ице, во дворах стояли подводы, горели костры, ходили, сидели люди, плакали дети, женщины переговаривались высокими тревожными голосами. В горы шли и шли подводы, многие толкали ручные тележки с домашними вещами. - Откуда? - спросил он остановившихся женщин. - Лабинские мы. От немцев... В среду, когда уходили, народ баял, что танки в Кавказской и в Усть-Лабинской. А ноне где? Уже суббота. Небось и Лабинск взяли. Две недели назад первая танковая и семнадцатая полевая армии немцев прорвались от Миуса к Дону и, обойдя Ростов с севера, перешли Дон возле Цимлянской и Северного Донца. А далее, почти без боев, на большой скорости двинулись к Манычу и восточнее Краснодара - через Тихорецкую и Кавказскую подошли к предгорьям. С запада, из Крыма, на Таманский полуостров вышли другие части противника. Враг угрожал Лабинску, Пятигорску и, конечно, Майкопу. Поток беженцев хлынул в горы по долинам Белой и Лабы, к тропам на перевалы. Майкоп... А как же Данута? Неужели не удастся вывезти ее из опасного места?! И зубровый парк... Как и четверть века назад, зубры оказались в зоне боев. И все предгорье - отрезанным от фронтов. Вот зачем десант, теперь уже не существующий! Немцы стремились блокировать дороги, закрыть выход беженцам и нашим войскам на перевалы. Стоило им взорвать несколько мостов на реках, и всякое движение в тыл стало бы невозможным. ...Василия Васильевича Кожевникова хоронил весь Псебай, все беженцы, остановившиеся здесь. Ему они были особенно признательны: подвиг егеря обезопасил путь к перевалам. Брошена горсть земли. Умолкли голоса, священник снял облачение. Свежий желтый холмик вырос на старом кладбище, где покоились и близкие Зарецкого. Постояв возле этих могил, Андрей Михайлович отправился в Даховскую, чтобы оттуда быстрей добраться до Майкопа. Утром девятого августа его остановил наш патруль. - Там немцы, - сказал командир и показал в сторону Майкопа. Опустив голову, Зарецкий повернул коня. Глава седьмая Фронт проходит по заповеднику. Эвакуация. Что произошло в Гузерипле и на перевале? Думы о Дануте. Решение. Свидание с женой. Приговор. У реки в дождливый вечер. 1 Андрей Михайлович вернулся на Кишинский кордон. Он старался не выдать своего отчаяния. На вопросы невестки ответил спокойно, сказал, что хотя фашисты и близко, в горы им не подняться, сопротивление здесь усилится: регулярным частям теперь помогают тысячи партизан. Лидия Васильевна слушала и смотрела на него с тревожным ожиданием, ждала, когда заговорит о Дануте Францевне, оказавшейся в оккупированном городе. Большие глаза ее то и дело наполнялись слезами. Когда они остались вдвоем, Лида заплакала. - Что же делать, дочка, - сказал Зарецкий. - Не успел... Выплакавшись, она вдруг предложила: - Я пойду в город. Мне легче пройти, скажусь беженкой, увижусь с Данутой Францевной, и мы убежим. - Ты плохо знаешь фашистов, Лида. Они бесчеловечны, полны злобы. При первом же допросе они запутают тебя. Малейшая неточность, сомнение - и ты попадешь в гестапо, а там ужас, пытки. Твое предложение безрассудно. - Но что-то мы должны делать? Должны! - Не знаю. Пока не знаю. - Зарецкий сжал голову руками. Смятение, растерянность делали его не похожим на себя. - Я подумаю, Лида. Конечно, что-то делить надо, по оставлять же ее... - Может быть, через ваших друзей партизан? - Я свяжусь с ними. Только ты не терзай меня, не торопи. Еще не ясно, где Данута. Вдруг она успела уйти? На дороге тысячи беженцев. - Она ждала нас. До последней минуты ждала! - И Лида снова заплакала. - Ведь я думал... Все произошло так неожиданно. Говоря это, он уже знал, что выручать жену будет сам. Он проберется в Майкоп и вывезет ее. Как и когда - все это выглядело пока очень смутным. Нужно подумать. В тот день из Хамышков возвратился егерь Тушников, ездивший в разведку. - Они в Даховской, - сказал он про немцев. - До батальона. Через Блокгаузное в горы все еще движутся беженцы. В Майкопе расстрелы. В самом ущелье у нас два-три заслона, но солдат всего сотня и один пулемет. На немцев работают предатели, они знают тропы. Словом, могут прорваться в Хамышки. - Кого-нибудь из егерей встречали? - Вся охрана стянута в Гузерипль. По приказу директора. Похоже, он изготовился к отступлению через перевал. Мы в окружении останемся, Михайлович, - понизив голос, добавил он. - Мы будем там, где зубры. Придут немцы сюда, мы уйдем в глубь леса. Но вместе с зубрами. Отгородимся, разрушим переход через Белую. Пока же зуброводы оставались на месте. В самой Кише, открытой со стороны Сохрая, затаились трое наблюдателей с собакой - следить за дорогой. Остальные собирались за Сосняки, где паслись зубры. Но им еще предстояло убрать почти вызревшую картошку, овощи на огороде, свеклу для зубров и все укрыть, закопать: вдруг придется зимовать без помощи со стороны? Спасти стадо. Спасти! Исчезнуть с ними в глухомани, коли нет сил на прямую войну. Прошла неделя, другая. Данута Францевна вестей о себе не дала. Значит, там... Над горами чуть не каждый день летали чужие самолеты, где-то рвались бомбы. Зуброводы работали на огородах. Возле зубриного загона попеременно находились Лида, Веля Альпер и Женя Жаркова. У перехода через Белую постоянно дежурил кто-нибудь из егерей. Мягкие облачные дни стояли на Кавказе. Зелень пышно одела горы. Война как бы затаилась. И вдруг движение на дороге к Гузериплю прекратилось. Как отрезало. Значит, враг приближался. И тут - верховой из Гузерипля. Он пробрался правым берегом через Филимонову гору. Увидев Лидию Васильевну, хлопец сполз с коня и передал конверт. Это был приказ директора о срочной эвакуации сотрудников зубропарка. - А звери? - спросила она. - Он о них подумал?! - И подняла на хлопца глаза, потемневшие от гнева. - Директор собрался на перевал. Велел быстро. Сам поведет. И егеря пойдут с ним. Для безопасности. - Бросает заповедник? - Я почем знаю! Жгут какие-то бумаги, бегают туда-сюда. Она помчалась к Зарецкому, который был на Кише. Андрей Михайлович прочитал приказ, лоб его покрылся крупными каплями пота. Внезапная слабость всякий раз при беде или плохой вести. - Ну что? - Лида не спускала с него глаз. - Бросаем стадо? - Как ты можешь так говорить? Мы никуда не уйдем. А вот Альпер, Жаркова, Теплова, дети пусть уезжают. И ты тоже. - Мне? Уехать? - Она не верила ушам своим. - Ни за что!.. И тут Зарецкий улыбнулся. Он и не ожидал, что Лида согласится. Он порадовался ее настойчивой решительности. В тот же день женщины и дети, сопровождаемые Тушниковым и вестовым из Гузерипля, на шести конях ушли в сторону заповедника, вернее, на высокогорное пастбище Абаго, которого беженцы из Гузерипля миновать не могли. Ночью в зубропарк вернулся егерь, дежуривший возле перехода. - Я сбросил мостики. Немцы шли по дороге. Красноармейцы отступили к Лагерной. Оставили Хамышки. У них патронов мало, жаловались. А у немцев минометы, даже броневик. Знаешь, где поворот за Лагерной? Там теперь фронт. Сказали, не отступят дальше и поселка не отдадут. У них комвзвода отчаянный, хоть и молоденький. И все хлопцы, как один. Положат их... Хоть бы наши из Гузерипля подмогнули. Зарецкий промолчал. Бегут из Гузерипля. Не помогут. 