Василий Иванович Смирнов. Зина Портнова


     Повесть


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.И.Смирнов. "Зина Портнова"
     Издательство Воениздат, Москва, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 21 октября 2001
     ---------------------------------------------------------------------


     Книга  посвящена  юной  героине  Великой  Отечественной  войны  -  Зине
Портновой, удостоенной звания Героя Советского Союза.
     Автор  собрал  большой материал о  маленькой подпольщице,  ее  родных и
близких,  сумел  правдиво рассказать о  короткой,  но  яркой жизни Зины,  ее
участии в борьбе с фашистскими захватчиками.


     Оглавление

     Первая часть. Среди юных мстителей
     Вторая часть. В партизанском отряде
     Эпилог



        ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

        СРЕДИ "ЮНЫХ МСТИТЕЛЕЙ"


     Глава первая

     Зина проснулась от  шороха.  Приоткрыв глаза,  увидела,  как  сестренка
Галька, с которой они спали в сенях, вылезла из-под одеяла, осторожно прошла
по коридорчику и, звякнув щеколдой, бочком проскользнула за дверь.
     "Куда это она?" -  тревожно подумала Зина, окончательно проснувшись, и,
быстро накинув халатик, тоже выбежала на усадьбу.
     Вокруг ни души. Ранняя зорька чуть позолотила верхушки тополей и лип на
короткой  деревенской улочке,  полого  спускающейся к  реке.  Обильная  роса
словно сединой покрыла луговину.  Зина не  сразу заметила сестренку.  Галька
стояла  неприметно возле  тына,  босая,  с  распущенными волосами,  в  одной
короткой  рубашонке,  и,  протянув ручонки  в  сторону,  откуда  поднималось
солнышко, разговаривала.
     "С кем это она?" -  Зина,  едва слышно ступая, подошла ближе и услышала
жалобно-плаксивый Галькин голосок:
     - Живем мы  у  бабушки...  Но  здесь немцы!  Нам  так страшно.  Мама!..
Мамочка!.. Где ты?.. Забери нас отсюда...
     Зина схватила Гальку за руку и,  не говоря ни слова, потащила обратно в
сени.
     - Ложись и спи,  противная девчонка!..  - шепотом строго приказала она,
когда  озябшая  Галька  послушно  юркнула  под  одеяло.  -  Больше  меня  не
тревожь... Разбудила в такую рань. И без тебя так тошно, что жизнь немила. -
И,  не выдержав,  сама расплакалась,  обняла и крепко поцеловала "противную"
девчонку,  дороже,  милее которой для  Зины теперь на  белом свете никого не
было.
     Казалось, целая вечность прошла с тех пор. как они застряли у бабушки в
деревне, а Галька отчаянно тоскует, рвется обратно в Ленинград.
     Галька,  свернувшись калачиком,  вскоре заснула. На ее светлых ресницах
застыли слезинки.  А  Зина заснуть уже больше не могла.  По улице с  шумом и
треском  проехала  одна   машина,   другая...   послышалась  немецкая  речь,
прозвучала автоматная очередь... И снова все стихло.
     Стреляют... убивают... И так каждый день.
     Зина лежала закрыв глаза рядом с  сестренкой на тощем,  набитом соломой
тюфяке,  а  в  памяти  оживало  недавнее  прошлое,  казавшееся теперь  таким
далеким.  Вот  она,  веселая,  счастливая,  сбегает  со  школьного  крыльца.
Кружевной  воротничок  ее  синего  ученического халатика  подхвачен  красным
галстуком, в пепельные косички вплетены красивые банты. Вслед за ней, прыгая
через ступеньку, спускаются оживленные, веселые одноклассницы.
     Над  головой теплое солнышко,  а  вокруг молодая яркая зелень деревьев.
Позади седьмой класс.  Они уже почти взрослые. Осенью восьмиклассников будут
принимать в комсомол. А впереди летние каникулы...
     У  перекрестка подружки неохотно расстались.  Зина направилась по своей
тихой, малолюдной Балтийской улице, размахивая портфелем, улыбаясь встречным
от переполнявшей ее радости.
     Вот  и  небольшой трехэтажный дом  под  номером  24.  У  подъезда  Зина
замедлила шаги и присела на лавочке, рядом с полуслепой старушкой.
     - Отдыхаете, бабуля?.. Может, вас проводить домой?
     - Спасибо, Зиночка, спасибо, милая. Я только что вышла...
     Зина погладило взъерошенного кота, растянувшегося на ступеньке крыльца.
     - Греешься на солнышке,  Митька?.. Грейся, грейся, беспризорник ты мой.
Наверно, тебя сегодня и не покормили. Подожди, я тебе что-нибудь вынесу... -
И тут же строго пожурила воробьев,  затеявших шумную, пискливую потасовку на
тополе: - Ну чего вы раскричались, драчуны? Митька же на вас поглядывает.
     Поднявшись к себе на третий этаж, Зина тихонько отперла входную дверь и
остановилась на  пороге  комнаты.  Галька  не  слышала,  как  вошла  сестра.
Усевшись,  поджав ноги,  на диване, она тормошила свою большую куклу Ольгу -
"учила читать".
     - Какая  буква?  -  строго  вопрошала  Галька.  -  А  это  какая?  -  И
притворно-горько  вздыхала:  -  Почему ты  такая  бестолковая?  Беда  мне  с
тобой...
     Вскинув голову с бронзовыми кудряшками,  Галька наконец заметила Зину и
бросилась к ней, кубарем скатившись с дивана:
     - Что принесла?.. Похвальную грамоту дали?
     Прыгая вокруг сестры,  Галька засыпала ее  вопросами.  Зина положила на
стол табель и грамоту за успехи в учебе.
     Галька не умела еще читать,  но сразу же поняла,  что сестра,  как и  в
прошлом году, отличница.
     - А  это  почему  же  не  с  круглой  буквы  начинается?  -  придирчиво
осведомилась она,  ткнув  пальцем в  оценку,  непохожую начертанием букв  на
остальные.
     - "Хорошо" по русскому языку...  Не дотянула до "отлично",  - вздохнула
Зина.
     - А когда меня записывать в школу поведешь?.. Маме ведь некогда, она на
работе.
     - Тебя уже записали.
     ...  За стеной раздался резкий выстрел.  За ним - другой. Зина в испуге
вскочила с постели.  Прильнула к щели бревенчатой стены. Мимо избы по дороге
прошли немцы,  громко и отрывисто разговаривая. Они вели двух арестованных в
солдатских  гимнастерках,  очевидно  окруженцев,  и,  видимо,  развлекались,
стреляя в воздух.
     Мучительная,  страшная  действительность,  от  которой  опять  защемило
сердце.  Зина  с  трудом заставила себя  снова  мысленно вернуться в  родной
Ленинград.  Тогда,  в  первый  день  школьных каникул,  она  пошла  вместе с
девчонками к  Нарвским  воротам.  Здесь  находилось огромное  здание  Дворца
культуры.  Во Дворце Зина часто заглядывала в детскую библиотеку. Читать она
очень любила, особенно книги о гражданской войне, о подвигах и путешествиях.
Пожалуй, не менее страстным ее увлечением был балетный кружок, в котором она
занималась уже второй год.
     - Из тебя может получиться балерина, - хвалили ее зимой девчонки, когда
она успешно исполнила свою роль в детском балете "Аистенок".
     Звенели трамваи,  мчались машины -  было  шумно и  людно,  а  девчонки,
сгрудившись стайкой, шли по тротуару, заглядывая в витрины магазинов, толкая
друг друга и  дурачась.  Тараторили о всякой всячине и,  главным образом,  о
пионерском лагере.
     Обычно Зина ездила летом с сестренкой и матерью к бабушке в Белоруссию.
И теперь она больше всех радовалась предстоящей лагерной поездке.
     - Давайте продумаем,  чем мы в  лагере будем заниматься?  -  предложила
она.
     - Будем в  лес ходить!..  На речку,  купаться!..  Землянику собирать!..
Цветы... В кружки запишемся, - отвечали Зине сразу несколько голосов.
     А  на  следующий день  все  радужные Зинины планы  летнего отдыха разом
рухнули. Под вечер явилась с работы расстроенная мать и сказала:
     - Переносят мой отпуск - заболела сменщица. Придется тебе, Зина, хочешь
ты или не хочешь, ехать с Галькой в деревню, к бабушке. -
     - Ну вот...  - помрачнела Зина. - Который год я все с ней езжу! - И тут
же осеклась, увидев, как мать строго сдвинула брови.
     Такая же круглолицая,  как и  Зина,  светловолосая,  выглядевшая моложе
своих  тридцати восьми  лет,  Анна  Исаковна относилась к  дочерям строже  и
требовательнее,  чем  отец,  Мартын  Нестерович,  работавший  крановщиком на
Кировском заводе.
     Зина в этот день едва дождалась, когда он придет с работы. Ей казалось,
отец слишком долго умывался на кухне.  Слышно было, как он плескался водой и
отфыркивался.   Вернулся   в   комнату,   вытираясь   полотенцем.   Высокий,
черноволосый. С добродушной улыбкой оглядел домашних.
     - Что все такие унылые? Какая муха вас укусила?
     - Мне отпуск не дают. Вот и решаем, как нам быть с Галькой?
     Мартын Нестерович задумался.
     - Я бы с удовольствием поехал сам с ребятами,  половил бы рыбу в Оболи,
походил по грибы... Но у меня отпуск осенью.
     Несколько минут царило тягостное молчание.
     - Ладно,  мама,  -  наконец  произнесла Зина,  тяжело  вздохнув,  -  не
расстраивайся,  раз надо, я поеду в деревню с Галькой. - Она подошла, обняла
и поцеловала мать.
     - Вот и хорошо!..  Вот и хорошо!.. - запрыгала Галька, очень довольная,
что с ней поедет Зина, и, не обращая внимания на хмурое лицо старшей сестры,
повисла у ней на руке.
     - Смотри в деревне меня слушайся, а то сразу обратно уеду... - строгим,
учительским тоном предупредила Зина.
     Вечером она не пошла к подругам,  осталась дома. Перебирала свои книги,
тетрадки  -  приводила  в  порядок  этажерку.  Машинально  вытирая  пыль  со
статуэтки, небольшой фарфоровой лыжницы - награды за первое место в школьных
лыжных  состязаниях,  Зина  с  грустью  думала,  какой  предстоит трудный  и
неприятный разговор с девчонками. Можно представить, какой они поднимут шум,
как станут упрекать, что она - староста класса - не едет в лагерь, так легко
уступает своим домашним и отделяется от отряда.
     Последний день в Ленинграде пролетел незаметно в дорожных сборах. Мать,
поездив с  Зиной за  необходимыми покупками по  магазинам,  ушла на работу в
вечернюю смену,  предоставив дочерям  самостоятельно решать,  что  возьмут с
собой.
     - Какие мне игрушки брать?  -  спрашивает Галя,  разложив на диване все
свое богатство: куклы, кубики, книжки с картинками.
     - Сама соображай,  ты  же не маленькая,  -  откликается старшая сестра,
занятая своими делами.
     Горка разных игрушек растет на диване.
     - Это что!  Ты все собираешься взять?  -  ужасается Зина. - Пожалуй, ты
всю  квартиру заберешь!  -  И  она  решительно отодвигает Галькины игрушки в
сторону. - С ума сойти! - ворчит она сердито. - Ничего лишнего нельзя брать,
понимаешь? Мы не на вечность же едем в деревню, а только на лето... - И Зина
снова  погружается в  сборы,  однако одним  глазом все  же  следит теперь за
Галькой.
     - Возьму Ольгу,  - решает Галька, отобрав из кучи игрушек самую большую
куклу  с  льняными  кудряшками,   в  ярко-зеленом  платье,  и  обращается  к
оставшимся плюшевым и  резиновым зверюшкам:  -  Скучать не  будете?  Я  ведь
ненадолго, на лето. Скоро вернусь...
     - Ты что, и Ольгу забираешь? - снова восклицает Зина.
     - Она не сможет без меня. Она же не выживет, - начинает хныкать Галька.
     - Выживет,   прекрасно  выживет...   Она  хоть  отдохнет  без  тебя,  -
откликается Зина.
     - Она же здесь зачахнет, - повторяет запомнившиеся слова матери Галька.
- Ольге необходим деревенский воздух. Она же малокровная.
     Все же Зина настояла на своем: большую куклу отложили в сторону.
     А  вечером  Зинины  одноклассницы  собрались  снова.   Веселой  гурьбой
втиснулись в переполненный трамвай и поехали на набережную к Зимнему.  Здесь
было многолюдно. Казалось, что все школьники и студенты высыпали сюда в этот
теплый  и  светлый  июньский  вечер  -  толпились возле  массивных гранитных
парапетов,  любовались широкой  полноводной Невой.  Слышались  песни,  звуки
гитары.
     Как-то получилось,  что Зина и Сережа Есин, ее одноклассник, отделились
от ребят: оживленно разговаривая, ушли вперед и затерялись в людской массе.
     Сережу  Есина  Зина  считала  интересным человеком.  Ей  нравилось  его
сходство с поэтом Есениным созвучием имен и внешностью, но главное - Сережка
любил поэзию и,  по  тайным сведениям девчонок,  сам сочинял стихи.  Он  мог
совершенно неожиданно прервать разговор,  остановиться и, запрокинув голову,
начать декламировать.  Так поступил он и теперь.  Внезапно взметнув руку,  с
увлечением произнес:

     Гуляет ветер, порхает снег.
     Идут двенадцать человек.
     Винтовок черные ремни,
     Кругом - огни, огни... огни.

     - Знаешь откуда?
     - Ну  еще  бы...  -  ответила  Зина.  -  Блок!  А  почему  тебе  сейчас
вспомнились эти строки?
     - А  ты знаешь...  Мне кажется,  "Двенадцать" шли тогда,  в  ноябрьский
вечер, по этой же самой набережной.
     - Ты так думаешь?
     - Уверен.
     - Сереженька,   а   ты  теперь  не  можешь  прочесть  что-нибудь  свое?
Пожалуйста.
     - Хорошо,  прочту.  Только ты никому не говори и не смейся. Ладно? - И,
пристально посмотрев на Зину, он решился прочесть:

     У тебя глаза что зори.
     И сама ты - цвет.
     Расскажи, в каком же поле
     Родилась на свет...

