предатель я был бы немедленно расстрелян. А мне жить хочется, тем более что Васильев сказал, что меня восстановили в партии. -- Хорошо, о вашей деятельности я уже запросил отряд Васильева. -- Правда?.. Вы говорите правду?.. -- Я всегда говорю правду, во всяком случае, стараюсь это делать. Расскажите об убийстве Ерохина подробно. -- Я увидел его, он ехал на велосипеде, и побежал, чтобы успеть к месту встречи. Вдруг раздался выстрел. Я обернулся и увидел, что Ерохин лежит, из кустов выскочил человек... -- Вы узнали его? -- Потом да, когда встретил. -- Кто это был? -- Бронислав Музыка, бывший начальник полиции. -- Что вы сделали? -- А что мне оставалось? Если бы меня увидели рядом с убитым, то и это приписали бы мне как врагу. Я решил убить Музыку, полез в карман и вспомнил, что забыл пистолет на пасеке. -- Где? -- Я скрывался на пасеке, здесь, недалеко, у своего двоюродного брата-инвалида. -- Понятно. Что дальше? -- Музыку я все равно встретил. На опушке. Он увидел меня и засмеялся. Не успел, мол, сказал, а, бургомистр? А я успел, рассчитался за тебя. Так всегда, пока вы, фрайера, дергаетесь, деловые в цвет попадают. -- Вы точно передали разговор? -- С жаргоном этим? Потом он меня к ним звал. Мол, говорит, один пропадешь, а с нами и погуляешь, и поживешь хорошо. -- Звал с собой? -- Да. Но я отказался, тогда он мне сказал: "Надумаешь, приходи на кирпичный завод к Банину, сторожу, я его предупрежу, он тебя ко мне на дрезине доставит". -- На чем? -- На дрезине. -- Что дальше? -- Я испугался его откровенности, он зверь, вы же слышали о нем?.. Тогда я ему обещал, что приду точно, только, мол, возьму ценности. Он засмеялся и предупредил, чтобы я не опаздывал и, если попадусь, чтобы лучше стрелялся сразу, не ждал, пока коммунисты к стенке поставят. -- Что означают его слова "на дрезине"? -- От кирпичного завода идет узкоколейка, четыре километра прямо к торфоразработкам, они находятся на территории соседнего района. -- Так... Так... Пока все, я вам верю, но до прихода подтверждения я вынужден задержать вас. -- Я понимаю. ДАНИЛОВ Он закрыл окно и опустил штору. Сразу в комнате стало невыносимо темно. Темно и тревожно. Ощущение это длилось всего несколько секунд, пока он не зажег лампу. Даже крохотный поначалу огонь заставил его зажмуриться, таким ярким и резким показался он после темноты. Данилов прибавил фитиль, и комната сразу же наполнилась слабоватым, колеблющимся светом. Теперь он мог осмотреться. Первое, что он увидел, -- пистолет ФН, пятнадцатизарядный девятимиллиметровый пистолет, лежащий на столе. Иван Александрович взял его, вынул магазин, передернул затвор, патронник был пуст. Пятнадцать тупоголовых, крупных, как орехи, пуль лежали в обойме. Теперь он окончательно верил Кравцову. Враги всегда досылают патрон в ствол. Всегда, потому что им нужно стрелять, и желательно первым. Данилов сунул пистолет в сумку и только тогда как следует поглядел на Кравцова, до этого он следил за ним боковым зрением, на всякий случай, по привычке улавливая только движения. За столом сидел человек с худым лицом, чуть прищуренными от света лампы глазами. Он был худ и потому скуласт, седые, чуть вьющиеся волосы падали на лоб. Иван Александрович сразу заметил, что инженер давно не был в парикмахерской, стригли его ножницами, дома, и делали это неумело. -- Пойдемте, -- сказал Данилов. Кравцов встал, и только теперь Иван Александрович понял, до чего он худ. -- Вы плохо ели все время? -- Нет, продукты были, это нервы, я почти не спал и не мог есть. Да, этот человек мало похож на преступника. Их обычно не терзают угрызения совести, они хорошо спят, да и аппетит у них отменный. Это вполне естественно, потому что их жизненное кредо состоит всего из трех основных компонентов: деньги, бабы, выпивка. Он вспомнил, как в тридцатом году налетчик Козлов по кличке Мишка Рябой сказал ему доверительно: "Я, гражданин начальник, ем только в тюрьме, на воле я закусываю". Данилов пропустил задержанного вперед, нажал на кнопку фонаря, на секунду освещая крутые ступеньки крыльца. Начал накрапывать дождь, пока еще совсем редкий, но капли были крупными и падали тяжело, звонко. Гроза приближалась к городу, и всполохи ее вырывали из мрака дома, деревья, заборы. Они быстро шли по дощатому тротуару, податливо проваливающемуся под ногами. -- Если бы не война, -- вдруг сказал Кравцов, -- я бы к следующему году все улицы заасфальтировал. Данилов молчал. -- Не верите? -- спросил Кравцов. -- Мне уже деньги выделили, механизмы обещали подбросить. Не верите? -- Верю и верю в то, что именно вы все это сделаете сразу после войны. -- Эх, ваши бы слова да к богу в уши... Дождь настиг их у дверей райотдела. Данилов пропустил Кравцова вперед и сразу увидел, что тот как будто стал меньше, словно ему подрезали ноги. По полутемному коридору они дошли до кабинета Орлова и мимо удивленного дежурного прошли прямо к двери. Орлов сидел за столом, положив голову на руки, и, видимо, дремал. Услышав скрип двери, он поднял голову, провел ладонью по лицу, словно стирал с него бессонницу, усталость, нервное напряжение последних дней. -- Это ты, Данилов... -- Внезапно он увидел Кравцова, хищно прищурился, узнавая, потом включил рефлектор, направив свет на вошедшего. -- Кравцов! Орлов вскочил из-за стола, словно хотел дотронуться до него, ощутить реальность плоти и успокоиться. -- Где взял? -- повернулся он к Данилову. -- Сам пришел. -- С повинной? -- А ему, мне кажется, виниться не в чем. -- Ты это брось, Данилов! Слышишь! Брось! Ты кого под защиту берешь? А? Немецкого холуя, врага! Перерожденца защищаешь? -- Орлов, Орлов. Ну где ты таких слов набрался? -- Каких? -- Удобных на все случаи жизни. Закрылся ими, как щитом, и всегда прав. Здесь другое дело, совсем другое. Кстати, мне от Виктора Кузьмича ничего нет? -- Час назад пришло донесение, работают с ним. -- Ну вот, давай подождем. Как передадут, тогда и решение примем. В дверь постучали. -- Войдите, -- крикнул Орлов. Вошел сержант и, покосившись на Данилова и Кравцова, положил на стол начальника папку. -- Разрешите идти? -- Свободен, -- Орлов вынул из папки лист бумаги и начал читать его внимательно и долго, потом опустил его, постоял, словно обдумывая прочитанное, и вновь поднес к глазам. Потом долго, с недоумением смотрел на Кравцова, протягивая бумагу Данилову. "ДАНИЛОВУ, ОРЛОВУ, ДОНЕСЕНИЕ" На наш запрос командир партизанского отряда "За Родину", бывший первый секретарь райкома ВКП(б) тов. Васильев сообщил: "Тов. Кравцов из партии исключен неправильно, решение о его восстановлении получено. Тов. Кравцов работал бургомистром по моему заданию, проявил мужество и героизм, спас город от взрыва. Представлен к правительственной награде, которая и поступила к нам в отряд. Поздравляю тов. Кравцова с награждением орденом "Знак Почета". Орденский знак и документы переправлю в город. Васильев. Верно: майор госбезопасности Королев". -- Читайте, -- Данилов протянул шифровку Кравцову, -- читайте и помните, что этот запрос на моем месте послал бы каждый. Я не отрицаю, разное было, но все равно людям надо верить, только тогда они поверят вам. Но Кравцов не слушал его, он плакал. -- Тихонова ко мне, -- приказал, открыв дверь, Орлов. Через несколько минут в кабинет вошел его заместитель Тихонов. -- Вот что, Борис Петрович, немедленно распорядитесь прекратить розыски Кравцова. -- Бургомистра? -- Нет никакого бургомистра, ошибка это. Был наш товарищ, выполнявший задание. -- А основание? -- Шифровка из Москвы. -- Есть. -- Немедленно. -- Есть. Когда Тихонов ушел, Орлов подошел к Кравцову, приподнял его со стула: -- Ну, брось, брось мокроту-то разводить, ведь не баба ты. Такое дело для людей сделал... Эх, интеллигенция, интеллигенция. Нет в вас твердости. Все на истериках, даже подвиги. Ну что с ним делать, Данилов, как ты думаешь? -- Товарищ Кравцов, успокойтесь, выпейте воды, напишите подробно все, о чем вы мне рассказывали, особенно о кирпичном заводе. Ну же, ну... -- Я сделаю, а потом, потом я могу идти домой? -- Пока нет. Еще пару дней для всех вы бургомистр Кравцов. Да, кстати, возьмите ваше оружие, я думаю, оно вам пригодится, и очень скоро. -- Я его провожу, -- сказал Орлов, он обнял инженера за плечи и повел к дверям, -- сейчас напишешь, поешь, поспишь, -- ласково, как ребенку, говорил он ему. Уже выйдя из кабинета, Кравцов повернул заплаканное лицо: -- Спасибо вам, товарищи, спасибо. Я сегодня словно заново родился. Орлов вернулся минут через