к тебе есть. Срочное. - Тогда жду. - Серебровский повесил трубку. ДАНИЛОВ И СЕРЕБРОВСКИЙ Кабинет у Сергея был здоровый. Солидный кабинет. С портретами и коврами. Мебель кожаная. Стол огромный, как саркофаг. На нем чернильный прибор мраморный, с бронзой. В углу часы старинные с навечно застывшими стрелками. Данилов, усаживаясь в кресло, спросил с усмешкой: - Часы-то тебе эти зачем? - Для солидности. У нас здесь они как должн