Лев Квин. Ржавый капкан на зеленом поле Библиотека Приключений И Научной Фантастики Роман ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, МОСКВА - 1985 Рисунки И. Ушакова Квин Л. И. К32 Ржавый капкан на зеленом поле: Роман Рис. И. Ушакова. - Изд. 2-е. - М.: Дет. лит., 1985. - 304 с., ил. - (Б-ка приключений и научной фантастики). Роман о мужестве и стойкости советских людей, оказавшихся во время зарубежной поездки в смертельно опасной ловушке и с честью вышедших из этой сложной ситуации. В книге освещена тема современной идеологической борьбы на международной арене. Все события и персонажи этого романа являются исключительно плодом моей фантазии, и любые возможные совпадения с реальностью, даже в частностях, могут носить лишь случайный характер. Автор ТУГИЕ СТРУЙКИ ледяными иголочками ударили по разгоряченному телу. Перехватило дух - и сразу же наступило желанное облегчение. Но я знал, что это ненадолго. Жара в Вене стояла страшная - газеты писали, раз в пятьдесят лет случается такое. Спастись нельзя было даже в прославленных вальсами Иоганна Штрауса окрестных гористых лесах, куда мы ездили днем вместе с Ингой. А здесь, в центре города, серые каменные здания, которые с утра до позднего вечера обжигало яростное солнце, прогревались до такой степени, что даже стены квартиры в глубине дома излучали тепло. Я выключил душ. Но стоило только чуть приотворить дверь, как сюда, в сырую прохладу ванной, словно дунул знойный сирокко. В коридоре, у входа на лестничную площадку, Инга разговаривала по неудобному, с нелепыми блестящими металлическими кругляшками, больше похожему на медицинский инструмент телефону - подделка под первые говорящие аппараты Эдисона. Рядом на стене, как в доброй конюшне, висел самый настоящий хомут, служивший оправой для зеркала. Под ним, на низком столике с инкрустацией из слоновой кости громоздился тяжеленный чугунный, черный от въевшейся копоти утюг. Ничего не поделаешь, дань моде! Старые облезлые хомуты, духовые утюги, даже огромные деревянные колеса со ржавыми ободами продавались в шикарных магазинах по баснословным ценам. Конечно же, Инга не упустила случая подтрунить: - Вот видишь, к чему приводит пренебрежение к моде, отец. Будь ты чуть-чуть посовременнее, мы с тобой, перед тем как поехать сюда, собрали бы по деревням целую гору этого шик-модерна - и в контейнер. Не пришлось бы теперь экономить каждый шиллинг. Насчет экономии это было явно несправедливо. Денег нам обменяли на поездку не так уж мало, во всяком случае куда больше, чем обычным туристам в группах. И все-таки Инга, совершившая в первый же день приезда большой марафон по венским магазинам, сокрушенно вздыхала: - Остается только облизнуться! И запела восторженную песню о потрясных джинсах с какими-то особыми медными пуговицами, потрясных дамских холщовых сумках наподобие пастушьих торб, потрясных туфлях из белесой джинсовой ткани и об еще более потрясных ценах на всю эту неописуемую "роскошь". Дома, перед отъездом, я провел с дочерью профилактическую беседу, и она согласно кивала головой в ответ на мои глубоко аргументированные наставления особо не увлекаться в Австрии барахлом. Потому что, во-первых, это неэтично, во-вторых, неприлично, в-третьих, у нас просто не будет для этого достаточно денег. Но, очевидно, витринные соблазны оказались сильнее моих отеческих назиданий. И я, вздохнув тайком, приготовился к - увы! - неизбежной тяжелой борьбе с архиджинсами из архимодных магазинов на Грабене. И вдруг!.. Нет, все-таки не зря утверждают некоторые философы, что из всего окружающего нас мира мы хуже всего знаем самих себя и своих близких! Правда, насчет самих себя я с ним не вполне согласен, тут у этих философов явный полемический перегиб. Но что касается наших близких... Взять хотя бы ту же Ингу, мою собственную дочь. После гибели Веры в автомобильной катастрофе она, годовалая, осталась на моем попечении. Я заменял ей и мать, и бабушку, и тетей, и дядей: проклятая война сожрала всех наших родных - и моих, и Веры. Уж я ли не знал Ингу! И тем не менее попадал впросак бесчисленное количество раз. Маленькой ее невозможно было отличить от мальчишки. Коротко стриженные вихры, изодранные штанишки - никаких юбок она не признавала, - ссадины на коленях, синяки на скулах - следы уличных драк. И вдруг неожиданный крутой поворот, сразу, без всяких переходных нюансов: Инга надевает платье, Инга отпускает косы; визгливая и крикливая, она начинает говорить тихим мелодичным голосом. Даже походка у нее преображается, становится спокойной и плавной, почти величавой, словно у принцессы или балерины. В доме у нас никогда не переводились собаки, кошки, ежи, белые мыши, черепахи. Даже какое-то время обитала в большой стеклянной банке змея-медянка, оказавшаяся впоследствии самой настоящей гадюкой, правда от старости, вероятно, вполне мирного нрава. Все было ясно: Инга шагает прямой дорогой в биологи. Но опять неожиданный вираж - в восьмом классе. Ежи и черепахи перекочевывают в школьный живой уголок, а их место занимают всевозможные хитросплетения проволочек и прямоугольных кусочков пластмассы. Инга становится радиолюбителем, основательно и всерьез. Восьмой класс, девятый, десятый... Что же дальше? У Инги никаких колебаний: она поступает в радиотехнический институт. Уже поданы все документы, уже вступительные экзамены на носу. И снова сюрприз. В самый последний момент, без моего ведома, Инга взяла документы из радиотехнического и "перебросила" в педагогический, на иняз... Ошибся я и теперь, когда решил, что наши небогатые запасы валюты находятся под угрозой. Джинсовая лихорадка не продолжалась и суток. Инга сходила с Эллен в бывший кайзеровский дворец на бульваре Ринг и увлеклась... историей династии Габсбургов. Два дня подряд, с утра до вечера, бегала она по их бывшим дворцам, а ныне музеям. А затем на вполне сносном немецком, более чем приличном для второкурсницы иняза, изводила своими бесконечными расспросами моих австрийских приятелей - Вальтера и Эллен. Вальтеру, естественно, доставалось больше: как-никак профессор-историк, хотя и специализировавшийся главным образом на историографии - науке, изучающей не столько само прошлое, сколько развитие знаний о нем. На третий день после нашего приезда рано утром Вальтер перевез меня с Ингой на новенькой спортивной "шкоде", которой он очень гордился, сюда, в квартиру своего сослуживца; тот очень кстати отправился со всей семьей на летний отдых в горы, разрешив Вальтеру поселить нас у себя. Квартира была шикарной: в самом центре, четыре комнаты, все окна выходят во двор, так что одуряющий городской шум сюда не проникает. Но Инга почувствовала себя задетой и принялась злословить: - Это он специально, чтобы от меня отделаться. Что у него ни спросишь - "точно не помню, посмотри энциклопедию"! - Ну и что? - Я же его компрометирую, неужели не понятно? Все-таки профессор. Пришлось ее разочаровать; она явно преувеличивала значение своей персоны. Прошлый раз, несколько лет назад, когда я приезжал в Вену один, Вальтер тоже, как и теперь, устроил меня в пустующей квартире своего знакомого. Не очень-то привычно: у нас гостей принято поселять у себя. Поначалу даже кажется обидным. Но потом сам приходишь к выводу: так удобно и рационально. Образ жизни Вальтера, как у большинства венцев, не совпадает с нашим. Если даже Вальтер втайне и лелеял надежду отделаться от настырной Инги, то его расчеты никоим образом не оправдались. Ведь в ее распоряжении оставался телефон. Напрасно я уговаривал дочь не звонить Редлихам: - Вальтер работает. Ты помешаешь. - Нужен он мне очень, этот твой сухарь! Я не ему - тете Эллен! - Ты и ей надоела своими Габсбургами. - Ничего подобного! Она рада моим звонкам. - Ты так думаешь? - И думать мне нечего. Она сама говорит. - Из вежливости. - Отец, отец! - Инга укоризненно качала головой. - Они, в отличие от тебя, нисколько не закомплексованы. Надоест - так и скажут прямо: надоело! Вот и поговори с ней!.. Я все еще сидел на краю ванны, никак не решаясь расстаться с влажной прохладой. По обрывкам телефонного разговора, доносившимся в ванную, было совершенно понятно, о чем идет речь. Инга въедливо выспрашивала подробности о Шенбрунне. Бедная Эллен! Опять Габсбурги - дворец Шенбрунн, их летняя резиденция. Но вот Инга обратилась через коридор ко мне: - Отец, ты готов? - Сейчас! Осталось только обтереться... Фу, черт! Инга, поищи, пожалуйста, мохнатое полотенце. Оно, кажется, лежит на кровати. Она сбегала в спальню, кинула мне в ванную полотенце и снова вернулась к телефону: - Тетя Эллен, он уже идет, еще несколько секунд... Вот, появился! - И протянула мне трубку: - У них линия немного барахлит, не обращай внимания. - Алло, это ты, Арвид? - Мягкий бархатный голос Эллен перекрывал пискливые прерывистые гудки. - Оказывается, я обещала девочке завтра после работы поехать с ней в Шенбрунн. А у нас на заводе должно быть профсоюзное собрание, я совсем упустила из виду. Может быть, выберешься ты? - Не могу, у меня программа. - Я не на шутку разозлился на предприимчивую Ингу. - Посещение общества "Восток - Запад". - Тогда пусть девочка едет сама. Это не слишком сложно. Экскурсионные автобусы с гидами отходят прямо от оперы. Каждые полчаса. - Хорошо, обдумаем на семейном совете... Как Вальтер? - Немного лучше. Вальтер уехал от нас утром с сильной головной болью. Он даже опасался, что не сможет вести машину - такое уже случилось однажды. Последнее время голова у него болела довольно часто, и это тревожило их обоих. - Привет ему, когда увидишь... Тяжеленная трубка сама выскользнула из руки и брякнулась на уродливо вытянутый рычаг, высоко торчавший над деревянной резной коробкой с рукояткой для вызова. Декоративной, разумеется. Сюда же, в стенку коробки, был врезан наборный диск. - А теперь... Инга подняла вверх руку - внимание! - и включила необычной формы магнитофон, лежавший на столике рядом с телефонным аппаратом. Тотчас же раздались вызывные гудки. - Что это? - Автоответчик. Может провести за тебя разговор по телефону... Живут же люди! Что-то щелкнуло. Пленка зафиксировала, как на другом конце провода сняли трубку. "Квартира Редлих", - услышал я голос Эллен, перебиваемый частыми гудками. "Это я, тетя Эллен". "А, Инге, - Эллен называла мою дочь на немецкий манер. - Рада тебя слышать". "Рада слышать"... Я взглянул на Ингу. Она озорно высунула язык: мол, что я говорила? Кто из нас прав? "Я перезвоню, что-то мешает". "Бесполезно, Инге. Это неотвратимо, как рок. Само собой возникает время от времени где-то на линии и ничего нельзя сделать. А потом опять само по себе исчезает... Ты хотела о чем-нибудь меня спросить, детка?" "Когда мы с вами встретимся завтра, тетя Эллен?" "Надеюсь, как обычно, вечером, детка". В голосе Эллен звучало легкое удивление, и мне стало стыдно за навязчивость Инги. "А Шенбрунн?.." "Ах да!.. Извини, я совсем забыла... Понимаешь, наверное, не получится... Скажи, пожалуйста, папа где-нибудь рядом?" "Отец в ванной. - Инга никогда, даже в раннем детстве, не называла меня папой, только - отец. - Душ..." Инга выключила магнитофон. - Дельная штука! Уходишь из дому, наговоришь кучу всяких приветов и подключишь к телефону. Ребята мои звонят - каждому свой привет. Может, разоримся, а, отец? Взамен плановых джинсов? - Ну нет, это не для нас. С твоими "ребятами" никакой пленки не хватит. За Ингой, как за кометой, волочился длинный хвост обожателей. То и дело дребезжали звонки, и она неслась к телефону. А в ее отсутствие доставалось мне: "Ингу можно?" "Ее нету дома". "Когда будет?" "Не имею понятия". "Передайте, пожалуйста, что ей звонил Костя". Или Саня. Или Витя. Или Сережа... Эти однообразные до кошмара диалоги уже снились мне по ночам... Я распахнул окно во двор. Вместе с капризным визгом и чиханием автомашины, которая никак не хотела заводиться, оттуда хлынула удушливая волна зноя. Пришлось захлопнуть снова. - Как спать будем? - Вентилятор! - сообразила Инга. - Должен же здесь быть какой-нибудь паршивенький вентилятор! И ринулась на