ледовать за ним по едва обозначенной тропинке, которая петляла между соснами. Лес становился все гуще. И вдруг он оборвался. Неожиданно, разом. Мы оказались на краю пропасти. Зальцбург лежал у наших ног в новом, совершенно непривычном и, на первый взгляд, даже в невозможном ракурсе. Куда делась, например, его главная примета - крепость? Я уже привык всегда - и днем и ночью - видеть ее вознесенной над городом. А здесь... А, вот же она, слева, на низеньком, как кажется отсюда, с не очень крутыми склонами холмике! Инга угадала: Карл преподнес нам город на блюдечке. Точнее, в плоской широкой зеленой чаше, приподнятые края которой образовали на горизонте мягкие линии невысоких голубоватых гор. - Ну, это, конечно, крепость! - Инга в восторге разглядывала открывшуюся панораму. - А это собор... Чуть левее францисканская церковь. Верно, Карл?.. А там что, за горами? - Германия, фрейлейн Инга. ФРГ. - Так близко? - Да, граница проходит всего в каких-нибудь десяти километрах от Зальцбурга. Стоял чудный денек. В чистом небе плыли редкие, крутобокие, словно крепкие бычки, облака. Солнце сияло вовсю. Но жары, изнуряющей, обессиливающей, как в Вене, не было. Ветер с гор беспрестанно гнал в низину освежающую прохладу. - Нет, скажи, отец! - Инга не отрывала восторженного взгляда от живописной картины. - Какая же все-таки красота! И как великолепно скомпоновано! Кубики городских кварталов на фоне зеленого моря полей и отдаленная цепь холмов, словно завершающая обрамление всей картины. - Это мое место. Его даже фрау Маргарет еще не знает. - Карл прямо-таки сиял от сознания, что доставил нам удовольствие. - Когда-нибудь, если она уж слишком расхвастается своими бездонными познаниями Зальцбурга и окрестностей, я заключу с ней беспроигрышное пари. Боюсь только, водить сюда она все равно никого не станет. - Почему? - Да потому что ее клиентов придется отсюда оттаскивать бульдозером, а у нее все расписано по минутам. Чтобы оттащить нас, бульдозер не понадобился. Но только потому, что в нашем распоряжении оставалось не так уж много времени. Лиззль хлопотала на маленькой кухоньке стандартной двухкомнатной квартирки, обставленной хоть небогато, но с любовью и выдумкой. Инга попросила для себя передник и тоже активно включилась в дело. Мы с Карлом сидели в ожидании кнедликов в большой комнате. Он, не зная, чем меня занять, то включал магнитофон со сверхсовременными записями, то, видя по выражению моего лица, что ультрамузыка мне не по нутру, тотчас же останавливал пленку и принимался демонстрировать таблицы достижений спортсменов на Мировых первенствах по автомобильным гонкам. Сейчас как раз предстоял очередной тур, и вся Австрия болела за своего знаменитого гонщика Никки Лауда. Портреты кумира красовались повсюду - в газетах, журналах, витринах магазинов, на кулонах, на майках и даже на соответствующих местах джинсовых брюк. Наконец Карл вытащил из шкафа несколько старых фотоальбомов в твердых переплетах, покрытых вытертым плюшем и набитых семейными фотографиями - от старых церемонных картонных портретов в овале до моментальных интимных снимков на прогулках, на лыжах, во время купания. Это подошло мне больше всего другого. Листая альбом, я познакомился с семьей Карла. Отец его был на станции составителем поездов, пока не погиб при неудачном маневре. Мать стала работать прачкой. У нее на руках осталось семеро... - Всех вырастила, всех поставила на ноги, - рассказывал Карл. - Гюнтер и я были старшими, нам досталось больше, чем другим. Зато самые младшие у нас теперь самые образованные - один юрист, другой инженер-путеец. Бывает, и нос дерут - как же, с университетом! Пройдет время, может, и здороваться постесняются на людях. А разве я не смог бы? Не сочтите меня хвастуном, господин профессор, но ведь я умею не только баранку крутить. Как что случится у нас в гараже, так все ко мне. Не к механику, заметьте, не к начальнику гаража, а ко мне, к простому шоферу. Я машину знаю от первого до последнего винтика. А вот образования нет. А почему? Потому что было пятеро младших. Их пустили по основной магистрали. А мы с Понтером все ходили на маневровых путях. - Гюнтер - тот самый... - Да, что в управлении дорожной полиции. В конце концов выпал и ему шанс. Многие считают - повезло. Только не я! Бумажки в папку складывать - это по моему характеру самое последнее дело... Вошли Лиззль и моя дочь. Каждая несла в высоко поднятых руках по дымящемуся блюду с пухлыми кнедликами. - Милости просим к столу... - Лиззль! - вдруг сказал Карл в разгаре лукуллова пиршества. - Три года супружества - и первые у нас с тобой гости... Знаете, господин профессор, я уж теперь и сам не пойму, как решился, - разоткровенничался он. - У нас в Австрии не слишком-то принято гостей созывать. Считается, что дом - это вроде что-то тайное, сокрытое, только для семьи. Не полагается его открывать чужому глазу... Да и потом, кого в гости звать? Вот если только... Он вдруг залился хохотом. - Ты что? - Лиззль округлила глаза. - Господь с тобой, Карл! Веди себя прилично! - Простите, господин профессор, я вдруг представил себе, как мой шеф удивился бы, если бы мне ни с того ни с сего вздумалось пригласить его на кнедлики. Он ведь меня все на дистанции держит. Как хороший боксер на ринге - расстояние вытянутой руки. И не дай бог забыться! Знаете, бывают такие минуты - перестаешь помнить, кто рядом с тобой. Так вот, чуть забудешься - и тотчас же рачий его холодный взгляд: "На место, Джек!" Что ж, лизнешь руку - и снова, поджав хвост, в угол, на свою подстилочку... А ведь отец его тоже был простой железнодорожник, в одном профсоюзе с моим... Время зашло за двенадцать. Мы стали прощаться с гостеприимной хозяйкой. - Жаль, больше не увидимся, - Инга обняла Лиззль. - Ой-ей-ей, я ведь еще не записала рецепт! Она схватилась за карандаш. - Кто это сказал, что не увидимся? - Карл улыбался. - Еще и к вам в Вену нагрянем. Ведь не зря мы с господином профессором обменялись адресами. - В Вену? - непонимающе уставилась на него жена. - Как в Вену? Когда? - Лиззль, Лиззль! Во вторник ведь у нас начинается отпуск, - напомнил Карл. - Мы же с тобой так и собирались - именно в Вену!.. Прямо сознаться стыдно - обратился он к нам, - живем в нескольких сотнях километров от столицы, муж - шофер номер один, а она еще ни разу там не была. Инга обрадовалась: - Великолепно! Я покажу вам Вену. Музеи, дворцы... Мне удалось вставить: - И главным образом церкви. - Да, и церкви тоже. Среди венских храмов есть мировые шедевры. Разве не интересно? - А среди ресторанов? - подмигнув мне, невинно осведомился Карл. - Среди них тоже попадаются мировые шедевры?.. На вокзал мы приехали в самое время. Экспресс "Моцарт" прибыл по расписанию и уже стоял на первом пути. Бросив наскоро вещи в пустом купе, мы вышли на перрон. Карл сбегал куда-то и тут же вернулся с ворохом газет и журналов. "Профиль", "Тренд", "Фольксштимме" с броским аншлагом - "Новый сенсационный репортаж Герберта Пристера: сахароторговцы укрывают вагоны в тупиках, чтобы создать искусственную нехватку сахара и взвинтить цены". - Чтение на дорогу - хоть скучать не будете... Поедете по Германии, а там поля, поля, поля - ровно ничего интересного. Меня словно кольнуло: - По Германии? - Разве вы не знаете? Поезд в Инсбрук проходит через Федеративную Республику. Граница отсюда километрах в пятнадцати. - А как же паспорта? У нас ведь нету виз. - И не надо. Коридор. Транзитный коридор без всяких виз. Да там всего только две-три остановки. - Видно, он прочитал на моем лице беспокойство и стал успокаивать: - Каких-нибудь два часа езды. Инга радовалась: - Великолепно! На моем счету будет еще и ФРГ! До отправления поезда оставались считанные минуты. Я уже ничего не мог изменить, хотя теперь не сомневался, что вся история с отменой поездки на автомашине была затеяна именно из-за этого коридора. Забрать вещи, пока еще можно, и остаться? Но как, в таком случае, мы попадем в Инсбрук? Завтра с утра нас там будут искать Вальтер с Эллен. Воспользоваться предложением Карла и укатить на его "фиате"? Но, во-первых, мы все равно опоздаем... А во-вторых... Чего я могу таким образом избежать? Какой такой опасности? И кто знает, не опаснее ли оставаться в Зальцбурге, чем ехать? Ведь мне по-прежнему ничего не известно. Одни беспочвенные догадки, предположения. Нет, надо ехать! Поезд австрийский, в момент проезда коридора считается территорией Австрии. Мне ровным счетом ничего не грозит. А если со мной ищут встречи, то такая возможность еще обязательно представится, и мне от нее все равно не уйти. Да, ехать... В последнюю минуту, расталкивая провожающих, которые уже потянулись к выходу, на перрон неукротимой ракетой ворвалась фрау Маргарет. - Фу! Я уже думала, не успею! - Она энергично тряхнула мою руку, приподняла Ингу, бросившуюся ей на шею. - Эти датчане ползут как гусеницы. Вижу - горит мой график. И знаете, что я сделала? Привезла их сюда, смотреть наш замечательный вокзал. - Она громко захохотала, очень довольная своей выдумкой. - Дала им целых десять минут на самостоятельный осмотр газетных киосков. Бродят сейчас в недоумении по залам или отдыхают, вытянув ноги, на скамьях... Да, не было еще такого случая, чтобы я своих гостей не проводила - они прямо с ума посходили сегодня там, в магистрате! Елизавета Английская, помню, пригласила меня осмотреть свой личный самолет - такая любезность с ее стороны! Там очень даже мило. - Мы вас тоже приглашаем осмотреть наше купе. - Инга незаметно толкнула меня локтем. - Да, отец? - Ну разумеется... Вот только как бы нам не увезти фрау Маргарет прямиком в ФРГ. И словно в подтверждение высказанного мною опасения, прозвучал свисток. Экспресс медленно, как бы нехотя, отшвартовался от перрона. Мы прощались уже на ходу. Захлопнулись створки пневматических дверей. Инга побежала в купе и долго махала в окно. Потом повернулась ко мне. - Какие прекрасные люди! - Она подозрительно закашлялась, словно у нее запершило в горле. - Прямо не хочется расставаться! Ого! А ведь Инга никогда не страдала избытком чувствительности. - Мог бы быть полюбезнее с ними, отец, - упрекнула она. - Ты прямо одеревенел на прощанье. Я промолчал. - Что с тобой? - Абсолютно ничего, дочка. - Не хватало еще посвящать ее в свои заботы! - Просто мысленно я уже в Инсбруке. Как там нас встретят, где поместят? - С чего вдруг тебя это забеспокоило? Она осуждающе хмыкнула и отвернулась. Нет, мои мысли были не в Инсбруке - гораздо ближе. Я думал о предстоящих двух часах, в течение которых наш экспресс должен проходить по территории ФРГ. Я не знал еще, с чем встречусь и что буду делать. Но я твердо знал, чего не следует делать: ни в коем случае нельзя покидать вагона!.. Переезд из Австрии в ФРГ произошел незаметно. То ли я, погруженный в думы, проморгал границу, то ли она здесь не была четко обозначена. Во всяком случае, я не заметил ни проволочных рядов, ни шлагбаумов, ни каких-либо других пограничных сооружений. Горы незаметно отступили в сторону. За окном потянулись сытые, ухоженные поля. Не пестрые заплатки, характерные для мелких крестьянских хозяйств. Пшеница так пшеница, кукуруза так кукуруза - целый неохватный массив. Здесь, в Баварии, вблизи Мюнхена, землей владели либо гроссбауэры - по-нашему, кулаки, - либо поставленные на промышленную, основу большие сельскохозяйственные фирмы. Странное дело: экспресс наш шел быстро, а время словно остановилось. Я то и дело посматривал на часы. Стрелки двигались еле-еле. Даже юркая секундная и та, казалось, потеряла свою завидную бойкость. Приближались строения. Колеса вагона, зажатые между тормозными колодками, недовольно загудели. При подъезде к станции неожиданно заговорил деревянный, без всяких интонаций голос поездного радио: - Сходить на территории Федеративной Республики разрешается лицам, имеющим ее гражданство или соответствующие визы в проездных документах... Повторяю: сходить на территории Федеративной