ы. Кутепов часто бывает у Николая Николаевича, посвящает его в план переброски наиболее нетерпеливых галлиполийцев в Россию, используя их как террористов. Двоих уже перебросили. Смущает материальный вопрос". Мария Захарченко вернулась в Москву вместе с Власовым. В Париже, у Кутепова, она продолжала интриговать против Якушева и Потапова. Стауница она рекомендовала с лучшей стороны: "Настоящий человек, активный, энергичный, жаждет деятельности". Она привезла личное письмо Кутепова Стауницу: "...Много слышал о вас как о большом русском патриоте, который живет только мыслью, чтобы скорее вырвать нашу родину из рук недругов... Задуманный нами план считаю очень трудным. Для его выполнения следует подыскать людей (50-60 человек). Ваш Усов". Речь шла о террористическом акте большого масштаба, который произвел бы ошеломляющее впечатление за рубежом и послужил бы сигналом к мятежу. 69 С осени 1926 года, как было условлено во время переговоров Кутепова с Якушевым, в Россию стали прибывать деятели эмиграции для участия в террористических актах. Прибыли офицеры Дроздовской дивизии Сусанин, Коринский, Андреев - все парижские шоферы из "Союза галлиполийцев". Приехали они с ведома "Треста". Поместили их в Ленинграде, чтобы изолировать от Марии Захарченко и Радкевича. Сусанин настаивал, чтобы ему поручили разведывательную работу. Этим типом пришлось заняться основательно. Его свели со Старовым. Самая внешность Старова - коренастый, хмурый, говорил так, что в его словах чувствовалась воля, упорство, - производила впечатление. Старов превосходно разыгрывал роль убежденного контрреволюционера-монархиста. Сусанин доверился ему, рассказал, что работал в Сюртэ, парижской тайной полиции, и ему известно, что в советском учреждении в Париже работают тайные агенты Сюртэ. Эти сведения были очень важными. Сусанин со своей жаждой деятельности был опасен, но Коринский и Андреев проявляли вялость. Это устраивало "Трест". Кутепов хвастал, что у него есть свои люди в России. Опаснее всего было настроение "племянницы". Возвратившись из Парижа, она заговорила о том, что Якушев ведет двойную игру. На квартире Стауница происходили долгие разговоры по поводу работы "Треста". Мария Захарченко ходила из угла в угол, курила, содрогалась от нервного возбуждения. Стауниц слушал ее, мрачно уставившись в пол. - Я тебе говорю: Якушев ведет двойную игру, для меня это ясно как день. - Двойную игру? С кем же он связан? Неужели с ГПУ? - С кем-нибудь из оппозиционеров! - Он не так глуп, чтобы, создав "Трест", подчинить его Троцкому. Оппозиционеры его используют и вышвырнут. Вернее всего, он работает на себя. Он мыслит себя руководителем восстания, будущим премьер-министром, это вернее. - Хорошо! Но почему же он медлит? Почему сдерживает наших людей? - Ты опять о терроре? - А ты разве против? - Она остановилась и, закусив губу, смотрела на Стауница неподвижным взглядом, в упор. В этом смертельно-бледном лице, в расширенных зрачках было что-то пугающее и гипнотическое, подавляющее волю человека. Стауниц понял, почему Гога Радкевич смотрел на нее преданными глазами верной собаки. - Кто тебе сказал, что я против террора? О терроре мы поговорим после... Надо разобраться в Якушеве. Ты сама говорила, что он твердо верит в падение советской власти. Мне кажется, что он просто не считает нужным ускорять события, и знаешь почему? Потому что рассчитывает, что за это время сойдут на нет претендующие на власть эмигрантские зубры и "Трест" все возьмет в свои руки. С Кутеповым он думает сговориться, Якушев нужен Александру Павловичу для внешних сношений... - А мы должны сидеть сложа руки? Нет, милый! Она вдруг бросилась к нему и схватила за плечи: - Ты что же? Его оправдываешь? - Сумасшедшая! С какой стати? Я не из тех, кого устраивают бесконечные оттяжки. Ты, кажется, меня узнала. На кой черт я занимаюсь коммерческими комбинациями, превращаясь в нэпмана? Нужна мне моя контора на Болоте! Или игра в карты по ночам! Ну, коммерческие комбинации - куда ни шло. Ты, знаешь, это хорошо маскирует меня от ГПУ. Но, честно говоря, я просто не знаю, куда девать энергию! Что меня ждет, даже в случае удачи переворота? Якушев! Он - на коне! Он создал "Трест", он его душа. - А ты? - Я - за кулисами. Я ни на что не могу рассчитывать. Я не государственный деятель, самое большее, на что я могу надеяться, - это должность начальника тайной полиции, да и меня вытеснит старый полицейский волк Климович. - Какая скромность! Если хочешь знать, ты должен руководить "Трестом", а не этот питерский чиновник Якушев. И я это говорю не потому, что ты мне по душе. Я умею оценивать людей, несмотря ни на что! Я спрашиваю тебя - ты против террора? - Подожди... Представим себе, что покушения и диверсии не удались, не вызвали восстания. Всегда надо предвидеть неудачу, тем более что Гучков лгун и никаких газов нет. Скрыть участие "Треста" невозможно, чекисты перевернут все вверх дном и найдут ниточку, которая ведет к такой большой тайной организации. Это чудо, что мы до сих пор существуем. Тогда Якушев должен будет уйти в подполье, а ничего для ухода в подполье не подготовлено. Он это знает и потому против террора. Она все еще шагала из угла в угол, потом остановилась. По телу ее прошла судорога. "Тигрица, - подумал Стауниц, - такая кого хочешь застрелит, не задумается". - Слушай, - наконец сказала она, - может быть, ты рассуждаешь умно и верно, но я так больше жить не могу!.. Что, если перехитрить Якушева, готовить покушение с его ведома, а самый момент держать в тайне или сказать Якушеву в последний момент, тогда все станет ясно, он окажется перед дилеммой: или идти с восставшими, или показать себя предателем. Она села рядом, жарко дыша: - Ты - настоящий человек! Ты должен руководить всем, именно ты! Так я говорила Кутепову в Париже. Ты поедешь в Париж и возьмешь все в свои руки. Для начала поедешь с Потаповым и Якушевым. Они представят тебя как одного из главных в "Тресте", потом мы их отодвигаем, и остаешься ты. Так протекали часы в разговорах, строились планы. Стауниц до сих пор обо всем добросовестно докладывал Якушеву, но теперь у него было неспокойно на душе. Он анализировал поведение Якушева: если вдуматься в его действия, то похоже, что Якушев старается парализовать активность "Треста". Неужели он связан с кем-нибудь из оппозиции? Нет, не похоже. Он ярый монархист. Выход есть в поездке в Париж, пока существует "окно", а там развязаться с Захарченко и заодно с "Трестом", раствориться, исчезнуть где-либо в Южной Америке. И там ведь есть эмигранты... С деньгами можно скрыться где угодно. Надо добыть тысячи две-три фунтов на первое время... И Стауниц решился на одну комбинацию, которая была относительно безопасной, как ему казалось, и могла дать эту сумму. О жене и дочери он не думал. Но незаметно для себя Стауниц все более попадал под влияние Марии Захарченко и оказывался на положении презираемого им Гоги Радкевича. На этот раз он оставил мысль о бегстве за границу: еще верил - сможет сделать карьеру после переворота, о котором мечтала Мария Захарченко. 70 Нередко в жизни драматическое чередуется с комическим. О таком случае, рисующем, кстати, нравы и быт "белых витязей", мне хочется рассказать. В то время, да и раньше, в Париже, в среде белой эмиграции, было много разговоров о кладах, о драгоценностях, оставленных беглецами из России, зарытых в "земельном банке", замурованных в стенах особняков. Даже супруга ничтожного надворного советника Кучкина при случае рассказывала о своих фамильных бриллиантах, спрятанных на чердаке где-нибудь в Золотоноше или Торжке. Нужно ли добавлять, что таких бриллиантов у супруги надворного советника Кучкина никогда не было. Но слухи о кладах, оставленных в России, не прекратились. Мало того, не раз предприимчивые господа отправлялись в опасные путешествия, "кустарями" переходили границу и появлялись в городах и бывших поместьях, разыскивали клады. Они испытывали жестокое разочарование, когда убеждались в том, что фамильные бриллианты титулованной особы давно уже поступили в местный финотдел, найденные каким-нибудь скромным печником или бывшим садовником этой титулованной особы. История ротмистра Анатоля Таланова и его путешествия за "золотым руном" в Россию представляет собой не выдумку, а факт, и началась эта история, как говорят, однажды осенним утром. Но прежде обратимся к уже знакомому читателям Александру Николаевичу Ртищеву, бывшему камергеру и бывшему владельцу поместья. Ртищев нашел себе пристанище в семье Щегловского настоящая фамилия которого была Щегловитов. Он приходился родственником не более и не менее как бывшему министру юстиции Ивану Григорьевичу Щегловитову, о котором граф Витте писал как о негодяе, хотя и избегая бранных слов в своих мемуарах. Кличка Щегловитова была Ванька Каин, и с ней он ушел в небытие в 1918 году. Теперь ясно, почему Жоржик Щегловитов, родственник Ваньки Каина, превратился в Щегловского. Он был женат на Ниночке Нейдгарт, миловидной особе, и обитал с ней и ее сестрой Лидией в студии одного художника, в доме Перцова на набережной Москвы-реки. Этот дом представлял собой пятиэтажную, украшенную красивой мозаикой избу и был похож на дом-пряник из русской сказки. Кроме большой студии, унаследованной от своего близкого друга-художника Лидией Нейдгарт, здесь были две небольшие комнатки с антресолями. Одну из них занимал Ртищев, другую - супруги Щегловитовы. Лидия же занимала студию. Она довольно искусно рисовала цветы. Работая в отделе охраны памятников старины, Лидия имела охранную грамоту на свою "студию". Что касается ее друга сердца, то он проследовал год назад в Соловецкий монастырь по той причине, что свой талант художника применил не совсем удачно, подделывая советские банкноты, то есть червонцы. И вот в этом гнездышке появился однажды утром бывший ротмистр бывшего Нижегородского драгунского полка Анатоль Таланов. Это был господин лет тридцати с породистым, но довольно помятым лицом и изысканными манерами. Надо сказать, что в Париже Таланов некоторое время был пайщиком ресторана "Каво Коказьен" и там встретил человека, который устроил ему поездку в Россию через кутеповскую организацию РОВС. Эта организация прослышала от Таланова о драгоценностях стоимостью в миллион золотых рублей, зарытых в "земельном банке", в имении князей Голицыных, в тридцати пяти верстах от станции Бологое. Переброшенный Артамоновым через эстонское "окно", Таланов получил явку к Стауницу, а тот направил пришельца к члену организации МОЦР Жоржу Щегловитову. Что-то в Таланове не понравилось Стауницу. Вообще он не очень верил в то, что сокровища стоимостью в миллион рублей могут быть запросто замурованы в часовне, в фамильном склепе близ сельской церкви. Но чем черт не шутит!.. Таланов был, что называется, душа общества. Сестры, Ниночка и Лидочка, слушали парижского гостя раскрыв рты, когда он за чашкой чая рассказывал им о чудесах "светоча мира" - Парижа. - Я не предполагал, медам, что в нашей нэповской Руси еще сохранились такие милые, такие женственные, обаятельные создания! Я представляю вас, медам, в туалетах от Пуарэ или Пакена! Боже мой, вы бы свели сума весь Париж! Надо сказать, что русские дамы имеют успех: par exemple*, Тыркова вышла замуж за Уильямса, редактора "Таймса", а Лидия Николаевна - леди Детердинг, супруга нефтяного магната... Она делает столько добра. Нет, медам, я представляю себе, какой вы бы имели успех с вашим врожденным изяществом, с вашим шармом, этим дворянским, я бы сказал тургеневским