     А когда закончил чтение, смущенно прошептал:
     - Это я посвящаю тебе...
     И  тут случилось то,  чего Зина и  сама от  себя не ожидала.  В  порыве
нежной благодарности она обхватила Сережину голову и  поцеловала его в губы.
Первый раз в жизни поцеловала мальчишку,  сама поцеловала.  И, покраснев как
кумач, потупившись, спросила:
     - Ты не сердишься?
     - Не сержусь, - ответил Сережа и умолк, однако глаза его сияли.
     Прервать это неловкое молчание Сережка решил своеобразно:  он кинулся к
цветочной клумбе и спросил:
     - Хочешь, я тебе сорву?
     - Что ты... - испугалась Зина. - Разве можно...
     - А какой твой самый любимый цветок?
     - Ромашка, - отозвалась Зина.
     - Но ромашек здесь нет, это же не садовый цветок, а полевой...
     - Поэтому и любимый, что полевой.
     - А почему?
     - Почему да почему...  Ну...  у  ромашки такие белоснежные лепестки,  а
посредине - солнышко. Ромашка даже ночью светится, не веришь?
     - Ты фантазерка... А хочешь, я тебя тоже буду звать Ромашкой?
     - Сегодня?
     - Нет, всегда. - И, осмелившись, Сережка осторожно взял ее за руку.
     Зина своей руки не отняла.
     ...  Особенно ярко  в  память врезался какой-то  тревожный,  суматошный
отъезд.
     Обычная  сутолока  на  Витебском  вокзале,   где  семью  Портновых  уже
поджидала родная сестра Анны Исаковны -  Ирина со своими сыновьями Ленькой и
Нестеркой.
     Перед отъездом договорились, что Зина с Галькой и тетя Ира с мальчиками
не сразу поедут к бабушке на Витебщину, а вначале в город Волковыск, где муж
тети Иры работал начальником вокзала.  Побыв с  неделю в Волковыске,  Зина с
Галей должны будут уже одни отправиться к бабушке в деревню.
     - Воли  ты  девчонкам не  давай,  -  напутствовала Анна  Исаковна  свою
сестру, а Зине наказывала: - За Галькой поглядывай...
     - Слушайся Зину, - в свою очередь напоминал Гале отец.
     Подошло время отправления поезда. На перроне возле окна вагона остались
только Мартын Нестерович с  женой.  Не  выдержав,  Зина сорвалась с  места и
выскочила на перрон.
     - Мамочка!.. Приезжай скорее... - попросила она, крепко обнимая мать.
     - Меня вот так не просит,  -  шутил отец,  тихонько посмеиваясь в  свои
черные усы.
     - Иди, Зиночка, иди, а то поезд тронется! - волновалась мать.
     Зина все медлила.  Со  слезами на глазах она переводила взор с  отца на
мать.
     Тронулся поезд.  Зина,  в последний раз крепко обняв и поцеловав отца и
мать,  на глазах у  которой тоже навернулись слезы,  уже на ходу вскочила на
подножку вагона и, обернувшись, замахала рукой...
     В Волковыск приехали в полдень двадцать первого июня. Вечером гуляли по
улицам города,  долго не ложились спать.  А утром на рассвете все проснулись
от воя самолетов, грохота взрывавшихся бомб. Началась война!..
     Когда  Зина  выбежала  из   дому  на   улицу,   там   творилось  что-то
невообразимое. Все стремились поскорее уехать из объятого пламенем, в клубах
черного дыма города.  Только в сумерках,  когда подали состав, мужу тети Иры
удалось с трудом втиснуть в вагон своих гостей.  Поезд уже был битком набит,
а народ все пробивался, лезли не только в двери, но и в окна.
     В  Минск  поезд  пришел утром  и  попал под  налет вражеских самолетов.
Кругом  рвались  бомбы,  горели  строения,  оглушительно стреляли зенитки...
Крики,  плач, вой... Вагон, в котором ехала со своими Зина, не пострадал, но
несколько других из  их  состава сгорели...  После  отбоя  воздушной тревоги
уцелевшие вагоны прицепили к другому составу, и поезд, часто останавливаясь,
пошел дальше на восток.
     Сменялись за  окном полустанки.  По  проселочным дорогам,  над которыми
висели облака густой пыли, двигались тракторы, комбайны, грузовики, подводы,
шли  люди...  Лишь  на  третьи  сутки  их  поезд  дотащился до  Орши  и  там
окончательно  застрял.   До   Витебска   пришлось   добираться   на   разных
железнодорожных составах,  то  и  дело  попадавших  под  бомбежку  вражеских
самолетов.
     В  Витебске движения по  железнодорожным магистралям уже не  было.  Они
попали в  город  как  раз  во  время налета.  С  оглушающим ревом пикировали
вражеские "юнкерсы" с  черными крестами на  крыльях,  на вокзальные строения
падали бомбы...  Рушились здания...  Поспешно разбегались люди...  Слышались
крики,  стоны...  Когда  налет  кончился,  Зина  с  ребятами долго  сидела в
привокзальном сквере на  своих вещах,  с  тревогой поглядывая на  солнечное,
безоблачное небо.  А тетя Ира, в измятом, полуразорванном платье, с небрежно
скрученными в  валик на затылке волосами,  в  стоптанных порыжелых ботинках,
без чулок, все еще сновала по станционным путям, забитым эшелонами с военным
грузом и беженцами, пытаясь найти возможность пристроиться с детьми к одному
из них.
     Вернувшись,  она изнеможенно,  вытирая рукавом катившийся по  лицу пот,
сказала:
     - Будем  пешком пробираться в  деревню к  бабушке.  Иного выхода у  нас
нет...
     И,  взвалив на себя вещи,  смешавшись с  толпой таких же беженцев,  они
поплелись  по  шоссе,  в  сторону  Оболи,  которая  находилась  километрах в
восьмидесяти от Витебска.
     На третьи сутки все вздохнули с облегчением: показались знакомые места.
Вот  и  Оболь  -  станционный поселок  с  широкими,  но  короткими  улицами.
Небольшое здание вокзала из красного кирпича.  Неподалеку -  водокачка...  И
совсем рядышком,  за мостом,  над рекой, на пригорке, деревня Зуя, где живет
бабушка Ефросинья Ивановна...  На  углу проулка небольшая,  срубленная еще в
прошлом веке,  почерневшая избушка с  одним  подслеповатым окошком,  другое,
боковое,  глядит на усадьбу.  Ветхий частокол из ивовых прутьев,  на котором
торчат крынки,  а  на  дощатом крылечке...  стоит седая худощавая старушка в
длинной  темной  юбке  и,  прищурив  глаза,  вглядывается  в  приближающихся
пешеходов, навьюченных узлами.
     - Бабушка!.. - первая с криком бросается к старушке Галька и повисаст у
ней на шее.
     Зина,  не  дойдя до  крыльца,  сваливается на  завалинку -  уже нет сил
стоять на ногах.
     К  удивлению Зины,  на  крыльце  показалась долговязая фигура  старшего
брата Анны Исаковны и тети Иры -  дяди Вани. За ним выбежала черненькая, как
цыганочка, маленькая девочка в коротком голубом платьице с куклой в руках.
     Незадолго до  начала войны дядя Ваня с  младшей дочкой -  четырехлетней
Любочкой - тоже приехал из Ленинграда провести отпуск в Зуе.
     - Иван,   а  мы  думали,  ты  уже  в  Ленинграде!..  -  отдышавшись,  с
недоумением воскликнула тетя Ира.
     - Задержался...  Любочка прихворнула,  - ответил он с виноватой улыбкой
на худощавом,  с  нездоровым румянцем лице,  словно бы оправдываясь.  -  Все
откладывал отъезд со дня на день. Завтра обязательно уеду.
     - Опоздал... - кратко бросила брату тетя Ира. - Поезда на Ленинград уже
не ходят.
     ...  Не в  силах больше заснуть,  Зина в  полудреме лежала с  закрытыми
глазами. Рядом чуть посапывала крепко уснувшая Галька. Малышка... Она еще не
понимает всего происходящего! Не понимает страшного, что случилось с ними...
     Дом начал пробуждаться.  Первой,  как всегда,  встала бабушка. По своей
старческой привычке закряхтела,  заохала.  И  вскоре с  небольшим ведерком в
руках прошла через сени,  спустилась по ступенькам во двор. И там послышался
ее голос:
     - Вставай, родимая!.. Вставай!.. Стой!.. Не маши хвостом...
     Зазвенели струйки молока о ведро.
     Подоив   корову,   бабушка  стала   растапливать  печку,   теперь   уже
разговаривая с  кошкой,  урчавшей над  блюдцем с  молоком.  Немного спустя в
сенях появилась тетя Ира в пестром ситцевом халатике.  Слегка пошатываясь от
сна,  с  полотенцем в  руках,  она  пошла  умываться.  Проснулся спавший  на
сеновале дядя  Ваня.  Стали  подавать голоса  и  ребята:  Ленька,  Нестерка,
маленькая Любаша.
     Когда вся семья собралась за столом, снова возник мучивший всех вопрос:
как жить дальше?
     - Раз застряли, - рассуждал дядя Ваня, держа на коленях Любочку, - надо
сидеть на месте.
     - И умирать тоже будем здесь,  на месте?  - с горькой усмешкой спросила
брата тетя Ира.
     - Что же ты предлагаешь? Какой выход?
     - Был выход...  -  Не сдержавшись,  она заплакала:  - Говорила я, нужно
немедленно уходить...
     Тете Ире теперь казалось, что стоило тогда, в первый день, им тронуться
в путь - и они сумели бы вернуться в Ленинград.
     - Глупо ты рассуждаешь! - пресек спор дядя Ваня и вышел из-за стола.
     Зина сидела,  низко опустив голову, кусая губы. Сколько же раз тетя Ира
будет вспоминать и попрекать дядю Ваню в том,  что они здесь застряли!  Хотя
он,  по существу, ни в чем не виноват, а скорее уж виновата она, Зина, - это
она удержала всех!
     А  случилось это так.  На второй день их жизни в деревне стали решать -
оставаться ли у бабушки, пока события прояснятся окончательно, или, влившись
в поток беженцев,  не медля,  уходить пешком дальше, в сторону Ленинграда. В
избе на полу лежали узлы с вещами, на узлах сидели, прижимаясь друг к другу,
Галька и  смуглолицая Любочка,  внимательно прислушиваясь к тому,  о чем так
громко спорят взрослые.
     Тетя Ира и Зина стояли на том, чтобы немедленно уходить.
     - Отдохнули немного -  и в путь...  - настойчиво предлагала тетя Ира. -
Не будет попутного транспорта, пешком пойдем.
     Дядя Ваня с решением медлил.
     - Пешком мы  всегда сможем уйти...  -  рассуждал он.  -  Никто  нас  не
задержит.  Но нужно все предварительно точно узнать,  продумать.  Уйдем, все
бросим, а завтра, может, поезда пойдут... - развел он свои беспалые руки.
     Контуженный во время финской войны,  он отморозил пальцы рук,  и  мысль
идти пешком и нести на себе маленькую Любочку и вещи страшила его.
     - Ах как жаль, что не уехал в первые дни! - снова сокрушался он. - Ведь
вот,  как на грех, тогда Любочка прихворнула, да я был уверен, что немцев не
допустят до Витебска.
     В их разговоры не вмешивалась только баба Фрося - так звали ребята свою
бабушку.  Казалось,  всецело  поглощенная хозяйственными заботами,  она  все
время суетилась,  то  выходя из  избы,  то возвращаясь обратно с  ведром или
чугунком.
     - Не хочешь идти пешком, так надо искать подводу, - продолжала убеждать
брата тетя Ира.  -  Не понимаю тебя,  Иван...  Чего мы медлим,  ждем?  - уже
кричала она.
     - Да-а,  застряли мы...  -  растерянно бормотал он, нервно шагая взад и
вперед по избе.  И наконец решительно высказался:  -  Подождем до утра. Утро
вечера мудренее. Завтра со свежими силами двинемся в путь.
     Зина не утерпела и побежала на шоссе, проходившее рядом с деревней. Там
стоял сплошной гул. В одну сторону шли беженцы, двигались машины и подводы с
эвакуированным имуществом.  Навстречу им шли военные машины с боеприпасами и
красноармейцами.  Возле  дороги  на  обочине канавы  лежали скрюченные трупы
погибших при бомбежке.  На перекрестке толпились люди...  Кричали,  плакали,
ругались...  В  этой  людской сумятице нельзя было  ничего понять.  Зина уже
собиралась вернуться домой, как ее сзади окликнули:
     - Зинка!
     Перед  ней  стоял в  рваной куртке,  заношенных серых брюках двоюродный
брат Илья -  темноволосый сероглазый паренек,  он был всего лишь на два года
старше Зины.
     Зина  радостно бросилась к  нему.  Они  обнялись.  Зина торопливо стала
рассказывать,  как попала в  Зую.  Но  разговор их  прервала незнакомая Зине
круглолицая девушка, торопливо шагавшая по тропинке.
     - Пошли  скорее  в  школу!  -  окликнула  она  Илью.  -  Там  все  наши
собираются.
     И он заспешил к ней, кивнув Зине:
     - Увидимся.