Республики... Станция маленькая, стояли мы здесь всего две-три минуты. Никто сходить не стал. Вдоль вагонов по перрону, обмахиваясь сложенной газетой, степенно прошагал западногерманский полицейский. И опять весело застучали освобожденные от тормозов колеса. Опять сытая пшеница сменяла кукурузу, кукуруза пшеницу. На крохотных полустанках все ухожено, все прибрано, никакое отклонение от строгого геометрического порядка нигде не колет глаз. Следующая остановка - последняя на территории Западной Германии. Судя по расписанию, вывешенному в коридоре, экспресс стоит здесь десять минут. Серое здание вокзала, увитое плющом, медленно подплыло, остановилось прямо против нашего окна. Перрон был огорожен изящной, тонко плетенной проволочной сеткой с несколькими проходами; вероятно, для того, чтобы легче направлять в нужном направлении потоки пассажиров. Здесь было полюднее: железнодорожники, группы молодых людей с рюкзаками и зачехленными гитарами, несколько крестьянок в национальных костюмах с плетеными корзинами. Из соседнего вагона, придерживаясь за поручень, осторожно спускался, ощупывая предварительно ногой каждую ступеньку, какой-то чистенький беленький старичок в коротких штанишках на помочах. Его встречали с цветами. Мирная картина! Ни одного полицейского, даже ни одного таможенника! Но что-то мешало мне воспринимать вокзальную идиллию за окном, что-то настораживало, зажигало огонек тревоги. Я хмурил лоб, пытаясь понять, напряженно вглядывался сквозь стекло. Не чудится ли мне? Вот есть, есть какая-то нарочитая заданность в расстановке людей на перроне! Нет, не всех. Паренек, который, дурачась, растянулся на расставленных в один ряд рюкзаках, - это естественно! Смеющиеся крестьянки перебрасываются шутками с кем-то, стоящим на тамбурной площадке и невидимым мне отсюда, из купе, - тоже в порядке вещей... А вот этот рослый мужчина в охотничьей шляпе с пером? Почему он так ни разу и не повернулся лицом к поезду? Стоит спиной и глазеет в сторону вокзала. Что он там увидел? Что там могло его заинтересовать? Высокие узкие окна? Голуби на краю крыши? Или те двое, в проходе, Пат и Паташонок: один - маленький, крепко сбитый, кривоногий, другой - длинный, тощий, с пышными усами. До чего ж они увлечены разговором! Ни разу за все время ни один из них не посмотрел в сторону поезда. А ведь все-таки экспресс. Что за народ едет? Разве не интересно? Ну хотя бы раз посмотрели. Один-единственный раз! Нет, говорят, говорят, не меняя позы, профилем к вагонам, словно спешат наговориться на всю жизнь. Или до отхода экспресса?.. Что-то было в этом очень похожее на массовки в плохих провинциальных театрах, когда режиссер, организовывая толпу на сцене, распределяет статистов: одному стоять у самой рампы и смотреть вверх на воображаемую луну, другому прислониться к колонне, третьему, стоя спиной к зрительному залу, с интересом изучать рекламную афишу на бутафорской тумбе... Пока следишь за главными действующими лицами, все это не слишком заметно. Но стоит немного отвлечься, как искусственность созданной на сцене ситуации начинает тотчас же сама лезть в глаза. Прошло уже и положенных десять минут остановки, и еще пять сверх этого, а экспресс все стоял и стоял. Людей на перроне стало больше: пассажиры повыходили из вагонов и толпились возле дверей. А статисты все играли свои маленькие роли. Интересно, кто же режиссер? И здесь ли он? Инга, которая до сих пор тоже смотрела в окно, вдруг поднялась со своего места. - Куда? - Я старался говорить по возможности спокойно. - Пойду потопчу своими изящными туфельками вековечную германскую землю. - Не надо. - Почему? - Ты же слышала, что объявляли по радио. - Объявляли на той станции, а не на этой. - Все равно. Здесь тоже ФРГ. - Да ты посмотри в окно! Весь личный состав нашего поезда прохлаждается на перроне. - Пусть. А ты не ходи. - Ну и ну! - Инга осуждающе покачала головой. - Не отец, а тиран и деспот!.. Она двинулась к выходу. Я опередил ее, захлопнул стеклянную дверь. - Пусти! - Нет, дочка. Нельзя. - Но мне жарко, понятно? Нечем дышать. - Потерпи. Это не смертельно. В вагоне работал кондиционер, воздух был свежим и чистым. - Я перестаю тебя понимать, отец! - Инга начинала злиться всерьез. - Ни с того ни с сего ты вдруг прибегаешь к настоящему акту насилия. Не хочешь - сиди тут, я тебя не тащу за собой. Но почему ты не даешь мне поступать так, как я считаю нужным? Ведь мне не три и даже не восемнадцать? Вопрос вполне уместный и поставлен разумно. К сожалению, я не имел возможности так же разумно ответить на него. - Потому что нельзя. Запрещено правилами. И нечего их нарушать. - Это не объяснение. Твои правила - чистейшая формальность. Видишь - проволока? Вот за нее выходить действительно запрещено. Туда я и не пойду. Пусти! Она сделала попытку оттолкнуть меня. - Инга, перестань! - Не без усилия я снял ее руку с дверной рукоятки. - Ах так! Она кинулась на мягкое сиденье, порылась в своей сумочке. Вытащила пачку сигарет и, нервно чиркнув спичкой, закурила. Закурила впервые у меня на глазах. Да и вообще курила ли она раньше? Потому что после первой же затяжки поперхнулась дымом и сильно закашлялась. Я отнял у нее пачку с сигаретами, спички. - Наш вагон для некурящих. Видишь, перечеркнутая крест-накрест сигарета? - Отдай! Слышишь, отдай! - Потом. - Может, ты еще ударишь меня? Как тогда? Был в моей отцовской биографии такой прискорбный момент. Шестилетняя Инга впервые в жизни самостоятельно отправилась за покупкой в гастрономический магазин - он помещался рядом, в соседнем доме. Я вручил ей стеклянную банку под сметану, сетку, деньги. Улыбающаяся, румяная, счастливая, она отправилась через двор, помахав мне рукой, - я наблюдал за ней в окно. Проходит полчаса, час - Инги нет. Я начинаю беспокоиться, но доказываю себе, что ничего особенного, что время дня сейчас такое, что стоит очередь. Еще через полчаса нервы мои сдают, я отправляюсь в магазин. В молочном отделе пусто, Инги нигде нет. Ищу ее по всему магазину, по двору, забегаю к подружкам. Нет! Может быть, вернулась домой, пока я искал? Кидаюсь в свой подъезд, взлетаю на одном дыхании на третий этаж. Нет! Еще через час мое волнение приближается уже к десяти баллам. Ребенок исчез! Какие тут еще раздумья! Нужно немедленно бежать в милицию! И во дворе натыкаюсь на Ингу - такую же счастливую, румяную, улыбающуюся. Та же сетка, те же деньги, та же пустая банка под сметану. "Уф! Все магазины вокруг обегала. Нигде сметаны нет. Говорят, будет только к вечеру". Вот тогда это и случилось... А экспресс все еще стоит. И статисты, бедные, совсем изныли под тяжестью своих затянувшихся ролей. Наконец прозвучало: - Внимание! Экспресс "Моцарт" отправляется... Пассажиры, которые успели разбрестись по всему перрону, бросились к вагонам, а я к окну. И когда поезд тронулся, я был наконец вознагражден: трое статистов, как по команде, повернулись и уставились нам вслед. И все-таки режиссера я так и не увидел. Режиссеры, как правило, на сцену не выходят. Разве что только на премьере после занавеса, на поклон. А может быть, этот режиссер был очень-очень далеко отсюда?.. Инга объявила мне полный бойкот. - Инга... Послушай, дочка... Ни слова в ответ. Ни даже движения, которое показало бы, что мои слова услышаны. Но мне нужно было поговорить с ней. Если и сказать, хотя бы немного, лишь самое главное, то только сейчас, в поезде, под стук колес, когда шансов быть подслушанным неизмеримо меньше, чем в гостинице или на городских улицах. Хотя полностью подслушивание не исключено и здесь. Купе слева пустует, там никого - я уже проверял. А вот справа едет молодая пара с трехлетним ангелочком с розовым бантом на белокурой головке. Правда, сели они еще до Зальцбурга. Но кто знает?.. Сейчас они прогуливали своего ангелочка по коридору. Мама с одного конца, папа с другого, и дочка с довольным визгом носится взад и вперед. - Инга, у меня есть основания полагать, что на станции была расставлена ловушка. В глазах еще ледяное презрение. Но, сдается мне, я уловил едва заметный огонек интереса. - Ситуация может повториться, и я хочу, чтобы между нами на этот случай была полная ясность. Ага! Огонек разгорается, лед начинает таять. - Что за бред! Все! Статуя заговорила. Это самое главное. Что она произносит, не имеет ни малейшего значения. - От тебя требуются две вещи. Чтобы ты не реагировала на мои некоторые, как тебе покажется, странности. И чтобы, на всякий случай, держала в тайне, что знаешь латышский. - А это еще почему? - Не догадываешься? - Слушай, отец, а не кажется ли тебе, что... Я не дал ей договорить: - Нет, не кажется. А если кажется, то тем лучше... Прошу тебя, Инга! Мне нужны прочные тылы. Тогда будет намного легче справиться. Долгое молчание. Счастливая семья вернулась из коридора в свое купе. Теперь возня, сопровождаемая смехом и визгом, продолжалась за тонкой перегородкой. Инга снова принялась за свою сумочку. Отыскала шариковую авторучку, блокнот. Написала что-то быстро, выдрала лист, положила, не глядя на меня, на столик. Я прочитал: "Есть еще и такой способ общения". Я кивнул. Умница! Правда, она ничего еще не знает про телекамеру в венской квартире, но все равно - умница! Хотя бы потому, что сразу поверила мне. Теперь лишь бы только не пересолила. А то начнет озираться на каждом шагу. Не пересолить - это теперь самое главное. Хотя и особенно таиться тоже нечего. Мне больше нельзя играть роль страуса, воткнувшего голову в песок... - Давай поедим, отец. Что-то я проголодалась. - Уже?.. А по-моему, тебе просто хочется взглянуть, что Лиззль нам дала на дорогу. Инга беспечно рассмеялась: - И это тоже! Но я и есть хочу, честное слово! Ее кнедлики будто из воздуха сделаны... Экспресс уже мчал по Австрии. Снова с юга стали надвигаться горные цепи. Не мягкими, то поднимающимися, то вновь ниспадающими округлыми линиями, как возле Зальцбурга, а сразу, крутой стеной, с резко очерченными пугающими нагромождениями зубчатых скал, закрывших добрых полнеба. А потом и с северной стороны возле окон тоже замелькали поросшие кустарником и мхом подножия отвесных серых выступов. Эти две горные стены - северная и южная - сходились все ближе и ближе, словно пытаясь поймать наш экспресс, а он, ускользая, вился между ними. Нас качало и бросало из стороны в сторону, как на море в славный шторм. Неожиданно стены раздвинулись, показывая обнаженное сердце Альп. Бело-розовые зубчатые пики величаво плыли над пенистой рябью облаков. Дав нам кратковременную передышку, горные стены быстро пошли на сближение, снова пытаясь зажать юркую змейку экспресса. Теперь горы наступали уже с трех сторон: навстречу поезду тоже приближалась скалистая гряда, закупоривая выход из узкой долины. Но именно там, впереди, на фоне быстро растущего голубовато-дымчатого хребта, возникали легкие еще, точно намеченные пунктиром, очертания колоколен, башен, современных многоэтажных строений. С каждой минутой они проявлялись все отчетливее. Город. Инсбрук... НИКТО нас не встретил. Это было в порядке вещей. В Вене, в отделе печати, так и договорились: в Инсбруке мы самостоятельно доберемся до гостиницы, поскольку неизвестно, каким поездом туда приедем. Тем более, что отель "Континенталь", где предстояло остановиться, расположен близко от вокзала. А уж там, в отеле, нас разыщут представители городских властей. "Континенталь" оказался не просто "близко от вокзала", а прямо напротив. Мы перешли неширокую, загроможденную автомашинами площадь и через бесшумную вращающуюся дверь вошли в просторный холл. За полукруглой стойкой хозяйничала совсем молоденькая в униформированной, под венгерку, курточке, широколицая девушка с приятной застенчивой улыбкой. - К вашим услугам, мой господин! - Я Ванаг. На мое имя городским муниципалитетом должен быть сделан заказ. - Совершенно точно. - Она посмотрела книгу с записями. - Профессор Арвид Ванаг. Комната двести два. Великолепный двухспальный номер на втором этаже. Господин профессор