наш поединок. - Итак, предположим, немцы обнаружили эти бумаги на твоем столе, когда захватили Ригу. Что они с ними сделали? - Ага, значит, на один этап мы уже продвинулись... Тогда вот почитайте этот документ. Пеликан выложил на стол еще одну бумагу. Тоже машинопись, только на этот раз на немецком языке: "СС - штандартенфюрер Грейфельд распорядился: 1. Хранить дело в активной части архива. 2. По имеющимся сведениям, "Воробей" служит на противостоящей стороне фронта в 121 полку 43 латышской стрелковой дивизии. Отсюда следует: а) Найти возможность к установлению контакта через СД или абвер; б) Привлечь к сотрудничеству. 3. Докладывать о состоянии дел СС - штандартенфюреру Грейфельду лично каждые три месяца". - А знаешь, эта твоя липа производит очень приятное впечатление. - Глеб Максимович вертел документ в руке, рассматривая его со всех сторон. - Бумага? Машинка? - Все подлинное, - заверил Пеликан. - Прямо со стола личного секретаря господина штандартенфюрера. - А сам Грейфельд? - Умер, бедняга, в больнице. Пятнадцатого августа нынешнего года. Проникновение постороннего предмета в дыхательные пути. А проще говоря - подавился сосиской. Глеб Максимович рассмеялся: - Не слишком героическая смерть! - Каждому свое, как они любят говорить. Теперь наконец замысел Пеликана вырисовался четко и определенно. Но неясности все же оставались. - Ну хорошо. Я перепишу, подпишу. Куда пойдут все эти бумаги? - В ту активную часть архива, которую гитлеровцы уже заготовили на случай эвакуации Риги. Кто и как сделает это, спрашивать не имело смысла - в общем и целом было ясно и так. Опять мелькнула мысль о Вере. Она в редких письмах, которые удавалось переправить с той стороны, намекала мне, что работает в отряде радисткой. Но я не очень-то верил. Скорей всего, она меня успокаивала. Ведь радисткой это все же не так опасно, как, скажем, разведчицей. - Ну предположим, эвакуировали. Уйдут наши бумаги в Берлин, в Гамбург, ко всем чертям. Что потом? - Потом будем ждать. Глядишь, и попадет по каким-то таинственным каналам в руки наших недругов. А там... Подождем, посмотрим, устоят ли они перед соблазном. - И я тоже должен буду ждать? - Жить ты должен будешь, вот что! Жить, как живется, и совершенно забыть об этом нашем с тобой разговоре. И вспомнить о нем только тогда, когда почувствуешь, что к тебе начинают подбираться... Ну что? Начнем оформлять, как сказали бы у вас в милиции? - А что еще делать? Ты же предупредил: назад хода нет... Кто будет знать обо всем этом? - Вот только мы трое. Составим соответствующий документ, запечатаем и отдадим на хранение. Пеликан вытащил из портфеля бутылочку чернил, ручку с новеньким перышком. - Смотри-ка! Я прочитал латышскую надпись на этикетке и пришел в восторг. "Чернила для авторучек". У нас в гимназии только такими чернилами и писали!.. И перо! Настоящая "Плада". Первейшая штука для игры в перышки: его никак не перевернешь, нужна особая тренировка. - Да, подготовился! - похвалил Глеб Максимович. - Молодец!.. А знаешь что, неплохо бы еще сюда и фотокарточку... Фотокарточку Арвида тех лет. Есть у тебя? - Найдется. Глеб Максимович одобрительно кивнул. - Ну что, начнем? Пеликан пододвинул ко мне лист. А потом я вернулся из Москвы в Южносибирск к себе в горотдел и стал ждать. Шло время. Освободили Ригу. Кончилась война. Мы соединились наконец с Верой. Я ушел из милиции, увлекся историей, поступил учиться. Никто не напоминал мне о Воробье. Кончил институт, стал работать на кафедре. Мне предложили поехать за границу, в Австрию. Советской части Контрольной комиссии требовались надежные люди, хорошо знающие немецкий язык. Я отказался. Тогда и состоялась наша первая после того памятного вечера в Москве встреча с Иваном Петровичем Озолиным, бывшим Пеликаном. Он очень плохо выглядел, кашлял без конца, хватался за грудь. - Надо ехать! - убеждал он. - Нет, Пеликан, нет! Не сработала наша с тобой приманка. Прошло столько лет. - Вились вокруг тебя, были у нас сигналы. Особенно один тип; мы на него уверенно выходили. Только вот оказался он вдруг под колесами электрички. То ли несчастный случай, то ли сдали нервишки. А может, и свои помогли, чтобы обрубить концы. - И ты уверен, что это был результат приманки? - Не уверен. Может быть, приманка. Может быть, что-то совсем другое. Но вились, это точно. Так что непременно надо ехать и ждать. Мы долго спорили, но он меня так и не убедил. А через несколько дней в институт на кафедру позвонил знакомый человек и сообщил о смерти Пеликана. И тогда я решил поехать. Отправился в министерство и сказал, что согласен. Работал с австрийской молодежью, заведовал отделом связи с читателями в газете Советской Армии для населения Австрии. О Воробье я вспоминал все реже и реже. А когда через несколько лет вернулся из Австрии в Советский Союз, мое участие в операции было официально прекращено. Я и вспоминать перестал о таком уже бесконечно далеком и совершенно нереальном Воробье. ПОЧЕМУ МНЕ ТАК БЕСПОКОЙНО? Что-то мешало, что-то нарушало блаженное состояние, словно назойливо жужжащая муха. Нет, не муха. Какой-то стук... Медленно и мучительно долго, словно со дна глубокого омута, я выныривал из сна. Стук повторился. Да это же в дверь стучат! Я проснулся окончательно и открыл глаза. На полу золотистой решеткой стлались яркие полоски света. Неистовое утреннее солнце рвалось в комнату сквозь полуприкрытые жалюзи. - Отец! - В голосе Инги звучали нотки тревоги. - Ну открой же, отец! - Сейчас, сейчас! Я накинул халат, прошел к двери. - Ну и ну! - Инга укоризненно качала головой. - Разве можно так безответственно спать! Мне уже стали мерещиться всякие ужасы. - Который теперь час? - я потянулся, отгоняя остатки сна. - И какое тысячелетие? - Половина восьмого. Начало атомной эры. - И ты уже на ногах? Невероятно! Инга подошла к окну, подняла жалюзи. Зальцбургская крепость, рельефно высвеченная солнцем, потеряла свою ночную призрачность. Отсюда, из глубины комнаты, в обрамлении оконной рамы, она казалась теперь крошечной, почти игрушечной и, пожалуй, больше всего походила на причудливой резьбы ларец. - Я уже давно на ногах. Маргоша заявилась ровно в пять. Она хотела и тебя поднять с постели, но я своим телом прикрыла амбразуру дзота. Так что оцени, отец. - В пять? Так рано? - Говорит, иначе не успеем ничего посмотреть. Мы уже прошлись с ней по двум премиленьким церквушкам... Ты уж, пожалуйста, попроворнее, отец. Ровно в восемь тебя должен лицезреть сам бургомистр. - Бургомистр? Это еще зачем? - Не знаю. Маргоша говорит - вне всякой программы... Я подожду внизу. Там Карл с машиной. Пришлось мне поторопиться. Не успел управиться с электробритвой, как снова постучали. Явилась фрау Келле - служительница гостиницы - с подносом: черный кофе, булочка, джем. - Ваш завтрак, господин профессор! - Спасибо. Без пятнадцати восемь я был уже внизу. Фрау Маргарет в роскошном темно-рыжем парике с умопомрачительными локонами, точно букингемский королевский гвардеец в медвежьей шапке, дежурила у подъезда. - Как бы не опоздать к бургомистру! - Она смотрела на меня с кроткой укоризной. Карл, ловко маневрируя, помчал нас по плотно забитым автомашинами улицам. На нем был модный, в желтую и черную полоску, костюм. - У вас богатый гардероб, Карл. - Что вы, господин профессор! Это ведь все служебные костюмы. - Личному шоферу бургомистра полагается быть одетым как джентльмену, - сочла нужным дать пояснения фрау Маргарет. - Как же в таком случае должен одеваться сам бургомистр? - с ехидной наивностью осведомилась Инга. Наш шофер весело засмеялся: - По-всякому. Иногда меня принимают за бургомистра. Однажды приехал какой-то жирный тип из Нидерландов... - Карл! - Фрау Маргарет строго поджала губы. - Что за выражение - жирный тип! И кроме того, господам все это вовсе не интересно. - Да нет же, интересно, очень интересно! - тут же возразила ей Инга. - Пожалуйста, рассказывайте, Карл! Но мы уже подъезжали к магистрату. - Дворец Мирабель! - торжественно провозгласила фрау Маргарет. - Первая четверть восемнадцатого века. - Мирабель? - Инга сразу встрепенулась в предвкушении милых ее сердцу исторических сенсаций. - Откуда такое экзотическое иностранное название здесь, в самом центре Австрии? Фрау Маргарет замялась. - Существует множество противоречивых романтических легенд... Ну вот, например, в одной из них говорится, что дворец был построен для красавицы цыганки по имени Мирабель... М-м-м... любовницы кардинала. После его смерти эту легкомысленную женщину и ее детей с позором изгнали из города. А магистрат принял закон, в котором запретил цыганам проживать в Зальцбурге. Между прочим, закон до сих пор в силе. - Как же так! - возмутилась Инга. - Значит, если бы я была цыганкой... - То спокойно могли бы продолжать жить в Зальцбурге. Все эти законы не более как древние окаменелости... Мы приехали, господа! Машина подкатила к подъезду небольшого, но очень привлекательного, разукрашенного затейливым лепным орнаментом здания с примыкающим к нему просторным парком. Карл проворно обежал машину, распахнул дверцу. - Можно, я пока погуляю по парку? - спросила Инга. - Наверное, мое присутствие у бургомистра не так уж обязательно. Фрау Маргарет посмотрела на меня в нерешительности. - Право, не знаю. Мне было сказано только насчет господина профессора. - Вот и чудесно! Что-то я сегодня не расположена к беседам с бургомистрами. По шикарной парадной лестнице с прелестными мраморными амурами на парапете мы с фрау Маргарет поднялись в приемную. - Благодарю вас, фрау Маргарет. Пока вы свободны. Помощник бургомистра, молодой румянощекий парень, несколько пухловатый для своего возраста, отпустив гида, указал мне на кресло - Прошу, господин профессор! К сожалению, произошло непредвиденное осложнение. Не далее как десять минут назад бургомистр был вынужден срочно отправиться в аэропорт. Неожиданный вызов в Вену. - Он сделал извиняющийся жест своей маленькой изящной рукой. - Бургомистр велел принести свои самые глубокие извинения... Шефу действительно очень-очень хотелось встретиться с вами, - перешел помощник на неофициальный, доверительный тон. - По своей основной специальности он тоже историк, и когда вдобавок узнал, что господин профессор хорошо говорит по-немецки... Если не возражаете, вас примет вместо него вице-бургомистр Грубер, Франц Грубер. А теперь разрешите записать вашу фамилию. Точное произношение, ударение и все прочее. Среди иностранных фамилий встречаются очень трудные. Мы произносим их по-своему, и некоторые обижаются... Он тщательно записал все, что я продиктовал ему по слогам, ушел с докладом и тут же возвратился: - Господин вице-бургомистр просит вас... Мне навстречу из-за просторного, как летное поле, письменного стола поднялся невысокий худой человек с массивным, выбритым до голубизны черепом. Вытянутое, темное, изрезанное глубокими морщинами лицо могло бы показаться угрюмым, если бы не какой-то неожиданный наивно-доверчивый, как у маленьких детей, взгляд добрых и очень усталых глаз. - Мы рады приветствовать вас в нашем городе... Он умудрился основательно переврать и имя, и фамилию, и даже профессию, назвав меня почему-то выдающимся геологом. Усадил за инкрустированный перламутром старинный столик с гнутыми ножками, сам сел рядом, и пошел у нас нудный, пустейший разговор: как доехал, как спал, какая чудная погода... До тех пор, пока вице-бургомистр, рассеянно проведя ладонью по своей полированной голове, вдруг не признался: - Знаете, я ведь занимаюсь в магистрате главным образом коммунальным хозяйством. Транспорт, водопровод, канализация... Иностранных гостей мне принимать почти не приходится; это включено в компетенцию самого господина бургомистра. Так что уж простите, если я вам кажусь скучным собеседником. Так оно, вероятно, и есть. И сразу же сквозь официальную должностную маску на меня глянуло живое человеческое лицо. - Наверное, вам будет куда интереснее осмотреть город, чем терять время тут со