Юрий Михайлович Корольков. Операция "Форт" ИЗДАТЕЛЬСТВО "СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" МОСКВА - 1970 ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Весной 1944 года на фронтах великой войны - от Мурманского побережья до Черного моря - еще продолжалась ожесточенная битва, хотя силы врага были уже надломлены. Нашим солдатам потребовался еще целый год тяжелого ратного труда, чтобы дойти до Берлина и поднять над рейхстагом Знамя Победы. В ту весну, в начале апреля, советские войска, развивая наступление на самом южном участке фронта, с боями заняли город Одессу и вышли здесь на побережье Черного моря. Вместе с передовыми частями вступил в освобожденный город работник Смерш*, майор госбезопасности Рощин, направленный из Центра в Одессу со специальным заданием. (* Смерш - "Смерть шпионам" - отдел советской контрразведки во время Великой Отечественной войны.) Ему поручалось выяснить все, что касалось операции "Форт" - деятельности подпольной разведывательной диверсионной организации, оставленной в городе перед уходом наших войск в сорок первом году. Во главе этой организации, выполнявшей операцию "Форт", стоял тридцатилетний капитан госбезопасности Владимир Александрович Молодцов, направленный в Одессу из Москвы для руководства подпольем в глубоком тылу противника. После нескольких месяцев успешной конспиративной работы радиосвязь с Молодцовым внезапно оборвалась. Поступили сведения, что Владимир Молодцов арестован и расстрелян по приговору военно-полевого суда. Следователю предстояло выяснить обстоятельства гибели опытного разведчика, установить причины его ареста. В этом деле многое было неясным. Через несколько недель майор возвратился в Москву, сделал подробный доклад в своем управлении и представил письменный отчет о проведенной работе. Это был последний документ, подшитый к объемистому делу "Операция "Форт". На последней его странице следователь по особо важным делам сделал лаконичную запись: "Заключение: расследование по делу "Операция "Форт" считать законченным и дело сдать в архив". С тех пор прошло больше двадцати лет. И вот страницу за страницей я перелистываю материалы дела "Операция "Форт", взятого из архива. На каждом из томов архивного дела стоит надпись: "Хранить вечно!" С годами дело утратило свое оперативное значение, многое в нем уже перестало быть "совершенно секретным", но как глубоко волновали былые события! Я перечитывал скупые документы, и передо мной возникали люди высокого долга, раскрывались их судьбы, люди казались мне живыми, я слышал их взволнованные голоса, следил за их героическими делами. И я задумался над символической надписью, призывающей наших потомков вечно хранить память о героях, которые, даже умирая, не должны были называть свои настоящие имена. Они боролись молча, безвестно умирали, выполняя свой долг перед Родиной. Дочитав последнюю страницу последнего тома "Операции "Форт", я задумался над благородством подвига ушедших из жизни людей и над безмерной подлостью грязных предателей с их неизбежной презренной судьбой. Мне захотелось рассказать обо всем, что я узнал из архивных документов, рассказать о мужественной работе чекистов в тылу врага в годы Великой Отечественной войны. Так родилась эта документальная повесть. ЧЕКИСТЫ УХОДЯТ В ПОДПОЛЬЕ Страницы архивного дела "Операция "Форт"... Листок, вырванный из блокнота. Короткая, торопливая запись карандашом. Видно, у радиста не было времени перепечатывать радиограмму. В записке всего несколько строк: "Кир передал 20.7.41 г. в 19 час. 45 минут: Прибыли благополучно, если не считать бомбежек по дороге в Одессу. Ехали одиннадцать суток и вчера явились на место. Немедленно приступаю к работе. Начинаю с подбора людей через партийные организации города. Опасаюсь - не хватит времени для личного изучения кадров. Обсуждали расположение продовольственных баз, складов оружия, дислокацию отрядов, явки и прочее. Планы, персональный состав разведчиков, диверсионных групп и руководства отрядов направляю фельдсвязью. Прошу передать жене, что здоров, работа интересная, пусть не тревожится. На связь будем выходить в условленное время на той же волне. Подтвердите получение. Кир". Ниже записки - служебные пометки, лиловые штампы и примечание, написанное той же рукой: "Указаний Киру не поступало". А на полях - другим почерком: "Читал. В дело". Неясная подпись, и та же самая дата - 20 июля 1941 года. Видимо, в управлении радиограмму читали той же ночью: ее ждали - первую информацию из Одессы. Знать, потому и торопился радист передать по назначению страничку, вырванную из блокнота. Я пропускаю несколько страниц, не имеющих прямого отношения к оперативным действиям "Операции "Форт". Здесь адреса семей подпольщиков, указания начфину перечислить им заработную плату, оформить денежные аттестаты, еще какие-то частные распоряжения. Я пропускаю все это и останавливаюсь на донесении Кира, доставленном фельдсвязью. Судя по штампу, оно прибыло в Москву только в августе. На отдельном лоскутке бумаги подколота многоговорящая справка: "Доставлено с опозданием. Фельдъегерь попал в авиационную катастрофу, был тяжело ранен. Самолет сбит истребителем противника. Пакет не поврежден, печати в сохранности. Почта в руках посторонних не находилась". Значит, тайна разведчика сохранена. О сбереженной тайне напоминают и маслянистые, оранжевые пятна, тускло проступающие на листах бумаги - следы сургучных печатей, о судьбе которых здесь заботятся почти так же тщательно, как и о судьбе фельдъегеря, попавшего в авиационную катастрофу, и еще следы крови, засохшей на конверте. Пока я не знаю еще фамилии разведчика, не знаю, кто скрывается под именем древнего властителя - Кира. Его донесение написано четким штабным языком. Это развернутый план предстоящей операции в тылу врага. В нем много деталей, много имен и ни одной лишней фразы, ни одного лишнего слова. Вероятно, и в таких документах проявляются характеры их авторов... Я подумал: донесение писал человек собранный, целеустремленный, умеющий сосредоточиться на главном и не теряющий даром времени. И еще одно наблюдение - автор донесения несомненно осторожный и опытный конспиратор. Даже здесь, в совершенно доверительной и секретной переписке, разведчик не называет своего имени. Донесение он подписывает все тем же псевдонимом "Кир", а некоторые особенно важные абзацы, отдельные фразы, некоторое имена написаны условно. Кир сообщал, что, выполняя задание Центра, он приступил к организации разведывательных и диверсионных групп, готовится к переходу на нелегальное положение. Всю работу проводит вместе с партийными, советскими учреждениями. Они тоже намерены переходить в подполье в случае, если советские войска будут вынуждены оставить Одессу. Кир восторженно отзывается о рядовых советских людях, которые по первому зову добровольно вступают на опасный рискованный путь разведчиков в тылу врага. Пожалуй, только здесь, в единственном месте пространного донесения, Кир нарушил официальный стиль служебного документа и написал: "В добровольцах здесь нет недостатка. Каждый готов выполнить патриотический долг. Теперь дело только в строгом отборе пригодных людей. Вот где я ощущаю, что значит для чекиста опираться на массы!" Читая донесение, я старался полнее представить себе образ автора, определить по каким-то штрихам характер разведчика. Но пока сделать это не вполне удавалось. Живой образ чекиста расплывался, увидеть его мешал профессионально-служебный, суховатый тон донесения. Кир с беспощадной правдивостью докладывал руководству о положении в приморском городе, которому грозила трагедия оккупации, говорил о расстановке сил для предстоящей борьбы с противником. В донесении Кира первой упоминалась разведывательно-диверсионная группа Железняка. Она уже сформирована, и ей предстоит действовать на железной дороге. Здесь же Кир дает характеристику Железняку. Это беспартийный машинист Андрей Иванович Воронин, в прошлом партизан времен гражданской войны. "Человек волевой, смелый и молчаливый", - заканчивает Кир характеристику Железняка. Кир, вероятно, особенно ценил это качество - молчаливость. Всюду, где он хотел подчеркнуть деловые качества человека, Кир повторял: "Предан и молчалив". Второй диверсионной группе предстояло действовать в пригороде Одессы. Задача - взрывать мосты, минировать дорогу на участке Николаев - Одесса. Группу возглавляет коммунист Александр Николаевич Громов, он же - Брунин, инженер завода имени Январского восстания. В следующем разделе Кир сообщал адреса явочных и конспиративных квартир, фамилии их хозяев, указывал расположение тайников - почтовых ящиков. Несколько страниц занимала сложная система паролей, условных сигналов, знаков. Все это на тот случай, если из Центра понадобится прислать доверенных людей, либо восстановить утерянную связь с Киром. По плану Кира все готовилось "на случай" - на случай потери связи, на случай провала какого-то звена, на случай того, на случай другого. Да и организация всего подполья проводилась на случай оккупации Одессы немецкими или румынскими войсками, и его люди старались предупредить события, чтобы они не захлестнули их, не застали врасплох. Потом Кир вдруг начинал писать о каких-то совершенно будничных делах: на углу Молдаванки в парикмахерской производственной артели назначен новый заведующий Николай Иванович Милан. "Окна парикмахерской выходят на Разумовскую. Занавески на окнах тюлевые, розового цвета. Шляпа фетровая или соломенная - в зависимости от сезона. Окно - крайнее правое..." Потом вдруг все становится ясным: Николай Милан - хозяин подпольной квартиры. Он уже поселился здесь вместе с женой! С приходом оккупантов откроет парикмахерскую. В правом окне занавеска будет полуоткрыта в том случае, если не грозит никакой опасности - связной может заходить и произнести условный пароль. В случае опасности на подоконнике будет лежать шляпа, ее хорошо видно сквозь задернутые тюлевые занавески. Вторую квартиру подготовили ближе к центру под видом мастерской по ремонту примусов, керосинок, электрических утюгов и прочей хозяйственной утвари. Это на бывшей Нежинской улице, теперь она называется Франца Меринга, Кир подчеркивал - спрашивать лучше Нежинскую. В случае прихода румын советские названия улиц несомненно изменят. Поиски улицы Меринга вызовут излишние подозрения. Люди для мастерской подобраны. Слесарем работает комсомолец Алексей Гордиенко - рабочий фабрики ювелирных изделий. "Хозяином мастерской" назначен Антон Брониславович Федорович, он же командир одного из партизанских отрядов в городе. Выступать будет под именем Петра Ивановича Бойко. Кир сообщил пароль, с которым следовало являться в слесарную мастерскую, - разговор о покупке примуса. Еще одна явка готовится под видом овощной палатки, но люди, сюда еще не подобраны. В районе базара намерены открыть харчевню - резервную явку. Потом еще сапожная мастерская, химическая чистка... Особое внимание Кир уделял пивоваренному заводу на Пролетарском бульваре. Он намеревался обосновать здесь свою разведывательную базу. Пока все находится в стадии разработки. Партизанские отряды, на которые Кир намерен опираться в работе, уже формируются. Намечено создать два таких отряда. Один на побережье в районе Большого Фонтана, второй близ села Нерубайское в старых катакомбах в двенадцати километрах от города. Ядро отряда составят рабочие каменоломни, живущие в окрестных селах. В следующих донесениях Кир информировал Центр, что в катакомбы уже доставлено оружие и боеприпасы: 50 винтовок, 20 тысяч патронов, два пулемета, четыреста килограммов взрывчатки. Продовольствие заготовлено на полгода из расчета на 75 человек. Доставка военного имущества и продовольствия в катакомбы в целях конспирации происходит через интендантский склад воинской части, который расположили рядом с входом в катакомбы. Диверсионно-разведывательные группы обеспечены револьверами, патронами, запасом детонаторов и взрывчатки, сигнальными ракетами, ракетницами и другим необходимым имуществом. Тайный склад оружия