двадцать, посмотрел на Данилова, развел руками: -- Ну, Александрыч, ты даешь. Как ты вышел-то на него? -- А чего проще. Я все показания о нем прочел. Смотрю, пособник, а крови на нем нет. Потом газетку достал со статьей Ерохина. Там его ругают сильно, а он в это время на финской мерз. Ну а потом мне его жена многое рассказала. -- Это когда ты к ней ночью бегал? -- Знаешь? -- Не сердись, служба такая. -- А я не сержусь, понимаю. -- Что ты о заводе говорил-то? -- Неси карту, сейчас покажу. МОСКВА. Август Начальник МУРа внимательно прочитал рапорт Муравьева. Подчеркнул красным карандашом то место, где говорилось о столкновении Кострова с патрулем, и написал наискось: "Тов. Парамонову. Муравьеву поставить на вид. Думать надо". Действительно, глупо начинать операцию, не предусмотрев такой мелочи. Конечно, ничего страшного не случилось, даже наоборот, версия Кострова в глазах "игроков" стала еще более прочной, да и вел себя Мишка, конечно, правильно, четко сориентировавшись в обстановке. Но все равно Муравьеву надо указать. Пусть учится, как следует учится. Быть настоящим оперативником совсем не значит стрелять хорошо да задерживать. Вон Муштаков работает, как шахматист, психологию изучает. Но тем не менее, понимая достоинство Муштакова, начальник все равно ценил в сыске элемент риска, силы, напора. Он пришел в розыск в те далекие времена, когда смелость и хладнокровие были самыми главными качествами агентов угро, когда не было никакой техники, кроме наганов, а эксперты в лучшем случае могли установить время наступления смерти. Отложив рапорт Муравьева, он ознакомился с бумагой, присланной из отделения Муштакова, ознакомился и еще раз удивился необыкновенной четкости и организованности этого человека. По данным наружного наблюдения Муштакову удалось установить, что "сутулый" был неким Фоминым Сергеем Сергеевичем, крупным мошенником и скупщиком золота. Оперативными данными подтверждалось, что именно с ним и был связан Володя Гомельский. Таким образом, пока все развивалось точно по плану. На столе звякнул внутренний телефон. -- Да. -- Товарищ начальник, -- доложил Осетров, -- донесение от Данилова. -- Давай. "НАЧАЛЬНИКУ МУРа. СРОЧНО! С П Е Ц С О О Б Щ Е Н И Е Совместными усилиями с органами на местах нами обнаружена база бандгруппы Музыки -- "ювелиров". Вступив в контакт с подразделением войск по охране тыла действующей Красной Армии, готовим войсковую операцию, о результатах доложу по выполнении. Данилов". "Молодец, вот молодец! Как всегда, не торопясь, но точно в срок". В спецсообщении не было никаких подробностей, но начальник знал точно, что база банды блокирована, что ее участники находятся под пристальным наблюдением и что взяты они будут с наименьшими потерями и, желательно, живыми. Начальник поднял телефонную трубку: -- Муравьева ко мне. Игорь появился минут через десять. Вошел, доложил по форме, вытянулся у порога. -- Что стоишь? Вырасти хочешь? Хватит уже, эко вымахал. Садись. Ну, чем порадуешь? -- Жду данных. -- Жди, а вот Данилов вышел на банду, брать ее будет. -- Вышел? -- обрадованно спросил Игорь. -- Вышел. Но это ничего не значит, ты свое дело делай. Гомельского хоть из-под земли, а представь мне. -- Вы так говорите, товарищ начальник, будто я ничего не делаю. -- Если бы ничего не делал, я бы тебя давно уже из угрозыска уволил. А дело я с тебя требую, на то я и начальник. Где Костров? -- Гуляет по рынку. -- Один или с Зоей? -- Один. -- Страхуете его? -- Тремя группами. -- Серьезно. Прямо как коронованную особу. И долго он с бытом Тишинки знакомиться собирается? -- Это как повезет. -- Ох и смел ты, Муравьев, не по чину смел. -- А у меня другого выхода нет. -- Что ты думаешь делать дальше? -- Хочу туда поехать. -- Не надо. Ты операцией руководи. Получай данные и решения принимай. Помни, что ты не просто старший уполномоченный, а руководитель операции. Так-то. Привыкай. Руководить -- наука трудная, если делать это как следует. И опять зазвонил телефон. Начальник снял трубку, молча выслушал, потом поманил пальцем Муравьева: -- Это тебя. -- Меня? -- удивился Игорь. Начальник протянул ему трубку. -- Игорь Сергеевич, -- голос Муштакова звучал приглушенно, -- мне только что передали: Костров находится в пивной на углу Большого и Малого Кондратьевских переулков, только что к нему подошел Фомин. МИШКА КОСТРОВ Костюм на нем был шоколадного цвета, с чуть заметной клеточкой. Брюки что надо, тридцать сантиметров, рубашка из крученого шелка, галстук. Особенно хороши оказались ботинки: тупоносые, простроченные, темно-вишневые, ну и, конечно, буклевая кепка-лондонка. Вещи привез Муравьев, их ему незаметно передала Рита. Костюм этот Мишка шил в сороковом году, вернувшись из экспедиции, первый его костюм, на честные деньги "построенный", ну а кепка старая. Носил ее еще вор Костров. Все, что надо, переложил Мишка в карман. Нож в брюки, пистолет засунул за пояс сбоку. Хорош мальчишечка. Ох, хорош. Теперь по переулку Мишка шел спокойно. День будний был, народу немного, не то что в прошлый раз. Но наметанным взглядом Костров сразу определил: крутится кое-кто здесь, ох, крутится. Выросший в блатном мире, с детства познавший его законы. Мишка безошибочно научился отличать своих бывших "коллег" от нормальных людей. На углу Грузинской сидела старуха, торгующая семечками. Мишка хотел было купить стакан, да раздумал. Новое обличье удачливого налетчика накладывало свои отпечатки, он должен был теперь соизмерять поступки в соответствии со своей "воровской профессией". "Солидный блатной" не может себе позволить того, что разрешает какая-то мелкота. Вот папиросы он купил у инвалида с пропитым лицом, за тридцатку пачку "Казбека". Инвалид, протягивая пачку, внимательно поглядел на Мишку. -- На мне нарисовано чего или как? -- спросил Костров. -- А что, глянуть нельзя, вроде новый человек... -- Ты гляди-то осторожно, -- Мишка распечатал пачку, постучал мундштуком папиросы по крышке. -- Гляди осторожно, -- он улыбнулся, блеснув золотой коронкой, -- а то вполне можно тебе сделать полное солнечное затмение. -- Ты чего это? Чего? -- инвалид попятился. -- А ничего. Знаю я вас, убогих. Сам на костыле, а к куму раньше других добегаешь. Он повернулся и пошел. Вдоль трамвайных путей к Курбатовской площади. День выдался нежаркий, иначе бы пропал он в своем шоколадном костюме и кепке. Но небо заволокло тучами, собирался дождик, да и вообще дело к осени шло. "Скорей бы, -- думал Мишка, -- кончить бы это дело да Ритку с ребенком повидать". Вот ведь как получается: сел на трамвай и через полчаса дома, да никак нельзя ему это делать. Правда, Данилов, прощаясь, обещал, что выхлопочет ему отпуск, а Иван никогда не врет. Кремень-мужик: сказал -- сделал. Тем более ему теперь полегче, так как перевели Мишку в истребительный батальон НКВД, а это вроде в его системе. Мишка вспомнил о Данилове, и ему стало тревожно: зря он уехал из райцентра. Там, видно, дела веселые начались, не то что здесь, гуляй по улице да на баб глазей. И в том тяжелом деле ему захотелось непременно быть рядом с Даниловым, а не здесь, среди тишинской шпаны. Но Иван просил его найти Гомельского, а он, Костров, обещал, а раз обещал, значит, найдет. Володю Гомельского Мишка знал давно, в тридцать четвертом они даже сидели в одном лагере на севере. Володя человек был не злой, но чрезвычайно ушлый, он даже в лагере ухитрился скупать золотые коронки. Как он это делал, никому не ведомо, но важен факт -- делал. Отношения у них с Мишкой всегда были нормальными, и пару раз Володя взял у него кое-что, правда, мелочь. Золото Мишка не любил, всегда предпочитал наличные. Так, задумавшись, он шел по знакомым переулкам мимо старых деревянных домов, мимо палисадников и акаций. Мишка думал о прошлом, в которое нет и никогда не будет возврата, о новой своей жизни и о новых друзьях. Он и не заметил, как вновь оказался в Большом Кондратьевском. И только здесь понял, что за два часа никого не встретил, не увидал. Воспоминания прошлого еще жили с ним совсем рядом, и вернуться в него он мог только в памяти, в реальной жизни пути назад не было. Ну что ж, сыщик из него получился никудышный, хотя, впрочем, может быть, те, кого он не увидел, увидели его. Мишка не торопясь огляделся, достал папиросу. Что-то все же ему было здесь неуютно. Год фронтовой, разведрота приучили его чувствовать опасность кожей. Нет, что-то здесь не так. Он достал спички и словно случайно уронил коробок, наклоняясь за ним, незаметно посмотрел назад. Вот