у доставалось? - невольно улыбнулся Иван Кузьмич.
     - Нельзя без этого, - по-прежнему серьезно ответил Быков.
     Недолгая беседа с Быковым несколько успокоила капитана. Но стоило
ему выйти из надстройки, и непрочное спокойствие сразу развеялось.
     Увиденное на  палубе  не радовало.  Приборку сделали наспех.  Под
увязанным по-походному вдоль  борта  тралом  виднелись  осколки  битых
кухтылей   -   стеклянных  поплавков,  поддерживающих  на  плаву  верх
тралового мешка.  Старший механик со своими людьми заделывай брезентом
пробоину над машинным отделением. Обработка улова шла вяло.
     - Рыба замерзла,  - доложил старшина второй вахты. - Кипятку нет.
Отогревать ее нечем. Вот копаемся: вытаскиваем с под низу рыбку, какая
еще не совсем примерзла. Не работа... Морока!
     Иван Кузьмин  представил  себе,  как солят треску в трюме почти в
полной темноте. Там сейчас больше напортят, чем насолят.
     - Ладно! - Он с деланной беспечностью махнул рукой. - Оставим эту
рыбку для камбуза.
     И тут же прикинул на глаз: "рыбки" оставалось на палубе не меньше
пяти тонн.

        ПОСЛЕДНИЙ РЕЗЕРВ

     С утра на море опустился плотный туман.  В двух шагах трудно было
разглядеть человека.  Помощь могла пройти в нескольких десятках метров
и не заметить бедствующего траулера. Палубные работы в тумане пришлось
значительно сократить. Зато посты наблюдения были удвоены.
     Начиная с  первого  удачного  подъема,  людей  на  палубе  "Ялты"
постоянно  не хватало.  За рыбоделы ставили всех,  кто был свободен от
своих прямых обязанностей.  Но стоило  омертветь  машине,  и  матросов
оказалось слишком много. Чем занять их?
     Стремительно сокращающийся полярный день удавалось заполнить  без
особого  труда.  Но  уже  к  обеду  траулер тонул в непроглядной тьме.
Команда  скучивалась  в  салоне.  И  тогда  появлялся  новый  враг   -
неизвестность.  Удастся  ли  тем,  кто  придет  на  помощь "Ялте",  за
короткий серый день найти дрейфующий траулер? Что делается на фронтах?
Целы  ли  семьи  в  Мурманске?..  Думы об этом не оставляли людей весь
бесконечно долгий вечер.
     Хуже всего,  что единственную действительно неотложную работу так
и не удавалось выполнить. Сперва небо заволокло тучами, а теперь туман
не давал определить местонахождение траулера.
     Лишь на третью  ночь  дрейфа  облака  расступились.  В  неширокую
полосу проглянули неяркие северные звезды.
     Вахтенный бросился будить старшего штурмана.
     Не прошло  и  трех  минут,  как Анциферов с секстаном поднялся на
ходовой мостик.
     Пока он готовился произвести нужные наблюдения,  тучи сомкнулись.
Несколько позже на западе  очистился  клочок  ясного  неба.  Но  и  он
продержался  недолго.  Мутная  пленка  затянула  его,  а потом и вовсе
закрыла.
     Остаток ночи   Анциферов  терпеливо  мерз  в  холодной  рубке,  с
опушенными инеем машинным телеграфом,  компасом и  штурвалом.  Надежда
сменялась  разочарованием и снова надеждой...  Под утро опять поднялся
туман. Продрогший до костей, спустился старший помощник в салон, желая
избежать лишь одного - вопроса капитана: " Определился? "
     Капитана в салоне не было. Его вызвал Корней Савельич.
     В холодной  каюте  помполита,  на столе,  Иван Кузьмич увидел две
эмалированные ванночки - одну с инструментами и вторую с  шариками  из
марли и ваты.
     - Опять! - поморщился Иван Кузьмич.
     - Вы боитесь перевязки, как школьник зубного врача, - укоризненно
заметил Корней Савельич.
     Последние дни  оказались  для  Ивана Кузьмича тяжелым испытанием.
Приходилось напрягать всю выдержку,  волю, чтобы скрыть от подчиненных
свое  нервное  и  физическое  состояние.  Весь день он был на глазах у
людей. А тут еще Корней Савельич со своими заботами.
     - Не вовремя вы затеяли все это,  - недовольно заметил капитан. -
Весь день я на ногах...
     - Напрасно,   -  перебил  его  задетый  словом  "затеяли"  Корней
Савельич.  - Надо больше доверять людям.  Тогда незачем  будет  одному
подменять всех. Вы вмешиваетесь в распоряжения старшего механика. Сами
ставите вахты...
     - Когда  вы  станете  капитаном,  будете  держаться по-своему,  -
перебил его Иван Кузьмич.
     - Вы капитан. Можете приказывать на судне любому! - повысил голос
и Корней Савельич. - Но когда человек ранен, не ваше слово решающее, а
мое.  Будь  вы  хоть  трижды капитаном,  а мои предписания потрудитесь
выполнять. Садитесь.
     - Что у вас за тон? - возмутился Иван Кузьмич. - Что за тон?
     - С больными я разговариваю так,  как они заслуживают. Три дня вы
не  даете мне обработать вашу рану.  Чего вас после бомбежки понесло с
раздробленной кистью на переход?  Есть и у меня  предел  терпению.  За
каждого раненого отвечаю я. За вашу руку с меня спросят.
     - На  этом  мы  закончим  ненужный  разговор.  -   Иван   Кузьмич
выпрямился и пристукнул здоровой ладонью по столу, как бы ставя точку.
     - Рано кончать,  - отрывисто бросил Корней Савельич.  - Главное я
еще не сказал.
     - Давайте... Главное!
     - Нельзя тяжелораненых и обожженных держать на голодном пайке.
     - Что же я могу сделать? Даже при нашем, как вы сказали, голодном
пайке хлеба хватит всего на два дня. Не больше.
     - Нельзя кормить раненых  только  треской  и  пересохшим  хлебом.
Нельзя! - настаивал Корней Савельич. - Им нужно молоко, масло.
     - Где я возьму вам масло? - вспыхнул Иван Кузьмич. - Молоко!
     - В аварийном запасе спасательных шлюпок.
     - Вы с ума  сошли!  -  Иван  Кузьмич  даже  отступил  на  шаг  от
помполита.ь - Окончательно сошли с ума.
     - Я предлагаю вам вскрыть...
     - Не желаю вас слушать, - оборвал его капитан. - Не желаю!
     - Я не прошу,  Иван  Кузьмич.  Не  забывайте,  что  я  не  только
фельдшер... После гибели капитана мы действовали заодно. По-моему, это
давало хорошие результаты.
     - О правах вспомнили! - Иван Кузьмич тяжело опустился в кресло. -
Так,  так!  Ответственности я никогда не боялся.  И сейчас не боюсь. -
Иван  Кузьмич  подошел  к иллюминатору,  постучал зачем-то в замерзшее
стекло и,  не  поворачивая  головы,  бросил:  -  Вызовите...  старшего
помощника.
     Спустя несколько минут Анциферов выслушал приказание  капитана  и
удивленно посмотрел на него.
     - Знаю.  Все знаю! - раздраженно предупредил Иван Кузьмич вопрос,
готовый  сорваться  у  старшего  помощника.  -  Раненых  кормить надо.
Возьмите боцмана и выполняйте.
     - А  теперь...  - Корней Савельич проводил взглядом Анциферова до
двери и произнес спокойно, словно и не было сейчас резкого объяснения,
- я обработаю вашу руку.  И попрошу,  хоть на этот раз,  не подгоняйте
меня. Садитесь.
     Он снял  повязку  с  руки  Ивана  Кузьмича.  Внимательно осмотрел
распухшую темную кисть, чернеющие края рваной раны.
     Иван Кузьмич  морщился,  глядя  на ловкие руки старого фельдшера.
Скоро ли конец этой мучительной процедуре?  Больше ни о чем сейчас  он
думать не мог.
     Анциферов вбежал в каюту без стука. Бледный, потерявший привычную
строевую подтянутость, невнятно пробормотал что-то.
     - Что случилось? - Иван Кузьмич поднялся с кресла. - Да говорите,
черт вас дери!
     - На шлюпке номер два...
     - Что на шлюпке номер два?
     - Аварийный запас вскрыт... Сухарей, спирта и еще чего-то... нет.
     Иван Кузьмич  онемел.  Замер  с ножницами и бинтом в руках Корней
Савельич. Хищение аварийного запаса! У кого поднялась рука?
     Первым опомнился капитан.
     - Заберите все,  что осталось там,  - с усилием  произнес  он.  -
Вскройте аварийный ящик на шлюпке номер один.  Несите все в мою каюту.
И никому ни слова о пропаже. Ни слова! Поняли вы меня?

