ьзя больше откладывать, и решил сегодня же позвонить по тому телефону, который ему дал Корк. Пять цифр запечатлелись в его памяти, но в этот день не было предлога уйти из посольства. До встречи в Серебряном переулке оставался один день. А тут еще, вернувшись в свою комнату, он увидел, что кто-то рылся в его вещах. Конечно, это штучки Лаурица. Бирк за ужином довольно правдоподобно изобразил человека, мучимого зубной болью, и, не съев ни крошки, отправился к зубному врачу. На всякий случай он прошел в тот переулок, где действительно жил зубной врач и где в подъезде был телефон-автомат. Его соединили, и Роман услышал довольно приятный голос: - Слушаю. - Я от Августа Ивановича... Недолгая пауза. - А... Слушаю вас. Вы бы желали встретиться? Не так ли? - Да. Это возможно? - Одну минуту, подождите... Эта минута тянулась для Бирка долго. Затем он услышал тот же голос: - Приходите в тот же час и день, по тому же адресу, как вы уговорились по телефону с товарищем Колесниковым. Это смутило Бирка. Положив трубку, он медленно возвращался в посольство, раздумывая, что бы это могло значить. Странно, что Роман Бирк в этот день почти успокоился. Но с особой силой волнение охватило его на следующий день, когда он подходил к дому, где было назначено свидание с Колесниковым. Рука дрожала, когда поднес ее к звонку. Дверь открылась. Бирка ждали. Впустил его сам Колесников, и это окончательно смутило. Бирк снял пальто, пошел за Колесниковым в комнату, похожую на столовую. За столом сидел человек. Он поднялся и протянул ему руку. В смущении Роман плохо разглядел его: запомнились лишь шелковистая темная бородка и глаза - большие и синие. - Роман Густавович? Так?.. Бирк узнал голос человека, который говорил с ним по телефону. У него перехватило горло. Он заговорил сбивчиво, сильно волнуясь, но Артузов ободряюще, даже ласково смотрел на него, и Бирк постепенно успокоился. Рассказал о том, как после победы контрреволюции в Эстонии он скрывался, затем нашел своего дядю, легализовался и в конце концов устроился на службу в министерство иностранных дел буржуазной Эстонии. - Никогда не отличался твердостью характера, был молод, не имел опыта подпольщика, потерял связи с товарищами... И то, что переживаю теперь, - это возмездие мне за мою ошибку. Пока я был просто чиновником, исполнял незначительную работу в министерстве, меня не так мучили угрызения совести, хотя эта работа не подходила мне, бывшему командиру полка эстонской Красной Армии... Но вот меня послали в Москву. Я стал атташе посольства по печати, узнал, какие усилия прилагает советская власть, чтобы залечить раны империалистической и гражданской войн. Было тяжело, когда внутри страны меня рассматривали как типичного буржуазного дипломата маленькой державы - прислужника Антанты... Короче говоря, я это терпел, но меня ожидало нечто худшее. Лауриц, по распоряжению из Ревеля, решил втянуть меня в секретную работу, попросту говоря в шпионаж... Остальное вы знаете. Я сделал вывод из разговора с моим командармом Августом Ивановичем... И позвонил... Вам? - Да. Это я ответил вам по телефону. Моя фамилия Артузов. - Я слышал о вас. Бирк достал из кармана какую-то книжку в переплете и положил на стол. Из другого кармана он вынул пакет, адресованный Политическому совету МОЦР. Положил его рядом с дипломатическим паспортом. - Вот пакет Лаурица. Он требует от контрреволюционной монархической организации шпионских сведений. Вот мой дипломатический паспорт. Я отдаю его вам и понимаю, что меня можно арестовать и судить. Но я говорю это не как чиновник эстонской дипломатической миссии, а как ваш единомышленник. Артузов взял пакет, адресованный МОЦР. Дипломатический паспорт по-прежнему лежал на столе. - Вчера мне было сказано, что я откомандировываюсь в Ревель, в министерство иностранных дел. Мои отношения с майором Лаурицем не устраивают посла. Я долго думал: как поступить? И вот решил - пусть моя судьба будет в ваших руках. Судите меня, я приму любое наказание. Но одно знаю, убежден, что со мной поступят справедливо. Но если мне поверите, есть и другой выход: я возвращаюсь в Ревель, в министерство, и в меру моих сил буду помогать вам рушить козни, которые изобретают лаурицы - лакей Интеллидженс сервис. Я буду это делать по убеждению. Это будет мое возмездие за смерть Кингисеппа, Креукса и других товарищей. Прошли, может быть, секунды, но для Бирка они тянулись долго, очень долго... Артузов и Колесников молчали. Дзержинский предоставлял широкую инициативу своим сотрудникам. Он знал, что в их работе могут возникать такие положения, когда надо не только принимать решения мгновенно, но также мгновенно и действовать. Вместе с тем он придавал огромное значение умению наблюдать и анализировать чувства человека, судьбу которого решаешь, отличать искренность от лжи. Именно такой случай и возник сейчас в работе Артузова. Он вглядывался в лицо Бирка, вслушивался в его голос, чуть дрожавший, и понял, что решать надо немедленно. Как поступить? Оттолкнуть? Ободрить? Не будет ли это ошибкой? И Артузов решил: - Спрячьте паспорт. Мы вам верим. Никогда не поздно вернуться на честный, прямой путь и служить революции. Мы принимаем вашу помощь. - Да?.. - Бирк был так взволнован, что не находил слов. - Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР отнеслась к записке с вопросами? - Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт - "окно" на эстонской границе - и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба - скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость еще раз увидеться до вашего отъезда в Ревель - вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель. До свидания, товарищ Бирк. Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы. - Какое ваше впечатление? Это серьезные люди? - О да... Очень. - Вы еще встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь? - Как вам будет угодно, господин майор. Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк. - Я уверен, что помощь Бирка будет ценной для "Треста". - Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, - сказал Дзержинский. - Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернется к нам навсегда. Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами. 21 Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница: - Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне. "Что могло случиться? - подумал Якушев. - Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно". Он обычно ложился поздно и еще не успел раздеться. Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница. Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу: - Игорь покончил с собой. Бросился в пролет лестницы с пятого этажа. Готов... - Когда это произошло? - В девятом часу. Вечером... Он говорил мне, что за ним следят. - Давайте разберемся, - стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. - При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее "Трест"? - Абсолютно ничего. - Он оставил записку? - Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернется. Вышел на площадку и... - Как вы узнали об этом? - Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошел к подъезду, его нет. Я разозлился и пошел в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди. - И вы только сейчас дали мне знать? - Хотелось выяснить все обстоятельства. - Вот к чему ведет легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере... - Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия - единственный выход, рассуждал вполне здраво. - И дал браунинг девчонке и подбивал ее на теракт? - Я ей запретил категорически. - Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было? Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит. - Вы - ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мертвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?.. Ну хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдет дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне... Она когда узнает, может совсем свихнуться. - Спокойной ночи. Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущен. На следующий день Якушев узнал от Старова: - Настоящее имя этого типа не Игорь, а Антон, и фамилия по документу, впрочем сомнительному, Шерстинкий. Писал стихи, все больше о смерти. Кокаинист. Баночки из-под кокаина выбрасывал через окно, на крышу соседнего дома. Там у водосточной трубы их не сосчитать. Я так думаю: у него была мания преследования, и притом галлюцинации. Вышел на площадку, что-то увидел и в припадке ужаса бросился... Никаких записок. Одни стихи. Вот... Якушев прочитал: Нет, я не сумасшедший, нет! Я вижу то, чего не видят люди, - Зовет меня мохнатое, Зовет проклятое... Он перелистал тетрадку. Все в этом роде. Вернул Старову. - Сегодня вечером я увижу Зою, - сказал Якушев. - Представляю себе ужас этой девочки. Зоя пришла к Якушеву. Она ничего не знала. Он посадил ее и ласково сказал: - Как живете, Зоя? Я вас не видел с того самого вечера. - Живу. Мне очень тяжело... Я теперь понимаю, это было глупо. И этот браунинг... Его надо отдать Игорю. Это его. - Он ему больше не нужен. Она подняла на Якушева большие серые глаза: - Разве? Он поцеловал его, когда дал мне. - Зоя, Игорь умер, покончил с собой. Бросился с пятого этажа. Она побледнела, задрожала, схватилась за голову: - Нет... Нет! - Это произошло вчера в девятом часу. Вы были близки с ним? - Что вы? Нет! Совсем не то! - Он был кокаинист. Вы это знали? - Сначала не знала. Он заставил меня тоже это пробовать. Но я не могла. Он всегда боялся чего-то. Говорил, что за ним ходят, следят... Он имел страшное влияние на меня, теперь я понимаю. Говорил, что он гипнотизер. Таращил глаза. Это он сказал, чтобы я с револьвером ходила у дома Чека и стреляла в первого, кто выйдет. Он говорил: "Я бы сам, но у меня дрожат руки". Он был совсем больной, теперь мне понятно... - Вы одна живете или с родителями? - Я живу у родственницы. Она почти неграмотная, старенькая, но добрая. Говорить мне с ней не о чем. Я ведь учусь в консерватории. Мой профессор сказал, что у меня способности. - Вот видите, перед вами будущее. Вам только семнадцать лет. Милая девушка, уезжайте из Москвы. Скажем, в Киев. Там тоже консерватория. Я дам вам письмо, и вас устроят, словом, вас не оставят. А с "семеркой", которая уже не "семерка", а "пятерка", я все улажу. Но помните, все, что было там, в этом "болоте", остается глубокой тайной. Вы погубите себя и других, если... - Клянусь вам... памятью мамы! Она умерла от тифа три года назад, я вижу ее во сне и плачу, я так плачу... Когда Якушев рассказал Артузову об этом разговоре, тот сказал: - Мне кажется, что можно спасти человека. Дадим немного денег, отправим в Киев, пусть учится. Она любила его... этого Игоря? - Не думаю. Да он и не хотел ее любви. В нем все убил кокаин. И его самого заодно. - Стауница после этого случая вы приберите к рукам. У вас есть основание держать его в руках. Они перешли к разговору о текущих делах "Треста". - Ртищев поговаривает о каком-то своем питерском приятеле, камергере... Считает его знающим военное дело. - Возражайте категорически. Нужен действительно военный, генштабист. Настаивайте на этом. Вообще реорганизацию штаба МОЦР надо провести после вашего возвращения из Берлина. Якушев с удивлением посмотрел на Артузова. - Да, вы командируетесь в Берлин. Официально поедете на Кенигсбергскую ярмарку по делу восстановления Волжского пароходства. На самом деле цель вашей поездки - проникновение в Высший монархический совет и в окружение бывшего великого князя Николая Николаевича. Постарайтесь добиться у него аудиенции. Это очень подымет ваше влияние здесь, среди заговорщиков. А затем - Врангель! Вы видите, как далеко идут наши планы. Еще до того, как решилась поездка Якушева за границу, "Трест" через Романа Бирка