мной. Давайте лучше встретимся с вами вечером, за рюмкой доброго виноградного вина. В такой обстановке, вероятно, даже я смогу разговориться. Я официально приглашаю вас с... - тут он запнулся, - с вашей спутницей от имени магистрата... Я счел нужным уточнить: - Со мной дочь. По голубой бритой голове причудливыми пятнами пополз багрянец. - Прошу простить! В некоторых деловых сферах сейчас в большой моде путешествовать с личными секретарями. И долго тряс мою руку... Теперь мы с Ингой поступили в полное и безраздельное владение официального городского гида достопочтенной фрау Маргарет Бунде. И она показала свой высокий класс! Карл довез нас до центральной части города, где начиналось царство пешеходов, и фрау Маргарет, отпустив его с машиной до полудня, повела меня и Ингу по узким средневековым улочкам, зажатым между бурной рекой Зальцах и отвесными гигантскими скалами. То и дело поправляя свой рыжий парик, широко расставляя мускулистые длинные ноги с башмаками альпинистского типа сорок второго размера, она вышагивала впереди нас, властно раздвигая плотный поток туристов и пропуская в образовавшийся узкий коридор тоненькую, хрупкую Ингу. Я шел сзади, и за мной снова смыкалось волнующееся туристское море. В течение каких-нибудь трех часов фрау Маргарет сумела продемонстрировать нам: самый маленький в мире трехэтажный дом с одной дверью и двумя окнами; самый большой в мире внутрискальный гараж - в обнаруженных спелеологами и расширенных затем путем взрывов пустотах могло разместиться одновременно свыше полутора тысяч машин; единственный в мире концертный зал, сценой которого служило средневековое ристалище, где много веков назад конные рыцари насмерть дрались на турнирах; церковные склепы, где в ячейках наподобие пчелиных сот покоились бренные останки десятков поколений монахов; храм с чудотворной иконой божьей матери, гарантированно исцелявший больных женщин; мужчинам святая Мария почему-то отказывала в такой милости... Через два часа у меня уже стали гудеть ноги. Еще через час они начали подкашиваться, и я взмолился: - Фрау Маргарет, а нет ли поблизости какого-нибудь кафе времен древних римлян с прохладительными напитками? - Нет, нет, нет, только не здесь! Сейчас по плану экскурсии предстоит подняться в крепость. Я, задрав голову, в полном отчаянии посмотрел на отвесную скалу. Неужели нам под предводительством фрау Маргарет придется брать штурмом эту неприступную твердыню, которая не покорилась еще ни одному воинству мира? К моему счастью, штурмовать не пришлось. Наверх вела зубчатая железная дорога с двумя вагончиками: один полз по скале вверх, другой в это время опускался. В крепости, помимо затхлых казарм, капониров и бастионов, оказался еще и очаровательный летний ресторанчик с террасой. Пока Инга под руководством фрау Маргарет любовалась великолепным видом, который открывался отсюда на город и окружавшие его высоты, я в буквальном смысле слова упивался холодным оранжадом, восстанавливая утерянные организмом запасы влаги. - Все, все, все! - захлопала в ладоши фрау Маргарет, прерывая мое наслаждение. - Господин профессор, машина уже ждет нас внизу... Карл жалостливо качнул головой, когда я с негромким стоном повалился на пружинистое сиденье его "форда". Я дотащился до машины один. Фрау Маргарет с Ингой забежали по дороге еще в какую-то церковь. - Досталось, господин профессор? - Ох, не спрашивайте, Карл! Где вы выкопали такое бесценное сокровище? - Вот уж не знаю. По-моему, она была гидом, когда я еще не появился на свет божий. - И английская королева тоже прошла сквозь все это? Как же Англия не объявила вам войны? Появилась фрау Маргарет и сразу приняла на себя верховное главнокомандование: - Карл, в Гелльбрунн! Скорей!.. Влево! Вправо!.. Гелльбрунн, увеселительная летняя резиденция прежних зальцбургских правителей, находится километрах в двадцати от города. Его главная достопримечательность - водяные игры. В гротах, в беседках, возле многочисленных статуй - повсюду скрыты ловушки, откуда на вас в любой момент может брызнуть вовсе не безобидная струя. Это весело - особенно для тех, кого не облило. Но и промокшим тоже не остается ничего другого, как смеяться вместе со всеми. Говорят, самое веселье начиналось тогда, когда власть имущий усаживался обедать на вольном воздухе. Он милостиво приглашал за стол своих приближенных, а в самый разгар пира поворачивал потайной рычажок. Сразу же из многочисленных отверстий в сиденьях начинали хлестать сильные холодные струи. Подняться же и отбежать никто не смел. Первым встать из-за стола мог только правитель. То-то было весело!.. - В здешнем ресторане для господ предусмотрен обед! - громогласно объявила фрау Маргарет. Для господ... У Инги сузились глаза. Это было плохим предзнаменованием, и я уже стал опасаться повторения вчерашнего инцидента из-за Карла. Фрау Маргарет отвела меня в сторону: - Господин профессор не будет возражать, если я припишу ему в счет лишнюю порцию? - спросила она заговорщицким шепотом. - То есть? - Ну, как будто вы съели за обедом не один шницель, а два... Все дело в том, - тут же пояснила наш гид, - что в счете мне предоставлено право указать только троих. А Карл... - Да ради бога! Пусть в муниципальной бухгалтерии позавидуют аппетиту советского профессора истории! Во время обеда неутомимая фрау Маргарет объявила дальнейшую программу. Еще с пяток церквей, два музея, три дома, где жили знаменитости, парки, колодцы и кладбища. Это уже слишком. Пора просить пощады. - К сожалению, я не смогу. - Что такое? - Фрау Маргарет вскинула голову наподобие строгой учительницы. - Почему? - Мне нужно написать несколько неотложных деловых писем. - Ах так! Против этого она никак не могла возразить. Дело для каждого человека - главное в жизни. Инга смотрела на меня с легкой иронией. Она-то уж кое-что знала про мои деловые письма! Но промолчала, не сказала ничего. И на том, как говорится, спасибо! На обратном пути мы сделали небольшой крюк. Фрау Маргарет решила показать нам церковь, построенную в архисовременном стиле. Она, конечно, уловила повышенный интерес Инги к церквам и, истолковав его по-своему, пыталась поддержать этот душеспасительный порыв советской девушки. Но ее ждал конфуз. На двери странного, построенного в виде шатра здания с непомерно высоким цементным столбом колокольни на отлете висела табличка с надписью: "Ввиду непотребных действий с 11 до 17 церковь закрыта". Конечно же, Инга немедленно потребовала объяснений: - Что за "непотребные действия"? Фрау Маргарет, я что-то не очень понимаю. - Ну... это... как сказать? - мучилась наш бедный гид. - Всякие невоспитанные юноши и девушки... - Что? Что? - не унималась безжалостная Инга. - Целуются в церкви... Очень редко, разумеется... Но все-таки... Так неприятно... Карл усмехнулся: - Я бы не сказал! Она тотчас же обрушила на него звуковой удар: - Карл! И весь оставшийся путь ворчала по поводу распоясавшейся молодежи, совершенно забывшей и честь, и стыд, и самого господа бога. Мы высадили женщин возле старинного моста через злую, вспененную Зальцах, за которым начиналась пешеходная зона. - Вот, господин профессор, теперь вы на своем собственном опыте можете оценить все достоинства нашего славного гида. - Карл смотрел на меня с веселым сочувствием. - Прикажете доставить в гостиницу? - Если можно, провезите немного по городу. Скажем, в район новостроек. - Как будет угодно, господин профессор. Только, если разрешите, сначала придется заехать на заправку. - Горючее кончается? - Не то чтобы кончается. Просто я люблю с запасом. А тут провозился на мусорке и не успел. - Так вы еще и на другой машине работаете? - А как же! Освобождается "форд" - сразу на мусоровоз. Не только я - все шоферы магистрата. Рабочий день должен быть загружен. Ни минуты простоя! Заправочных станций, как и в Вене, здесь было множество. На улицах, во дворах, под землей. Карл направил свой "форд" к крохотной бензозаправке неподалеку от дворца Мирабель. - Тут совсем рядом терраса со смешными каменными карликами. Может быть, господин профессор посмотрит, пока я буду заправляться?.. Обратите внимание - у них у всех отбиты носы. Во дворце Мирабель в годы оккупации размещался американский штаб, и офицеры во время вечеринок выходили на вольный воздух тренироваться в стрельбе... Старинные каменные фигурки действительно были весьма забавными. Они изображали всевозможных уродцев в шутовских костюмах и колпаках. По всей вероятности, прототипами для скульпторов служили вполне реальные люди. В те времена было принято содержать при дворах карликов с физическими изъянами. Носы у фигурок были сделаны заново. Даже по цвету они резко отличались от основного камня. До каких же чертиков надо было напиваться, чтобы открывать варварскую пальбу по произведениям искусства! Я подошел к месту, где мы условились встретиться с Карлом, и стал спускаться по каменным ступенькам. В этот момент яркий луч света из бокового окна проезжавшей внизу, по мостовой, автомашины резко ударил в глаза. Как будто в меня с помощью большого зеркала пустили солнечного зайчика. Я посмотрел вслед машине. Черный "мерседес" с дизельным двигателем. Прежде чем автомобиль завернул за угол, я успел разглядеть номер. Тот самый!.. Подъехал Карл. Выбежал, открыл дверцу. - Прошу, господин профессор. Надеюсь, я отсутствовал не слишком долго?.. Думаю, лучше всего нам проехать в район источника... Это, правда, неблизко, но зато вы увидите большой современный комплекс. Кстати сказать, я тоже живу в том микрорайоне. - Знаете, Карл, я передумал. - Внезапно возникший здесь, в Зальцбурге, знакомый "мерседес" основательно испортил мне настроение. - Все-таки лучше в гостиницу. Отдохну немного, а потом, прежде чем возвращаться за женщинами, вы заедете за мной. Хорошо? - Как будет угодно, господин профессор. Если вы чувствуете, что устали, то, разумеется, лучше всего полежать. По пути в гостиницу я спросил: - Вы говорили, Карл, у вас родственные связи в дорожной полиции? - Совершенно верно. Родной брат в управлении в Вене. - Не могли бы вы оказать мне одну услугу? - Я весь внимание, господин профессор. - Можно ли установить личность владельца, если известен номер его машины? - Нет ничего проще, господин профессор. - Это должно занять много времени? - Сущий пустяк! У нас с Веной автоматическая связь. Я позвоню Гюнтеру прямо из магистрата. Не будете ли любезны назвать интересующий вас номер? Я чуть помедлил, пока решился. - "Мерседес", ве, двадцать три триста двадцать пять. Карл кивнул: - Спасибо. - Вы не запишете? - Нет необходимости, господин профессор. У меня отличная память, и особенно на числа. Господин бургомистр говорит, что я ходячий телефонный справочник. Он, конечно, шутит, но я и в самом деле помню уйму телефонов. Мы подъехали к серому зданию с широкими проемами окон, на верхнем этаже которого помещалась служебная гостиница магистрата. - Господин профессор, разрешите спросить, как вы переносите автомобильную езду? Я имею в виду довольно долгую дорогу. - Карл по-особому, с хитринкой, улыбался. - Нет-нет, это не пустое любопытство, не подумайте! - Вполне нормально. Я сам вожу машину. - О, тогда у вас будет отличная возможность посидеть за рулем. - К сожалению, я не захватил с собой водительские права. - Жаль! Очень жаль! Такая прекрасная поездка. Интригующая улыбка по-прежнему не сходила с его лица. - А что такое? - спросил я. - Вы задаете загадки, Карл. Я сгораю от любопытства. - Только не выдавайте меня, это сюрприз. Пока вы маршировали строем по старому городу под командой фрау Маргарет, в магистрате меня предупредили, чтобы я завтра был готов к поездке в Инсбрук. - Нет, вы ошибаетесь, это не с нами. Мы с Ингой должны ехать поездом. - Я же говорю - сюрприз. Вы очень понравились вице-бургомистру. Это его личное распоряжение. Когда отсутствует бургомистр, "форд" находится в ведении господина Грубера... Ну как? - спросил он, торжествуя. - Замечательно! Дорога, очевидно, интересная. - Интересная?! Да