палось. И опять начались междоусобицы, раздоры, пока турки, приглашенные им, не доконали Правобережье... Нет, что ни говорите, только они, гетманы, виноваты в том, что произошло... Но нам от этого не легче... Он встал, заглянул на печь, где притихли дети. - Что, милые мои птенчики, тепло вам тут?.. Вот и растите на здоровьице! На вас вся наша надежда... Прощайте! Казаки вышли из домика. 3 На другой день к вечеру, проехав по бездорожью широкой долины Унавы, а потом - Ирпеня, обоз прибыл к небольшому, живописному селу Новоселки, которое раскинулось на низменной террасе реки, вблизи озера Ракитного. Еще издали послышался лай собак и церковный перезвон. Путники не верили своим ушам: неужели это не мерещится им? Но нет - из труб многих хат вьются вечерние дымы, и звон колокола действительно доносится с небольшой деревянной церкви; заметив чужих, собаки залились лаем еще сильней, на их лай из хат выходили люди. - Даже странно, - сказал Палий. - Это первое село, сохранившее в себе дух людской! Они свернули с луга, проехали широкий выгон и остановились перед церковью. К ним стали подходить мужики в свитках, кожухах и высоких бараньих шапках-бирках, с любопытством рассматривали измученных дальней дорогой беглецов. Заслышав гул голосов, ржание лошадей, из церкви с трудом вышел старенький попик в темной рясе поверх шубейки и с небольшим серебряным крестом на груди. Палий и Арсен подошли к нему и попросили благословения. Попик осенил их тремя перстами и дал поцеловать крест. - Батюшка, мы хотели бы найти у вас приют на ночь. Люди промерзли, изголодались, многие больны, всем нужен отдых, - сказал Палий, опережая десятки вопросов, посыпавшихся со всех сторон. - Вижу, вижу, мил человек. И хотя в селе уцелела лишь треть людей из тех, что жили здесь еще десять лет назад, мы сможем приютить этих несчастных, - ответил священник и сразу же приказал прихожанам принять на ночевку по семье прибывших. Впервые за много недель измученные путники почувствовали уют обжитых хат и тепло добрых сердец. - М-м-м, Панове, жию, как кот на масленицу, - заявил Спыхальский, уминая горячие пампушки и запивая их холодной ряженкой, когда Арсен с Палием и священником зашли в хату, где приняли пана Мартына вместе с семьей Иваника. - Эх, будь моя воля, пожил бы я тутай до весны, Панове, так не знал бы горя! - О, это мысль, знаешь-понимаешь! - подхватил Иваник. - Слышь, Зинка? Останемся? А то куда нам ехать - в Дубовой Балке все спалили нехристи, не осталось ни кола ни двора... Я видел, тут есть пустующие хаты. Если община позволит, можно и поселиться в какой-нибудь... Под боком - речка, лес, луг, поля. И для нас клочок землицы найдется, чтоб весною вспахать и засеять. Арсен переглянулся с Палием. У него тоже промелькнула мысль, что было бы неплохо устроить здесь своих. Ведь ему придется ехать дальше, в Запорожье. А потом - на розыски Златки и Стехи... Палий, понимающе кивнув, шепнул: - Я и сам думал уже... За столом у священника он повел речь о положении беглецов. Рассказав отцу Ивану о бегстве из Немирова, о страшном опустошении, которое они видели повсюду на своем пути, о том, что им, нескольким десяткам казаков, нужно будет еще ехать с важными вестями в Киев и Запорожье, Палий попросил: - Панотче, устройте наших людей! В Новоселках многие хаты стоят в запустении. Дозвольте людям поселиться в них... Без дела не будут сидеть. Да большинство мужчин умеют держать саблю в руках. В теперешнее время это тоже не последнее дело! - Вот соберем завтра сходку, и как община решит... - ответил священник. На следующий день все село собралось у церкви, отец Иван с паперти рассказал о желании и просьбе прибывших поселиться в их селе. - Прихожане, нелегко нам после тяжкого лихолетья живется ныне... Но все же имеется у нас крыша над головой, имеется что поесть и попить... А взгляните на этих вот обездоленных, какая беда у них! Так неужели не пригреем их у себя, дорогие мои миряне? - А как же, почему не пригреем? Пусть остаются! Жить есть где! - раздались голоса. - Свои ведь люди! Так дубовобалчане и немировцы поселились в затерянном между лесов и лугов сельце над тихоструйным Ирпенем. В тот же день они начали устраиваться в облюбованных домах. Арсен выбрал просторную хату, с клуней и поветью, сплетенными из лозы и покрытыми камышом. Посреди двора над срубом колодца высился журавль, а большой огород, который тянулся до самых прибрежных лугов, был обсажен развесистыми вербами. Напротив этого пустовавшего жилища раскинулся широкий выгон, на другой стороне которого стояла небольшая деревянная церковка. Целый день вся семья работала, приводя в порядок новое жилье. Арсен с Романом расчистили снежные сугробы, починили ворота, привезли из лесу фуру сухих сосновых дров и сложили их в клуне. Мать Арсена затопила печь. Дед Оноприй смастерил стол и лавку, а также топчан за печью, чтоб было на чем спать. Якуб с Яцько поправили хлев и погреб... Арсен работал как в тумане. Он исхудал, лицо почернело. Перед глазами все время стояла Златка. Чернокосая, голубоглазая, улыбающаяся... Где она? Что с нею? Не продали ли девушку куда-нибудь за море, где затеряется ее след?.. От бессильной злости крепче сжимал топорище и рубил топором мерзлое дерево, словно стараясь высечь из него искры. Потом в забытьи мечтал о том, как, найдя Златку, женится на ней, разживутся они своим хозяйством, может, даже здесь, в этом приветливом и живописном селе... А почему бы и нет? Здесь очень красиво! Должно быть, буйно цветут по весне луга! Сколько в окрестных лесах ягод, грибов, орехов, диких груш и кислиц! А речка, наверно, так и кишит рыбой и раками... И земли сколько хочешь, столько и засевай, было бы чем! Ему, утомленному военной службой в Сечи, походами, боями, скитаниями по чужим краям, смертельной опасностью, не раз подстерегавшей его, безумно хотелось пожить мирно, с любимой и со всею семьей, пахать поле, засевать пушистый чернозем отборным зерном, косить и жать, ухаживать за скотиной. А зимними вечерами, когда завывает вьюга, сидеть в теплой хате перед пылающим в лежанке пламенем и держать в своих руках маленькие Златкины руки... Под вечер он зашел на подворье, где остановилась Феодосия с детьми. Здесь тоже кипела работа. Правда, осунувшаяся, угнетенная глубоким горем женщина работала через силу, но ей помогали Палий и Савва Грицай. Молодой Семашко тоже крепился и старался скрыть свою тоску, чтобы не расстраивать мать еще больше. Заскакивал к ним Яцько, то помочь в чем-то, то попросить что-либо. Из соседнего двора доносились голоса Зинки и Иваника. Им вторил густой бас Спыхальского. Арсен покачал головой: ой, неспроста Мартын вызвался помогать именно этой семье! Все заметили, что ему приглянулась сильная, красивая Зинка, ее лукавые глаза и чернявые кудри, выбивавшиеся из-под платка. Одному Иванику, пожалуй, это невдомек. - Ну что, Арсен, свет не без добрых людей? - деланно веселой улыбкой встретил его Палий, показывая рукой на небольшую, приведенную уже в порядок хатку. - Вот и закончилось для многих наших людей тяжелое зимнее путешествие, которому, казалось, не будет конца. Все устроены, у всех есть теплый угол, людоловы сюда, на Полесье, доходят редко, а мы теперь можем трогаться дальше: сначала к киевскому воеводе, а потом в Сечь... Как ты думаешь? - Заметив горестную складку у губ Арсена и боль в его покрасневших глазах, Палий поспешил сам ответить на свой вопрос: - Знаю, знаю, рвешься в Крым... Оно и понятно, у тебя сейчас одно на уме - разыскать и вызволить Златку и Стеху... Но потерпи, друг! Доберемся мы и до Крыма, а потребуется - и к самому Вельзевулу в пекло!.. - Спасибо, батько Семен, - тихо ответил Арсен. - Делайте, как лучше... И верно, у меня сейчас лишь одна мысль. Она, как еж, засела в черепе и ни днем ни ночью не дает мне покоя... И я не успокоюсь до тех пор, пока не найду своих, пока не вызволю их и не отомщу виновникам их бедствий и злоключений... Только прошу, не будем терять времени! Выступим как можно быстрее! Палий обнял молодого друга, прижал к груди. А утром следующего дня, когда солнце едва показалось из-за зеленого бора, из села выехал отряд запорожцев и рысью помчался по Белогородскому шляху на восток. 4 Киевский воевода князь Петр Шереметьев болел, и сотник Туптало направил запорожцев к генералу Патрику Гордону, который прибыл в Киев для проведения фортификационных работ. Крутым подъемом выбрались они с Подола на гору, в Верхний город, и в одном из тихих переулков, поблизости от златоглавого Софийского собора, остановились у большого деревянного дома с крашеными дощатыми наличниками и двумя задиристыми - тоже дощатыми - петухами на крыше. Гордон стоял в жарко натопленной светлице перед широченным столом, на котором лежали карты Киева и его околиц, выполненные им самим, но смотрел не на них, а на только что законченный план большого двухэтажного дома и думал, что этот его дом будет по красоте и пышности не хуже дома воеводы. Слава богу, царь не поскупился на подарки после победного завершения тяжелой чигиринской кампании, и он, простой генерал, теперь может считать себя богатым человеком. Решительный и настойчивый, Гордон никогда не был беспочвенным мечтателем. Но сейчас, когда судьба после многих ударов стала милостивой к нему, почему бы и не помечтать в свои сорок четыре года о собственном уютном уголке? Конечно, здесь, в России, он не достигнет того, чего мог бы добиться у себя на родине, где отец заслужил титул герцога, а двоюродный брат Карл стал королем Англии. Однако и на свою судьбу не мог сетовать... К нему пришли слава и богатство. На утонченном, выразительном лице Гордона блуждала едва заметная загадочная улыбка, которая так нравилась женщинам, а голубые глаза, затененные густыми рыжеватыми ресницами, затуманились от внезапно набежавших воспоминаний и мыслей. Он не сразу услышал, что в комнату вошел стрелец и дважды позвал: - Господин генерал! Господин генерал! И только немного погодя спросил: - Чего тебе? - К вам запорожцы... Говорят, важная весть. - Пускай заходят! - Генерал поднял взгляд и, узнав Звенигору и Воинова, радостно воскликнул: - Ба, ба, ба! Старые знакомые! Казаки поклонились. - Да, это мы, ваша вельможность, - сказал Арсен. - Ну, если появился ты, казак, со своими друзьями, значит, случилось что-то чрезвычайное. - Да, пан генерал, мы только что прибыли из Немирова... - Ого! - Султан готовит следующим летом поход на Киев и Левобережье. Кара-Мустафа считает Киев ключом ко всей Украине. - Вот как!.. Спасибо, друзья, за известие. Я немедленно доложу и воеводе и гетману Самойловичу. Думаю, они позаботятся о том, чтобы как следует приготовиться к встрече непрошеных гостей... А вы будете награждены. - Мы лично не требуем никакой награды, пан генерал, - сказал Арсен. - Но в селе Новоселки, на Ирпене, за Белогородкой, остались наши семьи без всяких средств... Распорядитесь помочь им харчами и зерном для посева. - Хорошо, я позабочусь об этом... Куда же вы теперь? - На Запорожье... Наши друзья тоже должны узнать поскорее о замыслах турок. - Дорога далекая... Я сейчас прикажу, чтобы из войсковых складов вас обеспечили сухарями, пшеном и солониной. - Большое спасибо... Тогда уж, если пан генерал так любезен, - вставил Палий, - пусть он распорядится, чтобы нас обеспечили также порохом и оловом, а то в степи встречается не только четвероногая дичь... Гордон улыбнулся и крепко пожал казакам руки. - И такое распоряжение отдам! 