-- Да, сэр,-- ответил я.
     -- Войсковой номер сорок три девяносто восемь семьдесят два сорок один,
канонир  Херберт Кук, приписанный  к  военной  базе  триста  сорок  пять.  Я
правильно назвал ваше имя и войсковую часть?
     -- Да, сэр,-- кивнул Берт.
     Юрист-консультант пристально посмотрел на нас.
     --  Вы  обвиняетесь  в том, что совместно  подняли  бунт  в королевских
вооружённых силах, раздел семь,  подраздел три  армейского  кодекса.  Пятого
марта  тысяча девятьсот  сорок  пятого  года на  борту  судна  "Трикала"  вы
отказались   выполнять   приказ  вышестоящего  начальника  и  угрожали   ему
оружием.-- Его  взгляд остановился на мне.-- Капрал Варди, признаёте вы себя
виновным или нет?
     -- Нет,-- ответил я. Юрист-консультант повернулся к Берту.
     -- Канонир Кук?
     -- Нет,-- последовал ответ.
     Первым выступил прокурор. Я не помню в точности всю его речь, но первые
слова навеки остались у меня в памяти.
     --   Обращаю  внимание   высокого   суда,  что   обвинение  в   мятеже,
предъявленное стоящим перед вами военнослужащим, считается одним из наиболее
серьёзных,  предусмотренных  армейским кодексом,  максимальное наказание  за
которое  --  смертная  казнь...  Когда  начался  допрос  свидетелей,  первым
прокурор  вызвал  Рэнкина.  Ровным  бесцветным  голосом  тот   рассказал   о
случившемся на "Трикале". Сердце у меня  упало. Сухие факты говорили сами за
себя.  Что  я  мог  добавить?  Суду  оставалось  лишь   назначить  нам  срок
заключения. Я вновь взглянул на Дженнингса. Наш защитник удобно развалился в
кресле. Перед  ним  лежал  безупречно  чистый  лист  бумаги.  Его  глаза  не
отрывались от бледного, чуть припухшего лица Рэнкина.
     Последовавшие вопросы прокурора лишь усилили впечатление, произведённое
показаниями мичмана. Председатель что-то писал в блокноте. Особенно прокурор
упирал на то, что Рэнкин дал нам возможность выполнить приказ.
     -- Мистер Рэнкин, я хочу, чтобы у  суда не  осталось никаких сомнений в
этом вопросе. Вы сказали, что трижды приказывали капралу сесть в шлюпку?
     -- Совершенно верно,-- твёрдо ответил Рэнкин.
     -- И во  второй раз вы  ясно дали  понять всем трём солдатам,  что  это
приказ?
     -- Да, сэр,--  Рэнкин повернулся к председателю трибунала.--  Но капрал
настаивал на том, что возьмёт плот. Кук поддержал его.
     -- Все трое понимали, что вы отдаёте боевой приказ?
     -- Да,  сэр.  Поэтому Силлз согласился сесть  в шлюпку.  И  посоветовал
капралу  и  канониру  отправиться  за  ним,  чтобы  не   навлекать  на  себя
неприятности. Я сказал капралу,  что даю ему последний шанс. Но он повторил,
что возьмёт плот. Кук остался с ним. Я поднялся на мостик и доложил обо всём
капитану.
     -- И именно в то  время, когда вы находились на  мостике, капрал убедил
мисс Соррел не садиться в шлюпку?
     -- Да, сэр.
     -- Шлюпка отплыла, и, находясь на  мостике, вы увидели, что два солдата
обрезают  канаты, крепящие спасательный плот.  А капитан Хэлси приказал  вам
остановить их?
     --  Да, сэр.  Он  отдал такой приказ  мне  и мистеру Хендрику,  первому
помощнику.
     -- Зачем им понадобилось спускать плот на воду?
     -- Капрал сказал, что  он  возьмёт плот,-- ответил Рэнкин.-- Я полагаю,
они спускали плот на воду, чтобы на нём отплыть от тонущей "Трикалы".
     -- И что сделал капрал?
     -- Он велел мне и мистеру Хендрику остановиться. Снял винтовку с  плеча
и взял её наизготовку.
     Прокурор подался вперёд.
     --  Я  жду  от  вас  точного  ответа,  мистер  Рэнкин.  Винтовка  могла
выстрелить?
     --   Да,--   ответил  Рэнкин.--   Я   видел,  как   капрал  снял  её  с
предохранителя.
     По залу прокатился лёгкий гул.  Председатель  трибунала поднял голову и
что-то  записал. Рэнкин улыбнулся. Он  напоминал мне толстого  белого  кота,
только что  нашедшего  горшочек  со  сливками.  Мерзавец наслаждался  собой.
Прокурор довольно кивнул.
     -- Благодарю вас,-- сказал он.-- У меня всё. Юрист-консультант взглянул
на нашего защитника.
     --  Капитан  Дженнингс, у  вас  есть  вопросы  к  свидетелю?  Дженнингс
поднялся на ноги. Я знал, что сейчас последует.  Наш план  заключался в том,
чтобы  доказать,  что  Рэнкин  не  заслуживает доверия. Но после выступления
мичмана я подумал, что Дженнингс взялся за непосильное дело.
     --  Да, я хотел бы снять  некоторые неясности,-- ответил он  и по знаку
председателя   трибунала   повернулся  к  свидетелю.--  Мистер   Рэнкин,  вы
командовали охраной?
     -- Совершенно верно, сэр.
     -- Вы сами охраняли груз?
     --  Нет,  сэр. Мичманы  королевского флота обычно  не  несут караульной
службы.
     --  Понятно,--  кивнул  Дженнингс.--  Но  вы,  естественно,   спали   в
помещении, где находился охраняемый вами груз, и проводили там большую часть
времени?
     --  Нет, сэр,-- Рэнкин нервно поправил  галстук.-- Капитан выделил  мне
каюту. Я питался вместе с офицерами "Трикалы".
     -- О?--  в  голосе  Дженнингса послышалось неподдельное удивление.-- Вы
командовали охраной, то есть вам вменялось в обязанность охранять груз, если
исходить из ваших показаний, даже спецгруз. Или это не так?
     -- Там был капрал,-- ответил Рэнкин.-- Я дал ему письменные указания. И
я регулярно контролировал охрану.
     -- Насколько регулярно?-- ненавязчиво спросил Дженнингс.
     -- Ну, в разное время дня, сэр, чтобы они не распускались.
     -- Сколько раз в день?-- резко спросил Дженнингс.
     -- Ну, сэр... точно я не помню,-- промямлил Рэнкин.
     -- Скажите хотя бы приблизительно,--  напирал  Дженнингс.--  Десять или
двенадцать раз в день? Или ещё чаще?
     --Я не помню.
     -- Будет ли  справедливо утверждение, что с отплытия "Трикалы"  до того
момента,  как она затонула, вы проверяли охрану спец-груза не  более четырёх
раз? Рэнкин увидел пропасть, разверзшуюся у его ног.
     -- Не могу сказать, сэр.
     -- Не можете? Скорее не  хотите,  чтобы об этом узнали и другие. У меня
складывается впечатление, что вы, мягко  говоря, безответственно отнеслись к
своим  обязанностям.--  Дженнингс  взглянул  на  председателя   трибунала.--
Позднее я представлю  свидетеля, который покажет,  что мистер Рэнкин большую
часть  времени играл в карты и пьянствовал.--  Он  снял  очки  и неторопливо
протёр  стёкла.  Затем надел  их вновь и  посмотрел на  свидетеля.--  Мистер
Рэнкин, вы знали,  что охраняли?  Как я понимаю,  вас предупредили, что груз
специального назначения. Вы знали, что в ящиках?
     -- Нет, сэр,-- ответил Рзнкин.-- Во всяком случае,  не с самого начала.
Правда, потом я застал  канонира Кука,  который в присутствии капрала вскрыл
один из ящиков.
     -- И тогда вы узнали, что в них серебро?
     -- Да,сэр.
     --  Какие дополнительные  меры предосторожности вы приняли, узнав,  что
охраняете значительные ценности?
     Рэнкин облизал губы.
     --Я... я сказал капралу, чтобы он повысил бдительность.
     --  Он?-- изумился Дженнингс.-- Но  ведь  охрана  спецгруза  поручалась
вам.--  Он вновь  взглянул  на  председателя трибунала.-- Позднее  я намерен
показать суду,  что мичман  Рэнкин, узнав о  содержимом  ящиков, преспокойно
спустился в каюту старшего механика и напился за картами.
     Прокурор не выдержал.
     --  Сэр,-- обратился он к председателю,--  я протестую.  Мистер  Рэнкин
даёт свидетельские показания.
     Председатель   трибунала,    поглаживая   левую   щеку,   взглянул   на
юриста-консультанта. Тот кивнул.
     -- Протест правомерен.
     --  Я  пытаюсь  показать суду,  на  каком  фоне  происходили события,--
вмешался Дженнингс.--  Показать, что обвиняемые не доверяли своему командиру
и, таким образом, считали себя вправе на совершённые ими действия.
     Рэнкин  побледнел, как  воротник  его  белоснежной  рубашки.  Его глаза
бегали, он не решался встретиться взглядом с кем-нибудь из сидящих в зале.
     -- Мистер Рэнкин,-- продолжал  Дженнингс,-- как я понял, вы, даже узнав
об исключительной  ценности  груза,  по-прежнему считали, что  капрал должен
нести полную ответственность за порученное вам дело?
     --  Он получил  от меня  исчерпывающие инструкции  по охране спецгруза,
сэр.
     -- Понятно. Теперь, мистер Рзнкин, давайте вернёмся к последней ночи на
борту  "Трикалы".  Она подорвалась на мине  в два часа тридцать  шесть минут
пятого марта. Скажите,  пожалуйста,  капрал Варди приходил  к вам в половине
девятого  вечера четвёртого  марта, чтобы  сказать,  что  шлюпка  номер  два
непригодна к плаванию?
     -- Я...--  Рэнкин запнулся.--  Да,  сэр.  Он  пришёл ко мне  с какой-то
выдумкой о расшатанных досках. Силлз, третий солдат охраны, решил устроиться
на ночь в шлюпке. Я сказал капралу, что Силлз не...
     -- Одну  минуту,-- прервал его Дженнингс.-- Что вы делали, когда пришёл
капрал?
     -- Я играл в карты, сэр.
     -- Что-нибудь ещё?
     --Я не понимаю, сэр?
     -- Я хочу знать, пили вы или нет.
     -- Ну, мы со стармехом пропустили по паре стопочек, но мы...
     --  Ещё  не  напились,-- прервал  его Дженнингс.--  Полагаю,  вы хотели
сказать именно это.  Но мне  кажется, что человек,  участвующий в пьянке, не
может беспристрастно оценить своё состояние.
     -- Мы только...
     -- Под "мы" подразумеваетесь вы и старший механик?
     -- Да,сэр.
     -- Вы часто бывали в его каюте?
     -- Да, мы с ним сразу поладили.
     --  На  почве карт  и  выпивки?-- Дженнингс  повернулся  к председателю
трибунала.--  Сэр,  я  хочу  вызвать другого свидетеля,  мисс  Соррел, также
плывшую на "Трикале", чтобы показать, что остальные офицеры считали старшего
механика  пьяницей и из-за него мисс Соррел потребовала еду приносить  ей  в
каюту.-- Затем он обратился к Рэнкину:- Вернёмся к вопросу о шлюпках. Что вы
сделали, услышав донесение капрала?
     --Я не воспринял его всерьёз,--  неуверенно ответил  Рэнкин.-- Едва  ли
капрал  Варди мог разбираться  в  шлюпках лучше офицеров "Трикалы".  Стармех
сказал мне, что их регулярно осматривали. Однако я обещал капралу, что утром
подойду с ним к шлюпке номер два.
     -- Стармех сказал вам,  что мистер  Хендрик, первый помощник, и один из
матросов возились со шлюпками во время стоянки "Трикалы" в Мурманске?
     -- Кажется, да.
     --  Вы  сочли  нецелесообразным  немедленно  поставить  в   известность
капитана?
     -- Нет, сэр.
     -- Вы  помните слова  капрала Варди о том,  что  он плавал  всю жизнь и
разбирается в шлюпках не хуже любого матроса или офицера?
     -- Он что-то такое говорил.
     -- Но  вы остались при своём мнении и  не пожелали убедиться лично, что
шлюпка непригодна к плаванию.
     -- Было темно,-- сказал Рэнкин мрачно, теребя пуговицу кителя.
     -- Но у вас был фонарь. Полагаю, вы просто  забыли о  долге и не хотели
отрываться  от карт  и  виски. Если бы вы более серьёзно относились  к своим
обязанностям, дюжина,  а то и больше людей остались бы живы, а капрал больше
доверял бы вам.-- Дженнингс коротко кивнул.-- У меня всё.
     Рэнкин шёл к двери, как побитая собака. Лоб мичмана блестел от  капелек
пота.  Дженнингс  нагнал  на него страху. Я  взглянул  на Дженнингса.  Тот с
довольным видом просматривал какие-то записи. Я с облегчением подумал, что с
защитником  нам повезло.  Он прекрасно знал своё дело.  Блестяще проведённый
допрос  Рэнкина  не прошёл  незамеченным для членов трибунала. Впервые после
ареста перед нами забрезжил лучик надежды. V.
        ДАРТМУРСКАЯ ТЮРЬМА

     Трибунал  заседал  всё  утро.  Свидетели  сменяли  друг  друга:  Хэлси,
Хендрик, Юкс.  Самое  сильное  впечатление  на  наших  судей произвёл Хэлси,
уверенный в себе, крепкий, как скала, привыкший командовать.
     --  Капитан   Хэлси,--   спросил  Дженнингс,  когда  прокурор  закончил
допрос,-- вы  можете  объяснить  суду, почему вы не хотели, чтобы обвиняемые
спускали плот на воду?
     -- Конечно,-- Хэлси повернулся к членам трибунала.--  При  чрезвычайных
обстоятельствах  командовать должен только  один  человек,  иначе начинается
неразбериха.  Вы, как опытные офицеры,  это  понимаете.  Спасательные  плоты
должны использоваться лишь в  самом крайнем случае. Я держал их в резерве на
случай аварии с той или иной шлюпкой.
     -- А  если б вам сообщили,  что  одна  из шлюпок,  например номер  два,
непригодна к плаванию? Как бы вы поступили?
     --  Это  невозможно,-- возразил  Хзлси.-- Кто-нибудь  из моих  офицеров
еженедельно осматривал шлюпки, обычно мистер Хендрик.
     -- Понятно.-- Дженнингс кивнул.-- Но меня  интересует ваше мнение. Если
б вы узнали, что шлюпка номер два непригодна к плаванию, не следовало ли вам
поощрить Кука и Варди, а не препятствовать им спускать плот на воду?
     -- Я не могу ответить на  этот вопрос. Чрезвычайное положение требовало
мгновенных решений. Трудно сказать, что  бы я сделал  или  не сделал  в иных
обстоятельствах.
