ие войсками союзников. С возвышенности ему и его штабным офицерам было видно все поле боя. Поэтому прибывающих с донесениями гонцов он, прекрасно понимая обстановку в том или ином месте, сразу же отправлял назад с новыми приказами. Во второй половине дня, когда османам, несмотря на ожесточенные атаки, нигде не удалось добиться успеха, король вдруг почувствовал, что чаша весов истории, творившейся здесь усилиями и муками десятков тысяч людей, постепенно начала склоняться в его сторону. Об этом говорили многие признаки, которые замечал искушенный глаз старого полководца, - и то, с какой твердостью союзники отбили все атаки противника, и то, как заторопились, засуетились вражеские отряды, стоявшие в резерве Кара-Мустафы, и даже то, каким одухотворенным, счастливым было лицо сына Якова, когда он пронесся во главе гусарской хоругви в атаку, отсалютовав отцу саблей. В четыре часа Собеский неожиданно увидел на левом фланге какое-то странное движение в лагере противника. Заметались и стали отступать янычары. Темными волнами выплескивались они из шанцев, в беспорядке, словно охваченные ужасом, бежали в тыл, сминая резервы, стоявшие позади, увлекая их за собой. Потом забеспокоился, зашевелился хан с ордой и тоже кинулся наутек. Король не мог понять причины такого поспешного бегства, но не очень-то задумывался над этим. Нужно было немедленно закреплять успех. Разослав гонцов с приказом решительнее атаковать противника по всему фронту, он сел на коня и во главе двух гусарских хоругвей помчался вперед. 11 Арсен проехал мимо редутов, где пушкари насыпали защитные валы, к хайлигенштадтскому ущелью, с холма внимательно рассмотрел позиции янычар и лагерь крымских татар в тылу у них, а потом, оставив в кустах коня, прыгнул в овраг. Быстро пошел по нему, как только позволяли деревья и густой кустарник. Здесь было безлюдно, тихо. Пахло сыростью и грибами. Правее, в зарослях, мирно бормотал небольшой ручеек. Даже не верилось, что наверху, в нескольких десятках шагов, тысячи воинов по обе стороны оврага копают шанцы, устанавливают пушки - готовятся к битве. Сумерки густели, и вскоре наступила ночь. Он не мог сбиться с дороги, знал - овраг выведет его в расположение войск союзников. Шел долго, на ощупь, натыкаясь на деревья и падая. Около полуночи его остановил окрик немецкого часового: - Вер ист да?* (* Вер ист да? (нем.) - Кто идет?) - Не стреляй, я свой! - ответил Арсен на ломаном немецком языке. Он вылез из чащи и оказался на поляне, где горел костер, вокруг которого спали солдаты. Часовой провел его к офицеру. Тот, узнав, что перед ним сам Кульчицкий, о котором в союзных войсках уже ходили легенды, спросил: - Чем могу служить? - Мне нужно видеть главнокомандующего, - потребовал Арсен. Офицер растерялся. - О! Майн готт, это невозможно. Ночь! - Как же быть? Утром будет поздно... - Арсен сокрушенно покачал головой. То, что он задумал, нужно было начинать сейчас, немедленно. Офицер молчал. Красноватые отсветы огня выхватывали из тьмы его худощавое, с белесыми бровями лицо и грустные глаза. - Может, отвести тебя к нашему оберсту?* - сказал он в раздумье. (* Оберст (нем.) - полковник.) Арсен пожал плечами. - С ним я буду говорить так же, как и с тобой. Ты по-нашему - ни гугу, я по-вашему - с пятое на десятое. Вот если бы мне к полякам! Или к казакам... - К казакам? Так они же здесь - рядом. Соседи. - Неужели? - Арсен не мог скрыть радости. - Веди меня к ним скорее! Казаки только что прибыли и расположились во второй линии, в резерве. В их лагере, как и повсюду, горели костры. Кашевары варили кулеш и кашу. Никто еще не спал. Одни копали волчьи ямы, другие обтесывали колья для них, некоторые кормили коней. У Арсена радостно забилось сердце - свои! Он отпустил офицера-немца и направился к костру, над которым висел на треноге черный казан. У котла, с огромным половником в руках, суетился маленький казачок-кашевар. - Готов уже, знаешь-понимаешь! - прищелкнул он языком, отведав горячее кушанье. - Кулеш вышел на славу! Даже Зинка дома, в печи, не сварит такого! Арсен усмехнулся - да это ж Иваник! И, схватив кашевара в охапку, поднял над землей, закружил вокруг костра. - Иваник! Вот не ожидал встретить тебя аж под самой Веной! Здорово, брат! Иваник задрыгал ногами. - Арсен! Да неужто это ты, знаешь-понимаешь? - И закричал во всю мочь: - Братцы, сюда! Арсен Звенигора объявился! Батько Семен! Роман! На его крик отовсюду торопились казаки. Первым прибежал Роман - обнял побратима, прижал к груди. Подошел Семен Палий. - Батько! - бросился к нему Арсен. - Как хорошо, что ты здесь! - Я тоже рад видеть тебя в добром здравии! Да еще в янычарской шкуре! Значит, у тебя что-то на уме?! - А как же! Есть тут совсем рядом глубокий овраг. Я только что добрался по нему из лагеря Кара-Мустафы. Вот если бы взять нам тысячи две хлопцев да прокрасться в тыл к басурманам - был бы знатный переполох! Палий не сводил пристального взгляда с молодого друга. - Ты уверен, что это удастся? - Конечно, можем и головы сложить... Но если повезет, то будем на коне! - Гм, заманчиво... Нужно только поставить в известность главнокомандующего. К счастью, его посланец здесь. Пошли к нему. - И Палий, хитро прищурившись, направился к своей палатке. Арсен и Роман шагали за ним. Возле палатки на разостланном плаще кто-то крепко спал, раскинув руки. Мощный храп, разносившийся чуть ли не на всю поляну, свидетельствовал о беззаботном сне человека. - Пан, вставай! - громко произнес Палий. - Так и царство небесное проспишь! Но тот и ухом не повел. Тогда Палий толкнул королевского посланца носком сапога под бок. Посланец что-то пробурчал, отмахнулся рукой, как от надоедливой мухи, повернулся на бок и опять захрапел. Арсену показалось знакомым это бормотанье, но не успел он смекнуть, что к чему, как Палий, рассердившись, бесцеремонно затормошил спящего и наградил его солидным тумаком. Храп сразу прекратился. Человек зашевелил усами. - Какая там холера толкается? Иль захотелось пану разумнику отведать моих кулаков? Арсен хлопнул себя руками по бедрам: ведь это же Спыхальский! И как это он не узнал друга? - Будет тебе, пан Мартын! Вставай! Спыхальский подскочил, как ужаленный. - Арсен? Холера ясная! Чего сразу не разбудил? Мне, дружище, как раз приснилось, что мы с тобой... - Постой, постой, пан Мартын, - остановил его Палий. - Потом сны расскажешь. А сейчас - поезжай к королю! - С чего бы это? Палий объяснил. - Ни за что! - неожиданно заявил Спыхальский. - Мне да не пойти с вами? Такому не бывать! И не проси, батько. Не поеду. Посылай кого хочешь другого... К королю каждому дорогу покажут. Палий подумал, добродушно сказал: - Черт с тобой! Оставайся. Пошлю кого-нибудь из казаков... - И обратился к сотникам: - Хлопцы! Поднимайте людей! Половина останется здесь, а остальных я беру с собой. Да поживее, время не ждет! Поедим кулеша - и айда! - Батько Семен, возьми и моих донцов, - попросил Роман Воинов. - Опасаются хлопцы, что, приехав от самого Дона на Дунай, в настоящем деле не побывают... Палий посмотрел на Арсена. Тот утвердительно кивнул головой. - А с конями по оврагу они проберутся? Нам не помешал бы летучий конный отряд. - Думаю, проберутся. - Тогда готовь своих донцов! - коротко приказал полковник Роману. Через час две тысячи пеших казаков и отряд с лошадьми в поводу спустились в овраг и двинулись вслед за Арсеном Звенигорой. Шли осторожно друг за другом, растянувшись на полверсты. Сначала ночная тьма, а потом утренний туман и непроглядные заросли леса надежно скрывали их от постороннего глаза. После восхода солнца ударили пушки, затрещала ружейная стрельба, воздух наполнился ревом тысяч людских голосов, лязгом оружия и топотом конских копыт - и казаки пошли смелее. Если бы кто и услыхал их теперь, то не придал бы этому значения, поскольку вокруг все ревело, грохотало, земля сотрясалась от взрывов бомб. Наконец Палий приказал остановиться, а сам с Арсеном пошел на разведку. На опушке леса влезли на высокий дуб с сухой вершиной и, примостившись так, чтобы видно было во все стороны, начали наблюдать за полем боя. Оба понимали, что сил с ними немного и вводить их в дело можно не раньше того, как битва достигнет наивысшего напряжения, когда один внезапный удар может стать решающим. В ожидании проходили часы. Солнце поднялось в зенит. Повсюду бурлил страшный бой. Хотя на правом фланге турки отступили до самых стен Вены и осажденные могли уже перекликаться с солдатами Карла Лотарингского, еще рано было говорить о победе. Палий видел, что у Кара-Мустафы в тылу стоят свежие резервы - полки янычар и крымская орда, которые, вступив в битву, склонят чашу весов на свою сторону. Именно они и привлекали все его внимание. Особенно опасными были янычарские бюлюки, засевшие в шанцах второй линии обороны. Глубоко зарытые в землю, они занимали очень выгодную позицию, поддерживаемую несколькими батареями пушек. В лоб взять их было просто невозможно. За ними, в широкой долине, притаилась орда, и Мюрад-Гирей, выполняя приказы Кара-Мустафы, посылал в места, находящиеся под угрозой, многочисленные конные отряды. Эти силы могли решить исход всей битвы. Когда солнце начало садиться за Венский лес, ослепляя войска противника, Палий понял, что наступил благоприятный момент. - Пора, Арсен! Они быстро спустились вниз. Палий собрал сотников. - Ну, хлопцы, слушайте внимательно: к шанцам янычаров подползать с тылу осторожно, скрытно, чтоб ни одна собака не заметила нас! В шанцы врываться, как черти, - с криком, свистом, мушкетной стрельбой. Побольше шума! Побольше гвалта! Чтобы хорошенько напугать янычар! Понятно? - Поняли, батько! - И знайте - отступать нам некуда. Забрались мы на самый край света, до дома далеко. И путь к нему лежит только через победу. Иначе - всем смерть... Поэтому смело, без страха - вперед! Сотня за сотней. Рубите идолов! Не жалейте! Они сюда не в гости пришли, а по чужую землю, по чужое добро. А мы на чужой земле защищаем свою. Поэтому, братья, забудем про страх! Помните мудрую древнюю присказку смелых: или пан - или пропал! - Помним, батько! - Тогда выводите сотни на опушку! А ты, Роман, - обратился Палий к Воинову, - со своими донцами жди моего сигнала. Как услышишь казацкую сурму*, вихрем вылетай из засады, промчись вдоль шанцев - порубай тех, кому удастся удрать от наших сабель, а потом ударь во фланг хану Мюрад-Гирею! Татары ой как не любят фланговых ударов. (* Сурма (укр.) - труба.) - Хорошо, батько! Сделаю. - Ну, с богом! Двадцать казачьих сотен быстро просочились сквозь заросли, и вышли на опушку. Отсюда, прячась в ложбинках, среди виноградников и садов, проникли в тыл янычарам. Арсен шел впереди в своем янычарском одеянии - указывал путь. Все складывалось как нельзя лучше. Двух или трех янычар, случайно наткнувшихся на казаков, сняли точными выстрелами из мушкетов. На эти выстрелы никто из турок не обратил внимания среди общего шума. Палий поднял шапку - махнул. - Начинай, хлопцы! Казаки вынырнули из укрытий и поползли к шанцам и артиллерийским редутам. Арсен, Иваник и Спыхальский не отставали от полковника: они договорились оберегать его в бою. Вот и шанцы! До них - несколько шагов. Янычары заняты кто чем: одни наблюдают за боем, медленно приближающимся к ним, иные - полдничают, третьи - дремлют на солнышке... Никому из них, пожалуй, и в голову не приходило, что сегодня они примут участие в деле. Вот-вот уже вечер накроет осеннюю землю туманными сумерками - и бой сам по себе затихнет... И вдруг из тыла, откуда воины падишаха совсем не ожидали нападения, раздался боевой клич казаков, и сотни их, стреляя из пистолетов и мушкетов, размахивая саблями, ринулись в шанцы! Многие янычары, даже не успев понять, кто напал на них, полегли в первые же минуты. Другие в ужасе заметались по позиции. Крики отчаяния, мольба о пощаде взлетели над артиллерийскими редутами и траншеями. Артиллеристы прежде всех кинулись бежать. За ними - янычары. Страх ослепил их - бежали кто куда: к передовым линиям, к городским валам, а большая часть - в направлении, где стояла крымская орда. Как раз эту картину и наблюдал Ян Собеский. Арсен сбросил шапку и бешмет, чтобы свои не приняли его за янычара, и в одной сорочке носился по шанцам, стараясь не потерять из виду Палия, - рубил, стрелял, отбивался. Его сабля разила без устали, не знала промаха. Не одна янычарская голова скатилась под ноги, в траву, не один враг, ползая на коленях, молил: "Аман! Аман!"