Эдуард Анатольевич Хруцкий. Тревожный август Обб-1 Роман-хроника Москва. 1942-й год Повесть третья ================================================================ Копии текстов и иллюстраций для некоммерческого использования!!! OCR & SpellCheck: Vager (vagertxt@inbox.ru), 11.09.2003 ================================================================ ОГЛАВЛЕНИЕ: МОСКВА. Август ДАНИЛОВ СУТЬ ДЕЛА. МОСКВА. Май ПОЛЕСОВ ДАНИЛОВ ДАНИЛОВ И НАЧАЛЬНИК ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ СЕРГЕЙ БЕЛОВ ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ (продолжение) ДАНИЛОВ МУРАВЬЕВ ДАНИЛОВ МУРАВЬЕВ ДАНИЛОВ МОСКВА. Август (продолжение) РАЙЦЕНТР. Август. ДАНИЛОВ БЕЛОВ ДАНИЛОВ ПОЛЕСОВ МУРАВЬЕВ ДАНИЛОВ ДАНИЛОВ И КРАВЦОВА ПОЛЕСОВ ДАНИЛОВ ДАНИЛОВ И КОСТРОВ МОСКВА. Август МИШКА КОСТРОВ МУРАВЬЕВ МИШКА КОСТРОВ ДАНИЛОВ ДАНИЛОВ И КРАВЦОВ ДАНИЛОВ МОСКВА. Август МИШКА КОСТРОВ МУРАВЬЕВ ГОМЕЛЬСКИЙ И ФОМИН МИШКА КОСТРОВ МУРАВЬЕВ МУРАВЬЕВ РАЙЦЕНТР (той же ночью) ДАНИЛОВ КРАВЦОВ ДАНИЛОВ И БЕЛОВ МОСКВА (тем же утром) ДАНИЛОВ ================================================================ А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: В первую книгу вошли повести: "МЧК сообщает...", "Комендантский час", "Тревожный август", "Приступить к ликвидации". Напоминаем нашим читателям, что выход второй книги романа-хроники ожидается осенью этого года. ================================================================ МОСКВА. Август ДАНИЛОВ У Данилова был знакомый инженер, который, как только садился в машину, немедленно засыпал. Делал он это независимо от длины пути. Он одинаково крепко спал -- в такси ли, едва успев сообщить шоферу адрес, в трестовской ли машине, направляясь на очередной объект. Над ним смеялись знакомые, о нем рассказывали анекдоты. И только потом Иван Александрович понял, что этот человек ни разу за много лет не выспался по-настоящему. Слишком много тогда нужно было построить, и слишком мало было специалистов. Он вспомнил о своем знакомом, когда пришел к нему в кабинет всегда недовольный шофер Быков и, хмуро посмотрев на начальника отделения, сказал: -- А между прочим, до райцентра по нынешним дорогам часа четыре с гаком. -- А гак-то велик? -- ехидно поинтересовался Данилов. -- Тоже с час. -- Тогда будем просто говорить: пять часов езды. -- А мне, товарищ начальник, при такой резине от вашей точности ни жарко, ни тепло. -- Тогда ты, Быков, мне фаэтон найми, я в нем поеду. -- Это еще что такое? -- удивился шофер. -- Вот когда выяснишь, приходи, а пока иди готовь машину. Ясно? -- Куда яснее. -- Быков вышел, нарочно громко хлопнув дверью. "Все, -- подумал Данилов, -- через три часа сяду в машину и усну. Буду спать пять часов. Пусть только кто-нибудь попробует меня разбудить". Он подошел к сейфу, отодвинул литую узорчатую крышку замка, с трудом вставил ключ. Ключ был новый, старый, который, видимо, изготовили на заводе именно для этого сейфа, Иван Александрович потерял в декабре прошлого года. Вернее, слово "потерял" было не совсем точным. Тогда осколком мины у него начисто срезало карман полушубка. В горячке боя он так и не заметил этого и только утром разглядел наконец, почему так всю ночь мерз правый бок. Естественно, что ключ искать было бессмысленно. После того как батальон НКВД, в который замкомбата направили Данилова, расформировали и работники милиции вновь вернулись на свои места (те, кто остался в живых, конечно), вопрос о сейфе встал необычайно остро. Замначальника Серебровский просто предложил вскрыть его автогеном, но Данилов заупрямился. Ему жалко стало этот заслуженный чугунный ящик, который верой и правдой служил всем его предшественникам. Потом, у сейфа была еще одна необычайная особенность: как только открывали замок, он наигрывал какую-то никому не ведомую мелодию. -- Ну, тогда сам его открывай, гвоздем, -- сказал, уходя, Серебровский. -- Ты, Данилов, прямо как старьевщик. Тебе бы из АХО новый сейфик принесли, и живи спокойно, а это чугунное чудище полкабинета занимает. Замначальника скрылся за дверью, оставив Данилова один на один с сейфом. Иван Александрович позвонил в справочную, узнал номер телефона Московского завода металлоизделий. Но главный инженер сказал Данилову, что их механики могут вскрыть сейфы только заводского производства. -- Спасибо, -- поблагодарил Иван Александрович. -- А вам неизвестно, где есть еще такие специалисты? -- По этому вопросу обратитесь в МУР, -- рассмеялся невидимый собеседник и повесил трубку. Что и говорить, адрес был наиболее верным. И вдруг Иван Александрович вспомнил Рогинского. Теперь уже старика Рогинского, бывшего медвежатника, потом болшевского колониста. Он видел его перед самой войной, и Рогинский с гордостью сообщил, что трудится по прежней специальности, но теперь заведует мастерской по ремонту сейфов где-то на Трубной. Практически в двух шагах от МУРа. Рогинского разыскали через час. Он минут пять покопался с замком, потом кабинет опять наполнила старинная звенящая песенка. -- Все, -- усмехнулся Рогинский, -- теперь, уважаемый Иван Александрович, давайте оформим наши отношения. -- Он достал из кармана квитанционную книжку. -- А без этого нельзя? -- спросил Данилов. -- Левыми делами не занимаюсь, никакими. -- А как же теперь мне быть, записывать вас в штат? Как открывать и закрывать это музыкальное чудо? -- Напрасно иронизируете, сейф у вас замечательный. Теперь таких не делают, их на всю Москву три осталось, а куранты работают только у вас. Ключ я вам сделаю часа через два, правда, замочек придется взять с собой. Через два часа сейф работал, только ключ вставлялся туговато, но вызывать старика второй раз времени не было. СУТЬ ДЕЛА. МОСКВА. Май Шестого мая, когда Данилов только что собрался домой, благо казарменное положение отменили, позвонил дежурный. -- Иван Александрович, -- взволнованно закричал он в трубку, -- убийство. -- Голос дежурного сорвался. "Видимо, кто-то из новеньких, -- подумал Данилов, -- старики уже привыкли ко всему", -- и спросил: -- Где? -- В Грохольском переулке. -- Хорошо, выезжаю. Муравьев, Полесов и новый уполномоченный Сережа Белов еще не ушли, и это было очень кстати, так как посылать за кем-нибудь машину времени не было. В автобусе их уже ожидали эксперты и проводник с собакой. Все было как обычно, обыкновенный выезд. Автобус гремел по булыгам переулков. Шофер гнал машину кратчайшим путем. Трясло. -- Слушай, -- крикнул Муравьев из темноты. -- Володя! Что, в Москве нет больше асфальтированных улиц? -- Есть, -- ответил шофер, -- но так дорога короче. -- Боюсь, Иван Александрович, -- сказал Игорь, -- что он нас не довезет. Ты нас не жалеешь, так собаку пожалей, -- опять крикнул он шоферу. -- Ничего, -- серьезно сказал проводник. -- Туман привычный. Правда, Туман? Собака молчала. По крыше автобуса застучали ветки, водитель въехал в проходной двор. -- Ну дает, -- засмеялся Полесов, -- сейчас подъездами поедем. Заскрипели тормоза. Автобус остановился. -- Приехали, -- шофер нажал на рычаг двери, -- выгружайтесь. В переулке пронзительно пахло липой. Было совсем темно, только узкие прорези замаскированных фар освещали несколько метров булыжной мостовой. -- Интересно, куда он нас привез? -- спросил Данилов. -- Как ты думаешь, Игорь? -- А кто его знает... -- Привез я вас правильно, -- обиженно сказал шофер, -- вон там, видите? Данилов наконец начал различать неясные фигуры у дома. Потом послышались торопливые шаги, к ним кто-то шел. -- Товарищ начальник... -- А, это ты, Смирнов, -- Данилов по голосу узнал начальника розыска райотдела. -- Ну, что у тебя? -- Плохо у меня, четыре трупа. -- Куда как плохо, что ж ты, меньше мне не мог приготовить? -- Так это не я. Насчет чувства юмора у Смирнова всегда было неважно. -- А жаль, что не ты. Никакой возни бы не было, сейчас надели бы на тебя браслеты и отвезли на Петровку. Веди, чего стоишь. Глаза привыкли к темноте, и постепенно Данилов уже различал улицу, домишки маленькие различал и деревья, которые казались неестественно большими. Сзади по тротуару полоснул узкий свет фонаря. -- Пока не надо, потом, -- не оборачиваясь, приказал Иван Александрович. -- Сюда, -- сказал кто-то и услужливо распахнул калитку. -- Тут ступенька одна сломана, так что вы осторожно. -- Спасибо. Первое, что он почувствовал еще в прихожей, -- кисловатый запах пороха. Он появляется в комнатах обычно после перестрелок, значит, здесь стреляли много. Данилов толкнул дверь и очутился с маленькой прихожей. На полу лежал человек в военной форме, рядом валялась фуражка с черным артиллерийским околышем. Осторожно переступив через него, Данилов вошел в комнату. В пять утра Иван Александрович вернулся в управление и, не заходя к себе, сразу же пошел к начальнику. В приемной сидел неизменный Паша Осетров. -- У себя? -- спросил Данилов. Паша вскочил, щелкнул каблуками и, оправив гимнастерку, ответил: -- Час как пришел. А что, важное что-то? -- Придется будить. -- Данилов еще раз подивился Пашиной выправке. -- Дело безотлагательное. -- А может, подождем, Иван Александрович? -- Нет, Паша, нельзя ждать. Осетров скрылся за дверью и минут через пять появился вновь. -- Ждет. Начальник, стоя у стола, застегивал гимнастерку. Одна щека его была намята до красноты. Он поймал взгляд Данилова, усмехнулся: -- На рожу смотришь? На диване прилег. Всего часок прихватил, пока ты жуликов ловишь. Он потянулся всем своим большим и сильным телом, взял со стула ремень. -- Я перед войной, Иван, думал, поеду в отпуск, кроме творога, есть ничего не буду. Похудеть все хотел. А сейчас ем все что придется, а без ремня галифе бы потерял. Такая вот у нас нынче жизнь. Почище всякого лечебного питания. Ну, докладывай. Иван Александрович сел к столу, достал из планшета бумаги. -- Плохое дело, -- начал он, -- давно у нас такого не было. -- Ты докладывай, Данилов, -- начальник сел на диван, -- а потом мы с тобой решим, что было и чего не было. -- Третьего мая в Москву с Дальнего Востока прибыл старший лейтенант Ивановский Сергей Дмитриевич. Цель приезда -- служебная командировка. Ивановский сопровождал эшелон с техникой -- пушки для фронта. После окончания дел он попросил у начальства разрешения задержаться на три дня в Москве у родителей. Ему разрешили. Шестого мая вечером он со своей девушкой пошел в кино. Кстати, она живет в соседнем доме. По ее словам, когда они подошли к дому Ивановского, то увидели: на одном из окон часть светомаскировочной шторы оторвана, и свет падает на улицу. Ивановский заглянул в окно и увидел, что какой-то человек бил по лицу его отца. Он выхватил пистолет и бросился к дверям. -- Погоди-ка, -- начальник встал, -- это тебе девушка Ивановского сказала? -- Да. -- А где она сейчас? -- У меня в кабинете ждет. -- Предусмотрительный ты, Иван, человек, -- начальник усмехнулся, -- с тобой работать хорошо. Ну, давай дальше. -- Нам повезло, что подруга Ивановского, Алла Нестерова, сразу же подошла к окну. Сначала она не поняла, куда бросился Сергей, только потом, догадавшись, подбежала к окну. Сквозь порванную светомаскировочную штору Алла увидела кусок комнаты и человека в военной форме. Он поднял руку. И девушка поняла, что этот незнакомый военный собирается кого-то ударить. Все происходило как в немом кино. Люди жили и двигались беззвучно. Но внезапно раздался выстрел, звук его не могли приглушить даже стекла, и неизвестный, так и не опустив руку, упал. Потом в комнате загрохотало и погас свет. Алла прижалась к стене. С крыльца сбежали трое. И