     -- Но вы знали  о  повреждении  шлюпки. Когда  Рэнкин крикнул вам,  что
обвиняемые отказываются сесть  в шлюпку,  вы велели ему подняться на мостик,
правильно?
     --Да.
     -- Как он объяснил их отказ?
     -- Он  сказал, что, по их мнению, шлюпка непригодна  к  плаванию,--  не
задумываясь, ответил Хэлси. Члены трибунала переглянулись.
     -- Но вы не обратили на это внимания?
     -- Нет,--  жёстко  ответил  Хзлси.-- Многие люди,  непривычные к  морю,
впадают в панику, когда им  приказывают  сесть в шлюпку. Не забывайте о том,
что дул сильный ветер, а море штормило.
     -- Мичман сказал, верит он капралу или нет?
     -- Я его не спрашивал.
     -- Он сказал, что они хотят плыть на плоту?
     -- Кажется, да.
     Дженнингс подался вперёд.
     -- Вы не задумывались над тем, что обвиняемые боятся сесть в шлюпку, но
готовы взять  плот, плыть на  котором  куда опаснее? Вам  это не  показалось
странным?
     --  Не  показалось.  Судно тонуло, и  у меня  хватало  забот  без  этих
паникёров. Я сказал мичману, что они должны покинуть  судно,  всё равно как,
на шлюпке или на плоту.
     Да,  для  капитана  Хэлси мы были  лишь двумя солдатами,  испугавшимися
высоких  волн. Его мнение  имело немалый  вес.  Он  был капитаном "Трикалы".
Члены трибунала, сами офицеры, могли понять его точку зрения.
     Дженнингс спросил, почему мисс Соррел оказалась на плоту, а Рэнкин -- в
шлюпке. И вновь Хзлси нашёл логичный ответ.
     --  Она  выбирала  сама.  Я  не мог  сразу покинуть  судно.  И^не хотел
задерживать мисс Соррел, тем самым подвергая её жизнь опасности. Я знал, что
на  плоту с ней ничего  не случится,  а на  рассвете  собирался найти плот и
взять её в шлюпку. Что касается Рэнкина, я не видел ничего особенного в том,
что  морской офицер  остаётся на  борту до спуска третьей  шлюпки. Дженнингс
поинтересовался, почему наутро капитан не подобрал мисс Соррел, как обещал.
     -- Не знаю, что и сказать,-- ответил Хэлси.-- Возможно,  виноват ветер.
Какое-то  время  нас  несло  к северу. А плот, скорее  всего, на юго-восток.
Такое иногда случается.  Примите во внимание плохую видимость. Мы могли быть
в миле-двух от плота или корвета и не заметить их.
     -- Метеосводки, полученные из адмиралтейства,-- продолжал  Дженнингс,--
показывают,  что  в южной части Баренцева моря в те  три недели, которые  вы
провели в шлюпке, дули  северные ветры. То  есть под парусом вы через неделю
могли выйти в  район Доггер-Бэнк. Нашли  же  вас  около Фарерских  островов.
Хэлси пожал плечами.
     -- Я не знаю, что  написано в сводках адмиралтейства,  но могу сказать,
что  ветер всё  время  менялся. Надеюсь,  вы не  хотите предположить, что мы
старались продлить плавание  в открытой шлюпке, на морозе и  практически без
еды?
     Я заметил, что председатель трибунала уже ничего не записывает. Раз или
два он нетерпеливо взглядывал на часы. Но Дженнингс не сдавался:
     --  У  меня  ещё два вопроса.  Примерно  в полночь,  в день отплытия из
Мурманска, вы стояли на мостике с первым помощником. Тот сказал, что  завтра
будет плохая погода. Вы помните ваш ответ?
     -- Нет. На корабле слишком часто говорят о погоде.
     -- Я освежу вашу память. Вы ответили: "Это нас устроит". Не могли бы вы
объяснить, почему вас устраивала плохая погода?
     -- Не понимаю цели вашего вопроса,-- Хэлси насупился.-- Вероятно,  один
из  обвиняемых  внимательно  вслушивался  в  разговоры,  не  имеющие к  нему
никакого отношения. Однако я могу ответить на ваш вопрос:  маршруты конвоев,
идущих  в Мурманск  и  обратно,  пролегают  в  непосредственной близости  от
северной оконечности Норвегии, где расположены немецкие морские базы. Плохая
погода -- лучшая страховка от подлодок.
     -- Вы сказали: "Мы всё сделаем  завтра ночью",-- продолжал Дженнингс.--
А затем спросили мистера  Хендрика, поменял ли тот вахтенных,  чтобы Юкс был
за  штурвалом с  двух  до  четырёх  ночи.  Именно в этот  промежуток времени
"Трикала" подорвалась на мине.
     -- Подоплёка вашего вопроса оскорбительна, сэр,-- резко ответил Хэлси и
повернулся к  членам  трибунала.--  Должен  ли  я объяснять  каждый  обрывок
разговоров,  подслушанных людьми, понятия  не  имеющими, о чём идёт  речь? Я
поменял вахтенных,  потому что  у  меня не хватало людей  и приходилось  всё
время тасовать вахты.
     -- Я просто пытаюсь показать, какое действие произвёл этот  разговор на
капрала Варди. Он, как мы поняли  из показаний Рэнкина, охранял и нёс полную
ответственность  за очень  ценный груз. Ещё  один  вопрос.  Не  были  ли  вы
владельцем или шкипером судна под названием "Пинанг", плававшего  до войны в
китайских морях?
     Чёрные  глазки Хэлси  блеснули  неприкрытой  злобой. Было  в  них и ещё
что-то. Лишь потом я понял, что это страх. Хэлси замешкался с ответом, но, к
счастью для него, на помощь пришёл прокурор.
     --  Я  протестую!-- закричал  он.-- Эти вопросы  не  имеют  отношения к
разбираемому делу.
     -- Я согласен,-- добавил юрист-консультант.
     -- Позднее я покажу, что имеют,-- ответил Дженнингс и сел. С Хендриком,
следующим свидетелем обвинения, Дженнингсу повезло больше. Бегающие глазки и
белый  шрам на  щеке Хендрика не  остались  незамеченными членами трибунала.
Хендрику  пришлось нелегко, но его ответы  не намного разнились  с  ответами
капитана. Дженнингс и ему задал вопрос о "Пинанге". Лицо Хендрика посерело.
     -- Правда ли,-- продолжал Дженнингс,-- что "Пинанг"  частенько замечали
в непосредственной близости от судов, пошедших ко дну со всей командой?-- И,
прежде чем Хендрик  успел ответить, а  прокурор -- запротестовать, добавил:-
Как  я  понимаю, мистер Хендрик, вы и кто-то из команды  во  время стоянки в
Мурманске что-то делали со шлюпкой номер  два.  Не могли бы  вы сказать, что
именно?
     -- По указанию капитана я осмотрел все шлюпки.
     -- Они не требовали ремонта?
     --Нет.
     -- Кто помогал вам?
     -- Юкс, сэр. С этим Дженнингс отпустил  Хендрика. Прокурор вызвал Юкса.
Когда пришёл черёд Дженнингса задавать вопросы, он спросил:
     -- Вы помогли мистеру Хендрику осматривать шлюпки в Мурманске?
     --Да.
     -- Вам  изменили  вахты  так,  что  вы  оказались  за  штурвалом,  кода
произошёл взрыв?
     -- Да,-- ответил Юкс. Его  глаза беспокойно забегали. Дженнингс подался
вперёд.
     -- Вы, часом,  не плавали  на "Пинанге"? На этот раз сомнений не  было:
Юкс струхнул. Он не ожидал  вопроса о "Пинанге". На этом Дженнингсу пришлось
остановиться. У нас не было никаких улик, и он отпустил Юкса. Ивэнса даже не
вызывали.  Прокурор  объявил,  что  выступили  все  свидетели  обвинения,  и
наступил черёд  свидетелей Дженнингса.  Первым  он вызвал меня. Направляемый
его умелыми вопросами,  я рассказал всю историю, ничего не утаивая.  О  моих
подозрениях,  растущем  чувстве  тревоги, разговорах  с коком о "Пинанге", о
том,  что я сам щупал  доски  шлюпки. Тут  юрист-консультант  прервал меня и
спросил,  было  ли темно  и осматривал ли  я  шлюпку  с фонарём.  После меня
выступил  Берт  и подтвердил мои  слова. Затем  настала  очередь Дженни. Она
показала, что моя уверенность в непригодности шлюпок к плаванию убедила  её,
и  она  предпочла  спасательный   плот.   Затем  последовали  заключительные
выступления обвинения и защиты. Подвёл итог юрист-консультант,  и в четверть
первого  трибунал  перешёл  к  обсуждению  нашего  дела.  Всем,  кроме  двух
офицеров-практикантов, предложили покинуть  зал.  В  маленькой комнатке Берт
потёр руки и подмигнул мне.
     -- Капрал! Как тебе это понравилось? Ты  видел, как  менялись  их лица,
стоило   капитану  Дженнингсу  упомянуть   о  "Пинанге"?   Держу  пари,  они
пиратствовали. И мисс Дженни, она произвела на судей впечатление.
     Я кивнул. Надежда  проснулась,  когда Дженнингс  допрашивал  свидетелей
обвинения. Но сухое,  построенное на фактах выступление  юриста-консультанта
словно окатило  меня холодным  душем. Дженнингс сражался за нас до конца. Он
пытался  доказать, что в  своих  действиях  мы руководствовались тревогой за
сохранность  спецгруза и подозрениями. Но судил  нас не  гражданский суд.  В
состав  трибунала   входили  армейские  офицеры,  озабоченные   поддержанием
дисциплины   в   войсковых   частях.  И   нашим   недоказанным   подозрениям
противостояли  суровые факты. Дженнингс не зря предупреждал, что  нам нечего
ждать оправдательного приговора.
     Берт достал пачку сигарет, мы закурили.
     -- Ну, что загрустил, капрал?-- попытался он ободрить меня.-- По-моему,
не всё потеряно. Дженнингс показал, какой подонок этот Рэнкин. Если они ради
приличия и признают нас виновными, то наказание должно быть лёгким.
     Я не  ответил. Тут открылась  дверь,  и вошли  Дженни, её  отец  и жена
Берта. Я не помню, о чём мы  говорили, но  только не о  суде. Мне понравился
отец Дженни,  седовласый шотландец с мелодичным  голосом и весёлыми голубыми
глазами.  Широкая в  кости,  крепко сбитая  миссис  Кук  буквально  лучилась
добротой. Я сразу понял, что  Берту повезло с женой. Чувствовалось,  что она
всегда готова прийти  на помощь и поддержать в  трудную  минуту. Время текло
медленно, разговор не  клеился. Без  четверти  час  наших  гостей  попросили
выйти, а нас отвели в зал  суда. Казалось, ничего  не изменилось. Все сидели
на своих местах.  По  отрешённым  лицам  офицеров  я понял, что наша  судьба
решена. По спине у меня побежали мурашки, когда нам приказали встать.
     -- В данный  момент суду нечего объявить,-- бесстрастным голосом сказал
председатель  трибунала.--  Решение   суда,  подлежащее  утверждению,  будет
обнародовано   в  установленном  порядке.   Юрист-консультант   обратился  к
прокурору:
     -- Вы хотите что-нибудь добавить?  Прокурор  представил наши  послужные
списки.  Дженнингс произнёс речь  с просьбой о смягчении приговора, учитывая
нашу  безупречную службу и  то  обстоятельство, что  в  своих  действиях  мы
руководствовались  благими  намерениями. Вновь нас вывели из зала.  Трибунал
рассматривал вопрос о нашем наказании.
     --  Приговор  трибунала,   подлежащий  утверждению,  будет  обнародован
позднее,-- объявили нам десять минут спустя.  Нас  снова отвезли на  военную
базу. Через  две недели  её  командир огласил приговор:  "Капрал  Варди,  на
заседании трибунала, состоявшемся двадцать восьмого апреля  тысяча девятьсот
сорок  пятого года, вас признали виновным  в мятеже и приговорили к  четырём
годам тюремного  заключения".  Берт получил три года.  Не сразу осознали  мы
значение  его  слов, не сразу начали привыкать к тому, что следующие три или
четыре года будем отрезаны от мира. Этот срок казался нам вечностью.
     Наутро нас погрузили в трёхтонку.
     -- Куда нас теперь повезут?-- спросил Берт. Его  оптимизм испарился без
следа.
     -- Бог знает,-- ответил я. Мы обогнули Плимут и поехали в глубь страны,
через Йелвертон.  Там  свернули направо и начали подниматься в гору. Светило
солнце, по голубому небу бежали редкие  облака. Внезапно меня охватил страх.
Ибо я понял,  куда мы  едем. Я бывал в этих местах. Несколько раз я ездил со
своим  приятелем  к  нему  домой,  в Дартмит.  И  сейчас мы  ехали по шоссе,
ведущему  в  Принстаун.  Я слышал  разговоры о  местной тюрьме  для  военных
преступников. Тогда  я не обращал на них внимания, теперь они  касались меня
самого. Я взглянул на Берта,  не подозревавшего, куда  нас  везут. Он поймал
мой взгляд и попытался улыбнуться.
     -- Детям бы тут понравилось. Ты знаешь, они никогда не были на природе.
Всё  время в  городе. Старшему  только четыре года. Я  чувствовал, что  меня
куда-нибудь  ушлют,  и  мы  хотели,  чтобы  дети  скрасили  её  одиночество.
Бедняжки. Они видели лишь  взрывы да  развалины. Они не представляют, что по
вечерам на улицах зажигают фонари, никогда не ели  бананов,  но старший  уже
отличает "спитфайр" от эр-тридцать восьмого и  разрыв бомбы от  "фауодин". А
для каждого аэростата они  придумали прозвище. Война кончается; я думал, что
смогу показать им море, и на тебе! Это просто невыносимо!
     Я положил ему руку на  плечо. Что  я мог сказать? Слава Богу, у меня не
было ни  жены, ни детей.  Но я чувствовал себя виноватым. Не  надо  было мне
спешить со спасательным плотом. Но тогда я не подумал о последствиях. И в то
же время, послушайся мы Рэнкина, лежали бы  теперь на дне морском. И Рзнкин,
обвинивший нас в мятеже, остался в живых  лишь благодаря мне. Не откажись  я
подчиниться его приказу, он тоже сел  бы  в шлюпку  номер два. После долгого
подъёма  грузовик  выбрался  на  равнину.  Мы  ехали  по  заросшей  вереском
местности,  и  вокруг  чернели  обожжённые  холмы. Бесконечная лента  дороги
выползала  из-под  колёс,  обтекая  скальные  вершины.  Слева  до  горизонта
тянулись  вересковые  заросли, и повсюду к небу  поднимались клубы  дыма.  В
уходящей вниз долине  виднелись маленькие фигурки людей с  факелами в руках.
Они поджигали  остатки прошлогодней  травы и вереск,  чтобы  пастбища  стали
плодороднее.
     Мы  пересекли  железную  дорогу  и  спустя  несколько  минут  въехали в
Принстаун.  Я сидел с  гулко бьющимся сердцем. Если на  рыночной площади  мы
свернём  налево...  Водитель сбросил  скорость,  мы  свернули.  Одно дело --
подозревать худшее, другое  -- знать, что подозрения обернулись реальностью.