останется доволен... Вот, заполните, пожалуйста! - На стойку легли два гостевых листка. - Вы и... - Она чуть замешкалась. - И ваша супруга. Инга рассмеялась. - Ах, извините! - Девушка сразу все поняла и мгновенно нашлась: - Господин профессор так молодо выглядит... - Да, это моя дочь... И в связи с этим у меня просьба. Нам нужен не один, а два номера. Два одноместных номера... Это не слишком сложено? - Что вы, что вы! У нас сегодня как раз много свободных мест. Момент! Я все устрою. И она исчезла за стеклянной дверью позади стойки, на матовой поверхности которой было выведено готическими буквами: "Распорядитель". Мы сели за низкий столик заполнять листки. Прошла минута, другая. Девушка не появлялась. У стойки стали скапливаться постояльцы. - Фрейлейн Оливия! - Кто-то из них нетерпеливо постучал по стойке ключом от комнаты. - Иду, иду, извините! Она выпорхнула из-за двери и моментально всех отпустила: у одних приняла ключи, другим выдала. Потом обратилась ко мне: - Очень сожалею, господин профессор, но сделать ничего уже не удастся. - Почему? - Магистрат уплатил именно за этот номер. - Два одноместных стоят дороже? - Вот именно. На двести шиллингов в сутки. - Хорошо. Я приму разницу на себя. Так можно? - Думаю, да, - ответила Оливия неуверенно. - Сейчас. И опять она отправилась за стеклянную дверь. - Ладно, отец! - Инга тронула меня за рукав. - Перебьемся! Я сниму с постели матрац и устроюсь на полу. Ну стоит ли ни с того ни с сего выбрасывать на ветер, пусть даже горный, две пары новеньких туфель? Но я не был настроен на шутливую волну: - Неужели ты ни о чем другом, кроме туфель, думать не можешь? - Почему же? Джинсы, например, тоже не выходят у меня из головы. Переговоры у распорядителя кончились явной неудачей. Это я прочитал на славном личике Оливии, когда она возвратилась к своему рабочему месту. - Мне очень жаль, господин профессор... - Она развела руками. - Распорядитель возражает? - Он говорит, что... - Позовите-ка лучше его самого. Зачем вам взваливать на себя тяжкую роль посредника? Оливия вроде бы даже обрадовалась: - Как прикажете, господин профессор! И вот передо мной предстал лысеющий мужчина средних лет с заметным "пивным" брюшком. Несмотря на жару, он был облачен в черную пару с бабочкой. Ощущалась в нем гостиничная выучка высокого класса. - К вашим услугам, господин профессор. Его баритон был напитан глубоким чувством собственного достоинства и самоуважения. Я объяснил ему, почему нас с Ингой не устраивает двухместный номер, пусть даже самый шикарный. - К великому моему сожалению, в отеле в настоящий момент не имеется в наличии свободных одноместных номеров, - провозгласил он. - Это странно. - Ничего странного, господин профессор. Самый разгар туристского сезона. - Но ваша портье сказала нам нечто совершенно противоположное. Он метнул в нее молниеносный испепеляющий взгляд. Бедная Оливия даже съежилась. - Портье - простой исполнитель, она понятия не имеет о заказах. Ими в отеле ведаю только я. Свободные номера действительно есть, но все они бронированы. Подходят поезда, и наши гости тоже. Как я им скажу, что их телеграфный заказ отменен?.. Может быть, завтра, господин профессор. Распорядитель лгал, я видел это совершенно отчетливо по легкой издевочке в его водянистых, с густой сетью красных прожилок глазах. Почему-то он изо всех сил старался всучить мне этот двести второй номер. Почему-то ему было нужно, чтобы мы вселились именно туда. Иначе с чего бы он стал так упрямиться? Наоборот, вышколенный персонал австрийских гостиниц всегда идет навстречу посетителям, даже стремится предугадать их желания. - Что ж, - сказал я, - тогда мы попытаем счастья в других отелях... Фрейлейн Оливия, не окажете ли любезность вызвать такси? Издевочка в глазах распорядителя исчезла, в них шевельнулось беспокойство. - Вряд ли вы сейчас что-нибудь найдете в Инсбруке, господин профессор. Я же сказал: разгар летнего сезона. Туристы идут косяками. - На худой конец, заедем в магистрат. Дежурный, наверное, что-нибудь придумает. У них там, мне говорили в Вене, есть места для приезжих. Упоминание о магистрате, как я и рассчитывал, подействовало. Ведь, в конце концов, если я пожалуюсь, распорядителю придется держать ответ перед городскими властями. Профессор, публицист, гость отдела печати... - Одну минуту, господин профессор, я перезвоню по этажам. Может быть, может быть... Он важно удалился к себе. - Ваши листки прибытия, пожалуйста, - попросила Оливия. - Я их зарегистрирую. - Но ведь еще неизвестно... - Теперь он найдет! - Миловидная портье бросила на меня одобрительный взгляд. - Найдет! И он действительно нашел. Вернулся из своей каморки какой-то мягкий, добрый, сияющий весь. - Представьте себе, господин профессор, номер триста семь и триста четыре! Два великолепных номера, один напротив другого. И никакой доплаты - цены совпадают идеально... Только не на втором этаже, к сожалению, а на третьем, - добавил он с искусственной озабоченностью, словно это могло иметь хоть какое-нибудь значение. - Они тоже заказаны, но, к счастью, лишь на понедельник... Бой! - позвал он. От лифта рванул к нам бой - патлатый, униформированный так же, как Оливия, дылда. "Бой" - по-английски значит "мальчик". Этому "мальчугану" было за тридцать. - Вещи господина профессора! - скомандовал распорядитель, и бой моментально подхватил оба наших места. - Триста седьмой номер для самого господина профессора, триста четвертый - для фрейлейн... Триста седьмой - для профессора, - почему-то счел нужным повторить он. - Слушаюсь! Мы поднялись на лифте и пошли вслед за боем по длинному коридору с многочисленными поворотами - здание было выстроено уступами. - Прошу! - Он отпер дверь триста седьмого номера и посторонился, приглашая меня войти. - Иди ты, Инга! Но бой не дал ей пройти. Не грубо, не став на пути а будто случайно неловко развернув чемодан. - Простите, фрейлейн, этот номер предназначен для господина профессора. Инга захлопала глазами: - А какая разница?.. - Он... удобнее, больше, прекрасный вид на Южную цепь. - Замечательно! - Я изобразил на лице восхищение. - Вот пусть моя дочь им и любуется. Молодым девушкам полезен прекрасный вид. Словом, Инга, этот номер твой, я дарю его тебе вместе с Южной цепью. Но бой не отступал: - Господин распорядитель сказал... - Господину распорядителю совершенно безразлично, кто из нас в каком номере будет жить. Именно в этом я не был уверен! Что еще оставалось делать нашему великовозрастному бою? Он исчерпал до конца свои возможности и молча убрал с пути чемодан, прекратив все попытки навязать мне волю распорядителя. Большое, почти во всю стену, окно моей комнаты выходило на привокзальную площадь. Я отдернул тяжелую штору, распахнул настежь широкие створки. - К тебе можно? Вошла Инга. - О, какой у тебя простор! Почему же он сказал, что тот больше?.. И гобелен! Неужели что-то старинное? - Она ощупала ткань. - Да нет, туфта, одна видимость!.. О, да здесь тоже телефон! Прекрасно, ты сможешь руководить мною, не покидая комнаты... Ну, чем займемся в незнакомом городе, отец? - Должен подойти представитель магистрата. - Не ждать же его до ночи. Пробежим хотя бы по улице. Новый город, новые свежие впечатления. - А представитель? - Скажи портье, что через час вернемся. Так и сделали. Перед уходом я снова задернул плотную штору - ровно до середины распахнутого окна. В комнате стало полутемно. - Да ты закрой совсем, - посоветовала Инга. - Пыль налетит, гарь. Видишь, сколько машин. - Ничего, пусть пыль, зато воздух посвежее. В комнате действительно пахло затхлым. Ветры непрерывно срывали сырость со снежных вершин и несли в город. Белье, ковры, портьеры, тот же туфтовый гобелен нуждались в тщательном проветривании. Я вернул ключи от наших комнат Оливии, одарившей меня милой улыбкой, предупредил насчет человека из магистрата. - Не беспокойтесь, все будет сделано как нужно, господин профессор. Приятной вам прогулки! У нас в городе есть на что посмотреть. Стеклянная дверь за ее спиной была чуть приоткрыта. Мне казалось, я вижу в щели водянистый, с красными прожилками глаз... На углу я остановился. - Знаешь что, дочка, иди дальше сама. Меня все-таки беспокоит представитель. Позвонит, узнает, что мы приехали. Прибежит, ждать будет, волноваться. Нехорошо!.. Словом, я возвращаюсь. - Как хочешь. - Инга внимательно посмотрела на меня: - Какой-то ты стал беспокойный, отец! - Вот именно. Поэтому и ты не слишком-то задерживайся. Я только до того памятника и обратно. Вдали виднелась своеобразной формы многофигурная колонна, так называемый "чумной" памятник, обязательный чуть ли не для каждого западноевропейского города. Говорят, их ставили на месте массовых захоронений погибших во время страшных средневековых эпидемий чумы. Вероятно, Инга очень удивилась бы, если бы посмотрела мне вслед. Потому что я пошел не в гостиницу, а в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору какого-то служебного помещения. Коридор заканчивался балконом с гнутой кружевной железной оградой. Его запертая дверь выходила на отель. Окно моего номера располагалось прямо напротив. Я стал ждать. Это длилось недолго. Довольно скоро штора в окне шевельнулась и отъехала. Кто-то отдернул ее в сторону, к стене. Расчет мой оправдался. Полумрак не устраивал вошедшего. Нужно было либо зажигать свет, либо отдернуть штору. Он предпочел последнее. Я быстро, почти бегом, пересек площадь. Мимо портье проходить не стал: у вращающейся двери я заприметил выход в замкнутый гостиничный двор. Отыскал там черную лестницу и взбежал по ней на третий этаж Плотные ковровые дорожки глушили шаги. Я прошел по пустынным поворотам коридора к своему номеру и прислушался. Сначала я ничего не услышал: мешали проезжавшие по улице машины. А потом различил какое-то негромкое металлическое позвякивание. Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось. Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась. Я нагнулся и шепнул в замочную скважину: - Скорее! Он идет! Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье? И вдруг дверь распахнулась. Бой! В руках у него была тряпка, швабра на длинной рукояти - видимо, ею он и припирал дверь; вот почему я не услышал, как поворачивался ключ в замке. - Что вы здесь делаете? - Ах, господин профессор? - Он удивительно быстро пришел в себя. - Я думал, вас долго не будет. - И это дает вам основание вламываться в мой номер? - Я оттиснул его в комнату и закрыл дверь. - Ну, может быть, соизволите объяснить? - Распорядитель послал меня произвести уборку, - как бы в подтверждение своих слов он слегка пристукнул шваброй о пол. - Суббота, знаете, горничные выходные... - Тут все было убрано. - Пыль... - Он провел пальцем по цветочной вазе. Возле телефонного аппарата на столике лежала отвертка. Когда мы с Ингой уходили, ее здесь не было. - И это тоже для пыли? - Что вы! - Ваш инструмент? - Впервые вижу. Наверное, монтеры забыли. В номере, кажется, барахлил телефон. Все было предельно ясно. - Можете идти. Ключ оставьте. Он пошел к двери, поклонился: - Желаю здоровья, господин профессор! В его голосе звучала признательность. Я мог бы поднять шум, и у него были бы неприятности. Впрочем, распорядитель наверняка подтвердил бы: да, он послал боя прибрать в комнате. И все-таки я поступил правильно. Уж слишком нагло они лезли в глаза. Было бы подозрительно, если бы я делал вид, что ничего не замечаю. А дальше?.. Дальше? Завтра же в Вену - и в наше посольство. Больше ждать нельзя. Дело заходит слишком далеко. И все-таки непонятно... Я в задумчивости вертел в руках отвертку. Раздался телефонный звонок. Я невольно вздрогнул. - Да? - Это портье, - послышался мелодичный голосок Оливии. - Извините, господин профессор, бой сказал, вы уже изволили вернуться в номер. Вас тут спрашивают. - Кто? - Господин Иозеф Тракл, ваш старый знакомый. Тракл? Мой старый знакомый?.. Эту фамилию я слышал впервые в жизни. - Хорошо. Сейчас спущусь. Внизу, рядом