5 До самого Чигирина лежал глубокий снег, и казаки по бездорожью, напрямик, продвигались с большим трудом. А в последний день внезапно подул теплый ветер, и чигиринская Каменная гора, куда путники въехали в полдень, чтобы взглянуть на руины города, загомонила веселыми весенними ручейками. Отдохнув с полчаса на крутой вершине и с грустью осмотрев мертвые развалины когда-то могущественного замка, разрытые турками, запущенные валы и заметенные снегом пожарища, оставшиеся от домов, всадники тронулись дальше. За Субботовом Роман, который ехал впереди, вдруг крикнул: - Смотрите - ордынцы! Все остановились как вкопанные. И правда, в долине на их пути показалось несколько всадников в лохматых овечьих шапках и таких же лохматых кожухах. За спинами у них виднелись луки и круглые кожаные щиты. Похоже, они были поражены неожиданной встречей сильнее казаков, тоже не знали, что делать - убегать или обороняться. - Нас больше, братья, - сказал Палий, вытягивая из ножен саблю. - Кажись, подмоги им ждать неоткуда - кругом голая степь. Казаки с холма просматривали все на несколько верст вокруг. Нигде никого! Арсен и Роман сняли ружья. - Не будем рисковать, - пояснил Арсен. - Двоих-троих уложим, а остальных возьмем в полон, привезем на Запорожье! Вдруг один из всадников поднялся на стременах и замахал над головой шапкой. - Эге-ге-ей, урус, не стреляй! - донесся его крик. - Моя не татарин! Моя калмык есть!.. Не стреляй!.. Моя друг есть! Арсен опустил ружье. Вопросительно посмотрел на Палия. - Как быть, батько Семен? Может, и вправду это калмыки? В прошлом году их князь с четырьмя тысячами всадников помогал нам под Чигирином. Они люто ненавидят крымчаков и к тому же сами - подданные московского царя! - Чем докажешь, что вы калмыки, а не татары? - крикнул Палий. Всадники залопотали по-своему. Потом неожиданно для казаков поснимали луки и бросили их в снег. - Моя вас не трогай!.. Твоя нас не трогай! - долетел крик. Казаки запрятали сабли в ножны, приблизились. Молодые смуглые и черноглазые батыры настороженно смотрели из-под лохматых шапок, но страха не выказывали. - Кто вы и как здесь оказались? - спросил Арсен. - Наша возвращайся домой... В Черный степь возвращайся, - ответил коренастый, скуластый калмык. По-видимому, он один немного понимал по-русски, остальные его товарищи бесстрастно рассматривали казаков. - Один батыр больной... Сильно больной... Очень сильно больной. Мало-мало не умирай... Не простой батыр... Княжич калмыцкий... - Так, ясно, - кивнул Арсен. - Что же вас занесло в такую даль? Ведь до Черной степи во-он как далеко! - Моя посольство провожай... - Посольство? Какое посольство? - Калмыцкий князь посылай посольство к турецкий султан... Но тут вдруг быстро заговорил молоденький худой батыр. Очевидно, это и был больной калмыцкий княжич, так как его спутники сразу же поклонились ему, а толмач словно воды в рот набрал. - Ну, так какое ж посольство? Калмык молчал, сумрачно поглядывая по сторонам. - Хлопцы, тут не все чисто, - произнес Палий. - Видать, толмач сболтнул лишнее и получил нагоняй за это... Придется выспрашивать иначе... Не думает ли Калмыцкая орда переметнуться к султану? Он вытащил саблю. То же самое сделали и остальные казаки. - Изменники, вы хотите перейти с ордой на сторону султана? Отвечай, батыр! Иначе и тебе, и твоему княжичу - смерть! Палий не шутил. Его серые глаза сверкнули сталью, а в голосе зазвучали суровые нотки. Толмач отрицательно замахал руками. Заговорил по-своему. Княжич, согнувшись и держась руками за живот, слушал своего спутника, а потом нетерпеливо топнул ногой и снова схватился за живот. На его лице появилось выражение острой боли. - Прятай сабля, урус, - сказал, кланяясь, толмач. - Моя все говори... Наша не изменник. Наша хочет мало-мало лучший земля, лучший степь, больше вода... Черный степь - худой земля, мало-мало вода, совсем мало-мало дерево... Тут - красивый земля, много-много вода, а люди совсем нет... Калмык хочет тут пасти своя табун, своя отара, ставить тут своя юрта, ездить тут своя кибитка... Калмык хочет всех поселять тут!.. Казаки переглянулись. - Ну, а дальше? - спросил Арсен. - Зачем вы ехали к султану? - Крымский хан - враг для калмык... Хан рубить, убивать калмык... Наш князь посылай посольство, чтоб султан давай этот земля для калмык... Пустой земля... Ничей земля... Чтоб хан не нападал на калмык... - Постой! - воскликнул Палий. - Ведь эта земля наша! И князь ваш должен знать об этом. Ведь он сам приходил в прошлом году под Чигирин помогать нам в войне против султана и хана!.. Да к тому же надо у царя разрешения спросить, а не слать посольство прямо к султану, черт его побери... В глазах толмача вспыхнул испуг. - Урус, моя - маленький человек... Не убивай, урус! Наша не успел бывать у султан... - Не бойся, не тронем вас... Поезжайте себе, да только домой, как сказал нам!.. И передай своему князю, что царь узнает о его поступке - по головке не погладит!.. Когда лет пятьдесят тому назад ваша орда пришла из Сибири или из Китая, урусы разрешили вам поселиться по эту сторону Волги, с тем чтобы вы защищали рубежи Московской державы и не поддавались турецкому султану... Понял? - Моя понимай, понимай, - закивал головой толмач и рукавом кожуха вытер взмокший лоб. - Моя передавай... Все передавай!.. Моя повертай домой... - Вот и ладно... А теперь можете ехать! 6 Войдя в войсковую канцелярию, Семен Палий, Арсен Звенигора и Роман Воинов поклонились седоусому кошевому, а затем вытянулись, замерли перед ним. Серко обнял каждого, внимательно осмотрел. От его зоркого взгляда не укрылись ни глубокая тоска, затаившаяся в померкших глазах Арсена, ни исхудавшие, обожженные морозными ветрами казацкие лица, ни сосредоточенная озабоченность во всем облике Палия. - Вижу, приехали не с пустыми руками, - сказал он. - Новости привезли?.. И похоже, не только добрые? - Ты угадал, батько, - грустно ответил Арсен. - Ну-ну, не вешай голову! Давай-ка рассказывай. Арсен тяжело вздохнул и коротко сообщил об исчезновении невесты и сестры. Видно было, что это известие расстроило кошевого. Он закусил кончик седого уса и долго молчал. Потом поднял глаза. - Так ты говоришь, они в Крыму? Где именно? - Скорей всего, в Ак-Мечети... В ту ночь уезжал из Немирова ак-мечетский салтан Гази-бей. И трудно поверить, чтобы он вернулся домой с Украины с пустыми руками... - Правда, трудно... - Но клянусь всеми святыми, я доберусь до него и отомщу! - воскликнул Арсен, сжимая в бессильной ярости кулаки. - Мы вместе отомстим! - продолжил Роман. - Погодите, хлопцы, погодите! - прервал их Серко. - Об этом мы поговорим после... А сейчас садитесь, рассказывайте. Мне нужно знать все. Казаки сели к столу. На звонок колокольчика молоденький джура внес большой деревянный жбан душистого пенистого меда, расставил расписанные узорами высокие глиняные кружки с ручками, наполнил их. Палий толково рассказывал о поездке на Правобережье, о произволе Юрия Хмельницкого в Немирове и о его бесчеловечной жестокости, о немировском гарнизоне и намерениях турок летом начать новый поход на Украину, на этот раз на Киев, о приказе султана напасть на Левобережье, о встрече с калмыцкими послами к султану Магомету и о желании Калмыцкой орды перекочевать с Черных земель на Правобережье. Серко слушал не проронив ни слова. Только по тому, как у него блестели глаза, а правая рука то и дело охватывала подбородок и поправляла усы, можно было понять, что услышанное потрясло кошевого до глубины души. Палий живо рисовал страшные картины запустения, всенародного горя и нищеты, которые казаки видели во время своей поездки. А в конце сказал: - Братоубийственные жесточайшие войны между левобережными и правобережными гетманами, беспрестанные набеги ордынцев, нападения шляхты, а особенно турецкое нашествие разорили нашу дорогую отчизну, привели ее к пропасти. И кажется мне, лишь один еще удар - и она низвергнется в нее... Речь идет о том, что Правобережье может стать чужой землей, если мы не заселим его своими людьми, если не поднимем из руин города и села. По всему видно, гетман Самойлович, несмотря на то, что он много сил приложил для защиты Чигирина от турок, не понимает такой необходимости и заботится только о сохранении своей власти над Левобережьем и о том, чтобы сделать ее наследственной, то есть передать свою булаву одному из сыновей, которых он уже назначил полковниками. А если б понимал, то не задерживал бы насильно на левом берегу беженцев с Правобережья, возвращающихся в родные места, не посылал бы своего сына Семена - полковника переяславского - перегонять их снова за Днепр и сжигать Ржищев, Корсунь с прилегающими селами, чтобы никто в них не мог жить... Нужно всячески препятствовать Юрию Хмельницкому, который вместе с ханом устраивает походы на Левобережье, выводит оттуда людей на свою сторону, чтобы заселить ее. Наш народ добровольно никогда не пойдет под власть турецкого султана. К сожалению, Юрий не желает считаться с этим. И отступать ему поздно: слишком много крови пролил он, очень много горя принес своему народу, чтобы мог надеяться на его прощение, а тем более - на уважение и любовь... Остается одна сила, способная защитить Правобережье, - Москва. Опираясь на ее явную или тайную - в зависимости от обстоятельств - поддержку, запорожцы смогут и должны возвратить его в лоно нашей матери-отчизны. Иначе его захватят иноземцы... Все долго молчали под впечатлением сказанного Палием. Даже Арсен и Роман, которые не раз уже слышали своего товарища и видели все, о чем он только что рассказал, лишь сейчас представили себе, в какое трудное время они живут и какие тяготы возлагает на их плечи жизнь. Наконец, вздохнув, Серко поднял седую голову и тихо произнес: - Спасибо тебе, казак, за твои искренние, правдивые слова, за твою душевную тревогу об отчизне и за многотрудное путешествие... Действительно, живем мы в страшное время. Судьба уготовила нам тяжкие испытания и тяжелейшее из них - смертельная опасность с юга, со стороны ханского Крыма и султанской Порты. Это они вытоптали уже пол-Украины и посягают на то, что еще осталось. Против них и обязаны мы направить все свои силы... И покуда конь людолова топчет нашу родную землю, покуда хищный аркан душит нежные шеи девчат-полонянок, мы обязаны крепко держать в руках сабли! На том я стоял и стоять буду, пока жив... Но собственных сил для этого у нас маловато. Только сообща с Москвой, сообща с нашим братом - народом русским выстоим и победим в этой смертельной борьбе. Только так! Иначе быть не может! Пройдет какое-то время - и вновь поднимутся по всему Правобережью села и города, заколосятся житом, пшеницей широкие нивы, зазвучат от порогов до Карпат и Полесья наши песни и наша речь!.. - Дай-то боже! - сказал Палий. - За это мы не пожалеем и самой жизни! Счастье, что у нас такой военный предводитель, как батько кошевой. Будем надеяться, он завершит все задуманное и то, за что боролся всю свою жизнь! - Э-э, сынок, старого хвали, да из дому веди! - остановил его жестом Серко. - Завершат, должно, другие, а мне бы еще разок разгромить супостата Мюрад-Гирея, отомстить ему за прошлогоднее нападение на Сечь, за разорение земель наших, за слезы люда православного!.. А главное - дать ему по зубам так, чтоб отпала охота пройтись летом по Левобережью! У Арсена радостно заблестели глаза. Он вскочил. - Батько, значит, будет, будет поход на Крым?.. Когда же? Серко обнял казака, усадил рядом с собой. - Понимаю тебя сынок... Но не торопись - всему свое время!  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  "КРЫМ НЕЩАДНО ТРЯХАНУТЬ!" 