поэтому Яков очень подробно описал друзьям его внешность. Алеша попробовал проскочить в ресторан, но его сразу приметили и выпроводили обратно. - Один как будто похож, - шепнул он Якову, - сидит слева с каким-то типом, пьет водку. Ждать пришлось долго. - Вот, вот... - снова зашептал Хорошенко. - Он? Из дверей ресторана вышли двое. Фрибту Яков узнал сразу - долговязый, развязный, с туповатым, покрасневшим от водки лицом. Как было условлено, Хорошенко подскочил к Фрибте: - А вот сигареты! Ароматные сигареты! Есть румынские, есть германские - какие хотите, такие курите! - Хорошенко протягивал сигареты, совал их чуть не в лицо Фрибте. - Пшел, пацан, в сторону... Дай пройти людям... - Простите, господа, проходите пож-жялоста! - в тон Фрибте ответил Алеша, сорвал с головы кепку и, кривляясь, раскланялся с Фрибтой. Это был сигнал Грише Любарскому. Он пошел вперед, замедлив шаги на перекрестке, и, увидев, что и эти двое переходят улицу, снова пошел вперед. На Дерибасовской Фрибта и его спутник повернули на улицу Пушкина, миновали гостиницу и пошли к сигуранце на Бебеля, дом 12. Они не обратили внимания на чернявого подростка, который встретился им перед входом. Все было ясно! По дороге к мастерской, проходя мимо бывшего дома Красной Армии, Яков сказал приятелю: - Гляди, машин сколько. Надо бы узнать, что здесь у немцев... Не здесь, вон куда гляди. - Яков кивнул на большое новое здание рядом с домом Красной Армии. Его построили незадолго перед войной. - У меня тут истопник знакомый живет. Вот бы шарахнуть! - Жалко, дом совсем новый, - возразил Алеша. - Гм, жалко! - хмыкнул Яков. - На Энгельса вон какой домино рванули - бывший НКВД - и то не пожалели. Зато полтораста гитлеровцев как не бывало. - Сюда сколько толу понадобится, - уже соглашаясь с Яковом, сказал Хорошенко. - Найдем... - загадочно и неопределенно ответил Яков. - Надо разузнать только, кто поселился здесь. В слесарной мастерской Любарский рассказал, что, как и предполагали, Фрибта прямым ходом пошел к сигуранце. Чтобы не вызывать подозрения, Гриша шел далеко впереди, прошел по Бебеля, а потом повернул им навстречу. Оба вошли в сигуранцу. Значит, предатель, определили ребята. Степан Фрибта, или, как он теперь называл себя, Стефан, с ударением на первом слоге, был разболтанный молодой еще парень, лет под тридцать. Он вечно отирался в порту. До войны работал то палубным матросом, то кочегаром. За границу его выпускать перестали после того, как накрыли с контрабандой. Бывал он то "на биче" - болтался без работы, то плавал на малом каботаже, ходил в Феодосию, в Николаев. К подпольной работе его привлекли в расчете, что он будет менее заметен, но оказалось другое - с приходом румын Фрибта продолжал тянуться к легкой жизни и вот теперь стал путаться с сигуранцей. Вечером, придя домой, Яков узнал от Саши Чикова сногсшибательную новость - пришел из катакомб Бадаев, сейчас разговаривает со Стариком. Стариком ребята прозвали Петра Ивановича Бойко. - Павел Владимирович? - недоуменно переспросил Яков. - Из катакомб? - Откуда же еще! С ним Межигурская и еще кто-то незнакомый. Эти ушли, а Бадаев разговаривает со Стариком. Бойко даже и жену на кухню отправил. Было совсем поздно, когда Бадаев зашел в комнату к ребятам. Жили они здесь втроем - братья Гордиенко и Саша Чиков. В другой комнате поселился Бойко с женой и собакой - желто-коричневым пойнтером Джеком. - Ну, орлы, у вас как дела? - Бадаев вошел раздетый, какой-то очень домашний, словно и не собирался никуда уходить. Был он в одних шерстяных носках, а на плечи накинул меховой жилет, из-под которого торчала желтая кобура пистолета. Якову показалось невероятным - неужели Бадаев рискнет остаться в городе? - Ночевать-то пустите? - улыбнувшись, спросил Бадаев, будто отвечая на немой вопрос. - Пустим. Только... не опасно ли это для вас, Павел Владимирович? - Ничего, ничего!.. На трезвый риск всегда надо идти. Лучше расскажи-ка, Яша, что нового в городе. Крымова видел? Бадаев будто бы отшутился от вопроса, тревожившего ребят. Но он наметанным взглядом окинул комнату, задержал глаза на окне, выходившем на улицу, как бы невзначай потрогал раму - легко ли открывается - и все это делал так, между прочим, продолжая говорить с ребятами. Квартира Петра Бойко находилась в цокольном этаже, довольно высоко над землей - так что с улицы нельзя было заглянуть в окно. В то же время в случае опасности нетрудно выпрыгнуть из окна либо черным ходом проскользнуть в проходной двор и оттуда незаметно выйти на соседнюю улицу. Квартира выбрана была умело. Яков рассказал о разговоре с Крымовым, о сегодняшней встрече с Фрибтой. Бадаев сидел на Яшиной койке, застеленной стареньким шерстяным одеялом. Опершись на колени локтями, он то складывал ладони вместе, то разводил их и смотрел на подростка, стоявшего перед ним. Яков горячо и возмущенно говорил о предателе. Яша Гордиенко находился в том возрасте, когда человек принимает все очень близко к сердцу, когда в своих чистых помыслах он одинаково сильно и любит и ненавидит. Фрибту он ненавидел всем своим существом, каждой кровинкой, а Павлу Владимировичу был предан тоже до последней своей жилки. Скажи сейчас Бадаев - выполни невыполнимое, - и Яков пойдет на неминуемую смерть. Вероятно, это началось с того разговора, когда Бадаев вызвал его в санаторий имени Дзержинского. Якову пришлось немного подождать - Бадаев обедал. Он вышел из столовой с большим красным яблоком в руке. Подошел, посмотрел, сел рядом на скамейку и без всяких расспросов начал с главного: - Мне брат говорил про тебя. Ребят подобрать сможешь? Таких друзей, чтобы не подвели. Крепких! - Бадаев протянул Якову яблоко. - Держи! Яков смущенно отказался, Бадаев сунул ему в карман. - Ладно, сам не съешь, сестренке отдай, Нине, или матери. Бадаев, оказывается, знал всю их семью. Разговор в санатории Дзержинского он закончил тогда словами: - Запомни, теперь ты чекист, Яков. Умей держать язык за зубами. Потом встречались еще на Большом Фонтане, у Булавиных в рыбачьем поселке. Брат Алексей жил там некоторое время вместе с Бойко. Алексей попросил Якова привезти ему чистую смену белья, и тогда оказалось, что Бадаев случайно тоже заехал в поселок. На этот раз говорили долго, ходили на море, спускались мимо желтых осыпей к самой воде. Владимир Александрович расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорили про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, что Яков и не чувствовал разницы между собой и Бадаевым - словно приятели-одноклассники. Алексей после признался, что это Бадаев велел вызвать Якова в рыбачий поселок. Но братья Гордиенко не знали другого: прежде чем затевать разговор с Яшей, там, в санатории Дзержинского, Бадаев долго сидел в райкоме комсомола и вместе с секретарем перебирал фамилии ребят, которых можно было бы привлечь к подпольной работе. Остановились на Якове Гордиенко. Сейчас Владимир Александрович слушал Якова не перебивая. - Только не горячись, Яша, - сказал он под конец. - Не горячись. В нашем деле горячиться нельзя. Сделаем так... Бадаев сказал, что, по его мнению, нужно сделать в связи с предательством Фрибты. Пусть обязательно еще раз проверят. После этого Крымов примет решение. Бадаев еще сказал, что из Москвы пришла благодарность за последнее донесение о складе горючего, который находился рядом со спиртозаводом. Наша авиация недавно начисто разнесла бензосклад. Яков знал об этом налете. В ту ночь над Одессой зарево стояло в полнеба. С Алешей Хорошенко они ходили к спиртозаводу. От склада ничего не осталась - одни горелые бочки, рваные в лоскуты. Но Яков никак не мог представить, что этот налет был связан с работой его и его друзей. Сейчас он зарделся от переполнившей его радости, а глаза его засияли огнем... Бадаев добавил - из Москвы передали, - что сообщение о взрыве военного склада в Одессе включено в сводку Советского Информбюро. -Так-то вот! - улыбаясь, сказал Бадаев. - О нашей с вами работе теперь во всем Советском Союзе знают. - Владимир Александрович помолчал и сказал еще: - Про нашу работу, но не про нас самих. В нашем деле нельзя иначе. Яков готов был прыгать от радости, плясать, кричать "ура", совершать самые нелепые поступки, но он стеснялся Бадаева и сидел, едва сдерживая переполнившие его восторженные чувства. Только подмигнул Чикову - вот ведь как получается!.. Яков хотел еще спросить Бадаева про Тамару Шестакову, которая приходила тогда на связь в слесарную мастерскую. Это ей рассказал он про бензохранилище. Хотел спросить, но не осмелился. Вскоре пришли Межигурская и незнакомый партизан из катакомб. О чем-то пошептались в коридоре с Бадаевым и вернулись в комнату. Жена Бойко позвала всех ужинать. Ели горячую картошку с консервами, потом пили чай, и Владимир Александрович читал вслух газеты, которые принесла Тамара Маленькая. Многие смеялись, когда читали объявления. Особенно насмешило объявление какого-то астролога. "Известный своей сорокапятилетней практикой, - читал нараспев Владимир Александрович, - оккультист, астролог и психофенолог, предсказатель по звездам и планетам турок Сулейман сообщает об опасностях и переменах в жизни каждого по фотокарточкам. Заочно отвечаю на вопросы о будущей жизни, даю полезные советы по науке Деборолля, Лафирте Голля и других профессоров, изучавших науки в Индии. Плата по соглашению. Прием с 9 до 1 часа дня и с 2 до 5 вечера". - Турок... Какой это турок - жулик и проходимец, - определил Яша. Бадаев хохотал до слез. - Для румын это самый нужный человек в городе, - сквозь смех говорил он. - Может, он предупредит их об опасностях и переменах в жизни, даст им полезный совет - убираться с нашей земли?! А вот еще. Рядом с объявлением о продаже по случаю двух шприцев для набивки колбасы стояло объявление шарлатана-изобретателя. "Перпетуум-мобиле - вечный двигатель изобретен мной! Ищу лицо с небольшим капиталом. Гарантирую возврат денег, если модель не даст движения и прироста минимальной силы хотя бы в три сотых процента. Изобретатель Заставский". Владимир Александрович повернулся к Бойко: - Вот тебе бы такую работенку, Петр Иванович, - сказал он шутя. - Крутить вечный двигатель... Яше показалось, что Бадаев сказал это неспроста, что Бойко обиделся на эту шутку. Старик нахмурился и ничего не ответил. Бадаев продолжал читать газету. Вот он остановился на извещении оптика Калиновского об открытии оптического магазина на Рулевой улице. Владелец магазина объявил, что продает и принимает на комиссию театральные бинокли, микроскопы и другие оптические приборы. - Ну, это уже неинтересно, - Бадаев отложил газету. Было поздно. Тамару уложили спать на тахте в комнате Бойко, а мужчины пошли в комнату рядом. Бадаев позвал Яшу на кухню. - Слыхал последнее объявление насчет микроскопов, - спросил он. - Завтра сходи по этому адресу. Спросишь: принимают ли перламутровые бинокли без футляра. Хозяин ответит: "Если только новые". После этого спросишь: нет ли чего для Павла. Донесение передашь как обычно... Стали укладываться спать. Как ни уговаривали Бадаева лечь на кровати, он от такой роскоши отказался и блаженно растянулся на полу, на подстеленных пиджаках и одеялах. Утром, когда ребята проснулись, Бадаева и его спутников в комнате уже не было. Вместе с ними ушел и Федорович. Бадаев пригласил его в катакомбы. Яша Гордиенко и его приятели так и не поняли, зачем же приходил в город Бадаев. Уж, конечно, не для того, чтобы читать в "Одесской газете" про гадальщика Сулеймана или об изобретателе перпетуум-мобиле. Но зачем? Это осталось загадкой. В тот же день Яша Гордиенко отправился выполнять поручение Бадаева. Он никогда не откладывал дела в долгий ящик - надо так надо. В помощь себе взял Лешу. С Хорошенко у них всегда ладилась работа, друг друга понимали с полуслова. Будто бы одинаково думали. Зачем, куда они идут, Яков не сказал. Только когда вышли на Гулевую улицу, Гордиенко шепнул приятелю: - Теперь гляди в оба! Иди той стороной и следи за мной. Никуда не уходи, пока не вернусь. Бывай!.. Яша неторопливой походкой, вразвалку пошел правой стороной улицы, рассеянно поглядывал на вывески, на мгновенье задержал