поиски. Вентиляторы - не один, а целых три штуки! - обнаружились в просторной кладовке рядом с ванной. Там царил идеальный порядок. Все разложено по полочкам. На одной лекарства - целая аптека банок, склянок, тюбиков. На другой - всевозможные стиральные порошки и чистящие средства. Третья полка целиком занята пустыми коробками из-под магнитофонов, транзисторов, фотоаппаратов и кинокамер. Тут же аккуратно сложены в стопку руководства к пользованию и запасные предохранители в целлофановых мешочках. Отдельную полку в самом низу занимали вентиляторы и старые вещи: стоптанная обувь, продранный мужской зонт, вполне приличного вида современный телефон ярко-красного цвета - безвременно пал жертвой изменчивой моды, бедняга. Со свистом завертелись лопасти вентиляторов, нагоняя прохладу. Сразу стало легче дышать. - Хочу есть! - заявила Инга. - Ты же ужинала у тети Эллен. - Да что там эти их бутербродики! - Перебьешься как-нибудь до утра. - Опять экономия валюты! Поздравляю, отец, ты вполне вписываешься в местный уклад жизни. Ох и язва же у меня доченька! - Все магазины давно на замке, забыла? Торгуют здесь тоже не как у нас. Начинают ранним утром, а закрывают в шесть вечера. Но разве уймешь неугомонную Ингу? Она уже металась по квартире в поисках съестного. - Они ведь только уехали. Неужели ничего не осталось? Хоть яичко завалящее! Хоть хлеба ломтик! - приговаривала она как заклинание. Щелкнула дверца холодильника на кухне. И сразу же следом раздался торжествующий вопль: - Отец, смотри! Объемистый холодильник был битком набит продуктами. Даже оранжад в литровых бутылках, который Инга поглощала у Редлихов в опасных для жизни количествах. - Тетя Эллен! - Инга была в восторге. - Смотри, ее коронный "кугель"! - Она набивала рот вкуснейшим тортом с изюмом. - И когда только успела! Ведь вроде бы никуда от нас не отлучалась. - Вероятно, Вальтер привез вчера после работы, - я тоже был тронут их заботой. - Вот еще! Сухарь он, твой Вальтер! Ему и в голову не придет. Распорядком не предусмотрено!.. В чем-то Инга была права, хотя и сильно преувеличивала, по своему обыкновению. Вальтер временами и меня раздражал своей четкой и непоколебимой запрограммированностью. В прошлый раз, когда я впервые после долгих лет приехал в Вену по его приглашению, он встретил меня у вагона, поздоровался, пожал руку - ну это, положим, в порядке вещей, я тоже не очень-то склонен ко внешнему проявлению чувств. Отвез к себе, переоделся. Снова вышел ко мне, улыбнулся, потрепал по плечу. Затем озабоченно посмотрел на часы: - А теперь, Арвид, я удаляюсь в свой кабинет. С девятнадцати тридцати в течение часа у меня работа над темой. - Сегодня не грех отложить тему в сторону. Он покачал головой, снисходительно улыбаясь, словно неразумным словам малыша-несмышленыша: - Невозможно! Даже если бы - не приведи господь! - умер кто-нибудь из моих близких, все равно в девятнадцать тридцать я сел бы за письменный стол. До двадцати тридцати... - У меня, наверное, был очень огорченный вид, потому что он тут же поторопился добавить: - Эллен покормит тебя - ты ведь, вероятно, проголодался с дороги. Через час я опять в полном твоем распоряжении. До двадцати одного. Ровно в двадцать один мы отходим ко сну. И шагнул к себе в кабинет, бесшумно прикрыв за собой дверь, обитую каким-то темным пористым звуконепроницаемым материалом. Эллен с виноватым выражением на лице развела руками. Она была несравненно мягче Вальтера, но тоже жила по его программе. - Бутерброды? Чай? Виски? Ты не стесняйся, Арвид! - Если можно, лучше кофе. Было обидно, хотя разумом я отчетливо и ясно понимал, что обижаться просто глупо. Каждый живет по своему разумению и своим привычкам, выработанным десятилетиями. Минут через десять, когда мы с Эллен сидели возле уже начавшей урчать электрической кофеварки, в гостиной неожиданно возник Вальтер. По расширившимся от изумления глазам Эллен я понял, что это явление сверхъестественного свойства. - Может, и для меня выкроится чашечка? - Он подошел ко мне, крепко сжал плечи. - Да, приятель, оказывается, старая дружба хуже крепкого вина. Вот ударило в голову - и не могу сосредоточиться, хоть убей! - Продолжая одной рукой придерживать меня за плечо, он другой подтянул стул, уселся рядом. - А, пусть! Имеет ведь человек право хоть раз в жизни сбросить с себя броню незавершенных дел!.. И знаешь, что именно мне вспомнилось, дружище, когда я насиловал свой мозг за столом?.. Как мы с тобой ночь напролет смотрели кино. Помнишь? Кажется, в сорок девятом это было. Или в пятидесятом... И стал, хохоча, хлопая ладонью по колену, увлеченно рассказывать Эллен, как ребята в Союзе молодежи разнюхали, что в венскую контору "Совэкспортфильма" поступило по одной служебной копии "Путевки в жизнь", "Чапаева", "Веселых ребят", и им всем до смерти захотелось посмотреть эти всемирно известные советские киноленты. Сунулись сюда, сунулись туда - ничего не вышло. И тогда Вальтер пришел за содействием ко мне: - Арвид, сотвори чудо! В то время мы уже были с ним близко знакомы. Я работал в газете Советской Армии для населения Австрии, с нами сотрудничало немало прогрессивно настроенных австрийцев. В их числе и Вальтер Редлих, молодой ироничный тиролец, участник антигитлеровского подполья в годы недавно отгремевшей войны. Читателям нравились его лаконичные, без лишней воды, обзоры книжных новинок, очень точные и категоричные в своих оценках рецензии на кинофильмы и спектакли, тоже немногословные. На свою историографическую науку, ставшую для него главным делом жизни, Вальтер переключился позднее. С помощью своих друзей из советской части Контрольной комиссии по Австрии я и впрямь сотворил это маленькое чудо, вырвал для Вальтера и его ребят специальный киносеанс - глубокой ночью. - Господи! А как эти коровы принялись слизывать с праздничных столов торты! А у нас у всех урчит в животе - кусочек торта был тогда пределом мечтаний... Четыре часа утра! Пять! А мы все смотрим и смотрим! Чапаев мчится на коне! Белое офицерье идет в психическую атаку! И не можем мы никак оторваться! И вот уже совсем светло, а остается еще один фильм. И Арвид спрашивает, вежливо так, интеллигентно: "Не хватит ли, не устали?" Помнишь? И наш вопль в ответ: "Нет! Нет! Еще давай! Еще!" Вот когда он снова стал прежним! Озорной прищур, ощущение сжатой пружины за неторопливостью речи, за внешней скупостью движений. Да, это был тот самый, прежний Вальтер!.. Но без пяти минут девять он вдруг встал. Эллен тоже. Оба они попрощались со мной, пожелали спокойной ночи и ушли в свою спальню. А я долго ошарашенно бродил по еще залитым солнцем, но почему-то пустынным улицам Вены. Лишь позднее сообразил, что так рано укладывается здесь спать не одна только семья Редлихов. Вернулся домой, почитал, по своему обыкновению, до двенадцати. Потом ворочался без сна с боку на бок на жестком диване в гостиной. Разбудил меня Вальтер. Мне показалось - среди ночи. - С добрым утром! Хорошо спалось? - Как?! Уже утро? - Сейчас ровно четыре тридцать. Эллен приглашает на завтрак. Поторопись, пожалуйста, Арвид. В четыре сорок пять я должен выйти из дому... В молодости, когда мы сдружились, Вальтер не был таким. То есть и тогда уже он умел укрощать свою клокочущую энергию и без малейших издержек направлять всю ее только на четко заданные цели, как, скажем, пускают по заготовленному руслу поток кипящего металла из домны. Но теперь, спустя много лет, наряду с прежней точностью и организованностью, качествами, которым я, признаться, даже завидовал, в нем появилось еще и что-то от робота. Весь свой день - не день даже, а целиком сутки - Вальтер строил строго по графику. Как будто стоит ему только передержать где-либо минутку, и лопнет пружина, остановится раз и навсегда заведенный механизм. Нет, он и шутил, и веселился, и подолгу барахтался после работы в теплой воде рукава Дуная, где они с Эллен арендовали на все лето пляжную кабину. Но его четкий машинный распорядок держал меня в постоянном напряжении. Я все время посматривал на часы. Осталось еще полчаса, осталось еще пять минут... В голове словно отдавалось громкое тиканье чужого часового механизма. Это нервировало и злило. По-моему, не только меня одного. Эллен тоже, хотя она за многие годы и сумела приспособиться к такому образу жизни. А Инга вот не желала приспосабливаться, даже на несколько дней. То, пренебрегая правилами вежливости, ворвется к Вальтеру со своими вопросами, когда он с половины восьмого до половины девятого вечера священнодействует за своим письменным столом. То явится на завтрак, когда мы уже сидим на кухне, и мило щебечет: - Ах, я, кажется, опять проспала! Вальтер кисло улыбался и принимался мерно жевать: у них в семье было принято начинать есть только тогда, когда все являлись к столу. Он всегда спокойно и терпеливо, даже благожелательно, отвечал на ее вопросы о Габсбургах - правда, и его они иногда заставали врасплох, - никогда и ни в какой форме не делал замечаний за частые опоздания. Но я убежден, что в глубине души он был очень доволен, когда, наконец, его сослуживец отправился в свой горный отпуск и мы перешли на собственные хлеба в другую квартиру. Глазастая Инга как-то заметила: уплатив за наш проезд в трамвае, Вальтер внес расход в свою записную книжечку. И сколько я ни уверял ее, что это вовсе не от жадности, а от аккуратности и любви к порядку, он с тех пор навсегда сделался для нее скупердяем и сухарем. Зная свою дочь, я боялся одного: как бы она не высказала ему все в глаза. Впрочем, вряд ли даже это смогло бы вывести его из себя. Скорее всего, он снисходительно улыбнулся бы в ответ и стал разъяснять преимущества такого образа жизни... Неугомонная Инга, последовательно, кусок за куском уминая кугель, одновременно изучала квартиру, то и дело сообщая мне все новые подробности: - Телевизор цветной. "Телефункен"! - Ковер в гостиной - закачаешься! Чистейший перс! - На торшере абажур из настоящей кожи, только какой-то особой выделки. По-моему, японская работа... Ну, точно, вот: "Мейд ин Джепэн". Обследовав спальню, она снова явилась ко мне в кабинет. Уселась в кресло прямо напротив, уже без кугеля, в своей излюбленной позе - подперев голову ладонями. - Кому из нас спать на полу, отец? - спросила вкрадчиво. - Почему на полу? В спальне две кровати. Одну перетащим. Четыре комнаты - слава богу, есть где развернуться. - В спальне одна кровать. - Двухспальная. Она разделяется. - При помощи пилы? - При помощи рук. - Интересно! - Инга ехидно улыбалась. - Не покажешь ли, как это делается? Пришлось встать и посмотреть самому. Я был посрамлен. Гигантская кровать - что в ширину, что в длину - не растаскивалась. Одна рама, один такой же широченный матрац из поролона. И все! Ни кушетки, ни дивана во всей квартире. Огромные мягкие кресла, но на них не поспишь. Великолепные стулья с мягкими сиденьями и спинками, но тоже не для сна... - Может быть, раскладушка? Посмотрели в кладовке. Никаких следов... Девяти еще не было, и я позвонил Вальтеру Трубку взял он сам. - Да-да, - услышал я размеренный деревянный бас. И к этой постоянной неторопливой деревянности я тоже никак не мог привыкнуть. Все-таки тогда, в дни своей молодости, он иногда еще взбрыкивал, как юный козлик. - Герр профессор, прошу извинить, что отрываю вас от плановых занятий. - Я слушаю, - не слишком любезно ответил Вальтер, видимо не узнав меня. - Вам знакомо такое русское слово: "раскладушка"? - Что?! А, так это ты, товарищ профессор! - Голос слегка потеплел, но размеренность осталась прежней. - Раскладюшка?.. Нет... Очевидно, это что-то из еды? - Совсем наоборот, из мебели. Кровать, которая на ночь раскладывается, а на день убирается. Я объяснил возникшую у нас неожиданную ситуацию. - Нет ли у вас дома такой кровати? - Нет, насколько мне известно... - Он помолчал недолго. - Знаешь, а ведь там, у вас, должна быть. Я сам привозил им с пляжа - у них такая же кабина, как и у нас. - Исключается! Мы с Ингой тут все кругом осмотрели. - Подожди... - Мне было слышно, как он позвал: "Эллен! Эллен!" Потом