1 Серко вел на Крым двадцать тысяч запорожцев. Столько воинов одновременно Сечь не выставляла никогда. В морские походы обычно ходили тысяча или две, в сухопутные - шесть-восемь тысяч казаков. Сейчас же на клич прославленного кошевого отозвались все, кто мог держать саблю в руках. А таких после турецкого нашествия на Правобережье в запорожских владениях оказалось немало. Кто потерял в эту смутную пору семью, кто не хотел гнуть спину на левобережную старшину, которая загордилась, забарствовала и начала насаждать выгодные для себя крепостнические порядки, тот бежал в Понизовье и пополнял сечевое войско. На следующий день после перехода на левый берег Днепра кошевой, вместо того чтобы направиться по знакомым степным тропам сразу на юг, к Перекопу, как много раз ходили запорожцы, повернул войско на восток, к речке Молочной. Молодые казаки удивлялись и потихоньку роптали, старые молчали, доверяя своему опытному вожаку, но в душе тоже были недовольны. Шутка ли - сделать такой крюк! Однако никто не смел возражать: в походе кошевой или наказной атаман обладал неограниченной властью и за непослушание мог предать смертной казни. - И чего это батька удумал? - бурчал Метелица. - Так, чего доброго, мы и до самого Азова отмахаем! - Цыть, Корней, ежли не хочешь киев отведать! - шипел Шевчик, оглядываясь. - Серко знает, что делает! Серко действительно знал, что делал. Дойдя до Молочной, он дал войску дневной отдых, а потом, круто повернув на юг, быстро двинулся к Сивашу. Теперь шли только ночью, определяя путь по звездам и едва приметным в темноте степным курганам да оврагам, а днем отдыхали в глубоких долинах, варили кашу, пасли коней. Сторожевые отряды, разосланные кошевым на расстояния, которые мог просматривать всадник, бдительно стерегли покой войска: они брали в плен или уничтожали всех татар-кочевников, которые попадались на пути. Поэтому ни перекопский бей, ни тем более хан Мюрад-Гирей не знали, что над Крымом нависла опасность. Запорожцы вброд перешли Сиваш и появились в Крыму внезапно. В основании неширокого полуострова, глубоко врезавшегося в море, разбили лагерь. Это место было удобным для обороны. К тому же здесь имелась вода: в отлогой, поросшей травою балке бурлил большой родник. Пока запорожцы стреноживали коней, приводили в порядок оружие и сбрую да наскоро завтракали солоноватой саламахой, Серко собрал атаманов и видных казаков на раду. Уселись полукругом на траве. - Братья атаманы, молодцы запорожские, - обратился к ним кошевой, стоя в центре, - вот мы снова на земле Крыма, проклятой земле агарянской, басурманской! Силы у нас ныне велики, но залог военного успеха - в неожиданности нападения! Нам до сих пор сопутствовала удача. Обойдя Перекоп, скрытно пробрались мы ногайскими степями и вышли в тыл врагу. Теперь, братья, победа - на острие казацкой сабли, в быстром беге наших коней! И еще - в твердости и мужестве наших сердец!.. Мы промчимся как буря по трем направлениям - к Бахчисараю, к Козлову* и к Кафе** - и сметем все на своем пути... Так вот, слушайте меня внимательно: я с двумя куренями останусь здесь и буду ждать вас ровно пять дней. В субботу в полдень, в пору самой короткой тени, вы все должны возвратиться сюда. Кто запоздает, пусть полагается на свои силы и самостоятельно пробивается домой!.. Наказным атаманом Кафского отряда я назначаю Ивана Рога, а на случай его смерти или тяжкого ранения - Василия Заболотного. Козловский отряд возглавят Иван Стягайло и Андрей Могила. На Бахчисарай пойдет куренной атаман Матвей Шумило... А ему в помощь... - Серко выдержал паузу и оглядел присутствующих. - Семен Палий... ______________ * Козлов (Гезлев) - Евпатория. ** Кафа - Феодосия. - Молод еще! - буркнул кто-то из старых седоусых казаков, которых задело за живое, что недавно принятого в кош новичка назначили войсковым товарищем наказного атамана. Серко не любил, когда ему перечили. Он сурово глянул в сторону говорившего. Твердо отрубил: - Будет так, как я сказал!.. Палий и впрямь моложе многих из нас и кое-кому годится в сыновья. Но зато разума у него хватит на троих. А разум в военном деле - тоже не последняя вещь. Ибо, как известно, тому булава, у кого голова! Арсен незаметно толкнул Палия в бок. Тот скосил глаза и улыбнулся в небольшие усы. Видимо, ему было приятно, что сам Серко так высоко оценил его. А тем временем кошевой продолжал: - Выступайте, братья, немедля. Мой вам последний наказ: мы пришли сюда не только мстить, не только убивать и жечь. Тех, кто не сопротивляется, берите в полон - мы их потом обменяем на наших... И вызволяйте ясырь, люд христианский из неволи басурманской. Нужно нещадно тряхануть Крым! Отомстить за разоренную землю нашу, за слезы, кровь и страдания людей наших! На том я стоял и стоять буду до последних дней своих... А теперь - трогайтесь с богом! 2 Тремя огненными смерчами покатились казачьи отряды по Крыму. Мчались они так стремительно, что крымчаки не успевали предупредить о смертельной опасности своих одноплеменников, живущих в глубине полуострова. Застигнутые врасплох, степные улусы становились легкой добычей запорожцев. Салтаны, беи, мурзы и другие богатые люди бросали на произвол судьбы свое имущество и, прихватив только драгоценности и родных, стремглав удирали на юг. Освобожденные из рабства невольники забирали хозяйских коней, оружие и становились в ряды запорожцев. Жажда мести жгла их сердца. Для них Крым был ненавистной землей. Здесь они годами мучились в страшной неволе. И теперь, неожиданно обретя свободу, со злостью и беспощадностью набрасывались на врагов - били, ломали и сжигали все, что не могли забрать с собой. Свой пятитысячный отряд наказной атаман Матвей Шумило разделил на четыре части. С двумя тысячами казаков он напрямик шел на Бахчисарай, а три тысячных отряда, которые в свою очередь подразделялись на меньшие, послал другими дорогами, чтобы получше прочесать ханские владения. Первое сильное сопротивление татары оказали в Ак-Мечети*, селении с приземистыми глиняными саклями, тесно обступившими дворец калги** и большой каменный дом салтана Гази-бея. Калга в своей резиденции жил только наездами, и вся власть здесь принадлежала Гази-бею. ______________ * Ак-Мечеть - Симферополь. ** Калга (татарск.) - второй человек в ханстве после хана. Стараясь спасти свою семью, салтан с сотней всадников бесстрашно ринулся навстречу запорожцам. Тем временем его жены и дети в сопровождении преданных слуг что было сил спешили к Бахчисараю. Но что могла сделать сотня сейменов против двух тысяч казаков? Спустя несколько минут все они полегли, как трава под косой. Единственным утешением погибших могло быть лишь то, что вместе с собою они успели прихватить в райские сады аллаха десятка полтора запорожцев, а с ними и наказного атамана Шумило. Седоусый атаман не привык прятаться за спины товарищей и шел в первой лаве. В одной из узеньких улочек, обрамленных облупленными глиняными заборами, его поразила в самое сердце длинная татарская стрела. Он даже не вскрикнул, не охнул - упал на сухую землю и сразу скончался. - Батьку убили! - закричал в отчаянии Секач, спрыгивая с коня. - Слышите? Батьку убили!.. Над распростертым телом атамана склонилось несколько запорожцев. Крики горести слетали с их уст. Атаман лежал навзничь, весь залитый кровью. Все больше и больше подъезжало казаков, так как страшная весть тут же разнеслась по лавам. Воспользовавшись замешательством, охватившим запорожцев, Гази-бей резко развернул коня и, бросив оставшуюся горстку своих воинов, кинулся наутек. Его никто не преследовал. Запорожцы собрались у тела наказного атамана. Подъехал Семен Палий. Молча скинул шапку, слез с коня. Секач также молча вытянул из-за пояса убитого атаманскую булаву и протянул ее Палию. Неторопливо, печально поклонился и тихо сказал: - Челом тебе, наказной атаман! Что будем делать? Разгоряченный боем Палий в первое мгновение даже отшатнулся, не веря в то, что случилось. Но, внимательнее посмотрев на неподвижное окровавленное тело старого атамана, взял пернач. Старые запорожцы выжидательно наблюдали за ним. Как поведет себя молодой атаман? Не сморозит ли какой-либо глупости? Палий заметил в глазах некоторых старых казаков насмешливые искорки, и в нем вспыхнула злость. Нашли время, старые хрычи, ехидничать! Поэтому голос его прозвучал сухо, даже сурово: - Братья, не время оплакивать сейчас погибших. Но и без почестей бросить их тела в чужой земле мы не можем! Так пусть здесь останется сотня сподвижников покойного атамана - они его и похоронят как положено... А мы попробуем догнать беглецов. Или на их плечах ворвемся в Бахчисарай... Айда за мной! Гул копыт раскатился над каменистой долиной Салгира. Когда запорожцы выбрались из Ак-Мечети и выскочили на высокий холм, откуда открывался широкий обзор с видом синеющих в бледно-голубой дымке далеких гор на горизонте, они увидели верстах в двух от себя облачко серой пыли - это скакали к Бахчисараю челядинцы акмечетского салтана с женами и детьми. Казаки закричали, засвистели и, огрев коней нагайками, помчались вслед. Беглецов догнали в полуверсте от леса, зеленевшего на склонах холмов. Неуклюжие татарские кибитки остановились. Из них высыпали черноголовые татарчата. Заверещали женщины. От передней кибитки шарахнулся в сторону, к лесу, всадник в белом тюрбане. Перед собой, на луке седла, он держал двух маленьких ребятишек. Не оглядываясь, стрелою летел он к кустарнику, где надеялся найти спасение. - Перехватывай, хлопцы! Это салтан, черт его побери! - крикнул Метелица, придерживая коня возле кибитки. - А я загляну в его гнездо, может, и пташку какую поймаю! За салтаном бросился Арсен со своими побратимами. В Ак-Мечети он обшарил весь салтанский дом, но Златку и Стеху не нашел ни среди убитых, ни среди освобожденных пленных. На вопрос, не привез ли салтан с Украины двух девчат по имени Златка и Стеха, невольники ответили, что возвратился он с ясырем, но припомнить, были ли среди пленных девчата с такими именами, не могли. След девушек исчез. Это было самым страшным... Где же они? Куда их девал салтан? Не успел ли, случаем, продать в заморские края?.. Только он один мог дать определенный ответ. И казаки, не жалея коней, вихрем неслись за всадником в белом тюрбане. Догнать! Во что бы то ни стало догнать и взять живьем! А Метелица в это время, не слезая с коня, рванул черную кошму, которой была завешена кибитка. Там, забившись в угол, притаилась женщина в пестром татарском одеянии. - Эге-ге! И впрямь пташка! - загудел радостно Метелица и, чтобы получше рассмотреть свою добычу, с трудом нагнулся ниже и просунул голову под свод кибитки. - Да еще и хороша, разрази меня гром! Дарма что некрещеная! Женщина с ужасом смотрела на усатого, побагровевшего от усилия старого казака. Пышная русая коса рассыпалась по яркой одежде. Красивые руки взметнулись вверх, как крылья чайки, и застыли, словно прося пощады или защищаясь от удара. - Пан, не убивай меня! Не убивай! - вдруг взмолилась женщина по-польски. - Я не мусульманка! Христианка естем! Метелица озадаченно уставился на нее, толстой пятерней почесал бритый затылок. Его суровое лицо подобрело, между бровями разгладилась глубокая морщина. - Гм, говоришь, полька? - Так, пан! Так! - Значит, невольница получается? - Так, пан! Так! - А испугалась чего? - Думала, зарубишь меня... - Глупенькая, мы невольников не рубим, а вызволяем. И ты будешь вольная! - Дзенькую бардзо*, - чуть слышно прошептали помертвевшие уста. ______________ * Дзенькую бардзо (польск.) - очень благодарна. Метелица подморгнул ей, подкрутил седой ус. - Благодарностью не отделаешься! Га-га-га!.. Муж дома есть? - Был. - Вот обрадуется, черт его подери, когда такое солнышко ясное заглянет вдруг в его осиротелую хату. А? Эх, был бы я помоложе!.. Женщина ничего не ответила, все еще, очевидно, не веря в свое счастливое спасение. Метелица с сожалением крякнул, тяжело вздохнул, вспомнив, наверно, о своих шести десятках, и выпрямился в седле. - Ну, пани, прошу прощения, я оставлю тебя тут, так как должен ехать. Хлопцы, кажись, выпустили из рук мурзу, чтоб им пусто было! И старый казак поскакал к лесу, где стояли обескураженные неудачей Арсен и его побратимы. Салтан нырнул в заросли и скрылся в хорошо знакомых ему оврагах. 