она, рожа прыщавая в малокозырочке. Так и есть, топает за ним, глаз не спускает. "Шакал, -- подумал Мишка, -- ему бы падаль жрать. Присосался к кому-то, служит честно за блатной "авторитет", за водку, за денежки, за то, чтобы во дворе пацаны со страхом и уважением на него глядели". Он поднял коробок, чиркнув спичкой, прикурил папиросу. Что ж, пора создать им условия для встречи. Пора. Мишка усмехнулся внутренне и толкнул дощатую облезлую дверь пивной. В лицо ударил душный застоявшийся запах табачного перегара, алкоголя и пива. В маленьком зале уместилось шесть столиков, покрытых несвежими, потерявшими цвет клеенками. За стойкой, занимавшей всю стену, стояла могучая блондинка с необъятным бюстом, похожая на борца-тяжеловеса. Она равнодушно взглянула на вошедшего, взяла перевернутую вверх дном кружку, поставила ее под кран. -- А может, я не пью пива, -- усмехнулся Костров. -- Тогда сюда и ходить незачем. -- Может, я шампанское пью. -- А по мне хоть "Шартрез", не хочешь пива, другие выпьют, а с такими запросами в "Гранд-отель" ходить надо. -- Ладно уж, что пожрать есть? -- Сюда обедать не ходят, по нынешним временам жрать дома надо. Мишка поглядел на стойку. За засиженным мухами стеклом сиротливо приткнулись несколько тарелочек с кусками ржавой селедки, обложенной кружочками вареной картошки. -- Ну ладно, пару пива, селедочку, а если... -- Мишка подмигнул. Буфетчица внимательно оглядела его, подумала. Костров видел, что она внутренне боролась с собой, но, видимо, профессиональная интуиция взяла верх, она поняла, что этот молодой пижон никак не может причинить ей вреда. Да и вообще, видать, паренек тертый, много таких забегали к ней, а потом исчезали бесследно. Чем они занимались, она не знала, да и не хотела знать, у нее своих забот хватало. Точно, из тех этот симпатичный паренек. Вон улыбается как, а золотые коронки поблескивают. -- Ладно, -- буфетчица улыбнулась, показав целый набор металлических зубов, -- налью. Сколько? "Как укусит -- полруки нет", -- подумал Мишка и ответил как положено: -- К кружечке прицеп -- сто грамм, а кружечек-то две. -- Ишь, -- улыбнулась буфетчица еще шире, -- все понимаешь. -- Она наклонилась под стойку и поставила перед Костровым граненый стакан, до краев наполненный водкой. -- Бери и садись. Мишка полез в карман, положил на стойку четыре радужные тридцатки, потом подумал и добавил еще одну. И пока он шел к пустому столику, буфетчица глядела ему в спину и думала, что кому-то привалило вот счастье, попался такой симпатичный, щедрый, и, видать, деловой парень, а она который год живет со своим пьяницей Лешкой, которого даже в армию не взяли, так отравил себя водкой. Мишка сел за столик в самом углу, спиной к стене, и внимательно оглядел пивную. За соседним столом удобно устроилась компания здоровенных мужиков в темных костюмах, они тихо переговаривались, не обращая ни на кого внимания, только один из них, седоватый, коротко стриженный, поймав его взгляд, чуть заметно подмигнул и почесал щеку. "Наши", -- понял Костров, и ему сразу же стало легко и спокойно. Теперь здесь он был не один. Ребята из МУРа, его друзья и друзья Данилова, были рядом, и он чувствовал свое единение с ними, и от этого ощущения к нему приходила неведомая ранее сила. Пускай вся блатная кодла Тишинки придет сюда. Пускай! Он как на фронте, с ним рядом товарищи по оружию, и они сильнее всех, потому что именно они защищают правду. Мишка сел поудобнее и выпил полстакана, потом сдул с кружки белоснежную шапку и с наслаждением потянул пиво. Водка теплом разлилась по телу, и ему стало совсем хорошо. Шум пивной долетал до него морским прибоем, то накрывая его, то вновь откатываясь. Иногда он слышал обрывки фраз, чей-то смех. На какое-то время ему показалось, что войны нет вовсе, а сидит он просто так, в мирном сорок втором, шел по улице да и заглянул сюда. Имеет же мужчина право отдохнуть? Но постепенно первый хмель начал проходить. Так с ним и раньше бывало. Чуть ударит в голову, а потом пей сколько влезет, и ничего. Мишка решил заказать еще пива и совсем было поднялся из-за стола. У буфета стоял юркий паренек в кепочке-малокозырке. Вот он ловко захватил двумя руками четыре кружки пива и аккуратно, старясь не расплескать, направился к Мишкиному столу. -- Свободно? -- Не дожидаясь ответа, он грохнул кружки на стол и присел осторожно, словно кот. -- А может, у меня занято? Может, я подругу жду, к примеру, -- Мишка, прищурившись, в упор поглядел на парня, -- тогда как? А? -- Тогда я уйду, ты чего, уйду я. -- Парень отодвинулся вместе со стулом. -- Ладно уж, сиди, -- Мишка полез в карман, вытащил тридцатку. -- Ну, в железку зарядим. -- С тобой-то? С тобой пусть другие играют. -- По маленькой, чтоб время провести. -- Не буду. -- Не знаешь ты закона, сявка. Когда тебе деловой говорит, все исполнять надо. Запомни: в блатную жизнь вход рупь стоит, вошел туда -- исполняй закон, тогда в авторитете ходить будешь. -- Так я всегда. Как кликуха-то твоя будет? Может, я слышал? -- Червонец я. Мишка Червонец. -- Как же, -- в голосе парня послышались уважительные нотки, -- много слышал от старших. Говорили, что вы по самому краю пошли. -- Говорили, -- Мишка выплеснул в рот остатки водки, лениво пожевал картошку, -- они много чего говорят. Сами падаль жрут, а нам завидуют. Значит, так, -- он вынул из кармана скомканные деньги, -- организуй выпить, закуску, ну пива, конечно. -- Это мы в момент, прямо сейчас. -- Парень подскочил к стойке, о чем-то зашептался с буфетчицей, показывая на Мишку. Минуты через две он вернулся, присел у стола: -- Сейчас все будет в лучшем виде. -- В компанию примете? -- спросил кто-то. Мишка поднял глаза и увидел сутулого. -- Садись. -- Спасибо. Как там. Малышка? -- Все сейчас принесут, Сергей Сергеевич, вот Червонец гуляет. -- Ну ладно, потом я отвечу. Здорово, Михаил. Не признаешь? -- Теперь я тебя, Фомин, признал. А тогда нет, больно исхудал ты, что, чахотка бьет? -- Она. Врачи говорят: питаться лучше надо да не нервничать. Да где там... Каждую копейку горбом выбиваешь, прямо чистый лесоповал. -- Фомин вздохнул, потянулся к кружке. -- Что-то я тебя на повале-то не видел, -- усмехнулся Мишка, -- ты больше в нарядчиках придуривался. -- Кто как может, Миша, кому какая жизненная линия. -- А что ты меня пасешь, чего твои сопляки за мной бегают? Может, ты для МУРа стараешься? А? -- Ты, Миша, меня за стукача держал когда разве? Нет. Мне мальчики мои сказали, что есть у тебя золотишко. Вот я прицениться и хотел. Может, сторгуемся? -- Может. -- Так покажи. -- Прямо здесь? -- насмешливо спросил Костров. -- Зачем здесь, можем выйти. -- Золото есть, и камни есть, только я им цену знаю. -- Про цену сейчас разговора нет. Слушок прошел, будто ты с каэрами спутался, у Резаного в банде был. -- Слушай меня внимательно, Фомин, -- твердо сказал Мишка, -- я сейчас и тебя, и твою шестерку шлепну и уйду, -- он выдернул из-под пиджака пистолет, -- на мне крови много, чуть больше, чуть меньше -- роли не играет. -- Ты, Миша, примус спрячь. Ты меня знаешь, а я тебя. Живи как хочешь, я тебе не судья, я о другом: есть товар -- возьму. Нет -- разошлись. Годится? -- Годится. -- Мишка сунул пистолет в карман, огляделся и вытащил кожаный мешочек. -- Гляди, Сергей, вот что имеем. -- Он вытряхнул на ладонь осыпь. Фомин весь подался вперед, стараясь получше рассмотреть украшение. Мишка подержал ее немного и опять положил в мешочек. -- Большой цены вещь, -- хрипло сказал Фомин, -- у меня таких денег нет. -- Это точно. -- Мишка покосился на пацана, услужливо расставляющего на столе закуску и водку. -- Мне клиент с копейкой нужен. Есть у тебя такой? -- Найдем. -- Только ты помни: я к любому не пойду. Что за человек? -- Человек тебе хорошо известный. Володя Гомельский. -- Годится, -- равнодушно ответил Мишка. Ох, если бы кто-нибудь знал, чего стоило ему это равнодушие! Ему хотелось кричать от радости, петь, расцеловать всех, кто сидит здесь, в пивной, он даже глаза опустил, чтобы Фомин, не дай бог, не прочитал бы в них эту его радость. -- Ну давай, -- Мишка поднял стакан, -- выпьем, Серега, за жизнь нашу, копеечную жизнь. -- Давай, -- Фомин протянул стакан, чокнулся, -- только копеечная она не для всех. Ты вот... -- Давай пей, -- Мишка выпил стакан залпом, сморщился, запил пивом. -- Ох, хорошо! -- Ты, Мишка, -- наклонился к нему Фомин, -- скажи мне, какой мне интерес выйдет? Я тебя с Володей сведу, ты ему камни, он тебе деньги, а мне? -- Тебе, -- Мишка задумчиво