2 В Управлении заповедника собралось немало мужчин с оружием. Но директору и в голову не приходило вступить в бой с немцами. Мог ведь отправить беженцев, дать им проводника, а самому с егерями идти навстречу немцам, к тем немногим воинам, что стояли насмерть у поворота и прижима на дороге. Гузерипль был ключевой позицией на пути к перевалу и на южную сторону Кавказа - одна из целей немецких войск, наступавших от Анапы до Моздока. Говорили, что к нашим сюда идет подмога из Сочи, что надо непременно остановить немцев до того, как прорвутся они к перевалу, к горам Фишту и Оштену. Но части эти заблудились в горах, и некому было вывести их на удобные тропы. Узнав об этом, Зарецкий послал к Белореченскому перевалу двух зуброводов. Они увидели уже опустевший Гузерипль. Немцы, посчитавшие поселок заповедника своей легкой добычей, вдруг встретили на прижиме стойкое сопротивление. Обороняющимся повезло: как раз с гор спустился боеспособный отряд с командиром и сразу окопался у дороги. Отряд имел еще один пулемет и боеприпасы. Первая атака немцев сорвалась. Подтащив минометы, они начали методический обстрел. От мин не укроешься за камнями или стволом дерева. Появились раненые, убитые. Фронт у прижима попятился. Командир послал двух бойцов в Гузерипль с приказом для всех, кто с оружием, идти к ним на подмогу. - Если поселок эвакуирован, догнать и вернуть всех, кто способен воевать. Ясно? Сержант и солдат поскакали в Гузерипль, а оттуда в погоню за ушедшими. Какова же была их радость, когда на Абаго они увидели вооруженных егерей: шли назад. Поняли, на какой поступок подтолкнул их директор, взбунтовались и повернули. Забегая вперед, скажем, что это происшествие положило конец директорской карьере. Беженцы пошли на юг уже без него. Первую группу их - детей, женщин - повела Веля Альпер, хорошо знавшая заповедные тропы. Спустя шесть дней эту группу - голодную, почти босоногую - встретил и приютил в Красной Поляне начальник южного отдела заповедника, заботливый, энергичный Петр Алексеевич Савельев. Он узнал об остальных беженцах и поскакал к перевалу, чтобы довести людей до поселка. Среди прибывших директора не было. Скрылся в лесах. Судьба его так и осталась неизвестной. А тот самый прижим на дороге в трех километрах от Гузерипля для немцев был последним пунктом на их пути к перевалу. Оборона укрепилась. Ночью немцев атаковали. Они не выдержали удара и отошли. Это был кошмарный для врага день. Стрелял весь лес. Даже из-за Белой, где вроде бы и людей-то не было, раздавались меткие одиночные выстрелы. Зуброводы с Киши и Безымянки при первом же удобном случае выходили к реке. Фашисты знали о зубровом заповеднике. Их самолеты фотографировали кордон и зубропарк. Но переправиться через Белую они опасались. Мостик был разрушен заранее. Какая-то немецкая часть заняла и сожгла Сохрай. Жители успели разбежаться. Тот же отряд подошел и к пустому Кишинскому кордону, занял его, ограбил дома, сжег документы, но не остался здесь: лес стрелял, казалось, что русские за каждым деревом. Бесценное стадо зубров было надежно укрыто в долине Темной за Сосняками. 3 В эти тревожные дни и произошло событие, которое трудно объяснить законами логики или рассудка. Мы помним переживания Андрея Михайловича Зарецкого, когда он убедился, что его жена в руках врага. Надежда отыскать ее среди беженцев не оправдалась. Днем и ночью он думал о Дануте, изобретая и тут же отвергая проекты ее освобождения. В конце концов решил, что выручить ее он может только сам. Вечером, находясь вместе с невесткой на караулке возле зубров, он сказал ей: - Я ухожу в Майкоп, Лида. - На смерть? Вы понимаете, что задумали? На верную смерть! У меня больше шансов на успех. Позвольте мне... - У тебя жизнь впереди, Лида. У меня все в прошлом. На тебе и на Мише ответственность за сохранение кавказских зубров. Мои силы на исходе. Чувствую, скоро умру. Сердце... Впрочем, ты знаешь это. Если мне суждено умереть там, дело наше не пропадет, лишь бы вы оба остались живы. Но я смею надеяться, что мое предприятие удастся. Вернемся невредимыми. Война кончится, скоро их погонят назад. И тогда начнется славная жизнь, о которой можно будет только мечтать. Что же ты плачешь, дочка моя?! Она рыдала, по-детски уткнувшись лицом в его грудь. А Зарецкий смотрел поверх ее головы на темные кроны пихт, на горы, гладил ее волосы и сам хотел верить, что все будет именно так, как он говорит. Через день Андрей Михайлович исчез, передав егерю Кондрашову наказ: не дать в обиду Лидию Васильевну, стеречь зубров, защищать заповедник. В Даховской, куда поздней ночью приехал Зарецкий, только ахнули, увидев посетителя. Кругом были немцы. Через час хозяин принес ему листовку, снятую со стены. Андрей Михайлович прочитал: "Комендатура города Майкопа разыскивает следующих лиц, объявленных военными преступниками в занятых нами районах". И далее следовал список из восьми фамилий. Четвертым значился А.М.Зарецкий. И четыре страшных строки ниже: "В связи с этим задержаны заложники, члены семей указанных лиц. Последний срок явки военных преступников назначен на пятое сентября. Не позже вечера пятого сентября заложники будут казнены". В списке одиннадцати заложников он нашел имя Дануты Францевны Зарецкой. Хозяева молча смотрели на него. Не похоже, чтобы Зарецкий очень испугался. Что же известно немцам и много ли известно? Он даже улыбнулся. Хорошо, что пришел и узнал. Пятого сентября?.. Андрей Михайлович понимал, что ожидает жену, если он не сдастся. Знал, что надо сделать для ее освобождения, и потому не испуг, не страх овладел им, а все более острое желание спасти Дануту. Скорей в Майкоп. Освободить ее из тюрьмы! А там будь что будет. Собственная жизнь как-то отодвинулась, заслонилась. Пусть на этом все кончится. Он свое сделал. Он больной и старый. Смерти Зарецкий не боялся. Ничего и никого он не выдаст, как бы враг не изощрялся. Если ценой собственной жизни удастся спасти Дануту, это и станет последним и высшим его благом. - Возвратись в горы, Михайлович! - добрые хозяева твердили в два голоса. - Они же звери, подумай, на что идешь! Виселица в городе стоит! Палачей назначили. Вчерась кого-то повесили, людей сгоняли смотреть. Не подвергай себя напасти, вернись! Но он уже не мог представить себе, как это вернуться. Явиться в зубропарк, увидеть Лиду, друзей и сказать им, что вот он здесь, тогда как его жена... Ужаснее картины и в кошмарном сне не увидишь. Что могут знать о нем оккупанты? История с ликвидацией десанта прошла без огласки. Господам из комендатуры трудно доказать причастность Зарецкого к партизанской войне. Ну а если и докажут? Лишь бы освободить Дануту! Иначе как можно жить?.. Переночевав в Даховской, Андрей Михайлович спокойно побрился утром, привел в порядок одежду и сердечно простился с хозяевами. Они до самого порога упрашивали его не ходить в город. И сердились, и плакали. Странное спокойствие, рожденное любовью, человечностью, вселилось в него. Все вместе они постояли в переднем углу. Надев плащ, с обнаженной седой головой, прямо и строго зашагал он к центру станицы. У дома, где до войны находился поселковый Совет, стояла большая низкобортная немецкая машина, возле нее ходили или сидели солдаты с винтовками. Он поздоровался с ними по-немецки, спросил, где командир, и, увидев его, сказал: - Мне надо в Майкоп. Вы не по пути? Капрал был удивлен хорошим немецким выговором русского. Интеллигентный вид, спокойствие и открытость подействовали. Капрал даже не спросил, кто он и как очутился здесь. Ответил, что готов взять его и что поедут они через полчаса. Когда солдаты, гомоня, уселись, командир вдруг предложил Зарецкому кабину, она вмещала троих. Так они и поехали, довольно дружески разговаривая о погоде, дороге, новостях. Нельзя было поверить, что этот седой, спокойный человек едет к собственной смерти. - Вам куда? - спросил капрал. - В комендатуру. - О! Мы тоже туда. Еще минут двадцать. Вероятно, Зарецкий мог сойти, не доезжая, мог заглянуть домой, и эта мысль приходила ему в голову, но он отогнал ее. Вдруг потом недостанет воли? Ожидание смерти хуже смерти. И что там, дома? Пустота... Так они доехали до комендатуры. Часовые остановили его. Пропуск? - Мне нужен герр комендант, - сказал он. - Моя фамилия Зарецкий. Вызвали какого-то чина. Немец поднял брови, молча завел посетителя в коридор. Ждал он недолго. Подошли двое, в незнакомой ему форме, с лицами жесткими, насмешливо-спесивыми, деловито обыскали. В кабинете, куда ввели