только сейчас она увидела "газик", стоявший чуть поодаль от дома. Машина развернулась и пронеслась мимо нее. И все же, несмотря на темноту, Алла успела запомнить последние две цифры номера -- 06. -- Так, -- начальник встал, -- это уже кое-что. Ну а дальше? -- В квартире мы обнаружили убитого лейтенанта, его родителей и неизвестного в форме ВОХРа. Найдена всего одна гильза от пистолета ТТ, судя по кобуре, этим оружием пользовался Ивановский. -- А в командирской книжке у него что записано? -- Все дело в том, -- Данилов полез за папиросами, -- что документов у убитого не обнаружили. -- Значит, их забрали. -- Больше гильз не нашли, видимо, стреляли из нагана, кстати, у убитого налетчика на поясе кобура от нагана. Точнее сообщат патологоанатомы и эксперты. -- Следовательно, -- начальник помолчал, -- картина такая. Четверо неизвестных врываются в дом Ивановского, избивают его родителей... -- Обыскивают квартиру, -- добавил Данилов. -- Да, обыскивают квартиру. Значит, что-то ищут. Поэтому, видимо, и били, заставляли признаться. Им это "что-то" очень нужно было. Просто так на тройное убийство не пойдешь. В общем, поздравляю, Данилов, -- начальник усмехнулся. -- Банда у нас появилась. Опасная банда. Что-нибудь взято из дома? -- На полу валялась шкатулка. Нестерова показала, что в ней убитая Мария Дмитриевна Ивановская хранила ценности. Нестерова считалась невестой сына, поэтому ей были известны некоторые вещи. Так, например, она рассказала, что там хранились сапфировые серьги с бриллиантами, которые покойная собиралась подарить ей к свадьбе. Некоторое время они сидели молча, глядя друг на друга. Потом Данилов сказал: -- Не думаю. Мне кажется, что Алла не связана с этим делом. Девушка хорошая, студентка, комсомолка. -- С тобой прямо страшно становится, Иван, -- усмехнулся начальник, -- ты мысли читаешь. -- Так работаем вместе сколько. -- Откуда у Ивановского-старшего драгоценности? -- Он ювелир, очень известный. Крупнейший специалист, так сказать, художник своего дела. -- Но ведь не из-за сережек к нему пришли. Сколько они, кстати, могут стоить? -- Об этом поговорю сегодня днем со специалистами. -- Надо узнать, зачем они приходили. В дверях бесшумно появился Осетров. -- Товарищ начальник, там Муравьев товарища Данилова спрашивает. -- Давай зови его, -- приказал начальник. Игорь вытянулся на пороге. Данилов с удовлетворением оглядел его ладную фигуру, туго затянутую портупеей. Игорь последнее время ходил в форме. Гимнастерка сидела на нем, как влитая, орден Красной Звезды, полученный за декабрьские бои под Москвой, красиво выделялся на сером коверкоте. "Он поэтому и носит форму, -- мысленно улыбнулся Иван Александрович, -- из-за ордена". И пока Игорь произносил уставные слова приветствия, Данилов подумал о том, как все же война взрослит людей. Прошло всего ничего, а Муравьев стал уже вполне зрелым человеком и умным оперативником. Игорь подошел к столу, сел в кресло. Даже по тому, как он держался в этом кабинете, вызов в который мог не всегда приятно кончиться для любого работника МУРа, чувствовалось, что Муравьев знает цену своим словам и уж если решил чего, то мнение свое будет отстаивать до конца. -- Сегодня утром я посетил директора производственного комбината Ювелирторга. -- Посетил, -- Данилов засмеялся, -- ну, Муравьев. Посетил, считайте, вытащил человека утром из постели. Сработано оперативно, но не совсем вежливо. Игорь развел руками. -- Ничего, -- сказал начальник, -- продолжай, Муравьев. -- Ивановский, -- Игорь достал блокнот, -- характеризуется с самой лучшей стороны. Старый большевик-подпольщик. В его мастерской резали шрифт для искровских типографий. Участник октябрьских боев в Москве, воевал в гражданскую, но был отозван для работы по специальности в Гохран. В двадцатые годы выезжал в качестве эксперта за границу при продаже наших драгоценностей. Активно участвовал в разоблачении группы Шелехес -- Пожамчи. -- Так ты, Иван, его должен знать, -- перебил Игоря начальник МУРа, -- ты же этим делом занимался. -- Нет, -- Данилов покачал головой, -- я тогда ездил арестовывать двух барыг -- чисто техническая работа. Молодой был еще, наверное, младше Игоря. -- Ага, -- начальник достал спички, -- а я кое-что помню. Ну, давай дальше. -- Ивановский, -- так же ровно и бесстрастно продолжал Муравьев, -- награжден орденом "Знак Почета", имеет благодарности и грамоты ВЦИК и Совнаркома. В октябре 1941 года к нему в мастерскую поступило много ценностей, камней и золота от эвакуированных предприятий Ювелирторга Белоруссии и Украины. -- Так, вот это уже кое-что, -- начальник застучал пальцами по крышке стола. -- Кое-что. Зачем они поступили? -- Для сортировки, оценки и реставрации. -- На какую сумму? -- Приблизительно на три миллиона рублей. -- Что дальше? -- Когда началась ноябрьская неразбериха, Ивановский и его помощник Попов сложили ценности в специальный ящик, опечатали его и вывезли из Москвы. В дороге Попов умер от воспаления легких... -- Подожди, Игорь, -- сказал Данилов, -- не части. Ты выяснил, как вывозили ценности? Я имею в виду, был ли ящик с ними дома у Ивановского? -- Да, почти неделю убитый прятал ценности в подвале дома. -- А почему он не сдал их в банк? -- Тогда, в период эвакуации, поступило распоряжение работникам Ювелирторга самостоятельно вывезти ценности. -- Распоряжение, прямо скажем, дурацкое, но делаем поправку на тот период, стремительный и бестолковый, -- сказал с иронией начальник. -- Вот теперь кое-что проясняется. -- Как вывозились ценности из Москвы? -- снова спросил Данилов. -- Ночью, на машине, с инкассаторской охраной. -- Все довезли? -- Точно сдано по акту, копия у меня. -- Мне кажется, товарищи, -- начальник встал из-за стола, прошелся по кабинету, -- кто-то знал, что ценности Ивановский увез домой. Знал, что увез, но не знал, что сдал государству. Вернее, не поверил. Психологически не мог обосновать. Думал, мол, ювелир, известный мастер, а здесь такие деньги сами в руки плывут. Мне кажется, что навел этот "некто". Муравьев, поезжайте в кадры Ювелирторга, возьмите личные дела всех, кто сталкивался с Ивановским по работе... А в город пришло утро. И было оно светлым и радостным. Но никто не заметил его прихода, потому что заботы этих людей всегда одинаковы, в любое время года и любое время суток. Постепенно прохладный ветерок вытянул из кабинета слоистые клубы дыма, и все трое почувствовали, как они устали, но их работа только начиналась, и никто не знал, сколько продлится она, сколько листов ляжет в папку с надписью: "Дело об убийстве гр-на Ивановского Д. М....". Звонок телефона возвестил о начале нового дня. Начальник снял трубку. После первых же слов невидимого собеседника он внимательно поглядел на Данилова. -- Так, -- говорил он кому-то, -- понятно... Во сколько?.. Понятно. Так... Спасибо. Он положил трубку, повернулся к Данилову: -- Это для тебя, Иван, из Московского управления госбезопасности. Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе остановлена бойцами КПП, пассажиры оказали сопротивление. В общем, один убит, двое бежали, пошли кого-нибудь из своих на место. Но главное -- связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана за первым автохозяйством Моссовета. В коридоре Данилов встретил Полесова. -- Ты куда, Степа? -- За шофером, Иван Александрович. -- За каким? -- В шестнадцатое отделение поступило заявление от Червякова Валентина Ивановича, что вечером у него угнали машину ГАЗ номер МО-26-06. -- Угнали вечером, а когда заявил? -- Утром. -- Привези его ко мне. -- Есть. Понемногу дело начинало проясняться. В том, что машину у Червякова никто не угонял, он ни на минуту не сомневался, уж больно белыми нитками шито алиби: угнали вечером, а заявил утром. И, уже сидя в кабинете, Иван Александрович порадовался работе своих ребят. Пока все шло четко, без осечек, но вот что будет потом -- неизвестно. В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым любопытным глазом, словно спрашивал: ну как, чего нового, уважаемый Иван Александрович? -- Ничего нового, брат, -- сказал Данилов воробью, -- ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко... Зазвонил телефон, его хриплый звон спугнул птицу. -- Данилов. -- Иван Александрович, звонили из НТО, все точно, стреляли один раз из ТТ и три пули из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же револьвера. -- Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей? -- Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке. -- Вот что, вы бы их отправили для идентификации в картотеку ГУМа* в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие "пальчики". _______________ * ГУМ -- Главное управление милиции Народного комиссариата внутренних дел. -- Отправили. -- Только побыстрее. -- Сделаем. Данилов положил трубку, достал из стола блокнот. Так что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более что она ждет в соседней комнате. Девушка сидела у стола и молчала. Молчал и Данилов, давая ей освоиться и прийти в себя. Делая вид, что он копается в бумагах, Иван Александрович внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, она, безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не родители. Разве в этом возрасте вспоминают о них? Нет, он не прав. И вспоминают и думают, но лишь появится девушка -- и все. А что "все", ведь это прекрасно -- гулять по Москве с такой Аллой, держать ее за руку, думать о ней в вагоне поезда... Данилов еще раз взглянул на нее. Бедная, она, наверное, и не думает, что, не будь ее, ехал бы лейтенант Ивановский в свой Хабаровск. Пора начинать. -- Вы очень устали? -- задал первый вопрос Иван Александрович. -- Да, -- Алла ответила тихо, одними губами. -- Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников. -- Да. -- И на этот раз тверже. -- Вы, наверное, голодны. Впрочем, чего я спрашиваю, мы же оба ничего не ели. -- Данилов взглянул на часы: -- Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас. Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Ивана Шарапова сидел новый помуполномоченного Сережа Белов. И снова у Данилова защемило сердце, как будто с того далекого сентябрьского дня прошло всего несколько дней. Белов встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку: -- Слушаю, товарищ начальник. -- Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чая, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть. -- Я уже договорился, товарищ начальник, в столовой дадут в счет пайка. -- Молодец, только побыстрее, пожалуйста. Они пили чай. Сережа расстарался, чай был ароматный и крепкий. Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка. Девушка ела с аппетитом, что тоже поразило Ивана Александровича, но потом он понял, что это молодость берет свое, в любой ситуации. -- Я прочитал, Алла, то, что вы написали. -- Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. -- Может быть, еще хотите покушать? -- Нет, спасибо. Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова. -- Так я прочитал, -- продолжал он, -- понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить. -- Я готова. -- Вот и хорошо. Скажите, Алла, я все насчет этих серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли? -- Попробую. -- Вот вам карандаш и бумага. Через несколько минут рисунок был готов. -- Так, -- сказал Данилов, -- значит, это сапфир. Кажется, синий? -- Знаете, такого глубокого синего цвета, а вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей. -- Ах вот как! Значит, эти серьги -- талисман вроде. -- Скорее, семейная реликвия. -- А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете? Алла посмотрела на Данилова с недоумением. -- Я понимаю, -- сказал Иван Александрович твердо, -- многие вопросы покажутся вам не совсем тактичными. Но прошу понять меня, наша профессия такая. Мы, как врачи-невропатологи, безжалостно врываемся в человеческие души. Так что потерпите. Кстати, вы говорили, что серьги лежали в шкатулке? -- Да. -- А что там еще было? -- Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там был Наполеон. -- Простите, кто? -- Да, Наполеон, -- взволнованно сказала девушка, -- печать такая. Наполеон в треуголке, руки скрестил на груди, и ниже кружок, на нем инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда французы бежали из Москвы, ее забыли, а его прапрадед ее нашел. Мне ее Сергей показывал. -- А из чего сделан этот Наполеон? -- Сережа говорил -- из серебра. -- Нарисовать сумеете? -- Нет, что вы. -- Ну тогда размер приблизительный на бумаге отложите. -- Как отложить? -- Проставьте... Понятно, -- Данилов взглянул на бумагу, -- сантиметров десять приблизительно. -- Приблизительно. -- Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались у ник в доме почти родной. Правильно я говорю? -- Да. -- Так вот, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Дмитрия Максимовича за последнее время? -- Нет, ничего особенного. -- Тогда постарайтесь вспомнить другое: перед отъездом Дмитрия Максимовича из Москвы в ноябре вы там не встречали посторонних? -- Видите ли... -- Алла замолчала и ответила, подумав: -- Дмитрий Максимович никуда не уезжал. В ноябре заболела Мария Дмитриевна, и я ухаживала за ней. -- Как -- никуда не уезжал? -- удивился Данилов. -- А вы ничего не путаете? -- Да точно, Иван Александрович, я говорю правду! -- Голос Аллы сорвался от волнения. -- Да вы успокойтесь, я вам верю, тут неразбериха одна получилась. Вы уж помогите нам выяснить. -- Числа пятнадцатого ноября, -- медленно, видимо стараясь ничего не упустить, начала рассказывать Алла, -- да, по-моему, пятнадцатого, Дмитрий Максимович и его помощник Георгий Васильевич... -- Попов? -- Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем. -- А кто третий? -- Шофер, я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а Дмитрий Максимович сказал, что у них сломалась машина и надо ждать инкассаторов. -- Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому? -- Да, но что-то случилось, я уж не знаю что, и инкассаторы приехали только через неделю. Все это время Дмитрий Максимович и Попов дежурили в комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были. -- А когда приехали инкассаторы? -- Дмитрий Максимович все время звонил по телефону, а машины не было. Наконец он сказал, что поговорит с замнаркома внутренних дел, которого знал лично. -- Он позвонил ему? -- Да. -- И что дальше? -- Той же ночью приехала машина и люди в форме. А с ними какой-то начальник из Ювелирторга, они вскрыли ящик, составили акт, а ценности положили в зеленые мешки. С ними уехал Попов, а Дмитрий Максимович остался, у него грипп начался сильный. -- Понятно, Алла, вспомните: а больше никто не заходил к Ивановскому? -- По-моему, нет. -- Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам. -- Я могу идти? -- Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили. Данилов встал, пожал девушке руку. Странно, выходит, что Ивановский никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь вообще все становится непонятным. Иван Александрович сел на стул рядом с сейфом, прислонясь виском к его холодному боку. Делать ничего не хотелось. Даже думать было противно, а сама мысль, что сейчас придется идти осматривать привезенную с КПП машину, показалась невероятной и отвратительной. Эх, поехать бы сейчас в пивную на Брестской. Стать в уголке за высоким столиком, пива выпить холодного... А потом домой спать. Открыть окно, с прудов потянуло бы запахом плесени и свежести, и сон бы пришел невесомый и тихий, как елочная вата... Узор сейфа больно давил висок, но Данилов не замечал этого: он спал. -- Иван Александрович, -- слышал он голос Белова, -- товарищ начальник... -- Чего тебе? -- спросил Данилов, не раскрывая глаз. -- Никакого уважения к старости. -- Товарищ начальник, -- голос Белова все еще доносился словно из-за закрытого окна. -- Алла вспомнила, кто приходил к Ивановскому... "В дополнение к моим показаниям хочу сообщить, что в конце ноября 1941 года или в первых числах декабря к Ивановскому заходил тот самый шофер. Я узнала его по очкам. Пробыл он в квартире недолго. Больше я его не видела". Данилов еще раз перечитал протокол допроса. Ну вот, кое-что есть. Теперь нужно установить шофера. Возможно, что он связан с убийством. Вполне возможно. Уж больно много совпадений. Он позвонил Полесову. Трубку никто не поднял. Значит, Степан еще не приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных нападениях и грабежах за последние шесть месяцев. -- Это сейчас распоряжусь, -- ответил дежурный, -- все абсолютно? Данилов помолчал, а потом добавил: -- Нет, только группы. А также все сведения об использовании наганов. Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время. -- Сделаем. А теперь надо пройтись. Просто выйти из управления и пойти по улице. На ходу думается легко. Данилов запер кабинет. В коридоре было пусто. Он прошел полпути до лестничной площадки, услышал, что в его комнате зазвонил телефон. Данилов опять открыл дверь, надеясь, что звонок случайный и телефон замолчит. Но, видимо, на том конце провода сидел человек настырный, и аппарат звонил натужно и длинно. -- Данилов! Это звонил Полесов. Иван Александрович приехал в отделение через двадцать минут. В дежурке сидел щуплый белобрысый человек и вертел в руках очки с выпуклыми стеклами. Данилов даже не удивился. Он просто ожидал этого, знал, что заявил о пропаже машины именно тот самый шофер в очках с выпуклыми стеклами. Допрос он начал сразу, в отделении. -- Ваша фамилия, имя, отчество? -- Червяков Валентин Иванович. -- Год рождения? -- Мне двадцать восемь лет. -- Место работы? -- Я механик первого автохозяйства. -- Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер? -- Это временно, почти все водители на фронте, я из-за близорукости от службы в армии освобожден, поэтому с сентября прошлого года работаю водителем. -- С таким зрением? -- Что поделаешь, товарищ следователь, война. Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате. Червяков сидел спокойно, прищуренные глаза смотрели куда-то мимо, словно видели такое, что никто другой увидеть не мог. -- Номер вашей машины МО-26-06? -- Да, а что, она найдена? -- Пока спрашиваю я. -- Извините. Голос ровный. Спокойный очень голос, слишком даже. Данилов достал папиросу и начал разминать табак. Делал он это нарочно медленно, специально затягивая паузу. Червяков продолжал молчать, все так же бесстрастно глядя прямо перед собой. Казалось, что именно на стене кабинета проецируется что-то видимое только ему -- ему и никому больше -- и что это и есть для него сейчас самое главное и интересное. -- Вы знакомы с Ивановским? -- внезапно резко спросил Данилов. -- Да. -- В каких вы отношениях? -- Я не понимаю вопроса. -- Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке? -- Виделся с ним в конце сорок первого... -- Точнее. -- В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось... -- Что пришлось? -- Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить. -- А вы знали, что было в нем? -- Конечно. -- Что? -- Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе. -- Почему именно туда? -- Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл. -- А откуда вы узнали о ценностях? -- Интересно, -- Червяков поправил очки, -- очень интересно! Да вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверить? Так я должен понимать ваш вопрос? -- Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я. -- Это почему же? Вы, собственно, кто такой? Вы меня пригласили, а мое право отвечать вам или нет. -- Логично, но неразумно. Я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно? -- Вполне, только прошу документы показать. Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку можно доверять машину. -- Все в порядке, -- Червяков протянул обратно удостоверение. -- Теперь спрашивайте. -- Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз. -- Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган. -- Что случилось потом? -- Машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку. -- Почему же вам дали плохую машину? -- Теперь уже сказать трудно. -- И что дальше? -- Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому. -- Вы помните этот ящик? -- Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки. -- Какого он цвета? -- Вот этого не помню. -- Понятно. Что было потом? -- Мы отнесли ящик, и я ушел к машине. -- Больше вы не были у Ивановского? -- Был. -- Когда? -- В декабре. -- Зачем? -- В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, увидев в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить. Червяков снял очки, помолчал. -- В промкомбинате я передал заявление начальнику охраны, фамилия у него странная, подождите, -- Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. -- А, вот, Шантрель. -- А почему же вы к нам не пришли? Червяков надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки. -- К вам я боялся. Я ведь лишенец. -- Не понимаю. -- Отец у меня арестован в тридцать восьмом. -- Значит, боялся. -- Значит, так. -- А потом что? -- Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные. -- Какие? -- Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил. -- Побудь здесь, -- Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери. -- Слышал? -- Слышал. -- Езжай в промкомбинат. ПОЛЕСОВ В кабинете директора промкомбината сидели двое. Пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил: -- Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи? -- Какой кражи? -- Да... -- А вы, товарищ, из МУРа? -- взволнованно спросила девушка. -- Вы что же, нам не доверяете? -- Кому это вам? -- Степан присел на стул. -- Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем. И это "размотаем" так не вязалось с ее аккуратной гимнастеркой, пушком на щеках и маленькими карими глазами, что Степан невольно улыбнулся: -- Вы уж объясните мне все по порядку. Ладно? -- Дело простое. Очень простое, -- горячо заговорила Анохина. -- Вчера вечером пропало со склада четыре комплекта обмундирования. У нас есть предположение, что они похищены для продажи. -- Вы, наверное, подозреваете кого-нибудь? -- Степан опять усмехнулся. -- Конечно, и усмешки ваши неуместны, товарищ... -- Полесов. -- Товарищ Полесов, -- закончила Анохина. -- Вы не обижайтесь только, договорились? -- примирительно сказал Степан. -- Здесь все немножко сложнее. У нас есть мнение, что эти два дела тесно между собой связаны. Правда, пока это предположение. Вы расскажите, что случилось. -- Такое, значит, дело, товарищ уполномоченный, -- откашлявшись, начал рассказ пожилой человек в вохровской форме. -- Я начальник военизированной охраны промкомбината. Вчера кто-то взломал окно каптерки и похитил четыре комплекта обмундирования. Гимнастерки и шаровары. Между прочим, диагоналевые. Шерстяные, значит. Мы их перед самой войной получали. Так они без дела лежали до срока. -- А почему без дела? -- поинтересовался Полесов. -- Так мужчин всех забрали на фронт. Женщины у