получил важное сообщение из Ревеля от представителя Врангеля - Щелгачева. "Сегодня ко мне явился прямо из Сербии жандармский полковник Самохвалов, направленный представителем ОРА (Объединения русской армии) из Парижа. Работа этой организации заслужила полное одобрение Врангеля. Врангель заинтересовался деятельностью "Треста" и направил ко мне, как своему представителю в Эстонии, Самохвалова. Последний сообщил мне, что у ОРА имеются свои резиденты на советской территории. По мысли Врангеля, допускается возможность подчинения резидентов "Тресту", однако "Трест" должен принять представителя Врангеля, назначенного по соглашению с "Трестом". - Речь идет о "совместной" работе "Треста" с организацией белогвардейцев, - сказал Артузов, - дело серьезное. Мы тем самым подходим к Врангелю. Но принять представителя Врангеля опасно. Господа из МОЦР поднимут вокруг него шум и возню, могут проболтаться. И, чего доброго, придется арестовать его, это их спугнет. А с другой стороны, соблазнительно подойти к Врангелю и его силам. Решили, что упускать эту возможность нельзя. Ответили, что "Трест" согласен оказывать некоторую помощь ОРА, но окончательное решение по этому вопросу будет вынесено после личною свидания представителей белогвардейцев с представителями "Треста" в Париже. Желательно, чтобы ОРА частично взяло на себя расходы по содержанию Щелгачева в Ревеле. Это добавили для правдоподобия. У Якушева было немало дел перед отъездом. Стауницу он сказал, что командировка весьма кстати, она продлится месяц. За это время надо установить прочную связь "Треста" с Высшим монархическим советом, с ОРА, то есть с Врангелем, и возможно, даже удастся добиться аудиенции у великого князя Николая Николаевича. Стауниц был поражен: - Какой, однако, размах! - Вы остаетесь в своей группе один. Ртищев в Петрограде. Будьте осторожны, после этой истории с Игорем надо быть вдвойне осторожным. На всякий случай подготовим всеподданнейший адрес великому князю, - если удастся, вручу сам или перешлем... Еще одно: эту несчастную Зою отправим куда-нибудь в провинцию. Где она живет? Я должен ее увидеть. Девчонка напугана - будет молчать. А вам - впредь урок. Накануне отъезда Якушев отправился на Большую Бронную, там он разыскал дом, квартиру, где жила Зоя. Ему открыли, и еще в коридоре он услышал звуки фортепьяно. "Что-то знакомое... Шопен", - подумал он, прислушался и постучал. Его не услышали. Он отворил дверь и увидел узкую комнату с одним окном, пианино, тахту и стол. В углу сидела старая женщина и что-то вязала. Все правда, как рассказывала Зоя. Увидев его, Зоя перестала играть. - Играйте, - сказал Якушев, - я люблю эту вещь. Этюд цис моль Шопена, не правда ли?.. Играйте... - Да, вы это любите? - Она продолжала играть и сыграла до конца. Старая женщина, видимо смущенная приходом незнакомого человека, вышла в коридор. - Прекрасно, сколько в этом мечтательности, чистоты, поэзии. Музыка - вот ваш путь, милая девушка... Прямой и единственный. Теперь вот что... Я уезжаю. На месяц. Он положил на стол пакет: - Здесь рекомендательное письмо директору консерватории из Комиссариата просвещения и немного денег. Все будет хорошо. До свидания. Желаю вам счастья. Она проводила его и сказала: - Все было сои... Страшный сон. Игорь... И все, что он мне внушил... Я проснулась... И впервые на лице девушки мелькнула улыбка. 22 Бирк оправдывал доверие ГПУ. Переписка между Артамоновым, Щелгачевым и Якушевым наладилась. Колесников получал от Бирка пакеты, приходившие с дипломатической почтой, и передавал Якушеву. Внешний вид пакетов и шифровок показывал, что они побывали в руках чиновников эстонского министерства иностранных дел и в штабе эстонской армии. Видимо, там не очень доверяли эмигрантским организациям, да и трудно было верить русским монархистам, которые все еще считали Эстонию Эстляндской губернией. Из переписки "Треста" с Высшим монархическим советом Ответ Артамонова (Липского) Якушеву (Федорову) на письмо Политического совета "Сообщение о деятельности "Треста" встречено в Берлине с восторгом. Тактика Ваша нам нравится (не всем, разумеется) - Вам на месте виднее, как действовать. Вооруженные силы, которыми можно располагать за границей: полторы тысячи сабель бывшей русской конницы, в данное время она на сербской пограничной службе, несколько военных училищ и три кадетских корпуса. В Болгарии корпуса Кутепова и донцов. Мы просим Вас приехать, ждем Вас, и только Вас, чтобы решить все вопросы. Состоялся ли ваш съезд и какие вынес постановления?" Ответ Якушева (Федорова) Артамонову (Липскому) "Из прилагаемого постановления вы убедитесь в том, что съезд состоялся, и велико было наше огорчение, когда мы так и не дождались вашего представителя. Что касается моего приезда, то я счастлив буду, если позволят обстоятельства, повидать вас всех, дорогие собратья. Теперь текст постановления нашего съезда - приведу только начало, которое глубоко волнует: "Горестно было русскому сердцу пережить горькую весть о том, что великий князь Кирилл объявил о своих притязаниях на императорский Российский престол... Болит сердце за наше общее дело. Мы здесь, пребывая в смертельной опасности, каждодневно готовы отдать наши жизни, сознавая, что только его высочество великий князь Николай Николаевич, местоблюститель престола, может спасти страждущую отчизну, став во главе белой рати, как ее верховный главнокомандующий..." Постановление по уполномочию нашего съезда подписали: Боярин Василий, полковник Невзоров, полковник Семенов. Протоколы съезда полностью будут доставлены позднее. Душой с вами, Федоров". - Между прочим, о стиле ваших писем, - заметил Старов. - Все эти "уповая" и "повергая к стопам" хороши в меру, но не надо пересаливать. Надо дать понять, что "Трест" работает в советских условиях и невольно поддается стилю, принятому у нас. 23 В вагоне было холодно, он был старый, его трясло и мотало. Якушева клонило ко сну, он засыпал и пробуждался от холода и снова возвращался к мысли о том, что он, после всего пережитого, вновь едет за границу. Утром он будет на границе, там контроль паспортов. Потом Рига, и ему предстоит встреча с людьми, которые недавно действительно были его единомышленниками. Теперь он думал о них - "они", а ведь еще не так давно это было для него "мы". То, что ему доверили Дзержинский, Артузов, Пилляр, Старов сложную задачу - проникнуть в Высший монархический совет, - довершило перемену во взглядах. Якушев думал о монархистах "они", "они", то есть враги, и это после всего, что он пережил и передумал. Он понимал трудность задачи - не все же в белой эмиграции так легкомысленны, как Артамонов, не все ослеплены ненавистью к Советам, как какой-нибудь Щелгачев. Якушев понимал, что ему придется столкнуться и с опасными противниками, к тому же видевшими в каждом приезжем из России агента ЧК. Две ночи в вагоне были почти бессонными. Якушев размышлял, как повести себя с первой встречи. Артузов и Пилляр правы - надо держать себя независимо, не поддакивать, а вступать в спор, показать себя представителем мощной подпольной организации, заговора, за которым стоят десятки, сотни влиятельных, самоотверженных заговорщиков. "Они хотят вам верить и поверят, - говорил Артузов накануне отъезда Якушеву, - для эмигрантов сильная подпольная организация внутри Советской страны - это козырь. "Трестом" можно козырять перед иностранцами, да и все иностранные разведывательные отделы штабов тоже пожелают поставить на эту карту..." Однако как все сложно, надо много обещать и ничего не давать, сталкивать "их" между собой, играть на амбиции всех этих господ Марковых, ширинских-шихматовых, многое решать на месте, по обстоятельствам. "Именно поэтому выбор пал на вас, - вспомнил Якушев заключительные слова Артузова перед отъездом. - У вас достаточно самоуверенности, хорошей самонадеянности. Помните, вы ведете большую игру против врагов нашей страны и ее народа. Будьте осторожны и вместе с тем решительны". Якушев не предполагал, что его будет волновать самый переезд границы, хотя все было благополучно, пограничник вернул ему паспорт и пожелал счастливого пути. Латвийские пограничники обошлись с ним не слишком вежливо. Офицер, в котором легко было узнать бывшею офицера царской армии, хмуро спросил о цели поездки. Якушев ответил, что едет транзитом и не обязан сообщать о целях поездки, но, так и быть, скажет: - Я еду на ярмарку в Кенигсберг, но буду и в Берлине. А в Риге остановлюсь на несколько часов. Повертев в руках паспорт, офицер вернул его и ушел. Якушев перешел в другой, латвийский вагон. Пассажиров было мало, они с любопытством поглядывали на человека, едущего из Советской России, но заговорить никто не решался. До Риги доехал спокойно. В Риге, на перроне, он увидел Артамонова и, не здороваясь, как было условлено, уехал прямо в гостиницу. Едва только успел войти в номер, послышался стук, и Якушев очутился в объятиях Артамонова. Они троекратно поцеловались. - Бог мой, я уже потерял надежду вас видеть живым и здоровым. - Да... тиф. Но сердце крепкое, выдержит и не то. - А мы вас заждались... Ну, рассказывайте! - Я бы предпочел слушать вас... Надеюсь, никто в Риге не знает о моем приезде? - В Риге - никто, кроме меня и Арапова. Вы его, вероятно, знали. Он тоже из лицеистов, из конногвардейского полка, племянник Врангеля. Артамонов начал с того, что в эмигрантских организациях, как всегда, сплетни, интриги, бестолковщина. Не все осторожны, много болтунов, и потому о предстоящем приезде руководителя "Треста" знают немногие. - Отношение к "Тресту"? - Старцы, как всегда, рутинеры, боятся провокации. В общем, в Монархическом совете главная персона Николай Евгеньевич Марков, доверенное лицо "Верховного", Николая Николаевича. Он согласен с вами встретиться. - Марков? "Согласен"... Поразительно, мы работаем в сердце России, в нашем распоряжении беззаветно преданные люди, мы связаны с воинскими частями, возврат к монархии предрешен, а он "согласен встретиться"... Знают ли о нас члены императорской фамилии? - Сомневаюсь. Когда вы в Берлин? - Хоть сейчас... - Есть вечерний поезд. Мы едем с вами, я и Арапов... Как тетушка моя, Варвара Николаевна? - Жива, здорова. Хороша собой и по-прежнему кокетлива. Не пишите ей. Так спокойнее. - А этот лихой поручик? - Колесников? - Он нам понравился. Правда, не хватает звезд с неба. "Много вы понимаете", - мелькнуло в голове Якушева. Артамонов ушел. Оставшись один, Якушев думал - правильно ли было все в его разговоре с Артамоновым? Первые шаги многое решают. Он посмотрел на себя в зеркало: выглядел, как в петербургские времена, - осанка, чуть заметная лысина, пенсне... "Но что делается тут? - он постучал по лбу. - Если бы мне полгода назад сказали, что я буду носить маску монархиста, я счел бы этого человека сумасшедшим. А между тем теперь это так". Он вдруг почувствовал усталость, две ночи без сна дали себя знать. Прилег на диван и мгновенно заснул, точно провалившись в бездну. Однако спал чутко и сразу вскочил, когда услышал стук в дверь. Вошел высокий, стройный молодой человек, по выправке - гвардейский офицер. - Я - Арапов. Вы меня вряд ли помните. Я был в младших классах лицея. - Не помню. Что вы на меня так глядите? - Я вас представлял другим. - Разочарованы? - О нет... Преклоняюсь! Вы там герои! - "Герои"... Это вы хватили. - Хотелось бы поговорить... - Успеем наговориться. В Берлине я рассчитываю пробыть неделю. Значит, едем? - Едем. Я для того и пришел к вам. Хотелось познакомиться. Ну, до вечера... И он вдруг обнял Якушева, прижал к груди и выбежал из комнаты. "Экспансивный молодой человек", - подумал Якушев. 