     Зина вернулась домой в  еще более подавленном состоянии.  У  крыльца на
нее  настороженно глядел дородный петух  Иванушка,  как  его  в  свое  время
окрестила Зина,  горделиво щеголявший своим  золотисто-черным  оперением,  с
мясистой королевской короной на голове.
     - Ничего у меня нет,  Иванушка,  -  развела руками Зина.  -  Не до тебя
теперь. Застряли мы... Не можем домой вернуться.
     В  избе  стояла кутерьма,  на  неподметенном полу  лежали неразобранные
вещи, валялись обрывки бумаги, какие-то тряпки.
     Отчаявшись найти  какую-нибудь попутную машину или  подводу,  тетя  Ира
раздобыла  где-то  у  соседей  тележку-тачку  на  низких  колесах  и  теперь
прикидывала с дядей Ваней, как лучше приспособить ее.
     - Возьмем с собой только продукты да самое необходимое, - говорила она.
     Бабушка по-прежнему, словно не слыша их разговоров, хлопотала у печки.
     И  вдруг за  окном слабо звучавшая ночью на  западе канонада усилилась.
Где-то  совсем  близко  послышались взрывы,  загрохотали орудия.  Все  стали
связывать узлы, засуетились: надо уходить, пока не поздно...
     - Тебе, мать, помочь что собрать?.. - обратился дядя Ваня к бабушке.
     - Никуда я не пойду...  - Бабушка присела на лавку. Слезы потекли по ее
морщинистым дряблым щекам. - Лучше дома помирать, чем на дороге...
     Все  в  растерянности смотрели  на  Ефросинью Ивановну,  только  теперь
спохватившись,   что   в   суете   сборов   забыли  спросить:   согласна  ли
восьмидесятилетняя бабушка уходить с  ними?  в  состоянии ли она решиться на
такой шаг?
     - Мы тебя силой не тянем...  -  с  мольбой и страданием смотрел на мать
дядя Ваня.  - Ты пойми, не можем мы тебя бросить на произвол судьбы... - Его
голос срывался от волнения.
     Сердце  Зины  сжималось от  мучительной жалости,  от  щемящей  тревоги.
Казавшееся таким  простым решение немедленно уходить вдруг обернулось другой
стороной: они все молодые, способны ехать и на подножке вагона, идти пешком,
тащить на спине и на плечах свои вещи.  Но такая старенькая бабушка Фрося не
выдержит - свалится и умрет по дороге.
     В  избе с  низким закопченным потолком было сумрачно и  душно от  жарко
натопленной печи,  пахло хлебом, который сегодня спозаранок напекла бабушка.
Самовар на столе уже остыл, к нему так и не прикоснулись.
     - Как же нам теперь? - растерянно спрашивала заплаканная тетя Ира.
     - Вы уходите!..  -  вскрикнула Зина и запнулась.  -  Возьмите с собой и
Гальку...  А я... я... здесь останусь. - На глазах ее заблестели слезы. - Не
любите вы бабушку! - вдруг вспыхнув, с вызовом бросила она родным.
     Безнадежно махнув рукой, дядя Ваня, согнувшись, вышел из избы.
     В  эту ночь в  избе Ефросиньи Ивановны почти никто не  спал.  А  наутро
возник новый план. Зина вместе с дядей Ваней ушли в соседнюю деревню Мостище
к  дальним  родственникам Дементьевым посоветоваться:  нельзя  ли  на  время
военных  действий определить к  ним  бабушку?  С  таким  решением Зина  была
согласна. Не возражала и бабушка.
     Но и  этому плану не суждено было осуществиться.  В  деревне на калитке
Дементьевых висел замок. Окна наглухо забиты...
     - Уехали... Вчера эвакуировались на лошади, - сообщила соседка.
     - На  лошади...  -  упавшим  голосом  машинально  повторил  дядя  Ваня,
опускаясь на ступеньки крыльца.
     Усталые и  растерянные возвращались они в Зую.  А вокруг мирно зеленели
поля.  По  краям дороги желтели одуванчики.  В  парном после дождя солнечном
воздухе  ощущался непрерывный звон:  слышался стрекот кузнечиков,  гудели  и
жужжали шмели  и  осы,  на  своем  языке  разговаривали неутомимые труженицы
пчелы. Зине хотелось закрыть глаза, выбросить все тревоги из головы, а потом
открыть и  убедиться,  что никакой войны нет.  Что это только сон.  Тяжелый,
кошмарный...
     Едва они вошли в деревню,  сразу почувствовали неладное. Вокруг мертвая
тишина.  На деревенских проулках ни души,  а  проселочная дорога и  луговина
возле изб запорошены куриными и утиными перьями.
     - Слава богу, уцелели! - бросилась к ним на крыльце бабушка и испуганно
перекрестилась.  -  В  деревне были немцы!  Не заходили к  нам.  Только всех
курей, супостаты, половили, перестреляли.
     Показалась белая  как  полотно тетя  Ира.  Вслед  из  чулана  выскочили
ребята.
     - Боимся выходить, - призналась она.
     Мальчишки принялись рассказывать,  как на дороге появились со скрежетом
и грохотом немецкие легкие танки.
     - С черными крестами на броне,  - наперебой говорили Ленька и Нестерка.
- А за танками, на двух транспортерах, - пехота.
     - Из избы мы не выглядывали,  боялись, - остановила сыновей тетя Ира. -
Они недолго пробыли в деревне.  Ловили и стреляли на улице кур,  уток.  Но в
избу к нам не заходили.
     - Слава  богу,  не  заглянули...  -  вторила ей  напуганная бабушка.  -
Уехали...
     - Что  же  делать?!  Что  делать?  -  растерянно плюхнувшись на  лавку,
бормотал ошеломленный таким крутым поворотом событий дядя Ваня.
     Тетя  Ира  предложила  закопать  в   подполе  наиболее  ценные  вещи  и
документы.
     - Может быть, не найдут, - неуверенно сказала она, спускаясь в подпол.
     Вслед за ней спустился и дядя Ваня.

     Когда  Зина  с  сестренкой вышла на  усадьбу,  в  деревне было  тихо  и
безлюдно. Только с шоссе доносился гул машин.
     - Смотри, - дернула сестру за платье Галька.
     Из картофельной борозды,  пугливо озираясь,  вылезло какое-то странное,
взъерошенное существо.
     - Иванушка... - прошептала Галька, едва узнав своего любимца.
     Полузадушенный и полуощипанный петух с жалобным,  хриплым клекотом стал
созывать  свое  семейство.  Не  сразу  на  его  призыв  откликнулась  только
молоденькая рябая курочка,  да  из-под  сарая вышли белые,  как  одуванчики,
малыши-цыплята, но без наседки.
     - Зиночка!  -  окликнул кто-то из-за тына,  и тут же над ним показалась
черноволосая голова соседки Нины Азолиной. - К вам немцы не заходили?
     - Нет, а к вам?
     - Тоже нет... Слава богу!..
     Раньше,  когда Зина приезжала к  бабушке,  она  часто забегала к  своей
ровеснице -  веселой и  боевой Нине.  Вместе они  ходили на  реку  купаться,
играли в волейбол.
     - Ты боишься?..
     - Очень!
     - Я тоже...  -  призналась Нина. - Говорят, гитлеровцы на северо-западе
замкнули кольцо окружения. Уже обратно возвращаются беженцы.
     ...  В  этот же день в деревне появилась новая воинская часть врага.  В
окно Зина видела, как солдаты заполонили улицу.
     "Может быть,  к нам не придут..." -  со слабой надеждой думала Зина, но
ошиблась.  В сенях что-то загремело,  распахнулась дверь,  и в избу ввалился
долговязый солдат в  серой пилотке с  металлическим орлом,  в измятом кителе
мышиного цвета,  с автоматом на груди.  Оставив дверь открытой, он, ни слова
не говоря и  будто никого не замечая,  проследовал на кухню,  стал шарить по
полкам.  Нашел в  корзиночке яйца,  кусок сала,  все это выгреб.  Видя,  что
больше поживиться нечем,  так же молча,  ни на кого не глядя, вышел, толкнув
локтем попавшуюся на  пути  бабушку и  громко топая  коваными ботинками.  Он
оставил после себя тяжелый запах табака и давно не стиранного белья.
     Так впервые Зина увидела в лицо заклятого врага советских людей.
     Гитлеровец пришел...  Он  мог сделать с  ней,  с  Галькой,  тетей Ирой,
бабушкой что угодно, и никакой защиты от него не было.
     В этот день Галька больше уже не увидела своего любимца петуха.
     - Немцы Ивана съели,  -  плача, объясняла она потом своей приятельнице,
маленькой Любаше.
     А  Любаша все боялась,  как бы немцы не съели и  старого кота Ушастика,
мирно дремавшего, свернувшись калачиком, на лавке, возле печки.
     Вдвоем с Любашей Галька перенесла кота в лукошке на кухоньку и прикрыла
сверху мешком, уговаривая его не вылезать.
     Теперь ленинградцы и сами старались пореже выходить из дома.
     А  войска  в  деревню  прибывали.  Оккупанты  располагались на  постой,
занимая лучшие избы. В ветхую избу бабушки Фроси немцы, к счастью, больше не
заглядывали.
     Порой  в  деревне  раздавались выстрелы  -  солдаты  стреляли в  собак,
охотились за уцелевшими курами.  Весь вечер до поздней ночи на дороге урчали
тяжелые грузовики, слышалась чужая гортанная речь. Тиликали губные гармошки.


     Глава вторая

     Прошла неделя,  другая... И вот однажды утром, когда семья собралась за
столом,  Галька,  сидевшая у  окошка,  вдруг скатилась с лавки и бросилась к
Зине:
     - К нам полицаи идут... Прячь меня. Я боюсь.
     - Уже...   -   Дядя  Ваня  побледнел.  -  Так  я  и  знал.  -  Высокий,
широкоплечий,  с  темными длинными волосами,  зачесанными назад,  на  первый
взгляд он  казался богатырем,  однако впалая грудь и  болезненный цвет  лица
выдавали съедавшую его чахотку. Тетя Ира кинулась было прятаться в кухоньку,
но дядя Ваня остановил ее,  вскинув свою беспалую руку.  -  Бесполезно... От
них не спрячешься. - И, вынув кисет с табаком, стал закуривать.
     - Не к нам... - успокоил всех Ленька, тоже подскочивший к окну. - Они к
Азолиным пошли.
     Тетя Ира, тяжело вздохнув, снова присела на лавку у стены.
     - Зайдут на обратном пути,  - предположил дядя Ваня, нервно затягиваясь
цигаркой.
     В избе установилось напряженное молчание.
     И  тут,  словно нарочно,  на  середину избы  вылез  Ушастик и,  усердно
облизывая лапу, стал "замывать гостей".
     - Это еще что?! - застонала тетя Ира и вышвырнула кота за дверь.
     Через  несколько минут,  громко топая,  заскрипели под  тяжелыми шагами
половицы в  сенях,  и  в  избу ввалились двое полицаев с  белыми нарукавными
повязками.
     - Здравствуйте!..  Гостей не  ждете?  А  мы вот к  вам пожаловали...  -
заговорил,  видимо,  старший из них,  лет пятидесяти,  темноволосый,  с  уже
тронутыми сединой висками и  потому  особенно резко  выделяющимися смоляными
усами на впалом лице.
     Другой, помоложе, белобрысый, молча осматривался кругом.
     Дядя Ваня освободил место за столом,  пересел в угол, рядом с сестрой и
Зиной.
     - Проводим регистрацию всего населения,  всех трудоспособных, - пояснил
чернявый,  удобно устроившись за столом с тетрадкой и карандашом в руках.  -
Хозяйка дома? - Он оглядел бабушку. - Как зовут? Лет сколько?
     - Ефросинья Ивановна Яблокова,  -  ответила бабушка. - А лет мне со дня
рождения восемьдесят шесть... - И добавила: - Старая уже. Помирать пора.
     - Ничего, поживете еще. Семья у вас большая?
     - Десять сынков и дочек у меня было...  - Она взглянула на дядю Ваню: -
Старшенький... А это... - указала на тетю Иру, - моя младшенькая.
     - Точно отвечай! - грубо прервал ее белобрысый. - Не приписывай чужих к
своему семейству...
     - Эх,  Чиж,  -  пожевав  губами,  с  укоризной  произнесла  бабушка,  -
ничего-то  ты не смыслишь,  хотя и  наш односельчанин.  Надел белую повязку,
нацепил кобуру, а как был недотепой, так и остался. Кого же я приписываю-то?
     Белобрысый,   которого  бабушка  назвала  деревенским  прозвищем,  было
вспыхнул,  схватился за  кобуру револьвера,  но  под  успокаивающим взглядом
другого полицая остыл.
     Зина  удивилась.  Бабушка  держалась  с  полицейскими  очень  свободно,
очевидно нисколько не боясь их. А Зина очень боялась. Она впервые так близко
видела этих предателей и старалась понять: что же это за люди?
     Теперь черноусый полицейский глядел на дядю Ваню.
     - Как звать?
     - Иван Яблоков, - неохотно пробурчал дядя Ваня.
     Полицейский, записав, выжидающе глядел на него.
     - Сорок  два  года...  -  добавил дядя  Ваня,  положив на  колени  свои
изувеченные руки.
     Зина не  сомневалась,  что  полицейский спросит,  где дядя Ваня потерял
пальцы. Но полицейский, только мельком взглянув на его руки, сделал какую-то
отметку в своем списке и уже строже спросил:
     - Вы же не местный? Откуда прибыли?
     - Как же не местный!..  -  заспорил дядя Ваня.  -  Здесь,  в деревне, я
родился и вырос...  -  Из Ленинграда приехал с дочкой,  к матери, на лето. И
вот... застрял.
     - А где в Ленинграде работали?
     - На машиностроительном заводе.
     - На Путиловском? - вдруг переспросил другой полицейский.
     Очевидно, кто-нибудь из соседей уже сообщил им.
     - Кажется,  так  раньше  назывался,  -  слегка  растерявшись,  неохотно
признался дядя Ваня.
     - Ты говори правду,  -  предупредил его Чиж,  - ежели преждевременно на
тот свет не хочешь попасть.
     - Я и говорю правду.
     - Кто в Ленинграде остался?
     - Жена и две дочери-школьницы,  -  ответил дядя Ваня, тяжело вздохнув и
крепче прижимая к себе Любочку.
     Записав дядю Ваню, усач полицейский обратился к тете Ире:
     - Ваша фамилия, красавица?
     - Ирина Езовитова, - заметно волнуясь, ответила тетя Ира.
     - Сколько лет?
     - Тридцать четыре.
     Усач полицейский не  зря  назвал тетю Иру  красавицей.  Среднего роста,
стройная,  со  слегка  изогнутыми бровями,  с  длинными густыми темно-русыми
волосами,  лежавшими волнами  на  плечах,  а  теперь  небрежно собранными на
затылке,  она  выглядела значительно моложе своих лет  и  была  очень хороша
собой.  Зина отметила про себя,  что тетка умолчала о том, что из Ленинграда
она не сразу попала к бабушке в деревню. На вопрос о муже и месте его работы
ответила неправду,  заявив,  что  муж беспартийный,  остался в  Ленинграде и
работает бухгалтером в торговой организации.
     Года своим детям почему-то немного убавила. Старшему Леньке, сказала, -
десять, а Нестерке - восемь.
     - Смотри  говори точно,  -  предупредил Чиж,  подметив,  что  тетя  Ира
отвечает не совсем уверенно. Он сидел развалясь, все время курил, ежеминутно
сплевывая на пол. Сапоги его воняли дегтем, а от самого разило потом.
     Тетя  Ира  сделала  возмущенное  лицо,  недовольно  вздернула  покатыми
плечами.
     "Все же тетя Ира хитрее своего брата", - подумала Зина.
     Полицейский,  оставив тетю Иру в покое,  что-то записал в свою тетрадь.
Зина  еще  более насторожилась.  Усач  полицейский,  прищурив глаза,  теперь
глядел на нее.
     - А тебе, дочка, сколько лет?
     Зину так и передернуло от слова "дочка".
     - Четырнадцать,  - сквозь зубы неохотно ответила она, не зная, говорить
ли ему правду.
     - Тоже из Ленинграда?
     - Да...
     Полицейский, доброжелательно глядя на Зину, вкрадчиво спросил:
     - Комсомолка?
     - Нет.
     - Служивый, а служивый, - вдруг вмешалась в разговор бабушка, - ты наш,
местный, али приезжий?
     - Приезжий, из Полоцка, - ответил усач, недоуменно глядя на бабушку.
     - Кончай...  Нечего тут рассусоливать!  -  сердито бросил Чиж и,  шумно
поднявшись, вышел из избы.
     Усач, медля вставать из-за стола, предупредил:
     - Никто из вас,  зарегистрированных,  под угрозой сурового наказания не
имеет  права  покидать  или  менять  свое  местожительство.   -   И  тут  же
"посоветовал" дяде Ване и  тете Ире  поскорее устраиваться на  работу.  -  В
противном случае,  как не связанных с  сельским хозяйством и нездешних,  вас
отправят в Германию, - предупредил он.
     - Чувствительно благодарим,  -  вежливо отозвался дядя  Ваня,  приложив
руки к груди.
     Зину покоробили и его жест, и какие-то чужие, неискренние слова.
     - Посторонних чтобы никого не  пускать ночевать!  За каждого случайного
ночлежника голову потеряете. С партизанами тоже никаких связей не иметь!
     - Сами  понимаем,   -   покорно  отозвался  дядя  Ваня,   склонив  свою
длинноволосую голову набок и снова приложив руки к груди.
     Подчеркнутая покорность дяди  Вани,  тон  голоса,  выражение  его  лица
крайне удивили Зину. Таким он, кажется, раньше не был.
     - Горюнович! - послышался за окном голос белобрысого.
     - Сейчас иду,  -  отозвался усач,  убирая свою тетрадь и  вылезая из-за
стола.  -  Ну,  живите,  не  унывайте,  -  почему-то  счел  он  своим долгом
подбодрить присутствовавших.
     Когда полицейский ушел, дядя Ваня, закуривая самокрутку, сердито бросил
ему вслед:
     - Разговорчивый фараон.  Жизнь веселит.  Впасть теперь получил. - И тут
же пояснил: - Фараонами мы городовых в царское время звали.
     - Может,   не  все  они  звери,   -  отозвалась  тетя  Ира.  -  С  виду
доброжелательный, разговорчивый...
     - Пока в руки к ним не попадешь, - уточнил дядя Валя. - Вот его спутник
сразу  виден.   Наплевал,  нагадил.  А  этот...  маскируется  под  добрячка.
Скользкий какой-то.  И  нашим,  и  вашим.  -  Дядя Ваня тяжело,  с надрывом,
закашлялся.  -  С этим...  Горюновичем и разговаривать-то не знаешь как. Ухо
востро нужно держать...