повертел в руках стакан, -- польза тебе будет. -- Он сунул руку в карман, увидел, как беспокойно забегали глаза у Фомина. -- Не бойся, вот, -- он положил на стол две золотые десятки, -- бери аванс. После дела еще три. -- Широкий ты парень, Червонец, люблю тебя, как брата люблю. -- Это потом. Где Володю увижу? -- Сегодня в семь. Как найти тебя? Здесь? -- Нет. Я в одном и том же месте появляться не люблю. Сквер на Миусской знаешь? -- Знаю. -- Там площадка детская есть, вот на ней буду в песочек играться. Ну, гуляйте, а я пойду. -- К своей? -- Ага. -- Хорошая баба? -- Ничего, наша, верная. -- Так в семь? -- Точно. Только скажи Володе, что я на Тишинке этим заниматься не буду. Пусть другое место ищет. Когда мы с ним дело уладим, я тебе три червонца отдам, да и по мелочи кое-что у меня есть, на это у тебя денег хватит. Мне надо в Ташкент подаваться, а то климат у вас тут для меня неподходящий. -- Мишка встал, кивнул Фомину и вышел из пивной. МУРАВЬЕВ Он бежал по коридору мимо сотрудников, изумленно оглядывающихся на него. Остановился он только у двери приемной, толкнул ее и, переводя дыхание, спросил у удивленного Осетрова: -- Где? -- Занят. -- Доложи, срочно. Осетров из-за очков внимательно посмотрел на Игоря и, видимо, понял, что просто так человек из бригады Данилова не ворвется в приемную в таком виде. -- Подожди. Он скрылся за дверью кабинета и сразу же появился обратно: -- Ждет. Игорь рванул дверь и, не глядя, не узнавая тех, кто сидел в кабинете начальника, почти крикнул: -- Есть Гомельский! -- Что, -- начальник вскочил, -- где? -- Через два часа будет у Мишки на квартире. Только теперь Игорь смог разглядеть сидящих за столом людей. Это были Муштаков, Парамонов, Серебровский. -- Садись, -- приказал начальник. -- Продолжай, -- кивнул он Серебровскому. -- Из пивной Фомин, -- Серебровский, чуть усмехнувшись, поглядел на Игоря, -- поехал в Первый Казачий переулок, зашел в дом три, во дворе. Дальше мы его не повели, боялись расшифроваться, пробыл там минут десять и поехал к себе на Маросейку, адрес есть в деле. Один из сотрудников следил за ним, а другие остались в Казачьем. Проверкой установлено, что в доме три, квартира два, у некоей Силиной, гримерши Еврейского театра, проживает заслуженный артист БССР Сахаровский Владимир Георгиевич, эвакуировавшийся из Минска и работающий во фронтовой актерской бригаде. После предъявления фотографии Гомельского домоуправу оказалось, что он и Сахаровский одно и то же лицо. В 18.30 Фомин вышел из дома и поехал на Миусскую. Там он встретился с Костровым, поговорили они минут десять и разошлись. Фомину удалось остановить машину-полуторку и уговорить шофера. Номер машины МА-17-47. Шофер допрошен. Фомин приехал в Казачий и пока находится там. -- Все? -- спросил начальник. -- Пока все, смотрим. -- Что у тебя, Муравьев? -- Зоя сообщила, что Гомельский будет у них в десять. Начальник взглянул на часы: -- Через два часа, -- он помолчал, думая. А подумать было о чем. Как поступить? Брать Фомина и Гомельского в Казачьем или на квартире у Зои? Как поступить? -- Какие мнения? -- Разрешите, -- Муштаков встал, -- Фомин и Гомельский под наблюдением, уйти не смогут, мы блокировали переулок. Мне думается, их надо брать у Зои. -- Почему? -- Мне кажется, они не те люди, чтобы заплатить такие огромные деньги. Помните, Гомельский занимался "разгонами"? Так вот, они попробуют это и сейчас. Тут мы их всех, -- Муштаков свел ладони. -- Логично, -- сказал Серебровский, -- только ведь они характер Мишкин знают, оружие видели... -- Я тоже за Зоину квартиру, -- перебил его Муравьев. -- Ну что ж. Начинаем. Блокируем квартиру. -- Начальник поднял трубку. В этот вечер город продолжал жить своей обычной жизнью. В восемь вечера закончился последний сеанс в кино, люди должны были до комендантского часа успеть домой; работали заводы, в магазины подвозили свежевыпеченный хлеб, его завтра утром отдадут по карточкам; кончилась третья смена в школе, радио передавало очередную сводку Совинформбюро. Все было как обычно, и никто не заметил, как появились и исчезли в Большом Кондратьевском переулке люди. Они растворились в проходных дворах и подъездах, скрылись в чахлых палисадниках. Другие стали на трамвайной остановке, несколько молодых парней в форме летчиков с девушками в ярких платьях пошли по переулку. Никто ничего не заметил. Город жил своей обычной жизнью. ГОМЕЛЬСКИЙ И ФОМИН -- Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшим? -- Володя посмотрел на Фомина изучающе. -- Такие деньги отдать этому уркагану. Я что, печатную фабрику открыл? Гознак? -- Мишка парень горячий, потом оружие... Баба эта. -- Ну и что, выпьем. Ему нальем из нашей бутылки. А когда он закосеет, я скажу, что деньги в портфеле, спрятаны в тайнике во дворе. Ты пойдешь за портфелем и откроешь дверь. Андрей и Лешка в форме войдут, ну тут обыск, изъятие... -- А потом? -- Что потом? Потом его в отделение поведут. Вернее -- всех нас, а он смоется и будет молиться богу, что ушел. -- Не поверит. -- Возможно. Главное -- взять вещь. Понимаешь? А потом мы с тобой надолго исчезнем. Его же ищут. Я к нему на квартиру человека посылал, так тот едва ушел, засада там. Он все равно из Москвы бежать должен. А ты думаешь, что потом будет? Высшая мера ему светит. За Резаного, да и за камушки эти. -- Ну, если так... -- Трус ты, Фомин, тебе с дураками в три листика играть. -- Какая моя доля? -- Сто тысяч. -- Пошли. -- Иди к Андрею и Лешке, они ждут, скажи, чтобы в полдесятого у дверей стояли. Понял? -- Понял. -- Иди, только быстро, я жду. МИШКА КОСТРОВ Он надел форму, туго перепоясался ремнем с кобурой. Ему противен был тот самый костюм, в котором он сидел в пивной вместе с Фоминым. Теперь он опять стал сержантом Костровым, фронтовым разведчиком, человеком, ничего общего не имеющим с известным когда-то Мишкой Червонцем. Наверное, никто, как он, не радовался окончанию операции. И не потому, что удастся увидеть жену и ребенка, несколько дней пожить дома. Другое, более сильное чувство жило в нем. Сегодня -- а это он знал точно -- заплачен еще один долг. Год назад, впервые согласившись помочь Данилову, он еще смутно, но сознавал, что эта его помощь -- тот посильный вклад, который он, Мишка Костров, бывший уголовник, порвавший с прошлым, может внести в общее дело борьбы с фашизмом. И если после освобождения из колонии он с гордостью думал о том, что стал жить честно, как все, то со временем понял: люди, окружающие его, воспринимают происшедшее как нечто вполне закономерное. Для них, его новых друзей и сослуживцев, это просто норма жизни. С тех пор Костров и свою жизнь разграничил очень четко -- то, что было тогда, и то, что стало теперь. Стараясь вытравить из себя прошлое, он самоотверженно работал, начал учиться в школе. Но иногда, задумываясь о своей жизни, Мишка понимал: этого мало. Слишком велик был груз его вины перед теми людьми, которые поверили ему. Когда началась война, он сделал все, что мог, помогая Данилову. Ну а как воевал -- об этом можно судить по двум его медалям. Но все равно он чувствовал, что этого мало. Потому что дело не в Почетной грамоте, выданной ему на прежней работе, и не в медалях, полученных на фронте. Костров как бы рождался заново, в нем появились черты, удивляющие его самого. Иногда, совершив тот или иной поступок, Михаил словно со стороны глядел на себя, не узнавая в этом новом человеке себя прежнего. За все, что произошло с ним, он был безмерно благодарен Данилову. Для него Иван Александрович стал непререкаемым авторитетом. Часто, собираясь что-то сделать, Костров мысленно советовался с ним, пытался поставить в подобную ситуацию и сделать точно так, как поступил бы он. Так было в сорок первом, когда он пошел на квартиру к Широкову, так было и сейчас. Мишка ходил по комнате, курил папиросу за папиросой. Нервничал ли он? Пожалуй, нет. Интуиция, основанная на знании людей, с которыми он сталкивался в той жизни, подсказывала ему, что Гомельский обязательно придет. Не такой он человек, чтобы отказаться от ценностей, да еще таких. Он не нервничал, он ждал. Его и Фомина. Ждал, когда медленно растегнет кобуру, вынет наган и увидит их глаза. Все! -- поставлена последняя точка. Пусть знают все, кем стал он, сержант Костров. Несколько раз в комнату заглядывала Зоя, но, посмотрев на Мишку, тут же молча уходила. -- Ты ему не мешай, -- сказал ей Самохин, -- у него сейчас день особый, вроде бы как экзамен. -- Он уже его сдал, -- усмехнулась Зоя. -- У