А реальность  являла собой одиночные  камеры в самой ужасной тюрьме  Англии.
Маленькие  каменные домишки  прилепились  к  шоссе.  В  них жили  тюремщики.
Грузовик  остановился. Водитель нажал на клаксон. Послышались голоса,  скрип
тяжёлых ворот.  Грузовик  медленно  покатился вперёд,  ворота  захлопнулись.
Водитель заглушил мотор, наш охранник открыл заднюю дверцу.
     --  Вы, двое, выходите,-- крикнул  тюремщик. Мы с  Бертом  спрыгнули на
землю. С двух  сторон возвышались  тюремные  корпуса, сложенные из гранитных
блоков, добытых в близлежащих  каменоломнях, с  крышами из серого  шифера. В
каждой  стене темнели ряды зарешечненых квадратных бойниц -- окна камер. Над
крышами поднималась к небу кирпичная труба,  выплёвывающая  чёрный дым. Берт
огляделся, потрясённый гранитными громадинами.
     --  Где мы, приятель?-- спросил  он тюремщика.  Тот ухмыльнулся.-- Ради
Бога, где мы?-- повторил Берт.
     -- В Дартмуре,--  ответил  тюремщик.  . Не  сразу  до Берта дошёл смысл
этого короткого  ответа.  Тюремщик  не  торопил  нас.  Берт вертел  головой,
изумление на его лице сменилось ужасом. Затем он посмотрел на тюремщика.
     --  Брось,   приятель,   ты  шутишь.   Туда  обычно  посылают   опасных
преступников, осуждённых на длительные сроки.--  Он повернулся  ко мне.-- Он
шутит, Джим?
     -- Нет,--  ответил я.-- Это Дартмурская  тюрьма.  Я  часто  видел её...
снаружи.
     -- Дартмур!-- с отвращением воскликнул Берт.--  Чтоб меня! Что ни день,
то новые чудеса.
     -- Пошли, хватит  болтать!-- нетерпеливо рявкнул тюремщик и  увёл нас с
залитого солнцем двора  в холодные тёмные внутренности гранитных корпусов  с
гремящими дверями  и вымощенными  камнем  коридорами. Мы  прошли медицинский
осмотр,  нас  ознакомили  с  правилами внутреннего распорядка,  переодели  и
развели  по  камерам.  Захлопнулась железная  дверь,  и  я  остался  один  в
гранитном  мешке. Шесть шагов в длину, четыре в  ширину.  Забранное прутьями
окошко. Карандашные надписи на стенах. И долгие годы, которые мне предстояло
провести здесь. Четыре  года,  в лучшем  случае  -- три  с  небольшим,  если
скостят срок за примерное  поведение. Тысяча сто двадцать шесть дней. Нет, я
же  не  учёл,  что тысяча  девятьсот сорок  восьмой год високосный.  Значит,
тысяча  сто  двадцать  семь дней. Двадцать семь  тысяч  сорок  восемь часов.
Миллион шестьсот  двадцать две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Всё это я
сосчитал  за  одну  минуту.  Одну из полутора миллионов,  которые должен был
провести в этой тюрьме. В пустынном коридоре глухо прогремели шаги, звякнули
ключи. Я сел на койку, пытаясь взять себя в руки. Тут раздался стук в стену.
Слава Богу, я знал азбуку  Морзе и с облегчением понял, что даже взаперти не
останусь один. Тюремный телеграф  разговаривал языком  Морзе. Мне выстукали,
что Берта поместили через камеру от меня.
     ...  Я не собираюсь  подробно рассказывать  о  месяцах,  проведённых  в
Дартмуре. Они стали  лишь  прелюдией  к нашей истории и  не оказали  на  неё
особого  влияния, если  не считать  полученной мною моральной  и  физической
закалки.  Если  б  не Дартмур, едва  ли  я решился  бы  на плавание  к Скале
Мэддона. Мрачный гранитный Дартмур придал мне смелости.
     Правда, ужас одиночного заключения  никогда  не  покидал  меня.  Как  я
ненавидел  свою   камеру!  С  какой   радостью   я  работал  в  каменоломне,
поставляющей гранитные блоки  для строительства, или на тюремной ферме. Если
я находился среди людей, меня не пугали ни тяжёлый труд, ни дисциплина.
     В то  время в Дартмуре находилось почти триста заключённых. Около трети
из них,  как я и Берт, были осуждены трибуналом, остальные военнослужащие --
гражданскими судами за хулиганство, воровство,  поджоги, мародёрство. Многие
были преступниками до войны, попали  в армию по всеобщей мобилизации,  но не
изменили  дурным привычкам.  Некоторые,  вроде  меня  и Берта,  оказались  в
Дартмуре по ошибке.
     В  Дартмуре  меня не  покидала  мысль о мрачной  истории  этой  тюрьмы.
"ДЖ.Б.Н.  28  июля, 1915-1930"-  гласила  одна из  многочисленных  настенных
надписей. Её я запомнил на всю жизнь. Я часто думал об этом человеке, ибо он
вошёл  в Дартмур в день моего  рождения, а  вышел,  когда мне исполнилось 15
лет. Камеры, тюремные  дворы, мастерские,  кухни, прачечные -- везде  витали
духи людей, которых  заставили провести тут долгие  годы. По странной иронии
Дартмурская  тюрьма   строилась  в   начале   девятнадцатого   столетия  для
французских  и  американских  военнопленных,  теперь  же  в  неё  направляли
провинившихся англий
     ских солдат. Постепенно я втянулся в тюремную жизнь. Я понял, что самое
главное  --  не  оставлять  времени  для  раздумий,  занимать  делом  каждую
свободную минуту.  Я  вёл календарь,  но  не  считал  оставшиеся  месяцы.  Я
старался выбросить из памяти всё,  что привело меня в  Дартмур,  не  пытался
отгадать,  что  произошло со  шлюпками "Трикалы"  и  почему Хэлси три недели
болтался в Баренцевом море. Я смирился  со  всем и постепенно  успокоился. И
вообще,  теперь меня интересовали не мои сложности,  но  география, история,
кроссворды. Всё,  что  угодно, кроме меня самого. Я написал родителям, чтобы
они знали, где  я нахожусь,  и изредка получал от  них письма. С  Дженни  мы
переписывались  регулярно.  Я  с  нетерпением  ждал  каждое  её  письмо,  по
несколько дней носил конверт в кармане, не распечатывая его, чтобы уменьшить
промежуток до следующего письма, и в то же время они пробивали брешь в броне
восприятия и безразличия, которой я  пытался окружить себя. Дженни писала  о
Шотландии,  плаваниях по заливам и  бухтам  побережья, посылала мне  чертежи
"Айлин Мор", то  есть напоминала  о том, чего лишил меня приговор трибунала.
Весна  сменилась летом. Капитулировала Германия, затем --  Япония.  Облетели
листья с деревьев, приближалась  зима. В ноябре землю запорошил первый снег.
На  Дартмур  наползали густые туманы. Стены наших  камер блестели от  капель
воды. Одежда, казалось, никогда не  просыхала.  Всё это время  я поддерживал
постоянный контакт с Бертом. Вор, сидевший в камере между нами, перестукивал
наши  послания  друг  другу. Он попал  в Дартмур  повторно --  невысокий,  с
маленькой  пулеобразной   головой,  вспыльчивый,  как  порох.  Он  постоянно
замышлял  побег,  не  предпринимая,  правда,  никаких  конкретных шагов  для
осуществления своей мечты. Он держал нас в курсе всех  планов. Таким образом
он убивал время, хотя с тем же успехом мог разгадывать кроссворды.
     Иногда нам с Бертом удавалось поговорить.  Я помню, что в один из таких
дней он  показался  мне очень  возбуждённым. Мы работали в одном наряде,  и,
поймав мой  взгляд, он  каждый  раз  широко  улыбался. По  пути  к тюремного
корпусу он пробился ко  мне и  прошептал: "Я  был у дантиста,  приятель.  Он
ставит мне протезы". Я быстро взглянул на Берта. Привыкнув к его заваленному
рту, я  не мог  представить  моего  друга  с зубами. Охранник  приказал  нам
прекратить разговоры.
     Примерно через месяц я вновь встретил Берта и едва узнал его. Обезьянье
личико  исчезло.  Рот  был полон зубов.  С  лица  Берта не  сходила  улыбка.
Казалось, он набил  рот белыми  камушками и  боялся их  проглотить. С зубами
Берт стал гораздо моложе. Раньше я никогда не задумывался,  сколько ему лет,
теперь же понял, что не больше тридцати пяти.  По всей видимости, я привык к
его зубам  быстрее, чем  он сам. И  ещё  долго  Скотти, воришка,  занимавший
камеру между  нами, перестукивал мне  восторги  Берта.  Наступило рождество,
повалил снег. Первую неделю января мы только и делали, что расчищали дворы и
дороги.  Я  с удовольствием сгребал снег; работа согревала,  и нам разрешали
напевать и разговаривать.
     А потом снег сошёл, засияло  солнце, запахло  оттаявшей землёй. Природа
пробуждалась  от   зимней  спячки.  Защебетали  птицы.  Весеннее  настроение
захватило и меня. Я перечитывал письма Дженни и с нетерпением ждал новых.  И
в один прекрасный день понял, что влюблён в неё. Как я ругал себя. Я сидел в
тюрьме, от меня отказалась  невеста, родители разочаровались  во мне.  Какое
меня  ждало  будущее,  что я  мог ей  предложить? Но вскоре  всё изменилось,
разорвалась окутавшая меня пелена печали и раздражения. Один из  тюремщиков,
Сэнди,  иногда давал мне старые газеты. Я прочитывал их от корки до корки. И
7 марта 1946  года  во вчерашней лондонской газете  я прочёл заметку,  круто
изменившую мою жизнь. Напечатанная на первой странице, она занимала лишь три
абзаца. Я вырезал заметку. Сейчас, когда я пишу эти строки, она лежит передо
мной на столе. "ПЕРВАЯ ПОСЛЕВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА ЗАТОНУВШИМИ СОКРОВИЩАМИ.
     Шкипер  "Трикалы" намерен  поднять со дна  моря  груз серебра. Ньюкасл,
вторник.  Капитан Теодор  Хэлси, шкипер  сухогруза  "Трикала" водоизмещением
5000 тонн, принадлежащего пароходной компании Кельта  и  затонувшего  в  300
милях  к  северо-западу  от  Тромсё, намерен  поднять  с  морского  дна груз
серебра,  находившегося  на  борту судна.  Стоимость  серебра  -- 500  тысяч
фунтов. Он  и ещё несколько человек, спасшихся  с "Трикалы", объединили свои
средства  и  основали   компанию   "Трикала"   рикавери".   Они   купили   у
адмиралтейства списанный  буксир и  устанавливают  на него в доках Тайнсайда
самое современное  оборудование  для подводных работ. При  нашей встрече  на
мостике  буксира,  названного  "Темпест", капитан Хэлси сказал следующее: "Я
рад,  что вы  приехали  именно  сегодня,  ровно  через год  после того,  как
"Трикала" подорвалась на мине и затонула".
     Капитан  невысок ростом,  широкоплеч,  с аккуратно подстриженной чёрной
бородой  и  живыми  пытливыми  глазами.  Его  движения  быстры и  энергичны.
"Теперь,  наверное,  нет смысла скрывать,  что на  "Трикале" находился  груз
серебра. Мне известны координаты района, где затонула "Трикала". Море там не
такое уж глубокое. Я убеждён, что новейшее оборудование для подводных работ,
созданное в последние  годы, позволит нам поднять  серебро с  морского дна".
Далее  капитан отметил,  что  его экспедиция  по подъёму затонувших сокровищ
будет первой после войны. Мистер  Хэлси представил  мне своих  офицеров, так
же, как  и он сам, спасшихся с "Трикалы". Пэт Хендрик, молчаливый шотландец,
был его первым помощником. Лайонел Рэнкин, бывший мичман королевского флота,
только что вышел в отставку после четырнадцати лет безупречной службы. Кроме
перечисленных  офицеров, с "Трикалы"  спаслись  два  матроса,  которые  тоже
пойдут на  "Темпесте". "Мы считаем,  что  те, кто был  на  борту "Трикалы" в
момент  взрыва  и выдержал трёхнедельное плавание зимой  в  открытой шлюпке,
имеют право на  участие в  экспедиции,-- сказал мне капитан Хэлси.-- Серебро
мы  достанем, я  в  этом  не сомневаюсь. Если подготовка и далее  пойдёт  по
намеченному плану,  мы отплывём 22 апреля". Он отказался  назвать имена тех,
кто  финансирует  экспедицию, просто повторив,  что все  пятеро спасшихся  с
"Трикалы" материально заинтересованы в успешном поиске серебра".
     Я прочёл заметку несчётное  число  раз.  Я  выучил её слово в  слово. И
никак не мог отогнать  от себя мысль о  том, что слишком уж гладко выглядели
объяснения  капитана Хэлси. И  впервые за долгие месяцы заключения  я  начал
перебирать в памяти  события, происшедшие на борту "Трикалы". Почему, почему
все спасшиеся держатся  вместе? Хэлси,  Хендрик, Рэнкин,  Юкс, Ивэнс  -- они
оставались на судне, когда мы сели на спасательный  плот. Двадцать один день
их  носило'по  Баренцеву  морю  в  открытой  шлюпке, они  присутствовали  на
заседании  армейского трибунала  и  теперь отправлялись на поиски затонувших
сокровищ. Чтобы попасть на  "Темпест", Рэнкин даже подал в отставку.  Должно
быть,  они  не сомневались,  что  найдут  серебро.  И почему  никто из  них,
вернувшись  в Англию, не поступил  на работу?  У меня не  возникало сомнений
насчёт участия в  экспедиции  Хэлси  и Хендрика, но Юкс и Ивэнс должны  были
наняться  на  другие  суда,  плавающие  в далёких  морях.  Случайно  ли  они
собрались  в  Англию  аккурат  к отплытию "Темпеста"?  Или  тут что-то  ещё?
Допустим,  они  боятся  друг друга. Допустим, им известна  какая-то страшная
тайна... Помимо  естественного  желания найти сокровища этих людей связывало
что-то ещё.  И  моя  уверенность  в  этом крепла  с каждым  часом.  Все  мои
умозаключения  основывались  на  этом  допущении.  И  слово  "Пинанг" начало
заслонять  в моём мозгу слово  "Трикала". Старый кок вплыл ко мне в камеру в
мокром  переднике,  со  слипшимися  от солёной воды волосами. "ПИРАТСТВО",--
шептали его губы. Затем он исчез, лишь распалив моё  воображение.  Деньги на
покупку  буксира,  откуда  они  взялись?  Сколько  стоило  оборудование  для
подводных  работ?  Двадцать  тысяч  фунтов? Или  тридцать?  Хэлси  отказался
сказать,  кто  финансирует экспедицию. Допустим,  это капитан  Хзлси, шкипер
"Пинанга"?  После войны драгоценные камни поднялись в цене, и  в  Лондоне за
них   платили   звонкой  монетой.   Драгоценные  камни  могли  финансировать
экспедицию.
