Лида. Потом - годы разлуки, когда Андрей был на фронте. Он вернулся, тяжело раненный в ногу. Любовь их после разлуки окрепла. Теперь Андрея волновали новые мысли, он был полон энергии и силы, несмотря на плохо зажившую рану. Он рассказывал Лиде, как встречался в окопах с большевиками и как они заставили его и других солдат по-иному смотреть на происходящие события. Под влиянием Андрея менялись взгляды на жизнь и у Лиды. Она видела на заводе много несправедливости, тяжелую жизнь рабочих, сама жила такой жизнью. Лида уже два года работала на телеграфе. В дни, когда Архангельск захватили англичане и американцы, и большевикам, оставшимся в городе, пришлось уйти в подполье, место ее работы оказалось на редкость удобным для поддержания связи между подпольщиками. Кто мог догадаться, что иногда под видом телеграммы передают девушке записку, или подобную записку получают от нее вместо квитанции. На телеграфе Лида познакомилась и с прапорщиком Лебяжьим. Первый раз увидев Лиду, Лебяжий одобрительно-жадным взглядом окинул девушку. Он стал чуть ли не ежедневно приходить на телеграф. Молодой, самоуверенный, привыкший к легким победам над женщинами, Лебяжий не сомневался в своем успехе и сейчас. Он приглашал Лиду на вечера и назначал свидания. Но девушка разговаривала с ним холодно и уклонялась от встреч. Это уязвляло самолюбие прапорщика, и он с удвоенной настойчивостью продолжал добиваться ее расположения. Знакомство с белогвардейцем было противно Лиде. Оно, кроме того, наполняло душу девушки постоянной тревогой. Ей нужно было держаться с офицерами очень осторожно. В то же время она с трудом сдерживала себя, когда Лебяжий начинал бахвалиться, уверяя, что большевикам скоро на всех фронтах наступит конец. Он говорил гадости о тех людях, которые своей выдержкой и мужеством, своей высокой идеей увлекли девушку, за собой на трудный путь революционной борьбы. Прапорщик Лебяжий цинично заявлял о том, что в Архангельске не осталось ни одного человека, сочувствующего большевикам, - всех перестреляли или отправили на Мудьюг1. А Лида ежедневно сама встречалась с большевиками-подпольщиками, с которыми сблизилась через Андрея Грушина. 1 Мудьюг - остро в Двинской губе, на котором в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили концлагерь с изощренными пытками и бесчеловечным содержанием всех заключенных. (ККК) Она рассказала Андрею о назойливых притязаниях прапорщика. И когда они вместе смеялись, обсуждая эту историю, как-то неожиданно родилась мысль - воспользоваться знакомством с Лебяжьим. Дважды Лида побывала с прапорщиком на танцевальных вечерах в зале Городской думы. Однако она держалась в незнакомой ей шумной обстановке сдержанно и осторожно. И вот Лида снова приняла приглашение. После вечера Лебяжий провожал ее. - Вы жестоко со мной обращаетесь, - говорил он, стараясь подействовать на чувства девушки. - У меня нет друзей, и мне так тяжело быть в одиночестве. А скоро я и вас не буду видеть. - Почему? - спросила Лида. - Нашу роту отправляют на фронт. Одиннадцатого мы уезжаем. Честное слово, уже есть приказ. - Ведь вас могут там убить! - в притворном испуге воскликнула Лида, а сама отметила в памяти: "одиннадцатого". - Могут, - жалобно ответил Лебяжий. 7 Иван Лопатин никогда не бывал на парадах. Хотя и ротный, и взводный, и унтеры накануне долго объясняли молодым солдатам, что такое парад и как следует себя на параде вести, - Лопатин из этих объяснений понял немного. Ему было лишь ясно, что состоится какой-то праздник, нужно почистить шинель и сапоги: на солдат будет смотреть высшее начальство. Но настроение у солдат был совсем не праздничное. Многие старослужащие ходили хмурые, на офицеров смотрели озлобленно. - Выслуживаешься?! - едко и громко сказал рядовой Ермолин, когда унтер приказал ему почистить сапоги. - Ну и выслуживайся. А мне никаких парадов не нужно. И воевать я не поеду. Хватит! Не за что нам воевать... Унтер даже и не подумал возражать солдату. Он чувствовал правоту Ермолина и смущенно отвернулся. Зато слова Ермолина тут же подхватил рядовой Лосев. - Правильно Ермолин говорит. За кого нас воевать посылают? За буржуев, за их толстые шкуры! А против кого? Против наших же русских людей, против русских крестьян и рабочих. У красных, я знаю, Михаил Созонов служит, товарищ мой. Мы с ним из одной деревни. Не пойду я своего товарища убивать! Как, братцы, вы думаете? Солдаты одобрительно зашумели, окружили Лосева. - У меня тоже земляк у красных, добровольцем пошел. - Да что земляк! У меня брат там! Лосев вытащил из кармана листок бумаги и сказал: - Вот здесь написано: "Солдаты архангелогородского