3 Салтан Гази-бей с двумя маленькими сыновьями-близнецами на руках вихрем проскакал на взмыленном коне по узкой улице Бахчисарая, на ходу крича: "Казаки! Казаки!" Перед воротами ханского дворца, на каменном мостике, под которым журчал мутный поток, он осадил коня: ханские нукеры длинными копьями преградили ему дорогу. - Казаки! В Ак-Мечети казаки! - прохрипел салтан. - Быстро к хану! Бейте тревогу!.. Вот-вот они будут здесь! Нукеры посерели от страха. Один из них торопливо открыл ворота, а второй принялся изо всех сил колотить железным чеканом в большое медное било. Узкие улочки растревоженного Бахчисарая разом заполнились мечущимися людьми. Салтан въехал во двор ханского дворца. Страшное слово "казаки!" моментально облетело все закоулки и подняло на ноги всех от мала до велика. Со второго этажа по лестнице деревянной галереи быстро сбежал в золотистом шелковом халате хан Мюрад-Гирей. Увидев запыленного всадника на мокром от пота коне, кинулся к нему. - Что? - выдохнул испуганно. - Великий хан, казаки! - Где? - Перешли Альму и с минуты на минуту будут здесь! Я едва выскользнул из их рук! Все мои погибли... - О аллах! - Великий хан, дорого каждое мгновение! Не медли! Мюрад-Гирей повел округленными от испуга глазами на нукеров. - Коней! - закричал визгливым голосом. - Коней! Посадить всю мою семью на коней - и в леса! Живей! Ему подвели гнедого рысака. Не ожидая, пока другие члены семьи соберутся и сядут на коней, он вскочил в седло и ловко сунул в стремена мягкие, обшитые атласом комнатные туфли. Лопотал на ветру золотистыми полами роскошный халат. Блестела на солнце вспотевшая бритая голова. Тучи пыли вздымались из-под копыт ханского коня. Без оружия, без чалмы, плешивый, в цветастых шелковых шароварах и в таком же халате, грозный Мюрад-Гирей был похож не на хана-воина, перед которым трепетал весь Крым, а на обрюзгшего престарелого купца из Кафы или Гезлева. Перепуганные жители городка шарахались от его коня и жались к глиняным заборам. Следом за ханом мчались нукеры, ханские жены, сыны и дочки. Топот копыт, вопли, туча пыли и перьев от раздавленных конями гусей - все это нагоняло еще большую панику на бахчисарайских жителей, и так уже ошалевших от известия о нападении казаков, свалившихся как снег на голову. Со всех сторон слышались крики: - Казаки! - Урус-Шайтан! - О вай-вай, горе нам, правоверные! - О аллах! Люди словно обезумели. Кричали. Плакали. Умоляли ханских воинов не оставлять их на произвол судьбы. Но никто никого не слушал. Слепой животный ужас гнал хана, его бесчисленную семью, дворцовую стражу прочь из Бахчисарая. Скорее туда, в леса, темно-зелеными кущами лежащие по взгорьям и глубоким долинам! На яйлу*, а там - к морю, где всегда наготове стоят ханские корабли! ______________ * Яйла - плоская безлесная местность в Крымских горах. Едва успели последние беглецы укрыться в лесу, как в противоположной стороне, на севере, взвилась пыль - это мчались передовые отряды запорожцев. Хан в бессильной злобе скрежетал зубами. Страх и стыд переполняли его сердце. Почему перекопский бей вовремя не предупредил его об опасности? Или казаки уничтожили весь гарнизон Перекопа? О великий аллах! Теперь Урус-Шайтан со своими воинами прольет море крови правоверных! И ты допустил это, о великий аллах! Хан взглянул на свой расшитый халат, на мягкие туфли - и на него с новой силой нахлынул стыд. На кого стал похож? Как будет смеяться над ним султан Магомет, когда его соглядатаи, которыми наводнен Крым, донесут ему о позорном бегстве хана! Однако раздумывать некогда. Через полчаса казаки будут тут. - Вперед! - крикнул хан и быстро, первым понесся галопом прочь. Поздно вечером добрался он до Ялты, бросив поводья слугам, взбежал по трапу на галеру. Только здесь почувствовал себя в безопасности, немного успокоился. В любой миг галера могла отчалить от берега и выйти в открытое море, где никто уже не догонит ее... Но после недолгого размышления хан отменил приказ о выходе в море, он решил заночевать на корабле, не выходя из ялтинской бухты. Постепенно к нему возвращалась способность трезво рассуждать. Страх за собственную жизнь прошел, и он начал думать о том, как собрать войско, чтобы дать отпор Серко. Переодевшись в военную одежду, прицепив на бок саблю и засунув за пояс пистолеты, из жалкого беглеца вновь превратился в грозного хана, его голос, когда начал отдавать нукерам приказания, обрел обычную силу и уверенность. - Спасибо тебе, Гази-бей, за своевременное предупреждение! Ты спас нас всех. - Мюрад-Гирей покровительственно похлопал по плечу уставшего и убитого горем салтана. - О твоих детях позаботятся. А ты сейчас, несмотря на усталость, скачи в Алушту, поднимай людей. Пусть каждый, у кого есть конь и сабля, едет на яйлу! Оттуда мы ударим по казакам! Пускай алуштинский бей разошлет гонцов по побережью до Кафы с моим приказом собираться на яйле, и сам он вместе с войском завтра к полудню придет к истоку Салгира. Мы пойдем по долине на север и разгромим презренных гяуров! До поздней ночи хан направлял во все стороны гонцов и лазутчиков. Вошел к себе в каюту вконец обессиленный и тяжело упал на широкую, покрытую роскошным пестрым ковром тахту. 4 На следующий день в стан Серко на берегу Сиваша начали прибывать целые вереницы бывших невольников и невольниц. Мужчины, вооружившись татарскими луками и саблями, помогали запорожцам стеречь пленных, которых было почти столько же, сколько и освобожденных. Женщины и девушки, а также тумы - дети, родившиеся у невольниц от мужей-мусульман, пасли отары овец, табуны лошадей и стада коров. Эта военная добыча была крайне необходима для обратного похода казачьего войска - будет в дороге мясо, молоко, творог. В субботу утром прибыл отряд из-под Козлова. Не успела улечься радость от встречи и счастливого завершения похода, закончившегося взятием богатого приморского города и освобождением многих сотен невольников, как на юго-востоке показалась пыль: возвращался кафский отряд. Серко был доволен: пройдено пол-Крыма, освобождены тысячи людей, захвачено много пленных, которых со временем можно будет обменять еще на несколько тысяч невольников. Такого успешного похода запорожцев не было со времен Сагайдачного! Если бы вернулся сейчас отряд из Бахчисарая, то и домой можно уходить. Возле шатра кошевого, разбитого на невысоком холме, укреплен бунчук. Серко приказал джуре следить за тенью и отмечать ее камешками. Солнце взбирается все выше и выше - и тень укорачивается. Вот-вот упадет она на полуденную отметку... Серко начинает волноваться. Почему до сих пор нет отряда из-под Бахчисарая? Неужели с ним что-то случилось? Неужели Семен Палий, который заменил погибшего Шумило, не понял приказа кошевого? Правда, до Бахчисарая немного дальше, чем до Козлова и Кафы. И населен тот южный край гуще - потому и сопротивление врага могло быть сильнее... Но все это не оправдание! Приказ о возвращении в субботу к полудню был категоричным, и выполнять его необходимо во что бы то ни стало! Почему же задерживается Палий? Серко стоит перед шатром и всматривается в даль, в белесый, раскаленный нещадным южным солнцем горизонт. Но его старые, выцветшие глаза не видят там ничего, кроме дрожащего марева. Рядом с кошевым - атаманы и бывалые казаки. Все они не намного моложе Серко, и кошевой не очень-то полагается на их зрение. Вся надежда на молодого джуру. - Ну-ка, Ивась, смотри в оба! - приказывает молодику. - Не видать? Тот вытягивает шею, поднимается на цыпочки - обводит взглядом степь. - Кажись, идут! - радостно восклицает он. - Во-он там взвилось облачко на горизонте! Голос его, однако, еще не уверенный: может, то вихрь поднялся! Но облако серое растет - и сомнение исчезает. - Идут! Серко осеняет себя широким крестом. Крестятся и атаманы. - Слава богу! Можно трогаться домой! Однако радость оказалась преждевременной. Внезапно в степи взвился столб черного дыма. Это передовая застава подала знак: приближается неприятель. Серко сжал кулаки. Выругался. - Чертов сын Палий! Из-за него придется сшибиться с крымчаками... Говорил же - в полдень все должны быть здесь! Так на тебе! Нас тут пятнадцать тысяч, а у хана - тысяч сорок, почитай! Все молчали. Пристально вглядывались в тучу пыли, в которой уже видны татарские бунчуки и островерхие шапки кочевников. Туча медленно расползается, затягивая горизонт. - Что будем делать, батько кошевой? - спрашивает сухой, с щетинистыми седыми усами атаман Рог. - Может, отступим за Сиваш? Думаю, ордынцы не посмеют гнаться через Гнилое море... - Отступать поздно. Это будет уже не отступление, а бегство, - отвечает Серко. - И отряд Палия нельзя оставлять на погибель... Будем готовиться к бою... Нас пятнадцать тысяч. Да почти две с половиной тысячи бывших невольников, которые будут драться не хуже казаков, ибо не захотят снова попасть в неволю. Мы выбрали и укрепили выгодную позицию - хану остается атаковать нас только в лоб. Так встретим его огнем из мушкетов и фальконетов*. А басурманы страх как не любят, когда им палят прямо в лицо! Тогда они быстро показывают затылок!.. Идите, занимайте места! И без моего приказа в атаку не кидаться! ______________ * Фальконет (ист., воен.) - старинная мелкокалиберная пушка. Весь казачий лагерь сразу зашевелился. Запорожцы располагались в шанцах по куреням. К ставке Серко уже мчались гонцы и джуры с донесениями. Женщин и детей, а также пленных и военную добычу отвели к берегу и начали переправлять через Сиваш. На некоторое время над серой солончаковой степью, дышавшей горьковатым полынным зноем, воцарилась тревожная тишина. Ее нарушало только ржание казацких коней да плач белокрылых чаек. Серко стоял на кургане и следил за врагом, который быстро приближался. Уже и он своими старческими глазами хорошо видел разномастные бунчуки над отдельными чамбулами. Старый вожак давно потерял счет боям и победам. Летописцы Сечи свидетельствуют, что только больших боев он провел свыше полусотни и все их выиграл, а количество мелких стычек с врагами перевалило за полтораста. Бой был его стихией. Он привык к нему, как сапожник привыкает к запаху вара или пахарь - к скрипу ярма и шороху рала в колючей стерне... Бой был его ремеслом. И знал он свое ремесло досконально. Именно этим и объяснял кое-кто удивительную везучесть Серко: за последние двадцать лет он не испытал ни разу горечи поражения. Однако, когда ему говорили об этом, он насмешливо щурил глаза и скептически покачивал бритой головой. Серко лучше кого-либо другого знал, что одного только ремесла полководца мало, необходима еще выучка, мастерство всего войска и горячая вера каждого воина в своего атамана, глубокое убеждение в правоте дела, за которое они вместе бьются. Без них нет и победы. Именно так, самозабвенно верили казаки, восставшие крестьяне и горожане в Богдана Хмельницкого. Подобной веры и он, Серко, добивался у своих подчиненных. И кажется, достиг желаемого... Крымчаки остановились в полуверсте от казачьих шанцев. Над ними колыхались бунчуки и развевались знамена. Одиночные всадники вырывались из орды и мчались к казачьему лагерю. С безопасного расстояния они выкрикивали обидные ругательства и поворачивали назад. В звенящем от зноя небе кружатся вороны - извечные спутники войск и кровавых сражений. Запорожцы залегли, по своему обыкновению, тремя рядами: передний должен был вести огонь, два задних - заряжать мушкеты. В центре и на флангах Серко установил пушки, гаковницы и фальконеты. Пушкари зарядили пушки, приготовились выстрелить, как только ордынцы приблизятся на полет ядра. Хан медлил с атакой. Опытный воин, он понимал, что собранное наспех из разных мест войско может не выдержать первой стычки и повернуть вспять. Прямо на глазах запорожцев принялся перегруппировывать свои отряды, выставляя вперед вооруженных огнестрельным оружием сейменов. - Черт гололобый! - выругался Серко, наблюдая за маневрами хана. - Кажется, он всерьез принялся за нас. Думает раздавить одним ударом... Эх, был бы тут Палий! Как мне сейчас недостает его пятитысячного отряда... Эй, Ивась, коня! Джура подвел серого тонконогого коня. Придержал стремя. Думал помочь кошевому, но Серко отвел его руку, так как чувствовал на себе взгляды всего войска и не хотел перед боем показать, что его уже гнут к земле годы. Поэтому сел в седло сам. Лишь джура заметил, как напряглось тело старого атамана и с каким свистом вырвался воздух из его груди. Возраст брал свое... Серко поскакал перед шанцами. - Братья атаманы, молодцы, войско запорожское! - привычно обратился он к