ничего подобного вы больше нигде не увидите. Эти снежные пики! Эти колоссальные спуски и подъемы! А Целль-ам-Зее! Да уж из-за одного этого можно выбросить в урну поездной билет! Представьте себе: зеркальная гладь горного озера - и в нее смотрится седая вершина со сверкающими на солнце ледниками! - Да вы просто поэт! Карл сиял. - Ах, господин профессор, проедем это местечко - и вы тоже заговорите стихами!.. А что бы вы увидели, прошу прощения, из окна поезда? Кусочек пресной равнины?.. О, простите! - спохватился он. - Вам нужно отдохнуть, а я тут задерживаю со своей пустопорожней болтовней... Я поднялся к себе в номер, сел в кресло. Нужно было собраться с мыслями. Значит, этот "мерседес" не только венский эпизод. И похоже, дело не в Шимонеках, не в наркотиках. Следят за мной. Почему? С какой целью? Тут может быть несколько возможностей. Вариант первый. Они - я не знаю еще, кто такие, просто условно называю их "они" - почему-то решили, что я советский разведчик, и прощупывают мои связи. В пользу этого варианта, каким бы невероятным он ни казался, говорит ряд обстоятельств. Телекамера в нашей венской квартире. Внешнее наблюдение - правда, слишком уж назойливое, прямолинейное. Аппаратура слежения, установленная в "мерседесе". Луч света, попавший мне в глаза возле парка Мирабель, конечно, не безобидный солнечный зайчик, теперь у меня не было на этот счет никаких сомнений; он исходил, скорее всего, от сложной системы зеркал, установленной на переднем сиденье "мерседеса". Такая аппаратура дает возможность, не поворачиваясь, незаметно, наблюдать за всеми сторонами улицы. Вариант второй. Я оказался в поле зрения латышского эмигрантского отребья, имеющего в ряде западных стран, в том числе и в Австрии, филиалы своих организаций под самыми безобидными и неожиданными вывесками: "Союз ветеранов", "Союз латышей-лютеран", "Общество любителей знаков почтовой оплаты Латвийской республики"... Что ж, вполне вероятно. Мои научные работы, особенно последних лет, раскрывающие социальный механизм фашистских режимов в Прибалтике, им, конечно, пришлись не по нутру. Тем более, что некоторые из этих работ изданы в переводах на Западе и не остались незамеченными. Во всяком случае, авторитета от них эмигрантским заправилам не прибавилось, и, наверное, они не прочь мне хорошенько насолить. Но как? Подглядывать с помощью телекамеры, не приведу ли я к себе на дом веселых венских барышень? Ждать, когда во время телефонного разговора у меня вырвется бранное слово, чтобы записать его на магнитофонную ленту и растрезвонить потом всему миру, как непристойно выражается советский профессор? А уличная слежка? Что она может им дать? Нет, как-то не вяжется все это с эмигрантскими организациями. Остается третье... Хотя если хорошенько подумать, то и здесь процент вероятности ничтожно мал. Ведь тридцать лет прошло с той поры, больше четверти века! Так что же, все проверяли меня эти долгие годы? Нет, если бы они хотели подобраться ко мне, то давно уже нашли бы подходящую возможность. Скорее всего, что-то другое. Четвертый вариант. Пятый. Шестой... Кто знает! Одно только не подлежит теперь никакому сомнению: следят именно за мной. Полиция давно бы уж выяснила, что мы с Ингой никакого отношения к Шимонекам не имеем. Но почему следят? Кто? И что за игру они затеяли?.. В дверь осторожно царапнулись. - Отец... Ты, надеюсь, не спишь? - Заходи, дочка. В руке Инга держала большую коробку. - Фу! - Она рухнула в кресло. - Кажется, я начинаю понимать некоторых симулянтов. - Почему вы не дождались машины? - Не бегать же по кладбищам с таким ящиком! Маргоша - прелесть! Эти зимние сапоги повсюду стоят семьсот шиллингов. А она добыла за двести. Я спрашиваю, есть ли между ними различие? Она говорит: "А как же! Все дело в этикетке. Одна - "Мейд ин Итэли" - для дураков, другая - "Мейд ин Аустриа" - для умных". У них здесь, оказывается, тоже кидаются на импортное. А сапожки, доложу тебе, весьма и весьма! Хочешь посмотреть? - она взялась за коробку. - Сейчас натяну. Я отчаянно замахал руками. - Как-нибудь потом! - Ну что за невозможный человек! Даже похвастаться не даст... Ох! - вдруг спохватилась Инга. - Я же забыла! Через полчаса Маргоша явится за нами - вице-бургомистр приглашает на ужин в шикарнейшем ресторане. Как ты думаешь, в джинсах туда удобно? Я озадаченно посмотрел на нее, ожидая подвоха. Инга не часто советовалась со мной по поводу своего гардероба. Скажу "неудобно", а она возьмет да наденет! - По-моему, сейчас носят все, - сказал я дипломатично. - Ты видела на площади - парни в плавках, а девицы в купальниках. Если, конечно, эти жалкие полоски материи можно назвать купальниками. - Бикини! - рассмеялась Инга. - Это американцы, хиппи. Они там пытались купаться в фонтане, но полиция прогнала... Хорошо, отец, - вдруг произнесла она с несвойственным ей смирением, - будь по-твоему. Надену-ка я голубое с брошью. Оно тебе, кажется, нравится... Инга ушла к себе в комнату переодеваться. Снизу позвонил Карл. - Разрешите подняться к вам, господин профессор? - Конечно, конечно! По лицу было видно: у него новости. - Рад доложить: разговор с Веной состоялся. - Уже? - Я вам сказал - это очень быстро. Словом, интересующая вас машина числится за неким господином... Момент! - Он полез во внутренний карман за записной книжкой. - У меня, как я уже говорил, хорошая память, но эти иностранные фамилии... За господином Янисом Берзиньшем. - Непривычную для него труднопроизносимую фамилию Карл прочитал по слогам. - Вена, четырнадцатый район, Герцоггассе... Он назвал номер дома, квартиры. Берзиньш. Латыш... Все-таки вариант номер два? Эмигранты? - Большое спасибо, Карл. - Пустяки, господин профессор. А что, этот Бер... Бер... Ну, словом, тот, с "мерседесом", он ваш знакомый? - Нет. Просто машина несколько раз попадалась у меня на пути, и я решил поинтересоваться. - А не она ли была на заправке, когда я вас оставил у каменных карликов? Двое господ. Один - молодой, рыжий, за рулем, в таких забавных темных очках. А второй - толстый старик. Крепкий еще, коренастый, но старик. Глубокие морщины, потухшие глаза. Лет этак под семьдесят. Или еще больше. Они как раз усаживались в машину, когда я подъехал. Вошла Инга. - Ну как? - И грациозно повернулась, давая нам возможность оценить ее наряд. - Прилично, - сдержанно отозвался я, хотя Инга была прелестна в своем легком воздушном платьице. - Прилично... - Она недовольно поморщилась. - А что вы скажете, Карл? Он всплеснул руками. - Я онемел, фрейлейн Инга! - Вот это я понимаю: настоящая мужская оценка! А то у тебя только две градации: прилично и неприлично... Благодарю вас, господин Карл! Она присела перед ним в церемонном реверансе. Моя очередь онеметь настала, когда внизу перед нами возникла вдруг фрау Маргарет в вечернем туалете. Она, по всей видимости, собиралась вместе с нами на ужин. Свой рыжий парик с локонами она сменила на другой, пепельного цвета, и под замысловато уложенными тяжелыми прядями ее длинное загорелое, кирпичного цвета лицо казалось в индийской чалме. Отдававшее дань моде короткое темное кримпленовое платье открывало спортивные ноги с мощными выпуклостями икр. Туфли на высоком каблуке возносили и без того не обиженную ростом фрау Маргарет на недосягаемую высоту. - Ну как, господа? - спросила она, в точности повторяя вопрос Инги и так же кокетливо повернулась, по-видимому чрезвычайно довольная собой и своим нарядом. Мы, пораженные, молчали. Первой нашлась Инга: - Мужчины онемели от восторга. - Благодарю! - Фрау Маргарет сияла. - Это самый приятный из всех возможных комплиментов... Что с ключами? - обратилась она к Карлу. - Вы все-таки сумели их выручить? - Нет. Его лицо омрачилось. - Вот так! - сказала она со строгой укоризной. - Придется теперь ночевать в шоферской на скамейке. - Какие ключи? - Инга, учуяв драму, переводила взгляд с Карла на фрау Маргарет. - И почему кому-то нужно будет ночевать на скамейке? - Вовсе не кому-то! - рассмеялась фрау Маргарет. - Совершенно конкретному лицу по имени Карл. - Что же случилось? Был самый час "пик". Мы прочно застряли в длинном ряду машин, выстроившемся в переулке перед светофором. Он пропускал на главную улицу в час по чайной ложке, и Карл, ожидая своей очереди, стал рассказывать. Он живет в новом районе, далеко от магистрата. А так как с общественным транспортом в городе туго, то добирается до места работы на собственном "фиате". А вечером, поставив бургомистровский "форд" в гараж, возвращается домой на своей машине. Шоферам строжайше запрещено пользоваться служебными машинами для своих нужд. Даже если требуется за чем-нибудь срочно подъехать домой, поставь магистратскую машину на место, садись на свою и поезжай. Только так - и никак иначе! Сегодня утром, когда Карл явился на работу, его сразу же позвали к вице-бургомистру. Он защелкнул предохранитель и захлопнул дверцу машины, не заметив, что ключ от нее на брелоке вместе с несколькими другими ключами остался в замке зажигания. Спохватился только, когда собирался ехать домой на обед. Туда-сюда - ничего не получается, ни одной дверцы в "фиате" не открыть. И домой, за запасным ключом, не попадешь: ключ от квартиры тоже остался в машине на брелке. Будь жена в городе, можно было бы хоть ей позвонить. Но она работает далеко, в соседнем поселке. А так как наш ужин с вице-бургомистром наверняка затянется, то шагать пешком за пятнадцать с лишком километров, в полночь, после того как он доставит меня с Ингой в гостиницу, не будет уже иметь никакого смысла: в пять утра надо снова быть на работе. - Но ведь все очень просто! - воскликнула Инга. - Вы быстренько съездите домой, пока мы будем расправляться в ресторане с форелью по-рыбацки. - Нет-нет! - Фрау Маргарет энергично затрясла головой. - Ни в коем случае! На служебной машине ему нельзя. У нас это очень-очень строго. Могут сразу уволить. Где он потом найдет работу? Мы уже подъехали к самому светофору и опять остановились. Красный! - Карл, - сказал я, - мы же, кажется, собирались с вами осмотреть район новостроек у источника. По-моему, теперь самое время. Карл сразу все понял и обрадовался: - Как прикажете, господин профессор. Жена наверняка уже дома. Фрау Маргарет тотчас же поднялась на дыбы: - Что вы! Как можно! Вице-бургомистр с супругой ждут в ресторане! Я посмотрел на часы. - До назначенного времени осталось ровно тридцать минут. - Да, но за тридцать минут мы туда даже еще не доберемся! - загорячилась встревоженная не на шутку фрау Маргарет. - Нет-нет-нет! Карл выруливал на магистраль. - Это верно. Сейчас самое движение... Чтобы выручить Карла, нужно было стоять на своем, сломив сопротивление фрау Маргарет, да и его собственную, ставшую уже чертой характера привычку ни на йоту не отклоняться от распоряжений начальства. - Карл, у вас ведь такая мощная рука в дорожной полиции. Надавите чуть сильнее на газ. А насчет господина вице-бургомистра можете быть совершенно спокойны. Он не рассердится ни на вас, ни на фрау Маргарет. Я всю вину возьму на себя. Или мы все вместе дружно взвалим ее на Ингу. Пожалуй, даже еще лучше. Взбалмошная девчонка, какой с нее спрос! - Да, я человек молодой, своенравный, упрямый и настырный, - охотно подхватила Инга. - И требую, чтобы меня немедленно повезли к этому ручью! - Не к ручью, а к источнику, - поправил я. - Тем более! Посетить Зальцбург и не побывать у источника - просто неслыханный скандал! Фрау Маргарет беспокойно ерзала на сиденье. - А вице-бургомистр с супругой пусть себе изнывают в ожидании, так? Кажется, она уже начинает привыкать к мысли, что придется ехать за ключом. - Посидят, отдохнут, послушают музыку... Представляю себе, как он устает за день, бедняга! Там ведь, наверное, неплохой оркестр? - невинно поинтересовалась Инга. - Не так ли, фрау Маргарет? Или вы не знаете? Она умышленно играла на струнах профессионального самолюбия нашего гида. - Как это я не знаю! "Блу Джекс" - лучший поп-ансамбль Зальцбурга. - Вот