ах Бырранга поселился какой-то 13001-й вид. Уж слишком необычными и фантастическими были приметы Маук. "От ее голоса раскалываются скалы, - рассказывали, озираясь, "дети солнца", - а люди падают наземь без дыхания; в когтях она держит пучки смертоносных стрел..." Что бы это могло означать?.. Впрочем, географа иногда брало сомнение: птица ли это вообще? "Представим себе, - продолжал рассуждать Петр Арианович, - что Маук - некое символическое обобщение, воплощение злых, враждебных человеку сил природы. Что могут противопоставить природе "дети солнца"? Это люди каменного века. Их оружие несовершенно. Их топоры тяжелы. Их копья часто ломаются. Но почему тогда это птицы, а не рыба, не медведь? Не росомаха?.." Петру Ариановичу было известно, что некоторые народы Сибири поклонялись камням. Первобытный человек, одухотворявший природу, вдохнул жизнь в камни. Форма их подсказывала самые фантастические сравнения. Не являлась ли и Маук камнем, но особого рода? Не метеорит ли эта загадочная птица, быть может, даже близнец того огромного метеорита, который лет за восемь до побега Ветлугина из ссылки произвел такой переполох в тунгусской тайге, а вслед за тем и в науке?.. Атрибуты Маук - молнии, огонь, гром - как будто подтверждали догадку. Если принять этот вариант, возникало соблазнительное решение загадки Маук. То была огненная птица, залетевшая в уединенный мирок "детей солнца" из глубин неба. Зрелище небесного посланца, явившегося внезапно в раскатах грома и в свисте бури, должно было потрясти умы горцев. Таково начало мифа. Постепенно создавался культ Маук, поклонение удивительному камню. Недавние события отодвигались, опрокидывались в прошлое. Обитатели котловины как бы обосновывали падение метеорита, присоединяли причину к следствию. Птица Маук (метеорит), по этой версии, преследовала "детей солнца", пока, наконец не нагнала их в котловине. Такое решение задачи имело бы огромное утилитарное значение. Метеорит! Стало быть, железо. Где-то вблизи лежит огромный слиток чистого космического железа! Сколько звездных топоров, звездных наконечников для копий и стрел выковал бы Ветлугин, преодолев загадочное "табу". Сразу же, одним мощным рывком продвинул бы "детей солнца" из каменного в железный век! Но нигде не было и признаков метеорита. К загадке птицы вплотную примыкала вторая загадка - происхождения "детей солнца". Кто они? Откуда пришли? Почему замуровали себя в горах? "Сын солнца" не было именем в тесном смысле этого слова, скорее прозвищем, конечно очень лестным. Родство с солнцем - шутка сказать!.. Быть может, Нырта, любивший, как известно, прихвастнуть, придумал это пышное прозвище, чтобы пустить чужеземцу пыль в глаза? Но даже в разговорах друг с другом жители котловины не упоминали своего "засекреченного" имени. О себе говорили обиняками: "спускающие стрелу на оленя", "живущие на берегу (реки)", "носящие хвост (оленя) на голове" и т.д. Одно из таких косвенных наименований было многозначительно: "издалека пришедшие". Этим подтверждалась догадка Петра Ариановича: "дети солнца" не всегда жили в горах Бырранга, пришли сюда издалека. Итак, народ беглецов? Безымянный народ? Замаскированный народ? В последнее время Петр Арианович начал брать под сомнение кое-что из того, что казалось раньше вполне очевидным. Он уже не был уверен: действительно ли, идя с побережья к озеру Таймыр, забрел "по пути" именно в каменный век. В этой связи Петр Арианович заинтересовался детскими играми. Усевшись на камешек, он часами наблюдал за тем, как дети копошатся у его ног, азартно передвигают с места на место оленьи бабки-косточки, заменяющие игрушечных оленей, "сбивают" их в стада и т.