        ГНЕВ

     Желая сохранить чрезвычайное происшествие  в  тайне  от  экипажа,
капитан  собрал  в  каюте  помполита  лишь  трех ближайших помощников:
Корнея Савельича, Анциферова и старшего механика Кочемасова.
     В поисках предполагаемого преступника они перебирали всю команду.
Один был когда-то задержан в проходной рыбного  порта  с  припрятанным
под  стеганкой  окунем.  Другой  ушел  с судна,  не отдав долг в кассу
взаимопомощи.  Третий...  Но  так  можно  было  проверить  лишь  очень
немногих матросов,  которых знали командиры.  А как быть с теми, с кем
не доводилось плавать ни Ивану Кузьмичу,  ни Кочемасову?  Оставить  их
вне подозрения? Или подозревать всех скопом? Брать под подозрение лишь
потому, что их никто не знает?..
     Неловкая заминка затянулась.
     - Ни к чему все это  обсуждение.  -  Корней  Савельич  безнадежно
махнул рукой. - Ничего оно нам не даст.
     - Меня тревожит не только сама кража.  Подумайте,  что поднимется
на  судне,  если матросы узнают о хищении аварийного запаса.  Начнутся
взаимные  подозрения.  Да  и  мы  будем  выглядеть  в  глазах  экипажа
неприглядно. Берегли аварийный запас! Для кого?
     - Что вы предлагаете?  - спросил Иван Кузьмич. В словах помполита
ему послышался упрек.
     - Подозрительность до хорошего не доведет,  - упорствовал  Корней
Савельич.  - Особенно в наших условиях. Надо узнать имя негодяя. Тогда
мы не только не нарушим единство экипажа, а наоборот - укрепим его.
     - Ваше предложение?
     - А черт его знает,  что  делать!  -  раздраженно  бросил  Корней
Савельич,  уже  понявший  шаткость своих позиций.  - Сыщиком я не был.
Таланта такого не имею.
     - Мы тоже не сыщики, - обиделся Кочемасов. - Приходится вот...
     - Искать надо,  - упрямо повторил Корней Савельич. - В каютах, на
полубаке, в машинном...
     - Нечего искать в машинном! - запальчиво возразил Кочемасов. - За
своих людей я ручаюсь.
     - Я тоже готов поручиться за наших людей,  -  не  уступал  Корней
Савельич.  - Но продовольствие... украдено. Давайте обшарим все судно,
вместо того чтобы брать кого-то под подозрение.
     - Отберем  честных  и  крепких  на  язык  матросов,  -  подхватил
сочувственно слушавший его Анциферов.  - Чтобы все осталось  в  тайне.
Прочешем судно. От кормы до форштевня. Спустимся в трюмы...
     - Называйте людей.  - Иван Кузьмич придвинул к  себе  блокнот.  -
Кого вы предлагаете?
     - Пишите,  - диктовал Корней Савельич: - "Быков, Матвеичев, Паша,
засольщик..."
     В дверь постучали.
     - Нельзя! - крикнул Иван Кузьмич. - Занят!
     Фатьяныч зашел без разрешения.
     Иван Кузьмич знал, что делал, когда приказал Анциферову никому не
говорить о краже.  Не знал он другого. Пока старший штурман докладывал
ему  о  хищении  аварийного запаса,  потрясенный гнусным преступлением
боцман не выдержал,  поделился с кем-то из  матросов.  Весть  о  краже
быстро  разнеслась по траулеру.  Страсти накалялись.  Фатьяныч не стал
спорить с возбужденными матросами и ворвался к капитану.
     Слушая взволнованного   тралмейстера,   Иван  Кузьмич  машинально
перечеркнул карандашом ненужный больше список надежных  и  крепких  на
язык матросов и, уже не советуясь ни с кем, принял новое решение.
     Спустя полчаса Кочемасов с десятком матросов спустился в машинное
отделение.  Остальные  с Анциферовым и Корнеем Савельичем поднялись на
полубак.  Серыми тенями двигались они  в  густом  тумане,  внимательно
осматривая бухты троса, бочки, ящик, где хранились якорные цепи.
     Поиски на полубаке ничего не дали.  Корней Савельич  и  Анциферов
разбили  своих  людей  на  две группы.  Одна отправилась с Анциферовым
обыскивать каюты. Вторая с Корнеем Савельичем - осматривать палубу.
     Матросы внимательно  проверяли  привязанные к бортам по-походному
замерзшие  тралы,  обшарили  узкое  пространство  между  планширом   и
паропроводными  трубами,  идущими  по  борту  в  жилые  помещения  под
полубаком.  Фатьяныч с помощниками занялся осмотром лебедки и барабана
с ваерами...
     Пропажу обнаружили неожиданно просто.  В подпоротом с угла тюфяке
Малыша лежали завернутые в старую газету сухари,  две банки сгущенного
молока и большой кусок корейки.
     Немедленно вызвали в каюту капитана и помполита.  Привели Малыша.
Он стоял у дверей,  уставясь в пол остекленевшими  глазами,  и  упорно
бормотал:
     - Не знаю ничего... Ничего не знаю.
     - Вспомнишь,  -  угрюмо  пообещал Анциферов.  - Вспомнишь,  когда
станешь перед командой. Заговоришь.
     - Пройдемте в салон, - резко сказал капитан.
     Иван Кузьмич толчком раскрыл дверь.  Стоявший в салоне гул  сразу
прекратился.   Матросы  потеснились,  пропуская  капитана  и  старшего
помощника.  Между ними старчески шаркал не по росту большими  сапогами
Малыш.
     Командиры заняли привычные  места.  Малыш  остался  стоять  перед
столом.
     - Внимание,  товарищи!  - Корней Савельич выждал,  пока в  салоне
стихли  голоса.  -  У нас на судне совершено преступление.  Чудовищное
преступление!  Если оставить его нераскрытым,  на каждого из нас ляжет
позорное пятно.  Куда бы мы ни пошли,  нам скажут:  "Это с "Ялты". Там
украли  аварийный  запас.  Оставили  товарищей...   раненых   оставили
голодными!"
     - Пришибить такого... - злобно произнес кто-то.
     Малыш вздрогнул и еще ниже опустил голову.
     - Расскажите,  как вы  произвели  хищение?  -  обратился  к  нему
капитан.
     Малыш, не поднимая головы, что-то невнятно начал бормотать.
     - Громче! - закричали с мест. - Не слышно!
     И снова Малыш, не поднимая головы, с трудом выдавил из себя:
     - Не знаю ничего.
     - Что ж!  - Иван Кузьмич не отводил тяжелого взгляда от поникшего
Малыша. - Так и будем в молчанку играть?
     - Упирается, гаденыш! - зашумели матросы. - Колосник ему на шею -
да в воду!
     И вдруг Малыш выпрямился и, задыхаясь, крикнул:
     - Топите!
     - Позвольте  мне,-  обернулся  к  капитану  Корней   Савельич   и
обратился  к  команде:  - Послушаем матросов первой вахты.  Жили они с
Малышевым в одной каюте. У них и найдена часть похищенного...
     - Дайте  мне  сказать,  -  протолкался  вперед  Оська.  - Утопить
человека очень просто.  Так? Поставил его на планшир. Дал пинка. И нет
человека. А если тут недоразумение? Ошибка?..
     Оську слушали внимательно.  Подавленный вид Малыша, его отчаянный
выкрик  несколько смягчили озлобление матросов.  Но стоило им услышать
слово "ошибка",  и еле тлеющая искорка сочувствия погасла.  Негодующие
возгласы заглушили Оську.
     И тогда  Малыш  впервые  поднял  глаза.   Глядя   исподлобья   на
окружающих, он хрипло произнес:
     - Не ломал!.. Не брал ничего.
     - Прикройся там! - гневно крикнул Марушко. - Не брал!
     - Выйдите к столу,  товарищ Марушко, - предложил Корней Савельич.
- Скажите, что вы знаете или думаете о вашем товарище по вахте?
     - Чего говорить?  - Марушко не шелохнулся.  - Вон он...  весь  на
виду. Пацан!
     - Вы жили рядом, - настаивал Корней Савельич. - Должны знать его!
     - Капать  на  человека  не  мое  дело,  - с достоинством произнес
Марушко.
     - О  чем  толковать?  - закричали с мест.  - В канатный ящик его.
Трибунал разберет.
     Корней Савельич поднял руку, требуя тишины.
     - Имеется предложение:  арестовать Малышева  и  передать  дело  о
хищении  аварийного запаса в трибунал.  Другие предложения есть?  Нет.
Голосую...  Кто  за  предложение  арестовать  Малышева  и  сдать   под
трибунал?
     Дружно взметнулись руки.
     - Против есть? - спросил Корней Савельич.
     Он внимательно всматривался в  полутемное  помещение.  Одна  рука
поднялась. Вторая. Зоя и Глаша. К ним несмело присоединилась еще рука.
На ней и задержался взгляд Корнея Савельича.
     - Почему  вы,  товарищ  Баштан,  идете против воли коллектива?  -
спросил он.
     - Добрячок! - негромко прозвучало из темноты.
     Оська узнал голос.  Он повернулся лицом  к  матросам,  разыскивая
взглядом Марушко.
     - Добрячок,  говоришь?  Выйди  сюда.  Поговорим.  -   Он   тяжело
передохнул. - Выйди послушай, что я тебе скажу. Персонально!
     - Ну,  вот...  - Марушко,  раздвигая плечом рыбаков,  пробился  к
Оське. - Вышел.
     - Слушай,  ты... - Оська запнулся от возмущения. - Я давно уже не
босяк,  давно не хулиган.  Но во мне еще осталось достаточно хулигана,
чтобы сделать из тебя, гада, человека.
     - А что я из тебя сделаю? - негромко спросил Марушко.
     - Спрятался за чужие спины и кричишь?  Топишь парнишку?  -  почти
кричал Оська. - Подойди к капитану и скажи, что знаешь. Скажи!
     - Оська! - В тихом окрике Марушко звучала угроза.
     - Что?!  Что  "Оська"?!  -  закричал  Баштан.  -  Разве не ты мне
предлагал на пару "ошманать" шлюпку? Не ты манил меня спиртом?
     - Я?!  - Марушко рванулся к нему.  - Я из заключения.  Меня легко
утопить.
     - Трудно! Дерьмо не тонет!
     - Человек сидел...  Вали на него!  -  В  голосе  Марушко  дрожала
слеза. - Вали. Поверят. Клейменый-меченый. Пускай гниет в лагерях!
     Несколько голосов неуверенно вступились за Марушко:
     - Не болтай, Оська!
     - Доказать надо!..
     - Доказать?!  -  Оська снял со стола "летучую мышь" и поднес ее к
лицу Марушко.  - Смотрите на эту гладкую рожу! - сказал он. - А теперь
поглядите друг на друга...
     Дальнейшее произошло так быстро и неожиданно,  что окружающие  не
сразу  даже  поняли,  что  случилось.  В  руке  Марушко  блеснул  нож.
Короткий,  почти без замаха удар.  Оська выпустил фонарь  и  повалился
навзничь. Кто-то подхватил его.
     Марушко бросил нож и закричал:
     - Вяжите!  За  убийство  отвечу.  Девять  грамм  свинца  приму за
правду...
     Оборвал его бессвязные выкрики тяжелый кулак Паши.
     Пока командиры вырвали Марушко из рук разъяренных матросов,  пока
зажгли погасший фонарь,  глаз преступника уже залила темная опухоль, а
окровавленный рот казался огромным, черным.
     - Бейте!  - истерически кричал Марушко. - Убивайте! Все равно мне
не жить. Нет доверия бывшему заключенному. До ножа довели!..
     - Кончайте базар,  - неожиданно спокойно прозвучал в общем гомоне
голос капитана.  - Боцман!  Возьми двух  человек  и  запри  Марушко  в
надежное место... Анциферов! Поставьте охрану к арестованному.
     Марушко скрутили и вывели  из  салона.  Мельком  увидел  он,  как
укладывали  на  постеленный  на  полу  матрац  Оську.  Над  ним стоял,
склонившись, Корней Савельич и готовил инструменты.

        МАЛЫШ

     Оська лежал  с  напряженно  сведенными  к  переносью  бровями   и
приоткрытым ртом,  и оттого казалось,  что он силится и никак не может
понять: что же такое с ним произошло?
     Матросы растерянно  сгрудились  вокруг  раненого.  Их тела словно
слились в одно большое тело с единым горем и ищущей исхода ненавистью.
     - Воды! - бросил, не оборачиваясь, Корней Савельич. - Быстро!
     Бережно передаваемый из рук в руки  ковш  проплыл  в  воздухе  от
камбуза до постели раненого. И снова салон заполнило тяжелое молчание.
     Корней Савельич  закончил  обработку   раны,   наложил   повязку.
Товарищи бережно подняли Оську,  вместе с тюфяком и подушкой, устроили
на носилках.
     Чьи-то руки  распахнули пошире дверь.  Носилки выплыли из салона.
Впереди вспыхнула спичка.  Вялый огонек  осветил  стены,  уходившие  в
темную глубь прохода, странно высокий потолок.
     Давно закрылась дверь с красным крестом  на  верхней  филенке,  а
матросы  все еще теснились в узком проходе,  ждали.  В темноте плавали
алые  огоньки  самокруток.  Изредка  слышался  сдерживаемый  близостью
раненого голос, и снова тишина, ожидание.
     Наконец дверь  открылась.  В  слабо   освещенном   прямоугольнике
появилась коренастая фигура Корнея Савельича.
     Рыбаки двинулись к  нему  навстречу,  еще  плотнее  забили  узкий
проход.
     - Как Оська? - тихо спросил Быков.
     - Что  я  могу сказать?  - Корней Савельич задумался.  Говорить с
возбужденными матросами следовало осторожно.  Очень уж взрывчатый  это
народ.  - Ранение...  тяжелое.  В госпитале такие раны лечат. Здесь...
потруднее.
     - Бандюга! - вырвалось у кого-то.
     - Придем в порт,  передадим его в трибунал,  - поспешил успокоить
возбужденных матросов Корней Савельич. - Там разберутся.
     - У нас свой трибунал!  - ответил из темноты глухой голос. - Сами
разберемся.
     Корней Савельич  горячо   убеждал   матросов   в   недопустимости
самосуда,  мести. Его слушали молча, не перебивали. А когда он сказал,
что преступник получит по заслугам,  снова  прозвучал  тот  же  глухой
голос:
     - Получит!  Пошлют в штрафную.  Месячишко повоюет  и  чистенький.
Хоть женись!
     Огромного труда  стоило  Корнею  Савельичу  вырвать   у   рыбаков
обещание  не расправляться с преступником.  Но можно ли было верить их
обещанию? Слишком напряжены у них нервы...
     - Корней Савельич! - крикнули из конца прохода. - К капитану!
     В салоне  Иван  Кузьмич  и   Анциферов,   окруженные   матросами,
допрашивали Малыша.
     - Ты знал,  что Марушко  взломал  ящик  с  аварийным  запасом?  -
спросил Анциферов.
     - Нет. - Малыш отрицательно качнул головой. - Не знал.
     - Допустим, что ты не знал, - согласился Анциферов. - Но продукты
в каюте ты видел? Не мог не видеть. Что же ты молчал?
     - А я тоже... - Малыш запнулся и принялся теребить полу стеганки.
     - Что тоже? Помогал ему?
     Малыш молчал. Решимости у него хватило только на полупризнание.
     - Ломали вместе, - подсказал Анциферов.
     - Нет, - еле слышно выдохнул Малыш.
     - Караулил, пока Марушко работал?
     И снова Малыш отрицательно качнул головой.
     - Я...  - Он с усилием проглотил что-то  мешающее  говорить  и  с
неожиданной решимостью выпалил: - Ел с ним.
     - И тебе в горло полезло?  - презрительно спросил Матвеичев. - Не
подавился?
     Малыш поник, боясь взглянуть на разгневанного боцмана.
     - Расскажи по порядку,  - вмешался Корней Савельич. - А вас всех,
- он осмотрел окружающих, - попрошу не мешать ему.
     - Пришел я в каюту,  - Малыш глубоко вздохнул, - а он сидит. Ест.
Дал мне сухарь с маслом. "Рубай!" - говорит. Я спросил: "Откуда у тебя
сухари?" А он достал из-за голенища нож. "Продать хочешь? - говорит. -
Ешь.  Или глотку перережу". Заставил съесть. И еще дал. Сгущенки. Вот.
Так  началось.  А откуда у него сухари,  я не знал.  Думал,  заначка с
дому. У меня тоже были сухари, когда я пришел на "Ялту".
     Мягкий тон  Корнея Савельича подействовал.  Малыш раскрывался все
больше.  События прояснялись.  Аварийный запас Марушко  похитил  после
бомбежки.  Сперва  он  приносил  в каюту понемногу сухарей и сгущенки.
Затем у него появилась корейка и сливочное  масло.  Малыш  понял,  что
продовольствие попало к Марушко нечистыми путями,  но молчал.  Молчал,
не только боясь расправы,  но и сознавая себя  соучастником  кражи.  К
тому же Марушко сумел убедить его, что сам-то он в случае разоблачения
вывернется, а отвечать придется одному Малышу. Да и аварийный запас не
тронут,  пока не придется садиться на шлюпки, а капитан с палубы и сам
не уйдет и других не отпустит.
     - Слева по борту самолеты! - донесся в салон голос с палубы.
     Все бросились к иллюминаторам.  Между звездами медленно плыли три
зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..
     Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова "Ялту" плавно приподнимала
и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный
в пустынном море...
     - Небо очистилось!.. - спохватился Анциферов.
     - Давай,  давай!  - нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич.  - Бери
секстан. Беги. Определяйся.