видите... Милая фрау Маргарет, мой отец - гость магистрата, а я его единственная дочь. И вы не можете, ну просто не имеете права отказать нам в этом маленьком удовольствии... Прошу вас, Карл! - Слушаюсь, барышня! - Карл наконец решился и резко, на скорости развернул машину. - Попробую верхней дорогой, там намного ближе. Правда, несколько дней назад у церкви чинили мостовую, проезд был закрыт. Но может быть, господь бог придет нам на помощь и все уже сделано. "Форд" нырял в узкие извилистые улочки, визжа шинами, срезал повороты, опережая другие машины и проскакивая на свободный путь перед самым носом ошарашенных водителей. Они ударяли по тормозам и грозили нам вслед кулаками. Фрау Маргарет окончательно смирилась с неизбежностью. Лишь побуркивала негромко: - Источник! Там и источника-то никакого нет! Одно лишь название. - Что вы говорите! - Инга усиленно демонстрировала интерес. - Но, видимо, был когда-то? - Очень давно. Осталось всего лишь два-три упоминания о якобы благотворном влиянии воды источника на распухшие суставы в хрониках времен первых Бабенсбергов... Господь бог был на нашей стороне. Риск оправдал себя полностью. Мостовая на сомнительном участке у церкви оказалась в полном порядке. Минут через десять Карл снова выскочил на забитую машинами магистраль, но уже возле самого микрорайона. Он подвел "форд" к типовой пятиэтажке. - Фрау Маргарет, развлеките, пожалуйста, наших уважаемых гостей какой-нибудь сказкой из истории города, - весело предложил он, глуша мотор. - Может быть, о нашем микрорайоне уже успели сочинить. Мне потребуется ровно три минуты. И понесся в дом. - "Успели сочинить"! - оскорбилась фрау Маргарет. - Какой наглец! Я ничего не сочиняю, а излагаю только строгие факты и научно обоснованные гипотезы... А этот их микрорайон! - Она презрительно фыркнула. - Обыкновенная, ничем не примечательная типовая окраинная застройка. Дешевое строительство, дорогие квартиры. Мы вышли из машины. Район напоминал обычные наши Черемушки в любом большом советском городе. Вот только новая беленькая церковь с черным крестом на изящной башенке разрушала это впечатление. - А почему квартиры дорогие? - неосмотрительно погрузилась Инга в таинственные глубины экономики. - Ведь по логике вещей как раз наоборот. Если строительство обходится дешево, то и квартиры должны стоить дешевле. - Ах, я не знаю! - Фрау Маргарет встревоженно поглядывала на наручные часы. - Говорил - три минуты, а уже прошло целых пять... У нас, в Австрии, страшно запутанное жилищное законодательство. Чем позже построен дом, тем дороже в нем квартиры. Говорят, это делается с целью привлечения частных капиталов в строительство. А в итоге какая-то бессмыслица: прекрасные квартиры в центре обходятся жильцам в три-четыре раза дешевле, чем в этих коробочках... Впрочем, - спохватилась она, решив, что наболтала лишнее, - возможно, я что-то напутала. Современные экономические проблемы не по моим старым зубам. Вернулся Карл и вместе с ним миловидная, улыбающаяся молодая женщина. - Моя дражайшая половина, - с комической церемонностью представил Карл. - Леопольдина-Элизабет. - Так меня никто никогда не зовет! - Она, явно смущаясь, протянула руку мне, Инге. - Просто Лиззль... - Вот покажи и покажи ей тотчас же советских господ, чтобы она своими глазами могла убедиться в их существовании! Ну как, теперь довольна? - Перестань, Карл!.. Я вам так благодарна, господин профессор! Меня всегда охватывает смертельное беспокойство, когда Карл опаздывает домой хотя бы на час. Каждый день только и слышишь: убийство, пьяная драка, террористический акт. А если бы он совсем не явился сегодня? Даже страшно подумать! - Лиззль, кончай причитать! - Карл уже сидел за рулем. - Мы очень спешим. - Сейчас, сейчас... Господин профессор, у нас завтра небольшое семейное торжество... Ну, словом, уже три года, как мы познакомились с Карлом... - Всего-то? - деланно удивился тот. - А мне показалось, прошла целая вечность. - Помолчи!.. Словом, я завтра в больнице не работаю, меня отпустили на субботний день... и на обед у нас любимое семейное блюдо - кнедлики со сливами... Знаете, мама у меня чешка, она обучила меня кое-каким секретам, кнедли получаются очень вкусными... И если господин профессор сочтет возможным... И конечно, вы тоже, барышня... - она повернулась к Инге. - Мы с Карлом были бы просто счастливы видеть вас у себя. - Кнедлики! - радостно воскликнула Инга. - Столько читала о них, но не ела ни разу... Отец! Ну что молчишь! Ты же все-таки глава семьи! - Благодарю вас, фрау Лиззль. Вы сами слышите, дочь моя в восторге. Если я откажусь, она меня съест вместо ваших кнедликов. - Значит... - Ее голубые глаза счастливо заблестели. - Спасибо! Спасибо!.. Это будет для нас настоящим праздником. - Лиззль, ну, Лиззль! - Карл включил передачу. - Наши гости правда очень спешат. Машина отъехала, с ревом набирая скорость. Лиззль долго, пока мы не потеряли ее из виду, стоя на краю тротуара, махала нам вслед. Мы прибыли в ресторан, где должен был состояться ужин, с опозданием на двенадцать минут. Метрдотель, с застывшей профессиональной улыбкой, непрестанно кланяясь на ходу, провел нас в отдельный, шикарно обставленный кабинет. Увы! Даже здесь на стене красовалось преследовавшее нас повсеместно, как рок, старое тележное колесо. Вице-бургомистр был с супругой - невидной серенькой женщиной с птичьим лицом и жидкими седоватыми, гладко зачесанными и собранными на затылке в старомодный узел волосами. Он не высказал ни слова упрека. Но взгляд в сторону фрау Маргарет был достаточно красноречив. Я счел необходимым объяснить: - Прошу прощения за опоздание, господин вице-бургомистр! Это исключительно моя вина. Знаете, как бывает. В решающий момент что-то случилось с моей электробритвой. Пока я ее налаживал, ушло время. - Как? И у вас тоже? - неожиданно обрадовался вице-бургомистр. - Что ты теперь скажешь? - торжествуя, обратился он к мадам Грубер. - Дело в том, господин профессор, что ровно неделю назад мы опоздали на званый обед к бургомистру именно из-за этой чертовой электробритвы. - Франц! - робко упрекнула жена. - Да, да, именно чертовой! - настаивал он с неожиданным темпераментом. - Эти чертовы приборы имеют обыкновение в самую неподходящую минуту подводить своих хозяев. Верно, господин профессор?.. А наши жены, поскольку им никогда не приходится иметь с электробритвами дела, не могут этого понять!.. Фрау Бунде, вы свободны. Скажите Карлу, он отвезет вас, куда вам нужно. - Благодарю, господин вице-бургомистр, - ответила та едва слышно. Бедная фрау Маргарет! Инга осталась верной себе и тут же ринулась в бой за справедливость и попранное человеческое достоинство: - Господин вице-бургомистр, нельзя ли... Но фрау Маргарет не дала ей договорить. - Спасибо, милочка, у вас доброе сердечко. Но я, правда, очень-очень тороплюсь. У меня билет на концерт. Чрезвычайно популярный лирический тенор. Неожиданно нагнувшись и чмокнув оторопевшую Ингу в щеку, она царственно удалилась, поправляя на ходу съехавший набок пепельный парик. Действительно ли у нее был билет на концерт или она придумала это в последний момент?.. Ужин начался в несколько натянутой атмосфере. Инга свирепо молчала, склонившись над тарелкой. Вице-бургомистр, прихлебывая вино, задавал мне какие-то нудные вопросы о водоснабжении советских городов. Я отвечал как умел, а поскольку мои дилетантские сведения о питьевой, технической и прочих видах воды его совершенно не интересовали, он, едва дослушав, задавал следующий вопрос. Очевидно, они у него были приготовлены заранее. Но по мере того как пустела бутылка рейнского, вице-бургомистр оживлялся. На его впалых костистых щеках заиграл румянец, даже голубовато-серая кочка на голой черепной коробке заметно порозовела. В конце концов он решительно взмахнул рукой: - Да ну их к чертям, все эти служебные разговоры! - Франц! - снова пискнула жена. - Что Франц! Что Франц! - развернулся он к ней с внезапной удалью. - Могу я с человеком хоть раз поговорить по-человечески? А то весь день с утра до ночи транспорт, мусор, канализация, водопровод! Водопровод! Канализация! Мусор!.. А бумаги! Кошмар! Входящие, исходящие! Сверху, снизу! Поверите, мне даже по ночам снится бумажный поток. Лавина бумаг - и я бреду, разгребая их, как воду... Хотите, расскажу анекдот про бумаги? Ха-ха-ха! - Франц! Он только отмахнулся. - Приходят из гостиничного треста к... ну, скажем, к чиновнику очень высокого ранга и начинают уговаривать: "Разрешите нам уничтожить архивы листков прибытия. Залежи никому не нужных бумаг. За сто лет. Целые комнаты забиты. Целые этажи. Целые здания". Уговаривали, доказывали, наконец уговорили. "Хорошо. Так и быть, уничтожайте. Только сначала снимите с каждой бумажки по три копии и сдайте на вечное хранение. Вдруг когда-нибудь да потребуется". А? Каково? И пошел сыпать анекдотами... Вице-бургомистра было просто не узнать. Веселье бурно рвалось из него наружу, как будто вдруг вылетел какой-то предохранительный клапан, плотно закрытый в течение всей рабочей недели. Потом он неожиданно пригласил Ингу на танец - в соседнем зале беспрерывно грохотал современный мегадецибельный джаз-банд. Мы остались с его супругой вдвоем. - Простите его, пожалуйста, господин профессор! Франц очень редко выпивает и поэтому... переоценил свои возможности. И вдруг ее тоже прорвало, только совсем в другом направлении: - Он тянет на себе весь магистрат. Как ломовая лошадь. Бургомистр только представительствует и произносит речи, а вся черновая работа ложится на Франца. Вы посмотрите, как он высох! Разве так можно! Не пьет, не ест, ни сна, ни покоя!.. Господи, когда же это все кончится! Она все стенала и стенала, глядя на меня с какой-то непонятной надеждой. Вернулся после танца вице-бургомистр с Ингой. Он тяжело дышал, как будто долго поднимался в крутую гору. - Боюсь, что современные танцы уже не совсем по мне. Какую оценку я заслужил у вас, уважаемая фрейлейн? Как она выкрутится? Только бы не ляпнула обидное. Я зря волновался за свою дочь. Напустив на себя серьезность, Инга наморщила лоб: - Оценки, которые я ставлю своим партнерам, обычно слагаются из трех компонентов, - начала она с профессорской рассудительностью. - Техническое мастерство, артистизм и галантность. Так вот, техника у вас, откровенно сказать, немного хромает. Зато за галантность вы безусловно заслужили пятерку с плюсом. Вице-бургомистр, очень довольный, расхохотался. - Ну, что скажешь! - торжествуя, обратился он к жене. - Знаете, господин профессор, вы и ваша дочь мне ужасно пришлись по душе. Давайте веселиться дальше!.. Было уже за полночь. Мы спускались к машине по широкой лестнице. Вице-бургомистра пошатывало, и я слегка придерживал его за локоть. - Да, это был знатный вечерок!.. Господин профессор, я желаю сделать для вас что-нибудь приятное. - Мы уже и так многим обязаны вам, господин вице-бургомистр. - Это все чепуха! Это все по служебной линии! А вот по доброй воле, просто из чувства симпатии... Давайте так. Завтра днем вы должны уехать в Инсбрук. Экспрессом "Моцарт", не так ли? Кстати сказать, тут сегодня в магистрат заявлялись какие-то люди, просили вас ни в коем случае не задерживать, там будут ждать, в Инсбруке. Так вот, черт с ним, с экспрессом! Я дам вам Карла и отправлю с ним на машине! Вы заявитесь в Инсбрук еще раньше, чем "Моцарт". И к тому же будете приятно путешествовать. А мне будет приятно сознавать, что вы приятно путешествуете. Он снова громко захохотал, довольный своим немудреным каламбуром. Я насторожился. - А что за люди, господин вице-бургомистр? - Какие люди? - Которые просили меня не задерживать? - А-а!.. Да черт их знает! Наверное, из Инсбрука, откуда же еще? Я сам их не видел и не слышал, они говорили с моим референтом..."