     Я простучал  содержание  заметки нашему  соседу, тот всё передал Берту.
Весь вечер  мы  обсуждали её через сидящего  между нами  воришку.  Следующий
день, как я помню, выдался очень тёплым. В голубом небе ярко сияло солнце.
     В тот день я решил бежать из тюрьмы. Как  мне кажется, на побег побудил
меня Рэнкин. Я не питал никаких чувств к Хэлси или Хендрику, не говоря уже о
Юксе и  Ивэнсе. Но Рэнкин в моём  воображении превратился в чудовище. Долгая
тюремная зима  научила  меня  ненавидеть. И  хотя  усилием  воли я  старался
подавить все мысли о  "Трикале", газетная заметка вернула меня к прошлому, и
я понял,  что  ненавижу  этого мерзавца  лютой ненавистью. Его  жирное тело,
холёные  руки, бледное лицо  и маленькие глазки отпечатались в  моей памяти.
Каждый его жест, каждое движение казались мне воплощением зла. Он возникал и
исчезал  перед  моим  мысленным  взором, словно  большая  белая  личинка.  Я
понимал,  что  он  испугается,  появись  я  перед ним,  он ведь  решил,  что
армейский  трибунал  надёжно  упрятал меня в  Дартмур. И я  загорелся  идеей
побега. Я мог вышибить  из Рэнкина правду. И выбить её следовало до отплытия
"Темпеста". Ради этого я не колеблясь переломал бы ему все кости. В Дартмуре
я понял,  что такое жажда мести.  Я  чувствовал, что готов переступить через
себя, не останавливаться  ни перед чем, но  узнать правду,  сокрытие которой
стоило мне года тюрьмы. Как ни странно,  думал я не об организации побега, а
о  том, что предстояло  сделать на свободе.  Весь вечер  я  строил  планы. Я
доберусь  до Ньюкасла,  найду буксир. Рэнкин должен  жить в каюте, в крайнем
случае  --  в  одной из ближайших гостиниц.  Я буду следить за ним. А потом,
улучив удобный момент, прижму его к стенке.  И вырву  у  него  правду. Я так
ясно представлял себе эту сцену, что у меня и мысли не возникло о преградах,
стоящих между нами, равно как и о том, что мои подозрения  беспочвенны и они
действительно  собираются  достать  серебро  с морского дна.  Утро  выдалось
холодным.  Дартмур затянул  густой туман. И влажный  блеск  гранитных блоков
посеял в моей душе зёрна сомнения. Как я выберусь отсюда? Мне нужны деньги и
одежда. А когда мы вышли  на утреннее построение,  тюремная  стена буквально
рассмеялась  мне  в  лицо. Как  я собираюсь  перелезть  через  неё?  Как мне
преодолеть  окружающие  Дартмур  болота? Я уже изучил  действия  охраны  при
побеге:  звон  тюремного  колокола,  сирены   патрульных  машин,  тюремщики,
прочёсывающие окрестности,  собаки.  Из  Борстала, сектора,  где содержались
преступники, осуждённые обычным судом, этой весной бежало несколько человек.
Всех их поймали  и вернули в Дартмур. И я  знал, что происходит за пределами
тюрьмы. Всё-таки  я провёл у моего приятеля не одну субботу и воскресенье. О
побеге   оповещались   все   окрестные   городки.  Немногочисленные   дороги
патрулировались полицией. На перекрёстках проверялись документы пассажиров и
водителей  автомашин.  Бежавшему приходилось  идти  только  ночью, сторонясь
дорог. И успешный исход побега казался  весьма  проблематичным. Настроение у
меня испортилось.  Но  тут произошло  событие, решившее мою судьбу. Шестерых
заключённых, в том числе и меня, определили на малярные работы. По утрам нас
вели к  сараю у  восточного сектора  тюрьмы,  где мы  брали лестницы, вёдра,
кисти. Прямо над сараем возвышалась тюремная стена.  Вечером, когда мы несли
лестницы назад, мне удалось положить в карман  кусок  шпаклёвки.  В камере я
убрал её в жестяную коробочку из-под табака, чтобы она не засохла. Вечером я
отстучал  Скотти вопрос, сможет  ли он изготовить мне дубликат ключа, если я
передам  ему  слепок.  Скотти  работал в  механических  мастерских.  "Да",--
услышал я  ответ. Два дня  спустя мне  крупно повезло. Мы  красили  один  из
корпусов,  и   наш  охранник  внезапно  обнаружил,  что  кончился  скипидар.
Наверное,  мне   следовало  сказать   раньше,  что   большинство  тюремщиков
благоволило ко мне.  Во  всяком случае,  охранник бросил мне  ключи  и велел
принести из сарая  скипидар. Я помню,  как, не веря своим глазам, смотрел на
ключ, лежащий у меня на ладони.
     -- Иди, Варди, да побыстрее,-- прикрикнул охранник. Я сорвался с места,
прежде  чем  он успел передумать.  Следующим  утром,  когда мы  убирали наши
камеры, я сунул Скотти жестянку со слепком. Берт это заметил.
     --  Зачем ты  подмазываешь его, Джим?-- спросил Берт. Он подумал, что я
передал  Скотти табак. Я рассказал ему  о своём замысле. Он имел право знать
обо  всём,  так  как  сведения,  полученные  от  Рэнкина,  могли  привести к
пересмотру наших приговоров. Берт просиял.
     -- Ты позволишь  мне уйти с тобой, Джим?-- прошептал он.-- Один  ты  не
справишься.
     -- Не дури, Берт,-- возразил я.-- Ты отбыл уже треть срока.
     --  Ну  и  что? Это неважно. Если  ты  собираешься  бежать,  я  тут  не
останусь. Я  знаю, почему ты решился на  побег. Из-за этой заметки  о поиске
серебра. Ты чувствуешь, что там  не  всё  чисто. И я  с  тобой  согласен. Ты
хочешь добраться до Ньюкасла, да? Я кивнул. ,
     -- А я не хочу сидеть здесь, когда  ты будешь вынимать душу из Рэнкина.
Ты  можешь  рассчитывать на  меня. Как насчёт пятницы? Прошёл  слух,  что  в
Борстале опять поднимается шум. Кажется, в восемь вечера.
     -- Послушай, Берт,-- начал  я, но замолчал,  так как к  нам  направился
один из тюремщиков.
     Весь  вечер  Берт  бомбардировал  меня   посланиями.  Я  удивился   его
настойчивости. Сначала  я  подумал,  что  он чисто  по-товарищески предложил
составить мне компанию. Но постепенно осознал, что им руководило нечто иное.
Берт  хотел  убежать, чтобы  использовать единственный шанс на оправдание. Я
вновь  и  вновь объяснял  ему,  что  произойдёт,  если  Хэлси  действительно
собирается доставать серебро  с морского дна.  В этом  случае  нам  придётся
скрываться  до конца дней  своих, он  не  сможет жить с  женой  и детьми, не
найдёт приличной работы. И это при удачном побеге. Если  же нас  поймают, то
придётся провести за решёткой не три  и четыре года, а гораздо больше.  Берт
не отступался,  но на все его просьбы я  ответил отказом.  Наконец  послания
иссякли, и я решил, что он смирился. Но  наутро он вновь поднял  этот вопрос
над мешком картофеля: мы дежурили по кухне. Он сел рядом со мной.
     --  Когда  ты  собираешься  бежать, Джим?--  спросил  он,  ловко очищая
картофелину.
     --  Не  знаю,-- ответил я.-- Сначала Скотти  должен передать мне  ключ.
Если он успеет, попробую в пятницу, как ты и предлагал. У охраны будет много
хлопот с Борсталом, и они не сразу заметят побег.
     --  А как ты собираешься  доехать  до Ньюкасла? Нужны деньги  и одежда,
надо обойти полицейские кордоны.  И не  забывай о собаках. В  такое  время в
болотах  долго не  проходишь. Те двое из Борстала, что бежали под Рождество,
выдержали лишь трое суток.
     -- Ну,  сейчас  теплее,--  прошептал я.--  А  насчёт  денег и одежды...
Помнишь,  я тебе  говорил, что  до войны часто  ездил со своим другом  к его
родителям. Они живут в Дартмите. Я  написал ему пару месяцев назад. Подумал,
что он  может приехать ко  мне. Но его убили в Африке. Мне ответил его отец.
Прислал такое тёплое, дружеское  письмо. Я думаю, что получу там и деньги, и
одежду. Некоторое время мы молча чистили картошку.
     -- Послушай, Джим,-- Берт  пристально посмотрел  на меня.-- Мы  с тобой
друзья,  так? Ты и  я,  мы  вместе с  самого  начала. Мы не  сделали  ничего
плохого. Мы не преступники и не дезертиры. Давай и дальше держаться  вместе.
Если ты хочешь бежать, я пойду с тобой.
     Его карие  глаза  озабоченно  разглядывали  меня.  Он уже Ни о  чём  не
просил. Он, как и я, принял решение.
     -- Я иду с тобой,-- упрямо повторил он.-- Мы вместе с самого  начала. И
не должны расставаться.
     Дурень!-- не  сдавался  я.--  Подумай,  скорее  всего  нам  не  удастся
добраться до Ньюкасла. Не так-то легко пройти даже болота. Если нас схватят,
тебе прибавят срок.
     -- Как и тебе,-- отвечал он.-- Но ты готов рискнуть, не так ли?
     --  Я -- другое  дело,-- возразил я.-- Даже при примерном поведении мне
сидеть чуть  ли не три года. Это очень много. Кроме  того, если я не  добуду
доказательств,  позволяющих пересмотреть решение  трибунала, какое меня ждёт
будущее?
     -- А я? У меня  что, нет чести?  Думаешь,  я хочу, чтобы люди говорили:
"О,  Берт Кук, который три года сидел  в  Дартмуре за  мятеж"? Я хочу, чтобы
меня уважали.  Вот так-то. Если  ты бежишь,  то  бери меня с собой. Если нас
поймают, значит не судьба, за всё ответим вместе. Я знаю, где сейчас Рэнкин,
и хочу быть рядом,, когда ты будешь говорить с ним. Он не их тех, кто держит
язык за зубами. Если ему есть что сказать, он скажет всё, что знает. Я начал
возражать, но Берт схватил меня за плечо. Его голос дрожал.
     -- Послушай,  Джим, один  я пропаду. Пока  ты со мной, всё нормально. Я
набираюсь  сил,  глядя  на  тебя.  Не  оставляй меня,  Джим.  Ради Бога,  не
оставляй. Я этого не вынесу,  честное слово, не вынесу. Ты  уже раз спас мне
жизнь. Я пойду  с  тобой,  ладно? Что я мог  ответить? Конечно,  он поступал
глупо, недальновидно, но я протянул ему руку.
     -- Если ты этого хочешь, Берт, я буду только рад. Всё будет в  порядке.
Мы доберёмся до Рэнкина.
     -- Во всяком случае, попытаемся, приятель.-- Берт крепко пожал мне руку
и широко улыбнулся.
     На  том  и порешили.  Утром Скотти передал мне ключ, сделанный по моему
слепку.
     -- Гарантии  не даю,--  прошептал  он,--  но  желаю удачи. Это  было  в
четверг. Вечером нам простучали,  что  завтра  в  восемь вечера  в  Борстале
начнётся бунт. Темнело у нас  раньше.  Мы решили бежать в девятнадцать сорок
пять. Единственная трудность заключалась в том, как  оказаться в  это  время
вне камер.  Вот тут нам помог Скотти. Он столько думал о побеге, что играючи
разделался с таким пустяком. Он отстучал мне, что его с приятелем включили в
команду  по  переноске  угля  после завтрашнего  ужина.  Эта  работа  обычно
занимала  от  полутора до двух  часов. Его  идея заключалась  в том,  что на
перекличке мы должны выйти вперёд, когда охранник назовёт их  фамилии.  Если
мы не будем лезть ему на глаза, он.,не заметит подмены. Он же и его приятель
вернутся в камеры, скажут,  что не смогли  таскать уголь, поскольку-де плохо
себя чувствуют,  а нас, мол, поставили вместо них. Тем самым наше отсутствие
в  камерах  ни  у кого не вызовет подозрений.  А дальше  всё зависело от нас
самих.
     В  пятницу,  в  шесть  вечера,  охранник  выкрикнул  фамилии   двадцата
заключённых, назначенных на переноску  угля. Он не отрывал взгляда от списка
и,  естественно,  не заметил,  что  мы с  Бертом заняли места  Скотти  и его
приятеля.
     Пять минут спустя мы уже засыпали уголь в мешки.
     -- Ключ у тебя, приятель?-- прошептал Берт.
     -- Да,-- ответил я.
     Больше мы  не разговаривали, занятые  своими мыслями. Накрапывал мелкий
дождь,  медленно опускались сумерки. Над  Дартмуром  висели  низкие  тяжёлые
облака, над  болотами клубился серый туман. Погода  благоволила  к  нам.  До
наступления  ночи оставались считанные  минуты.  Я  взглянул на  часы. Самое
начало восьмого. От свободы нас отделяли три четверти часа.
        VI. ПОБЕГ ИЗ ДАРТМУРА

     Наверное,  это были  самые  долгие  три четверти  часа  в  моей  жизни.
Наполнив  мешки,  мы погрузили их в кузов и начали распределять по блокам. Я
то  и дело поглядывал на  часы. На фоне  открытой освещённой  двери изморось
казалась  тонкой серебряной вуалью. Минут пять я сыпал  уголь в бункер возле
одной из печей.  Когда  я вернулся к  грузовику, уже  стемнело, туман покрыл
землю непроницаемым одеялом. При мысли о том, что мы можем заблудиться, меня
охватила паника.
     Грузовик  медленно покатил на плац.  Вокруг нас  горели  тюремные огни.
Туман оказался не таким густым, как я думал. Тут Берт дёрнул меня за рукав.
     --  Не  пора  ли, дружище? Я  показал ему часы.  Стрелки на  светящемся
циферблате стояли на семи сорока.
     --  Держись   рядом  со  мной,--  шепнул  я.--  Ускользнём  при  первой
возможности.
     Возле соседней группы зданий показался грузовик. Старший тюремщик вошёл
в котельную присмотреть за погрузкой угля.
     -- Берт,-- шепнул я,-- скидывай ботинки.
     Через минуту  мы  уже крались  в  тени  вдоль  высокой стены одного  из
блоков. Добравшись до угла, остановились. Фары грузовика позади нас заливали
сиянием гранитную стенку, над нашими головами тускло светились оконца камер.
Сквозь  тюремные носки  я  чувствовал  колючий холод  земли.  Колени у  меня
дрожали. Мы прислушались.
     --  Пошли,-- сказал  я  и взял  Берта за руку. Мы очутились на открытом
месте. Ноги наши ступали совершенно бесшумно. Дважды я останавливался, чтобы
оглянуться  на тюремные  огни и запомнить  расположение блоков  относительно
сарайчика с  красками, но  мы всё  равно врезались в  стену,  а не  в сарай.