* (* Аман (тур.) - пощада, помилование.) Не отставали от Арсена и Спыхальский с Иваником. Спыхальский рычал, как разъяренный лев, его громоподобный голос перекрывал шум боя. Иваник кричал тонко, бесстрашно кидаясь на любого, кто оказывался перед ним. Все вокруг было завалено трупами. Земля - залита кровью. Янычары уже не сопротивлялись. Оставшиеся в живых мчались прочь с истошными воплями: - Ойе, правоверные! Казаки в тылу! Спасайтесь!.. Палий приказал трубачу подать сигнал Роману Воинову. Ярким бликом вспыхнула на солнце медная сурма. Зычный призывный звук эхом прокатился над полем боя и достиг опушки, где донцы ждали своего часа в засаде. Сверкая саблями, со свистом и гиканьем выскочили они на равнину, неудержимым вихрем промчались над траншеями и апрошами*, догоняли удирающих янычар, многих посекли и дружно повернули во фланг татарам. (* Апроши - вспомогательные ходы сообщения между окопами, траншеями.) Мюрад-Гирей боя не принял. Внезапный прорыв казаков в самом центре, на всю глубину турецких позиций ошеломил его. Орда, вздымая тысячами конских копыт густую пыль, бросилась бежать, топча всех на своем пути. Наперерез орде от красного шатра метнулись несколько всадников, и среди них в белой абе*, разукрашенной драгоценными камнями и расшитой канителью, в белом тюрбане сам Кара-Мустафа. (* Аба (тур.) - плащ.) - Остановитесь! - кричал он, нещадно нахлестывая коня. - Куда же вы? О аллах! Но орда промчалась мимо него, не замедляя бега. За ордой подались спахии, открывая позиции перед гусарами Собеского. Следом за янычарами второй линии и татарами сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее начал отступать весь правый фланг турецкого войска. Напрасно Кара-Мустафа метался среди бегущей толпы, напрасно просил остановиться, угрожал, умолял... Ничто не помогало! Охваченное ужасом войско откатывалось с позиций со скоростью неудержимой лавины. Конница топтала пехотинцев - только бы вырваться из лагеря на широкий простор. Пехотинцы бросали пушки, ружья, шатры, одежду, награбленное в походе добро, оставляли раненых и больных - спасались кто как мог. Возчики, фуражиры, пастухи, маркитанты и цирюльники тоже, побросав все - палатки, возы, лошадей, волов и верблюдов, - мчались на восток, подальше от Вены. Поняв, что битва проиграна и что его самого вот-вот могут схватить воины противника, Кара-Мустафа со свитой и личной охраной кинулся наутек с поля боя. Нахлестывая коня плетью, галопом проскакал он мимо своего шатра, мимо гордого бунчука, высившегося над ним, проклиная в мыслях и хана, и пашей, и трусливых воинов - недостойных защитников знамени аллаха. Обуреваемый злостью и страхом, великий визирь, как самый последний трус, позорным бегством спасал свою жизнь. В турецкий лагерь вступали союзные войска. Король Ян Собеский с гусарами захватил красный шатер, а в нем - знамя пророка. На второй же день он отослал его с Таленти в подарок папе римскому. В казне великого визиря было найдено пять миллионов гульденов. Два миллиона король оставил себе, три - передал австрийцам. Турки бросили в своем лагере пятнадцать тысяч шатров, сто шестьдесят пушек, огромное количество ядер и другого военного снаряжения, сотни мешков кофе. Груды тел пленных, зарезанных при отступлении, убитых турецких воинов загромождали всю местность вокруг Вены, и от этого воздух был наполнен нестерпимым трупным смрадом. Собеский приказал отвести войска в поле, подальше от города, и расположился там лагерем. 12 Через два дня, спустившись по Дунаю из Линца, под гром пушечной пальбы в Вену въехал император Леопольд. С ним прибыли и члены верховного совета. Держался император надменно, будто сам только что одержал победу над врагом. Ходил по Вене гоголем, важно выставив вперед свой круглый живот. Вечером, на заседании верховного совета, Леопольд оказал высочайшие почести военному губернатору столицы генералу Штарембергу, подарил ему усадьбу и значительную сумму денег. Штаремберг был рад, но чувствовал себя неловко, так как никто из полководцев, даже Карл Лотарингский, награжден не был. Немного погодя старый генерал осмелился просить только за одного Кульчицкого, рассказав о его смелых подвигах и необычайной находчивости. Леопольд подумал и изрек: - Думаю, этот поляк будет весьма доволен моей милостью: я дарю ему дом в старом городе, вблизи собора святого Стефана, а также весь запас кофе, захваченный в турецком лагере. Там его, как говорят, сотни мешков... Почти все пивоварни в Австрии разрушены противником, пива мало - так пускай твой Кульчицкий в подаренном ему доме откроет кофейню и приучает моих подданных к этому вкусному и полезному напитку! Штаремберг поморщился, хотел было возразить, что многие австрийцы в жизни своей, пожалуй, не выпили и чашечки кофе, за исключением разве что самого императора с его семьей, и потому Кульчицкий вряд ли будет иметь от этого подарка хоть какую-нибудь выгоду. Однако, боясь разгневать императора, промолчал... Карл Лотарингский как почетный гость верховного совета держался с достоинством, шутил, улыбался, но Штаремберг видел, насколько глубоко он уязвлен тем, что его обошли наградами и почестями. Только великосветское воспитание да прирожденное чувство юмора помогли герцогу скрыть обиду. Все сознавали эту несправедливость, но никто не осмелился указать на нее императору. Никто не хотел во время всеобщего триумфа по поводу непредвиденной и, что греха таить, мало ожидаемой победы над громаднейшим войском Кара-Мустафы попасть в немилость... Наконец возник вопрос, как отметить Яна Собеского. - Я послал к нему адъютанта с сообщением, что хочу встретиться с ним завтра и поблагодарить его за ратные труды, - сказал Леопольд. - Но как принимать победителя? - С открытыми объятиями! - воскликнул прямодушный Карл Лотарингский. - Как же иначе? Он спас Вену и всю Австрию! Леопольд нахмурился. - Удостоить его императорских почестей? Я император по роду, наследственный, а он - король выборный. Разница, как видите, большая! - Но он не жалел собственной жизни и жизни своего сына, спасая империю вашего величества! - не сдавался Карл Лотарингский. - С саблей в руке он шел впереди войска, показывая пример бесстрашия и самоотверженности! Леопольда передернуло. Кажется, этот французик намекает на то, что сам австрийский император, пока длилась осада Вены и не закончилась генеральная битва, отсиживался в Пассау и Линце? - Мы воздадим должное нашему брату, королю польскому, - заявил он, чтобы прекратить неприятную беседу. 13 Войска выстроились на Эберсдорфской равнине, в полутора милях от Вены. На правом фланге стояли австрийцы и немцы, на левом - поляки и казаки. Собеский со своими гетманами и командующими союзного воинства ждал императора в центре, перед строем всей армии. Из Швехатских ворот на красивом тонконогом, белой масти коне выехал Леопольд со своей свитой и направился к группе всадников, возглавляемой королем Речи Посполитой. Когда он проехал половину пути, ему навстречу двинулся в сопровождении сенаторов и гетманов, немецких курфюрстов, герцога Лотарингского и сына Якова Ян Собеский. Император и король съехались на середине широкой равнины. Не слезая с коня, Леопольд произнес на латыни короткое поздравление королю по случаю победы и пожал ему руку. Речь была сухой, без эмоций, без тени теплоты, на которую надеялись и король, и союзные полководцы, словно говорилось не о славной победе, а о каком-то будничном деле. Да и длилась она не более трех-четырех минут. Польские сенаторы переглянулись с удивлением и возмущением, лица их начали багроветь. Такое приветствие походило на плохо скрытое пренебрежение. Немецкие курфюрсты были обижены еще больше, нежели поляки: император без единого ласкового слова поблагодарил вообще "немецких друзей", которые "помогли" австрийцам разбить ненавистного врага. Создавалось впечатление, что австрийский двор специально хочет уменьшить значение вклада союзников в общее дело победы. Ни словом не обмолвился Леопольд о Карле Лотарингском, будто вовсе не он возглавлял австрийскую армию. Герцог кусал губы: это было прямое оскорбление и унижение! Ян Собеский - тоже на латыни - поздравил Леопольда с победой, отметил героизм и самоотверженность воинов, искусство полководцев, в особенности герцога Лотарингского, а потом прибавил: - Ваше величество, пользуясь случаем, хочу представить вам моего сына Якова, который проявил истинную доблесть, не раз обагрив свою саблю вражеской кровью. Я горжусь таким сыном! Король ждал, что император в присутствии австрийской знати и немецких курфюрстов, а главное - при польских сенаторах обнимет королевича, приголубит и поприветствует как будущего зятя. Но Леопольд лишь едва кивнул головой, скользнув холодным равнодушным взглядом по вспыхнувшему лицу молодого Собеского. За своей спиной король услышал грозное покашливание братьев Сапег, недовольное ворчание Станислава Яблоновского. А казачий полковник Семен Палий, не сдержавшись, выругался вполголоса по-украински, полагая, что его никто здесь не поймет: - Ну и гусь, черт бы его побрал! И где он только был, когда тут пушки гремели? Обида сжала сердце Собескому. Ему вдруг стало ненавистным выхоленное, надменное лицо Леопольда. "Ничтожество! - подумал он со злостью, едва сдерживая себя от вспышки негодования, чтобы не нарушить торжественную церемонию. - Трус несчастный!" Но рассудительность превозмогла. Король холодно сказал: - Ваше величество, возможно, захочет увидеть мою армию? Вот мои гетманы - они вам ее покажут! - С этими словами он развернул коня и вместе с сыном поскакал прочь. Император тоже тронул коня и поехал вдоль фронта. Два следующих дня в союзных войсках царило подавленное настроение. Польские сенаторы, магнаты, даже простые жолнеры открыто возмущались недостойным поведением императора Леопольда, требовали от короля немедленного возвращения на родину. Курфюрст Саксонский поднял по тревоге свои войска и отправился домой. Баварцы и франконцы колебались. Только Ян Собеский, стараясь унять клокотавший в душе гнев, силой разума овладел собой и неуклонно стоял на том, что союзные войска должны довершить начатое дело: догнать Кара-Мустафу и добить его! - Панове, - доказывал он шляхетному панству, - мы воевали не за императора, а за Речь Посполиту! Мы воевали за Вену, чтобы Кара-Мустафа не появился под Краковом или под Варшавой! Неужели вам это не понятно?.. Как же мы, зная, что у визиря хотя и основательно потрепанное нами, но все еще большое войско, как же мы можем спокойно возвращаться домой? Нет! Враг в панике - нужно его уничтожить! На этом я настаивал и буду настаивать! Визирь еще опасен, и если мы дадим ему время собрать остатки войска в кулак, то совершим непоправимую ошибку не только перед отчизной, но и перед будущими поколениями; родившись рабами, они проклянут нас за то, что мы, имея возможность, не разгромили врага окончательно! Королю удалось все же убедить воевод и сенаторов. Стали готовиться в поход. В день выступления польского войска от императора прискакал гонец. Он привез письмо с извинениями Леопольда за свою бестактность и драгоценную шпагу от него в дар королевичу Якову Собескому. Поляки двинулись на Пресбург (Братиславу), где соединились с большим отрядом казаков, приведенных Куницким, а оттуда, дождавшись Карла Лотарингского, - на Гран (Эстергом). Там, как доносили разведчики, турки перешли на левый берег Дуная и заняли предмостное укрепление в Паркане. 