они обменялись невнятными репликами. - Слушай, Арвид, спустись-ка вниз и посмотри там. - Куда вниз? В подвал? - Ну да! Ключи должны висеть где-нибудь на кухне. Поищи хорошенько. Эллен говорит, они все ненужное убирают вниз. Я бы сам приехал, но еще чувствую себя неважно. Пришлось принять успокоительное. - Никакой необходимости, герр профессор! Справимся сами. Спокойной ночи! Ключи нашлись сразу. Они висели на виду, у холодильника, на предназначенной для них дощечке со специальными гнездами, и подробными надписями под каждым: "От входа в подвал", "От двери подвальной комнаты", "Запасной ключ от входной двери"... Тут же рядом, на полочке, был предусмотрительно положен электрический фонарик-жучок. На лестничной клетке царила тишина. Я вызвал лифт и, пока он, слегка постукивая, поднимался на шестой этаж, оглядел площадку. На нее выходили двери четырех квартир. Медные таблички с фамилиями владельцев, овальные пластинки с выгравированными номерами квартир, циновки в прямоугольных углублениях перед дверьми. Все добротно, солидно, основательно. В доме проживали состоятельные люди. Мне показалось, что дверь квартиры прямо против лифта чуть приоткрыта и за мной оттуда наблюдают. Но в этот момент лифт, негромко звякнув, остановился на моем этаже и почтительно раздвинул створки. Я вошел, нажал кнопку с надписью "Подвал" и стал спускаться. Наблюдают? Ничего удивительного. Новый человек, притом в квартире, откуда всего только день или два назад уехали в отпуск. Впрочем, до сих пор никто из тех, с кем я днем встречался на лестнице, не проявил ко мне никакого интереса. Вежливое поднятие шляпы, легкий кивок. "Добрый день" - и все. Как будто я живу здесь уже долгие годы. А ведь чужому не так-то просто войти в дом. Подъезды на замке, у каждого обитателя ключ. Входная дверь в подвал открыта, внутри горит яркий свет. Пожилой мужчина в комбинезоне, в плоском беретике возится у распахнутой дверцы кабельного шкафа, куда сходятся концы телефонных проводов со всего дома. Возле него, на полу, стоит аккуратный, на манер модного прямоугольного портфеля "атташе-кейс" черный ящичек с инструментом. - Добрый вечер! - Могли бы и не утруждать себя, уважаемый господин! - Он повернулся ко мне с недовольным видом. - Я ведь сказал: повреждение пустяковое. Уже и готово. - Рад слышать. Только сказали вы это кому-то другому. Мой телефон в полном порядке. Он присмотрелся ко мне, потное красное лицо расплылось в извиняющейся улыбке: - Ох, простите, теперь я вижу!.. Этот господин из соседнего дома уж такой беспокойный: "Я с вами, я с вами..." А зачем он мне нужен? Терпеть не могу, когда я работаю, а они глазеют... Ну вот! - Он захлопнул металлическую дверцу, вставил отвертку в замочную скважину, повернул. - Старье! Давно тут пора все менять - и телефонный кабель, и электропроводку. Экономят! А если пожар? Влетит тогда эта экономия в копеечку. А впрочем, им-то что? Страховой компании - вот той придется раскошеливаться! Мужчина быстро собрал инструмент и, попрощавшись, вышел. А я отправился искать свой сарайчик. Впрочем, слово "сарайчик", с которым у нас связано определенное представление как о чем-то вспомогательном, временном, а потому и не обязательно тщательно обихоженном, сюда никак не подходило. В подвале тоже, как и на лестнице, царила идеальная чистота. Ряды крашенных белой масляной краской дверей по обе стороны длиннющих коридоров. Такие же медные пластинки с номерами, как и на квартирах. Такие же циновки, разве что повытертее, вероятно отслужившие свой срок у парадной, но еще вполне годные к употреблению. Сорок пять, сорок семь, сорок девять... А на другой стороне? Сорок четыре... Сорок шесть... "Внимание! Распределительный щит. Будьте осторожны!" ...Сорок восемь... Нет, мне не сюда - в левый коридор. Пришлось вернуться. Да, все верно. Двадцать три, двадцать пять. Нужную мне дверь под номером "двадцать семь" я обнаружил в самом конце коридора. Точнее, помещение за ней являлось его прямым продолжением. Видимо, прежде здесь был сквозной проход, а потом по каким-то соображениям его перегородили. Может быть, хозяин продал часть дома и захотел отделиться. Этот район города считается самым старым в Вене. Здесь еще до нашей эры размещался укрепленный лагерь римлян - Виндобона. Можно себе представить, сколько раз здесь все строилось, перестраивалось, разрушалось и строилось вновь. Наш дом, как и все дома вокруг, стоит на наслоениях десятков эпох. Подвальная комната оказалась довольно узкой, зато длинной. В середине стоял стол для пинг-понга и, по всему судя, его не просто выставили за ненадобностью, а сюда приходили играть. Вдоль всей левой стены тянулся шкаф с многочисленными дверцами, к правой прислонены три-четыре складных стула. Очевидно, на них отдыхали свободные от игры. В противоположной стене - дверь, обитая жестью и закрытая на задвижку. В комнате было довольно светло, не пришлось даже зажигать электричества. От самого потолка до середины правой стены спускались три окна, выходившие во двор. Сквозь одно из них виднелось автомобильное колесо. Машина стояла почти вплотную к стене дома. Раскладушки в шкафу не оказалось. Зато я извлек оттуда пляжный надувной матрац в ярких разноцветных полосках. Что ж, на крайний случай пригодится и он. Но где же все-таки раскладушка? Уж не увезли ли хозяева ее с собой в горы? Я подошел к двери, обитой жестью. А что, если это подвальное помещение состоит из двух комнат? Оттолкнул задвижку, дверь открылась со скрипом. Длинный коридор, точно такой же, по которому я шел сюда. И такие же окна под потолок. Это уже другой дом. Вернее, другая половина дома, со своим собственным двором, со своим фасадом, выходящим на соседнюю улицу, параллельную нашей. Я мысленно прикинул, на какую именно. Наверное, тот переулок, который начинается за знаменитыми музыкальными часами с многочисленными движущимися фигурами, ежечасно привлекающими к себе толпы зевак. Как он называется? Кажется, Юденгассе? Торопливо, с каким-то чувством неловкости, словно невзначай попал в чужую квартиру, я захлопнул дверь. И тут же увидел раскладушку, такой же яркой расцветки, что и матрац. Она стояла у входа в подвальную комнату, на самом виду. И не заметил я ее сразу лишь только потому, что, пока искал в шкафу, ни разу не обернулся... Прибыв благополучно на поскрипывающем лифте на шестой этаж, я стал вытаскивать свои трофеи. Надувной матрац я тоже прихватил с собой; решил, что на нем все-таки удобнее, чем на голой раскладушке Дом уже спал, не слышно было даже радио, и я старался не шуметь, придерживая одной рукой неподатливые пружинистые створки лифта, а другой осторожно выволакивая раскладушку. Мне казалось, я не произвожу ни малейшего звука. И поэтому я очень удивился, когда вдруг услышал рядом дребезжащий старческий голос: - Что это вы делаете, интересно? Я обернулся. Дверь против лифта приоткрыта, но говорившего не видно. - Устраиваюсь на ночь, с вашего позволения. - Следовало бы побеспокоиться днем. - Вы совершенно правы. Но днем я еще не знал, что мне придется этим заняться. - Не знали, что ночью придется спать?.. Вы из какой квартиры? Голос был строгим, в нем явственно звучали нотки подозрения. - Из двадцать седьмой... Вы не беспокойтесь, пожалуйста. - Как из двадцать седьмой? Дверь открылась, и я увидел маленькую сгорбленную старушку в длинном черном платье с кружевами и почему-то в соломенной шляпе с букетиком искусственных цветов. В руке она держала трость набалдашником книзу. К ее высоким зашнурованным ботинкам жалась крохотная тонконогая собачонка. - Добрый вечер, мадам! - Я поклонился, улыбаясь как можно дружелюбнее, чтобы продемонстрировать полное отсутствие враждебных намерений: трость она захватила с собой явно в целях самообороны. - Меня звать Арвид Ванаг. Я со своей дочерью Ингой вселен на время в двадцать седьмую моим другом профессором Вальтером Редлихом. - Но ведь там ремонт! - У старушки было подвижное, все в морщинах лицо и очень живые черные глаза. - Еще вчера поздно вечером ремонт там шел полным ходом! - Вы ошибаетесь, мадам. Господа Шимонеки, хозяева квартиры, несколько дней назад отбыли на летний отдых, передав ключи профессору Редлиху. А сегодня с утра в квартиру вселились мы. - Я не ошибаюсь! Я не ошибаюсь никогда! - Она сердито пристукнула тяжелым металлическим набалдашником трости по плиткам пола, и собачонка, тоненько взвизгнув, метнулась внутрь квартиры. - Не бойся, Альма, нельзя же быть такой трусихой!.. Два вечера подряд там что-то скоблили, в вашей квартире. Я как раз решила кончать со снотворным и вертелась без сна в постели. И, надо вам сказать, злилась ужасно. Не самое подходящее время для такого рода дел! Хоть и негромко, а все равно мешает, особенно если не можешь уснуть. А вчера вечером, тоже достаточно поздно, настало уже время прогуливать Альму, рабочий вынес в ведре штукатурку - я совершенно случайно подглядела в глазок. Так что же это, если не ремонт? Как это еще называется, по-вашему? Странно... Вальтер не говорил мне ни о каком ремонте. Скорее всего, он и сам ничего не знал. Ремонт... В отсутствие хозяев... Перед самым нашим вселением... А старушка стояла рядом и, подняв голову, с величавой суровостью ожидала моего ответа. - Вы правы, мадам. Судя по всему, это и в самом деле был непредвиденный ремонт. Возможно, прорвало трубы, обвалился потолок, еще что-нибудь в этом роде. - А ключи? Они ведь были, вы говорите, у вашего друга. - О, это просто! Шимонеки могли оставить запасной комплект в дворницкой. Так что приношу вам извинения, мадам, за свою невольную вину. - Вот видите, я все-таки была права. - Ее взгляд смягчился. - Элизабет Фаундлер. - Она протянула мне сморщенную коричневую руку для поцелуя. - Из Тироля. Из Южного Тироля! - добавила она со значением. - Но ведь он, кажется, в Италии? - "Кажется"! Хорошенькое дело - кажется! Южный Тироль в Италии с тех пор, как император Франц-Иосиф проиграл ту дурацкую войну. Я из местечка Лавис. Не знаете? Только не из того Лависа, что возле Тренто; тот Лавис жуткая дыра. Я из Лависа, что у Больцано, курортный Лавис. У нас там вилла. Прекрасная вилла в горах. А Ирен взяла да и вышла замуж за венца. Вот этого! - Она сердито постучала тростью. - Всю зиму я живу там. Одна. Караулю виллу. А летом они уезжают туда. А я приезжаю сюда. Тоже караулю, только не виллу, а квартиру. И тоже одна. Хотя нет, не одна, с Альмой... А вы нас дважды вспугнули, - она смотрела на меня с укоризной. - То есть? - Хозяева дома запрещают водить собак во двор. Вот и приходится... когда все сладко спят. Мы собрались - и тут вы. Мы переждали, собрались снова - и опять вы. Со всем этим скарбом. - Она скользнула взглядом по матрацу и раскладушке. - Альма, Альма! Пошли! Путь свободен. Вы не выдадите меня, надеюсь? Запретить - придумали же! Как будто собаки не живые существа и могут обходиться без прогулки... А вы производите впечатление вполне порядочного человека. Как, вы сказали, ваша фамилия? - Ванаг. Арвид Ванаг. - Австриец? Венец? Я рассмеялся: - А разве это не одно и то же? - Глубоко заблуждаетесь, молодой человек. Австрийцы - это тирольцы, штирийцы. Каринтийцы, на худой конец. Но не венцы. Ни в коем случае не венцы! Венцы... это венцы. - Нет, я не австриец и не венец. - И слава богу! Строго между нами говоря, - она огляделась, словно нас могли подслушать, и заговорщически приблизила ко мне свое сморщенное лицо с молодыми ясными глазами, - между нами говоря, я их недолюбливаю... Может быть, потому что мой милый зять... Все! Все-все-все! - Она остановила сама себя, решив, что заходит слишком далеко. - Итак, Англия? Нет?.. Франция? Испания?.. Тоже нет? Скандинавия? - Россия, мадам. Советский Союз. - О! - Она посмотрела на меня с новым интересом. - О! Я видела живых русских только по телевизору. Представьте себе, такие же люди, как мы с вами. Такие же люди... О!.. А теперь извините, Альма больше не может ждать!.. Пошли, Альма! Собачонка шустро вскочила в лифт. Мадам Фаундлер проследовала за ней и, строго посмотрев на меня, приложила