шармом, который сохранился только в лучших дворянских семьях... ______________ * Например (франц.). Ртищев и Щегловитов уставились на ротмистра Таланова, соображая, что, конечно, не ради этих галантных излияний пожаловал из Парижа непрошеный гость. Но вскоре все объяснилось: гость спросил, где бы он мог побеседовать с господами мужчинами по делу. Они уединились в спальне Щегловитовых. Ниночка в это время отправилась к маникюрше, а Лидочка принялась рисовать цветочки - ее картинки были довольно ходким товаром на Центральном рынке. - Я имею поручение РОВС найти я доставить в Париж драгоценности Голицыных. Эти драгоценности замурованы в часовне, в фамильном склепе Голицыных, близ сельской церкви имения Ложенки, если не ошибаюсь, Тверской губернии. Все это изображено точно на плане, который я храню в укромном месте. Без вас, господа, мне туда не добраться. Вы оба вполне легальные, будем так говорить, советские трудовые граждане. Но в то же время вы члены МОЦР. Вы должны знать, что речь идет не о каких-нибудь ничтожных камешках в полкарата, а о родовых голицынских бриллиантах... Это миллионы, господа, миллионы! И наше возрожденное государство воздаст вам, патриотам, должное за вашу помощь в розысках клада по закону, со всеми вытекающими последствиями. Ртищев и Щегловитов слушали как зачарованные. В самом деле, не по пустякам же прислан сюда Таланов, пренебрегший опасностями, ползавший на брюхе по грязи через границу. Но тут выяснилось одно непредвиденное обстоятельство: оказывается, Лидочка бросила рисовать свои васильки и маргаритки и подслушивала под дверью. Не успел Ртищев произнести хоть слово по этому поводу, как она ворвалась и с запалом воскликнула: - Боже мой! Неужели вы не понимаете, что я, именно я вам необходима! Несчастные! Как вы проникнете в эти Ложенки? Вас схватит за шиворот первый сельский милиционер. Я достану вам справку отдела охраны памятников старины, вы, то есть мы, поедем туда под видом ученых-археологов для археологических раскопок. - А ведь Лидочка права! - сказал Жорж Щегловитов. - Но ради бога, ни слова Ниночке, она такая болтушка. И так далека от всего этого... Весь день все, кроме Ниночки, с таинственным видом уединялись по углам. Впрочем, Таланова приставили к Ниночке, чтобы отвлечь ее внимание, и он неутомимо болтал с ней о том, что именно носят в Париже, как выглядит ночной Монмартр, какие витрины на рю де ла Пэ. Между тем в студии Лидочки зрел заговор. - Мой план такой, - говорил Ртищев, - неужели же мы все это богатство передадим какому-то РОВС, где спят и видят, как бы прикарманить эти миллионы? И кто повезет? Этот ротмистр, которому я бы серебряной ложки не доверил, а не то что миллион! - Подождите, - сказала Лидочка. - Вы понимаете, что этот ротмистр ни черта не понимает в вашей ситуации? Мы скажем ему, что бумаги отдела охраны памятников старины можно получить только в Бологом... Власть на местах, понимаете? Затем мы трое - я, Жорж и вы, mon cher Ртищев, - выезжаем со справкой, которую я уже добыла, в Бологое, едем в эти самые Роженки или Ложенки с кое-каким инструментом, будто бы необходимым археологам, и все остальное всем понятно. - А как же он? Ротмистр? - Ниночка вскружила ему голову... Он будет счастлив остаться здесь на денек-другой. А мы скажем ему, что едем хлопотать о справке, получив ее, дадим ему телеграмму, и он выедет в Бологое, где мы его будем ждать! - А есть еще люди, которые считают, что у женщин нет практического ума! - воскликнул Щегловитов. - Все хорошо, - сказал Ртищев, - но вы забыли главное... План! План часовни, склепа и места, где замурован клад, - он у Таланова. Без плана нельзя ехать. Мы ничего не найдем. - План у него зашит в лацкане пиджака. - Откуда ты знаешь? - Он проболтался Ниночке. И тут опять помогла гениальная Лидочка: - Мне нужно полчаса времени, чтобы распороть лацкан, вытащить бумажку или, вероятно, клочок полотна с планом часовни и склепа. Но как снять с него пиджак? - Ночью. Он будет ночевать в моей комнатке, - сказал Ртищев, - на софе. - Чепуха! Он проснется. Вы представляете себе, что будет? - Есть идея! - воскликнул Жорж Щегловитов. И вечером он предложил гостю принять ванну. - Именно об этом я вас хотел просить! Именно об этом! Вы представляете, я ведь с дороги... И как это любезно с вашей стороны. - Мой халат и туфли к вашим услугам... Через четверть часа ротмистр в халате и туфлях проследовал в ванну. И в ту же минуту Лидочка принялась за работу. Из лацкана его пиджака вытащила клочок полотна. На нем буквами и стрелками был нанесен план часовни, фамильный склеп и крестиком место, где замурован клад. Затем Лидочка зашила лацкан так, что никто бы не отличил новый шов от старого. В эту минуту Ртищев показывал Ниночке старинный пасьянс, а Жорж Щегловитов стоял "на страже" у дверей ванны. На следующее утро Таланову было сказано, что вся троица едет в Бологое за "документом" и ему надо ждать телеграммы. Получив ее, немедленно выезжать в Бологое. - А почему бы мне не поехать с вами? - Безумец! В вашем положении нельзя рисковать. Мы подготовим все, и тогда вы приедете. - Вам скучно будет со мной? Не правда ли? - кокетливо спросила Ниночка. Таланов только вздохнул... Умильный взгляд его скользнул по округлым плечикам Ниночки. ...То, что произошло дальше, в поезде "Максим"*, в переполненном вагоне, с трудом поддается описанию. Ехали, чтобы не очень выделяться, в сапогах и брезентовых плащах. Лидочка в старой жакетке, платочке и каких-то солдатских ботинках. У нее на груди хранились бумажка отдела охраны памятников старины с перечислением фамилий двух археологов и их ученого секретаря "тов. Лидии Нейдгарт" и, разумеется, план часовни. ______________ * Так назывались тогда местные товаро-пассажирские поезда, ходившие очень медленно. В Бологом подрядили мужика с телегой и тридцать пять километров месили грязь по проселку. Наконец добрались до села Ложенки, но никакой часовни, ни родового склепа близ сельской церкви не обнаружили. Установили также, что никакого имения Голицыных в этих местах нет и не было. Обратный путь - тридцать пять километров по проселку, ожидание поезда на Москву (в скором не было места), снова "Максим", и переполненный вагон, и опоздание на два часа... В четвертом часу ночи наконец Москва. Шли пешком. Ртищев останавливался, задыхаясь. Лидочка ругалась как извозчик (извозчиков в этом часу ночи не было). Жорж Щегловитов мечтал только о теплой постели, о том, чтобы склонить голову на подушку рядом с золотоволосой головкой Ниночки. Он открыл дверь в квартиру своим ключом. Лидочка кинулась в чем была на тахту; Ртищев, тяжело дыша, остался сидеть на пуфе; Жорж Щегловитов, стащив грязные сапоги, в носках вошел в свою спаленку... и тут раздался дикий вопль. Это взвыл от ярости Жорж. Рядом с золотоволосой головкой Ниночки покоилась стриженная ежиком голова ротмистра Таланова, он спал, обнимая округлые плечики Ниночки... Дальше произошла грубая сцена, закончившаяся дракой двух мужчин, которую я описывать не берусь. Стауниц был разбужен на рассвете и, отворив дверь, увидел украшенную большим синяком физиономию ротмистра Таланова. Он выслушал его путаный рассказ и понял, что ни часовни, ни склепа, ни голицынских миллионов не существовало в действительности, а план был куплен за двести франков у какого-то штабс-ротмистра Гродненского гусарского полка, племянника князя Голицына, умершего три года назад. Якушев сразу выразил сомнение в реальности этой затеи, как только услышал о прибытии Таланова, но не вмешивался: он считал, что визит Таланова послужит еще одним доказательством легкомыслия эмигрантов. Пришлось отправить Таланова через "окно обратно к его друзьям, это было необходимо, чтобы поддержать солидную репутацию "Треста". Будучи в гостях у Кушаковых, Стауниц обратил особое внимание на изумруды мадам Кушаковой, и, как у всякого авантюриста, у него возник еще не сформировавшийся план использовать этот реальный клад. Жорж Щегловитов, разочарованный в "белом движении", отошел от МОЦР. Что же касается Ртищева, то для него поездка за голицынским кладом кончилась плохо: он жестоко простудился, простуда перешла в воспаление легких, и камергер, член Политсовета МОЦР, приказал долго жить. 71 Якушев чувствовал враждебность Захарченко и в беседе с Артузовым предложил, чтобы с ней встречался от имени "Треста" Стауниц. Конечно, он, Якушев, будет его инструктировать. - А вы убеждены, что Захарченко изменила к вам отношение? - Мне не раз говорил об этом Стауниц. Сказал, что она злится на меня и Потапова, мы, мол, затираем Стауница, не даем ему хода в "Тресте". Я думаю, что он это сказал, отчасти чтобы укорить нас, то есть руководителей "Треста". - Вы верите Стауницу? Впрочем, это на него похоже. Вообще не вредно, чтобы эта дама думала, что в "Тресте" существуют разногласия между вами и Стауницем. Хорошо даже, если у вас будет с ним при ней легкий конфликт. Это отвлечет ее. Она ведь ко всему еще любит интриги. Разумеется, Захарченко примет сторону Стауница, и это вызовет с ее стороны еще большую откровенность с ним. Важно только, чтобы Стауниц был в ваших руках. Чем вы его можете держать? И удержите ли? - Не сомневаюсь. Я создал впечатление, что у меня скоро будут большие средства от Коковцова. Стауниц уверен, что ему перепадет малая толика. - Конечно, этот прожженный авантюрист пока слушается вас, но верит ли он вам? Верит ли, что вы настоящий монархист и контрреволюционер? - Пока да. - Пока... Надо, чтобы он вам верил, надо! Он ближе, чем вы, к Захарченко. Нам очень важно от нее знать, что именно затевает Кутепов. А он что-то затеял. И Захарченко об этом знает. Придется опять поручать эту даму Стауницу, и не выпускайте его самого из рук. А с ней держитесь такой линии: мы, мол, делаем высокую политику, и вы, будьте любезны, нам не мешайте. Прошло несколько дней. Якушев решил разыграть легкую размолвку и при Марии Захарченко заспорил со Стауницем по поводу устройства белогвардейцев (под видом рабочих) на лесоразработках в Польше, в приграничных участках. Якушев предложил не поднимать этого вопроса у поляков. - В общем, мы сидим у моря и ждем погоды, - мрачно сказал Стауниц. - До сих пор мы не дали ответа по поводу нового начальника штаба. Потапов стар и болен. - Пришлют кого-нибудь вроде Сусанина, и возись с ним. Мне оказано высокое доверие его высочеством, и, пока я его не лишен, прошу не вмешиваться в мои действия. Якушев ушел, сухо простившись с Захарченко, которую, видимо, обрадовало даже это легкое столкновение Стауница с Якушевым. А Стауница это столкновение навело на размышления о своем будущем. Он рассуждал так: если совершится переворот и у власти окажутся деятели "Треста", то его положение все же будет неопределенным из-за разногласий с Якушевым. Да и придут ли к власти деятели "Треста"? Не Якушеву же возглавлять правительство! Нужен военный, нужен диктатор. Потапов? Он не строевик, а генштабист, притом у него слабое здоровье и не хватает железной воли, решимости. Значит, несомненно захватит власть Кутепов. У него есть все, что нужно диктатору: воля, энергия, жестокость, он не остановится, пройдет через горы трупов к власти. Недаром он стремится засылать своих людей в "Трест", - значит, для Стауница выгоднее ориентироваться на РОВС и Кутепова. С его помощью можно пробраться за границу, если дело затянется. А путь к Кутепову самый верный через Марию Захарченко. В ее поведении нельзя было не заметить, что она старалась увлечь Стауница как женщина. "Что-то завлекательное в ней есть", - думал Стауниц и решил сблизиться с ней. Она, как родственница Кутепова, могла позаботиться о карьере Стауница. Радкевич? Это не смущало. Стауниц знал, как относится к Радкевичу его супруга. Стауниц часто оставался наедине с Марией и однажды, слушая восторженные отзывы Марии о Кутепове, сказал: - Так может говорить о мужчине не родственница, а женщина, которая его любила и любит. - Я люблю сильных людей. - А Радкевич? - Он был другим в гражданскую войну. - Значит, любите... сильных людей? Я могу себя причислить к ним? Она посмотрела на него и кивнула. Этот разговор происходил в складе, на Болоте. Мария Захарченко полулежала на старом продавленном диване, где обычно дремал Подушкин. На этот раз его не было, его куда-то услал Стауниц. - Черт знает что!.. - сказал он, наклоняясь к ней. - Никогда бы не подумал, что такая женщина, как вы, может меня волновать. - Это при хорошенькой жене? Он усмехнулся: - У меня привычка анализировать, и я думаю, что влечение к вам происходит оттого, что между смертельным риском и половым влечением есть непреодолимая связь. А как вы думаете? Ответа не было, то есть он был. Мария Захарченко и Стауниц остались до поздней ночи в складе, на Болоте. Когда они уходили, Стауниц сказал: - Непрезентабельный уголок для любовных свиданий. - А не хотите ли теплушку, загаженную солдатней? Всякое бывало. Он помолчал и спросил: - А как же Радкевич? - Пусть это тебя не беспокоит. "В общем, все осложнилось, - подумал Стауниц, - как бы только об этом не узнал Якушев... Ну, а если узнает... Кажется, деньги Коковцова - миф. Нет, надо взяться за дело самому. И мне надо за границу! Но как? Без гроша далеко не уедешь". 