        ПОБЕГ

     После ужина Паша,  охранявший запертого в каюте Марушко,  доложил
капитану,  что арестованный бушует,  грохочет кулаками и  каблуками  в
дверь, кричит: "Стреляйте, лучше сразу, чем заживо морозить человека в
темной каюте!"
     Иван Кузьмич  прошел  к  арестованному.  Марушко  ходил из угла в
угол,  зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два
- почти как и на палубе.
     - Отведите его в салон!  - приказал Иван Кузьмич.  - Да  смотрите
там за ним.
     - Охранять  змея  такого!  -  проворчал  Паша,  пропуская  вперед
Марушко. - Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.
     - Болтаете! - одернул его Иван Кузьмич.
     - Я  рыбак,  а  не  тюремщик,  -  огрызнулся Паша и прикрикнул на
Марушко: - Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?
     Он кипел  от негодования.  Ему поручили не столько стеречь самого
Марушко (в открытом море  бежать  некуда),  сколько  охранять  его  от
товарищей.
     У дверей салона Паша задержался.
     - Слушай,  ты!..  -  хмуро  предупредил  он Марушко.  - Я тебя не
трону.  Но если умрет...  считай себя покойником.  Ни капитан,  ни сам
черт морской тебя не спасут.
     После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны,
словно  чужие.  Он  не знал,  что капитан и помполит,  понимая,  что в
промерзшей и темной каюте арестованного долго не  продержишь,  сделали
все  возможное,  чтобы  убедить  рыбаков  не  отвечать на преступление
преступлением,  на удар ножом  -  самосудом.  Лишь  после  этого  Иван
Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.
     Ненавидящие взгляды  встретили  Марушко   в   дверях   салона   и
проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.
     Наконец-то погасили коптилки.  Прикрутили "летучую мышь". Матросы
спали.  Один  Марушко  сидел  настороже.  Каждый  шорох вызывал у него
дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь
к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.
     Марушко не выдержал напряжения, нащупал в сумраке плечо Паши:
     - Ты спишь?
     - Сиди, жаба! - Паша отбросил его руку.
     Тяжелое дыхание  усталых людей давно заполнило салон.  Марушко не
спал.  Просчитался. Крепко просчитался! Три года назад держал в страхе
и  подчинении все общежитие.  Дружков подобрал подходящих.  Расправа с
непокорными была короткая.  Даже на суде свидетели не выдерживали  его
тусклого  взгляда  и  смягчали  показания.  На  траулере он тоже успел
кой-кого припугнуть.  И вдруг все перевернулось вверх  тормашками.  На
что  Оська казался "своим",  а в решительную минуту продал.  А кто мог
представить,  что до посадки в шлюпки  потребуется  ящик  с  аварийным
запасом!  Ведь все слышали,  как твердо сказал капитан: судно на плаву
держится надежно.
     ...Утром все  получили  по  два куска жареной трески,  по ломтику
тронутого плесенью хлеба и по ложке сахарного песку.
     Марушко принесли  паек  в  его угол.  Но он был рад этому.  Здесь
никто не  мог  зайти  за  спину,  ударить  сзади.  И  он  отдохнет  от
чудовищного напряжения ночи.
     После завтрака Пашу сменил хмурый засольщик Терентьев.
     "Праведник!" -  злобно подумал Марушко,  вспомнив,  как Терентьев
ругался со шкерщиками из-за брака в обработке рыбы.
     С наступлением  темноты  команда  заполнила салон.  Настороженный
слух Марушко жадно ловил обрывки разговоров. Больше всего хотелось ему
узнать,  что с Оськой.  Жив он?  Или умирает?  Возможно,  уже умер! От
одной мысли об этом тело его покрылось липким потом. Если Оська умрет,
тогда и ему конец.  Не довезут до порта, до трибунала. Сейчас трибунал
казался Марушко тихой гаванью.
     После ужина Паша занял свое место рядом с арестованным.
     Матросы устраивались на ночь. Неторопливая беседа угасала.
     Тишина, мерное дыхание спящих осилили Пашу.  Голова его свесилась
на грудь, потом привалилась к стене...
     А Марушко  все  думал  -  упорно,  об одном и том же:  выживет ли
Оська? Хоть бы до берега выдержал.
     Марушко вдруг разглядел, что помполита в салоне нет. Где он? Куда
мог уйти в такую позднюю пору?  Только к  Оське.  Значит,  плохи  дела
раненого, если Корней Савельич ночью не отходит от его постели.
     Марушко силился развеять страх,  убедить себя в том, что помполит
мог   выйти  проверить  вахту,  побеседовать  с  дежурными  на  постах
наблюдения,  просто подышать свежим  воздухом.  Но  все  это  казалось
неубедительным.   Мысль   упорно   повторяла   одно  и  то  же  слово:
"Умирает!.." Незаметно пришло убеждение,  что  Оська  уже  мертв.  Вот
сейчас  войдет Корней Савельич,  сообщит о смерти Оськи...  Теперь уже
Марушко не мог отвести взгляда от двери.  В каждом шорохе  спящих  ему
слышались шаги, Корнея Савельича.
     Марушко встал.  Потянулся,  разминая  отекшую  спину.   Осторожно
ступая между спящими, пробрался к выходу.
     - Легче! - пробормотал кто-то с пола.
     Марушко замер с приподнятой ногой.  Так он стоял, пока под ним не
зазвучал сочный храп. Марущко перешагнул через спящего и открыл дверь.

        ОТЩЕПЕНЕЦ

     Исчезновение Марушко всполошило  всю  команду.  Бежать  одному  с
"Ялты"?  Безнадежно.  Скрываться  на судне?  Вовсе нелепо.  Но были же
причины, побудившие преступника к бегству?..
     Иван Кузьмич   немедленно  усилил  вахту.  Анциферов  бросился  к
кладовке,  где хранилось оружие.  Замок на ней был цел,  автомат и три
винтовки  на  месте.  Старпом  облегченно  вздохнул и перенес оружие в
пустующий камбуз. Здесь оно было под постоянной и надежной охраной.
     Поиски Марушко возглавили Анциферов и Кочемасов.  Матросы плотной
цепочкой - от борта и до борта  -  неторопливо  двигались  с  кормы  к
надстройке.  В  густом  тумане  Марушко мог пройти незамеченным в двух
шагах.
     Значительно труднее   было   в   трюмах  и  особенно  в  машинном
отделении. Спускаться по трапам приходилось осторожно, нащупывая ногой
обледенелые ступеньки.  Матросы кружили в огромном пространстве, часто
перекликаясь друг с другом.  Гулкое эхо искажало голоса, повторяло их,
и оттого казалось,  что машинное отделение заполнено чужими,  неведомо
откуда взявшимися людьми. Лучи немногих электрических фонариков шарили
по  слезящимся  от  сырости  стенам  и  таяли  в  темной  пустоте  или
неожиданно вспыхивали яркими пятнами на сверкающих инеем  переходах  и
трапах.
     Продолжать поиски в таких условиях было безнадежно.  Марушко  мог
проскользнуть  между  шумящими  матросами,  найти  уголок,  где  можно
отсидеться, пока идут поиски.
     Машинная команда  вернулась  на  палубу.  Никаких  следов беглеца
обнаружить не удалось.  После недолгого раздумья Иван Кузьмич приказал
задраить наглухо оба трюма и вход в машинное отделение.
     - Если он внизу, - сказал капитан, - пускай сидит. Холод рано или
поздно выморозит его из любой щели.
     Но не холод и,  конечно,  не  голод  вынудили  Марушко  выйти  из
надежного убежища раньше, чем кто-либо ожидал.
     После обеда один из вахтенных  услышал  стук  в  дверь  машинного
отделения. Он подошел к ней поближе. Прислушался. Стук повторился.
     - Марушко? - спросил вахтенный.
     - Пить!  -  прохрипел  за дверью Марушко.  - Берите меня,  только
попить дайте.
     Его привели в салон.  Пошатываясь,  подошел он к бачку. Выпил две
кружки воды.
     - Теперь... стреляйте! - Марушко распахнул стеганку. - Бейте.
     От него несло перегаром. Он был пьян.
     - Надеюсь, теперь кончите запираться? - сказал капитан.
     - Не брал я ничего, - упрямо мотнул головой Марушко. - Ниче-го!
     - А спирт? - спросил капитан.
     - Какой спирт? - нагло уперся Марушко. - Откуда?
     Ночью он  заглянул в дверь капитанской каюты.  Зоя поила Оську из
кружки.  Пьет!  Значит,  до смерти раненому еще далеко.  А раз так - и
Марушко не расстреляют. На радостях он пробрался в свой тайник, крепко
выпил,  наелся до отвала и тут же заснул.  Проснулся  от  жажды.  Пока
искал  в  темноте  воду,  на  палубе  зашумели.  В машинное спустились
матросы.  А когда они ушли,  Марушко долго шарил в  темноте  с  мутной
головой и пересохшим ртом и наконец не выдержал, стал стучать в дверь.
     - Не знаю,  где вы прятали спирт,  - сказал капитан, - но хватили
вы крепко.
     - Водопровод в машинном замерз,  - врал Марушко.  - Наглотался  я
льду.  А он с какой-то пакостью от огнетушителей да с машинным маслом.
От этого и жажда... и запах.
     - Далеко припрятал краденое,  - сказал Корней Савельич,  не глядя
на Марушко, - потому и подсовывал понемногу в рундучок Малыша. Чтоб не
лазить каждый раз в темноте за сухарями и прочим.
     - Вы все умные!  - Марушко привалился спиной к стене  и  выставил
вперед  острую челюсть.  - Все знаете.  Один я дурак.  Зачем же у меня
спрашивать? Пойдите достаньте, что вам надо. Поймайте вора.
     - Незачем  ловить  вора,  - остановил разглагольствующего Марушко
Иван Кузьмич. - Достаточно покушения на убийство...
     - Не было покушения!  - крикнул Марушко. - Хотел пугнуть парня. А
он напоролся на нож.  Оська ж...  друг мой.  Друг!  - В голосе Марушко
знакомо зазвучала фальшивая слеза. - Я только из заключения вышел. Все
от меня,  как от волка. Один Оська оказался человеком. Это вся команда
покажет на судне. Вся! Неужели я такой подлец?..
     - Подлец, - убежденно подтвердил Быков. - Первостатейный!
     - Бей  меня!  -  Марушко  рванул  рубашку,  и она с сухим треском
разошлась до пояса, обнажив грязную тельняшку. - Стреляй подлеца!
     Марушко очень хотел,  чтобы его ударили,  избили.  И чем сильнее,
тем лучше.  Если к явным  телесным  повреждениям  симулировать  еще  и
внутренние, все это можно будет с выгодой использовать на следствии, а
затем и на суде.
     - Бросьте представляться, - охладил его Иван Кузьмич. - Никто вас
бить не станет. Придет время - расчет с вами произведут полностью.
     - Корней Савельич! - вошла Зоя. - Пройдите к Баштану.
     Марушко оцепенел. Если Оська помрет - ему конец.
     О том  же думали сейчас и матросы.  Они сомкнулись вокруг Марушко
плотной  стеной.  С  трудом   сдерживаемая   ненависть   готова   была
прорваться,  несмотря  на присутствие капитана.  Надо было любой ценой
разрядить нависшую над Марушко угрозу расправы.
     - У  капитана  с  тобой  за  Оську  свой расчет.  - Паша шагнул к
прижавшемуся к стене Марушко. - У нас свой...
     - "Оська, Оська"! - перебил его Иван Кузьмич. - Говорите вы о нем
много, а никто не навестил раненого.
     Матросы опешили.   Они  ожидали  чего  угодно,  только  не  этого
несправедливого упрека.
     - Так не пускают же! - опомнился Быков. - К Оське-то!
     - Нельзя было,  и не пускали, - ответил капитан, не замечая своей
непоследовательности.   -  А  сегодня  я  могу  пропустить  в  лазарет
двух-трех человек. Выбирайте сами, кого послать.
     Навестить раненых выделили Фатьяныча, Быкова и Малыша.
     Они вошли в капитанскую каюту,  стараясь не стучать  подкованными
каблуками.  Никто  из  них  не  заметил,  с каким удивлением посмотрел
Корней Савельич на непрошеных гостей, потом на капитана.
     Раненые и  обожженный  кочегар  лежали  на полу.  Рядом с ними на
плоских ящиках,  заменяющих столики,  стояли кружки с питьем, какие-то
пузырьки.  В  углу веяла жаром неуклюжая печка,  сделанная боцманом из
металлической  бочки.  Возле  нее  стоял  ящик  с  углем.   Свободного
пространства в каюте еле хватило для посетителей.
     - Здорово!  - Голос Быкова  прозвучал  неуместно  громко,  и  он,
спохватившись, добавил почти шепотом: - Навестить собрались.
     - Пришли?  -  удивился  Оська.  Лицо  его,  опушенное  золотистой
бородкой,  заострилось еще больше,  веснушки потемнели, стали крупнее,
четче.  И только круглые голубые глазки светились от радости. - А я-то
думал, Корней Савельич не пустит.
     - Не пускал прежде,  - подтвердил Быков.  - Говорил,  что раненым
покой нужен.
     - Покой? Мне? - искренне удивился Оська. - У меня от покоя голова
болит.
     - Скучаешь тут?  - Фатьяныч посмотрел на спящего соседа  Оськи  и
выглядывающую из-под одеяла забинтованную голову обожженного кочегара.
- Поговорить-то не с кем?
     - А  Зоя?  -  Оська показал головой в сторону,  где Зоя разбирала
перевязочные материалы.  - Шикарная девушка! Умница! Мы с ней понимаем
друг друга.  Она любит одеваться. Я тоже. Всю жизнь мечтал одеваться с
шиком.  С морским шиком!  Вы знаете,  как  одеваются  одесские  моряки
заграничного   плавания?   Картинка!   Идет   моряк.  На  нем  простой
комбинезон. Может быть, даже с дырками. А рубашечка... шик-модерн! Без
галстука.  На  ногах  туфли  -  лак  с  замшей.  Носочки стамбульские.
Фасонистая шляпа.  А у меня... Комбинезон был. Дырки были. А вот лак с
замшей...
     - Как ты чувствуешь себя?  - спросил Быков,  замечая по  взглядам
Корнея Савельича, что визит надо завершать.
     - Танцевать еще не пробовал,  - беспечно бросил Оська.  -  Музыки
нема.  А  в общем...  Вы же знаете,  какой я счастливый?  Сунули б нож
промеж ребер кому-нибудь другому...  давно б отдал концы.  А я мечтаю:
вот  война  кончится  -  покупаю лаковые туфли.  Зачем,  скажете,  ему
понадобятся лаковые туфли?  У  меня  прорезается  какая-то  биография.
Конечно,  полководца  из  меня не выйдет.  Но этот сумасшедший рейс...
Самолеты, налеты! Будет что рассказать в Одессе...
     - На  этом  мы  и  кончим  свидание,  - вмешался Корней Савельич,
услышав, что Оська заговорил про Одессу. - Прощайтесь.
     - Уже? - запротестовал Оська. - Так я ничего еще не рассказал...
     Зоя понимающе переглянулась с  Корнеем  Савельичем  и  подошла  к
Оське, загородила его от товарищей спиной.
     - Пока,  Оська! - попрощался Быков. - Поправляйся давай. Да скажи
ребятам, - он кивнул в сторону спящих, - что приходили навестить.
     - Уходите? - огорченно спросил Оська.
     - На вахту надобно, - покривил душой Быков.
     - На вахту?  - переспросил Оська, явно желая оттянуть прощание. -
Какая теперь вахта?
     - Военная, - строго сказал Фатьяныч.
     Он хотел   что-то   добавить,   но  Корней  Савельич  уже  теснил
посетителей к двери.
     Проводив матросов, он остановился перед Иваном Кузьмичом.
     - А вы подождите.
     - Опять перевязывать? - поморщился капитан.
     Корней Савельич мягко,  но настойчиво подвел его к столу. Включил
лампочку, висящую рядом с аккумулятором. Разбинтовал руку. Внимательно
осмотрел рану.
     Здоровье капитана   вызывало   у  Корнея  Савельича  все  большее
беспокойство.  Они постоянно были вместе, даже отдыхали поочередно, на
одной скамье. Ночами Корней Савельич слышал, как капитан ворочается во
сне.  Иногда Иван  Кузьмич  поднимался  и  подолгу  сидел,  поглаживая
раненую руку.
     - Что вы со мной в прятки  играете?  -  недовольно  спросил  Иван
Кузьмич.
     - Я давно вышел из возраста,  когда  играют.  -  Корней  Савельич
сердито посмотрел на строптивого пациента. - Давно-с!
     - Я тоже не маленький.  И без вас вижу,  что  у  меня  начинается
гангрена,  -  вполголоса,  чтоб не слышали раненые и Зоя,  сказал Иван
Кузьмич.  - В такой обстановке...  - он обвел здоровой рукой каюту,  -
ничем вы мне не поможете.
     Корней Савельич  не  стал  спорить.  Рука  капитана  распухла   и
затвердела   уже   до  локтя.  Оперировать  в  полутемной  каюте,  где
невозможно создать должные условия,  когда даже дистиллированная  вода
на исходе?..
     - Кончайте, - нетерпеливо потребовал капитан. - Хватит возиться.
     - Я  не  вожусь,  Иван  Кузьмич,  -  грустно  поправил его Корней
Савельич. - Принимаю решение.
     - Резать хотите? - спросил капитан.
     - Не будет иного выхода - придется.