14 - Арсен, холера ясная, ты стал настоящим богатеем! - гремел Спыхальский, переходя вместе с казаками из одной комнаты дома, подаренного императором, в другую. - Вот бы такую хату тебе в Фастове! Дом действительно оказался большим. Штаремберг от имени императора вручил Кульчицкому-Арсену ключи от него. Из турецкого лагеря австрийские солдаты привезли оставленный турками кофе - несколько сотен мешков - и сложили в подвале и в задних комнатах первого этажа. Арсен только посмеивался. Что ему делать с домом и с кофе? Иваник развязал один мешок - зачерпнул горсть коричневых зерен, кинул одно в рот. Сплюнул. - Тьфу, какая гадость, знаешь-понимаешь! Чтоб у того императора язык отнялся, когда он надумал наградить тебя, Арсен, черт знает чем! Не мог, скряга, отмерить ковш золотых! Сам отсиживался, когда мы кровь проливали, за тридевять земель от Вены - и захапал три миллиона гульденов! А герою Вены - на тебе, боже, что мне негоже! - Нет, не говори, Иваник! - возразил Арсен. - Вот мы сейчас с Яном заварим кофе - попробуешь. Турки не дураки, у них на каждом углу кофейня. Кофе - божественный напиток. - И обратился к Кульчеку: - Ян, приведи-ка пленного! Кажется мне, он мастер на все руки. Думаю, что и кофе сумеет сварить. Кульчек привел пленного турка. Высокий, худой, горбоносый, он со страхом вошел в большую комнату, в которой за столом на мягких стульчиках сидели казаки. А когда увидел дородного, грозного на вид Метелицу и не менее грозного Спыхальского, встопорщившего свои острые усы, задрожал как осиновый лист. - Аман! Аман! - забормотал он, решив, наверное, что его здесь хотят убить. Но к нему подошел Арсен, положил руку на плечо, заговорил по-турецки: - Не бойся, почтеннейший! Никто не жаждет твоей крови. Поверь мне. - О! Эфенди так хорошо говорит по-нашему... Неужели меня и впрямь не зарежут? - Не зарежут, не зарежут, аллах свидетель! Как тебя звать? - Селим, эфенди. - И кем же ты был в Турции, пока тебя не забрали в армию? - Кафеджи, эфенди. - Что? Кафеджи? - удивился Арсен и повернулся к друзьям. - Вы слышали? Он мастер варить кофе! Вот это повезло! - И снова обратился к турку: - Кофе нам сваришь? - Еще бы, эфенди! Я этим занимаюсь двадцать лет. Меня и в плен взяли только потому, что я молол зерна и не видел, как наши отступают... - Вот и чудесно. Тогда свари нам, Селим, кофе. Да такой, чтоб аромат пошел по всей Вене, а мои друзья полюбили его на всю жизнь! У турка радостно заблестели глаза. Ему стало ясно, что ничего плохого эти люди не замышляют. - Я мигом! Где кухня? Ян Кульчек повел его в глубь дома. Вскоре оттуда донесся приятный запах. Послышалось звяканье посуды. Забулькала жидкость, которую разливали по чашкам. Не успели казаки рассказать друг другу о своих приключениях за последние два дня, не успели похвалиться добычей, доставшейся им в турецком лагере, как расторопный чех внес на широком деревянном блюде несколько чашек с ароматным напитком, а на фарфоровой тарелке - поджаренные, румяные гренки. - Ого-го! Да это ж, прошу добрейшее панство, и вправду вкусно! Разрази меня перун, если вру! - воскликнул Спыхальский, запихивая в рот хрустящую гренку и запивая ее кофе. - Конечно, это не вареный мед, каким меня угощали на Украине, но все же... - И верно, не мед! - пробасил Метелица. - Однако пить можно... Сквозь распахнутые окна густой аромат кофе полился на улицу, и там стала собираться толпа: солдаты и офицеры, мастеровые, подмастерья, чиновники и студенты, ремесленники и их ученики - те, кто еще несколько дней назад защищал город. Арсен, сидевший у окна, видел, как они принюхиваются к приятному запаху. Что это? Откуда? Один горожанин что-то сказал, но Арсен не понял. К окну подбежал в белом поварском колпаке Ян Кульчек. - Здесь харчевня? Можно заходить? - обратились к нему. - Не харчевня, а кофейня, - ответил Кульчек. - Кофейня Кульчицкого! - Что это такое? - спросил седоусый человек в заляпанной краской одежде. - Чем тут торгуют? - А вот попробуйте, герр! - Кульчек протянул ему через окно чашку кофе и гренку. Тот понюхал, осторожно отхлебнул глоток, а потом с удовольствием выпил все. - Гм, вкусно! Клянусь святой Магдалиной, вкусно! - проговорил он, возвращая Кульчеку чашку. - Если нальешь, парень, еще одну, то я тебе над входом, вон там, у самого фонаря, намалюю вывеску. Как ты сказал: кофейня?.. - Кофейня Кульчицкого! - Так и намалюю: "Кофейня Кульчицкого". Согласен? - Согласен, герр. - И Ян подал ему еще одну чашку кофе с гренкой. Маляр выпил, раскрыл свой ящик, достал кисти и краски. - Вынеси лестницу, пожалуйста! Кульчек метнулся куда-то и притащил лестницу. Седоусый привычно взмахнул кистью - и над дверями начали появляться большие - в пол-аршина - буквы. Не прошло и десяти минут, как люди, запрудившие улицу, с удивлением читали свежую надпись: "Кофейня Кульчицкого". Наиболее нетерпеливые пытались зайти, но Кульчек, загородив двери, не пускал. - Завтра, завтра приходите! Сегодня еще ничего не готово! А завтра наварим кофе два котла - на всех хватит! Были бы только у вас денежки! Арсен с казаками сперва посмеивался над выходкой Яна, но потом, когда толпа, узнав, что полакомиться сейчас не удастся, постепенно разошлась, неожиданно заявил: - Послушай, Кульчек! Почему бы тебе и в самом деле не стать хозяином этой кофейни? А? - Как это? Она не моя, а твоя, друг! - Видишь ли, я не намерен жить в Вене. Наше войско выступает в поход - и я с ним... Так что становись, брат, Кульчицким! Разница невелика: Кульчек - Кульчицкий... Не один же я заработал этот дом и этот кофе! Вместе с тобой! Так и скажу генералу Штарембергу... Ладно? Ян Кульчек обнял Арсена, прослезился. - Брат, как же это?.. Где это видано, чтобы бедный, бесправный чех, которого австрийское панство и за человека не считает, стал вдруг богатеем и владельцем прекрасного дома с кофейней в самой Вене, неподалеку от дворца императора? Нет, не верится... - Пройдет время - поверится. - А как же ты? - Обо мне не волнуйся! У меня другой путь... Если судьба, вопреки всему, еще раз забросит меня в Вену, то, думаю, ты, Кульчек, не откажешь тогда мне в удовольствии - нальешь чашечку вкусного, ароматного кофе? Ян был так взволнован, что вновь бросился обнимать Арсена. - Не называй меня Кульчеком. Отныне я - Кульчицкий. Ян Кульчицкий! Хорошо звучит? Тебя всегда буду рад видеть. Только бы ты сам не забыл меня, брат! - Он еще раз крепко обнял Арсена и неожиданно добавил: - А Селима я оставлю у себя. Так варить кофе, как он, здесь никто не сумеет. Потом, может, и сам научусь... БУДУТ ПТАШКИ ПРИЛЕТАТЬ... 1 Не дожидаясь Карла Лотарингского с австрийцами и баварцами, Ян Собеский решил одним ударом захватить Гран с крепостью, в которой засел сильный турецкий гарнизон, или хотя бы разгромить молодого пашу Кара-Магомета, закрепившегося с семью тысячами спахиев в пригороде Грана - Паркане. - Ваша ясновельможность, Гран и Паркан взять нелегко, - пытался отговорить короля от поспешного наступления Арсен, вернувшись из разведки. - Крепость мощная, в предместье вырыты шанцы. Через Дунай наведен мост - с правого берега подходят новые отряды... Надо бы дождаться союзников... - Твое дело, казак, доложить королю и гетманам, что видал и что слыхал, - высокомерно взглянул на разведчика гетман Яблоновский. - Решать - это прерогатива его ясновельможности или гетманов! Арсен, пожав плечами, отошел в сторону. - Ну что, получил отповедь, проше пана? - упрекнул его тихо Спыхальский. - Не хватай панского проса - останешься без носа!.. Поляки и казаки потеряли много воинов, ряды их сильно поредели. Сотни раненых и больных находились в походных госпиталях. Однако Собескому не хотелось делить лавры победы с Карлом Лотарингским. - Драгуны, вперед! Казаки - за ними! - Он ткнул саблей в направлении города, видневшегося в долине. - Сомните спахиев! Окружите крепость! Быстро проскочив долину, засаженную виноградом, драгуны с казаками приблизились к Паркану. Но не успели казаки выстроиться в боевые лавы, как ружейный и пушечный огонь заставил их залечь на открытом месте. Драгуны тоже остановились. И сразу же, не теряя времени, Кара-Магомет во главе спахиев кинулся в атаку. Натиск был таким неожиданным и сильным, что драгуны, не приняв боя, бросились бежать, расстроив ряды казаков. Спахии догоняли беглецов - рубили саблями, кололи пиками, топтали конями. Палий со своими фастовцами отступал через виноградники. Рядом с ним сопел Метелица, хекал Шевчик, а Иваник, будто заяц, бежал вприпрыжку впереди - благодаря маленькому росту и худобе он легко проскальзывал в любую щель между виноградными лозами. От полного уничтожения их спас король, который, поняв, к чему привела его неосмотрительность, сам во главе четырех тысяч гусар бросился наперерез спахиям. Он задержал Кара-Магомета ровно настолько, чтобы драгуны и казаки оторвались от преследователей. Но спахиев было почти вдвое больше, и вскоре гусары тоже начали отступать. - Поляки, за мной! - гремел голос короля. - Куда же вы? Еще удар - и турки покатятся к Дунаю! Он продолжал рваться вперед, разгоряченный боем, размахивал длинной саблей с позолоченным эфесом. Арсен и Спыхальский не отставали от него ни на шаг, защищали от врагов, настойчиво наседавших на них. Но гусары уже разворачивали коней. Скакали сломя голову назад. Смертельный страх внезапно охватил всех, развеял боевой пыл. Началось паническое бегство. Некоторые отбрасывали копья цеплявшиеся за виноградные лозы и мешавшие бежать; покатились под ноги лошадям литавры; знаменосцы кинули в кустах полковые и сотенные хоругви. - Ваша ясновельможность, бежим! - взревел Спыхальский, заметив, что король с небольшой группой воинов вот-вот будет окружен турками, и, схватив его коня за повод, поскакал прочь. - Арсен, прикрывай нас! Арсен точными ударами сабли свалил двух спахиев, третьему в грудь разрядил пистолет и только тогда помчался вслед за королем, стараясь не потерять его в этом ужасном кавардаке. Гусары как ошалелые охаживали коней саблями плашмя, скакали что есть духу, налетали друг на друга, обгоняли короля и в неимоверной тесноте даже толкали его. Собеский едва держался в седле, голова без шлема, ноги, выскочив из стремян, беспомощно болтались. Дородный, тучный, он очень быстро выдохся, жадно хватал ртом воздух. Над беглецами свистели стрелы. Как молнии сверкали пики, неся смерть многим гусарам. Арсен догнал короля, подхватил под руку. Спыхальский, вернув Собескому повод, поддержал с другой стороны. Так и мчались они втроем: посредине - совсем обессилевший король, а по бокам - казак и шляхтич. К счастью, сильный конь короля, перепрыгивая через канавы, ни разу не споткнулся. Почти час продолжалось это бегство. Турки прекратили погоню и повернули назад только после того, как увидели вдалеке колонны пехоты, а за пехотой артиллерию. Это подходил с войском Карл Лотарингский. - Ради бога, остановитесь! - прохрипел Собеский, задыхаясь. Арсен со Спыхальским помогли ему слезть с коня, уложили на разворошенную лошадьми копну сена. Широкая грудь и большой живот короля вздымались, как кузнечный мех. Пот градом катился по бледному лицу. - Ф-фу! - наконец перевел он дух. - Благодарю вас, панове! Вы спасли меня от смерти. Подъехал герцог Лотарингский, спрыгнул с коня, обеспокоенно спросил: - Вы ранены, ваше величество? Собеский вытер пот со лба. - Благодаря этим рыцарям, - он указал на Арсена и Спыхальского, - не ранен и не убит. Но в сердце моем рана - жжет мою совесть... - Отчего же? - Сознаюсь - гордыня овладела мной, захотелось мне победить Кара-Магомета без вас. Для славы только своего войска... И вот за это - наказан. Совесть мучит за напрасные потери, и стыд - за позорное бегство! Глаза Собеского как туманом заволокло. - Ну, разве стоит так волноваться и переживать, ваше величество! - воскликнул пораженный чувствительностью короля герцог. - На войне всегда кто-то побеждает, а кто-то терпит поражение. - Вот-вот... Но я теперь вместе с вами отомщу им! Об этом следует сейчас же подумать. Общими силами сбросим турок в Дунай! Отплатим за кровь нашу и за позор... Где командиры? Собирайте войско! - Он тяжело поднялся с земли и, заметив, что все еще держит в руке обнаженную саблю, засунул ее в