     Вскоре после визита полицейских в  избу к  Ефросинье Ивановне Яблоковой
дядю Ваню вызвали в комендатуру гестапо.
     - Ну,  - тревожно спросила тетя Ира, когда, вернувшись домой, дядя Ваня
тяжело опустился на лавку, - зачем вызывали?
     - Допрашивали, не коммунист ли я, чем теперь занимаюсь.
     - А ты что ответил?
     - Сказал как  есть  -  в  партии не  состою.  Показал им  свои руки.  К
счастью,  поверили,  что  производственная травма.  Но  приказали взяться за
посильную работу и назначили бригадиром похоронной бригады. Сказали мне, что
много  теперь  убитых  наших  в  окрестных  лесах,  дожидаются погребения...
Очищайте,  говорят,  окрестные леса от красной заразы. Чтобы ни одного трупа
на земле не лежало. - Дядя Ваня вынул из кармана список бригады, который ему
дали в комендатуре:  -  Одну молодежь включили,  начиная с четырнадцати лет.
Тебя тоже, - кивнул он головой племяннице.
     - Я не пойду, - затряслась Зина. - Я очень боюсь покойников.
     Она   только  теперь  сообразила,   какую   допустила  ошибку,   сказав
полицейским, что ей четырнадцать лет.
     - Глупая...  -  Дядя Ваня с сожалением глядел на племянницу.  - Сама не
пойдешь,  так  заставят или  отправят и  Германию,  церемониться с  тобой не
станут.
     - Не пойду,  не пойду!  -  ожесточаясь, повторяла Зина и в конце концов
расплакалась.
     К ней подбежала Галька и испуганно прижалась.
     Успокаивая рыдавшую Зину,  тетя Ира стала упрекать брата,  что не сумел
отстоять племянницу.
     - Благодари бога,  что и  тебя не  записали,  -  урезонивал сестру дядя
Ваня. - И потом, как я понял, наших хоронить будем. Понимать должна. Наших!

     ... Утром на окраине деревни, возле колодца, собрались завербованные, с
лопатами, топорами. 30
     Заметив среди  собравшихся своего  двоюродного брата  Володю Езовитова,
Зина бросилась к нему:
     - Володя, меня забирают, заставляют зарывать мертвецов.
     - Меня тоже,  -  мрачно пробурчал Володя. Высокий, стройный, серьезный,
он,  как  и  Илья,  казался Зине почти взрослым парнем,  хотя они были почти
ровесники.
     - Можете отправляться, - сказал дяде Ване дежуривший здесь полицейский,
когда собралось человек двадцать. - Доложишь вечером, кто как работал.
     В  ближнем  лесу  уже  стали  попадаться  трупы.   Но  дядя  Ваня,   не
останавливаясь, вел свою бригаду вглубь, решив начать с дальнего леса.
     С жутким любопытством Зина озиралась по сторонам.
     Особенно много  было  трупов  на  обширной болотистой низине,  заросшей
кривым лиственным мелколесьем. Очевидно, на этом участке леса немцы, окружив
советскую -воинскую часть,  обстреливали ее  из орудий,  бомбили с  воздуха:
верхушки многих берез и осинника были начисто срезаны, чернели воронки.
     - Смотрите себе под ноги!  - предупредил дядя Ваня. - Как бы на мину не
нарваться.
     Чем  дальше  они  углублялись  в  лес,  тем  сильнее  преследовал  Зину
тошнотворный запах.
     Пройдя еще немного, дядя Ваня остановился.
     - Вот отсюда мы и начнем...  -  сказал он.  Достал из своей брезентовой
сумки ворох разных тряпок и стал раздавать, советуя: - Завяжите нос и рот...
легче дышать будет.
     В  болотной трясине чернели завязшие легкие орудия,  зарядные ящики  со
снарядами,  на лесной дороге валялись разбитые повозки, автомашины. И тут же
рядом с  военным имуществом в  траве,  на  болотных кочках,  на дороге и  на
полянах лежали скрюченные мертвые люди.
     - Ой-ой,  сколько...  и все наши,  - раздался за спиной Зины сдавленный
шепот.
     Увиденные здесь  страшные следы смерти потрясли Зину.  Руки,  державшие
лопату, тряслись.
     А  вокруг  зеленела густая  трава,  нежные полевые цветы  прикасались к
застывшим лицам убитых.  Краснела крупными спелыми ягодами лесная земляника,
словно трава и зеленый мох были забрызганы кровью.
     После  долгих  часов  тяжкой  работы  бригада возвращалась домой.  Шли,
растянувшись длинной цепочкой.
     Некоторые  ребята  тайком  прихватили  найденные  винтовки,  пулеметные
ленты...  Зине показалось,  что  дядя Ваня только делает вид,  что ничего не
замечает.  Сама она шла, пошатываясь от охватившей ее слабости, удрученная и
опустошенная.

     Через несколько дней,  когда похоронная бригада закончила работу,  дядя
Ваня, отметившись в комендатуре, вернулся домой в хорошем настроении.
     - Местные власти к  нам  теперь относятся благосклоннее,  -  сообщил он
тете Ире.
     - Выслуживаешься! - сквозь зубы процедила она.
     На этот раз покладистый, спокойный дядя Ваня не стерпел.
     - Приходится...  А почему -  сама соображай:  нас занесли в список лиц,
которых собирались отправить в  лагеря,  а  теперь разрешили жить в деревне.
Раз-ре-ши-ли... Думаешь, тебя, жену коммуниста, они помилуют?.. Ты почему-то
не  хочешь понять,  что плетью обуха не перешибешь.  Не понимаешь,  в  какой
обстановке мы  живем.  Мне  моя  жизнь не  дорога,  мне  осталось немного...
Видишь,  что  творится  вокруг?  Находимся словно  в  мясорубке...  убивают,
расстреливают.  Главное  -  детей  уберечь.  Ведь  страну  после  войны  им,
молодежи, придется восстанавливать.
     Вечером Зина тихо сказала тете Ире:
     - Дядя Ваня опять кашляет с кровью.
     Изменившись в лице, тетя Ира ничего не ответила.


     Глава третья

     Зина подошла к  калитке и остановилась,  опешив:  мимо избы под конвоем
гнали пятерых босых красноармейцев в расстегнутых, без ремней, гимнастерках.
Очевидно, их захватили где-то поблизости, в лесу.
     - Сестренка,  попить бы,  -  прохрипел один из  них,  когда конвоиры на
минуту остановились.
     Зина метнулась за водой,  но за спиной прогремел выстрел,  и  просивший
пить,  худощавый,  изможденный парнишка,  свалился на землю. Остальных немцы
погнали дальше.
     Испуганная Зина вбежала в избу.
     - Опять изверги убивают. - Бабушка перекрестилась.
     Тетя Ира поспешно спряталась на кухоньку.
     Вскоре   прибежали   где-то    пропадавшие   Ленька   и    Нестерка   -
"братья-разбойники",  как их прозвали родные за многочисленные проказы, - и,
всхлипывая, сообщили:
     - Четверых наших пленных у кладбища расстреляли...
     Смерть становилась обычным явлением в Зуе: почти каждый день гитлеровцы
расстреливали советских людей. Жители старались как можно реже появляться на
улице.  Поэтому,  когда  через  несколько дней  под  окнами  избы  Яблоковых
послышались крик  и  шум,  Зина и  тетя Ира  побоялись выйти на  крыльцо.  В
раскрытое  окошко  они  увидели  полицейского  Чижа,   который,   размахивая
револьвером, допрашивал двух женщин и девочку-подростка:
     - Кто такие?.. Куда бежали?..
     Женщины что-то испуганно отвечали ему.  Смуглолицая девочка с небольшим
вещевым мешком за плечами молчала.
     - Ты шагай своей дорогой, - наконец разрешил полицай девочке, а женщин,
подталкивая в спину,  повел к станционному поселку. - Там разберемся, кто вы
такие, - слышала Зина уже издали его по-бабьи визгливый голос.
     Голубоглазая смуглянка лет  двенадцати,  босая,  в  запыленном ситцевом
платье,  тяжело  дыша,  присела рядом  с  тыном  на  бревнах.  Тонкие  плечи
вздрагивали.
     - Хлебушка у  вас не найдется?  -  обратилась она к тете Ире.  И тут же
пояснила: - Мы испугались, побежали, а он и разъярился. Вредный!..
     Зина вынесла из избы небольшой кусок хлеба.
     - Спасибочко!  -  поблагодарила девочка, низко, по-деревенски кланяясь.
Хлеб она есть не стала, аккуратно завернула в платочек и спрятала. - Забрали
моих попутчиц, - со слезами на глазах пожаловалась она... Что теперь делать?
Одной несподручно идти.
     Из избы выбежали Галька, Ленька и Нестерка, окружили девочку.
     - Ты откуда? - участливо спросила тетя Ира.
     - Издалече...  Нас страшно бомбили... Мы прятались в канавах, в овраге.
Наш детский дом сгорел.  А мы,  все девчонки и мальчишки, разбежались. Немцы
пришли... Мою подружку Раечку убили... Осталась я одна. С этими женщинами по
дороге я познакомилась. Вот теперь забрали и их...
     Диковатые  глаза  на  не  по-детски  серьезном  лице  девочки  сверкали
каким-то  горячечным блеском.  И  говорила  она  неестественно бесстрастным,
спокойным голосом.
     - А теперь куда путь держишь? - продолжала расспрашивать тетя Ира.
     - Как куда?!  В  Пушкино,  под Ленинград.  Там у меня двоюродная сестра
живет.
     Тетя Ира и Зина изумленно переглянулись.
     - Как же ты...  так пешком и войдешь?  -  недоверчиво переспросила тетя
Ира.
     - Где к  машине прицеплюсь,  а где поездом.  А то и пешком.  Я сильная,
как-нибудь дойду.
     - А фронт как ты перейдешь?..
     - Я  маленькая...  Незаметно как-нибудь проскочу.  -  В  ее голосе была
такая непоколебимая уверенность,  что  Зина и  мальчишки смотрела на  нее  с
невольным восхищением.
     - А ты не боишься? Вдруг убьют по дороге? - тетя Ира пытливо посмотрела
на девочку.
     Та потупилась.
     - Меня уже убивали, но не убили... А смерти я не боюсь, только пугаюсь.
     Стоявшая рядом с  Зиной Галька вдруг встрепенулась и  дернула сестру за
платье:
     - Пойдем и мы?
     - Куда?
     - Домой, к маме... в Ленинград.
     Зина обняла Гальку, крепко прижала к своей груди.
     Беженка неохотно встала,  вскинула на  плечи вещевой мешок и,  еще  раз
поблагодарив за хлеб, медленно побрела к большаку.
     - Да-а...  решительная девчонка, - вздохнула, глядя девочке вслед, тетя
Ира. - Не то что мы - нытики.