палец к губам. Дверь мне открыла смеющаяся Инга. - Подумать только: такие же люди, как мы! - Ты слышала? - Убиралась в коридоре - что-то тут вроде как мел рассыпан, пачкает пол. И вдруг доносится с площадки: "Что вы тут делаете?" Это когда она тебя остановила... Забавная старушка! Настоящий допрос. А потом и сама разболталась. Я все ждал, спросит ли Инга про ремонт? Нет, не спросила. Ингу ремонт не заинтересовал. А у меня он из головы не выходил. Что тут, в квартире, потребовалось ремонтировать так срочно? И почему Вальтер ничего не сказал мне про ремонт? Он что, тоже не знал? Судя по всему, нет. Инга решительно отказалась от двухспальной кровати и постелила себе на раскладушке в гостиной. Дверь в спальню, где лег я, она оставила открытой. Время еще было, по нашим понятиям, не позднее. Спать не хотелось ни Инге, ни мне. Она болтала о всяких пустяках, потом стала расспрашивать о Вене первых послевоенных лет. - Где вы тогда жили с мамой? - На Зингерштрассе. Это довольно близко отсюда. За собором святого Стефана. Там напротив кабачок со смешным названием: "Три топора". Говорят, его завсегдатаем был Франц Шуберт. Интересно, уцелел ли? - Сходим? - Непременно! Вот только разделаюсь завтра с обязательной программой, и пойдем тогда бродить по всем нашим с мамой местам. Инга замолкла. Я уже подумал - задремала. Мне это было на руку. Требовалось кое-что предпринять, и я не хотел, чтобы она видела. Подождал немного для верности. И вдруг она спросила: - Отец, а какая у тебя была цель в жизни? Голос бодрый, свежий, и я понял, что она не дремала, а о чем-то думала. - Почему "была"? Я еще жив. Инга рассмеялась. - Я имею в виду твою юность. Когда ты работал в подполье в Латвии. - Мировая революция. Снова раздался ее тихий смех. Точно так же смеялась Вера. Удивительно, каким неожиданным образом повторяются родители в детях. - Я серьезно, отец. - Я тоже. - Смотри-ка! На меньшее ты не был согласен? - Нет, я был жутким максималистом. - А теперь? - И теперь. - Например? - Например, мне жутко хочется спать. Она помолчала. - Ты полагаешь, со мной нельзя говорить серьезно? - Почему же? Когда я тебя просил не беспокоить по пустякам Редлихов, я говорил совершенно серьезно. Кажется, этого хватит. Инга обиделась и больше заговаривать не будет. Но к утру все пройдет: Инга отходчива. Это качество она тоже унаследовала от Веры. Во втором часу ночи я встал, взял на столике рядом с кроватью подготовленные заранее спички, сигару. Хоть я и давно уже бросил курить, но всегда, когда уезжал из дому, брал с собой две-три сигары. Мне нравился их запах, он как-то примирял меня с чужими комнатами, где приходилось жить, действовал по-домашнему успокаивающе. Инга сказала: в коридоре следы мела. Скорее всего, это не мел, а штукатурка. И если мое предположение верно... Я вышел в коридор, сунул в рот сигару. Чиркнул спичку о коробок. В верхнем углу против входа, между стеной и потолком, среди лепных украшений, сверкнул ответный огонек. Сверкнул и погас вслед за спичкой. Но мне уже этого было достаточно. Не спеша я раскурил сигару, пустил несколько клубов дыма. Заглянул на кухню, в ванную, повсюду зажигая спички. Подносил их к кончику дымящейся сигары, одновременно внимательно наблюдая за потолком и стенами. Нет, как будто нигде больше не отсвечивало. Вернулся в спальню, лег. Вентилятор старался вовсю, разгоняя духоту. Но разогнать тревожные мысли он не мог. Что ж, все ясно. Огонек моей спички отразился в миниатюрном объективе телевизионной камеры, установленной перед нашим вселением в коридоре квартиры. Мы с Ингой находились под наблюдением. Кому-то потребовалось поместить нас под колпак. Но почему? Зачем? Кого мог заинтересовать в Вене советский ученый, доктор исторических наук, специалист по истории коммунистических партий Прибалтики? И какую пользу для себя собирались эти люди извлечь из наблюдений за входной дверью квартиры? Или я интересую их вовсе не как ученый, не как историк, а просто как Арвид Ванаг? Как комсомолец-подпольщик, якобы подписавший некогда тайное обязательство о сотрудничестве с латвийской охранкой? Неужели это возможно? Неужели только теперь, спустя больше чем тридцать лет, выполз, наконец, на свет божий из мрака запыленных архивов этот плотный белый лист с моей собственноручной росписью под коротким, но емким текстом? А может быть, я зря ломаю себе голову? Может быть, совсем другое? Ну, например, Шимонеки, отсутствующие хозяева квартиры, привлекли к себе чье-то пристальное внимание, и мы с Ингой здесь совершенно ни при чем?.. ГРОМКИЙ ЗВОНОК раздался рано утром. Я, сразу проснувшись, ринулся в коридор к телефону. Бросил беглый взгляд на часы: четверть седьмого. Кому взбрело в голову звонить в такую рань? - Ванаг у телефона... Алло! Алло! В ответ непрерывный гудок. И снова звонок. Что за наваждение! - Домашний телефон! - подсказала Инга из гостиной. Верно! Я совсем забыл. Посторонний человек, чтобы попасть в наш дом, должен предварительно попросить через микрофон внизу, у подъезда, разрешение у хозяина соответствующей квартиры. И тот уже решает: пускать или не пускать. Я снял трубку другого телефонного аппарата, висевшего на стене у самого входа. Интересно, телевизионная камера работает круглые сутки? Или она включается автоматически, каждый раз, когда кто-то попадает в ее поле зрения? - Слушаю. - Доброе утро, Арвид. - Говорила Эллен. - Впусти меня, пожалуйста. - Ты внизу? Сейчас я спущусь. - Зачем же? Нажми красную кнопку возле телефона. - Ах, да-да! Некоторые здешние удобства казались мне лишними, ненужными. Вполне можно было обходиться без них, и поэтому я просто-напросто забывал об их существовании. И заработал от пробегавшей в ванную комнату своей злоязыкой Инги: - Деревня! Тебя в порядочное государство и пускать нельзя! - А по-моему, проще держать открытым подъезд. - Чтобы в него набегала всякая шушера? Эллен вошла свежая, улыбающаяся. Удивилась: - Еще спали? - Поздно легли вчера. - Слушай, Арвид, если здесь вам не очень удобно, Вальтер может подобрать другое место. У него десятки друзей, и каждый из них с удовольствием примет у себя советского профессора, да еще с такой милой дочуркой. - Нет, нет, нет! - Инга среагировала моментально. - Тут просто замечательно, тетя Эллен! Мы с отцом великолепно устроились. - Ну смотрите. - Эллен выложила на кухонный стол бумажный пакетик. - Свежие венские булочки к утреннему кофе... А это билет для Инги. - Рядом с пакетиком лег продолговатый желтый листок. - Экскурсия в Шенбрунн, автобус отходит в восемь. Не опоздай! - Спасибо, тетя Эллен, большое спасибо! - Инга выскочила из ванной, обняла ее порывисто. - Ну, ну!.. Я побежала. Мне в управление, это не слишком близко. За завтраком Инга без умолку разглагольствовала об Эллен. Инге казалось, что Вальтер просто недостоин такой жены. Тиран, эгоист, бессердечный сухарь. - И все-таки они живут вместе скоро тридцать лет, - заметил я. Но у Инги своя логика: - Тем хуже! Значит, скоро тридцать лет, как он ее тиранит... Скажи, а мама была с ним знакома? - Конечно. Он не раз приходил к нам на Зингерштрассе. Однажды мама даже угостила его борщом... Не пожимай плечами, в Вене тех лет это было не так-то просто. Продукты шли наравне с сигаретами, а сигареты - наравне с золотом. - Ну и как же все-таки? - Ему очень понравилось. Съел все до донышка, сказал спасибо и попросил еще. - Отец! Я не о борще! Инга сделала вид, что злится, а я, в свою очередь, изобразил на лице удивление. Это была своего рода игра, ставшая для нас уже привычной. - А о чем? - Об отношении мамы к Вальтеру. - А-а... Знаешь, он был такой веселый, такой остроумный и прекрасно танцевал... Я просто сгорал от ревности. Инга фыркнула: - Значит, он ей нравился?.. Удивительно! А ты все твердишь, что я очень похожа на маму!.. До оперного театра, откуда начинался экскурсионный маршрут, было недалеко. Я хотел проводить Ингу, но встретил решительный отпор. Время от времени у нее возникали рецидивы детства, и тогда вспыхивала война против моей мелочной опеки. А сказать ей о своем ночном открытии я не решался. Это могло ее напугать. Либо, наоборот, предприимчивая Инга приступила бы к самостоятельным действиям. Так или иначе, это внесло бы нежелательные осложнения в нашу жизнь. Надо было сначала хорошенько разобраться во всем самому. Пока еще ровным счетом ничего не случилось. Телевизионная камера, направленная на входную дверь, говорила лишь об одном: интересуются не столько мною, сколько посетителями, приходящими сюда, в квартиру. Но я никого не ждал и никого не собирался приглашать к себе. Ну, засекли приход Эллен со свежими булочками. Ну, засекут еще Вальтера. Что это может им дать? Нет, не следует ничего предпринимать. Пусть пока все идет своим чередом. Вальтер ждал меня у себя в библиотеке. На сей раз мой приезд в Австрию тоже носил частный характер, но по его просьбе я должен был выступить с публичной лекцией о Советской Прибалтике. Вальтер придавал моей лекции большое значение. И вероятно, не без оснований, так как по поводу установления Советской власти в республиках Прибалтики на Западе долгие годы извергались целые реки грязной клеветы и всевозможных измышлений. Сегодня нам предстояло вместе с ним договориться о месте и времени проведения лекции с ее устроителями из недавно созданного общества с длинным наименованием. Полностью оно звучало так: "Независимая исследовательская ассоциация по изучению связей и улучшению взаимопонимания между людьми Востока и Запада". Для удобства вместо этого чересчур уж сложного названия применяли сокращенное: "Восток - Запад". Общество не принадлежало к числу официальных институтов, а носило любительский характер, существуя за счет всевозможных частных пожертвований, и это его желание провести мое выступление под своей эгидой, как считал Вальтер, служило верным признаком усиления интереса к СССР в самых различных слоях населения Австрии. Вальтер работал научным руководителем по отделу истории одной из крупнейших библиотек Австрии. Библиотека размещалась в бывшем дворце кого-то из Габсбургов, не то брата, не то дяди последнего из императоров Франца-Иосифа. Египетские фараоны всю жизнь строили пирамиды, чтобы почить там вечным сном. Австро-венгерские кайзеры, наоборот, строили свои дворцы для того, чтобы в них наслаждаться жизнью. Но это редко кому удавалось. Здания из тщеславия и жажды славы затевались таких грандиозных размеров, что строили и достраивали их в течение нескольких поколений. В итоге они доставались совсем не тем, кому поначалу предназначались. Тот самый брат или дядя лопнул бы от злости, если бы узнал, что дворец, который должен был утвердить его славу и величие, займет какая-то библиотека, пусть даже из сотен тысяч томов. А о нем самом будет напоминать лишь безвкусный памятник из позеленевшей бронзы, каких в Вене десятки на каждой мало-мальски приличной улице и площади, и которые примелькались глазу так же, как безликие чугунные столбы с гроздьями фонарей. В кабинет к Вальтеру пройти не просто - путь пролегает через хранилище старинных рукописей. Но он предупредил смотрителя о моем предстоящем приходе, и тот, вежливо пропустив меня вперед, сразу же повел мимо полок с бесконечными рядами металлических коробок. - Господин профессор, к вам гость! - Приветствую, товарищ профессор! - Вальтер, широко улыбаясь, поднялся мне навстречу из-за просторного с резными тумбами письменного стола. - Ну как твоя эта... раскладюшка? Достаточно ли удобна? - Об этом спроси Ингу. Мне по праву старшего досталась кровать. - Я уже договорился с Францем - там, где ты жил в прошлый раз. Можешь перебираться хоть сейчас: он с семьей на даче. Правда, это почти окраина. Я предвижу, Инга будет недовольна: от Габсбургов далековато. - Не стоит, пожалуй. Эллен мне уже говорила. - Ну смотри. Здесь, конечно, удобнее... Да, я ведь вас еще не познакомил. Только теперь я заметил, что в просторном, с высоким сводчатым потолком кабинете Вальтера мы не одни. В стороне, у книжного шкафа из того же резного гарнитура, что и письменный