24 "В Берлине состоялась первая встреча с заправилами Высшего монархического совета, - писал Якушев в отчете. - Она происходила в магазине ковров, мебели, бронзы и фарфора в первом часу ночи. В этом магазине полковник фон Баумгартен служит ночным сторожем. Почему избрано такое странное место, как магазин, для конфиденциального совещания? Оказалось - из предосторожности. Квартира, где помещается Высший монархический совет, принадлежит Е.Г.Воронцовой, там же обитает бывший обер-прокурор Синода - Рогович, болтун и рамолик, он стал бы подслушивать. Я кое-что уже знал об этих господах, ночь до Берлина прошла в разговорах с Артамоновым и Араповым, которых по молодости лет не очень допускают в высшие сферы. Они недовольны и не без яду рассказывали мне, что делается в этих сферах, пополняя мою эрудицию. Кирилловцы, сторонники Кирилла Владимировича, провалились окончательно. Высший монархический совет ставит на Николая Николаевича - "местоблюстителя престола". Кирилловцы его отвергают как претендента на троп. Он не прямой наследник и бездетен. Окружают Николая Николаевича титулованные особы, впавшие в маразм, и болтуны. Сохранил солидные средства принц Ольденбургский, он почетный председатель совета. Сидя в золоченом кресле в стиле Людовика XV, я произнес пламенную речь, выразил верноподданнические чувства "Треста" по отношению к "блюстителю" престола и добавил, что подробнее изложу все в докладе, который пишу. По лицам этих господ понял, что экзамен выдержан, но ожидается приезд из Парижа Н.Е.Маркова, ближайшего советника Николая Николаевича. Он доверяет Маркову. Марков прибыл в Берлин вместе со старым князем Ширинским-Шихматовым. Свидание состоялось на Лютцовштрассе, 63. Оба уставились на меня, когда я говорил о создании монархической партии внутри России, тесно связанной с Высшим монархическим советом за границей. Однако Марков, желчный и глупый старик, прервал мою декларацию и спросил о настроениях Красной Армии и какие именно части армии я считаю наиболее подготовленными к участию в перевороте. Чувствую, что старцы не разбираются в военных вопросах. У Маркова в руках шпаргалка с вопросами. - Когда можно рассчитывать на переворот? - Придется подождать года два. - Кто ваш верховный эмиссар? Отвечаю, как условлено в Москве: "Генерал Зайончковский". - Православный? Хорошо. Обрадовались, что не входит Джунковский: "Ненадежный человек". Марков торжественно сообщил, что был принят Николаем Николаевичем. - Его высочество согласился возглавить монархическое движение, но ждет призыва из России, о существовании вашей организации знает. Испускаю вздох облегчения. Почтительно высказываю желание увидеть кого-нибудь из императорской фамилии. Марков обещает свидание с великим князем Дмитрием Павловичем (Николай Николаевич никого не принимает). На этом кончается трехчасовая беседа". Якушев знал этих людей в то время, когда у них была власть. Высокомерные, надменные, они презирали всех, кто стоял ниже их. Они считали царский престол незыблемым, особенно после подавления революции 1905 года. Часто эти "истинно русские" монархисты имели чисто немецкие фамилии: Баумгартен, Гершельман, Тальберг, Саблер - тот самый Саблер, которого Распутин, как он сам говорил, "поставил в оберы", то есть сделал обер-прокурором святейшего Синода. Они не терпели даже III Государственную думу, где у правых было большинство. Николай Второй не решался ее распустить, вообще упразднить. За это они его втайне осуждали. Теперь Якушев увидел этих людей, потерпевших крушение, изгнанных из России, и понял, что они ничему не научились. Их желание было одно - во что бы то ни стало вернуться и управлять. Они согласны на все, даже на расчленение страны, на то, чтобы она стала колонией Германии или другой державы, лишь бы вернуть потерянное - титулы, усадьбы, особняки, придворные звания. Якушев писал в своем отчете: "Два дня мы обсуждали программу берлинского монархического съезда. Возник разговор о тактике "Треста". Козырял старыми черносотенными лозунгами. Никаких партий, кроме монархической. Восстановление самодержавной монархии. Земельная политика? Тут вскочил Николай Дмитриевич Тальберг - маленький, щуплый крикун: "Предлагаю конфисковать имение Родзянки, как виновника революции". Его успокаивали: "Конфискуем". Я вношу проект: "...образование государственного земельного фонда, вся земля принадлежит государю, он жалует землей дворянство, служилое сословие. Крестьянам - "синюю бумажку" - купчую на землю, но, разумеется, за выкуп, за деньги. Переходим к тактике. Вопрос об интервенции: называют 50-60 тысяч белых и 3-4 тысячи иностранцев. Откуда начинать поход - с севера или с юга? Гершельман предлагает с Петрограда. Подготовить торжественную встречу в Московском Кремле. Монарх непременно из рода Романовых. Основные законы пересоставить до коронации. В Берлине у меня продолжались переговоры с молодыми - Араповым и Артамоновым. Их настроения таковы, что явилась мысль о создании внутри Монархического совета оппозиционной партии из молодых. Арапов, конечно, убежденный монархист, но особой формации, участник так называемых евразийских сборников "На путях" и "Поход к Востоку". В лице его "Трест" приобрел сторонника и почитателя. Я убедил его, что мы готовим переворот не для того, чтобы отдать власть старцам, которые ничему не научились и ничего не забыли. Нам надо выработать программу и тактику на основе того, мол, чтобы "Россия по своему географическому положению руководила Европой и Азией. И потому пути "Треста" совпадают с евразийским движением". Сказал и слегка испугался: неужели клюнут на такую чепуху? Представьте - клюнули. Бросил мысль о вожде наподобие "дуче" Муссолини. Встретили с энтузиазмом. В общем, молодые - хороший материал для оппозиции старцам..." Для правдоподобия Якушев настаивал на финансировании "Треста" из-за границы. Это было естественно, все эмигрантские организации постоянно вымогали деньги у состоятельных эмигрантов. Ответ был такой: "Будем давать деньги, но немного". Предлагали "Тресту" заняться грабежом банков в России. Якушев возразил: "Такие действия могут всполошить ГПУ". Они согласились, что грабежи могут насторожить чекистов, затруднить работу "Треста". Сто тысяч франков пока предоставить не могут. Постараются воздействовать на своих толстосумов всеми средствами, вплоть до публичного мордобоя. Главной целью молодые считали укрепление отношений с Врангелем, а старцы - проникновение к великому князю Николаю Николаевичу. Якушев должен был вручить ему исполненное верноподданнических чувств послание от имени съезда монархических организаций центральной России. В этом послании содержался призыв - возложить на себя бремя царской власти и в будущем, под звон колоколов, вступить на прародительский престол. Но до этого молодые считали важным завязать отношения с Врангелем. Втайне от старцев в Берлине Арапов свел Якушева с полковником фон Лампе, представителем Врангеля в Германии. Этот полковник с "истинно русской фамилией" начал с того, что обругал деятелей Высшего монархического совета старыми песочницами и взял с Якушева слово: не пользоваться их услугами. Из этого было ясно, что фон Лампе рассматривает Маркова и прочих как конкурентов в деле "спасения" России. - Высший монархический совет, то есть Марков и компания, клонятся к закату. Наша опора - лучшие полки в Сербии и Болгарии, они прошли школу Врангеля и закалены в Галлиполийском лагере*. Мы ждем одно лицо, уполномоченное Врангелем для переговоров с вами. ______________ * После бегства из Крыма (1920 г.) часть войск белогвардейцев находилась в городе (крепости) Галлиполи (Турция). Этими войсками командовал Кутепов. И фон Лампе познакомил Якушева с генералом Климовичем. С первой встречи было попятно, что Климович - опасный противник. Об этом свидетельствовала его кровавая слава на постах московского градоначальника в 1915 году и директора департамента полиции в 1916 году. Теперь он состоял при Врангеле на положении начальника разведки, шефа жандармов. Климович оказал Якушеву самый любезный прием, кротко смотрел на гостя, поддакивал, почти не говорил о делах, зато временами нельзя было не заметить острого, пронизывающего взгляда профессионального деятеля охранки. Якушев согласился сделать краткий доклад о "Тресте" для интимного круга. Здесь же выяснилось, что агенты ОРА проникали в Россию и давали о ней, по-видимому, правильные сведения. Из разговора Якушев понял, что Климович не убежден в боеспособности ОРА, но люди этой организации пригодны для несения полицейской службы. Слушая Климовича, Якушев припоминал то, что сам знал об этом человеке и что рассказывал ему Подушкин - старая полицейская крыса. Так вот каков ты - мастер провокаций, покровитель черной сотни! Его называли организатором убийства депутатов I Государственной думы - Герценштейна и Иоллоса - и организатором взрыва в доме бывшего премьер-министра Витте. Климович "ставил" с помощью провокатора Зинаиды Жученко покушение на московского градоначальника Рейнбота... Как все-таки Климович ускользнул из Петропавловской крепости, куда его засадили после Февральской революции? "Только эти розовые либералы из комиссии Временного правительства могли выпустить на свободу такого матерого врага. Он бы и их всех передушил, этих либералов, и не поморщился", - думал Якушев. Да, перед ним был серьезный враг. - Пусть вам это не покажется неделикатным, но я все-таки скажу: меня смущает ваше скептическое отношение к представителям законной династии. - То есть к Николаю Николаевичу? (Климович даже обошелся без титула.) Да ведь у него "зайчик в голове"... Ведь это он выдумал "старца" Распутина, он и его Стана - черногорка. Правда, потом кусал себе локти. - А вам доводилось иметь дело с этим... старцем? - С Распутиным? А как же иначе? Какой бы я был директор департамента полиции, если бы не знался с Распутиным. Началось так: я позвонил ему по телефону и говорю: "Что ты врешь, будто я тебя хочу убить?" Он отвечает: "Что ты, милай? Хочешь, я к тебе приеду?" Приезжает, сел, смотрит: "А мне говорили, что ты зверь". - "Смотри, говорю, какой я зверь". Вздохнул: "Все врут люди. Под тебя копают". Оказывается, это у него называлось "смотрины". Нет, хватит с нас этих мистиков, психопатов; глядишь, Николай Николаевич найдет себе другого юродивого... - Евгений Константинович, мне странно это слышать. Я так мыслю - царь для народа, а не народ для царя. - Дорогой мой... Царь, народ, династия! Ну кого вы назовете из Романовых? Сплошные ничтожества! Если хотите знать мою ориентацию, она в трех словах: Петр Николаевич Врангель. - Вы меня ошеломили... Я бы хотел вам возразить, и не только вам... - Послушаем вас с удовольствием, и не позднее чем завтра. 