Свернув налево, ощупью двинулись вперёд  в надежде, что увидим  строение,  в
котором хранились лестницы, на фоне тюремных блоков. Пройдя ярдов пятьдесят,
мы  налетели  на совершенно  другое  здание, и  я  понял, что  идти  надо  в
противоположную сторону. Мы быстро зашагали обратно. Было без десяти восемь.
Теперь  время  летело  с  невероятной  быстротой.  Я  боялся, что  "птенчики
Борстала"1  начнут бунт  раньше  назначенного срока.  А  когда он  начнётся,
тюремное начальство, вероятно, осветит прожекторами стены. Я  увидел  нужные
нам  сарайчики,  и моё  сердце бешено  забилось. Мы  ощупью пробрались вдоль
стены и отыскали дверцу сарая с краской. На ходу я вытащил  из кармана ключ.
Теперь  всё  зависело от  того,  подойдёт ли  он. Я  начал нашаривать ключом
замочную скважину,  рука моя неистово  тряслась. Ключ  вошёл, и я  попытался
повернуть его. Меня охватил ужас: ключ не действовал. Где-то что-то заедало,
бородка  не влезала в  замок до конца.  Я попробовал  вытащить  ключ, но его
заклинило.
     --  Придётся  забивать  его  в  замок,--  шепнул Берт  чуть погодя.  Мы
прислушались.  Вокруг ни  звука. Часы показывали  без  пяти  восемь. Я  едва
видел, как Берт сжал в руке свой ботинок и начал бить им по ключу. Казалось,
что стук  разорвал тишину в клочья. Мне подумалось, что охрана слышит  его и
уже бежит сюда со всех сторон. Но вот стук прекратился, и Берт хмыкнул. Ключ
повернулся в замке. Мы очутились в сарайчике.
     Вытащить  длинную  зелёную  лестницу было  секундным делом. Мы  закрыли
дверь, но  ключ намертво засел в  замке. Пришлось оставить там этого  немого
свидетеля нашего побега. Наконец мы оказались у стены.
     Натянув ботинки,  мы установили  лестницу и мгновение спустя уже стояли
на  верхушке  стены, втягивая лестницу  следом  за собой. Огни тюрьмы горели
ясно,  и у  меня  было  ощущение, что  нас  видят.  Однако чёрный фон  болот
скрадывал наши очертания. Перевалив лестницу через стену, мы установили её с
внешней  стороны  и в следующий  миг были уже  внизу. Лестницу  мы  оттащили
подальше, спрятали в высокой траве и бросились бежать. К несчастью, у нас не
было компаса, но я слишком хорошо знал округу, чтобы сбиться с пути в  самом
начале. Спустившись  с холма, мы очутились у дороги, которая соединяла шоссе
на Эксетер  с  магистралью на Тевисток  и Тубридже  и огибала  стороной При1
Несовершеннолетние преступники, срок заключения которых зависит от поведения
в тюрьме.  (Примеч.  пер.) нстаун.  Мы продолжали бежать. Внезапно у  нас за
спиной разверзся ад: "птенчики Борстала"  взбунтовались. Мы пересекли дорогу
и  полезли  на противоположный склон, чуть уклоняясь вправо. Оглянувшись,  я
увидел под крышей одного из блоков оранжевое сияние.
     -- Похоже, они что-то подожгли,-- задыхаясь, выпалил Берт.
     -- Дай  Бог, чтобы пожарным не понадобились  лестницы  из того сарая,--
сказал  я, и словно мне  в  ответ зазвонил тюремный  колокол, заглушая своим
зычным гласом шум бунта.
     -- Как ты думаешь, это из-за нас или из-за свары?-- спросил Берт.
     --  Не  знаю... Идти стало  труднее,  и мы  уже  не  бежали, а  скорее,
ковыляли вперёд.
     --  Может, отдохнём минутку, Джим?-- предложил Берт.-- У меня  колики в
боку.
     -- Отдохнём, когда переидём через шоссе Эксетер -- Принстаун.
     -- Что там за огни внизу?
     --  Тубридж,-- ответил я.-- Там  есть кафе. А прямо над ним через  холм
идёт дорога на Дартмит.
     Гребень холма  впереди нас осветили лучи фар,  потом машина  перевалила
через  верхушку и устремилась вниз -- снопы  света,  описав дугу,  упали  на
гостиницу и два моста.  На мгновение блеснула серебром  вода,  потом  машина
поползла вверх, к Принстауну. Во тьме сияли два красных огонька.
     В тюрьме вспыхнули все фонари, из главных ворот выехало несколько машин
с включёнными фарами. Они тоже свернули к Принстауну.
     -- Пошли, Берт,-- сказал я.-- Давай руку.  Надо пересечь дорогу, прежде
чем патрульные машины минуют Принстаун и въедут в Тубридж.
     --  Как  ты думаешь,  у  нас  есть  шанс?--  спросил  Берт,  когда  мы,
спотыкаясь,  двинулись дальше.  Я  не  ответил.  Я  рассчитывал,  что  побег
обнаружат через час или два, не раньше.  Теперь же наши шансы представлялись
мне весьма слабыми. Но мы были уже недалеко от дороги. Если удастся пересечь
её, то, даст Бог...
     -- А что если угнать одну из тех машин возле  кафе?-- предложил Берт.--
Там три штуки.
     -- В наши дни люди не оставляют ключи в замках зажигания,-- ответил я.
     --  Тихо! Слышишь?  Что  это?--  В  голосе  его слышался  страх.  Сзади
доносился отдалённый лай собак.
     -- Боже мой!-- закричал Берт и бросился бежать. Его дыхание было похоже
на рыдания.
     Лай быстро настигал нас, теперь  он заглушал  гвалт в  тюрьме. Это  был
жуткий звук. Мы достигли гребня холма. Дорога была почти рядом.
     -- Пересечём шоссе и пойдём к реке,-- выдохнул я.-- Так мы собьём собак
со следа.
     В  это  время свет какой-то машины  полоснул  по фасаду гостиницы, и  я
увидел  выходящего из дверей человека. Он направился к одному из автомобилей
на стоянке.
     -- Берт,-- сказал я,-- ты хочешь рискнуть?
     -- А что я, по-твоему, тут делаю?
     -- Прекрасно.  Смотри  вон  на ту  машину. Её  владелец один.  Если  он
свернёт сюда, выходи на дорогу и ложись на самой верхушке холма, тогда он не
успеет заметить,  что  на тебе  тюремная одежда. Лежи  так, будто тебя сбила
машина. Если он остановится, покличь  на  помощь; остальное  -- моя  забота.
Смотри только, чтобы никто не ехал навстречу.
     --  Ладно.  Гляди,  он  отъезжает.  Машина  с включёнными  подфарниками
тронулась с  места, медленно  взобралась на  дорогу и остановилась,  будто в
нерешительности. Зажглись фары, их лучи описали широкую дугу и ярко осветили
нас. Набирая ход, машина поехала вверх по склону в нашу сторону. Берт нырнул
на дорогу, я перешёл на другую сторону и лёг в мокрую  траву на обочине. Лай
собак, звон колокола, гвалт  в  тюрьме  -- все звуки  стихли. Я  слышал лишь
рычание приближающегося к нам автомобиля. Я был совершенно спокоен. Свет фар
упал  на распростёртого на шоссе Берта и указатель,  стоявший на развилке на
Дартмит.  Берт  вяло взмахнул  рукой,  машина  замедлила ход и  стала.  Берт
крикнул,  дверца  открылась,  и водитель вылез наружу.  Он  был в нескольких
футах от меня, когда я поднялся из травы, и у него хватило времени только на
то, чтобы повернуться. Мой кулак угодил прямо ему в подбородок.
     --  Порядок,  Берт,-- выговорил я, сгибаясь  под  тяжестью  оглушённого
водителя. Берт уже вскочил. Я оглянулся на гостиницу. Всё тихо. Зато гребень
холма за мостом был  залит светом автомобильных  фар. Времени у нас осталось
ровно столько,  сколько  понадобится этим машинам, чтобы добраться  сюда. Мы
запихнули водителя на заднее сиденье, и  Берт нырнул в машину следом за ним.
Я прыгнул  за руль, и мы тронулись, выбрав правую  ветвь шоссе. Машина  была
старая, но пятьдесят миль давала легко. Я всё время давил  на акселератор, и
через десять минут мы уже катили вниз по пологому склону холма к Дартмиту. Я
переехал короткий горбатый мост, свернул влево вдоль кромки воды и остановил
машину среди высоких кустов утёсника. Берт уже успел связать водителю руки и
заткнуть ему рот кляпом и теперь связывал ноги.
     -- Постараюсь вернуться как можно скорее,-- пообещал я.-- Самое большее
-- через четверть часа.
     На деле же я обернулся  ещё быстрее. Мы уже давно  не виделись  с отцом
Генри  Мэнтона,  но  он  сразу меня  узнал.  Перечисляя, что  мне  нужно,  я
чувствовал страшную неловкость, а Мэнтон сокрушённо качал головой. Он ничего
не  сказал, только спросил,  какой размер  у  моего друга.  Оставив  меня  в
прихожей,  ушёл  и  через  несколько  минут  вернулся  с  грудой   одежды  и
несколькими парами ботинок. Здесь был костюм Генри. Я знал, что размер у нас
почти одинаковый.  Для Берта хозяин дома дал мне собственный старый  костюм.
Рубашки, воротнички, галстуки, шляпы и плащи -- он не забыл ничего. Когда  я
взял узел с одеждой под мышку, Мэнтон сунул мне в руку деньги.
     -- Здесь восемнадцать фунтов,-- сказал он.-- Жаль, что так мало, но это
всё, что есть в доме.
     Я попытался было поблагодарить его, но хозяин подтолкнул меня к двери.
     -- Генри  любил тебя,-- тихо сказал  он,--  и не хотел, чтобы ты думал,
будто он был другом только на  погожий  день.  Удачи, Мой  мальчик.-- Мэнтон
положил  руку мне на плечо.-- Хотя, боюсь, ты  ступил на трудную  дорогу. Не
беспокойся: одежду и деньги можешь не возвращать.
     Я снова принялся благодарить  его, но он мягко выставил меня  в  ночь и
закрыл  дверь.  Он понимал, что  мне надо  спешить. Я  торопливо вернулся  к
машине, мы с Бертом переоделись на берегу Дарта, привязали к узлу с тюремной
робой камень и утопили его в чёрных быстрых водах реки.
     Потом  я вновь  вывел машину на дорогу, и мы покатили на юг, к Тотнесу.
Но  далеко  уехать  не  удалось.  Перед  деревушкой  Постгейт  дорога  опять
пересекала  Дарт,  здесь стоял  узкий  горбатый мост,  отмечавший, очевидно,
южную границу Дартмура. Если  полиция  установила  кордоны, то  один из них,
скорее всего,  как раз  на этом мосту. Поэтому, не  доезжая до  Постгейта, я
загнал машину в кусты на верхушке холма перед мостом.  Бедняга  водитель был
слишком напуган и  за всё  время  поездки  даже  не попытался высвободиться.
Когда я склонился над ним, чтобы извиниться за нашу вынужденную грубость, он
только посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.
     Мы оставили его, крепко связанного, на заднем сиденье и поспешили вниз,
к  реке.  Склон  холма  был  крут  и усеян валунами, тьма  -- кромешная.  Не
слышалось никаких звуков,  кроме плеска омывавших камни  волн  Дарта. Мелкая
изморось липла к  лицу. Река с рокотом  несла  гальку.  Под ногами  ломались
сухие кусты, мёртвым ковром покрывавшие замшелый камень,-- когда-то  русзили
под ногами.  Идти  по ним  в  темноте было довольно опасно. Нам понадобилось
минут двадцать, чтобы пробиться к  воде. Наконец  она  заплескалась  у наших
ног,   заплескалась  громко  и  настырно,  заглушая  все   остальные  звуки.
Поверхность воды и белая пена вокруг валунов были едва различимы.
     -- Не  нравится  мне  это,--  сказал Берт.--  Может,  пройдём  вверх по
течению  и посмотрим, как  дела на мосту?  Огней я там не заметил. Вдруг там
никакого  кордона и нету. Даже если мы сумеем перебраться вброд, видик у нас
будет ещё тот, пока не просохнем. Я заколебался. Соблазн был велик, но столь
же велик был и риск. Мы могли нарваться на пост, сами того не заметив.
     --  Нет, перейдём  здесь,-- решил я. Берт не  стал спорить. Помоему, он
тоже забеспокоился.  Мы взялись за руки и ступили с  берега  в быструю реку.
Вода была ледяная. Мы задохнулись от холода  и бросились вперёд.  В этот миг
из-за  холма появился автомобиль, фары  осветили  нас, и мы  быстро присели,
оказавшись по горло в воде. На том берегу не было никакого укрытия, красивый
зелёный луг  убегал к отдалённым поросшим лесом холмам. Я повернулся к Берту
и мельком увидел в свете  фар  его  стучащие от холода зубы. Мимо моего лица
проплыла ветка  дерева. Потом  лучи  осветили мост,  и я заметил возле перил
фигуру человека в остроконечной фуражке. До моста было шагов сорок вверх  по
течению.
     -- Быстро!-- шепнул  я  Берту  на  ухо, и  мы, спотыкаясь,  двинулись к
берегу. Наша одежда отяжелела от воды, холод был страшный.
     --  Замри!--  велел  я, когда мы очутились  на  берегу.  Машина  прошла
поворот,  и фары осветили нас. Потом  она остановилась на мосту, послышались
голоса.  Наконец  автомобиль тронулся.  Лес  поглотил  огни  фар,  на  мосту
вспыхнул  фонарик и раздался холодный стук подошв по асфальту. Мы ринулись к
лесу, но внезапно послышался  оклик, свет  залил открытое место, по которому
мы  бежали, и  мы  распластались  на  земле,  боясь вздохнуть. Наверное, нас
заметили, иначе с чего  бы им кричать.  Заурчал мотор, и  полицейская машина
исчезла в лесу. Вновь стало темно и тихо.
     Мы опасливо  поднялись  на ноги. Мои руки  и лицо были изодраны  шипами
утёсника  и  ежевики.  На  какое-то  время угроза миновала, и  мы  торопливо
укрылись  под  сенью  леса.  Десять  минут  спустя мы  стояли на поляне.  Мы
задыхались, одежда липла к телу, от нас валил пар. Однако в Тот миг нам было
не до  нашего плачевного  состояния; мы смотрели с холма вниз, туда,  где на
фоне  оранжевого  зарева  чернели  верхушки  деревьев.  Низкие  облака  были
подсвечены снизу алыми сполохами. Не иначе,  как там пожар,--  сказал Берт и
внезапно издал резкий смешок.-- Фу,  два  пожара  за  один  день!  Один тут,
второй  в  тюрьме.  Я  такое  прежде  только  раз видел.  Как-то  вечером  в
Аилингтоне  загорелись  пивнушка,  лавка   на   Грей-ин-Роуд  и  трамвай  на
Кингс-Кросс. Вот чёрт! Я бы не прочь погреться возле этого костерка. Что там
полыхает, как ты думаешь? Скирда?