        КРИЗИС

     Вахты систематически очищали палубу ото льда.  Пустой труд!  Все,
что удавалось сделать за несколько светлых часов, к рассвету сводилось
на нет.  Оседающий на палубу туман за долгую ночь  снова  покрывал  ее
тонкой пленкой льда.
     Несмотря на все усилия командования,  настроение экипажа  заметно
ухудшалось.  В  бесконечно  долгие  темные  часы  матросы  сбивались в
салоне,  жались не столько даже к жаркому камельку,  сколько к слабому
кружку  света,  падающему  от  "летучей мыши".  Тревожные мысли упорно
лезли в голову, вытесняя все остальное: о положении на фронте, о своих
семьях,  о  своем  спасении.  А  времени  для  размышлений было много,
слишком много!..
     Беседы Корнея  Савельича  не привлекали былого внимания.  Слишком
явно сквозило в них желание  успокоить  команду,  поднять  настроение.
Услышать  бы  сводку  Совинформбюро,  знакомый голос диктора Левитана!
Тогда и каждое слово помполита снова обрело бы вес и значение.
     Особенно докучал  в  душном  салоне  чад  от  жареной трески.  Он
пропитал здесь все:  воздух,  одежду, мебель, даже стены. Ели треску с
усилием,  почти с отвращением.  Ели и мечтали о куске хлеба - мягкого,
душистого ржаного хлеба.  Но с еще большей  жадностью,  чем  о  хлебе,
мечтали  рыбаки о свете,  о простой электрической лампочке.  Вырваться
хотя  бы  на  часок  из  гнетущего  сумрака,  усиливающего  тревогу  и
раздражительность.
     После ужина  Корней  Савельич  объявлял  имена  тех,  кто   лучше
трудился  в  светлые  часы.  Но  и это проверенное издавна средство не
могло подействовать на команду.  Матросы понимали,  что работу для них
ищут,  как  отвлекающее  средство.  Какая  работа,  если даже ходить в
тумане по скользкой палубе приходилось осторожно, мелкими шажками.
     Матросы старательно  откачивали из трюмов скапливающийся на днище
тузлук.  Быков с новым напарником Малышом круглые сутки ловил рыбу  на
ярусок и в положенные сроки докладывал капитану:
     - Треска идет ровная, Иван Кузьмич. Кормится хорошо. Капшаком.
     Исправно несли   вахту   впередсмотрящие.  Не  раз  Иван  Кузьмич
назначал на пост наблюдения приунывшего матроса.  Сознание, что именно
он может заметить или услышать ищущий "Ялту" траулер, начисто изгоняло
из головы все мысли, кроме одной: "Не пропустить бы! А вдруг?.."
     Особенно напряженными  бывали  наблюдатели  ночами,  когда  туман
поднимался и скрывал море.  Сколько раз казалось людям,  что они видят
контуры недалекого судна...
     Да, все выполнялось исправно, но без души.
     В команде назревал кризис. И нечем было его не только переломить,
даже смягчить.  И когда в салон бурно ворвался возбужденный  матрос  и
крикнул:  "Самолеты!  Прямо  по  носу!"  -  все замерли,  обернулись к
капитану.
     - Дайте ракету! - вырвалось у кого-то. - Они же нас не заметят.
     - Никаких ракет! - отрезал Иван Кузьмин.
     В ответ недовольно загудели застуженные, сиплые голоса.
     - Кончайте базар! - Иван Кузьмич повысил голос.
     На этот раз слова, обычно пресекавшие ненужные разговоры, утонули
в нестройных выкриках.  В общем гомоне невозможно было разобраться,  а
потому  даже  матросы,  желавшие  помочь  капитану,  своим криком лишь
усиливали сумятицу.
     Утихомирил матросов вернувшийся в салон Анциферов.
     - А самолеты-то были немецкие,  - громко сообщил он.  - Только  у
них  так  завывают  моторы.  Пока  вы тут шумели,  я выбежал на палубу
послушать, что за гости пожаловали к нам.
     - Точно!  -  поддержал  старпом  Матвеичев.  -  Мы их в Мурманске
наслушались. Досыта!
     Слова его встретили молчанием. Будто никто не требовал только что
осветить судно ракетами, показать себя вражеским самолетам.
     ...Матросы засыпали.  Кое-где еле слышно шуршал шепоток. Но вот и
он затих.  Раздавалось лишь легкое шипение сковородки да вздохи Глаши.
Легко ли ей? По шестнадцать часов в сутки сидит согнувшись над пышущим
жаром камельком. Только и передохнет повариха, когда поставит на огонь
огромный  пузатый чайник,  а сама приляжет в камбузе,  между котлами и
шкафом, где в узких перегородочках стоят боком тарелки и миски.
     Под потолком с каждым движением траулера покачивались подвешенные
на крючках кружки...
     Корней Савельич  устроился возле дремлющего капитана.  Он один не
спал.  В тишине ощущение нависшей над командой беды  резко  усилилось.
Откуда  она свалится?  В том,  что беда созрела,  готова каждую минуту
обрушиться на него,  капитана, на всех спящих в салоне и несущих вахту
на палубе, сомнений уже не было.
     Беда грянула утром. Как ни ждал ее Корней Савельич, она оказалась
неожиданной!..   Невозможно  было  даже  сразу  представить  ее  силу,
последствия.
     После завтрака  Иван  Кузьмич подсел к Корнею Савельичу и шепотом
сообщил:  с завтрашнего дня  сухари  будут  выдавать  только  раненым.
Остальным придется довольствоваться одной треской.
     - Лед скалывать... на одной треске?
     - Придется! - нахмурился капитан. - Я сам объявлю команде...
     - Ни в коем случае,  - запротестовал Корней Савельич.  - Это  мое
дело...
     Не мог же он сказать прямо: был бы капитан здоров - не стоило б с
ним  и  спорить.  Но когда Иван Кузьмич держится на ногах одной волей,
нервами, хватит ли у него сил на нелегкое объяснение с командой?
     Спор шел  шепотом,  но  горячность  его  от этого не уменьшалась.
Уступить ни один из них не мог.
     Серые сумерки  пали на палубу,  когда Корней Савельич понял,  что
надо делать. Он быстро разыскал Анциферова:
     - Известите команду:  в восемнадцать ноль-ноль открытое партийное
собрание! Вызовите коммунистов в мою каюту к шестнадцати часам.
     Отпустив Анциферова,  Корней  Савельич  вернулся  в салон и занял
свое место рядом с дремлющим капитаном.
     - Иван Кузьмич!
     - Да? - Капитан с усилием раскрыл глаза. - Слушаю вас.
     - В восемнадцать ноль-ноль я провожу открытое партийное собрание.
Вы сделаете сообщение о положении судна. В нем и объявите о сухарях.

        ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО

     Готовясь к открытому партийному собранию.  Корней Савельич сделал
все возможное,  чтобы осветить салон. Кроме "летучей мыши", горели три
масляных светильника.  И все же осилить  темноту  не  удалось.  Худые,
обросшие лица матросов виднелись смутно,  а в отдаленных углах таяли в
сумраке.
     За столом,  покрытым  кумачовым  полотнищем,  сидели:  Кочемасов,
Анциферов,  Матвеичев и засольщик Терентьев. По неписаной традиции все
они  побрились перед партсобранием,  хотя и нелегко было сделать это в
темном и тесном салоне.
     - Слово для доклада имеет капитан, - объявил Корней Савельич и на
всякий случай добавил: - Прошу внимания.
     - У нас в трюмах сто пятьдесят тонн трески, - начал Иван Кузьмич.
- Это равноценно  полтысяче  голов  крупного  рогатого  скота.  Каждую
корову надо вырастить, откормить. А мы с вами такое богатство взяли за
неполных десять промысловых дней...  Вот бы все это  подбросить  нашим
славным бойцам или отправить в тыл, ребятишкам...
     Иван Кузьмич заговорил о лучших работниках,  выдержавших проверку
в суровых аварийных условиях,  упомянул тех,  кто не способен думать и
говорить о чем-то, кроме далекого и недоступного порта.
     - До  чего дошло!  - Иван Кузьмич окончательно справился с первым
ощущением неловкости.  - Есть у нас такие, что по три дня рук не моют.
Уши копотью забило.  Трудно,  скажешь,  Иванцов? Всем тяжело. Только у
одних кость крепкая. А другие слабоваты. Но если мы дадим волю дурному
настроению, предчувствиям и прочим бабьим выдумкам... легче не станет.
Нет. Хуже будет. Испытания наши пока еще не закончились.
     - А будет ли им конец? - вырвалось у Иванцова.
     - Будет.  Без помощи нас не оставят.  Головой ручаюсь, что где-то
здесь,  в  тумане,  ищут  нас.  Возможно,  через  час  впередсмотрящий
крикнет:  "Вижу судно!" - Капитан помолчал,  давая слушателям обдумать
его слова.  - Самое важное,  что мы напали не на случайный косяк, а на
желоб, по которому треска движется на запад. Находится он в стороне от
морских путей.  В этом наша удача и беда.  Удача потому,  что мы нашли
новую устойчивую сырьевую базу,  выполнили задачу,  поставленную перед
нами.  Выполнили,  но  не  решили до конца.  Надо еще доставить в порт
рыбу,  сообщить координаты желоба  и  сброшенных  нами  буев.  -  Иван
Кузьмич осмотрел всех, как бы ожидая возражений, и продолжал: - А беда
наша в том,  что на случайную встречу с каким-либо пароходом здесь,  в
стороне от морских дорог, рассчитывать трудно.
     - Зато на фашистский рейдер можем нарваться запросто, - вставил с
места старичок консервщик.
     - Если б я не был уверен  в  том,  что  за  нашими  плечами  есть
надежная поддержка,  - продолжал Иван Кузьмич, не отвечая консервщику,
- не пошел бы на "Ялту",  в море. Пускай наш кургузый паек сократится.
- Он выдержал паузу:  как принята его осторожная разведка? - Мы знаем,
что рейс наш удачен...
     - А туман? - снова вставил консервщик.
     - Туманы здесь устойчивы, - спокойно подтвердил Иван Кузьмич. - И
это очень хорошо...
     - Хорошо?  - перебили его недоумевающие возгласы. - Что хорошего?
Как слепые тычемся тут! Туман прячет нас от своих судов и самолетов!
     - А больше недели мы ловили здесь,  не опасаясь  ни  авиации,  ни
кораблей противника.  Туман укрывал нас,  как пологом, от врагов. Хуже
всего,  - Иван Кузьмич вздохнул,  - что испытания  нам  еще  предстоят
нелегкие. Я, товарищи, не дипломат и не адвокат, а моряк. И вы моряки.
Добровольцы! А потому мне незачем искать обходные пути, чтобы сообщить
вам  нерадостную весть.  Прямо скажу:  сухари у нас на исходе.  - Иван
Кузьмич поднял голос:  - Остаться без сухарей нам  с  вами  -  тяжелое
лишение, а для раненых - это просто гибель.
     - Надо было вовремя уходить на веслах! - крикнул кто-то.
     - На веслах?  - переспросил Иван Кузьмин.  - Думали мы и об этом.
После бомбежки предлагали и такой  вариант.  Я  наотрез  отказался  от
него.  - Он помолчал,  выжидая, пока Корней Савельич наведет порядок в
салоне.  - Представим себе,  что нам удалось бы посадить в лодки  весь
экипаж.  Даже и раненых. Допустим, что в такой тесноте, не отдыхая, мы
смогли  бы  грести  пять  суток  без  передышки.  Допустим  даже  это.
Предположим,  что нам невероятно повезло:  ни ветер, ни волна не сбили
бы нас с направления.  Все гладко!  Предположим, что мы, как в сказке,
вышли  не  на  скалистые  берега,  где прибой разбил бы наши лодки,  а
прямехонько в бухту. Чудес, конечно, не бывает. Но на этот раз давайте
поверим  в  чудеса.  Скажите,  с какими глазами доложили б мы в порту:
"Нашли косяк".  - "А рыбу взяли?" - спросили б у нас.  "Взяли". - "Где
она?"  -  "В  море бросили".  - "В каком месте?" - "А мы координаты не
уточняли.  Спешили бежать с судна".  Полтораста тонн рыбы  бросить!  -
почти выкрикнул Иван Кузьмич.  - Бросить уловистый желоб! В военное-то
время!  Мы  бились  в  темноте,  вслепую,  под  пулеметным  обстрелом.
Капитана потеряли!  Трое наших товарищей борются со смертью... И после
этого бросить все и бежать?..  - Он неожиданно оборвал речь и,  тяжело
дыша, опустился на скамью.
     Корней Савельич видел, как побледнел Иван Кузьмич, и понял: рука!
     - Шуму  много!  -  сурово произнес Корней Савельич.  - Кто желает
высказаться?
     Торопливо поднялось несколько рук.
     - Вот мы тут шумим,  - встал Быков.  - Сухарей нет,  да в темноте
сидеть  невмоготу.  А как же мы прежде промышляли?  Электричества и не
знавали. Фонарь такой, - он показал рукой на "летучую мышь", - да и то
керосинчик   экономили.  В  двадцать  шестом  году  ходили  мы  искать
пропавшую шняку.  Восемь суток искали.  И не в океане искали, на Белом
море. И нашли мы ее, когда вовсе веру всякую потеряли. Как только люди
выжили  на  той  посудине?  Одной  треской  кормились.  Пресная   вода
кончилась.  Скалывали с бортов кусочки льда.  Растопят их и пьют. Вода
получалась!..  - Он безнадежно махнул рукой.  - Последние  двое  суток
треску  сырой  жевали.  Выжили  люди.  А мы завтра еще первый день без
сухарей...
     - Не  первый!  - перебили его.  - Вторую неделю на голодном пайке
сидим. Погляди на людей! Сам-то ты на кого похож?
     - А как же ленинградцы?  - спросил,  неизвестно к кому обращаясь,
засольщик Терентьев.  - Какой у них паек? А там не моряки, а женщины и
дети с ними! Они и рады бы поесть рыбки. Да где ее взять? Где?
     - А мы привезем!  - крикнул Матвеичев.  - Не дадим себя  попутать
Иванцовым да Марушко.
     - Куда понес? - возмутился Иванцов. - С кем меня сравнил?
     - Кто мешает нам - всех в один мешок!  - загремел Матвеичев. - На
войне вор, трус, паникер - один черт!
     Решительный голос боцмана подействовал на команду. В выступлениях
рыбаков все сильнее звучало:  надо  бороться  за  судно,  улов,  иного
выхода нет.
     - Итак, мнение открытого партийного собрания единодушно, - подвел
итог   Корней   Савельич.  -  Все  выступавшие  решительно  поддержали
капитана. Возможно, кто-то хочет возразить, либо имеет какие-то другие
предложения?  Нет желающих?  Какое примем решение? И не только примем,
но и выполним его.  А если окажется,  что кто-то сейчас  отмолчался  в
углу,  а  потом  станет  мешать  нам...  такого  заставим уважать волю
партийного собрания.
     Решение было короткое и не совсем обычное по форме.
     "Мы, коммунисты и беспартийные рыбаки траулера "Ялта", заслушав и
обсудив   доклад  капитана,  уверены,  что  помощь  близка,  а  потому
полностью поддерживаем намеченные командованием  меры  для  укрепления
дисциплины  и  сохранения  улова.  Обещаем положить все силы на защиту
нашей Родины  от  фашистских  извергов  и  прежде  всего  сделать  все
возможное, чтобы обеспечить треской и рыбьим жиром героических воинов,
защищающих  Заполярье,  и  раненых,   находящихся   на   излечении   в
госпиталях".