для партизанского отряда на Большом Фонтане заложен во дворе рыбаков Булавиных, здесь же в сарае зарыто продовольствие. Заготовка имущества продолжается. Кир сообщал Центру, что для оперативной работы желательно иметь несколько маузеров с достаточным количеством патронов. На месте такое оружие получить невозможно. Далее Кир перечисляет фамилии будущих своих помощников, называет людей, согласившихся добровольно остаться в тылу противника на нелегальной работе. Парторгом отряда обком партии утвердил Константина Зелинского. До последнего времени он работал председателем колхоза. Связных Кир отобрал лично - Тамару Шестакову, Тамару Межигурскую, Галину Марцишек. Заместителем командира партизанского отряда утвердили Якова Васина. Его жена Екатерина остается в городе для связи с партизанами. В городе на легальном положении остается также Евгения Гуль, а на Большом Фонтане рыбачка Ксения Булавина. Радистом для связи с Москвой в отряд направлен Евгений Глушков, его дублер - Иван Неизвестный. К работе привлечены также старый каменщик Иван Гаркуша - знаток катакомб, моряк торгового флота Иван Иванов, рыбак Григорий Шилин, врач Асхат Янке... Рядом с фамилиями приводились краткие характеристики: "На работу в разведывательной группе согласилась охотно"; "Человек надежный и преданный"; "Человек волевой, по характеру смел и решителен". Были здесь и другие, более сдержанные отзывы: "Радист Глушков направлен военкоматом. Подлежит дополнительной проверке через одесское управление". Кир писал, что он принимает меры для личного изучения людей, с которыми ему придется работать. Пока сделать это полностью не удается. И все же пока по сообщениям Кира можно было составить лишь весьма отдаленное представление о людях, с которыми ему предстояло работать. Донесения разведчика служили только диспозицией предстоящей борьбы, планом расстановки сил, которым суждено было вступить в соприкосновение с другой силой, жестокой и опытной, в незримой борьбе. Но все это еще не определяло диспозиции сил духовных. Кто мог сказать - на что способен каждый из этих людей. В архивном деле "Операция "Форт", кроме донесений, лежали анкеты чекистов, направленных для работы в Одессу. В первой анкете, в первой графе ее было написано от руки - "Кир". Дальше шли настоящие фамилия, имя и отчество - Молодцов Владимир Александрович. Потом ответы на обычные анкетные вопросы. Капитан госбезопасности, родился в 1911 году в селе Сасово Рязанской области, член ВКП(б) с 1931 года. Ранее работал чернорабочим, подручным слесаря, забойщиком в шахте. В 1934 году закончил рабфак. Последнее место работы - сотрудник центрального аппарата госбезопасности в Москве. Так вот кто этот таинственный разведчик с именем древнего полководца! Но тайны раскрываются постепенно. В одном из донесений мое внимание привлекла непонятная фраза. Кир писал: "Самсон работает параллельно и самостоятельно". Кто же такой Самсон? Ответ я нашел в той же пачке анкет. Под таким псевдонимом значился старший лейтенант госбезопасности Николай Гласов, тоже сотрудник центрального аппарата. Ему поручалось создать в Одессе еще одну подпольную организацию. Значит, в Одессе создавалось по меньшей мере два самостоятельных подполья. И не только два, как впоследствии удалось узнать... В другом сообщении Кира стояла непонятная фраза, за которой, вероятно, скрывалось нечто очень важное: "Параллельный центр и молчащая сеть разворачиваются по плану". Долго, очень долго эта фраза оставалась для меня загадкой. Страницу за страницей продолжал я перелистывать дело "Операция "Форт". Второстепенные документы перемежались со страницами, представляющими значительно больший интерес. Впрочем определение "второстепенные" тоже условно. Вот накладная на оружие, отправленное в Одессу, - 12 маузеров и столько-то пачек патронов. Распоряжение перечислить Киру иностранную валюту в немецких марках, в долларах, в румынских леях, в болгарских левах, в английских фунтах... Здесь же радиограмма от Кира - "Валюту и маузеры получил - половину отдал Самсону". Где-то здесь, среди других документов, я прочитал краткое распоряжение Киру. Сначала я пропустил его, не придав значения. Потом возвращался к нему несколько раз, полагая, что, может быть, именно в этой записке радиста заложен ключ к пониманию дальнейших событий. В октябре, уже перед самой оккупацией города, радист записал: "Киру передано - на него возлагается общее руководство группой Самсона и параллельным центром". Чувствовалось, что все эти дни тревожной осени 1941 года были настолько плотно заняты всевозможными делами, что у Молодцова оставалось времени только для самого короткого сна. Судя по сообщениям, и днем и ночью Кир был занят людьми, вместе с которыми ему предстояло работать. Его одолевали заботы, - где, как расположить отряды, группы, он занимался поисками новых, не раскрытых возможностей для предстоящей борьбы. И все это в условиях: строжайшей конспирации. Из центра Кира предупреждают - надо зашифровать себя даже от тех, кого оставляли в городе по другим заданиям. Ему снова и снова напоминают: быть осторожнее, проверять людей, не связываться лично с большим числом подпольщиков, не создавать излишне централизованной организации - это может привести к провалам. Уже конец сентября, а дел еще очень много. И главное - никто ведь не скажет, сколько времени остается для подготовки - неделя, месяц. Все зависит от положения на фронте. А положение грозное, сводки приносят тревожные вести. Наши войска оставили Чернигов, отдали Полтаву, Днепропетровск. Бои идут под Ленинградом, очень тревожно под Киевом, враг постепенно приближается к Москве. Пошел уже второй месяц, как Одесса, отрезанная, окруженная вражескими войсками, продолжает сопротивляться. Связь с Большой землей поддерживается только морем. Надолго ли хватит сил, чтобы оборонять город? Надо торопиться. Торопиться, но не спешить. В конце сентября Кир снова возвращается к плану, о котором вскользь упоминал в одном из донесений: надо использовать для своей работы одесский пивоваренный завод. Теперь все стало ясней. Кир информирует Центр: к подпольной работе привлечен начальник планового отдела этого завода - Петр Иванович Продышко. Ему дано задание: войти в доверие к оккупантам, взять в свои руки завод, открыть в городе пивные ларьки, поставить в них наших людей. Ради этого завод и запасы сырья - хмель, ячмень и прочее - придется сохранить. "Спасителем завода" будет объявлен Продышко. Временами сквозь текст сухих официальных донесений у Кира вдруг прорываются восторженные нотки. "Создал новую боевую группу, - пишет Кир в одном из сообщений. - Намерен создать еще одну для разведки и связи. Для этого подобрал пять замечательных парней". Через три дня Кир передал дополнительно: "Молодежная группа сформирована. Во главе поставлен комсомолец Яков Гордиенко. Ему шестнадцать лет, смелый и энергичный. Группа будет работать под руководством Петра Бойко". Бойко - это Антон Брониславович Федорович, командир первого партизанского отряда - "наружного", как стали его называть в отличие от отряда подземного, расположенного в катакомбах. Сообщения Кира поступают в Москву регулярно. В деле они перемежаются со служебными запросами и распоряжениями Центра за одной только подписью: "Григорий". В таких случаях радист или, может быть, кто-то другой оставляет на полях стандартные пометки: "Киру передано", "прием подтвержден", "Григорий уведомлен". Пока переговоры в эфире носят главным образом организационный характер, разведывательной информации еще нет. В Одессу дают указание - принимать распоряжения только за подписью Григория. Снова напоминают Киру об осторожности, советуют привлекать новых людей только через особо доверенных лиц, самому держать связь лишь с ограниченным кругом работников. Очередным донесением Молодцова информируют, что в Одессу направляется специально вызванный из Уфы палеонтолог, известный знаток расположения одесских катакомб. Прибытие его требуют подтвердить. Одновременно Молодцов информирует Центр, что в связи в непрестанными бомбардировками города одесское управление НКВД эвакуировалось на побережье и располагается в корпусах санатория имени Дзержинского. В этих условиях зашифроваться от других сотрудников, остающихся в городе, крайне трудно. Предпочитает бывать в санатории возможно реже. Часть своих людей уже направил в одесские катакомбы. Наступает октябрь. В деле появляется очередная радиограмма: "Кир передает 13.10. 41 г. в 22 час. 20 минут. Подземный отряд располагается в катакомбах в районе двенадцатой шахты в шести километрах от главного входа. Подземные лабиринты минируются. Установлена телефонная связь с будущими постами охраны и наблюдения. Доставку оружия и продовольствия закончили. Отряд Бойко располагается на поверхности - в городе и в районе Большого Фонтана. Самсон действует под прикрытием отряда старшего лейтенанта госбезопасности Кузьмина. Располагается со своими людьми в катакомбах района Дальний. Главный вход дальницких катакомб в шлифовальном цехе зеркальной фабрики". Под радиограммой поясняющая справка; "Кузьмин - начальник отдела одесского управления. Направлен для прикрытия группы Самсона". Враг рвется к Одессе. Судьба города вызывает тревогу. Обстановка на фронте складывается неблагоприятно - в глубокой тайне начинается эвакуация Одессы советскими войсками. Сначала отправляют госпитали, армейские тылы, склады. В осажденном городе должна быть особая бдительность. Противник засылает лазутчиков, сигнальщиков, корректировщиков. Задержано несколько вражеских агентов. В этих условиях иные солдаты и офицеры проявляют легкомысленное благодушие. Такое поведение может иметь трагические последствия. Кир озабочен, он радирует: "Настроение в войсках и среди населения в основном бодрое. Наблюдается ослабление бдительности в несении караульной службы. Ночью можно пройти по городу, не встретив ни, одного патруля. Деятельность войсковой контрразведки ослаблена. Сказывается самоуспокоенность, родившаяся в результате того, что город вот уже два месяца стойко обороняется. Борьба с агентурой врага проходит неорганизованно. Вчера лишь случайно обнаружили вражеского радиста-корректировщика, направлявшего огонь румынской артиллерии". На радиограмме пометка: "Сообщить военному ведомству по принадлежности". Такое сообщение было сделано. Из управления ушло письмо, копия его сохранилась в архивном деле. Письмо начинается фразой: "Наш источник сообщил из Одессы..." И снова пометка - меры приняты. Но автора распоряжения это не удовлетворяет. Его рукой написано - "Проверить". И вот снова через несколько дней поступает сообщение из Одессы. Кир информирует: охрана в городе усилена, органы контрразведки активизировали свою работу. Четырнадцатого октября 1941 года в Москве на узле связи приняли из Одессы радиограмму: "Кир сообщает: эвакуация города нашими войсками сегодня закончена. Уходят последние морские транспорты. Партизанский отряд вместе с моими людьми перешел в катакомбы. Сеть зашифрована, все на месте. Приступаем к действиям. Просим позаботиться о наших семьях". К радиограмме приложено дополнительное сообщение: "Прошу немедленно передать лично Григорию. Задание принято и подготовлено. Людьми, техникой обеспечено. Примем все меры к его выполнению. Оба эшелона действуют самостоятельно. Выполнение донесу". На листке размашистые буквы с восклицательным знаком: "NB!" Доносить немедленно". Через день еще одно донесение: "Кир сообщает 16.10. 