Зарецкого, за столом сидел в такой же форме худой, желтолицый человек без погон, но со знаками отличия на рукаве и воротнике. - Вы Зарецкий? - спросил он через переводчика. - Да, меня зовут Андрей Михайлович Зарецкий, - по-немецки ответил он. - И явились сюда добровольно? Откуда? - Из района Даховской. - Что вы там делали? - Я лесничий и егерь заповедника. - Коммунист? Комиссар? Служите в Красной Армии? - Нет, я беспартийный. От службы в армии освобожден по здоровью. Эсэсовский офицер помолчал. - Сядьте, - вдруг сказал он. - И давайте поговорим. Вы знали, что мы считаем вас партизаном, военным преступником? И тем не менее пришли. Почему? - Чтобы выяснить это недоразумение. В чем меня обвиняют? - Это вы скоро узнаете. Кстати, вы хорошо говорите по-немецки. Где учились? - В Лесном институте. Кроме того, три года воевал с вами. - Солдат? - Командир казачьей сотни. Хорунжий. - Русский офицер? Заодно с комиссарами, против освободителей... - Сильно сказано. - Зарецкий чуть улыбнулся. - Могу я спросить, откуда вы родом? - Я родился в Силезии. Местечко близ Дрездена. - Так вот, если бы русские или кто другой напали на ваше местечко, вы дрались бы с ними? - О да! - Почему же вы считаете русских, которые дерутся с вами за свою землю военными преступниками? Эсэсовец не ответил. Сощурясь, он смотрел на Зарецкого. И тот смотрел на него. Немец отвел глаза. Сказал конвоиру: - Уведите его. - Я хочу видеть свою жену. Она в списке заложников. У вас в тюрьме. - Можно, - сказал немец. - Вот она и объяснит вам, какая разница между солдатом-противником и военным преступником. 4 Как он ее ждал!.. Как ходил по комнатке этого страшного дома, где на окнах были не только решетки, но еще и козырьки, чтобы ничего не видеть! Тюрьма. Но и тут Андрей Михайлович не ощущал ни страха, ни сожаления о содеянном. Он ждал, ждал. Загремело железо. Приоткрылась дверь, втолкнули Дануту. Он с трудом подавил возглас отчаяния. Что не могли сделать годы, то сделали за несколько дней истязатели. На пороге стояла Данута Францевна. Бледное одутловатое лицо, черные круги под глазами, свалявшиеся волосы, глаза с ожиданием беды, мучений... Она поднесла к губам дрожащие руки, такая запуганная, в бледном линялом платье. - Что ты наделал, Андрей, что ты наделал, мой милый! - тихо произнесла она, шагнув и падая на грудь мужу так, словно только он и мог защитить ее от неминучей беды. - Зачем ты приехал сюда? Она уже знала о его добровольной сдаче. Минут десять ее била истерика, ноги не держали, и Зарецкий едва усадил ее на деревянный настил. Ему удалось наконец успокоить жену. И он ответил: - Приехал, чтобы освободить тебя. Может быть, сегодня. Ты ни в чем не виновата! Впрочем, не виноват и я. Все уладится, вот увидишь. - Ты веришь им? Ты веришь этим мерзавцам? Они устроили тебе западню. Они заманили тебя, надеясь на твою честь и доверчивость, а теперь будут поступать с нами как хотят. - Должна же быть какая-то порядочность, совесть у людей в мундире офицера?.. - У них? - Данута оглянулась на дверь. - Они исчадие ада. Ни чести, ни совести. Нелюди. Одно на уме: убивать и убивать. Вспомни Улагая и его подручных. Вот и они такие. Как ты решился на такой шаг, Андрей? Что наделал?! - Они освободят тебя, - повторил он. - Я пришел. Я сдался. Пусть делают со мной что хотят, а ты сегодня же отправишься домой. И это - благо, это главное. - Зачем я пойду домой? - Она снова припала к мужу. - Что буду делать дома, если тебя... Могу ли жить, сознавая, что ты отдал за меня свою жизнь? Как ты можешь так думать, друг мой?.. - Да что они знают обо мне? - тихо спросил он. - Что-то знают. Я поняла это на допросах. О десанте. Эту весть Зарецкий принял как должное. Ну что ж. Отступать некуда. А Данута будет жить! - Успокойся, моя славная, - сказал он. - Война не бывает без подлости, без жертв. Я все взвесил. Выход был только один. Я в их власти. Им нужно отомстить? Готов и к этому. А тебя отпустят, ты ни при чем. - О-ох! - Она выпрямилась, знакомым домашним жестом поправила волосы. Слабая улыбка осветила ее лицо. - Я понимаю тебя, Андрей. Видно, у нас одна судьба. Мы и умрем вместе. Как умерли твои отец и мать. Неизбежность. Пусть свершится. И довольно об этом. Расскажи, что Лида, как в горах? Есть ли что о Мише, где он, что твои друзья? У нас немного времени. Времени у них было совсем немного. Оккупанты что-то нервничали, торопились. Андрей Михайлович рассказывал коротко и неотрывно смотрел на жену, ощущая все ту же успокоенность. Но тут открылась дверь, вошли охранники, взяли Зарецкого под руки и увели, оставив Дануту Францевну в камере. Тот же худой, желтолицый штурмбанфюрер расхаживал по кабинету. Он напоминал голодную рысь, которая помышляет об охоте. И предвкушал наслаждение от охоты. Немец молча показал на стул, обошел письменный стол и долгую минуту смотрел на спокойное лицо Зарецкого. Сказал без выражения, словно читал готовый текст: - Вы командовали партизанами, которые истребили наш воздушный десант в горах. Так? - У вас есть доказательство? - Я не хочу играть с вами в кошки-мышки. Есть. Немец подошел к двери, что-то сказал дежурному офицеру. И сел, уткнувшись в бумаги. Вошел солдат, нет - фельдфебель, вытянулся у двери. - Вы встречали этого человека? - спросил его комендант. И показал на Зарецкого. Тот коротко глянул в лицо Андрея Михайловича. - Так точно! Это Зарецкий. - Фельдфебель мешал русские и немецкие слова. - Он руководил боем с нашим отрядом после приземления в горах. Он лично взял мои документы и оружие, когда меня сбили с ног в рукопашной схватке. Он хотел убить меня, но оставил для допроса. Тогда я убил караульного и сбежал. ...Картина июльского боя у лесной опушки встала перед глазами Зарецкого: два парашютиста набегали на него, он крикнул "Halt!", вот этот, передний, упал, испугавшись, и отбросил автомат. Второго застрелили. Хлопец из его отряда обыскал упавшего, в эту минуту позвали Зарецкого по фамилии, и он пошел к сторожке. Сзади раздался стон, он оглянулся. Хлопец падал с ножом в спине, а немец убегал зигзагами в кусты. Зарецкий дважды выстрелил в него, но промахнулся. Потом смотрел бумаги пленного. Там было письмо на имя Митиренко. Этот самый детина стоял сейчас в трех шагах от него, рыжеватый, "дорогой наш Колюшка", как писали в письме. Предатель... - Не ошибаетесь, Митиренко? - спросил немец. - Никак нет! Фамилию назвал другой русский партизан, я запомнил и, как вышел из гор, написал об этом в донесении. Тот самый Зарецкий. Эсэсовец удовлетворенно вздохнул. - Что скажете, Зарецкий? Или этого достаточно? - Вполне. Я руководил тем боем. - Не являясь офицером Красной Армии? Без мундира. - Достаточно того, что на мне был мундир егеря заповедника. Когда люди с оружием появляются в заповеднике, я воюю с ними. - Уловка, Зарецкий. Человек без мундира, но с оружием - это партизан, военный преступник. Для него одно наказание: виселица. Эти жуткие слова не напугали Андрея Михайловича. Смерть одинакова, как ее ни называй. Его смерть - это жизнь для Дануты. Он сидел опустошенный, а немец писал, отрывался, посматривал в окно. Для него все это было привычно, даже скучно, поскольку не требовало ни пыток, ни тщания. Признание есть. Только оформить приговор. - Прочтите и распишитесь, - сказал он. - Вы даже не читаете? Впрочем, я вас понимаю. Знали, на что идете, вот и подписываете себе смертный приговор. Что это? Жалость к супруге? - Вы обязаны освободить ее. Я сдался, чтобы жила она. Я еще верю слову и чести... - Слушайте, Зарецкий. Вы даруете жене свою жизнь. Очень хорошо. А если я и вам предложу жизнь? - За подлость, конечно? - Лучше сказать, за услугу, которую вы могли бы оказать немецкой армии. Вы русский офицер. Не коммунист. Не еврей. Протяните руку помощи нашей армии. Крах Совдепии - дело недолгого времени. Тогда и вы, и