     --  Не  знаю,--  ответил  я.-- Пожар  изрядный. Вдруг  у меня мелькнула
мысль.
     --  Берт! Помнится,  где-то в лесу  была гостиница. Похоже,  это  она и
горит. Слушай, если я правильно мыслю, там должна  быть пожарная машина. Что
если мы спустимся  с  холма  и смешаемся  с  толпой?  Помогали тушить огонь,
потому  и промокли насквозь, а? Чуть подмажем шеи сажей,  прикроем  тюремную
стрижку. Согреемся,  а если повезёт -- уедем на  попутке. Во всяком  случае,
полицейским  ни  за  что  не  придёт  в  голову  искать  нас  в толпе людей,
помогавших  гасить  пожар.   Пошли!--  воскликнул  я,  воодушевлённый  своей
выдумкой.
     Берт хлопнул меня по плечу.
     -- Чтоб  мне провалиться!  Тебе надо  было сражаться  в  Сопротивлении,
честное слово!
     И я  вдруг почувствовал, что почти уверен в себе, что у меня отлегло от
сердца.
     Лес подступал вплотную  к  пожарищу. Мы вышли из-за деревьев неподалёку
от  каких-то  дворовых построек, на  которые  не  распространился огонь.  Но
главное  здание превратилось  в  сплошной  вал  пламени.  Красная  краска  и
блестящая медь пожарной  машины отражали сполохи огня.  Жар  чувствовался на
расстоянии двадцати ярдов, две серебристые струи воды били в центр пожарища,
пламя трещало, над развалившимся строением висело облако пара. Какие-то люди
выносили из  боковой двери мебель:  это крыло дома огонь ещё не поглотил. Мы
присоединились  к  ним. Я впервые в  жизни радовался  чужому горю. От  нашей
одежды  повалил  пар,  словно  в  срочной  химчистке.  Мы  с  благодарностью
впитывали тепло,  и я чувствовал, как  платье  на  мне  высыхает,  становясь
плотным и  горячим. Время от времени на меня падали искры, и тогда в воздухе
разносился едкий  запах  тлеющей  ткани.  Пожар продолжался ещё около  часа.
Постепенно вода  подавила огонь, зарево погасло, и  разом  стало холодно. От
здания   осталась   лишь   кирпичная   коробка,   заваленная   искорёженными
почерневшими  балками. Возле пожарной  машины  стоял  патрульный автомобиль.
Двое полицейских  в  синих остроконечных  фуражках  --  один  из них  в чине
сержанта  --   вели  разговор   с   брандмейстером.   Пожарники  сворачивали
снаряжение. Горел только прожектор на их машине.
     -- Берт,-- шепнул я,-- а что если попросить пожарных подбросить нас?
     -- И  не думай.  Они спросят, кто  мы  такие и зачем  тут оказались.  А
может, и удостоверение потребуют.
     Но   эта  мысль   так   захватила  меня,   что   я   не  желал  слушать
предостережений.
     -- Вот что, Берт,-- зашептал я  ему на ухо,-- эта машина из Тотнеса.  Я
только что  спрашивал у одного пожарника. А Тотнес  -- на Лондонском  шоссе.
Попадём  туда,  и  можно считать, что мы ушли.  На  станции поста  не будет:
железная дорога слишком далеко от болот.  По крайней мере, в день побега там
проверять не начнут. Если пожарники подвезут нас, мы окажемся на свободе: ни
один  полицейский  не  догадается остановить на  кордоне  пожарную  машину и
искать в ней беглых заключённых.
     -- Ну ладно,--  с сомнением  ответил  Берт  и внезапно схватил меня  за
руку.-- Может, дождёмся, пока уедет  патруль? Пожарники  о  нас не  слышали,
зато полицейские знают. Сюда они заглянули полюбоваться пожаром, а вообще-то
ищут нас.
     -- Нет, пойдем сейчас,-- ответил я.--  А для верности попросим помощи у
полицейского сержанта.
     -- Слушай, ты  это брось!--  всполошился  Берт.-- Не стану я с легавыми
разговоры разговаривать.
     -- А тебе  и не придётся,-- ответил я.-- Просто стой  сзади, а говорить
буду я.
     Я пересёк гаревую дорожку. Берт неохотно двинулся следом.
     -- Прощу  прощения, сержант,-- произнёс  я.  Сержант обернулся. Это был
здоровый бугай с колючими глубоко посаженными глазами, красной физиономией и
коротко подстриженными усиками.-- Не могли  бы вы нам помочь? Мы с приятелем
попали в передрягу.  Ждали автобус  на шоссе,  потом видим  -- пламя,  ну  и
прибежали на подмогу. Теперь вот перемазались, да и автобус ушёл. Может, нас
подвезут на пожарной машине? Ведь это автомобиль из Тотнеса, не правда ли?
     -- Совершенно верно, сэр. Его острые глазки пытливо оглядели нас.
     -- Я знаю, это  против  правил, и всё такое,--  торопливо  продолжал я,
стараясь  не  выдать  голосом  своё  волнение,--  но,  может  быть, учитывая
обстоятельства...  Мы остановились в  Тотнесе и не знаем,  как ещё нам  туда
добраться, понимаете? Вот  я  и подумал, что если  бы вы замолвили  словечко
брандмейстеру... Сержант кивнул.
     -- Сделаем, сэр. Я бы и  сам вас подвёз, да только мы  едем  на болота:
двое заключённых дали дёру... Подождите, я поговорю с мистером Мейсоном.
     Он  вернулся  к  брандмейстеру. Вспыхнули  фары  пожарной машины.  Берт
нервно закашлялся  и принялся пятиться от света.  Я почувствовал  слабость в
коленях и выругал себя за браваду. Хотелось бежать.
     В этот миг полицейский кивнул  и  с решительным  видом  двинулся в нашу
сторону.  Я съёжился, будто  почувствовал  прикосновение  его крепкой руки к
своему плечу.
     --   Порядок,   сэр,--  сказал   он  дружелюбным  тоном,   свойственным
девонширцам.-- Прыгайте в фургон, да поторопитесь, они уже отъезжают.
     -- Право  же, сержант, спасибо вам!-- с усилием выговорил я и  добавил,
когда мы пошли к машине:- Доброй ночи.
     -- Доброй ночи,-- ответил он и снова заговорил с констеблем.
     --  А  нервы у тебя -- что надо,-- шептал Берт. Нотка  восхищения в его
голосе подействовала на мои ослабшие ноги, как тоник.
     -- Ещё чуть-чуть, и  я бы добился большего,-- шёпотом ответил я.-- Если
бы полицейские ехали не на болота, а с болот, мы сейчас катили бы в Тотнес в
патрульной машине.
     Один из  пожарных помог нам взобраться на платформу  возле спасательной
лестницы, мотор взревел, звякнул колокольчик, и  мы тронулись в ночь, полную
сладких ароматов, прочь от истощавших едкий дым головешек.
     В начале второго  пожарники  высадили нас возле гостиницы в Тотнесе. Мы
постояли на мостовой, пока  стоп-сигналы  машины не  исчезли из  виду, потом
прошли  по аллее  на соседнюю улицу, где  остановились  на крыльце  какой-то
лавки и принялись совещаться, как быть дальше. О  гостинице  не могло быть и
речи: поздний  приход и  вид нашего платья  можно бьйо объяснить пожаром, но
портье почти наверняка потребует удостоверения личности. Да и  постояльцев в
гостиницах, должно быть, полно. Болтаться в городе или на вокзале равноценно
самоубийству.
     -- Помнишь придорожное  кафе  на въезде в город?-- спросил Берт.--  Там
была  заправка  и  стояла  пара  грузовиков.  Может, подвезут. Или  хотя  бы
перекусим.  Мне  это  совсем  не помешает. Кафе  стояло  примерно в  миле от
городской  черты. На тёмных улицах нам не встретилось .ни души, а когда мимо
проезжали машины, мы прятались.
     На  площадке для отдыха  стояли три грузовика. Мы купили  бутербродов и
рассказали сказку о  том,  как помогали  тушить пламя  и  ехали  на пожарной
машине.
     -- Жаль, опоздали на поезд,-- добавил Берт.
     -- А вам куда?-- спросил буфетчик.
     -- В Лондон.
     -- Поболтайтесь  тут  поблизости,-- сказал  он.-- Сейчас подъедет  один
парень из Лондона, я всё устрою.
     Услышав  это,  коротышка  в  углу многозначительно  покашлял и произнёс
сиплым голосом; -- Я  тоже в Лондон. Могу подбросить, если желаете. Только у
меня рыба в кузове.
     Нам  так  не  терпелось пуститься в  путь, что  мы не стали  задаваться
мыслью, каково это -- проехать двести миль, лёжа на груде макрели. Я никогда
не  пожалею о том, что мы поехали на этой машине, но и оказаться в ней снова
тоже не хотел бы: лежать было жёстко, вонь намертво въедалась в нашу одежду.
Но до Лондона мы  добрались. В самом начале девятого мы вылезли из  машины у
Чаринг-Кросского  вокзала,  и  я  купил  утреннюю  газету.  Она  была  полна
сообщений о бунте "птенчиков Борстала"  в Дартмурской тюрьме и о побеге двух
заключённых.  Мы  уставились на газетную полосу,  на которой были напечатаны
наши имена и описания. Фотографий, по счастью, не оказалось. Мы почистились,
купили  несколько необходимых  мелочей,  перекусили бутербродами  и  сели  в
первый  же поезд  на Ньюкасл.  Мне  пришлось  приложить  немало  сил,  чтобы
отговорить Берта от поездки в Айлингтон и встречи с женой. Он понимал, что я
прав, но всё равно очень горевал.
     Я садился  в поезд без какого-либо плана действий.  Спать хотелось так,
что чувствовал себя, словно оглушённый. Поездку помню смутно. Когда мы сошли
в  Ньюкасле,  я  по-прежнему не  имел ни малейшего  понятия о том,  как буду
вытягивать из Рэнкина нужные мне сведения. Лил  дождь,  смеркалось, и мокрые
мостовые отражали огни  витрин  и уличных фонарей. Я чувствовал, что  тело у
меня  грязное. Я совсем пал духом и осоловел спросонья, но усталость прошла.
Умывшись на вокзале, мы двинулись в ближайшую закусочную.
     Поев, мы направились в доки, чтобы разузнать о буксирчике. Найти его не
составило труда: похоже, об  экспедиции Хэлси и его намерении поднять слитки
с "Трикалы" было известно всему свету. Буксир стоял у причала напротив одной
из верфей Тайнсайда. Его короткая и толстая труба выглядела ещё короче рядом
с портовыми кранами и закопчёнными пакгаузами. Верфь была  погружена во мрак
и выглядела покинутой. Волны  вяло плескались вокруг деревянных свай.  Возле
одного из пакгаузов, словно детские кубики,  были свалены погрузочные клети.
Во влажном неподвижном воздухе стоял запах воды, гниющих водорослей  и нефти
-- обычные для порта ароматы.
     Нам удалось  подобраться  к "Темпесту" довольно близко, не опасаясь при
этом быть замеченными. С судна на причал были  перекинуты  короткие  сходни,
над  которыми  покачивалась на проводе голая лампочка. Где-то на баке ревело
радио.
     -- Давай  спорить, что Рэнкин сейчас  шатается по  пивнушкам,--  шепнул
Берт. Я не ответил, потому что в  этот миг на палубе появился Хендрик. Вновь
увидев  его  высокую,  широкоплечую,  сильную  фигуру,  я  испытал  странное
ощущение. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда я смотрел на него
в зале  суда, где он, нервничая, давал показания против нас. За ним по пятам
шёл  Ивэнс.  Похоже, маленький валлиец и Хендрик  вели  какой-то спор. Возле
сходней Хендрик внезапно  обернулся, свет голой лампочки упал на его щеку, и
я увидел шрам.
     -- Так велел  капитан,-- прошипел Хендрик.-- Кто-то должен  остаться на
борту и следить, чтобы парень не удрал  на берег. Вчера вечером я, позавчера
-- капитан. Сегодня твоя очередь. Пусть хоть обопьётся, только на борту.
     -- Говорят же тебе, свидание у меня!-- воскликнул коротышкаваллиец.-- А
вчера ты не мог сказать, что моя очередь развлекаться на борту?
     --  Не мог. Я думал,  что останется Юкс,-- прорычал Хендрик.--А капитан
отправил  Юкса  в Ярроу, так что придётся  тебе  сегодня обойтись  без своей
милашки.
     С этими словами он спустился по сходням и зашагал вдоль  причала. Ивэнс
постоял, бормоча проклятия в адрес офицера, потом быстро зыркнул по сторонам
своими крошечными глазками и исчез внизу.
     -- Значит, Хэлси, Хендрика и Юкса на буксире нет,-- шепнул  мне Берт.--
Как ты думаешь, это они о Рэнкине говорили?
     -- Думаю, о нём,-- ответил я.-- Хендрик сказал: "Пусть  хоть обопьётся,
только на борту". Похоже,  Рэнкин  всерьёз приналёг на бутылку, и они боятся
отпускать его на берег.
     -- Он всегда был страшным пьяницей,-- злорадно пробормотал Берт.
     Внезапно  на  палубе появился Ивэнс.  Он  был в шляпе, воротничке и при
галстуке. Перебежав по сходням  на берег, Ивэнс  двинулся к залитому  светом
городу.
     --  Ну и повезло, чтоб мне провалиться,-- шепнул Берт.-- Пошли, чего ты
ждёшь? На  борту только мистер Рэнкин. Чего я  жду,  я  и сам не знал. Ещё в
Дартмуре,  когда  я начал  планировать  побег, мне казалось, что  Рэнкина мы
встретим на берегу. Поднявшись на борт "Темпеста",  мы рисковали  угодить  в
западню.
     -- Пошли, ради Бога,-- Берт потянул меня за рукав.-- Вот он, наш шанс.
     На  причале никого  не  было.  "Деньги  -- корень  зла"-  надрывно пела
девушка по радио. Голос у неё  был хрипловатый и приторный.  Мы выскользнули
из-за ящиков. Ноги  глухо застучали по сходням, потом мы очутились на ржавом
палубном  настиле буксирчика и  пошли к носу, на  закрытый навесом мостик. В
дверях я остановился и  оглянулся на причал. Мы двинулись прямо на звук, и я
распахнул  дверь  каюты. Да,  это был  Рэнкин.  Его тяжеловесные телеса вяло
возлежали на  койке,  мышцы были  расслаблены,  кисти рук висели  как плети.
Рубаха  была расстёгнута до  самого  пупа,  обнажая  голую бледную  грудь  и
складки жира на  животе. Лицо  было белое,  только два пятнышка болезненного
румянца горели на щеках, влажные глаза налились кровью, лоб лоснился. Чайник
на электроплитке накалился докрасна, на  столе у койки стояли бутылка виски,
треснувший фарфоровый кувшин с водой и стакан для чистки зубов.