41 г. 2 час. 35 мин. Вчера наши войска начали планомерный отход с оборонительных рубежей. Сегодня утром из порта уходит последний транспорт с войсками и сторожевые пограничные катера. Войска эвакуированы из Одессы, вывезены боевая техника и вооружение - 500 орудий, 25 тысяч тонн боеприпасов и другого имущества. Кроме того, за время обороны эвакуировано до 350 тысяч жителей. Вывезено до двухсот тысяч тонн разных грузов, продовольствия, промышленного оборудования и другого ценного имущества. Эвакуацию наших войск противник пока не обнаружил". На радиограмме пометка: "Доложить правительству, сообщить Совинформбюро". В тот же день -16 октября 1941 года румынские войска вступили в покинутый город. Они вступили только во второй половине дня, опасаясь попасть в ловушку и не зная, что город уже оставлен его защитниками. В конце первого тома дела "Операция "Форт" приложена вырезка из газеты с вечерним сообщением Совинформбюро от 17 октября 1941 года. "Организованная командованием Красной Армии в течение последних восьми дней эвакуация советских войск из Одессы закончилась в срок и в полном порядке. Войска, выполнив свою задачу в районе Одессы, были переброшены нашим морским флотом на другие участки фронта в образцовом порядке и без каких-либо потерь. Распространяемые немецким радио слухи, что советские войска были вынуждены эвакуироваться из Одессы под напором немецко-румынских войск, лишены всякого основания. На самом деле эвакуация советских войск в районе Одессы была проведена по решению Верховного командования Красной Армии по стратегическим соображениям и без давления со стороны немецко-румынских войск". В городе оккупантов ждала еще одна неприятность - низменная часть Одессы, примыкающая к Хаджибейскому лиману, была затоплена. Под водой оказались дороги, улицы, преградившие путь войскам. Долгое время здесь нельзя было ни пройти, ни проехать. КАТАКОМБИСТЫ Первое донесение из оккупированной Одессы пришло в Москву на третий день после того, как румынские войска заняли город. Кир сообщал: "Выход на связь затруднен. На время сеанса приходится выходить на поверхность. Имеется опасность потерять людей, технику. Партизанский патруль завязал перестрелку с румынскими передовыми частями в районе главного входа в катакомбы на подступах к селу Нерубайское. Участники перестрелки утверждают, что убито до пятидесяти румынских солдат и офицеров. Сообщение нуждается в проверке. С нашей стороны потерь нет, но перестрелка привлекла к нам внимание. Отмечены жандармские наблюдательные посты в районе Усатово - Нерубайское. Сегодня наша связная первый раз выходила на связь в город. Частично связь установлена. Оккупанты терроризируют город, на улицах трупы повешенных, идут облавы, аресты евреев. В районе кладбища села Нерубайское вчера прошел бой неизвестного отряда с румынскими карателями. Есть предположение, что это отряд днепропетровских партизан, пробивавшийся в катакомбы. Весь отряд уничтожен. Оккупанты для нашего устрашения бросили раздетые трупы на поляне перед входом в катакомбы. Всего 42 человека, среди них четыре женщины. На связь будем выходить в условленное время". Двадцать шестого октября Кир передавал в центр первые сведения о боевых действиях одесских подпольщиков: "Оба задания выполнены. Дамба близ Хаджибейского лимана взорвана своевременно. Среди исполнителей потерь нет. Низменная часть города затоплена, что затруднило вступление войск противника. Донесение задержано доставкой. Здание управления НКВД по улице Энгельса взорвано в ночь на 23 октября. Здесь помещалась румынская комендатура. Взрыв произошел во время совещания старших румынских и германских офицеров. Правое крыло разрушено полностью, развалено с первого до последнего этажа. По нашим данным, уничтожено 147 человек, среди них два генерала. Их фамилии уточняются". На прочитанном донесении запись: "Поздравить с первым успехом. Объявить благодарность участникам. Григорий". Здесь же другая пометка - "Выполнено". Следующее донесение говорит о более ранних событиях в оккупированном городе. Вероятно, Кир получил эти данные от своих людей несколько позже: "Кир передал 23.10.41 г. в 23 час. 10 мин. Сразу же после оккупации города начались грабежи и аресты. 19 октября фашисты выгнали из домов всех евреев и всех подозреваемых участников обороны Одессы. Арестованных загнали в бывшие артиллерийские склады, помещение облили нефтью и зажгли. В огне погибло более двадцати тысяч людей, много женщин, детей, стариков. Рядом с нефтеперерабатывающим заводом лежат неубранные трупы расстрелянных за отказ назвать коммунистов, комсомольцев завода - участников обороны города. В селе Нерубайском рядом с катакомбами расстреляно сорок заложников. Группа Брунина минировала шоссейную дорогу Одесса - Николаев. Подорвана одна, машина с живой силой противника. Там же нарушена связь - спилены телеграфные столбы, срезаны провода на протяжении пятисот метров. Одесса объявлена на осадном положении. Город и окрестные села затемнены. Немецкие и румынские войска большими колоннами движутся по направлению к фронту по шоссейной дороге на Николаев. Машинами перевозят только немцев. Румынские войска движутся пешком. Предположительно, это части четвертой румынской армии". К радиограмме подколота записка: "Передать Киру быть осторожнее, реже выходить на связь в эфир, быть может, сократить сеансы до одного раза в неделю. Не рисковать напрасно техникой и людьми". Здесь же пометка радиста: "Передано, прием подтвержден". А следующий документ, подшитый в деле, - вырезка из сообщения Совинформбюро. На полях жирный восклицательный знак синим карандашом и резолюция: "Передать Киру". В сообщении Советского Информбюро всего несколько строк: "В течение ночи на 30 октября наши войска продолжали вести бои с противником на Волоколамском, Можайском и Малоярославецком направлениях. Группа самолетов одного нашего авиационного соединения, действующего на Южном фронте, успешно атаковала крупную мотоколонну противника. Бомбами и пулеметным огнем уничтожено 120 немецких автомашин и до двух батальонов вражеской пехоты". Это были войска четвертой румынской армии, о которой сообщал Кир. Молодцов чуть ли не каждый день передает в Москву свои разведсводки. Этого требует дело. В Центр направляется самая разнообразная информация. Кир получает указания, советы, запросы, передает оперативные донесения, сообщает о боевых действиях партизанских отрядов и разведывательно-диверсионных групп. Даже из этих коротких сообщений вырисовывается картина напряженной борьбы советских людей, очутившихся в непроглядном мраке одесских катакомб. Так продолжается в ноябре, декабре, январе... В канун Октябрьской годовщины партизаны-катакомбисты разрушили телефонную и телеграфную связь от села Нерубайское до Кривой Балки. Это в пригороде Одессы. В тот же день здесь подорвалась немецкая грузовая машина на мине, заложенной прямо посреди улицы. На железнодорожной линии Одесса - Киев потерпел крушение товарный поезд - он на полком ходу врезался в другой вражеский эшелон, стоявший на запасном пути. Крушение на разъезде осуществила группа Железняка. Стрелочнику и паровозной бригаде, направившим эшелон в тупик, удалось скрыться. Военно-разведывательная информация в донесениях Кира перемежается с его сообщениями о положении в городе. "По обе стороны одесского порта румынские саперные части возводят береговые укрепления. Жители прибрежных улиц выселены из домов". "Массовые аресты в городе продолжаются. Трупы расстрелянных и повешенных не убирают по нескольку дней. Ночами происходит беспорядочная стрельба. Переходить из одного района города в другой разрешается только по пропускам комендатуры". "Все трудоспособное население мобилизовано на работы". "Советские денежные знаки запрещены. Румынские деньги берут неохотно. Население Одессы голодает. На базарах происходит только товарообмен". Затем еще донесение: "Двенадцатого ноября близ села Нерубайское произошло крушение двух военных товарных составов. Движение на участке Одесса - Киев приостановлено на двое суток". Кир перечисляет участников этой операции. На задание ходили: парторг отряда Константин Зелинский, связная Тамара Шестакова, Анатолий Белозеров - бывший пограничник, примкнувший к отряду, и командир партизанского взвода - моряк торгового флота Иван Иванов. Мы еще не знаем этих людей - в деле упоминаются только их фамилии, мы познакомимся с ними позже, но их поступки, их поведение привлекают внимание любого, кто знакомится с архивным делом "Операция "Форт". В них угадываются герои-патриоты, верные помощники чекиста Владимира Молодцова, составлявшие его актив, его опору в большом и опасном деле. Проходит несколько дней, и в палку ложится новое сообщение. Разведчик приводит выдержки из первого номера "Одесской газеты", которая стала выходить на русском языке в оккупированном городе. В газете опубликован приказ военного коменданта расстреливать на месте каждого, кто будет уличен в действиях, направленных против оккупационных войск. Это не пугает подпольщиков. Они сообщают о новой и смелой диверсии - на этот раз взорван пассажирский поезд с прицепленным к нему вагоном боеприпасов. Крушение потерпел поезд-люкс. В классных вагонах ехали старшие и высшие германские и румынские офицеры. Диверсия осуществлена 17 ноября 1941 года. Участвовала та же группа: парторг Зелинский, моряк Иванов, пограничник Белозеров и Тамара Шестакова. Румынские власти встревожены. За несколько дней три тяжелые диверсии на железной дороге! Оккупанты принимают меры, село Нерубайское объявлено на осадном положении. Здесь же одно из первых сообщений о группе Самсона: "Румынская контрразведка принимает меры по ликвидации чекистов в катакомбах района Дальник. Возможно речь идет о Самсоне. Агенты гестапо обнаружили в городе склад оружия, раскрыт вход в катакомбы со стороны фабрики "Коммунист". Жандармы намерены взорвать все обнаруженные ими входы". В эти тяжелые дни на радиограмме, принятой из Одессы, появляется распоряжение: "Киру принять меры предосторожности. За Дальником вести наблюдение. Григорий". После короткого перерыва с подпольщиками снова налаживается устойчивая радиосвязь. Из катакомб в Центр идет подробная информация. "Кир сообщает: румынские войска, расположенные в Одессе, якобы направляются на фронт. Для охраны города остаются германские авиационные части и жандармерия. Настроение у румынских солдат плохое. Принимаем меры к срыву отправки солдат гарнизона на фронт. На территории, оккупированной румынскими войсками, во главе колхозов поставлены начальники - румынские надзиратели. Приказали готовиться к весеннему севу. В Нерубайском румынский представитель проводил собрание крестьян. Приказал бригадирам применять палки. Зенитные батареи стоят на пустырях рядом с еврейским кладбищем". И снова: "Кир передает: ночью над городом патрулируют самолеты. Пленные красноармейцы умирают от голода. Населению запрещено передавать им продукты. На Новом базаре произошла вооруженная драка между румынскими и немецкими солдатами. Есть убитые и раненые. Случаи взаимной вражды учащаются". Следующее донесение посвящено политической обстановке в оккупированных районах. Кир сообщил, что по приказанию Гитлера на Украине и в Белоруссии создается гражданское управление под руководством нацистских генерал-губернаторов. Для общего руководства оккупированными областями создано восточное министерство во главе с Розенбергом. Кир приводит данные о Розенберге: Альфред Розенберг - балтийский немец, эмигрант-белогвардеец. Учился в Москве, в годы революции бежал из России. Генерал-губернатором Украины назначен Эрих Кох. Родился в Эльсберфельде в 1896 году. Первоначально Розенберг рекомендовал его на пост рейхскомиссара Москвы. Масштабы деятельности Кира все расширяются. Теперь он уже не ограничивается одной Одессой. Кир сообщает: "Украинские националисты начали агитацию за избрание Степана Бандеры президентом Украины. В кругах немецких офицеров, близких к гестапо, утверждают, что Бандера является платным агентом германской разведки". Потом опять донесение военного характера: "На товарной станции Одесса разгружается эшелон с дальнобойными орудиями. Отправка солдат одесского гарнизона на фронт приостановлена. Румынские войска направляются для борьбы с партизанами, укрывшимися в катакомбах". Подполье, созданное Молодцовым, начинает работать в полную силу. Со всех концов города и области в катакомбы стекается самая различная информация, главным образом военного характера. Судя по донесениям, люди Владимира Молодцова проникают в самые различные круги оккупантов. Сообщения Кира пестрят