ваша жена останетесь живы. Мы умеем ценить друзей. - Что у вас на уме? - Локальная операция. Вам, знатоку гор, даем батальон горных стрелков, вы проводите его тайными тропами на Белореченский перевал, минуя, конечно, позиции Красной Армии. Вот и все. Почему это важно? Мы непростительно задержались как раз в этом месте. Не вышли на перевал. Не торопитесь с ответом. Подумайте о себе и о своей жене. - Нет, - сказал Андрей Михайлович и поднялся. - Я не предатель. Не надо строить иллюзий. Услуги от меня не дождетесь. Честь имею!.. - Тогда вместе с женой! - эсэсовец почему-то крикнул. Его выводил из себя этот бесстрашный человек. - Умрете оба! Зарецкий не ответил. Он шел к двери. Два дня их продержали в тюрьме. Водили еще на допрос - сперва его, потом Дануту Францевну. Один день прошел без допросов. Они находились вместе. Голодные, измученные, они все сказали друг другу. Примирились с неизбежностью. Сидели рядом, Данута склонилась на его плечо. Сжимали руки, молчали. Слез не было. За окном о железный козырек целые сутки стучал дождь. Безрадостный кусок неба, видимый из камеры, выглядел то серым, то черным. Тогда сверкало, гремело, потоки воды заливали подоконник и пол. Жуткая погода, под стать их положению. Под вечер за дверью раздались крики, брань. Зарецкие встали. Обнялись, поцеловались сухими губами. Пора. Дверь распахнулась. Вышли с достоинством. Зарецкий поддерживал жену под руку. В группе смертников было человек пятнадцать, из них три женщины. Дождь сразу промочил всех до нитки. Конвоиров не спасали плащи, ветер срывал с их голов капюшоны. Ругались они по-русски, по-немецки, кляли погоду, арестованных. По городу вели долго, прошли мимо виселицы, которая стояла на базарной площади. Гестаповский механизм что-то не сработал, а может быть, поняли, что устрашающего представления в такую погоду сделать не удастся. Вывели за окраину, где река Курджипс сливается с Белой. - Я знаю это место, тут крутой обрыв, - сказал Андрей Михайлович, словно речь шла о простой прогулке. Им не приказывали раздеться, даже не стали связывать. Спешили. Велели стать стенкой, плотнее друг к другу и к самому берегу. - Лицом к реке! - закричал кто-то из палачей. Зарецкий не повернулся. На него снова крикнули, наставили винтовку. Он коротко ответил: - Стреляйте! Не привык отворачиваться. И, нащупав руку жены, сдвинулся с места, хорошо загородив ее телом. Треска винтовок и автоматов он уже не слышал. Почувствовал резкий толчок в грудь и, падая, навалился спиной на Дануту. В следующую секунду они покатились вниз. И все кончилось. Палачи подошли к обрыву. Добили двух, упавших наверху, столкнули вниз. Дождь вдруг припустился сильней. Галечный берег осыпался, покрывая тела. Река переполнилась, черная вода гудела. Вот она подхватила и понесла одно тело, второе. Скоро все стихло. Солдаты ушли. Берег опустел, изредка шумно сваливались размытые выступы, да шелестел о траву неперестающий дождь. Данута Францевна очнулась, как только вода коснулась ее лица. Рука продолжала сжимать холодную, вялую руку мужа. Скорей инстинктивно, чем осознанно она отодвинулась от воды, стряхнув с себя и с мертвого мужа песок и галечник. И поняла, что жива, поняла, что сделал Андрей перед казнью. Дождь все шел, дождь-спаситель. Она села, отодвинулась от воды и положила омытую голову Андрея на свои колени. Некоторое время смотрела, как мертвые один за другим уплывают вдоль узкой закрайки. Вода подбиралась и к ним. Ну нет, она не отдаст мужа. Убедившись, что ноги держат ее, Данута Францевна взяла Андрея под руки и потащила вдоль обрыва, высматривая, где пониже. Каждый шаг давался ей с большим трудом, она садилась, снова тащила, пока не нашла места, где можно подняться наверх. Здесь оставила тело и пошла, то и дело останавливаясь, к предместью. Уже под утро, с помощью незнакомых, но сострадательных людей, удалось перенести Зарецкого в заброшенный сарай. Его подготовили к погребению. Обсушилась и переоделась сама. Хоронить решили на другую ночь. Весь день, пасмурный, сырой и очень неуютный, Данута Францевна не отходила от убитого мужа, не выходила из сарайчика, куда их спрятали. Ощущение нереальности происходившего делало ее похожей на сомнамбулу. Ничего не болело, она все слышала, отвечала, но есть отказалась, только пила воду. Что-то в ней надорвалось. Сперва редко, потом чаще стала накатывать слабость, мир куда-то исчезал, и она словно парила между небом и землей. Очнувшись, видела себя лежащей там, где раньше сидела. Удивлялась происшедшему и вновь теряла сознание. В одно из таких мгновений слабости она и умерла, опустив голову на холодную грудь Зарецкого. Хоронили их крадучись, на пустыре за огородами, где утром успели вырыть неглубокую могилу. Ее только пришлось расширить для двоих. Снова пошел дождь. И шел почти всю неделю. Песчаный холмик в окружении редкой травы оседал и вскоре сделался едва приметным на этом безлюдном месте. А так хотелось, чтобы именно здесь вечно горел огонь!.. Глава восьмая Трудная зима на Кише. Письмо от погибших. Болезнь Лидии Васильевны. Война отходит от Кавказа. Возвращение Михаила Зарецкого. Беседа в главке. Пополнение стада зубров. Киша. Умпырь. Питомники. Общенародная проблема. 1 Война, подобно темной ночи, оказалась самой страшной для Кавказа осенью и зимой 1942 года. Фронт прошел через зубровый парк. Оккупанты так и не продвинулись к Гузериплю, они бесчинствовали в Хамышках, Даховской, Тульской, Майкопе. Они все знали о зубрах. В одной из немецких газет того времени особый интерес у офицеров армии фон Клейста вызвала фотография: поверженный зубр и человек с ружьем, наступивший ногой на зубра. По выдающемуся животу, перепоясанному широким поясом, по шляпе с пером, по лицу, излучающему блаженство, все узнавали Геринга. Это его личная охота в Восточной Пруссии. Почему бы не организовать такой охоты на Кавказе? Но для этого надо было еще прогнать русских за перевал... Глубокий снег, метели и выстрелы из-за каждого куста - вот что не давало нацистам поближе познакомиться с кавказскими зубрами. Нарваться на пулю никому не хотелось. А пули здесь летели из-за деревьев, со скал - отовсюду. Битва у реки Белой не слабела. Защитники Кавказа вскоре предприняли второе смелое наступление и выбили врага из Хамышков. Потеряв этот опорный пункт, немцы откатились назад сразу на двадцать километров, к Даховской. В зубропарке вздохнули с облегчением. Однако на Кише люди и звери все более страдали от голода. У зуброводов не осталось ни хлеба, ни картошки. Снег мешал зубрам находить пищу. Лидия Васильевна, истаявшая от постоянной тревоги о своих близких - никаких сведений о судьбе Зарецких сюда не поступило, - вскоре и вовсе стала как ходячая тень, одни скулы да огромные глаза. Она плохо спала, раздражалась по любому поводу или замыкалась в себе, и лишь когда дело касалось зубров - вскидывалась, чтобы с горячностью защитить их. Она настояла на обязательном дежурстве. В горах бродили дезертиры, кое-где в глуши осели беженцы, егеря видели следы неизвестных. Угроза для зверя не исчезла. Голод... Один за другим уходили егеря зубропарка проводниками с армейскими частями, которые подходили через перевалы с юга. Около зубров, кроме трех женщин, остались Павел Кондрашов с тремя товарищами и с овчаром Черкесом, который помогал распутывать чужие следы и отгонять от стада неизвестных людей. Привыкшие к подкормке, зубры все чаще стояли у загона, дожидаясь свеклы или картофеля. Но экономные порции только дразнили аппетит. А тут еще бомбежки, бессмысленная забава немецких летчиков, пытавшихся угодить в зубров. Звери уже не уходили далеко от людей, они видели в наблюдателях защиту. Лидия Васильевна сама кормила бычков - Ермыша, Лугана и Витязя. - Надежда наша, - с нескрываемой нежностью говорила она. - Только бы дожить вам до весны! Старая