     Разговор  с  голубоглазой смуглянкой  поднял  новую  сумятицу  в  душах
растерянных ленинградцев.
     - Нужно и нам уходить... - настойчиво предлагали мальчики матери.
     - Неразумные...  Разве хватит у нас сил...  Местные беженцы на подводах
да на машинах и то вернулись. Слышали, вон Дементьевы, к которым дядя Ваня с
Зиной ходили, уехали было на подводе, а пришлось вернуться...
     Возражала тетя Ира как-то неуверенно,  словно сама сомневалась в  своих
доводах.  Очевидно,  ее сыновья это подметили. Ходили они по усадьбе вдвоем,
обнявшись,  о  чем-то  долго шептались,  а  перед вечером Нестерка подошел к
Зине:
     - Выйди на усадьбу... разговор есть.
     Ленька сидел у  липы и  держал на  коленях вырванную из  учебника карту
европейской части  Советского Союза.  Тут  же  на  луговине лежали сумка  от
противогаза, котелок, алюминиевая фляжка, складной нож в деревянной оправе.
     - Решай, Зинка, пойдешь с нами или нет?
     - Куда?!
     - Неужели не соображаешь?.. В Ленинград.
     - Пойду! - вырвалось было у Зины.
     - Только гляди не проговорись об этом нашей маме, тогда все сорвется. -
Нестерка для  убедительности потряс головой,  растрепав свой длинный чубчик,
отчего стал похож на взъерошенного галчонка.
     - Надо подумать...  -  ответила Зина уже уклончиво. Предложение уходить
тайком охладило ее пыл. - А Галька как же? Она тоже с нами пойдет?
     Нестерка нахмурился.
     - Не-ет, - протянул он, - она маленькая. С нашей мамой пусть останется.
     - Разве  можно  Гальку брать  с  собой?  -  поддержал брата  спокойный,
медлительный Ленька,  который во всем подчинялся бойкому,  ловкому на разные
выдумки младшему брату.  И, видя, что Зина молчит, нетерпеливо спросил: - Ну
как, согласна?
     - Завтра утречком и пойдем, - уточнил Нестерка.
     - Вот что, братья мои дорогие, без Гальки я не тронусь с места, поняли?
     Растерянные братья отошли в сторону. Недолго пошептавшись, вернулись.
     - Ладно уж,  бери Гальку.  Морока с ней.  Но, смотри, точка и могила! -
вытаращив глаза, Нестерка произнес свое устрашающее заклинание.
     При упоминании о могиле Зину слегка передернуло. Она почувствовала, что
разговор  с  мальчишками  становится  каким-то  нелепым.  Одна  бы  она,  не
задумываясь,  пошла  куда  угодно.  Теперь,  когда  началась война и  многое
пришлось пережить и испытать,  она уже не боится, как прежде, ни темноты, ни
бомбежки,  ни покойников.  Но уходить тайком от своих!  Заставить переживать
тетю Иру и бабушку!
     - Ты,  никак,  уже сдрейфила?  -  Нестерка пытливо вглядывался в Зинино
лицо. - Мы ж Гальку берем.
     Братья, насторожившись, смотрели на Зину.
     - Ты смотри никому ни гугу!  Особенно матери и  дяде Ване...  Не выдашь
нас? - забеспокоился Нестерка.
     - Не беспокойтесь, не выдам.
     - Дай честное пионерское! - потребовал Нестерка.
     И  Зине пришлось дать им  честное пионерское слово.  Какова же  была ее
растерянность, когда на следующее утро тетя Ира спросила:
     - Ты что,  с моими мальчишками собираешься уходить в Ленинград?  -  Она
пытливо смотрела на Зину.
     "Все, догадалась! Все знает!" - смущенно вспыхнув, подумала Зина.
     - Когда тебя старшие звали, ты отказалась. А теперь что? - выговаривала
ей тетя Ира.
     Зина выскользнула из избы, разыскала на усадьбе ребят.
     - Никуда я не пойду.  -  С укором взглянула на них:  - Тетя Ира все уже
знает. Сама догадалась, что вы бежать решили.

     Как-то за ужином дядя Ваня сообщил,  что в поселке оккупационные власти
начинают отбирать у населения скотину, и выразил опасение:
     - Как бы и к нам не нагрянули.
     Он будто напророчил.
     Утро следующего дня началось в деревне суматохой.
     Реквизировали скот в  первую очередь в семьях,  где были коммунисты или
воины в  Красной Армии.  Пришли полицейские и  в  избу к Ефросинье Ивановне.
Старший из них,  высокий,  бравый,  светловолосый,  с  маленькими заплывшими
глазками, со списком в руках, заорал в сенях:
     - Ефросинья Яблокова кто будет?
     - Это я...  - Бабушка поспешно вышла навстречу, вытирая мокрые жилистые
руки о фартук.
     - Пришли,  бабка, за твоей коровой. Всем нам, белорусам, нужно всемерно
помогать доблестной германской армии.  Кончится война,  тебе  другую  корову
выделят.
     Лицо Ефросиньи Ивановны потемнело.
     - Не дам! - сказала она резко.
     - Как это не дашь? - изумился старший полицейский со списком в руках.
     - Не дам, и все!
     Вслед за бабушкой вышли дядя Ваня, тетя Ира, выбежали ребята. С испугом
смотрели они  на  полицейских и  немецких автоматчиков,  заполнивших сени  и
крыльцо перед домом.
     - Ну-у,  бабка,  ты не ерепенься! - прикрикнул полицейский. - Добром не
отдашь, сами возьмем. - И распорядился: - Выводи корову!
     Немцы вышли за калитку, а один из полицейских, спустившись со ступенек,
направился в сарай за коровой.
     - Не уводите.  Видите,  сколько детей у нас? - одновременно со слезными
причитаниями  бабушки  стал   просить  было   и   дядя  Ваня,   подступая  к
полицейскому,  который, широко распахнув ворота, выводил корову, набросив ей
на шею поводок.
     Один из  гитлеровцев,  нацелив на дядю Ваню,  а  затем на тетю Иру свой
автомат, заставил их отступить, угрожающе крикнул, коверкая русские слова:
     - Пуль! Пуль... стрелять!
     Выскочив вслед за взрослыми и ребятами из избы,  Зина в нерешительности
остановилась у  крыльца,  все  еще  не  веря,  что Белокопытку,  которую она
помнила с давней Норы еще игривой, рыженькой телочкой, с которой так потешно
было забавляться, уведут навсегда.
     Пока  полицай отталкивал бабушку,  Белокопытка вырвалась и  устремилась
обратно во  двор.  Полицейский догнал ее,  снова накинул веревку на  шею,  и
Белокопытка пошла на поводу, недовольно мотая головой и упираясь.
     И тут произошло то,  чего никто не ожидал.  Девочка-подросток в пестром
платье бросилась к  полицейским,  растолкав их,  вырвала из рук оторопевшего
полицая  веревку  и,  обхватив  корову  за  теплую  шею,  закричала  тонким,
прерывающимся голосом:
     - Не дадим! Не дадим!.. Мы все с голоду подохнем... Не отдадим!
     Мальчишки,  следуя примеру Зины,  тоже подбежали к корове и, обхватывая
ее руками,  старались заслонить от полицейских.  Те,  грязно ругаясь,  стали
отталкивать ребят. Один из полицейских, пытаясь вырвать из рук Зины поводок,
споткнулся, едва не упав, и сшиб маленькую Любашу.
     Возле избы уже собрался народ. Слышались голоса:
     - У бабки Яблоковой корову забирают...
     А  Зина,  подхватив на руки заплаканную маленькую Любашу,  подскочила к
немецкому офицеру,  стоявшему поодаль и с холодной надменностью наблюдавшему
эту сцену.
     - Оставьте нам корову, господин офицер!.. Чем мы Любочку будем кормить.
Оставьте...
     Офицер  недовольно  сморщился,   повернулся  медленно  к   полицейским,
солдатам, махнул рукой и громко по-русски произнес:
     - Оставить...
     И,  отстранив Зину,  вышел с  усадьбы на улицу.  Вслед за ним к калитке
направились солдаты и полицейские.
     - Германское командование,  проявляя  гуманность,  в  виде  исключения,
сжалилось и дарит вам корову!  - счел нужным напоследок сообщить переводчик,
обращаясь к бабушке.
     А  Зина,  все еще не  веря в  то,  что у  нее хватило смелости отстоять
Белокопытку,  присела  на  завалинку,  стараясь успокоиться,  чувствуя,  как
обессиленно дрожат у нее руки и ноги.


     Глава четвертая

     О  контрнаступлении Красной  Армии,  которого жители  деревни  с  таким
нетерпением ждали, уже не было разговора. Все понимали: на фронте происходит
что-то неожиданное и страшное,  раз гитлеровцы так быстро оказались за сотни
километров от границ - в районе Витебска и Полоцка.
     Немецкие сводки,  расклеенные на заборах,  сообщали об огромных успехах
гитлеровских войск,  которые  уже  находятся под  Ленинградом и  на  пути  к
Москве,  о том, что Красная Армия окончательно разбита и в руках "доблестных
войск фюрера" сотни тысяч пленных.
     "Неужели это все правда?" -  с ужасом думала Зина, и ее сердце тоскливо
сжималось.  Утешала надежда,  что отец и  мать не  в  оккупации,  остались в
Ленинграде.  Она  теперь  избегала  говорить  с  тетей  Ирой  о  Ленинграде,
напоминать ей о родных.  Видела:  тетя Ира очень страдает, предчувствуя, что
погиб муж.
     - Преждевременно  хоронишь,   -   старался  успокоить  ее  брат.  -  Он
железнодорожник,  с каким-нибудь эшелоном, наверно, пробился к своим. Это мы
с ребятами здесь застряли.
     Хотя и  сам дядя Ваня с  каждым днем становился мрачнее,  теперь он уже
часто  вслух  задавал  себе  терзавший его  вопрос:  как  это  он,  участник
гражданской войны, так опростоволосился, остался в деревне?
     Пожалуй, единственным членом семьи, не потерявшим бодрости, живости, не
впавшим,  как остальные,  в отчаяние, была бабушка. "Что людям, то и нам!" -
откликалась  она   своей  обычной  поговоркой,   когда  возникал  какой-либо
тревожный разговор.  Ее явно утешало,  что в избе так много близких и она не
одна.
     Общительный,  разговорчивый дядя Ваня, не в пример сестре и племяннице,
дома долго не засиживался,  все чаще стал наведываться к соседям,  уходить в
поселок.
     Зине  казалось странным,  что  дядя  Ваня  не  только  охотно вступал в
разговор с  любым встречным,  но и  общался с  полицейскими,  даже угощал их
махоркой.  Спрашивал,  сколько они получают за свою службу,  как относятся к
ним  гитлеровцы.  А  когда тетя  Ира  упрекнула его,  что  ведет он  себя  с
полицаями слишком панибратски, дядя Ваня заявил:
     - Я правду ищу.  Живем мы теперь, как кроты в норе. Нет у нас ни газет,
ни радио. Разговаривая с ними, что-нибудь новое узнаю.
     Однажды, вернувшись из поселка, он сообщил:
     - Немцы уже не  так ретиво хвастаются своими победами.  Есть слух,  что
наши под Смоленском сильно им  по зубам дали.  Значит,  наши уже задерживают
гитлеровцев,  не дают им ходу дальше.  -  Помолчав, добавил: - В станционном
поселке неспокойно.  На днях подожгли склад с  хлебом,  развинтили рельсы на
узкоколейке, оборвали провода телеграфной связи.
     "Значит,  есть  люди,  которые  не  хотят  покоряться  гитлеровцам",  -
обрадовалась Зина.
     От  дяди Вани она узнала,  что в  станционном поселке появилась полевая
жандармерия.
     - На рукаве у них череп со окрещенными костями.  Говорят,  эти страшнее
гестапо. Расстреливают без допроса.
     Однажды  дядя  Ваня  вернулся из  поселка не  один.  К  большой радости
домашних, привел двоюродную сестру Зины - Ниночку Давыдову.
     - Вот встретил Нину,  наше Солнышко...  -  сказал он,  пропуская вперед
круглолицую светловолосую девушку с  короткой стрижкой,  в  измятом дорожном
платье и рваных ботинках.
     Весной  в  Ленинграде Нина,  которую  в  семье  с  детских лет  ласково
называли Солнышком,  вышла замуж за военного летчика и сразу же уехала с ним
в пограничную воинскую часть.
     - Ниночка!.. И ты с нами?.. - бросилась к ней бабушка, обнимая и целуя.
     Поздоровавшись, Нина устало опустилась на лавку.
     - С вами...  с вами,  -  повторяла она,  привлекая к себе и нежно целуя
Любашу и Гальку.  - Ой, как я только уцелела, как добралась до Оболи, и сама
не знаю!.. - принялась рассказывать она за чаем о своих мытарствах в пути.
     Зина  очень  любила  свою  двоюродную сестру.  Хотела походить на  нее.
Смелая и решительная,  Нина лихо ездила и на велосипеде,  и на мотоцикле, не
боялась одернуть хулигана.  И  теперь у  Зины мелькнула надежда:  "Может,  с
приездом Солнышка жизнь в Зуе станет не такой унылой?"
     Но Солнышко жить у  бабушки отказалась,  понимая,  как тесно в избушке.
Поселилась в  соседнем поселке торфозавода,  в  пустовавшей комнате рабочего
жилого барака.
     - Боюсь я  за  Солнышко.  Жена военного летчика,  заберут ее  немцы,  -
беспокоился дядя Ваня.
     На  всякий случай строго внушат ребятам ни  с  кем не говорить о  своей
родственнице. Бабушку дядя Ваня тоже предупредил:
     - Ни слова...
     - Разве я не понимаю... - ворчала Ефросинья Ивановна. - Что я, уж такая
глупая!

     Вскоре дядя Ваня явился очень встревоженным.
     - Оказывается,  наша  соседка,  Нинка  Азолина,  в  комендатуру гестапо
поступила.
     Все  были  ошеломлены,  и,  пожалуй,  больше  всех  Зина.  Было  просто
непостижимо,  как  это  комсомолка Нинка  Азолина  могла  пойти  работать на
немцев!  Синеглазая,  разговорчивая Нинка,  обладавшая столькими талантами -
умела и  петь,  и  играть на гитаре,  -  в  которую она,  Зина,  просто была
влюблена, вдруг стала предательницей!