воинам. - Настало время, когда каждый из нас должен забыть обо всем на свете, кроме одного: как победить врага. Каждый из нас должен драться сегодня за двоих, ибо врагов - не скрываю этого - вдвое больше, чем нас. Но издавна известно, что смелый запорожец стоит трех ордынцев. Так разве дрогнет у кого сердце, опустятся ли руки, если на него нападут двое, а то и трое? Помните: Серко никогда не отступал! И неужели найдется среди вас хоть один, кто сегодня бегством опозорит мою седину, а на свое имя накличет вечное проклятие и презрение всего товарищества? Верю: не найдется такого... Знайте: с этого кургана, - он указал рукой туда, где стоял его шатер, - я сегодня увижу нашу славную победу над Мюрад-Гиреем или найду там свою смерть. Иного быть не может. За отчизну, за освобождение из неволи люда христианского мы все, братья, станем грудью против врага ненавистного, извечного! Победа или смерть! - Победа или смерть! - откликнулись воины. - Умрем, но не отступим! - Слава батьке нашему - Серко! Серко поехал дальше вдоль неглубоких шанцев, а воодушевленные его проникновенными словами запорожцы провожали взглядами своего любимого атамана, за ним они готовы были идти в огонь и в воду, от его слов каждый ощутил в себе такую силу, которую, казалось им, ничто на свете не сможет сломить. Объехав поле, где вот-вот должен был вспыхнуть кровавый бой, Серко повернул назад и поднялся на курган. Кошевая старшина и наказные атаманы Иван Рог и Иван Стягайло - они в случае смерти кошевого должны были заменить его в бою - посторонились, освободив место на самой вершине. - Глянь, Иван, к хану прибывает подмога, - тихо сказал Рог, показывая рукой через головы ордынцев, уже выстроившихся и ожидавших приказа атаковать. Действительно, с юга приближалось в туче пыли войско. - А может, это наши возвращаются? - Нет, Ивась ясно видит татарскую одежду на всадниках... Да и знамена их... О, я уже и сам вижу! - Да, да, и я вижу, - произнес Серко. - Ну что ж, вместо двоих на каждого из нас теперь будет по три врага. Только и всего! На лице кошевого не дрогнул ни один мускул. - Ты так спокойно говоришь, Иван! - воскликнул Стягайло. - Можно подумать, что наперед знаешь исход боя. - Отчего ж, знаю! - ответил Серко. - Мы сегодня или победим, или погибнем... Не будет иного. Мы не сдадимся - и потому я спокоен. Советую и вам, атаманы, так настроить себя... 5 Захватив улусы вдоль Альмы, Качи и Бальбека, Палий повернул назад, чтобы вовремя прибыть в стан Серко. И хотя торопился, так как времени оставалось мало, пошел по новой дороге: хотелось потрепать еще несколько улусов и освободить невольников. Путь его лежал из Булганака на Чатырлык, а уже оттуда - на Джанкой и Сиваш. Перед Джанкоем от взятого в плен чабана-татарчонка Палий узнал, что час или два назад здесь прошел хан с ордой. Худой, черный татарчонок стоял перед запорожцем, испуганно поводя узкими глазами, и часто стучал зубами. - Куда пошел хан? - Аллах свидетель, мурза, я не знаю, - пролепетал паренек и махнул рукой. - Туда куда-то... К Сивашу... - Сколько было воинов? - Не знаю, мурза... Много. - Ну, тысяча или десять тысяч?.. Или сорок? - Сорок, сорок, - закивал головой паренек. - Если б у меня было столько овец, сколько воинов у хана, то был бы я богаче самого падишаха, мурза! Палий задумался. Между плотно сведенными бровями четко врезалась глубокая морщина. Что делать? Как теперь соединиться с войском Серко? И чем больше думал, тем яснее становилось ему, что он допустил ошибку, избрав новый, более длинный путь. Если бы из Бахчисарая он направился на Ак-Мечеть, а оттуда прямо на Джанкой, то выиграл бы полдня и давно уже был бы в запорожском лагере. Сейчас же пробраться туда по голой крымской степи, где все видно как на ладони, просто невозможно. Ордынцы сразу заметят - окружат и уничтожат! И Звенигора, и Воинов, и Спыхальский молчали. Каждый размышлял о том же. Но никому и в голову не приходило осуждать опрометчивый поступок атамана. Виноваты были они все. Это угасающая надежда заставила их избрать другой путь для возвращения, проходивший по глубинным улусам, в которых, как им рассказали плененные татары и освобожденные соотечественники, томилось в неволе много христианского люда. Может, где-то там Златка и Стеха, надеялись они. Может, Гази-бей упрятал девушек подальше от глаз ханских мубаширов?* Так разве могли они вернуться на Украину, не убедившись, что там их нет? ______________ * Мубаширы (татарск.) - ханские сборщики подати, которые отбирали десятую долю добычи для ханской казны. Этот обратный путь принес отряду большую добычу: в степных улусах казаки захватили табуны коней, отары овец. Запорожцы освободили здесь сотни невольников и невольниц, а в Чатырлыке взяли в плен мурзу Измаила со всей его семьей. Однако все это не радовало Арсена и его друзей: в их сердцах погасла последняя надежда, потому что не нашли они тех, кого искали. Никто не знал и не слышал о девушках, значит, терялся единственный след... Положение становилось сложным. Отрезанный от своих отряд Палия мог стать легкой добычей хана. Трудно было предположить, что Мюрад-Гирей так быстро оправится после разгрома, соберет войско и пустится преследовать запорожцев. - Может, пробиваться через Перекоп? - неуверенно сказал Арсен. - У перекопского бея, думаю, не больше силы, чем у нас... И если мы ударим внезапно... - Нет, нет, - решительно возразил Палий, - через Перекоп мы не пробьемся! А если и пробьемся, то погубим половину людей... Кроме того, не забывайте, что кошевой ждет нас, ждет на подмогу. Он вынужден либо принять навязанный ханом бой здесь, в своем лагере, либо отступить за Сиваш. Но и тогда Мюрад-Гирей не отстанет от них, будет преследовать в ногайских степях. Чтобы спасти свое войско, кошевой должен будет бросить добычу, пленных, освобожденных невольников и стремительно бежать... Может случиться и худшее: наши не успеют перейти Сиваш, и хан принудит их начать бой... Если у хана даже не сорок, а тридцать тысяч воинов, то и это - большое преимущество над запорожцами... Мы обязаны помочь своим!.. - Тогда нужно придумать что-то такое, - покрутил растопыренной пятерней Спыхальский, - чтобы, прошу панство, оставить хана в дурнях! - Правильно, пан Мартын, - живо откликнулся Семен Палий. - И кажется, я придумал, как это сделать! - Как?! - в один голос воскликнули друзья. - Мы обманем хана. У нас много татарской одежды, знамен и бунчуков... - Значит, мы переоденем весь отряд? Теперь я понимаю! - обрадовался Роман. - В этом нет нужды. Достаточно переодеть три-четыре сотни и поставить их под ордынскими знаменами в голове отряда... - А если хан не поверит и пришлет своих гонцов? - спросил Арсен. Ясными серыми глазами Палий внимательно смотрел на товарищей, что-то соображая про себя. - Нам нужно опередить хана и убедить его, что идет к нему на помощь перекопский бей. - Тогда мне придется ехать к хану гонцом, - спокойно предложил Арсен. - Что ты, брат! - возразил Роман. - Тебя сразу же схватят. Погибнешь напрасно! - Да, одному ехать не годится, - поддержал Романа Палий. - Как бы Арсен ни переодевался, крымчака из него не выйдет... Но если он поедет с мурзой Измаилом... - С мурзой Измаилом? - Друзья не поняли Палия. - Да разве он согласится?.. А если и согласится, то лишь для того, чтобы все рассказать хану. - Ну, это мы еще посмотрим, - усмехнулся Палий и приказал трем сотням казаков переодеться в татарскую одежду. Переодевание не заняло много времени, и вскоре все тронулись в путь. Впереди развевались татарские знамена и бунчуки. За спинами казаков, выдававших себя за крымчаков, торчали луки, а сбоку - колчаны со стрелами. Этот передовой отряд загораживал собой остальных казаков, ехавших позади. Военную добычу, пленных и освобожденный ясырь оставили под охраной в неглубоком овраге. Когда на горизонте завиднелись неясные очертания орды, Палий приказал остановиться. К нему подвели мурзу Измаила. - Мурза, я вручаю сейчас тебе жизнь и смерть всех твоих родных и близких. Пожилой, кривоногий, но еще крепкий мурза, по-видимому, не совсем уразумел, чего от него хочет урусский атаман. Он часто-часто заморгал, потом поклонился низко: - Я слушаю тебя, ага. - Твоя судьба тоже зависит от тебя. - Как мне понимать это, высокочтимый ага? - Перед нами стоит с войском хан Мюрад-Гирей. Видишь? - Вижу. Пусть бережет его аллах! - Ты поедешь к нему. - Я? - У мурзы забегали глаза. - Что я там должен делать? - Ты должен будешь сказать хану, что тебя прислал перекопский бей, который идет ему на помощь. Спросишь, куда ему становиться с войском, и немедленно возвратишься назад. - О! - С тобою поедет турецкий чорбаджия Баяр. - Палий кивнул в сторону Звенигоры, который вырядился янычаром и накручивал уже на голову чалму. - Вай-вай-вай! - запричитал мурза Измаил. - Я понимаю, мурза, у тебя велик соблазн - остаться у хана. Но весь твой род в наших руках... жены, дети, старые родители. Если с головы чорбаджии Баяра упадет хоть волосок... - О аллах! - Мурза позеленел, вяло улыбнулся. - А если я откажусь поехать к хану? - Тогда мы тут же срубим тебе башку! Но семью это тоже не спасет. - О я несчастный! - Так ты поедешь, мурза? - Как я могу отказаться? - Вот и хорошо. Если все обойдется счастливо для нас, ты будешь свободен. - А семья? - Семья тоже. Обещаю тебе. - Вай-вай, о великий аллах! О несчастный я! - раскачивался из стороны в сторону мурза. На него никто уже не обращал внимания. Палий обнял Звенигору, поцеловал. - Трогай, Арсен!.. Прости, что посылаю тебя к черту в пекло, но сам видишь, иного выхода у нас нет! 6 Орда ждала приказа наступать. Мюрад-Гирей все еще колебался. В нем боролись два чувства: желание отомстить и страх. Жажда мести за разоренные улусы, за тысячи пленных, за позор, который он пережил во время бегства из Бахчисарая. Это чувство было в нем настолько сильно, что хан готов был немедленно бросить свои чамбулы на проклятого Урус-Шайтана, чтобы разбить его наголову. При этом он не думал, что Серко и его воины, как и весь народ урусов, имеют гораздо больше оснований ненавидеть крымчаков и мстить им не за один, а за сотни кровавых набегов на Украину, вытоптанную ордынскими конями. Сам хищник, он руководствовался законом хищников - нападать на слабого и убегать от более сильного. Но от необдуманного, опрометчивого нападения удерживал Мюрад-Гирея страх. Он боялся опытного казачьего вожака, боялся огнестрельного оружия запорожцев и особенно их артиллерии. Наконец, боялся испытывать судьбу вторично в течение одной недели: вдруг фортуна отвернется от него и сейчас? Что тогда? Когда хану доложили, что прибыли гонцы от перекопского бея, у него точно гора с плеч свалилась. - Слава аллаху, как раз вовремя! - воскликнул он, не скрывая перед мурзой Измаилом и турецким агой, которые поклонились ему, своего удовлетворения. - Сколько всадников бей привел с собой? - Пять тысяч, великий хан, - ответил мурза, радуясь уже тому, что разговор начал Мюрад-Гирей и приходится лишь отвечать на вопросы. - Почему же он сам не прибыл ко мне? Мурза не знал, что ответить, и только растерянно моргал. - Великий хан, - вмешался в беседу Арсен, - бей не хочет неосторожным маневром нарушить строй ханского войска, готового к бою... Он ждет приказа - где ему стать? - Это хорошо. Бей - опытный воин, - похвалил хан. - Передайте ему, чтобы присоединялся к моему чамбулу. Мы в центре нанесем Урус-Шайтану мощный удар, разобьем его лучшие курени, расколем его войско пополам... Но кажется, бей и сам уже поворачивает сюда, - добавил Мюрад-Гирей, всматриваясь в отряд Палия. - Нет, великий хан, он перестраивается, - возразил Арсен, опасаясь, что хан не отпустит их назад. - Да, да, - согласился Мюрад-Гирей. - Немедленно передайте ему, чтобы держался моего бунчука! Мы сейчас же начнем! - Хан, поднявшись на стременах, махнул саблей и крикнул: - Вперед, правоверные! Вперед, доблестные сыны Магомета! Смерть гяурам! Орда всколыхнулась и тяжелой лавиной двинулась на запорожцев. Мурза Измаил расширенными от ужаса глазами смотрел на бесчисленные чамбулы хана и думал: "О аллах, что будет со мною, если ты принесешь победу моим единоверцам и они узнают про мою измену? Мюрад-Гирей прикажет живьем сварить меня в котле. Вай-вай!" Он порывался было что-то сказать хану, но язык не повиновался ему. Мюрад-Гирей заметил душевные переживания мурзы, его необычную бледность и растерянность. - Что с тобою, мурза? Ты болен? - У него страшное горе, великий хан, - поспешил с ответом Арсен. - Урусы захватили в плен всю его семью... - Мы освободим их сегодня же! Не сомневайся в этом, мурза! - самоуверенно произнес хан. Мурза пошлепал губами, но Арсен дернул его за рукав. - Поехали! Нас ждут! Дорога каждая минута... Он хлестнул коней, и они поскакали от бушующей орды в степь, к стоящим в удалении казакам Палия. На полпути Арсен сорвал с головы чалму, взметнул ее вверх на острие сабли. Это был условный знак, что все в порядке - можно начинать атаку. И сразу же пятитысячный отряд пришел в движение, сорвался с места и, высоко подняв малиновые прапоры и сверкающие на солнце сабли, помчался на врага. - Мурза! - крикнул Арсен, придерживая коня. - Теперь ты свободен. Можешь ехать к своей семье! Я тебя отпускаю, но знай: жизнь и безопасность твоих родных зависит от того, не отнимет ли аллах у тебя рассудок. До сих пор ты вел себя разумно... - О аллах! - простонал мурза и быстро поскакал в сторону, чтобы успеть выбраться из узкого пространства, которое еще разделяло орду и отряд Палия. 