     -- Входите,-- пробормотал Рэнкин.-- Входите. Вам чего? Он был пьян и не
узнал нас. Я жестом велел Берту закрыть дверь.
     -- Притвори иллюминатор и сделай радио погромче,-- сказал  я ему, потом
взял  кувшин  и выплеснул  воду в лицо Рэнкину. Увидев  его распростёртым на
койке,  я  вновь  закипел от ярости,  которую подавлял  в себе целый год. Он
широко разинул рот и выпучил глаза.
     --  Я  тебя знаю!-- жалобно завизжал  Рэнкин,  и  в голосе его слышался
страх. Может быть, поэтому он пил, поэтому Хэлси не доверял  ему и не пускал
на берег.  Потому, что Рэнкин боялся. Я схватил его за воротник и подтянул к
себе.
     -- Так ты нас  помнишь, да?-- взревел я.-- Знаешь,  где мы  побывали? В
Дартмуре!  Мы сбежали оттуда  вчера ночью. И  пришли, чтобы вышибить из тебя
правду.  Правду,  слышишь,  ты?  Он  был слишком напуган, чтобы  говорить. Я
влепил ему пощёчину и крикнул:
     --Ты слышишь?! Рэнкин вытянул бледные бескровные губы и выдохнул:
     --Да...
     От него разило виски. Я оттолкнул  его  так, что он врезался, головой в
переборку.
     --  А  теперь ты расскажешь  нам,  что  произошло  после  того, как  мы
покинули борт "Трикалы".
     Рэнкин визгливо застонал и ощупал вялой грязной рукой затылок.
     --Ничего  не  произошло,--  промямлил  он.-- Мы  бросили судно,  и  нас
понесло ветром...
     Я  снова схватил  его  за шкирку. Рэнкин попытался  меня отпихнуть, и я
ударил  его кулаком по зубам. Рэнкин вскрикнул, а  я ухватил  его за кисть и
заломил за спину.
     -- Выкладывай правду, Рэнкин,-- заорал я.-- Если не скажешь, я тебе все
кости переломаю.
     То, что произошло потом, я  вспоминаю  без гордости.  Мы крепко  намяли
бедняге бока.  Но мне была необходима  правда,  кроме того, по милости этого
человека с бледной, болезненной физиономией я целый год просидел в тюрьме.
     Наконец страх перед нами пересилил его страх перед Хэлси.
     -- Годилась ли для плавания шлюпка номер два?-- спросил я.
     -- Не знаю,-- заскулил он.
     --  Знаешь,  ещё  как знаешь. Ну,  говори  правду!  Была ли эта  шлюпка
исправна?
     -- Не  знаю. Ничего я об этом  не знаю!-- Он  принялся вырываться, но я
ещё крепче прижал его руку, и Рэнкин взвыл:- Нет!!! Неисправна!
     -- Так-то оно лучше.-- Я ослабил хватку.
     -- Я тут ни при чём. Я только  выполнял распоряжения капитана Хэлси. Не
я всё это придумал... Всё равно я ничего не мог поделать, он бы меня убил...
Он... он  помешался на этом серебре. Я просто выполнял  его команды... Я тут
ни при чём, говорят же вам! Это не я придумал...
     -- Что  не  ты  придумал? Но внезапно хлынувший поток  слов  уже иссяк.
Рэнкин  замолчал  и  упрямо  уставился  на  меня. Пришлось  начать  дознание
сначала.
     -- Была ли хоть одна из шлюпок в исправности? В его  крошечных, налитых
кровью  глазках  отражалась  странная  смесь  мольбы  и лукавства.  Я  снова
вывернул ему руку и повторил вопрос.
     -- Нет!-- этот крик сорвался с губ Рэнкина против его воли.
     -- Знал ли капитан Хэлси о том, что они не годятся для плавания?
     -- Да!-- взвизгнул он.
     -- Когда это стало тебе известно?-- спросил я. Рэнкин затрепыхался, и я
стиснул зубы.-- Когда это стало тебе известно?!
     -- Когда я  прибыл  на мостик,--  прохрипел он. Значит, он  знал. Хзлси
сказал ему о шлюпках. Они убили двадцать три человека. А ведь этот дурак мог
их  спасти. Тут  уж я впал  в бешенство. Я так вывернул ему руку, что Рэнкин
согнулся  пополам.  Поняв, что проболтался, он завизжал  от страха,  и  Берт
пинком заставил его замолчать.
     --  Какая  же свинья,--  вне  себя  от ярости пробормотал  он. Я втащил
Рэнкина обратно на койку.
     -- Ты уже столько рассказал, что можешь спокойно договаривать до конца.
И побыстрее. Ты виновен в убийстве этих людей ничуть  не меньше, чем если бы
собственными руками перерезал им глотки. Что посулил тебе Хэлси за молчание?
За то, чтобы ты держал свой смердящий рот на замке?
     -- Ладно,-- выдохнул Рэнкин.-- Я расскажу. Я всё расскажу...
     -- Что он тебе предложил?
     -- Деньги. Часть серебра. Я не виноват... Капитаном был  он... Не я всё
это  придумал,  честное  слово... Он  бы  прикончил  меня вместе  со  всеми,
откажись я выполнять его приказы... Я никак не мог их спасти, я был бессилен
им помочь... Вы должны мне верить. Я тут ни при чём...Я...
     --  Заткнись!   Ты  был  мичманом  королевских  ВМС.  Ты  мог  всё  это
предотвратить, будь у тебя хоть  немного смелости и доброй воли.  Ты виноват
не меньше, чем Хэлси.
     Он уставился на меня недоверчивым, полным страха взглядом.
     -- Так, и что же произошло после того, как вы покинули судно?
     -- Мы...  мы забрались в капитанскую гичку и легли в дрейф... Я  понял,
что он лжёт, и крепче ухватил его за шиворот. Рэнкин умолк.
     -- Ну?-- поторопил я.
     --  Ладно,  я  расскажу.  Я  знал,  я всё  время  знал,  что  этого  не
миновать...  Мы...   мы  опять  запустили   машину  "Трикалы".  У  нас  было
приспособление для заделки пробоины в борту. Мы всё продумали...
     --  Продумали!--  эхом  отозвался я. Теперь  все  необъяснимые  мелочи,
происшедшие  на борту "Трикалы", стали на  свои места.-- Ты  хочешь сказать,
что мины не было?
     -- Не было. Просто жестянки, набитые кордитом.
     -- Что случилось потом?
     -- Мы поплыли...
     --  Куда?--  спросил  я.  Я  был  взволнован.  Наконец-то  мы  получили
доказательства.  "Трикала" на плаву, переименованная и спрятанная в каком-то
порту!-- Куда?-- повторил я.
     --  Не  знаю...--  начал  он,  но, увидев,  что  я  наклоняюсь к  нему,
торопливо заговорил:-  Нет, нет... я  правда не  знаю координаты...  Я снова
схватил его за руку.
     -- Так куда же вы поплыли?
     -- В сторону Шпицбергена. К островку  Скала Мэддона. Это возле  острова
Медвежий.  Мы  прошли  чергз  брешь  в рифах  и выбросили  её  на  берег, на
маленький песчаный пляжик с восточной стороны острова.
     -- Он  врёт, Джим,-- шепнул мне  Берт.-- Выбросить судно на  остров  --
сказки!  Так эта скотина  Хэлси и оставит полмиллиона гнить на острове целый
год!
     Рэнкин услышал шёпот Берта и затараторил, чуть не плача от страха:
     --  Это  правда!  Правда,  честное  слово...  Мы выбросили  её на Скалу
Мэддона...  Это   правда,  клянусь!  Выбросили  вместе  с  серебром  и  всем
остальным...-- Ещё немного, и он заскулил бы от ужаса. Я оттащил Берта.
     -- Он никогда не смог бы сочинить  такую невероятную историю. Того, что
он рассказал,  хватит,  чтобы  его  повесили. Он  не  стал  бы  врать насчёт
остального.
     Берт нахмурил брови.
     --  По-моему,  всё  это  сплошная бессмыслица,-- пробормотал он и резко
вздёрнул  подбородок.  Хлопнула  дверь.--  Что  такое? Я приглушил радио.  В
коридоре послышались  шаги. Перед дверью каюты они замерли, и я  увидел, как
поворачивается ручка.  Мы стояли и ждали: времени, чтобы что-то предпринять,
не  было.  Дверь распахнулась, и  в чёрном проёме,  будто в  рамке, возникла
человеческая  фигура. Блестели  позолоченные пуговицы, белел  воротничок, но
всё остальное сливалось с фоном. Человек шагнул в каюту. Это был Хэлси.
     Он  понял всё  с  первого  взгляда. Хэлси  быстро  посмотрел на дверную
ручку, потом  снова на Рэнкина. Будь в  замке ключ, он  бы захлопнул дверь и
запер  нас  в каюте.  Но ключа не было.  Несколько  мгновений он  простоял у
порога, не зная, как поступить. Его взор остановился на мне, я почувствовал,
как  моя  храбрость кудато  утекает.  Я испугался. Проведя  год в  Дартмуре,
начинаешь  уважать  власть,  а   Хэлси  производил  впечатление  сильного  и
властного человека.  В первое же мгновение после появления  он подавил своей
личностью всех, кто находился в каюте.  Прошла секунда, и замешательства как
не бывало. Его взгляд стал холодным и надменным. .
     -- Вы дурак, Варди,-- сказал он.-- Вы сбежали из тюрьмы, но это меня не
касается. Однако вы явились сюда и избили одного из моих офицеров, а это уже
меня  касается. Вы преступник и пришли сюда,  чтобы нанести побои  человеку,
посадившему вас  в тюрьму. Суд вынесет вам суровый приговор, ведь это -- акт
мести...
     --  Я пришёл сюда не мстить,-- перебил я его. В горле у меня пересохло,
и голос звучал неестественно.
     Глаза Хэлси сузились.
     -- Тогда зачем же вы явились?-- спросил он.
     -- За правдой.
     --  За правдой?-- он  бросил  взгляд  на  Рзнкина  и спросил  холодным,
угрожающим тоном:- Чего ты им наговорил?
     -- Ничего,-- жирное тело Рэнкина разом обмякло.--  Ничего не наговорил,
честное слово.
     -- Что ты им рассказал?-- повторил Хэлси.
     -- Ничего. Наврал. Что в голову приходило,  то и плёл. Они  выкручивали
мне  руку. Я  ничего  не  сказал.  Я...  Хэлси с  отвращением  махнул рукой,
заставив его замолчать" и повернулся ко мне.
     -- Что он вам рассказал? Я посмотрел в его чёрные глаза и  вдруг понял,
что  больше не боюсь.  Я думал о  Силлзе,  коке и остальных  парнях, которые
набились в ту шлюпку. И вот человек, пославший их на смерть, передо мной.
     -- Что он вам рассказал?-- Теперь Хэлси хуже владел своим голосом,  а в
глазах  его я увидел  то  же выражение,  которое промелькнуло  в них,  когда
Дженнингс  упомянул  на  суде о "Пинанге". Внезапно  до  меня дошло, что  он
напуган.
     -- Рэнкин рассказал мне, как вы убили двадцать три человека,--  ответил
я  и увидел,  как  он сжал  кулаки, стараясь  овладеть  собой.  Вдруг  Хэлси
рассмеялся. Звук был не из приятных: смех получился безумный и истеричный.
     -- Убил?
     -- Убили. И пиратствовали.
     -- Попробуйте это доказать,-- прорычал он.
     -- Докажу.
     -- Каким образом?-- он смотрел на меня, будто кот.
     -- Я знаю,  где  "Трикала".  Разведывательный самолёт  сможет  долететь
туда...
     Но Хэлси не слушал меня. Он резко обернулся к Рэнкину.
     -- Лживый алкоголик, чего ты им наплёл?
     Дрожа от страха, Рэнкин вцепился руками в край койки.
     -- Я сказал им правду,--  ответил  он. Хэлси  молча смотрел на него,  и
внезапная  вспышка  храбрости прошла.-- Это я  так... Я  и сам не знаю,  что
говорю.  Я им наврал с  три  короба. Рэнкин протянул белую руку к  бутылке с
виски и налил себе. Горлышко звенело о край стакана.
     --  А что  такое --  правда?-- повернувшись  ко  мне,  спросил Хэлси.--
Сейчас человек  говорит  одно,  через  минуту -- другое. И это называется --
правда? Вы считаете меня убийцей и пиратом?  Что  ж, идите  и  расскажите об
этом в полиции. Можете говорить им всё, что пожелаете. Посмотрим, поверят ли
вам. Посмотрим,  поверят ли пьяному  бреду алкоголика, который завтра  будет
твердить совершенно иное.-- Он расхохотался,-- Вы избили Рэнкина  со злости.
Уж  в это  полиция  поверит!  Если  вы заявитесь  туда,  вам  припаяют  срок
побольше, только и всего!
     -- Поначалу мне, возможно, и не поверят,-- ответил я.-- Но потом, когда
узнают, что "Трикала не затонула...
     -- Пошли отсюда, ради Бога!--  Берт тянул меня за рукав,  но я стряхнул
его  руку. Я думал о  тех, кто остался в шлюпках. А этот невозмутимый дьявол
стоял и посмеивался в бороду.
     --  Убийство вам даром не  пройдёт. Улика ещё не уничтожена. "Трикала"-
вот  мой  свидетель.  Может  быть,  вам  удастся  отмазаться от  убийства  и
пиратства в южных морях, но не от преступлений, совершённых в Англии.
     При упоминании о южных морях его глаза дико блеснули, кулаки сжались, и
я вдруг понял, что он измотан до умопомрачения.
     --  Сколько человек вы, не моргнув глазом, послали на  погибель,  когда
были капитаном "Пинанга"?-- спросил я его. Я думал, что он бросится на меня.
Будь  у него в руке  револьвер,  он  бы меня пристрелил. Его глаза  зажглись
холодным бешенством.
     -- Что вы об этом  знаете?-- спросил  он и неожиданно ядовито добавил:-
Ничего. Вы пытались  вытащить этот вопрос на  суде, но у вас не было никаких
сведений.
     -- Тогда не было,-- сказал я.
     -- Господи!-- воскликнул он, театрально  взмахнув  рукой.--  Почему  же
смерть не  заткнула им  глотки?  Почему ныне являются  они  ко мне в обличий
узников? Неужели  те, кто скрыт  многими  саженями солёной воды,  поднимутся
сюда,  чтобы   возложить  на   меня  вину  за   свой   неизбежный,   заранее
предначертанный им конец? Не знаю, цитировал ли он какую-то старую пьесу или
это были его  собственные слова. Он умолк, тяжело дыша; и я вдруг понял, что
реальность не имеет для него никакого значения, что жизнь он
     превратил в слова и не испытывал ни горечи, ни сожаления, ни
     чувства привязанности...
     -- Прекратите этот спектакль,-- сказал я.
     -- Пойдём, прошу  тебя,--  нетерпеливо зашептал Берт.--  У меня от него
мурашки по коже. Пошли.
     --  Ладно, пошли,-- согласился я. !  Хэлси  не пытался  остановить нас.