     Жизнь в  Зуе становилась с  каждым днем труднее.  Приходилось экономить
все.  Спать вынуждены были ложиться в  сумерках:  керосин не достанешь ни за
какие деньги.  Утро для  Ефросиньи Ивановны начиналось с  тревожной заботы -
как и чем накормить своих жильцов?
     - Объедаем мы тебя,  -  первым вслух высказался дядя Ваня, когда они за
обедом хлебали пустые щи.
     - Объедаем,  а что же делать? - согласилась с ним тетя Ира и машинально
положила на стол кусок хлеба.
     Все за столом примолкли, даже ребята.
     - Доится  еще  Белокопытка...   -  попыталась  утешить  их  бабушка.  -
Как-нибудь проживем. Бог не без милости.
     Сама она, даже не пробуя молока, все отдавала детям. Взрослые сидели на
овощах.
     Картошка на огороде была рано вырыта и почти наполовину съедена.
     Оккупационные  власти  не   торопились  с   раздачей  земли  в   личное
пользование населения.  На  месте колхозов были  созданы общинные хозяйства.
Многие  в  деревне  ходили  теперь  в  поле  рыть  общинную  картошку.  Рыли
осторожно,  с  оглядкой,  поскольку урожай с  общинного хозяйства должен был
поступать в закрома оккупантов.
     После обеда дядя Ваня скомандовал:
     - День сегодня погожий, солнечный, айда урожай снимать! - и, захватив с
собой мешок и маленькую лопату, отправился в поле.
     - Мы  тоже сейчас двинемся,  -  сказала тетя Ира,  разыскивая,  во  что
обуться.  Она  ушла одна,  чтобы не  привлекать внимания полицаев,  вслед за
матерью ушли Ленька и Нестерка.
     Зина с Галей отправились в другую сторону.
     - Нароем много-много,  -  мечтала Галька,  бодро шагая нога  в  ногу  с
Зиной. Со старшей сестрой она готова была идти куда угодно.
     Картофельное поле  с  уже  тронутой морозом почерневшей ботвой пестрело
многочисленными проплешинами.  В этих местах картофель был вырыт, оставались
только мелкие кусты.  Сестры усердно принялись за  работу.  Зина  маленькими
вилами,  приподнимая, выворачивала пласт земли с ботвой, а Галька, ползая на
коленях,  обрывала от ботвы клубни и  бросала их в мешок.  Но ей это занятие
быстро надоело. Она бросала уже лениво, неохотно.
     - У меня руки болят, - ныла она.
     - Еще  немного  нароем  -  и  домой,  -  уговаривала Зина  сестренку  и
вздыхала: - Мелочь одна попадается, крупную до нас собрали.
     Они работали рядом с  опушкой.  Вдруг кустарник зашелестел,  и раздался
мужской хрипловатый голос:
     - Девочка, а девочка!..
     Зина  испуганно  обернулась.  Из  кустарника  выглядывала  черноволосая
голова в пилотке со звездочкой.
     - Не бойся, мы свои. Подойди поближе.
     Зина  выпрямилась,  с  вилами  в  руках  нерешительно сделала несколько
шагов.  В кустах стоял красноармеец в гимнастерке,  затянутой ремнем, но без
оружия.  "Наверное,  окруженец", - сразу же определила Зина. К ней подбежала
Галька.
     - Девчушки! Вдали что за дорога? Куда она ведет?
     - На Полоцк,  а в другую сторону -  на Витебск,  -  сразу же отозвалась
Зина,  в то время как Галька,  прищурив глаза,  с любопытством рассматривала
незнакомца.
     - Вы кто, дядя? - робко спросила Галька. - Не полицай?
     - Нет, девчурка, нет, - улыбнувшись, успокоил ее красноармеец.
     Зина,  вспомнив  предостережение дяди  Вани  о  переодетых полицейских,
пытливо разглядывала человека в красноармейской форме,  совсем еще юного,  с
измученным,  усталым лицом.  Из кустарника к  ним вышел другой,  в  такой же
форме,  но  с  малиновыми кубиками в  петлицах гимнастерки.  Этот,  заросший
рыжеватой бородкой, выглядел постарше.
     - Колхозница?  -  строго осведомился он  и,  не дожидаясь ответа,  стал
расспрашивать,  находятся ли в  окрестных деревнях немецкие гарнизоны и  как
можно переправиться через реку, есть ли поблизости лодка или брод.
     Зина отвечала уклончиво.  Ей очень хотелось помочь красноармейцам,  и в
то   же  время  возникшее  подозрение  заставляло  отвечать  на  их  вопросы
неопределенно, по существу, отмалчиваться.
     - Ты что, не местная, приезжая? - догадался наконец рыжебородый.
     Зина, вздохнув, кивнула головой:
     - Из Ленинграда мы...  Приехали на каникулы и  застряли с  сестренкой в
деревне.
     - Значит, приезжая?.. Ты меня не бойся. Я ведь тоже из Ленинграда.
     - А где вы там жили? - встрепенулась Зина.
     - Ишь ты какая... Допрашиваешь? - Военный улыбнулся, и строгое лицо его
с заметными рябинками на щеках сразу стало привлекательным,  добродушным.  -
Возле Нарвской заставы. Знакомо тебе это место?
     - Ой,  как же! - невольно вырвалось у Зины. "Очевидно, говорит правду",
- подумала она, успокаиваясь, но все же спросила: - А на площади что стоит?
     - Триумфальная арка стоит,  да не бойся,  девочка. Мы свои. Ты вот что,
раз  моя  землячка-ленинградка,  помогла бы  нам  переправиться через  реку.
Раненые есть у  нас и  больные.  Помогла бы,  а?..  Где лучше и  безопаснее,
можешь указать?
     - Могу,  -  вспыхнула радостью Зина,  сразу уверившись,  что  перед ней
свои.  Теперь казалось слишком свойским русское,  открытое голубоглазое лицо
этого военного с  мягким,  немного окающим говором.  -  Тут кругом немцы,  -
предупредила Зина,  воткнув вилы  в  землю  и  держа  за  плечи  перед собой
прижавшуюся Гальку.  - В Оболи - это станционный поселок - большой гарнизон.
К линии железной дороги и к шоссе не выходите - там охрана...
     Зина рассказала красноармейцам все, что было ей известно. И условилась,
где она вечером будет их ждать.
     Когда красноармейцы скрылись в лесу, Галька спросила:
     - Будем рыть или пойдем домой?
     - Еще немного пороем и пойдем,  -  ответила Зина,  все еще находясь под
впечатлением встречи. Было необычайно радостно, что она встретила своих, что
воины Красной Армии доверились ей,  девчонке,  и попросили помощи.  -  Ты не
вздумай своим подружкам на улице болтать, что мы встретили красноармейцев, -
предупредила она сестренку. - Болтают только предатели.
     - Нет! Я буду молчать, - с очень серьезным лицом ответила Галька. - Что
я, маленькая?!

     Когда сестры вернулись домой,  в  избе никого,  кроме бабушки и Любаши,
еще не было.
     - Пришли? Родные вы мои, - засуетилась бабушка.
     Галька не замедлила похвастаться:
     - Полную корзинку мы нарыли.
     - Что-то наших долго нет,  -  беспокоилась бабушка. - Не забрали бы их!
Лютуют полицаи...
     Но  тут  за  окном появились мальчики и  за  ними тетя Ира,  все тоже с
грузом.
     - Нужно рыть теперь каждый день,  -  сказала тетя Ира, устало сбрасывая
мешок, - пока погода стоит. Завтра снова все пойдем.
     - Хорошо, - рассеянно ответила Зина: ее тревожила новая забота.
     Ей хотелось посвятить в свою тайну дядю Ваню, посоветоваться, попросить
помощи. Но он все не появлялся. А времени терять было нельзя.
     - Я скоро приду, - предупредила Зина тетю Иру а пошла к реке, огибающей
полукругом деревню.
     От недавних дождей Оболь стала шире,  разлилась в  низинах.  Зина знала
один брод.  Но он слишком близок к мосту,  охраняемому немцами днем и ночью.
Рядом  с  мостом  чернеют  неошкуренные штабеля  бревен.  На  лесопилке  под
надзором гитлеровцев работают пленные.  К лесопилке близко подходить нельзя-
застрелят. На берегу, в кустарнике, полузатопленная лодка, но о ней нечего и
помышлять.  На виду она у охраны,  да и, возможно, дырявая. Сгоряча пообещав
красноармейцам помочь,  она не знала,  что теперь делать.  Спросить у людей,
где  другой брод,  -  сразу же  выдашь себя.  И  вдруг Зину  озарило.  Илья!
Двоюродный брат  Илья!  Вот  кто  может помочь!  Он  комсомолец.  Ему  можно
раскрыть тайну. И она помчалась к Илье.
     У  перекрестка  дорог  замерла:  на  телеграфном столбе  с  оборванными
проводами белел свежий приказ комендатуры гестапо:

     "Предупреждаем:  За  помощь  красноармейцам разбитых  советских  войск,
блуждающих теперь в окрестных лесах и болотах, - расстрел. Сообщайте местным
властям о их местонахождении и лицах, помогающих им".

     Илью Зина обнаружила возле сарая.  В избе у них квартировали солдаты, и
Илья старался туда почти не входить.  Он усердно обрабатывал толстый обрезок
бревна.  В его умелых,  привычных к топору и лопате, вилам и молотку руках с
каждым  ударом  тесло  послушно вырубало мягкую сердцевину,  образуя широкую
щель.  Илья сказал Зине,  что хочет спрятать в этом бревне винтовку, которую
летом принес из лесу.  Отложив тесло на длинной ручке в сторону,  Илья вытер
рукавом ситцевой рубашки загорелый потный лоб.
     - Ты что,  Зинок,  такая взволнованная?  -  спросил он, заметив по лицу
Зины,  что ее привели к нему какие-то необычные обстоятельства. - Что-нибудь
случилось у вас?
     - Дело есть, Илюша... - немного поколебавшись, вымолвила Зина. - По это
тайна. Чтоб никому больше ни слова. Понятно? Большая тайна.
     Необычная для Зины скороговорка выдавала ее глубокое волнение.
     - Говори! - Илья загорелся любопытством.
     Они отошли в сторону и присели на бугорок. Зина шепотом рассказала Илье
о своей встрече с красноармейцами.
     - Поможешь? - спросила она.
     - Какие Могут быть разговоры!  -  с  готовностью согласился Илья и стал
забрасывать Зину вопросами:  сколько окруженцев?  вооружены ли они и где она
условилась встретиться с  ними?  не  разболтала ли  она  кому-либо  об  этой
встрече?
     - Ты что? Разве можно? Очень боюсь за Гальку, она может проболтаться.
     - Придется пригласить Володьку и  Женьку...  Втроем мы справимся...  Ты
чего нахмурилась?
     - А  мне,  что же,  прикажешь возвращаться и сидеть дома?  -  Лицо Зины
потемнело от обиды.
     - Ну хорошо, я не возражаю, чтобы и ты шла.
     - А может быть, я возражаю доверять другим. Ты об этом подумал?
     - Ишь ты!  -  растерялся Илья.  -  Кому не доверяешь,  мне?.. Володьке?
Твои, что ли, красноармейцы?
     - Мои...  и не спорь. Обойдусь и без вашей помощи. Не воображай много о
себе.
     - Я  не  воображаю.  Но  вдвоем нам с  тобой не  справиться.  Пойми ты,
девчоночья твоя голова, плот надо сколачивать... Неужели ты своим братьям не
доверяешь?
     - Доверяю.  И Женьке доверяю. Но мне, Илюша, обидно, что ты хочешь меня
отстранить.  Думаешь, если я девчонка, то ни на что не способна?.. Ты только
не сердись,  Илюша.  -  Она погладила его по руке.  - Я всем говорю правду в
глаза.  Ты это знаешь.  И давай больше не спорить, лучше пойдем посмотрим на
реку.
     Зина явно брала руководство в свои руки. Илья подчинился.
     Они отправились к Оболи.
     - Искать брод не будем, - предложил Илья. - Нынешний год везде глубоко.
Нужно найти глухое место, с кустарником по берегам.
     Навстречу попались двое полицейских.  Они шли по тропинке берегом реки.
Илья обнял Зину за плечи, изображая прогуливающуюся парочку.
     Полицейские прошли,  не обратив особого внимания на стоявших в  обнимку
на берегу реки парнишку и девчонку.
     Когда полицейские скрылись из виду, Зина и Илья продолжили путь.
     На  пригорке,  рядом с  глухой проселочной дорогой,  они заметили кучку
еловых кругляшей, очевидно заготовленных для мостика.
     - Пригодятся,  -  по-хозяйски  оглядев  их,  определил  Илья.  На  глаз
промерил ширину реки:  -  Все.  Подготовку плота я беру на себя.  Во сколько
встречаемся?
     - Встречаемся в  девять вечера,  -  ответила Зина и  торопливо пошагала
домой.

     - Где ты так долго пропадала?  -  поинтересовалась тетя Ира,  едва Зина
переступила порог.
     Зина растерялась:  что ответить? А ведь предстоит снова уходить на весь
вечер. И она решилась посвятить домашних в свою тайну.
     - Ты что,  с ума сошла?  -  побледнев,  всплеснула руками тетя Ира. - А
если на полицаев нарвешься?  Сама идешь на смерть и всех нас в петлю... Да и
чем ты там можешь помочь? Никуда я тебя не пущу.
     - Ну как же!.. Меня люди будут ждать, а я подведу...
     - Не  пущу!  -  решительно повторила тетя  Ира.  -  Пойми,  перед твоей
матерью я за тебя головой отвечаю.
     Дядя Ваня,  подойдя к племяннице,  угрюмо сидевшей в углу, положил свою
тяжелую руку ей на плечо.
     - Я тебя, Зина, понимаю. Но ты учти, у тебя сестренка. Ты же не одна...
Ты понимаешь, какая опасность тебе и всем нам угрожает?
     - Я пойду... - упрямо повторила Зина.
     - Иван,  что же ты молчишь?  - воскликнула тетя Ира. - Запрети ты ей...
Вразуми!
     Влетевшие  в  избу  "братья-разбойники" заставили  взрослых  прекратить
разговор.
     Поужинав, Зина молча стала собираться.
     - Иван, чего же ты смотришь? - снова не выдержала тетя Ира.
     Дядя Ваня вместе с Зиной вышел из избы на крыльцо.  За ними последовала
и тетя Ира.
     - Если ты  так настаиваешь,  то  пойдем вместе,  -  предложил дядя Ваня
племяннице.
     - Только тебе с твоим кашлем туда идти!  -  запротестовала тетя Ира.  -
Тебя не только на том берегу - в Витебске услышат.
     - Не бойтесь за меня.  Я не одна.  Со мной наши деревенские ребята... -
как  могла,   пыталась  успокоить  родных  Зина,  но  называть  имена  своих
помощников не стала.
     - Что ж, иди!.. - наконец уступил дядя Ваня, тяжело вздохнув.
     Тетя Ира проводила племянницу до дороги, обняла, поцеловала.
     - Будь осторожна! - прошептала она трясущимися губами.
     Моросил  дождь.  Низко  нависли  облака.  "Хорошо!"  -  радовалась рано
наступившей темноте Зина, осторожно шагая по тропинке.
     Илья,  как уговорились,  встретил ее у прогона. С ним были и Володька с
Женькой,  в  дождевиках и  сапогах.  Зина в своем легком городском плаще уже
начала промокать. Но холода она не чувствовала.
     - Где же твои подшефные?..  Много их?..  -  спрашивали ребята, обступив
Зину.
     - Там,  где  им  полагается...  -  уклончиво  отозвалась  Зина.  Ей  не
понравилось,  что ребята хотят сразу все знать:  - Стойте здесь! - приказала
она Володе и Жене.  Сама вместе с Ильей пошла к кустарнику, откуда навстречу
уже выходили красноармейцы.
     Объяснив командиру,  что реку теперь вброд не перейдешь,  ребята повели
красноармейцев к излучине реки,  показав, где спрятан заранее подготовленный
плот.
     - Молодцы! - похвалил командир. - Вижу, у вас все уже готово.
     Красноармейцы подняли плот, перенесли к реке, опустили на воду.
     - Четверых выдержит? - спросил один из них.
     - Выдержит и  пятерых,  -  ответил  Илья  и  стал  привязывать к  плоту
веревку.
     Володя с Женей вытащили из кустарника жерди. Из ближнего леса подходили
остальные красноармейцы. Их оказалось много.
     "Человек пятьдесят, не меньше", - подумала Зина.
     По распоряжению командира в разные стороны ушли дозорные.
     Зина  напряженно вглядывалась в  темноту.  Пологий берег  реки,  мокрый
кустарник.   Небо   завешено  сеткой  холодного,   моросящего  дождя.   Зина
вздрагивала от  всплесков воды  -  казалось ей,  очень громких,  -  когда на
собранный из еловых бревнышек плот взбирались человек по пять красноармейцев
и,  отталкиваясь от берега шестами,  уплывали на противоположную сторону.  В
сторону темного леса  страшно даже смотреть:  кажется,  что  оттуда бесшумно
подкрадываются немцы...  Но  рядом свои,  в  их руках винтовки...  Тут же по
колено  в  воде  суетятся  Володя,   Женя,   Илья.   Они  стараются  стащить
перегруженный плот  с  мелководья.  Зина  тоже  включилась в  работу:  стала
помогать отводить на  плот раненых.  Она  старалась не  замечать,  как в  ее
резиновых ботиках хлюпает вода. На носилках пронесли на плот тяжелораненого.
Зина не  удержалась,  подскочила к  носилкам,  поправила сползавшую шинель с
двумя  ромбами в  петлицах.  Когда  на  берегу  оставалось только  несколько
человек, к Зине подошел командир:
     - Спасибо тебе,  девчушка, выручила! Большое красноармейское спасибо. -
И, по-отечески обняв, крепко поцеловал Зину. - Как тебя зовут-то?
     - Зина Портнова. - Она подняла на командира засиявшие глаза и, осмелев,
попросила: - Не отдавайте немцам Ленинград.
     К ним подошли ребята. Командир каждому пожал руку:
     - Спасибо вам.  Огромное спасибо!  Мы  вернемся.  Соберемся с  силами и
вернемся. Не дадим врагу поганить нашу землю.
     Командир с тремя бойцами переправился на плоту последним.
     Ребята на  берегу остались одни,  только теперь Зина ощутила,  как  она
продрогла,  зуб на  зуб не  попадал.  Женя набросил на ее плечи свой пиджак,
изнутри он был еще сухой,  теплый.  Ребята напряженно вглядывались в  водную
гладь.  И  когда заметили плывущие по  течению бревна от  плота,  облегченно
вздохнули.
     Слабо  брезжил  рассвет.  Расходились  поодиночке.  Зина  категорически
отказалась, чтобы ее провожали. Ребята все же незаметно проследили, пока она
не перелезла через изгородь...