7 Бой начался стремительной атакой татарской конницы. Многотысячная лавина ордынцев ринулась на неглубокие казачьи шанцы. Над степью поднялась пыль. Застонала земля. Грохот конских копыт отдавался даже на пологих берегах Сиваша. Опережая лавину, неслось грозное "алла", звеневшее натянутой струной и сжимавшее сердце. С высоты кургана Серко видел все поле боя. Он сразу мысленно отметил неслаженность татарской атаки. Казалось, что приказы к чамбулам доходили с запозданием, поэтому орда шла тупым клином, вернее, туго натянутым луком. "Мюрад-Гирей хочет рассечь наши силы надвое, - подумал кошевой. - Хитро, но не очень. Наши пушки заряжены картечью. Если метко пальнуть по коннице, то..." Он поднял шапку и махнул над головой. В тот же миг прогремел залп из пушек и мушкетов. Будто неведомая сила разом остановила передние ряды врага. Споткнувшись, тяжело упали на землю татарские кони. Через их головы полетели вниз всадники. Крики ужаса и боли понеслись над степью. Однако задние ряды, растоптав копытами тех, кто упал, продолжали неистово мчаться вперед. Серко второй раз махнул шапкой. Пушки молчали: пушкари еще не успели зарядить их. Зато дружно ударил мушкетный залп. И снова поредели ряды вражеских всадников, снова забились в смертных судорогах низкорослые лохматые лошади. Но залп не задержал атаки. Всадники неслись вперед и кое-где уже достигли казачьих позиций. И вдруг в тылу татарского войска затрепетали малиновые запорожские прапоры, раздался боевой казацкий клич: "Слава!" Вопль ужаса потряс ханское войско. Мюрад-Гирей побледнел. Проклятье! Как его обхитрили! Только сейчас ему стало понятно, почему заикался мурза Измаил и выглядел, как приговоренный к смерти. Гяуры принудили его стать на путь подлой измены! Что ж теперь делать? Атака почти захлебнулась, сотни воинов корчатся в страшных муках. И то, что чамбулы пока еще движутся вперед, не спасет дела. Из оцепенения его вывел голос Гази-бея. - Великий хан, позволь мне и салтану Бекташ-бею отбить атаку презренных гяуров, оказавшихся у нас в тылу. Пока ты будешь расправляться с Урус-Шайтаном, мы уничтожим тех! Мюрад-Гирею стало стыдно. Хотя хитрый Гази-бей ни словом не намекнул, что заметил испуг на лице своего повелителя, уже одно то, что его вассал проявил в критический момент больше мужества и самообладания, больно хлестнуло хана по самолюбию. Но он сказал, торопясь: - Да, да, салтан, атакуй и отбрось гяуров в степь. Не дай им соединиться с Урус-Шайтаном! Салтан Гази-бей отделился от орды и ринулся наперерез Палию. А Мюрад-Гирей начал поощрять своих воинов к новой атаке на позиции урусов. Тем временем в казачьем стане царило совсем другое настроение. Увидев, как позади орды внезапно появился отряд Палия, Серко возбужденно воскликнул: - Братья, Палий прибыл! Да еще как одурачил хана!.. Вот молодец! - И приказал джурам быстро мчаться по куреням и оповестить, что бахчисарайский отряд в тылу татар. - Как только я подам знак, всем конно атаковать орду! Джуры кинулись выполнять приказ кошевого. - Коня мне! - крикнул Серко. Ему подвели коня. Он вскочил в седло и выдернул саблю. Взглядом скользнул по черной массе крымчаков, которые уже не стояли стройными рядами, как это было перед боем, и не рвались безоглядно в атаку, как это было в начале битвы, а сбились в отдельные группы, которые, не имея от хана четких указаний, действовали каждая по своему разумению. Одни из них продолжали еще продвигаться вперед и вступали с запорожцами в рукопашную, другие остановились в нерешительности, не зная, что делать - атаковать дальше или бежать, третьи развернулись назад, чтобы отбить атаку запорожцев, которые неизвестно как оказались у них в тылу. Сердце старого кошевого радостно билось. Чаша весов явно стала клониться в его сторону. Как раз пора ударить так, чтобы ошеломить врага и заставить его показать спину. Он посмотрел на тылы ханского войска. Там разгорелась страшная сеча. И хотя сквозь пыль невозможно было увидеть что-либо определенное, было ясно: Палий своим неожиданным нападением разрушил боевые порядки ордынцев, сбил с них боевой задор. "Ей-богу, хорошо, сынок, что ты малость запоздал и выкинул такой фортель! - подумал о Палии Серко. - Зря я на тебя гневался..." Еще раз прогремел пушечный залп. А из мушкетов казаки стреляли теперь беспрерывно. Уже сотни лошадей и всадников лежали по земле перед шанцами, но новые и новые тысячи продолжали наседать на казачьи позиции и все чаще схватывались с запорожскими куренями врукопашную. Серко выждал еще некоторое время, пока не убедился, что большинство казаков уже сели на коней, а потом махнул саблей в сторону вражеского войска. Дружно, разом опустились длинные казацкие копья, и запорожцы тяжелой темной лавиной поскакали в атаку. Степь вздрогнула от грозного топота и крика. Крымчаки оказались между молотом и наковальней. Поначалу они пытались дать отпор, и много десятков запорожцев полегло от острых кривых сабель и тонких оперенных стрел. Но крымчаки уже утратили веру в победу. Слух о том, что в тылу появился большой казачий отряд, внес смятение, породил панику. Одиночные всадники начали разворачивать коней в степь. Мюрад-Гирей метался от одного чамбула к другому, но его голос терялся в криках, топоте, лязге сабель, ржании коней. Ханские военачальники - калга, салтаны, мурзы - тоже не могли уже справиться со своими людьми. Наспех собранное войско без четкого руководства распадалось. Запорожцы не ослабляли натиска. Сам Серко кинулся в гущу боя. Его высокий конь появлялся то в одном, то в другом месте, где было трудно. - Дружней, сынки! - гремел голос кошевого. - Отомстим хану за прошлогоднее нападение на Сечь! За кровь товарищей наших и всего люда христианского... Достаньте мне, детки, самого хана, я побалакаю с ним в Сечи по-нашему, по-запорожски... А потом отошлю в Москву - царю в подарок. Если ж кто зацепит его саблей, тоже будет неплохо... Вперед, братчики! Вперед! Враг не выдержал и покатился назад. Напрасно злился и ругался Мюрад-Гирей, напрасно размахивал саблей и грозил своим воинам страшнейшими карами. Ему никто не повиновался. Ужас овладел правоверными, заставляя искать спасения в бегстве. Захваченный неудержимым потоком поддавшихся панике воинов, Мюрад-Гирей завертелся в неистовом круговороте и вынужден был отступать вместе с войском. А когда услышал, как кто-то из запорожцев выкрикнул его имя, страх сковал его сердце. С этого момента он перестал думать о войске, ударил коня под бока, чтобы поскорее вырваться из тисков Урус-Шайтана. Ему посчастливилось проскочить узким проходом, остававшимся еще между казаками Серко и Палия. Но с него не сводили глаз бывалые запорожцы, знавшие хана в лицо. - Хлопцы, ловите хана! - крикнул Метелица. - Тикает, клятый! Звенигора со Спыхальским первыми кинулись вслед за беглецом. Им на помощь помчались десятки палиевцев. Конский топот, казачьи крики, свист летели вслед хану и заставляли его все глубже втягивать голову в плечи. Спас хана сильный, быстроногий конь. Прижав уши, вытянувшись как струна, он постепенно уходил все дальше и дальше от преследователей, пока большой чамбул, отступавший с правого фланга, не перерезал путь запорожцам. Арсен со своими спутниками с ходу врезался в гущу вражеских всадников, но те не приняли боя. Заслонив собой хана, они повернули коней и поскакали вслед за ним. - Сбежал, шелудивый пес! - сетовал Спыхальский. - Жаль! Вот была бы добыча! Еден шанс был в жизни самого хана поймать! Эх! Арсен с друзьями потешались над искренне расстроившимся товарищем. - Брось сокрушаться, пане-брат! Добычи и так достаточно! - Добыча, - недовольно бурчал поляк, - то все воронье, а тутай беркута из рук выпустили! Когда еще доведется встретиться с ним с глазу на глаз? - Не тужи, сынку, - хлопнул по спине пана Мартына Метелица. - Вот прибудем в лагерь, покажу тебе такую лялечку*, что враз забудешь про хана, чтоб он скис! ______________ * Лялечка (укр.) - куколка. - Что ж то за лялька? - оживился Спыхальский. - Эге-ге, такую кралю вызволил я в Ак-Мечети, что тебе, пан Мартын, и не снилось! Ну, раскрасавица, белолицая, очи голубые-голубые, как даль небесная, а косы - мягче пряжи льняной, право... К тому ж твоя землячка. Должно, и шляхтянка даже... Эх, будь я помоложе, ни за что б не отдал никому. Но увы! Вот и поступаюсь тебе великодушно. Враз забудешь своего хана, говорю. - А и вправду, Мартын, - засмеялся Роман. - Бери панну, коли дают! Может, это счастье твое? - А я что, разве отказываюсь? - подморгнул лукаво пан Мартын. - Дзенькую бардзо, батько Корней! Хан, конечно, хорошо, а панна, всем известно, лучше! Возбужденно переговариваясь, вспоминая самое яркое из только что пережитого боя, друзья медленно приближались к лагерю. Запорожцы хоронили убитых, подбирали раненых, готовились к далекому обратному пути. Под вечер, перебредя Сиваш, они вступили в неоглядные, поросшие ковылем ногайские степи. 