с холлом, находилась просторная гостиная с уютно выгороженными уголками, специально предназначенная для встреч постояльцев отеля с их гостями: далеко не каждому улыбалась перспектива тащить посетителей к себе в номер. Навстречу мне поднялся рослый черноволосый человек. Крупные черты лица, нос с горбинкой, выступающий длинный подбородок, плотно сжатый тонкогубый рот. Нет, он мне совершенно незнаком! Но вот он улыбнулся. От глаз, смягчая жесткость черт, побежали добродушные лучики - и сразу же возникло ощущение, что видел я его где-то, видел! Но где? Когда? И его или только похожего? - Очень рад вас приветствовать! - Он с силой физически крепкого человека тряхнул мою руку. - А вы очень мало изменились. Ну поплотнели, само собой. Ну седина на висках. А так... Я вас сразу узнал. - Вы знали меня прежде? Он все еще держал мою руку в своей. Я ощущал жесткую, как наждак, ладонь. - Выходит, я изменился больше вашего... Что ж, придется представиться. Иозеф Тракл, - он склонил голову. - Владелец авторемонтной мастерской на Дефреггерштрассе "Иозеф Тракл и сын". Правда, сыну еще только тринадцать, но в автомобильных моторах он разбирается куда лучше, чем в своих задачках по алгебре... Помните, однажды вам подбросили на целый день голенастого взъерошенного юнца? Вы еще кормили его русской едой. Что-то вроде пирожного, но только с мясной начинкой вместо сладкого крема. - Пирожки?! - поразился я. - Ваш сын ел у меня пирожки? - Почему сын?! Я! Я сам ел у вас эти... как они называются... с мясом! Ел, вставал, кланялся, щелкал ботинками и опять ел. Дома меня учили, что воспитанные мальчики благодарят, обязательно вставая и прищелкивая каблуками. И было мне тогда, сколько сыну сейчас, - ровно тринадцать. Теперь я вспомнил. Макси, моя единственная подчиненная в отделе писем нашей редакции в Вене, привела однажды с собой своего брата - длинноногого жеребеночка с напуганными черными с поволокой глазами. Привела, а сама убежала по делам до позднего вечера. У Макси всегда было дел сверх головы - и редакционных, и партийных, и всякого рода других общественных, и личных. Маленькая, юркая, стремительная, она представляла собой настоящий сгусток энергии. В редакции шутили, что прилагательное "энергичный" имеет не три, а целых четыре ступени сравнения: энергичный, более энергичный, наинергичнейший и... Макси. - Постойте, постойте... - Вспомнили! Ну, наконец-то! - Он на радостях опять стал трясти мою руку. - Максимилиана, конечно же! Моя дорогая сестричка Максимилиана! Я тогда впервые в жизни спустился с гор, впервые в жизни попал в Вену и впервые в жизни увидел советского человека. - Но ведь ваша фамилия, кажется, Тракл. А Макси... - Все верно! Она Зонненвенд - по матери... Нет, как все-таки здорово! - Он прихлопнул себя по колену. - А я еще, когда прибежал нарочный из магистрата, решил отказаться. Ничего себе, думаю! Господин бургомистр и все прочие штатные городские начальники будут бултыхаться в бассейнах у себя по виллам, а я за них разных гостей развлекай! А потом сказали кто - так у меня глаза на лоб! Неужели он, неужели, думаю, он!.. Ах да! - спохватился Тракл и взял сверток, лежавший перед ним на столе. - Это вам от господина бургомистра. О нашем городе книга, с цветными фотографиями. Ничего себе вещичка, я тут полистал. Неплохая память. А это вашей барышне от него личный подарок - флакон духов. Видите, какой он любезный, наш бургомистр! А барышня сюда спустится? Может, мне полагается ей самой вручить - я ведь в этих встречальных церемониях не очень-то силен. - Она скоро должна подойти. Гуляет где-то тут рядом с гостиницей. Мы посидели, поговорили о прошлом. Я спросил, где сейчас Максимилиана. - В ГДР она переехала, здесь не ужилась. Вы же ее знаете. До всех ей дело, за всех вступается, за всех лезет в драку. Ну, а у нас это не любят. Одна у нее неприятность, другая, третья. С работой осложнения. Вот она и выехала... Правду сказать, и мне иной раз охота все бросить - и к ней с семьей. Но потом говорю себе: держись, Иозеф! Что будет, если все коммунисты отсюда разъедутся? - Так, значит, вы тоже коммунист? - А как же! Член муниципалитета от коммунистической партии. Вот бургомистр меня и призвал под ружье: мол, твой приезжает, ты и встречай. Нет, конечно, ничего такого он не говорил, но ведь иной раз и без слов бывает понятно... Тракл с беспокойством посмотрел в окно. Розовый отблеск на горных вершинах над городом поалел, голубые тени в ущельях сгустились до черноты. - А барышня скоро?.. Я на машине, хотел вам кое-что показать. А то побудете в Инсбруке и ничего не увидите. - Успеем еще. - Как сказать! У нас тут, в горах, быстро темнеет. Светло, светло - и раз! Будто штору задернули. - Так мы ведь еще завтра будем. Приедет из Вены Вальтер Редлих, мой давний товарищ. Он тоже тиролец. Здесь родился, здесь рос. Все тут знает. - Вальтер Редлих? Как все-таки улыбка преображала его лицо! Вот сейчас она исчезла, и все стало крупным, массивным, грубым. И нос, и скулы, и подбородок. Макси тоже красотой не блистала. Но у нее очертания лица были мягче, женственнее. - Вы его знаете? - Ну кто же в Австрии не знает историка Вальтера Редлиха! Слова вроде бы и лестные, но вот интонация... Неопределенная какая-то, непонятная. Осуждает его, что ли? Нас сковало вдруг неловкое молчание. - Знаете, - начал он первый, шевельнув скулами, - вы ведь его, наверное, по тем временам еще помните. Молодой был тогда, боевой, что и говорить! - А теперь? - Теперь про него этого уже не скажешь. - Наверное, потому, что ушел в науку. - Э, нет, товарищ Ванаг! - Тракл, не соглашаясь, прихлопнул своей широкой ладонью по краю стола, и тот, скрипнув, качнулся. - Я так понимаю: настоящий человек - это тот, который никогда не уходит в кусты. Видит перед собой врага - и на него! Конечно, у каждого оружие свое. Один разит врага кулаком, другой, если до того дошло, и штыком, третий - пером. Но разит! А щекотать пятки - это не разить. Это врагу даже приятно: кому не приятно, когда ему пятки щекочут? И не дело это для настоящего человека - пятки щекотать. Не дело! Я так понимаю. Если, конечно, человек чего-нибудь да стоит. Он распалялся и становился все более похожим на сестру, когда она вступала в идейные бои. А уж тут наша Макси пощады не знала. Невзрачная, маленькая, она преображалась на глазах, когда, перегибая палку, клеймила кого-нибудь из своих австрийских товарищей, работавших в нашей газете, как "соглашателей и трусов". И только потому, что они, по ее мнению, проявляли недостаточную активность во время демонстрации или митинга. Очевидно, Иозеф Тракл тоже перенял эти качества своей старшей сестры. - Нет, вы только не подумайте, что я какой-нибудь там максималист! - Он энергично потряс головой, словно оспаривая мои мысленные выводы. - Я понимаю, наука - это инструмент потоньше булыжника. Журнальные статьи в окна не швыряют. Но скажите мне, пожалуйста, как бы вы, например, поняли такое выражение: "В каждой стране - свой марксизм"? - Ну, это старый лозунг австромарксистских оппортунистов. Им довольно ловко оперировали всякого рода социал-предатели и ревизионисты. - Совершенно верно! - Хорошо, что в гостиной, кроме нас, никого не было; Тракл говорил громко и запальчиво, будто выступал на митинге. - Да и сейчас тоже находятся такого рода мудрецы. А ведь свой марксизм - это никакой не марксизм, верно? Марксизм - это только общий, интернациональный. Или никакой - я так понимаю! А тут приходит ваш друг Вальтер Редлих и заявляет в своей статье, что, в общем и целом, недоучитывая и переучитывая, принимая во внимание и опять-таки не принимая во внимание... Одним словом, в каждой стране - свой марксизм! А это что такое значит? Душу из марксизма вынуть, я так понимаю. Какой же это марксизм, если в каждой стране свой?.. - Так прямо и написал? - не поверил я. - Смысл такой... А ведь хочет, чтобы его считали прогрессивным ученым и вообще ух каким передовым человеком! - Я полагаю, вы не совсем его поняли. Скорее всего, он говорил об особенностях применения учения Карла Маркса в каждой стране. А это совсем другое дело. - А! - Тракл смотрел на меня с осуждением. - Нет, я, извините, понимаю. Уж я-то все понимаю! Хвостом он крутит, этот ваш ученый Редлих, вот что! Хочет, как у нас в Тироле говорит простой народ, и пиво выпить и пену не сдуть... Ох, да что это я! - вдруг спохватился он и сразу заулыбался смущенно: - Разве ж так можно с гостями? Простите меня, товарищ Ванаг! Вы к нам, можно сказать, в дом с визитом, а я вам на стол наше грязное белье!.. И как раз в этот момент вошла Инга. - Вот ты где, отец! А я наверх сбегала, вниз, опять наверх. Нет - и все! Пока не догадалась спросить у Оливии. Я их представил друг другу. Лицо Инги дернулось от боли, когда Тракл радостно кинулся жать ей руку. Но духам обрадовалась: "Коти"? - разглядела этикетку. - А я в них неважно разбираюсь. Пахнут - и ладно... Ну вот, уже и темнеет, - он разочарованно покачал головой. - Теперь остается только в ресторан. Но тут мы оба дружно запротестовали. Сколько же можно! Сплошные обеды и ужины! - Как тогда быть? - крупное лицо Тракла озадаченно вытянулось. - Магистрат уже за все уплатил. - Ну и пусть считается, что мы поели, господин Тракл! - Нет-нет! - Тракл поморщился и посмотрел на Ингу просительно. - Если можно, называйте меня "товарищ". Уж для кого, для кого, а для советских я не господин. - С удовольствием... Но одно только условие: никаких ресторанов!.. Нет, честное слово, я тут у вас, в Австрии, каждый день прибавляю в объеме на сантиметр. Не могу... - Но ведь должен же я для вас что-нибудь сделать. Вы же гости. - Покатайте нас лучше по городу. - А может, за город? Скажем, мост "Европа". Или Берг-Изель, где проводятся зимние олимпиады. - Очень интересно! - обрадовалась Инга. - Там, говорят, памятник нашей Лидии Скобликовой. - Не памятник, а... как сказать? Словом, камень и ее фамилия... И мы пошли к машине Иозефа Тракла, которую он оставил на стоянке возле вокзала. По странному совпадению, это был тоже черный "мерседес-бенц" с красными сиденьями. Я не удержался от вопроса: - Откуда он у вас? - А, это целая история... Прошу! - Тракл отпер дверцу, пригласил нас вовнутрь. - Новая мне, разумеется, не по карману. А тут клиент один поехал пьяный в зимние горы, перевернулся на крутом повороте. Притащил ее ко мне в мастерскую: страшнее страшного! Ну что? Делать ее? Я честно сказал: долго и дорого. А он возьми да предложи: купи, мастер! Отдам дешево, битая она мне ни к чему. Ну, посоветовался с женой, купил. Выправлял вместе с сыном, отделывал, красил. Наверное, целых полгода... Вроде ничего получилось, - сказал он не без гордости. - Да вы садитесь, товарищ Ванаг, поедем! Прежде чем сесть, я все же обошел машину. Номер был, разумеется, совершенно другой. ЛЕГКИЙ ЗАВТРАК входил в стоимость оплаченных магистратом гостиничных номеров. Мы с Ингой отправились в ресторан при отеле. Там нас и разыскал Вальтер. - Привет светочу самой передовой в мире советской науки! - начал он в своей обычной иронической манере. - Осторожнее, девочка, прошу тебя, осторожнее! - Он скосил на Ингу веселые глаза. - Эта колбаса, к твоему сведению, делается наполовину из ослиного мяса. Инга резко отодвинула тарелочку с тоненькими кружочками мраморной салями, посмотрела на нее брезгливо. - Ну все, теперь я к ней больше не притронусь! А ведь так было вкусно!.. Можете радоваться, дядя Вальтер, вы сделали свое черное дело. - Совсем наоборот, я спас тебя от греха чревоугодия!.. О люди, люди! Когда надо благодарить - бранят, когда надо бранить - рассыпаются в благодарностях. Что за непонятная порода!.. Я усядусь с вами и перекушу, как будто тоже живу здесь. Владелец гостиницы человек богатый, не обеднеет. Он пододвинул стул к нашему столику и принялся с аппетитом, мерно двигая челюстями, жевать колбасу из отставленной Ингой тарелочки. - Осторожно, дядя Вальтер! Эта колбаса делается наполовину из ослиного мяса. - Ну