Мариандл-андл-андл!" -- затянул он старый, популярный в Вене еще в послевоенные времена шлягер. - Франц! Франц! - твердила мадам, пугливо озираясь. - Прошу тебя! - Песня вполне приличная. К тому же я исполняю ее не в солдатском, а в офицерском варианте. Ха-ха-ха!.. "Мариандл-андл-андл, любимый котик Мариандл..." Странное дело! Во мне опять возникла и все более укоренялась мысль, что эти люди приехали на знакомом мне "мерседесе". Сколько я ни убеждал себя, что все это ерунда, чушь, что я немного выпил и у меня просто разыгралось воображение, догадка эта не исчезала, а, наоборот, крепла все больше. Ну хорошо, предположим, приезжали именно они. Но почему, в таком случае, им было нужно, чтобы я отправился в Инсбрук поездом? Не в автомашине, не самолетом, а именно поездом? Почему? РАССКАЗ МОЕЙ ЖЕНЫ Веры о некоторых событиях во время ее пребывания в партизанском отряде я попытаюсь воспроизвести здесь в таком виде, в каком он, этот рассказ, сохранился у мен я в памяти. Арвид ошибался, считая, что я лишь успокаиваю его, когда в тех редких письмах, которые удавалось переправить на Большую землю, прозрачно намекала, что работаю в партизанском отряде радисткой. Я и в самом деле была радисткой. И тем не менее по существу Арвид был прав. Ведь радистка радистке рознь. Тем более, в таком отряде, как наш. Он был не совсем обычным партизанским отрядом, а особым, разведывательно-диверсионным, и мне не раз приходилось участвовать в довольно рискованных операциях, в том числе и в последней, перед самым освобождением Риги Красной Армией. Но пожалуй, лучше все по порядку. Когда в Латвии в сороковом году произошли июньские события и мы, комсомольцы, вышли из подполья, меня в пожарном порядке направили в редакцию "Городской правды" и сразу же назначили заместителем редактора. Сейчас это звучит невероятно: девятнадцатилетняя девчонка - заместитель редактора газеты. Но тогда было особое время. Рухнул фашистский режим, надо было буквально в считанные часы создать новые органы власти. А готовые кадры где взять? Вот и становился рабочий железнодорожного депо городским головой, учителя-подпольщика ставили начальником формируемой заново народной полиции. Ну, а вчерашняя гимназистка, вполне грамотная, начитанная, чем не работник новой газеты? Только стать журналистом мне так и не пришлось. Срочно потребовался надежный человек, знающий латышский и русский языки для работы с архивами бывших латышских посольских учреждений в Москве. Рекомендовали меня. Это было большой честью, да и радостью тоже. Боже мой! Москва! Мы о ней только мечтали, вслушиваясь по ночам в приглушенный до предела голос радиоприемника: "Говорит Москва, радиостанция РВ-1 имени Коминтерна..." О том, куда я уезжаю и что буду делать, говорить никому не полагалось. Правду знал лишь мой отец, известный в городе врач, который по настоятельной просьбе новых властей возглавил органы здравоохранения, и, конечно, Арвид. От него я ничего не скрывала. Всем остальным было сказано, что с работой в редакции я не справилась и поехала учительницей в дальнюю деревню. Предполагалось, что я пробуду в Москве месяца два-три. Однако дело затянулось. Оказалось, что посольство буржуазной Латвии в Москве по заданию разведок империалистических держав развернуло довольно широкую шпионскую деятельность, и все сейфы были забиты бумагами, подлежавшими переводу. На первомайские торжества в Москву, в составе делегации Советской Латвии, приехал Арвид. Мы поженились. Всего неделю продолжалась наша совместная супружеская жизнь. Но расставались мы легко, полные радужных надежд. Работа моя над переводами подходила к концу, и через месяц-другой я должна была вернуться в свой родной город и там снова встретиться с Арвидом. Черный день двадцать второго июня сорок первого года все перечеркнул и отдалил эту нашу встречу ровно на четыре года, почти до самого конца войны. Свои боевые клинья, нацеленные на Ленинград, гитлеровцы со страшной силой вбивали через Прибалтику. Уже на третий день после начала войны вражеские самолеты нанесли бомбовый удар по нашему городу, расположенному на пути фашистских войск. Одна из бомб угодила прямо в дом неподалеку от моста через Даугаву, в котором мы жили. Погиб отец, погиб единственный мой брат Саша. Наша мать умерла много раньше, когда я была совсем еще маленькой, и теперь я оставалась одна на всем белом свете, не считая, разумеется, Арвида. Но и от него я не имела никаких вестей и долго считала погибшим. Я отправилась в Кировский военкомат Москвы и потребовала, чтобы меня немедленно отправили на фронт. Там спросили, что я знаю и что умею, и, к моему удивлению, больше всего заинтересовались моими хорошими познаниями в немецком языке. Так я довольно быстро оказалась на курсах радистов, а затем и в партизанском отряде в районе Пскова, вблизи латвийской границы. Вряд ли следует подробно останавливаться на этом этапе моей партизанской биографии. Воевала как все. И лиха хватила тоже как все. Дважды была ранена, но оба раза легко и оставалась в строю. Потом, много месяцев спустя, наша тогда уже партизанская бригада соединилась с наступавшими частями Красной Армии, и меня отправили на переподготовку в Москву. На вооружение поступили новые, более сложные и компактные рации, нужно было их как следует освоить. Вот тогда-то я и узнала, что Арвид жив, отвоевался, потеряв пальцы на правой руке, и работает в милиции в далеком сибирском городе. Я даже сумела с помощью старого нашего друга по подполью дозвониться к нему в Южносибирск. Не скрою: после этого короткого трехминутного разговора мне было неимоверно трудно настроиться на новую выброску во вражеский тыл. На сей раз она произошла уже в Латвии, в районе мелководного, заросшего камышом Лубанского озера. Здесь, в топкой комариной глуши, базировался разведывательно-диверсионный партизанский отряд, куда меня направляли. И опять, как и в районе Пскова, потянулись боевые партизанские будни, с той лишь разницей, что наши группы все чаще переключали исключительно на разведку. Наступающей Красной Армии требовались подробные и точные оперативные данные. Рации, как говорится, дымились от непосильной нагрузки. Однажды вечером, едва я успела закончить сеанс радиосвязи с Центром, меня позвали в шалаш к командиру отряда. Почва возле озера была такой сырой, что нельзя было даже вырыть землянки. Копни лопатой, тут же проступает вода. Так и жили в шалашах из еловых лап. Командир отряда, пожилой усач из старых латышских стрелков, кадровый военный, прошедший и интернациональную бригаду в Испании, и озеро Хасан, и линию Маннергейма, молчаливый и суховатый, предложил коротко: - Садитесь! Разговор долгий. Он ко всем, независимо от возраста и положения, обращался только на "вы", не изменяя этому правилу даже в самые напряженные минуты. Кроме него, у стола, подкручивая фитиль керосиновой лампы, сидел еще один, незнакомый мне человек явно штатского облика. Появился он ночью со связным из соседнего отряда, где был хорошо замаскированный партизанский аэродром. Кто он такой и зачем прибыл, я не знала. Именно он начал разговор, которому, как предупредил командир, предстояло быть долгим. - Меня звать Максимом Максимовичем, - представился он. - Прошу вас, расскажите о себе. - То есть? - не поняла я; почему-то мне показалось, что он из газеты. - Свою биографию, родственные связи. Словом, все, и как можно подробнее. Недоумевая, я стала рассказывать. Что это - проверка? Но ведь, кажется, я не новичок. Потом он начал задавать вопросы. Они были странными и настораживающими. - Как звать вашу мать? - Нина Яковлевна. - Фамилия? - Авдина, как и у отца. - Я имею в виду ее девичью фамилию. - Бирон. Нина Яковлевна Бирон. - Из тех самых Биронов? Курляндские герцоги? - Вообще-то она москвичка. - Я начинала испытывать раздражение. - Но в семье, я помню, бытовала легенда, что мать и в самом деле происходит от какого-то бокового ответвления герцогского рода. - Значит, при желании можно ее считать немкой? Тут уж я не выдержала: - И у вас есть такое желание? Они переглянулись. Мой командир сказал: - Я думаю, надо разъяснить. - Я тоже так думаю. Меня душили гнев и обида. - Спокойно, Вера, спокойно... Дело все в том, что есть мысль послать вас с важным заданием в Ригу. И мы хотим дать вам вашу собственную же биографию, только чуть-чуть подправленную, вполне съедобную для фашистов. Мне стало неловко, я почувствовала, что краснею. - Ничего, ничего! - успокоил Максим Максимович. - Это я виноват. Любое дело надо начинать с самого начала. Ладно, сейчас поправим положение. И он начал с самого начала. В Риге уже довольно долгое время успешно действует наш разведчик. При нем до последнего времени находилась радистка с рацией. Но произошел несчастный случай. Глупый, нелепый. Девушка оступилась на улице, упала и сломала ногу. Попала в больницу. Оказался множественный осколочный перелом большой берцовой кости. Лежать в гипсе минимум четыре месяца. Разведчик остался без связи. Срочно требуется радистка, владеющая русским, немецким и латышским языками. - А девушка? - спросила я. - За нее беспокоиться нечего. Она на легальном положении. Отлежится и выйдет из больницы. А вот где нам взять другую? Такую же, тоже легализованную. Иначе ему нельзя. - Думаете, я подойду? - Давайте разберемся. И мы стали разбираться. О моей работе в подполье в городе мало кто знал. Я даже не попала в список лиц, разыскиваемых оккупационными фашистскими властями в Прибалтике. А ведь туда заносили всех мало-мальски подозреваемых в сочувствии Советской власти. В городе считали, что меня отправили учительницей за провинность. Но вот куда отправили? - В Карсаву, - уверенно сказал Максим Максимович. - И на днях вы уехали оттуда, побоявшись, что местечко вот-вот захватят красные. - А что я там делала, в Карсаве? - Как что? Преподавали немецкий язык. Об этом будет самым подробнейшим образом сказано в ваших "папирах". Кстати, ваша фамилия в документах - Бирон. По матери. И по национальности вы немка, фольксдойче. Опять-таки по матери. - А если они запросят Карсаву? - Не успеют. Фронт в движении, местечко за это время наверняка освободят... Не беспокойтесь, документы у вас будут подлинные. С ними хоть в Берлин. - Надеюсь, так далеко дело не зайдет. Я шутила, а Максим Максимович возьми да скажи на полном серьезе: - Этого никогда нельзя знать наперед... Мы обговорили все детали. Осталось неясным лишь одно: - Где я буду жить в Риге? Хотя бы первое время? Гостиница бедной беженке не может быть по карману. А частную квартиру пока найдешь... И тут Максим Максимович спросил: - Вам знакома такая женщина - Дарья Тимофеевна Скобелева? - Скобелева? - переспросила я, недоумевая. И вдруг меня пронзила догадка: - Даша?! Бог мой! Неужели Даша? Она жива? - Вполне. Хотя и не очень здорова. - Где же она? - В Риге. Прислугой у зубного врача Рудольфа Межгайлиса. Даша!.. Я спрятала лицо в ладонях. Моя няня! Она вынянчила Сашу, потом меня, уже без матери. А я считала ее погибшей вместе с отцом и братом. - Кстати, Рудольф Межгайлис, по нашим сведениям, знал вашего отца. Это тоже неплохо. Вы явитесь в его дом не совсем чужой... Мою переброску подготовили в спешке, но тем не менее очень тщательно. Разведчик, к которому меня посылали, добывал ценнейшие сведения, но с каждым потерянным днем они безнадежно устаревали. По цепочке связных отряда меня доставили в Крустпилс. Там окончательно экипировали, и я села в поезд на Ригу с двумя чемоданами, набитыми платьями, бельем, всякой всячиной, полагающейся молодой женщине. В карманах у меня были деньги, всевозможные "папиры" и прочный аусвайс - удостоверение личности с фотографией, заменявшее в условиях оккупации паспорт. На квартиру преуспевающего рижского зубного врача Межгайлиса, занимавшую целый этаж в центре, на улице Лачплеша, я заявилась с черного хода. Дверь открыла Даша. Как она, бедная, изменилась! Совсем старушка. - Даша! Она меня узнала не сразу. - Здравствуйте, барышня, - щурилась она подслеповато в ожидании. - Даша! Дашенька! Я не выдержала, схватила ее в объятья. И только тут она... Нет, не увидела - догадалась. Как выяснилось потом, у нее стало плохо со зрением. Дома, в неярком свете, в привычной обстановке, она еще кое-как управлялась. А на солнце почти ничего не видела. Мы проговорили в ее клетушке рядом с кухней целый час. Она смеялась и плакала, никак не могла унять слезы. Я узнала, каким образом ей удалось уцелеть после той страшной бомбежки. Даша отправилась в хлебную лавку. Вышла из дому, завернула за угол, к бульвару. В это время и начался налет. Когда она возвратилась, на месте нашего дома дымилась груда развороченных балок и кирпичей... - Ох! - спохватилась Даша.