ножны. - Коня мне! 2 Штурм Паркана начался после сильного пушечного обстрела. На этот раз Собеский не посмел пренебречь военной наукой и выстроил войска в три линии по всем правилам. Чтобы не было упреков, что кому-то из союзников достался более легкий участок, поставил их вперемежку. Мартын Спыхальский как связной короля остался с фастовцами Семена Палия. Вместе со своими испытанными друзьями - Арсеном Звенигорой и Иваником - он находился в первой линии. Слева от них залегла польская пехота, а справа - баварские ландскнехты. Ожидая приказа идти в атаку, Спыхальский не чувствовал страха. Почему-то вспоминались позавчерашний штурм и вчерашние препирательства в польско-украинском войске. Далекая и тяжелая дорога, которую преодолели поляки и казаки, битва под Веной, преследование турок и непрерывные стычки с ними утомили воинов. А тут еще откровенно пренебрежительное отношение Леопольда. Да и при разделе трофеев им почти ничего не досталось. Зато убитых, раненых и больных было больше, чем у австрийцев и немцев. Это озлобило людей... Поэтому после отступления из-под Паркана сначала глухо, а потом все громче заговорили о возвращении домой. - Половина нашего брата лежит либо в земле, либо в госпиталях, и за это император нам - ничем и ничего! - У него поживишься! От турка драпанул аж в Баварию, а как добычу делить - так себе отвалил три миллиона гульденов, забрал всю артиллерию, обозы, лучшее оружие, нам же - янычарские лохмотья! О том, что Собескому перепало два миллиона, молчали - боялись. Подлил масла в огонь Станислав Яблоновский. - Панове, - заявил он на совете старшин, - мы свой долг по договору перед Леопольдом выполнили. Кара-Мустафу разбили и сняли осаду с Вены. Турки покинули территорию Австрии... А что же Леопольд? Он оскорбил нашего короля и всех нас, по сути, отказавшись выдать замуж за королевича Якова свою дочку. Пани королева пишет из Кракова, чтобы мы возвращались домой! - Домой! Домой! - загудело вельможное панство. Лишь король был против. И так и сяк доказывал, что Кара-Мустафа разбит не до конца, что лучшего случая разгромить турок наголову больше не будет, что султан соберет новое войско, и тогда... Его и слушать не хотели. Наконец Собеский сдался. - Ладно, Панове! Если настаиваете... Но не можем же мы бросить на произвол судьбы Карла Лотарингского! Это было бы не по-рыцарски! Вчера он выручил нас, а завтра мы поможем ему. Захватим Паркан и Гран - и я поведу вас домой. Никак не раньше! Пусть я останусь один, а боевой дружбы не нарушу. Эти слова подействовали и на старшин, и на воинов. Войско целый день готовилось к предстоящему штурму... И вот заиграли сурмы. Союзники пошли в атаку. Воспоминания мигом вылетели из головы Спыхальского. Покрепче сжав в одной руке саблю, в другой - пистолет, он вместе с Арсеном, Иваником, Метелицей, Секачом, Шевчиком и другими казаками вскочил с земли и побежал к вражеским шанцам, опоясывающим предместье. Навстречу им ударила турецкая артиллерия. Прогремел залп из янычарок*. А когда подбежали ближе - посыпался рой стрел. Упали убитые и раненые. (* Янычарки (укр.; производное от "янычар") - ружья, которые были на вооружении янычар.) Нападающих это не остановило. Как вихрь ворвались они во вражеские шанцы, смяли передние ряды янычар и спахиев. Палий разил саблей направо и налево. - Хлопцы! Сильней навались! - гремел его голос. Арсен рубился молча, сжав зубы. Звонко покрикивал Иваник, смело набрасываясь на врагов. Глухо, как дровосек, хекал Метелица... Люто бились казаки и зорко следили, не грозит ли кому из друзей опасность. Как только замечали, что кто-нибудь попал в тяжелое положение, сразу же шли на выручку. Но войн без жертв не бывает. Когда выбили турок из первой линии шанцев и пошли на штурм второй, вперед вырвался Секач. Ему оставалось несколько шагов до земляного бруствера, за которым испуганно суетились янычары, как вдруг он будто споткнулся, схватился левой рукой за сердце и, охнув, со всего размаха рухнул на землю. - Брат! Что с тобой? - нагнулся над ним Арсен. Секач молчал. Губы крепко сжаты, синие глаза, которые так нравились девчатам, смотрят безжизненно. Пуля попала прямо в сердце. Арсен пальцами прикрыл ему веки и кинулся догонять товарищей. Янычары и спахии со всех ног бежали к мосту через Дунай. Здесь был сущий ад. Кара-Магомет, раненный в руку, пытался наладить оборону предмостья, чтобы дать возможность основной массе войск переправиться на другой берег. Ему удалось собрать тысячи две воинов - они стреляли из янычарок, пистолетов, луков. По наступающим били пушки из крепости, но ядра не долетали до них и не причиняли никакого вреда. Собеский руководил боем с холма. Оценив обстановку, он бросил в атаку вдоль берега гусарский полк - отрезать обороняющихся янычар от моста. Завязалась кровавая схватка. По приказу Карла Лотарингского подтянули батарею, и, когда шаткий наплавной мост заполнился обезумевшими от страха турецкими воинами, пушкари ударили залпом по живой ниточке, движущейся к противоположному берегу реки. Одно из ядер разнесло в щепки челн, перебило натяжные канаты. Мост в месте разрыва начал расходиться и от тяжести множества людей погружаться в воду. Крики отчаяния, ужаса раздались над широким Дунаем. Сколько мог видеть глаз - в волнах с мольбой, руганью и проклятиями барахтались те, кто несколько минут назад, шагая по зыбкой переправе, радовался своему спасению. Сейчас они один за другим шли на дно... - Сгиньте до дзябла! - гремел с берега Спыхальский. К нему присоединил свой тенорок Иваник: - Плывите, анафемы, к чертовой маме, знаешь- понимаешь! Он хотел еще что-то добавить - очень любил человек поговорить, - как вдруг почувствовал жуткую боль. Тонкая длинная стрела впилась ему в живот. - Ой, братцы!.. О-ой! О-ой!.. - закричал Иваник и, выпустив саблю, обеими руками ухватился за древко стрелы, по которому на землю стекали багровые капли крови. - Не тронь! - гаркнул Спыхальский. - Иваник, погоди! - закричал и Арсен, увидев, что тот изо всех сил старается вытащить стрелу. Но Иваник от боли ничего не слышал. А если и слышал, то слова друзей не доходили до его сознания. Он рванул стрелу и... сломал. Древко оказалось в руках, железный наконечник - глубоко в животе. В глазах у него потемнело, и он медленно склонился на руки Арсена и Спыхальского. Бой не стихал. Метелица шел в полный рост, прокладывая саблей дорогу. За ним семенил сухонькими ножками дед Шевчик. Ощеривая беззубый рот, подзадоривал побратима-великана: - Бей дюжее, Корней! Загоняй аспидов на тот свет, чтоб и духу нашего боялись! И не оглядывайся, на меня надейся. Ежли чего - я подсоблю. Пусть только попробует кто напасть сзади - тут ему и каюк! Моя сабля еще ого-го!.. - Ну, если ого-го, тогда мне и впрямь нечего бояться! - захохотал Метелица, нанося противнику удар. Шевчик почему-то не отозвался. Метелица оглянулся - и оторопел. Турецкое ядро снесло Шевчику голову. Маленькое безголовое туловище старого запорожца, качнувшись, упало на окровавленный труп янычара. - Шевчик! Брат! Как же это ты?.. Эх! - Метелица в отчаянии рубанул саблей воздух. Его толстые обвисшие щеки задрожали, и из могучей груди вырвалось глухое рыдание... Союзники окружили спахиев у предмостных укреплений и, несмотря на то что многие из них просили "аману", порубили всех до последнего. 3 Сразу же после боя, коротко переговорив с друзьями - Романом, Палием, Спыхальским, Метелицей, с раненым Иваником, постояв над телами Секача и Шевчика, Арсен облачился в одежду янычарского аги. - Прощайте, братья! Вам дорога домой, а мне - в другую сторону. Передавайте привет моим и не поминайте лихом! - Возвращайся скорее, Арсен! - обнял его на прощанье Роман. - Только со Златкой! - твердо ответил Арсен и, вскочив на коня, помчался берегом Дуная к югу... В тот же день казачьи полковники Палий, Самусь, Искра и Абазин пришли в королевский шатер. У короля сидел гетман Яблоновский. - Ваша ясновельможность, - начал Палий, - мы честно выполнили свои обязательства. Турок разгромлен, и завтра королевское войско отправится домой. Казаки хотели бы сегодня получить ратными трудами и кровью заслуженную награду, а мы - приговорные грамоты на города Фастов, Немиров, Корсунь и Богуслав, как обещал нам от имени вашей ясновельможности королевский комиссар полковник Менжинский... - Спасибо, Панове! Благодарствую, пан Семен! - Собеский подошел к Палию и, положив ему на плечи свои тяжелые руки, посмотрел прямо в глаза полковнику. - Казачье войско воевало доблестно, не жалея ни сил, ни крови... Я написал своей жене королеве Марысеньке, как твои казаки, пан Семен, помогли нам в самую тяжкую минуту... Но ведь таких денег я не вожу с собою! Прибуду в Варшаву - пришлю казначея, и он выплатит все, что положено. А приговорные грамоты... - Приговорные грамоты тоже можно выслать из Варшавы, - вмешался гетман Яблоновский, холодно поглядывая из-за стола на полковников. - К чему такая поспешность? Сейм обдумает, решит... - Нет, пан гетман, - возразил Палий, - отложенный только сыр хорош... - Но, но, полковник, не забывай, с кем говоришь! - вспыхнул высокомерный Яблоновский. - Я не потерплю, чтобы меня поучали холопскими присказками! - А мы, пан гетман, не нуждаемся в посреднике в нашем разговоре с его ясновельможностью! - отрубил Палий. - Приговорные грамоты обещал нам не сейм, а король! - Однако ж... - Яблоновский вскочил на ноги, и рука его потянулась к сабле. - Панове! Панове! - Собеский повысил голос. - Этот спор ни к чему! Пан Станислав, ты ставишь меня в неловкое положение... Я действительно обещал казачьим полковникам дать приговорные грамоты на те города и земли, где они живут со своими казаками... Я человек слова. И грамоты уже подписаны мной. Вот они. - Говоря это, король открыл ларец, стоявший в изголовье его походной кровати, достал пергаментные листы, вложенные в сафьяновые переплеты, и вручил их полковникам. - А деньги получите, когда вернетесь домой... Об этом не беспокойтесь! Полковники были разочарованы и не пытались скрыть это. - Как нам идти к войску, ваша ясновельможность? Казаки надеются, что мы принесем деньги! - воскликнул Искра. - При разделе трофеев нас тоже обошли... Самое лучшее забрали австрийцы, чуть похуже - поляки, а нам, не во гнев сказать, дулю с маком! - Слово чести, я не потерплю такого тона, каким разговаривают паны полковники с королем Речи Посполитой! - вновь вспылил Яблоновский. Но Собеский, настроенный миролюбиво, расхохотался: - Ха-ха-ха! Полковник метко выразился, пан Станислав! Ибо Леопольд и венский двор всем поднесли дулю с маком! И если бы я не был заинтересован в том, чтобы до конца разгромить турок, то плюнул бы на всю эту кампанию и еще из-под Вены вернулся домой! Полковники откланялись и вышли из шатра. - Обдурят нас паны, - сердито пробурчал Абазин. - А казаки намылят шею! - Сказал пан - кожух дам, да словом его не согреешься, - поддержал товарища Искра. - Не видать казакам денег как прошлогоднего снега! - Я тоже так думаю, - сказал Палий. - Вот - дал нам король бумажки, то есть заплатил за нашу кровь нашей же землей, - и бывайте здоровы! - Боюсь, друзья, как бы не попали мы снова в ляшскую кабалу! - воскликнул Самусь. - Обещают паны деньги, приговорные грамоты дают, а как почувствуют в себе силу - на шею сядут! - С той поры, как разорвал проклятый Юрась Украину на две части, - все наши беды! Конечно, король мягко стелет, да жестко спать нам будет, - согласился Палий. - Панство уже сейчас примеряет ярмо на наши шеи. Видали, как расхорохорился Яблоновский? Готов был с саблей наброситься! - Надо что-то придумать, хлопцы! - разволновался Самусь. - Чего думать? Прежде всего - собирать силы, заселять пустые земли, организовывать войско! - уверенно ответил Палий. - А тем временем засылать тайных послов в Москву, чтобы взяла Правобережье в свои руки... Иначе куда податься? От хана - погибель, от султана - галеры, а от короля - извечное ярмо! Так я говорю, друзья? - Мы все одной думки с тобою, Семен! - горячо заверил Абазин. - Все! - в один голос поддержали его Самусь и Искра. Палий внимательно посмотрел на каждого и, чеканя каждое слово, сказал: - Тогда на этом и стоять будем! 