бизонка Гедэ, недовольная малым пайком, несколько раз в одиночку уходила дальше положенного. Крупная телом, она голодала сильнее всех. Но и приманкой для браконьеров была тоже желанной. Однажды она забрела так далеко, что найти ее не удавалось несколько дней. А когда обнаружили, было поздно. От бизонки остались куски шкуры да ободранный череп. Отсутствие вестей о Дануте Францевне и Андрее Михайловиче Зарецких и это происшествие доконали Лидию Васильевну. Нервная болезнь захватила ее. Стало трудно ходить, даже говорить. Кружилась голова. Совсем не спала. С великим трудом Кондрашов упросил ее съездить на Кишу, отдохнуть там несколько дней. Все-таки теплый дом, удобства, не то что тесная караулка и землянки. - Хорошо, поеду на два дня, - согласилась она. - Ответственность на вас, Павел Борисович. - Вы о нас не думайте, зубра сохраним. О себе позаботьтесь, а то приедет муженек, не узнает. Отвлекитесь малость, ну и письма там сочините, может, что об Андрее Михайловиче узнаете. Едва собралась, как прибежала, запыхавшись, жена наблюдателя, которая оставалась на Кишинском кордоне. - Человек из Майкопа добрался, - сказала она, не отдышавшись. - К тебе, Лидушка, весть у него... - Кто такой? - Она всего боялась. И вестей, и вестника. - Мальчик, вьюноша годов пятнадцати. Сказывал, его в Германию хотели отправить, там многих забирают, а он в лес бежал. И к нам вот, родители посоветовали, с письмом. Она бежала на Кишу, падала, оступаясь с твердой троны, вскакивала, что-то бормотала. Предчувствие непоправимости не покидало ее. Женщина с кордона пошла следом, но отстала. Садилась от слабости. Задыхаясь от усталости, Лидия Васильевна вошла в дом. Паренек спал, прислонившись спиной к теплой печке. Худой, синие жилки на лбу и руках, в чем душа держится. Жалость остро кольнуло сердце. И хотя вся дрожала от нетерпения, все-таки успела поставить на горячие угли чай, достала из карманов сухарики, кусок сахара. Тогда тронула мальчика за плечо. - Проснись-ка, садись к столу. Он открыл глаза, с испугом оглядел комнату. Кажется, вот-вот закричит. Лидия Васильевна обняла его. - Садись, выпей чаю. Вот сахар. Вот кусочек мяса. А сама села напротив. Мальчик не спускал с нее глаз. Сделал глоток, другой и поперхнулся, когда она спросила: - Зарецкие живы? Мальчик замотал головой и застыл: лицо женщины стало белым, губы задрожали. - Уже давно, - сказал он, словно за давностью не так страшно. - Как, что?! - Все во рту у нее высохло, насилу проговорила. Он не сразу рассказал, знал со слов других. Те люди, что хоронили Зарецких, жили через два дома от парнишки, вот и шепнули про ночные похороны, а потом про бумажку, которую нашли у Дануты Францевны. - Ты привез?.. - Ага. Мать просила передать, если найду вас. Листок из тетради, перегнутый в восемь раз, потертый, намокший и снова высохший. А на нем карандашные строчки Дануты Францевны, едва заметные: "Дорогие мои, Миша и Лида. Мы с отцом в тюрьме, сейчас поведут на смерть. Прощайте, и храни вас бог. Мы примем конец спокойно и с достоинством. Судьбе неугодно, чтобы мы увидели и приласкали внуков. Прощайте, да будет мир с вами". Парнишка просто не знал, что делать, когда Лида упала на пол. Он тормошил ее, звал: "Тетя, вставайте, ну вставайте же, я еще не все рассказал, пожалуйста, не плачьте, воды выпейте, вот она, вода..." Он даже прыскал ее изо рта, поил, залил всю, но в чувство привел. Она поднялась и сама села, потом легла на кровать. В этой позе безысходности ее и застала женщина, которая шла за ней из зубропарка. Они поплакали вместе, потом в два голоса стали требовать от хлопца подробностей, и он сказал, что мертвого Зарецкого от реки тащила жена, ее даже не ранили, потому что при расстреле ее загородил муж. А умерла перед самыми похоронами мужа. И в одной могиле... Что-то трудно поправимое произошло в этот недобрым час с Лидой. Она слегла. На кордон приехал Кондрашов, посидел возле нее, повздыхал и уехал. Вскоре привели коней, егеря устроили носилки. И хотя Лидия Васильевна уже могла ходить и даже сердито кричала, что здорова, ее не послушали, уложили в носилки и повезли сперва в Гузерипль, а оттуда через заснеженный перевал на южную сторону, в Сочи. 2 Весь мир облетела весть о крупных боях между Волгой и Доном, об окружении немцев и, наконец, о полном разгроме армии Паулюса. Этим поражением военная кампания сорок третьего года не кончилась. Оккупанты попятились, затем побежали на запад. Их войска, действующие на Кавказе, оказались под угрозой окружения. Танковую армию фон Клейста вышибли из Моздока. В наших газетах тогда появилась карикатура с хлестким двустишьем Маршака: Сказал фон Клейст про наш Моздок: "Сюда я больше не ездок". Вражеские дивизии со всего Кавказа поспешно покатились на северо-запад. Впереди Россию ожидали два года жестоких боев, но победа уже виделась. Люди вздохнули свободней. Вот очищен Пятигорск, Нальчик, Невинномысская, Армавир. Вот последние оккупанты оставили Майкоп, разграбленный и оскверненный. Сюда приехали егеря из заповедника. Тех добрых людей, что хоронили Зарецких, уже не оказалось, как и их домов. На окраине стояли закопченные трубы да валялись битые кирпичи. Ровное место у реки за военное лихолетье поросло дикой травой. Напрасно парнишка, проживший на Кише несколько месяцев, два дня вместе с егерями искал дорогую могилу. Найти заветное место им не удалось. Опечаленные, вернулись зуброводы домой. На другой день у загона, где сбились зубры, Павел Борисович Кондрашов сказал: - Вот она, память об Андрее Михайловиче и его супруге. Зубры, уже отъевшиеся за весну и успевшие вылинять, спокойно стояли в дальнем углу загона, похожие на изваяния из темного благородного металла, такие чистые, упитанные, словно и не было в их жизни трудной военной поры. Жизнь и покой им обеспечили люди - своим трудом и кровью своей, невозвратимыми потерями. В середине лета на Кишу доставили пачку писем с фронта: писали молодой Зарецкий, Задоров, Жарков, Теплов. Все живы, все воюют. Были также письма из Москвы от Насимовича, Гептнера, из Аскании-Нова. Спрашивали о зубрах, беспокоились, удалось ли сохранить зверей, что с людьми, с заповедником?.. Из южного отдела в Гузерипль и на Кишу приехал энергичный, не знающий покоя Петр Алексеевич Савельев, который водил воинов и партизан через перевалы. Его усилиями путь в заповедник для браконьеров с юга удалось перекрыть. Пока в заповеднике не было директора, он вместе с зуброводами писал ответы ученым. Живы-здоровы зубры! И единственно, о чем просят нынче зуброводы - прислать быка для кавказского стада. Может, сохранился какой в Беловежской пуще? Может, по пути к Берлину удастся найти? Ну и конечно, писал о трагедии Зарецких. Самой своей смертью Андрей Михайлович заслонил кишинское стадо. Из главка приехал Василий Никитич Макаров, руководитель заповедников страны. Видно, перепало лиха и на его долю. Постарел, сгорбился. Он поездил по Кише, Умпырю, поговорил с кандидатом на пост директора Лаврентьевым и сказал зуброводам: - А что, мужики, не пустить ли нам зверя побегать? Соскучились, поди, в загородке. Вон какая благодать вокруг! - Разбегутся, - сказал осторожный Лаврентьев. - В грозные дни не разбежались. Походят окрест и вернутся. Да и куда уходить? А вы досматривайте за блистательной десяткой. Скоро, думаю, наши ученые вернутся. Лидию Васильевну мы уже отыскали, она собирается сюда. Хлопочем о Михаиле Андреевиче, чтобы не заигрался там на фронте со смертью. Бычки, родившиеся более года назад, стали крепенькие, рослые. Особенно выделялся Ермыш - богатырь! Как они носились, когда распахнули ворота! Бычки прежде всех галопом, с открытыми ртами. Мигом пересекли поляну и в лес! За ними понеслись и взрослые. До вечерней зари зубров не тревожили, на закате всадники поехали высматривать их. Стадо мирно паслось на одной из дальних полян, километра четыре от загона. Макаров облегченно вздохнул: в такую злую пору - и сохранили! Правда, невероятно высокой ценой... Сторожили до утра, увидели, как спокойно вышло стадо, рассыпалось по лугу. Насытившись, молодь стала играть, бодаться - силушку испытывать. Наигравшись, Ермыш обошел всех сородичей и улегся возле Лиры. - Неужели ухаживает? - спросил себя Кондрашов. - Ежели так, то еще через год ждем приплода. 