полка, крестьяне и рабочие, одиннадцатого декабря вас хотят отправить на фронт воевать против Красной Армии, против ваших братьев, за интересы англо-американских империалистов, которые захватили в свои хищные лапы наш русский Север..." - Одиннадцатого? - Послезавтра на фронт?! - Никуда не поедем! Лучше здесь умрем! - Тише, товарищи! - сказал Лосев, подняв руку. - Нас обманом и насильно мобилизовали и теперь посылают воевать против большевиков. А большевики - это такие же рабочие и крестьяне, как и мы с вами. Я видел большевиков и разговаривал с ними... - Видел? Не ври, Лосев. Где ты их видел? - Где видел - это пока мое дело. Не все сейчас можно рассказывать. Но только верьте моему слову. Большевики есть и - недалеко отсюда... в Архангельске. Солдаты притихли, не зная верить или не верить своему товарищу. А Лосев продолжал: - Скоро наступит время, когда англичан, американцев и французов вышибут из Архангельска. И мы должны помочь большевикам освободить русскую землю от паразитов. Сегодня мы выйдем на парад и виду не покажем, а одиннадцатого прямо заявим, что на фронт не поедем. А если что... так нас поддержат матросы в Соломбале. Лопатин молча прислушивался к возбужденным разговорам солдат. Правда слов Лосева захватила его, но он боязливо оставался сидеть в сторонке. Воспоминание о прокламации, которую он передал прапорщику Лебяжьему, снова встревожило его. Там было написано то же самое, что говорил и Лосев. К параду Лопатин подготовился, как было приказано. Он почистил сапоги, пришил к шинели недостающую пуговицу, подрезал на полах бахрому. Полк выстроился и отправился на Соборную площадь. Все события этого дня проходили перед Лопатиным словно в тумане. Молодой солдат все время чего-то тревожно ожидал, а чего именно - он и сам не сознавал. Но ничего особенного не случилось. Только после парада, когда закончился обед, действительно объявили, что вторая и третья роты должны подготовиться для отправки одиннадцатого декабря на фронт. На параде Лопатин выполнял команды почти бессознательно. Однажды он даже не воспринял команды и остался в прежнем положении, в то время как солдаты повернулись налево. Хорошо, что это случилось задолго до прибытия командующего и не на виду у командира полка. К нему подскочил Лебяжий и с силой рванул за плечо. - Оглох, скотина! Весь строй гадишь! Лопатин чувствовал за собой вину, но в то же время горечь обиды на мгновенье обожгла ему сердце. Почему он "скотина"? И почему так обзывает его взводный, которому он, Лопатин, сделал столько услуг? Однако с этого момента Лопатин стал внимательнее слушать команды, не ошибался и не запаздывал с выполнением приемов. Только когда к роте подошел командующий генерал Марушевский и поздоровался, Лопатин в необъяснимом оцепенении даже не открыл рта. Впрочем, так же молчаливо встретила приветствие генерала Марушевского и вся рота. 8 Эту ночь командующий спал неспокойно. Кто бы мог подумать, что его, бывшего начальника генерального штаба, еще недавно мыслившего в крупных армейских масштабах, могла теперь так мучительно волновать отправка на фронт всего каких-то двух рот. Хотя парад, как он сам говорил, прошел сносно, а обед георгиевских кавалеров - вполне прилично, генерал Марушевский чувствовал напряженность обстановки. Правда, он принял все меры - приказал назначить в каждую из отправляемых рот по двенадцати офицеров, а в пулеметные взводы отобрать наиболее надежных солдат. Если потребуется, пулеметы можно повернуть в сторону своих же рот... И все-таки генерал не был уверен. На "сносно" прошедшем параде солдаты даже не отвечали, когда он с ними здоровался. Марушевский вглядывался в их лица и встречал в солдатских взглядах уныние и даже злобу. В своем кабинете генералу не сиделось. Он то и дело посматривал на часы: отправка рот была назначена на одиннадцать. Марушевский решил пройти в штаб английских войск к Айронсайду. Едва он вышел на площадь, как ему встретился запыхавшийся от бега офицер из комендатуры. Офицер встал, как вкопанный, и только испуганно произнес: - В казармах... бунт... Марушевский стиснул зубы и тоже некоторое время стоял без движения. Он даже не заметил, как к нему подошел Айронсайд. Английский генерал уже все знал. Ему все стало известно раньше, чем русскому генералу, и это усугубляло неприятность. Англичанин ехидно улыбался. - Да, ваша военная полиция неплохо работает, - согласился Марушевский, когда в словах Айронсайда прозвучал намек: "Мы знаем лучше вас, что делается в ваших войсках". - Не завидую полководцам, у которых такие солдаты, - улыбаясь заметил Айронсайд. - Впрочем, это зависит от самих