взгляд на вывеске оптического комиссионного магазина, прошел мимо и вернулся назад. Гордиенко осторожно открыл дверь, звякнул колоколец, прилаженный на пружине. За прилавком-витриной на высоком стуле сидел человек с маленькой седенькой бородкой, в пенсне, в белом, как у доктора, халате. Перед ним лежал разобранный микроскоп. На звонок хозяин поднял голову и внимательно поверх пенсне посмотрел на вошедшего. В магазине больше никого не было. - Скажите, вы принимаете перламутровые бинокли без футляра? - спросил Гордиенко, подходя к витрине. Он сказал это слово в слово, как приказал Бадаев. - Если только новые... - Для Павла у вас что-нибудь есть? - тихо спросил Гордиенко. - Это, батенька, не по моей части, - ответил "доктор", как его мысленно окрестил Яша. - Идем, я тебя провожу... Олег Николаевич, к тебе!.. "Доктор" провел Гордиенко внутрь помещения, оставил его в небольшой комнате, заставленной шкафами, и вернулся назад. Вскоре сюда вошел, вероятно, тот самый Олег Николаевич, которого позвал доктор. - Здравствуй! Что скажешь? - спросил он. Перед Яковом стоял человек выше среднего роста, с маленькими, рыжеватой щеточкой, усами. Был он в хорошо сшитом коричневом костюме, в отлично разглаженной сорочке с аккуратно завязанным галстуком. На руке золотой перстень с дорогим камнем. Якову даже стало как-то неловко от собственного растерзанного вида. Он сказал еще раз: - Для Павла у вас что-нибудь есть? - Есть... Записок давать не буду. Запомни на словах. Первое: Шура уехала в Николаев... Второе: начали работать в примарии... Третье: в порту разворачивают работу, как было указано... Четвертое: Самсон не откликается... Запомнил? Повтори!.. Яша Гордиенко всего несколько минут провел в комиссионном магазине Калиновского. Прощаясь, Олег Николаевич спросил: - Бадаева давно видел? - Вчера вечером. - Смотри-ка! - удивился Олег Николаевич. - Передай ему привет от Олега. Скажи, пусть не беспокоится. Задание выполняем... А ты брат, поосторожнее ходи... Лучше появляйся под вечер, перед закрытием... Олег Николаевич крепко и энергично пожал Якову руку. На улице Яша уважительно подумал о Бадаеве: "Вот он какой, наш Павел Владимирович! Сидит в катакомбах, а заправляет всем городом. Все к нему идет, даже из Николаева... А хитер до чего - вчера прочитал про комиссионный магазин, будто мимо ушей пропустил... А тут оно вон что!.." На углу его нагнал Хорошенко. - Ну как? - Все в порядке, - ответил Яков. - Как в геометрии. Это была его любимая поговорка. АГЕНТЫ СИГУРАНЦЫ В купе было трое - офицеры, ехавшие из Бухареста в Одессу по заданию румынского генерального штаба. Возглавлял группу полковник Георгиу Ионеску, начальник "Вултурул", в переводе "Орел" - так называлось управление разведки Восточного фронта. Был он высокий и худощавый шатен, с испитым лицом, светлоглазый, остроносый и такой сутулый, что никак уж не походил на профессионала-военного. Такие нездоровые лица бывают у людей, которые долгие годы ведут ночной образ жизни. Второй пассажир - Ион Курерару, заместитель Ионеску по "Вултурул", был в тех же годах, что и его начальник: лет пятидесяти, может быть немного старше. Высокий, гибкий, с энергичными чертами лица, с энергичными жестами, с черными прищуренными глазами, Курерару будто постоянно к чему-то прислушивался, приглядывался и ни минуты не оставался спокойным. Своей подвижностью он походил на угря, выхваченного из воды. Может быть, отпечаток на его поведение наложила профессия - долгие годы Ион Курерару работал главным инспектором жандармского управления в Бухаресте. Третьим был капитан Николау Аргир - сорокапятилетний человек с седыми висками и холодными глазами такого же седого цвета. Мелкие заостренные черты его лица придавали ему выражение жестокой хитрости, а холеные, тонкие руки с удлиненными пальцами говорили об аристократическом происхождении. Капитан Аргир слыл одним из опытнейших контрразведчиков королевской Румынии. Все трое ехали на усиление одесского центра ССИ - службы специальной информации, которая сейчас явно не справлялась с работой. Взрывы в городе - особенно наиболее тяжелый по своим последствиям взрыв на Маразлиевской улице, диверсии на железной дороге вблизи Одессы, работа советской подпольной радиостанции, которую никак не удавалось запеленговать, на первый взгляд мелкие, но раздражающие вылазки из катакомб, наконец, появление многочисленных листовок - все это говорило о существовании широкого подполья красных. Только один таинственный отряд русских катакомбистов в пригороде Одессы отвлекал, по секретным данным генерального штаба, целую дивизию. И все это без толку. Подполковник Пержу, возглавлявший жандармскую службу и Одессе, определенно не выполнял свои обязанности. Если бы не его связи с генералом Кристеску, начальником жандармского управления, Леона Пержу давно бы сняли с работы. Но он оставался на месте, явно растерянный, терявший голову под ударами, которые наносили ему советские разведчики. Было совершенно ясно, что в Одессе действовали опытные подпольщики, сотрудники НКВД, чекисты, как они себя называли. Пока удалось установить только это. Но установить - еще не значит пресечь. Сам маршал Антонеску приказал навести порядок в Одессе. И вот два специалиста - Аргир и Курерару - едут на постоянную работу в столицу Транснистрии, как называют теперь оккупированную советскую территорию, отошедшую к румынскому государству по договору с Адольфом Гитлером. Полковник Ионеску лишь сопровождает группу, он вернется к своим делам в Бухарест, как только наладит дела в Одессе. В его группе находятся еще несколько рядовых контрразведчиков, направленных для работы в сигуранце. Они едут в соседнем, жестком вагоне: Харитон, Жоржеску, Тылван, Димитриади - парни, которые не станут раздумывать над средствами для достижения цели. Кроме того в Одессу должны приехать и немецкие сотрудники из управления имперской безопасности. Положение дел в Одессе вызывает тревогу не только в Бухаресте. Берлин тоже обеспокоен. Поезд, взорванный месяц назад, состоял из пассажирских вагонов, заполненных главным образом германскими офицерами. Свыше двухсот убитых. Чтобы не привлекать к себе внимания, офицеры почти не выходили из купе, время проводили за картами, за разговорами, в меру пили, спали до одурения - что еще делать в дороге? В канун прибытия в Одессу офицеры долго просидели за картами, встали поздно и поэтому завтракали только в полдень. После завтрака пили кофе, который приготовил майор Курерару на дорожной спиртовке. Белые палочки сухого спирта еще догорали почти невидимым, чуть голубоватым пламенем, и майор кончиком ножа сгребал их на середину жаровенки под дно кофейника. Постороннему человеку могло бы показаться странным, что румынские офицеры, оставаясь наедине, предпочитали разговаривать по-русски, а выходя ненадолго в коридор, на людях, переходили на румынский язык. Но в том-то и дело, что они все трое в прошлом были русскими белогвардейскими офицерами, много лет назад получившими пристанище в Бухаресте. Георгиу Ионеску - Георгий Андреевич Иванов - в прошлом работник деникинской контрразведки. Курерару, он же Иван Степанович Кунин, Васильев, Степанов... Трудно сказать - какая фамилмя была настоящей. Выходец из Бессарабии, он оставил от прошлого только имя, остальное, в том числе и отчество, менял в эмиграции в зависимости от обстоятельств. Николау Аргир, он же Кочубей, он же Николай Васильевич Галушко, родился в Одессе, провел там долгие годы, потом бежал с деникинскими войсками в Турцию, осел в Кишиневе, пришелся ко двору в сигуранце и до самой войны занимался переброской диверсионных, шпионских групп на территорию Советского Союза. Работал он не один - информацией обменивался с французскими, польскими, немецкими, английскими и невесть еще какими разведчиками. Это был тайный международный разведывательный картель. Последнее время Аргир руководил так называемым эшелоном агентуры Восточного фронта. За многолетнюю работу его наградили четырьмя высшими румынскими орденами, и он считался ведущим специалистом в области разведки против Советского Союза. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как Аргир покинул свою землю. Огромную страну, бывшую когда-то его родиной, он по-прежнему называл Россией. Она не волновала его, не тревожила, только вызывала неприязнь, почти озлобление к людям, населявшим ее. В них - в советских людях - видел он причину своих жизненных неудач, своей неустроенности, одиночества, даже подлости и пресмыкательства, которые с годами все больше проникали во все его существо. Россию он видел только ночами, когда переправлял через границу шпионов и террористов либо глядел на далекие села в полевой бинокль или в тщательно замаскированную стереотрубу. Для него это была страна чужая и враждебная. Теперь он ехал в ту часть России, которую Антонеску называл Транснистрией. И все же Аргир - Галушко больше чем с любопытством смотрел в окно на мелькавшие перед ним разбитые полустанки, будто вымершие поселки, украинские хаты, запорошенные снегом. В душе его поднималось нечто такое, что он называл иронически "сантиментами". Курерару вывел его из задумчивости. - Сосет, Николай Васильевич? Дым отечества-то, а? - Да что вы, - отмахнулся Аргир. - Все давным-давно рассеялось. - Ну, не скажите, - возразил Ионеску. - Россия всегда чем-то тревожит. Не так-то это просто, господа. - Признаюсь, - засмеялся Курерару, - меня больше тревожит, как бы не взлететь на воздух. Мы въезжаем в вотчину одесских катакомбистов. Вот полюбуйтесь. За окном лежали присыпанные снегом остовы вагонов, нагроможденные один на другой. Их так и не убрали после крушения, только сбросили с полотна железной дороги. Курерару уже бывал в Одессе после оккупации города, приезжал с инспекцией по случаю взрыва на Маразлиевской улице. В дни приезда комиссии и произошло крушение. Теперь он напомнил спутникам: - Одних убитых двести тридцать шесть человек. Вот вам и Бадаев. Дорого бы я дал, чтобы с ним встретиться в своем кабинете. - Наоборот, - вам заплатят за него хорошую цену, майор. Только поймайте. Гарантирую по сто тысяч каждому. - Вы не так-то уж щедры, господин полковник, сто тысяч лей в наше время не такие большие деньги. И все же - ловлю на слове. По рукам!.. Вы присоединяетесь? - Конечно! - воскликнул Аргир. - Леи никогда не бывают лишними. Бухарестский поезд в Одессу приходил днем. И вообще пассажирские поезда предпочитали пропускать здесь в светлое время. На дебаркадере, приподнятом высоко над землей, прибывших встретил подполковник Пержу - курносый, розовощекий толстяк с ленивыми глазами. С ним было несколько работников сигуранцы. Полковник Ионеску представил своих спутников - Аргира и Курерару. Из соседнего вагона вышли остальные. Подошли, щелкнули каблуками. Подполковник перечислил их всех по фамилиям: - Локатинент Харитон... Локатинент Жоржеску... Локатинент Друмеш... Локатинент Тылван... В прибывшей группе контрразведчиков никого не было ниже локатинента - старшего лейтенанта румынской армии. - Смотри, какое войско, - воскликнул довольный Пержу. - Теперь дело пойдет... Не так ли, полковник? Ионеску подавил раздражение, поднимавшееся против седобрового толстяка Пержу, против этого бездельника, который еще что-то о себе мнит. На самом же деле он совершенно ничего собой не представляет. Полная бездарность! Но как он разговаривает с ним, с полковником! Неужели только потому, что ему протежирует генерал Кристеску... Начальник "Вултурул" считал, что только из-за полной бездарности, Пержу сложилась в Одессе такая обстановка. Но, что поделаешь, - Пержу человек со связями, это надо учитывать. Ионеску расплылся в заискивающей улыбке: - Конечно, конечно!.. Мои люди полностью переходят в ваше распоряжение... Совещание проводили на другой день в городской комендатуре. Руководил совещанием генерал Гинерару - командующий войсками в Одессе, но всем присутствующим было ясно, что фигура эта подставная и первую скрипку здесь играет полковник Шольц, начальник одесского гестапо, он сидел рядом с генералом и время от времени что-то шептал ему. Гинерару слушал, не скрывая подобострастия, и