        КОНЕЦ

     На следующий день во время завтрака большинство матросов получали
миски с треской молча.
     После вчерашнего   напряжения   Иван   Кузьмич   чувствовал  себя
разбитым. Резкая боль отдавалась уже в плече.
     Корней Савельич незаметно следил за капитаном. Сдал Иван Кузьмич.
Сильно сдал!  Неужели придется рискнуть на почти безнадежную  в  таких
условиях операцию?
     После завтрака матросы вышли из надстройки.
     Анциферов взял  свою  вахту  - Быкова,  Малышева и Пашу.  Освещая
скользкие ступени трапа электрическим фонариком, спустились в машинное
отделение.  Еще  раз  обшарили  тут каждый уголок.  Ведь именно отсюда
Марушко вышел сытый и пьяный.  Следовательно,  только здесь могли быть
остатки похищенного продовольствия.
     Анциферов прошел в кочегарку.  В промозглом,  холодном  помещении
стоял едкий запах угля и шлака.
     Паша зажег  в  консервных  банках   масло   с   паклей   Дрожащее
красноватое  пламя  осветило  кочегарку  круглые устья остывших топок,
груду угля.
     В глубине топки Малыш нащупал остатки сгоревших досок.  Видимо, в
ночь после бегства Марушко устроился в  кочегарке  даже  с  некоторыми
удобствами: развел костерок, обогрелся.
     - Все же остатки украденного им здесь,  -  высказал  общую  мысль
Быков. - Здесь либо в бункере. Больше негде им быть.
     - Сутки буду искать, - вырвалось у Анциферова. - Не выйду отсюда,
пока не разыщу...
     Он взял длинный лом и  принялся  ворошить  груду  угля.  Быков  с
Малышом  забрались  в  топку,  осветили  электрофонариком  красноватые
шершавые стены.  Старательно шарили в  слежавшемся  шлаке,  постепенно
подбираясь к дальним углам топки.
     Остановил их ликующий возглас Паши:
     - Есть! Нашел!
     Остатки сухарей были запрятаны в углу поддувала.  Под  золой  они
были совершенно незаметны. В другом углу нашли консервы и масло.
     - Пошли  в  салон,  -  заторопил  Паша.   -   Порадуем   бандюгу.
Вещественных доказательств ему не хватало! - Вот они!
     Живо выбрались из машинного отделения. Шумно вошли в салон.
     - Вот!  -  Паша  издали  показал  Марушко  банку с консервами.  -
Вещественные доказательства! Узнаешь?
     - Что ж! - равнодушно процедил Марушко. - Погорел, - и привалился
спиной к стене.
     - Глаза  твои бесстыжие!  - всплеснула руками Глаша.  - Как тебя,
злодея такого, земля еще носит?..
     Перебил ее вбежавший в салон моторист.
     - Тревога! - крикнул он.- Все на палубу!
     Он увидел испуганно застывшую у камелька повариху и прикрикнул на
нее:
     - Бросай все! На палубу! Летом!
     Анциферов выбежал из надстройки с сухарями в руках.
     Он сразу разглядел расплывчатые контуры военного корабля.  В том,
что это военное судно,  сомнений быть не могло.  Корпус  его  тонул  в
плотном тумане,  зато мачты с характерными надстройками и прожекторами
исключали возможность ошибки.  Размеры,  класс корабля определить было
невозможно, настолько туман искажал его формы.
     - Рейдер! - глухо произнес кто-то за спиной. - Нарвались.
     Лишь сейчас  Анциферов заметил наверху,  на рострах,  окруженного
командирами капитана, услышал поскрипывание талей. Спускали шлюпки.
     Не выпуская из рук сухарей и банок,  Анциферов взбежал по трапу и
остановился.
     - ...Шлюпка  номер  два  берет  раненых,  женщин  и  держится под
прикрытием корпуса траулера!  - приказал капитан.  - Тузик идет первым
на  сближение  с  судном.  Если  корабль вражеский,  тузик кладет руль
направо и уходит в туман.  Остальные,  не получая от  тузика  сигнала,
также скрываются в тумане.
     "Еле на ногах держится,  а распорядился толково",  - с  уважением
отметил про себя Анциферов.
     - Старшим на тузике пойдет Анциферов, - объявил капитан.
     - Есть идти старшим на тузике! - повторил Анциферов.
     Он передал сухари Быкову, а сам побежал в камбуз за оружием.
     Из надстройки вынесли раненых.
     - Одеялами укройте,  - хлопотала возле них Зоя,  - двумя одеялами
каждого.
     На шлюпке матросы жались к бортам - раненые заняли  много  места.
Гребцы  недоумевающе  переглядывались:  как  тут  разворачивать весла?
Теснота!
     - Садись-ка  в  шлюпку сама,  - подошел к Зое Быков.  - Да возьми
вот... Пригодится. - И он подал ей продовольствие.
     Анциферов выбежал из салона,  нагруженный автоматом, винтовками и
подсумками. Внимание его привлекли тревожные возгласы на рострах.
     - Старпома сюда! - крикнул сверху помполит. - Быстро!
     Анциферов стремительно взбежал по трапу. Капитан лежал на рострах
без сознания. Больше старпом ничего заметить не успел.
     - Принимайте командование,  - встретил  его  Корней  Савельич.  -
Пойдете  вместо  капитана  на  шлюпке  номер  один.  -  Он обернулся к
выжидающе  посматривающим  на  него  матросам.  -   Берите   капитана.
Спускайте в шлюпку. В другую! К раненым!
     Анциферов оглянулся.  Судно в  тумане  разворачивалось  носом  на
"Ялту".
     - Расстреливать будет,  - хрипло произнес за спиной забытый всеми
Марушко.
     - Старшим в тузике,  - Анциферов  не  узнал  своего  осипшего  от
волнения голоса, - пойдет товарищ Кочемасов.
     Пока старший механик перебрался  из  шлюпки  в  тузик,  Анциферов
роздал матросам винтовки. Автомат он оставил себе. Спустился в шлюпку.
Прошел на нос. Матросы уже сидели на местах. Гребцы разобрали весла.
     Непривычно тихо прозвучала команда старшего помощника:
     - Отваливай.
     Матросы оттолкнулись от борта траулера.
     - Весла на воду! - также вполголоса приказал Анциферов.
     Борт траулера медленно отходил от него.
     Анциферов стоял  на  носу  шлюпки,  внимательно  всматриваясь   в
сторону  военного  корабля.  Туман  лежал на воде плотно,  а потому из
шлюпки не видно было  чужого  судна,  даже  его  мачт.  За  плечами  у
старпома слышалось чье-то тяжелое дыхание - шумное,  с присвистом, как
у тяжелобольного. Впереди еле приметно маячила корма тузика.
     - Одерживай! - негромко приказал Анциферов. - Спешить некуда.
     Весла ложились на воду ровно, без всплеска. Лишь под носом шлюпки
тихо журчала вода.
     - Слева гляди! - послышался за спиной жаркий шепот. - Слева!..
     Анциферов обернулся.   Неприятный   холодок   залил  спину.  Руки
привычно  вскинули  автомат.  Громко,  до   боли   в   ушах,   щелкнул
предохранитель.
     Слева еле приметно  вырисовывались  в  тумане  смутные  очертания
лодки,  вернее,  даже не лодки,  а силуэтов гребцов Казалось, что люди
сидят в молочном мареве и повторяют однообразные движения  корпусом  -
вперед-назад,  вперед-назад  За спиной Анциферова еле слышно прошуршал
тревожный шепоток.
     - Право руль! - тихо приказал Анциферов.
     - Право руль!..  Право руль!..  - скользнуло с носа на  корму.  -
Право руль!
     Нос шлюпки пошел налево: рулевой выполнил команду.
     С маленького  тузика  тоже заметили чужую лодку,  и он оторвался,
утонул в тумане.
     - Правым табань, левым загребай! - отрывисто бросил Анциферов.
     Забурлила вода под правым бортом.  Шлюпка круто,  почти на месте,
поворачивалась.  Чужая лодка проскользнула мимо, поблекла в тумане. Но
ненадолго. Снова появились ее контуры. На этот раз уже позади.
     Рыбаки навалились на весла. Перегруженная шлюпка шла толчками. Но
лодка была значительно легче на ходу.  Скоро из тумана вырисовался  ее
приподнятый острый нос.
     Резкий окрик покрыл скрип уключин,  и тяжелое дыхание гребцов,  и
ворчливый звук воды под носом шлюпки:
     - Хенде хох!
     Анциферов прикинул  взглядом  расстояние,  отделяющее  шлюпку  от
погони.
     "Не уйти,  -  понял  он.  -  А  если  ударить первыми?  Отбросить
противника и нырнуть в туман.  На худой конец, услышав стрельбу, тузик
и шлюпка с ранеными скроются от врагов".
     - К бою! - тихо приказал он.
     Автомат и три винтовки угрожающе уставились в сторону противника,
когда за кормой неожиданно и резко прозвучала очередь. Рыбаки невольно
пригнулись под прошипевшими над головами пулями.
     - Не стрелять! - закричал Анциферов. - Наш автомат! Наш!
     Рыбаки опустили винтовки и весла,  но с их лиц все еще не сходило
выражение сурового ожидания.
     Лодка приближалась  к  двигавшейся  по инерции шлюпке.  Уже можно
было различить на носу матроса с автоматом, за ним спины гребцов.
     - Свои! - закричали с кормы шлюпки. - Свои-и!
     Рыбаки бросили весла и ненужные больше винтовки.  От радости  они
кричали  осипшими  голосами  какую-то  несуразицу.  Двухпарный вельбот
подошел к шлюпке. Матросы в брезентовых робах ловко прижали его борт к
борту шлюпки.
     На корму вельбота поднялся офицер.
     - Откуда вы?  - спросил он,  всматриваясь в обросшие, изможденные
лица рыбаков.
     - С "Ялты", - ответил Анциферов.
     - С "Ялты"?  - переспросил офицер.  - Контуры у вас не похожи  на
траулер.
     - Труба сбита бомбежкой,  - объяснил  Анциферов  и,  сложив  руки
рупором, закричал: - Эй, на тузике! Э-э-эй!
     - То-то мы и не поняли,  - протянул  офицер.  -  На  покалеченный
рейдер не похоже. И на траулер...
     - Куда?  -  Паша  схватил  за  шиворот   Марушко,   попытавшегося
перескочить на вельбот, и швырнул его на днище шлюпки. - Сиди!
     Отвлекли его внимание далекие,  заглушенные расстоянием и туманом
голоса:
     - Э-э-эй!..
     - Наши! - Паша облегченно вздохнул и впервые за много дней широко
улыбнулся...