     Зина  явилась домой  промокшая до  нитки,  измазанная в  песке,  глине.
Хорошо,  что калитка оказалась незапертой,  не  нужно стучать...  Тетя Ира и
дядя Ваня сидели в темной избе, не спали.
     - Ну как?.. - бросилась навстречу тетя Ира.
     - Во-о! - Зина по-мальчишески вскинула большой палец.
     От  усталости и  пережитого волнения  она  была  не  в  силах  что-либо
говорить.
     Переодевшись во все сухое,  Зина устало повалилась на свой тюфяк, рядом
с крепко спавшей Галькой. И уже сквозь сон слышала рядом тихие голоса:
     - Совсем умаялась девчонка... Как бы не заболела!


     Глава пятая

     После  ночной  переправы  Зина  не   только  почувствовала  себя  более
самостоятельной,  повзрослевшей,  но и ближе узнала деревенских ребят. Своих
двоюродных братьев она, конечно, знала и раньше. Но с белокурым голубоглазым
однофамильцем Володи -  Женей Езовитовым,  которого мельком видела и раньше,
она, по-существу, познакомилась только теперь.
     Недели две спустя после переправы она встретилась с Женей на улице.
     - Здравствуй, Зина!.. Как живешь?
     - Сам знаешь, Женя, какая у нас теперь "отличная" жизнь.
     Они медленно шли по улице и разговаривали. Он расспрашивал о Ленинграде
и посетовал:
     - В Ленинграде я еще ни разу не был.
     - Когда приедешь,  Женя,  обязательно заходи к нам.  - И тут же, тяжело
вздохнув,  с  навернувшимися на  глаза слезами сказала:  -  Только не  знаю,
попаду ли я сама обратно в Ленинград.
     - Конечно попадешь,  Зина,  обязательно попадешь, - успокоил ее Женя. -
На фронте теперь дела налаживаются.
     Она удивленно взглянула на него.  Откуда ему это известно и  почему так
уверенно говорит?
     - Верь мне, Зина, мы победим.
     - Я и так верю.
     К ним подошел Володя, и тут затеялся совсем странный разговор.
     - К вечеру заходи сегодня ко мне, - предложил Жене Володя.
     - Думаешь, будет слышимость?
     - Попробуем.
     - Я приду обязательно. Еще кого-нибудь приглашаешь?
     - Да... Есть тут свои...
     Зина недоуменно поглядывала то на того, то на другого.
     - Пригласил бы  ты,  Володя,  и  меня  к  себе!  Дома такая скучища,  -
попросила она двоюродного брата.
     - А  разве тебе кто  запрещает приходить?  -  удивленно округлил Володя
глаза,  но  от  Зины не  укрылось,  как многозначительно переглянулись они с
Женей.
     Женя, пристально взглянув на Зину, предложил Володе:
     - Пригласи и ее, девчонка стоящая.
     Володя тоже  пытливо,  каким-то  изучающим взором поглядел на  сестру и
спросил Женю:
     - Думаешь, можно?
     - Полагаю,  вполне.  Поговори сам с  ней...  -  И,  попрощавшись,  Женя
свернул к своему крыльцу.
     - О  чем  же,  Володя,  твой  приятель советует поговорить со  мной?  -
спросила Зина.
     Володя огляделся по сторонам и, наклонившись к ней, прошептал:
     - Хочешь радио наше, советское, слушать?
     - Ой,  хочу!  -  Зина  просияла такой  радостью,  что  Володя  невольно
улыбнулся. - А когда можно?
     - Даешь слово, что никому, ни одной живой душе, не проговоришься?
     - Даю.
     - Смотри держи язык за зубами, особенно со своими подружками.
     - Не беспокойся, Володя, я умею молчать, да и подруг у меня здесь нет.
     - Приходи сегодня вечером ко мне. Я попрошу Илью зайти за тобой.
     "Если он посылает за мной Илью,  значит, у Володи не впервые собираются
ребята",  -  размышляла Зина по дороге домой.  О  том,  что Володя страстный
радиолюбитель,  она знала и  раньше,  еще во время своих прежних приездов на
каникулы в деревню.
     Над Володиной избой возвышалась антенна,  из  окоп гремела музыка.  "Но
каким чудом ему  удалось сохранить радиоприемник теперь?  И  где они слушают
передачи: ведь антенны над избой не видно".
     Как было обещано,  под вечер за ней зашел Илья. Он тщательно вытер ноги
у  порога о  половичок,  поздоровался,  передал Ефросинье Ивановне небольшой
узелок:
     - Мать прислала.
     - Спасибо, родимый... - отозвалась бабушка, принимая подарок.
     - Собирайся! - грубовато буркнул он Зине.
     - И  когда ты,  Илюша,  со своей сестрой будешь более ласково и вежливо
разговаривать? - упрекнула Зина, мгновенно собравшись.
     - Куда направляетесь? - поинтересовалась тетя Ира.
     - Не бойтесь,  тетя Ира.  Приведу вам Зиночку обратно, - уклонился Илья
от прямого ответа.
     Зина выскользнула вслед за Ильей. По дороге он рассказал, что Володя из
разных деталей собрал новый ламповый приемник.
     - Работает. Изредка слушаем наши передачи, - добавил он.
     С Ильей Зине всегда было легко.  Простой,  бесхитростный,  покладистый.
Еще  в  раннем детстве,  когда маленькая Зина появлялась вместе с  матерью у
бабушки в деревне, Илья с удовольствием играл с ней, был верховой лошадью, а
она - наездницей. Все просьбы маленькой Зины он выполнял беспрекословно.
     Калитка у Володиной избы оказалась незапертой.
     - За мной... - прошептал Илья Зине.
     Из  полутемных сеней,  шагая  по  скрипучим ступенькам,  они  осторожно
поднялись на чердак.  Там было немного светлее. На ящиках уже сидело человек
пять  ребят,  своих,  зуевских.  Среди них  знакомы Зине были Женька и  Федя
Слышенков.  Она робко присела на свободный ящик.  С любопытством огляделась.
Под железной крышей был оборудован под мастерскую небольшой уголок. У окошка
- накрытый серой клеенкой стол со стопкой школьных тетрадей и книг.  Над ним
- прибитая к  обрешетке крыши длинная полка с  множеством склянок и каких-то
пакетиков. Рядом, на ящике, - верстак с разными инструментами.
     - Моя двоюродная сестренка! - отрекомендовал Зину Володя.
     - Теперь все собрались. Начинай! - раздались голоса.
     И Зина поняла, что все дожидались ее.
     Из  ниши,  в  углу,  под застрехой,  заложенной досками,  Володя достал
небольшой  самодельный  приемник.   Выставил  в   щель  зашторенного  окошка
небольшой стержень-антенну  и  включил приемник.  Ребята  подвинулись ближе,
жадно  вслушиваясь в  раздававшийся треск и  шум.  Звук  появился не  сразу.
Володя осторожно крутил рычажки.
     - Сейчас,  -  взволнованно прошептал он,  слабо  уловив на  одной волне
русскую речь.
     И тут произошло чудо. Вдруг ясно и отчетливо Зина услышала:
     - "Говорит Ленинград!..  Говорит Ленинград!..  -  Последовала небольшая
пауза.  И тот же мелодичный женский голос продолжал:  -  Рабочие и работницы
Нарвской заставы города Ленина...  - (Сердце у Зины забилось так сильно, что
стало трудно дышать.),  - отвечают труженикам Красной Пресни славной столицы
нашего государства Москвы.  Мы выстоим,  товарищи москвичи!  Враг не возьмет
нас ни бомбами, ни блокадой! Ленинград борется..."
     Все слушали затаив дыхание,  а  у  Зины от  волнения пробегала дрожь по
телу, горели щеки - ее родной Ленинград живет и борется! Она, прикрыв глаза,
мысленно видела Нарвскую заставу,  знакомые родные места,  где  она выросла,
где остались мама и папа.
     Когда передача прервалась, ребята заговорили не сразу.
     - Искали Москву, а нашли Ленинград! - произнес Володя, словно извиняясь
перед ребятами.
     - И очень хорошо!  -  горячо отозвалась Зина и тихо добавила: - Спасибо
тебе, Володя. Значит, неправда, что немцы взяли Ленинград.
     - Вот бы  переписать и  расклеить это сообщение,  -  заметил кто-то  из
ребят.
     - А  что,  надо это дело наладить,  -  предложил Евгений и посмотрел на
Володю.
     Но тот, деловито свертывая провод, словно не расслышал.
     А  ровно  через  неделю на  немецких плакатах,  расклеенных в  поселке,
появились слова: "Смерть Гитлеру! Да здравствует Советская власть!"
     - Очевидно, партизаны действуют, - высказал предположение дядя Ваня.
     У Зины заблестели глаза:
     - Партизаны!.. Кто же эти смельчаки? Хоть бы одним глазом взглянуть.
     Но  дядя  Ваня ошибался.  Авторами этих надписей были Володя и  Евгений
Езовитовы.


     Глава шестая

     Уже стояла зрелая осень.
     Желтели листья на березах,  в багрянце были клены,  а трава на луговине
темнела,  теряя  свою  зеленую окраску,  покрывалась после ночных заморозков
белым инеем. Надвигались зимние холода.
     - Да-а... Жизнь становится день ото дня суровей... - вздыхал дядя Ваня.
- Ходим разутые, раздетые. Ничего теплого с собой не захватили, ни обуви, ни
одежды.
     - Кто же мог подумать,  что застрянем в  деревне...  -  жалобно вторила
тетя Ира.
     И  невольно при  этом разговоре Зина вспоминала,  как  права была мама,
когда настаивала, чтобы дочери захватили в деревню хотя бы теплые свитеры.
     - Возьми. Вечера могут быть холодные, - уговаривала она Зину.
     - Зачем?  - удивлялась Зина. - Мы с Галькой закаленные, физкультурницы.
Не замерзнем.
     Мама все же настояла на своем... Как теперь Зина была благодарна ей.
     Тетя  Ира  принялась  разбирать  разные  тряпки,  хранившиеся в  летней
горенке.
     - Из этих лоскутов можно выкроить Гальке платье... - обещала племяннице
тетя Ира. - А из старой кофты, пожалуй, Нестерке рубашку сошью.
     Нашлись лоскуты и для платьев Любочке.
     На  помощь  ленинградцам пришли  деревенские  родственники.  Мать  Ильи
принесла  им  черную  железнодорожную шинельку.  Зина  примерила ее,  шинель
показалась неуклюжей,  жесткой и длинной.  Но в шинельке было гораздо теплее
ходить, чем в легоньком летнем плаще.
     После того как дядя Ваня,  обследовав в  кладовке все продовольственные
запасы  бабушки,  сообщил тете  Ире  и  Зине:  "Скоро последние остатки муки
съедим", ленинградцы перешли на полуголодный паек.
     - Что же делать?  -  растерянно спрашивала тетя Ира.  - Неужели по миру
придется ходить?
     А через несколько дней подавленный и мрачный дядя Ваня объявил:
     - Устраиваюсь на работу...  кладовщиком в продовольственный склад.  Там
паек дают.
     - К немцам?! - одновременно спросили тетя Ира и Зина.
     Дядя Ваня с укоризной взглянул на них:
     - Но  что  же  делать?  Выхода иного нет.  Как  иначе жить,  объясните!
Вздыхать,  охать,  плакать и помирать с голоду -  не выход.  Да...  придется
работать. Ты, Ирина, тоже подумай об устройстве...
     - Идти помогать немцам убивать наших людей?!  -  загорелась гневом тетя
Ира.  -  Мне? Жене коммуниста? Как я потом мужу в глаза буду смотреть?.. - И
она разрыдалась.
     Дядя Ваня, продолжая держать в зубах давно потухшую цигарку, с жалостью
глядел на сестру...
     Поступив на работу,  дядя Ваня больше общался с людьми и приносил домой
слухи о долах на фронте.
     Теперь у  него  не  было  прежних радужных надежд,  что  к  весне война
обязательно кончится.
     - Конец войны не близок...  -  сказал как-то он. - Гитлеровцев не скоро
осилишь. Не на жизнь, а на смерть война идет. Или мы их, или они нас...
     Однажды он пришел с работы поздно,  уже в сумерках, и не один. Привел с
собой бородатого человека в  ватнике,  кирзовых сапогах,  с  приметной седой
прядкой в смоляных волосах.
     - Мой друг...  -  кратко представил он гостя тете Ире и  навестившей их
Солнышку.
     Бабушка, очевидно, хорошо знала гостя.
     - Где же ты, Михаил Иванович, теперь обретаешься-то? - поинтересовалась
она.
     - В  лесу...  -  просто ответил гость,  заставив ребят сразу навострить
уши.
     Дядя Ваня прервал дальнейшие бабушкины расспросы.  Сразу же после ужина
увел гостя на сеновал. Немного погодя он пришел за Солнышком, которая в этот
вечер оставалась у бабушки ночевать.
     - Нужно нам с тобой поговорить, - объяснил он и кратко бросил: - Ирина,
ты тоже нужна.
     Когда  они  вернулись  в  избу,  Зина  не  слышала  -  спала,  а  когда
проснулась, Михаила Ивановича в доме уже не было.