72 Все труднее становилось Якушеву удерживать Марию Захарченко и Радкевича за городом, на зимней даче. Для Захарченко нужно было изобретать новые поручения: расшифровывать ответы "С мест" и зашифровывать инструкции "местам" она уже не хотела. Зимой и осенью ее угнетала тишина, монотонный шум елей под окном. Единственное, что отвлекало от мрачных мыслей, было появление Стауница. Радкевич, работая в авторемонтной мастерской в Москве, возвращался домой поздно вечером. Но для Марии Владиславовны стало ясно, что он догадывается о причине частых визитов Стауница. Она ждала объяснения и заранее готовилась к нему. Как-то вечером, когда Гога уныло сидел в углу и делал вид, что дремлет, она вдруг встала и, остановившись против него, сказала: - Нечего играть в молчанку! Говори! Он вздрогнул от неожиданности: - Лучше не надо - не место и не время. - Это будет всегда... Говори! - Ты сама знаешь. - Что я знаю? Что я живу со Стауницем? Ты это хотел сказать? Нужна я ему! - Значит, нужна. Она усмехнулась и взяла папиросу. Закуривая, сказала: - Не я ему, а он мне нужен. Ну и живу с ним. И что? Убьешь его или меня? Обоих? Идиот. - Мы с тобой венчались... - Это здесь. А сошлись под ракитовым кустом. В какой-то халупе, под Курском, на земляном полу. "Нас венчали не в церкви" - так, кажется, пели настоящие террористы. - А мы не настоящие? - Ты - нет. - Прикажешь мне радоваться тому, что ты его любовница? - Все, что я делаю, делается ради нашей цели. - И спишь с ним ради этого? - А ради чего же? Я давно уже не женщина. Ты это знаешь. - Со мной - да. - С тобой, с ним - все равно. Я тебе не обещала верности. Ну хорошо. Там в графине что-то осталось... Налей себе и мне. Выпьем, нас черт одной веревочкой связал. Он поднялся, достал графин и рюмки. Они выпили по рюмке, он с жадностью, она с отвращением. - Слушай, Гога! Он будет у меня здесь, - она сжала пальцы в кулак. - Будет делать, что я хочу... это настоящий, не Якушев же, старая лиса, и не ты. И не мешай мне, слышишь! Ничего хорошего не будет, если попробуешь мешать. Лучше пей, если тебе трудно. Я знаю одно: в случае провала мы с тобой не переживем друг друга. А если нет? Ты понимаешь, что будет?.. Но когда же, когда? Я схожу с ума в этих стенах, в этой деревянной клетке, от этой тишины. Я почти не сплю. Веронал не помогает. Он вдруг прислушался: - Кто-то идет... Если он? Она вскочила и притянула его к себе: - Если он - ты уйдешь. Кто-то два раза слабо стукнул в окно. - Открой. И уходи. Радкевич вышел в сени. Потом в комнату первым вошел Стауниц. - Ты что-то нынче рано, - сказал он Радкевичу. - Попиваете водочку? - Подожди, - сказала Захарченко. - Гога? Радкевич схватил с вешалки пальто и фуражку, бросился в сени. Слышно было, как хлопнула дверь. - Так, - сказал, усмехаясь, Стауниц. - Здорово это у вас делается. Высшая школа дрессировки. - Не издевайся. Это может плохо кончиться. - Это кончится вот чем... - Стауниц показал на графин, - я этих неврастеников знаю. Весь день я мотался в городе, выбрался к тебе вечером, рассчитывал, что он задержится. - Все аферы? - А ты думала? Пока меня считают просто аферистом, коммерсантом, я в полной безопасности. - Ты умница. - Умница? Якушев вчера завел разговор о тебе. "Интересная женщина", - сказал с намеком. Я на всякий случай ответил: - "Бальзаковский возраст. Не в моем вкусе". - А какое ему дело до нас? - Какое? С его точки зрения, этот скандал в благородном семействе может отозваться на делах "Треста". - Никакого скандала. Ты же видел. - Да. Здорово у вас получается в свете, - сказал и рассмеялся. Смех был вынужденный. Он не переставал думать о бегстве за границу, пока действуют "окна". Но деньги, деньги... Стауниц утаил от Марии продолжение разговора с Якушевым. Когда речь зашла о денежной помощи из Парижа, Якушев сказал: - Вы проявляете слишком большой интерес к этому вопросу. - Вы думаете? - окрысился Стауниц. - Я в трудном положении, крупная сделка прогорела. - При чем тут "Трест"? - При том, что Кушаков может обратиться куда следует. - Этого только не хватало. Уголовщина потянет за собой другое дело. - Вот об этом я и говорю. - Большая сумма? - Порядочная. Десять тысяч золотом. Якушев слегка присвистнул и задумался. - Я думаю, что "Трест" должен вас выручить, если все устроится в Париже. - А вы собираетесь? - Да, Эдуард Оттович, скажу напрямик, ваша дама сердца и ваши с ней отношения меня устраивают только в том смысле, если я буду через вас знать все, что затевает Мария и ее покровитель Кутепов. Мы должны это знать. При авантюризме Кутепова можно ожидать любой дикой выходки. Ему ничего не стоит ради эффекта подставить под удар "Трест", наше с вами детище. И тогда повторится провал в десять раз ужаснее ленинградского. - Я вас понимаю. Вы будете знать все. На этом кончился их разговор. Они разошлись, как будто поладив, на самом же деле ни тот, ни другой не верили друг другу. 73 Хотя фирма "Кушаков и Недоля" уже давно не вела никаких коммерческих дел со Стауницем, он все же остался добрым знакомым супругов Кушаковых, навещал их по вечерам, когда там играли в карты, и временами использовал особняк для встреч с "дипломатами": мадам Кушакова имела склонность к светским знакомствам. Роман Бирк теперь приезжал в Москву изредка как дипломатический курьер. В эти дни он навещал Кушаковых и в один из таких визитов застал там Стауница. Он очень оживился, увидев Бирка, и решил попытаться добыть через него денег. Об этой комбинации Стауниц мечтал давно. Улучив минуту, он вызвал Бирка на террасу. Бирк держался настороже, знал, что Стауниц не подозревает, кто на самом деле руководит "Трестом". По заданию Артузова Роман Густович играл роль безропотного агента эстонской разведки, и это было видно по тому, как с ним заговорил в тот вечер Стауниц: - Ну, теперь вы уже не боитесь себя скомпрометировать? Должность дипкурьера, по-моему, создана для того, чтобы заниматься контрабандой. - Вы в этом уверены? - Абсолютно. Помните наш разговор в Пассаже о картинах и драгоценных камешках? - Помню, это было давно... Откровенно говоря, я боюсь потерять должность. Наше министерство... - Слушайте. Не втирайте мне очки. Ваш начальник не в министерстве, а в эстонской разведке. Вы посвятили в наши планы вашего дядюшку Аду Бирка? - Конечно... Но он забыл... Притом, мне кажется, вы в вашем положении должны бы избегать таких сделок. - Почему? Простая коммерческая сделка. Ничего противозаконного. Частное лицо имеет право продавать принадлежащую ему вещь. - Для вывоза за границу? - А я этого не знаю. Я комиссионер, и только. Хотя тут дело не в комиссии, а в том, что надо же когда-нибудь оказать услугу лицу, которое нам, - он подчеркнул слово "нам", - полезно. Короче говоря, - продолжал Стауниц, усмехаясь обычным презрительным смешком, - речь идет о знаменитых изумрудах светлейшей княгини Ливен. Хотите их видеть? - Почему же... любопытно. - Изумруды, брошь и серьги вы можете видеть на хозяйке дома Агриппине Борисовне Кушаковой. - Да. Я обратил внимание. Действительно, это чудо. Эту прелесть она продает? - Видите ли, Кушакова с мужем собираются в Киссинген. Кто-то обещал им устроить поездку. У старика все деньги в деле, а эти изумруды - большая ценность, они обращают на себя внимание. Мадам заплатила за них старой княгине пять тысяч рублей золотыми империалами несколько лет назад. Изумруды стоят в десять раз дороже. Ваш дядя может их приобрести всего за две тысячи английских фунтов. Архивыгодная сделка. Но все это должно быть в абсолютном секрете. Как-никак вещи уйдут за границу. Роман Бирк с удивлением смотрел на Стауница: - Все-таки я не понимаю, какой смысл вам заниматься этим делом? - Я же вам сказал. Надо оказать услугу людям, которые помогли мне устраивать у себя встречи с нужными людьми. Вы думаете, что нельзя оказать такой простой услуги? - Хорошо. Допустим, дядя согласится купить эти изумруды. Как же все это произойдет? - Вы мне доверяете? Дядя вам доверяет? Вы вручаете мне две тысячи фунтов и получаете от меня изумруды в футляре с гербом княгини Ливен. Вы, надеюсь, понимаете, что Кушакова предпочитает произвести эту операцию через посредника, а не прямо с вами... Вы... чужой. Роман Бирк уклонился бы от этой сомнительной сделки, но в последнее время его отношения с дядей ухудшились, да и в эстонском штабе были не очень довольны Бирком, его считали слишком осторожным. Если бы не влиятельный дядя, с таким агентом давно бы расстались. Но в Ревеле Бирк нужен был "Тресту". Кроме того, если Кушаковы действительно оказывали услугу "Тресту" и могли оказывать эти услуги в будущем, то почему бы, в свою очередь, не оказать им услугу через Стауница? Для пользы дела. Вот по этим соображениям Бирк и согласился участвовать в комбинациях Стауница как доверенное лицо дяди Аду Бирка. Вышло так, что Стауницу в руки попали две тысячи фунтов стерлингов, но Роман Бирк не получил изумрудов. Стауниц обещал доставить их вечером, однако прошло один, два, три вечера, а Роман Бирк не мог застать Стауница. Агриппина Борисовна сказала, что она и не думала продавать изумруды. Бирк уехал в Ревель в отчаянии после тяжелого объяснения со Стауницем, которого все-таки отыскал где-то в ресторане. Две тысячи фунтов остались у Стауница. И это имело значение для событий, которые вскоре произошли. 