фразами: "Среди высших офицеров германской армии...", "По данным, поступившим из штаба румынской дивизии...", "В кругах румынского генерал-губернатора Транснистрии..." Значит, людям Молодцова удается проникать в эти круги!.. В начале января 1942 года Кир передал: "Отмечается большое передвижение войск противника в направлениях Казатин, Киев, Фастов, Знаменка, Тирасполь, Николаев. Зафиксировано передвижение немецких, румынских и венгерских войск". Несколько раз Кир возвращается в своих передачах к пропавшей без вести группе Самсона. После оккупации города Самсон не проявляет признаков жизни. Радиосвязь с ним не установлена. Москва неоднократно запрашивает Кира о судьбе Самсона. Кир не может сообщить ничего определенного. Только в одной из радиограмм Кир информирует Центр: "Румынские полицейские получили приказ спать одетыми. По непроверенным данным, отдел контрразведки усиливается работниками из Бухареста. Самсон укрылся в Дальницких шахтах. Его сотрудники, действовавшие на поверхности, будто бы арестованы. Данные проверяю". В феврале Кир передает из Одессы последние радиограммы. Первого февраля он писал: "Три тысячи румынских солдат прошли пешим строем на Николаев. Мороз 22 градуса. Много отставших и замерзших. Проходящие немецкие части румынам помощи не оказывали. Все еврейское население изгнано из квартир, люди живут под открытым небом. Погода суровая. Морозы перемежаются снежными бурями. Многие гибнут. Городской голова Пынтя заподозрен в сотрудничестве с большевиками. Взят под наблюдение румынской военной разведки". Пятого февраля Кир сообщил: "Берег моря в районе Дофиновки обносят проволочными заграждениями. Близ села Сычавка установлено тридцать дальнобойных орудий. Здесь расквартировано двести германских артиллеристов. Вдоль берега от Лузановки до Люсдорфа насчитывается сто двадцать тяжелых орудий, 320 минометов и станковых пулеметов. Строят блиндажи и земляные валы". В деле "Операция "Форт" сохранилась последняя радиограмма за подписью Кира, датированная 7 февраля 1942 года. После этого связь с подпольной Одессой гадолго прервалась. Оказалось, что изучение одних только материалов "Операции "Форт" было еще далеко недостаточно, чтобы написать документальную повесть, и я поехал на места минувших событий. Города, как и люди, долго хранят память о прошлом... Через много лет после войны я приехал в Одессу и вновь, как в далекие годы, сразу поддался обаянию этого южного приморского города. Одесса выглядела такой же, как прежде, - оживленной, жизнерадостной, немного лиричной и очень зеленой! Платаны с фисташково-желтой корой, на которой будто застыли, окаменели зеленые солнечные блики, и малахитовые акации с темной листвой и кривыми шипами-шпорами стали еще мощнее, тенистей, раскидистей. Ведь прошло двадцать с лишним лет, деревья тоже стали взрослые. Я часами бродил по улицам и не находил внешних следов войны. И все же в облике города чувствовалась какая-то грустинка. Я пытался представить себе Одессу такой, какой она была лет двадцать назад, в дни оккупации, - затаившейся и неприютной, с поднявшейся на поверхность человеческой мутью, с чужим говором, чужими порядками, с повешенными на балконах и старых акациях, с ночной стрельбой и трупами публично расстрелянных на Стрельбищном поле. Я встречался с участниками и свидетелями давних событий, бродил в холодном мраке одесских катакомб, читал трофейные документы, захваченные в гестапо и сигуранце, посещал дома, где находились подпольные квартиры. Вот здесь, на улице Бебеля, в массивном сером доме была румынская сигуранца, а за углом, на Пушкинской - находилось гестапо. На улице Ярославского, против чайной или трактира какого-то Георгиу Несмеяну, застрелили двух арестованных "при попытке к бегству". Я даже знаю их фамилии. От всего этого в сердце поднимается, глухая, тоскливая боль. А каково же было людям, пережившим все это?! Вот улица Энгельса, бывшая Маразлиевская, громадное многоэтажное здание, утопающее в зелени соседнего парка. Широкий красивый подъезд, сияющие на солнце просторные окна... Но я видел фотографию того же здания, взорванного советскими людьми через несколько дней после того, как фашисты пришли в Одессу. Это тот самый дом, под развалинами которого погибло полтораста гитлеровских солдат и офицеров, два генерала, о чем мы уже знаем по донесениям Владимира Молодцова. Воспоминания о минувшем, поиски участников событий привели меня на Пересыпь, в городской промышленный район, расположенный близ дамбы Хаджибейского лимана. Перед приходом врага патриоты взорвали дамбу, и воды лимана хлынули в низменную часть города навстречу фашистам... И об этом мы тоже знаем от Молодцова. А дальше - одесские катакомбы, лабиринт подземных галерей, переходов, раскинувшихся на десятки, сотни километров под городом и его окрестностями. И конечно, поиски документов, документов и документов... Старые фотографии, старые газеты, уже пожелтевшие от времени, выходившие в оккупированной Одессе, воспоминания свидетелей, рассказы участников, их записки, дневники, найденные в катакомбах, показания арестованных румынских контрразведчиков и многое, многое другое, что помогло восстановить ход событий в оккупированной Одессе. МАСТЕРСКАЯ НА НЕЖИНСКОЙ УЛИЦЕ По неровным каменным ступеням в слесарную мастерскую спустилась женщина с мальчиком. Она вошла неожиданно, и Яков едва успел сунуть за верстак газету, которую только что читал вслух. Брат зло посмотрел на него, мысленно обругал - такая неосторожность когда-нибудь доведет до беды - и обернулся к вошедшим. Женщина была высокая, молодая, низко повязанная платком, из-под которого смотрели большие глаза, казавшиеся в сумерках совершенно черными. В резиновых высоких ботиках и стареньком пальто она ничем не отличалась от обычных, довольно многочисленных посетительниц слесарной мастерской Петра Бойко. После того как румыны оккупировали город, в посетителях мастерской не было недостатка. Местные жители несли сюда ремонтировать всякую хозяйственную рухлядь, годами лежавшую на полках и чердаках. Новых вещей купить было негде, разве только в комиссионных, где просили за них втридорога. - Чем могу служить? - предупредительно спросил Алексей. Сейчас, когда хозяина не было в мастерской, Алексей Гордиенко оставался за старшего. Женщина взяла из рук мальчика старый закопченный расплющенный примус, завернутый в обрывок бумаги, развернула и протянула его Алексею. - Может быть, можно еще отремонтировать? Алексей повертел в руках примус, покачал головой. - Нет... Такой заказ не берем. Может, зайдете куда еще? - Скажите, а у вас примус нельзя купить? Алексей метнул быстрый взгляд на женщину. Яков, пиливший какой-то стержень, тоже насторожился: так начинался пароль. - Да есть один, только с одесской горелкой, - ответил Алексей. - Покажите. - Пожалуйста... - Алексей подал женщине примус, стоявший на верстаке. - А гарантию вы даете? - На примус даем, на горелку нет. Молодая женщина облегченно вздохнула. - Ой, слава богу, наконец-то нашли вас! - воскликнула она, оглядываясь вокруг. Братья Гордиенко и Саша Чиков, который сидел на низенькой скамейке в углу мастерской, тоже расплылись в улыбке. Все правильно - пароль и отзывы. Значит, своя! К ним давно уже не приходили из катакомб, говорили даже, будто румыны замуровали все входы. Это была Тамара Шестакова, связная Бадаева - Кира. - А Петра Ивановича я могу видеть? - совершенно другим, свободным голосом спросила она. - Нет, Петра Ивановича нет. - А Якова? - Яков здесь, - выступил вперед Гордиенко-младший. Тамара удивленно посмотрела на подростка в кубанке, в легком распахнутом пиджачке, под которым виднелась морская тельняшка. По виду он был чуть старше Коли, с которым Тамара пришла из катакомб. Николаю шел четырнадцатый год. - Где можно поговорить! - спросила Тамара. - Идемте сюда! - Яков повел связную в каморку позади мастерской. Проходя мимо брата, он метнул на него торжествующий взгляд и, не удержавшись, вдруг выкинул какое-то замысловатое коленце. Знай, мол, наших! Яков радовался гордой мальчишеской радостью - его спрашивают, к нему приходят. Тамара посмотрела на него и засмеялась. - Так вот ты какой... - она не сразу нашла подходящее слово, - какой чудной... подпольщик. А меня Тамарой зовут. Тамара Большая. Вот и познакомились... Потом она вдруг озорно обхватила его мальчишеские плечи и привлекла к себе. Виском, щекой Яков ощутил упругость груди ее и вдруг задохнулся, смутился, вспыхнул. Ему стало неловко, почти совестно. Это продолжалось мгновенье. Тамара отпустила его и пошла следом, продолжая счастливо смеяться, - высокая, стройная с загоревшимися сияющими глазами... Для нее это была разрядка того нервного напряжения, с которым она шла на незнакомую явку, по незнакомому, захваченному врагом городу. Все обошлось хорошо. Евгения Михайловна Гуль - сначала Тамара зашла к ней переодеться - рассказала, как пройти с улицы Льва Толстого на Нежинскую, рассказала так подробно, что Тамара ни разу не спросила прохожих. А подпольщик Яков, к которому она шла, полагая встретить солидного, опытного конспиратора, оказался забавным мальчишкой. Она готова была расцеловать его!.. Что касается Яши, то он воспринял все по-своему и не мог сразу прийти в себя. Хорошо, что ни брат, ни Сашка ничего не заметили. - Идемте сюда, - повторил он, лишь бы только что-то сказать. Тамара коротко бросила мальчику: - Коля, подожди здесь, - и исчезла за покосившейся фанерной дверью. Яков провел Тамару в кладовку, заваленную металлической рухлядью. Отсюда черный ход вел куда-то во двор. - Что нового? - понизив голос, спросила Тамара. - Нового!.. Румыны злющие ходят, после того как наши под откос эшелон пустили. Опять заложников стали брать. Комендант приказал все выходы из катакомб на учет взять. Кто не донесет о выходах - расстрел. Я этот приказ в первый же день достал, крахмал застыть не успел... Передайте его Бадаеву. Яков порылся в углу, вытащил из старого кофейника листок, свернутый в трубочку, и отдал Тамаре. - Я его уж сколько держу, мы думали, всех вас румыны в катакомбах замуровали. А вы... - Что есть еще? - перебила Тамара. - Еще у еврейского кладбища зенитки поставили. Шесть штук, среднего калибра... Точно не знаю, нельзя подойти... Потом на Садовой в доме номер один штаб какой-то военный. Все время легковые машины стоят... Потом еще у спирто-водочного завода в начале сквера румыны большой склад горючего сделали. Не меньше тысячи тонн будет, и все возят в железных бочках... Запомнишь или записать? - Запомню, запомню... Все? - Тамара снова заулыбалась. Подросток, стоявший перед ней, который даже в кубанке был на голову ниже ее, говорил как заправский разведчик и еще чуточку снисходительно, сомневаясь - запомнит ли она все как надо. - Пока все. Главное, насчет склада. Его знаешь как можно шарахнуть! - Хорошо, все передам. Теперь слушай, - Тамара совсем понизила голос. - Бадаев приказал связаться с Крымовым, есть задание для вашей группы. Найдешь его через сапожника на Военном спуске, дом три. Запомни пароль... Тамара заставила Якова дважды повторить пароль. Он даже немного обиделся. - Тоже мне тригонометрия, нечего тут зубрить, и так запомнил... Ты не задерживайся, скоро комендантский час начинается, - предупредил он связную. Простились они как старые друзья. Тамара с Колей ушли из мастерской, а Яков, взволнованный встречей, сначала заговорил с друзьями о посторонних делах - надо бы до закрытия утюг починить, надо, наконец, дверь поправить... Но ему не терпелось поделиться своей радостью. - Все передал, - возбужденно воскликнул он. - Павлу Владимировичу Бадаеву в собственные руки велел отдать... Не забыла б чего... А Тамара, видно, опытная. Гляди как придумала - сперва свой примус принесла, потом про новый спросила... Яков снова слышал озорной смех Тамары, ощущал мимолетное прикосновение, бросившее его в жар. Сейчас ему просто хотелось думать, что с этого дня его с Тамарой связывает глубокая, только что родившаяся тайна. От сознания этого становилось хорошо и тревожно. В слесарной мастерской