- Обед! Господин Межгайлис меня со света сживет! Чтобы ровно в два - и ни минутки позже. - Я пойду ему скажу. - Иди, милая, иди! Он ведь и барина нашего-то, Николая Тихоновича, хорошо помнит. Авось и тебе, его дочке родной, разрешит сколько пожить. Межгайлис оказался чрезвычайно любезным, но и таким же осторожным. - Как же, как же! - воскликнул он, с жаром пожимая мне обе руки. - Я вас очень хорошо знаю! Вы были совсем еще ребенком, когда я захаживал к вам в дом, долговязой девчушкой с пугливыми глазами и длинными косами. Правда, вы с тех пор чрезвычайно изменились. К лучшему, мадемуазель Авдина, к лучшему! - Он галантно склонил голову. - Бирон, господин Межгайлис. С некоторых пор я ношу фамилию матери. - Да? - сразу заинтересовался он. - По какой же причине, если мне будет разрешено осведомиться? - Летом сорокового года у нас случились серьезные разногласия с отцом. Я не одобрила некоторых его действий, и он... Словом, как ни печально признаться, отец указал мне на дверь. Пришлось уехать... Межгайлис снова склонил свою голову с замысловатой прической на два пробора, на этот раз демонстрируя скорбь. - Слышал, мадемуазель Бирон, слышал. Весьма печальное заблуждение такого крупного врача и умного человека. Яркий пример того, что настоящему интеллигенту нечего делать в сфере политики. И добавил то, что мне больше всего хотелось от него сейчас услышать: - Считаю своей священной обязанностью предоставить вам кров и пищу, мадемуазель Бирон. Но... - Он предостерегающе поднял палец. - Только после того, как вы зарегистрируетесь у квартального уполномоченного и получите его письменное разрешение. Прошу меня понять и простить: время такое! - Само собой разумеется, господин Межгайлис. Я вам чрезвычайно признательна, мне так хочется побыть немного с Дашей. А потом я найду и жилье и работу. Он опять поднял палец: - Не торопитесь, мадемуазель, не торопитесь... Визит к квартальному уполномоченному, кривоногому толстячку-бодрячку в коричневой фашистской рубахе, прошел благополучно. Рассказ мой он выслушал молча, все время словно ощупывая меня своими болезненно часто помаргивающими подозрительными глазками. Однако мои документы его вполне успокоили, особенно слово "фольксдойче" в графе, где указывалась национальность. Он нацарапал несколько корявых строк, расписался, пришлепнул печатку с номером и подал мне: - Живите! Будто он разрешал мне не временное проживание у зубного врача Межгайлиса, а дарил самую жизнь. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Очень скоро выяснилось, что господин Межгайлис вовсе не бескорыстно предложил "кров и пищу" несчастной беженке. Его чарующего радушия хватило ровно на один вечер, когда он пригласил меня на совместный "стакан чая" в своей роскошно обставленной гостиной. Уже на другой день Межгайлис спросил меня, впрочем очень душевно, не соглашусь ли я, хотя бы на короткое время, стать его помощницей. - Ради бога, если только смогу. - У меня сейчас уйма пациентов. То и дело звонки у двери, а Дарья Тимофеевна, сами видите, просто не в состоянии... Если бы вы могли последить за этим. Да еще заодно и за порядком в приемной. Конечно, я согласилась и еще день-два находилась в доме уже на положении полугостьи-полуприслуги. Ну а затем... Затем я незаметно соскользнула еще на одну ступень ниже и превратилась в горничную. Межгайлис уже не приглашал меня больше на "стакан чая". Властным голосом он отдавал короткие распоряжения: - Вера, откройте дверь! - Вера, уберите в приемной! - Сбегайте за зубным техником, да поживее!.. И все только за "кров и пищу". Впрочем, меня и это устраивало. Было приказано затаиться и ждать, пока ко мне не явятся с паролем. Пароль не потребовался... Однажды в отсутствие Межгайлиса позвонили у парадной двери. На пороге стоял статный блондин в форме немецкого железнодорожника и с небольшим чемоданчиком в руке. - Господина доктора нет дома... - Знаю! - перебил он меня, улыбаясь. - Господин доктор сказал вам, что отправился в германский госпиталь, а на самом деле он сейчас шныряет по черной бирже в поисках левого золотишка... И только тут я его узнала. Фридрих Ассельдорф, мой боевой товарищ чуть ли не с первых дней пребывания в лесах под Псковом. В партизанском отряде его называли просто Фимой, да и фамилия у него была другая. Но так как им нередко интересовался Центр в своих шифровках, я знала про него почти все. Советский немец из-под Одессы, военный летчик, он был вскоре после начала войны демобилизован из Красной Армии и направлен в глубинный район страны. Но, будучи настоящим советским патриотом и человеком огромной силы воли, с этим не смирился, а повел настоящий бой за свое право быть на переднем крае борьбы против фашизма. Так он попал в наш разведывательно-диверсионный отряд. Несколько отчаянно смелых операций, в которых Фридрих проявил себя с самой лучшей стороны, - и его поставили во главе одной из боевых групп. А еще некоторое время спустя он исчез. Товарищи полагали, что Фридрих погиб во время диверсии на железнодорожной станции. Командование отряда всеми силами поддерживало эту версию. Были даже устроены торжественные похороны, чисто символические, разумеется, так как тела погибшего не обнаружили. Но я-то знала, что Фридрих жив и невредим. Его тайно отослали в распоряжение Центра. И вот теперь он стоял передо мной, живой, здоровый, веселый, улыбающийся. Я обрадовалась. Предстояло работать со знакомым, испытанным на моих глазах человеком. - Может быть, мне будет разрешено обождать господина доктора? Надеюсь, его отсутствие продлится не слишком долго. - А я надеюсь, что оно продлится подольше! - Я широко распахнула перед ним дверь. - Фридрих Гримм! - церемонно представился он мне, щелкнул каблуками на военный манер. - Один из правнуков одного из братьев Гримм. - Тоже великий сказочник? - спросила я, проводя его в пустую приемную. - Увы! Никак нет! Рядовой транспортный агент. В доме никого, кроме Даши, колдовавшей на далекой кухне над обедом, не было. До прихода Межгайлиса мы могли говорить беспрепятственно. Фридрих прочно и надежно обосновался в Риге. Ему уже давно удалось устроиться представителем крупной бременской транспортной фирмы, и под этим солидным прикрытием он сумел развернуть активную разведывательную работу. Сейчас Фридрих больше всего нуждался в радистке. - Когда можешь начать? - спросил он меня. - Хоть сегодня. - Прекрасно! Расписание тебе, конечно, известно... Вот первая порция, - он подал мне несколько листочков испещренных столбиками цифр. - А рация? Фридрих без лишних слов похлопал по своему чемоданчику. - Не слишком ли рискованно? По улицам Риги то и дело сновали автомашины - радиопеленгаторы. - Передашь отсюда раз, максимум - два. Они не успеют засечь. А потом устроимся. У меня служебная машина. Это значительно упрощало дело. Межгайлис отсутствовал долго - видимо, золотишко, даже левое, просто так в руки не давалось. Мы подробно поговорили обо всем. Фридрих советовал не слишком торопиться с поисками работы - если только подвернется что-то очень уж перспективное. А так у Межгайлиса условия вполне подходящие: и легальное существование, и свой телефон, и богатые возможности для конспиративных встреч - через кабинет популярного зубного врача ежедневно проходит масса пациентов. Мы беседовали до тех пор, пока не раздались звонки у двери: длинный и сразу же вслед за ним короткий. - Пациент, - сказала я. - У Межгайлиса свой ключ. - Нет, это мне, - поднялся Фридрих. - Межгайлис возник на ближних подступах. Не нужно, чтобы он меня здесь видел. - Ничего страшного. В самом крайнем случае, покажешь ему зубы. - Это и есть самое страшное! - рассмеялся Фридрих. - У меня тридцать два совершенно здоровых зуба. Вот не повезло, а? Ночью я пристроилась с чемоданчиком в дровяном сарае в подвале, вышла на связь с Центром и, нарушая все правила конспирации, стучала ключом на предельной скорости, не переставая, в течение целого получаса. Ничего, на первый случай не страшно! Теперь тусклая моя жизнь в доме Межгайлиса приобрела смысл, и меня уже так не тяготили все новые и новые обязанности по дому, которые Межгайлис на меня взваливал под одним и тем же предлогом: - Вы же сами видите: Дарье Тимофеевне очень трудно. Она уже далеко не прежняя, почти ничего не может. Жалко ее, конечно, но... Межгайлис давал тем самым понять между слов, что от меня одной зависит, оставит ли он Дашу у себя или вышвырнет из дому, как пришедшую в негодность вещь. Как-то раз, когда я проходила через приемную в зубоврачебный кабинет с чаем для Межгайлиса, мне неожиданно преградил дорогу человек в военной форме. - Барышня Вера?! Да я глазам своим не верю! Я чуть не выронила из рук поднос. Это была не просто военная форма - фашистский полицейский мундир! - Что вы тут делаете?.. Вы меня не узнаете! - Он довольно захохотал. - Что ж, будем знакомиться сызнова. Бывший лейтенант латвийской армии, а ныне капитан полиции Эвальд Розенберг. Ваш постоянный и горячий поклонник. Меня охватило беспокойство. Этот поклонник мог доставить кучу неприятностей. Он лип ко мне, как пластырь, еще в ульманисовские времена, томно вздыхая, ходил по пятам, посылал "чувствительные" вирши на надушенной бумаге с буквой "Э" вместо подписи. Но он тут же развеял мои опасения: - Как же я вас долго не видел, барышня Вера, целую вечность! Мне ведь пришлось тогда срочно покинуть город, да и Латвию тоже. Сразу же, как появились большевики... Нет, это сам бог навел меня на мысль посетить сегодня врача! Это не дупло в зубе - это перст судьбы! - Он не выпускал моей руки, преданно заглядывая в глаза. Из кабинета вышел разозленный Межгайлис в белом халате; он ведь так и не дождался своего чая. Но увидел Розенберга - и расплылся в умильной улыбке. - Господин капитан! Прошу! - пригласил он его без всякой очереди, не взирая на сдержанный ропот ожидавших приема. - Одну минуту, доктор... Надо непременно встретиться, барышня Вера! Не правда ли, нам с вами ведь найдется о чем поговорить друг с другом?.. Что, если я заеду сегодня за вами, скажем, часиков в восемь, и мы проведем вечер в кафе "Отто Шварц"?.. Премиленький локал, смею вас уверить, совсем как и в добрые довоенные времена. Я неопределенно пожала плечами, не зная, как поступить. Он истолковал это как знак согласия, приложился своими пухлыми ярко-красными губами к моей руке. В обед Межгайлис вдруг попросил меня "оказать ему честь и откушать вместе с ним". Как я и предполагала, акции мои повысились из-за Розенберга. Кстати, раньше его фамилия звучала немного иначе - "Розенбергс". Казалось бы, едва заметное различие, всего одна буква. Но ее отсутствие говорило о многом. Если прежде он считался латышом, то теперь, проведя столь мизерную операцию, мог с полным правом провозгласить себя чистопородным немцем. - Господин капитан к вам весьма и весьма неравнодушен, - докладывал Межгайлис во время обеда. - Он просто не давал мне ставить пломбу - все о вас и о вас! Вы девушка его мечты, он влюблен в вас давно и беззаветно... Да, - вздыхал Межгайлис, не спуская с меня зоркого взгляда, - такое постоянство в сердечных привязанностях встречается не часто. Сейчас больше в моде быстропроходящие военные романы. Тем более, у людей с таким положением. - А он что, занимает важный пост? - Ну, важный, не важный, я уж не знаю, а все-таки управление полиции. Там каждый пенек перед нами дуб... И я решилась, пошла с Розенбергом в "премиленький локал". Межгайлис, провожая, самолично