стол, стоял тщедушного вида мужчина с седым венчиком волос вокруг розовой лысой макушки. Вальтер представил нас друг другу: - Профессор Арвид Ванаг... Профессор Отто Гербигер. - И профессор Вальтер Редлих! - рассмеялся я. - Не слишком ли много ученых мужей для одного, хоть и такого просторного, кабинета? - А! - махнул рукой Гербигер. - У нас в Вене на каждый квадратный метр площади по пять докторов и полтора профессора. - А собак на всю Вену пятьдесят тысяч! - подхватил шутку Вальтер. - Разводили бы лучше псов. И дешевле, и безопаснее - собаки, как правило, только лают. - Это он потому, что его сегодня укусили. - У Гербигера были кроткие голубые глаза; он походил на святого, сошедшего с картин мастеров Возрождения. - Какая-нибудь газета? - догадался я. - Да, рецензия в "Курире". Так, бестолковщина, элементарная неграмотность! - Все-таки по тону Вальтера чувствовалось, что он уязвлен. - Не стоит об этом. Он укоризненно посмотрел на Гербигера, тот слегка покраснел: - Извини, я с полным к тебе сочувствием. Негромко постучали в дверь. Снова вошел смотритель. - Господин профессор Редлих, вас приглашает к себе директор. Вальтер поморщился: - Еще один сочувствующий!.. Ну, вы пока побеседуйте. У вас, я думаю, найдутся общие темы для интересного разговора. А потом, Арвид, поедем с тобой в научное общество "Восток - Запад". Я условился с ними на одиннадцать. Мы остались с Гербигером вдвоем. И тут он меня поразил. - Будучи на вашем месте, я не стал бы в данный отрезок времени следовать приглашению навестить Вену, - сказал он на очень приличном, хотя и по-старомодному витиевато-церемонном русском языке. - Наша милая добрая старая Вена в настоящий период не представляет собой слишком спокойную обитель. Вы читали в прессе об этих отвратительных скандалах с клопами из ФРГ?.. Нет, нет, не с кровососущими насекомыми, - улыбнулся он, истолковав по-своему удивленное выражение на моем лице. - "Клопы", по новомодной терминологии, - это крохотные предметы для подслушивания разговоров по телефонной аппаратуре. Это ужасно! Ужасно! - Как хорошо вы говорите по-русски! - Мне нужно было выиграть время, чтобы оценить обстановку. - Откуда? - От верблюда, - прозвучало уж совсем неожиданно. - Извините меня, - снова застенчиво улыбнулся Гербигер, - но трудно было удержаться от соблазна... Дело в том, что я довольно долго жил в вашей стране. С тридцать девятого по сорок седьмой. Восемь лет. Весьма значительный срок, не правда ли? Не желаете ли знать, где именно? - Если не секрет. - В отличие от некоторых господ, с которыми вам предстоит сегодня встретиться, у меня нет решительно никаких секретов, - сказал Гербигер довольно загадочно. - В Москве. И в Свердловске. И в Сибири. - Вот как, и в Сибири тоже? - Да, в Новосибирске, во время войны. Я работал там в театре. Бутафором. Не смейтесь, пожалуйста, я и это умею. А после войны стал проситься обратно к себе в Вену. Я был вынужден покинуть Вену при владычестве Гитлера, у меня здесь никого не осталось, ни одного даже дальнего родственника. И потянуло! Зачем? Для чего? Кому я тут нужен? Кончики его век покраснели. Голубые глаза наполнились влагой. Он отвернулся, узкие плечи вздрогнули и обмякли. Я поторопился налить воды из графина. - Ничего, ничего, не извольте беспокоиться, товарищ Ванаг! - Он мягко отвел мою руку со стаканом. - Надеюсь, вы разрешите называть вас товарищем? Я ведь, собственно, не имею на это права. В компартии я не состою, советским гражданином не являюсь... Да, да, товарищ Ванаг, Вена, к превеликому нашему сожалению, перестала быть безопасным местом - я опять возвращаюсь к давешнему разговору. Даже "Восток - Запад". Вы ведь как раз туда собираетесь. То ли он зачем-то нагонял на меня страху, то ли сам был напуган до смерти. - Должен ли я вас понимать так, что меня там могут убить? Или похитить? - Напрасно изволите шутить, товарищ Ванаг. Если бы вы знали хотя бы частицу того, что ведомо мне... Я знаю по крайней мере двоих господ... - Словно сомневаясь, пойму ли я, он показал для убедительности два пальца. - Вы, разумеется, осведомлены о некоей организации с аббревиатурным названием ЦРУ?.. Так вот, эти двое - ее сотрудники. Ужасно! Ужасно! - снова запричитал он. - Конечно, доказать я ничего не могу, но почти стопроцентная гарантия. - Однако вы неплохо осведомлены. - Как же! Я ведь сам состою у них на службе. - В ЦРУ? Кроткие глаза испуганно расширились, потом он рассмеялся, тихо, почти неслышно. - В научном обществе "Восток - Запад". Ученым библиотекарем, всего-навсего... Не буду скрывать: в начальный период моей работы одним из тех двоих была произведена слегка замаскированная попытка подобраться ко мне. Но вскоре он понял, что совершает ошибку. Нужна исключительная способность к воображению, чтобы представить меня в качестве шпиона. - Гербигер снова беззвучно рассмеялся. - А вот для научного общества я вполне полезен. И не одними только своими скромными познаниями в библиотечном деле, хотя и как служащий я почти идеален: даже законными вакациями пренебрегаю - к чему мне, одинокому, отдых? Другое вполне важное обстоятельство. Общество носит название "Восток - Запад", а у них представлен почти один только Запад. Франция, Англия, США... Мало, чрезвычайно мало людей, знающих Восток. Вот тут профессор Гербигер очень и очень к месту, не правда ли? Жил в Советском Союзе, знает в какой-то мере язык, лоялен к русским, даже глубоко симпатизирует им... Коротко говоря, профессор Гербигер - это как бы лицо общества, обращенное на Восток. О-о, если бы только у вас нашлось желание и время, как много я мог бы поведать вам о нашем двуликом Янусе! Он явно напрашивался на встречу со мной. Не заметить этого, промолчать было бы бестактно, и я сказал: - Послушаю с большим удовольствием. Вижу, вы многое повидали в своей жизни. - Благодарю! - он обрадованно схватил мою руку, пожал крепко. - Вы верите мне? - Почему же я должен вам не верить? - Только, пожалуйста, пожалуйста, не говорите никому о нашем разговоре! И Вальтеру тоже, да? Нет-нет, он очень хороший человек, но у него так много знакомых... И еще одна просьба. Когда будете в нашем обществе, меня, возможно, вам представят. Пожалуйста, не подавайте виду, что вы меня уже знаете; Вальтера я тоже предупредил. Ничего особенного, просто тот человек за мной присматривает и следствием могут явиться небольшие неприятности. Зачем они, не так ли? Я вас разыщу потом, если не возражаете. Вальтер говорил мне, что вы на квартире Шимонеков. Я позвоню, их телефон наверняка есть в справочнике, и мы условимся о встрече. Хорошо? И на лекцию вашу я явлюсь всенепременнейше. Но прошу: будьте осторожны, очень осторожны! На какое-то мгновение у меня возникло желание предупредить его, чтобы не звонил: уж если там установлен телеобъектив, то и телефон наверняка прослушивается. Но все-таки я промолчал. Как объяснить, что у меня возникло такое подозрение? Сказать ему про глазок в стене? Гербигер ушел, так и не дождавшись Вальтера. Что-то уж слишком долго выражал ему сочувствие по поводу критической статьи в газете директор библиотеки! Он вернулся лишь в половине одиннадцатого. - Не беспокойся, Арвид, у нас еще уйма времени. Тут всего каких-нибудь десять минут езды. - Что твой шеф? - А! Старый осел! Он хочет, видите ли, сам написать другую рецензию, хвалебную. А у него такая научная репутация - пусть уж лучше кто-нибудь поругает. Еле отговорил... Что так смотришь? Думаешь, я расстроен? Ничуть! Наоборот! Критика всегда вызывает интерес. Некоторые тут у нас специально заказывают ругательные статьи своим добрым знакомым. А то и платят. Он снял ослепительно белый халат, который всегда носил на работе, аккуратно расправил и повесил в шкаф на плечики, сняв с них предварительно пиджак. Даже в самую жару Вальтер не позволял себе появляться на людях без пиджака. Давным-давно уже минуло то время, когда он носился по Вене на стареньком тарахтящем мотоцикле в коротких замшевых штанах на помочах, аккуратно пристроив к заднему сиденью тощий портфель с очередным книжным обозрением для нашей газеты. Машину Вальтер водил виртуозно. Ехал вроде бы и не быстро, но с тонким расчетом, всегда оказываясь возле светофора именно в тот миг, когда загорался зеленый и он мог на скорости обойти скопление автомобилей. На поворотах всегда притормаживал и вежливо пропускал пешеходов, даже если имел преимущество перед ними. И все равно каким-то непостижимым образом оказывался впереди всех лихачей, которые проскакивали, распугивая народ, раньше него. За рулем Вальтер разговаривал редко, лишь односложно отвечая на вопросы. Но тут спросил меня сам: - Как тебе Гербигер? - Еще не разобрался. Во всяком случае, интересно. - Странный человек. Всего боится, от всего бежит... Русским он действительно владеет? Или только хвастает? - Очень прилично. Я не сказал Вальтеру об архаизмах. Слишком долго объяснять. Да и не к чему. - Судьба у него - не позавидуешь. - Вальтер коротко посигналил неосторожному босоногому юнцу в джинсах. - Он тебе не сказал, что сидел при всех режимах? - Нет. - Его посадил наш Дольфус, потом одержимый Адольф. Потом он бежал в Польшу, там тоже посадили. Освободили Советы. А затем он и при Советах сел: заподозрили его в преступной связи с немцами. Ненадолго, правда. Перед самой войной выпустили... Жалкий человек. Ни семьи, ни родных - никого! Была близкая женщина, такая же одинокая, как он. Погибла недавно в автомобильной катастрофе. Он чуть не помешался... Ну, вот мы и на месте. Он замедлил ход, отыскивая свободное место для стоянки. В центре Вены это было не так-то просто. Иной раз приходилось дважды, а то и трижды объезжать квартал, чтобы хоть куда-нибудь втиснуться. На этот раз нам повезло. От тротуара отчалила какая-то дипломатическая каравелла с цветным флажком на радиаторе, и Вальтер ловко всадил свою верткую "шкоду" на освободившееся место, перед самым носом целившего сюда же черного "мерседеса" с шикарными сиденьями из красной кожи. - Зевать не надо! - заключил он весело, поворачивая замок в дверце машины. Из "мерседеса" не отозвались. Научное общество "Восток - Запад" размещалось, как и библиотека Вальтера, в великокняжеском дворце. Только не в парадных апартаментах, предназначенных для пышных приемов и балов, а в жилых помещениях бывших его владельцев, маленьких неудобных комнатах вдоль длинного коридора на самом верхнем, не видимом с улицы за шикарной колоннадой, этаже здания. До появления системы центрального отопления эти не очень-то уютные комнатенки имели одно решающее преимущество перед роскошными залами нижних этажей: их можно было натопить. Нас встретил ответственный работник общества, черноволосый, смуглый, широкоплечий атлет с короткой фамилией Кен. - О, как я рад! - рука у него была словно из стали. - Мне столько приходилось слышать о трудах господина профессора! Вряд ли он прежде слышал даже мою фамилию. Но правила хорошего тона предписывали максимальную любезность по отношению к гостю. - Президент нашего общества болен, но сегодня как раз зашел ненадолго на работу и выразил желание лично встретиться с вами... По секрету сказать, болезнь его намного серьезнее, чем он сам предполагает, - без видимой причины вдруг разоткровенничался Кен. - Да, по всей вероятности, у нас скоро откроется вакансия... Жаль, очень жаль! - торопливо, словно спохватившись, добавил он. Предупредительно распахивая двери, Кен провел нас с Вальтером в светлый душный кабинет в углу здания. - Господин президент, наш русский гость! В отличие от Кена председатель правления общества или президент, величественный старик с коротким седым бобриком, географ с мировым именем, не стал делать вид, что ему знакомы мои работы. - Мы с вами трудимся в далеко отстоящих друг от друга отраслях науки, - тактично пояснил он, мягко улыбаясь при этом. - Но я искренне рад знакомству, поверьте. И лекция ваша тоже придется как нельзя более кстати. К сожалению, мы пока очень мало преуспели в связях с гуманитарными науками социалистических стран... Господин Кен, надеюсь, все