стало совсем темно - темнело рано, особенно в пасмурную погоду. - Ладно, кончай базар, - сказал Алексей, - на сегодня хватит. Закрывай лавочку... Саша Чиков запер наружную дверь, закрыл оконце фанерными щитами, включил электричество. Яков достал газету, которую второпях сунул за верстак. - Ты вот что, - наставительно сказал Алексей брату, - такие вещи сюда не таскай, завалишь и себя и других. - А ты уж испугался! - задиристо возразил Яков. - Испугался не испугался, делай как сказано. Я отвечаю за мастерскую. Иначе Петру Ивановичу расскажу. - Ладно фискалить, уберу, - примирительно ответил Яков. - Вы только послушайте, вот были ребята!.. Несколько дней назад Яков шел по Халтуринской. Румынские солдаты очищали какое-то помещение и вытаскивали прямо на тротуар кипы старых газет, книг, журналов, какие-то папки, завязанные тесемками. Все это сваливали на грузовик и увозили. Яков постоял, поглядел, подтолкнул носком раскрытую папку, из нее выпала газета, отпечатанная на серой грубой оберточной бумаге. Яков поднял ее. "Коммунист", - прочитал он, - орган подпольного одесского губкома Российской Коммунистической партии большевиков. Январь 1920 года". Сначала Яков даже не сообразил - первое, что пришло в голову: "Когда это наши успели выпустить подпольную газету?" Он торопливо сунул ее в карман и медленно пошел вниз к спуску. Потом дошло - так ведь это газета того подполья, с гражданской еще войны... В мастерскую ворвался бомбой. - Ребята, подпольная газета, глядите!.. Орган подпольного обкома партии. Алексей, Саша Чиков, Алеша Хорошенко, сидевший с ними, обступили Якова, тянулись к газете, а Яков торжествующе глядел на ребят, довольный, что они попались на его розыгрыш. - Слушай, Гордиенко, - сказал Алеша, когда обман раскрылся, - за такой розыгрыш можно и по мордам схлопотать... Чего врешь! - Вот и не вру. Все равно газета подпольная - читай, что здесь написано. Про комсомольцев, которых судили. Семнадцать ребят. Они, как мы, в подполье работали. Вспыхнувший спор оборвался. Заперев мастерскую, ребята ушли в кладовую и принялись читать газету двадцатилетней давности. Читали, пока кто-то не постучал в дверь. Газету спрятали. Пришел Бойко. - Что, орлы, заперлись? Румын боитесь? Он был немного под хмельком. Яков не утерпел и рассказал о своей находке. Бойко насупился. - Вы мне такую литературу сюда не таскайте. По глупости и провалиться можно. Прочитайте и выкиньте. Но Яков не выкинул газету, уж слишком полюбились ему комсомольцы, которые жили и умерли за пять лет до того, как родился он и его товарищи. Каждый раз в свободные минуты Яков доставал запрятанную газету, перечитывал вновь, пытаясь найти между строк больше, чем написано. Так было и в тот сумрачный вечер, когда ребята, заперев мастерскую, остались одни. Яков сел на верстак, зябко застегнул пиджак и начал читать сообщение, обведенное траурной рамкой: "СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЗАМУЧЕННЫХ ТОВАРИЩЕЙ. ПРОЦЕСС СЕМНАДЦАТИ. Мы привыкли ко многому. В истории революционного движения было много чудовищных процессов, но такого кошмарного и нелепого суда еще не было. Все осужденные на смерть или каторгу относились к революционно настроенной или примыкавшей к ней молодежи. Эти молодые люди, полные революционного энтузиазма, оставили нам свои письма, написанные в застенках после страшных мучений и пыток. Письма сами говорят за себя. Они умерли как молодые герои. Накануне казни охранявшая их стража принесла им вина. Они выпили за победу революции. Караул, который должен был вести их на расстрел, отказался расстреливать, но и тюрьма отказалась принять их. Казнь в ту ночь не состоялась. Ночь они провели в полицейском участке, поддерживая и ободряя друг друга, твердо уверенные, что смерть их не останется не отомщенной. Дорогие товарищи! Вы умерли с честью. Мы, оставшиеся в живых, знаем об этом. Дело, за которое вы погибли, не умрет. На смену вам идут многие, многие десятки и сотни неустрашимых революционных борцов. Белые совершили свое злое дело. Мы встаем для отмщения. Мы покроем ваши могилы красным знаменем победившей социалистической революции!" Кто-то негромко постучал в дверь со двора: тук-тук... тук... Два коротких удара, потом еще один. Алексей ответил так же тихо: один короткий, два дробных удара. Прислушались: снова короткие удары. Чиков пошел отворять дверь. Пришли Любарский и Хорошенко - подпольщики из комсомольской группы. Первым шагнул через порожек Алеша Хорошенко, плотный, белобрысый, широколицый парень с удивительно черными, широкими бровями. Алеша выглядел старше своих товарищей, но и ему не хватало много месяцев до семнадцати лет. Второй - Гриша Любарский - был худощав, из-под кепки выбивались смоляные кудри, а мягкие, девичьи очертания губ и задумчивые карие глаза придавали его лицу выражение застенчивой скромности. - Давай, заходи, - встретил их Яков. - Чтобы тихо! - он продолжал читать газету, которую все уже давно знали и все же слушали в глубоком и благоговейном молчании. Яков прочитал письмо осужденных. Оно было коротким и почему-то особенно волновало ребят. Впрочем, у каждого в этой газете были свои любимые строки. "Девять юных коммунистов, - читал Гордиенко, - осужденных на смертную казнь 4 января 1920 года военно-полевым судом при штабе белогвардейской обороны Одессы, шлют свой предсмертный прощальный привет товарищам. Желаем вам успешно продолжать наше общее дело. Умираем, но торжествуем и приветствуем победоносное наступление Красной Армии. Надеемся и верим в конечное торжество идеалов коммунизма. Да здравствует Красная Армия!" Дальше шли фамилии осужденных - Дора Любарская, Ида Краснощекина, Яша Ройфман, Лев Спивак, Борис Туровский, Зигмунд Дуниковский, Василий Петренко, Миша, Пельцман, Поля Барг. После фамилий комсомольцев-подпольщиков печатались их посмертные письма. - Прочитай письмо Зигмунда, - попросил Хорошенко. - И еще Доры Любарской, - поддержал Чиков. - Она не твоя родственница? - спросил он Гришу Любарского. - Не знаю, вроде нет, - смутившись, ответил Гриша. - Ладно, - сказал Яков, - давайте два этих письма прочтем напоследок - и все. Газету, и правда, надо подальше спрятать. "Письмо первое Зигмунда Дуниковского. Дорогие товарищи! Я был арестован во вторник, то есть неделю тому назад. При мне ничего не нашли. При аресте били, не веря, что я поляк. До полудня я был спокоен, думал, что меня скоро отпустят. Потом меня позвали на допрос. Там меня били около часа, били резиной, ногами, крутили руки, поднимали за волосы, бросали на пол... Били по лицу, в зубы, но так, чтобы не оставалось повреждений. Наконец, взбешенный моим молчанием, Иваньковский, первая сволочь в мире, ударил меня револьвером по голове. Я упал, обливаясь кровью. Несколько раз терял сознание. И вот тогда под влиянием нахлынувшей апатии я сознался, что работал в подполье. Мне грозит смертная казнь, если до того не случится чего-то исключительного. Ночью я два раза пытался выброситься из окна четвертого этажа, но меня хватали и снова били. На рассвете меня опять повели на допрос, требовали, чтобы я назвал фамилии товарищей, работавших со мной. Снова долго били и ничего не добились. Фактически я уже распрощался с жизнью, и все же хочется, так хочется жить! Без борьбы я не сдамся, без борьбы не умру. Если все же придется умереть, то встречу смерть с высоко поднятой головой. Прощайте! Ваш Зигмунд". "Второе письмо Зигмунда Дуниковского. Дорогие товарищи! Я уже писал вам, что пал жертвой провокаций. Я сознался под пыткой. Сегодня предстоит суд скорый, но неправый. Меня, возможно, расстреляют. Ухожу из жизни со спокойной совестью, никого не выдав. Будьте счастливы и доведите дело до конца, чего мне, к сожалению, не удалось. Прощайте. Ваш Зигмунд". Яков дочитал письмо, и в мастерской воцарилось глубокое молчание. Казалось, неизвестный Зигмунд обращается к каждому из них. - Вот парень, все на себя взял и дикого не выдал, - устремив невидящий взор куда-то мимо товарищей, сказал Хорошенко. - А я ни за что б не сознался, - возразил Яков. - Все равно смерть. Признался, а его опять били. - Читай дальше, - сказал Саша Чиков. Гордиенко поднял газету. "Письмо Доры Любарской. Славные товарищи! Я умираю честно, как честно прожила свою маленькую жизнь. Через восемь дней мне будет двадцать два года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что погибну, жаль, что мало сделано в жизни для революции. Как вела я себя при аресте, на суде, вам расскажут мои товарищи. Говорят, что держалась молодцом. Целую мою старенькую мамочку-товарища. Чувствую себя сознательной и не жалею о таком конце. Ведь я умираю, как честная коммунистка. Мы все - приговоренные - держим себя хорошо, бодро. Сегодня читаем в последний раз газеты. Уже на Берислав, Перекоп наступают. Скоро, скоро вздохнет вся Украина, и начнется живая, созидательная работа. Жаль, что не могу принять в ней участие. Ну, прощайте. Будьте счастливы. Дора Любарская". "Второе письмо Доры Любарской. Мне осталось несколько часов жизни. Понимаю это так ясно, так четко, но не могу осознать, что скоро перестану чувствовать, слышать и понимать. Но откуда в сердце живет какая-то надежда? Скверная человеческая натура! Ведь понимаю, что спасения нет и ждать его неоткуда... Чем дальше, чем тяжелее владеть собой, притворяться бодрой, разыгрывать молодца. Я еще не слаба духом, но слаба физически. Знаешь, Шура, милый, что я оставляю тебе на память о себе? Шапку! Носи ее. Это будет тебе память о Дорике. Вы все такие славные, но ты как-то ближе всех, мне кажется, что ты понимаешь меня. Знаешь, что я люблю больше всего на свете? Солнце, цветы и знания. Я на воле много читала, многим интересовалась... Мне хочется много тебе сказать, я чувствую, что ты меня понимаешь. Хочется все рассказать о себе, о своей жизни, потому что она уже кончается. Тебе это интересно? Да, наверно - ты хорошо относился ко мне. А время тянется... Отчего такой длинный день? Когда будешь на свободе, кланяйся солнцу, когда купишь первые весенние цветы - вспомни обо мне. Отчего ты, Шурик, мне так близок? Ведь я знаю тебя недолго. Я тебе не кажусь смешной? - Скажи. Я хочу быть свободной, как ветер, как дым, как весенняя песня поэта. Жму твою славную, товарищескую руку. Дора. (Только на сегодня)". Гриша отвернулся, чтобы ребята не заметили слезы на его глазах. Ему так хотелось, чтобы Дора вырвалась из тюрьмы, чтобы осуществилась ее надежда, дрожавшая в сердце... Но этого не случилось. Яков думал иначе: Дора, вероятно, была похожей на связную Тамару. Тамара тоже, наверное, любит цветы и солнце. И Тамара вела бы себя так же, в случае... Нет, такого не может быть! Он сам готов пойти за нее на самые что ни на есть смертные муки... А потом их освободит Красная Армия... Яков придет и скажет: выходи, Тамара, мы опять свободны... Потом, без видимого перехода, Яков сказал ребятам: - Ух, гады, ну и дадим же мы этим туркам! - турками он почему-то называл оккупантов. - Слышал, сегодня приходила связная. Сказала, что для нас есть дело. Бадаев велел приготовиться... Гриша, ты где был? - В Аркадии... На берегу пушки ставят. - Где? Сколько? Ребята начали разговор профессионалов разведчиков, возвратившихся с очередного задания. БУДНИ ПОДПОЛЬЯ Быстрым взглядом Тамара окинула улицу. Как будто бы все в порядке. Конечно, в этом никогда нельзя быть уверенной, но связной показалось, что за ней никто не следит, "хвоста" нет. Все же, выйдя из мастерской, она сразу взяла вправо, неторопливо пошла по Нежинской, хотя идти ей нужно было в противоположную сторону. Казалось, она была поглощена разговором с Колей, который нес примус, завернутый в бумагу. В руках у Тамары была хозяйственная плетеная сумочка - с такими хозяйки выходят из дома. Нет, сейчас никто не мог бы подумать, что эта женщина - связная бадаевских катакомбистов, которые всполошили не только одесскую сигуранцу и местное гестапо. Будто круги по воде, тревога распространилась до Берлина, до Бухареста... Женщина с мальчиком дошли до угла, свернули в проулок, свернули еще раз - и очутились на