74 20 ноября 1926 года Якушев перешел границу. Он направлялся в Париж. В Ревеле его ждала "племянница". Там ей следовало встретиться с Якушевым и вместе с ним ехать в Париж. Захарченко встретила Якушева почти враждебно. Он сразу это почувствовал и решил пригласить ее на обед, который давал в его честь майор Пальм из эстонской разведки. Якушев рассчитывал, что внимание к его особе эстонского штаба произведет впечатление на Марию Захарченко. За обедом, сильно выпив, майор Пальм провозгласил тост за монархию в России и за присоединение к ней Эстонии. Второй тост был за Якушева, за его светлый ум, за будущего министра иностранных дел будущей России. Мария Захарченко была взволнована. Она даже и не предполагала, каким авторитетом пользуется Якушев. После обеда, в салоне гостиницы, она скромно подошла к Якушеву и виновато сказала: - Простите меня, Александр Александрович. - Простить вас? Что вы такое натворили? - Я подозревала вас. - В чем? - В самом худшем. В измене нашему делу. Теперь я вижу, вы работаете не для себя, а для России и ее государя. Но почему вы против террора? - Вы странная женщина. Террор для вас навязчивая идея. Но когда террор решал все? Наконец, вы верите в Гучковых, а я нет... Увидим... Вы очень странная женщина. Правда ли, что вы расстреливали из пулемета пленных красноармейцев? Она подняла голову, и Якушев увидел в ее глазах удивление. - Приходилось. А что? - Зачем же делать это своими руками? Любой фельдфебель мог это сделать не хуже. Потом, я не сентиментален, но стрелять в безоружных пленных, русских людей... - А куда их девать? Не таскать же с собой. Представьте, завтра наше дело удастся. Что вы будете делать? Ведь таких будут сотни тысяч. Амнистия? Чепуха! И, зевнув, она встала: - Спокойной ночи. Накануне их отъезда в Париж из Москвы пришла шифровка. Стауниц требовал ее возвращения: Гога Радкевич запил, с ним нет сладу, поругался с Зубовым, это становится опасным, никакие убеждения на него не действуют. Захарченко знала, что такие истории с ним случались во время гражданской войны. Но теперь, в такой ситуации? Она была вне себя от ярости. Вернуться, в Москву! Это означало, что Якушев поедет без нее и будет гнуть свою линию. Но делать нечего. Пришлось вернуться. В Париже, на вокзале, Якушева встретил Кутепов. С паспортом на имя Келлера Якушев остановился в гостинице на Елисейских полях. В том, как его встретил Кутепов, Якушев почувствовал некоторую настороженность и решил перейти в наступление. Разговор наедине начался с того, что Кутепов сказал: - История с газом - сплошная ерунда, обман. Гучков все наврал. - Ну что ж, Александр Павлович? Я с самого начала не верил, а Мария Владиславовна возненавидела меня за это... Выходит, что я прав, - почти закричал Якушев, - я, а не она! Разве я против активности? Нужно реальное дело, а не блеф! Нельзя работу многих месяцев принести в жертву истеричке, бабе, кликуше! Кутепов поморщился. - Да, именно кликуше, Александр Павлович! Пусти эта стерва не путается у нас под ногами! - Якушев подошел к столу, налил себе воды в стакан, но пить не стал. - А вы тоже хороши, генерал... Требуете эксперта, посылаем, молодой человек рискует жизнью, приезжает. И что в результате? Пшик! Никакого газа, никакого немца-химика. Одна болтовня. Неужели ради того, чтобы молодого человека обласкал "Верховный", стоило его посылать в Париж? - Дорогой мой... Прежде всего не волнуйтесь. Я знаю Марию, как самого себя, вижу все ее недостатки, но вижу и достоинства - верность долгу, способность жертвовать жизнью, если надо... Конечно, ей не следует давать много воли. - Кутепов даже лебезил перед Якушевым, но тут же подсунул свой план: - Генерал Юзефович предлагает свое имение как базу для галлиполийцев. Можно сосредоточить человек сорок - пятьдесят, готовых на что угодно. - Знаю, слышал. Он просто хочет нажиться на этом! Надо, видите ли, там построить нечто вроде казарм под видом складов, и на это нужно дать три тысячи долларов! А где их взять? Вот прислали еще одного сукина сына, ротмистра Таланова, наврал, что в имении Голицыных закопаны драгоценности. Перебросили его через наше "окно", возились с ним, поселили у одного из Щегловитовых. Он полез к его жене, ему набили морду и выгнали. Никаких драгоценностей не было. Пришлось этого дурака перебросить обратно. Действительно, скандальная история, кто бы мог подумать... Нам надо бы обсудить все вопросы вместе с вашим Политсоветом где-нибудь в нейтральном месте, ну хотя бы в Варшаве, у Артамонова. Правда, он на меня дуется, не понимаю, за что... - Я-то знаю. Он за нас обижается. За "Трест"... Получается так, что вы больше Марию Владиславовну слушаете, чем нас. - Ну что она вам далась! Хотите - уберем ее, пошлем вам преображенца, офицера генерального штаба Богдановича. Умница, тактичный. Потапову будет отличный помощник. - И чтобы окончательно загладить вину, доверительно добавил: - "Верховный" приказал привезти вас к нему в Шуаньи. Вы его околдовали, чародей вы эдакий... Так кончилось это свидание Якушева с Кутеповым. Перед отъездом Артузов предупреждал Якушева: - Думаю, что вас встретят хуже, чем раньше. Им надоело ждать, они настроились на активные действия. Сколько же можно вам их водить за нос? Я надеюсь на вашу ловкость. Кроме того, в последнее время они чаще стали действовать помимо вас, нам надо разузнать, что там происходит вокруг "Верховного" и в РОВС. Визит к "Верховному" состоялся. В Шуаньи Якушев застал полный развал. В доме шел ремонт, пахло котлетами с луком. Сыро, холодно. У камина греется "свита": барон Сталь фон Гольстейн, барон Вольф, Оболенский, Трубецкой, генерал Лукомский, Кондзеровский, Шереметев, Скалон, доктор Малама; всем надоело ждать, все недовольны. Уже поделили посты - кому генерал-губернаторство, кому министерство, кому быть при дворе его величества. А тут сиди и жди. Якушева встретили сухо. Вошел "Верховный" - в грязных сапогах, в какой-то засаленной куртке. Бросил на Якушева косой взгляд. Настроен воинственно. Видимо, через Кутепова постаралась Захарченко. - Действовать надо, действовать! - Ранее двух лет нельзя и думать, ваше высочество. - Чепуха! По обстановке ясно. Надо ожидать переворота в ближайшие недели, месяцы... Якушев вздохнул, попросил разрешения закурить. Раньше "Верховный" брал у него "русскую" папиросу с мундштуком, теперь не взял: вероятно, сердился. Атмосфера не очень приятная. - Ну, что молчите? Якушев думал: Брусилов говорил о Николае Николаевиче, что когда-то он был лучшим в тех условиях главнокомандующим. Был. По сравнению с Николаем Вторым. А теперь - в этой обстановке, с этой убогой "свитой", глупой самоуверенностью и фанфаронством... - Как прикажете, ваше высочество... Могу говорить, и, как всегда, одну правду. Мешают нам, ваше высочество. Посылают неподготовленных молодцов, не понимающих обстановки, не знающих конспиративной азбуки. Они путают явки, не знают даже советских сокращений, приходится с ними нянчиться, уберегать от ареста. О газах вам изволили докладывать? - Этот Гучков! - А мы посылали к нему толкового человека, военного химика... - Молодец. Мне он понравился. - И что же, ваше высочество, вернулся счастливый, вы его обласкали. Но пользы никакой. Вы как-то изволили сказать, что белая армия фактически не существует. Есть только Красная Армия. Врангель утратил популярность, "армия в сюртуках" - это не армия. Тут Кутепов просиял от удовольствия. - Но пусть Александр Павлович не сердится, - продолжал Якушев. - Людей надо готовить не наспех, а серьезно, чтобы не бросать, как щенят в воду, авось выплывут. "Верховный" размяк, кивнул, взял папиросу из портсигара Якушева. - Нужно обращение вашего высочества к войскам. А нам, нашему Политическому совету ваш портрет с надписью. - Это все можно. - Мы решили собрать военный совет нашей организации. Дату и место обсудим с Александром Павловичем. К этому времени желательно получить ваше обращение. Что касается денег, то предстоит свидание с графом Владимиром Николаевичем Коковцовым. - Да. Я ему говорил о вас. Ну что ж... Действуйте, главное - действуйте. А то вот видите... - Он оглянулся на свиту: - Скучают. И, милостиво кивнув Якушеву, вышел. Свита окружила гостя: "Когда в Москву, в Кремль?" Он еле отвязался. Сказал, что торопится, предстоит обед с Коковцовым. Так кончилось последнее свидание Якушева с Николаем Николаевичем. На маленькой старинной площади, в известном всем парижским гурманам ресторане "Дрюан", состоялся обед с Коковцовым и Кутеповым. О Коковцове в Петрограде говорили как о красноречивом говоруне, у него даже кличка была - Граммофон. Об этом разговоре Якушев писал: "Коковцов постарел, но он все же самый умный в эмиграции, разбирающийся в обстановке. Следит за советской прессой, за нашими финансами, экономикой, понимает, что нэп, в общем, принес пользу. - Конечно, советские мне враги до гроба, но, признаться, меня удивляет порядок, потом отношение к памятникам старины... Я слушал и думал, уж не ловит ли он меня. Даже после благополучного свидания с "Верховным" мне было как-то тревожно. Коковцов вел себя странно. Чересчур был ласков. Тут мне пришло в голову: Захарченко внушила им мысль, что я хочу быть премьером. Я сказал: - Ну, не ради памятников терпеть большевиков, граф... Коковцов усмехнулся: - Не ради этого, конечно. Вообще дело идет к развязке, но я не вижу силы, которая возьмет власть. Вот тут я ему и выложил: - У нас есть кандидатура председателя совета министров. - Интересно... Кто же? Назовите. - Граф Владимир Николаевич Коковцов. Старик заволновался, заерзал и говорит: - Что вы... В семьдесят два года мне такой пост не по силам. - Гинденбургу - германскому президенту - семьдесят восемь. И тут меня осенила другая мысль, прямо по вдохновению, я говорю Кутепову: - Мы, Александр Павлович, предлагаем вам пост командующего всеми вооруженными силами центральной России. Кутепов чуть не ахнул. Встал с бокалом в руке и говорит: - Отказываться от воинского долга - не в моих правилах. Позвольте, граф, выпить за будущего премьер-министра, ваше здоровье! Я провозгласил тост за будущего командующего. - Как у вашей организации со средствами? - спрашивает Коковцов. - Мак-Кормик обещал дать, но пока это только обещания. Тут я ему поплакался на безденежье, и он мне посочувствовал. Разговор зашел о другом, о коллекции орденов и датского фарфора, принадлежавшей Коковцову; она осталась у его сестры в Ленинграде. Пообещал переслать ему коллекцию в Париж". В тот же вечер, 5 декабря 1926 года, Якушев отправился с визитом к Шульгину. Он жил вблизи Булонского леса. Шульгин встретил дружески, но жена - холодно: - Это вы придумали поездку Василия Витальевича в Россию? Боже, как я за него волновалась! Говорили с Шульгиным о Врангеле. После благополучного возвращения Шульгина Врангель подобрел к "Тресту". Однако Чебышев по-прежнему подозрительно относится к Якушеву. - Я ему говорю: я сам был в России, следил за всем и все видел. Выходит так, что я слепой, а вы все видите из Сербии. Следовательно, вы гений. На следующий день, 6 декабря, Якушев встретился с представителем пражского "Союза галлиполийцев". Был разговор о жертвенности, о молодых, которые рвутся к активным действиям. - В чем активность? - возражал Якушев. - В терроре? В покушениях на полпредов за границей? Не умеют конспирировать, птенцы желторотые. Будут только обузой для нас. Вот сделайте им экзамен - пусть проберутся из Чехии в Польшу без виз. Подвиг, жертвенность - эффектно звучит, но кому нужны эти жертвы? Младенцы... Якушев встретился с приехавшим из Марселя генералом Улагаем, в прошлом крупным помещиком Харьковской губернии. Его специально вызвал Кутепов, чтобы доказать возможность конспиративной работы белых эмигрантов в России. Улагай был связан со своими родичами на Кубани, послал несколько казачьих офицеров и намеревался еще послать одного - полковника Орлова. Адъютант Улагая - Венеровский - проникал через турецкую границу до Сочи. Улагай сказал Якушеву: - "Трест" признаю, лично вам верю, господа... Но как дойдет до дела, буду беспощаден и неумолим. Якушев хорошо знал, на что способен этот изверг. На квартире Кутепова обсуждали технику отправки людей. Пришлось прочесть что-то вроде реферата, объяснить, как пользоваться шифром по книге. Улагай просил выправить документы для рвущихся в Россию его "молодцов". Несомненно, они будут посылать в Россию людей и более опасных, чем те, которых посылали раньше. Показывали этих людей. Якушев говорил с ними и думал: "Если бы им пришла в голову мысль, кем я послан в Париж в действительности, они не дали бы мне уйти живым". Накануне отъезда к нему приехал в гостиницу Кутепов. - Хочу вам сказать напрямик, Александр Александрович... Ведь у вас есть здесь противники, даже больше чем противники. - Конечно, есть. Вот хоть бы тот же Чебышев. По его словам, я чуть не агент ГПУ. - Не один Чебышев... Не он один. Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд. - Климович... - Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам, "Тресту", или нет - вот в чем вопрос, генерал. - Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время? И тут Кутепов развернул привезенный пакет: портрет "Верховного" на коне, с трогательной надписью "Тресту". Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привез и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и "поелику", и "дабы", и "осени себя крестным знамением", - не было только "христолюбивого воинства". Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову: "Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России..." И далее в том же духе. 14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву. Он чувствовал себя как после выигранного сражения. Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло "военное совещание" представителей "Треста" с Кутеповым. 75 Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на нее. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться. Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе ее влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену "племяннице". "Трест" снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске - Шорин, "молодцы" Улагая и Кутепова проникали через границу "кустарями", их разыскивали, арестовывали, но "Трест" не отвечал за безопасность "кустарей". Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации. Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу: - Гогу арестовали! Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что "племянникам" не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича? - Оставайся у меня, - сказал Стауниц Захарченко. - Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории. - Живой меня не возьмут, - сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол. - Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева. - Плохо вы опекаете своих подопечных, - сказал Якушев. - Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть - Радкевич может провалить столь серьезную организацию, как "Трест". Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко. Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошел в переднюю, до него донесся пронзительный голос "племянницы": - Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное! Он услышал звук пощечины. Решил, что надо войти. "Племянница" металась по комнате - волосы растрепаны, кофточка расстегнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы. - А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все? - Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. "Товарищи" из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога? - Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец! - Машенька, Мария... Эдуард, скажи ей... Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел... Подвернулся какой-то... - Врешь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту! - Иди, - сказал Стауниц, открывая дверь. - Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть. Радкевич ушел на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко. - Ну, успокойся. Надо серьезно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес. - Идиот! - Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились. - И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей... Вот только ты, ты, Эдуард! - Этого дурака отправим вечером в Минск. Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом. - Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой... Эх, ты! И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу. 76 Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить "Тресту" доклад о готовности этих групп на случай активных действий. Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР. - Ты едешь в компанию старого, матерого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелегкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп. Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции "Трест". Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск. Накануне отъезда Зубов провел весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе. - О чем ты думаешь, Алеша? - Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак. - Мамаша что... С папой плохо. Неужели... Она не договорила. - Что говорят врачи? - Говорят, стар... Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придется уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алеша. - А может быть, меня оставят при штабе. - Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? - спросила она и понимающе посмотрела на него. Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся: - Еду на юг, привезу тебе фруктов. На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях "конспирации". Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое: - Мы знали все. Я считался спецом по эсерам. - А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы. - Дурак Подушкин, чернильная душа. - А правда, что вы сами "ставили" подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды? - Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы "Рассказ о семи повешенных" Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано. - А что "не все"? - Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича - великого князя. Ставили эсеры - северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского. - Ну и что? - Повесили. Не Левского, конечно, а тех... семерых. А Щегловитова даже в Петербурге в то время не было. - Так. Тоже наградили? Ваших? - Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом "Михеевым": это была женщина, некая Зинаида Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде - наградные двести рублей. Зубов курил и думал: "Вот я бы тебя, гада, охотно под колеса сунул, да нельзя..." Он зевнул: - Я думаю, пора спать. В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале. Кузен пришел красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул. - Что случилось? - спросил Зубов. - Дурацкая история. Я разыскивал одного человека. - Какого? - Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем - мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка "Анюта". Я имел сведения, что он в Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов. - На кой черт он вам понадобился? - В нашем деле такой тип пригодится. Зашел к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал: "Анюта, узнаешь?.." - Ну и что ж?.. - Он в меня молотком пустил... Я удрал. Зубов молча глядел на Баскакова. - Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта "Анюта" если не убьет вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру. - Так сразу и ехать? - Немедленно. Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана. Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск. "Анюту" арестовали через месяц. Он оказался видным агентом-провокатором, повинным в гибели многих людей, и дал важные показания о монархической группе в Крыму. Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителями "Треста", намечалось на конец марта 1927 года. Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова еще раньше, по первым годам революции. Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьезнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К.Джерома и О.Генри. Менжинский не очень хорошо себя чувствовал, когда к нему пришел Потапов. Несмотря на просьбу Потапова не подниматься, Вячеслав Рудольфович встал, пошутив насчет вечной молодости Николая Михайловича, и перешел к делу: - Мы посоветовались и решили придать совещанию "Треста" с Кутеповым сугубо военный характер. Таким образом, Якушев не поедет в Хельсинки, поедете вы, как начальник штаба "Треста", и один товарищ, по фамилии Зиновьев, как представитель флота. Покорнейше прошу вас, Николай Михайлович, взять на себя эту нелегкую миссию. Потапов подумал, как неожиданно звучит в устах руководителя такого учреждения "покорнейше прошу". - В последних полученных "Трестом" письмах Кутепов настаивает на том, чтобы приехал Стауниц-Опперпут. Но вы знаете, что это нежелательно. Вам придется дать объяснение, почему Стауниц не поехал: совещание чисто военное, идет, мол, вопрос о сроке военного выступления. Придется встретиться в Хельсинки и с известной вам Марией Захарченко. Она выедет вслед за вами. Зная вас, Николай Михайлович, я уверен, что вы сумеете ее осадить. А ее пожелал видеть Кутепов. Вы имели случай знать лично генерала Кутепова в свое время? - Не имел случая, но знаю, что это за человек: мне много о нем рассказывал Якушев. - Уязвимое место у Кутепова - Врангель. По отношению к Врангелю советую вам держаться позиции грустного недоумения: как это барон мог допустить распад белой армии? Посеял рознь между верными слугами отечества! Посетуйте на образ жизни Врангеля - чересчур роскошный, контраст с жалким положением офицеров. Между прочим, полезно будет беседовать с Кутеповым как с будущим "главнокомандующим" вооруженными силами России, а себя мыслите как начальника штаба. Срок выступления оттягивайте, есть много причин, чтобы не спешить. Они, мол, вам известны, а ему нет. Теперь о терроре: всеми мерами старайтесь скомпрометировать идею террора, ссылайтесь на то, что даже такому специалисту, как Савинков, когда он был во главе боевой организации эсеров, террор ничего не дал. Менжинский подумал немного и продолжал: - Надо сказать, что существование "Треста" несколько затянулось. В конце концов, они же не считают ОГПУ слепым учреждением. Оно не может проглядеть такую солидную контрреволюционную организацию. Так долго "Трест" мог сохраняться только благодаря соперничеству между эмигрантскими организациями и разочарованию иностранных разведок в эмигрантах. Иностранцы делают ставку на так называемые внутренние силы. Но и господа иностранцы, которым нужны чисто шпионские сведения, тоже их не получают. Мы бы могли однажды сделать вид, что "Трест" провалился, что мы, так сказать, его поймали. Но вслед за этим последуют попытки усилить террор. Нам будет труднее сдерживать Кутепова и кутеповцев. У нас достаточно сил, чтобы ловить их и обезвреживать, но еще лучше, если мы будем действовать на них изнутри, сеять мысли о вреде, никчемности террора. Пусть их молодцы играют на балалайках в ресторанах Парижа. Мы им в этом не будем мешать. И наконец, маннергеймовская разведка попробует от вас выведать разные военные секреты. Ну вот, вы напустите им тумана, я в этом уверен. Мне кажется, что "Трест" почти изжил себя. А как вы думаете? Менжинский перевел дыхание. Потапов понял, что он устал, посоветовал ему отдохнуть. - Вернетесь, мы обсудим, как быть дальше с "Трестом", - сказал на прощание Менжинский. 