распахивал перед нами дверь и кланялся, умильно улыбаясь, как старый многоопытный сводник. Розенберг, подогретый вином, разболтался. Он все еще, как и в прошлые времена, судился из-за денег, которые ему завещал отец-миллионер с весьма, однако, оригинальным условием. Банк ежегодно выплачивал Розенбергу из богатейшего наследства лишь такую сумму, какую ему удавалось заработать за год. - Теперь этот миллион у меня, можно сказать, в кармане, - хвастал Розенберг. - Один умнейший берлинский адвокат подсказал мне ловкий ход. Нужно только доказать, что отец к моменту подписания завещания был умалишенным, и его действия признают неправомочными. Две справки психиатров у меня уже на руках. Дело за третьей. Затем он поинтересовался, что я делаю у Межгайлиса. Я рассказала о Даше и упомянула вскользь, что неплохо бы мне подыскать какую-нибудь работу. Розенберг проглотил мою приманку и с жаром принялся уговаривать меня устроиться в управление полиции. - Это дает большие привилегии, барышня Вера. - Думаете, я подхожу для роли сыщика? Он громко захохотал, откидывая назад голову. - Можете пойти машинисткой, секретарем, архивариусом... Кстати, по секрету... - Он нагнулся к самому моему уху. - Я командую, можно сказать, всеми архивами Риги. - Нет, Эвальд, это не для меня. Куда-то ходить, кого-то просить, уговаривать... Нет-нет! - Я для большей убедительности сжала пальцами виски. - Что вы, барышня Вера! - Он подпрыгивал на стуле от возмущения. - Я сам все устрою! Только одно ваше слово - и... - Ах, милый Эвальд, нельзя же так с женщинами! У вас прямо лихой кавалерийский наскок. Я подумаю, уж ладно, так и быть... А теперь - прочь от дел. Прочь! Прочь! Прочь! Давайте лучше повспоминаем с вами о прошлом, о тех прекрасных, незабываемых днях... Я сознательно переводила разговор на другие рельсы. Управление полиции - это просто великолепно. Но я не имела права ничего решать без согласования с Фридрихом... Как я и предполагала, он был решительно "за". - Соглашайся! Непременно соглашайся! Поломайся немного для вида и дай согласие. Управление полиции - это прежде всего подлинные документы, а значит, и безопасность для наших людей. Соглашайся! Однако Розенберг во время нашей следующей встречи в том же кафе "Отто Шварц" не заговаривал больше о моей работе. Пришлось самой осторожно коснуться этой скользкой темы. Он замялся. - Понимаете, барышня Вера, я выяснил, но в настоящее время... - Все занято? - Вы умница! Всего одна лишь вакансия. Точнее, даже полвакансии. - Полвакансии?.. Так это же прекрасно. Я буду занята всего лишь несколько часов в день. - Я просто не решаюсь вам ее предложить. - Розенберг выглядел чрезвычайно смущенным. - Ну вот! То обнадеживаете, то теперь вот, оказывается, ничего нет. Зачем эта игра? - Что вы, барышня Вера!.. Работа есть, но... Не слишком подходящая для особы благородного происхождения. - И все же? - Вечерняя уборщица. Розенберг виновато отводил взгляд. - Ужасно! Как вы смеете! - Внутренне я ликовала. - Это ужасно!.. - Я понимаю ваше состояние, барышня Вера... В других обстоятельствах я бы никак не решился... Но теперь... При всех отрицательных сторонах есть и известные преимущества... Во-первых, это у меня в отделе, а уж я-то смогу облегчить вашу участь. Во-вторых, жалованье не такое уж мизерное. - Он назвал сумму. - К тому же я позабочусь о льготных доплатах. Но я вроде и не слушала. - Уборщица! До чего же можно докатиться!.. А впрочем... ха-ха! Кто я такая сейчас? Та же уборщица, если хорошенько разобраться... Да к тому же еще и без оплаты... - Вот видите! - воспрянул духом Розенберг и принялся с новым жаром уговаривать меня. - Считаю своим долгом предупредить, что этот Межгайлис закоренелый холостяк, старый, известный всей Риге волокита. Он еще начнет приставать к вам, вот увидите!.. Он убеждал меня так пылко, что я, негодуя, возмущаясь, стала все же потихоньку сдаваться... Запросили Центр, получили добро. Розенберг оказался не таким уж большим начальником, каким ему хотелось бы казаться. В его распоряжении были лишь два древних старичка-архивариуса да одна машинистка, злющая старая дева из прибалтийских немцев, с крючковатым, совсем не арийским носом. Ко мне она сразу же воспылала лютой ненавистью. Как потом выяснилось, была веская причина: "полвакансии" вечерней уборщицы Розенберг отхватил именно у нее. Обязанности мои были несложными. Я приходила к трем, переодевалась в черный просторный халат и до семи вечера, по строго разработанному ежедневному графику, пылесосила полки, на которых хранились архивные документы. Позже, когда в учреждении кончалась работа и все отправлялись домой, убирала остальные помещения. Их было немного, всего три комнаты. Вот и весь мой труд! Рабочее место самого Розенберга находилось в хранилище, где с этой целью был выгорожен угол. Его образовывали две стенки, обитые листами кровельного железа. Дверь закрывалась на сейфовый замок с массивной задвижкой. А когда Розенберг уходил надолго, еще и запечатывалась сургучом. Как мне удалось выяснить позднее, там хранились наиболее важные документы, так называемая рабочая, или активная, часть архива, и за их сохранность капитан Розенберг отвечал собственной головой. Межгайлис похвалил мое решение поступить в полицейский архив, хотя, казалось, он должен был быть недовольным, теряя даровую рабочую силу. Больше того, если до сих пор я ютилась в каморке у кухни вместе с Дашей, то теперь Межгайлис выделил в мое распоряжение отдельную, вполне приличную комнату. И даже отказался брать за нее плату. Это не было благотворительностью, как могло показаться на первый взгляд. Хитрый лис искал свои выгоды. Его махинации с золотом в любой момент могли обернуться для него крупными неприятностями, и тогда личные связи в полиции ему очень бы пригодились. Розенберг всегда оставался со мной после работы - в его обязанности вменялось опечатывать на ночь все помещения и сдавать охране. Сидя верхом на стуле, лицом к спинке, он беспечно болтал о всякой ерунде и подгонял беспрестанно: - Да стоит ли вам так возиться, барышня Вера! Вам не кажется, что нас уже заждались у "Шварца"? И он пел куплет популярной эстрадной песенки: - Не забыть мне, не забыть мне Мою первую любовь Не забыть мне, не забыть мне, Хоть люблю теперь я вновь! - Ну как же, Эвальд, я должна убрать. - Сами уберут, не маленькие! А иногда, правда не слишком часто, он даже спускался вниз и приводил мне в помощь двух-трех солдат из караульного помещения: - Отдохните, вы устали, барышня Вера! Эти бравые молодцы полны желания услужить даме. Пока его ухаживания не шли дальше приглашения в кафе и любезничания в подъезде, когда он привозил меня домой на ночном извозчике. Но долго тянуться так не могло, и мы с Фридрихом придумали историю про моего жениха, немецкого летчика, который считался погибшим во время одного из налетов на Москву. Теперь ему предстояло срочное воскрешение на горе бедному Розенбергу - пока еще только в письмах. Однако прибегнуть к этой сомнительной придумке не пришлось. Каким-то странным, далеко не героическим образом погиб в офицерском казино один из руководящих чинов оккупационной полиции, эсэсовский полковник Грейфельд: не то объелся, не то подавился, не то его хватил удар во время попойки. Розенберг ходил сам не свой. Грейфельд оказывал ему свое высокое покровительство; вероятно, в расчете на крупную сумму из наследства, дело о котором находилось в стадии решения в самой высокой берлинской инстанции. Однажды солдат в сопровождении Розенберга притащил в хранилище пишущую машинку. Ее поставили на стол против входа в бронированную клетушку начальника архива. - Зачем? - удивилась я. - Все, что нужно, вам печатает фрау Рихтер. - Пусть себе стоит. Как память о моем незабвенном штандартенфюрере. И стал рассказывать, что назначенный на место Грейфельда эсэсовский чин с первого же часа стал наводить в полиции новые порядки. Начал он со своего собственного кабинета и приемной: приказал сменить адъютанта, секретаршу, мебель, ковры, портьеры, даже пишущие машинки. - Большой оригинал! В голосе Розенберга прозвучало неодобрение. И озабоченность тоже. Видно, он опасался, что волны перемен докатятся и до архива. В помещение архива вел отдельный ход. Сюда попадали не по пропускам, а по личному телефонному разрешению Розенберга. Приходили в архив заносчивые молодчики из гитлеровской администрации, латышские полицейские, тихие штатские из различных учреждений, большей частью за всякого рода справками. Но время от времени заявлялись к Розенбергу люди, которых я не могла отнести ни к одной из этих категорий. Как правило, пожилые, очень прилично одетые, они спрашивали господина капитана, и тот, предварительно заперев свою комнату-сейф, уходил шушукаться с ними в дальние углы хранилища. Поговорив, они, вежливо попрощавшись со мной, тихо удалялись. Я подкараулила как-то подходящий случай и спросила невзначай самого Розенберга. Но он отделался коротким: - Дела, дела! И, щелкнув бульдожьим замком своей двери, улизнул от дальнейших расспросов. Что-то было в этом новое, на него непохожее. Уж не ведает ли он какой-нибудь особой частью гестаповской или абверовской резидентуры? Может быть, я просто не смогла его раскусить? С виду простак, а на самом деле... Поделилась своими подозрениями с Фридрихом. Он озабоченно наморщил лоб: - Интересно... Очень интересно! Фамилий ты не знаешь? - Нет, конечно. Но вот один очень приметный. Старик уже, с седой шкиперской бородкой, руки все в перстнях. Ходит с тростью с мефистофельской головой вместо набалдашника. Очень заметно волочит левую ногу. - Ну, с такими приметами мы его и на том свете разыщем, - широко разулыбался Фридрих. - Спасибо, Вера, молодец! А еще? Я описала, как могла, и других посетителей Розенберга, не подходивших под обычный архивный стандарт. Во время следующей встречи Фридрих сообщил мне: - Твой Розенберг просто дрянцо, мелкий воришка. Знаешь, чем он занимается? Тащит из старых архивов конверты с редкими марками и сбывает филателистам. А этот хромой - известный рижский марочный торговец. - Вон оно что! У меня, наверное, вытянулось лицо, потому что Фридрих счел нужным приободрить: - Что нос опустила? Это же, наоборот, здорово! На этом мы его и подловим, твоего кавалера. Вот только соберем побольше материала, и он у нас с тобой запляшет на ниточке! Особой пользы от моей работы в архиве пока не было, и это мучило меня. Могла бы я без особого труда добывать документы умерших; они бы пригодились нашим людям. Могла бы попытаться дотянуться и до чистых "аусвайсов" - у меня уже налаживались кое-какие отношения и за стенами архивного помещения. Но Фридрих не разрешал: - Нет! Соси пыль и очаровывай Розенберга. Никакого риска! Мне нужна радистка с надежным прикрытием, а не лицо на подозрении. Как раз в это время стали поступать из Центра необычные и довольно трудные задания. То сначала попросили раздобыть пачку писчей бумаги, обязательно с водяным знаком "Лигатнес папирс", и даже прислали за ней специального связника из отряда. То поинтересовались потом, не смогу ли я обнаружить среди архивных бумаг сопроводительного документа с подписью бывшего начальника охранки нашего города Дузе. Это уже было посложнее. Однако я скоро разобралась, где нужно искать. В архиве царил идеальный порядок. А со своим пылесосом я имела доступ к любой полке. Кроме комнаты Розенберга! Добыла я и сопроводительную. К моему удивлению, за ней тоже прислали связника, и это указывало на первостепенное значение, которое придавалось Центром старой, никому, казалось бы, не нужной бумажке. А вот над следующим заданием подобного рода пришлось поломать голову и мне и Фридриху. Нам был передан текст. Нужно было напечатать его на машинке. Проще простого! Но на какой? Обязательно на одной из трех. На которой печатаются бумаги начальника полиции либо двух его заместителей. А как к ним подобраться? Фридрих пришел к решению: настало время под видом марочника-оптовика выводить на Розенберга одного из своих людей. Не знаю уж, как ему удалось это сделать. Вероятно, сыграл какую-то роль, может быть даже сам того не подозревая, тот самый торговец с седой шкиперской бородой. Во всяком случае, по его рекомендации, предварительно позвонив по телефону, явился к Розенбергу незнакомый мне человек и, как многие прежние посетители моего шефа, стал секретничать с ним в уголке возле стеллажей. Только задержался он намного дольше других, и после его ухода Розенберг до конца работы пребывал в радостно-возбужденном состоянии. На следующий день в три часа, войдя в хранилище в халате и с пылесосом в руке, я застала Розенберга за машинкой. Двумя пальцами он выстукивал какой-то текст. - Барышня Вера, вы пришли в самое время, какое счастье1 Не согласились бы мне немного помочь? Розенберг, как и вчера, продолжал находиться в состоянии радостного возбуждения. - С удовольствием, Эвальд. - Вот, напечатайте, пожалуйста. Он подал мне длинный список каких-то конвертов, марок, старинных почтовых гашений с указанием места и даты. - Для чего это вам? - Обмен, барышня Вера. Обычный филателистический обмен. Я ведь давно увлекаюсь коллекционированием марок. Еще с детства. Вы разве не знали. И тут, во время печатания списка, меня вдруг осенило. А не подойдет ли для целей Центра эта машинка? Ее ведь взял Розенберг прямо из кабинета Грейфельда... Фридрих расцеловал меня: - Вера, да ты просто гений! И в Центр, опять через связного, ушла бумага. "СС-штандартенфюрер Грейфельд распорядился: 1. Хранить дело в активной части архива. 