утвердительно кивал головой. С немецкой стороны на совещании присутствовал еще представитель германского верховного командования при губернаторе Транснистрии - штандартенфюрер СС Карл Мейзингер, совсем недавно приехавший в Одессу. Сидел он за спиной Шольца ближе к окну рядом с никому не известным высоким немцем в штатском. Шольц даже не нашел нужным представить незнакомца участникам совещания. Было известно только, что немец в штатском всего два дня назад прибыл в Одессу во главе небольшой группы, именуемой "Мертвая голова", и выполняет в городе совершенно секретное задание. Держался он независимо, с чувством превосходства и плохо скрываемого пренебрежения к окружающим. Из румынских контрразведчиков, прибывших накануне из Бухареста, в комендатуре были только двое - Ионеску и Курерару. Даже Аргира не пригласили, учитывая степень секретности проводимого совещания. Были здесь еще начальник Одесского гарнизона генерал Тибери, командир второго армейского корпуса Доскалеску, конечно, подполковник Пержу - шеф одесского отделения сигуранцы и еще несколько доверенных работников. Военную прокуратуру представлял подполковник Кирилл Солтан. На совещание должен был приехать губернатор Транснистрии профессор Алексяну, но его задержали неотложные дела в примарии. Все сидели в креслах за длинным столом, покрытым зеленым сукном, и только те, кому не хватало места, кто был рангом пониже, теснились вдоль стен на простых стульях, принесенных из соседних комнат. О положении в городе и мерах борьбы с советским подпольем докладывал подполковник Пержу. Картина вырисовывалась мрачная. Не вызывало сомнений, что руководством всей диверсионной и разведывательной работой красных в одесском подполье руководили из единого центра. Наличие такого центра установлено достоверно. Во главе советской подпольной организации стоит некий Бадаев, прибывший из Москвы во главе значительной группы работников НКВД. Данные о советской разведке, хотя и весьма скудные, поступали от агентов, которых удалось завербовать сигуранце. С их помощью арестовали ряд лиц, но они никаких показаний не дали. Завербовали еще Фрибту, но несколько дней назад он был найден убитым. Расследование пока результатов не дало, однако несомненно, что в этом замешаны катакомбисты. Для полковника Ионеску и майора Курерару в докладе Пержу не было ничего нового. Ионеску в душе негодовал - Пержу так подробно расписывает провал за провалом, будто сам он здесь совсем ни при чем. И вообще Ионеску предпочитает более конкретные разговоры, без помпы, с которой происходило это совещание. Лучше говорить вдвоем, втроем, намечать план и осуществлять его. Заинтересовало полковника только сообщение Пержу об арестованных советских подпольщиках. Вот их-то и нужно использовать! И убитый связник Фрибта, или как там его, тоже может послужить нитью, за которую надо ухватиться. Ионеску наклонился к майору: - Как вы думаете, господин майор, не отсюда ли вам начать? Майор Курерару утвердительно кивнул головой. Он думал о том же, но по-своему: "Тоже контрразведчики! Захватить советских агентов и не заставить их говорить... Не работники - кисейные барышни. Надо им показать, как допрашивать". Но дело было совсем в другом. Каждый день после допроса румынские конвоиры на себе волокли через улицу арестованных. Допрашивали их на улице Бебеля в доме через дорогу - напротив сигуранцы. Допрашивали - и никакого толка. Они валились замертво, но молчали. В конце заседания Гинерару предоставил слово штандартенфюреру Мейзингеру, который сухо и сдержанно сказал собравшимся о недовольстве и озабоченности, которые царят в Берлине в связи с обстановкой в Транснистрии и в самой Одессе. Верные союзническому долгу, сказал Мейзингер, военные власти рейха решили оказать помощь румынским руководителям Транснистрии и установить здесь должный порядок. С этой целью из Берлина по специальному заданию рейхсфюрера Генриха Гиммлера прибыл господин подполковник Ганс Шиндлер. В войсках СС это соответствовало званию оберштурмбанфюрера. Таким образом, Мейзингер только сейчас счел необходимым представить собравшимся незнакомца в штатском, который сидел у окна, не проронив ни слова. Шиндлер поднялся, как деревянный, кивнул головой и снова опустился в кресло. Его лицо было бесстрастно закоченевшим, точно он на военном параде стоял по команде "смирно". Этот человек с маленьким, крепким подбородком и опущенными уголками губ был сотрудником имперского управления безопасности и работал в шестом отделе под руководством Вальтера фон Шелленберга. Шеф отдела снискал себе тайную славу организатора замысловатых провокаций, считался специалистом по Востоку, а Ганс Шиндлер был его ближайшим помощником. Рейхсфюрер Гиммлер не случайно остановил свой выбор на Шиндлере. Обстановка в Одессе требовала самых неотложных и решительных действий. Заключая совещание, Мейзингер сообщил, что теперь во главе борьбы с большевистским подпольем становится господин Шиндлер и его группа "Мертвая голова", с которой румынские власти обязаны координировать свою работу. На другой день Ганс Шиндлер пригласил немецких и румынских контрразведчиков на оперативное совещание к себе в гестапо на Пушкинской улице. Оберштурмбанфюрер еще раз повторил, что рейхсфюрер Гиммлер поручил именно ему, Шиндлеру, возглавить операцию по ликвидации большевистского подполья в Одессе. Шиндлер изрек это, и уголки его рта опустились еще ниже. С румынскими коллегами он предпочитал говорить напрямую, без дипломатии - сигуранца не справилась с задачей, и теперь гестапо должно выправлять положение. Конечно, сигуранца и впредь будет работать самостоятельно, речь идет о консультациях, советах, так сказать, о направляющих идеях... Оберштурмбанфюрер выслушал майора Курерару, сделал некоторые замечания по его плану и предложил действовать. Два контрразведчика нашли общий язык, внешне они остались довольны друг другом. "Господин Шиндлер - не то что Леон Пержу, это опытный контрразведчик", - думал Ион Курерару. Но в душе он воспринял весь разговор весьма кисло - опять он должен работать на дядю, опять его хотят оставить в тени. Майор Курерару был человек тщеславный. Поначалу он распределил дело так: себе взял дальницкие катакомбы, работу с завербованными, а капитану Аргиру поручил расследовать убийство Фрибты. Капитан долго и бесплодно петлял по следу таинственных террористов, пока ему, наконец, не повезло. Дворник дома, где жил убитый Фрибта, слышал два глухих выстрела, но не обратил на них внимания - в Одессе теперь стреляют каждую ночь. Дворник стоял у ворот, когда мимо него прошмыгнул какой-то подросток будто бы в кубанке или в папахе. Показалось еще, что парнишка был вроде в тельняшке. Но то, что подросток прошел мимо него в расстегнутом бушлате, дворник утверждал совершенно твердо. Вместе с парнишкой из ворот вышел взрослый человек в кепке и в пиджаке с поднятым воротником. Они пошли в разные стороны. Дворнику еще показалось, что в конце улицы, куда отправился подросток в кубанке, его кто-то встретил и они вместе свернули за угол. Аргир сомневался - можно ли на таком расстоянии различить ночью человеческие фигуры, проверял сам, заставлял Друмеша и Жоржеску разгуливать в конце улицы, а сам наблюдал за ними от ворот дома. Фигуры растворялись в темноте, но дворник стоял на своем - видел, как мальчишка встретился с кем-то еще. В ночь убийства было светлее - полная луна просвечивала сквозь облака. Прошло не меньше недели бесплодных поисков, когда случай помог, наконец, Аргиру напасть на след. Приехав в Одессу, Аргжр, так же как и майор Курерару, начисто изменил свою внешность. В солдатской шинели советского образца, в фуражке неизвестного происхождения, в грубых башмаках и обмотках - только в таком виде появлялся он теперь на улицах. Аргир походил на пленного, бежавшего или освобожденного из лагерей. В Одессе таких было немало. Капитан Аргир, локатиненты Жоржеску и Друмеш - все переодетые в штатское - проходили мимо полицейского участка, когда снова встретили дворника того дома, где произошло убийство Фрибты. Аргир всячески старался поддерживать версию, что убийство совершено уголовниками с целью грабежа, поэтому дворник был искренним и активным помощником в розыске бандитов. Завидев Аргира, дворник устремился к нему навстречу, делая какие-то непонятные знаки, и указывал на противоположную сторону улицы. - Будто вон тот, видите, в кубанке, рыжеватый. Точно не скажу, но похож. Может, он самый и есть... Дворник указывал на подростка, уходившего по Преображенской улице, тот самый, который заходил ночью в их двор перед убийством Фрибты. Он сказал еще, что подросток только что встретился с высоким человеком, вышедшим из полиции. Они поговорили недолго и разошлись. - Во-он он идет, - указал дворник на человека в коричневом пальто и шапке. Человек этот через минуту исчез за углом. - Друмеш, - сказал по-румынски Аргир, - за мальчишкой! Узнать, где живет, кто он. Быстро! Жоржеску он поручил слежку за высоким человеком в коричневом пальто. Агенты мгновенно исчезли. Капитан Аргир, возвращавшийся в сигуранцу, изменил свой план и завернул в полицейский участок. Медлительный и туповатый дежурный сидел с переводчиком за деревянным барьером. Перед ним стояла немолодая женщина в темной шали, накинутой на голову, и подробно объясняла, почему у нее нет документов - забыла дома, а тут вот облава... Аргир отозвал дежурного в сторону, назвал себя, сказал, зачем пришел. Дежурный подтвердил, что действительно в участок только что заходил проситель, по описанию тот самый человек, которым интересуется господин капитан. Человек сказал, что прочитал приказ командующего войсками генерала Гинерару о регистрации всех бывших советских офицеров и поэтому явился в полицейский участок. Дежурный хорошо его запомнил, потому что по этому поводу в участок еще никто не обращался. Но проситель пришел без соответствующего заявления, и дежурный не смог его зарегистрировать. Адрес его? Нет, дежурный не записал. Но он сам обещал зайти. Деться ему некуда, придет и принесет заявление. Тогда все будет по закону. Приходивший как будто бы сказал, что работал в Одессе и теперь не хочет, чтобы ему были какие-то неприятности от румынских властей. Аргир насторожился, словно пойнтер, почуявший дичь, но полицейский ничего больше не мог сказать. Он туго соображал, почему так разгорячился капитан сигуранцы. Потом, когда Аргир уже уходил, дежурный вспомнил, что переводчик записал фамилию просителя. Он вернул капитана и подозвал переводчика, робкого человечка, похожего на старенького учителя. Да, действительно, он записал - в полицию приходил посетитель, назвавший себя Бойко Петром Ивановичем. Капитан Аргир пошел в сигуранцу на улицу Бебеля. Вскоре явились его помощники. Друмеш пришел ни с чем - подросток водил, водил его по городу и вдруг исчез, будто провалился сквозь землю. У Жоржеску дело прошло более удачно: человек, за которым он следил, живет на Нежинской улице в доме Э 75. Сначала он прошел в слесарную мастерскую, расположенную в том же доме, провел там с полчаса и вышел. Вслед ему кто-то крикнул: "Петр Иванович, мастерскую закрывать будем?" Он сказал: "Ладно, закрывайте" - и ушел во двор. Идти за ним следом Жоржеску не решился - боялся раскрыть себя. На вывеске слесарной мастерской написано "П. И. Бойко". Скорее всего Петр Иванович и есть хозяин мастерской. Жоржеску обрисовал приметы человека, за которым вел слежку. Высокий, узкие полукруглые брови, большой тонкий нос с горбинкой. Глаза светлые, пронзительные. Одет в коричневое ратиновое пальто, на шее - серый шарф, на голове меховая шапка, на ногах - желтые штиблеты, брюки носит навыпуск. - Отлично! - воскликнул Аргир, потирая маленькие свои руки. Может быть, что-то будет. - Повернулся к Друмешу: - Локатинент, отправляйся на Нежинскую. Приведи этого самого Петра Ивановича. Жоржеску останется здесь, будет допрашивать. Вызови Харитона. Аргир сегодня мог быть доволен своими помощниками. Обстоятельства складывались так, что одесская сигуранца пополнилась русскими эмигрантами. С ними легче работать, чем с мамалыжниками, как презрительно называл про себя Аргир