нас теперь в охране, а им галифе без надобности. Думаем, что кто-то свой расстарался. На продажу или, вернее, на Тишинке на харчи менять. -- Вы мне покажите склад. -- Пошли. Промкомбинат был небольшой. Всего несколько аккуратных двухэтажных домиков с огромными окнами. Каменный забор с вышками по углам и проволокой по гребню плотно отделял его от тихой Шаболовки. Степан уже знал, что на вышках постоянно дежурят бойцы охраны, проволока под током, у ворот караульное помещение. Сюда не проникнешь. Даже принимая во внимание неопытность новой охраны, а впрочем, какая там неопытность! Люди несли службу отлично. Москва совсем недавно перестала быть фронтовым городом. Да и в самом комбинате ювелирные изделия стали всего одной третью производства. Сейчас рабочие, опытные мастера-ювелиры, привыкшие к необычайной точности, выполняли особо секретные задания фронта. Такие, что знать об этом ему, чекисту и большевику, не полагалось. Нет, с улицы сюда не проникнешь. Да и какой вор полезет на охраняемый объект ради четырех комплектов обмундирования, за которые на Тишинке можно получить только водку с закуской. Не так здесь что-то. Ох, не так. А как -- Степан уже приблизительно представлял. Каптерка была небольшой. Обыкновенная каптерка, как на заставе у него, когда Степан служил старшиной на границе. Те же стеллажи по стенам, тот же запах кожи и оружейного масла. Сейчас пачки с гимнастерками валялись на полу. -- Какие размеры пропали? -- Один пятьдесят четвертый, рост третий, два пятьдесят вторых, четвертый сорок восьмой, третий рост, -- сказал начальник охраны. -- Вот видите, -- повернулся к Анохиной Степан, -- видите, как получается. Если бы брали просто для продажи, то схватили бы первую попавшуюся пачку и ушли. А здесь вор размеры выбирал. Степан подошел к разбитому окну, присел на корточки, осмотрел пол. Потом вышел, обошел здание. Под окном на траве валялись осколки стекла. Полесов еще раз оглядел раму. Да, рассчитано на дураков. Во все стороны торчало минимум четыре острых, как ножи, осколка. И ни одной нитки на них, ни одной капли крови. -- Окно разбито изнутри. Кто-то вошел, открыл ключом дверь, выбил окно и забрал вещи, так-то. Причем этот "кто-то" имел сюда доступ, у него был ключ. У кого есть ключи? -- повернулся он к начальнику охраны. -- Только у меня и запасной в караулке. -- Все ясно. Где ваш заместитель Шантрель? -- Он всю ночь дежурил, теперь сутки свободный. -- Принесите из отдела кадров его личное дело. ДАНИЛОВ Машину они оставили на улице. Шантрель жил во флигеле в глубине двора. Шли порознь, обходя сквер, на скамеечках которого под деревьями сидели старушки. Флигель был маленький. Четыре окна выходили в заросший палисадник. "Ничего себе, домик тихий. Сиди у окошка, чай пей и дыши озоном. Прямо дача. Только не пил здесь чай Григорий Яковлевич Шантрель, 1900 года рождения. Он здесь другим занимался, совсем другим". Данилов прислушался, во флигеле было тихо. Из открытого окна доносился голос репродуктора. "...Роман "Мать" имеет огромное значение в творчестве Горького. В нем пролетарский писатель...". -- Второго выхода нет, -- сказал за спиной Муравьев. -- Понятно. Ты, Игорь, здесь останься, в палисаднике, цветочки там всякие посмотри... Понял? -- Так точно. -- Белов и Полесов, за мной. Входная дверь была закрыта, и Данилов постучал. Осторожно постучал, как приятель. В глубине квартиры по-прежнему мягкий актерский голос рассказывал о значении творчества Горького. Иван Александрович ударил сильнее, потом еще. За дверью закончилась передача о Горьком и начался концерт Александровича. -- Так мы до вечера колотиться будем. Видимо, Григорий Яковлевич давно уже ушел. Ты, Сережа, сбегай за дворником или слесаря приведи, жалко же дверь ломать. -- А зачем, -- усмехнулся Белов, -- замок здесь английский, давайте я в окно влезу и открою. -- Я тебе влезу, ишь жиганское отродье, -- раздался за спиной голос. Данилов оглянулся. В проеме двери стояла старушка. -- А я сижу и думаю, не к квартиранту ли моему гости? Вроде военные. Значит, к нему. Он спит, всю ночь дежурил, теперь не добудишься. -- Правильно, мамаша, -- сказал Степан, -- мы к Григорию Яковлевичу, к нему самому. -- С работы, что ли, или так, друзья?.. -- Мы из милиции, мамаша, -- прервал ее Данилов, -- вы уж откройте скорее, дело у нас к вашему жильцу срочное. -- Ну, если казенная надобность... В маленькую прихожую выходили три двери. -- Вон там его комната. Данилов дернул ручку, дверь была закрыта изнутри. -- Вы постучите, он спит. -- У вас есть второй ключ? -- Да там задвижка... -- Степан, -- Данилов достал наган. -- Вы бы к себе в комнату пошли, -- повернулся он к испуганной старушке. Полесов отошел на шаг и ударил плечом дверь. Створки разошлись, комната была пуста. Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Ох, сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие он видел. Но были и такие, как эта. Здесь ничто не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем. -- Позови Игоря, найди понятых и начинайте обыск, -- приказал он Полесову, -- а я пойду с хозяйкой поговорю. Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал приглашение войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на белую, добрую, ручную мышь, впервые в жизни увидевшую кота. -- Да чего вы испугались-то? -- приветливо улыбнулся Данилов. -- Полноте. Ваше имя-то как, отчество? -- А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? А имя мое Нина Степановна. -- Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же милиция. -- Вам видней, уважаемый, -- хозяйка опять перекрестилась. -- Вам видней. Вы молодые, грамотные, значитца, зачем старуха-то вам? -- Да что вы, что вы, мы к вам претензий не имеем. Мы вот к жильцу вашему. -- А я ему говорила. Ох, говорила. Ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут. -- Какие продукты? -- Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо всякое. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару -- три мешка, сухофруктов -- тоже мешок, консервы опять же. -- А где он это держал все? -- Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу! -- Старуха закрутила головой; "барышня" -- слово это она проговорила нараспев, с презрением. -- Одна видимость. Ну в теле, конечно, крашеная, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, значит. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки... -- Старуха говорила долго и все не по делу. Но Данилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало искомое и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая головой, словно пустую породу, просеивал ненужные слова. -- Он мне, знаете, и говорит, -- продолжала старуха, -- время сейчас голодное, людям жить надо, питаться, может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет? Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь... -- Ну зачем же так, -- стул под Даниловым скрипнул, -- зачем, Нина Степановна? Мы же знаем, что вы ему помогли, на то мы и милиция. -- Да, господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. -- Старуха выпалила последнюю фразу и замолчала, словно поперхнулась. Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок, да нет, не было тогда у нее пучка. Руки как лапки у мышки. Маленькие, с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? Где? И фраза эта: "Начальничек, нет на мне ничего". Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях. И вдруг он не ее узнал, а руки. Эти самые короткие пальцы. Они сгребали пыль, золотую пыль из-под ювелирных тисков. И была она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом -- в Гнездниковском МУР тогда был -- там она крестилась на портрет Дзержинского. -- Ах, Нина Степановна, Нина Степановна. Годы идут, а замашки старые. Нехорошо знакомых не узнавать. Ах, как нехорошо! -- А я тебя, Данилов, сразу признала, -- сказала вдруг старуха другим, совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. И не было больше мышонка беспомощного. Зверь сидел, старый, но зверь. -- Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым для людей. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску. Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела. -- "Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома". Ишь ты, от исполкома. А цена в нем какая, копейка цена. -- Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Спиридонова, другая моему портсигару цена. -- Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железкой балуешься. Другая, значит, цена? -- Это точно, другая, -- Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. -- Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем. -- А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем? -- Мы сейчас у вас, Спиридонова, обыск сделаем, тогда и посмотрим. -- Делай. Моя судьба прятать, а твоя искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам непричастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет. -- Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал? -- Пришел сам, узнал, что комнату сдаю, попросил прописать. Я и сделала. Человек он военный, мне с ним не так страшно. В комнату вошел Белов: -- Иван Александрович, в комнате ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахара. -- Хорошо, в машину погрузите. Да и хозяйку не забудьте. Она с нами в МУР съездит. Может, там и вспомнит чего. А здесь засаду оставим, ты и Полесов, со стороны улицы вас ребята из отделения подстрахуют. ДАНИЛОВ И НАЧАЛЬНИК В подъезде постовой, увидев Данилова, бросил руку к козырьку и шагнул к нему. -- Ты чего, Зимин? -- Вам передано немедленно к начальнику явиться. -- Ладно, -- Иван Александрович провел рукой по щеке. Щетина отросла и кололась безжалостно. В таком виде наверх идти не хотелось. Не привык он к этому. Совсем давно молоденьким реалистом он пришел на работу в ЧК. Тогда и брить ему было нечего, пушок рос, но каждый оперативник держал в ящике стола бритву и помазок. Феликс Эдмундович не терпел неаккуратности. Он сам в любое время суток был подтянут и выбрит, от других требовал того же. Рядом с кабинетом Данилова поймал Серебровский. -- Ваня, тебя начальник уже два часа ищет, хотел в питомник ехать: собаку за тобой посылать. -- Я только побреюсь. -- Ваня, и думать не моги, если я все дела бросил и тебя ищу, -- значит, спешная надобность. Он обнял Данилова за плечи и повел к лестничной площадке. Серебровский был, как всегда, выбрит и от него довоенно пахло одеколоном. Когда-то они с Даниловым работали в одной бригаде. У красавца Серебровского была необыкновенная особенность располагать к себе женщин. Поэтому, когда требовалось допросить кого-нибудь из "подруг жизни" клиентуры бригады, то лучше Серебровского сделать этого никто не мог. Женщины всегда становились на пути Сережи Серебровского, и не было у него из-за них служебного роста. Перед самой войной его забрали в наркомат, но там нашлась чья-то секретарша, и опять его отправили на старую работу, правда, с повышением. Холостяк Серебровский работал и жил легко. Удачливый Сережа был и парень хороший. -- Слушай, ты где одеколон берешь? -- поинтересовался Данилов. -- Страшная тайна, Ваня. В ноябре сорок первого я с одной дамой познакомился, ничего так дама, -- Серебровский повел руками, показывая в воздухе габариты дамы, -- так она в ТЭЖЭ работала. Когда их эвакуировали, она мне говорит: если нужно, я тебе одеколона продам сколько хочешь. Вот я и запасся. Да я тебе дам, у меня еще есть. В приемной начальника