7 августа 1923 года состоялся доклад Якушева на квартире у Лампе. Доклад слушали Шульгин, Климович и сенатор Чебышев. Здесь были не вздорные старики, вроде Маркова и Гершельмана, а люди, у которых нельзя отнять ума, опыта и хитрости. Якушев говорил осторожно, начал с экономики, не скрыл, что нэп смягчил остроту положения, но в то же время нэп питает те "здоровые" элементы, которые будут способствовать перевороту изнутри, когда настанет время. Якушев говорил о росте монархических настроений, о том, какое значение для крестьян будет иметь "синяя бумажка", то есть купчая на землю, потом перешел к военным делам. Он предупредил, что, как штатский, не может осветить вопрос в деталях, и пообещал впоследствии дать возможность послушать сообщение начальника штаба, авторитетного военного. Доклад длился два часа. Когда Якушев кончил, поднялся Климович и попросил ответить только на один вопрос: - Каким образом удается столь многочисленной подпольной организации уходить от преследований ГПУ, в силе и решительности которого мы убедились на горьком опыте? - Господа, неужели вы думаете, что гражданская война, голод и возврат к нэпу не посеяли разочарование, неверие в революцию? Дальше, прошу не обижаться, но вы, господа, судите примерно как в басне Крылова: сильнее кошки зверя нет. А кошка нас кое-чему научила, хотя бы конспирации. Мы имеем своих людей во всех звеньях советских учреждений и имеем возможность отводить удары... Надеемся, нам удастся договориться со штабами соседей, в частности в Польше. Кстати, в Эстонии уже договорились. Они убедились в нашей силе. У нас прекрасно налажена связь с нашими представителями в Ревеле, вы их знаете. Организован тайный пропускной пункт - "окно" на границе! Наконец, господа, сидя здесь, в Берлине, трудно иметь представление, что делается в Москве, в России. Наступило долгое молчание. - Поблагодарим дорогого гостя, - сказал фон Лампе. Когда дверь за Якушевым закрылась, Чебышев сказал: - Господа, это опасный человек. "Трест" - мистификация ГПУ. - Нельзя швыряться такими обвинениями. Англичане и поляки утверждают, что в России существует сильная подпольная организация, - возразил Лампе. - Если ГПУ столь бдительный враг, то почему все-таки наши люди проникают на советскую территорию? В самом деле, выходит, по-вашему, что сильнее кошки зверя нет, - не без яду, наклоняясь к Чебышеву, сказал Климович. Шульгин промолчал, но позднее оказалось, что он поверил в "Трест". Якушев предвидел подозрения и на всякий случай с возмущением говорил Арапову: - Милый друг, больше всего меня тревожит конкуренция между ОРА и ВМС. Ежели мы свяжемся с Врангелем, Марков будет трубить, что "Трест" - сомнительная организация, а ежели мы пойдем к марковцам, то же самое будут утверждать Климович и его присные. Вот и вертись как хочешь... И в самом деле, "Трест" оказывался перед дилеммой: отдать предпочтение ОРА или ВМС? В Якушеве кипел азарт игрока. Игра была сложной: с одной стороны, конкуренция эмигрантских организаций ослабляла их, а с другой - раздоры ВМС и ОРА ставили под удар "Трест". Вторую неделю Якушев жил в Берлине. Это была пора инфляции. Меняя английскую бумажку в один фунт, он получал 50-миллиардную ассигнацию в немецких марках. Но все вокруг, на Курфюрстендамм, кипело: кафе, биргале, вайнштубе, нахтлокали переполнены спекулянтами. В унтергрунде - подземке - Якушев видел рабочих с заострившимися лицами, угрюмых... По улицам бродили люди, злыми глазами смотрели на хорошо одетых господ, главным образом иностранцев. В кафе "Аквариум", близ Зоологического сада, Якушев встретился с Артамоновым. - Беда! Баумгартен узнал о том, что вы встречались с Климовичем. Марков рвет и мечет! Климович и Марков - это ведь враги, николаевцы и врангелевцы - непримиримые лагери. - Не вы ли сами проболтались? - Даю слово - нет... - Тогда Арапов... - Они ждут вас на Лютцовштрассе. Якушев понял - надо идти. - Голубчик! - встретил его Марков и даже облобызал. "Иуда", - подумал Якушев и, оглядевшись, увидел всю компанию Маркова - Баумгартена, Тальберга и каких-то незнакомых ему людей. "Суд", - мелькнула мысль. И действительно, Марков начал с того, что тут же назвал его интриганом и чуть не предателем. Пришлось перейти в наступление: - Это что - допрос? Тогда ответьте мне, как могло получиться, что приглашение на наш съезд попало к Гершельману после того, как съезд кончился? Я видел слезы на глазах наших людей, когда они узнали, что вашего представителя не будет! Нет, погодите... Как могло получиться, что я два дня добиваюсь вас, а дверь вашей канцелярии на Лютцовштрассе на замке? Я продлеваю командировку в Берлин, рискую головой, срываю с места наших молодых друзей, жду и... оказываюсь в пустоте, в одиночестве? Что прикажете делать? Если вам угодно - полковник фон Лампе поступил по-джентльменски. Он, по крайней мере, принял меня и выслушал... Хотя я возмущен позицией Климовича, знаете ли вы, куда гнет этот авантюрист? Марков хлопал глазами и вздыхал. Наконец сказал: - Хорошо. Оставим это. Готовы ли вы к перевороту? - А вы готовы! - воскликнул Якушев. - Имя? Назовите имя будущею хозяина земли русской? Марков в растерянности молчал. - Голубчик, - сказал он, - вы должны понять... - А мы назвали это имя на нашем съезде: его императорское высочество Николай Николаевич! Буря восторга! Другого люди не знают и знать не хотят! - Но единственная преграда - великий князь стар и бездетен. Неприемлем как претендент на престол с легитимной стороны. Существует закон о престолонаследии. Мы понимаем ваши чувства, но вы поступили неразумно... - Поступили, как велит совесть! - Наконец, Европа... Якушев крепко выругался. - Милейший! Не забывайте, у иностранцев деньги. Без займов мы не можем... - Николай Евгеньевич! Не великие князья Кирилл и Дмитрий Павлович, а его императорское высочество Николай Николаевич! И вот вам наше последнее слово: если вы не поддержите нас - мы отойдем от вас, а на Европу нам... - Ах, как вы выражаетесь, голубчик! Утро вечера мудренее. Завтра потолкуем наедине... Якушев оглянулся. Даже Тальберг с Баумгартеном смотрели на него с одобрением. Партия была выиграна. Суд над "Трестом" не состоялся. Утром в гостинице, где остановился Якушев, Марков попытался взять реванш: - Почему вы не сказали о военачальниках, о воинских частях, на которые можно положиться? Якушев: - Об этом я могу говорить с глазу на глаз с его императорским высочеством. И с вами. А вы собрали целое новгородское вече. Подумайте: мы получили такие жестокие уроки! В то утро было решено, что Якушев едет с Араповым в Париж через Франкфурт-на-Майне - французскую зону, с паспортом на имя Федорова. Марков вручил два письма приближенным Николая Николаевича - князю Оболенскому и графу Гендрикову. Нужно ли добавить, что фон Лампе тоже снабдил его рекомендательными письмами к представителям штаба Врангеля в Париже - генералам Хольмсену и Миллеру. 14 августа 1923 года, с рекомендациями двух враждующих эмигрантских организаций, через Висбаден, в автомобиле Арапова, Якушев прибыл в Париж. 25 До революции Якушев приезжал в Париж, что называется, встряхнуться. Останавливался в отеле "Амбасадор". Ему правилась французская учтивость: его именовали де Якушев - это "де" означало дворянское происхождение; обращались к нему не иначе как "экселанс", то есть "превосходительство". Правда, за это приходилось давать щедрые чаевые. В Париже у него была в то время миловидная приятельница, с которой он посещал "Табарэн" и ездил на две недели в Ниццу. До 1914 года русские считались дорогими гостями в Париже. Правда, были в то время и другие русские; они жили на левом берегу Сены, занимались политикой и причиняли беспокойство французской полиции. Таких русских Якушев старался не замечать. За ними следили чины русской охранки в штатском. Теперь, за десять лет, все изменилось. Русские были не те, и французы забыли прежнюю учтивость. Утром, в скверной гостинице, Якушев развернул русскую газету. Его поразило обилие объявлений о русских ресторанах, знакомые названия: "Мало-Ярославец", "Мартьяныч", "Доминик", "Петроград", "Тройка", "Кавказский погребок" и почему-то "Душка" - "роскошный тенистый сад, волшебное освещение, цыгане, кухня под наблюдением Жоржа Голицына", "Водка поставщика двора Его Величества - "Петр Смирнов и сыновья". "Однако быстро они сориентировались", - подумал Якушев и далее прочитал сообщение о том, что в день храмового праздника лейб-гвардии его величества кирасирского полка будет отслужен молебен; тут же "Союз галлиполийцев" извещал, что в его церкви состоится молебен по случаю дня ангела генерала А.П.Кутепова. О нем Якушев знал, а "Союз галлиполийцев" объединял, как известно, заклятых врагов советской власти, рядом с этим извещением был напечатан некролог, посвященный какому-то губернскому предводителю дворянства барону Унгерн-Штернбергу, затем небольшая заметка о прерогативах земских начальников в будущей России. На второй полосе выделялась размером статья какого-то профессора. От нее разило таким верноподданническим духом, что тут же вспомнились черносотенные газеты "Русское знамя" и "Вече". Эти газеты были любимым чтением малограмотных дворников, мелких лавочников и мясников, состоявших в "Союзе Михаила-архангела". "Уж лучше бы рекламировали свои кабаки и огурчики собственного засола, - со вздохом подумал Якушев об эмигрантах. - А я ведь совсем недавно принимал всерьез этих "белых витязей". Он побрился, оделся и спустился в вестибюль гостиницы. Арапова уже не застал. Опекать Якушева было некому. В угловом кафе ему принесли жидкий кофе и черствый бриош. Видимо, русских здесь не очень почитали. Якушев знакомился с Парижем 1923 года. Как изменился этот город по сравнению с довоенным временем! Он оставил его в 1908 году, когда улицами владели извозчичьи экипажи - фиакры, а на весь Париж было лишь несколько тысяч автомобилей, громоздких и неуклюжих. Город был наполнен перезвоном колокольчиков. Это фиакры подавали сигналы прохожим. То, что казалось тогда Якушеву ослепительной иллюминацией в витринах магазинов, меркло перед феерией разноцветных огней, которая поражала приезжих в 1923 году. В довоенные годы очень редко можно было услышать здесь русскую речь, а теперь в районе авеню Ваграм она всюду. Но что это был за язык! За три года русские эмигранты стали говорить на каком-то странном наречии. Господин в поношенном пальто говорил даме: - Возьмешь метро на Этуали, сделаешь корреспонданс на Трокадеро и попадешь в тентюрири* в апремидишное время**. ______________ * В химчистку. ** В послеобеденное время. Дама отвечала: - Са ва. У нас к динэ пол лапена и сельдерей*. ______________ * Идет. У нас к обеду половина кролика и сельдерей. Обедал Якушев в районе Бианкура, в русском ресторане "Медведь", который в шутку называли "Собранием сводного офицерского полка". Здесь обращались друг к другу по чинам: ротмистр, капитан, поручик. Все они были либо шоферы, либо рабочие завода Рено. Завязался разговор с усатым хорунжим. Тот сказал, что русских шоферов более двух тысяч, половина из "Союза галлиполийцев", все бравые рубаки. Казаки собираются пока что строить себе хаты под Парижем. - А потом бросать все и на Дон? - А вы сами откуда? - спросил хорунжий. - Из Варшавы. А был в Сербии. - Ну, как в Сербии? Говорят, седлают коней? Не нынче-завтра - поход? - Откуда ж кони? - Румыны дадут и поляки. Вы как полагаете, к Новому году попадем домой? Якушеву нетрудно было понять этих озлобленных людей. И ему стали еще более отвратительны Марковы, климовичи, врангели и кутеповы, которые поддерживают в них веру в поход на Дон. А скажи сейчас правду этим людям - едва ли живым отсюда уйдешь. 26 Александр Александрович возвращался в гостиницу. Он не спешил и остановил такси на авеню Ваграм, вблизи площади Звезды. Здесь был еще один, кроме Пасси, центр обнищавшей эмиграции. В грязноватых улочках между авеню Мак-Магон, где остановился Якушев, и авеню Ваграм было несколько дешевых гостиниц, населенных главным образом русскими. Русская речь слышалась на каждом шагу. Якушев шел медленно, его заинтересовала вывеска над маленьким, втиснувшимся между двух магазинов кафе - "Свидание кучеров и шоферов". Вывеска была старинная - кучеров давно уже не видно в Париже. На крохотной террасе, у самой стойки бара, сидели двое: пожилой, с взлохмаченной седой бородой, и молодой - бледный, довольно красивый, с синими кругами у глаз. Они о чем-то спорили - громко, как могли спорить только русские. Якушев подумал немного, подошел к стойке и спросил пива. Он не садился, а стоял у стойки и медленно цедил пиво. Молодой вдруг сжал в комок газету и швырнул на столик: - Предатель! - Кто? - спросил тот, что постарше. - А вот, на второй странице. Тот, что постарше, взял газету, разгладил и прочел про себя: "Прага. Выступая перед эмигрантской молодежью, П.Н.