8 Возвращались не торопясь, так как не боялись погони. Хан с остатками своего войска вряд ли посмел бы гнаться за ними. А ногайцы, кочующие между Сивашем и Днепром, напуганные разгромом крымских улусов, сами убегали, чтобы не стать добычей казаков. Когда солнце начало садиться за зыбкий небосклон, запорожцы остановились на ночлег. Лошади, коровы, отары овец паслись вдоль берегов почти пересохшей степной речушки. А люди рвали ковыль, бурьян, готовили себе постели. Кашевары разожгли костры и варили пшенный кулеш с бараниной. До самых сумерек лагерь шумел. Казаки ужинали вместе с освобожденными пленниками и пленницами, рассказывали разные бывальщины, разыскивали земляков. И только поздно вечером улеглись спать прямо под яркими летними звездами. Спыхальский с Метелицей весь вечер бродили по огромнейшему лагерю, пытаясь найти освобожденную польку. - Черт ее знает, куда она девалась! - бурчал Метелица, недовольный тем, что вместо отдыха вынужден слоняться в поисках какой-то шляхтянки. Спыхальский упрашивал: - Ну пройдемся еще вот тут, вдоль долины, не сидит ли где возле костра? И они шли дальше. Подходили к каждой женщине. Но Метелица по-прежнему не мог признать своей "пленницы". Утром, когда лагерь снялся с места и растянулся по степи нескончаемой вереницей, в которой было не менее тридцати тысяч человек, Спыхальский снова подъехал к Метелице. - Поедем, батьку... Может, и найдем тоту пташку! - Вот пристал! - пробурчал казак. - Далась она тебе! - Не сердись, батьку... Для тебя она лишь одна из вызволенных полонянок, а для меня - землячка. Я на родине не был уже вон сколько лет... Знаешь, как мне не терпится перекинуться родным словом с землячкой? - То-то и оно, что с землячкой... Да еще с такой!.. Они пустили коней рысью и поехали к группе освобожденных невольников. Здесь были женщины и дети, парни и пожилые мужчины, даже старые, изможденные деды - с Дона, из Москвы, Польши и Литвы, но больше всего с Украины. Некоторые провели в неволе год или два, другие - все десять, а то и пятнадцать лет. У большинства на лицах отпечаток страдания и... радость. Радость долгожданной свободы, что прилетела на быстроногих казацких конях. Но были и такие, кто не скрывал печали и отчаяния. В их глазах стояли слезы, а из груди то и дело вырывались вздохи. - Что это они? - спросил Спыхальский. - Поди ж, не в неволю идут! - Э-э, сынок, у каждого своя доля, - задумчиво проговорил Метелица. - Одному неволя - лютая недоля, а другому - мать родная... Глянь на ту женщину с черноголовым хлопчиком, она, видать, жена татарина, а хлопчик, ее сын, - тум, иначе - полутатарин-полухристианин... Как ты думаешь, хотелось ей лишиться мужа, отары овец, табуна коней, виноградников и бахчей и идти на свою, уже такую для нее чужую и далекую землю, где у нее, может, нет ни кола ни двора? Вот она и плачет, но идти обязана... - Гм, и верно, то, что мы называем волей, для нее оборачивается неволей... И много таких? - Кто знает... Пожалуй, немало. Они ехали медленно и внимательно всматривались в каждое женское лицо. Метелица напрягал память. Перед ним всплывали только голубые, полные страха глаза да буйные шелковистые волосы, обрамлявшие красивую головку. Но разве среди тысяч женщин только у нее голубые глаза и русые косы? Вон сколько их!.. Как же узнать полячку? Над бесконечной колонной висела тонкая сизая пыль. Палящее солнце немилосердно жгло худые жилистые шеи мужчин, потные спины женщин и открытые головки детей. Идти было нелегко. Мучила жажда. Над ровной, как стол, степью дрожало марево, а в чистом, безоблачном небе спокойно и торжественно проплывали ширококрылые коршуны. Спыхальский потерял уже надежду, что Метелица узнает его землячку, и потому равнодушно ехал следом. Вдруг позади него раздался громкий женский крик. Пан Мартын вздрогнул, как от удара. Ведь это же голос, которого никак не ожидал услышать в этой дикой степи! Он стремительно повернулся. На него смотрела его жена Вандзя. Татарская одежда и какая-то грязная тряпка на голове совсем изменили женщину, но голос, глаза... Пан Мартын даже зажмурился от неожиданности, не веря самому себе. Не сон ли это? Откуда здесь могла взяться Вандзя? Как она попала сюда? - Вандзя! - Он пулей слетел с коня. - Вандзя! Это ты? Золотко мое дорогое! Вандзя стояла, пораженная не меньше, чем Спыхальский. Если бы пан Мартын не был так взволнован, он смог бы заметить, как побледнели у нее щеки, во взгляде что-то дрогнуло, промелькнуло испуганно и тут же исчезло. - Мартын! - прошептала женщина. - О Мартын! Он схватил ее на руки, прижал к груди. - Вандзя! Любимая моя! Разрази меня гром, если я надеялся здесь встретиться с тобой! - Я тоже не ожидала... Вокруг них стали собираться люди. Ошарашенный Метелица от удивления рот раскрыл: "его" шляхтянка оказалась женой Спыхальского!.. Старый казак долго скреб затылок, а потом хлестнул коня и помчался к товарищам, чтоб рассказать поскорее такую необычайную новость. Спыхальский опустил Вандзю на землю, увидев, что на них обращены любопытные взгляды людей, и, не выпуская ее руку из своей, пошел рядом с ней. Выяснилось, что Вандзя уже много лет была в неволе. Когда султан Магомет брал Каменец, несколько татарских чамбулов напали на Галицию и Польшу, тогда и попала она к ним в плен. - Если б я знал, что ты в Крыму, я, не мешкая ни минуты, пошел бы с товарищами вызволять тебя, моя милая!.. У Вандзи вырвался тяжкий вздох, и в голубых глазах задрожали слезы. Мартын расценил это как проявление сожаления по утраченным на чужбине годам, как укор судьбе, так несправедливо и жестоко обошедшейся с ней. Он обнял жену за плечи, горячо прошептал: - Не плачь, Вандзюня, не убивайся! Горе позади, все будет хорошо... - Ах, Мартын, ты ниц не розумиешь! - всхлипнула она. - Что я должен понимать? Мы вместе - для меня этого достаточно. Теперь мы всегда будем вместе, счастье мое! Поедем в наш Круглик... - Там ничего не осталось: все сожжено. - А мы отстроим! Поставим еще лучший дом... - Нет, Мартынчик, не поеду я... - Что? - воскликнул ошеломленный Спыхальский. - Почему? - Кроме тебя, там у меня никого нет... - Кроме меня, говоришь? А кто тебе еще нужен, моя ясочка? - У меня дети, Мартын, - чуть слышно сказала Вандзя. - Холера ясная, какие дети? Откуда? Кровь кинулась ему в лицо, и оно побагровело. Губы задрожали, а руки помимо воли схватили Вандзю за плечи. Не владея собой, он взревел: - Откуда, спрашиваю? Вандзя вырвалась из его рук, гордо вскинула голову. - Не кричи, Мартын! Сам мог бы догадаться, что таких женщин, как я, в неволе не посылают доить кобылиц или полоть бахчу... - Значит, ты... - Да, я стала женой салтана. - О Езус! - А что мне оставалось делать? Виновата я в том, что меня схватили в нашем Круглике, как беззащитную овцу, и завезли в чужой далекий край? Не ты ли должен был защитить меня? Но вы сдали туркам Каменец и сами оказались в неволе... Так почему теперь ты обвиняешь меня? Спыхальский бессмысленно смотрел на жену, не в силах до конца осознать, что произошло. Так внезапно, в один миг разбилось его счастье, о котором он грезил все эти долгие тяжкие годы, рухнули надежды на будущее, взлелеянные в черном мраке каторжных ночей, когда у него было одно-единственное утешение - эта мечта... - Где ж эти... дети? - глухо спросил он. - В Крыму... Салтан, наверно, спас их, моих двух хлопчиков. - А может, они погибли? - Нет, не верю! - крикнула Вандзя. - Не говори так! Не поверю, пока сама не смогу убедиться... Я видела, как он ускакал с ними! - У нас будут наши дети, Вандзюня. - Как знать, будут ли... Ведь не было... А те, двойняшки, уже есть, и я их безумно люблю! Слышишь - люблю! - Ты забудешь их. - Кого? Детей?! Ты думаешь, что говоришь? - Холера ясная! Но ты должна ехать домой! - Я и еду, - безразличным тоном произнесла Вандзя. Пан Мартын вздохнул и ничего не ответил. АРКАН ВЬЕТСЯ... 1 Диван* собрался после обеденного намаза** в малом тронном зале. За окнами сияло палящее солнце, и от горячей духоты поблекли, увяли листья деревьев, а здесь было прохладно и приятно пахло розовым маслом. ______________ * Диван (ист.) - правительственный совет турецкого султана. ** Намаз (перс.) - мусульманская молитва, которую читают пять раз в день. На расшитых золотом и серебром мягких миндерах*, набитых промытой верблюжьей шерстью, сидели наивысшие сановники Османской империи. Немые, безъязыкие черные рабы-нубийцы в белых как снег тюрбанах и таких же белых балахонах бесшумно появились из-за шелковых дверных драпировок и поставили перед каждым тонкой работы пиалу с холодным шербетом. ______________ * Миндер (турецк.) - подушка для сидения. Но никто к шербету не притронулся. Речь шла о важных для будущего Порты делах. Говорил великий визирь Кара-Мустафа. Он утверждал, что этот год для урусов станет катастрофическим. В Валахии стоит готовое к походу, отдохнувшее за зиму и заново оснащенное всем необходимым большое войско. Его должны поддержать Крымская и Аккерманская орды. Правда, недавний налет запорожцев основательно подорвал силы Мюрад-Гирея, но через месяц он сможет, с помощью аллаха, восстановить их и поставить под свой бунчук не менее тридцати - сорока тысяч всадников. Крымчаки ворвутся по Муравскому шляху на Левобережье, карающей бурей промчатся по земле казаков и ударят в тыл урусским войскам, обороняющим свою древнюю столицу Киев. - Я с войском подойду к Киеву с юга и смету его с лица земли! Учиню разгром пострашней, чем при Батые! Я не оставлю там камня на камне! Я не пощажу, как это сделал Батый, их Софию! Она станет мечетью, северной Ая-Софией, оплотом магометанства на диких сарматских землях! А тех урусов, которые не сдадутся, мы утопим в Днепре! - закончил паша Мустафа и низко поклонился султану. - Знамена ислама начнут реять над половиной земель урусов! - Это нужно сделать как можно скорее, - проговорил с трудом султан: он уже вторую неделю был болен. - Нам предстоит большая война на западе. Король Ляхистана вместе с Венецией и австрийским цесарем, как докладывают наши лазутчики, готовит против нас крестовый поход!.. Потому и должны мы одним ударом разгромить урусов, а вторым, еще более могучим, - австрийцев и их союзников... Тогда вся Европа будет у моих ног! - Инчалла! Да свершится воля аллаха! - закивали бородами советники султана. - Покончить с урусами одним ударом! - Неплохо бы перед походом провести глубокую разведку, выведать силы урусов и их укрепления, - предложил константинопольский паша Суваш. - Мы не можем опять, как в прошлом и позапрошлом году, идти вслепую... Замечание задело визиря за живое. Позапрошлогоднее поражение его не касается - оно лежит на совести Ибрагим-паши. Но прошлогоднее... Неужели паша Суваш считает, что в прошлом году он, великий визирь, потерпел поражение под Чигирином? Ведь Чигирин пал! Его уже нет. Он больше не существует... Разве это не победа? Однако ничего подобного визирь вслух не произнес, он знал, что паша Суваш не одинок в мысли, будто в прошлом году урусы остались непобежденными, знал, что глубоко в душе так же думает и султан. Потому ответил сдержанно: - Вскоре, выполняя мой приказ, Буджакская орда ударит по Киеву, потреплет его околицы и разведает силы урусов... Султан утвердительно кивнул. Потом поднялся сухой, с темным, изборожденным глубокими морщинами лицом великий муфтий. Сложив молитвенно руки, он поклонился султану и сказал: - Я осмелюсь напомнить повелителю правоверных и всему дивану вот о чем: в тылу наших войск до сих пор остается Запорожская Сечь, это проклятое гнездо гяуров-разбойников, смертельных врагов ислама... Их главарь Урус-Шайтан Серко, воспользовавшись тем, что во время войны Крым, Буджак и все Причерноморье останутся без войск, может напасть на поселения правоверных, как он уже делал это... Или же вырвется в море на своих судах-чайках и сожжет приморские города Крыма и самой великой Порты. - Мы не должны допустить этого! - сухо сказал султан, раздосадованный упоминанием о запорожцах, которых он не раз грозился уничтожить, стереть с лица земли, но живущих до сих пор и наносящих ему чувствительные и тягостные для султанского престижа удары. - Что думает предпринять великий визирь? - Я уже послал отряды для восстановления Кизи-Кермена и других крепостей в устье Днепра. Эти крепости закроют запорожцам выход в море, а их гарнизоны перекроют путь в Крым и Буджак! Великий муфтий удовлетворенно склонил голову, опять молитвенно сложил перед собою руки. - Пусть славится имя пророка! Смерть гяурам! - Великий султан, - вновь поклонился визирь Мустафа, - паша Галиль доносит из Камениче*, что гетман и князь Украины Юрий Ихмельниски не сумел завоевать доверия своего народа. Он сидит в Немирове, как на вулкане. Население восстает, бежит из Подолии... Однажды случилось так, что какие-то разбойники даже самого гетмана бросили в яму, в которой он держал преступников. И только Азем-ага освободил его оттуда... Я не жду от Ихмельниски никакой помощи, ибо гяурское войско при нем насчитывает всего сотню бродяг. А нам приходится держать там больше тысячи воинов, чтобы охранять его от повстанцев и от соблазна перекинуться к урусам или к полякам... ______________ * Камениче (турецк.) - Каменец-Подольский. - А что, есть доказательства такого умысла? - Пока нет, но... - Прикажи паше Галилю и Азем-аге, чтоб не спускали глаз с него! Нам нужно его имя... Как приманка. Но если что-либо будет замечено за ним... - Ясно, мой повелитель. Султан встал, давая понять, что разговор окончен. 