     Наступила годовщина Великого Октября.  По  совету дяди  Вани вся  семья
принарядилась во все лучшее.
     Зина вплела в  свои косички красные ленточки.  На голове у  Гальки тоже
появился красный бант.
     За  обедом дядя  Ваня поставил на  стол бутылку,  заткнутую самодельной
пробкой. У кого-то достал самогонки.
     - За будущую нашу победу! - негромко произнес он, подняв стаканчик.
     Вскоре к  бабушке заглянула и  Солнышко.  Пришла она в  своей будничной
одежде и сразу встретила осуждающий взгляд дяди Вани.
     - Хотя бы для праздника принарядилась.
     - Я в душе праздник отмечаю...  -  ответила она. - У нас праздник уже с
раннего  утра  начался:  в  поселке нашли  расклеенные на  заборах советские
листовки.   -   И  пояснила:  -  Рукописные...  Полицаи  обыск  производили,
допрашивали.
     - О чем? - встревожился дядя Ваня.
     - Все о том же... Как оказалась в Оболи? Откуда приехала?
     - Вот что,  надо вам с Ириной без промедления устраиваться на работу, -
сказал дядя Ваня.
     - Я уже об этом думала. У нас рядом с бывшим торфяным заводом открывают
столовую для  офицерского состава -  курсанты,  что  ли,  какие-то  приехать
должны.  Уже и мебель завезли. Надо попытаться устроиться туда официантками.
Дадут ли только справки в комендатуре?
     - Постарайтесь получить эти  справки.  Сейчас  очень  важно,  чтобы  вы
сумели туда устроиться,  -  сказал дядя Ваня и,  как показалось Зине, как-то
многозначительно посмотрел на Солнышко.
     Зину удивило, что, побывав через несколько дней в комендатуре, тетя Ира
и Солнышко явились оттуда домой в хорошем настроении.
     - Начальника полиции не  было на  месте.  Принимал его  заместитель,  -
сообщила тетя Ира.
     - Сразу стал за нами ухаживать... - засмеялась Солнышко.
     - Ну, справки получили? - нетерпеливо перебил дядя Ваня.
     - Мы,  да  не получим...  Вот...  -  И  Солнышко показала дяде Ване две
справки с круглыми печатями.
     - О чем же вас спрашивал?
     - О прежней нашей жизни... Так, отделались общими словами.
     - Повезло вам!..  -  обрадовался дядя Ваня.  -  Сам  начальник полиции,
находись он  на  месте,  всю душу из  вас бы  вытряс.  Знаю по своему опыту.
Дотошный и злобный.

     Столовая открылась в конце ноября.
     В первый же день, вернувшись домой с работы, тетя Ира пожаловалась:
     - Требуют,  чтобы я  поселилась в  бараке,  рядом со  столовой,  как  и
Солнышко, - была бы на глазах у начальства.
     Выслушав, дядя Ваня сказал:
     - Что поделаешь, придется согласиться.
     На семейном совете было решено, что вместе с сыновьями, Зиной и Галькой
тетя Ира переберется в  поселок торфяного завода.  С бабушкой останутся дядя
Ваня и Любаша.
     Зина не возражала.  Она как-то безразлично отнеслась к переселению.  Ей
было все равно где жить, раз они не дома, в Ленинграде.
     Для Зины с Галей нашлась в бараке небольшая комнатка,  низкая, мрачная,
с  одним окном,  выходившим на  пустырь,  но теплая,  если протопить печку в
общем коридоре,  что стало обязанностью Зины и  ребят.  Тетя Ира с сыновьями
поселилась в комнате рядом.
     Лучшую  комнату  в  бараке  занимала  немка-переводчица,   служившая  в
комендатуре.
     Зине  она  не  понравилась.  Толстая,  рыжеволосая,  глядевшая на  всех
застывшим,  стеклянным взором.  В разговор она с жильцами не вступала,  хотя
русский язык знала неплохо.
     - "Баба-яга", - немедленно окрестила ее Галька, боявшаяся встречаться с
суровой, молчаливой немкой.
     Первое время Галька тосковала,  оказавшись вдали от бабушки,  маленькой
Любаши и  своего любимца,  кота Ушастика.  Она  взбиралась на  подоконник и,
прильнув носом к стеклу, тянула:
     - Ску-ушно мне!.. Ску-ушно!..
     - Ишь чего,  веселья захотела!..  -  возмущалась Зина. - Будь довольна,
что с голоду не умираем, в тепле живем.
     Вскоре  Галька немного успокоилась.  Не  чаявший в  ней  души  Нестерка
принес от  бабушки Ушастика,  и  кот,  к  радости Гальки,  прижился на новом
месте.
     Зина с головой погрузилась в разные хозяйственные заботы.  Привела свою
комнату в порядок.  На чисто вымытом окне уже висела белая занавеска. В углу
комнаты на  железной кровати лежал набитый соломой тюфяк.  Возле колченогого
стола стояли две табуретки.  Правда, потолок закопченный и на стенах рваные,
с ржавыми пятнами, обои. Но ничего, жить можно.
     Прежние жильцы барака успели эвакуироваться,  оставив после себя разную
рухлядь.  Зина  озабоченно морщила лоб,  примеряя то  сестренке,  то  себе и
старое рваное платье, и стоптанные ботинки, и ветхую тужурку, соображая, как
залатать и приспособить к носке найденные вещи.
     Зато  теперь появилась новая  и  приятная забота -  ходить к  бабушке в
деревню за молоком.  До деревни недалеко -  двадцать минут ходьбы. Посидев у
бабушки,  которая сразу же  сажает их за стол,  стремится чем-либо угостить,
сестры, захватив с собой маленький бидончик с молоком, возвращаются домой.
     - Почему не остались,  -  сердится Галька,  -  у бабули так хорошо! - И
демонстративно отходит от  сестры,  не  желая идти рядом.  Но Зина не терпит
своеволия, снова берет ее за руку.
     На  хорошо укатанной дороге оживленно.  Снуют  штабные и  интендантские
машины, попадаются навстречу вражеские солдаты и офицеры, надменные, гордые,
упоенные своими победами.  Живут они в  Оболи и  в  поселке,  занимая лучшие
дома.
     Сестры боязливо сторонятся, сходят, держась за руки, на обочину дороги.
Зина  всегда  помнит  предостережение тети  Иры:  "Поменьше попадайся им  на
глаза...  Они все могут сделать".  Нахмурившись и даже потемнев в лице,  она
исподлобья окидывает взором немцев.
     "Проклятые... Пришли на пашу землю и теперь торжествуете..."
     Идут по заснеженной зимней дороге две девчонки, одетые в старое тряпье.
Одна круглолицая,  ясноглазая, с ямочками на розовых от мороза щеках. Другая
совсем еще малышка, худенькая, голенастая, глазастая, с серьезным испуганным
взором, тащится за ней.
     Немцы не обращают на них внимания.

     - Ну, вот мы и дома... - говорит Зина, вернувшись к себе.
     Дома дел у Зины много.  В комнатах прибраться надо и печку истопить. Да
и  день  теперь  короткий.  Не  успеешь оглянуться,  уже  сумерки.  Если  не
задержатся в  столовой,  скоро вернутся домой тетя Ира и Солнышко.  Им будет
приятно, что все убрано.
     - Давай мечтать!..  -  предлагает Галька, присаживаясь к сестре и кладя
голову ей  на колени.  -  Приедем в  Ленинград,  там мамочка нас встретит...
Спросит: "Где вы так долго пропадали?!" А мы скажем: "У бабушки... Немцы нам
дорогу преградили и  не отпускали.  Но мы -  народ хитрый!  Мы сели на поезд
тишком и уехали..." Нет,  лучше:  "Мы забрались в грузовик. Там много ящиков
было. Мы забрались в ящики. Так мы доехали..."
     Галька умеет фантазировать.  Получается у нее складно,  интересно. "Вот
скрипнула калитка... Это калитка жалуется, что ей живется плохо. Шумит ветер
под  крышей...  Очевидно,  ветер  заблудился на  чердаке".  Увидела  в  окно
бродячую собаку,  пугливо поджавшую хвост.  "Это она  уже который месяц ищет
свой дом и не может найти. Надо ей помочь". Галькины фантазии прерывает стук
входной двери.  Это вернулись с работы тетя Ира и Солнышко. Они почти всегда
вместе приходят.  Сами они  теперь ужинают в  столовой.  Что-нибудь съестное
приносят ребятам.  Всем поровну -  таков непреложный закон тети Иры.  Она не
делает различия между своими сыновьями и Зиной с Галькой.
     Детям порой все же голодновато, но жить можно.
     Переселившись в поселок торфяного завода,  Зина реже видела деревенских
ребят.  Слушать радио ее  не  приглашали.  А  ей так хотелось снова услышать
голос Большой земли!  Встретив однажды Володю,  узнала: радиоприемник у него
вышел из строя,  передачи слушать не удастся, пока он его не починит. Володя
заспешил домой, а прощаясь, сказал Зине:
     - Сходила бы в  станционный поселок.  Говорят,  там на базарной площади
развешано много плакатов и листовок.  Если узнаешь что-нибудь особенное,  на
обратном пути зайди ко мне.
     Поселок был заполнен солдатами. Все заборы и столбы на базарной площади
оклеены  разными  гитлеровскими плакатами,  приказами,  победными сводками с
фронтов военных действий. Всюду слышалась только немецкая речь. Лишь в одном
месте пожилой рябой полицай с белой повязкой на рукаве вслух читал по-русски
небольшой группе людей приказ:
     "Кто укроет у  себя красноармейца или партизана или снабдит продуктами,
укажет  дорогу,   чем-либо  поможет,  тот  карается  смертной  казнью  через
повешение..."

     Зина кинулась прочь из поселка.  Пошла домой не по дороге, а кратчайшим
путем  -   по  проселку.   У  перекрестка,  на  телеграфном  столбе,  слегка
раскачиваясь,  висел в одном исподнем белье бородатый мужчина.  Испугавшись,
Зина побежала по тропинке.  Навстречу попалась Нинка Азолина -  нарядная,  в
белой шерстяной косынке и  длинном синем пальто.  Она  было приостановилась,
хотела что-то  спросить у  Зины,  но та,  опустив голову,  вихрем проскочила
мимо. "Немецкая овчарка! Ишь расфрантилась!"
     Возле барака Ленька и  Нестерка очищали от  снега дорожку.  Полуодетые,
без варежек, трудились они так усердно, что от них валил пар.
     - Комендант заставил...  -  пожаловались они. - Грозился выпороть, если
плохо расчистим.
     Зина оправила у них пальтишки, застегнула, увела домой греться.
     - Где была?.. Почему не сказалась? - строго встретила ее Галька.
     - Чем допрашивать меня, ты бы лучше умылась... Сидишь грязнулей.
     - Не буду я умываться. Назло тебе.
     - Это еще что такое?..  -  Зина рассердилась.  -  Так и знай, не будешь
слушаться,  я  уйду  отсюда...  Не  нужна  мне  такая чумазая,  непослушная.
Измучилась я с тобой.
     - Я с тобой тоже измучилась! - огрызнулась Галька.
     Скрипнув дверью,  в  комнату юркнул  Ушастик.  Приблизившись к  Гальке,
прыгнул на колени, громко мурлыча и ласкаясь.
     - Ты вот и Ушастика тоже обижаешь!  - сердито попрекнула сестру Галька.
- Вчера веником его огрела, грозилась в болото занести.
     - Тоже заступница...  -  изумилась Зина. - Твой Ушастик на столе слопал
все, что тетя Ира нам оставила, а ты его защищаешь!
     Надувшись,  Галька замолчала,  но через полчаса не выдержала, подошла к
сестре и начала ласкаться:
     - Никуда не уйдешь?
     - Не уйду. Какая ты глупенькая.
     - Даешь слово?
     - Ну, даю.
     - Какое - пионерское?
     - Ну, хотя бы пионерское. Ладно, давай мириться!
     Зина  поцеловала сестренку  в  подставленную щеку.  Присутствие Гальки,
непрестанная забота о ней как-то скрашивали тяжелую жизнь.
     - А теперь пора заниматься. Будем учить буквы... Я тебе буду диктовать,
а ты пиши!  -  Зина,  несмотря ни на что, старалась готовить Гальку к школе,
надеясь, когда вернутся в Ленинград, определить ее сразу во второй класс.
     Галя знала уже все буквы, умела по складам читать.
     Занимаясь с  сестренкой,  Зина  горестно  раздумывала,  что  живет  она
нахлебницей у  тети  Иры  и  Солнышка,  которым так  трудно всех прокормить!
Может,  попытаться и  ей  устроиться на работу в  столовую?  Но как противно
обслуживать фашистов, этих убийц!
     Вечером, когда ложилась спать, перед глазами стоял повешенный, которого
она видела днем, - с неподвижными, стеклянными глазами, с раскрытым ртом..
     Боясь закричать от страха,  Зина с головой накрылась одеялом, но жуткое
видение не  проходило.  Зина  встала,  попила воды,  но  немного успокоиться
смогла,  только  когда  перебралась  на  постель  к  Гальке.  Обняв  младшую
сестренку, она наконец уснула.


     Глава седьмая

     Володя вскоре выполнил свое  обещание.  Илья  снова привел Зину слушать
советскую радиопередачу.
     На  этот раз на чердаке собралось гораздо больше новых ребят,  и  среди
них две девушки - года на три постарше Зины.
     Одну из  них  -  белозубую,  бойкую на  язык -  звали Фрузой Зеньковой.
Другая, в светлом берете, - очевидно, ее подруга - красивая, черноволосая, с
приметной родинкой на  лбу,  была из соседней деревни Ушалы,  звали ее Валей
Шашковой.  Немного погодя подошли еще две девушки -  Маша Дементьева и  Маша
Лузгина, их обеих Зина хорошо знала.
     - Уважаемые дамы и господа!  - шутливо обратился к своим гостям Володя.
- Рассаживайтесь согласно  своему  общественному и  социальному положению  в
германском рейхе. Более знатные - впереди, менее знатные - позади.
     Шутливый  тон  Володи  как-то  сгладил  тревожную  обстановку,  которую
усугубляло зашторенное окошко, полумрак, нарушаемый только светом радиолам