и что? Она от этого ничего не теряет. Наоборот; к твоему сведению, ослиное мясо добавляется именно для мягкости и лучшего вкуса. Они могли пикироваться до бесконечности. - Эллен в машине? - спросил я. - Может, ее позвать? Пусть выпьет с нами чашечку кофе. - Моя дорогая супруга спит без задних ног у своих родичей. - Поздно приехали? Вальтер подцепил последний кусок салями: - После полуночи. - Что-нибудь случилось? - Ничего выдающегося. Колесо спустило. - Так это же минутное дело. - Запасное тоже оказалось не в порядке. Пришлось разбортовывать, менять камеру. К тому же голова разболелась... Неудачи, как правило, идут сериями - ты заметил? - Так, значит, теперь ты без запасного? - Не беспокойся, все уже в порядке. Отдал колесо и резину в авторемонтную мастерскую. Хозяин знакомый, не пожалеет для меня воскресного утра. - Тракл? - почему-то решил я. - Какой Тракл? - Иозеф. Брат Макси. - А-а... Нет, совсем другой. У меня тут уйма приятелей - носились когда-то в одной стае по улицам. Вальтер взялся за кофейник, налил себе полную чашку кофе. - Разреши за тобой поухаживать, Инга. - Нет, спасибо, я сама. Не люблю слишком горячий. Пусть остынет. - Ну смотри... А как ты с ним встретился, с Траклом? - Он приходил к нам сюда от имени бургомистра. - Ты смотри! Пошел Тракл в гору. Уже ему доверяют представительство! - И поинтересовался, заранее улыбаясь: - Поносил, наверное, меня без удержу? - Не то чтобы поносил - покритиковал. - Ох-хо-хох, эти наши тирольцы! Слова доброго не скажут о своем земляке! И чем, интересно, я ему не угодил?.. Впрочем, заранее могу сказать. Он считает меня левым уклонистом, не так ли? - Скорее уж правым. Вальтер расхохотался, да так громко, что люди за соседними столиками удивленно повернули к нам головы. - Серьезно?.. Ярлыки со всех сторон, успевай только поворачиваться. То ты левый, то ты правый, то центрист, то мазохист!.. Боже мой, сколько вреда принесли нашему общему делу такие, как этот Тракл и его бешеная сестричка. О, да ты ведь тоже страдал от ее укусов! Это было так несправедливо по отношению к Макси, что я не мог за нее не вступиться. - Ты преувеличиваешь, Вальтер. У Макси были, конечно, свои недостатки. Но она прекрасный товарищ. Искренний, преданный, кристально честный! - Да, денег она чужих не возьмет. Но разворошить добрых друзей, как муравьиную кучу, навязать спор, дискуссию, стравить людей друг с другом - без этого твоя кристально честная Максимилиана просто не могла жить. - Перестань, Вальтер, ты не прав! - Ладно, ладно, не буду... В каких же конкретных грехах обвинил меня Тракл? - Ругал какую-то твою теоретическую статью. - Так я и думал! - Вальтер недовольно сморщил нос. - Делает по их семейной традиции из мухи слона. - Но муха-то была? - Не муха - блошка микроскопическая. Да и была ли?.. Уговорили написать статью для одного популярного ежемесячника. Ну, как обычно: чуть-чуть истории, чуть-чуть идеологии, чуть-чуть сахарной водицы... Не надо было, наверное, соглашаться, что правда, то правда. Идеология, ты знаешь, - это не моя сфера. - И все-таки согласился? - Очень хорошие условия. Да и престижно - попробуй удержись от соблазна!.. И ничего там особенного не было, уж поверь ты мне на слово! Вот только с Траклом не согласовано, каюсь. Далеко было к нему бегать. Мне показалось, что Вальтер, придавая разговору шутливый оттенок, все же чувствовал себя смущенным, даже виноватым, и я продолжал напирать: - "Каждой стране свой марксизм"? - Остановись, человек! - Вальтер предостерегающе поднял руку. - Ты ведь не читал статьи, как нам с тобой толковать? Вернемся в Вену, покажу, тогда и схватимся. Он был прав. - Хорошо, согласен, отложим до Вены! - Ну и подкрутил же тебя этот Тракл! - Вальтер покачал головой. - У него, как и у нашей всемирно известной Макси, особый дар: во всем разглядеть политику. В спорте, в дамской моде, в пережаренном шницеле по-венски... Инга, которая все время молча прислушивалась к нашему разговору, решила почему-то, что настал ее черед высказаться: - Конечно, шницель - это никакая не политика, даже пережаренный... Я едва удержался, чтобы ее не оборвать. Вот уж, что называется, не ко времени! Зато Вальтер просиял. - Браво, детка! - Он даже зааплодировал. - Наконец-то она за меня! - И модная юбка трубой тоже, пожалуй, к политике прямого отношения не имеет... - Вот видишь! - Вальтер смотрел на меня с торжеством. - А ведь твоя дочь не так-то часто берет мою сторону, согласись! Он поторопился. Инга, оказывается, сказала не все: - Дайте же мне договорить, дядя Вальтер! - Пардон! - он склонил голову с шутливой покорностью. - Ну вот когда нет денег, чтобы купить себе шницель или юбку, тогда это уже перерастает в политику. Согласны? Вальтер во все глаза воззрился на мою дочь. Я тоже. Да, ничего не скажешь, удивлять она великий мастер. - И со спортом точно так же, - продолжала Инга, начисто игнорируя наши изумленные взгляды, и теперь я решительно ничего не имел против ее невыносимо назидательного тона, который обычно ударял по моим нервам, как визг трамвая на крутых виражах. - Вот вчера, когда мы были на Берг-Изеле, товарищ Тракл сказал, что по-настоящему в Инсбруке узнали Советский Союз только после победы нашей команды на Олимпийских играх. Вальтер сразу увял. - Вот это и называется - ножом в спину! - вздохнув, упрекнул он Ингу. - А тебе, товарищ профессор, я выражаю свое глубочайшее сочувствие. Твоя дочь - прелестнейшее существо. Но только - извини меня, детка! - в небольших дозах. В очень небольших... А теперь... Показать вам город? Или не надо? - с ехидцей покосился он на Ингу... Инсбрук во многих отношениях очень похож на Зальцбург, разве только чуть поменьше. Такой же компактный, набитый туристами центр, с узенькими кривыми средневековыми улочками. Такая же стремительная река, рассекающая город на две части. Такое же множество церквей... Главное различие определяли горы. Со всех сторон город тесно обступали могучие скалистые гряды. Временами они казались светлыми, почти прозрачными. Временами, когда скрывалось солнце, мрачнели и угрожающе придвигались, вызывая тревожные мысли о лавинах и обвалах. Иногда они вообще исчезали, растворяясь в наплывавших облаках. Но, даже незримые, горы не давали забыть о себе. Город как бы находился у них в вечном плену, и ветры, их посланцы, свободно разгуливали по его улицам. Вероятно, жители Инсбрука совсем по-другому относились к привычным с детства каменным великанам. Иначе они не стали бы награждать их ласкательными именами и посвящать им стихи. Но на меня, жителя равнин, горы действовали угнетающе. Я чувствовал себя микроскопически маленьким, подавленным, ничтожным, мне хотелось поскорее вырваться из осажденного каменными великанами города на милый моему сердцу ровный зеленый простор. С точки зрения Инги Вальтер был, вероятно, никудышным гидом. Он только вел нас по улицам, подводя к различным зданиям, называя их и коротко комментируя: - Городская сторожевая башня. Очень старая. Гораздо старше меня и твоего отца, вместе взятых. - Старинный дом с позолоченной крышей. Кажется, пятнадцатый век. Или шестнадцатый. А может быть, и семнадцатый - точно не помню. - Дворец Марии-Терезии. Она, как видишь, веселилась не только в Вене. Уступая просьбам Инги, он заходил с нею в церкви, провожал к алтарю, спускался в склепы. Но подробностей, которых она так жаждала, Вальтер не знал. - Вот табличка, там все сказано. Прочитай сама... Зато ему было известно множество историй, в основном смешных, почти анекдотичных, про жителей города, которые нам попадались на пути. Со многими он здоровался, останавливался ненадолго, перекидывался несколькими шутливыми фразами на местном диалекте. Когда мы отходили, давал краткие веселые характеристики: - Мой друг детства. Был чемпионом города по плевкам в длину. На мосту через кипящую Инн нам встретился высокий костистый мужчина со впалыми горящими щеками. Он шел прямо, не сгибая спины, и словно нащупывал место каждого следующего шага своей тросточкой. Казалось, он боится, что доски внезапно разойдутся и над ним сомкнутся бурные ледяные воды. - Обрати внимание, Инга, - посмотрел Вальтер ему вслед. - Это по твоей части: местная достопримечательность. Граф Эдвин фон Шольберг стариннейшего рода. Полгода назад выстаивал на месте вашей симпатичной портье. - Как? - не поняла Инга. - Очень просто! По восемь часов ежедневно, как и определено трудовым законодательством. Выдавал ключи, озарял лучезарными улыбками посетителей гостиницы. - Граф - и портье?! - Что ж тут особенного? В наше демократическое время... Отпрыск когда-то чрезвычайно богатой семьи, граф Эдвин в один далеко не прекрасный для себя день вдруг обнаружил, что остался у разбитого корыта. То ли он сам умудрился пустить по ветру доставшееся ему наследство, то ли катастрофическое обеднение явилось следствием развала Австро-Венгерской империи - этого Вальтер не знал. Известно ему было только, что граф спускал одно поместье за другим, пока, наконец, не пришел черед его родового замка вблизи небольшого горного городка Лиенца. На вырученные за него деньги фон Шольберг приобрел отель у вокзала, в котором мы с Ингой теперь жили. И, по примеру многих разорившихся аристократов, решил пуститься в плавание по бурному предпринимательскому морю. Хозяин гостиницы из спесивого графа получился неважный. Поувольнял всю, как ему казалось, недостаточно почтительную прислугу, запутал дела, растерял клиентуру. В итоге прогорел и стал лихорадочно искать мешок с деньгами, чтобы хотя бы вернуть свое. Покупатель нашелся, но поставил условие, что фон Шольберг останется у него в служащих - он рассчитывал, что богатым господам, особенно туристам из-за океана, покажется лестным, если их будет обслуживать столь родовитая персона. Так фон Шольберг перешел из хозяев в служащие и стал сначала управляющим гостиницы. Потом спустился на ступеньку ниже, заняв клетушку распорядителя за стеклянной дверью. А потом, когда выяснилось, что он совершенно не способен ни к какому виду административной деятельности, его передвинули за стойку портье, поставив на ней табличку с надписью: "Вас обслуживает граф Эдвин фон Шольберг". Но и с ключами у графа получилось худо. Он вечно путал ячейки, заставляя клиентов подолгу ждать, а когда те теряли терпение и начинали возмущаться, выговаривал им высокомерно и надменно. В итоге высокий аристократический титул сменили на хорошенькую мордашку. Графа выставили из отеля, и теперь он один из самых именитых инсбрукских безработных... - Ах ты лапочка! - пожалела Инга. - Он что, существует на одно лишь пособие по безработице? - Ну, до этого еще дело не дошло, - усмехнулся Вальтер. - Когда уж очень припирает, он выковыривает очередной камешек из родовой диадемы и тащит в носовом платке к ювелиру... Было обеденное время, и беспрерывное хождение по городу давало о себе знать. Но мы были гостями, нам не полагалось первыми заговаривать об обеде, а Вальтер что-то помалкивал, время от времени бросая на нас загадочно-насмешливые взгляды. Наконец, он заехал вместе с нами в крохотную, на ширину ворот, авторемонтную мастерскую и вынес оттуда две камеры. Седоголовый хозяин катил вслед за ним готовое накачанное колесо... - А теперь к Эллен! - Вальтер захлопнул крышку багажника. - Будем надеяться, она уже выспалась. Родственница Эллен, у которой остановились Редлихи, жила в самой теснине городского центра, недалеко от старинной сторожевой башни, в симпатичном средневековом доме с эркерами и изящными ставенками. Но внутри дом оказался гораздо менее привлекательным. Крохотный, затхлый, мощенный разнокалиберным булыжником дворик, темные, даже при ярком солнце, комнаты с низкими потолками. Эллен, свежая, помолодевшая, обняла Ингу. - Пойдем на кухню, Арвид. - Она взяла меня под руку. - Мне надо с тобой посекретничать! - Охотно... Тебя сегодня просто не узнать! - Правда?.. Вот что значит для женщины выспаться вволю хоть раз в месяц. - А кто тебе не дает