него их много, экзаменов этих. Каждый новый шаг по жизни. Мишка подошел к окну, посмотрел в темный квадрат двора. Да, скоро осень, совсем скоро, а потом зима, самое тяжелое время для солдата. Куда он попадет через неделю, в какую часть, с кем служить будет?.. -- Окно надо закрыть и опустить маскировку, -- услышал он за спиной чей-то голос. Так обычно говорят люди, привыкшие приказывать. Мишка обернулся, в комнате стоял какой-то человек. К окну подошла Зоя, закрыла его, опустила штору. Щелкнул выключатель. От яркого света Костров на секунду зажмурился. -- Здравствуйте, Костров, -- незнакомец протянул руку, -- моя фамилия Муштаков. -- Здравствуйте, -- Мишка пожал крепкую ладонь и вспомнил, что видел Муштакова в МУРе. -- Ждете гостей? -- Муштаков сел на диван, достал папиросу. -- Ждем. -- А что же стол не накрыли? -- Зачем? -- На всякий случай, мало ли как они придут. Может быть, сначала один Фомин, посмотрит, проверит... Давайте, Зоенька, быстренько... Вам помочь? -- Да что вы, что вы, я сама. -- Прекрасно, -- Муштаков внимательно посмотрел на Мишку. -- Вы молодец. Костров. Я много слышал о вас, но даже представить себе не мог, какой вы молодец. Теперь осталась чисто техническая работа. Они придут, сядут за стол. Вы не волнуетесь? -- Нет. -- Прекрасно. Я так и думал. Вы им нальете водку и скажете: "Зоя, принеси товар". Тут мы и войдем. Ну а как себя держать вам, поймете по обстановке, лучше, конечно, чтобы наган был под рукой. -- Ясно, товарищ Муштаков, как там Иван Александрович? -- У него все хорошо. К утру ждем от него сообщения о ликвидации банды. Кстати, после окончания операции вы уедете вместе с нами, мы завезем вас домой. Мишка вздохнул. Тяжело, нервно вздохнул. Муштаков внимательно поглядел на него и улыбнулся. А на столе уже стояла немудреная закуска: консервы, колбаса, холодная картошка, две бутылки водки. Муштаков, словно режиссер сцену, оглядел комнату и, видимо, остался доволен. -- Вам надо выпить. Вам и Зое. Пусть они думают, что все уже пьяны. Кстати, гитара у вас, Зоенька, есть? -- Есть. -- Говорят, вы неплохо поете. -- Какое там. -- Не надо скромничать. -- Муштаков взглянул на часы. -- Давайте. Мишка взял бутылку, налил две рюмки, посмотрел на Муштакова: -- А вам? -- К сожалению, в нашей работе не у всех такие приятные обязанности, как сегодня у вас. Я не могу. Пейте. Он еще раз оглядел стол: -- Вот что, пустая бутылка у вас есть? Прекрасно. Поставьте ее, пусть думают, что вы давно пьете. Кстати, закуску-то. Вот так. А то она уж больно порядком не тронута. А теперь, Зоя, берите гитару. Пора. Муштаков подошел к Мишке: -- Когда вы скажете: "Принеси товар, Зоя", это и будет сигналом. Начинайте. МУРАВЬЕВ Во дворе было тихо. Только с Большой Грузинской долетал скрежет трамвая. Он возникал внезапно и так же внезапно исчезал. Игорь с Парамоновым и двумя оперативниками сидели в затхлом палисадничке. Впрочем, место они выбрали неплохое, темнота закрывала их лучше любых кустов. Они сидели и прислушивались к шарканью ног в переулке. Время тянулось медленно, так всегда бывает, когда чего-то особенно ждешь. Наверху, в квартире за маскировочной шторой, зазвенела гитара, и женский голос, приятный, чуть с хрипотцой, запел: Мы странно встретились И странно разойдемся... Игорь прислушался. Романс был старый и грустный. Он раньше никогда не слышал его. И голос женщины звучал во дворе, как потерянная надежда, и гитара, догоняя слова, подпевала ей с какой-то щемящей тоской. На несколько минут романс унес Игоря со двора, с улицы этой и вообще отовсюду. Но это длилось всего несколько минут. Под аркой раздались осторожные шаги. Кто-то, едва различимый в темноте, вошел во двор, постоял, прислушиваясь, и снова скрылся под аркой. Игорь осторожно потянул из кармана пистолет, спустил предохранитель. Щелчок показался ему выстрелом, и он весь внутренне сжался, прислушиваясь. Опять послышались шаги, но теперь уже шли несколько человек, и шли они уверенно, не прячась и не боясь. "Четверо", -- сосчитал Игорь. Двое были в штатском, а двое в форме, это он определил по силуэтам фуражек, только в какой, он различить не мог. Вошедшие о чем-то посоветовались вполголоса, потом вспыхнула спичка: кто-то осветил циферблат часов. -- Через пять минут... -- дальше Игорь ничего разобрать не смог. Двое скрылись в подъезде, а двое остались во дворе. Парамонов сжал его плечо. Игорь понял: этих двоих надо брать. В прихожей звякнул звонок один раз и после паузы еще два. -- Иди, Зоя, -- Мишка посмотрел на девушку, -- иди. Зоя прямо с гитарой вышла в прихожую. Костров услышал, как щелкнул замок, потом чьи-то приглушенные голоса, среди которых он, прислушавшись, явно различил сипловатый голос Фомина. -- Заходите, -- громко сказала Зоя, -- а то мы вас заждались, почти все выпили. -- Неужели ничего не оставили? -- голос был бархатный, с этакими игривыми переливами. Так обычно говорят с детьми и хорошенькими женщинами. Мишка сжал зубы от злости. "Ишь, сволочь, -- подумал он, -- прямо как в театре разговаривает". -- Ну, ведите, хозяйка. Зоя посторонилась, и в комнату вошел человек в светло-сером костюме со шляпой в руках. На лацкане пиджака блестел орден "Знак Почета". -- Здравствуйте, Миша. -- Здорово, Гомельский, -- Мишка встал и, чуть качнувшись, шагнул навстречу вошедшему. -- Садись, гостем будешь. -- Ну, если ненадолго. -- А надолго и не выйдет, -- Мишка указал рукой на стул, -- времени у меня во, -- он провел по горлу ладонью. -- Понимаю, -- Гомельский сел, изящно развалившись на стуле. Он был точно таким же, как три года назад, когда Мишка встретил его в ресторане "Савой". Элегантным, сдержанным, крайне респектабельным. -- Ну что ж, Серега, -- позвал Гомельский, -- где ты? -- Иду, иду. Я тут квартирку осмотрел. -- Не верите? -- зло скосил глаза Мишка. -- Ну почему же? Просто проверяем. Нынче как? Береженого бог бережет, небереженого конвой стережет. -- Твоя правда. Фомин вошел в комнату, тяжело сел на стул, осмотрелся и потянулся к бутылке: -- Давайте, что ли? -- Нет, -- твердо сказал Мишка, -- это потом. Сначала дело. -- Не возражаю, -- Гомельский внимательно поглядел на Фомина. -- Не возражаю, -- повторил он. -- Деньги с собой? -- Всегда. А товар? -- Зоя, -- громко сказал Мишка, -- Зоя, принеси товар. Девушка встала и сделала шаг к двери. -- Нет, -- вскочил Фомин, -- я... Он не договорил. В руке у Мишки воронено блеснул наган. Стена в комнате словно разошлась, из темного проема шагнули трое с оружием. Гомельский сунул руку в карман. -- Не надо, Володя, -- спокойно сказал Муштаков, -- дом окружен. -- Я за папиросами, гражданин начальник, я не ношу оружия. Вы же знаете, на мне крови нет. -- Хочу надеяться. Встать! -- скомандовал Муштаков. Внезапно Фомин, опрокидывая стол, прыгнул на Мишку. В руке его блеснуло длинное жало ножа. -- Миша! -- крикнула Зоя. Костров не сдвинулся с места. Никто даже не заметил, когда он успел ударить. Фомин, как мешок с тряпьем, рухнул на пол. Выпавший из его руки нож воткнулся в дощатый крашеный пол. -- Побил все-таки посуду, сволочь, -- сказал побелевший Мишка, -- воды принесите, надо его облить, чтобы быстрей очухался. МУРАВЬЕВ Королев вошел к нему в кабинет. -- Я в уголке сяду, пока ты его допрашивать будешь. Не возражаешь? -- Что вы, Виктор Кузьмич! Конечно. -- Как решил построить допрос? -- Хочу начать сразу с Гоппе. -- Думаешь так? -- Королев подвинул лампу, чтобы свет не падал на него. -- Опасно. Битый он. -- Потому и поймет, что битый. -- Ну что ж. Давай. -- Задержанного Шустера ко мне. Через несколько минут у дверей послышались тяжелые шаги. -- Товарищ начальник, -- в комнату вошел милиционер, -- по вашему вызову задержанный Шустер доставлен. -- Давайте его сюда и идите, я вызову. -- Есть. Игорь взглянул на вошедшего Гомельского. Да, это был уже не тот элегантный, похожий на артиста человек. В кабинет ввели типичного обитателя внутренней тюрьмы, в ботинках без шнурков, без брючного ремня и галстука. Даже эти несколько часов точно разграничили удачливого мошенника Володю Гомельского и подследственного Владимира Шустера. -- Садитесь, гражданин Шустер, -- приказал Игорь. Тот сел. -- Меня зовут Муравьев Игорь Сергеевич. -- Очень приятно, -- Шустер чуть привстал, -- значит, я буду иметь дело с вами, а не с гражданином Муштаковым? -- Пока со мной. -- А вы из его конторы? -- Нет. -- Я так и понял. Но чем я могу вам быть полезен? Я же фармазонщик, сиречь мошенник. Статья сто шестьдесят девять УК. А позвольте