у стены сидели трое военных с худыми, изможденными лицами, у одного рука была на перевязи. Увидев Данилова и Серебровского, они встали. -- Это к нам из госпиталей направили, -- пояснил Осетров, -- на пополнение оперативного состава. -- Вот что, -- приказал Серебровский, -- начальник сейчас уедет, а ты товарищей командиров накорми и проводи отдохнуть в общежитие. Как вернемся -- поговорим. Начальник, наклонившись, копался в сейфе. -- А, дорогая пропажа. Ну как? -- Докладывать? -- Некогда, -- он подошел к Данилову, -- иди переодевайся, побрейся. В горком нас вызывают, к секретарю. -- Так, -- Данилов сел, -- а зачем? -- Полегче чего спроси. Позвонил его помощник и говорит: давай с Даниловым. Я ему объяснил, что ты на операции, а он -- разыскать. Через каждый час тобой интересуется... На столе зазвонил телефон правительственной связи, или, как его называли, "вертушка". Начальник подошел, снял трубку. -- Да... Есть... Будем через сорок минут. Он отошел от стола и еще раз оглядел Данилова. -- Двадцать минут тебе на бритье. На тары всякие, бары. И вниз. -- И уже в спину крикнул: -- Гимнастерку надень новую. Данилов брился в общежитии, благо там стоял кипятильник с горячей водой. Бритва шла с треском, как коса. Иван Александрович глядел на себя в зеркало, и грустно ему становилось. Все-таки беспощадная вещь время. Какие у него годы? Сорок два скоро, а вот и голова уже вся седая, и морщины. А впрочем, еще ничего, не так уж он плох. Крепкий пока. Только одышка появилась да головные боли. -- Хорош, хорош, -- засмеялся за спиной Серебровский, -- я тебе обещанное принес. На, владей. "Тройной". Только смотри. Мне Гостев говорил, что после коньяка он на первом месте стоит по вкусовым качествам. -- Врет твой Гостев. -- Данилов крепко вытер лицо мокрым полотенцем. -- А ты пробовал? -- Было дело. -- Ну и как? -- Ты попробуй. -- Ты же знаешь, Ваня, что я только портвейн и пью. -- Аристократ. Твоя фамилия случайно не Юсупов-Серебряковский? -- Нет. Серебровский. Сумароков-Эльстон, -- замначальника засмеялся, обнажив белоснежные зубы. И Данилов еще раз подивился его характеру. Серебровский был человеком мягким, веселым и щедрым. И все эти качества он сочетал с огромным личным мужеством и знанием дела. К машине они вышли вместе. -- Ну, Ваня, езжай в верха. Только по дороге крепко подумай, какие у тебя подходы к рынкам есть. -- А мне-то они зачем? Рынки -- это Муштакова дело. -- Все равно подумай, об этом разговор будет. Мне сегодня верный человек в наркомате шепнул. Начальник оглядел Данилова всего, от головок начищенных сапог до фуражки, и, ничего не сказав, полез в машину. Иван Александрович сел сзади, удобно откинувшись на широком сиденье ЗИСа. Шофер развернулся, и машина понеслась по полупустой Петровке, распугивая клаксоном-кукушкой редких пешеходов. Начинало темнеть. И сумрак этот был особенно заметен из-за светомаскировки. Дома глядели на улицу черными, ослепшими глазницами окон. У Мосторга девушка-регулировщица опустила жезл, открывая дорогу знакомой машине. Начальник молчал. Молчал и Данилов. Он разглядывал улицы, не переставая удивляться. Правильно говорят: лицо города. Есть оно, это лицо. И меняется оно от настроения, от усталости, от горя. Москва выглядела усталой. И это не только темнота на улицах. В сорок первом, в августе, тоже окна завешивали и баррикады строили. Но тогда и женщин нарядных много было, и мужчины в светлых костюмах. А сейчас все в темном, все словно в одинаковой форме. Но все-таки было что-то еще, чего он никак не мог определить. И эта мысль мучила его, когда они шли по длинным коридорам горкома партии, мимо одинаковых дверей с фамилиями на табличках. Да, здесь все изменилось. Последний раз он был в этом коридоре в конце октября сорок первого года, тогда горком больше походил на Смольный времен революции. А теперь тишина, солидность, как и положено столичному комитету Партии. Они вошли в приемную, из-за стола им навстречу поднялся помощник, молодой человек в полувоенной форме, с кобурой на широком командирском ремне: -- Подождите, товарищи, у секретаря рабочие с "Серпа и молота", присядьте пока. В приемной ждал уже один человек. Он широко улыбнулся Данилову, протянул руку: -- Не узнали? И тут Иван Александрович понял, что это Королев. Капитан госбезопасности Королев, с которым они вместе кончали банду Широкова. -- Здравствуй, Виктор Кузьмич, я тебя и не признал сразу в штатском. Ишь ты какой стал... Королев был одет в элегантный коричневый костюм, пиджак спортивного покроя сидел на нем как влитой. Коричневая шелковая рубашка, галстук в тон и отличные бежевые туфли. -- Трудновато тебя узнать, трудновато, -- докончил Данилов. -- Это и хорошо. Нас с тобой не всегда узнавать надо. Ты садись. -- Королев потянул Данилова за рукав. -- Тут по моему ведомству кое-что для тебя пришло, на, читай. Данилов развернул бумагу: "Спецсообщение. На ваш запрос сообщаем, что лесничий тов. Данилов Александр Андреевич в настоящее время является комиссаром партизанского отряда "Смерть фашизму". Зона действия отряда (дальше зачеркнуто). Подпись, печать". Данилов сглотнул комок, подступивший к горлу, и еще раз прочитал спецсообщение. Жив отец. Жив. А он уже и надеяться перестал. Комиссариат. Прямо как в гражданскую. Он повернулся к Королеву, но в это время распахнулась дверь кабинета, и из нее вышли люди. Они шли через приемную, о чем-то споря, видимо, продолжая неоконченный разговор. Но Данилов не слышал, он не услышал, как помощник пригласил их пройти. Он был далеко, на Брянщине у отца, в его доме, окна которого выходили в лес и в котором было так хорошо и тихо. -- Ты что, заснул? -- начальник дотронулся до его плеча. -- Ждет, идем. Секретарь горкома встретил их у дверей кабинета, крепко пожал руки, показал на кресла у стола, приглашая садиться. -- Можно курить, товарищи. Неслышно появился помощник, поставил стаканы с чаем и сел в углу кабинета в тени. Секретарь горкома прошелся по кабинету, остановился у стены. -- Я пригласил вас, товарищи, для того, чтобы совместно обсудить создавшееся положение. Вам хорошо известно, что вся Московская область освобождена от немцев. В настоящее время линия фронта проходит на рубеже Гжатска. Но наступление гитлеровцев продолжается, по-прежнему тяжелые бои идут в излучине Дона, враг рвется к Волге, хочет захватить Кавказ, лишить нас нефти. Государственный Комитет Обороны делает все, чтобы остановить и разгромить врага. Для этого спешно ведется реорганизация и перевооружение армии. Перед Московской партийной организацией поставлена задача -- в кратчайший срок сделать наш город кузницей оружия. Москва и область становятся крупным центром оборонной промышленности. Вполне естественно, что мы просто обязаны создать все условия рабочему классу столицы для нормального труда. На нашем совещании должен был присутствовать представитель МВО, но он запаздывает, причина уважительная, он... -- На столе тихо звякнул один из телефонов. Секретарь взял трубку и сказал одно слово: "проси". В кабинет вошел невысокий генерал-майор с зелеными звездами на защитных петлицах. -- Извините за опоздание, -- чуть глуховато сказал он, -- был в гостях. -- Ну вот, теперь все в сборе. -- Секретарь горкома сел за письменный стол. -- Товарищи, генерал-майор Платонов возглавляет охрану тыла войск МВО, он и доложит обстановку. Платонов расстегнул полевую сумку, вынул бумаги. -- Дело такое, товарищи, обстановка в тылу наших войск, то есть в Московской области, в общем нормальная. Население освобожденных районов помогает бойцам и командирам, чем может. Соответственно воинские части тоже идут навстречу нуждам трудящихся. Мы отдаем трофейную технику в восстанавливающиеся колхозы, на полях работают команды выздоравливающих, ну, конечно, продовольственную помощь оказываем. Но за последнее время в зоне действия наших подразделений появились случаи нападения на отдельные машины с продовольствием, на склады, фуражные пункты. С подробной сводкой я всех ознакомлю. По данным наших особых отделов стало известно, что существуют вооруженные группы, сформированные из бывших уголовников, укрывшихся фашистских пособников и дезертиров. Это, товарищи, нарушает нормальную работу тыла действующей Красной Армии. Мы обратились к Московскому горкому с просьбой оказать нам помощь. Вот вкратце обстановка. -- Генерал полез за папиросами. -- У вас все, товарищ Платонов? -- спросил секретарь горкома. -- Пока все. -- Что скажет представитель госбезопасности? Королев встал, помолчал немного, видимо, собираясь с мыслями: -- Мы располагаем данными, что вражеская разведка, причем обе службы -- абвер и СД, постоянно засылает свою агентуру в наш тыл. Борьба с ней ведется успешно, наши компетентные органы располагают людьми, работающими в тылу у фашистов и передающими нам весьма ценные сведения именно по этому вопросу. Оставив надежду посеять панику, грабежи и беспорядки в Москве, враг сегодня решил прибегнуть к другим методам. Вызвать недовольство жителей, нарушить снабжение, организовать черный рынок. Вражеские агенты торгуют через подставных лиц фальшивыми продовольственными карточками, причем в некоторых местах их просто сбрасывают с самолета. Надо отметить, что население столицы проявляет огромную сознательность, большинство фальшивых карточек сдано. Но есть и другие -- а именно на них делает ставку вражеская агентура, -- эти люди являются косвенными пособниками врага, и наше дело -- их выявить. Кроме того, по нашим данным, немецкая агентура пустила в обращение фальшивые денежные знаки, но это дело ненадежное, попасться можно, поэтому враг опять делает ставку на уголовный, деклассированный и чуждый нам контингент населения, чтобы организовать продовольственный кризис. Для этого сформировано несколько бандгрупп, и они начали действовать. Вот о них и говорил только что товарищ генерал. Данилов слушал Королева, а мысленно уже перебрал все возможные подходы к рынкам, вспоминал все последние происшествия, связанные с продовольствием. Пока определенной картины не складывалось. Все распадалось, но, возможно, не так надо рассматривать эти случаи. Попытаться объединить их, найти систему. Королев закончил и сел. Несколько минут все молчали. -- Разрешите мне, -- начальник МУРа одернул пояс. Хорошо он выглядел в этом кабинете, высокий, широкоплечий, в красивой коверкотовой гимнастерке с тремя малиновыми ромбами на синих петлицах, с двумя орденами Красного Знамени на груди. -- Как я понимаю, -- продолжал начальник, -- нас вызвали для координации действий и создания единого оперативного руководства операцией. Но о чем бы мне хотелось доложить. Дело в том, что начиная с июня 1941 года работа наша приняла несколько иные формы. -- Конкретнее, -- поинтересовался генерал. -- Пожалуйста. -- Начальник раскрыл папку, достал отпечатанные на машинке страницы. -- Вот, товарищи, пачки сводок за последние полгода. Никаких серьезных уголовных проявлений нет. Мелочевка. -- Что-что? -- секретарь горкома подался вперед. -- Как вы сказали? -- Мелочевка, -- начальник МУРа смутился, -- ну это жаргон у нас профессиональный. Значит, мелкие дела, особой угрозы не представляющие. Но и с этими проявлениями мы боремся... -- Это мы знаем. -- Секретарь горкома взял сводку, пробежал ее быстро глазами. -- Партийная организация столицы в курсе дел своей милиции. Мы многое знаем. Приняли соответствующее решение, обратились в Президиум Верховного Совета, и скоро об этом узнают все. Я понимаю вас так, что организованной преступности нет. Как вы считаете, товарищ Данилов, вы же руководитель борьбой с бандитизмом? -- К сожалению, работа у наших товарищей есть, правда, она приняла действительно несколько иные формы. С начала войны не было заметно активизации старых профессионалов. Кроме банды Потапова -- Широкова. Но, как видите, она тоже была инспирирована немецкой разведкой. Сейчас, а именно -- сегодня, мы занимаемся одной группой. Возможно, что это именно то, о чем говорили товарищи, -- Данилов кивнул в сторону генерала и Королева. -- Значит, так, -- секретарь горкома посмотрел на часы, -- давайте составим план мероприятий, определим участки работы. ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ До темноты они сидели в коридоре. Степан нашел двадцатых годов подшивку журнала "30 дней" и читал "12 стульев". Иногда он начинал хохотать, зажимая рот рукой, и старое кресло под ним трещало. Тогда Белов, сидящий у двери, неодобрительно поглядывал на него. Читать ему не хотелось. Да, наверное, он ничего бы и не понял. Полистал "Огонек" и бросил. Да разве до чтения сейчас? Его оставили в засаде. Слово-то какое! Короткое, опасное слово. Конечно, Полесов читает Ильфа и Петрова, смеется, ему спокойно. И "12 стульев" он открыл для себя впервые, а он, Белов, помнит их почти наизусть. В институте они соревновались, кто лучше знает роман. Выиграл он. На его вопрос: "С какой стороны в Старгород вошел Бендер?" -- никто не смог ответить. А вошел-то он со стороны деревни Чмаровки. Такие вот дела были раньше. СЕРГЕЙ БЕЛОВ Перед самой войной родители его уехали в Ташкент к бабушке. А он собрал однокурсников, которые, конечно, были в городе, устроили вечеринку. Танцевали, пели, спорили и говорили о войне. Утром провожали девушек. Утро было пасмурным, улицы пустыми, легкое вино туманило голову, и им казалось, что нет более счастливых людей на земле. А потом выяснилось, что в те минуты, когда они спорили о возможности войны, она уже началась. Он пошел в военкомат в понедельник, выстоял огромную очередь. Ему отказали. Сильный грипп год назад дал осложнение на легкие. Тогда он решил схитрить, пошел в горком комсомола. И снова медкомиссия... Родители остались в Ташкенте. Отец прислал пространное письмо, в котором советовал, как сохранить квартиру. Сергей, не дочитав его, порвал, отношения с отцом были выяснены давно, еще в девятом классе. В сентябре сорок первого он уехал рыть окопы. Под Москву послали бригаду московских вузов. Работали со светла до темна. Прерывались, чтобы поесть из походных кухонь горячую жидкую кашу. Спали здесь же, в землянках. Каждый день приезжали военные инженеры, лазили по окопам, проверяли блиндажи, наносили их на карты. Газет не было, радио, естественно, тоже. Но о том, что творится на фронте, узнавали по приближающемуся его дыханию. Именно дыханию. Так сказал мальчик-первокурсник из ИФЛИ, Андрюша Громов. Ночью они сидели, курили на гребне окопа. Где-то вдалеке, за лесом, грохотала канонада. -- Сейчас он стихнет, -- почти прошептал Андрюша. -- Кто? -- удивился Сергей. -- Фронт. Он дышит и только ночью засыпает. Слышишь? -- Ты мистик, Андрюша, ты начитался Метерлинка. -- Метерлинк здесь ни при чем. Понимаешь, я его так вижу, он словно огромный зверь, ну, типа динозавра, что ли, он ползет все ближе, ближе. Он еще далеко, но мы уже слышим его дыхание. -- Так нельзя, -- твердо сказал Сергей, -- нельзя превращаться в дрожащего обывателя. Мы все равно его остановим. -- Я понимаю, -- помолчав, ответил Андрюша. -- Но мне вдруг становится очень страшно, Сережа. А через несколько дней канонада приблизилась. Казалось, что снаряды рвутся где-то совсем рядом, в нескольких шагах. К часу вместо кухни к ним примчалась полуразбитая полуторка с обгоревшими бортами. Из нее выскочил военный в ватнике, перетянутом портупеей: -- Кто здесь старший?! Немедленно сматывайтесь: немцы прорвались! Немедленно! С машины бойцы начали стаскивать длинноствольные неуклюжие противотанковые ружья. -- Идите вдоль леса мимо деревни к мосту, -- продолжал военный, -- не дай бог высунуться на дорогу. Сергей бросил лопату, подошел к командиру. Под ватником на петлицах алела шпала. -- Товарищ капитан, я умею стрелять из винтовки и пулемета, я "ворошиловский стрелок", чемпион института по стрельбе из нагана, я... -- Короче. Почему не в армии? -- Дважды пытался. Осложнение на легкие. -- Вы кто? -- Белов Сергей, студент второго курса юрфака МГУ. -- Разыщите старшину, получите винтовку. Кстати, здесь есть еще желающие остаться? Добровольцев набралось восемнадцать человек. Капитан выстроил их в одну шеренгу, прошелся вдоль строя, побеседовал с каждым. -- Белов, -- приказал он, -- ведите людей на опушку, там старшина Гончак, он переоденет вас и даст оружие. Через час они получили кирзовые сапоги, ватники, ремни и пилотки. Подъехала машина. В кузове лежали винтовки. Оружие было не новым. На вытертом воронении стволов пятна ржавчины, ложи и приклады треснутые и побитые. -- Давайте, давайте, -- торопил старшина, -- да не выбирай винтовку, все они одинаковые. Погоди, погоди-ка, как тебя, Белов вроде? Точно, ты пулемет возьми, "дегтяря", тебе капитан приказал выдать. Обращаться умеешь? И увидев, как Сергей отсоединил диск, умело передернул затвор, как бережно платком начал вытирать прицельную планку, понял старшина, что знает студент пулемет, не как кадровый боец, но для новобранца вполне сносно. -- Товарищ старшина, -- попросил Сергей, -- мне бы наган. -- А что, точно, -- Гончак даже не удивился просьбе, -- все правильно. Первому номеру личное оружие положено. Пойди погляди в кабине, там их несколько штук лежит. В кабине полуторки прямо на полу лежали брезентовые кобуры с наганами. А на опушку опять подъехала машина с какими-то ящиками, потом еще одна с красноармейцами, но почему-то винтовок у них не было. К четырем часам артиллеристы прямо на руках прикатили три маленькие пушки-сорокопятки, потом связисты протащили тонкую телефонную нитку. Там появился оборонительный рубеж. И если еще сегодня утром окопы и блиндажи были для Сергея абстракцией, чем-то неживым, не имеющим непосредственного отношения лично к нему, то сейчас пулеметное гнездо стало его защитой, и от прочности и надежности этой аккуратно выкопанной ямы с ровной площадкой на уровне груди зависела его жизнь. Вторым номером Сергею дали Андрюшу Громова. Дотемна они провозились с окопом. Оказывается, вырыть его было полдела, главное -- обжить, приспособить к себе. Когда совсем стемнело, старшина принес две банки мясных консервов, хлеб и сахар. -- За чаем сходите, там ребята вскипятили. Ну как, студенты, не страшно? -- Страшно, товарищ старшина, -- сказал Андрей. -- Молодец, что правду говоришь. Только в кино не страшно, когда войну показывают. -- А вы как же? -- спросил Сергей. -- Попривык я, Белов, кадровый я, еще финскую ломал. А так оно, конечно... Жить всем охота. Ну, давайте за чаем. Они пили чай в темноте, и он казался им необыкновенно душистым и вкусным, и консервированное мясо, облепленное блестками желе, казалось вкусным, и хлеб. И, сидя на дне окопа, Сергей вдруг понял, что раньше он просто не обращал внимания на массу прекрасных вещей, которые окружали его. Они казались ему обыденными и скучными. Но почему-то этой ночью у него словно обострилось зрение, и он увидел то, чего не мог видеть раньше. Потому что то "раньше" отдалилось от него и стало прошлым, в которое нет и не будет возврата, а будущее... Его могло тоже не быть. Теперь он жил в одном временном измерении -- настоящем, а оно было короткое, как миг. Утром на землю низко лег туман. Казалось, он начинается прямо в окопе. Брезент, которым они укрылись, был мокрым, мокрыми стали ватники, пилотки, шаровары. Они умылись, собрав росу с травы, мелко порубив сухие доски от ящика с патронами, разожгли костерок и согрели чай. Пили, обжигаясь, чувствуя, как тепло входит в каждую клеточку их тела. Они сидели на дне окопа и курили. Внезапно сверху посыпались комья земли. Вдоль траншей шли капитан и какой-то военный в кожаном пальто. -- Значит, вы поняли меня, Лукин, -- говорил незнакомый командир резким, властным голосом -- так обычно разговаривают люди, привыкшие к тому, что их обязательно услышат. -- Вы должны продержаться до тринадцати часов, потом отходить к мосту. -- Есть, товарищ генерал, постараюсь. -- Что значит постараюсь, Лукин? Что значит постараюсь? -- С людьми плохо. -- Если бы было хорошо с людьми, я не заставил бы вас сидеть на этой "линии Мажино". Я приказал бы вам наступать, Лукин... Вы должны... Шаги удалились, голоса смолкли. Когда часа через полтора ветер подразогнал туман и стало видно поле и лес за ним, где-то вдалеке послышался гул. Он нарастал, постепенно приближаясь. -- Приготовиться к атаке!!! -- разнеслось вдоль окопа. Мимо их огневой пробежал капитан. -- А, чемпион... Белов, слушай и запомни, как таблицу умножения. Что есть основа боя в обороне? Глубоко зарываться в землю и отсекать пехоту от танков. Понял? -- Понял, товарищ капитан. -- Ну, глядите, ребята. Я на вас очень надеюсь. Очень... Сказал и побежал дальше. А они остались. Они не могли знать, что острие танкового удара противника, прорвавшего нашу оборону, растеклось. И немцы громят тылы потрепанной в боях армии. Командование срочно организовало вторую линию, мобилизовав для этого всех, кто мог держать оружие. Не знали они также, что группа капитана Лукина -- так со вчерашнего дня именовались шестьдесят бойцов и ополченцев -- занимает участок по фронту более километра и их задача -- задержать первый натиск противника до подхода кадровой дивизии, снятой с другого участка фронта. Всего этого они не знали и знать не могли, так же, как не знал их командир, каким образом продержится он до тринадцати часов. Но он был кадровым командиром, знавшим, что такое приказ, и у него было всего два выхода -- удержать немцев или погибнуть. Третьего не дано. Потому что армия -- это приказ. И в нем определено все: жизнь и смерть. А кроме того, капитан Лукин прекрасно понимал, что будет, если он пропустит немцев к дороге и мосту, где накапливаются для обороны остатки уцелевших подразделений его дивизии и идут беженцы. -- Вниз, -- скомандовал Сергей, -- вниз, Громов! -- крикнул и удивился сам своему голосу. Теперь он тоже начал приказывать, и голос его стал властным, и слова короткими, как выстрел. -- Готовь диски, Андрей, -- наклонился он к удивленному Громову, -- диски должны быть всегда снаряженными. Понял? -- Понял, Сережа. -- Ну, давай. Белов достал укрытый брезентом пулемет, еще раз протер прицел, вскинул "дегтяря" на бруствер: утопил сошники. И вдруг наступило спокойствие. Страх ушел. Был холодный приклад пулемета у щеки, узкая прорезь прицела, через который сегодня он видел мир. Звонко и отрывисто ударили сорокапятки. Но танки шли так же быстро, как и раньше. Наконец на башне одного из них сверкнула молния, и над окопами вздыбилась земля. Запахло жженым. Теперь танки, стреляя с ходу, шли на окопы. Все это видел Сергей словно в замедленном кино. Сощурив глаза, он пытался разобрать, что там, за танками. И когда машины подошли совсем близко, метров на пятьсот, он различил на их броне прилипших к борту людей. Внезапно один танк дернулся и завалился на бок, по его боку пробежала синеватая молния. С брони посыпались солдаты. Сергей перевел дыхание и плавно нажал на спуск. Двое упали сразу, словно ударилися грудью о невидимую проволоку, остальные, стреляя из автоматов, начали отползать. Теперь