организовано должным образом? - Он нажал кнопку вентилятора, подставил розовое лицо под освежающую струю. - Извините, пожалуйста, последнее время я не очень здоров и плохо переношу жару. - О, да-да! Все готово! - засуетился Кен, быстро потирая руки, словно в предвкушении какого-то счастливого события. - Лекцию, господин президент, мы намерены провести в малом зале старой резиденции... - Но ведь там, насколько я помню, всего мест двести. - Что поделать, господин президент. Слишком сильная жара, на большой приток слушателей, к сожалению, рассчитывать не приходится. Люди стремятся за город, к воде. - Верно, - кивнул Вальтер. - Даже наша библиотека пустует. А зал резиденции я знаю. Он хоть и невелик, но очень уютен, и это дает свои преимущества. Профессору Ванагу будет там нетрудно наладить контакт с аудиторией. - Ну вот! - Кен не переставал радостно потирать руки. - Теперь о времени. Может быть, послезавтра? Оповестить мы успеем. Пресса, радио, телевидение. - Нет, послезавтра не годится, - к моему удивлению, возразил Вальтер. - Господин Ванаг отправляется в небольшое путешествие по Австрии. - Он, улыбаясь, повернулся ко мне: - Мой маленький сюрприз тебе и Инге. Мы еще поговорим об этом... Так что лекцию придется провести после возвращения в Вену. Я думаю, лучше всего во вторник. Если, разумеется, со стороны господ из общества не будет возражений. - Возражения? - Кен с преданным выжиданием уставился на своего шефа. - Ну разумеется, нет! - Президент общества так и не отрывал лица от воздушной струи; он, по-видимому, действительно очень страдал от жары. - Как удобно гостю, так удобно и нам. Уточнили тему лекции, ее продолжительность. Попрощались с президентом, и Кен повел нас знакомиться со штатными работниками. Я переходил из комнаты в комнату, пожимал руки, выслушивал любезности. Кен, не жалея красок, расписывал научные достижения общества. По его уверениям, в этой дюжине комнатушек творилось нечто грандиозное - работа таких масштабов была не под силу не то что сравнительно маломощной любительской организации, но даже и солидному исследовательскому институту на государственном бюджете. Входя в раж, Кен совершенно упустил из виду, что перед ним как-никак люди, имеющие отношение к науке. Вальтер явно забавлялся, хитро улыбаясь, но все-таки помалкивая. Мне же в конце концов надоело пребывать в роли этакого легковерного губошлепа: - Итак, насколько я понял, вы охватываете решительно все аспекты отношений между регионами. Географические, культурные, экономические... - Этнографические, - продолжая ехидно улыбаться, вставил Вальтер. - Кроме политических! - торопливо сообщил Кен, потирая руки. - Политикой мы не занимаемся. Мы ученые. Сам-то он с его могучим торсом профессионального борца не очень походил на мужа науки. Провел он меня и в библиотеку, которая помещалась в мансарде, этажом выше. Здесь было просторно и на удивление прохладно: в помещении приглушенно гудел мощный кондиционер. - А это господин Гербигер! - представил Кен библиотекаря и добавил с такой гордостью, словно демонстрировал редкий экземпляр малоизвестного животного: - Он у нас говорит по-русски. Скажите что-нибудь по-русски господину Ванагу! - скорее приказал, чем попросил он библиотекаря, из чего вытекало, что тому здесь приходится не сладко. - Здравствуйте! - покорно изрек Гербигер и поклонился. - Мы все весьма рады приветствовать вас в стенах нашего общества. В его робких голубых глазах я прочитал немую мольбу. - Здравствуйте. Рад познакомиться с вами. - Теперь дальше, - заторопил меня Кен, продолжая потирать руки. - Следующий отдел - редакционно-издательский. Там мы познакомим вас с нашими издательскими планами и вручим памятный подарок. Памятным подарком оказался брелок с эмблемой общества, к которому Кен тут же собственноручно прикрепил мои ключи от квартиры. - Нам будет приятно сознавать, что он всегда с вами. Кроме брелока, мне вручили еще кучу всяких красочных брошюр и проспектов. Часть этого добра помог нести Вальтер. Другую же кипу, несмотря на все мои протесты, взял Кен, который проводил нас до самой машины: - Нет, нет, господин Ванаг, позвольте, разве можно затруднять гостя! Мы отъехали, чудом не задев переднее крыло втиснувшегося все-таки рядом с нами "мерседеса". Кен улыбался, кивал вслед головой и радостно потирал руки. - Он что, тоже ученый? - спросил я Вальтера. - Кто?.. Кен? - Он от души расхохотался. - Какой там ученый! Обычный делец, если не хуже. Про него ходят всякие слухи. - Почему же, в таком случае, нельзя было обойтись без него? - Ну, во-первых, он работник общества, а "Восток - Запад" - это стоящая марка. Во-вторых, Кен деловой человек, толковый организатор - наша библиотека уже не раз прибегала к его услугам, и, скажу тебе, небезуспешно. В-третьих, нам, в конце концов, важна сама лекция. Это главное. А слухи есть слухи, в нынешнее бурное время от них не уберегся бы даже святой. Хотя Кен, конечно, далеко не святой, - добавил он со смешком. У площади Шварценберга, где в виде строгой полукруглой колоннады установлен памятник нашим воинам, павшим в боях за освобождение Вены, Вальтер свернул с Ринга вправо, в сторону, противоположную своей библиотеке. Я оглянулся с удивлением: - Куда мы едем? - Обеденное время. Вообще-то говоря, я рассчитывал на обед в "Востоке - Западе", но они что-то пожадничали. Ничего, тут поблизости есть одна приличная забегаловка. Дешево и вкусно. Сегодня ты мой гость, разумеется, - счел нужным уточнить Вальтер, и я почему-то сразу вспомнил о его запиской книжечке, которая так возмущала Ингу. За обедом на вольном воздухе, в маленьком тенистом дворике, зажатом со всех сторон серокаменными громадами, Вальтер рассказал мне о своем сюрпризе. В отделе печати у него есть знакомый чиновник, очень ему обязанный. Какие-то у него возникли осложнения по службе, ему грозило увольнение. Но Вальтер, используя личные связи в высоких сферах, сумел все уладить. Однако оставил чиновника у себя на крючке, и тот время от времени оказывает ему всяческие услуги. - Так, по мелочам! - Вальтер мерно разжевывал свое мясное филе. - Устроить бесплатный номер в гостинице, организовать поездку по линии отдела печати - у них там куча средств на представительство. Словом, вы с Ингой пройдете по высокому классу. - Но ведь я не журналист и в периодической печати выступаю довольно редко. - Зато у тебя десятки научных публикаций и книг... Итак, ты едешь в Зальцбург и Инсбрук, да еще в качестве гостя отдела печати. Доволен? Свозить меня на своей машине в старинный Зальцбург Вальтер обещал еще в прошлый раз. Однако помешала его сильная занятость на работе. Тем не менее в письмах он снова обещал непременно провезти меня по Австрии. Сейчас он тоже не свободен: Вальтер страстный лыжник, и свой отпуск плюс всякие отгулы приурочивает к поздней осени - началу "белого сезона". И вот нашел, оказывается, возможность! Изобретательно, ничего не скажешь: и волки сыты, и овцы целы. Смущала лишь некоторая неопределенность положения. Все-таки отдел печати. Меня будут принимать за журналиста, затевать беседы о прессе... - Ты напрасно щепетильничаешь, - убеждал Вальтер. - В Австрии нет резких разграничений между журналистикой и наукой. Печатаешься - значит, журналист или писатель. Кстати, они знают, что ты историк, я уже им сказал. Так что спросят - рассказывай о своей научной работе сколько душе угодно, всем будет интересно. А в субботу вечером мы с Эллен тоже прикатим в Инсбрук, это я тебе обещаю твердо. Обратно в Вену поедем вместе... Ну что ты такой узколобый! Не хочешь думать о себе, подумай об Инге. Зальцбург - город всемирно известных музыкальных фестивалей. Инсбрук - место зимних олимпиад... Инга меня загрызет. Да и самому интересно. После войны эти города находились в зоне оккупации западных союзников, и для нас из-за начавшейся холодной войны доступ туда был наглухо закрыт. - Ну хорошо, предположим, я соглашусь. Как же тогда все оформить? Вальтер неторопливо, маленькими глотками, смакуя, пил холодную, со льда, "коку". - Уже все оформлено; я предвидел, что ты согласишься. Зайдешь завтра к Штольцу, представишься и заберешь программу и железнодорожные билеты. Главное - билеты. У нас это целое состояние - железнодорожные билеты и гостиницы. Или ты предпочитаешь всю свою австрийскую поездку просидеть в гнезде у Шимонеков? - Он хитро прищурил глаз. - Ну уж нет! По правде сказать, в их шикарном гнездышке немножко душновато. Кстати, а кто они такие? - спросил я, поскольку подвернулся удобный случай. - Он тоже библиотекарь - разве я тебе не говорил? Конечно, рангом пониже по сравнению со мной. Не все же у нас такие ученые, как господин Редлих! - рассмеялся Вальтер. - Ну, а она... Вообще-то она служит в довольно скромной фармацевтической фирме, да и должность не ахти. Но в ней есть нечто... Сплошные загадки! Начну хотя бы с того, что она индонезийка - не правда ли, экзотично? А продолжу вот чем - смотри только со стула не упади! - Он пригнулся к самому моему уху: - Строго между нами, даже Эллен не должна знать: мадам Шимонек очень заинтересовала некие полицейские чины. - Полицейские? - Я и в самом деле удивился. - Наркотики, - произнес Вальтер тихо, одними губами, и тут же резко вскинул руки ладонями наружу: - Не знаю, не знаю, не знаю! Они живут на широкую ногу, люди завидуют; может быть, просто-напросто болтовня... Вот оно что - наркотики... Что ж, этим вполне можно объяснить такой необычный интерес к нашей венской обители. Значит, все-таки не я, а Шимонеки... - Мне пора! - заспешил Вальтер, взглянув на часы. - Еду через центр, могу тебя подбросить... Ахмед! Он рассчитался с подбежавшим официантом-турком, дав ему несколько шиллингов на чай. Домой мне было рано. Мы условились с Ингой встретиться в два. Я решил пройтись по нашим с Верой старым местам и посмотреть заодно, существует ли еще тот крохотный филателистический магазинчик, с дряхленьким хозяином которого мы были добрыми приятелями. В отличие от многих других владельцев подобных магазинов, типичных стяжателей и спекулянтов, он был настоящим коллекционером, знал и ценил марки и получал радость, когда удавалось помочь какой-нибудь редкой маркой такому же одержимому собирателю, как и он сам. Я как-то забрел в его лавчонку в поисках нужного мне знака почтовой оплаты старой Латвии. Неожиданно выяснилось, что он, как и я, коллекционирует эту, в общем-то, не слишком популярную среди австрийских филателистов страну. Общий интерес нас сблизил. Старичок оказался очень милым знающим человеком, я ему тоже понравился. Магазин был в двух шагах от нашего дома на Зингерштрассе. Когда у меня выдавалось свободное время, я забегал к старичку, и мы подолгу рассматривали марки, находя удовольствие во взаимном общении. И ни его, ни меня не смущало, что покупал я всего-то ничего. В нашем скромном семейном бюджете расходы на марки не предусматривались. Зато позднее, уже вернувшись в Советский Союз и занявшись научной деятельностью, я развернулся вовсю. Особенно после гибели Веры. Маленькая Инга и коллекция марок - вот все, что мне оставалось, не считая работы. Вечерами, с трудом уложив спать свою неугомонную девочку, я допоздна просиживал за марочными альбомами. Впоследствии, когда горе потеряло первоначальную остроту, марки перестали занимать в моей жизни такое большое место. И все-таки я по-прежнему оставался любителем коллекционирования. ...