     1963 г



        ЛАВИНА

        ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Самохин ходил из угла в угол,  стараясь не смотреть в окно. И все
же  он  отчетливо представлял,  что происходило сейчас на единственной
улочке поселка,  еще не имевшего названия.  Два года назад чья-то рука
вывела  на  карте слово "Строительство".  Так называли тогда рабочие и
инженеры,  жители райцентра и оленьи пастухи,  случайно  заходившие  в
отдаленную от жилых мест лощину,  десяток утепленных палаток на правом
берегу Тулвы. Время шло. Бревенчатые дома теснили потемневшие палатки.
За  ними  растянулись  вдоль  дороги  строения  подсобного хозяйства -
скотный двор, конюшня, свинарник, парники. Ниже по течению Тулвы серое
здание   гидроэлектростанции   перекрыло   кипящую  на  камнях  речку.
Образовалось продолговатое озерко-запруда.  За плотиной высился  копер
шахты  с венчающей его красной звездой.  От шахты к горбатому строению
рудоразборки тянулись  тросы  подвесной  железной  дороги  с  готовыми
начать  свой  бесконечный путь серыми вагонетками.  С противоположного
конца лощины из-за округлого утеса плавно  выскальзывала  серая  лента
шоссе и,  разрезав поселок надвое, сворачивалась в кольцо у шахты... А
на карте так и осталось - "Строительство".
     Два года  с  лишком Самохин жил,  не замечая дней,  недель,  даже
месяцев.  Календарь у него был свой,  особый.  Время измерялось  здесь
построенными   домами,   километрами   проложенного   в  горах  шоссе,
готовностью объектов к сдаче в эксплуатацию.  И теперь, когда осталось
оборвать  последний  листок  этого своеобразного календаря - разрезать
ленточку у входа на обогатительную фабрику и пригласить рабочих пройти
в цеха, над комбинатом нависла угроза; нависла не в переносном смысле,
а в прямом. Она затаилась где-то на невидимом в метели склоне Кекура с
выделяющимися  над  снежным  покровом крупными валунами и низкорослыми
северными березками.
     Три дня бесновалась метель,  сковавшая жизнь затерянного в горной
глуши поселка. На четвертые сутки пришла телефонограмма:
     "Обратите самое   серьезное   внимание   угрозу   схода   лавины.
Организуйте круглосуточное наблюдение снежным покровом склона  Кекура.
Крестовников".
     Крестовников!..
     Впервые Самохин  услышал  о нем три года назад,  на ответственном
заседании.
     ...Уже несколько   человек  высказались  за  утверждение  проекта
комбината, когда председатель объявил:
     - Слово   имеет  кандидат  географических  наук  Олег  Михайлович
Крестовников.
     К столу подошел худощавый мужчина лет тридцати,  поправил тонкими
пальцами очки.
     Уже первые фразы его заставили Самохина насторожиться.
     Крестовников утверждал, что комбинат и поселок намечено построить
на лавиноопасном участке,  настаивал,  чтобы почти утвержденный проект
вернули на доработку. Завязался спор.
     Самохин яростно дрался за свое детище.  Он запасся записями бесед
со старожилами района.  Никто из них не слышал  о  лавинах  в  теснине
Тулвы.  Привез  он  фотографии  склона  Кекура,  поросшего низкорослой
березой.  Могла ли сойти здесь лавина  и  не  оставить  разрушительных
следов  в  зарослях  березняка?  Но  главный довод Самохина был таков:
анализ геологической карты местности показал,  что в районе Тулвы  нет
другого выхода руды,  пригодного к разработке и транспортировке. Шахту
можно было строить только здесь.
     Когда Крестовников  начал  говорить,  Самохин  был уверен в своей
победе,  но  постепенно  эта  уверенность  стала  таять   под   веским
аргументом: отсутствие сведений о сходе лавин на склоне Кекура, считал
Крестовников,  не может служить доказательством безопасности площадки,
выбранной  для будущего комбината.  Свои доводы Крестовников подкрепил
примерами,  когда лавины в  Австрии  и  Швейцарии  обрушивались  после
полувекового перерыва и наносили огромный ущерб не только поселкам, но
даже городам.
     - Я  прошу  комиссию  отнестись  к моему предупреждению с должной
серьезностью,  -  настаивал  Крестовников.  -   Геоморфологические   и
геоботанические  признаки,  о которых я вам доложил,  свидетельствуют,
что   на   склоне   Кекура   имеются   возможности   для   образования
катастрофической  лавины.  Еще раз напоминаю,  что пологий внизу склон
горы выше переходит в кручу  и  дальше  -  в  скальную  гряду,  где  в
метельные  годы  толщина  снежного  покрова значительно возрастает.  В
особо благоприятную для образования лавин  зиму  оторвавшийся  крупный
карниз  может  привести в движение снег на склоне.  Основная масса его
обрушится на площадку,  где изыскатели предлагают построить  комбинат.
Крупный  знаток  альпийских лавин Матиас Здарский писал:  "Невинный на
вид белый снег - это не волк в овечьей шкуре, а тигр в шкуре ягненка".
Ссылаясь   на  опыт  Здарского,  известный  специалист  Вальтер  Фляйг
предостерегает тех,  кто ошибочно считает себя в безопасности  потому,
что в этой местности не наблюдалось схода лавин.  Продолжая и развивая
мысли  Вальтера  Фляйга  применительно  к  нашим  условиям,  профессор
Тушинский   пишет:   "Нередко   перерывы  в  падении  лавин  вводят  в
заблуждение недостаточно опытных изыскателей и строителей,  которые на
основании расспросов жителей, недавно поселившихся в районе изысканий,
делают поспешный вывод,  что поскольку...  катастроф здесь не было, то
лавины опасаться нечего". На этом разрешите закончить мое сообщение.
     Крестовников настоял   на   своем.    Проект    был    переделан.
Обогатительную   фабрику   и   поселок   вместе   со  вспомогательными
мастерскими   и   складами   отнесли   в   сторону    от    шахты    и
гидроэлектростанции.  Объем  работ  значительно  возрос.  Удлинились и
сроки пуска объектов.
     И без  того нелегкая задача - построить комбинат в горной глуши -
намного усложнилась.  Самохин  дрался  за  рабочих,  за  каждый  вагон
строительных материалов,  выжимал из суток часы,  из недель сутки. Ему
удалось сократить срок пуска предприятия больше чем на два  месяца.  И
теперь,  когда  прибыли рабочие,  завербованные в центральных областях
страны,  когда вот-вот должна была пойти на-гора руда, разбушевавшаяся
метель  остановила  жизнь в поселке,  замела снежными увалами дорогу в
райцентр.
     И снова напомнил о себе Крестовников. Оказалось, что он все время
следил издалека,  из Москвы,  за склоном Кекура.  И вот на столе лежит
телефонограмма, короткая и требовательная, как приказ. Раздался звонок
телефона, и Самохин вышел в приемную.
     - Что нового?
     Секретарша Анна Павловна торопливо раскрыла папку с надписью:  "К
докладу".
     - "Звонил прораб Мартынов,  - читала она.  - Снег продавил  крышу
склада..."
     - Что еще?
     - "Вербованные   требуют,   чтобы   их   обеспечили  валенками  и
ватниками,  иначе они не выйдут на наружные работы...  Трактор повалил
угол забора..."
     - А  как  райцентр?  -  спросил  Самохин  вне  всякой   связи   с
услышанным. - Молчит?
     - Да кто же в такую погоду исправит линию?
     Положение осложнялось  с каждым часом.  Хуже всего,  что никто не
мог определить, насколько велика нависшая над комбинатом угроза. После
телефонограммы Крестовникова прошло почти двое суток. Почти двое суток
поселок жил без связи  с  райцентром,  областью.  Продавленная  снегом
крыша,  требования вербованных...  Все это не ново. Аварии случались и
прежде,  как и недоразумения с новичками. Но лавина! Возможно, правда,
что все это лишь страхи кабинетного ученого!
     Как на грех, и надежды на восстановление связи с районом никакой.
     Каждый из  телефонных столбов,  поднимающихся на каменную гряду и
осторожно спускающихся к поселку,  связисты устанавливали  по-особому.
Один  вбили  в  щель  и зажали камнями,  другой стоял в сколоченной из
бревен  загородке,  заваленной  валунами,   третий   заклинили   между
обломками скалы. Для местности, где господствовал серый камень, слегка
припорошенный  наносной  почвой,  не   годились   умные,   проверенные
десятилетиями наставления по службе связи. В штормовые ветры столбы не
выдерживали,  ломались.  А кто сможет пробраться  к  ним  сейчас?  Как
подвезти   бревна,  установить  их,  навесить  провода?  Да  тут  и  в
нормальных-то условиях труд связиста - подвиг!..
     Самохин увидел сидящую в напряженной позе Анну Павловну.
     - В   восемнадцать   ноль-ноль   соберите   аварийный   штаб,   -
распорядился он. - Вызовите ответственных за участки.
     И, вернувшись в кабинет, снова зашагал по диагонали: восемь шагов
- поворот, восемь шагов - поворот.

     Управление комбината  походило на штаб воинской части перед боем.
В приемную входили и  выходили  запорошенные  снегом  люди,  о  чем-то
спорили.  Кто-то  пристроился  у  столика  с графином воды и торопливо
строчил докладную.  В углу на полушубке спали  дежурный  тракторист  и
связист.
     Из кабинета Самохина выглянула Анна Павловна.
     - Потише,  пожалуйста,  -  сказала  она,  - идет совещание,  - и,
окинув приемную строгим взглядом, закрыла за собой дверь.
     - Итак,  прошу  доложить,  что  делается  на участках.  - Самохин
внимательно оглядел всех собравшихся.
     - Продолжаем  крепежные  работы,  -  поднялся начальник шахты.  -
Откачиваем воду  с  нижнего  горизонта.  Копер  шахты  и  рудоразборку
укрепили  откосами.  Со  стороны горы они прикрыты каменным валом.  На
подземных работах настроение бодрое.  Наверху - похуже.  За  последние
сутки были случаи недисциплинированности.
     - У шахтеров? - насторожился Самохин.
     - Люди  разные.  Из  поселка  на  работу и с работы им приходится
пробираться больше километра чуть не по пояс в снегу...
     - Я  приказал,  чтобы  дорогу  к  шахте и электростанции пробивал
трактор, - недовольно напомнил Самохин.
     - Если  б  не  трактор!  - воскликнул начальник шахты.  - Сугробы
наметает за ночь...  Есть места,  где и трактор с  трудом  пробивается
через них.
     - Виноват в снижении дисциплины... снег. - Самохин неодобрительно
покачал головой и обернулся к главному инженеру. - Слушаю вас, Николай
Федорович.
     - ...Для меня ясно одно.  - Николай Федорович глубоко вздохнул. -
Надо продолжать строить противолавинные сооружения.  Но прикрыть  весь
комбинат, весь поселок от массы снега, несущегося с огромной скоростью
и ударной силой, - дело безнадежное. На это у нас не хватит ни сил, ни
времени, ни материалов. Поэтому следует прежде всего подумать о людях.
Их около девятисот человек.
     - Что вы предлагаете?
     - Что я могу предложить?  - Николай  Федорович  помолчал.  -  Всю
жизнь я проработал на шахтах Караганды.  О противолавинных сооружениях
имею крайне слабое  представление.  Насколько  эффективны  будут  наши
защитные валы?  Точных расчетов мы не имеем. Не знаем и возможной силы
удара лавины. Поэтому я и считаю: главное - позаботиться о людях.
     - Как позаботиться? - жестко спросил Самохин.
     - Надо поразмыслить.  - Николай Федорович  уклонился  от  прямого
ответа.
     Но все его поняли. Понял и Самохин: эвакуация. Еще утром директор
обогатительной  фабрики  предложил  подготовить  стоявший в стороне от
поселка склад, на случай, если придется укрыть от лавины людей.
     Итак, было  два  выхода:  либо  готовиться  встретить удар лавины
неизвестно какой силы и на каком участке,  либо эвакуировать население
поселка, оставив в нем лишь аварийные группы.
     Поднялась секретарь парткома Фетисова, потеребила угол косынки:
     - Детей из поселка надо вывезти немедленно.
     - Куда вывезти? - спросил Самохин. - Об этом вы подумали?
     - Подумала,   -  твердо  ответила  Фетисова.  -  В  дом  дорожной
дистанции. В нем можно разместить ребят. На несколько дней.
     - А дорога? - напомнил Самохин и оглянулся в поисках поддержки. -
Вы видели дорогу?
     - Можно промять колею тягачами. - Фетисова настойчиво смотрела на
начальника комбината и,  словно подсказывая ему  ответ,  повторила:  -
Можно.
     - Посылал я тягач в том направлении, - устало произнес Самохин. -
На первом же километре он застрял в сугробах. - Он поднялся. - На этом
мы закончим.  Решение я приму утром. Сейчас в темноте все равно ничего
сделать нельзя. - Самохин перехватил укоризненный взгляд Фетисовой и с
подчеркнутым  спокойствием  произнес:  -  Попрошу  всех  разойтись  по
участкам. К шести утра представите мне сводки о ходе работ.
     ...Самохин принадлежал  к  породе   людей,   выращенных   первыми
пятилетками. За плечами у него осталась нелегкая жизнь: завод, учеба -
сперва на рабфаке,  затем  на  заочном  отделении  института.  Самохин
никогда не был так называемым молодым специалистом, диплом он получил,
уже  будучи  заместителем  начальника  цеха.  Окончив  институт,  стал
изыскателем,  втянулся  в  новое  для  него  дело.  Поиски  медных руд
занимали все его время,  помыслы.  Искал  он  упорно,  год  за  годом,
забывая  о  личной  жизни.  Жену и дочь ему приходилось видеть лишь по
три-четыре месяца в году.
     Пока Самохин  искал  богатые  залежи,  техника  добычи ископаемых
выросла.  Был разработан  план  добычи  меди  из  залежей  Приполярной
области,   считавшихся   прежде  нерентабельными.  Кто-то  вспомнил  о
заводском опыте Самохина,  и его назначили начальником  комбината.  Но
едва у подножия Кекура разбили палаточный лагерь,  как пришло известие
о смерти жены.
     Впервые в   жизни   Самохин   оставил  работу,  когда,  казалось,
невозможно было оторваться от площадки с новенькими палатками.
     За несколько часов,  проведенных в самолете,  Самохин передумал о
многом,  понял, как неполна была его семейная жизнь. Перед его глазами
стояло грустное лицо жены в добрых мелких морщинках.  И оттого, что не
стало человека,  знавшего его думы и чаяния, у которого он столько лет
находил поддержку в трудные минуты, ощущение беды и горя вытеснило все
другие чувства...
     После смерти  жены  Самохин  заметно  изменился.  Теперь он щедро
отдавал дочери внимание и заботу,  которых так  не  хватало  покойной.
Люся регулярно получала от него обстоятельные письма.
     А на днях,  дождавшись студенческих каникул,  прилетела в поселок
навестить отца...
     ...Люся вошла в кабинет и остановилась: не помешала ли? Последние
дни  она не находила себе места.  Поселок жил в постоянном напряжении.
Отец почти не появлялся дома. Все заняты, озабочены, спешат. Одна Люся
не знает, куда девать себя. Дачница!
     Самохин встретил дочь усталой улыбкой.
     - Не спится? - спросил он.
     - Ты тоже не спишь.  - Люся подошла к отцу. - Я прочла телеграмму
от Крестовникова.  Почему ты не обследовал склон Кекура? Неужели никто
из ребят не поднимался на гору, не знает тропинок?
     - Какие  тропинки!  Тропинки прокладываются там,  где люди ходят.
Кого понесет на Кекур?  Зачем?  Эта горушка так же не исследована, как
какой-нибудь семитысячник в Гималаях.
     - Но ведь подняться на нее не очень сложно,  - возразила Люся.  -
Даже не зная тропинок.
     - Подняться можно.  - Самохин понял недосказанное дочерью.  -  Но
зачем?  Я  бывал  в  горах и кое-что знаю о них.  Если люди несведущие
проверят  состояние   снега,   это   может   принести   только   вред,
дезориентировать   нас.  Ты  студентка  географического  факультета  и
прекрасно понимаешь это.
     - А  если  б  я  поднялась  на  гору?  -  Люся  смотрела  на отца
настойчивым взглядом, как бы прося его согласия. - Не одна. Найдутся в
поселке крепкие лыжники...
     - Поднимешься,  - раздраженно проговорил отец.  - И  что  ты  там
сделаешь? Голыми руками?
     Люся молчала.  Как ни хотелось ей помочь замершему  поселку,  она
понимала:  отец прав. Что можно сделать в горах, не имея даже снежного
зонда,  термометра?  А если  б  они  и  были?  Люся  знала  устройство
гляциологических  приборов,  но  никогда ни один из них не применяла в
горах.  Да и сумеет ли она самостоятельно определить,  что  за  лавина
образуется на Кекуре, насколько велика угроза?
     Самохин понял состояние дочери.
     - Приехала,  называется,  навестить  отца.  - Он обнял Люсю.  - А
батя... то носится по комбинату, то безвылазно сидит в кабинете.
     - Мне  двадцать  один  год.  -  В голосе Люси прозвучал упрек.  -
Других такого же возраста ты  посылаешь  в  метель  работать,  строить
противолавинные  сооружения.  Одна  я живу тут...  -Люся запнулась и с
усилием выдавила конец фразы: - Дачницей живу.
     - Затихнет  метель,  -  продолжал Самохин,  не отвечая дочери,  -
пошлю нарочных в райцентр. На лыжах. Ты горнолыжница. Пойдешь с ними.
     - Не пойду.
     - Пойдешь.
     - Нет.
     - Если б ты была нужна здесь,  я и не подумал бы об этом, но твое
место в университете.
     - В обычных условиях.  - Смуглое лицо Люси  с  чуть  приподнятыми
скулами   и   узко   прорезанными  глазами,  черными,  горячими,  было
решительно. - А сейчас никуда я от тебя не уйду.
     - Я уважаю смелость, - сказал Самохин. - Но смелость ценна только
в сочетании с деловым расчетом.  Каникулы твои кончаются.  Во имя чего
ты  должна пропускать занятия в университете,  если в этом нет никакой
надобности?
     - Никуда  я в такое время из поселка не уйду,  - упрямо повторила
Люся.  Из всего сказанного отцом ей запомнилось лишь  справедливое,  а
потому  и  особенно  обидное  утверждение  о  том,  что она не нужна в
поселке. - Не пойду.
     - Объясни тогда, в чем смысл твоего пребывания здесь?
     - Хотя бы в том,  что сейчас я заставлю тебя лечь спать.  Да, да!
Анна Павловна не может потребовать, чтобы ты отдохнул. А я потребую...
     - Перестань...
     - ...Заставлю тебя отдохнуть.  - Люся достала из дивана клетчатый
плед,  подушку.  - А потом ты  со  свежей  головой  найдешь  выход  из
положения.
     - Остановлю лавину?
     Люся не ответила.  Она стала у дивана,  упрямо пригнув голову,  и
ждала. Лучше не спорить с ней сейчас - лечь. Тогда она уйдет.
     Самохин снял китель. Лег.
     Но Люся не ушла, она устроилась в кресле у стола.
     Желая обмануть дочь, Самохин закрыл глаза... и заснул.
     Люся затенила настольную лампу  и,  сбросив  туфли,  забралась  с
ногами в кресло. Кутаясь в серый пуховый платок, свернулась калачиком.
В полумраке комнаты было спокойно,  уютно.  Доносившийся с улицы свист
метели настраивал на размышления.
     Отец! Человек,  которого она любила и  тем  не  менее  не  всегда
понимала.  Крупный,  какой-то весь прочный, с гулким властным голосом,
заставлявшим в детстве замирать  ее  в  ожидании  чего-то  необычного,
важного.  Всегда он был в движении,  постоянно спешил,  с кем-то или с
чем-то боролся, негодовал или ликовал. Даже то немногое время, которое
отец проводил дома,  он держался так,  будто готов был взять чемодан и
исчезнуть надолго.
     Люся не заметила,  как тоже заснула.  Спала она спокойно, крепко.
Опасность? Возле отца не могло случиться ничего страшного. В этом Люся
была  убеждена.  Детская вера в силу отца вытеснила мысли о лавине и о
замершем в глухой тревоге поселке.