делать это по крайней мере два раза в неделю? - Кто-кто! Ну конечно же, вон тот полнеющий господин в джинсовом костюме! - Она кивнула в сторону гостиной, где Вальтер раскладывал карты на низеньком столике, показывая Инге шулерские фокусы, а она его азартно разоблачала. - Каждую субботу и воскресенье ровно в пять утра мы с ним должны быть на теннисном корте - у нас там арендован час. - Ты любишь теннис? - Люблю?! Ненавижу! Но Вальтеру предписано сгонять лишний вес, и я его спарринг-партнер. А ради здоровья Вальтера... Как раз об этом я и хотела сказать тебе. Знаешь, он вчера потерял сознание. - Что ты говоришь! По пути в Инсбрук? Она кивнула. Глаза ее наполнились слезами. - Спустило колесо. Он стал снимать - и вдруг свалился. Хорошо, в автоаптечке был нашатырный спирт. Он сразу очнулся, стал говорить, что ничего не произошло, просто оступился и упал. Но я же видела... Арвид, умоляю тебя: уговори его лечь в клинику на обследование. Доктор Бреннер ему уже давно предлагает, а он только отшучивается. Нажми на него, он тебя послушает, я знаю. Только не говори, что я... - Э, заговорщики! - Вальтер появился на кухне. - Что вы там все шепчетесь?.. Эллен! - Он изменился в лице. - Ты же дала мне слово. - Все! Все! - Она осторожно вытерла слезы пальцами, стараясь не размазать тушь. - Извините! И вышла. - Вечно ей мнятся всякие болезни и беды!.. А теперь у меня для вас сюрприз! - провозгласил Вальтер. - Цирковой номер! Сенсационный аттракцион!.. Словом, едем обедать в зоопарк!.. Инга, ты слышишь? - Это как? Прямо в клетке? - Совершенно верно! В золотой клетке невиданного у вас зверя: на вилле у капиталиста. Словом, мы все приглашены на обед к крупному фабриканту мебели господину Гейнцу Киннигаднеру и его супруге. Инга тотчас же пришла в телячий восторг. А я засомневался. Почему в гости к фабриканту? Совершенно незнакомые люди. С какой стати? - Не будь букой! - уговаривал Вальтер. - Ее я знаю вот с таких лет. А он... Он обожает русскую музыку: Чайковский, Стравинский... А вилла! Это же симфония ля-мажор! Ну? Да забудь ты на минуту о классовой борьбе! Или наоборот: не забывай ни на минуту и агитни его как следует. Пусть пожертвует все свое состояние на мировую революцию. Были же в истории такие примеры! Тебе за это дадут... Какой там у вас самый главный орден? Он насел на меня. Инга тоже: как же, она еще ни разу в жизни не была в обществе живого капиталиста! И я сдался. Лишь в машине обнаружилось, что нас только трое. - А Эллен? - Она не поедет. - Почему? Вальтер хмыкнул: - Даже сказать смешно: ревность! В нашем-то возрасте!.. Рози - жена Киннигаднера - моя первая чистая любовь. Боже, как давно это было!.. Потом я ушел к партизанам в горы, а она осталась внизу. Хотя тоже, как и многие, активно плевалась вслед гитлеровцам. А в отряде я встретил Эллен... Инга моментально зажглась. Это было в ее вкусе. - Как интересно!.. А когда она вышла за того... мебельного капиталиста? - Много позже. Они женаты всего лет десять. Собственно, даже не женаты, просто живут вместе... - Какая романтическая история! Мы уже выехали за город и следовали широкой альпийской трассой. Напряженного водительского внимания, как в городе, тут не требовалось, и, придерживая одной рукой руль, Вальтер стал рассказывать. - Романтики здесь не так уж много, должен тебя разочаровать, моя радость. Больше, пожалуй, трезвого математического расчета. У него мебельные фабрики и торговые фирмы по продаже мебели. Так вот, Рози - управляющая и совладелица этих торговых фирм. Если они поженятся, то тем самым автоматически объединятся их капиталы, а значит, возрастут и налоги: у нас система прогрессивного налогообложения. А так капиталы у каждого свои, и налоги намного меньше. Другими словами, им просто материально невыгодно жениться... Разумеется, Рози, как каждая женщина, предпочла бы официальный брак, пусть даже за счет части доходов. А вот он... Тяжелый человек! Грубый, даже хамоватый. Ни в грош не ставит чувства других. Но сильный! Личность! - А как же тогда его музыка? - спросила Инга. - Очень просто. Музыка для своего удовольствия. А уж в удовольствиях он себе не отказывает. - Брак по-австрийски! - Инга, обманутая в своих лучших чувствах, испытывала необходимость язвить. - Донести на него никак нельзя? - Почему же нельзя? Доносить никому не возбраняется. И письменно и устно. - Вот я бы и донесла. Не анонимно, не по телефону, а пошла бы куда следует и написала бы заявление с указанием своей фамилии и адреса. - Ну и что? - рассмеялся Вальтер. - Ведь даже если их застанут вместе в постели, все равно никто не сможет обязать их жениться. - Но это же обман государства! - Совершенно легальным образом. - Данте и Беатриче! Ромео и Джульетта! - продолжала возмущаться Инга. - Рози и... Как его, этого зверя в клетке? - Гейнц. - Кошмар! Рози и Гейнц!.. Как низко пало человечество!.. Мы приближались к автомобильному мосту "Европа". Широкой белой лентой, в три ряда движения в каждом направлении, пролегал он от вершины одной горы до другой. Высоченные опоры, стройной колоннадой поднимавшиеся из долины, отсюда, сверху, казались тонкими и ненадежными. Под мостом змейкой вилась не то река, не то ручеек - головокружительная высота скрадывала и искажала истинные размеры. Не доезжая моста, Вальтер остановил машину. Подошел мужчина в форменной фуражке, с сумкой автобусного кассира. Вальтер через окно подал ему сотенную. - За что? - поинтересовалась Инга. - За право проезда по мосту. Его строили с привлечением частных капиталов, и долгое время с каждой проезжающей машины будут взимать сбор. Впрочем, кто не хочет платить, может ехать по старой дороге, по склонам гор, в объезд. Вальтер медленно тронул "шкоду", и мы покатили по светло-серому с желтыми разграничительными линиями полотну. - А почему вы не поехали в объезд, дядя Вальтер? Сэкономили бы сто шиллингов, - съязвила Инга. - Невыгодно, - ответил Вальтер на полном серьезе. - Во-первых, намного дальше. Во-вторых, дорога хуже, трясет. В-третьих, бензина уходит больше. Я уже проверял. А бензин у нас все дорожает - топливный кризис. - Вы еще не все учли, дядя Вальтер. - Да? - Амортизация машины. Если дорога хуже, то, значит, быстрее изнашиваются покрышки и подвеска. Вальтер, как всегда, спокойно реагировал на ее подначки. - В самом деле, как же я раньше не сообразил? Спасибо, Инга. Ты увеличила мою статью прихода самое малое на двадцать шиллингов. - Внесет себе в книжечку, - шепнула мне Инга. - Перестаньте шептаться, это неприлично. Вскоре за мостом наша "шкода" свернула на боковое ответвление дороги. На обочине стоял полосатый столб с табличкой: "Внимание! Вилла "Горный орел". Частная собственность. Въезд без разрешения владельца карается по закону!" Все виллы, и даже невзрачные хижины крестьян-тирольцев, носили здесь громкие названия: "Эдельвейс", "Розамунде", "Горная лилия"... Примерно через километр перед нами вдруг выросла высокая каменная ограда. Заскрипели тормоза. - Теперь что? Будем карабкаться через стену? - спросила Инга. - Чуточку терпения! Прошло несколько секунд, и часть ограды медленно сдвинулась в сторону, открывая продолжение шоссе. Вальтер нажал педаль газа. Я обернулся. За нами опять стояла стена. - Вот мы и в клетке, - вздохнула Инга. - Клетка еще впереди. Вилла стояла возле самой вершины лесистой горы, в неглубоком распадке. Она была построена в необычной форме вытянутого шестигранника. Моложавая, спортивного вида хозяйка с длинными узкими кистями рук, улыбаясь, встречала нас у закругления дороги. Она была черна, как цыганка, с такими же, как у цыганок, блестящими, чуть навыкате, быстрыми глазами. - Вы уверены, дядя Вальтер, что она Рози, а не Мирабель? Вальтер не успел ответить, да и, скорее всего, не понял. Хозяйка шла нам навстречу. - Рада вам! - сказала она коротко и просто и крепко, по-мужски, пожала мне руку. - Гейнц еще с рассветом отправился на охоту. Он хочет угостить вас горной дичью. Но если рассчитывать на его козлов, то вообще можно остаться без обеда. Пойдемте, я покажу пока наши владения. Вилла и внутри была необычной и походила больше на гимнастический зал, чем на жилое помещение. Не менее трехсот квадратных метров площади - и ни одной поперечной или продольной стены. Их роль выполняли легкие решетчатые перегородки, обвитые плющом или какой-то другой ползучей зеленью. Потолок тоже был не совсем обычный: не ровный, а весь покрытый какими-то треугольниками, маленькими и побольше, - вероятно, за ними скрывались люминисцентные светильники. И мебели никакой, лишь выступы в стенах. - Нравится? - Хозяйка явно гордилась своим необычным жильем. - Как тебе, милочка? - обратилась она к Инге. - Ты ведь, кажется, говоришь по-немецки? - Недурно, - весьма сдержанно отозвалась моя дочь. - Только, знаете, я как-то не очень люблю спать на полу. Да и есть почему-то предпочитаю, сидя за столом. Рози рассмеялась: - Я тоже. Она подошла к одному из выступов возле окна, что-то нажала или подвинула - и к нам прямо из стены выплыла необъятная, фантастических расцветок тахта. - Другое дело! - Рука Инги утонула в мягчайшем поролоне. - И такое можно купить в ваших лавках? Она употребила именно слово "лавки" вместо более респектабельного "магазины", и я уверен, сделала это нарочно. - Нет, милочка, тут, в "Горном орле", все сделано по прихоти заказчика. Легкое изменение в тоне свидетельствовало, что тоненькая едва заметная шпилька Инги попала в цель. - Жаль! А то мы с отцом могли бы вам дать заработать. Рози засмеялась, чуть натянуто, а я мысленно похвалил свою дочь. Хозяйка "Горного орла", видимо, ожидала, что если не меня, пожилого человека, то уж эту простенькую русскую девушку она наверняка сразит наповал. Инга продолжала держаться независимо и даже чуточку надменно, когда хозяйка продемонстрировала нам шикарный плавательный бассейн с раздвижной крышей, и оранжерею, и кухню, которая, так же как и комната, казалась совершенно пустой, а потом вдруг, когда пускались в ход невидимые кнопки и рычаги, наполнялась и мебелью, и всевозможными никелированными агрегатами, назначение которых было даже трудно угадать. - Я тут обхожусь одна, без всякой прислуги. А потом перед нами внезапно возник сам хозяин - господин Гейнц Киннигаднер. В охотничьем костюме, с двустволкой за плечом. Он держал за задние ноги окровавленного зайца, которого преувеличенно небрежным жестом кинул на пол перед своей управляющей-женой: - Тебе, Рози! - У нас гости, Гейнц. - А! Неужели те самые русские, которых обещал Вальтер? Очень мило! Он оглядел нас довольно бесцеремонно. Статный, ладный, круглолицый, моего примерно роста, он был бы даже по-мужски красив, если бы не излишняя мясистость румяных щек и круглые, желтые, как у птицы, глаза, которые придавали лицу неприятное, хищное выражение. - Вальтер, скажи, пожалуйста, своему профессору, что я когда-то начинал учить русский язык, но запомнил, к сожалению, всего-навсего лишь одну забавную фразу. Даже не знаю толком, что она означает. И он произнес, улыбаясь и нещадно коверкая слова: - Бабы - право! Мушики - лево! Меня словно ударило в грудь ниже сердца, туда, куда при первом ранении угодил осколок мины. Я даже ощутил острую физическую боль. "Бабы - вправо! Мужики - влево!.." Перед глазами сразу встала бесконечная вереница людей, ограда из колючей проволоки и вот такие упитанные молодчики в черных мундирах. Меня захлестнула волна давно уже позабытой холодной ярости, когда палец сам, непроизвольно, начинает жать на спусковой крючок автомата, а голова при этом остается ясной, какой-то даже пронзительно ясной, куда более ясной, чем в обычном состоянии. - Инга, переведи, пожалуйста, этому господину, - сказал я по-русски, сам удивляясь тому, как ровно звучит мой голос. - В то время, как он изучал ту самую забавную фразу, я со своими разведчиками без лишних слов колошматил фашистов на фронте... Переведи, потом я добавлю еще. Инга смотрела на меня растерянно. - Я... Я не знаю, как будет по-немецки "колошматить". - Переведи: "бил"!.. Нет: "убивал"!.. И еще скажи, что у меня в концентрационном лагере в Саласпилсе погибли отец и мать. По всей вероятности им тоже командовали: "Бабы - вправо, мужики - влево!" Переведи, слышишь? Она кивнула послушно: - Хорошо!.. И стала переводить. Очень добросовестно, медленно, подбирая слова поточнее. С лица Киннигаднера сползал румянец, оно стало мертвенно-бледным, почти зеленым. - Но... Но позвольте... - залепетал, заикаясь. - Скажите господину профессору... это была шутка... Это была просто неудачная шутка... Вальтер, тоже посеревший, стоял в стороне, у двери. - Поехали! - сказал я ему. - Арвид... - Если ты не поедешь, мы с Ингой уйдем сами. У Киннигаднера хватило соображения помолчать. Рози, ломая пальцы, проводила нас к машине. - Простите! Ради бога, простите! - произнесла она с убитым видом, и мне стало ее жаль: уж она-то здесь совсем ни при чем. - До сих пор еще война стоит между людьми. Какое несчастье, что нельзя ее забыть! Какое несчастье! "Бабы - вправо! Мужики - влево!"