румынских сослуживцев. Жоржеску и Друмеш, как и Харитон, приехали с группой Ионеску как специалисты по контрразведке. Друмеш когда-то носил другую фамилию - Дремин. Звали его Игорь Павлович. Отец был полковником царской армии, работал начальником контрразведки у белых, потом бежал из России. Увез с собой сына-подростка и пристроил "его в румынскую жандармерию, а оттуда Игорь сам уже продвинулся в сигуранцу, сменив фамилию на созвучную прежней - Друмеш. Борис Александрович Кириллов, он же Жоржеску, приземистый человек с тяжелой, будто подвешенной челюстью и кривым, перебитым носом - след неудачной встречи на ринге, был давним румынским агентом. Кишиневский боксер-профессионал, тайный осведомитель остался после освобождения Бессарабии на советской территории. Здесь он занимался парашютным спортом в аэроклубе, поддерживал связь с румынским резидентом, а с началом войны перешел из секретных в гласные агенты сигуранцы. Константин Харитонов почти полностью сохранил свою фамилию. В сигуранце его называли Харитоном, часто Костей, иногда Черным. О прошлом его в сигуранце мало кто знал, человек он был скрытный. Окружающие побаивались его злопамятности, но в чем он был незаменим - это в допросах. Ему ничего не стоило подвергнуть арестованного самым бесчеловечным пыткам. Но делать это он предпочитал руками других - из профессиональных соображений. Он считал, что следователь ничем не должен отвлекать себя от допроса. Был он маленький, почти щуплый. Черные волосы, густо намазанные бриллиантином, гладко зачесанные назад, казались приклеенными к узкому черепу. Это была тройка, которой предстояло работать в Одессе с Аргиром и Курерару. В тот же вечер Друмеш доставил Петра Бойко в сигуранцу на улицу Бебеля. КУРЕРАРУ ВЕРБУЕТ ПРЕДАТЕЛЯ Антон Брониславович Федорович сам не понимал, как он согласился остаться в подполье. Вероятно, по привычке не перечить начальству. Потом уже было поздно отрабатывать задний ход. Война застала его в Измаиле, где Федорович работал директором областной конторы украинского культторга. Первое, что ощутил Антон Брониславович в начале войны, - страх. Противный, как резь в желудке. Страх не только от воздушного налета - самолеты сбросили, будто невзначай, несколько бомб и больше не появлялись. Но ведь они могли появиться снова! Раз война, можно ждать чего угодно. Невыносимым было это ожидание. В Измаиле распространились слухи - немцы и румыны расстреливают поголовно весь партийно-советский актив. Немцы вот-вот займут Измаил. Так говорил откуда-то эвакуированный, откуда-то знавший все подробности человек, постоянно сидевший на скамейке в сквере. Человека задержали, отвели в милицию, но слухи от этого не прекратились. Если расстреливают советский актив, то кто станет разбираться, каким директором он был - директором госбанка или укркультторга. Раз советский директор - к стенке. Главное, невозможно выбраться из города. Не пойдешь же пешком, в Одессу. Это уж только на крайний случай. В поисках транспорта Антон Брониславович и отправился в горком партии. Говорили, будто партийно-советский актив хотят эвакуировать в организованном порядке. Но оказалось, что в горкоме про эвакуацию не было и речи. Наоборот, актив мобилизовали на оборону. - Пришел? Правильно! - пробегая по коридору, крикнул ему знакомый из оргинструкторского отдела. - Заходи, что-нибудь подберем. Предложили ему должность комиссара строительного батальона, который формировался в Измаиле. Из военкомата уж несколько раз звонили - требуют коммунистов на политработу. Сотрудник оргинструкторского отдела по-своему понял замешательство Федоровича. - Ты раньше времени нос не вешай, - убеждал он его, - не всем же сразу на фронт идти. Доставишь батальон в Одессу, что-то другое дадим. Там и на фронт пойдешь. В современной войне что тыл, что фронт, разницы, считай, никакой нет... Ну как? Антон Брониславович согласился и отправился в военкомат. Ему казалось, что это лучшая возможность попасть в Одессу. Собрав пожитки, погрузив чемоданы на полуторку с шанцевым инструментом, прихватив даже стеганое китайское одеяло с шелковым верхом - подарок жене, Федорович начал военную службу. Правда, колонна строительного батальона не сразу направилась в Одессу. Некоторое время пришлось работать на границе, потом чинили разбитые мосты, дороги, поврежденные налетами авиации, и только в июле попали в Одессу. Здесь Федорович внезапно "заболел", отстал от батальона и затерялся в сутолоке, в неразберихе военного времени. Противник на всех фронтах наступал, сводки были тревожные, и Антон Брониславович раздумывал, как быть дальше - эвакуироваться ли с женой и пойнтером в глубокий тыл или остаться в городе. В облторготделе ему вдруг предложили совершенно нелепую по военному времени должность - управляющего конторой главпарфюмера. Он согласился: поживем - увидим, что будет дальше. Столь же легко он согласился остаться и в подполье. Надо отсидеться. Пусть одни считают его партизаном, другие хозяином мастерской, а он будет сам по себе. Но так не получилось. В своей жизни Федорович переменил немало должностей, и все они так или иначе были связаны с торговлей или снабжением. В этом отношении Антон Брониславович был верен себе. То заведовал разливочным цехом на пивоваренном заводе, то был управляющим облвинтреста. Потом были культторги, закрытые распределители, магазины. Года два Антон Брониславович заведовал продовольственным магазином областного управления НКВД. На этом основании писал в анкете: с такого-то по такой-то год - служба в НКВД. Он считал, что эта строчка его и подвела. В отдел кадров треста Антона Брониславовича вызвали как бывшего чекиста и затем рекомендовали на подпольную работу... Люди, повешенные на балконах одесских улиц, на ветвях платанов, на переплетах портальных кранов в морском порту, произвели гнетущее впечатление на Федоровича. Впрочем, теперь он стал Петром Ивановичем Бойко. Это еще хуже! Ведь каждый встречный, каждый прохожий - на Дерибасовской, Нежинской, Ярославской мог опознать в хозяине слесарной мастерской бывшего управляющего конторой укркультторга, главпарфюмера и толкнуть его в петлю. Нет, это очень жутко - ходить и ждать! Вот тогда, терзаемый страхом, Антон Брониславович и решил - надо идти в полицию и заявить - да, работал на Советы, заведовал магазином. Своим, если они вернутся, а в этом он далеко не был уверен, можно потом сказать - хотел легализоваться для лучшей конспирации. С таким настроением Антон Брониславович шел в полицейский участок, нащупывая в кармане газету с приказом румынского генерала. Командующий гарнизоном обещал прощение всем советским офицерам, которые добровольно явятся на регистрацию. Выполнить задуманное не удалось - потребовали заявление. Ну и что ж - первый шаг все-таки сделан. Заявление он напишет, ничего страшного. Выйдя из участка, Антон Брониславович встретил на улице младшего Гордиенко. Встреча не из приятных. Этот парень просто раздражает его. Признаться, Федорович его даже побаивается - Яков сломает шею и себе и другим. Просто бешеный! То связался с Фрибтой, и неизвестно теперь, чем это кончится, то задумал минировать дом на Красноармейской. Федорович был уверен, что Гордиенко рассказывает ему далеко не все, что делает он со своими дружками. Лучше от него как-нибудь избавиться. Яков вышел из-за угла, когда Федорович уже далеко отошел от полицейского участка. Значит, Гордиенко не мог видеть, как он выходил из полиции. Это хорошо, лучше Антон Брониславович сам при случае расскажет обо всем, чтобы снять подозрения. Столкнувшись с Яшей нос к носу, Бойко - Федорович недовольно сказал: - Нечего днем болтаться по улицам, шел бы в мастерскую работать. Могут прийти посетители, а тебя нет на месте. Под "посетителями" Федорович подразумевал связных от Бадаева. Поздний визит агента сигуранцы встревожил и напугал Федоровича. Хорошо, что дома были только он и жена. Ребята опять бродили где-то по городу. Друмеш спросил - здесь ли живет Петр Иванович Бойко, и, убедившись, что перед ним именно тот человек, который ему нужен, предложил Бойко пройти с ним. Когда они вышли, он не произнес больше ни единого слова, только указывал: прошу направо, теперь сюда, идите прямо... Было темно, и редкие синие фонари горели только в центре. На улице Бебеля стало немного светлее, ветер раскачивал синие лампы над мостовой. Комендантский час еще не наступил, но прохожих было совсем мало. Ни Бойко, ни Друмеш не заметили, как один из прохожих остановился, удивленно поглядел им вслед и пошел сзади на таком расстоянии, чтобы только не потерять их из виду. В сигуранце поднялись на второй этаж, прошли по коридору и очутились в маленькой комнате с двумя дверьми - одна та, через которую Друмеш ввел Бойко, а другая, полуприкрытая, вела в соседнее помещение. Там тоже горел свет, и слышались мужские голоса. - Посидите, - сказал Друмеш и оставил Антона Брониславовича одного. Комната была почти пустая, стоял здесь только стол, покрытый листом прозрачного плексигласа, без единой бумажки, даже без чернильницы, кресло, табурет и маленький запертый шкаф в углу, рядом с входной дверью. Бойко сидел долго, может быть, с полчаса, начиная все больше томиться тревожным ожиданием. Когда стало совсем невмоготу, вошел наконец невысокий чернявый румынский офицер с гладко зачесанными, напомаженными волосами. Сел в кресло, пристально посмотрел на Федоровича, помолчал. Сказал негромко: - Я локатинент Харитон, следователь бюро жюридик. Вы знаете, что это такое? Нет, Федорович ничего не слышал об этом бюро. Харитон разъяснил: бюро жюридик - военно-следственная полиция, которая занимается расследованием преступлений и передает дела в военно-полевой суд. Харитон снова помолчал, снова пристально взглянул на Антона Брониславовича и также негромко спросил: - Вы знаете, кто убил Фрибту? Федорович почувствовал, будто пол уходит из-под его ног. Но он нашел в себе силы сказать: - Я не знаю, кто такой Фрибта. - С кем вы говорили сегодня на улице, когда вышли из полицейского участка? - Я ни с кем не говорил, господин Харитон, здесь какая-то ошибка, - упавшим голосом ответил Федорович. В его голове молнией пронеслось - неужели они все знают? - Советую вам не допускать ошибок. - Харитон сделал ударение на последнем слове. - Господин Жоржеску! - позвал он кого-то из соседней комнаты. Затем без всякого перехода резко и громко закричал: - Встать!.. Кому я говорю, встать!.. Антон Брониславович встал. Из двери вышел приземистый человек с тяжелой челюстью и перебитым носом. Он шел словно боксер на ринге - втянув голову в плечи и согнув руки в локтях. - Господин Жоржеску, посоветуйте господину Бойко быть разговорчивей... Жоржеску пошел мимо Федоровича, словно направляясь к шкафу, стоящему в углу, и вдруг левой рукой нанес ему сильный, короткий удар. Антон Брониславович охнул, но не упал. Он отлетел к стене и будто переломился надвое. Удар пришелся в солнечное сплетение. Федорович не мог ни вздохнуть, ни распрямиться. Ему казалось, что он задыхается, умирает. Прошло несколько минут, Жоржеску, так и не издав ни звука, исчез за дверью. Харитон невозмутимо сидел за столом, положив маленькие руки на плексиглас. Лампочка, горевшая под потолком, отражалась на гладко зачесанных, будто полированных волосах. Наконец Федорович смог разогнуться. Дыхание стало возвращаться к нему. - Садитесь, - сказал ему Харитон. - Так с кем вы говорили сегодня на улице? - С Яковом Гордиенко, слесарем из моей мастерской... Из сигуранцы Федорович вышел поздней ночью. На углу Пушкинской, недалеко от гестапо, его остановил патруль. Бойко предъявил разовый пропуск. Проверили и пропустили. Он зашагал по направлению к Нежинской. Дома все спали. Жена проснулась, тревожно приподнялась. - Все в порядке, - сказал он ей. - Не болтай только, куда меня вызывали... В сигуранце ему посоветовали: пусть ведет себя так, будто ничего не случилось. Но не так-то легко было это сделать. Уже следующий день вызвал новые треволнения. Еще в прошлый четверг Федорович обещал Продышко зайти к нему на Французский бульвар и поговорить о работе. Петр Иванович Продышко, оставшийся на пивоваренном