     Разбудил Самохина стремительно приближающийся  грохот.  Дребезжал
на подносе стакан. Дом трясся в мелкой, пугливой дрожи.
     Самохин сорвался с дивана.  Не замечая волочащегося за ним пледа,
выскочил в приемную.  С порога он увидел Люсю,  ее пальцы,  стиснувшие
спинку стула,  неестественно выпрямившуюся за  столом  Анну  Павловну,
бледную,  с  застывшей  на лице гримасой,  словно она собиралась не то
засмеяться, не то закричать от ужаса. Лавина?!
     Грохот докатился до стены и оборвался.  В мертвенно-тихую комнату
пробивался лишь ровный рокот. Сознание отметило: "Мотор!"
     Надо было выбежать,  узнать, что делается на улице, а Самохин все
еще не мог справиться с охватившим его оцепенением.
     В тишине,  нарушаемой  лишь  звуком  приглушенного мотора,  гулко
прозвучали в коридоре шаги. Дверь распахнулась. Вошли двое. В альпаках
и унтах.
     Один из вошедших,  не снимая  очков,  старательно  протер  стекла
рукавицей.  Потом  откинул с головы меховой капюшон и сказал осипшим с
мороза голосом:
     - Промерзли.
     Самохин узнал  его  и  невольно  отступил,   как   от   призрака:
"Крестовников! Здесь! В такое время!"
     - Неважно!  -  прогудел  второй  гость,  расстегивая  негнущимися
пальцами меховой альпак.  - Зато добрались. - И, прищелкнув каблуками,
представился: - Гвардии майор Шихов.
     Первой опомнилась  Анна  Павловна:  достала  из  шкафа  чайник  и
выбежала из комнаты.
     - Надо бы экипаж обогреть,  - сказал майор, стягивая непослушными
руками альпак. - Досталось ребятам!..
     В кабинет  вошли трое в серых комбинезонах и рубчатых танкистских
шлемах. Крупные, плечистые, с испятнанными маслом лицами и руками, они
до смешного походили друг на друга.
     Танкисты привлекли общее внимание.  Никто не заметил,  как взгляд
Крестовникова  удивленно  задержался  на Люсе.  Но Крестовников тут же
справился с собой и обернулся к Самохину.
     - Не  ожидали увидеть меня?  - спросил он.  - Я телефонограмму от
вас так и не получил.  Позвонил в область.  Мне сказали,  что связи со
строительством  нет  и,  пока  не кончится метель,  восстановить ее не
удастся.  А  сведения  метеослужбы  о  направлении  ветра  и   осадках
становились  все тревожнее.  Что делать?  - Крестовников развел руки с
болтающимися на шнурках рукавицами.  - Вспомнил я,  что  наша  кафедра
помогала военным вести гляциологическую разведку на границе.  Позвонил
туда. Два часа спустя меня отправили вертолетом, а потом автомашиной я
добрался  в  райцентр,  где  меня  ждал танк от командующего округом с
сопровождающим. - Он показал на Шихова. - Дальше все было просто.
     - Не очень-то просто, - вмешался Шихов.
     - Дорожка!  - вздохнул один из танкистов.  - Два раза  заваливало
снегом. Не знаю, как и выбрались.
     - Пройдемте ко мне, - пригласил Самохин и посторонился, пропуская
гостей.
     В кабинете Крестовников сразу перешел к делу.
     - Каковы  результаты  ваших  наблюдений над снегом?  - спросил он
хозяина, потирая ознобленные иссиня-красные руки.
     - Наших наблюдений!  - невесело усмехнулся Самохин. - Кто полезет
в метель на гору?  И потом... наблюдения несведущих в науке людей едва
ли ценны для вас.  - Он заметил, что говорит раздраженно, с неприязнью
к собеседнику, и замолчал.
     - Несомненно,  -  поддержал его Крестовников.  - Вот я и приехал,
чтобы вам помочь.
     - Тогда с чего же мы начнем?
     - Со снежной разведки, - ответил Крестовников.
     - Чтобы  определить  толщину  покрова  и  плотность?..  - ядовито
бросил Самохин.
     - И  структуру  снега,  - добавил Крестовников.  - От нее зависит
образование лавины, ее ударная сила. А по состоянию снега я постараюсь
определить,  когда сойдет лавина,  направление удара. Потом решим, что
делать.
     Вошел задержавшийся  с  танкистами Шихов.  За ним Анна Павловна и
Люся внесли чайник, поднос с бутербродами.
     - Как связь?  - спросил Самохин и,  угадав по выражению лица Анны
Павловны  ответ,  махнул  рукой.  -  Остальное  меня  не   интересует.
Впрочем... прогноз слышали?
     - Ветер северо-западный,  умеренный,  до сильного,  - ответила за
Анну Павловну Люся. - Временами снегопад.
     - Временами? - переспросил Самохин. - Это лучше.
     - Я попрошу вас подобрать двух-трех крепких лыжников,  знакомых с
местными условиями.
     - Разрешите вас сопровождать? - спросил Шихов.
     - Думаю, что здесь вы будете нужнее.
     - Я немало походил по горам, - сдержанно настаивал Шихов.
     - Знаю.  Именно потому, что вы не новичок в горах, вам и придется
остаться внизу.  - Крестовников заметил недоумение Шихова и пояснил: -
На случай, если у нас наверху возникнут осложнения. В горах необходима
страховка.
     - Понятно.
     - Сколько  времени  понадобится,  чтобы  подобрать  людей  в  мою
группу? - спросил Крестовников.
     - Подобрать и подготовить, - уточнил Самохин. - Три-четыре часа.
     - Эти три-четыре часа я, с вашего разрешения, отдохну.
     - Устраивайтесь  здесь.  -  Самохин показал на диван с подушкой и
пледом. - Вам, товарищ майор, я предложу...
     - Успею.  Мне  в  разведку  не  идти.  - Шихов поднялся.  - Схожу
посмотрю, как устроились мои люди.
     - Я пройду с вами, - Самохин тоже встал.
     Люся проводила их взглядом до двери и взяла чайник.
     - Вам покрепче? - спросила она.
     - Погорячее.  - Крестовников внимательно  следил  за  бегущей  из
чайника струйкой. - Спасибо.
     Он пил чай молча, смакуя каждый глоток.
     - Олег  Михайлович!  -  не  выдержала  Люся.  - Возможно,  я буду
полезна в вашей группе?
     - Не думаю.
     - Хотя бы в эти трудные минуты не переносите на меня ваши счеты с
отцом...
     - О чем вы говорите?  - Крестовников  приподнял  брови.  -  Какие
счеты?  Разговор  о справедливых и несправедливых преподавателях очень
стар. Я тоже когда-то делил учителей на злых и добрых.
     - Вы  не  хотите  понять меня.  - Голос Люси задрожал.  - В такое
время одна я, здоровая студентка, сижу без дела.
     - Вынужденное бездействие тягостно.  Понимаю. - Тон Крестовникова
стал мягче.  - Но это  не  повод,  чтобы  идти  в  горы.  Разведка  не
времяпрепровождение,  а  необходимость.  А если вы вспомните,  сколько
времени нам отпущено на разведку,  то поймете,  что это  тяжкая,  даже
рискованная необходимость.  В таких условиях в горах нужны мужчины.  А
теперь...  Не примите мои слова  за  новое  проявление  моего  плохого
отношения к вам, но на отдых мне осталось меньше четырех часов.