4 Польское войско торопилось домой. Отдельно от поляков, не теряя их из виду, двигались казачьи полки. Раненые возвращались на возах своих побратимов и товарищей. Умирал Иваник. Умирал тяжело, в страшных муках. Кусок татарской стрелы, застрявший глубоко в животе, жег его адским огнем. Казак весь почернел, как головешка, только глаза блестели. Он беспрерывно просил пить. Спыхальский, который вез Иваника на своем возу, настелив ему перин и подушек, прикладывал к его воспаленным губам глиняную бутылку - тот, отпив из нее глоток или два, на некоторое время умолкал. Когда боль становилась нестерпимой, кричал слабым голоском, как ребенок: - Зинка! Зи-инка ми-илая!.. Ой, спаси, погибаю, знаешь-понимаешь!.. Спыхальский натягивал вожжи, умеряя бег лошадей, хотя и рисковал оторваться от своих и стать добычей любителей легкой наживы, которых так много слонялось вблизи дороги. Украдкой смахивал с усов слезу - больно ему было смотреть, как мучается этот человечек, походивший скорее на мальчонку, чем на взрослого мужчину. После короткой передышки Спыхальский брался за кнут, торопился догнать уехавших вперед товарищей. Воз тарахтел по неровной, размытой осенними дождями дороге, подскакивал на выбоинах, вытряхивая из несчастного Иваника всю душу. - О-ой! - кричал умирающий. - Тише поезжай, пан Мартын, а не то все потроха растеряю, черт побери! Нет никаких сил терпеть... Или убей, умоляю тебя! Убей... Чтобы не маяться... Под вечер казаки остановились на высоком берегу быстротечной Тисы на ночлег. Спыхальский поставил свой воз у самого обрыва, под развесистым кустом калины, густо усыпанным ярко-красными гроздьями. Солнце заходило за далекие горы, в долине постепенно сгущались вечерние сумерки. В какой-то момент, глядя на Тису, горы и густые леса на холмах, Иваник вдруг почувствовал, что боль, мучавшая его все эти дни, исчезла и тело стало необычайно легким, почти невесомым. Он холодеющими руками ощупал живот, грудь, и ему показалось, что нет у него ни живота, ни груди. Осталась одна голова, лежащая на подушке. - Пан Мартын! - неожиданно громко крикнул он. - Чего тебе? - испугался Спыхальский. - Что случилось? - Помираю... Поляк уронил торбу с овсом. - Ты что - шутить вздумал иль сдурел, холера ясная? - Нет, пан Мартын, я не шучу, - серьезно ответил Иваник. - Правда, умираю. Покличь, будь добр, товарищей-побратимов. И сам не мешкай... Сказать должен кое-что перед смертью. Я долго не задержу... В его словах и в голосе было что-то такое, что заставило Спыхальского бросить все дела и опрометью кинуться между возами. Несколько минут спустя возле Иваника собрались все, кто его знал. Рядом с возом стояли Семен Палий, Метелица, Спыхальский, Роман. - Спасибо, что пришли, - начал Иваник и попросил Спыхальского: - Пан Мартын, приподними мне голову повыше... Хочу посмотреть и на друзей, и на милый сердцу белый свет... Спыхальский легко взял его на руки, а Метелица тут же взбил перины и подушки. Теперь Иванику стали видны и багровый диск солнца, садившегося за вершины гор, и серебристо блестевшие плесы реки, и темно-зеленые еловые леса на горизонте... - Ах, как тут хорошо и любо, - прошептал Иваник. - И помирать, братцы, ой как не хочется... - Он помолчал. Почувствовал вдруг необыкновенный прилив сил. Так бывает иной раз перед смертью - отчаянный рывок живого в борьбе за жизнь. - Сидел бы вот так и смотрел... На голубое небо, на красную калину, слушал бы, как шумит вода, подмывая крутые берега, как щебечут пташки да шелестит ветер в ветвях... Но, знать, пришел мой час. Споткнулся мой конь - и я, его всадник бесталанный, выпал из седла. И никакая сила не поднимет меня... Иваник умолк, сухим языком провел по запекшимся губам. Спыхальский подал ему воды. Он жадно глотнул и грустным взглядом обвел товарищей, молча стоящих возле него. Все были поражены речью Иваника. Слова его звучали ярко, проникновенно, будто говорил это не знакомый им человечек, которого, что греха таить, считали малость придурковатым, а кто-то другой... Переведя дух, Иваник вяло махнул рукой. - Ну, прощевайте, братья! Я счастлив, что был вместе с вами, с Арсеном, рыцарем нашим... Рад, что возвращаетесь с победой и что в ней есть и моя частица... моя кровь... Как отойду, схороните меня под этой калиной... Чтобы... как в той песне нашей поется, помните? - Помолчав, произнес глуховато: Будуть пташки прилiтати - Калиноньку icти, Будуть вони приносити З Украiни вiстi. - Обещаем тебе, казаче, - за всех ответил Палий. - Пусть будет спокойной душа твоя! - Спасибо... - Иваник прикрыл глаза, давая понять, что он удовлетворен вниманием товарищей, потом вдруг встрепенулся и пристально посмотрел на Спыхальского. - А все-таки жалостно мне... - Отчего? - спросил поляк. - Оттого, что покидаю жену и двух деток сиротами. Тяжело будет им без меня... Он вытер ладонью слезы, катившиеся по припорошенным дорожной пылью щекам, и неожиданно для всех заявил: - Пан Мартын, а моя Зинка, знаешь-понимаешь, того... любит тебя!.. Спыхальский вытаращил глаза. - Пан Иван, ты что? - воскликнул он озадаченно. - Зачем наговариваешь. В такую минуту!.. На измученном лице Иваника промелькнула едва заметная улыбка. - Я давно это знал. С первой или второй нашей встречи - еще в Дубовой Балке. Только молчал... Разве погасишь любовь злой силой? Ее можно только лечить: временем, а еще - более сильной любовью... - И, увидев смущение Спыхальского, прибавил: - Да ты не того... Ведь и тебе она приглянулась... Спыхальский побагровел, в замешательстве не знал, как ответить. Не перечить же умирающему... Да к тому же он правду говорит. Все растерянно молчали. Иваник вздохнул и совсем тихо, так, что слышали только те, кто склонился над ним, сказал: - Ты хороший человечище, пан Мартын. Добрый. Я верю, ты не обидишь моих детей. И Зинку. Не обижай их... прошу тебя. - Потом, помолчав, выдохнул: - Прощай, белый свет! Прощай навеки... С этими словами и умер. Казаки сняли шапки. Метелица достал из саквы лоскут красной китайки* и накрыл покойнику лицо. У Спыхаль-ского дрожали усы, а в удивленно-печальных глазах стояли слезы. (* Китайка - сорт гладкой хлопчатобумажной ткани.) Здесь же, поблизости от воза, на крутом берегу, под калиной, выкопали глубокую яму и под залп мушкетов опустили в нее обернутое в белый саван легонькое тело Иваника... ПОДАРОК СУЛТАНА 1 Весть об ужасном побоище под Парканом и сдаче Грана, привезенная Арсеном, потрясла Кара-Мустафу. Он долго молчал, кусая губы. Лицо его побледнело и стало матово-серым. Только глаза пылали яростью. Затем великий визирь освирепел. Затопал ногами. Закричал: - Чаушей! Вбежали чауши во главе с чауш-пашой Сафар-беем. Замерли, ожидая приказаний. - Приведите пашу будского Ибрагима, Каплана Мустафу-пашу, хана Мюрад-Гирея, графа Текели! Всех пашей, кого найдете, сюда! Ко мне! Пока чауши выполняли этот приказ - а выполнить его из-за полной неразберихи в войсках было нелегко, - сераскер помылся, велел слугам почистить свою одежду, съел кусок холодной телятины и заперся в прохладной комнате, имеющей два выхода - в парадный зал и, через другую комнату, в сад. Оставшись в одиночестве, он тяжело опустился на мягкий, обтянутый розовым бархатом стульчик и обхватил руками голову. Смертельный ужас, отчаяние и боль терзали его сердце. "О аллах! - беззвучно шевелил сухими губами великий визирь. - Ты поставил меня перед страшной бездной! Все, о чем я мечтал и к чему стремился, разлетелось в прах. Великая и безграничная власть над войском, богатство и надежда на будущее - все пропало!" Сидеть на одном месте Кара-Мустафа не мог. Подошел к раскрытому окну, выглянул в пышный, лишь кое-где тронутый осенней позолотой сад. Но деревья внезапно заколыхались, расплылись... Затуманился взгляд. И он с удивлением ощутил, что его трясет, как в ознобе. "Тьфу! Только этого не хватало! - Ему стало щемяще жаль себя. - Что делать? Как спасти честь, власть и, наконец, жизнь?" Великий визирь надолго задумался. Собственно, для спасения оставался один путь - всю вину за разгром, за позорное поражение свалить на других. Способ не новый, но хорошо действующий. Не одному хитрецу он приносил успех. Воспользоваться им стоит и теперь. А еще - нужно как-то задобрить султана. Вытрясти из своих сундуков золото, драгоценные камни. Послать в подарок сотню или две австрийских красавиц, которых, слава аллаху, в городах и селах Австрии взяли не одну тысячу... Или - подарить Златку? Как утопающий хватается за соломинку, так и великий визирь ухватился за эту, как ему показалось, спасительную мысль. Отдать султану Златку! Кара-Мустафа заскрежетал зубами. "О аллах экбер! Как несправедливо отнесся ты к одному из твоих преданнейших сынов! Ты отбираешь у меня не только славу непобедимого воина, не только честь, но и единственную в моей жизни девушку, к которой я испытываю настоящую любовь. Я берег ее для себя, а ты решил иначе - даровав победу неверным, разрушил мое счастье!" В то же самое время здравый смысл говорил Кара-Мустафе другое: ради жизни не следует жалеть ничего. Златка как раз и может стать той каплей на чаше весов, которая перевесит в сладострастном сердце султана в сторону милосердия. Он сжал горячими руками виски и зашагал по комнате. "А может быть, не отдавать Златку? Может, еще не все утрачено? Может быть, удастся собрать разбросанные вдоль Дуная, потерявшие разум от страха орты и бюлюки янычар, отряды спахиев и крымскую орду, стянуть их в единый кулак и в решительном бою разгромить ненавистного Яна Собеского?" Великий визирь даже остановился посреди комнаты, удивленный этой мыслью, но сразу же отбросил ее. "Нет, пока соберу войско, пока фортуна повернется ко мне лицом, мои недруги и завистники уведомят султана о поражении под Веной и Парканом, и этот ожиревший бездельник подпишет фирман об отстранении меня от власти над войском и над империей... Значит, нужно поскорее задобрить его! Нужно убедить, что не я виноват в поражении и что есть еще надежда круто изменить ход событий в этой тяжелой и затяжной войне... Итак, решено: пошлю в подарок султану Златку, а в придачу - сотню австрийских красавиц, прикажу доставить из тайников в Эйюбе сундук золота и самоцветов! А с виновниками поражения под Веной, с виновниками моего бесславия и позора следует расправиться сейчас же и беспощадно! Эта расправа поможет удержать в руках власть, убедить султана в моей способности обновить войско и защитить западные земли империи... Ради этого стоит пожертвовать и Златкой, и всеми красавицами мира!" Кара-Мустафа от природы был человек нерешительный, долго колебался при окончательном выборе, терзаясь сомнениями, но когда решение было принято, начинал действовать немедленно. Он позвал капуджи-агу. - Паши прибыли, Мурад-ага? - Сидят в зале, эфенди, - поклонился налитый бычьей силой капуджи-ага, преданным, собачьим взглядом следя за малейшим жестом своего хозяина. - Мурад, - великий визирь понизил голос до шепота, - аллах покарал нас немилостью своей и даровал победу неверным... Но это не означает, что среди нас нет виновников нашего поражения... Они есть - и их нужно наказать! - Кто это? - хриплым голосом спросил Мурад, с готовностью берясь здоровенной ручищей за рукоятку ятагана. - Они там, в зале... Но обойдемся без крови... - Удавкой? - Да. Станешь с двумя-тремя верными капуджи вот за этой дверью, - Кара-Мустафа открыл дверь в соседнюю комнату, - и всех, кого я направлю сюда, удавишь, а трупы вытащишь на галерею, выходящую в сад. - Будет исполнено, мой повелитель, - поклонился Мурад. - Со мной всегда надежные люди. Отдав это распоряжение, Кара-Мустафа вошел в зал. Паши вскочили, застыли в молчаливом поклоне. Вот они - все, кто из-за своей трусости и бездарности привел войско к невиданному поражению! Нет только хитрого хана Мюрад-Гирея да графа Текели - пронюхали, верно, вонючие шакалы, об опасности и не торопятся на вызов, чтобы ответить за