параллельной улице. Тамара не так уж хорошо знала город, выручал ее Коля, который с завязанными глазами мог бы вывести куда угодно. В Одессу Тамара приехала в войну, работала медсестрой на корабле, перевозившем раненых из окруженного города. О себе Тамара говорила скупо - только то, что жила долго на Дальнем Востоке, что там у нее есть мать - и все. - Коля, не прижимай к себе примус, пальто испачкаешь, - говорила Тамара достаточно громко, чтобы слышал оглянувшийся на нее прохожий. Они вышли на Красноармейскую, зашли в сквер, такой пустой и неприютный в осеннюю пору, посидели немного на сырой от недавнего дождя скамье и только после этого пошли на Подбельского к Васиным, где нужно было взять еще одно донесение. На этот раз Тамара оставила спутника во дворе, а сама поднялась на второй этаж невысокого каменного домика, перед которым рос одинокий каштан, широко раскинувший свои обнаженные ветви. Дверь отворила рослая девочка с красивым, немного кукольным личиком. На ней было простенькое розовое платьице, заколотое на груди блестящей брошкой, поверх платья на ее плечи была накинута вязаная, видно, чужая кофта. Девочка проводила Тамару в комнату и подошла к зеркалу на большом, старинном комоде. Екатерина Васина, темноволосая, уже не молодая южанка с правильными чертами лица, сидела за шитьем, поставив на стол переносную лампу с низким бумажным абажуром. В комнате стоял густой полумрак. Женщина приветливо поднялась навстречу, предложила раздеться, но Тамара отказалась, сославшись на то, что нет времени. Девочка крутилась у зеркала, примеривая какую-то ленту, так и эдак прикладывая ее к волосам. - Зина, пошла бы ты в кухню, - сказала Васина, - нам поговорить нужно. - Сейчас, мама, - продолжая крутиться у зеркала, ответила девочка, но мать решительно выпроводила ее из комнаты. - Просто ума не приложу, что делать, - пожаловалась она Тамаре, - только и знает что вертится перед зеркалом. В мыслях брошки, ленточки... Откуда что берется. Не заметила, как она выросла... Вот мы другими росли... Ну ладно, - перебила она себя, - как у вас там? Мой здоров? Ничего не прислал? Беспокоюсь я за него - в холоде, в сырости сидеть день и ночь. Тамара рассказала, что в катакомбах все в порядке. Яков Федорович чувствует себя хорошо, записку не написал, просил передать на словах, чтобы не беспокоились. Екатерина приподняла отставшую половицу возле стола, засунула руку в подполье, для чего ей пришлось стать на колени, достала свернутую бумажку и отдала Тамаре. - Это для Бадаева, - сказала она, - вчера принесли... А это моему передай, шерстяные носки здесь. Боюсь, что ноги застудит. Ты уж присмотри за ним, будь добра... Женщины стояли рядом одинаково высокие, по-разному красивые, и удивительным было то, что будничное, повседневное - заботы о муже, огорчения поведением дочери, шитье, оставленное на столе, - сочеталось с другим, необычайно опасным, ради чего пришла Тамара на конспиративную квартиру, занятую Екатериной Васиной с дочерью Зиной. Теперь все задания были выполнены, и Тамара заторопилась, чтобы до наступления комендантского часа выбраться из Одессы. Попетляв по городу, она зашла к Евгении Михайловне Гуль, переоделась в крестьянскую одежду и вместе с Колей, стараясь идти глухими безлюдными улицами, выбралась на окраины города. Они миновали берег Хаджибейского лимана, проселком вышли к Усатову и здесь, предварительно осмотревшись в наступившей темноте, нырнули в балку, мимо которой бежала проселочная дорога. Спустившись по косогору к Шевчишину выезду, никем не замеченные женщина и мальчик исчезли в катакомбах. Теперь они были в безопасности. Нащупав припрятанный фонарь, Тамара зажгла его и, миновав передовой пост, перекинувшись шуткой с ребятами, пошла дальше на базу. Коля едва передвигал ноги, Тамара тоже устала - на ногах они провели почти сутки. Особенно тяжелыми показались последние полтора часа, когда они подземными, причудливо изломанными коридорами брели последние километры к партизанскому лагерю в глубине катакомб. Пришли - и сразу к Бадаеву. Он встретил их радостно. По виду Бадаеву нельзя было дать и тридцати лет - подтянутый, бритый, с открытым лицом, высоким слегка выпуклым лбом и живыми, умными глазами, он выглядел очень молодо. Недаром партизаны часто звали его просто Павел. Мало кто знал, что фамилия его Молодцов, что зовут его Владимир Александрович. Молодцов строго придерживался конспиративных правил и требовал называть себя Бадаевым Павлом Владимировичем. Был он без шапки, в ватнике, затянутым офицерским ремнем, в суконных галифе, заправленных в хромовые сапоги, и это придавало ему особый, легкий и спортивный вид. - Ну, какие гостинцы из города принесли? - спрашивал он, разглядывая Тамару и Николку. - Мы уж заждались вас. Хорошо, что с поста позвонили. Хотел посылать в розыск. Думаю, может, в катакомбах где заблудились. - В городе скорее заблудишься, - возразила Тамара. - Коля меня выручал все время... Павел Владимирович, отвернитесь на минуточку. Бадаев стоял лицом к стене, пока Тамара доставала напрятанные донесения, принесенные из города. - Николка, - сказал он, - иди отдыхать. Скажи на кухне, чтобы покормили - и спать. Скажи, что Тамара придет следом, пусть что-нибудь подогреют. Тамара передала бумаги, Владимир Александрович посерьезнел, улыбка сошла с его лица, и он, присев к дощатому столу, принялся читать донесения своих разведчиков. Тамара сидела напротив, ощущая во всем теле свинцовую усталость. - А это что? - спросил Бадаев, разворачивая печатный листок, измазанный застывшим клеем. - Из мастерской принесла. Приказ военного коменданта. - Смотри-ка что про нас пишут, - Бадаев сначала молча пробежал текст глазами, потом, подперев рукой подбородок, начал читать вслух: "ПРИКАЗ Э 1 Командующего войсками г. Одессы. Я, генерал Николай Гинерару, командующий войсками г. Одессы, на основании высочайшего декрета Э 1798 от 21 июня 1941 г. и  486 кодекса военно-полевой юстиции, имея в виду обеспечение интересов румынских и союзных войск и в целях защиты страны, а также соблюдения порядка и государственной безопасности, ПРИКАЗЫВАЮ..." - Смотри-ка ты, - иронически протянул Бадаев, - воевать пошли к нам с "высочайшим декретом" в кармане. Обрати внимание на дату - в самый канун войны... Так... так... Это нам не важно... Это тоже... А это интересно - на оккупированной территории создали Транснистрию. Название-то какое! Пропуская менее существенные места, Бадаев читал приказ: - "Все жители этой территории отвечают своей жизнью и жизнью своих семейств за всякий ущерб, нанесенный вредителями военному имуществу и материалам, принадлежавшим румынским и союзным войскам". "Будут казнены все жители тех мест, где повреждены или похищены провода телеграфа, телефона и освещения. Каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов от момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок. Лица, проживающие в деревне, обязаны сообщить в тот же срок в соответствующие примарии. Караются смертной казнью жители тех домов, где по истечении указанного срока будут обнаружены входы и выходы катакомб, о которых не было сообщено властям. Также будут казнены жители, знающие тех, кто пользуется катакомбами, но не сообщает о том в указанный срок. Несовершеннолетние нарушители сего приказа караются наравне со взрослыми. Приказ ввести в силу с 3 часов утра 5 ноября 1941 года. Подписал командующий войсками г. Одессы генерал Н. Гинерару. Военный прокурор лейтенант-полковник Солтан Кирилл". Так... Военный прокурор лейтенант-полковник Солтан, - повторил Бадаев, - подполковник, значит, по-нашему... "Он пугает, а мне не страшно" - так, кажется, Лев Толстой про Леонида Андреева говорил? Не страшно!.. Это они сами со страху такие приказы пишут... Скажи-ка, Тамара, а от самого Бойко ничего не было? - Нет, Павел Владимирович, не застала его... А вот Яша Гордиенко, ну просто прелесть! Иду на связь, робею даже, а он вот какой. - Тамара подняла руку на уровень своего плеча. - Шустрый, глаза горят - огонь парень. Донесение на словах передал. Связная рассказала все, что Гордиенко просил передать Бадаеву. Владимир Александрович сосредоточенно слушал, все так же подперев подбородок ладонью, и механически повторял: - Так... так... так... Все это очень важно... Пожалуй, еще успеем на вечернюю связь. - Бадаев, взглянув на часы, заторопился, позвал радистов: - Глушков, Неизвестный, на связь! - Бадаев снова посмотрел на часы, на листки донесений, лежавшие перед ним на столе, что-то прикинул. - Выход через двадцать минут... Предупредите дежурного, пусть выделит охрану. Отдав распоряжение радистам, Бадаев стал срочно готовить радиограмму в Москву. Закончив эту работу, он приказал выходить на поверхность. Распределив между собой громоздкую ношу - рацию, питание, антенны, палатку, - группа, вооруженная автоматами и фонарями, вышла на связь с Москвой. К Бадаеву подошла Тамара Межигурская, Тамара Маленькая, как звали ее в отряде. Она тоже была одета по-походному - в ватных штанах, в телогрейке и солдатской шапке-треухе. На ногах кирзовые сапоги. Ростом она была значительно ниже Тамары Шестаковой, потому и прозвали ее Тамарой Маленькой. - А мне можно с вами, Павел Владимирович? - спросила она. - Хоть немного подышать там. Женщины из отряда иногда ходили с группой обеспечения на связь с Москвой. Они выпрашивали у Бадаева разрешение хоть часок провести в ночной степи, поглядеть на звезды, полною грудью вдохнуть свежий воздух. Каждой хотелось хоть ненадолго избавиться от разъедающей сырости катакомб, где детонаторы и запалы приходилось держать за пазухой, чтобы сохранить их от коррозии. О детонаторах партизаны заботились больше, чем о своем здоровье. Когда выдавалась возможность подняться на поверхность, женщины, как рядовые бойцы, лежали на стылой земле, прислушиваясь к степным шорохам, к недалеким голосам румынских патрулей, несли охрану рации до тех пор, пока Бадаев не давал сигнала отбоя. Порой завязывалась перестрелка с жандармами, но зато можно было дышать, дышать живительным воздухом, которого так не хватало в катакомбах. На этот раз Бадаев отказал Межигурской в ее просьбе. - Знаешь что, - возразил он, - пусть лучше Галина пойдет. Ей это нужно. Не возражаешь? Конечно, Межигурская не возражала. Как это она сама не догадалась. Разговор шел о Галине Марцишек, о партизанке, ушедшей в катакомбы и потерявшей здесь своего Ивана. Это была первая потеря в отряде Бадаева. В ноябре румынские каратели с помощью регулярных войск предприняли решительную попытку уничтожить партизан в катакомбах. Против одесских подпольщиков они развернули широкие боевые действия. Весь район села Нерубайское на протяжении многих километров оцепили полевые войска интервентов. Для этого военные оккупационные власти бросили против партизан целую дивизию, предназначенную для отправки на фронт. Катакомбисты вызывали огонь на себя, отвлекали большие силы врага, чтобы облегчить положение своих товарищей, сражавшихся на южных участках фронта. Операция началась с внезапной атаки главного входа в катакомбы, но атака не увенчалась успехом: часть карателей подорвалась на минах, остальные, встреченные огнем партизанской заставы, отошли назад и укрылись в глубокой балке. Партизаны, поднятые по тревоге, бросились к главному входу. На базе остались только женщины и несколько партизан, составлявших резерв отряда. Женщины развернули подземный госпиталь, готовясь оказать первую неотложную помощь раненым. Впрочем, иной помощи, кроме первой и неотложной, в катакомбах и не могло быть. Бой длился свыше трех суток. Раздраженные неудачей, каратели выкатили орудие, установили его на противоположной стороне оврага и прямой наводкой стали бить по главному входу. Но и это не помогло. Все их попытки ворваться в катакомбы отражались огнем партизан. На третий день к вечеру оккупанты отказались от бесплодных атак. Победа осталась за партизанами. В этом тяжелом бою и погиб Иван Иванович Иванов - моряк торгового флота, штурман дальнего плавания, ушедший в катакомбы прямо с корабля "Красный