Магазинчик оказался на своем старом месте, на узенькой улочке, в доме с облупившимися лепными змеями вдоль карниза, держащими в зубах щит родового герба. Та же вывеска "Почтовые марки" над входом. Та же скромная половина витрины с филателистическими новинками в целлофановых конвертах; вторая часть витрины, отделенная перегородкой, уставлена фарфоровыми статуэтками - рядом помещается такая же крохотная антикварная лавка. Та же узкая дверь с истертым каменным порогом. А вот и новшество: за стеклом двери броская табличка с надписью: "Коллекционирование почтовых марок - лучший вид капиталовложения". И ниже таблица, показывающая, как подскочили цены на марки за последние несколько лет. Я толкнул дверь. Негромко звякнул колокольчик, опять-таки как в то далекое время. И звук у него был тот же: тонюсенький, жалобный. У меня возникло фантастическое ощущение, что время повернуло вспять. Сейчас шевельнется легкая кисейная занавеска, отделяющая торговое помещение от служебного, и появится сам хозяин, сгорбленный, седоголовый, с постоянной доброй улыбкой. И занавеска действительно шевельнулась. Но человек, который вышел из-за нее, очень мало походил на моего знакомого. Средних лет, крутой с залысинами лоб, пустой левый рукав пришпилен к легкой летней куртке. Он бросил на меня быстрый изучающий взгляд поверх массивных роговых очков. - Добрый день! Что господину угодно? - Собственно... - Объяснить было довольно трудно. Я и сам толком не знал, чего хочу. - Видите ли, я был знаком с хозяином магазина... - С хозяином? Простите, но не имею чести вас знать. - Я имею в виду - с прежним, - поторопился уточнить я. - С каким именно? - Во взгляде мелькнула совершенно откровенная ирония. - Наше предприятие существует ровно девяносто лет. За это время сменилось шесть владельцев. Я седьмой по счету. - Верно, с шестым. - С моей покойной женой? - О, простите! Тогда, наверное, с пятым. В конце сороковых годов. - Значит, с ее отцом. Он был владельцем предприятия с девятьсот десятого по пятьдесят второй год. Слово "предприятие" он произносил на полном серьезе, даже с долей гордости, словно речь шла о бог весть каком важном заводе с тысячами работающих. - Ах вот как! Наступило неловкое молчание. Я уже не рад был, что зашел. Старичку уже тогда подходило к восьмидесяти. Ну неужели действительно можно было подумать, что он жив! Хоть бы этот однорукий догадался предложить посмотреть филателистические новинки! Но он, вероятно, не видел во мне клиента и молча буравил взглядом. - Вы латыш! - вдруг произнес он облегченно, будто, наконец, решил сложную, не дававшую покоя задачу, - Да, - поразился я. - Как вы определили? - Старик часто рассказывал о вас. Я как раз тогда вернулся из русского плена. - Он показал головой в сторону пустого рукава. - Меня там долго таскали по всяким госпиталям; рана-то оказалась с гнильцой. Я вас всех ненавидел, а старик твердил и твердил о своем латыше оттуда. Вы как-то уезжали к себе в отпуск и привезли ему оттуда сигареты. Нет, не сигареты... Как это называется? Картонная коробка со всадником на фоне гор... - Папиросы... Что-то не припомню. - Зато я хорошо запомнил. Он сам был некурящий, старик, папиросы отдал мне. А я мучился: этично или неэтично курить папиросы, подаренные врагом? - Ну и как? - Мучился, пока не выкурил все. Потом перестал мучиться. - А с ненавистью как? - Я ведь не голову потерял - всего-навсего руку. Обидно, конечно, вернуться калекой... Не надо было лезть. Других гнали, а я сам напросился. Нет, не идея. Какая там идея! Молод был, сила била через край, приключений захотелось. Ну и получил приключения... Надо же! - Он снял очки, глаза потеплели. - А я все сомневался: сочиняет старик в целях моего воспитания или его латыш существует на самом деле? Даже когда он папиросы принес. Уж не купил ли, думаю, у спекулянтов, специально, чтобы меня воспитать? Хотя, с другой стороны, откуда у него такие деньги на папиросы? Наверное, помните, как мы тогда жили?.. А вы в Вене что делаете? Уж не в посольстве ли? - Нет, в гостях. У меня здесь старые друзья. - А говорят, оттуда никого не выпускают. - Ну, значит, перед вами дух бестелесный. - Во всяком случае сюда, ко мне, ни один русский за все время не заявлялся. - Это совсем другое дело. У нас филателия не так популярна. Да и с шиллингами затруднительно. Вон у вас на дверях какие цены! Он улыбнулся: - Заманиваем! "Купите сегодня за шиллинг, завтра продадите за два". Инфляция! Люди ищут, во что надежно вложить лишние деньги, чтобы они не обесценились. - А у кого их нет? - Тот не занимается филателией... Послушайте, насколько я помню, старик говорил, вы собираете Латвию. - Уже не собираю - собрал. - Все? - По-моему, все. Разве за исключением каких-либо особых разновидностей. Он, кажется, учуял возможность заработка, и в нем проснулся дух торговца. Ловко орудуя одной рукой, снял с полки большой кляссер. - Вот. На прилавок легли беззубцовые марки стандартных выпусков Латвии двадцатых и тридцатых годов. Странно! Такие марки существуют только в зубцовых вариантах. Беззубцовки не встречались мне ни в одном каталоге. Я посмотрел их на свет. Нет, не подделка. Водяной знак на месте. Хозяин магазина торжествовал. - Значит, нет? Так я и знал! - Что это такое? Впервые вижу,- признался я. - Так называемые министерские. Редкая вещь. Из листов, которые давались на подпись министру. Это целая история... Чашечку кофе? Пожалуйста, не отказывайтесь, мы ведь с вами старые знакомые, хоть и заочно. Он провел меня за занавеску, в крохотное служебное помещение, куда едва втискивались лишь низкий круглый столик и два стула. Стал заваривать кофе, отвергая все мои попытки помочь ему, и одновременно рассказывал. История оказалась любопытной и запутанной, правда в ней явно мешалась с вымыслом. Вроде бы гитлеровские оккупационные власти, покидая Ригу перед самым ее освобождением Советской Армией, поручили какому-то офицеру полиции эвакуировать важные архивы. Часть их была переправлена морским путем в Германию. Другая, в том числе и эти пробные листы из почтового музея, попала в курляндский котел и исчезла. Лишь позднее, много лет спустя, "министерские" в небольшом количестве снова вынырнули из небытия, на этот раз в Швеции. Похоже, что все они попали в руки одного лица, который понемногу, чтобы не сбить цену, пускал их на филателистический рынок. Кофеварка сердито зашипела, а затем торопливо заурчала, выбрасывая из гнутого носика густую черно-коричневую жидкость. - Готово. Он налил мне крепчайшего ароматного напитка. - Благодарю. - Я никак не мог оторваться от кляссера. - Только тут у вас не все номиналы. Зубцовых гораздо больше. - А всех и нет. Очевидно, кто-то несведущий пустил часть листов на обертку... Да пейте вы, пейте; я смотрю, у вас разжегся филателистический аппетит. Он играл со мной, как кошка с мышью. - Марки, разумеется, стоят дорого? - Даже очень. - Жаль! Со вздохом сожаления я положил кляссер на столик. - Но вам, именно вам, я уступил бы по себестоимости. Мы, австрийцы, сентиментальны. В том числе и торговцы марками. Сумма, которую он назвал, была в пределах моих возможностей. Даже учитывая новые джинсы для Инги. Даже учитывая расходы на предстоящую поездку по Австрии. Придется лишь отказаться от покупки диктофона, который я уже присмотрел себе в магазине радиотоваров на Грабене. Но, в конце концов, диктофон можно приобрести и в Москве. А вот эти "министерские" я не видел еще ни у одного из многочисленных моих знакомых коллекционеров, с которыми обменивался марками... Домой я явился с опозданием и легким чувством вины перед Ингой. Знай она о моей покупке, непременно распалилась бы по поводу бессмысленной, по ее мнению, траты драгоценных шиллингов. Мои почтовые марки она считала никчемными бумажками. Так же как я считал никчемными эти ее босяцкие брюки из вытертой серо-синей ткани с бахромой понизу. - Ну как Шенбрунн? - Кошмар какой-то, а не дворец! Бедные Габсбурги! - Смотри - пожалела! А ведь их двор считался чуть ли не богатейшим в Европе. Ошибка истории? - Нет, серьезно! Эти бесконечные анфилады громадных комнат с распахнутыми дверьми! Даже не дверьми, а воротами какими-то! Сквозняки, холодина! Никуда не спрячешься, всюду щели для подслушивания, для подглядывания... Нет, я бы ни за что на свете не согласилась там жить... Несчастный Франц-Иосиф! Несчастная Мария-Терезия! Знаешь, у нее было шестнадцать детей - пять мальчиков и одиннадцать девочек, - и весила она сто десять килограммов. А самая тяжелая люстра в Шенбрунне всего сто семь. - Значит, целых три килограмма в пользу Марии-Терезии. Чем же она тебя так разжалобила? - Все шутишь! Тебя бы в кайзеры, хоть на недельку! Франц-Иосиф спал на жесткой солдатской койке. Вставал, бедняга, в половине пятого утра каждый день, даже в праздники. Ел мало и очень быстро. Его обед продолжался не более семи минут. Придворные не успевали за ним и вставали из-за стола голодными. Это явилось одной из главных причин свержения монархии в Австрии. Да, гид Инге попался с фантазией. Она со смехом рассказывала об его оригинальной трактовке истории. - И ты молча слушала? - Было очень интересно! Я только раз не выдержала и спросила, часто ли встречались среди придворных случаи голодной смерти. Легко было представить себе, с каким наивным видом задала Инга этот вопрос. Она великий мастер по части всякого рода розыгрышей. - И что же твой гид? - Неглупый парень, вероятно студент на летних заработках. "В то время причины смерти не регистрировались, мадемуазель, поэтому точно неизвестно". И подмигнул. Он почему-то принимал меня за француженку и видел, что я веселюсь. - А остальные? - Я попала в группу западных немцев, фермеров из-под Мюнхена. Они его слушали с разинутыми ртами, как пророка. И все добивались, сколько что стоит: гобелены, спальные гарнитуры, весь Шенбрунн. - И он, конечно, врал? - Напропалую. Хватал цифры прямо с потолка. Бедные немцы только ахали!.. Отец, мы с тобой идем сегодня вечером в собор святого Стефана, - неожиданно заявила Инга. - Органный концерт Баха, Представляешь? - А билеты? - Гид сказал - вход свободный. - Может, тоже наврал? Она помотала головой: - Исключается! Я сама прочитала объявление... Стопятидесятиметровая готическая башня собора святого Стефана - Штефль, как его по-свойски называют горожане, - гигантским сталагмитом возвышается над всей Веной. Это сердце австрийской столицы, и не только по своему местоположению. Храм простоял здесь по меньшей мере полстолетия. Все вокруг с течением времени ветшало и разрушалось. Меняли свой облик дома, кварталы, целые улицы, со всех сторон обтекающие каменную громаду собора, наглядно свидетельствуя не только о тленности самого человека, но и созданий его рук. Один лишь Штефль как бы символизировал вечность. Однако только до последней войны. Во время бомбежек авиации союзников и боев за город собор тоже основательно пострадал. Особенно досталось его уникальному островерхому покрытию площадью во многие тысячи квадратных метров. Для его восстановления пришлось создать, по существу, специальный завод, так как материал нужно было подогнать под сохранившуюся часть крыши. И вот опять стоит Штефль одинокой и гордой вершиной среди жалко лепящихся к нему пяти-шестиэтажных строений старого города. Текут автомобильные реки, скапливаются толпы на пешеходных переходах, кричат огни разноцветных неоновых реклам, потухая и загораясь вновь. Из глубокого искусственного каньона у подножия собора непрерывно бьют очереди многочисленных отбойных молотков - там идет строительство станции и подземных переходов метрополитена. А Штефль стоит себе молчаливо среди этого шума и суеты. - Красив старик! - высказался я вслух. - Так и веет от него мудростью веков. Инга, органически не переносившая высокопарных фраз, сразу же уцепилась: - Скорее бездушием и тупостью каменного истукана. - Сама ты бездушный циник! Это великое творение человека. - Истуканы тоже творения человека. И среди них тоже попадаются очень даже впечатляющие. И все-таки это просто тупые камни, и нечего наделять их человеческими качествами. Мудры сами люди, а не вещи, пусть даже и такие громоздкие, как твой Штефль. Убеждать Ингу было бессмысленно. Она спорила из любви к спору. А уж формальной логики ей не занимать. Мы заявились к Штефлю задолго до начала органного концерта. Обошли, не торопясь, весь собор снаружи, подолгу приглядываясь к латинским и готическим надписям на каменных плитах - местах захоронения коронованных особ и знатного духовенства. Затем через боковой вход с кружевной аркой прошли в молельный зал. Высоченные, терявшиеся где-то в сумеречной выси, в несколько обхватов колонны обманывали глазомер. Внутри собор