полюбопытствовать, какие в вашей конторе любимые статьи? Игорь взял со стола Уголовный кодекс, открыл нужную страницу, протянул Гомельскому: -- Вот эта, читайте. Тот пробежал ее глазами. -- Нет. -- Он положил кодекс на стол: -- нет. Вы мне этого не примеряйте. Не надо. Гражданин начальник, там же вышка за каждым пунктом, а сейчас война. Не надо. Я вас очень прошу... -- Где Гоппе? -- перебил его Игорь. -- Кто? -- Шантрель-Гоппе-Гопа. Где он? -- Я не знаю. -- Его? -- Да. -- Вам дать показания Пономарева? Знаете такого? -- Харьковского! -- Да. -- Не надо. Но это было раньше. Я его не видел уже лет пять. Клянусь. Мамой клянусь. -- Тогда давайте припомним Спиридонову. -- Не надо. Я понял. Но в его делах я не участвовал. -- Вы скупали у него ценности? -- Было. Но всего несколько раз... -- Где он? -- Скажите, гражданин Муравьев, суд учтет это? -- Суд все учтет, -- Игорь отвинтил колпачок авторучки, -- адрес? Допрос длился недолго, около часа. Муравьева интересовали только вопросы, связанные с Гоппе. Второй половиной деятельности Гомельского должен был заниматься Муштаков. Арестованный, поняв всю опасность ситуации, старался быть предельно откровенным. Да, он встретил Гоппе в Москве, да, устроил его на квартиру, да, знал, что разыскиваемый под чужой фамилией устроился в комбинат Ювелирторга, да, встречался с ним и покупал ценности. Дальше все. О деятельности Гоппе и его связи с Музыкой, о немцах он ничего не знал. Когда его увели, Королев взял протокол, еще раз внимательно прочитал его: -- Ну что ж, вроде все в порядке. Мне кажется, он рассказал, все, что знал. Сейчас мои сотрудники возьмут дом под наблюдение. Мало ли кто захочет посетить нашего подопечного. Ну а брать его будете вы, конечно, с нашей помощью. Закроете дело Ивановского и сразу Шантреля к нам. Договорились? -- Конечно, Виктор Кузьмич. -- Вот и прекрасно, разреши, я от тебя позвоню. Он набрал номер: -- Славин, это я, Королев. Немедленно группу по адресу Сокольнический вал, дом шесть, квартира девять. Да, только смотреть, фотографии у вас есть. У меня все. РАЙЦЕНТР (той же ночью) Данилов чистил маузер. Он вынул его из чемодана, аккуратно протер сухой тряпкой. Это оружие в двадцатом году вручил ему начальник Центругрозыска Розенталь. Награжден был Данилов за ликвидацию банды Чугунова. Сегодня наступило время этого надежного оружия. К операции по захвату банды готовились быстро, но тщательно. На оперативном совещании в райотделе присутствовали сотрудники госбезопасности и командиры подразделений по охране тыла. Той же ночью торфяники были блокированы. Решено было подождать сутки, посмотреть, возможно, кто-то выйдет на связь с бандитами. Ровно на двадцать два часа сегодня назначили операцию. Иван Александрович вытер оружие и вложил в деревянную кобуру. Ну вот и все. Сегодня вечером периферийная часть работы его группы будет закончена. Через час они вместе с Беловым, Быковым и Кравцовым должны подъехать к кирпичному заводу. Кравцов зайдет к сторожу, ну а там уже дело техники. ДАНИЛОВ Машину они остановили на поляне, где уже стояли несколько "газиков" и грузовиков. Данилов вылез из "эмки" и подошел к группе командиров. -- Все готово? -- спросил он Орлова. -- Как будто так. -- Ну, мы пошли. -- Давайте. Только ты смотри, Данилов... -- В голосе Орлова послышалась тревога. -- Ничего, бог не выдаст -- свинья не съест. -- Ты все шутишь. -- А в нашем деле иначе нельзя. -- Сторожка перекрыта. Он там один. -- Хорошо. Данилов повернулся и пошел к своим. За Белова он не беспокоился. Но Кравцов... Сумеет ли он войти в сторожку спокойно, не вызывая подозрений? Бандит им нужен живой. Он должен подвести их к бараку, и на его голос Музыка откроет дверь. Это очень важная часть операции, потому что штурмовать двухэтажное здание -- значит потерять людей. -- Вы готовы? -- Данилов положил руку на плечо Кравцова. -- Да. -- Дошлите патрон в ствол и поставьте пистолет на предохранитель. -- Я уже это сделал. -- Не волнуйтесь, мы будем рядом. -- А я не волнуюсь. Я когда к вам шел, волновался. А сейчас нет. Кравцов сказал это твердо и уверенно. И Данилов поверил ему. Продумывая детально поведение Кравцова, Иван Александрович помнил постоянно, что он гражданский, иногда забывая о том, что инженер Кравцов воевал с белофиннами, выполнял ответственннейшее задание в тылу врага. Впрочем, так он беспокоился всегда, когда не сам шел на опасное дело. Данилов на секунду включил фонарик, осветил циферблат часов: -- Пора. Они постояли, давая глазам получше привыкнуть к темноте, и потом гуськом, стараясь идти как можно тише, зашагали в сторону дороги. До завода было около километра. Минут через двадцать ходьбы они начали различать в темноте очертания его разбитых цехов. Он был разрушен весь, только одна труба почти не пострадала и возвышалась среди развалин. С каждым шагом они становились все ближе и ближе и постепенно начали приобретать самые невероятные и фантастические очертания. У первого строения они остановились. -- Вот, -- прошептал Данилов. -- Дальше пойдете один. -- Он крепко стиснул руку Кравцова. КРАВЦОВ Когда-то, много лет назад, совсем молодым комсомольцем он приехал в район на строительство этого завода. Стройка в областном масштабе считалась ударной. Отсюда и началась его биография инженера. Кравцов даже одно время работал на этом заводе начальником вспомогательного цеха. Он шел уверенно, что-что, а этот завод он знал как свои пять пальцев. Проходя по его разрушенному двору, он жалел, что не может как следует определить степень разрушения, чтобы сразу прикинуть, сколько понадобится времени и средств для восстановления предприятия. Мысли его, совершенно не подходящие к обстановке и к тому делу, которым сейчас он должен был заняться, внезапно успокоили его, и все происходящее утратило остроту, и волнение стало обычным, таким же, как его мирная работа. Обогнув стену цеха обжига, он увидел двухэтажное здание заводоуправления, рядом с ним находилась сторожка. Ее он узнал сразу по узкому лучику света, пробивающемуся в занавешенное изнутри окно. Кравцов опустил руку в карман, потрогал нагретую сталь пистолета. Ничего, он один, если понадобится, возьмет этого Мишку Банина, бывшего заводского кладовщика, жуликоватого и вечно болеющего человека. Впрочем, в болезни его Кравцов никогда не верил, даже после того, как Банина освободили от военной службы. А вот на торговле кирпичом налево его чуть было не прихватили, да война спасла. Кравцов подошел к двери и постучал. В глубине раздались шаркающие шаги, потом кто-то спросил хриплым, словно спросонья голосом: -- Кто? -- Свои, открой. -- А кто? -- Ты открой сначала, сволочь, а потом допрашивай! -- зло вполголоса ответил Кравцов. Дверь чуть приоткрылась, Кравцов толкнул ее и вошел в комнату. -- А... Герр бургомистр. Наше вам. Собрали вещички, стало быть! -- Много знаешь. -- Как есть, как есть. Прошу в мои хоромы каменные. -- Банин посторонился, пропуская Кравцова. Тот шагнул в комнату, огляделся. Посередине стоял грубо сколоченный стол, полка из неструганых досок висела на стене, на ней стояли кружки и несколько фаянсовых тарелок, в углу прижался топчан, покрытый овчинным тулупом. В комнате пахло прогорклым салом, грязным бельем и водочным перегаром. -- Небогато живешь, -- усмехнулся Кравцов, садясь на топчан. -- Да уж как положено сторожу-пролетарию, -- Банин шутовски поклонился, -- куда нам до вашей милости. -- Это уж точно. До нашей милости ох как далеко. -- Рукой не достать... -- Ну ладно, ты брось скалиться. К Музыке меня доставь. -- Это можно. Тем более имею от него такое распоряжение. Только самого Музыки нет, он послезавтра будет. А Горский там, ждет. -- А где же Музыка? -- спокойно, стараясь не выдать волнения, спросил Кравцов. -- По делам подался. Как я понимаю, за грошами. Вернется послезавтра, и прощай, родные места. Уйдем мы все. -- Далече? -- Говорит, в теплые края. -- Ну ладно, ты меня все равно доставь. -- Чаю не желаешь? -- Нет. -- А водки? -- Тоже нет. Желаю быстрее уйти отсюда. -- Ишь скорый, где барахлишко-то? -- Здесь, в кирпичах припрятал. -- А... Ну я сейчас. Заправлюсь на дорогу. Банин пошарил под топчаном, вытащил початую бутылку, посмотрел ее на свет: -- Маловато. Ничего, у ребят разживусь. Не будешь? Ну как знаешь. Он вылил водку в кружку и выплеснул ее в рот. Кравцов с отвращением увидел его дернувшийся небритый кадык. Ударить бы по нему ребром ладони... Он даже отвернулся, до того ему захотелось этого. -- Ну вот, -- Банин поставил кружку, постоял