Милюков сказал: "Я не знаю, вернетесь ли вы когда-либо на родину, но знаю, что если вернетесь, то никогда это не сделаете на белом коне". - Да... Смело сказано. - Изменник! - выкрикнул молодой. Другой тяжело вздохнул: - Ты, может, и вернешься, Дима... Тебе двадцать семь, вернешься хоть поездом... И то хорошо. А мне не придется... Ни поездом, никак... - Я вас не понимаю, Иван Андреевич! - Что тут не понимать. Мне за пятьдесят. И я уж не надеюсь. А что тут мне делать? Тут, на Ваграме, в "Рандеву шоферов"? Я ведь родился там... Там у меня все: гимназия, университет, студенческие балы, первая любовь... могилы... И ничего. Ни-че-го. Жидкий кофе с круасаном, дыра на пятом этаже, постель с клопами... Я ведь математик... Наверно, им нужны математики? И что мне до белого коня, на котором въедет или, наверное, никогда не въедет какой-то генерал? Я этих генералов не знал и знать не хотел. Уж если Павел Николаевич Милюков говорит, значит, так и будет... Что мне генералы? - А я их знаю! Я первопоходник корниловского полка... Я еще покажу, я покажу... - уже не слушая, хрипло бормотал молодой. - Гарсон! - Он швырнул мелочь на стол и выбежал на улицу. Другой русский, вздыхая, смотрел ему вслед. Как хотелось Якушеву подойти к этому человеку и ободрить, сказать, что есть выход, что математики нужны родине и нечего ему торчать здесь, на Ваграме; таким, как он, путь домой не заказан, и многие возвращаются, у них даже газета своя выходит в Берлине... Русский встал, поднял воротник выцветшего дождевика и побрел по Ваграму. Расплатился и Якушев, вышел на улицу. "Первопоходник", тот самый молодой человек, на которого обратил внимание Якушев, все еще стоял вблизи кафе, размышляя, куда идти. Мимо него проходили землекопы в испачканных землей рабочих блузах. Они повернули к кафе, и один из них, очевидно, задел "первопоходника". Тот отшатнулся, лицо его выразило такое презрение и злобу, что землекоп, обернувшись, обозвал его "merde" (дерьмо). "Первопоходник" шагнул к землекопу. Он стоял усмехаясь - здоровенный, широкоплечий. Рабочий понимал, что перед ним "белая кость", бывший офицер. "Первопоходник" тоже понял, чем может кончиться для него схватка, и, бормоча ругательства, ушел. Якушев размышлял о происшедшем. Конечно, землекоп знал, с кем имеет дело. Трудовой народ Парижа раскусил эмигрантов, особенно тех, кто не мог забыть дворянскую спесь... Какие еще уроки нужны этим людям? Когда одумаются эти господа?.. Вероятно, не скоро. И еще у Якушева была встреча возле русской церкви на улице Дарю, встреча с девушкой, повязанной платочком, из-под которого глядели испуганные голубые глаза. Она шла позади супружеской пары - он с холеным лицом, с подкрашенными усами, рядом семенила супруга в старомодной шляпке под вуалью. Мельком брошенный в их сторону взгляд объяснил все: петербургский барин, его супруга и прислуга, несчастная русская девушка, вывезенная барином для чего-то в Париж. Эту встречу долго не мог забыть Якушев. Вернувшись в гостиницу, он нашел записку Арапова: "Вас ждут на рю де Гренель завтра, в девять утра". На рю де Гренель, в здании бывшего царского посольства, все еще пребывал посол Временного правительства Маклаков, хотя многие эмигранты, и особенно монархисты, его не признавали и ненавидели. Левое крыло здания занимали тоже не признававшие посла Маклакова представители штаба Врангеля - генералы Миллер и Хольмсен. Якушев приехал туда в девять часов утра. Во дворе, загаженном мусором, уже толклись какие-то мужчины и женщины, спорили о том, кому первому пройти в канцелярию. Арапов и Якушев поднялись по лестнице на второй этаж, где было почище и потише. Встретил их адъютант. Он был в штатском, но щелкал каблуками и скользил по паркету, точно при шпорах и с аксельбантом через плечо. Якушева ждали и тотчас провели к Хольмсену. По тому, как тот поспешил навстречу, можно было догадаться, что Арапов сделал ему хорошую рекламу. - Много, много слышал о вас лестного... С особенным удовольствием вижу вас в добром здравии. Якушев немало повидал на своем веку генералов, он знал, как обходиться с ними, и тотчас сказал, что считает для себя особой честью познакомиться с его превосходительством. - Полковник фон Лампе просил лично вручить сам это письмо. Хольмсен взглянул мельком на письмо и отложил. Якушев, чуть понизив голос, спросил: - Думается, что вашему превосходительству будет небезынтересно, какими письмами меня снабдил Николай Евгеньевич Марков? - Ах, старая лиса... Любопытно, что он там написал? - Письма запечатаны. Адресованы графу Гендрикову и князю Оболенскому. Якушев положил на стол запечатанные письма. Хольмсен позвонил и, отдав адъютанту письма, приказал "деликатно вскрыть". - Не извольте беспокоиться... Ювелирная работа. Пока где-то вблизи проделывалась "ювелирная работа", Хольмсен распространялся о том, как высоко главнокомандующий Врангель ценит работу "Треста" и самого Якушева. Тем временем принесли вскрытые письма, и Хольмсен занялся ими. Не без удивления Якушев услышал, что Марков о нем, Якушеве, самого лучшего мнения, что именно Марков первым узнал о существовании разветвленной монархической организации в России... - А вот это интересно! - воскликнул Хольмсен. И Якушев, едва сдерживая улыбку, услышал брань по адресу Хольмсена, Миллера, Климовича и самого Врангеля, который "спит и видит себя во главе Российской державы". - Ах старая каналья! Недаром мы следим за его перепиской, - он достал из железного ящика синюю папку. - Вот извольте видеть его секретный код: Николай Николаевич - "Донской", Кирилл - "Юнкер", Маклаков - "Стервецов"... В бирюльки играет, интриган! Но о вас отзывается хорошо: "За корректность и лояльность Федорова (Федоров - это вы) ручаюсь. Этот человек нам известен и проверен..." Но добавляет: "Надо помешать поездке Федорова к Онегину". Это он Врангеля так окрестил, еще очень благородно. Дальше пишет о скупости наших богачей. В этом прав, скуповаты, подлецы. И Хольмсен отдал письма для дальнейшей "ювелирной работы", на этот раз по запечатыванию. Следующее свидание произошло на улице Казимира Перье у генерала Миллера, где встретил Якушева все тот же Хольмсен. - К моему глубокому сожалению, - сказал он, - Миллер откомандирован в распоряжение главнокомандующего и отбыл в Сербию. - Весьма огорчен... - Но это не главное, главное - центр нашей работы переносится из Белграда в Париж. Оно к лучшему. Белград все-таки в стороне. Я вас порадую. Вами заинтересован его высочество Николай Николаевич, и я получил приказание сопровождать нас к его высочеству. Якушев с трудом сохранял спокойствие. Все, что было задумано в Москве, осуществлялось в точности. 27 августа Якушев был принят Николаем Николаевичем. В отчете об этом свидании сказано: "Аудиенция мне была дана на вилле графа Тышкевича, где обитает Николай Николаевич. Сопровождал меня Хольмсен. С того времени как я видел "Верховного" в 1917 году на Кавказе, в Тифлисе, он мало изменился. Та же бесконечно длинная фигура, - впрочем, он вставил зубы, помолодел. Был одет в штатское платье. Начал разговор игриво: - Вы приехали удостовериться, не нахожусь ли я в параличе?.. Итак, что я делал с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот двадцать третий год. Это вас интересует? После Февральской революции я желал защитить родину, но получил письмо от князя Львова... Он писал, что никто из царской фамилии не должен состоять на службе, гражданской или военной. После этого я сложил с себя звание главнокомандующего на турецком фронте и отправился в Крым, а оттуда на юг Франции. Выслушав это, я сказал: - Мы, то есть Монархическая организация центральной России, готовы идти за вашим именем и отдаем себя в ваше распоряжение. Он ответил быстро, как ученик, вызубривший урок: - Чтобы возглавить движение, нужно иметь мнение всей России, а не только эмигрантов. Тогда я могу посвятить свои силы восстановлению законности и порядка. (На самом же деле мне стало известно, что его супруга Стана-Анастасия, черногорка, "Черная опасность", как ее называли, писала гофмейстерине Голицыной, чтобы та готовила чемоданы.) Дальше Николай Николаевич выразился в том духе, что он не предрекает будущего строя, но уверен, что строй будет монархическим. Тут я решил, что называется, резать правду-матку: - Ваше высочество, раболепства и низкопоклонства вы от меня не ждите. Буду говорить резко и грубо всю правду. Вы являетесь для нас колоссальным козырем, но этот козырь - последний, его надо беречь, заменить его нечем, и потому нельзя рисковать. Есть опасность преждевременного выступления со стороны эмигрантов... Говорю и вижу: Хольмсен сидит словно на иголках - как это я осмеливаюсь так разговаривать с великим князем? Однако тот заволновался: - Никто меня не уговорит выступить преждевременно. Я буду ждать зова всей России, ваше обращение оттуда - первое. Если вся Россия, тогда, конечно... "Ну, - думаю, - не скоро ты дождешься "всей России", - и решился "топить" Маркова: - Николай Евгеньевич требует от меня, чтобы я назначил срок выступления, настаивает на признании Дмитрия Павловича вашим заместителем. "Длинный" обозлился: - Опять этот старик, как дятел, долбит свое! Все равно не послушаюсь. Никого из родственников с собой не возьму. У нас на семейном совете решено, чтобы все члены семьи сидели смирно и вели себя прилично. Дмитрий Павлович? Бабник! Какой он царь! Сын Петра Николаевича - Роман Петрович? У него голос писклявый. Разве он годится в цари? А Кирилл Владимирович? Никто его не принимает всерьез. Затея его окончательно провалилась. К тому же у него тик, с тех пор как тонул. Хорош царь - гримасничает и дергается, как паяц. Я доложил свой план, возражал против необдуманных восстаний и бунтов на окраинах, чтобы сберечь наши силы до решительного часа. - Отлично. Но на армию Врангеля не надейтесь. У вас свои силы. У вас - фронт, у нас - тыл. Нужно сговориться с иностранными державами и с финансистами. Для этих переговоров хорош Коковцов. Перехожу к главному. - Управлять Россией должны те, кто прожил там тяжелые годы. Мы сами не претендуем на посты, мы образуем партию, которой будет руководить монарх и Политический совет партии. - Согласен. Такая партия нужна. Без решения совета вашей партии - ни шагу. Заговорили о внешней политике. Принесли географические карты. Все лимитрофы упразднить, кроме Польши, но в отношении ее - только неясные обещания, чтобы потом можно было отказаться. Снова разговор о Маркове и его лозунге "За веру, царя и отечество". - Пока не подходит. Лучше "Законность и порядок". Точка. Нужны обращения ко мне с мест. Меня глубоко тронул верноподданнический адрес. Это нужно для переговоров с иностранными правительствами и финансистами для займов. - Не найдет ли ваше высочество возможным выпустить воззвание от вашего имени? - Пожалуй. Выпустим своевременно. Но текст предварительно покажете мне. Аудиенция продолжалась три часа". Арапов с нетерпением ожидал возвращения Якушева. Выслушав рассказ о свидании, сказал: - Старик одряхлел, инертен, окружен интриганами. В Кирилле мы тоже разочарованы. Нет царя, да и только! И с горя напился в "Кавказском погребке" на Монмартре. В Париже Якушев заключил соглашение между "Трестом" и ОРА, между внешними и внутренними торговыми группами, как эти две организации условно назывались. Вся переписка должна была идти через Хольмсена. Представителем "Треста" в Париже назначался молодой князь Ширинский-Шихматов, в Берлине, на Потсдамерштрассе, 27, обосновался другой представитель "Треста" - Арапов. Якушев вернулся в Москву. Подводя итоги своей поездки, он не обольщался, но все же считал, что основная задача выполнена: "Тресту" удалось проникнуть в Высший монархический совет, завязать сношения с Врангелем и, наконец, добиться аудиенции у Николая Николаевича. Подробности поездки обсуждались с Артузовым, Пилляром и Старовым. О результатах ее Артузов докладывал Дзержинскому. Он нашел, что Якушев действовал умно и вполне оправдал доверие. Дзержинский еще раз обратил внимание на необходимость помощи Якушеву в военных делах. "Тресту" нужен опытный специалист - начальник штаба. - Это должна быть фигура авторитетная, чтобы ей доверяли монархисты, - сказал Артузов. - Что вы думаете о товарище Потапове? - спросил Дзержинский. - О Николае Михайловиче? - Да. Он вполне подходит. Для белых это фигура импозантная - генерал-лейтенант, генштабист. Поговорите с ним. Словом - действуйте, решайте сами, как было с Бирком. Оправдывает он наше доверие? - Вполне. - Вот и хорошо. До свидания. Позвонил телефон, и, уже закрывая за собой дверь, Артузов услышал голос Дзержинского: - Относительно заказов локомотивов в Швеции мое мнение... 