заводе, все больше входил в доверие к оккупантам. После прихода румын он передал им сырье, оставшееся на складах, передал оборудование завода, якобы сохранив его от уничтожения. Нашлись люди, которые подтвердили, что бывший начальник планового отдела самолично обезвредил заряд, предназначенный для взрыва завода. Теперь Продышко работал коммерческим директором - новые власти оценили его заслуги. Бадаев возлагал большие надежды на своего помощника. Он и просил Федоровича при последней встрече лично побывать на Французском бульваре и решить неотложные вопросы. Федорович тянул, но теперь это могло показаться подозрительным, и он после обеда, прикинув, когда Продышко возвратится домой, пошел к нему. Продышко встретил его встревоженно: - У тебя все в порядке? - спросил он, едва Федорович переступил порог. - Как видишь. А у тебя? Петр Иванович рассказал: сегодня днем к нему прямо на работу пришел Боровой. Так опрометчиво он никогда не поступал. Сказал, что вызвано это чрезвычайными обстоятельствами - вчера вечером Боровой сам видел, как командира отряда Бойко вели в сигуранцу. Федорович деланно рассмеялся. - Хорошая примета, значит, меня не возьмут до второго пришествия. Видно, он что-то перепутал. Боровой был у Федоровича на связи, через него Антон Брониславович по разработанной схеме должен общаться с рыбаками и подпольщиками с пивоваренного завода. Новость, сообщенная Продышко, настораживала, вызывала новый приступ страха. Значит, вчера Боровой видел его на улице. Плохо, очень плохо!.. Осторожно попытался выяснить, кто еще может знать о его посещении сигуранцы. Нет, никто. Боровой сообщил только Продышко. Он и Боровой условились подождать еще день и после этого уже принимать меры. - Попереживали мы за тебя, а ты, оказывается, жив-здоров, - заключил Продышко. Сели пить чай, говорили, как лучше привлечь к делу группу рыбаков с Большого Фонтана. Пора доставать оружие, зарытое во дворе у Булавиных. Люди начинают томиться бездельем. Федорович соглашался с Продышко. Он даст приказ переходить к действиям. Пусть Боровой зайдет в мастерскую дня через два. Антон Брониславович спросил еще про планы катакомб, чтобы передать Бадаеву. Петр Иванович ушел на кухню и вернулся оттуда с тугим свертком бумаг. - Все, что удалось достать, - сказал он, передавая Федоровичу сверток. - Взяли у румын под носом. Завалялись в отделе недвижимого имущества одесской примарии. Теперь, если захотят, пусть заново составляют. Последний и единственный экземпляр. Федорович вскоре ушел. Он торопился - надо было действовать. С Французского бульвара пошел прямо на улицу Короленко. Нашел угловой дом, который когда-то принадлежал графине Сковронской, зашел во двор и условным сигналом вызвал Гришу Любарского. Стояли в подъезде. - Знаешь, где живет Боровой? - прошептал Федорович. - Знаю. Тут недалеко. Раза два был у него. - Оружие есть? - Здесь нет. В мастерской спрятано... - Опять в мастерской... Подведете вы с этим прятаньем... Держи... Бойко что-то протянул ему в темноте. Гриша ощупью нашел руку, не понимая еще, что протягивает ему командир отряда. Кончиками пальцев ощутил рифленую поверхность рукоятки, ощутил теплоту металла - браунинг! На втором этаже кто-то хлопнул дверью. Любарский почувствовал, как дрогнула рука Бойко. Прислушались. В подъезде снова было тихо. Склонившись, Бойко почти беззвучно зашептал в темноте. - Борового нужно ликвидировать... Сегодня же... Предатель... У Любарского захолонуло сердце. - Но я никогда... не стрелял людей... - А сейчас будешь... Есть приказ уничтожить... Боровой может всех выдать... Выполняй. В юношеской духовной чистоте, в беспредельной верности долгу Гриша Любарский принял как должое приказ Бойко. Ведь Бойко был командиром отряда, подпольщиком, который боролся с врагами. Значит, так надо. Любарский уже корил себя за проскользнувшее в нем малодушие. - Есть... Выполню... - Так-то вот лучше... Завтра доложишь... Смотри, чтоб об этом ни одна душа, слышишь? Ни Гордиенко, никто... Иди!.. Я тоже пойду в ту сторону. Некоторое время Федорович шел за юношей, постепенно отставая, потом свернул в переулок. В январе 1942 года при неизвестных обстоятельствах исчез связной Молодцова в Одессе Николай Боровой. Говорили, будто он арестован и сидит в центральной тюрьме, но подтвердить этого никто не мог. В те дни в заброшенной квартире на Преображенской улице агенты сигуранцы обнаружили неопознанный труп человека. Его тайно увезли в морг, и на этом расследование закончилось. Больше того - агенты сигуранцы сделали все, чтобы слухи о преднамеренном убийстве не просочились в город. Для подпольщиков Николай Боровой остался человеком, пропавшим без вести. В конце января Бойко - Федорович еще раз приходил в катакомбы по вызову Бадаева. Это было его третье посещение. Сопровождал его Яков Гордиенко, а проводником была Тамара Межигурская. В катакомбы они проникли через новый, только что обнаруженный ход в глубокой балке, недалеко от Усатова. Теперь каждый вход был, что называется, на вес золота. Румыны яростно замуровывали, забивали все щели в земле, а рядом, как печать на сейфе, ставили двойные посты солдат или жандармов. Днем по всей степи вдоль балок, на улицах Нерубайского, Усатова, Фоминой Балки - всюду маячили такие "печати". Они стояли и ночью, но в потемках не разглядеть. Это было еще опаснее. Межигурская провела командира наружного отряда прямо в штаб - так называлась сводчатая пещера, в которой жил Молодцов. Снова говорили о работе в городе. Молодцов выспрашивал - почему отряд не разворачивается в полную силу, а Бойко приводил самые различные доводы, оправдывался. Молодцов и сам знал, как трудно сейчас работать подпольщикам. Каждое донесение приходилось добывать ценой огромного напряжения, ценой нечеловеческих усилий, преодолевая смертельную опасность. Вот пришла Тамара Межигурская, как всегда сдержанная, молчаливая, а на ней лица нет от усталости. Так каждый раз. Да, все это верно, но все же нужно действовать. Иначе зачем было оставлять в подполье людей? Молодцову всегда казалось, что работает он не в полную силу, есть еще какие-то неиспользованные резервы. - Повремени, товарищ Бадаев, - говорил Бойко, сидевший за столом и нехотя хлебавший из алюминиевой миски латуру - муку на воде, - Бадаев распорядился принести ее из кухни, чтобы не тратить время на ужин в столовой. - Повремени. Вот раскроем склад на Большом Фонтане, тогда и начнем. С пропусками хорошо получается. В полиции своего человека удалось поставить. Работает писарем. Хочешь, тебе тоже добудем - круглосуточное хождение по городу. Мы с такими пропусками, с оружием, знаешь, чего натворим! Аж чертям будет жарко!.. А насчет пропуска подумай, товарищ Бадаев, дело верное... - Ладно, посмотрим, - Молодцов уклонился от разговора на эту тему. - Не так часто приходится мне бывать в городе... Скажи, Петр Иванович, про дальницкие шахты ничего не слыхал? - Нет. Ходили слухи, что под землей, рядом с зеркальной фабрикой, какая-то стрельба была. Проверить этого не удалось. Не знаю. Молодцов получил накануне новый запрос из Центра о судьбе группы Гласова. Дальницкие катакомбы хранила молчание. Вот и Федорович тоже не принес ничего утешительного. Группа Самсона тревожила Молодцова все больше. - Очень прошу тебя лично, товарищ Бойко, поинтересуйся дальницкой шахтой... Кстати, планы катакомб удалось достать? Вопрос застал Федоровича врасплох, и он на мгновенье замялся. - Планы-то?.. Ну да получил, получил... В другой раз пойдут на связь, передам с Тамарой или с Галиной Павловной, с Марцишек... А может быть, сам принесу... Как это я запамятовал! Ты-то не собираешься к нам? Квартиру-то я сменил, Павел Владимирович. Теперь даже надежнее стало. - А запасный выход? - Выход хороший - по чердакам хоть на соседнюю улицу выходи. Еще в прошлую встречу Бойко предупредил Молодцова о том, что румыны замуровали проход в соседний двор и теперь покинуть конспиративную квартиру можно только через единственные ворота. Командир городского отряда предложил переселиться на верхний этаж. Есть такая возможность - на четвертом этаже выселили еврейскую семью, и квартира стоит пустая. Тоже две комнаты. Если обратиться в примарию, могут и разрешить переселение. Выгода в том, что с черного хода лестница ведет на чердак. Дальше можно выйти на крышу либо чердаками на соседнюю улицу. Подумав, Бадаев согласился. После того как румыны замуровали выход в соседний двор, старая конспиративная квартира могла стать мышеловкой. - Ладно, - сказал Молодцов, - сам проверь еще раз все выходы. Набросай схему, чтобы люди знали, куда уходить в случае чего. - Все будет сделано... Придешь, сам поглядишь, заодно и новоселье справим. Уж чем-нибудь получше этого хлебова угощу... Обещаю. С продуктами, видно, плохо приходится? - Плохо, - признался Бадаев. - На одной латуре сидим. Антон Брониславович опустил ложку в недоеденную латуру. Она просто не лезла в горло. Ел только для виду. Воспользовавшись случаем, отодвинул миску на край стола. Поблагодарил. - Подумать надо, - сказал он, - может, через рыбаков кое-что из продуктов достать можно. Чего-чего, а рыбы достанем... - Неплохо бы, - согласился Бадаев. - У меня к вам, товарищ Бадаев, еще одно дело есть. Не знаю, как посмотрите. - Бойко склонился над столом. - Дело серьезное, ваш совет нужен. Нашли мои ребята подход к одному работнику полиции. Есть такой капитан Аргир. По происхождению русский. Работает у румын, готов перейти на нашу сторону. Но человек осторожный, сперва хочет лично поговорить с кем-нибудь из нашего руководства. Хотел сам с ним встретиться, да боюсь - не поверит. Надо бы кого посолиднев. Может, заместитель ваш или сами... Молодцов очень неопределенно ответил: - Посмотрим, посмотрим. Об этом надо подумать. Пока шел этот разговор, Яков Гордиенко сидел в столовой. Он был на седьмом небе. Впрочем, для счастья в шестнадцать лет нужно куда меньше, чем в зрелом возрасте. Когда Яша с Межигурской вошли в столовую, несколько партизан сидели за ужином. Среди них были и Тамара Большая. Она первая увидела Якова: - А, подпольщик! - весело воскликнула она. - Иди, иди сюда. Ужинать будешь? Тамара Шестакова была и похожа и не похожа на ту связную, которая приходила к ним в слесарную мастерскую. С тех пор Яков и не видел ее. В катакомбы он шел с надеждой встретить Тамару. Предчувствие не обмануло его. Тамара сидела за большим круглым столом, высеченным из камня-ракушечника, на такой же каменной скамье, покрытой сверху куском линолеума. На этот раз она была в сером свитере, надетом поверх вишневого шерстяного платья. Зачесанные, собранные в пучок волосы открывали чистый высокий лоб, словно подчеркнутый тонкими бровями. Тамара показалась Яше еще красивее, только будто бы немного осунулась, но от этого карие глаза ее стали еще больше! Она усадила Якова рядом. Первое смущение прошло, и он, глотая остывшую латуру, приправленную салом, оживленно разговаривал с Тамарой. Говорили о том, как дошли, о погоде, а Якову так хотелось бы рассказать Тамаре о том, что затеяли они с ребятами. Вот уж взбесятся немцы! Тамара спросила: - А ты не скучаешь по школе? - Чего скучать-то? Прогоним турок, тогда уж... Тамара спросила про книжки - удается ли теперь читать? Нет, мало... В тот самый раз, когда она приходила, читали письма одесских комсомольцев. Вот здорово. Газету пришлось спрятать. Бойко приказал, но он достанет почитать, если Тамара захочет. Вот здесь как раз Яков и ввернул про свое. - Я люблю книжки про героическое читать... Знаешь, как Степан Халтурин царский дворец взорвал? Толково! Нанялся будто столяром-краснодеревцем, а сам, что ни день, взрывчатку в карманах носил. Много натаскал. Жил он там же, в подвале под царской столовой. Взрывчатку эту держал под подушкой, а сам тихоней прикидывался. Потом взорвал и неудачно. Такая досада... После этого в Одессу уехал, у нас здесь на какого-то прокурора покушение готовил. Арестовали его, а он даже своей фамилии не назвал. Так и казнили, ничего не добившись... Нам бы такого в отряд!.. Ну, ничего, мы тоже что-нибудь придумаем. Еще похлеще. Рванем разок, как на Маразлиевской, турки запрыгают! Яков