профинтерн". С гранатой бросился он вперед, отражая атаку карателей, и упал перед входом, сраженный пулей. За минувший месяц штурман дальнего плавания впервые вышел на солнечный свет, чтобы больше его никогда не увидеть... Моряк не раз выходил из катакомб, ходил на задания, рвал вражеские поезда на железной дороге, но это бывало ночью, и он еще до рассвета возвращался с товарищами в катакомбы. Последний бой моряк принял при солнечном свете. Его, уже мертвого, долго несли на носилках в глубину катакомб, и никто не решился позвонить на базу, предупредить Галину Марцишек, что случилось несчастье. Каждый думал - пусть хоть немного позже узнает о гибели мужа. Штурмана Иванова внесли в пещеру-госпиталь, и Марцишек первой склонилась над ним, еще не зная, кто это. Она готовилась перевязать раны. Откинула с лица плащ-палатку и узнала убитого... Это была единственная потеря в отряде в результате трехдневного боя. Галина Марцишек как ни пыталась скрыть свое горе, все же ничего не могла с собой сделать. Она уединялась, куда-то исчезала, вероятно, ходила к дорогой ей могиле, в глубину катакомб, а потом появлялась на людях с заплаканными глазами, и товарищи боялись при ней проронить хотя бы слово, которое могло напомнить ей тяжелую утрату. Бадаев сказал Тамаре Маленькой: - Ты скажи Галине, если хочет, пусть собирается. Пойдем за пятую шахту, по дороге нагонит. Он подал команду выходить на задание. Один за другим партизаны исчезали, словно проваливались во мраке катакомб. Только огневые точки мерцающих фонарей указывали их путь. Но вот группа вышла к штольне, свернула вправо, и гирлянда фонарей, похожая на светящуюся телеграфную ленту Морзе, начала сокращаться. Мелькнул последний фонарь, и в провале штольни, куда ушли партизаны, снова воцарился мрак. Техника связи с Москвой была совсем не проста. Коротковолновую радиостанцию приходилось развертывать каждый раз на новом месте. Из донесений своих разведчиков Молодцов хорошо знал, как судорожно и зло охотилась румынская сигуранца за его передатчиком. Обе стороны - и Молодцов и румыно-германские контрразведчики - яснее ясного представляли себе, что значило лишить катакомбистов связи с Москвой. Технические отряды румынских и немецких радиопеленгаторов, вместе с агентами гестапо и сигуранцы, несли круглосуточные дежурства, особенно усиливая их ночью. То там, то здесь они засекали таинственную коротковолновую станцию русских, немедленно выезжали на место, но, прибыв в район Нерубайского, Усатова, Куяльника или в открытую степь, контрразведчики никого и ничего не находили. Советская рация исчезала бесследно, чтобы через ночь, через несколько дней снова послать в эфир свои позывные. Дорого заплатила бы контрразведка за то, чтобы обнаружить ящик, такой безобидный с виду, обтянутый брезентом, и такой неожиданно тяжелый, будто бы налитый свинцом... Большинство выходов из катакомб находилось теперь под неусыпным наблюдением румынских жандармов и полевых частей, выставленных для борьбы с партизанами. Люди Бадаева все чаще обнаруживали плотные завалы, залитые бетоном либо загороженные минами, готовыми взорваться от малейшего прикосновения. А неуловимая рация продолжала работать... Через день, через два, иногда чуточку реже, то там, то здесь звучали позывные радиостанции катакомбистов, и следом в эфир летели группы цифр, непонятные противнику, но грозные и тревожные в своей таинственности. Владимир Молодцов подробно и постоянно информировал Центр обо всем, что происходит в оккупированной Одессе, в глубоком тылу врага. Уже сама по себе работа подпольной станции была событием героическим. Но еще больший героизм, еще большее напряжение воли, сил, находчивости требовались от людей, добывавших нужные сведения либо совершавших боевые дела, о которых сообщалось в Москву. Незримые помощники чекиста Молодцова опирались в своей опасной работе на многочисленные группы непокоренных советских людей, которые продолжали борьбу с врагом. Невидимая, но действенная борьба эта сливалась с военными усилиями всего советского народа, с борьбой на фронте, простиравшемся на тысячи километров. Вслед за сообщением о взрыве многоэтажного здания НКВД на улице Энгельса Кир передал в центр донесение о взрыве плотины Хаджибейского лимана, который доставил "серьезные неудобства войскам", как сообщалось в секретном донесении гестапо, адресованном из Одессы а Берлин. Двумя этими взрывами непокоренная Одесса заявила о своем существовании, объявила войну оккупантам, сказала в полный голос, что борьба продолжается, борьба не на жизнь, а на смерть. Кир распространил свою деятельность далеко за пределы Одессы. Его люди организуют крушения поездов за сотню километров от города, сообщают о действиях противника в отдаленных от города районах. "В городе Первомайске, - передает Кир, - установлен склад горючего на три тысячи тонн в бочках. Здесь же стоят две тысячи новых грузовых автомобилей, ожидают обкатки". Три дня спустя он снова доносит: "Склад горючего в Первомайске разбит нашими самолетами. Отмечены прямые попадания. Парк грузовых автомашин уничтожен на сорок-пятьдесят процентов". В деле на сообщении Кира запись рукой Григория: "Передать благодарность Киру за оперативную информацию. Это его работа!" А информация продолжает поступать непрестанно. Неведомыми каналами помощники Кира сообщают с берегов Буга, Днестра о военном строительстве, и разведчик Кир немедленно передает эту информацию в Центр. Радиограммы короткие, всего в несколько строк: "Через Буг установлен второй понтонный мост в пятистах метрах выше ранее указанного объекта. Строится мост через Днестр в селе Маяки". Затем Кир снова возвращается к тому же сообщению: "В селе Маяки понтонный мост частично разрушен. Мост через Буг продолжает действовать. Прямых попаданий не отмечено". Все это будни разведчика и его людей. Но будни грозят стать кровавыми. Во время ноябрьских трехдневных боев Кир, естественно, не имел возможности связаться с Москвой. Но едва кончилось сражение, снова заговорила подпольная станция. Разведчик информировал о последних событиях. "Связь с городом нарушена, - писал он, - разведданные получаем от наших людей, оставшихся на поверхности в районе Нерубайского. По их сведениям, на Большом Фонтане, рядом с дачей Ковальского, установлены двенадцать тяжелых орудий. На берегу между Ланжероном и водной станцией установлена батарея в четыре орудия". Значит, ни блокада подпольщиков, когда вражеские солдаты над катакомбами стояли один к одному, как на смотру, ни атаки карателей не смогли нарушить труда разведчиков. Но главная опасность была еще впереди. В той же радиограмме Кир сообщал: "Имеются данные, что оккупанты намерены применить против нас газы. Наши наблюдательные посты докладывают - около шахт фашисты сгружают с машин какие-то баллоны. Принимаем меры к ликвидации газовой угрозы". Это была не простая угроза. Противник изменял тактику. Румынские, германские саперы сначала пытались замуровывать входы, чтобы герметически закупорить катакомбы и заставить людей задохнуться. Но воздух проникал в подземелья сквозь неприметные щели, через входы, еще не обнаруженные карателями, и эта бесчеловечная затея оккупантам не удалась. Вот тогда и совершили они одно из самых страшных своих преступлений: в Нерубайское вызвали германскую химическую роту, приказав загазовать катакомбы. Солдаты в защитных комбинезонах, в резиновых масках стали компрессорами нагнетать под землю ядовитые газы. В катакомбах объявили тревогу. Работали до изнеможения много часов подряд, работали до тех пор, пока не отвели в сторону поток воздуха, насыщенный газом. Сквозняк, направленный в отдаленные безлюдные штольни, очистил, обезвредил воздух. Газовая атака была отбита. И снова Кир вышел на связь с Москвой. Среди ночи снова заговорил советский радиопередатчик. Снова в действие включилась румынская техническая разведка. Радиотехники опять запеленговали подпольную советскую радиостанцию и тотчас же донесли в сигуранцу. Контрразведчики метнулись по следу пеленга и ничего не нашли. Было ясно только одно - газовая атака не дала результатов. Катакомбисты продолжали работать. Было отчего прийти в бешенство. В деле "Операция "Форт" есть запись прямого разговора Григория с разведчиком Киром, происходившим в ту самую ночь: "У аппарата Григорий. Откуда ведете сеанс? Кир: Нашли глухой выход, о котором еще не знают румыны. Григорий: Можете вести передачу? Кир: Пока здесь тихо. Григорий: Что у вас нового? Кир: Гитлеровцы применили газ. По всей вероятности хлор. Мы поставили непроницаемые перегородки, воздушный поток направили в противоположную сторону. Работами руководил старый шахтер Гаркуша. Опасность пока миновала. Противник продолжает замуровывать входы. Григорий: Мы консультировались здесь с опытными специалистами по камнеразработкам. Газ можно нагнетать только под давлением. Вы правильно поступили, создав сквозняки. Заранее готовьте новые входы для доступа воздуха. В случае нужды переходите в другой район катакомб. Так советуют знатоки ваших катакомб. Кир: Надеюсь, что менять расположения не придется. Григорий: Сообщаю только для вас: параллельный источник передает - против партизан, скрытых в одесских катакомбах, действует десятитысячное войско. Блокировано до четырехсот входов и выходов в катакомбы. Рекомендуем на время прекратить связь с подпольем в городе. Кир: Благодарю за информацию. Григорий: Что слышно о Самсоне? Кир: Связи с ним нет. Григорий: Желаем вам успеха. Кир: Спасибо. Будем стоять на боевом посту". Как только оккупанты сняли блокаду, около станции Дачное, совсем рядом с Одессой, потерпел крушение пассажирский поезд-люкс, шедший под усиленной охраной. Погибло более двухсот пятидесяти оккупантов. Среди них были и высшие чины румынской администрации, которых Антонеску послал управлять захваченной территорией. Им так и не суждено было добраться до нового места службы. Были и старшие гитлеровские офицеры, они тоже погибли, не доехав до фронта. Диверсии на железной дороге гестаповцы, естественно, связывали с деятельностью партизан, укрывшихся в катакомбах. В таких условиях продолжалась борьба с врагом. В город сквозь невидимые щели снова и снова пробирались связные катакомбистов, снова несли свои донесения, и вот теперь Владимир Молодцов, руководитель советской разведки в оккупированной Одессе, сам выходил на радиосвязь с Москвой, чтобы срочно передать в Центр данные, с таким трудом добытые его людьми. Правда, радисты Бадаева пытались связаться с Центром прямо из катакомб, но радиоволны не проникали сквозь земную толщу, и Москва не слышала катакомбистов. Остановились в сотне метров от выхода на поверхность за каменным столбом, подпиравшим низкие своды штрека. Бадаев приказал подвернуть фитили и выслать на поверхность разведку. Ушли Иван Петренко и Анатолий Белозеров. Молча стояли в почти непроглядной тьме. Пламени на фитилях "летучих мышей" хватало только для того, чтобы осветить горелки да металлический обод, придерживающий стекло. Бадаев запретил даже курить - движением воздуха табачный дым могло вынести на поверхность. Вскоре вернулся Белозеров. Шепотом доложил, что наверху тихо. Петренко остался там и ведет наблюдение. Можно идти. Анатолий Белозеров присоединился к отряду уже в катакомбах. Недавний пограничник, он первый бой принял на заставе утром первого дня войны. Потом был плен. С незажившими ранами Анатолий бежал из лагеря, больше месяца пробивался к своим, а фронт все отходил и отходил на восток. Так и дошел до Фоминой Балки, где у него жили родные. И в ту же ночь, узнав про партизан в катакомбах, ушел к ним, не успев толком переговорить ни с матерью, ни с отцом. Времени хватило только на то, чтобы помыться да переодеться в штатское - старое все истлело. Под утро Белозеров был в катакомбах, он пришел туда с партизанской разведкой, заходившей в Фомину Балку. Молодцов все внимательнее присматривался к бывшему пограничнику, и тот все больше нравился ему. Белозеров как-то очень легко ладил с людьми и в то же время, когда было нужно, умел настоять