77 25 марта 1927 года Потапов и Зиновьев прибыли в Хельсинки. "Племянница" приехала на день позже и, убедившись, что с ними нет Стауница, возмутилась: - Почему нет Стауница? - Так решено Политическим советом. Якушева, как видите, тоже нет. Совещание чисто военного характера. - Но Стауниц связан с военными атташе посольств, он должен участвовать в совещании. - Я не могу обсуждать решение Политического совета, - сухо сказал Потапов. Кутепов предложил начать совещание. - Какими силами мы может располагать в случае активных действий на территории России? - спросил Потапов. - Прежде всего офицерскими кадрами. Группировки есть повсюду. Можно считать, что в Чехословакии наберется тысяч пять. Казаки в Сербии, в Болгарии. Число их известно Улагаю. Наконец, тергруппы, мои кадры. Первую группу - восемь человек - можно перебросить хоть сегодня. Кутепов говорил с Потаповым как с равным по рангу. Даже в штатском Потапов держался по-военному. Офицерская розетка ордена Почетного легиона в петлице пиджака произвела впечатление на Кутепова. - Полагаю, что доказать силу "Треста" можно, только если мы произведем взрыв или другое значительное покушение в срок, близкий ко дню выступления. Кутепов вопросительно посмотрел на Потапова. - Срок выступления... - сказал Потапов. - Все зависит от средств, нужны деньги. - Есть надежда устроить в Лондоне субсидию вашей организации. Нас поддержит Уильямс, редактор "Таймса". Он женат на русской - Тырковой. Затем я рад доложить, что идут переговоры между нашим верховным вождем и Гинденбургом. Участвует и Штреземан. Переговоры ведет лично его высочество, и они протекают успешно. - Обнадеживающая весть... Александр Павлович. Помощь Германии, если она будет реальной, многого стоит. Однако ведь за эту помощь придется расплачиваться будущей России. Вообще наши отношения с соседями - больное место. Вчера офицер финской разведки, некто Рузенштрем, позволил себе задавать мне бестактные вопросы шпионского характера. Моего помощника Зиновьева, деятеля флота, он просил удалиться на время этого разговора. - Они оказывают нам услуги, приходится платить. - Мне это говорили не раз. Но представьте себе ваше положение как командующего вооруженными силами после переворота. Нас поддерживают патриотически настроенные люди: как они посмотрят на подобную связь со штабами наших соседей? Кутепов слегка зарделся от перспективы быть командующим вооруженными силами. - Не мыслю себя на этом почетнейшем посту без вашей помощи, Николай Михайлович. Ваш опыт, ваши достоинства неоценимы... Совещание было непродолжительным и кончилось 28 марта. Потапов, Зиновьев, Мария Захарченко вернулись в Москву. Захарченко привезла письмо Кутепова Стауницу. "Я был слишком огорчен, - писал Кутепов, - и страшно поражен тем, что среди приехавших не оказалось Вас. Ваши верхи почему-то решили иначе. Я в восторге от Ваших организационных способностей..." Это означало, что Стауницу предлагалось принять участие в акте, который втайне решил осуществить Кутепов, втайне от Якушева и Потапова. 78 Ранним утром в квартире Стауница раздался звонок. Стауниц вышел в пижаме, сонный, злой, и увидел Кузена - Баскакова. - Что это, милый, так рано? Баскаков промолчал и прошел как был, в пальто, за Стауницем. - Ну что? - В Красно... в Екатеринодаре - провал. Взяли всю группу, кроме одной шлюхи. Она приехала и все рассказала. Спаслась тем, что ночевала у любовника. - Да... Скучно, в общем. - Дело не только в этом. - А в чем? Ну, говори, не тяни! - Я ездил в Крым и на Кавказ с Зубовым. В Новороссийске я заметил, он ходил на телеграф. Получал телеграммы до востребования. - От жены, наверно. - То-то, что не от жены. - А от кого? - Мы жили в разных гостиницах. Мария Владиславовна говорила мне, чтобы я за ним присматривал. Вот я и следил. Провожал его незаметно до почты. Видел через окно, как он получал телеграмму до востребования. Он прочитал, порвал в мелкие клочки и бросил в урну. Питом ушел. Я, конечно, бросился к урне. Сделал вид, что бросил бумажку, потом спохватился, будто бы нужная. Полез в урну и подобрал клочки телеграммы, не все, но, в общем, подобрал. В гостинице, в номере, подклеил и прочитал. Телеграмма Зубову, подписана - "Федоров". - Якушев! - Он. Текст не полностью, но все-таки я разобрал: "...опасение... возм... смертельн... исход... возвращ..." Мы встретились вечером, перед тем как идти на явку. Зубов мне говорит: "Знаешь, мы в Краснодар не поедем, мне надо возвращаться в Москву. У жены умер отец". Я ему ответил: "Ты как хочешь, а я поеду". Он ни в какую! "Мы ездили вместе, нам обоим поручили инспекцию". Я подумал, в самом деле, нам поручали двоим, он военный, а я отдельного корпуса жандармов, мы ведь не очень разбирались в военном деле. И мы вернулись в Москву. - При чем тут провал в Краснодаре? - Телеграмма Якушева: "...возможен смертельный исход, возвращайтесь". Прошло пять дней, и в Краснодаре взята вся группа. Мы оба попали как кур в ощип. Якушев, значит, знал, что ожидается провал всей группы. Откуда он мог знать? - Откуда? Подожди... Действительно, откуда он мог знать? Такие операции держат в абсолютном секрете. - Что, если... Даже страшно подумать. - Завтра у меня встреча с Зубовым. Но что это даст? Якушев дома, болен, у него ангина. Да он и не такой дурак, чтобы все прояснить... Вот что, послезавтра приезжай на дачу к Марии. Жди меня у нее. Может быть, все прояснится. Баскаков ушел. Впервые он видел Стауница в состоянии растерянности. Стауниц старался припомнить все с самого начала, с появления Якушева в МОЦР. Неужели он связан с ГПУ? Против этого говорит многое: петербургский видный чиновник; действительный статский советник; делал блестящую карьеру; принят в свете; и все это потерял из-за революции, отсюда ненависть к ней, к советской власти; полное доверие ему со стороны Высшего монархического совета, эмиграции, великого князя Николая Николаевича, Кутепова, польского и финского штабов. Только сумасшедшая Мария Захарченко могла заподозрить измену... Как будто все говорит за то, что Якушев убежденный монархист, притом превосходный организатор, мастер конспирации. А что говорит против? Почему все, все легко удавалось? Слишком легко. "Окна" на границе. Да, но был провал Рейли? Впрочем, не Якушев его переправлял обратно через границу. А история Шульгина? Уж очень гладко прошел этот вояж. Наконец, эти частые поездки Якушева за границу? Он ведь на службе. И переход границы много раз. И все шло как по маслу. Наконец - главное: он ведь действительно скорее мешал "Тресту", чем действовал; он был против терроризма, против диверсий, против шпионажа; это, впрочем, под флагом патриотизма. И теперь - эпизод с телеграммой Зубову: предупреждал о провале краснодарской группы. Откуда он мог это знать? Зубов - его правая рука. Что он делал для "Треста"? Одни разговоры. Жена Зубова - коммунистка. А почему Якушев был против моей поездки за границу? Не пускал меня к Кутепову. Стауниц просидел почти до вечера, сопоставляя, размышляя. Пробовал убедить себя, что Захарченко ошиблась. "Слишком крупная фигура Якушев - в будущем министр иностранных дел монархической России". Убеждал себя и не убедил. В конце концов он почти уверился в том, что Якушев связан с ГПУ. Предстояло свидание с Зубовым. Оно было назначено в складе, на Болоте. А что, если атаковать Зубова в лоб? Назвать чекистом прямо в лицо. Какая будет реакция. Нет, надо осторожнее. "Неужели все мы: я, Мария, Радкевич, "Трест", - все мы орудие в руках Якушева? А он - чекист?" Сто раз Стауниц задавал себе этот вопрос. И ждал свидания с Зубовым, чтобы утвердиться в своих подозрениях. Время тянулось мучительно долго. Позвонила Мария. Он сказал ей, что они увидятся завтра на даче, вечером, после свидания с Зубовым. - Ох уж этот Зубов... - сказала Захарченко. - Жду. 79 Ни Стауниц, ни Зубов не знали, как открывало ОГПУ хорошо законспирированное гнездо контрреволюционеров и склад оружия в Краснодаре. На окраине в старом домике жила пожилая женщина, вдова, с внуком. Ее дочь с мужем уехали искать заработка в Минеральные Воды. Эта женщина, ее звали Степанида Михайловна Савчук, возилась на огороде. Рядом с огородом, за забором, был сад и дом, где жил почтенных лет человек, называвший себя ветеринаром. В доме постоянно была тишина, к ветеринару изредка заходили люди, больше всего по вечерам. Сидели подолгу и расходились поздно, вероятно играли в преферанс. Как-то ночью Степанида Михайловна вышла поглядеть, не будет ли дождя, давно не было дождей, прямо беда для огорода. И вдруг ей почудилась какая-то возня в саду у соседа, тихие голоса. "Уж не воры ли?" Она потихоньку подошла к забору, посмотрела в щель и увидела: три человека что-то закапывают в яму - длинные ящики и ящики поменьше. "Неужели откопали клад?" - подумала Степанида Михайловна. После разгрома белых армий, в 1920 году, долго еще ходили слухи о закопанных буржуазией кладах. Но здесь не откапывали, а скорее закапывали ящики, притом большие. Забор был ветхий, одна из досок держалась на одном гвозде. С рассветом Степанида Михайловна, отодвинув доску, решилась войти в чужой сад. Было около шести утра, ставни в доме соседа еще не открывались. Она подошла к яблоне, где ночью были люди, и увидела, что срезанный газон аккуратно уложен на место. Вдруг в траве что-то блеснуло. Степанида Михайловна нагнулась: там лежал винтовочный патрон, дальше - другой. Подумав немного, она подобрала патроны и ушла к себе. Патроны были перед ней, - видимо, они выпали из ящика, который зарывали в землю. Степанида Михайловна много пережила в годы гражданской войны и понимала, что означали эти патроны. "Прятали оружие, - решила она, - это не к добру. Откуда его привезли и зачем?" В окно увидела соседа, вышла на крыльцо, поздоровалась. - Что вы так поздно, Кузьма Егорович? - Да вот заигрались вчера в карты. И тут женщина поняла, что дело не чисто. Дальше было вот что: Степанида Михайловна отнесла найденные патроны в ОГПУ. Там были сведения, что в Краснодаре формируется банда, и оружие, видимо, предназначалось для этой банды. Из Москвы дали приказ: не теряя времени, сделать засаду и захватить всех, кто собирается у "ветеринара". Сформированная им банда была ликвидирована, не успев уйти в горы. Закопанное оружие найдено. Эта операция была выполнена благодаря скромной женщине - Степаниде Михайловне Савчук. При помощи народа, простых тружеников ОГПУ не раз удавалось предупреждать преступления против советской власти. Якушеву было предложено немедленно отозвать Зубова и его спутника в Москву. Но, получив телеграмму, Зубов, как мы знаем, допустил ошибку. 