задумчиво, словно проверяя, подействовала ли на него водка. -- Ну вот, -- повторил он, -- вроде все путем. Пошли, что ли, бургомистр? -- Ты это звание забудь. Понял? -- зло сказал Кравцов. -- Навсегда забудь. Не было этого. Никогда. -- Не сердись, Кравцов, что ты. Я же в шутку. -- С женой шути... -- Ладно, ладно, -- Банин наклонился, приподнял половицу и достал ТТ. -- Это еще зачем? -- От плохих людей. Болото оно и есть болото. -- Труслив ты больно. -- Осторожен, жизнь научила. Пошли. Он привернул фитиль лампы, дунул на нее. Плотная темнота окутала Кравцова. -- Идем. Где-то заскрипела дверь, и он пошел на звук, оступился, чуть не подвернул ногу. В лицо ударила ночная свежесть, и он, как на огонь, пошел в ту сторону, перешагнул порог и очутился на улице. -- Подожди, -- сказал Банин, -- я дверь запру. -- Зачем? -- Для порядка, -- он повернулся к двери и едва успел наклониться, как из-за угла выскочили двое и крепко взяли его за руки. Кравцов сунул руку в карман задержанного и вынул пистолет. -- Добрый вечер, гражданин Банин, -- сказал подошедший Данилов, -- зачем же запирать, не надо. Пойдемте к вам, потолкуем. Он зажег фонарь и шагнул вперед. Войдя в комнату, Иван Александрович вынул спички, и снова вспыхнул желтый, грязноватый свет керосиновой лампы. Два оперативника ввели Банина. Он осмотрелся, потом остановил взгляд на Кравцове: -- Счастлив твой бог, бургомистр, велел мне тебя Музыка на торфяники привести, говорил, ценности у тебя большие, там бы ты и остался. -- Губит всех вас жадность, Банин, ах, губит, -- усмехнулся Данилов, -- но это все из области истории. Теперь к делу. Где Музыка? -- Нет его. Обещал быть через три дня. -- Куда он уехал? -- Этого я не знаю. -- Кто знает? -- Горский. -- Это тот, который у Дробышевой нашего сотрудника убил? -- спросил с кажущимся равнодушием Данилов. -- Да. -- Как я понимаю, вы, Банин, только связной? -- Точно, я в их деле не участник. -- Тогда и трибунал это во внимание примет. Так что запираться вам смысла нет. -- Я скажу. -- Вот и прекрасно. Сколько в доме бандитов? -- Пятеро. Нет, в самом доме всего четверо и часовой один. -- Нарисуйте план дома. -- Это как? -- Вы бывали в нем? -- Конечно. -- Расположение комнат, кто где спит. -- Данилов достал бумагу и карандаш. Банин взял ее и начал что-то чертить, но линии получались ломаные и неровные, он никак не мог унять дрожь в руках. -- Вроде так. Данилов взял бумагу, посмотрел: -- Это, видимо, лестница? -- Ага. -- Значит, Музыка и Горский спят на втором этаже? -- Там и спят. -- Ну ладно. Сейчас вы поведете нас на торфяники. Вас окликнет часовой, вы ответите. Потом мы подойдем к дому, вас опять окликнут, и вы опять ответите. Только без шуток, Банин, -- Данилов хлопнул ладонью по кобуре маузера, -- ясно вам? -- Куда уж яснее. -- Вы, товарищ Кравцов, оставайтесь здесь... -- Но... -- Никаких но. Вы свое дело сделали. Дальше уж наша забота. ДАНИЛОВ И БЕЛОВ На чем ему только не приходилось ездить за свою долгую жизнь. А вот на самолете и ручной дрезине не приходилось никогда. Данилов сидел на маленькой металлической скамейке, в лицо бил ветер, пахнущий тиной и плесенью, по обеим сторонам насыпи было болото. Они мчались в полной темноте, только скрип противовеса отсчитывал минуты и метры. Иногда Данилову казалось, что он летит сквозь этот упругий воздух, сквозь ночь и запах тлена. -- Все, -- услышал он шепот Банина, -- дальше под горку накатом пойдем. Скрип прекратился, и дрезина, постукивая на стыках, сначала пошла быстрее, потом скорость ее уменьшилась. Через несколько минут колеса тихо ткнулись в шпалу. Все. Приехали. Банин и Данилов вылезли на насыпь, сделали несколько шагов. -- Стой! -- окликнули их из темноты. -- Кто? -- Это я, Банин. Гостя привез. -- Ну давай, веди его в дом да напомни, пусть меня сменят, а то... Дальше послышался придавленный хрип, возня, и все стихло. -- Готово? -- тихо спросил темноту Данилов. -- Порядок. -- Передайте, чтобы окружили дом. -- А я поначалу хотел вас на этой дрезине... -- Банин замолчал, не окончив фразы, -- значит зря думал? -- Выходит, зря. Пошли. Сейчас начиналась главная часть операции. Дом стоял в сотне метрах, темный и молчаливый. Данилов подождал ровно десять минут. Ровно столько времени, чтобы людям из группы обеспечения понадобилось окружить дом. -- Сережа, -- сказал он Белову, -- если что, ты этого... Понятно? -- Понятно. -- Ну, Банин, иди зарабатывай себе прощение. Они остановились у крыльца. Данилов расстегнул кобуру и вынул маузер. Тихо, стараясь не стучать сапогами, поднялись по деревянным ступеням, и Банин ударил кулаком в дверь. -- Кто? -- раздалось через несколько минут. -- Я это, Банин. -- А... Привел... Загремела щеколда. -- Пусть он выйдет, -- прошептал Данилов. Дверь распахнулась. На пороге стоял человек, лицо его в темноте разобрать было трудно. -- Помоги вещи взять, -- так же спокойно сказал Банин. -- Сейчас... Человек шагнул на крыльцо, и Данилов ударил его рукояткой маузера по голове. Бандит начал медленно оседать на пол. Сережа Белов, оттолкнув Данилова, бросился внутрь дома. За ним оперативники райотдела. Они должны были взять тех троих, в нижней комнате. Данилов шагнул к лестнице на второй этаж, и, когда он уже подошел к дверям, внизу грохнул выстрел. Сразу же в комнате раздался второй, и щепки, выбитые пулей, хлестнули его по щеке. Данилов толкнул дверь и прыгнул в комнату. Где-то в темноте был враг. Его присутствие Данилов ощущал каждой клеткой своего тела. Но где он был? Двигаться нельзя, иначе выстрел... И кто знает. Тук-тук, билось сердце, тук-тук. Данилов осторожно вынул фонарь и, нажав кнопку, бросил его в угол. И сразу же в двух шагах от него темноту разорвала вспышка выстрела. Одним прыжком он пересек эти два шага, упал, подминая под себя человека, рывком заворачивая ему руку за спину. И, только услышав, как закричал, завыл от боли Горский, Данилов почувствовал, насколько у того слабая рука и какой он сам тщедушный и тощий. -- Товарищ начальник! -- раздался на лестнице голос Белова. -- Свет дай! Вспыхнули карманные фонари. Данилов поднялся: -- Обыщите его, зажгите лампу. Все свободны. Белов, останься. Горский сидел на кровати. При свете лампы лицо его казалось обтянутым желтым пергаментом. Он раскачивался, словно от зубной боли, придерживая левой рукой правую. -- Где Музыка? -- Нет его!.. Гад!.. Нет!.. Он тебя найдет... Слышишь? Найдет! -- Где он? -- Ищи!.. Гад... Ищи!.. Понял?.. Ух! -- Горский застонал. -- Слушайте меня. Ты у Нинки убил моего лучшего друга. Я знаю, что меня накажут, но по военному времени дальше фронта не пошлют. Я тебе теперь трибунал. Данилов ладонью взвел курок маузера и начал медленно поднимать ствол. -- Нет, -- крикнул Горский, -- нет, -- он прижался к стене. -- Адрес! Ствол пистолета поднялся на уровень его груди. -- Нет... Сокольнический вал, дом шесть... квартира девять, Он там будет завтра. -- Так-то, -- Данилов опустил маузер, -- мразь! Он повернулся и вышел. Потом опять была дрезина, машина, которую Быков вел на предельной скорости. Уже стало совсем светло, когда они подъехали к райотделу. Данилов сразу же вошел к дежурному. -- Москву. Через десять минут он докладывал о ликвидации банды. Начальник слушал не перебивая. Только когда Иван Александрович назвал адрес, он сказал спокойно: -- Мы знаем, там уже Муравьев дежурит. -- Завтра туда приедет Музыка. -- Понял тебя. Выезжай. У машины его ждал Белов. -- Останешься здесь. Я в Москву. Оформишь документы как положено и возвращайся. -- Есть. Когда Данилов сидел в машине, Сережа спросил: -- Вы бы его убили, Иван Александрович? Данилов помолчал немного, посмотрел на Белова как-то странно и ответил: -- Не знаю. МОСКВА (тем же утром) Девушка в синей форменной курточке с зелеными петлицами ходила по квартирам. В большую амбарную книгу она заносила фамилии фильцов, номера телефонов, количество окон в каждой квартире. Новый уполномоченный штаба МПВО при домоуправлении. Когда-то этим делом занимался в доме старик-пенсионер Соколов, но после того, как его по состоянию здоровья эвакуировали в Пермь, место это несколько месяцев пустовало. Правда, жильцы не особенно жаловались. Старик Соколов был личность въедливая и крайне пунктуальная. Память, несмотря на преклонный возраст, у него была на зависть светлая, и график дежурств он просто держал в голове. Новым же уполномоченным была веселая и, видимо, добрая девушка. Дело это для нее новое, поэтому она не стеснялась, у всех спрашивала