на своем. В катакомбах не исчезла его военная выправка. Всегда ровный, спокойный, всегда веселый, исполнительный, он будто не замечал тягот подземной жизни. В схватках с врагом показывал себя в меру осторожным, смелым, но совсем не безрассудным человеком. Когда моряк Иванов, сраженный румынской пулей, упал у главного входа, Анатолий, пренебрегая опасностью, ринулся спасать товарища. Он и вынес его из боя, но вынес мертвого. Белозеров оставался рядовым бойцом, однако Молодцов, намечая некоторые перестановки в отряде, подумывал - не сделать ли его командиром взвода. Надо пристальней присмотреться к Анатолию. Без этого осторожный Бадаев никогда не принимал окончательных решений. Поэтому и сейчас он не случайно послал в разведку именно Белозерова. - Выходи! - едва слышным шепотом скомандовал Молодцов. Порядок выхода был установлен заранее. Сначала вышла группа обеспечения - шесть бойцов вместе с Галиной Марцишек. Трое поднялись по косогору наверх, один спустился на дно неглубокой балки, а двое залегли по сторонам. Потом раскинули плащ-палатку и втащили в нее тяжелый ящик радиостанции. Последнее, что сделали - подняли над землей антенну, как флаг на боевом корабле. Радисты сняли шапки, надели наушники, снова натянули шапки-треухи и принялись "колдовать" над передатчиком. В эфир ушли позывные. Ключ морзянки выстукивал бесконечные тире и точки. Если бы это было летом, издали могло бы показаться, что в степи тихо стрекочут цикады. Кругом было темно, почти как в катакомбах. И очень холодно - к ночи ударил сырой мороз, и земля покрылась ледяной коркой. Связь с Центром установили сравнительно быстро. Сквозь шумы и разряды из Москвы донеслись условные сигналы - их слышат, просят передавать. Но связь была неустойчивой. Москва то исчезала, то появлялась вновь. Радисты начали нервничать. На холоде деревенели пальцы, и ключ становился непослушным, словно в руках новичка. На передатчике стали работать по очереди - один передавал, другой отогревал пальцы, засунув руки в карманы. Информацию в Центр передавали по степени ее оперативной важности. Сначала донесение, которое принесла Тамара Большая, - близ спирто-водочного завода обнаружен большой склад горючего. "На две ближайшие ночи, - передавал Кир, - устанавливаем дежурство наших людей. Для наводки самолетов предлагаем сигнальные ракеты с двух сторон в направлении указанного объекта - красная, зеленая, зеленая". "Штаб румынской дивизии расположен на улице Люксембург, военная комендатура - на улице Буденного, сигуранца - на Бебеля 12, военно-полевой суд - на Канатной, гестапо - на Пушкинской 27". Следующая информация проходила с еще большим трудом - в радиограмме упоминалось много фамилий, и радист в Москве часто переспрашивал, просил повторить. Отвечая на запрос Центра, Кир передавал список руководящих должностных лиц в оккупированном приморском городе. "Гражданские власти в Одессе: городской голова Герман Пынтя, его заместители Владимир Клореску и Владимир Кундерт. Губернатор Транснистрии - профессор Алексяну... Командует войсками в Одессе генерал Н. Гинерару, начальник штаба Петр Демитреску, военный прокурор подполковник Кирилл Солтан. Следователи и контрразведчики, недавно прибывшие из Бухареста, - майор Курерару, капитан Аргир, локатиненты Харитон, Жоржеску. Звания и фамилии других уточняются". В эту холодную промозглую декабрьскую ночь Владимир Молодцов передавал в Центр адреса фашистских учреждений, имена контрразведчиков, с которыми через несколько недель ему, закованному в кандалы, пришлось встретиться под именем Павла Бадаева. Свою подпольную кличку Владимир Александрович Молодцов избрал не случайно. Девичья фамилия жены его была Бадаева. Тоня Бадаева... Сколько добрых, светлых воспоминаний было связано с этой фамилией!.. И никакие пытки, никакие мучения не заставили чекиста-разведчика назвать свое настоящее имя. Сеанс продолжался. Кир лежал на подтаявшей под ним земле, забравшись по пояс в палатку и подоткнув с боков брезент, чтобы свет от крохотной лампочки не просочился наружу. Он тоже замерз, и зубы начали выбивать "морзянку". На той стороне связи радист по нескольку раз просил повторить текст, ссылался на плохую слышимость. Не вытерпев, Кир набросал дополнительную радиограмму и приказал в конце сеанса передать ее Григорию. "Связываюсь с вами под угрозой оказаться раскрытым румынскими патрулями, работаем на морозе под открытым небом. В результате неопытности радиста Центра четвертый час нахожусь в эфире. Мои радисты буквально замерзают и не в состоянии работать. Прошу установить нормальную связь". И все же, как не измучилась группа, сеанс продолжался. Теперь передавала Москва, и радисты так же по очереди записывали ряды цифр. Что в них? Бадаев читал их, и его охватывало все большее волненье. Он готов был простить невидимому радисту и его неопытность, и многочасовой прием на морозе, и холодную дрожь во всем теле. Радист передавал об успешных боях под Москвой, о начавшемся большом наступлении советских войск, о наших трофеях и потерях противника. И еще одну радостную, теплую весть передал неизвестный радист - телеграмму жены: "Володя! Шурик, Люся, Вова здоровы. Материально обеспечены, получаем по аттестату. Шурик учится отлично, Люся гуляет, Вовик ползает. Я пока не работаю, вожусь с ребятами. Чувствую себя хорошо. Пиши. Твоя Тоня". В грудь проникла волна нежной радости. Почти механически просмотрел он концевую фразу радиограммы из Центра: "Прием заканчиваем, других указаний для Кира из Центра не поступало". А разведчик Кир все еще лежал на земле и повторял мысленно дорогие ему имена: "Шурик, Люся, Вова... Твоя Тоня... Твоя Тоня..." Закоченевшие и усталые ушли в катакомбы. Только здесь Бадаев сказал товарищам о начавшемся наступлении в Подмосковье. Даже такая весть не позволяла шуметь в катакомбах, когда рядом противник, к тому же от сотрясения воздуха могли рухнуть нависшие над головами тяжелые глыбы. Только неистово хлопали друг друга по спинам и крепко пожимали руки. Лишь отойдя глубоко в катакомбы, дали волю переполнявшим всех чувствам и все же говорили шепотом - катакомбы не терпят громкого голоса. Здесь нужна тишина, чтобы не рушилась кровля. На базу вернулись утром, которого в катакомбах никогда не было. Только сырой мрак и холод. В катакомбах закончился обычный будничный день партизан и разведчиков. Начинался следующий, такой же будничный и рядовой день без утра, без вечера - календарные сутки. БАДАЕВ ВЫХОДИТ В ГОРОД Сапожник Евграф Никитенко жил в маленьком флигеле, выходившем окнами на тесный двор, мощенный неровными широкими плитами из слоистого камня. Такие плиты испокон веков заменяют на юге и асфальт и бетон для пешеходных дорожек. Задняя стена дома примыкала к обрывистому косогору, заросшему деревьями и невысоким кустарником. Сквозь оголенные кусты виднелась часть соседней улицы, проходившей над уровнем крыш. Летом зеленая листва заслоняла дворик от внешнего мира, но сейчас он был весь на виду, словно прикрыт тюлевой занавеской. Расставшись с Гришей Любарским, который должен был ждать его неподалеку, Яков прошел во двор и повернул к флигелю. Через дощатый ветхий тамбур, заставленный невесть какой старой утварью, он вошел в жарко натопленную сапожную мастерскую. Евграф сидел под окном на низеньком бочонке, заменявшем ему табурет, и размашисто загонял молотком гвозди в подошву ботинка. Гвозди он держал в губах и каждый раз, перед тем как вогнать гвоздь, макал его в кусок серого стирального мыла. Евграфу было лет пятьдесят, но он отпустил бороду и поэтому выглядел гораздо старше. - Можно видеть Усачева? - произнес Гордиенко первые слова пароля. - Зачем он тебе? - сквозь стиснутые губы спросил сапожник. Он продолжал невозмутимо стучать молотком. - Для Бадаева, - тихо ответил Яков. Евграф опустил молоток, сплюнул в ладонь оставшиеся гвозди. - Стало быть, это я тебя поджидал, - сказал он, поднимаясь с бочонка. - Жду-пожду, где ж этот Яков, а ты вот он, как новый гривенник... - Мне с Крымовым приказано встретиться, - сказал Яков. - Знаю, все знаю... Ты поболтайся тут где-нибудь, а я схожу недалечко... Аннушка, заложи на крюк дверь за нами, - крикнул он в другую комнату, и они с Яковом вышли во двор. Оставив на улице Якова Гордиенко, Евграф пошел по направлению к порту. Прошло, вероятно, не меньше получаса, когда снова появилась фигура бородатого сапожника, поднимавшегося вверх по Военному спуску. Он шел один, опираясь на палку, но вскоре на другой стороне безлюдной улицы появился еще человек, по виду портовый рабочий, в кепке и коротком стеганом пиджаке. Он шел с поднятым воротником, нахохлившись и поеживаясь от холода. У дома, где жил Никитенко, человек остановился, закурил и исчез в воротах. Яков осмотрелся - нет ли "хвостов" и тоже вошел внутрь. Незнакомец ждал его в мастерской. Расстегнув пиджак, он сидел на скамье у входной двери и растирал застывшие руки. Это был человек лет тридцати, скуластый и худощавый, широкобровый, с глубоко запавшими внимательными глазами. Яков уже видел его где-то. Хозяин мастерской ушел на другую половину, и они остались одни. - Крымов, - назвал себя пришедший. - Задание получил? - Нет, Бадаев приказал связаться с вами. - Хорошо... Ресторан Милошкевича знаешь? - "Черную кошку"? Знаю. Хозяин его буфетчиком на кавказской линии плавал. Как румыны пришли, открыл ресторан. - Вот, вот... Так в этом ресторане день и ночь болтается Степан Фрибта. Слыхал такого? - Слыхал. - Откуда? Ты его знаешь? Яков замялся, потом сказал: - Наш человек был. Ходил я к нему на связь, но он велел больше не приходить, пригрозил донести в сигуранцу. - Тем более... Слушай внимательно: есть подозрение, что его завербовали румыны. Человек он болтливый, если продаст, многие пострадать могут. Понял? - Ну и что? - А вот что. Надо еще раз это проверить и, если все подтвердится - ликвидировать. - Крымов рубанул воздух ребром ладони. - Бадаев поручил твоей группе разузнать все о Фрибте. Я сам подключусь тоже. На прощанье Крымов сказал: - Имей в виду, в "Черной кошке" вся румынская контрразведка собирается. Будь осторожен. Любарский совсем замерз, когда Яков вышел, наконец, из ворот и подошел к нему. - Пошли, успеем еще на Дзержинского... На улице Дзержинского, там, где она сходится с улицей Фрунзе, был глухой, заброшенный туннель, служивший тайником для сбора донесений. Остановившись будто по малой нужде, Яков внимательно осмотрел кое-где выщербленную, заштукатуренную стенку. Вот условные знаки - ряд нацарапанных крестиков внутри квадратов. Последний крестик не был обведен - значит, в тайнике есть донесение. Яков зашел в туннель, нащупал качнувшийся под рукой камень, вынул его из проема, достал свернутую бумажку и поставил камень на место. Выйдя из туннеля, он гвоздем начертил вокруг последнего крестика квадрат, означавший, что тайник разряжен, и вместе с Гришей Любарским пошел на Нежинскую. Начинало смеркаться. Дня через два после встречи с Крымовым Яков и его друг Алеша Хорошенко толкались около ресторана предприимчивого буфетчика Милошкевича. Свой ресторан буфетчик назвал по-французски "Ша нуар", заказал даже такую вывеску, но в обиходе трактир называли просто "Черная кошка", иногда добавляя к этому не вполне цензурные эпитеты. Яков сменил кубанку на залихвастскую кепку, а вместо бушлата надел жиденькое пальтецо Гриши Любарского. Преобразился и Алеша Хорошенко. Выстреливая по тысяче слов в минуту, оба подростка наперебой предлагали прохожим сигареты самых разных сортов - в пачках и рассыпные, запрашивая вдвое и продавая за полцены. Свой товар они держали на фанерных лотках, подвешенных на лямках, перекинутых через плечо. Гриша Любарский расхаживал по другой стороне улицы и не спускал глаз с товарищей. План, который разработали парни, казался несложным - выследить Фрибту и посмотреть, с кем он имеет дело. Но все осложнялось тем, что в лицо его знал только Яков, ходивший к нему на явку. Именно поэтому Яков не хотел показываться на глаза Фрибте - он мог бы заподозрить, что за ним следят. Григорий и Алеша не знали Фрибту, и