полководцев. У русских бывали лучшие... Это было личное оскорбление, но Марушевский не мог на него ответить. В другой обстановке он знал бы, что сказать англичанину. Он знал некоторые подробности карьеры английского генерала, подробности, которые, конечно, не хотелось бы вспоминать и самому Айронсайду. - Да, - неопределенно сказал Марушевский и тут же понял всю глупость своего ответа. "Но что же делать? - подумал генерал. - Такова обстановка. Приходится терпеть". Почти подобные оскорбления он слышал за последнее время не только от английских генералов, но и от английских офицеров. - Что же делать? - спросил он. Айронсайд чуть поднял руку, растопырил пальцы и медленно, с напряжением собрал пальцы в кулак. Жест был понятен - подавить беспорядки силой оружия. - Моя помощь вам будет обеспечена, - сказал он. Марушевский возвратился в свой кабинет и приказал адъютанту вызвать к телефону командира полка. От оскорбления Айронсайда его щеки горели, словно от пощечин. "Нет, он покажет свое умение командовать войсками, он примет любые меры!" Полковник Шевцов находился у телефона на другом конце провода. - Почему мне не доложили?! - трясясь от бешенства, заорал в трубку Марушевский. - В полку бунт, и мне об этом сообщает английское командование. А вы там миндальничаете, как баба. Какой вы к черту полковник! Я вас разжалую и выброшу из армии! Если вы беспомощны, то я сейчас сам приеду в казармы и наведу порядок. - Ваше превосходительство, - ответил Шевцов, - прошу вас подождать с приездом. Я попробую уладить все сам. - Не уладить, а покончить самым решительным образом. И даю срок до двух часов. Марушевский бросил трубку и вызвал адъютанта. - Передайте мое приказание пулеметной школе и бомбометной команде оцепить казармы и подготовиться к открытию огня! 9 Многие солдаты второй роты проснулись задолго до сигнала побудки. Всех волновала одна мысль - сегодня отправка на фронт. Зачем? За кого и против кого воевать? Не довольно ли пролито крови русских простых людей? Еще лежа на койках, солдаты шепотом и вполголоса возбужденно переговаривались между собой. Лопатин тоже проснулся раньше обычного. Он лежал молча, прислушивался к разговорам и думал о том, что может произойти. Вскоре после побудки прибежали трое солдат из третьей роты. - На молебен выходить не будем, - говорили они, переходя от одной группы солдат к другой. - Никуда нас не пошлют, если сами не захотим! Прошли времена! Хватит, поиздевались над нашим братом! - А если что, так разбирай винтовки, - уходя, крикнул один из них. - И действовать будем, братцы, все сообща. - Нужно послать людей в другие роты, - предложил Лосев. - Нужно поднять весь полк! Вскоре в казарме появился командир роты. Он остановился в дверях, пораженный представившейся ему картиной. Солдаты, вместо того чтобы стоять в строю на утренней поверке, находились в разных местах казармы, шумно разговаривали и кричали. - Это что такое за... Смирно! Дежурный! - Все равно на фронт не поедем! - крикнул кто-то из глубины казармы. Ротный медленно, тяжелым шагом пошел вперед. - Кто это сказал?! И тут он увидел, как солдаты мгновенно сбежались на середину и стали перед ним непроницаемой стеной. Они молчали, и ротный понял свое бессилие. Он схватился за пистолет, но тут же испугался этого необдуманного поступка. Театральный жест его привел солдат в движение. Людская стена загудела и двинулась на него. Он резко повернулся и поспешно пошел к выходу. Едва дверь за офицером захлопнулась, как один из солдат крикнул: - Стрелять хотел! Ребята, бери винтовки! - Товарищи, - сказал Лосев, - будем держаться. Скоро сюда придут из Соломбалы матросы. Никого из офицеров в казарму не пускать! Солдаты моментально разобрали из пирамиды винтовки. Лопатин тоже взял свою винтовку и стоял, не зная что делать. Кто-то сунул ему в руку обойму с патронами. Лосев побежал в третью роту. Там все солдаты тоже были с винтовками. Потом он прошел в четвертую и к пулеметчикам, всюду призывая солдат поддержать протест против отправки на фронт. Потом по широкой лестнице он спустился вниз и вышел на крыльцо. Внизу, на площадке, Лосев заметил проскользнувшего в дверь складского помещения прапорщика Лебяжьего. Увидев солдата с винтовкой, взводный очевидно изрядно струхнул и быстро захлопнул за собой дверь. У крыльца Лосева поджидал Грушин. - Придут матросы? - спросил он у столяра. - Должны придти. Я сейчас пойду в Соломбалу встречать их. Держитесь дружно и поддерживайте дисциплину. А главное - следите, чтобы тут не оказалось провокаторов, предателей и трусов. Андрей Грушин миновал казарму, пересек Петроградский и Троицкий проспекты и