27 - Пока все идет хорошо, - сказал Артузов Якушеву, - но представьте, эмигранты пожелают послать сюда ревизоров... Ведь хотели же они послать своего представителя на мнимый съезд членов "Треста". - Я это предвидел и предупредил, чтобы без нашего разрешения никого в Россию не посылали. "Трест" за их безопасность не отвечает. А по поводу посылки на съезд их делегата было сказано, что наше приглашение три недели провалялось в канцелярии Высшего монархического совета на Лютцовштрассе и попало к Маркову после того, как представители с мест разъехались. Вот, мол, какие промахи мешают нашей многотрудной работе, вызывают боль и разочарование. Якушев привез письмо великого князя Дмитрия Павловича, адресованное "Тресту", и огласил его в Политическом совете и на Болоте специально собравшейся "пятерке". "Передайте единомышленникам, что я душой с ними, - писал Дмитрий Павлович - ...праздничный колокольный трезвон возвестит, что настал великий час..." Аудиенция у Николая Николаевича и обещание денег "Тресту" подняли авторитет Якушева среди монархистов - членов МОЦР. Ртищев настаивал на его поездке в Петроград, там, по его словам, образовались сильные группы во главе с "весьма достойными людьми". Якушев не возражал, но сказал, что поедет туда после реорганизации Политического совета "Треста". Сейчас он занят подысканием авторитетного в военном деле кандидата, который мог бы возглавить штаб "Треста". О ком речь? Пока тайна. На этом совещание кончилось. Якушев остался наедине со Стауницем. Тот сообщил ему уже известные сведения об отъезде Романа Бирка в Ревель, о том, что "окно" на эстонской границе организовано и действует. Якушев спросил с Зубове. - Слишком осторожен, - ответил Стауниц. - Нервничает. Напуган. Но имеет большие возможности. - Посмотрим, как он их реализует. 28 В Москве, в доме на Лубянской площади, внимательно следили за опасной возней, которую поднимали контрреволюционные группы, подобные "пятерке" Стауница. Ликвидировать их еще не настало время: с этими группами стремились связаться эмигрантские монархические организации за границей. Поездка за границу придала Якушеву в глазах заговорщиков вес: он был принят "самим" Николаем Николаевичем, уполномочен Верховным монархическим советом. Росту авторитета Якушева способствовало и его сообщение о том, что пост начальника штаба МОЦР согласился принять генерального штаба генерал-лейтенант, имя которого он не может пока назвать по соображениям конспирации. Николай Михайлович Потапов посетил Артузова. Артузов положил перед Николаем Михайловичем несколько внушительных папок и оставил его наедине более чем на два часа. Когда же вернулся, то разговор зашел не о деле, а о Достоевском и его "Преступлении и наказании", вернее, о том как изображен в романе следователь Порфирий Петрович. - Я лет пять назад видел в роли Раскольникова артиста Орленева. Он меня привел в восторг. Но исполнитель роли Порфирия был не менее талантлив. Забыл его фамилию. А роль ведь труднейшая... - говорил Потапов. Артузов интересовался театром и литературой и охотно поддержал этот разговор: - Достоевский говорит о деле следователя, что это искусство, в своем роде художество. И описал Порфирия Петровича замечательно. Логика, убедительность доводов, глубокий психологический анализ душевного состояния Раскольникова - вот пути следствия. А его игра с Раскольниковым! Игра в простодушие, с виду такой безобидный чиновник, куда ему до Раскольникова! А как он расставляет ловушки? Молодым следователям надо читать и читать эти главы романа. Профессия следователя - наблюдать, наблюдать и, отталкиваясь от деталей, искать главное. Но, разумеется, время другое, и преступления, которыми мы занимаемся, другие. Враги говорят о каких-то сверхъестественных методах следствия в ГПУ, чуть ли не о гипнозе. Чепуха! Стараешься доказать подследственному, что дело, ради которого он рисковал жизнью, обречено, что он был обманут и действовал вслепую, не понимая, кому служит. Конечно, встречаются исступленные фанатики. Но и тут мы не забываем о том, о чем всегда говорит Дзержинский: надо помнить, что лишенный свободы ограничен в защите; лишение свободы есть зло, но к нему еще надо прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда... Дело, с которым вы познакомились, тоже нужно делать, чтобы восторжествовала правда. - Понимаю. Я прочитал все материалы о "Тресте". Кого же я должен играть в этой увлекательной пьесе? - Мы, так сказать, одолжили вас у нашего военного ведомства. Зная вас, Феликс Эдмундович считает, что именно вы можете с успехом изображать начальника штаба "Треста". Якушев, при всех его способностях, не авторитетен в военных вопросах. - Якушев... Поразительно, как вы могли перевоспитать такого зубра. Я его немного знал, ума ему не занимать, ловкости тоже... Когда-то он ловко сделал карьеру... Позвонил телефон. Артузов сказал в трубку: - Конечно. Прошу. - И продолжал, обращаясь к Потапову: - Сейчас придет Якушев. Я вас оставляю одних, так вы лучше договоритесь. И он вышел. Через несколько минут вошел Якушев. - Вы помните наш разговор в госпитале? Как я был наивен и просто глуп, - начал он. - Я впервые соприкоснулся с "Верховным". Какая ограниченность, какой ничтожный кругозор, убожество мыслей. И при этом претензия на роль державного хозяина, заученные слова о народе, который якобы только и ждет царя-батюшку и готов претендента на престол завалить всеподданнейшими адресами... - Все это так, но за эту куклу держатся несколько десятков тысяч отъявленных головорезов, одержимых ненавистью к советской власти. Мы с вами раньше верили, что служим России верой и правдой, а оказалось, что правда была на стороне тех, кто боролся с царизмом. Должен вам сказать, что еще юнкером, когда присягал на верность царю-батюшке, я был довольно искренен. Потом вышел в офицеры и на одного умного и честного человека встречал десятки злых, глупых и бесчестных. Затем видел близко и того, кому присягал на верность. На раз имел случай "всеподданнейше" докладывать царю, а с его высочеством Николаем Николаевичем вступил однажды в конфликт. Будучи военным агентом в Черногории, не позволял его тестю, черногорскому князю, запускать лапу в русскую казну. За это меня и возненавидела его дочь, супруга Николая Николаевича. Ведь деньги, которые с нас тянул ее папаша, были не царские, а народные... И тогда еще, будучи близок ко двору, я убедился: если содрать с их величеств и высочеств всю мишуру, мундиры, ленты, звезды - останутся мелкие, голые и ничтожные людишки... Так-то, Александр Александрович!.. Я вхожу в игру, которая мне кажется необходимой, и рад, что в этой игре вы исполняете одну из первых ролей. - Счастлив, что у меня такой партнер, ваше превосходительство. Оба рассмеялись. "Ваше превосходительство" для них теперь звучало забавно. Николай Михайлович Потапов с этого дня стал начальником штаба "Треста". Вошел Артузов. Он был рад, что гости не скучают. Потапов встал: - Я вам, очевидно, не нужен при разговоре... Артузов проводил Потапова и, вернувшись, сказал: - Мы бы хотели познакомить вас, Александр Александрович, с одним товарищем. Впрочем, вы его отчасти знаете. Он сейчас беседует с Пилляром и Старовым. Они прошли по коридору и остановились у одной из дверей. Артузов открыл дверь, и первое, что увидел Якушев, был человек, сидевший к нему спиной. Что-то знакомое было в его затылке и широких плечах. Человек повернулся, и Якушев остолбенел. Перед ним был Зубов. Первая мысль Якушева была - "Зубов арестован". И вероятно, то же самое думал Зубов о Якушеве. У Пилляра, даже у сумрачного Пилляра, на лице появилось что-то вроде улыбки. Зубов и Якушев поняли, что их свело в этой комнате. - Вот черт! - вырвалось у Якушева. - Всякое бывает на свете, - философски заметил Старов. - Из этого я заключаю, что Александр Александрович и Зубов, будем называть его так, хорошо сыграли свои роли. Но разговором, который я имел с тобой, Алексей, - продолжал Старов, обращаясь к Зубову, - я недоволен. Давай сядем и спокойно обсудим. Когда все сели, Зубов сказал: - Не хватает у меня выдержки! Не могу я в компании этих сволочей находиться, слышать их разговоры, это ведь такая контра, такие звери, которые мне еще не попадались. Подумайте, старый охранник Баскаков - бывший жандармский ротмистр, Ртищев-Любский - бывший помещик - и Стауниц! Тот прямо зверь, убийца из савинковской банды. А больше всех, признаюсь, я вас ненавидел, - он повернулся к Якушеву, - думал, вот настоящий враг, занимает у нас большое место, ему верят, а он что делает! За границу ездит, договаривается с великими князьями... Я ж не знал, мне в голову не могло прийти... - Погоди, Алексей, - перебил его Артузов. - Ну, допустим, что ты так до конца и не знал бы, кто на самом деле товарищ Якушев. Но ты же знал, на какое идешь дело, с тобой долго говорили, объясняли. Разве мы не понимали, что тебе будет нелегко! Что ты отвечал? "Не беспокойтесь. Опыт у меня есть. На Тамбовщине, в Отдельной кавбригаде у Котовского, я проникал к белым под видом казака, а потом со своим эскадроном ликвидировал банду Матюхина". Рассказал, как ты разыгрывал роль казачьего хорунжего. И послали мы тебя в МОЦР потому, что у тебя действительно был опыт, правда, в обстановке гражданской войны... - То было другое дело... Знаете, в запале, все кончили в одну ночь, а здесь тянется уже несколько месяцев, притом этот сукин сын Стауниц пристает: кого я завербовал? С кем говорил? Кого уговорил? Выдумки не хватает. Говорю ему: "Идет демобилизация, многих увольняют в запас, как раз тех, кого я наметил..." Но сколько можно врать? Вы бы послушали, что эта контра говорит про таких людей, которых народ любит, которым верит... А ты сиди и поддакивай. - Не понимаю, о чем идет речь? - нахмурившись, спросил Пилляр. - Вывести тебя из игры нельзя. Ты что, ищешь сочувствия? Ну, мы тебе посочувствуем, а что дальше? Зубов вздохнул. - Вам теперь будет немного легче, - сказал Якушев, - поскольку я - ваше "начальство". Зубов улыбнулся и кивнул. Заговорил Артузов: - Товарищ Зубов считает всех этих господ дрянью, его раздражают их контрреволюционные разговоры. Особенно неприятна история с Игорем, но он был абсолютно разложившийся тип, и эта сбитая с толку девочка... Кстати, у нас есть сведения из Киева, что она очень способная музыкантша и из нее будет толк. Но вот остальных, Алексей, ты все-таки не совсем ясно представляешь себе: что за зверь Стауниц? На что способны этот черносотенец Дядя Вася, жандарм Подушкин? Нам надо знать картину в целом. Таких, как эти типы, не так уж много, но они не только в Москве. Мы их пока изучаем, анализируем, на кого они опираются, кто к ним может примкнуть. А за границей? За границей у эмиграции есть выродки, которых нетрудно использовать иностранным разведкам, направить на террор, диверсию, на провокацию пограничных конфликтов. У Врангеля, у Кутепова есть сохранившие дисциплину воинские части. Представьте себе повторение интервенции. Вот тогда эти "дяди", жандармы, помещики и бывшие полицейские крысы покажут себя. Я думаю, ты это понимаешь, Алексей, и вообрази, что ты под видом хорунжего действуешь в банде Матюхина, только твое дело требует стальной выдержки, сейчас гораздо сложнее... Ведь так? На этом кончился разговор. Зубов и Якушев почувствовали себя увереннее. Теперь каждый знал, что у него в организации МОЦР есть верный товарищ, который выручит в трудную минуту... 