2. По имеющимся сведениям, "Воробей" служит на противостоящей стороне фронта в 121 полку 43 латышской стрелковой дивизии..." Отослали мы второй экземпляр. Первый было приказано хранить впредь до дальнейших распоряжений. Что же касается списка филателистических материалов, то, как выяснилось, Розенберг готовил его для своего нового клиента. Тот сумел вскружить ему голову, пообещав за соответствующий процент оптовый сбыт краденых конвертов и марок буржуазной Латвии на всей оккупированной гитлеровцами территории Европы. Все пошло своим чередом. И вот наконец настал день, когда я дрожащими от волнения руками листала "личное дело" Арвида. "Я, вышепоименованный Ванаг Арвид, сын Яниса, по своей собственной доброй воле и без всякого принуждения выражаю желание сотрудничать с политической полицией..." "Доношу, что ячейкой коммунистов в паровозном депо руководит неизвестное мне лицо по подпольной кличке Антей..." "Доношу, что в ночь на двадцать восьмое апреля готовится еще одна подпольная коммунистическая первомайская акция..." Как мистически странно и необъяснимо перекрещиваются иногда человеческие пути! Разумеется, я не понимала тогда, для чего все это делается. Не мог этого объяснить мне и Фридрих. Одно только сказал он: - Сверху виднее! Мы здесь видим с тобой только отдельные стежки, а не всю связку. Может быть, когда-нибудь и нам с тобой удастся взглянуть на нее с высоты. Может быть... А теперь надо делать дело! И мы стали "делать дело". Папка с сочиненными документами попала в активную часть архива легко и просто. Марочник-оптовик явился к Розенбергу и в дальнем углу, за стеллажами, стал рассматривать содержимое портфеля с марками, которые накануне мой начальник приволок после очередной инспекции почтового архива, куда он последнее время зачастил не без корыстных целей. Розенберг сидел в своей комнате. Я печатала на машинке очередной список марок - свои филателистические дела Розенберг доверял только мне, как своей старой доброй знакомой, не без основания полагая, что фрау Рихтер может донести начальству о его нечистоплотных проделках. Папка, заранее подготовленная, лежала под зеленым сукном стола. - Господин капитан, да ведь это же чрезвычайно интересно! - вдруг воскликнул его клиент из своего угла. - Можно вас на момент? Вы будете приятно поражены. - В самом деле? Дверь Розенберг не запер - ведь он считал, что тотчас же вернется. Я вынула папку из-под сукна, проскользнула в обитую железными листами комнату, не спеша, контролируя каждое свое движение, уложила дело в сундучок с другими такими же папками из шершавого темно-коричневого картона. Именно этим старинным, ручной работы сундучком Розенберг дорожил больше, нежели стандартными, обитыми железными полосами защитного цвета ящиками, расставленными на полках в каморке, и - я чувствовала! - не зря. Можно было не торопиться. Можно было работать спокойно и уверенно. "Марочник-оптовик" надежно прикрывал меня. Еще через день при подобной ситуации мне удалось заменить и опись. А потом события покатились лавиной. Красная Армия прорвала фронт, сначала на юге, в Белоруссии и Литве, потом и на северо-востоке. Рига наводнилась военными; сюда сбегались и беженцы, чувствовавшие свою вину перед Советской властью, а то и просто поддавшиеся панике и сорванные со своих насиженных мест. Фридрих задыхался от множества дел - и явных, и тайных. Клиенты атаковали контору бременской транспортной фирмы: в рейх, в рейх, в рейх! Им казалось, они вместе со своим награбленным добром отсидятся там, в рейхе, как в неприступной крепости. Однажды вечером Розенберг подъехал к подъезду архива на двухместном "хорьхе" начальника полиции. Вихрем взлетел по лестнице, открыл свою каморку. - Срочно уезжаю в Лиепаю! - Он помахал мне на ходу желтым портфелем. - Не скучайте без меня, барышня Вера, я скоро вернусь! Двое солдат вынесли вслед за ним сундучок. Погрузили его в багажник машины; я видела это из окна. "Хорьх" рванул с места. Солдаты, стоя навытяжку у края мостовой, отдавали честь... Вера погибла в автомобильной катастрофе двадцать третьего ноября, через четырнадцать лет после конца войны... В тот день Инге исполнился ровно год. СТАРИННЫЙ ТРЕХБАШЕННЫЙ ГЕРБ города Зальцбурга на конверте, который почтительно протягивал Карл, почему-то сразу бросился мне в глаза. - Вам письмо от господина вице-бургомистра. Шофер выглядел непривычно растерянным, даже каким-то виноватым. Письмо? Что за официальность такая? После вчерашнего развеселого вечера. Я вынул плотный лист с таким же тисненым гербом, испещренный торопливыми цепочками собственноручных строк моего так неожиданно разгулявшегося сотрапезника. "Милостивый государь, многоуважаемый господин профессор! - писал он в традиционном тяжеловесном стиле официальных посланий. - Прошу принять мои глубочайшие извинения по поводу того, что я не смогу сдержать своего собственного обещания. Как выяснилось сегодня утром, автомашина в послеобеденное время должна будет поступить в распоряжение персональных гостей господина бургомистра - вчера еще я об этом не имел представления. Обстоятельства оказались сильнее меня. Прошу это понять и простить". Далее, после размашистой подписи, следовал менее официальный постскриптум: "Мы оба, я и моя жена, преисполнены благодарности Вам и Вашей милой дочери за вчерашний вечер. От души желаем приятного путешествия!" Значит, все-таки мы с Ингой должны будем ехать экспрессом "Моцарт". Он уходит с Зальцбургского вокзала ровно в час дня. Кто-то добился своего. Но зачем? С какой целью? - Вот и остались мы оба лгунами перед господином профессором - и вице-бургомистр, и я. - Карл, добрый малый, неловко переминался с ноги на ногу. - Что же все-таки стряслось? Вы не знаете? - Как не знать, господин профессор, в шоферской чего только не услышишь. Здесь у нас какие-то важные гости, не то из ФРГ, не то из Нидерландов. Так вот, вчера ни с того ни с сего возьми да и сломайся их "крайслер". А ведь уж до чего надежная машина! Вечером они звонили господину бургомистру в Вену, по всяким там своим делам. Ну и упомянули, между прочим, о своей беде - на чем же теперь по окрестным горным трактирам раскатывать? Вот бургомистр и предложил им попользоваться "фордом" на время своего отсутствия: он же ничего не знал об обещании господина Грубера... Может быть, останетесь в Зальцбурге еще на сутки? - предложил Карл несмело. - Вы ведь здесь далеко не все осмотрели; фрау Маргарет тоже сокрушалась, что пришлось скомкать программу. А завтра у меня законный выходной, и я вас помчу в Инсбрук на своем "фиате", да так, что только ветер в ушах! - Спасибо, Карл, - я растроганно похлопал его по плечу. - Нужно обязательно сегодня. У нас ведь и там программа. Одно цепляется за другое... Словом, никак! Услышав голоса, из соседней комнаты явилась моя дочь. Мы завтракали вместе, но потом Инга отправилась на прогулку. "Прошвырнуться по владениям Мирабель", - как она "изящно" выразилась. - Что случилось, Карл? - Она, дружески улыбаясь, подала ему руку. - Почему сегодня никто не разбудил меня ни в четыре, ни в пять, ни даже в шесть? Я позорно продрыхла все это прекрасное утро. - Небольшое осложнение, флейлен Инга. - Осложнения? - Инга переводила взгляд с него на меня. - Такая изумительная погода - а у вас тут какие-то осложнения? - Карл шутит. Просто мы с тобой поедем в Инсбрук не на машине, а поездом, как предполагалось раньше. Вот и все. Инга огорчилась: - А Целль-ам-Зее? А снежные вершины, опрокинутые в воду озера? - Мне самому страшно жаль, фрейлейн Инга. - Лицо Карла опять приобрело виноватое выражение. - Все как будто вывернулось наизнанку... Вот и фрау Маргарет тоже... - Тоже вывернулась наизнанку? Инга никогда не пропускала возможности подкусить. Она будто ждала, когда с чьих-то уст сорвется не совсем удачное слово. Карл ухмыльнулся. То, что меня в Инге раздражало, злило, а иногда, правда редко, даже выводило из себя, ему, кажется, было вполне по душе. - Тогда уж скорее ее вывернули... Вы знаете, она ведь готовится к каждому своему походу с гостями, как учитель к уроку. Обложится справочниками, словарями... А тут ей прямо с утра нежданно-негаданно подсунули каких-то двух датских бизнесменов. У второго городского гида сегодня отдых, а датчане возьми да и прилети на день раньше условленного. Оба толстенькие, оба коротконожки. Фрау Маргарет шипит, как недобродившее вино. Боюсь, господам датчанам сегодня не поздоровится. - А вы?.. - Оставлен целиком и полностью в вашем распоряжении, фрейлейн Инга. Приказано быть с господином профессором до самого поезда. - Значит, и кнедли... - Само собой разумеется! Если... если вы только не передумали, - Карл косился на нее с опаской. - Я передумала?! - ужаснулась Инга. - Да они мне сегодня всю ночь снились, эти кнедлики! Коричневые такие, блестящие, словно шоколадные, хрустят в зубах. - Да ничего подобного! Они белые, мягкие, прямо тают во рту. - Правда? Какое счастье! Терпеть не могу шоколад!.. Мы быстро собрали свои немногочисленные вещи, Карл снес их в машину. Не имело никакого смысла возвращаться перед поездом в гостиницу. - Едем прямо к вам. Карл? - Инга по своему обыкновению устроилась на переднем сиденье. - Мне хочется посмотреть, как Лиззль их делает. - Она еще в церкви. - Разве сегодня праздник? - удивилась Инга. - А как же! - Какой? - Три года с того дня, как нас соединила святая дева Мария. Мы познакомились у ее алтаря. Нужно же поблагодарить. Нам кнедлики, а ей хотя бы свечу. - Конечно, конечно, - великодушно согласилась Инга. - А куда вы нас сейчас везете? - На Гору капуцинов, с вашего разрешения. Есть еще время, и я хочу преподнести вам весь Зальцбург. - На блюдечке? По-немецки это прозвучало чересчур прямолинейно, и Карл озадаченно повернулся: - Как вас понимать, фрейлейн Инга? - Есть такое русское выражение: на блюдечке, на тарелочке. Оно означает: любезно преподнести все целиком, без остатка. - Ну что ж, на блюдечке так на блюдечке - мне для вас ничего не жаль... Они беспечно шутили, смеялись, а я все ломал голову над своим "кроссвордом". Почему поезд? Почему именно поезд? В конце концов я пришел к выводу, что "кроссворд" неразрешим. Уж слишком мало у меня исходного материала. По крайней мере в настоящий момент. Придется набраться терпения и ждать дальнейшего развития событий. Серпантин привел нас на вершину лесистой горы. Карл поставил машину у края дороги и пригласил нас с