... Вот так, наверное, разлучили и моих стариков. Мать увели с женщинами - вправо, отца - влево... Как это можно забыть? Всю обратную дорогу мы не произнесли ни слова. До самой гостиницы. Там, высадив нас и сокрушенно разведя руками, Вальтер сказал: - Ничего не поделаешь, я вынужден признать, что сморозил величайшую глупость. Но я ничего не знал. Просто не знал, веришь? Рози говорила, конечно, что он воевал где-то там, в России. Но воевали сотни тысяч австрийцев. Их заставили насильно, что они могли сделать? Я молчал. - Пойдем в ресторан, поедим. Не умирать же теперь с голоду. - Иди ты с Ингой, я не хочу. Я пошел к себе в номер и лег. "Бабы - вправо! Мужики - влево!" А дети? Они вправо или влево?.. А киннигаднеры и прочие гады все еще топчут землю! ИЗ ИНСБРУКА В ВЕНУ мы выехали на следующий день ровно в шесть часов утра. Я сел впереди, рядом с Вальтером. Эллен тихонько попросила меня об этом, улучив момент, когда он проверял давление в шинах. Вальтер ночью спал плохо, и она опасалась, как бы снова чего не случилось дорогой. Эллен заразила своим беспокойством и меня, и поначалу я внимательно присматривался к действиям Вальтера. Но он, как обычно, вел машину спокойно и уверенно. Никакой суеты, никакой торопливости, ни одного лишнего движения. Наша "шкода" шла на большой скорости, с легкостью одолевая крутые подъемы и почти не притормаживая на спусках. Горная автострада была наводнена массой машин. Громоздкие, как старинные шкафы, уложенные на колеса, американские "крайслеры" с затемненными стеклами, длинные, приземистые японские "тоеты", горбо-спинные маленькие "ситроены", жукообразные "фольксвагены", юркие австрийские "штейеры" - вся эта разномастная разноцветная урчащая лавина катилась в направлении Вены. Каждый новый поворот трассы открывал удивительные пейзажи. Горы медленно проплывали мимо нас, лениво поворачиваясь то нарядными лесистыми пологими склонами, то обнаженными крутыми, без признаков растительности вершинами, с которых серебристо-белыми улитками сползали сверкающие глетчеры. И всюду отели, всюду пансионаты. От маленьких, двухэтажных на пять-шесть комнат домиков вдоль автострады до внушительных современных многоэтажных сооружений из стекла и бетона где-нибудь высоко-высоко под облаками, с игрушечными вагончиками на тоненьких ниточках собственных подвесных дорог. Инга все с нетерпением ждала, когда же наконец появится Целль-ам-Зее со сказочным озером, которое так поэтично описал нам Карл. Но, как это нередко бывает в горах, погода вдруг сломалась. Из-за склона горы со снежной шапкой выползли рваные ватные чудовища и быстро забили всю долину. Сначала они поглотили солнце, а затем принялись жадно слизывать яркие краски с окружающих склонов. Сразу все посерело, потускнело, подернулось пеленой. Вальтер надел противотуманные очки, широко разрекламированные во всех газетах. - Помогает? - спросил я. - Как лекарство. Если очень в него веришь, то какая-то польза есть. - Психотерапия? - Что-то в этом роде. Сам Вальтер, видимо, не слишком верил в чудодейственные способности очков, так как основательно сбросил скорость. Если раньше мы со свистом обгоняли одну машину за другой, то теперь ползли в общем потоке. Туман сгущался с каждой минутой. В этой унылой серятине Целль-ам-Зее показался заурядным дачным поселком, а само озеро - ничем не примечательной пресной лужей. - О! - Инга разочарованно откинулась на сиденье. - Совершенно ничего интересного! - Ты не совсем права, Инге, - мягко возразила Эллен. - Здесь изумительное место. Нам просто не повезло с погодой. - Но и дачи тут тоже не блещут. Вот эта, например, - что хорошего? Или эта. Она указала на небольшие, вполне приличные коттеджи, мимо которых мы проезжали. - У Инги теперь один только критерий - "Горный орел", - не удержался Вальтер от подковыки. Инга среагировала мгновенно: - Знаете, дядя Вальтер, на вашем месте я вообще не стала бы напоминать о вчерашнем! - Инга! Я резко повернулся к ней. Это уж слишком! При любых обстоятельствах надо уметь держать себя в рамках приличия. Но ее уже понесло. - А что касается самой виллы... Претенциозность, безвкусица, бахвальство!.. Словом, - она презрительно фыркнула, - симфония ля-мажор! - Замолчи сейчас же! - Оставь ее! Непривычная для Вальтера угрюмость, прозвучавшая в голосе, заставила меня воззриться на него с удивлением. Обычно на такие щенячьи наскоки Инги он отвечал ироническими репликами, снисходительно улыбаясь при этом. - Оставь! - повторил Вальтер. - Она права... Дорога пошла резко вверх. Туман стал редеть, и Вальтер прибавил скорость. Опять мы увидели горные пики, ярко высвеченные солнцем. Рваные комья ваты торопливо расползались по ущельям. Проехали Зальцбург - далеко в стороне шоколадным тортиком промелькнул зубчатый квадрат крепости - и покатили по холмистой равнине. Я заметил, как Вальтер, таясь от Эллен, сунул в рот маленькую оранжевую таблетку. - Как самочувствие? - Теперь уже все в порядке. - Может быть, мне сесть за руль? - А у тебя права с собой? - Ну кто же знал... - Вот видишь... Да ты не беспокойся, Арвид, ничего не случится. До Вены осталось каких-нибудь две сотни... И все-таки случилось. За Санкт-Пельтеном. От этого тихого городка до австрийской столицы меньше семидесяти километров. Сначала я заметил, что наша машина слегка вильнула, заехав правым передним колесом на обочину, но тотчас же выпрямилась, продолжая ровное движение по асфальту. Я с тревогой посмотрел на Вальтера. Глаза его были скрыты за темными стеклами очков, но мне показалось, что ни в его посадке, ни в положении рук, твердо державших рулевое колесо, ничего не изменилось. И тут же, едва я отвел взгляд, машина вильнула снова. - Арвид! - услышал я позади себя отчаянный крик Эллен и, почувствовав, как на меня слева навалилось тяжелое тело Вальтера, моментально, не глядя, перехватил руль, одновременно нажав на педаль тормоза. Мне удалось остановить "шкоду" буквально в нескольких сантиметрах от дорожного барьера. Вместе с Эллен и Ингой мы вытащили бесчувственного Вальтера, уложили на траву, в тень машины. Эллен поднесла к его носу ампулу с нашатырем. Он медленно качнул головой и, не раскрывая рта, протяжно застонал. - Что с тобой, Вальтер? - Эллен держала его голову на своих коленях. - Что с тобой? - Голова... - едва слышно прохрипел он. - В клинику... Надо в клинику... - Что делать? - Эллен в кровь искусала губы. - Клиника Бреннера совсем рядом, сразу за Шенбрунном. - Едем! Я обхватил Вальтера с одной стороны, Эллен с другой; он не мог стоять, у него подгибались ноги. Кое-как усадили на заднее сиденье. - Держись, старина! Сейчас будем в Вене. Не знаю, слышал ли он меня. Глаза у него были закрыты, рот плотно сомкнут. Я включил мотор, тронул потихоньку машину. "Шкода" шла очень легко, скорости переключались без всяких усилий, одним лишь толчком пальцев. - Пожалуйста, побыстрее, Арвид! - Голос Эллен прерывался от беспокойства.- Мне кажется, он опять потерял сознание... Вальтер, ну, Вальтер!.. Машина быстро набирала скорость. На спидометре шестьдесят... Восемьдесят... Девяносто... За нами послышалось прерывистое завывание сирены. Я посмотрел в зеркальце. Машину настигал полицейский мотоцикл с коляской. Подают мне знак остановиться! Я сбросил скорость. - Что такое, Арвид? - В глазах у Эллен металась тревога. - Полиция. Остановил машину по всем правилам: включил правый сигнал поворота, съехал с полотна. Мотоцикл приблизился к нам вплотную. Рослый полицейский в шлеме слез с сиденья и медленно, в перевалочку, но в тоже время грозно и неотвратимо, словно многотонный танк, направился ко мне. Второй остался в коляске. - Дорожная полиция! - Полицейский небрежно отдал честь. - Добрый день! Вы превысили разрешенную скорость движения по трассе. - Разве? На спидометре было девяносто. Он понимающе усмехнулся: - Все так говорят. У нас локатор, понимаете?.. Разрешите ваши водительские права? Я подал свой паспорт. - Это что такое? - Он полистал удивленно мою красную книжицу. - А права? - У меня их нет с собой. - Послушайте! - вмешалась Эллен. - Мы везем больного, тяжелобольного. Взгляните! Он без сознания. Его надо поскорее в больницу. Полицейский сунул голову в машину. - Мои самые искренние сочувствия, мадам. Но водить машину без прав - это большое нарушение. Вам придется проследовать со мной в полицейский участок, господин... - он заглянул, в паспорт, - господин Ванаг. Эллен возмутилась: - Вы с ума сошли! А мой муж пусть умирает здесь, на дороге? Да? Это не будет нарушением? - Успокойтесь, мадам! Что-нибудь придумаем... Курт! - позвал он второго полицейского. - Иди сюда, Курт! Тот, недовольный, выкарабкался из коляски. - Ну что там еще? Первый полицейский кратко и толково объяснил ему возникшую ситуацию. - Поведешь "шкоду" до больницы... - Нет, в клинику! - сказала Эллен. - Нам надо в клинику доктора Бреннера на Левегассе. - Хорошо, хорошо, мадам! В клинику так в клинику - это еще ближе. Слышишь, Курт? В клинику. А потом, если потребуется, доставишь женщин домой... Вас же прошу со мной. - Может быть, проще все-таки разрешить мне довести машину до клиники. - Нет! - заупрямился он. - Поедете со мной в полицейский участок. - Но вы же сами видите, как сложились обстоятельства. Я только поэтому и сел за руль. - Вижу, но отпустить не имею права - нарушение слишком серьезное. Я обо всем доложу начальнику, а отпустить вас или не отпустить, пусть решает он сам. Разобраться во всем и принять решение - это его служебная обязанность. Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Второй полицейский уже уселся на место водителя. - Инга, жди меня дома. Никуда не уходи. Меня должны сразу же отпустить. Она кивнула: - Хорошо, отец! "Шкода" тронулась. Мы на мотоцикле поехали следом. Но потом, видно, моему полицейскому надоело плестись позади в струе едкого выхлопного газа. Он включил сирену и, сразу набрав скорость, помчался посередине трассы, обгоняя одну за другой все попутные автомашины. - Что с ним случилось, с тем господином? - спросил он, когда мы уже въехали в Вену и по обеим сторонам автострады замелькали первые строения. - Трудно сказать. Потерял сознание; до этого жаловался на головную боль. Полицейский сразу же поставил диагноз: - Солнечный удар! Жарища. Обыкновенное дело. - Вряд ли. У него уже раньше несколько раз случалось нечто похожее. - Значит, ему ни в коем случае не следовало садиться за руль. В правилах движения на этот счет сказано четко и определенно. Он на всем ходу лихо развернул мотоцикл у неказистого пятиэтажного здания и резко затормозил. - Прошу! Над дверью висела вывеска: "Полицейский участок". Он прошел вперед, держа в руке мой паспорт в ярко-красной обложке. Я за ним. В коридоре на скамьях сидели посетители. Из комнат доносился стук пишущих машинок, обрывки разговоров. Какой-то молодой высокий голос кричал, очевидно в телефонную трубку: - Повторяю приметы: мятая снизу золотая коронка на верхнем правом резце... В конце коридора мой провожатый открыл неприметную дверь и, придерживая ее, пропустил меня в замкнутый внутренний двор. - Налево, пожалуйста. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и прошли по галерее вдоль стены в самый конец здания. - Прошу! И только в этот момент я сообразил, что полицейский участок может занимать в доме лишь часть первого этажа. Зачем же он повел меня в какую-то квартиру на втором? Не может ли это быть тонким, заранее рассчитанным психологическим ходом? В частную квартиру я бы не пошел. А так как он провел меня через помещение полицейского участка, мне и в голову не пришло усомниться. А теперь... Что это все может означать? Да и полицейский ли он вообще? Форма еще ничего не доказывает. Но уже было поздно. Полицейский захлопнул за мной входную дверь. Я находился в прихожей. Пустая вешалка, трюмо, подставка для обуви. - А теперь сюда. Просторная комната, в которую он меня привел, была буквально набита зачехленной мебелью. Ее, вероятно, как обычно перед ремонтом, стащили сюда со всей квартиры. Горело электричество, сквозь плотно прикрытые шторами окна дневной свет пробивался лишь узенькими лучиками. В комнате было несколько человек. Все они располагались на зачехленных стульях, кушетке, креслах. Похоже, здесь шло совещание. Было сильно накурено, в пепельницах высились горы окурков. Совещались? Или поджидали кого-то? Меня? Полицейский направился к человеку, который сидел против двери, в проеме между двумя окнами, у новенького полированного письменного стола - снятый с него чехол висел рядом на спинке стула. - Вот, - полицейский положил на стол мой паспорт. - Отсутствие водительских прав и превышение скорости. - Мне пришлось сесть за руль, - стал разъяснять я. - Водителю стало плохо и... - Это неважно, это совершенно неважно! - остановил меня жестом человек за столом. - Обождите в передней, - приказал он полицейскому. - Слушаюсь! Тот повернулся и вышел. Человек за столом стал меня молча разглядывать. Он был в очках. Дымчатые стекла, словно жестянки, заслоняли взгляд. Глаза прятались за ними, не давая возможности себя рассмотреть. А не видя глаз, очень трудно судить о человеке. Глаза в человеке - главное, все остальное - невыразительные, мало что говорящие детали. Ну, короткий, словно обрубленный, нос. Ну, щегольские, шнурком, усики, ну, твердая прямая линия рта... Этого слишком мало, чтобы сделать хотя бы предварительный вывод. Одно мне стало ясно с первого же взгляда. К австрийской полиции сидевший передо мной человек не имеет ни малейшего отношения. Как, впрочем, и униформированный мотоциклист, который заманил меня сюда. Номерной знак, выбитый на его нагрудной бляхе, я запомнил. Но что это даст? Наверняка под этим номером в австрийской полиции числится совсем другой человек. Молчание затягивалось. Я не считал нужным заговаривать первым. - Садитесь! - предложил наконец он. - Разговор будет не короткий. - Мне бы желательно завершить его побыстрее. Дочь будет ждать, волноваться. Если необходимо заплатить штраф - я готов. Если одного штрафа недостаточно, а мои объяснения вас не устроят - звоните в советское посольство. Он рассмеялся. - А знаете, как раз этого мне и хотелось бы избежать в наших с вами общих интересах. - Я не понимаю... - Ладно, господин Ванаг. Не будем играть в детскую игру: "Я не знаю тебя, ты не знаешь меня". - Но я вас действительно не знаю. - Это неважно. - А что же важно? Он пропустил мой вопрос мимо ушей. - Можете называть меня Шмидтом. - Шмидтом или Смитом? Брови над роговой оправой очков поползли вверх. - Почему такой странный вопрос? - Для Шмидта у вас слишком ощутимый акцент. - Да? - Кажется, я его слегка уязвил. - А ведь и у вас тоже. - Но я не прошу называть меня Шмидтом. Он снова рассмеялся. - Что ж, вы правы. И все-таки пусть будет Шмидт, если не возражаете... Итак, как вы уже догадались, ваше появление здесь никак не связано с нарушением правил дорожного движения. Просто мы использовали это обстоятельство как подходящий повод, чтобы встретиться с вами. Да вы садитесь, садитесь! Я же сказал: разговор не минутный. - Я предпочитаю уйти. Надеюсь меня выпустят? - О да! Но, уверяю вас, вы заинтересованы в этом разговоре больше, чем кто-либо. На вашей совести есть одно темное пятнышко. Вот! Наконец-то! - Нет у меня никаких темных пятнышек. - Таких людей вообще не бывает. У всех есть пятна, маленькие или большие. Разница только в том, что одним их удается до поры до времени скрыть, другим нет. Вам, например, до сих пор просто везло. А теперь... Словом, вам грозит большая опасность, господин Ванаг. - И вы вознамерились меня от нее спасти! Я вложил в эту фразу изрядную порцию сарказма. - Все будет зависеть от вас. - Что же я должен сделать? - Взяв иронический тон, я уже не отступил от него. - А что за опасность? - спросил он и посмотрел на меня победителем. - Видите, вот ваша оплошность номер один. Этот вопрос должны были задать вы. Я изобразил секундное замешательство. Не знаю уж, как там у меня получилось, но он сделал вид, что сжалился надо мной. - Ну ладно, начнем лучше все сначала. А то вдруг выяснится, что вы вовсе не тот, за кого мы вас принимаем. И стал, держа в руке мой паспорт, задавать один за другим обычные стандартные вопросы: как зовут, где родился, когда родился... Словно он служил инспектором местного отдела кадров и принимал меня на работу. Он спрашивал, я отвечал - неохотно, односложно, кривя губы. Остальные по-прежнему хранили молчание, не издавая ни единого звука, будто их здесь, в комнате, и не было. Действующими лицами являлись двое: он и я, а другие были только статистами или же, возможно, актерами на выходах с одной-двумя репликами и терпеливо ждали, когда настанет их черед выйти на сцену и произнести свои слова. И я подумал: не он ли был режиссером того несостоявшегося спектакля на территории ФРГ? Тем более, что лица некоторых из сидевших в комнате казались мне знакомыми. Где, например, мог я видеть вон того толстого старика в кожаной куртке?.. Но вот, кажется, исчерпались, наконец, все вопросы из листка по учету кадров. Настало самое время возмутиться. - Не понимаю!.. - начал я в повышенном тоне. - Минуточку, - он не дал мне договорить. - Посмотрите, пожалуйста! Не знаком ли вам случайно этот симпатичный молодой человек? И протянул через стол небольшую фотокарточку. Мне не пришлось наигрывать удивление: я и в самом деле удивился. - Но ведь... Черт побери, это ведь я! Гимназический снимок, еще довоенных лет. Как он у вас очутился? Шмидт, или Смит, или не знаю еще как, удовлетворенно улыбнулся: - Секрет фирмы... Ну, а это? Кончиками пальцев он достал из вытянутого ящика стола, как фокусник из цилиндра, плотный лист бумаги. Это была фотокопия известного мне документа, начинавшегося со слов: "Начальнику отдела политической полиции господину Дузе от Ванага Арвида, сына Яниса..." Пока все шло точно по сценарию, разработанному нами с Пеликаном. Беспокоили меня только безмолвные статисты, похожие на такую же принадлежность этой странно захламленной комнаты, как затянутая серыми льняными чехлами мебель. Выгадывая время, я долго, до предела допустимого, разглядывал текст. - Это провокация! - Серьезно? - Почерк не мой. - Профессор! - Мой собеседник укоризненно покачал головой. - Кто осмелился бы соваться к такому известному человеку с краплеными картами? Нет, уверяю вас, игра ведется честно, по всем правилам... Вот! - Из ящика появился еще один лист. - Страница из машинописной рукописи монографии "Стратегия компартий республик Прибалтики в борьбе за Советскую власть", с вашей собственноручной правкой... А вот заключение экспертизы. Ознакомьтесь, пожалуйста. Эксперты уверенно устанавливали полное тождество почерка на обоих документах, несмотря на известное различие, как было сказано в акте, "вызванное разрывом во времени и незначительным изменением отдельных деталей в начертаниях букв вследствие ранения в правую руку". - Предположим, - начал я после долгой паузы. - Предположим, когда-то я действительно подписал нечто подобное. - Не нечто подобное, а именно это. И без всякого "предположим". Шмидт снял свои очки, и я наконец увидел его глаза. Маленькие, с веселыми лучиками морщинок, сбегавшимися к уголкам век, они на первый взгляд могли даже показаться благодушными, незлобными. Однако стоило присмотреться получше, как это обманчивое впечатление тотчас же исчезало. Морщинки происходили, по-видимому, от привычки постоянно щуриться. А сам взгляд серых, глубоко посаженных глаз был вовсе не благодушным, а наоборот, острым, цепким, безжалостным. Опять, перед тем как ответить, я долго молчал. - Хорошо, пусть будет так. Но с тех пор прошло больше тридцати лет. Это уже давно не сегодняшний день и даже не вчерашний. Это мусорная яма истории. Зачем вам понадобилось копаться на свалке? Он рассмеялся: - Вы меня удивляете, профессор! Уж кому-кому, а вам, историку, должно быть хорошо известно, какие любопытные вещи попадаются иной раз среди всякого старья. Вот, например! - Он хлопнул по бумаге, лежавшей перед ним на столе. - Я думаю, вы немало отдали бы, чтобы изъять ее со свалки. - Ошибаетесь. Эта бумажка не имеет абсолютно никакой ценности. - И для вас? - И для меня, и для вас, и для всех. Да, я подписал ее. Не смотрите на меня таким проницательным взором. И не осуждайте: у меня не было другого выхода, любой на моем месте сделал бы то же самое. Но она так и осталась пустой, никчемной бумажкой. Так что можете ее оставить себе на память. Я точно знал, что последует за этим, и даже ждал, когда же Шмидт снова полезет в письменный стол. Словно подталкиваемый моими мыслями, он сунул руку в наполовину выдвинутый ящик. - Говорите, никчемная бумажка? Допустим Ну, а это? Теперь он извлек целую папку. В ней были подшиты донесения тайного полицейского агента "Воробья". О руководителе подпольной ячейки в паровозном депо по кличке "Антей". О предстоящей первомайской акции коммунистов... - Возьмите, профессор, полистайте. Память штука капризная, встряска ей полезна. - Не надо. - Сосредоточиваясь, я плотно сжал губы. Вот так история! Теперь, спустя тридцать с лишним лет, они старательно заталкивают меня в старый ржавый капкан. - Откуда у вас... все это? - Вы же сами сказали: со свалки истории. - Шмидт торжествовал. - Вот какие там попадаются ценности! Я промолчал. Надо было на что-то решаться. Пауза получалась долгой и томительной. Толстяк в кожаной куртке ощупывал меня сбоку мутноватым взглядом выцветших стариковских глаз, похожих на две взбаламученные лужицы. Я никак не мог отделаться от ощущения, что вижу его не в первый раз. Вот эта привычка облизывать губы тоже мне почему-то знакома... - Профессор молчит, профессор потрясен, профессор потерял дар речи! - с иронизировал Шмидт. - Не бойтесь, ничего страшного не произошло и, надеюсь, не произойдет. - Я не боюсь, мне бояться нечего. Я только никак не могу понять, чего вы добиваетесь? Какая вам выгода, если у меня будут неприятности? - Неприятности? - он коротко хохотнул. - Вы называете это неприятностями? - Ну, пусть отстранят от работы... Пусть даже исключат из партии - для чего это вам нужно? - Думаю, и исключением дело не ограничится. - Вам, конечно, кажется - будут судить? - Кажется? Я уверен. - Ошибаетесь! Есть такое юридическое понятие: истечение срока давности. Какие там даты, на ваших бумажках? Он, все так же иронически улыбаясь, медленно покачал головой: - Насколько мне известно, на преступления подобного рода по советским законам срок давности не распространяется. Ясно, куда он клонит!.. Тянут!? больше нельзя было, и я решил до поры до времени плыть по течению. - Ну хорошо! Допустим, меня посадят, хотя это просто невероятно. - Я заерзал в кресле: пусть он считает, что заставил меня нервничать. - Вам-то что до того? Какая вам выгода? Не думаю, что вы хотите отомстить мне за проваленного руководителя ячейки по кличке "Антей". Что ж, сам Шмидт все время по