Думаю, он даже не видел, как мы уходили.
     --  Ему самое место в  сумасшедшем доме,--  пробормотал Берт, когда  мы
глотнули  свежего  воздуха и  пошли по сумрачной  аллее  к  залитому  светом
Ньюкаслу.--  Что делать  дальше,  дружище? Думаешь,  полиция  слопает  такую
историю? По-моему, Рэнкин говорил правду.
     -- Да,-- ответил я.-- Такое ему ни за что не сочинить. Но Хэлси
     прав: полиция не поверит ни единому слову, а Рэнкин будет всё отрицать.
Нам надо добыть доказательства.
     --    Доказательства!--   рассмеялся    Берт.--    Наше    единственное
доказательство лежит на скалах возле Шпицбергена. Хотя можно ведь послать на
разведку самолёт, это ты верно говорил.
     -- После того как  Хэлси  публично  объявил о своём  намерении  поднять
слитки? Да над нами просто посмеются. В этом  и состоит дьявольская хитрость
его плана. Дело делается не втихую. Хэлси
     сколотил своё предприятие  на  виду  у всех.  Даже возьми мы с  Рэнкина
письменное  заявление,  сомневаюсь,  что полиция обратит  на  него внимание.
Рэнкин скажет,  что мы заставили  его написать эту чушь, чтобы обелить себя.
Нет, единственный способ убедить власти -- это отправиться к Скале Мэддона и
привезти оттуда пару слитков.
     --  И как же мы это сделаем, приятель? Рэнкин говорит, что остров возле
Шпицбергена, ну а где находится Шпицберген, известно даже мне. В проклятущей
Арктике,  вот где!  Нужен корабль...-- Берт внезапно схватил меня за руку.--
Яхта! Чтоб мне провалиться! А может, мисс Дженнифер...
     -- Я  как раз об этом и  думаю,  Берт. Это был шанс. Двадцатипятитонный
кеч со вспомогательным двигателем мог бы сгодиться для такого дела.
     -- Поедем в Обан,-- решил я.
     --  Эй,  стой... Я не  мореход. Нам понадобятся ещё два человека, чтобы
получилась команда.  Да  и  вообще, в Дартмуре куда  безопаснее, чем там  на
севере.
     --  Безопаснее,-- согласился  я.--  Но гораздо  тоскливее.  Шанс  есть.
Причём единственный. Так или  иначе, надо  ехать в Обан. Я хочу увидеться  с
Дженни.
     -- А, ладно!-- мрачно согласился Берт.-- Только потом не говори,  будто
я  тебя не предупреждал.  Проклятая Арктика! Боже!  Лучше  б мне оказаться в
оккупационной армии.
     Мы сели  в пригородный автобус и  сошли  у дорожного кафе, где отыскали
грузовик, направлявшийся на север, в Эдинбург. VII.
        СКАЛА МЭДДОНА

     Мы добрались до  Обана вскоре после полудня в воскресенье, семнадцатого
марта.  Светило солнце, и  море между  городом и островом Керрера было почти
голубым.  За  Керрерой  в чистом воздухе ясно виднелись умытые дождём  бурые
холмы  острова Малл.  Мы  доехали  на  попутке до  Коннел-Ферри,  и там  нам
показали дом Соррелов. Он стоял на склоне пологого холма в обрамлении сосен,
поодаль  от дороги.  На востоке виднелся величественный массив Бен-Круахана,
вершина горы сияла на солнце белыми бликами оставшегося после зимы снега.
     Дверь нам  открыла седая  старушка. Я назвался, и она исчезла в глубине
дома.
     --  Может,  мисс  не  захочет нас  принять,-- сказал Берт.--  Мы же  не
уважаемые люди, а пара беглых заключённых. Пока он не заговорил об этом, мне
и  в голову  не  приходило, что  мы  можем  оказаться  нежеланными  гостями.
Обратиться к Дженни
     -- это  казалось  мне в  порядке  вещей,  хотя у меня и не было на  неё
никаких прав.  Мысль  о том, что  она поможет  нам, я  принимал как должное.
Можно  было  подумать, что  она  --  моя родственница. Предвкушая встречу  с
Дженни, я так разволновался, что не догадался  спросить себя, хочет  ли этой
встречи она?  И вот теперь, стоя на  пороге  дома,  я почувствовал, что  без
спросу вторгаюсь в чужую жизнь. Да и вообще, её отец вполне мог быть здешним
мировым судьёй.
     Нас  провели в просторный, заставленный книгами кабинет,  окна которого
выходили на залив. В большом открытом  очаге весело  пылал  огонь. Навстречу
нам шагнул отец Дженни.
     --  А мы  вас ждём,--  сказал он, пожимая мне руку. Я удивился, и  он с
улыбкой повёл нас к очагу.-- Да-с,-- продолжал он,-- дел у меня нынче не так
уж и много, вот и читаю газеты. Как  только я показал дочери заметку о вашем
побеге,  она стала  уверять меня, что при  удачном стечении обстоятельств вы
приедете  к  нам. Она  огорчится, что не смогла встретить  вас сама. Маклеод
обещал ей какую-то дичь, и Дженни поплыла на Малл.
     Он продолжал  говорить что-то  мягким голосом  горца, и "я почувствовал
себя так, словно вернулся домой после  долгих странствий. Не помню, о чём мы
болтали. Помню только, что этот человек оказал нам самый тёплый приём, какой
только  можно было  оказать двум усталым  скитальцам.  Мы расслабились,  нам
стало легко. Мои натянутые нервы успокоились.
     Он  угостил  нас настоящим  шотландским чаем с  пшеничными  лепёшками и
оладьями собственной выпечки, с домашним вареньем и маслом с фермы. Когда мы
наелись, отец Дженни сказал:
     -- Джим, если вы не очень устали и  не прочь  прогуляться,  то как  раз
успеете  встретить  Дженни.  Она  сейчас пойдёт сюда  из  деревни, поскольку
обещала  вернуться часам  к четырём,--  его глаза под густыми седыми бровями
задорно блеснули, и  он  подмигнул  мне.-- А  мы  с  Бертом  найдём,  о  чём
поболтать. "Айлин  Мор" ставят  против  замка Дунстафнейдж,  так  что  вы не
заблудитесь.  В Дунбег Дженни приплывёт на резиновой лодке.  Она обрадуется,
увидев  вас  целым  и  невредимым. А насчёт жилья  не волнуйтесь:  мы  будем
счастливы приютить вас,  и  здесь вы в безопасности.  Ну, а как быть  с вами
дальше, мы ещё решим.
     Я  не знал, что  сказать. Он ласково  выставил меня из комнаты и закрыл
дверь. Шагая  вниз, к  холодным водам  залива, я  уже не верил, что на свете
существуют такие места, как Дартмур. Волны искрились в  лучах  клонящегося к
западу  солнца, замок  утопал в зелени деревьев, наполовину  скрывавших  его
разрушенные стены, а за  маленькой косой к  берегу  шёл кораблик под  белыми
пузатыми  парусами. Погоняемый  дувшим  вдоль залива  бризом,  он  с изящным
креном скользил  по  волнам. Легко  развернувшись по  ветру, судёнышко пошло
правым галсом к бухте, потом паруса тихо упали  с мачты, затарахтела якорная
цепь, и кораблик стал носом  против отливного течения, быстро несущегося под
Коннелским  мостом.  Я  разглядел  Дженни,  она  была в  фуфайке  и  широких
спортивных штанах. Дженни помогала пожилому мужчине свёртывать паруса. Потом
у  борта  появилась  резиновая  лодка, и мужчина  повёз Дженни на  вёслах  к
берегу. На  полпути она увидела  меня и  махнула рукой. Я помахал  в  ответ,
спускаясь к кромке воды. Вскоре я схватил ткнувшуюся в песок лодчонку за нос
и втащил на пляж. Дженни выскочила на берег. Она стиснула мои руки.
     -- О,  Джим! Это  и взаправду ты?-- её взволнованное лицо было белым от
соли.-- Как ты сюда добрался? Это было  трудно?-- вдруг она рассмеялась.-- У
меня слишком много вопросов. Мак,-- повернувшись к пожилому мужчине, сказала
Дженни,--  познакомься с моим старым  другом Джимом. А это Макферсон  -- наш
лодочник. Когда я на воде, он  следует  за мной,  будто тень,  везде, куда я
отправляюсь на моей "Айлин Мор".
     Старик  тронул  козырёк  кепи.  Он  был  сутул  и  угловат,  на суровом
обветренном  лице поблёскивали синие-пресиние глаза. Мак  отошёл подальше, и
тогда Дженни спросила:
     -- Джим, ты был в Ньюкасле?-- Вопрос удивил меня, и она пояснила:- Папа
сказал,  что  ты туда поедешь. Он убеждён, что вы бежали только  из-за  этой
истории.  Ведь  ты знал,  что  Хэлси  снаряжает  спасательный  буксир, чтобы
поднять слитки с "Трикалы", правда? Я кивнул.
     -- Стало быть, папа  не ошибся,-- её глаза бегали от волнения.-- Ты был
в Ньюкасле? Разузнал что-нибудь? Ну, рассказывай, что ты выяснил?
     -- "Трикала" никогда  не тонула,-- ответил я. У  неё челюсть отвисла от
удивления.
     -- Кто тебе это сказал?
     -- Рэнкин. Мы вышибли из него правду.
     Я сел на галечный пляж и рассказал ей всё с начала до конца.
     -- Немыслимо,--  прошептала Дженни, когда я умолк.-- Взять  и отправить
людей на смерть... Не верю. Это  всё равно, что заставить их идти по доске.*
Невероятно. Но  теперь мне ясны все  те мелкие  события,  смысла  которых мы
тогда  не  могли понять. И  всё равно  не  верится,  что человек способен на
такое.
     -- Это правда,-- ответил  я.--  Но  если  я явлюсь  с  такой историей в
полицию, толку не будет, да?
     Дженни покачала головой.
     --   Не  будет.  Я  верю  тебе  только  потому,  что  знаю  и  тебя,  и
обстоятельства дела.  Но полицейские  не  поверят. Слишком это фантастически
звучит.  Власти заявят, что  ты всё  придумал. Вот увидишь, завтра в газетах
будет полно заметок о том, как двое беглых заключённых чуть не убили Рэнкина
в  отместку  за  предъявленное обвинение. Все  будут  против  вас.  Шайка  с
"Трикалы" станет твердить своё в один голос, так же, как там, в трибунале.--
Она серьёз*Старинная пиратская казнь. (Примеч. пер.)
     но взглянула на меня и добавила:- Джим, нам надо добыть доказательства.
     Я готов  был расцеловать её  за это "нам".  Она словно бы разделяла мои
заботы. Поняв, о чём я думаю, Дженни мягко высвободила руку из моих ладоней.
     -- У меня есть только один способ добыть доказательства.
     -- Да, только один... Где эта Скала Мэддона?
     -- Рэнкин  говорит, что  возле острова Медвежий,-- ответил  я.--  Южнее
Шпицбергена.
     Она немного посидела, в задумчивости просеивая голыши сквозь пальцы.
     -- Море  там  дурное,-- сказала она, наконец.-- Когда  у Хэлси намечено
отплытие?
     -- Двадцать  второго апреля. Но  он может забеспокоиться и выйти в море
раньше.
     -- А сегодня семнадцатое  марта,-- пробормотало Дженни.-- Если привезти
часть слитков, тебе поверит даже слмый тупоумный чиновник. За этим ты ко мне
и приехал?
     -- То есть?
     -- Ты хочешь, чтобы я одолжила тебе "Айлин Мор"?
     -- Боюсь, нечто подобное приходило мне на ум,-- нерешительно проговорил
я.-- Понимаешь, Дженни, я не знаю ни одного другого человека, который был бы
на моей стороне и имел яхту. Вот мне и подумалось...
     Я умолк. Глаза Дженни затуманились, и она отвернулась.
     -- Хорошо, я дам тебе "Айлин Мор".
     Голос её звучал сдавленно. Она  смотрела на  заходящее солнце,  на фоне
которого тихо покачивались голые мачты. Мне показалось, что она думает о тех
страшных  волнах, с которыми предстоит сразиться её  маленькому кораблику. Я
знал, что она любит свою яхту. Дженни резко поднялась на ноги.
     --  Пойдём посмотрим  карты,--  сказала она.--  Адмиралтейство  любезно
оставило мне весь набор карт того района. Я хочу точно знать,  где находится
эта Скала Мэддона.
     Мы вместе стащили резиновую лодку на воду, я сел на вёсла, и мы поплыли
к яхте. "Айлин Мор" была маленьким, юрким, опрятным и  ухоженным судёнышком.
Белела  краска, сияла медь. Шагая  следом за Дженни по палубе, я испытал  то
чудесное  ощущение  свободы,  которое  приходит  только  на  борту  корабля,
независимо от его размеров.
     Дженни отвела меня на корму, в  маленькую  рулевую рубку, и  достала из
рундучка рулон адмиралтейских карт.
     --  Держи.  Посмотри  пока  их, а  я  поищу справочник опасных  районов
северных морей.  Где-то  он  у  меня  был. Я  принялся  быстро рассматривать
пыльные  карты  и  наконец  нашёл нужную -- остров  Медвежий.  Вдруг  Дженни
прервала мои поиски.
     --  Нашла,-- сообщила она, держа в руках раскрытую  книгу.--  Широта --
семьдесят три градуса пятьдесят шесть минут, долгота
     -- три градуса три минуты восточной. Хочешь послушать, что тут написано
про эту Скалу?
     -- Да, прочти, а я попробую отыскать на карте.
     -- Боюсь, тебе  это  не понравится.  "Скала Мэддона,-- прочла Дженни,--
одинокий  скалистый  остров,  населённый  разнообразными  морскими  птицами,
которые не живут там круглый год. Сведения об острове скудны. Известно менее
десяти  случаев  высадки  на  него. Корабли  стараются обходить  этот  район
стороной.  Море  там штормит во все времена  года, остров и опоясывающие его
рифы почти  полностью скрыты водяной пылью.  Протяжённость рифов неизвестна,
район нанесён  на  карты лишь в общих  чертах. Зимой  встречаются дрейфующие
льды". Вот и всё. Премилое местечко, а?
     -- Да,  не сахар,-- согласился я.-- Может быть,  поэтому они  и выбрали
этот остров? Я нашёл его на карте, смотри. Он  на самом краю Баренцева моря,
на триста  миль  севернее южной границы  распространения  дрейфующих  льдов.
Слава Богу, что сейчас весна, а не зима.--  Я выпрямился.--  Ты  правда дашь
мне яхту, Дженни? Ты понимаешь, что можешь распрощаться с ней навсегда?
     -- Понимаю,-- ответила она, глядя на  меня странным взглядом.--  Яхта в
твоём распоряжении, но... с одним условием. Я схватил её за руку.
     -- Ты настоящий друг, Дженни. Не знаю, когда сумею  отблагодарить тебя,
но я  это  сделаю. А если мы  найдём "Трикалу", я затребую вознаграждение  и
тогда смогу действительно отб