29 У Зубова был опыт не только гражданской войны, но и службы в пограничных войсках в Средней Азии. В 1921-1922 годах он со своими конниками охранял границу в районе крепости Кушка и Тахта-базара. Это было время обострения борьбы с басмачами. Чуть не каждый день с ними происходили стычки. Вооруженные банды врывались в кишлаки, убивали дехкан, настроенных в пользу советской власти, и угоняли стада овец на территорию государства по ту сторону границы. У басмачей были английские десятизарядные винтовки, даже пулеметы, а главное, быстрые, откормленные кони, которыми их снабжали тоже по ту сторону границы. У наших пограничников в то время были трудности со снабжением, особенно с кормами для лошадей. Басмачи зорко следили за всеми передвижениями пограничников, и иногда бандитам удавалось нападать на наши обозы. Особенно трудно отряду Зубова пришлось в дни, когда Энвер-паша, объявивший себя вначале другом Советской республики (он жил во дворце вблизи Бухары), неожиданно поднял мятеж, именуя себя падишахом страны от Кашгара до Каспия. Больших усилий стоило покончить с этим мятежом. Басмачи Энвер-паши были загнаны в Байсунское ущелье и разгромлены. После этого Зубов был вызван в Ташкент, в штаб Туркестанского фронта, оттуда его направили на Курсы усовершенствования начальствующего состава РККА. Вскоре ОГПУ понадобился смелый и умный командир, которого необходимо было внедрить в МОЦР. Это серьезнейшее задание было поручено Зубову. Ему нелегко было выполнять задание ОГПУ. К этому примешалось и нечто личное. Уже несколько месяцев он был знаком с очень понравившейся ему девушкой, работавшей в партийном отделе редакции одной столичной газеты. Встречались они не часто. Лена - так звали эту девушку - и Алексей Зубов редко могли выбрать свободный вечер. В таких случаях Алексей звонил по телефону в редакцию и ждал Лену в подъезде. Они отправлялись зимой в театр или в кино, а летом в парк. В тот вечер они пошли в Зеркальный театр сада Эрмитаж. Ничто не предвещало им размолвки. Зубов дважды был дома у Лены. Отец ее, старый рабочий-металлист, в последнее время сильно болел, а мать, Ефросинья Андреевна, почему-то невзлюбила Зубова. "Ходит и ходит к Лене, а о будущем не думает. Когда-то кончит курсы и дадут ему полк или бригаду, а пока живет в общежитии и никакого от него толку". Под "толком" она понимала свадьбу, но с дочерью об этом говорить не решалась. Лена не позволяла себя учить. В злосчастный, как потом оказалось, вечер Лена и Зубов смотрели оперетту "Граф Люксембург". Лена была в хорошем настроении, она сдала заметку о субботнике на заводе "Серп и молот". Заметка пошла без правки, и завотделом ее похвалил. Кончился первый акт, в зале зажегся свет, и вдруг Зубов заметил во втором ряду Стауница. Тот тоже заметил его и помахал программкой. Стауниц был в светлой паре, сшитой по последней нэповской моде, на голове ухарски сдвинутая набок панама. - Это кто такой? - с удивлением спросила Лена. - Так... Знакомый, - ответил Зубов. - Ну и знакомые у тебя. Наверно, из нэпачей? Зубов не ответил. "Как бы не привязался", - подумал он и предложил выйти в сад, выпить воды с сиропом. Они вышли в сад. В то время сад Эрмитаж был втрое меньше, чем теперь. Каменный забор отделял его от прежнего частного владения. Между тем Эрмитаж был чуть ли не единственным в центре города садом, открытым для публики. В аллеях, поднимая тучи пыли, толкались зрители из театра эстрады, оперетты и кинотеатра. Лена с удивлением разглядывала публику. То был цвет нэпа: дамы, одетые в платья цвета морской волны, с низко опущенной талией, юбки уже становились короче, шляпы надвигались на брови; кавалеры - в пиджаках колоколом, в брюках, напоминающих галифе, суживающихся книзу дудочками. Такие брюки назывались "нарымками" - по названию той отдаленной местности, куда попадали деятели нэпа за противозаконные деяния. В то время были в моде светло-серые мужские шляпы с широкими полями, обшитыми тесьмой, галстуки бабочкой или завязанные большим узлом, закрывающим сорочку, с пристежным пикейным воротничком. Но была и публика попроще: молодые люди в белых и кремовых рубашках, застегивающихся на множество пуговичек, с узкими кавказскими, с серебряными украшениями, поясами, в бриджах и желтых сапогах. Были и девушки в длинных полотняных юбках, жакетах, похожих на коротенькие мужские пиджаки, и в белых туфлях на низком каблуке. Вдруг рядом с Зубовым оказался Стауниц, пристал к Зубову. Пришлось познакомить его с Леной. Стауниц завел разговор об оперетте, о том, хороша ли Татьяна Бах, и все время осматривал с головы до ног Лену нагловатым и пристальным взглядом. "Уж очень скромно одета ваша девица", - читал в этом взгляде Зубов, мысленно посылая Стауница к черту. С другой стороны, он понимал, что Стауница интересуют его, Зубова, связи, сто знакомые. - А в графе Люксембурге мало графского, вы не находите? - спросил Лену Стауниц. - Не знаю, мне не приходилось видеть графов. - Ну, тогда и этот сойдет... Не угодно ли? "Мы оставляем от старого мира только одни папиросы "Ира", - он протянул коробку Зубову. - Это кто, Маяковский написал?.. - Маяковский не только это написал, - отрезала Лена. Стауниц так и не отвязался, весь антракт болтал всякую чепуху, иногда с антисоветским душком, не переставая поглядывать на Лену. Она хмурилась. Дали звонок, и они вернулись на свои места. - Ну и тип... - сказала Лена, - это твой дружок? - Да нет, просто знакомый. - А держал себя так, будто вы однокашники. Почему ты не оборвал его, когда он нес всякую похабщину? - А я, признаться, не слушал. - Зато я слушала. Если подойдет в следующем антракте, ты его отбрей как следует. Во втором антракте Стауниц не подошел, но, проходя мимо, мерзко подмигнул. Лена это заметила. - Вот скотина! - подумал вслух Зубов. - Испортил вечер. Лена молчала. Из театра шли молча. Зубов думал, что она зайдет к нему, как бывало прежде, но она сказала, что отец болен, мать провозилась с ним всю прошлую ночь, а теперь ее, Лены, очередь. Зубов проводил ее домой на 2-ю Тверскую-Ямскую. Хотя они и поцеловались на прощание, но расстались довольно холодно. Он понимал ее чувства: девушку смущало знакомство Зубова с этим франтом с бриллиантовым кольцом на мизинце. Но что мог ей сказать Зубов? Она не должна ничего знать о том, что связывало его с таким субъектом, как Стауниц. Тот, конечно, понял, что девушка, с которой был Зубов, комсомолка или даже коммунистка. "Черт с ним, со Стауницем, в конце концов, - подумал Зубов. - Я командир, и мне надо поддерживать знакомство в той среде, где я - свой". Но хуже, что Лена была недовольна знакомством Зубова с таким неприятным субъектом. Вероятно, решила - влияние нэпа, об этом теперь много говорят. ...Лена была у Зубова, когда позвонил телефон. Зубова в эту минуту не было, он отправился в продовольственный магазин. Телефон был в коридоре, у самых дверей комнаты, и упорно звонил. Лена взяла трубку. Чей-то знакомый голос спросил Зубова, и, когда она сказала, чтобы позвонили через полчаса, вдруг услышала: - А это говорит та очаровательная барышня, с которой я имел удовольствие познакомиться в саду Эрмитаж? Лена бросила трубку. Когда Зубов вернулся, она прямо заговорила о том, что звонил этот субъект и назвал ее "очаровательной барышней". - Не надо было брать трубку! - Телефон долго звонил... Что у тебя с ним общего? Почему он тебе звонит? Почему ты не пошлешь его к черту? Зубов понимал ее возмущение, но что он мог ей ответить, ей, коммунистке? Дал слово, что пошлет этого случайного знакомого к черту, и отношения между ним и Леной понемногу наладились. Вот тогда-то он и встретился со Старовым и рассказал о своих переживаниях. Якушев, как мы знаем, был свидетелем этого разговора. Старов посочувствовал Зубову и дал такой совет: - Устрой скандал Стауницу в присутствии Якушева. Основание для скандала есть. А что до твоей Лены, то скажи ей, что вы познакомились на бегах, случайное знакомство. Ты, как конник, интересуешься бегами, а он просто беговой жук. Она хорошая девушка, работает в отделе "Партийная жизнь", - конечно, ей неприятно, что ты знаешься с такими типами. Но не посвящать же ее в нашу игру? Это абсолютно исключено. И Зубов как-то на квартире у Стауница при Якушеве сказал: - Что ты лезешь ко мне с антисоветскими анекдотами и всякой чепухой, когда я с моей девушкой. И по телефону ей говоришь всякую чушь! - Ревнуешь? Ухаживай за моей женой. Не имею ничего против! - Ну тебя к черту! Какая ревность! Я - красный командир. Знакомства у меня соответственные. Она девушка идейная, работает в газете. А тут - ты, франт с колечком, пижон, со мной на "ты". Ей, конечно, удивительно, откуда у меня такое знакомство. - В самом деле, с ее точки зрения, компрометантное знакомство. Вообще, вы горе-конспираторы. Ртищев с Баскаковым идут по Петровке, болтают по-французски. От них контрой несет за версту. А идут они к вам, Эдуард, и, возможно, тащат за собой "хвост"... Стауниц надулся и потом сказал: - Беда мне с ними. Кстати, Ртищев настаивает на вашей поездке в Петроград. - Успеется. У них там сильные группы, так мне говорили в Париже. А вот нам, Стауниц, предстоит важное дело. В чем состояло это дело, выяснилось на следующий день. 30 Роман Бирк, по его просьбе, был откомандирован в Ревель и приезжал в Москву как дипломатический курьер эстонского министерства иностранных дел. В его лице "Трест" нашел верного помощника. Представителем "Треста" в Ревеле был Щелгачев. Артамонов, под тем же псевдонимом - Липский, переехал в Варшаву и тоже выполнял поручения "Треста". Атташе польского посольства в Ревеле капитан Дримлер, прослышав о "Тресте", потребовал от Бирка, чтобы тот связал его с таинственной и сильной подпольной организацией в России. 2-й (разведывательный) отдел польского генерального штаба возымел желание устроить на польско-советской границе такое же "окно", какое действовало на эстонско-советской. Обсудив это предложение, товарищи, руководившие "Трестом", поручили Якушеву через Стауница связаться с сотрудником военного атташе польского посольства в Москве. Стауниц был доволен поручением. Наконец он выходил на международную арену. Свидание Стауница с этим сотрудником должно было произойти в кабаре "Странствующий энтузиаст" на Средней Кисловке. Это кабаре привлекало нэповское именитое купечество и их дам. Они рвались туда, чтобы поглядеть богему - неудачников актеров и художников... Богема открыто издевалась над нэповской публикой, но это ее не смущало. На случай скандалов (они здесь были нередки) при входе в кабаре дежурили милиционеры. В этом расписанном футуристами подвале кабаре одним из лучших официантов считался Стасик - тайный сотрудник польского военного атташе полковника Вернера. Как было условлено, Стауниц занял столик в углу, заказал Стасику кофе и ликер "Кюрасо". Само название "Кюрасо" было паролем. Этого ликера никто в таком месте не стал бы заказывать. В ту же минуту к столу подсел господин средних лет с седыми усами. Это был не полковник Вернер. Господин назвал себя: - Чехович. Пан полковник не считает возможным появляться в таком месте. - Место выбрал он сам, - сухо сказал Стауниц, - боюсь, что нам не о чем говорить. Я имею полномочия беседовать только с паном полковником Вернером. - Разговор наш будет непродолжительным, - обиженным тоном сказал Чехович. - Мне поручено передать вашим руководителям, что господин Артамонов, он же Липский, является нежелательным в качестве вашего представителя. Он - германофил, враг нашей независимости. - Вы придаете слишком большое значение личности Артамонова - он не более как приказчик и будет делать то, что ему скажут. По это я вам сообщаю неофициально, пан Чехович. Разговор неожиданно