Белов уже не чувствовал и не видел ничего, кроме этих фигурок, которые хотели расползтись по полю. О том, что немцы могут двигаться вперед, он пока не думал, весь захваченный необычайностью обстановки. А вокруг шел бой. И били сорокапятки, глухо кашляли противотанковые ружья, стучали пулеметы. И весь объем боя видел только Лукин. Он видел, что три машины горят, но четыре других продолжают идти на окопы, видел, как завалилась на бок одна из сорокапяток, видел дергающиеся в такт выстрелам спины бронебойщиков. Пока бой разворачивался в их пользу. Во-первых, противник не ожидал здесь встретить сопротивление, а во-вторых, он не знал, какими силами располагает Лукин, и если ему удастся отбить эту атаку. "Теперь они ворвутся в пустые окопы и перегруппировку. А там и до тринадцати недалеко. И тут капитан увидел то, что боялся значительно больше танков, больше любой лобовой атаки. Вдоль опушки шли два бронетранспортера с пехотой. Вот они остановились, и на землю начали прыгать солдаты. "Чуть больше взвода", -- мысленно подсчитал Лукин. Развернувшись цепью, автоматчики начали фланговую атаку. "Теперь они ворвутся в пустые окопы и передавят всех поодиночке, как кроликов". Лукин выругался, подобрал автомат и, крикнув связному: "За мной!" -- бросился вдоль окопа. Сергей, на секунду оторвавшись от пулемета, увидел длинные, с высокими бортами машины. Они, подпрыгивая на рытвинах, шли вдоль опушки. Он не знал, что это такое, но опасность почувствовал интуитивно. -- Андрей, бери диски, гранаты -- и за мной. Они бежали вдоль окопа, спотыкаясь, и пулемет больно бил Сергея по плечу. Задыхаясь, они добежали до края обороны, до той самой опушки леса, где вчера днем получали оружие. Сергей выглянул из-за бруствера и увидел метрах в ста рассыпавшуюся цепь немцев, они шли мимо него, обходя оборону с фланга. Он не торопясь утопил сошники, проверил деление на планке прицела и хлестнул длинной очередью почти в спину атакующим. Капитан Лукин спрыгнул в окоп и увидел очкастого студента, лежащего у задней стенки (из простреленного виска текла тонкая струйка крови), и спину человека, прилипшего к пулемету, она дергалась в такт длинным очередям. Вон он повернул потное, с потеками грязи лицо: -- Диск. Давай диск. Лукин схватил магазин и протянул его Белову. И опять заработал пулемет, и заходили лопатки под рубашкой, затряслась по-мальчишески тонкая шея. Что было потом, распалось в памяти, как сон. По сей день Сергей помнит только обрывки боя: грохот танков, липкая кровь, бегущая по щеке, дрожащее, раскаленное тело пулемета, ветви, хлеставшие по лицу. Потом у моста в какой-то канаве они снова стреляли, и все время хотелось пить, и говорить он не мог, потому что сорвал голос. Где-то рядом разорвался снаряд, и стало больно ушам, и слышать он стал только на следующее утро. Этим утром на краю деревни Лукин выстроил двенадцать человек в обгоревших ватниках и рваных шароварах. Двенадцать из шестидесяти. -- Наша группа выполнила задачу. Мы задержали врага... Подъехала машина. Лукин подал команду и строевым шагом зашагал навстречу генералу: Тот выслушал рапорт, повернулся к спутнику: -- Все-таки остановили, товарищ командующий. -- Молодцы, молодцы, -- командующий шагал к строю, оглядывая людей. -- Смирнов, -- скомандовал адъютанту, -- принеси портфель. Спасибо, товарищи. Как дрались ваши люди, капитан? -- Прекрасно, товарищ командующий. -- Все кадровые? -- Никак нет. Вот тот боец, с пулеметом, студент, добровольно попросился в группу. -- Как он воевал? -- Отлично, товарищ командующий, если бы не он, смяли бы нас с фланга. -- Подойдите, товарищ... -- генерал обернулся. -- Белов, -- подсказал Лукин. -- Белов, -- продолжил генерал. Сергей подхватил пулемет, вышел из строя. -- Спасибо за службу, доброволец, -- командующий достал из портфеля серебряную медаль и прикрепил ее к ватнику Сергея. А вечером ему стало плохо. Поднялась температура, кашель разрывал горло. Гончак на попутной машине отвез его в Москву, в госпиталь. В ноябре он выписался. Врач посоветовал ему беречь легкие. -- Ничего страшного нет, -- сказал он. -- Но необходимо питание, воздух, покой. Сергей усмехнулся. Он пришел домой. В пыльной квартире стояла гулкая тишина. Разжег газовую колонку, принял ванну. Лежа в горячей воде, разглядывал свои худые руки и думал о Гончаке, Лукине, ребятах. Наутро отправился в университет. Его сразу же привлекли к общественной работе. Заставили составлять списки эвакуированных. На него приходили смотреть девушки и ребята с других курсов. Когда он шел по коридору, то в спину ему доносился восторженный шепот. Он стал героем. Он знал и видел такое, чего не знали и не видели другие. Несколько раз Сергей ходил в военкомат. Безрезультатно. В первых числах января, рано утром, ему позвонили домой из горкома комсомола. -- Приходи сегодня в горком, -- сказал заведующий военным отделом, -- есть важный разговор. Он пришел. В кабинете, рядом с завотделом, сидел человек в милицейской форме. Он внимательно поглядел на Белова. -- Ну, я пошел, -- завотделом встал, -- вы поговорите без меня. -- Моя фамилия Данилов, -- сказал человек в форме, -- я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска. Так они познакомились. А через три дня Сергей Ильич Белов стал оперуполномоченным в отделении Данилова. С ребятами он сошелся быстро. Поначалу он думал, что медаль "За отвагу" позволит ему чувствовать себя человеком бывалым и обстреленным, но в отделении, или, как их звали в МУРе, бригаде Данилова, были награждены все. Иван Александрович имел такую же медаль еще с 1939 года, а к тому же за бои под Москвой орден Красного Знамени. Полесов и Муравьев носили по Красной Звезде, а у Степана еще и медаль была, правда трудовая. Так что бригада их была, как шутил Полесов, орденоносная. Здесь прошлое в зачет не принималось. На деле требовалось себя показать... ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ (продолжение) Когда стемнело и читать стало невозможно, Степан отложил журнал: -- Ты не спишь, Сережа? -- Что вы, Степан Андреевич! -- Ну молодец. -- Полесов встал, хрустко потянулся. -- До чего же жрать охота. Ты как? -- То же самое. -- Надо воды попить и покурить сразу. Очень рекомендую, отбивает аппетит начисто. -- Как вы думаете, Степан Андреевич, придет сегодня кто-нибудь? -- Вряд ли. Мы здесь так, для порядку сидим. Теперь дураков нет, чтобы после мокрого дела сами в засаду приходили. -- Так чего же мы, собственно, ждем? -- У моря погодя или, вернее, дорогой Сергей Ильич, вдруг в сеть, расставленную для щуки, заплывет ершик. Маленький, но умный, кое-что знающий. Совсем стемнело. Ты, Белов, сиди здесь, а я в комнату пойду. Вдруг в окно кто заглянет. Сергей сел в кресло. В темноте медленно-медленно поплыло время. ДАНИЛОВ К пяти утра, когда начался солнечный день, Данилов закончил дела. Вернувшись из горкома, он упросил Серебровского помочь ему допросить хозяйку Шантреля, и Сережа, как всегда, не подвел. Старуха "развалилась" через полчаса. -- Возраст, -- потом говорил Серебровский, -- я, Ванечка, у нее был лебединой песней. Правда, особенно важного от допроса Спиридоновой Данилов и не ждал, но тем не менее выяснилась одна любопытная деталь. Шантреля привел к старухе Володя Гомельский, известный фармазонщик и золотишник. Привел он его в июле сорок первого, а откуда приехал Шантрель, давали разъяснения следующие строчки протокола: "Я, конечно, как женщина честная, в чужие дела не лезла, но случайно услышала (читай, подслушала под дверью), что Володя Гомельский называл моего постояльца земелей, и они вспоминали общих знакомых и родителей Володи". Теперь кое-что было. Во-первых, нужно разыскать Гомельского, во-вторых, узнать, откуда он родом. Но все это пришлось отложить, так как начальника отделения, занимающегося мошенничеством, на месте не было, видимо, носился по городу, разыскивая свою беспокойную клиентуру. Данилов позвонил в район и приказал снять засаду на Палихе. Она ничего не дала, а главное, особой пользы он от нее и не видел. Оставил ребят в надежде, может, кто-нибудь придет за продуктами. -- Вы за этим домиком смотрите в оба. Поставь ребят, пусть глядят. Должен же кто-то прийти. Обязательно должен, -- сказал он начальнику розыска райотдела. И, выслушав его длинную тираду, что людей не хватает, и уж лучше пускай его пошлют на фронт, и что у него на территории зависают кражи, твердо сказал: -- Это приказ начальника горуправления, и наше дело выполнять. Повесив трубку, Данилов запер кабинет и вышел на улицу. От табака и таблетки кофеина гудело в голове. "Вот же какая гадость! -- подумал Иван Александрович. -- Все-таки эти лекарства -- отрава. Башка гудит, а спать хочется сильнее". Он только подошел к остановке, как подъехал двадцать третий трамвай. В вагоне было пусто, старичок-кондуктор читал газету. Данилов сел у окна и задремал. На остановках он открывал глаза, невидище глядел на знакомые улицы и снова погружался в звенящее полузабытье. Кондуктор, видимо, пожалев его, начал тоненьким дискантом объявлять остановки. На улице 1905 года Иван Александрович сошел. До дома было рукой подать, но идти стало трудно, ноги налились свинцом и не слушались. Но все же он поднялся на третий этаж и открыл дверь квартиры. Старясь не шуметь, стащил в прихожей сапоги и расстегнул портупею. Так, с ремнем в руках, вошел на кухню и увидел Наташу. Она стояла у плиты и улыбалась. -- Ну что, Данилов, -- она засмеялась и дотронулась пальцем до кончика носа. Такая уж у нее была странная привычка. -- Что, Данилов, наконец ты и обо мне вспомнил? Она шагнула к нему, и он обнял жену, еще теплую от сна, и, как всегда, удивился, почему волосы у нее пахнут травой. Когда он проснулся, в комнате царил полумрак от задернутых штор. Данилов взял с тумбочки часы. Стрелки показывали три. Он сразу же позвонил в отдел. Трубку снял Муравьев. -- Ну что, альтруисты, как дела? -- Дела у прокурора, Иван Александрович, -- голос у Игоря был невеселый, -- он, кстати, вас с двух часов дожидается. -- Кто он? -- не понял Данилов. -- Помпрокурора, -- пояснил Игорь, -- всю душу из меня вынул, о диабете рассказывает. -- Ты послушай, тебе полезно, -- засмеялся в трубку Данилов, -- пришли машину, я еду. Он быстро побрился, принял холодный душ -- горячей воды, естественно, не было, -- больно вытерся жестким полотенцем. Тело приятно горело; шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, прошел в комнату, надел все чистое. У стола на спинке стула висели вычищенные и выглаженные гимнастерка и галифе, на скатерти лежала записка: "Картошка в духовке. Поешь обязательно. Целую. Наташа". Иван Александрович оделся и почувствовал зверский аппетит. Он еще не успел справиться с картошкой, как внизу условно загудела машина, два коротких и длинный. Данилов запер дверь и спустился во двор. За рулем сидел недовольный Быков. Всю дорогу до управления он жаловался начальнику на "затир" в гараже, на отсутствие запчастей, на плохой бензин, на... Тема эта была бесконечной. Шофер все бубнил и бубнил, не давая Данилову сосредоточиться, наконец у поворота на улицу Горького Иван Александрович не выдержал: -- Ты помолчал бы, Быков, а то голова от твоих колец и поршней пухнуть начинает. Шофер замолчал. Видимо, обиделся. Когда подъехали к управлению, Данилов, выходя, сказал: -- Завтра поговорю с кем надо. Выдадут тебе запчасти. На календаре было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их на одном этаже. Муштаков, как всегда в штатском, как