3 В июле 1944 года наши войска очистили от немцев район Беловежской пущи. Из сорока четырех зубров, какие находились здесь перед войной, советские и польские наблюдатели обнаружили семнадцать голов. Они укрывались в самых глухих уголках леса. В это же лето на Кише отелились Еруня и Ельма. Обе принесли мертвый плод. Потом отелилась Жанка, телочку назвали Желанной, но малышка оказалась очень слабой и вскоре пала. Только зубрица Лира порадовала веселенькой телочкой, которая всем своим видом показала, что намерена жить. Эту первую дочку молодого Ермыша назвали Лаурой. Одиннадцатая в кавказском стаде. - Война и доси показывает себя, - с горечью сказал Кондрашов. - А то было бы стадо почти как в пуще. Прошел слух, что Лидия Васильевна уже в Гузерипле. Встречать ее поехал Кондрашов. Он увидел Лиду в молодом саду, что вырос перед домами. Ходила от дерева к дереву, к одной ветке щекой прижмется, другую погладит, а у самой лицо, как у именинницы. Так соскучилась по Кавказу! - Славу богу! - Егерь обнял ее, как родную дочь. - С приездом вас в родные края! И полез во внутренний карман за письмами. Она села тут же, под деревом, крепко закусила губы, чтобы не расплакаться. Кондрашов отошел. Лидия Васильевна выглядела строже и старше. Худоба оттеняла скулы, загар скрывал бледность. Но когда Кондрашов снова подошел, глаза Лиды были полны тихой радостью. Ожила! Жив Миша, воюет! Скоро будет! - А у меня своя лошадка, - похвасталась она. - Я на ней через перевал ехала. Варнак по кличке, Савельев подарил. Будем собираться? Я мигом! Сказать, что Лидия Васильевна осталась довольна состоянием зубров, - значит, ничего не сказать. Увидев стадо на воле, полюбовавшись малюткой Лаурой и могучим Ермышом, она просто не нашла слов, чтобы выразить свою радость. Вот оно, счастье! Первые дни она со своим Варнаком не отходила от стада. Высматривала, записывала каждое происшествие в стаде, повадки бычков, проделки Лауры. А вернувшись в сторожку, садилась писать письма. Всем-всем. Знайте, добрые люди, что живут на Кавказе зубры, что все плохое для них позади! Человеческий подвиг, такой незаметный на фоне великих военных потрясений и побед, совершен в лесах заповедного Кавказа. Это тоже победа над злом. Сохранено ядро благородного дела, начало которому положил и отец и сын Зарецкие. Восстановлен почти утерянный вид животного! Предваряя слова выдающегося биолога Бернгарда Гржимека, которые он скажет позже, Лидия Зарецкая писала мужу на фронт, что "зубры, как и все другие звери, это краса нашей планеты и неоценимое богатство наше, являют собой самую высшую форму общей собственности человечества, с чем я тебя и поздравляю, мой дорогой! И жду, жду, чтобы поделиться этой радостью здесь". А старший лейтенант Михаил Андреевич Зарецкий уже ехал в Москву из района военных действий в Восточной Пруссии. Весть о трагической смерти родителей Михаил Андреевич получил более полугода назад, боль успела притупиться, хотя именно в те дни он заметил, что у него побелели виски. В неполные тридцать три года. В Москве он пришел к Макарову. Старик обнял его. - Что уцелели семнадцать беловежцев, - сказал Макаров, - это приятная неожиданность. Спасибо польским зоологам. Но вот что парадоксально: почти все зубры не чисто равнинные, а беловежско-кавказские, поскольку ведут свой род от тех зубров, которых Польша купила в Германии. Потомки Кавказа! Только что мы узнали и о чистых беловежцах. В Пшине, на Верхней Силезии живут семь или восемь чистых беловежцев, реальная надежда на возрождение равнинного зубра. Думаю, что польские зоологи не упустят этой возможности. Ну, а те, что в Беловежской пуще... Со временем их придется оттуда убрать. Куда?.. - На Кавказ, естественно, - не задумываясь, ответил Зарецкий. - Да, конечно. Кровь горного подвида. Но они - собственность Польского государства. Уже идут переговоры с новой Польшей. Скорее всего, пуща окажется на польской стороне. Можно договориться... - Он потер свой лоб. - О чем мы толковали с тобой перед войной?.. - Мы говорили о покупке быка для кавказского стада. Быка-кавказца и пяти зубриц. - Вот-вот. После долгой отсрочки вернемся и к этому. Говорить с польскими коллегами будут Гептнер, Дементьев, у них давнее знакомство с Жабинским. Как только кончится война... - Теперь недолго, - сказал Зарецкий. - Итак, ты едешь домой, к жене, и вместе начнете работу в заповеднике. При первой необходимости я вызову тебя в Москву. - Просьба, Василий Никитич. Хорошо бы отозвать с фронта Задорова, Теплова и Жаркова. Они очень нужны в заповеднике. - Попробуем, - не очень уверенно отозвался Макаров. - Ты видишь наши пустые комнаты? Некоторые из ученых сюда уже не вернутся. Скажу откровенно: ты не долго задержишься на Кавказе. Проблема зубров выходит за пределы Кавказа. Она приобретает всероссийский характер. Главк не обойдется без твоей помощи. Вот так. Ну а прежде всего прошу тебя поклониться и от меня праху твоих родителей... Ах, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович!.. 4 Молодой Зарецкий приехал в разрушенный, неузнаваемый Майкоп. С чувством глубокого горя шел он к дому родителей. К тому, что осталось от их усадьбы. Половина дома сгорела. Вторая - с оголенной, черной от копоти печью - выставляла напоказ оклеенную рваными обоями стену. Ветер громыхал остатками железа на крыше. Дверей и рам не было, пол выломан. В саду стояли изломанные полусухие яблони. Зарецкий постоял, поправил на спине тяжелый рюкзак и пошел к тому месту, где Курджипс впадает в Белую. Без устали ходил и ходил он по дикому полю до самой ночи. Густой кустарник и трава заслонили землю. Никто не может показать... Опечаленный, добрался он до переезда, остановил грузовик. Шофер подбросил его до Хаджоха. Дальше - пешком. На кордоне он нашел женщин - Задорову, Дубровскую, еще двух незнакомых. Со слезами, причитаниями кинулись они к Зарецкому и, только узнавши, что мужья их живы-здоровы, осушили слезы, забегали, чтобы как лучше приветить дорогого человека. - Где Лида? - спросил он. - В Гузерипле. Вчера все туда уехали. На общее собрание. - Зубры близко? - Там же, в Сосняках, пасутся. Целехоньки и здоровы. С ними Кондрашов и старший Никотин. Ну а сейчас давай-ка в баню, все готово. Отмоешься, отдохнешь, а на утренней заре в седло. Лида ждет тебя не дождется! Когда перед зуброводами предстал всадник в плаще поверх стираной-перестираной гимнастерки, егерь Александр Никотин испуганно поднялся и попятился: уж больно похож на отца в дни гражданской войны... Зарецкий соскочил. Обнялись, расцеловались. И пошли разговоры, расспросы о войне, которая шла к победному концу, о делах в заповеднике, о зубрах, конечно. - Они на воле? - спросил Зарецкий. - Дикарями заделались, нас вовсе не признают, - сказал Кондрашов с одобрением. - Ермыш в стаде вожакует. Кажись, в будущем году опять телятами обзаведемся. Поедем, глянешь. Как застучало сердце у Зарецкого, едва бинокль приблизил спокойно лежавшее стадо! Время вдруг перебежало назад и остановилось на дате 1940. На той дате, когда здесь приживались первые асканийцы. Опытным глазом Зарецкий определил, что зубры здоровы, спокойно живут на новой - или на старой? - своей родине. К загону он не вернулся. Уже к вечеру от Сосняков благополучно спустился в Гузерипль. Шло собрание. Говорила Лидия Васильевна - не о зубрах, а о людях, которые сохранили их, совершив, как