вышел на высокий берег Кузнечихи. На противоположном соломбальском берегу он увидел скопление людей. Вероятно, это были матросы из флотских казарм. Но почему они не идут? Почему медлят? По косой тропке, по льду, Грушин быстрым шагом направился к Соломбале. Приблизившись к берегу, Грушин понял, почему матросы остановились. На мосту стояли два пулемета. Английские солдаты и офицеры преградили путь морякам. - Гады! - Грушин сжал кулаки. Он хотел подняться на берег у моста, но англичане его не подпустили. Они что-то кричали, указывая на обходный путь у Мосеева острова. Долго еще стоял Грушин, надеясь подойти к матросам. Потом он понял, что напрасно теряет время. Он решил вернуться в казармы. Нужно было воодушевить солдат и возглавить восстание. Но Грушин опоздал. Подойти к казарме уже было невозможно. Она была оцеплена английской морской пехотой и белогвардейцами. Тут и там виднелись пулеметы и бомбометы, направленные на казарму. Грушин подошел к одному из расчетов. - Товарищи, в кого вы хотите стрелять? В своих же солдат! Одумайтесь, солдаты! Ближний солдат хмуро посмотрел на Грушина и, не ответив, отвернулся. К расчету приближался офицер. По Троицкому проспекту к углу Пермской улицы подкатил автомобиль. Дверца открылась, и из машины, осматриваясь по сторонам, вылез генерал Марушевский. Его окружили офицеры. Видя, что никакая опасность ему не угрожает, генерал начал отдавать приказания. 10 Командир полка не был труслив, и когда ему доложили о том, что солдаты волнуются, он сам направился в казармы. Он снял кобуру, но револьвер вытащил и предусмотрительно сунул в карман. В сопровождении офицеров полковник решительно поднялся по лестнице и вошел во вторую роту. Он хорошо знал обстановку, настроение солдат и потому понимал, что ни приказания, ни угрозы сейчас не помогут. Он хотел завести с солдатами простецкий разговор, повлиять на них хорошими словами и обещаниями. Но хитрость в первый же момент не удалась. - На фронт не поедем! - прямо кричали солдаты. - Пусть англичане и американцы убираются из Архангельска! - Хватит, повоевали! Шевцов зашел в соседнюю роту, но и там услыхал такие же ответы. Солдаты наотрез отказались возвратить винтовки и требовали отмены приказа об отправке на фронт. Полковник все же надеялся уговорить солдат. Но вскоре по ротам разнеслась весть, что казармы окружены англичанами. Шевцов понимал: это подольет масла в огонь. Его возмущало еще и то, что ротные и взводные офицеры боялись идти к солдатам и трусливо прятались в отдельных помещениях. Когда Шевцов вторично зашел в казармы, солдаты просто не стали с ним разговаривать. Они уже находились у окон, готовые открыть огонь. В ответ на свои слова он только слышал: - Уберите англичан! Долой палачей! Убедившись, что он бессилен изменить положение, полковник ушел. Лопатин то сидел на своей койке, то бродил по казарме, перепуганный всем, что происходило вокруг. - Нужно арестовать офицеров! - предложил Лосев. - Тогда они побоятся стрелять по казарме. Тут же была собрана команда для ареста офицеров. Но только команда во главе с Лосевым направилась было из помещения, как на улице грянул выстрел бомбомета. За ним последовал второй. Переливчато, длинными очередями затрещали пулеметы. Из оконных рам со звоном посыпались стекла. Лосев подскочил к окну и щелкнул затвором. Первый ответный выстрел прогремел в каменных стенах казармы оглушительно. Лопатин вскочил с койки и в страхе побежал к двери. Солдаты заняли все подоконники и открыли частый огонь. Но патронов было мало, и скоро из окон и с чердака казармы стали лишь изредка раздаваться одиночные выстрелы. Между тем бомбометы и пулеметы остервенело били по казарме. Пули врезались в штукатурку и осыпали ее. Пороховой дым смешивался с известковой пылью и туманил воздух. Вдруг послышался душераздирающий крик. Никто из солдат не мог понять, что произошло. Они не знали, что прапорщик Лебяжий с несколькими другими офицерами подослали в казарму предателей, чтобы наводить среди восставших панику. Лосев увидел в окно, как с крыльца казармы сбегают солдаты и накапливаются на плацу. Он осмотрелся: в казарме людей оставалось все меньше и меньше. Стрелять было нечем - патроны кончились. Он присел на койку и опустил голову. Его окружили оставшиеся товарищи. - Нужно выходить, - сказал кто-то глухо. - Один в поле не воин. Хуже, если нас нескольких здесь возьмут. А всех вместе не пересудишь. - Да, - с горечью согласился Лосев и поднялся. - Придется выходить. Они медленно спустились по лестнице, вышли на крыльцо и потом на плац. 11 Лопатин был уже на плацу. Винтовку он оставил где-то на лестнице. Он