80 Стауниц пришел на Болотную площадь чуть раньше четырех часов и увидел Подушкина вблизи склада. Тот сделал ему знак и пошел впереди. Это было странно: до сих пор таких предосторожностей не было. Когда Стауниц подошел к двери склада, она открылась. Подушкин впустил его, потом, выглянув из-за двери, плотно ее закрыл. - Это что за фокусы? - спросил Стауниц. - За нами наблюдение. - Почему вы так думаете? - У меня - опыт. Уж верьте мне. - И давно? - Второй день. - Это трудно заметить днем, в такой толкучке. - А вечером? Вечером тоже. И ночью. "Плохо", - подумал Стауниц. - Пахнет гарью, - сказал вслух. - Придет ли Зубов? Но Зубов пришел ровно в четыре, как было условлено. Разговор начался с провала краснодарской группы. - Это продолжение Ленинграда, - сказал Зубов. - Наверно, у них была переписка. Конспираторы... Дерьмо! Не в этом дело. Ты получил через Романа Бирка от Аду Бирка две тысячи фунтов стерлингов, пообещав ему какие-то изумруды? - Откуда ты знаешь? - Знаю. Зачем ты брал деньги? Кто тебе разрешил заниматься грязными делишками? - Не твое дело! - Нет, мое... Общее дело. Тебе известно, что Роман Бирк нам помогает в Москве и в Ревеле. Его дядя Аду Бирк вне себя! Роман говорит, что его выгонят из министерства, и мы потеряем ценного помощника. - Кто это "мы"? - спросил Стауниц, подчеркнув "мы". - Мы - это "Трест". Зачем ты пугал Бирка ГПУ? Это же шантаж. - Хотел отделаться от Бирка. - Нам нет смысла из-за этих денег терять такого полезного человека, как Бирк. - Кому "нам"? "Нам"?.. - зло усмехаясь, смотрел Стауниц в глаза Зубову. - Черт с ним! Деньги я верну завтра. Отдашь Бирку. Я с этой скотиной разговаривать не хочу. Две тысячи фунтов - на даче. Там получишь. Завтра весь день мы с Марией Владиславовной занимаемся шифровкой. Послезавтра - почта. - Но при Захарченко? Как же при ней передавать... деньги? - А ей какое дело? Зубов молча кивнул и встал. - Подожди... Что за телеграмму до востребования ты получил в Новороссийске? - А тебе какое дело? Это допрос? - Ты же меня только что допрашивал? Допрашивал? Я хочу знать, что за телеграмма? - Это штучки Баскакова. Слежка? Ну черт с ним. Телеграмма была от жены. У нее умер отец. - Вот что... Ну хорошо. До завтра. Зубов пошел к дверям. "Все ясно. Пристрелить его, - мелькнуло у Стауница. - Из того самого дареного браунинга с монограммой. Нет. За складом наблюдение. Еще услышат. Нельзя. А жаль..." Дверь за Зубовым захлопнулась. Он шел быстро, едва сдерживая волнение: Стауниц, видимо, догадывается. "Кому "нам"? Это было сказано со значением. Явный намек на ОГПУ. Позвонить Старову? Сообщить об этом разговоре? На беду, Старова нет в Москве, он в командировке. Делом "Треста" занимается сейчас Косинов (Колесников), но он не вполне в курсе событий. Решил позвонить Якушеву. Подошла жена Якушева: - У него - жар, сорок и две десятых. Ангина. Он ночью бредил... Зубов положил трубку: "А в сущности, чего я порю горячку? Надо знать Стауница. Этот прохвост в разговоре с Бирком действительно пугал его ГПУ. А что, если это он прощупывает, проверяет какие-то свои догадки? С телеграммой действительно получилось неловко... Пожалуй, товарищи правы: "Трест" "перезрел". И Артузов говорил про это. Пора кончать игру. Завтра поеду, получу деньги, отдам Бирку и заодно прощупаю настроения Стауница и Захарченко". Так решил Зубов. В эти минуты Стауниц уже сидел в пригородном поезде и мчался на дачу к Захарченко. "Две тысячи фунтов... Так я их и отдал. Пригодятся, еще как пригодятся". ...Подушкин, слышавший в подвале разговор Стауница с Зубовым, некоторое время сидел в оцепенении на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Потом вдруг забеспокоился, стащил с себя брезентовый балахон, достал спрятанный чемодан, зеркало, бритву. Через полчаса со склада "Флора" вышел бритый мужчина в кепи и элегантном сереньком пальто. Он запер на замок склад и направился к мосту. На мосту, оглянувшись, швырнул ключи в реку и, перейдя мост, скрылся в переулке. Его служба в должности ночного сторожа кончилась. ...Захарченко встретила Стауница холодно: - Ты прочитал письмо Александра Павловича? Ты знаешь, о чем идет речь? Его люди перейдут границу "кустарями". В "Тресте" ни Якушев, ни Потапов не должны знать. Знаем только мы - я и ты. В эти два дня надо разработать план покушения. Это будет неожиданностью для Потапова и Якушева. Как удачно, что Якушев болен. Мы поставим его перед фактом! А в это время Стауниц думал: "Все ясно. Якушев - чекист. Зубов - чекист. И я, в сущности делал то, что им нужно. А эта бешеная бабенка бормочет все про свое..." Он вдруг вскочил и сказал сквозь зубы: - Мария Владиславовна... Довольно дурака валять! За кого вы меня принимаете? Она удивилась, потом сказала: - Странный вопрос. За самого выдающегося, после Якушева, члена "Треста". Он засмеялся каким-то деревянным смехом и сквозь зубы с яростью произнес: - Мария... И я и ты - орудие Якушева, а Якушев - чекист! Он посмотрел на нее и ужаснулся: на него глядели широко раскрытые глаза безумной. - Якушев? - Да! Якушев! И Потапов! - Зубов? - Тоже. - Но они же делали все! Были во главе!.. И они чекисты! Она упала на диван и лежала как мертвая. Он тронул ее за плечо. Она подняла голову и смотрела на него невидящими глазами. - Что же делать? - Бежать, - твердо сказал Стауниц. - Бежать через финское "окно", пока оно действует. Хорошо, что Радкевич в Ревеле. Нам надо бежать сегодня же. - Он стал прежним наглым и отчаянным Стауницем. - Завтра утром мы в Ленинграде, ночью переходим границу. У нас есть ровно сутки, не больше. Она встала, машинально накинула платок, надела пальто и вдруг повернулась: - Почему я не убила тебя и себя? Он рассмеялся и вдруг сел к столу, взял карандаш и бумагу. - Что ты делаешь? - Пишу прощальное письмо. Не могу отказать себе в удовольствии. Размашистым почерком он написал несколько строк, четко, чтобы можно было прочитать. - Не забудь деньги... У нас два часа времени. Отсюда прямо на вокзал. Поедем врозь, так спокойнее. Они вышли, оставив незапертой дверь. Записка осталась на столе: каждый, кто войдет, увидит. 81 Лена жила все еще в квартире отца. Похоронив его, она думала переехать к Алексею, но мать была так убита горем, что пришлось опять пока отложить переезд к мужу. Она не видела Алексея последние три дня, понимала сложность его работы и не очень тревожилась, такое бывало и раньше. И когда в редакцию позвонил незнакомый голос, попросил ее спуститься вниз, она решила, что это Алексей послал товарища. Внизу стоял незнакомый ей человек в военной форме. - У меня машина. Поедем, - сказал он и, здороваясь, задержал ее руку в своей. - Вы от Алексея. - Все объясню. Они сели в закрытую машину. Он спросил: - Когда вы видели его... в последний раз? - Три дня назад. Как это "в последний раз"? Он снова взял ее руку: - ...Мы все его очень любили. - Как это "любили"? Почему "любили"? Предчувствие несчастья. Судорога сжала ей горло. Машина свернула на Лубянку. Остановилась у того самого дома, где она была с Алексеем однажды на первомайском вечере. И первое, что она заметила у подъезда, уже понимая, что случилось ужасное, был грузовик с траурной черно-красной полосой на борту. Ничего не видя, она поднялась по лестнице. Пахло хвоей. В зале стоял гроб, и у гроба почетный караул" Лена увидела лицо в гробу, неподвижное, точно мраморное, лицо Алексея Зубова. Ей показалось это невероятным, непостижимым: здесь, в этом зале, где они был" в тот вечер... Три дня назад она была у него, они строили планы, как устроится их жизнь: его, ее и их ребенка. Она упала на край гроба, задыхаясь от слез. Кто-то нежно и ласково взял Лену под руку и посадил на стул возле гроба. К ней наклонился тот самый человек с темными бархатными глазами, человек, который тогда в клубе сидел рядом с Алексеем. Она узнал" Артузова. Он что-то говорил ей, Лена не понимала, но его ласковый голос, полный сочувствия, как будто успокоил ее. В эту минуту вдруг зазвучал траурный марш, и тогда она осознала все, что произошло, поняла, что пришел конец ее первой и единственной любви. Она зарыдала. Потом выносили гроб, впереди, на подушечке алел орден Красного Знамени - знак доблести, награда, омытая кровью героя гражданской войны, пограничника, солдата Дзержинского, чекиста. Удалось восстановить всю картину гибели Зубова. Не зная о бегстве Стауница-Опперпута, Кузен - жандармский ротмистр Баскаков - отправился под вечер на дачу, по всей вероятности, как было условлено. Он вошел в сад. Калитка была открыта. Подошел к крыльцу и увидел открытую настежь дверь. Вошел в сени, постучался. Никто не ответил. Толкнул дверь, вошел, увидел в комнате беспорядок, валялись платья Марии Захарченко, принадлежности туалета. Он увидел на столе исписанный листок, прижатый подсвечником. Прочел и все понял. Якушев, Потапов, Зубов - чекисты. Захарченко и Стауниц бежали за границу и находятся вне пределов досягаемости. Можно себе представить, как это ошеломило Баскакова. Он оставался на даче еще некоторое время, размышляя, как поступить. Вдруг хлопнула калитка, и Баскаков из окна увидел Зубова... Когда Зубов ехал на свидание к Стауницу, у него были смутные подозрения: почему Стауниц решил вернуть деньги Бирка именно на уединенной даче? Подойдя к даче, увидел открытую настежь дверь. Это было похоже на западню. Зубов не пошел в эту дверь, а обошел дачу, скрываясь за сосенками. Подошел к застекленной террасе, рванул дверь и сорвал задвижку. Вошел на террасу, а потом в дом. В эту минуту или раньше Зубов уже держал наготове пистолет. Баскаков спрятался в сенях. Пройдя первую комнату и следующую, Зубов остановился, ему бросился в глаза листок - записка Стауница. Он присел к столу. В это мгновение в Зубова из сеней дважды выстрелил Баскаков. Смертельно раненный, Зубов нашел в себе силы ответить выстрелом. Пуля попала Баскакову в переносицу, и он рухнул мертвым на пороге сеней. Зубов упал головой на стол, и в таком положении его нашли бездыханным. Его пистолет лежал на полу. Трупы обнаружили только на следующий день. Так кончился поединок между смертельными врагами: между чекистом и белогвардейцем. Если были промахи у Зубова раньше, то в последнюю минуту своей жизни он не промахнулся. Перед Косиновым лежала записка Стауница-Опперпута. Он писал, что теперь вне пределов досягаемости ГПУ. Угрожал разоблачениями. - Конец "Тресту", - сказал Косинов. События сложились так, что он, Косинов, под именем Колесникова в 1922 году начал операцию "Трест", потом стоял в стороне и теперь присутствовал при ее конце. Письмо немедленно показали Артузову. - Конец "Тресту", - сказал он. Из Ленинграда сообщили, что Стауниц-Опперпут и Мария Захарченко прошлой ночью, воспользовавшись "окном", перешли финскую границу. Это произошло в ночь на 13 апреля 1927 года. В следующие дни в Москве и на периферии были арестованы все члены МОЦР - подлинные контрреволюционеры. "Трест" перестал существовать. Контрразведывательная операция ВЧК-ОГПУ, длившаяся в течение почти шести лет, была закончена. Значение этой операции трудно переоценить. "Трест" все эти годы служил как бы громоотводом, срывая заговоры и террористические акты озлобленной белой эмиграции и контрреволюционных групп внутри страны. Деятели "Треста" Якушев, Потапов, Ланговой и другие чекисты проявили редкое искусство маневра в тайной войне, которую навязали Советскому государству его враги. Успех операции "Трест" объяснялся тем, что им руководили такие замечательные люди, как Дзержинский, Менжинский, Артузов, Пилляр. Прошло больше сорока лет. Наступило время, когда можно рассказать правду о "Тресте". И вот перед читателем роман-хроника, построенный на документальном материале. Почти все фамилии героев - подлинные. Автор стремился не отходить от истины и в изложении фактов. Что же произошло после ликвидации "Треста"? 