она выразилась, "подвиг, достойный нашего героического поколения". Михаил Андреевич остановился в сенцах. Двери были открыты, он ухитрился схватить взглядом ее лицо. Сердце скакало, в глазах пощипывало - такая нежность и жалость к жене, худенькой, бледной, охватила его! Кто-то крикнул: - Гляньте, Зарецкий! Вот он стоит, мужики! Лида как осеклась. И руки к груди прижала. Все оглядывались, вставали, громыхали стульями, заговорили сразу в тридцать голосов. Зарецкий оказался в комнате, и вот они близко, лицом к лицу... Как бросилась она, совсем без памяти! У всех глаза туманом застлало. Какое там собрание! Высыпали на холодный лужок перед домом и так, окружив счастливых, проводили, то и дело останавливаясь, до дома. 5 В сорок пятом вернулся Задоров, с медалями и орденами, в капитанских погонах. А спустя три месяца после Дня Победы встречали Теплова и Жаркова. Едва вырвавшись из объятий жены, Борис Артамонович крикнул Никотину, стоявшему в стороне: - Сколько? - Двенадцать! - донеслось в ответ. - Все мои награды - ваши, хлопцы! - закричал капитан. Всю войну он помнил о своих зубрах. Война - это заразная болезнь человечества. А забота о таком звере, о природной целости - это сама жизнь. Потому и бежал он в день приезда от несколько обиженной супруги своей в Сосняки, чтобы увидеть, убедиться. Вернулся домой уже к ночи, сказал умиротворенно: "Порядок, эт-точно" - и ласково взглянул на дорогую женщину. Весь научный отдел собрался, как и до войны. Лидия Васильевна уже составляла план научных работ. Жарков готовился в первый поход на Бамбак, где ботаник Альпер обнаружила несколько новых растений-эндемиков и звала понаблюдать туров и серн. Но тут пришел приказ о переводе двух ученых в Воронежский заповедник, где война не пощадила никого из сотрудников. Зарецкого тем же приказом вызывали в Москву. Договорились, что Лидия Васильевна пока останется в Гузерипле. Она вызвалась проводить мужа до Майкопа. ...Шел второй мирный год. Израненную землю уже затягивала молодая зелень. В предгорных селениях стучали топоры, пахло свежей щепой. Бывшие солдаты строили новые дома, ставили заборы. С особенной жадностью пахали или вскапывали лопатами огороды, удивляясь, что земля эта не пахнет окопным духом, радуясь ее материнской силе. Во дворах голосили молодые петушки. В святом для Зарецких междуречье, куда пришли они, не сговариваясь, тоже появились строители, огородники. Новые хозяева селились на бросовых землях. Зарецкие обошли всех, сказали, кто здесь похоронен, дали адрес, чтобы написали, если обнаружится захоронение, и молча, рука об руку, постояли над крутым, все так же осыпающимся берегом. Проводив мужа, Лидия Васильевна верхом возвратилась на Кишу. В конце апреля - начале мая стадо зубров пополнилось сразу четырьмя малышами от Ермыша. Лишь пятый оказался неспособным к жизни. Через три недели зубрята резвились, оглядывая мир удивленными большими глазами. Стадо уходило на три, на пять километров от загона. За зверей уже не беспокоились. Только Борис Артамонович часами не слезая с коня, издали наблюдая зубров. Он и увидел, как погиб один из малышей. Зубренок разбежался и хотел перескочить через валежину на лугу, но зацепился ножками, перевернулся и упал, сломав себе шею. Зубрица два дня не отходила от него и никого близко не подпускала, а Задоров бил себя по голове и обзывал последними словами. А что он мог? Жизнь диктовала извечные законы отбора. Стадо все прибавлялось. В сорок восьмом зубров уже насчитывалось восемнадцать. В следующем - двадцать одна голова. Теперь все быки во главе со старым Ермышом ходили отдельно, тогда как зубрицы с малышами составили собственное самостоятельное сообщество. В Москву к мужу уехала и Лидия Васильевна. Уже с дочкой. Перемены шли чередом. И вот на Кавказ привезли зубра Пущанина с хорошей долей кавказской крови. А с ним и пять зубриц. План восстановления вида, прерванный, но не перечеркнутый войной, действовал. Ему предшествовали события, которые Макаров называл "проблемой всероссийского масштаба". 6 Новая граница между дружественными Советским Союзом и Польской Народной Республикой пролегла через Беловежскую пущу, разделив ее на две почти равные части. Зубровый питомник с семнадцатью уцелевшими зубрами оказался на территории Польши. Вскоре и в советской части пущи удалось организовать второй зубровый питомник. Польские зоологи передали сюда пять кавказско-беловежских зубров, среди них Пурпуру, Пулю, Пуфа - потомков быка Боруса, правнука самого Кавказа. Так на территории нашей страны возник третий после Кавказского и Аскании-Нова очаг разведения зубров. На первых порах, чтобы спасти от вымирания этот вид зверя, ученые ставили перед собой простую цель: как можно скорее размножить зубров, увеличить количество особей, пусть и гибридных, тем более что кавказско-беловежские зубры оказались на редкость красивыми, жизнестойкими. С этой задачей зоологи Европы справились. К середине двадцатого века, точнее, в 1951 году число зубров достигло ста пятидесяти, из них третья часть в СССР, более всего - на Кавказе. Когда в Кишинский зубропарк прибыло пополнение, а в Беловежской пуще появились чистокровные зубры из Пшинского питомника, можно было начать селекцию на чистого зубра путем поглотительного скрещивания. Роль носителя кавказской крови на Кише принадлежала Пущанину и другому быку - Пухару, привезенному двумя годами позже из Центрального питомника. Этот питомник был создан главком заповедников и Комиссией по охране и восстановлению зубра Академии наук СССР. Он расположился на Оке, недалеко от Москвы. Всю организационную работу в нем проделали Михаил Андреевич и Лидия Васильевна Зарецкие. И вот на Кавказе уже двадцать четыре зубра. Вожак Ермыш и новичок Пущанин никак не поделят между собой стадо. Борис Артамонович Задоров с егерями Татарковым и Никотиным не решаются выпустить из загона неспокойных зверей. Написали письмо Михаилу Андреевичу Зарецкому: что делать? Неожиданно на Кишу приехала Лидия Васильевна. Радостно и добро встретили ее старые сотрудники. Она осмотрела стадо и сказала своим друзьям: - А не проехать ли нам на Умпырь? Задоров и Кондрашов переглянулись: неужто и она подумала о переводе зубров в эту глухую долину? Зуброводы хотели сами предложить такой ход. Но постеснялись, тем более что был тут и новый человек, который приехал на должность главного зубровода. Фамилию его знали - Калугин, по имени-отчеству Сергей Гаврилович. Зарецкая то и дело заговаривала с ним, видно, хотела составить для себя более полное представление о человеке, которому вручается судьба многострадального кавказского стада. На Умпырь поехали через Бамбак и Черноречье. Долина Умпыря в этот солнечный июнь благоухала запахами черемухи и цветущего луга. От красок рябило в глазах. Дрозды состязались в мастерстве пения. В кустах мелькали непуганые серны и олени. Журчали чистые ручьи. Свежий ветер с ледников остужал горячее сердце. Вечером, после ужина, сели на порожках вновь отстроенного кордона, где жил егерь Василий Терлецкий, и вспомнили о грозных годах войны, не обошедших эту долину и в двадцатых, и в сороковых годах. - Нравится вам здесь? - Лидия Васильевна обернулась к Калугину и широким жестом обвела горы. - Красиво и знакомо, - отозвался он. - Я учился в Орджоникидзе, в Горском институте. Там тоже Кавказ, но зеленого цвета меньше - все скалы да камень. Здесь для зубров совсем хорошо. Райское место. Засмеялась. Прошлое военное ему пока неведомо. Спросила: - Ну а старый Ермыш? Он вас не беспокоит? - Вожак свое сделал. Ни на Кише, ни тут места ему нет. Надо выбраковывать. Ермыш уменьшает кровность стада по зубру. Слово "выбраковка" здесь еще не произносили. Пока знали другое слово: "размножать". Решимость Калугина понравилась Лидии Васильевне. Она глянула на Задорова: - Что, если