оборвался. Какой-то длинноволосый швырнул тарелкой в даму за соседним столом. Ее кавалер вцепился в гриву длинноволосому, дама завизжала... - Прелестный уголок вы выбрали для конфиденциальной беседы, - сказал Стауниц, - дело не обойдется без милиции и проверки документов. Появился Стасик и через какие-то катакомбы, заставленные ящиками с пустыми винными бутылками, проводил Стауница и Чеховича на улицу. Стауниц немедленно сообщил о неудачном свидании Якушеву. На следующее утро Якушев обо всем рассказал Старову. Тот вдруг встревожился: - А знаете ли вы, что Чехович арестован вчера ночью на квартире у своей дамы сердца. - Это после свидания со Стауницем? Неприятное совпадение. - Чехович задержан по другому делу, но посольство может связать эти события - свидание со Стауницем и арест через три часа... Вам надо встретиться с Вернером. Пусть Стауниц с ваших слов первым сообщит об аресте, прошло лишь несколько часов. В посольстве вряд ли узнали об этом. Да! Он должен устроить вам свидание с Вернером. Естественно, ведь Стауниц боится, как бы Чехович его не выдал. - Откуда "Трест" знает об аресте? - Помилуйте, такая мощная организация. У нее везде свои люди. - В самом деле, - сказал Якушев, - эта история может даже повысить наши шансы в глазах полковника Вернера. Якушев с необыкновенной для его возраста и солидности поспешностью разыскал Стауница и объяснил ему, что надо делать, и притом немедленно. И Стауниц мгновенно понял. Он разыскал официанта Стасика, вопил и метался так, что этот сотрудник полковника Вернера, как мог, его утешал: - Я понимаю вашу тревогу, но пан Чехович бывал и не в таких переделках, он вас не выдаст. Кроме того, посольство заявит протест. - Что протест? Выручить Чеховича может только "Трест". Надо, чтоб полковник встретился сегодня вечером с нашим "главным"... - Да, но где? Не в нашем кабаре, конечно... Стауниц задумался. И вдруг сообразил: - Сегодня у моих друзей, Кушаковых, раут... Полковник может туда приехать как гость. Особняк... там рады гостям, открытый дом. Кушаковым этот визит даже польстит. Вообще полезное знакомство. Наш "главный" приедет к десяти. Ответ по телефону... Стасик позвонил: полковник согласен, прибудет к десяти. Адрес?.. 14 октября 1923 года состоялось свидание Якушева с полковником Вернером. Произошло это в особняке Кушаковых. Агриппина Борисовна действительно была польщена визитом Вернера, на Якушева она обратила меньше внимания. Стауниц уговорил ее предоставить свою спальню для интимной беседы полковника со своим старым другом. Мимо гостиной, где играли в карты, Стауниц проводил Якушева в спальню Кушаковой. Там его ожидал Вернер. Якушев вошел в спальню, которую хозяйка называла "будуаром", поздоровался с Вернером и взглянул на Стауница. Тот понял и мгновенно исчез. В "будуаре" пахло духами, светил только голубой фонарь в потолке. Присев на низенький пуф, Якушев сказал: - Могу вас порадовать. Чехович будет освобожден, - он взглянул на часы, - вероятно, он уже дома. - Мы заявили протест. Якушев пожал плечами: - Зачем? Вы должны были прежде всего оповестить нас. У нас хватит влияния на то, чтобы освободить Чеховича. Но это дело прошлое. Поговорим о будущем. Вы хотели что-то сказать?.. - Да. Примите нашу благодарность... То, что мы знаем о вашей организации, нас порадовало. Нас устраивает ваша ориентация на Николая Николаевича. Мы не забыли его обращение к полякам в начале войны, его обещания автономии. Словом, его персона нас устраивает. В случае конфликта, как нам известно, вы будете поддерживать нас и Францию. Однако некоторые русские монархисты придерживаются германской ориентации. - Так же, как некоторые ваши титулованные магнаты. - Мы это знаем. И не только магнаты. Мы возмущены поведением барона Врангеля. Он, очевидно, не понимает, что "царство Польское" кончилось и не возродится. Эти господа раздражают нас своим высокомерием. Между нами говоря, простой люд Польши склонен больше доверять большевикам в смысле сохранения независимости Польши. Поэтому мы бы желали получить от вашей организации заверения в том, что вы будете выполнять обещания великого князя Николая Николаевича. - В настоящее время, - с достоинством начал Якушев, - наш Политический совет вырабатывает меморандум, в котором будет ясно сказано об отношении к соседним с Россией государствам. Меморандум будет вручен вам через нашего эмиссара в Варшаве Артамонова-Липского. - Господин Липский был принят начальником второго отдела генерального штаба Братковским. Речь шла об организации "окна" на границе, следовательно, о переносе вашей работы на "кресы"... - В Западную Белоруссию. - Мы называем наши восточные окраинные области "кресами". Но если мы оказываем вам эти услуги, то вместе с тем мы бы желали получить от вас некоторые сведения военного характера. Нас интересует дислокация войск в приграничной полосе, сведения о сокращении контингентов... - Позволю себе вас прервать, полковник... Я не имею полномочий вести беседу по чисто военным вопросам. Эти вопросы начальник второго отдела вашего генерального штаба может прояснить с начальником штаба нашей организации, генералом... Фамилии я не назову, но я убежден, что вы с уважением отнесетесь к этому весьма авторитетному лицу. Смею вас уверить, что мы в случае военного конфликта будем поддерживать рас и ваших союзников. Хочу вам сказать еще, полковник, что помощь, оказанная вами, будет способствовать нашим добрососедским отношениям, предстоящим в близком будущем. Личные контакты в Варшаве я считаю необходимыми. - Я рад это слышать от главы будущего... - здесь Вернер сделал паузу, - будущего правительства. - Не будем опережать события, полковник, миссия руководителя внешней политики нашей организации меня вполне удовлетворяет. На этом кончилось свидание Якушева с Вернером. Агриппина Борисовна Кушакова была несколько разочарована: "западный дипломат", как назвал Вернера Стауниц, ушел незаметно, простившись только с хозяйкой. Но зато Якушев теперь очаровал хозяйку, он отведал гуся с антоновскими яблоками и коллекционное вино из подвалов "Массандры". Стауниц с удивлением убедился, что Якушев оказался душой общества в салоне Кушаковой. Они ушли от Кушаковых в первом часу ночи. На улице Стауниц спросил: - Как вы думаете, чем кончится эта игра? - Игра только началась. Наполеон как-то сказал: "Надо ввязаться в игру, а потом посмотрим, что выйдет..." Было бы идеально получить от второго отдела польского штаба все, что нам нужно... Вы понимаете, о чем я говорю? - Признаюсь - не понял. - Все эти Марковы, тальберги и компания, которых польский генштаб на порог не пускает, будут бегать к нам и просить протекции. Таким образом, "Трест" приобретет международное значение. - Александр Александрович! - Что? - Вы - гений! - Я далеко не гений. А в военных делах совсем слабоват. Но не сегодня-завтра примет дела наш начальник штаба. - Кто он все же? Или это еще тайна? - Генерального штаба генерал-лейтенант Потапов. 31 1 сентября 1923 года ОРА перестало существовать. Врангель объявил о создании РОВС - Российского общевоинского союза. РОВС объединил все воинские силы эмиграции с подчинением их штабу Врангеля в Сербии. На втором месте после Врангеля теперь оказался генерал Александр Павлович Кутепов - упрямый, энергичный и жестокий. Он опирался на галлиполийцев, то есть на тех, кто после эвакуации Крыма прошел испытания в лагере на Галлиполи. Там Кутепов насаждал свирепую дисциплину, сажал офицеров на гауптвахту, разрешил дуэль на винтовках за оскорбление офицерской чести (дуэльных пистолетов не было). Полевые суды и жестокие наказания несколько подтянули дисциплину. Когда галлиполийцев эвакуировали в Болгарию, они имели потрепанный вид, но все же были пригодны для карательных экспедиций. Генерал Туркул, командуя этим войском, сумел жестоко подавить в Болгарии народное восстание. Особенно свирепствовал генерал Покровский, известный своими зверствами еще в годы гражданской войны. Он продолжал так же действовать и в Болгарии, но там его кровавая деятельность кончилась: он был убит повстанцами. Характер Кутепова привел его к столкновению с болгарским монархо-фашистским правительством. Кутепов был отстранен от командования и переселился в Стремске Карловцы, в Сербию, где находился штаб Врангеля. Там Кутепов снова обрел власть над остатками белых армий, став во главе РОВС. Приход Кутепова в РОВС означал, что диверсионная и террористическая деятельность белых будет возрастать. Юрию Ширинскому-Шихматову было поручено организовать школу агитаторов и подобрать "твердые элементы" для заполнения должностей в России после реставрации монархии. "Трест", как одно из средств борьбы против терроризма, шпионажа и диверсий, приобретал большое значение. Надо было искать пути проникновения в РОВС и войти в доверие к Врангелю и Кутепову. Вместе с тем продолжалась переписка с Высшим монархическим советом и с Климовичем (он по-прежнему состоял при Врангеле). Якушев заботился о том, чтобы стиль писем "Треста" соответствовал духу верноподданнических излияний того времени. Он к месту вставлял "уповая на монаршую волю", "следуя предначертаниям почившего в бозе обожаемого монарха", "повергая к стопам". Впрочем, "повергая к стопам" он вскоре исключил, полагая, что "стопы" могли быть у монарха, а у великого князя, местоблюстителя престола, имеются лишь ноги. Стауниц исполнял обязанности секретаря, зашифровывал письма, писал указания представителям "Треста" за границей. Так как переписка шла через эстонское и польское посольства, а там, несомненно, интересовались этой перепиской, то можно было дезинформировать посольства, сообщая то, чего не было в действительности. Артузов, Пилляр, Старов предупреждали, что "Трест" может ожидать гостей-ревизоров из-за границы. Хотя Якушев с Хольмсеном и условились, что о посылке эмиссаров в Россию в каждом случае "Трест" будет предупреждаться, но спустя немного времени был арестован полковник Жуковский, посланный вопреки договоренности без предупреждений. Якушев в письме к Хольмсену разразился упреками и еще раз заявил, что "Трест" не отвечает за безопасность тех эмиссаров, которые будут проходить по своим каналам. Но эмиссаров могли посылать и с ведома "Треста", через "окно" на советско-эстонской границе. Потапова беспокоили редко, но полковнику Вернеру сообщили, что все переговоры военного характера уполномочен вести только Потапов. Тотчас последовало приглашение Якушеву и Потапову прибыть в Варшаву для совещания с начальником 2-го отдела генерального штаба. Дзержинскому доложили об этом, и было решено, что Потапов и Якушев отправятся в Варшаву "нелегально", через только что организованное "окно". Но до отъезда Якушев должен был официально представить Потапова на совещании Политическою совета МОЦР. По этому случаю предстояло провести совещание Политического совета - "звездной палаты" МОЦР - почти в полном составе. 32 Для совещания Политического совета МОЦР была избрана сторожка на одном из кладбищ Москвы. Здесь всегда толчется разный люд, а когда стемнеет, можно незаметно подойти, не обращая на себя внимания. В сторожке обитал заросший косматой бородой старик, в котором никто не мог узнать известного в начале века кутилу, князя Орбелиани, ротмистра Сумского гусарского полка. В тот вечер Якушев и Потапов устроились на скамейке, в отдаленном уголке кладбища, и ждали, когда совсем стемнеет, чтобы пробраться в сторожку. Они говорили о предстоящем заседании Политического совета. Совет редко собирался в полном составе. Только три его члена - Якушев, Остен-Сакен и Ртищев - жили в Москве, кавалергард Струйский жил под Москвой в Царицыне, Путилов - в Петрограде, барон Нольде - в Твери, бывший владелец нефтяных промыслов Мирзоев скрывался где-то на юге. - Сегодня вы увидите этот зверинец. Атмосфера тяжелая. В этих ветхих стенах скопилось