всегда модный, сидел за аккуратным, без единого пятнышка столом. -- Привет, -- улыбнулся он, -- привет героям сыска. Чего в наши Палестины, никак, сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок? -- Нет, Леня, пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь. -- Господи, Ванечка, -- Муштаков поднял руки. Манжета рубашки поехала вниз, обнажая запястье с золотыми именными часами. "Пижон, -- мысленно усмехнулся Данилов, -- неисправимый пижон". -- Леня, у тебя память, говорят, хорошая. -- Пока не жалуюсь. -- Володю Гомельского помнишь? -- Ну как же, -- Муштаков даже прищурил глаза от удовольствия. -- Самый яркий из моих клиентов. Образование, начитанность, умение одеться, ум -- все при нем. -- Ленечка, он у меня по одному делу проходит. -- Повезло тебе. А у меня он не вагончиком, он паровозиком идет. -- А где он? -- Я думаю, Ванечка, твои орденоносцы его уже повязали. -- В том-то и дело, что нет. -- Вот слушай, -- Муштаков достал из стола бумагу. -- Этот "цветок душистых прерий" залепил два "разгона" с какими-то орлами. -- Он же вроде самочинными обысками не занимался. -- Это, Ваня, как говорят наши враги, плюсквамперфект, что значит -- давно прошедшее. Залепил он два "разгона" и карточками продовольственными фальшивыми, конечно, промышляет. -- Что они изымали при обысках? -- Камни, золото. -- У кого? -- Тоже у сволочей. У тех, кто в прошлом году на людском горе наживались. Данилов вкратце изложил Муштакову суть дела. Леонид слушал внимательно, что-то помечая карандашом на листке бумаги. Когда Иван Александрович замолчал, Муштаков, подумав немного, сказал: -- Все дело в том, что Володя Гомельский родом из Харькова, так что и Шантрель твой оттуда же. Сам понимаешь, что справки навести почти невозможно. Но все-таки надо попробовать, запроси наркомат, вдруг здесь их архивы или кто из ребят эвакуировался, вполне реальное дело, как ты считаешь? Там замечательный парень начальник угрозыска, Боря Пономарев, я у него в гостях был, он своих клиентов наизусть знает. -- Я человек невезучий, -- Данилов встал. -- Кстати, Ваня, -- Муштаков подошел к Данилову, -- ты мне фотографии убитых дай. Я их своим "лишенцам" покажу, чем черт не шутит, может быть, опознают они их. -- А зачем тебе фотографии? Твои "лишенцы" где? -- Один на Таганке, а другой у нас во внутренней тюрьме. -- Ты им, так сказать, "живую натуру" покажи, я к тебе Полесова пришлю, он и проведет опознание. На том они и разошлись. Придя к себе, Иван Александрович отдал необходимые распоряжения Степану, и сам стал составлять письмо в наркомат по делу Шантреля. МУРАВЬЕВ С утра Игорь изучал личное дело Шантреля Григория Яковлевича 1900 года рождения. С фотографии, приклеенной в левом верхнем углу анкеты, глядел на Игоря большелобый человек с тонкими губами и крепким носом. По составленному словесному портрету Муравьев знал, что волосы у Шантреля рыжеватые, вьющиеся, сзади круглая плешь, что роста он 176 сантиметров, лицо белое, без особых примет, телосложение упитанное. В день убийства Ивановского Шантрель находился на работе все время. Сменился он только в восемь часов утра. Из дома, по словам Спиридоновой, не выходил. Видимо, она просто не заметила, как Григорий Яковлевич преспокойно вылез в окно. В анкете и биографии изложен весь его жизненный путь. Что и говорить, анкета у него прекрасная. Удивляло другое. В личном деле Шантреля записана благодарность Союзювелирторга за доставку ценного груза. Когда Игорь посмотрел реестр привезенных ценностей, он своим глазам не поверил. Мимо таких денег не должен был пройти ни один уголовник. Впрочем, возможно, инкассатор минского Ювелирторга Шантрель стал преступником позже. Кто знает. Пока Игорь читал личное дело разыскиваемого. Судя по нему, Григорий Яковлевич был человек передовой. Правда, оставалось одно обстоятельство. Хотя все, кто сталкивался с Шантрелем по работе, говорили, что человек он замкнутый, малоразговорчивый, однако стрелок охраны Казакова рассказывала, что видела Шантреля несколько раз с молодой художницей Валей Поповой и что Григорий Яковлевич с ней подолгу разговаривал. Это уже было кое-что. С такими данными можно идти к Данилову. Но прежде Игорь решил кое-куда позвонить. Начальника отделения Муравьев застал за странным занятием. Данилов чинил настольную лампу. На столе хаотически перемешались проволочки, винтики, гайки. -- Ты чего? -- буркнул он, не поднимая головы. -- Вот, Иван Александрович, -- Игорь положил на стол бланк протокола допроса. -- Я тут красным карандашом отчеркнул. -- Так, -- начальник еще раз пробежал глазами по протоколу, -- любопытно. Я тебя понял. Адрес установлен? -- Да, Иван Александрович, Скатертный, два, квартира сорок один. Есть телефон, живет с матерью, муж на фронте, детей нет. В райотделе никакими сведениями о ней не располагают. -- Ну как думаешь действовать? -- Хочу сейчас поехать к ней домой. -- А откуда ты знаешь, что Попова дома? -- Звонил. -- Как представился? -- Другом Григория Яковлевича. -- Что она? -- Сказала: мол, что этому трепачу от меня надо? -- Да, на устойчивые отношения это мало похоже. Как ты считаешь? -- Думаю, что да. Но вдруг, Иван Александрович, она даст нам хоть какую-нибудь связь Шантреля? Хоть самую маленькую. -- В нашем положении ничем не стоит пренебрегать. Ничем. Валяй. Только смотри. Возьми людей из дежурной группы. Мало ли что. -- Хорошо. Я лучше Белова возьму. Придя к себе в комнату, Игорь многозначительно поглядел на Сергея, аккуратно пишущего какую-то бумагу. -- Сережа, хочешь со мной съездить? -- Куда, Игорь? -- Есть дело, в цвет вышли, -- прошептал Муравьев. Он специально употреблял блатные слова, зная по себе, как они действуют на новичков. -- Кого наколол? -- серьезно спросил Белов. -- Маруху этого золотишника. Сейчас поедем повяжем ее и начнем колоть. Ну, едешь? -- Конечно. На ходу Игорь выпросил у дежурного автобус, разъяснив ему, что они сдут брать важного фигуранта по делу об убийстве в Грохольском переулке. Дежурный помялся, но дал. Дело было свежим, и все управление только о нем и говорило. Когда в Скатертном Игорь отпустил машину, Сергей понял, что его разыграли. -- Ну зачем же так? -- сказал он с обидой. -- Я бы все равно поехал. -- Ты не сердись, старик, -- Муравьев внимательно разглядывал дом два. -- Я действительно не знаю, что у нес в квартире творится, может быть, там спокойно сидит наш друг Шантрель и пьет кофе. Так что одному, понимаешь, ехать никак нельзя. Ну, пошли. Лифт не работал, и они поднимались пешком. Дом был старинный, из тех наемных домов, в которых любила раньше селиться интеллигенция и профессура. Почти на каждой площадке обязательно попадалась дверь с медной табличкой, на ней старинной вязью, с буквой ять была написана фамилия жильца. -- Эх, найти бы такую дверь с надписью "Г. Я. Шантрель", -- вздохнул Муравьев, -- вот тогда... Что тогда, он так и не договорил, они подошли к сорок первой квартире. Игорь поправил фуражку, расстегнул кобуру и переложил пистолет в карман галифе. -- Ты свой наган тоже в карман сунь. Мало ли что. Да кобуру застегни вот так. Помни, Сережа, -- голос Игоря стал строгим, -- чуть что... В общем, хорошо стреляет тот, кто стреляет первым. -- Ясно, -- отпарировал Белов, -- я Козачинского читал. -- Приятно иметь дело с интеллигентным человеком. -- Игорь нажал кнопку звонка. Дверь открылась сразу, будто их давно ждали. В проеме стояла женщина лет двадцати восьми в синем легком платье, облегающем фигуру. "Вполне", -- подумал Игорь и поднес руку к козырьку. -- Нам нужна гражданка Попова Валентина Сергеевна. -- Это я, как вы правильно заметили, гражданка Попова В. С. -- Вы разрешите к вам зайти? -- Игорь приветливо улыбнулся. -- Пожалуйста. Судя по голосу, это вы звонили мне час назад? -- спросила Попова с насмешкой. -- У вас уникальная память на голоса, -- Муравьев улыбнулся еще шире, а глаза уже обшаривали прихожую, фиксируя каждую мелочь, считая двери, выходящие в коридор, впитывая в себя шкаф, столик с телефоном, мутную от полумрака поверхность зеркала, стулья. -- Проходите, -- хозяйка рукой указала на полуоткрытую дверь в глубине прихожей. -- Я одна. -- Если вы не возражаете, то я своего товарища здесь оставлю. У меня к вам, Валентина Сергеевна, дело деликатное. -- Ах так. А я действительно подумала, что вы из милиции, товарищ майор. Игорь никогда не был в столь высоком звании. Он именовался оперуполномоченный МУРа и как работник центрального аппарата носил две шпалы в милицейских петлицах. То есть то же самое, что и майор РККА. Но Муравьев никогда не разубеждал людей. Ему нравилось, когда его называли воинским званием. Они вошли в комнату, и Игорь, продолжая начатую игру, улыбаясь самой обворожительной из всех своих улыбок, спросил: -- А вы когда видели Григория Яковлевича? -- Вот что, дорогой товарищ, покажите-ка документы. Игры не получилось. Муравьев вздохнул и достал удостоверение. Попова прочитала его внимательно, опустилась на диван, показала рукой на кресло, приглашая гостя сесть. -- Непонятно, -- в ее голосе Игорь уловил нотки раздражения, -- совсем непонятно, такая серьезная организация и глупые мальчишеские шутки. Как понимать прикажете? -- Действительно, нехорошо, получилось, -- сознался Игорь, -- но я думаю, Валентина Сергеевна, вы меня поймете. Нам очень нужно знать, где сейчас Шантрель. Говоря так откровенно, Игорь очень рисковал. Он просто не должен был так себя вести. Если Попова связана с Шантрелем, то все. Она немедленно бы поняла, что в угрозыске ничего не знают, и попыталась бы еще больше запутать следы. Но почему-то Игорь поверил ей. Поверил этой комнате, обставленной просто, но со вкусом, поверил веселым натюрмортам, а главное -- поверил большой фотографии лейтенанта на стене. Он смотрел с нее, серьезно сдвинув густые брови, словно взглядом этим полностью отрицал, что в его доме может произойти что-то нечестное и гадкое. -- Я видела Шантреля неделю назад, ну дней пять. Я точно не помню. -- Хозяйка удобнее устроилась на диване. -- Он у меня вызвал странное чувство... -- Какое? -- Брезгливости и жалости одновременно. Он какой-то неестественный, ну как персонаж "Синей птицы"... "Странные ассоциации", -- мысленно усмехнулся Игорь. -- Деланный он был, как кукла тряпичная. Мне говорили, что у него горе, семья пропала без вести, а я этому не верила. У него глаза масленые, всегда противные очень. Я к нему подошла и спрашиваю, вы, мол, на Минском комбинате не знали мою подругу художницу Шкляревскую Стасю? Он говорит: конечно, знал. Я начала с ним о Минске говорить, я там работала, а он ни одной улицы не знает. Потом все за виски хватался. Мол, извините, контузия, помню плохо. -- Это очень интересно, то, что вы о Минске рассказываете. -- Игорь весь подался вперед. -- Ну а еще что-нибудь? -- А он действительно оказался сволочью? -- Вроде бы. Кончим следствие, точно скажу. -- Буду ждать. Вы скажите, в чем его подозревают, или это нельзя говорить? -- Вам, я думаю, можно. В грязных махинациях с ценностями и продовольствием. -- Очень похоже. Очень. Он мне несколько раз продукты предлагал. Говорил, что ему их родственники привозят. А один раз в компанию взял. В апреле. Пойдемте, говорит, пасху праздновать. -- А куда звал, адрес, может быть, помните? -- Говорил, что к друзьям, где-то в районе Кировского метро. -- Да, не слишком точный адрес. -- Знала бы, спросила. -- Я понимаю. -- А вы, кстати, товарища вашего позовите, чего ему в коридоре-то. Я чай сейчас поставлю. -- В другой раз,