Гордиенко с неутомимыми и отчаянными своими товарищами в самом деле затеял взрыв дома на Красноармейской, где располагался румынский штаб. Подговорили кочегара и уже начали носить взрывчатку в котельную. Сами ходили туда будто бы разгружать угольный бункер. Здесь же, в бункере, и прятали обернутые в вощеную бумагу пачки тола. С взрывом решили не торопиться - делать так делать. Чтобы наверняка. Вот бы отметить годовщину Красной Армии... Но об этом, конечно, он ничего не сказал. Тамара, будто угадывая его мысли, сказала: - Ты, Яша, приходи в гости к нам в день Красной Армии. Весело будет... Сейчас как раз репетировать самодеятельность будем. Кто-то принес баян, растянул мехи, и в катакомбах разнеслась тихая музыка. Баянист заиграл лезгинку. Тамара все еще сидела рядом, но она вся уже была в танце. Вскинув голову, с блуждающей улыбкой, с глазами, устремленными куда-то вверх, в темноту, трепетно напряженная, она только и ждала, чтобы ее позвали. - Тамару, Тамару! - послышались голоса. Кто-то взял ее под руку. Тамара оказалась в центре круга. Остановилась. Вот она сорвалась с места и поплыла в танце. Быстрее, быстрее... Яков едва успевал следить за ней, поворачивая голову. Темп танца все нарастал. Тамара то исчезала в тени, куда не достигал свет фонарей, поставленных в каменных нишах, то снова вырывалась на свет и кружилась, кружилась в неистовом танце. Вот она на ходу стянула с себя жакет, бросила его Яше, пронесшись мимо, - подержи, мол, - и снова ринулась в танец, в музыку. Изящная, стройная, с тонкой талией. Яков так был увлечен ее танцем, что не сразу заметил, что танцевала она не одна. Так же лихо плясал в кругу незнакомый ему партизан в гимнастерке с зелеными петлицами. Он все время поправлял рукой непослушные черные кудри. Зрители с восторгом глядели на фигуры танцующих, на их плывущие руки, били в ладоши и притопывали в такт каблуками. Наконец, партизан, легко обняв Тамару, провел ее к скамье, и она, усталая, рухнула рядом с Яковом. - Ух, хорошо! Правда, Толя?! - выдохнула она и засмеялась счастливо-счастливо. Потом, опомнившись, испуганно воскликнула: - Ой, на дежурство-то надо! Вскочила и убежала. Прошло минут пять, и Тамара снова появилась в подземной столовой. Теперь она была совершенно другая - в ватных штанах, в куртке, перетянутой широким ремнем, в кирзовых сапогах и солдатской шапке. На лице ее не остыл еще задор танца, и она очень походила сейчас на мальчишку. Подошла к Якову и, не говоря ни слова, сунула ему в карман горсть конфет в розово-прозрачных бумажках. Яков даже не успел отказаться. - Это тебе с ребятами... - сказала Тамара. - Так не забудешь про годовщину? Она взяла автомат из пирамиды, перекинула его через плечо. Из катакомб выходили вместе. Якову хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. Тамара шла впереди, стройная даже в ватнике и шароварах. Тень ее сливалась с другими тенями, падавшими на стены катакомб, на пол, усеянный каменной крошкой, кусками ракушечника, на потолок, нависший, как угроза, над головами. Тени сливались, расплывчатые и неясные, и нельзя было понять, кому они принадлежат. Федорович тоже шел вместе со всеми, его тень тоже падала на стены штрека, сливаясь с другими. В сигуранце на улице Бебеля Федорович больше не появлялся. В назначенное время он приходил на Дерибасовскую, дом девять, поднимался на третий этаж в конспиративную квартиру майора Курерару. Здесь его встречал капитан Аргир либо Харитон, они давали ему задания, с каждым разом все усложняя их, выспрашивали о людях, уточняли их адреса, приметы, требовали отчета в выполнении заданий. Подписку работать на сигуранцу Федорович дал примерно через неделю после того, как его впервые вызывали на улицу Бебеля. От той ночи в памяти осталась тупая боль под ложечкой и ощущение, будто его вытащили из петли. Когда он снова начал дышать, его второе дыхание было уже дыханием предателя. Все старое осталось как бы по ту сторону удара, нанесенного ему локатинентом Жоржеску. Впрочем, события, захватившие Антона Брониславовича, развивались для него последовательно и логично. Сейчас он даже не хотел раздумывать, как это случилось. Потеряв веру, да, собственно говоря, он и не имел ее никогда - нельзя приспособленчество называть верой, Федорович для себя решил: старое вернуться не может, надо подаваться к другой власти. Вон какую силищу двинул Гитлер! Он все перемелет, все перекроит по-своему. Только попади под его жернова. Антон Брониславович закладывал пальцы: июль, август, сентябрь, октябрь... За четыре месяца Гитлер подошел к Москве, к Ленинграду, взял Украину. Антонеску занял Одессу. Старое кончилось, рухнуло. Старым Федорович называл Советскую власть, строй, при котором вырос. Он совсем не хочет попадать под жернова. Действовать надо, как Антонеску, - лепиться к сильному. Об этом он подумал впервые, прочитав в "Молве" новогоднее поздравление губернатора Алексяну маршалу Антонеску. Подумал с неосознанной завистью - вот как умеют жить люди! Губернатор Транснистрии Аляксяну телеграфировал Антонеску: "Маршалу восстановителю родины, защитнику веры предков и освободителю всей Транснистрии шлем сегодня пожелания счастья, успеха и победы в новом году". Вот ведь как! А все потому, что Антонеску с Гитлером. Служить надо сильному! Так поступил и Федорович. Удар в солнечное сплетение только ускорил события. Нового агента на конспиративной квартире принимал Аргир. Он хотел знать - намерен ли Бадаев прийти в город. Нужно любыми путями выманить его из катакомб. Нет, пока не похоже, чтобы Бадаев проявил интерес к предложению Федоровича. Антон Брониславович рассказал о разговоре в катакомбах, он уже не за страх, а за совесть начинал служить подобравшим его хозяевам. Воспользоваться ночным пропуском Бадаев отказался, вероятно, из осторожности. Насчет встречи с полицейским чином тоже - ни да, ни нет не сказал. - Настаивать не мог, - сказал Федорович, глядя куда-то в сторону коршуньими своими глазами с черными зрачками, застывшими в бесцветных окружьях радужной оболочки. - Только вызвал бы подозрение. Теперь надо ждать, когда вылезет сам. Больше всего он интересуется дальницкими катакомбами. Требовал узнать про судьбу Гласова. Аргир тоже считал, что не надо торопиться. Он распорядился так: как только появится Бадаев, немедленно звонить по телефону. Работники сигуранцы прибудут на место минут через пятнадцать, не позже. - Квартиру переменил? - спросил Аргир. - Так точно, - по-военному ответил Бойко. - Как было приказано. - Бадаев знает? - Доложил. Велел чердаки проверить, на случай побега. Я ему схему приготовил с копией. Копию вам... Предатель достал из бокового кармана два чертежа, набросанных карандашом, один протянул Аргиру, второй положил в карман. Бойко - Федорович еще спросил - может ли он взять обратно планы катакомб, которые передал господину капитану. Бадаев уже спрашивал, дольше задерживать их нельзя. - Придется отдать, - сказал Аргир. - Кстати, как вы прошли в катакомбы? Ведь все входы блокированы. - Выходит, не все. Прошли балкой между Усатовом и Куяльником. - Покажите. - Аргир вынул из стола пакет, который Федорович получил от Продышко, нашел нужный лист и развернул его перед Федоровичем. Некоторое время Антон Брониславович внимательно изучал план, пытаясь сориентироваться, нашел нужное место и отчеркнул его ногтем. Аргир резко оттолкнул его руку. - Что вы делаете! Никаких пометок! - Плоскостью ногтя он принялся затирать царапину, оставленную на бумаге. - Вы же должны этот экземпляр отдать Бадаеву. Покажите на копии. Аргир принес скопированные планы катакомб и красным карандашом поставил жирный крест в том месте, которое указал Федорович. Когда Федорович ушел, Аргир позвонил Курерару, спросил - можно ли прийти для доклада. Встретились через час. Уточнили план, разработанный Курерару. Конечно, план согласовали с Шиндлером. Арест советского разведчика, в случае его выхода из катакомб, представлялся так. Федоровича в самом начале надо вывести из дела. Для этого операцию проводить под видом ареста Якова Гордиенко, подозреваемого в убийстве Фрибты. Хозяина мастерской и других задержать как бы для выяснения личности. После ареста, когда выйдут на улицу, Бадаева и его людей можно даже освободить, но когда они отойдут на несколько шагов, вернуть обратно. Это создаст впечатление случайного ареста. - Федорович нам еще пригодится, - заключил разговор майор Курерару. - После, ареста Бадаева захватим и остальных. Теперь нам придется ждать, а потом - раз и готов! - Курерару махнул рукой, словно хотел поймать невидимую муху. - А Федорович пусть сразу исчезнет, будто сбежал от нас. Румынские контрразведчики стали терпеливо ждать. Они не подходили даже к тайному выходу из катакомб, через который проникал в шахты Бойко - Федорович, не трогали подпольщиков, приходивших в слесарную мастерскую, только вели осторожное наблюдение за рыбаками на Большом Фонтане, особенно за домом Булавиных. Часть подпольщиков, возглавляемых Бадаевым, была уже в руках сигуранцы, так считал Курерару, но только часть - та, которую знал Федорович. Майор Курерару рассчитывал, что с арестом Бадаева удастся ликвидировать все советское подполье в Одессе. Ждал и подполковник Ганс Шиндлер, который требовал, чтобы румынские контрразведчики докладывали ему каждый день о положении дела. АРЕСТ Здесь снова уместно будет возвратиться к архивному делу "Операция "Форт", к документам, свидетельским показаниям, протоколам допросов, к другим материалам, лежавшим в папках с надписью "Хранить вечно!". Когда следователь, майор госбезопасности Рощин, вместе с войсками вступил в освобожденную Одессу, он прежде всего начал искать людей, боровшихся в катакомбах, людей, хоть что-нибудь знавших о трагических обстоятельствах, причинах ареста Владимира Молодцова. Одним из первых к нему пришел Яков Федорович Васин, заместитель командира партизанского отряда катакомбистов. Приехал он издалека, из-под Курска, приехал, как только услыхал об освобождении Одессы. Васин принес и показал Следователю старую, затертую "Одесскую газету", выходившую в городе при оккупантах. На третьей странице в хронике, под заголовком "Суд" было напечатано сообщение о заседании военно-полевого суда по делу группы Бадаева. Рощин прочел. "При отступлении советских войск из Одессы, - говорилось в заметке; - частями НКВД была оставлена группа партизан-коммунистов со специальным заданием по проведению террористической подрывной деятельности и шпионской работы. В их распоряжении были склады оружия и взрывчатые вещества!.. Эта группа партизан-коммунистов скрывалась в одесских катакомбах, но была обнаружена и предана военно-полевому суду. Военно-полевой суд, рассмотрев дело участников группы, обвиняющихся в ведении подрывной террористической работы, шпионаже и укрытии склада оружия и амуниции, приговорил виновных к расстрелу и каторге". Первым в списке значился Бадаев Павел Владимирович. Васин сказал, что достал газету еще во время оккупации - в Балте, много спустя после того как вышел из катакомб. Но дальнейшего разговора со следователем не получалось. Васин почему-то нервничал, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Высокий, с крупными чертами лица, он сидел, понурив голову, односложно отвечал на вопросы. Потом вдруг начинал говорить быстро, отрывисто, перескакивал с одного на другое и снова умолкал. Майору стоило больших усилий заставить его продолжать. Свидетель нервно теребил полу своего грубошерстного пиджака, набирал воздух, будто силясь что-то сказать, и, не сказав, подавлял глубокий вздох. Майор чувствовал, что бывший партизан Яков Васин не договаривает чего-то главного. Это настораживало. Никчемный разговор тянулся долго, и, наконец, следователь решил задать вопрос прямо: - Скажите, Яков Федорович, вы во всем со мной откровенны? Что-то не получается у нас разговора. Васин взглянул на майора, снова опустил глаза и глухо сказал: - Да, товарищ следователь, не все я вам говорю. Язык не поворачивается... А сказать надо. - Васин втянул грудью воздух, будто проглотил застрявший в горле комок. - Дочка у меня к румынам ушла, товарищ следователь. Вот ведь какой позор мне. Зиной звали ее, шестнадцать лет было... А жену мою расстреляли. Приехал и - никого... Дочь с каким-то офицером спуталась и уехала. Лучше бы и ее тоже... Легче б было... Васин провел рукой по осунувшемуся небритому лицу, поднял голову и взглянул в глаза следователю. Теперь это был другой - прямой и открытый взгляд. - Высказал я вам, товарищ следователь, все, что на душе лежало, будто камень свалился. Теперь, может, легче станет... Сколько лет на земле живу, такого стыда не испытывал. Дочь она мне была, не так это просто. О дочери Васин говорил в прошлом времени, как о покойной. Рощин молча слушал признания человека, пережившего тяжелую жизненную трагедию. Теперь он не перебивал его, не спрашивал - пусть выговорится сам. Яков Федорович снова умолк. Рощин не мешал ему думать. Как бы очнувшись, Васин опять провел рукой по лицу. - Хочешь не хочешь, надо досказывать, - с надрывом проговорил он. - Жену свою последний раз я в Куяльнике видел. Там рядом тоже есть выход из катакомб. Екатерина моя была связной, вот и пришла с донесением. А я как раз к ней вышел. Так и встретились ненадолго в одной хатке. Разговор был короткий. Тот раз она и сказала мне, что видела на улице Молодцова, вели его в кандалах, наверно, вели в тюрьму. Бородой весь зарос, осунулся. Екатерина подошла к нему, будто незнакомая, дала ему в руки - на кандалы положила - снизку бубликов. Она как раз с базара шла. Володя улыбнулся ей, поблагодарил взглядом, а сказать ничего не смог, солдаты рядом. Потом жена через одну женщину стала им передачу в тюрьму посылать - Молодцову и двум Тамарам. У этой женщины муж тоже в тюрьме сидел. Катя все за меня тревожилась - как я в катакомбах живу, опасно, мол, а случилось, видите, наоборот. Вскорости арестовали их с дочерью - четвертого июня. Как раз, когда я к Савранским лесам шел. Дочь потом выпустили, свояченица говорила, будто она ко мне в Балту зачем-то приезжала. После этого видели ее с каким-то румынским офицером. Вся в мехах, в шелках, в золотых кольцах. Ходила не таясь, стыд совсем потеряла. А Екатерину в октябре расстреляли, в сорок втором году... Обо всем этом только на днях узнал. За войну где только не скитался я, а когда услыхал, что Одессу освободили, сразу приехал. Думал, семья здесь, а получилось вон что... Ну, а теперь, может, вы сами о чем меня спросите, товарищ следователь. Спасибо вам, что не перебивали. Майор Рощин продолжал ломать голову все над теми же вопросами: как могли получиться, что арестовали Молодцова - Бадаева. Он снова просил Васина рассказать о работе отряда, выспрашивал, уточнял, казалось бы, самые второстепенные детали. Биография у Васина заурядная, непримечательная. Ему за пятьдесят, участвовал в гражданской войне, работал в милиции, потом работал в совхозе. Почему ушел из милиции? Ответил прямо - больше платили, лучше снабжали, вот и ушел. В войну приехал один знакомый по прежней работе. Расспрашивал, выяснял, под конец предложил остаться в тылу, в Одессе на подпольной работе. Семью, захочет - эвакуируют, захочет - оставят. Заработок сохранят. Знакомый говорил, что такой человек, как он, им нужен - беспартийный и незаметный. Сразу ответа не дал. Подумал, с Катей поговорил, - сказала, никуда от него не уедет. Так и согласился. Сначала Васина хотели использовать в городе, на пивном заводе устроить, но Яков Федорович возразил. В городе его многие знают по работе в милиции. Сам провалится и других за собой потянет. Тогда и решили направить Васина в отряд, в катакомбы. Отряд только что создавали. С Бадаевым познакомился в это время. Павел Владимирович долго к нему присматривался, потом как-то сразу доверился и стал давать самые что ни на есть секретные поручения. Занимался Яков Васин снабжением отряда, закладывали партизанскую базу в шахтах, возили оружие в катакомбы. Позже Бадаев поручил ему готовить конспиративные квартиры. На Нежинской в такую квартиру поселился Федорович Антон под именем Бойко. Сделали его хозяином слесарной мастерской, а в мастеровые дали двух братьев Алексея и Якова Гордиенко. Третьим в мастерской работал Саша Чиков. Они втроем занимали отдельную комнату в той же квартире, где и Федорович. В этом доме и арестовали Бадаева вместе с ребятами, с Тамарой Межигурской. Одного Васин не мог взять в толк - как так: оборудовал он квартиру в первом этаже с двумя входами, а взяли их на четвертом этаже, оказались в такой мышеловке, что просто диву даешься... Как могло это случиться, Яков Васин сказать не мог. Еще одну тайную квартиру оборудовали на улице Подбельского. Поселилась в ней Екатерина Васина с дочерью. Это была запасная явка для подпольщиков. Конечно, в городе были и другие подпольные квартиры, но Васин ими не занимался. Особенно подробно следователь выспрашивая Васина о Петре Бойко. О нем Яков Федорович тоже много сказать не мог. Познакомился он с Петром Бойко перед тем, как отряд ушел в катакомбы. Познакомил их Бадаев на Нежинской улице, когда Васин привез на машине оборудование для мастерской. Втроем обсуждали, что где расставить, проверяли черный ход из квартиры, выходивший на соседний двор. - Настоящая-то фамилия Петра Бойко была Федорович, - сказал Васин. - Значит, вы знали, что Бойко и Федорович одно и то же лицо? - спросил майор Рощин. - Совершенно точно! Бадаев этого не скрывал от меня. Приказал только никому не рассказывать. - А зачем вам нужно было знать такие подробности? - Так как же иначе? Бадаев и поручил мне готовить Федоровича на новое жительство для подпольной работы. - Значит, он доверял вам? - Выходит, что так. Раз в партию рекомендовал - значит, доверял. Разумеется, не во всем. Человек он был осторожный. Где открыли другие квартиры, где были тайники, я не знал. Мне этого и знать не требовалось. Там другие работали. А вот ребят Гордиенко, этих хорошо знал. И с матерью их Матреной Демидовной познакомился. Отличная женщина. Встретился, когда пожитки ребят к Федоровичу на квартиру перевозил. Вот как все и получилось, товарищ следователь. А сам я так беспартийным и остался. Когда Бадаев исчез, тут уж не до того было... Когда я приехал в Одессу, чтобы закончить изучение дела "Операция "Форт", Васина уже не было в живых. Последние годы Яков Федорович одиноко жил в том доме, где раньше находилась конспиративная квартира бадаевцев. По-прежнему среди двора стоял раскидистый каштан, бросая широкую тень на землю. До конца дней своих Яков Федорович не мог забыть, не мог простить гнетущей обиды, которую нанесла ему родная дочь. Рассказывали, что после войны Зина-Канарейка (к тому времени ее звали уже Зинаида Яковлевна) приезжала в Одессу, хотела встретить отца, искала с ним примирения, но Васин отказался от встречи. Так и уехала она ни с чем в Бухарест или в какой-то другой румынский город. Теперь там и живет. Зина писала отцу письма, но Яков Федорович рвал их, не распечатывая. Последние письма пришли после его смерти. Соседи не стали уничтожать письма, но дочери Васина тоже ничего не ответили - и они не простили ей, хотя не знали, не видели ее в глаза. Свои заключительные показания Васин давал по делу арестованного предателя Бойко - Федоровича. Недалеко ушел предатель от места своих преступлений, не смог он уйти и от заслуженной кары. Следователь майор Рощин был убежден, что предательство в нашей стране никогда не останется безнаказанным; и оказался прав в этом своем убеждении. Судя по протоколу допроса, Яков Васин не мог точно сказать, как произошел провал Молодцова. Ему было известно только то, что Бойко несколько раз приходил в катакомбы, долго говорил о чем-то с Бадаевым, но о чем именно, осталось тайной. Расхаживать Федоровичу по катакомбам Бадаев не разрешал. Встречаться и разговаривать с партизанами запрещал тоже. Не потому, может быть, что не доверял, просто так, из конспирации. При посторонних он приказывал называть себя только Бадаевым Павлом Владимировичем. Для Бойко - Федоровича он тоже был Павлом. Однажды Васин возвращался из оружейного склада, где женщины очищали патроны от разъедавшей их зелени. В катакомбах стояла такая сырость, что патроны приходилось перетирать чуть ли не каждый день. По дороге Васин встретил Молодцова и Федоровича, который собирался в город. Прощаясь, он протянул Молодцову какую-то бумажку и стал убеждать, что она ему пригодится. Из разговора Васин понял, что об этом они уже говорили раньше. Бойко сказал: - Возьми, Павел Владимирович, пригодится. А не используешь, пусть лежит - хлеба не просит. Даром я, что ли, старался. Днем и ночью можно ходить с ним по городу. - Что ты меня все уговариваешь, - ответил Бадаев. - Дальше катакомб мне ходить не приходится. А здесь, сам знаешь, полицейские пропуска не действительны. Бадаев отшутился и перевел разговор на другое. Вскоре к Федоровичу подошел Яша Гордиенко - в кубанке, в легоньком пальтеце, и оба они пошли к выходу. На прощанье Бадаев сказал: - Так не забудь, Петр Иванович, узнать про Дальний. Узнай подробнее. Известно было, что в Дальнике скрывается какая-то группа во главе с Гласовым. Знал о ней подробно только один Молодцов, он рассчитывал пройти к дальницкой группе через катакомбы, для этого несколько раз требовал добыть в городе планы катакомб, изучал их, но выяснилось, что дальницкие шахты изолированы от других. Об этом Молодцову совершенно уверенно сказал Иван Гаврилович Гаркуша, самый старый партизан в отряде, лучше всех знавший одесские катакомбы. - Ищите не ищите, - сказал Гаркуша, - а под землей ход в Дальник не найдете. Шахты там, как у нас говорят, тупиковые, с другими шахтами Дальник не сообщается. Жить люди там могут, но вроде как в ловушке. Выхода из них нет в другие катакомбы. На поверхность, другое дело - знающий человек всегда вылезет. Иные хода по двадцать лет стоят замурованы, еще с революции. Вот если их откопать... Да опять же румыны в городе, разве они дадут копать-то... Старику возразили: ученый, с которым советовались, тоже знает. Не может быть, чтоб тупиковые. - А я говорю - ловушка, - упрямо повторял Гаркуша. - Не знаю, что говорил ученый, может быть он больше меня в катакомбах бывал, однако из Дальника выхода нет. Как туда послали людей - мне невдомек. Разговор происходил в штабной пещере. Владимир Александрович сидел да дощатым столом, по привычке подперев рукой подбородок. - Ну, а через верх пройти к ним можно? - спросил он Гаркушу. - Почему нельзя? Только сперва надо фашистов прогнать, чтобы не мешали. Разговор с Гаркушей расстроил и огорчил Молодцова. Предприняв еще несколько бесплодных попыток проникнуть в Дальник, он отказался от дальнейших поисков в катакомбах, но каждый раз, посылая связных в город, наказывал обязательно разузнать о судьбе группы Гласова - Кузьмина. Поиски дальницкой группы ни к чему не привели, но зато они дали другие, совершенно неожиданные результаты. В нескольких километрах от лагерной базы партизаны обнаружили большую группу людей, укрывшихся в катакомбах. Это были евреи, бежавшие из города - всего человек тридцать. Об их существовании никто и не подозревал. Среди них было восемь мужчин, остальные дети и женщины. Молодцов приказал дать им оружие, выделить продовольствие. А из чего выделять, когда продукты и так на исходе? Не совсем, конечно, но все-таки. Из отрядных запасов Васин дал им муки, ящик консервов, мешок пшена. Потом еще два раза приходилось раскошеливаться на продукты. Дело старое, хотел Васин зажать кое-что, но узнал об этом Молодцов, устроил такой разнос, что ни приведи бог... Правда, встреча с этой группой привела к тому, что бадаевский отряд установил связь с семьей Ивановых, живших в селе Куяльнике. Из погреба во дворе Ивановых шел ход в катакомбы. Хозяин усадьбы пользовался им, чтобы переправлять продукты, добытые для еврейской группы, бежавшей от фашистской расправы. Тайным выходом стали пользоваться и связные Молодцова, тем более что к зиме каждый известный выход из катакомб был на учете у румынских жандармов. Молодцов приказал искать новые ходы сообщения с поверхностью, и тайник во дворе Ивановых оказался как нельзя кстати. Когда искали ход в Дальник, наткнулись в катакомбах еще на одну группу. Это