2 После похода на Крым Серко похудел, как-то поблек и быстро начал стареть. Под глазами залегли синие тени, на шее и лице резче обозначились морщины. А глаза, еще до недавнего времени светившиеся молодецким блеском, вдруг погасли, померкли. Никто не мог понять, что произошло с ним. - Заболел наш батько, - перешептывались казаки. - Жаль старика, - сокрушались многие. А те, кто был ближе к кошевому, рассказывали: - Не спит ночами, стонет, молится... Просит бога принять его душу... Видать, отжил наш батько свое... Душа и тело хотят отдыха... Однако грозные события, надвигавшиеся на родную землю, заставляли старого кошевого забывать про свои болезни и душевные переживания и заниматься военными и хозяйственными делами. Каждый день с раннего утра до позднего вечера он был на ногах: советовался со старшинами, писал письма, заглядывал в мастерские, где изготавливалось оружие, порох и ядра, в кожевенные и тележные мастерские, торопил плотников, которые чинили старые и ладили новые челны, проверял, сколько пороха, олова и оружия на складах, сколько муки и солонины в кладовых. С молодиками в легком челне объезжал Войсковую Скарбницу - ближайшие острова, где в потайных местах скрыта была запорожская флотилия, хранилось оружие и на которых за многие годы казаки построили небольшие укрепления, защищающие подступы к Сечи. Как-то джура позвал к кошевому Арсена и Палия. - Садитесь, сынки, - указал старый атаман на лавку, когда казаки переступили порог войсковой канцелярии. - Хочу с вами малость погуторить... Арсен и Семен Палий примостились у края стола на лавке с резной спинкой, выжидательно смотрели на Серко. Выглядел кошевой действительно плохо: лицо землисто-серое, заостренное, как после болезни, а из-под сорочки на спине выпирали острые лопатки. - Вот что, сынки, - остановился перед казаками кошевой. - Настало время, когда каждый день можно ждать непрошеных гостей. Есть верные вести, что турки начали восстанавливать крепости Ислам-Кермен и Кизи-Кермен... Зашевелилась Аккерманская орда... Очухался от нашей встряски хан Мюрад-Гирей и собирает под свои знамена остатки своего войска... Но нам не известно, что сейчас делает и что замышляет визирь Кара-Мустафа. А это наш главный враг, и мы должны знать о нем все... - Каким образом, батько? - удивился Палий. - Нужно ехать в Немиров и Каменец... Только там можно добыть необходимые сведения. - Поеду я? - встрепенулся Арсен. - Да, сынок, поедешь ты, - твердо сказал кошевой. - А что же мне?.. - Палий был немного растерян. Серко улыбнулся доброй стариковской улыбкой: за последнее время он еще больше полюбил этого умного и отважного казака. - Подожди, не спеши, полковник, будет и тебе работа... Подберешь себе сотни две добровольцев - этакий летучий полк - и проводишь Арсена до Немирова. Мы, то есть я, киевский воевода Шереметьев и гетман, должны точно знать, когда выступит Кара-Мустафа. Все, что узнает Арсен, ты немедленно передашь куда следует... Без нужных вестей не возвращайтесь! - Понятно, батько, - ответили казаки. - Погодите, это еще не все... Что-то нужно решить с Юрком Хмельницким. Брать его кровь на свою совесть не хочу. Хватит ее с меня... Память о Богдане не позволит мне отдать такой приказ. Но и мириться с тем, что этот изверг вытворяет на Подолии и на Правобережье, тоже нельзя... Надо устроить так, чтобы ему стало жарко в Немирове... Ему и его союзникам... - Восстание? - сверкнул глазами Палий. - Да, восстание! А твой полк, Семен, поддержит повстанцев, станет их опорой. - Постигаю. - Но не только восстание... Неплохо бы было вбить клин между Юрком и турками. Бывает, что одно слово может сделать больше, чем тысяча сабель... Об этом пускай Арсен со своими болгарскими друзьями помозгует... - Постараюсь, батько, - откликнулся тот. - Нам все ясно. - Ну, а коль понятно, так идите собираться! Чтоб завтра были в дороге! 3 Киев кишел военным людом. Из России по Днепру и Десне плотогоны перегоняли строительный лес, ладьи с железом, войсками, оружием. С Левобережья гетман Самойлович прислал несколько тысяч казаков и еще больше крестьян для выполнения землекопных работ. Днем и ночью на Печерске и Зверинце не утихал людской гомон. Там возводились высокие земляные валы, упрочняемые частоколом, пушкари устанавливали на них пушки, в предполье казаки сооружали волчьи ямы... Укреплялся старый город. Весь Подол тоже был обнесен палисадом. Через Днепр впервые с тех пор, как он нес свои воды, у Киева перекинули большой наплавной мост на байдаках*. Ширина моста такая, что по нему могли ехать сразу четыре ряда возов. ______________ * Байдак (укр.) - большой челн, на котором плавали по рекам и по морю. Генерал Патрик Гордон, или, как его теперь звали, Петр Иванович Гордон, который руководил всем этим огромным строительством, едва успевал побывать за день всюду, где велись работы. Печерские ретраншементы* и мост были в центре его внимания. Особенно мост: вот-вот должны были подойти основные силы с Левобережья. Десятки тысяч воинов, тысячи возов и тысячи голов скота нужно было быстро, без задержки переправить на правый берег. Кроме того, он задумал так укрепить подходы к мосту, чтобы враги не сумели его разрушить или сжечь... Потому и носился непоседливый генерал на высоком тонконогом коне с одного конца города в другой, и везде его острый глаз замечал то, чего не могли или не хотели заметить иные, а резкий его голос подгонял нерадивых. ______________ * Ретраншемент (воен.) - военное укрепление позади главной позиции, усиливающее внутреннюю оборону. Но, несмотря на занятость, генерал нашел время, чтобы позаботиться о семье Арсена. Он послал в Новоселки с припасами Кузьму Рожкова - после чигиринской осады держал его при себе, - и тот в один прекрасный день вернулся в Киев с Иваником, который взял самых сильных лошадей и воз побольше в надежде чем-нибудь поживиться. Не заезжая на генеральский двор, они направились к Софии, побродили перед вычурными домами киевских вельмож, спустились на Подол. Большой шумный город произвел на Иваника сильное впечатление. Сияющие золотом купола церквей, каменные дома, просторные лавки, где можно было купить еду, соль, оружие и сбрую, нарядно одетые горожане и горожанки - все вызывало у него восторг и удивление. Он только причмокивал, глядя на сверкающие топоры и блестящие лопаты, тяпки, серпы и острые лезвия кос, на хомуты и шлеи с уздечками, издающие запах свежевыделанной кожи, то и дело хлопал руками по пустым карманам. - Ай-ай-ай, досада какая, знаешь-понимаешь!.. Все тут есть, кроме птичьего молока. Лишь чепухи не хватает - деньжат. Ай-ай-ай, ни одного шеляга, как на грех, не завалялось в кармане... Тьфу! Кузьма посмеивался про себя, так как знал, что генерал Гордон уже приказал выдать ему деньги и приготовить на складе самый необходимый хозяйственный инвентарь. А кроме того, и соли, и муки, и вяленой рыбы... Радость Иваника была безмерна, когда вечером он увидел такое богатство. - Как бы оси не поломались, - покачивал головой стрелец, видя, как Иваник с жадностью хватает из кладовой всякие железки и укладывает на телегу. - Не поломаются! Они у меня дубовые, знаешь-понимаешь, - отвечал Иваник. - А поломаются - новые в дороге вытешу! Утром следующего дня он должен был выехать домой. Но это было как раз воскресенье, и когда в церквах зазвонили колокола к заутрене, Иваник почесал затылок и сказал: - А что, знаешь-понимаешь, быть в Киеве и не заглянуть в Киево-Печерскую лавру?.. Кузьма, поведи, будь другом! Они спустились в Крещатый яр, на дорогу, ведущую через Угорское к лавре. Стояло солнечное погожее утро. В яру, среди густой зелени, куковала кукушка, звенели птичьи голоса. В раскидистых ветвях цветущих лип гудели пчелы, а над всем этим плыл колокольный звон: дзень-бом, тили-бом, дзень-бом, тили-бом!.. Дорога выпетляла вверх, на Угорское. Отсюда уже виднелись золотые кресты Успенского собора, руины оборонительных стен, которые со времен нападения Батыя оставались невосстановленными. Старая и Новая Печерские слободы. И вдруг звуки колоколов оборвались. А с валов ретраншемента залпом ударили пушки, послышались далекие крики. - Праздник какой или что? - всполошился Иваник. Кузьма побледнел. Нет, ради праздника из пушек не палят. К тому же ретраншемент еще не закончен и не все пушки установлены... Неужели нападение? Сомнения его рассеялись, когда от лавры донеслись тревожные звуки набата. Большой колокол бил часто, как на пожар: бом-бом-бом! Эти звуки ледяным холодом проникали в самое сердце и разрастались в нем черным ужасом. - Людоловы! - воскликнул Кузьма, выхватывая саблю. - Проклятье! Беги, Иваник! От Новой слободы прямо на них мчались всадники, на скаку выпуская в сторону лавры тучи стрел. Очевидно, они прорвались через Зверинец, где строительство валов только начиналось, и, смяв малочисленную стражу, наводнили Печерск. Спасения не было. Иваник тоже выхватил саблю. - Беги! Я прикрою тебя, Кузьма, знаешь-понимаешь! Задержу их! Беги в заросли на склонах Днепра! - крикнул он. - Я виноват, что потащил тебя сюда... Зачем обоим погибать! Кузьма и не думал спасаться бегством. - Да беги же, холера ясная! - воскликнул Иваник, не замечая, что перенял от Спыхальского его излюбленное ругательство. Но бежать уже было поздно. Ордынцы стремительно приближались. В воздухе просвистели стрелы, и одна из них впилась Иванику в руку. Он неуклюже взмахнул высоко поднятой саблей, вскрикнул и стал медленно оседать на землю. На белой полотняной рубахе быстро расплывалось красное пятно. - Зинка! - позвал Иваник. - Спаси! Погибаю... Кузьма нагнулся, чтобы вытащить стрелу, но не успел: прошелестел аркан и обвился вокруг шеи, затягиваясь. Кузьма задохнулся, выпустил саблю из руки и упал рядом с Иваником. - Прикончить их, батько? - услышал Кузьма юношеский голос. Рожков открыл глаза. Над ними стояли два всадника: один молодой с хищной улыбкой, второй - пожилой человек с густой черной бородой. - Не нужно, Чора, - ответил старший. - За них на невольничьем базаре дадут кое-что... Прикажи связать их! - Хорошо, батько, - сказал молодой и крикнул воинам: - Эй, люди, свяжите их и отправьте в наш стан! Людоловы длинными узкими сыромятными ремнями из невыделанной лошадиной шкуры связали руки Иванику и Рожкову. И тут же нагайки хлестнули их по плечам. Пленники вскочили на ноги. Тугой аркан потянул их за собой... Набег продолжался недолго. Орда налетела внезапно, как вихрь среди ясного дня, но, получив отпор, начала сразу отступать, захватив сотни пленных и подпалив несколько строений. Казаки и стрельцы повсюду выбили ордынцев за границы города, и они, промчавшись по околицам, вскоре исчезли, оставив после себя трупы, пожарища и плач родных по убитым и по угнанным в плен. КАМЕНЕЦ 1 Отряд Палия остановился в чаще Краковецкого леса, самого крупного на Подолии в те времена. Лес не только мог защитить от постороннего глаза и внезапного нападения врага, летом он был для воинов родным домом со щедрым столом. Здесь можно было пасти коней, строить курени и без опасений разводить костры. В лесу водилось множество всякой дичи: зайцы, дрофы, гуси, косули, лоси, медведи. Кроме того, земля была сплошь усыпана ягодами, а на кислицах и диких грушах плодов - как росы поутру. Выбрав у ручья под горой, где били ключи, ровное местечко, Палий приказал казакам ставить курени, а сам подошел к Арсену, который стоял в сторонке с Романом и Спыхальским. Неподалеку на сломанном дереве сидела похудевшая, загрустившая Вандзя. Опустив голову, она потупила взгляд в землю и, кажется, ничего не замечала вокруг. - Ну вот, панове-братья, юж и наступило время нашей разлуки, - с грустью сказал Спыхальский. - Отсюда мы сами будем добираться до Львова... Жаль мне расставаться с вами, но должен... Он обнял Арсена, ткнулся колючими усами в его щеку и тихо прошептал: - Эх, и люблю тебя, холера ясная!.. Нех буду песий сын, коли лжу молвлю... Люблю, как брата... Жалко, Златки и Стехи нема! Но надеюсь - найдутся они... Пан Мартын отст