свое далеко не рыцарское поведение на поле боя. Но он доберется и до них, достанет их хоть из-под земли! - С чем пришли, паши? Чем порадуете сердце вашего сердара? - спросил великий визирь глухо, едва сдерживая ярость. - Где ваши воины? Где ваши знамена? Где оружие и обозы? Где, спрашиваю я вас?.. С каждым его словом все ниже склонялись головы пашей. В зале стояла гробовая тишина. - Чего молчите? И почему я вижу вас всех живыми? Почему ни один не сложил голову в бою? А? Видимо, потому, что вы не воины, а ничтожества, трусы, свинопасы! Вы не достойны носить высокое звание паши, которого удостоил вас богом данный султан! Голос сераскера дрожал от гнева. Никто не посмел возразить ему. Только зять султана, прямой и горячий Ибрагим-паша, смотрел великому визирю прямо в глаза, не скрывая ненависти и презрения. Кара-Мустафа заметил это и обратил свой гнев на него. - Что скажем султану, паша? Кто виноват в поражении? Ибрагим-паша шагнул вперед, сверкнул глазами. - Все мы виноваты! Но наибольшая вина - твоя, Мустафа-паша! - Почему? - Ты - сердар. Ты и в ответе за все войско. А мы - лишь за свои отряды. - Я буду отвечать перед падишахом, а вы - передо мной! - Мы и отвечаем! - Это не ответ! Сейчас каждый из вас зайдет ко мне и один на один доложит, что он делал под Веной и Парканом... Вот ты, Ибрагим-паша, первым и заходи! Кара-Мустафа пропустил перед собой в комнату Ибрагима-пашу. Тот хотел направиться к столу, но Кара-Мустафа указал на вторую дверь. - Нет, паша, сюда, пожалуйста! Ничего не подозревая, Ибрагим-паша переступил порог и оказался в просторной полутемной комнате - густые ветви деревьев затеняли окна. В тот же миг два капуджи схватили его, как тисками, за руки, а третий молниеносно накинул на шею петлю. Паша и вскрикнуть не успел, как петля сдавила ему горло, в глазах потемнело... Высоченный капуджи перекинул веревку через плечо, выпрямился - и паша повис у него на спине. С минуту он еще дергался, но скоро затих. Капуджи-"виселица" для верности еще немного подержал свою жертву на себе, а потом, убедившись, что тот уже отошел в "райские сады аллаха", отволок труп на галерею и там швырнул в угол. - Первый готов! - сказал он, вернувшись в комнату. Кара-Мустафа мрачно взглянул на Мурада. - Зови Каплан-пашу!.. До самого вечера продолжалась расправа. Устал великий визирь. Устали палачи. Капуджи-"виселица" еле волочил ноги: шутка ли - повесить на собственных плечах пятьдесят одного пашу! Весть о жуткой казни быстро разнеслась по городу. Ледяным холодом наполнялись сердца тех высших военачальников, которые в этот день остались живы. Каждый ждал своей участи... Крымский хан и граф Текели наказания избежали, укрывшись в своих отрядах. 2 В ту же ночь Кара-Мустафа выехал из Буды в Белград. Здесь, в своем роскошном дворце, не отдыхая, сел писать объяснение султану. Всю вину за поражение свалил на Мюрад-Гирея, Текели и на пашей. Красочно описал, как они изменили или проявили трусость и слабоволие. Затем сообщил, что казнил виновных через повешение, а Мюрад-Гирея, который, взяв от Собеского большой бакшиш*, первым бросился бежать с поля боя, он властью, данной ему падишахом, лишил трона. В завершение заверил султана в преданности и пообещал, собрав силы, остановить армии союзников, а потом разбить их... (* Бакшиш (перс.) - подарок, взятка.) Закончив, собственноручно переписал начисто, свернул письмо трубкой, обвязал зеленой лентой, приложил печать и только тогда позвонил в колокольчик. Явился Мурад-ага. - Пришли ко мне Сафар-бея и Асен-агу, а также приведи невольницу Златку. И сам готовься к отъезду в Стамбул. Когда Ненко и Арсен в сопровождении Мурад-аги вошли в покои великого визиря, уже светало, но в подсвечниках все еще горели свечи. За широким, с резьбой столом сидел осунувшийся, с более темным, чем обычно, лицом Кара-Мустафа и грустными глазами, в которых, казалось, блестели слезы, смотрел на стоящую перед ним нарядно одетую девушку. Это была Златка. Увидев Арсена и Ненко, она вскрикнула и побледнела, но быстро овладела собой и опустила на лицо тонкую шелковую вуаль. Молодые чауши тоже были поражены неожиданной встречей. Они даже забыли, как велел этикет, низко поклониться великому визирю. Однако Кара-Мустафа сидел молча в кресле и, как завороженный, не сводил взгляда со Златки. Кроме нее, никого не замечал. Наконец тяжело вздохнул и едва уловимым жестом руки отпустил девушку. - Иди! - сорвалось с губ единственное слово. Златка пошла к выходу, и тут же из темного угла к ней шагнули Фатима и Джалиль. Ни Арсен, ни Ненко сначала не заметили их. Проходя мимо Арсена, Златка подняла голову, чуть приоткрыла шаль... Кровь так и бросилась в голову Арсену. Во взгляде девушки были и любовь, и боль, и мольба... Она будто спрашивала с укоризной: милый, когда же ты освободишь меня? Как он сдержался, не натворил беды - и сам не знал. Мелькнула было молнией мысль - выстрелить из пистолета в Кара-Мустафу, ударить ятаганом Мурада, а потом, схватив Златку, бежать... Но далеко ли убежал бы? Златка скрылась за дверью. Исчезла, как сон. Чауши переглянулись и запоздало поклонились великому визирю, застывшему черной статуей. Прошло несколько тяжких минут, прежде чем Кара-Мустафа обратил на них внимание. Он еще раз вздохнул, затем вышел из-за стола, держа в руках свиток бумаги. - Поедете в Стамбул! - сказал устало. - Отвезете падишаху мое письмо... Коней не жалейте. Покупайте свежих - деньги на это у вас будут... Я хочу, чтобы это письмо попало в мобейн раньше, чем туда дойдут слухи о поражении под Веной. Султан должен знать правду! Но лучше эту горькую правду скажу я, чем недруги мои... Вы меня поняли? - Да, наш повелитель. - Второе... С одним письмом являться пред светлые очи падишаха не годится. Султаны тоже любят подарки. С вами поедет Мурад-ага во главе отряда моих телохранителей. Кроме того, что он будет охранять вас в дороге, он повезет от меня в подарок султану девушку-невольницу. Вы ее только что видели. Султан давно прослышал о ее красе - пусть теперь утешается! Берегите эту невольницу как зеницу ока. Вслед за вами я вышлю падишаху обоз австрийских девушек-пленниц. Они прибудут в Стамбул позднее, однако скажите о них султану, чтобы знал... Услыхав, что Кара-Мустафа решил подарить Златку султану, Арсен чуть было не лишился чувств. Из одной неволи девушка попадет в другую - более страшную! Как говорится, из огня да в полымя... Если не посчастливится вызволить в дороге, попробуй-ка вырви ее тогда из султанского гарема! Ненко понял состояние Арсена, незаметно коснулся локтем его руки: мол, держись, друг! И тут же поспешил поклониться великому визирю, заверив его: - Все сделаем, как приказывает наш преславный властелин! Но Кара-Мустафа не отпускал их. Углубившись в свои мысли, прошелся по мягкому пестрому ковру, постоял перед окном, побарабанил сухими темными пальцами по окрашенному подоконнику и только потом, словно решившись на что-то важное, повернулся и добавил: - И, наконец, последнее... Нужно позолотить горечь новости, чтобы не такой горькой казалась. Заедете в Эйюб и из моей сокровищницы возьмете зеленый сундук с драгоценностями. Мурад уже получил на это полномочия. Преподнесете его султану одновременно с девушкой... Отправляйтесь немедленно и в дороге не мешкайте! Все. Идите. Да хранит вас аллах! 3 Арсен был в отчаянии: им не удалось освободить Златку в пути. Из Белграда до Стамбула отряд Мурад-аги мчался как ветер. Останавливались только немного отдохнуть и покормить коней. Рядом с каретой, в которой ехала Златка с Фатимой и Джалилем, неотступно следовали два десятка свирепых капуджи. О том, чтобы выкрасть девушку, нечего было и думать. В Эйюб прибыли поздним осенним вечером. К их удивлению, здесь уже знали о поражении Кара-Мустафы, и во дворце царила растерянность, граничившая с паникой. Все, кто пригрелся под крылышком великого визиря, с ужасом ждали конца своего благополучия. Некоторые постепенно собирались - складывали вещи, прибавляя к ним кое-что из имущества хозяина. Мурад-ага твердой рукой сразу навел порядок. На кухне запахло ужином для прибывших. Банщик затопил печи в бане. Цирюльники правили бритвы - нужно было придать чаушам и капуджи благообразный вид, угодный аллаху, а рабыни доставали из сундуков новую одежду для них, чтобы завтра своими "лохмотьями" не оскорбили Высокий Порог. Несмотря на поздний час, дворец сиял огнями. Гремел властный голос Мурад-аги. Суетились слуги, рабы и рабыни. Златку поместили в ее прежнее жилище, поставили стражу; к ней могли заходить лишь женщины, которые готовили ее к завтрашнему утру, когда она предстанет пред ясные очи падишаха. Арсен и Ненко поужинали, побывали в бане, у цирюльника и только после полуночи вошли в отведенную им комнату. Обоим было не до сна. - Нужно предпринимать что-то сейчас - завтра будет поздно! - решительно заявил Арсен, быстро расхаживая по комнате. Ненко поднял на него свои темные, как ночь, глаза. - Что ты надумал? - Ничего... Будь нас не двое, а двадцать, мы бы напали на охрану, перебили всех, вывели из башни Златку - и ищи ветра в поле! - Это неразумно! - Знаю, что неразумно... Но ничего путного в голову не приходит. Жуть берет от одной мысли, что завтра мы отведем Златку в султанский сераль. Сами!.. Я не переживу этого! Как подумаю, что она будет рабыней в гареме султана, так готов немедля схватиться с капуджи и погибнуть от их сабель. - Почему ты думаешь - рабыней? Султан может сделать Златку своей ирбалью - возлюбленной, или кадуной, то есть женой... Златка - очень красивая девушка! - с грустью сказал Ненко. Арсена даже передернуло. - Не добивай меня окончательно, Ненко! Этим не шутят! - А я не шучу, - серьезно ответил тот. - Если Кара-Мустафа отослал Златку в подарок султану, значит, наверняка знал, что она с ее красотой и обаянием понравится ему и, пожалуй, станет его женой. Султаны женятся не так, как простые смертные. Они никогда не берут турчанок, потому что считают недостойным жениться на своих подданных. В султанском гареме всегда есть несколько сотен красавиц со всего света. Не все, конечно, становятся возлюбленными, а тем более женами падишаха. Далеко не все... Рабыню, удостоившуюся его внимания, называют гиездой, то есть той, которая приглянулась, - она сразу поднимается в гареме на ранг выше. Когда гнезду начинают считать ирбалью, ей дают несколько комнат, рабыни и евнухи обслуживают ее, и она, пока пользуется благосклонностью султана, чувствует себя полновластной хозяйкой своего небольшого дайре - двора... И все же она еще не жена... И вообще, законных жен у султана не бывает. Достаточно ему произнести три слова: "Это моя жена!" - как гиезда или ирбаль считается кадуной падишаха... Но стоит ему сказать: "Я не желаю видеть эту женщину!" - как такую гнезду или ирбаль в течение дня выселяют из гарема и отдают замуж за какого-нибудь чиновника. Правда, все имущество она может забрать с собой... Если же годы ее не дают надежды выйти замуж, то ее просто выводят за ворота - и иди куда хочешь... Очень скоро эти изгнанницы проедают сбережения, одежду, драгоценности и нищенствуют на базарах Стамбула, нередко становясь воровками. Многие в отчаянии бросаются в воды Мраморного моря... - А кадуны? - Кадуны-эфенди вместе со своими детьми - принцами и принцессами - постоянно живут в гареме, враждуя между собой и воспитывая сыновей - шах-заде - в лютой ненависти к сыновьям других кадун. Когда шах-заде подрастают, они становятся смертельными врагами, и тот из них, кому удается захватить престол, беспощадно уничтожает своих братьев-соперников или же кидает их в сырые казематы Семибашенного замка... - Страшную картину нарисовал ты, Ненко. Выходит, что султанский сераль - настоящая тюрьма для многих сотен людей? Но для чего ты мне все это рассказываешь? Ненко печально взглянул на друга. - Пойми, Арсен, нужно смотреть правде в глаза. Через несколько часов Златка попадет в сераль, и ее упрячут в гарем. Я хочу, чтобы ты знал, что такое султанский гарем, и не падал духом. У вас есть пословица: не так страшен черт, как его малюют... Я слышал ее от тебя... - Что ты имеешь в виду? - А то, что когда Златка окажется в султанском гареме, то и тогда у нас останется надежда на ее освобождение. Даже большая, чем сейчас... В гареме постоянно живет не менее двух тысяч людей - рабынь, служанок, аляибр - то есть молоденьких невольниц, гиезд, ирбалей, кадун, принцесс крови, малолетних принцев крови, евнухов... Кого там только нет! Под видом возчиков, которые доставляют все необходимое для кухни, дровосеков, трубочистов, золотарей, вывозящих нечистоты, лекарей, ворожей в гарем не так уж и трудно проникнуть. Да и султанские жены и невольницы не сидят там безвылазно. Время от времени их выпускают под присмотром слуг-батаджи, - которых, понятно, можно и подкупить, - в город, где они развлекаются, посещая базары, наблюдая свадебные и похоронные процессии, покупают себе обновки и сладости. Нередко заводят флирт с молодыми людьми, особенно с янычарскими чорбаджиями... - Не может быть! - удивился Арсен. - Я был уверен, что евнухи им и шагу ступить не дают из гарема. - И все же это так! Когда я обучался в военной школе, то сам не раз встречался с девушками из султанского гарема. - Твои слова - нож для моего сердца! - с мукой в голосе воскликнул Арсен. - Лучше нам со Златкой погибнуть вместе, чем ей испытать такое! Ненко обнял Арсена за плечи, привлек к себе. - Держись, друг! Не все потеряно! Положись на меня - я хорошо знаю Стамбул и султанский сераль. А если погибать, то погибнем все трое! Неужели ты думаешь, что я оставлю сестру и тебя в беде? Но завтра мы выполним поручение Кара-Мустафы, другого выхода у нас нет. - Нужно устранить его! - Я согласен с тобой. Но сделаем это руками других... - Как? - Это моя забота. А сейчас хотя бы часок отдохнем, ибо завтра, вернее уже сегодня, нас ждут немалые испытания... 4 Галера мягко пристала к каменному причалу. Первыми на берег ступили чауши, за ними, в окружении четырех капуджи, - Златка. Потом сошел Мурад-ага во главе целого отряда своих людей, которые несли и охраняли зеленый сундук с драгоценностями великого визиря. Их встретили, предупрежденные посланцем Мурад-аги, четыре чауша султана и по каменным ступеням проводили к громаднейшему беломраморному дворцу - султанскому сералю, утопавшему в зелени великолепного приморского парка. Ненко тихонько объяснял Арсену: - Слева - мобейн, или селямлик, где живет султан. Справа - гарем. Между ними, посредине, где виднеется лестница, ведущая к парадной двери, - зал для приемов. За ним - коридоры, соединяющие оба крыла сераля... Их привели в небольшой зал. Здесь было пусто. - Сейчас мы увидим самого султана, сообщим ему "приятную" новость, - шепнул Ненко. - Слава аллаху, что прошли времена, когда за такие вести чаушам отрубали головы! Батаджи-нубийцы распахнули высокие двери, и султанский чауш-паша дал знак следовать за ним. Ненко и Арсен, переступив порог, упали на колени и, непрестанно кланяясь, поползли к позолоченному трону, на котором восседал Магомет IV. Вдоль стен стояли высшие сановники Порты - шейх-уль-ислам, визири, главный привратник "дверей счастья" - первый евнух, имперский казначей, главный интендант, первый цирюльник и другие лица из ближайшего окружения султана. За чаушами ввели Златку, наряженную в роскошные одежды с большим, как было принято, декольте, с непокрытой головой и без вуали на лице - ведь она была невольница-гяурка, на которую не распространялись требования корана. Потом Мурад-ага со своими капуджи внесли сундук и поставили его посреди зала. Султан, не шелохнувшись, следил за всеми приготовлениями. Его полное, слегка желтоватое лицо, обрамленное черной бородой, было непроницаемо. Когда капуджи, принесшие сундук, кланяясь, попятились к дверям, Магомет взглянул на Мурад-агу, распластавшегося на блестевшем полу, и спросил: - Ты что за человек? - Капуджи-ага великого визиря, о падишах всего мира, - пролепетал в страхе Мурад-ага, приподняв голову. - Ты не нужен здесь! Мурад-ага, не поднимаясь, пополз к дверям так быстро, будто был не человеком, а ящерицей. Наконец Магомет посмотрел на чаушей. - Говорите, с чем прибыли! - Голос его был ледяным: он уже знал о поражении войска. Ненко сделал несколько шагов, упал на колени и протянул свиток Кара-Мустафы. Чауш-паша передал его султану, а тот - одному из визирей, стоящих у трона. - Читай! - приказал коротко. В могильной тишине падали, как каменные глыбы, слова, которыми великий визирь оправдывался перед султаном за страшное поражение. Чем дальше, тем больше хмурились лица членов дивана, а Магомет в бессильном гневе кусал губы. Из письма следовало, что это не просто поражение, отступление, как утверждали слухи, а разгром, позорное бегство, потеря половины войска и большей части обоза! Услышать такое ни султан, ни члены дивана не ожидали. Напоминание о преданности, безмерной любви к падишаху всего мира, тени бога на земле, проявлением чего были присланные в подарок красавица-полонянка и сто австрийских пленных девушек из знатных семей, а также золото и другие драгоценности на несколько миллионов динаров, вызвало у султана и визирей недобрые пренебрежительные усмешки. А когда был прочитан список казненных пашей, виднейших полководцев империи, по залу прокатился грозный гул. Несмотря на присутствие султана, члены дивана не могли сдержать своего негодования. Магомет побагровел. Злобой блеснули его глаза. Он вскочил, топнул ногой и, воздев руки, воскликнул: - О аллах! Ты наказал этого человека, помутив его разум! Но наказал недостаточно! Его ждет еще и суд земной! - Он обратился к членам дивана: - Как ответить на это письмо Мустафе-паше, достойные визири? - Что скажут чауши об осаде Вены? Были ли они свидетелями позорного бегства сераскера с поля боя? - спросил шейх-уль-ислам. - Выслушаем сначала очевидцев... - Хорошо, - согласился султан, опустился на трон и, равнодушно взглянув на Златку, кинул коротко: - Выведите ее! Когда батаджи закрыли за перепуганной, едва державшейся на ногах Златкой двери, Ненко и Арсен стали рядом и низко поклонились. - О великий повелитель правоверных, - начал Ненко, - мы с Асен-агой были участниками и очевидцами осады Вены и битвы под Парканом. - Почему Кара-Мустафа не взял Вену? - спросил султан. - За два месяца ее можно было сровнять с землей! - За два месяца было всего два генеральных штурма, да и те были отбиты с большими потерями для нас. - Сераскер не позволял бомбардировать город, - вставил Арсен. - Если не считать сожженных самими австрийцами предместий и нескольких разрушенных домов сразу же за валами, то вся Вена осталась целой и невредимой... - Почему? Не хватало пороху и бомб? - удивился главный интендант. - И пороху и бомб хватило бы, чтобы сровнять с землей еще один такой город, как Вена, - ответил Арсен. - В чем же причина? - Сераскер Мустафа-паша не позволял обстреливать прекрасные дома и дворцы, потому что хотел захватить Вену неповрежденной. В войске говорили, что сераскер мечтал стать императором на завоеванных землях, а Вену сделать своей столицей... Султан снова вскочил, с яростью воскликнул: - Проклятье! Я приказал ему уничтожить столицу императора Леопольда, народ покорить, а земли присоединить к Священной империи османов! А он, оказывается, вынашивал совсем иные, преступные замыслы! Этот человек не имеет права на жизнь! - Не имеет, не имеет! - дружно откликнулись визири. - Смертный приговор ему! Послать шелковый шнурок! - зашелестело в зале. - Шелковый шнурок! - Шелковый шнурок! Султан согласно кивнул. - Принесите серебряное блюдо! Батаджи тут же внесли большое серебряное блюдо, на котором лежал тонкий, но крепкий, длинный шелковый шнур с зелеными кистями на концах. Подали султану. Магомет, держа на вытянутых руках плоское круглое блюдо, повернулся к чаушам. - Подойдите сюда! - И когда Арсен и Ненко с поклоном приблизились к нему, сказал: - Своей правдивостью и преданностью вы заслужили мое доверие. Я поручаю вам отвезти мой подарок великому визирю и сераскеру Мустафе! Ненко взял блюдо. Молча поклонился. Султан обратился к визирям и советникам: - Все приказы Мустафы-паши отменить! Богатства, хранящиеся в Эйюбе, передать в государственную казну! Ибрагим-пашу* и хана Селим-Гирея, сосланных на остров Родос, освободить и привезти в Стамбул! Освободить также из заключения в Семибашенном замке Юрия Хмельницкого и немедленно, дав ему надежную стражу во главе с Азем-агой, послать на Украину... Там казаки пойдут за ним... Мы должны в это тяжкое время сохранить за собой те земли, чтобы в будущем, хорошо подготовившись, нанести оттуда смертельные удары Москве и Варшаве! (* Ибрагим-паша - великий визирь, предшественник Кара-Мустафы.) Арсен незаметно скосил глаза на Ненко: мол, слышал ли? Но тот, придерживаясь ритуала, застыл как каменный, с блестящим, украшенным по краю чернью блюдом в руках, не мигая смотрел на султана. - Все! Идите! Выполняйте мои приказы! - И Магомет, не глядя на придворных, склонившихся в глубоком поклоне, скрылся во внутренних покоях мобейна. 5 С отъездом в Белград ни Ненко, ни тем более Арсен не торопились. Они выговорили у гениш-ачераса*, который должен был дать им охрану, день отдыха после изнурительной дороги в Стамбул. Этого, конечно, было мало, чтобы найти Златку и освободить ее, поэтому друзья не теряли времени. (* Гениш-ачерас (тур.) - начальник корпуса янычар.) С самого начала они договорились, что с подарком султана к Кара-Мустафе поедет один Ненко. Арсен же, если им удастся вызволить Златку, помчится с нею сперва в Болгарию, к воеводе Младену, а потом - на Украину. Если не посчастливится сразу освободить ее, останется в Стамбуле, будет искать пути к этому, ожидая возвращения Ненко. Ненко хорошо знал обычаи, царящие в серале. Когда они подошли к старому батаджи-аге, лениво наблюдавшему, как на крыше конюшни, нахохлившись, дерутся воробьи, Ненко сунул ему в руку золотую монету. Тот глянул на нее сонным взглядом и сразу ожил. Поклонился. - Я к твоим услугам, чауш-ага. - Мне нужно знать, где теперь девушка, которую Мурад-ага привез от великого визиря Мустафа-паши. - Я видел ее... Очень красивая девушка, эфенди. - Куда ее повели и кто? - Повели в гарем... Кто - не рассмотрел. Ненко достал из кармана еще один золотой. У батаджи жадно блеснули глаза. - Постой, постой, кажется, я припоминаю... О, аллах, дай памяти! Ненко положил монету на его протянутую ладонь. Батаджи-ага крепко зажал ее в кулаке. - О! - воскликнул он. - Припомнил! Ее взял евнух Саид... И передал кальфе* Мариам, а та забрала в свой даире... А зачем эфенди интересуется этой девушкой? - Батаджи-ага улыбнулся, но смотрел он пытливо и холодно. (* Кальфа (тур.) -хозяйка, старшая рабыня в гареме, в подчинении которой находятся девушки-невольницы.) Ненко опустил в карман батаджи-аге еще монету. Жестко сказал: - Батаджи-ага, не лучше ли получать в подарок золото, чем железо? Ты меня понял? Мы тебя не знаем, ты нас не видел... Тот, поклонился, сложил молитвенно руки. - Понял, эфенди. Пусть мне выжгут раскаленным прутом глаза, если я вас видел, и пусть отрежут ятаганом язык, если я вам сказал хоть слово! Аллах свидетель! Итак, стало известно, где находится Златка. Это так обрадовало Арсена, что, оставшись с Ненко наедине, он едва не задушил его в объятиях. - Ты просто волшебник! Три золотых - и дело сделано! Но тот охладил его восторг: - Это - самое легкое... Тяжело будет вырвать ее оттуда, а еще тяжелее - уйти от погони. - С чего же нам лучше начать? Ненко задумался. - Если удастся, нужно, пока светло, предупредить Златку, чтобы была готова. Затем - приобрести коней и одежду. И на всякий случай, позаботиться о ночлеге в Стамбуле. Ибо вечером и ночью все ворота города закрыты - не выедешь... - Тогда не будем мешкать! - заторопился Арсен. - Я во всем полагаюсь на тебя. Они вышли из дворца с противоположной от моря стороны, и только сейчас, с высоты парадного входа, Арсен впервые смог как следует разглядеть весь сераль. Огромный дворец, с бесчисленными пристройками, множеством крылечек и дверей, тянулся почти на милю. К нему примыкали дворы - три около мобейна и несколько у гарема - с самыми разнообразными строениями: кухнями, конюшнями, складами, казармами для янычар, банями, помещениями для слуг и рабов, карет и возов... Всюду сновали слуги, разъезжали всадники и погонщики, слышались людской гомон, лошадиное ржание, ослиный рев... Это был целый город! В нем постоянно проживало две или три тысячи человек, а днем, вместе с вольнонаемными слугами, жившими за границами сераля, набиралось, пожалуй, до четырех тысяч... Друзья пошли дворами и задворками вдоль гарема. Никто не останавливал их. Батаджи-евнухи, устроившиеся на солнышке возле своих дверей, равнодушно смотрели на янычар... Из некоторых окошек с любопытством выглядывали хорошенькие личики девушек. За которым же Златка? - Мы должны пойти на риск, - сказал Ненко. - Не хотелось бы ни у кого спрашивать, где двор кальфы Мариам, однако придется... Только прежде нам нужно изменить свою внешность и кое-что приобрести. Арсен вынужден был согласиться. 