были члены подпольного комитета из Пригородного райкома партии. Яков Федорович Васин предполагал, что Молодцов раньше знал о существовании этой группы, но встрече очень обрадовался. Вместе с Васиным и Гаркушей он несколько раз ходил к райкомовцам, приказав строго-настрого никому не говорить об этих встречах. Группа Пригородного райкома состояла из одиннадцати человек во главе с секретарем подпольного райкома. Молодцова вскоре арестовали, и связь отряда с райкомовской группой восстановили уже без него. Яков Федорович Васин был уверен, что арест Молодцова связан с поисками группы Гласова. Васин знал, что в начале февраля сорок второго года из Москвы снова пришел запрос о судьбе дальницкой группы. Эти показания бывшего заместителя командира партизанского отряда подтверждают и документы, сохранившиеся в деле "Операция "Форт". Действительно, именно в эти дни Кир получил радиограмму, как обычно, подписанную Григорием. В ней было сказано: "Связь с группой Саммита отсутствует. Нарушаются планы дальнейшего развертывания работы в глубоком стратегическом тылу противника. Еще раз попытайтесь установить судьбу Самсона и его людей. Проявите максимум осторожности". Как рассказывает Васин, Молодцов ходил сам не свой, раздумывая, как бы узнать хоть что-нибудь о людях Гласова. В это время до него дошли слухи, будто кто-то видел в городе самого Гласова, что он будто бы вышел из катакомб и легализовался в Одессе. Седьмого февраля 1942 года Кир передал свою последнюю радиограмму в Москву. На запрос Центра он сообщал некоторые данные о судьбе группы Самсона. "Случайный источник, - передавал Кир, - сообщил, что Самсона видели в Одессе. Перепроверить эти данные не удалось. Тот же источник, ссылаясь на строгую конспиративность Самсона, отказался связать с ним нашего человека. Он уверяет, что слухи о гибели группы необоснованны. Это вселяет надежду, что Самсон невредим. Я намерен лично встретиться с указанным источником, расшифровать себя и потребовать объяснений или встречи с Самсоном. Жду указаний". Эти сведения, о которых Молодцов информировал Центр, доставил ему Иван Афанасьевич Кужель - разведчик-доброволец, живший в селе Нерубайском. Сколько было в Одессе таких беззаветных добровольных помощников у Владимира Молодцова, помощников, которые вели опасную и тяжелую работу разведчиков! Только с их помощью, только опираясь на них, чекист Молодцов мог осуществлять то большое, ответственное задание, именуемое "Операция "Форт", в которой отряд катакомбистов был только частицей широкого одесского подполья. Шахты старый горняк Кужель знал отлично. И все же просто было непостижимо, как он проникал в катакомбы, обманывая бдительность румынских жандармов. Появлялся он в самое разное время суток. Подсаживался к столу с таким видом, будто и не уходил из катакомб, доставал кисет с табаком, пускал его по кругу "на общую", скручивал козью ножку. Приход его всегда ознаменовывался густыми клубами табачного дыма - за компанию курили все, кто находился в столовой. Поболтав с ребрами, Кужель, посмеиваясь, брал пустой кисет и отправлялся к Бадаеву. О Гласове Кужель узнал через третьи руки, подробностей сообщить не мог, но слышал, что человек, связанный с группой Гласова, уклоняется от разговора на эту тему, вероятно, не доверяет. Есть какой-то сапожник, который будто бы что-то знает, но связаться с ним Кужель не мог. У шахтера-разведчика нет ни пароля, ни адреса, да и проникнуть в город Кужелю не так-то просто, не то что в катакомбы, где знаком каждый закоулок. Бадаев с большим доверием относился к Ивану Афанасьевичу Кужелю. Рассказу его он придал большое значение, но, с другой стороны, связная Тамара Межигурская приносила из города иные вести - ходили разговоры, будто сигуранца ликвидировала какой-то отряд партизан в дальницках катакомбах Вот тогда Молодцов и решил еще раз выйти в город, чтобы самолично проверить все, что касается дальницкой группы. И еще были у него неотложные дела - встретиться с подпольщиками порта, с Олегом, который работал под видом хозяина оптического магазина. Он ушел с Межигурской и не вернулся. Перед уходом Бадаев долго разговаривал о чем-то с Гаркушей, вместе с ним разглядывал планы катакомб, делал какие-то пометки. В рассказе Васина, как и в других материалах, ход событий обрывался на вьюжном февральском дне сорок второго года, когда Молодцов вместе с Межигурской покинули катакомбы. Васин сам ходил сопровождать командира на поверхность. Был с ним еще Белозеров, ладный хлопец, из пограничников. Удивительно, как быстро освоился он в катакомбах. Шли долго, и фонари тускло освещали низкие своды. Совсем недавно Белозеров обнаружил еще один выход, которым и решили выводить Молодцова. Выход был под скалой в глубокой балке недалеко от Усатовской церкви. Церковь служила отличным ориентиром, ее всегда разглядишь, даже кромешной ночью. Ход никому не был известен, и через него только один раз выпускали Бойко с Яшей Гордиенко. Васину припомнился не то чтобы случай, но разговор который произошел у них по пути к выходу из катакомб. Бадаев шутил, посмеивался, настроение у него было хорошее, потом вдруг замолчал, задумался. Молчал долго, потом остановился и подозвал Белозерова: - Анатолий, совсем забыл... В случае чего передайте в совет отряда, чтобы налаживали связь с Олегом из комиссионного магазина. Он все знает... Васин еще спросил тогда: - На какой это случай, Павел Владимирович? Бадаев усмехнулся и ответил: - Мало ли что в нашем деле бывает, Яков Федорович! Не знаешь, где упадешь, где встанешь... О том, что сказал, доложите только в совете отряда и больше никому. Поняли?.. Яков Федорович Васин уверен, что Бадаев никогда не страдал забывчивостью. Просто, видимо, кое-кому не доверял он в отряде. Потом снова пошли, разговаривали уже совсем о другом. Миновали последний пост. Молодцов попрощался с ребятами, стоявшими в карауле, пообещал им принести из города табаку и, приветливо махнув фонарем, пошел дальше. Прошли еще с полкилометра, обошли провал, запорошенный снегом. Ночь была мутная и не особенно холодная. Белозеров выскользнул в балку и вскоре вернулся - все спокойно. Наскоро пожали друг другу руки, и Молодцов исчез в тесном проеме. За ним ушла и Межигурская. Так Васин навсегда расстался со своим командиром. Это было под утро восьмого февраля 1942года. Уговор был твердый - Бадаев возвратится не позже десятого числа. Пусть его ждут в назначенное время. Он постарается быть в Усатове перед началом комендантского часа. В комендантский час, длившийся с вечера до утра, требовался специальный пропуск. Десятого вечером на встречу Бадаева пошли Васин с Белозеровым, кто-то еще из бойцов. Как условились, они ждали его рядом с провалом. Фонари прикрутили, поставили их в стороне. Долго стояли не шелохнувшись. Белозерову вдруг почудился какой-то шум со стороны входа - будто скрипит снег под ногами. Думал, свои. Подождали еще, все стихло. Ждали не меньше часа. Тогда Белозеров решил осмотреть балку. Но только он высунул голову из-под скалы, как тотчас нырнул обратно. Около выхода, притаившись, стояли вражеские солдаты с автоматами. Надо быть пограничником, чтобы различить в этих недвижных тенях живых людей! Новый ход в катакомбы был блокирован... Вернулись только под утро сильно встревоженные, доложили, что Павел Владимирович не вернулся. Дня через два на связь послали Тамару Шестакову. Назад она не вернулась. Теперь, спустя много лет после героической трагедии, разыгравшейся в одесском подполье, приходят на ум некоторые отвлеченные сравнения по поводу жизни в катакомбах после ареста Молодцова. Старый, опытный пасечник всегда различит нарушенный ритм жизни в улье, если пчелиный рой остался без матки. После ареста Владимира Молодцова и его связных будто бы ничего в катакомбах не изменилось. В отряде насчитывалось больше сорока человек, люди ходили на дежурство, свободные перетирали на складе патроны, покрытые зеленой коростой, потом собирались вместе в столовой, обсуждали свои дела. Городские разведчики в назначенное время все так же приходили к шахтным колодцам, либо прятали донесения в условленном месте в расщелинах скал, в глубине балок под камнями или в других тайниках. Все шло по заведенному Молодцовым порядку. Как и при Молодцове, разведчики и в катакомбах и в городе составляли одно целое, один коллектив, говоря шахтерским языком - один пласт. Когда Тамара Шестакова не пришла в назначенный срок, парторг Зелинский собрал коммунистов - всех, кто был в наличии. Сидели угрюмые в штабной пещере вокруг каменного стола. - Все собрались? - спросил парторг, вглядываясь в лица собравшихся людей. Но ему не все были видны - многие сидели в глубине ниши, и свет от "летучей мыши", поставленной на край стола, почти не доходил туда. - Все, кроме дежурных, - ответил кто-то из темноты. - С постов не снимешь... - Что будем делать, товарищи? - снова спросил Зелинский. - Положение все знаете. Давайте обсудим. С товарищем Бадаевым что-то случилось. Коммунистка Шестакова тоже не вернулась с задания... Сначала дали слово Анатолию Белозерову. Он рассказал, как ходил провожать Бадаева, как вышли встречать его и нарвались на вражескую засаду. Белозеров недоумевал, почему так получилось - новый, тайный лаз стал известен румынским жандармам. После Анатолия слово взял Иван Клименко, заместителе командира по строевой части. Пожилой, худощавый шахтер говорил простуженным голосом, говорил скупыми короткими фразами. Он только докладывал, в каком состоянии находится отряд - сколько людей, как обстоят дела с продовольствием, оружием, боеприпасами. Бывший шахтер-бригадир говорил так, будто давал задание своей бригаде и раздумывал вслух, как расставить людей в забое. А закончил Клименко тем, что не нужно терять надежду на возвращение Бадаева. Павел Владимирович может еще воротиться, бывает всякое. На тот случай, если товарища Бадаева захватили, нужно подумать, как его вызволить от фашистов. Дело это не простое, но возможное. Можно по дороге отбить у конвоя или сделать налет на тюрьму. Для этого перво-наперво надо еще раз послать в город своего человека. Пусть выяснит, что случилось. - А самое что ни на есть последнее скажу я вам вот что, товарищи, - Клименко подался вперед, будто старался разглядеть сидящих вокруг него партизан. - Если бы в гражданскую войну было у нас столько оружия, как сейчас, мы бы никакого горя не знали. Так что носы нам вешать нечего, будем готовить боевые задания, которые разработал наш командир товарищ Бадаев. Когда Иван Клименко сел на свое место, парторг Зелинский нагнулся к нему, о чем-то пошептался и поднял руку: - Товарищи! Есть предложение некоторые вопросы обсудить на совете отряда. После мы проинформируем вас. Нет возражений?.. Членов совета прошу остаться... Члены совета партизанского отряда сидели вокруг каменного стола, ждали, пока партизаны разойдутся с собрания. В отряде при Молодцове существовал железный порядок - заседания совета проводить только закрытые. Был здесь Иван Клименко, самый старый из коммунистов в отряде, парторг Зелинский, Иван Петренко, Анатолий Белозеров, пришел Яков Васин. Состав совета отряда утвердили в обкоме партии, перед тем как подпольщики ушли в катакомбы. Анатолия Белозерова ввели позже по предложению Молодцова. - Ты веди заседание, - сказал Зелинский, обращаясь к Ивану Клименко и уступая ему председательское место. Клименко откашлялся - в катакомбах все надрывно кашляли последнее время, - спросил, как теперь будет связь с городом. Из трех связных осталась одна Марцишек. Кто будет руководить подпольем, что говорил об этом Бадаев? - Когда мы провожали с Васиным товарища Бадаева, - сказал Белозеров, - он предупредил, будто чувствовал: "В случае чего, говорит, свяжитесь с Олегом Николаевичем из оптического магазина"... Я думаю, нам так и надо сделать. На совете отряда решили, что на связь с Олегом Николаевичем пойдет Белозеров, а связную Марцишек пошлют выяснить причины и обстоятельства ареста Бадаева. Только значительно позже выяснилось, как развивались события в городе после того, как Межигурская и Бадаев покинули катакомбы. В первый день Бадаев и Межигур