вам, Борис Артамонович, поручат застрелить Ермыша? Да, Ермыша. - Эт-почему ж? - От испуга он даже стал заикаться. - Как то есть застрелить? Шуткуете? - Мы договоримся об этом сами, - сказал Калугин. Спокойный, покладистый и вдумчивый человек. Потому так просто и естественно вошел в старый кишинский коллектив. Правда, на коне выглядел пока мешковато, но ездил не уставая. И все вокруг замечал, записывал. Любил свое дело. В тот вечер они решили разделить стадо. Половину перегнать сюда, на вольный выпас, возродив полноценную жизнь и на этой прародине зубров. Годы надежды были и годами трудностей. На заповедники неожиданно обрушилась волна необдуманных реформ. Василий Никитич Макаров покинул свой пост. Новые люди не все понимали, что такое заповедность для природы нынешней и будущей. Чуть не треть заповедников в стране успели закрыть, много раздали по разным ведомствам. Площадь Кавказского уменьшилась почти вдвое. Стройная система заповедования пошатнулась, ученые оказались в стороне. Об этом говорили, возмущались в тот вечер и на Умпырском кордоне. - А как обстоят дела у зубровода Корочкиной в Беловежской пуще? - спросил Калугин Лидию Васильевну. - Те же трудности, те же заботы. Скоро вы встретитесь. Намечены совместные совещания раз в три года. Вместе с польскими учеными. Тогда и потолкуете обо всем. Время, время... Не очень-то согласуется оно с нашими планами, бежит, торопится. Вот и еще десяти лет как не бывало. На очередном совещании с польскими коллегами в Беловежской пуще - кажется, в 1960 году - Калугина спросили, сколько у него зубров в Кавказском государственном заповеднике. Он ответил по памяти: - Чистокровных двенадцать, чистопородных сто восемь и гибридов восемьдесят два. Всего двести два. - Не тесно им? - поинтересовалась Корочкина. У нее в пуще проживало чуть более шестидесяти голов - и то они объели весь подрост. - Наши стада освоили пока сорок тысяч гектаров пастбищ. С пятьдесят шестого на вольном содержании. Пять голов на тысячу гектаров. Кормами обеспечены. Потом он сказал, что за десять лет зуброводы выбраковали почти три десятка быков, слишком напоминающих бизона. Поглотительное скрещивание на зубра продолжалось. Кишинское и умпырское стада почти не отличались от своих уничтоженных предков. Этому способствовала не только наследственность, но в какой-то мере и среда обитания. Горы определяли повадки, характер, даже внешний вид животных. В 1970 году в Кавказском заповеднике насчитывали почти семьсот зубров. Когда Калугин назвал эту цифру в Кише, Борис Артамонович Задоров и Александр Васильевич Никотин удовлетворенно переглянулись. Вздохнул, погружаясь в прошлое, и Кондрашов. Старики вспомнили, что столько же зубров было на Кавказе перед мировой войной 1914 года, когда молодой егерь Андрей Михайлович Зарецкий с Телеусовым и Кожевниковым оберегали стадо от злых охотников и опасностей. Вспомним и мы еще раз первого директора Кавказского заповедника Шапошникова, героев нашего повествования - живых в павших, - вспомним и скажем: да воздается им должное за человеческий подвиг, который одолел суровые войны, оказался сильнее подлости временщиков, уничтоживших в свое время древнейшего зверя Кавказа. Доброе победило. Если б не так, зачем тогда жить?.. Глава девятая, самая короткая в романе. Старинное слово "эпилог". Обращение к Красной книге. Автору показалось, что эпилог, иначе говоря, заключительное сообщение о событиях, здесь просто необходим. Дело в том, что в тексте романа читатель не найдет слов, хотя бы приблизительно оправдывающих название третьей части книги. Что это за "Зеленые листы из Красной книги"? А ведь так уж принято: название означает суть дела, замысел повествования, идею. Да простит меня снисходительный читатель за столь позднее возвращение к заглавному листу этой части! Человечество давно проявляет беспокойство о живой природе. Давление цивилизации на нее все возрастает. Вырубка лесов, этого зеленого плаща биосферы*, широкое осушение болот, обмеление рек; прямое уничтожение диких зверей, птиц, растений, овраги на лугах и полях; губительное дыхание индустрии городов - словом, все, что изменяет естественную среду и называется антропогенным наступлением на природу, - все это привело к уменьшению числа видов зверя и растений на земле, а во многих районах планеты и к полному уничтожению их. ______________ * Биосфера - область активной жизни на планете, куда входит и такой фактор преобразований, как человеческий разум. Есть о чем задуматься. Биологи передовых стран мира не могли остаться равнодушными зрителями этого негативного процесса. Они постарались выяснить, как велика опасность. Началась запись - по письменным документам прошлого, по памяти, по наблюдениям - исчезающих животных и растений. Так возникли горестные списки - точный масштаб и скорость уничтожения живой жизни на земле. В 1948 году Международный союз охраны природы и ресурсов земли, цель которого - "исследовать, осведомлять и указывать возможные пути защиты природы", создал Комиссию службы выживания. В СССР она называется Комиссией по редким и исчезающим видам. Было установлено, что с начала семнадцатого века на планете уже исчезло шестьдесят три вида и пятьдесят пять подвидов млекопитающих и около ста видов птиц. Третья часть урона - за последние пятьдесят лет. Процесс истощения природы идет с мрачным ускорением. Погибшие виды зверя, птицы, растений восстановить невозможно. Это потеря навсегда. И кто знает, не теряет ли человечество вместе с погибшими часть самого себя, частицу самого необходимого для будущих поколений? Уже в середине нашего столетия вся собранная комиссией информация дала возможность составить "черный список" безвозвратно исчезнувшего и подготовить Красную книгу, куда стали записывать редкие, исчезающие или находящиеся под угрозой гибели виды животных, птиц, растений. На начало 1972 года в Красной книге фактов оказалось 236 видов млекопитающих, 287 видов птиц, 36 видов земноводных, 119 видов пресмыкающихся, много рыб и, конечно, растений. Четыре тома Красной книги к этому времени приобрели вид довольно толстых перекидных календарей, листы в которых можно изымать и заменять другими, поскольку процесс изменений в природе продолжается, и пока еще со знаком минус. Все исчезающие виды записываются на листах красного цвета. Отсюда и название - Красная книга. Пожар! Все виды, число которых заметно сокращается, записаны на желтых листах. Предостережение! Редкие виды - на белых листах. Осторожность! Подобная книга - это "документ совести человека. Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сокровища своей природы". В Красную книгу, изданную в СССР, с 1974 года занесено 62 вида и подвида млекопитающих и 63 вида птиц. В Международной Красной книге сведения о европейском зубре на красных листах. Исчезающий вид... Вот тут мы и заметим, что специалисты, работающие над совершенствованием Красной книги фактов - этим документом опасности, сигналом к спасению погибающих животных, недавно внесли предложение о новой категории восстановленных видов. Отныне все виды, записанные на красных или желтых листах, но разумом и трудом человеческим спасенные от вымирания и размноженные до уровня устойчивой популяции, будут записываться на листах зеленого цвета - цвета надежды, - так что в Красной книге могут появляться и зеленые листы. Нетрудно догадаться, что европейский зубр в нашей стране скоро будет записан не на красных, а на зеленых листах: к началу 1975 года в СССР имелось 1375 зубров. Они расселены - кроме Кавказского заповедника и Беловежской пущи - в одиннадцати разных местах страны, от Латвии до Средней Азии. Очень обнадеживающее событие, отрадное явление в богатой жизни советского общества! Напоминанием об этой реальности мне и хотелось бы завершить работу над книгой. 1968-1982 гг.