совета, интересовалась, как работал ее предшественник. Слух о ее появлении немедленно распространился по дому, и жильцы втайне радовались, что теперь можно хоть немного отдохнуть от железной руки старика Соколова. Так ходил новый уполномоченный с этажа на этаж, из квартиры в квартиру. Настала очередь и девятой квартиры. Сначала дверь приоткрылась на ширину цепочки. -- Я новый уполномоченный штаба НПВО Дмитриева, разрешите войти к вам. -- Я слышала, слышала, -- хозяйка распахнула дверь, -- проходите. -- Да я не надолго, хочу сегодня пораньше все закончить, и домой. Ой, какой у вас халат миленький! Прелесть просто! Сами шили? -- Вам нравится? -- хозяйка, высокая, статная блондинка, довольно улыбнулась. -- Нет, это я перед войной купила в комиссионном. -- Наверное, или львовский, или рижский. Чудная вещь! Мне в ателье дней за десять до начала войны принес один знакомый целую кучу ихних журналов мод с выкройками. Да, вот, началось, не до шитья. Клиентки разъехались, -- вздохнула Дмитриева. -- А вы портниха? -- Была, даже в Доме моделей работала, а теперь нет, -- она провела руками по куртке, -- дядя устроил, чтобы не забрали на трудфронт. -- Страшное время, милая, страшное, -- вздохнула хозяйка. -- Смотрите, что вам надо, ради бога, не стесняйтесь. Вот кухня, одно окно. Теперь прошу сюда. Проходите. Комната, два окна. А в другой спит мой друг. Вы понимаете? -- Ой, конечно, конечно, -- Дмитриева прижала ладонь к губам, -- конечно. -- Там одно окно. Заходите. Всегда буду вам рада. Они подошли к дверям, и хозяйка начала поворачивать ручки замков. -- Тоже местная оборона, -- улыбнулась она. -- И правильно, жулья-то развелось. Дверь распахнулась, и с площадки в квартиру шагнул человек. Хозяйка даже не успела вскрикнуть, как твердая ладонь зажала ей рот. -- Спокойно, -- сказал вошедший. -- НКВД. Где? -- повернулся он к Дмитриевой. -- Там, товарищ майор, -- показала она на дверь. -- Пошли, Муравьев. Прихожая заполнилась людьми, но двигались они бесшумно, словно их вообще не было. Королев подошел к двери осторожно, приоткрыл ее. В небольшой, со вкусом обставленной комнате на диване спал человек. Гимнастерка с петлицами НКВД висела на стуле, там же лежал пояс с кобурой. Осторожно ступая, Королев подошел к дивану, взял пояс, передал его Игорю, сунул руку под подушку, достал второй пистолет. Спящий только замычал во сне. -- Хороший сон -- признак здоровых нервов, -- усмехнулся Королев и потряс спящего за плечо. -- Что... -- спросил тот, вскакивая, -- куда? -- В НКВД, Генрих Карлович, на Лубянку, -- усмехнулся майор. Гоппе сел на диване, просто так, скорее по привычке, чем на что-то надеясь, сунул руку под подушку. -- Красиво работаете, -- еще неокрепшим спросонья голосом сказал он, -- красиво. -- Стараемся. Одевайтесь. Гоппе встал, подошел к окну На веревочке, натянутой между рам, висело красное махровое полотенце. Он снял его, вытер лицо, бросил на диван. -- Вы это зря, Генрих Карлович, честное слово, зря, -- Королев сел на стул, -- мы же ведь тоже не от конфирмации, повесьте-ка полотенчико. А то завтра его Музыка не увидит и сбежит к себе на болота. -- Все знаете, -- Гоппе тяжело посмотрел на Королева, -- все. -- Нет, кое-что еще нет. Придется вам поделиться с нами. -- Ну это как сказать. -- Там посмотрим, а пока одевайтесь. ДАНИЛОВ По улице шли люди. Мужчины, женщины, старики и дети. Военные и штатские. А он глядел на них из окна квартиры, постоянно ожидая, стараясь узнать в одном из прохожих Музыку. За эти дни он так устал, что даже перестал нервничать. Особенно последние сутки. Дом на болоте, бешеная гонка по разбитой дороге в Москву, еще одна ночь без сна. Он боялся только одного: Музыка не придет. Не потому, что информация может оказаться неточной, нет. В такое время опасно шататься по тылам. Милиция, госбезопасность, патрули, заставы по охране тыла. В любой момент может возникнуть перестрелка, и какой-нибудь боец-патрульный завалит с первого выстрела так необходимого МУРу руководителя банды Бронислава Музыку. На кухне капала вода из крана, за окном на повороте скрежетали колеса трамваев. Шло время. Вернее, тянулось однообразно и напряженно. За спиной Данилова вполголоса переговаривались оперативники, кто-то кипятил чай, кто-то рассказывал о родне. Он не поворачивался, он ждал, а время шло. Данилов его узнал сразу. Высокий, худощавый военный, перебегая улицу, на секунду остановился и поглядел на окна дома... Полотенце висело на месте. Ветер чуть трепал его красные края, и оно, покачиваясь, светилось на солнце, словно глаз светофора. Музыка посмотрел на него и усмехнулся. Это надо же додуматься, такой маяк. Ну что, можно и передохнуть. Сейчас он поднимется к Шантрелю, выпьет, закусит и ляжет спать. Завтра возьмет документы, деньги за золотишко получит, и все. Прощай, болота, прощай, райцентр. В Ташкент он подастся. Так начальство велело. Горский знает, где его найти, а остальные... Да черт с ними! Сейчас время такое, людей найти можно. Конечно, лучше бы всего совсем затаиться. Даже от Шантреля. Неизвестно, как дело-то повернется. Вот уж второй год войны пошел, а где победа? Завязли немцы. По таким временам самое лучшее сколотить банду, стволов пять, да тряхнуть тех, кто камушки припрятал. А политика... От нее похмелье плохое. Он еще раз поглядел на окно и направился к подъезду. В дверях остановился, прислушался. На лестнице играла гитара: И в вальсе мы кружимся, Играл на мостовой Военного училища Оркестр наш духовой. Пели два голоса, мужской и женский, а аккорды гитары догоняли их, потом сливались и отступали вновь. Музыка вошел в подъезд, начал медленно подниматься по лестнице. А над головой продолжалась песня: Ушла далеко конница, На запад воевать, Пока война не кончится, Нам свадьбы не сыграть... Два курсанта артиллерийского училища и девушка спускались ему навстречу. Они были совсем молоденькие, и форма на них не обмялась и сидела мешковато. Впереди шли высокий парень в зеленой шерстяной пилотке, он и играл на гитаре, и девушка. Второй чуть отставал от них -- спускался, отбивая чечетку в такт песне. Увидев командира, курсанты, как по команде, прервали песню и прижались к перилам. -- Виноват, товарищ капитан, -- сказал гитарист. -- Ничего, -- снисходительно махнул рукой Музыка, -- веселитесь пока. Он шагнул вверх, обходя курсантов, и сначала не понял, что случилось с его рукой, почему вдруг ее разорвала острая, ломящая боль. Он захрипел, опускаясь на колени, увидел руку девушки, расстегивающую его кобуру, ствол нагана в руке второго курсанта. Дверь квартиры Шантреля распахнулась, и из нее вышел высокий командир милиции. Он посмотрел на него и сказал буднично, как будто ничего не случилось: -- Здравствуйте, Музыка, вот и довелось встретиться, а я боялся, что вас по дороге подстрелят. И только тогда Бронислав понял все и закричал надрывно и страшно... -- Езжайте, -- приказал Данилов. Он еще раз взглянул на Музыку, сидящего в машине между Муравьевым и Парамоновым. -- Езжайте. -- А вы? -- крикнул Игорь. -- Я потом, позже. Он пошел по улице, не видя людей и не замечая дороги. Спроси его, куда он идет, Данилов бы не ответил. Повинуясь внутреннему автоматизму, переходил улицы, пережидал машины у перекрестка. Наконец вышел к Сокольническому парку и только сейчас понял, что именно сюда собирался уже целый год. Иван Александрович миновал трамвайный круг, вошел в ворота. С каждым шагом он углублялся все дальше и дальше в заросшие, давно не убиравшиеся аллеи. Но именно такими они нравились ему больше, они стали напоминать настоящий лес. Людей почти не было. Только в березовой роще сидел на складном стульчике старичок и что-то рисовал. Данилову очень захотелось подойти к нему, но он постеснялся. Прошел еще метров двести и сел на лавочку. Вокруг умирало лето. Желтые листья засыпали дорожку, остро пахло свежестью и прелью. Данилов глядел на аллею и пытался вспомнить, где он уже видел все это. Пытался вспомнить и не мог. Тишина успокоила его, и он задремал. А когда раскрыл глаза, то вспомнил, что видел такие же деревья, и лавочку, и аллею в лесничестве у отца. В его кабинете висела цветная литография картины Левитана "Осенний день. Сокольники". ================================================================ Хруцкий Э. А. Х95. ОББ-1: Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая. -- М.: Изд-во "Надежда-1", 1994. -- 544 с. Тираж 100 000 экз.; ISBN 5-86150-006-1; ББК 84 Р7 ================================================================