     Весть о прорвавшемся в поселок танке бежала от дома к дому.  Люди
спешили в управление  комбината,  набились  в  коридоре,  в  приемной,
обступили Анну Павловну.
     Стоило Самохину выйти с Шиховым из кабинета,  как негромкий говор
в приемной затих.
     - Позвоните в комитет комсомола,  - сказал Самохин Анне Павловне.
-  Надо подобрать двух-трех крепких лыжников для группы Крестовникова.
- И обернулся к сидящему в углу трактористу: - Поедем.
     Самохин вышел из управления и поднялся в кабину тягача.
     Разрывая сугробы,  грузная машина двигалась по улице, оставляя за
собой широкую голубоватую канаву.
     У обогатительной  фабрики  тягач  остановился.  За   стеной   ее,
обращенной к Кекуру, выделялась на снегу уложенная углом высокая гряда
крупных валунов.  Промежутки между ними были забиты  камнями,  местами
заполнены цементом.
     Увиденное успокоило Самохина ненадолго.  Так защитить можно  лишь
основные промышленные сооружения. А жилье, дома? Ремонтно-механическая
мастерская?  Склады, гаражи, стоящие на отшибе от поселка, амбулатория
и детский сад? Все это растянулось на добрый километр. Не прикроешь.
     - В клуб, - отрывисто бросил Самохин водителю тягача.
     По пути  он  мрачнел  все  больше.  Парниковые  рамы  -  гордость
подсобного хозяйства - несколько дней не обметались.  Некоторые из них
не  выдержали  тяжести  снега,  провалились.  Скотный  двор  замело  с
наветренной стороны по окна,  а местами и по застреху.  В снегу  мягко
голубела траншея, промятая к силосной башне.
     У входа в клуб Самохин увидел Фетисову и Шихова.
     - Ждем  вас,  -  встретила  его  Фетисова.  - Хотим вместе с вами
потолковать с людьми.
     - Очень хорошо, - ответил Самохин и первым вошел в клуб.
     В ярко освещенном зрительном  зале  было  шумно.  Люди  сидели  в
верхней одежде, в шапках и походили на пассажиров, ожидающих посадки в
поезд. Воздух был напитан устоявшимся табачным чадом.
     - Вербованные.  -  Фетисова показала глазами на зал.  - Почти все
здесь собрались.
     - Не  только  вербованные.  -  Самохин  всмотрелся  в державшихся
особняком женщин.  Некоторые из них пришли с детьми  и  узлами.  -  Не
только...
     Хмурые лица, недобрая тишина насторожили Самохина.
     - Почему в помещении в верхней одежде?  - громко спросил он.  - В
шапках! С вещами! Как на вокзале!..
     - Что ж,  выходит,  нам и помощи не будет никакой? - перебила его
женщина с ребенком на руках.
     - Будет, - ответил Самохин. - Сами себе поможем.
     - Нечего нас уговаривать!  - злобно  бросил  кряжистый  детина  в
потертой стеганке. - Не маленькие. Видим, что на дворе творится.
     - Зачем уговаривать? - спокойно возразил Самохин. - Придет время,
прикажу выйти на работы...
     - Прежде чем приказывать,  обеспечьте нас!  - закричали в зале. -
Валенки дайте! Стеганки!
     - Какой из меня работник в  пальтушке?  -  подскочил  к  Самохину
курчавый  парень  в  узконосых туфлях.  - Полы путаются в ногах,  снег
гребут.
     - Вас   завербовали  для  работы  на  обогатительной  фабрике,  -
по-прежнему сдержанно ответил Самохин. - На работающих в цехах валенок
на  комбинате  нет.  Тут  и  спорить  не  о чем.  Надо будет - пойдете
работать.
     - Без валенок? - спросил курчавый. - На улице?
     - Что ж,  по-вашему,  когда буря  бьет  корабль,  матросы  калоши
требуют, чтобы ноги не промочить?
     Самохин увидел,  что вместо делового разговора его  затягивают  в
ненужные  и лишь раздражающие рабочих препирательства.  Сопровождаемый
недовольным гулом,  он поднялся на сцену,  выждал,  пока затих шум,  и
обратился к притихшему залу:
     - Одни трудятся на морозе по двенадцать часов в сутки,  а кое-кто
тут... санаторий устроил.
     - А ты посиди в этом санатории!  - закричали из зала.  - Давай  к
нам! Разговаривать легко, сверху-то!
     Самохин понял, что начал неудачно, хотел поправиться.
     - Минуточку!
     Договорить ему не дали.
     - Прежде чем требовать, обеспечьте людей!
     - Мы тоже знаем свои права!
     Чьи-то руки  взяли  его за плечи и отодвинули в сторону.  Самохин
оглянулся и увидел Фетисову.  Ее в поселке любили.  Старожилы помнили,
как  она  штукатурила  первые  здания,  мерзла  в  палатках  и  всегда
оставалась спокойной  и  ровной  в  обращении  с  товарищами.  Рослая,
по-мужски  широкая  в  кости,  с  красным,  обветренным лицом,  она не
боялась острого спора, умела озадачить противника неожиданным доводом,
простецкой на первый взгляд репликой.
     Фетисова вышла вперед.
     Шум в зале быстро спал.
     - Давай! - озорно крикнул кто-то. - Агитируй!
     В недружном хохоте неожиданно прозвучал вопрос Фетисовой:
     - У кого есть дети ясельного и дошкольного возраста?
     Над головами торопливо взметнулись руки.
     - Пройдите к сцене.  - Фетисова показала,  куда пройти,  и  снова
обратилась к залу: - У кого дети школьного возраста?..
     На этот раз она не успела закончить фразу,  как женщины торопливо
направились к сцене. Некоторые подталкивали перед собой детей.
     - Я понимаю,  почему вы пришли сюда, - обратилась к ним Фетисова.
- Работать в такое время, да еще и болеть душой за ребят...
     - Ишь  заливает!  -  закричали  из  задних  рядов.   -   Охмуряет
православных!
     Выкрики утонули  в  гуле,  из  которого  выделялись  злые  голоса
женщин, возмущенно одергивающих крикунов.
     - Начальник  комбината  принял  правильное  решение,  -  Фетисова
выждала,  пока зал затих,  - укрыть детей в безопасном месте.  Тогда и
родители смогут трудиться,  не оглядываясь на дом. Кончим нашу беседу,
пройдете со мной в фойе.  Там я объясню,  как собрать ребят и что дать
им с собой.
     Фетисова отошла  в  сторону.  Неподалеку  от  нее надежной опорой
сбились в плотную кучку женщины.
     На место Фетисовой вышел Шихов.
     - Демобилизованные  по  последнему  приказу  министра  обороны...
встать!
     В зале послышался неровный грохот. Поднялось человек тридцать.
     - Старшины, в проход.
     Из рядов вышел коренастый крепыш в ладно пригнанной шинели.
     - Постройте  демобилизованных  и  выведите сюда.  - Шихов показал
рукой влево от сцены.
     - Выходи строиться!  - привычно подал команду парень в шинели.  -
Разобраться по два.
     Он подровнял группу, вывел к сцене и доложил:
     - Товарищ майор!  Демобилизованные в  количестве  двадцати  шести
человек построены.
     - Вольно! - Шихов осмотрел стоящих парней и обернулся к залу. - А
теперь потолкуем с остальными. Вернее, с теми, кто не желает работать.
     - Да в чем работать-то!  -  вскочил  с  узла  курчавый  парень  и
выставил ногу в узконосой туфле: - Гляди!
     - Полно тебе,  - громко вмешалась Фетисова.  - Который  год  живу
тут,  а  не  видела  еще  дурачка,  чтоб  приехал  на Север в таких-то
бареточках.  - И, не давая возразить себе, закончила под одобрительный
смех: - Развяжи сидор свой. Развяжи! Если не будет в нем другой обуви,
сниму с себя валенки и отдам тебе.  При всех говорю.  Сниму!  Босая по
снегу пойду!
     - Давай,  давай!  -  закричали  со  всех  сторон  опешившему   от
неожиданности парню. - Разуй ее! Развязывай сидор!
     - Да идите вы!..  - Парень злобно  выругался,  и  это  прозвучало
признанием своей собственной вины.
     Пока в  зале  угасал  озорной  шумок,  Фетисова  быстро   сказала
Самохину:
     - Решайте с эвакуацией ребят.  Нельзя оставлять их в клубе. Какой
здесь покой! Матери будут бегать сюда надо и не надо...
     "Ты сама  за  меня  решила,  -  подумал  Самохин,  -   а   теперь
подкидываешь мне свое решение".
     - Делайте,  - согласился он. - Вы отвечаете за эвакуацию детей. -
И  обратился к залу:  - Вечером все незанятые на работах будут разбиты
на  аварийные  бригады.  Я  убежден,  что  все  честные  люди  помогут
сохранить предприятие...
     - А если найдутся нечестные? - Курчавый парень нагло уставился на
начальника  комбината.  -  Сачки?  Будут  сидеть  в клубе.  Что с ними
делать? Вот вопрос!
     - Пускай сидят,  - с неожиданным для всех спокойствием согласился
Самохин.  - Все работающие будут жить и питаться побригадно,  в домах.
Рабочему   человеку   надо  не  только  отдохнуть,  обогреться,  но  и
обсушиться. А где тут обсохнешь?
     Слова его были встречены одобрительным гулом,  в котором потонули
голоса недовольных.

        ГЛАВА ВТОРАЯ

     Самохин вышел на крыльцо.  Морщась  от  бьющего  в  лицо  резкого
ветра, поднял меховой воротник куртки.
     По широкой  безлюдной  улице  привольно  скользили  мутные  волны
поземки. Края крыш курились снежком.
     За сверкающим изморозью танком с налипшими  на  лобовой  броне  и
опорных  катках  комьями  мерзлого  снега  стоял  гусеничный трактор с
прицепом-санями.  Возле него трое в лыжных костюмах увязывали покрытую
зеленой   парусиной   горную   лодочку,   привезенную  Крестовниковым.
Несколько в стороне от них стояла Люся.
     Из танка,  источающего  резкие  запахи  горелого  масла и стылого
металла,  выбрался  Крестовников,  вытащил  из  люка  охотничьи  лыжи,
подбитые серебристым мехом нерпы.
     Люся увидела его и отвернулась.  Лицо у  нее  стало  отчужденным,
безучастным.
     Самохин присмотрелся к дочери, после короткого раздумья подошел к
ней.
     - Ты  знаешь  его?  -  Он  показал  легким  движением  головы  на
Крестовникова.
     - Столько слышала от тебя...
     - Я не о том, - перебил отец. - Ты с ним знакома?
     - Олег Михайлович у нас преподает,  -  ответила  Люся  как  можно
безразличнее.
     - Ты никогда мне о нем не говорила.
     - Зачем? И без того ваши отношения...
     Она увидела подходившего к ним Крестовникова и оборвала фразу.
     - Итак,  - сказал Крестовников,  - выходим. Маршрут вам известен.
Возвращение в восемнадцать ноль-ноль.
     Спутники Крестовникова   надели  поверх  лыжных  костюмов  теплые
куртки и проворно забрались в кузов саней.  Танкисты подали им  горную
лодочку, лыжи.
     Маленький плотный лыжник деловито проверил имущество и неожиданно
звонким девичьим голосом поблагодарил танкистов:
     - Спасибо, хлопцы!
     - Буркова! - Самохин узнал в маленьком лыжнике секретаря комитета
комсомола. - Я просил тебя подобрать парней.
     - У   нее   второй   разряд   по  альпинизму,  -  мягко  вмешался
Крестовников. - Да и не время сейчас заменять кого-либо в группе.
     - Кекур  не  Белуха.  - Буркова посмотрела на Самохина спокойными
серыми глазами.  - Если я уйду на несколько часов, ничего тут без меня
не случится.  - И для большей убедительности добавила: - Не на вершину
поднимаемся.
     - Поехали!  - поспешно крикнул Крестовников, заметив, что Самохин
хочет что-то возразить.
     Трактор выстрелил синим клубком дыма и двинулся по улице.
     Вслед ему махали руками, платками и шапками, пока он не свернул в
проулок.  Люся  тоже  помахала  рукой.  Потом  она сбежала с крыльца и
быстро направилась к дому.
     Почему она утаила от отца, что знакома с Крестовниковым?
     Впервые она   встретилась   с    ним    два    года    назад    в
спортивно-оздоровительном   лагере   и   стала   с  недоброжелательным
любопытством присматриваться к  человеку,  причинившему  отцу  столько
огорчений.  Однако скоро поняла, что студенты его любят. Общительный и
подвижный в лагере и неутомимый в горах,  он сразу стал душой  молодой
компании.  Спортивная  закалка,  утверждал он,  - одна из особенностей
профессии  географа.  При  сдаче  кандидатского  минимума   необходимо
требовать  от  будущего  лавиноведа  не  только  знаний  по избранному
предмету,  но и сдачи норм  по  альпинизму  или  хотя  бы  по  горному
туризму.
     Недоброжелательность Люси   быстро   таяла,   тем    более    что
Крестовников  явно  выделял  ее:  звал на тренировки,  ставил в пример
другим.
     Близился день  отъезда  из  лагеря,  когда  Люся  и  Крестовников
отправились вдвоем в горы.  Отдыхая,  он начал рассказывать,  как стал
лавиноведом.  В памяти его студенческая пора поблекла, зато отчетливо,
в  мельчайших  подробностях  сохранились  перипетии  сложной   борьбы,
которую он вел последние годы.
     Едва получив  диплом,  Крестовников   принялся   за   диссертацию
"Противолавинная служба".  Защита прошла блестяще.  Оппоненты особенно
выделяли практическую  ценность  труда  молодого  ученого.  Окрыленный
успехом,  он  стал  добиваться  ассигнований  на  организацию  опытной
станции лавинного прогноза.
     Ему не  отказывали.  Говорили  о  ценности  его  предложения,  но
просили более  доказательно  обосновать  возможность  прогнозирования.
"Более доказательно"! Какие резиновые слова! А время шло.
     Работая в   университетской   лаборатории,    Крестовников    вел
наблюдение над тремя горными районами.  За минувшие годы он восемь раз
предупреждал о лавинной опасности.  Все эти лавины сошли на  пастбища,
горные дороги.  А один раз он вмешался в действительно серьезное дело:
принял бой с начальником будущего комбината...
     Сейчас Крестовников заговорит об отце, станет осуждать его. Этого
допускать нельзя.
     - Знаю,  знаю,  -  поспешно перебила она собеседника.  - Как вы с
отцом похожи...  Словно  два  одинаковых  портрета,  только  в  разных
рамках.
     - С отцом?  - растерянно переспросил Крестовников.  Он снял очки.
Излишне старательно протер стекла.  Странно, ему раньше не приходило в
голову, что Люся имеет какое-то отношение к начальнику комбината.
     С этого дня отношение его к Люсе заметно изменилось. Крестовников
не сторонился ее,  по-прежнему называл по имени,  но  вот  простота  в
общении с девушкой исчезла. Исчезло и дружелюбие.
     Обидное превращение  Крестовникова  из  внимательного  и  доброго
старшего  товарища  в  человека,  способного оттолкнуть и даже обидеть
другого,  стало очевиднее,  когда он пришел преподавать  на  четвертый
курс:  теперь он попросту не замечал Люсю,  а,  принимая у нее зачеты,
останавливал,  не дослушав до  конца,  и  лишь  легким  кивком  головы
показывал, что удовлетворен ответом.

     Самохин долго не мог отвести взгляда от удаляющегося тягача.
     Вывела его из оцепенения Фетисова.
     - Дети собраны, - сказала она.
     Самохин вопросительно посмотрел на Шихова.
     - Мои люди готовы, - ответил Шихов. - Где ваши машины?
     И, словно отвечая ему, вдалеке зародился глухой рокот. Разваливая
перед  собой  пушистые снежные усы,  из проулка появился тягач,  потом
второй. За ними двигались крытые грузовики.
     Шихов легко  поднялся  на  танк  и  скрылся  в люке.  Мотор глухо
заворчал. Танк в голове колонны направился к клубу.
     Когда Самохин   подошел   к  клубу,  посадка  ребят  в  грузовики
заканчивалась. Матери торопливо помогали ребятам подняться по лесенке,
совали им в руки узелки, сумки.
     - Все сели? - спросила Фетисова и подняла руку: - Поехали!
     Танк, медленно переваливая сверкающие траки, свернул на шоссе. За
ним двинулись оба тягача, автомашины, женщины. На шоссе матери, увязая
в снегу, ускорили шаг.
     Фетисова забралась   с   крыльца   на   грузного   рыжего   коня.
Придерживаясь обеими руками за луку седла, она рысью догоняла колонну.
     За поселком крутой утес прижал шоссе  к  речке.  Справа  от  него
темнел  окаймляющий  берег Тулвы голый ивняк,  слева поднималась почти
отвесная каменная стена, кое-где припорошенная снежком.
     Широкие гусеницы  танка легко приминали рыхлые сугробы.  Двигался
он осторожно, так как местами шоссе приходилось угадывать под снегом.
     Высокая снежная гряда пересекла дорогу.
     - Начинается! - Водитель взялся за рычаг.
     Танк задержался   у  гряды,  словно  всматриваясь  в  противника,
оценивая его силы,  и с нарастающим грозным рычанием врезался в крутой
склон.
     Шихов закрыл люк.  В машине стало темно.  Тускло светили лампочки
приборов.
     - Назад! - приказал Шихов и поднялся к верхней смотровой щели.
     - Как  там?  -  крикнул  водитель,  голос его еле слышался в гуле
мотора.
     - По  башню  засыпало,  -  ответил  Шихов.  -  Еще  назад!..  Еще
немного!.. Прямо!
     Танк попеременно то передним,  то задним ходом старательно уминал
снег.  А тот упорно стекал со склонов,  заваливая промятый  гусеницами
проход.
     Утомительная качка вперед-назад,  вперед-назад продолжалась, пока
снег  не  стал стекать с высившихся по сторонам бугров ус