6 На другой день, утром, когда к сералю потянулись вереницы возов с овощами, фруктами, мясом, печеным хлебом, мукой, рыбой и другими припасами, в ворота гарема въехал запряженный сытыми лошадьми крытый воз. На передке, держа в руках ременные вожжи, сидел старый бородатый турок. Из-за его спины выглядывала такая же старая, как и он, высокая худая турчанка в темном одеянии, с опущенной чадрой, сквозь которую поблескивали только глаза. - Эй, любезный, скажи, будь добр, где мне найти кальфу Мариам? - прошамкал возница, обращаясь к высокому безбородому евнуху, который медленно, опустив голову, брел по двору. Тот вяло махнул тонкой холеной рукой. - Поезжай дальше, старик... Вон, видишь, баня? Там, как раз напротив, вход в дайре кальфы Мариам... - Спасибо, любезный. - И возница тронул вожжами коней... Воз подъехал к бане - большому мрачному строению, чуть ли не со всех сторон обложенному дровами, - и остановился. С него слезла турчанка, по-старушечьи покачиваясь, поплелась к гарему. Тяжелый узел оттягивал ей руку. В полутемном коридоре ее окликнул евнух. - Бабка, ты к кому? - К кальфе Мариам, сынок, - прошипела та хриплым голосом. - Привезла кое-что для нее и для красавиц... Покажи, где ее найти! - Иди сюда, бабка. - Евнух провел старуху в конец коридора. - Вот комната Мариам... - Спасибо, сынок... Да хранит тебя аллах! Старуха толкнула дверь и вошла в большое помещение с широким зарешеченным окном. Вдоль стен стояли узкие топчаны, покрытые коврами, да окованные железными узорчатыми пластинами сундучки. Посредине - низенький круглый стол, на нем - большая миска с горячим пловом и высокий кувшин с шербетом. На топчанах, подобрав ноги, сидели несколько девушек и голодными глазами смотрели, как пышнотелая женщина, не обращая на них никакого внимания, доставала рукой из миски куски мяса побольше и запихивала в рот. - Кальфа Мариам? - спросила старуха. - Пусть хранит тебя аллах! - Да, я. А тебе чего? С чем пришла? - недовольно пробурчала кальфа, глотая мясо. - Видишь - не вовремя... У нас как раз завтрак. - Прошу прощения, - поклонилась старуха. - Я подожду, если позволишь... Сяду вот тут. - И присела на краешек топчана. Мариам покосилась на нее, но не сказала ничего. Еще некоторое время она, не торопясь, запихивала в рот то, что повкуснее, потом прямо из кувшина напилась шербета и только после того, как вытерла рукой жирные губы, сказала коротко: - Ешьте! В то же мгновение девушки вскочили, окружили миску и стоя начали брать еду и торопливо глотать ее, как голодные щенки. Только одна осталась сидеть на своем месте в уголке, накрывшись платком. - Ты чего? Ешь! - обернулась к ней Мариам. - Вчера не ужинала! Сегодня не завтракаешь! Или сдохнуть хочешь, чтобы меня обвинили в том, что я объедаю своих учениц?.. Но тебе это не удастся. Я заставлю тебя есть! - Не буду есть! Не хочу! - ответила девушка, не открывая лица. Услыхав ее голос, старуха вздрогнула. Через просвет чадры, которую она так и не сняла, пристально посмотрела на строптивую одалиску. - Нет, будешь! - Мариам поднялась и крикнула своим подопечным, которые уплетали плов из миски: - Эй, хватит вам! Оставьте малость этой сумасшедшей. Видали, она недовольна, что попала в султанский гарем! Ей бы стать наложницей или рабыней какого-нибудь грязного торгаша или спахии! Или на хозяйственном дворе топить печь в бане, стирать белье, мыть посуду на кухне... Это лучше? - Лучше. - Ну и глупая ты! Но эта дурость пройдет... Не таким здесь рога обламывали... Иди ешь! - Не буду! Лучше умру... - Ха-ха! Вы слыхали? Она не будет есть! Голод припечет - сама попросишь... Доедайте, девчата, - не пропадать же добру! Девушки опять бросились к миске и быстро опорожнили ее. Было ясно, что голод - постоянный спутник их жизни. Кальфа подошла к старухе, пнула ногой ее узел. - Покажи, что принесла. Чем удивишь моих красавиц? Старуха поклонилась. Заскорузлыми пальцами развязала веревку, стала вынимать небольшие кусочки цветастых тканей. Раскинула их на тахте поближе к свету. Девушки в восторге всплескивали руками. - Ой, какая красота! Кальфа Мариам тоже не смогла скрыть своих чувств. Как завороженная рассматривала материю, - все было великолепным! Только странными казались размеры - совсем маленькие лоскуты: на косынку и то еле хватит - Так из этого платья не выйдет! - воскликнула она с сожалением, примеряя на себя кусок яркого китайского шелка. - Отчего не выйдет? - прошамкала старуха. - Во дворе стоит мой воз - там есть все, чего только душа пожелает! Правда, не очень много... На весь гарем не хватит. Но вам достанется. Мой старик отмерит, лишь бы денежки были! Девушки кинулись к своим сундучкам и с зажатыми в руках акче, курушами и динарами выпорхнули из комнаты. Одна лишь новенькая не проявила заинтересованности: согнувшись, как надломленный ветром стебелек, молча сидела в углу на топчане. Старуха начала медленно собирать свое добро, складывать в узел. Каждый лоскут она сворачивала по нескольку раз, укладывала, потом снова вынимала. Кальфа нетерпеливо притопнула ногой. - Да побыстрей ты! - А ты, голубушка, иди, иди... Не бойся - я не воровка. Да и не одна я остаюсь, есть кому за мной присмотреть: - И старуха скрюченным пальцем указала на новенькую. - Иди, я сейчас соберу - да за тобой следом... Не мешкай, не то там расхватают все... Последние слова подстегнули кальфу - хлопнув дверью, она протопала во двор. В тот же миг старуха, открыв лицо, устремилась к девушке и совсем другим голосом воскликнула: - Златка! Милая! Неужели не узнала меня? - Арсен! - Девушка поначалу не поверила своим глазам, а потом с рыданием упала к нему на грудь. - Милый мой! Ты здесь!.. - Т-с-с! - Арсен зажал ей рот ладонью. - Слушай внимательно! Мы с Ненко прибыли за тобой. Он с подводой во дворе. Вот тебе другая одежда. - Он выхватил сверток из своего узла. - Пока твои подружки выбирают у Ненко обновы, накинь на себя эти лохмотья рабыни, выйди во двор и жди нас возле ворот... Мы не задержимся. Быстрей! Скомкав все лоскуты, казак запихнул их в узел и, вновь согнувшись, как старая бабка, заковылял из комнаты. Около воза шла бойкая торговля. Ненко не скупился. За бесценок продавал то, что втридорога купил вчера с Арсеном у заморских купцов. Кальфа и девушки держали в руках отрезы дорогих тканей и, не имея больше денег, с завистью и сожалением смотрели на оставшееся. Арсен, выйдя из гарема, подождал, пока мимо него промелькнула Златка, а потом направился к возу. - Накупили, сороки? - зашипел он на девушек. - Вижу - набрали... Ну и хватит! А теперь - кыш, кыш! Некогда нам, надо ехать дальше, ведь в кошельках у вас, хе-хе, ничего не осталось! - Он влез на воз. - Погоняй, старик! Ненко взмахнул камчой*, хлестнул коней. (* Камча (тюрк.) - нагайка, кнут.) - Где она? - спросил тихо, когда немного отъехали. - Вон побежала... Будет ждать... Теперь бы хоть малость пофартило нам! Не задавая больше вопросов, Ненко быстрее погнал лошадей. - Эй-эй, берегись! - кричал он тем, кто оказывался на пути. Запыхавшаяся Златка стояла у ворот, боязливо озираясь вокруг через узенькую щель чадры. Она, видимо, еще не могла поверить в реальность происходящего. Худенькую ее фигурку так и притягивало к быстро приближающейся подводе. Ненко натянул вожжи. Арсен подхватил девушку под руки, поднял - и она мгновенно оказалась внутри будки. - Гони! - крикнул казак. Камча обожгла спины лошадей. Колеса, высекая из камней искры, громко затарахтели в узком проезде под каменной башней. Часовые, стоявшие снаружи, у ворот, бросились на шум, однако завидев, что на них мчатся озверевшие кони, испуганно отшатнулись, чтобы не попасть под копыта. - Вай, вай! Горе мне! - вопил Ненко, размахивая камчой. - Взбесились, окаянные! Вай, вай! Капуджи скрестили длинные копья, закричали: - Стой! Назад! Но было поздно. Кибитка вихрем вылетела из-под башни, промчалась через широкий майдан, разгоняя испуганных прохожих, и скрылась за углом, в боковой улице. - Сумасшедший старик! - буркнул старший. - Свернет себе шею! Или кому-нибудь... Младший добавил: - Попадись он мне в руки - отходил бы его копьем по спине!.. Тем временем Арсен внутри будки скинул женское платье, остался в обычной своей одежде янычарского чорбаджия. Потом он сменил на передке Ненко - и тот вскоре тоже красовался в пышном наряде чауш-аги. Переоделась и Златка, преобразившись в юного стройного чорбаджия. Проехав через весь Стамбул, беглецы миновали ворота Айвасары-капу и быстро домчались до леса, что неподалеку от Эйюба. Здесь их ждала другая повозка. Ненко обнял Арсена. - Прощай, друг мой и брат! Бумаги и деньги на дорогу у тебя есть, а куда путь держать - сам знаешь. Увидишь воеводу Младена, отца нашего, скажи, что скоро прибуду к нему. Вот выполню приятное для меня поручение султана - и приеду... - Смотри - не выпусти его из рук! - сказал Арсен, памятуя об изворотливости Кара-Мустафы. - Будь спокоен! Не забывай, что я не только Ненко, но и Сафар-бей! Хватка у меня - янычарская! - И он сжал, усмехаясь, свой крепкий кулак. Потом обнял Златку. - Ну, дорогая моя сестренка, прощай! Нашел я тебя, но, возможно, никогда больше не встречу. Я знаю, что с Арсеном ты будешь счастлива, и рад вашему счастью... - Ты приедешь к нам, Ненко?.. - прошептала сквозь слезы Златка. - Все может быть... Поезжайте! Счастливого вам пути! Он еще раз крепко обнял их и долго стоял у дороги, пока богатая повозка не скрылась за поворотом, в лесной чаще. 7 С нараставшей тревогой ждал Кара-Мустафа вестей из Стамбула. Измучился вконец. По ночам вскакивал в холодном поту при любом шуме. Днем, когда отдавал разные распоряжения, когда устраивал смотры ортам, которые постепенно вновь становились подобными прежнему боеспособному войску, было легче, и казалось, что все обойдется, все будет по-старому. А ночи были ужасными. Долгие, осенние, с северными холодными ветрами, завывающими за окнами его теплого дворца, от чего ледяным страхом сжимало сердце, с кошмарными снами и бесконечными тяжкими мыслями. Надежда боролась в нем с безысходностью. Великий визирь надеялся на легковерие и привязанность к нему султана, надеялся, что подарки смягчат гнев, а основательное, подробное письмо объяснит истинные причины поражения и укажет на настоящих виновников. Потом он припомнил, сколько у него в Стамбуле врагов, которые, безусловно, науськивают султана на него, и ему стало страшно. Неужели нет никакой надежды? На всякий случай Кара-Мустафа держал при себе драгоценности, поскольку решил бежать при малейшей опасности. Вокруг дворца поставил часовых и приказал никого не впускать, не предупредив его. За высокой каменной стеной, в соседней усадьбе, куда был прокопан подземный ход, под присмотром надежных слуг стояли наготове быстроногие кони... Кончался несчастливый для него 1683 год. День 25 декабря ничем не отличался от предыдущих. Разве что изменилась к лучшему погода - яркие живительные лучи солнца залили Белград, повеселевший широкий Дунай, который во время непогоды