82 В Париже на улице Дарю, в соборе Александра Невского, в воскресенье, во время литургии, кто-то тронул за локоть Шульгина. Он оглянулся и увидел знакомого ему по Варшаве Артамонова. Тот поманил его, и, когда они вышли на паперть, Артамонов сказал: - Все пропало. "Трест" пропал. Кутепов просил вас тотчас приехать. В штабе РОВС на улице Колизе Кутепов сказал Шульгину: - Дайте мне слово, что будете молчать. Шульгин дал слово. - Я получил две телеграммы из Гельсингфорса: одну от Марии Владиславовны, другую от ее нового мужа - Стауница-Опперпута. Немедленно выехал в Гельсингфорс. Видел ее и его. "Трест" оказался мистификацией ГПУ. Якушев - чекист. Финны на всякий случай арестовали Опперпута, он в крепости, пишет подробные разоблачения для печати. Ошеломленный Шульгин молчал и наконец сказал: - Значит, моя книга "Три столицы" тоже пропала. Теперь я знаю, кто организовал мою поездку в Россию. И они же советовали мне написать эту книгу. - Да. Очевидно, это так. - Нам невыгодно молчать об этой истории, все знают, что вы и я конспирировали с "Трестом". Лучше нам рассказать все самим. Мне выгоднее самому признаться, чем ждать, пока это скажут другие. - Вы мне дали слово молчать. Я не разрешаю вам писать об этом. Вы понимаете, как мы выглядим во всей этой истории? Хороши мы будем, если узнают, как нас водила за нос Чека. Однако Шульгин написал для эмигрантской печати послесловие к "Трем столицам". Между прочим, в нем говорилось: "...Россия, несмотря на большевиков, жива и не собирается помирать. И это убеждение осталось в силе и сейчас, несмотря на последующие разочарования". Шульгин передал написанное Кутепову, убежденный, что все это будет опубликовано. Но Кутепов не торопился. Лишь много лет спустя Шульгин рассказывал: "Каким-то образом эти материалы попали к Бурцеву, и он опубликовал их в своем издании "Общее дело". Какая же судьба постигла Марию Захарченко и Стауница-Опперпута? Они прожили недолго. В отместку за то, что "Трест" долго сдерживал теракты, Кутепов отдал приказ: убивать как можно больше видных советских работников. Началась переброска террористов в Советский Союз. Стауниц-Опперпут сначала был в заключении у финнов, потом его освободили. В эмигрантской газете "Сегодня" появились статьи о "Тресте". Но кольцо вокруг автора статей сузилось: от него требовали убийства Якушева и связанных с ним чекистов. Это означало, что Стауниц одним из первых должен был отправиться на советскую территорию. Отказ от этого означал для него гибель. Стауницу дали список сотрудников ОГПУ, которых предполагали убить первыми. В газете "Правда" 6 июля 1927 года была опубликовано следующее сообщение: Подробности последней "операции" белогвардейцев на советской территории (Беседа с зам. Пред. ОГПУ) В беседе с сотрудниками московских газет зам. Пред. Объединенного Государственного Политического Управления сообщил чрезвычайно интересные подробности последней "операции" белогвардейцев на советской территории, операции, своевременно пресеченной в корне и стоившей террористам жизни. - В какой мере серьезным следует считать покушение на взрыв дома по М.Лубянке? - Взрыв подготовлялся довольно умело. Организаторы взрыва сделали все от них зависящее, чтобы придать взрыву максимальную разрушительную силу. Ими был установлен чрезвычайно мощный мелинитовый снаряд. На некотором расстоянии от него были расставлены в большом количестве зажигательные бомбы. Наконец, пол в доме по М.Лубянке был обильно полит керосином. Если вся эта система пришла бы в действие, можно почти не сомневаться в том, что здание дома по М.Лубянке, Э 3/6 было бы разрушено. Взрыв был предотвращен в последний момент сотрудниками ОГПУ. - Вероятно, заготовка таких снарядов требовала большого времени? - Снаряды и вообще вся террористическая аппаратура погибших белогвардейцев были изготовлены не в СССР, а привезены из-за границы. Это нами установлено совершенно точно. И конструкция снарядов, и состав наполнявших их взрывчатых веществ - определенно иностранного происхождения. В частности, научная экспертиза известных специалистов-химиков установила с полной категоричностью английское происхождение мелинита. По вполне понятным причинам я не стану указывать всех тех нитей, которые привели нас от Лубянской площади в Москве к белорусским лесам, где мы настигли скрывавшихся преступников. Могу лишь указать, что некоторые вещи, найденные в доме, где подготовлялся взрыв, а также встречные сведения, полученные нами из Финляндии, раскрыли нам личность организаторов очередного белогвардейского покушения. Ими оказались наши "старые знакомые": известная террористка Захарченко-Шульц, в течение ряда лет боровшаяся всеми способами с советской властью, являясь племянницей известного белого генерала Кутепова, прославившегося даже в эмиграции своей исключительной, бесчеловечной жестокостью в отношении подчиненных ему белых солдат и казаков и заслужившего в эмиграции прозвище "Кутеппаши"; она вместе со своим дядей и шефом являлась доверенным лицом и постоянным агентом английской разведки. Можно сказать, что в лице Кутепова и Шульц зарубежные монархисты имели своих едва ли не наиболее ярых активистов. В последнее время соответственные английские "сферы", изверившись в наличии каких-либо корней у монархистов в СССР, усомнившись даже в их связи с Россией, предложили своим агентам предъявить реальные доказательства того, что монархисты могут не только разговаривать и проклинать большевиков, но и действовать. Последние неудавшиеся террористические акты и следует, очевидно, считать тем "доказательством", которое Кутепов и "кутеповцы" пытались предъявить англичанам. Другой участник покушения, Опперпут, - тоже не новое лицо на белогвардейско-шпионском горизонте. Опперпут, не раз перекочевывавший из одной антисоветской группировки в другую, был и организатором савинковских военных групп в Белоруссии, и доверенным лицом у правомонархистов-николаевцев. Проживая последние месяцы в Финляндии, он помещал свои заметки в гельсингфорских газетах "Ууси Суоми", "Хувустадтбладт" и других, ведших наиболее яростную агитацию против СССР. Третий участник покушения на Лубянке, именовавшийся по подложному паспорту Вознесенским, являлся своего рода "выдвиженцем" из среды белых офицеров, посланным генералом Кутеповым в Финляндию для участия в террористической работе. Перед самой экспедицией тройки в СССР генерал Кутепов приехал "проинспектировать" ее из Парижа в Финляндию. Здесь, в Гельсингфорсе, состоялись последние совещания всей группы, в которых принял большое участие специально прибывший из Ревеля капитан Росс - сотрудник британской миссии в Ревеле, специально ведающий разведкой в СССР. Как видите, операции на Лубянке придавалось большое значение, она была крупной ставкой. И эта ставка оказалась битой. После провала покушения террористы немедленно двинулись из Москвы к западной границе, в район Смоленской губернии. Вызывалось это тем, что у группы не оставалось никакой базы, никакого пристанища в Москве. В Смоленском же районе Опперпут рассчитывал использовать свои старые связи и знакомства среди бывших савинковцев. Кроме того, здесь ему и Шульц была хорошо знакома самая местность. Но намерениям шпионов-террористов не суждено было осуществиться. Крестьянское население пограничных районов, широко оповещенное местными органами ОГПУ о личностях беглецов, показало поучительный пример понимания задач трудящихся и истинного отношения крестьянства к врагам советской власти. Необходимо иметь в виду, что именно Смоленская и Витебская губернии в свое время кишмя кишели бандитскими шайками, из которых составлялись и вербовались кадры савинковских банд. Теперь именно в этих губерниях крестьяне самым активным образом помогали нашим органам обнаружить террористов. Белогвардейцы шли в двух разных направлениях. В селах они выдавали себя за членов каких-то комиссий и даже за агентов уголовного розыска. Опперпут, бежавший отдельно, едва не был задержан 18 июня на Яновском спирто-водочном заводе, где он показался подозрительным. При бегстве он отстреливался, ранил милиционера Лукина, рабочего Кравцова и крестьянина Якушенко; Опперпуту удалось бежать. Руководивший розыском в этом районе зам. нач. особого отдела Белорусского округа т.Зирнис созвал к себе на помощь крестьян деревень Алтуховка, Черниково и Брюлевка Смоленской губернии. Тщательно и методически произведенное оцепление дало возможность обнаружить Опперпута, скрывшегося в густом кустарнике. Он отстреливался из двух маузеров и был убит в перестрелке. Остальные террористы двинулись в направлении на Витебск. Пробираясь по направлению к границе, Захарченко-Шульц и Вознесенский встретили по пути автомобиль, направлявшийся из Витебска в Смоленск. Беглецы остановили машину и, угрожая револьверами, приказали шоферам ехать в указанном ими направлении. Шофер т.Гребенюк отказался вести машину и был сейчас же застрелен. Помощник шофера Т.Голенкин, раненный белогвардейцами, все же нашел в себе силы, чтобы испортить машину. Тогда Захарченко-Шульц и ее спутник бросили автомобиль и опять скрылись в лес. Снова удалось обнаружить следы беглецов уже в районе станции Дретунь. Опять-таки при активном содействии крестьян удалось организовать облаву. Пытаясь прорваться через оцепление, шпионы-террористы вышли лесом на хлебопекарню Н-ского полка. Здесь их увидела жена краскома того же полка Т.Ровнова. Опознав в них по приметам преследуемых шпионов, она стала призывать криком красноармейскую заставу. Захарченко-Шульц выстрелом ранила Т.Ровнову в ногу. Но рейс английских агентов был закончен. В перестрелке с нашим кавалерийским разъездом оба белогвардейца покончили счеты с жизнью. Вознесенский был убит на месте, Шульц умерла от ран через несколько часов. Найденные при убитых террористах вещи подвели итог всему. При них кроме оружия и запаса патронов оказались английские гранаты системы "Леман" (на подводе, которую террористы бросили во время преследования за Дорогобужем, найдены тоже в большом количестве взрывчатые вещества, тождественные с обнаруженными на М.Лубянке), подложные паспорта, в которых мы с первого же взгляда узнали продукцию финской разведки, финские деньги и, наконец, царские золотые монеты, на которые, видимо, весьма рассчитывали беглецы, но которые отказались принимать советские крестьяне. У убитого Опперпута был обнаружен дневник с его собственноручным описанием подготовки покушения на М.Лубянке и ряд других записей, ценных для дальнейшего расследования ОГПУ. Группа Марин Захарченко не была последней. В ночь на 4 июня перешли финскую границу Радкевич и Мономахов. Они тоже искали чекистов, руководивших операцией "Трест", и не нашли. 6 июня вечером Радкевич бросил бомбу в бюро пропусков ОГПУ. После взрыва Радкевичу и Мономахову удалось бежать, они были настигнуты в районе Подольска, Радкевич застрелился. Кутепов продолжал посылать террористов, но почти все они были арестованы и осуждены на процессе в Ленинграде в 1927 году. Террорист Ларионов бросил бомбу в Ленинградском деловом клубе. Ему удалось бежать, сообщник его был арестован. Спустя пятнадцать лет Ларионов объявился в Смоленске, оккупированном гитлеровскими захватчиками. Служба у нацистов была естественным концом для убийцы. Лето 1927 года было тревожным временем для нашей страны. В Пекине по подстрекательству империалистов полиция совершила налет на советское посольство, а в Шанхае наше консульство подверглось осаде. Полицейский обыск в советском торговом представительстве в Лондоне повлек разрыв дипломатических отношений с Англией. Продолжалась террористическая деятельность белых эмигрантов. 8 июня 1927 года "Правда" вышла под заголовком: "В Варшаве убит полпред СССР тов. Войков. Убийца-белогвардеец задержан". "Трест", как уже говорилось раньше, предупреждал, что на Войкова готовится покушение. Ему советовали не появляться на улице без охраны. Войков отвечал: - Поймите, это не может меня спасти. Я не дома. Рабочие Варшавы обратили похороны Войкова в демонстрацию протеста против белогвардейщины. Двадцать тысяч человек пришли к зданию нашего полномочного представительства, чтобы выразить свое соболезнование сов