не помнил, как оказался в строю своего взвода. Только злые глаза прапорщика Лебяжьего, метавшегося с пистолетом перед строем, заставили Лопатина очнуться. Он смотрел на длинное и высокое здание казармы с перебитыми стеклами, и ему казалось, что он в самом деле очнулся после тяжелого сна. В морозном воздухе повисли, медленно расползаясь и тая, зловеще-сизые клочья дыма. Полк вытянулся длинными и неровными шеренгами. На середине плаца толпились офицеры. В углу сверкали штыки англичан. Сюда же были стянуты пулеметные расчеты. К шеренгам подошел незнакомый полковник. Последовала, команда "смирно". Ее повторили ротные командиры. - Командующий возмущен беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. - Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине. - Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян! Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный. - Кто подстрекал, а?! - кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовет первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры. Полковник повторил свое требование. Солдаты молчали. Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие". В это время полковник отошел на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров. По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца. Снова послышалась команда. - По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришел в движение и снова замер. Что они замышляют? - Р-р-рассчитайсь! - Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвертый... Счет приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой... - Восемьдесят девятый, - почти шепотом сказал сосед. - Девяностый, - продолжил Лопатин. И счет пошел? дальше - тихий, необычный, не солдатский. Счет еще не дошел до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой. "Скоро ли все это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчетливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Теплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал ее Ванюшка. Ждет, когда он подойдет к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе. Новая команда вывела Лопатина из раздумья. - Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперед... марш! "Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!" Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками. - Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя. Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушенный ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулеметы. Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?". Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил: - Рас-стрелять! Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац. Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперед, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в нее. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно. - Все кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас! Их увели за кладбище, на "Мхи1". 1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК) 12 Все это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомет, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака. Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей! Когда все закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошел в ту же сторону. Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришел ветер и тоскливо завыл в вершинах оголенных тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги черных, без единого огонька окон и рваные темные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный. За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы. "Добивают, - подумал Андрей. - Все кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза. - Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается! Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжелой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях. Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе. Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его. Полузанесенные снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход. Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашел узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошел по ней на огоньки, мерцающие на окраине города. x x x События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра. Ветер становился все свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти. Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых. Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешел на сторону Красной Армии. Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия. Буря была неизбежна.