поначалу не казался таким уж вместительным. Но стоило только измерить шагами расстояние от одной колонны до другой, как сразу становилось ясно: да это же целая большая площадь! Одновременно присутствовать на богослужении могло чуть ли не пятнадцать тысяч человек. Инга обратила внимание на телефонные аппараты, подвешенные на основаниях колонн. - А это для чего? Разговаривать с богом? Мы подошли ближе, прочитали надписи на немецком, английском и французском языках. Автомат давал двухминутную справку об истории собора на любом из названных языков. Стоило только бросить монету и нажать нужную кнопку. - Очень удобно! - похвалила Инга. - И богу помолишься, и культурный уровень поднимешь. Век техники не обошел Штефль и в другом отношении. Собор был радиофицирован. Современным проповедникам во время богослужения не приходилось драть глотку, как прежним поколениям служителей культа. Вообще человеческий голос звучал здесь подавленно и жалко. Иное дело орган. Римские папы знали, что делают, когда решили внедрить в католические храмы этот поразительный инструмент. Казалось, сам бог вещает людям на своем бессловесном, но громогласном и хватающем за душу языке. В интерпретации Баха владыка небесный не только басисто рокотал, сотрясая своды и внушая священный трепет, он умел и нежно ворковать, даже смеяться переливистыми трелями. Бах и в церкви, наперекор всему, оставался самим собой: жизнелюбцем и весельчаком. Мы сидели на старинных, почерневшего от времени дерева скамьях для молящихся. Инга прижалась к моему плечу и слушала самозабвенно, даже рот чуть приоткрыла. Но когда я, воспользовавшись короткой паузой между частями, спросил тихонько: "Нравится?" - она покосилась на меня и пожала плечами: - Нормально. Я невольно поморщился. Экзамены - нормально. Джинсы - нормально. Теперь уже и Иоганн Себастьян Бах - тоже нормально. Для чего это маскировочное словечко? Почему нужно за ним, как за какой-нибудь ширмой, прятать человеческие эмоции?.. Концерт подходил к концу. Среди публики, набившей собор, началось вдруг непонятное движение. Люди вставали со своих мест и, рассыпая на все стороны извинения и поклоны, пробивались к выходу. Это было очень похоже на то, что происходит в некоторых наших театрах, особенно зимой, когда часть зрителей, не дожидаясь финала пьесы, устремляется за верхней одеждой. Но там хоть понять можно: через несколько минут в гардеробе выстроятся длиннющие очереди. А здесь? Какая необходимость заставляет этих людей портить удовольствие себе и другим? Все прояснилось, когда орган замолк и мы, не спеша, рассматривая картины и роскошную золоченую лепку на колоннах, стали продвигаться к боковому выходу. К нашему удивлению, он оказался запертым. - Смотри, смотри! - Инга дернула меня за рукав. Я обернулся. Несколько монахов в сутанах, опоясанных веревкой, быстро двигаясь с противоположных сторон, тащили навстречу друг другу металлическую решетку. Она растягивалась наподобие гармошки, охватывая полукругом людей, которые после концерта густым потоком хлынули к широко распахнутым центральным дверям храма. - Мы в ловушке! - Инга сияла. - Сейчас она захлопнется, и нас заставят силой принять католичество! Но металлические створки не сомкнулись полностью. Служители церкви, тащившие решетку, затормозили, оставив узкий проход. В нем тотчас возник низкорослый жирный монах с бритой головой и с горящими глазами. В руках он держал большое серебряное блюдо. Все это было проделано ловко и быстро, в течение каких-нибудь десяти секунд, как хорошо отработанный цирковой номер. - Да не оскудеет рука дающего! - провозгласил бритоголовый нараспев. - Жертвуйте на нужды храма божьего! Весь расчет строился на тонком знании человеческой психологии. Хлынули бы выходящие всей массой, и большинство прошло бы, ничего не положив в серебряное блюдо. Но вместо этого охваченная решеткой часть толпы панически заметалась по церкви, как рыбий косяк в неводе. А так как все другие выходы к тому времени были уже заперты, не оставалось ничего другого, как потянуться узкой цепочкой мимо бритоголового, по обе стороны которого шпалерами выстроились остальные участники операции. Смиренно опустив очи долу, они тем не менее достаточно зорко следили за идущими. Люди чувствовали себя проигравшими, даже виноватыми, и покорно лезли в карманы. - Да воздается вам сторицей на небесах! - гудел бритоголовый. В голосе его явственно звучало упоение минутной властью над толпой, которую он вместе со своими братьями во Христе перехитрил, подчинил своей воле и заставил раскошелиться. Пришлось и мне вытаскивать бумажник. - С ума сошел! - зашипела Инга.- Не смей! Это же самый настоящий шантаж! Ладно, не обеднеем. Неудобно. - Ах так! Она демонстративно отошла в сторону, показывая, что не имеет со мной ничего общего, и царственной походкой, громко стуча каблучками по каменному полу и высоко подняв голову, продефилировала мимо протянутого к ней блюда с горкой мятых ассигнаций. Монахи, отбросив напускное смирение, воззрились на нее с гневным презрением. Инга ответила им не менее выразительным взглядом, насмешливо кривя губы. На улице, дождавшись меня, она спросила торжествующе: - Ну как? - Жанна д'Арк! - Сколько ты им отвалил? - Двадцать шиллингов. - Мощно! Ну, отец, ты хорош! - Концерт того стоил. Не жадничай! - Да разве в этом дело! - взвилась Инга. - Если хочешь знать, я сегодня в Шенбрунне отдала слепому пятьдесят шиллингов. Но этим вымогателям!.. Ты обратил внимание, у них сутаны из превосходнейшей шерсти, а веревки свиты из шелка!.. Нет, ни гроша! Принципиально! Пишут "Вход свободный", а сами что делают?.. Жулье богомольное! Я ее плохо слушал. Если Инга завелась, то лучше не возражать. Тогда ее пыл угаснет сам собой. Вена уже готовилась ко сну. Улицы опустели, пешеходов почти не было. Лишь разносчики газет, в большинстве своем арабы-студенты, подрабатывавшие на жизнь, одетые в оранжевые безрукавки с броской надписью "Курир", носились по мостовой с гортанными криками: - "Курир"! "Курир"! Останавливались машины, протянутые руки брали газеты. - Данке! Данке! - разносчики с поклоном принимали монеты. И опять возник черный "мерседес", который уже раз за сегодняшний день! Сидевшего за рулем я не разглядел, только успел заметить по руке, в которую смуглый парень-араб сунул газету, что он в светлом костюме. Я проводил машину взглядом, машинально зафиксировал номер: "W 23.325". А Инга все еще пилила меня. Заклеймила мой поступок как гражданскую трусость, как капитуляцию перед психологическим террором монахов, а затем подвела и политическую базу: - Ты еще и как коммунист не имел права давать им деньги! На что пойдут твои двадцать шиллингов? На поддержку католической церкви. Значит, ты, коммунист, член партии, оказал материальную поддержку черной клерикальной реакции. Вот узнают в твоей партийной организации, интересно, как там среагируют... Мы уже подходили к нашему дому. Я сунул руку в карман, нащупал ключ от подъезда... И вдруг застыл. - Что такое? - Инга заинтересованно повернулась в ту сторону, куда смотрел я. - Что ты там увидел? - Так, ничего. Инга прошла вперед в темный подъезд, нажала кнопку освещения. Все было устроено практично и хитро. Электричество горело ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы не спеша дойти до лифта, подняться на верхний этаж и отпереть дверь квартиры. Ну, а на случай непредвиденной задержки можно снова нажать подобную же кнопку на любом этаже. Включив транзисторный магнитофон "Рекордер", Инга под поп-музыку занялась на кухне ужином. А я уселся за газету, которую вытащил внизу из почтового ящика. Только я не читал. Вчерашнее беспокойство вспыхнуло во мне с новой силой. И вовсе не потому, что я знал: глаз телекамеры зафиксировал наш приход. Там, внизу, у подъезда, я снова увидел черный "мерседес" с красными кожаными сиденьями. Он стоял с притушенными огнями на другой стороне улицы возле магазина тканей. Не исключалось простое совпадение. В Вене довольно много "мерседесов". Машины этой западногерманской фирмы завоевали популярность не только потому, что служили признаком принадлежности к сливкам общества. Была еще и другая, более прозаическая причина: некоторые модели "мерседеса" работали не на все дорожавшем бензине, а на гораздо более дешевом дизельном топливе. Нет, совпадение не исключалось... - Отец, все готово! - Сейчас. Но эта машина носила запомнившийся мне номер "W 23.325". Больше того, теперь я был почти уверен, что именно она рыскала возле общества "Восток - Запад", когда мы с Вальтером, опередив ее, втиснулись на стоянку. - Отец! - Да-да!.. Что-то уж подозрительно часто пересекаются наши пути! И опять я с тревогой подумал о той давнишней, необычного содержания бумаге, которую когда-то написал. ПАССАЖИРСКИЙ ПОЕЗД пришел в Ригу с большим опозданием. До условленного времени остались считанные минуты, и я с вокзала понесся прямо на явку. Нужно было пройти по узенькой кривой улочке старого города, начиная от Пороховой башни и до самой набережной Даугавы. По пути меня остановят и назовут пароль. Стоял пасмурный день, похожий больше на осенний, хотя по календарю значился самый разгар весны. Дождя не было, но с неба свисала завеса мелкой водяной пыли. Сквозь нее все казалось одинаково серым: и дома, и булыжная мостовая, и бульвары с жаждущими солнышка набрякшими почками на деревьях, и вывески магазинов, и лица прохожих. Со стороны моря порывисто хлестал холодный ветер, кого подгоняя в спину, а кому, наоборот, мешая идти. Дрянная погода была мне на руку. Люди отворачивались от ветра, придерживая руками шляпы или полы плащей. Никто не обращал никакого внимания на долговязого спешащего парня. У Пороховой башни я вытащил из внутреннего кармана пальто вчерашнюю газету "Рите", заранее сложенную таким образом, чтобы идущим мне навстречу были видны первые две красные буквы названия - мой опознавательный знак. И, теперь уже не торопясь, двинулся по нечетной стороне улицы. Было ровно одиннадцать. Я успел вовремя. Прошел до самой Даугавы, никого не встретив. Постоял на набережной, посмотрел на воду, такую же скучную и серую, как и все кругом. Потом повернул обратно. Опять никого! Больше, по правилам конспирации, я не имел права оставаться на условленном месте и нырнул в один из извилистых боковых переулков. Шаги отдавались как в пустой бочке. Легко было проверить, не тащится ли позади хвост. Нет, все в порядке. Никто за мной не пошел. Оставалась запасная явка на улице Марияс. Но это лишь поздно вечером. Целый день я просидел в укромном уголке зала ожидания на вокзале. Товарищ Пеликан из областного комитета партии, посылая меня в Ригу, предупредил, чтобы я зря не шатался по городу. На носу Первое мая, рижские товарищи могут проявить активность. Пойдут всевозможные проверки, облавы. Задержат случайно на улице, потом доказывай полицейским, что ты ни при чем. Вечером, когда я отправился на улицу Марияс, заладил дождь, надоедливый, нудный, к тому же еще и густой. Демисезонное пальто стало быстро набухать влагой. Со шляпы капало за шиворот. И опять на явку никто не пришел. А дождь все лил. На улице не появлялось ни единой живой души. Я стоял под прикрытием какого-то балкона. Как быть дальше? Товарищи ждут к Первому мая партию подпольных листовок и газет из Риги. Если я вернусь с пустыми руками, это будет настоящей катастрофой. Но и обратиться в Риге мне не к кому. Пеликан сообщил только эти две явки. "Обязательно придут!" - сказал он. И вот - не пришли. Случилось что-то непредвиденное... По мокрым плитам тротуара прошлепали башмачки. Уличный фонарь тускло осветил невысокую фигурку под большим мужским зонтом. Девчонка лет четырнадцати поравнялась со мной, бросила беглый взгляд на мокрую газету, которую я машинально мял в руке. - Что там у вас? Я растерялся от неожиданности. - А тебе какое дело? Но это ее не смутило: - "Рите"? - Да, - ответил после секундного промедления. Неужели... - Простите, не найдется ли у вас спичек? Пароль, рассчитанный на курящего мужчину, в устах этой пигалицы прозвучал смешно