д. Дети играли не в охотников, а в пастухов! Вот что было удивительно. Однако жители котловины не знали оленеводства. Или, может быть, знали, но забыли? В свое время Петр Арианович читал о чем-то подобном. Он напряг память. Перед умственным взором его возникла книжка в строгой темной обложке. В ушах раздался неповторимый шелест быстро переворачиваемых страниц. И вдруг сразу вспомнилось слово в слово нужное место - отчеркнутый красным карандашом абзац в низу страницы: "Полинезийцы к приходу европейцев не имели луков, однако дети их играли маленькими луками. Этнографам это дало возможность сделать вывод: перебравшись из Азии на острова, полинезийцы еще пользовались луками, затем утратили их, так как здесь не было животных, не на кого было охотиться". Невольно напрашивалась аналогия с жителями котловины. Но оленеводство по сравнению с охотой (как основным источником существования) - более высокая ступень развития. Стало быть, "дети солнца" деградировали?.. Об этом говорили некоторые другие факты, мелочи быта, на которые Петр Арианович не обращал раньше внимания. Он, например, долго ломал голову над загадкой курева. Казалось бы, простая вещь: в котловине курят все, не только мужчины, но даже дети и женщины. Но что курят? Табака в оазисе, естественно, не было и не могло быть. Табак доставляют на Крайний Север из России. "Дети солнца" курили мох, смешанный с сушеными листьями и стружками березы. Некоторые заядлые курильщики в качестве острой приправы добавляли еще шерсть, клочки шерсти, вырванные прямо из одежды. - Плохое курево, плохое, - жаловались они Ветлугину вполголоса. - Раньше было лучше, крепче. Голова делалась веселой, ясной. Но нельзя об этом говорить... И курильщики боязливо оглядывались, не подслушивают ли Якага или Ланкай. Неужели "дети солнца" курили когда-то настоящий табак, а не эту зловонную смесь?.. На все эти мучившие Петра Ариановича вопросы могли ответить два человека в котловине: шаманка и ее муж, хранители тайны Маук, - только они, больше никто. Однако географу с некоторого времени стало казаться, что кое о чем, пожалуй, порассказал бы ему - если бы очень попросить - еще и третий человек. Этим третьим был Кеюлькан, внук Хытындо, ее любимчик. Не слишком вдумчивому наблюдателю могло представиться, что в семье шаманки повторяется довольно заурядная ситуация: ревнивая бабушка безрассудно, как все бабушки, балует единственного внучка, перетягивает его на свою сторону, старается рассорить с родителями. Кеюлькан неизменно получал лучшие куски во время трапезы. Кеюлькан спал допоздна. Кеюлькана не утруждали собиранием хвороста и другими работами по дому. Кеюлькану даже разрешалось играть ритуальным бубном и примеривать разноцветные погремушки, которые Хытындо надевала, совершая свои магические церемонии. В этом, по-видимому, и была разгадка - в погремушках! Шаманка готовила себе преемника. Якага был глуп, неловок, забывчив. К старости свойства эти не уменьшились, а, наоборот, усилились. Все чаще во время ворожбы приходилось Хытындо бросать на мужа многозначительные взгляды и сердито бормотать: "Опять злой дух толкнул меня под руку!" Кеюлькан был куда смышленее. Уже в детстве он отличался острым умом и подвижностью - вертелся под ногами как юла. С годами выровнялся, стал стройным юношей, почти на голову выше Нырты. Лицо его с широко расставленными черными глазами сохраняло всегда плутоватое выражение, даже на торжественных ритуальных выходах, во время которых он сопровождал увешанную побрякушками величественную шаманку в качестве ее второго ассистента. Несомненно, шаманка хотела, чтобы власть не уходила из семьи. Нырта и его жена Фано, по мнению Хытындо, не обладали необходимыми для этого способностями. Вот почему она начала постепенно, с малых лет приучать к "делу" внука. С десятилетнего возраста бабка держала его неотлучно при себе. В жилище Хытындо будущий шаман проходил предварительную подготовку, обучался владеть бубном, "странствовать во сне под облаками", прорицать и прочее. Петр Арианович знал: бабушкин любимчик - сластена, хитрец, вдобавок с ленцой, и недолюбливал его. Их отношения прервались в раннем детстве Кеюлькана. В дальнейшем шаманка ревниво старалась оградить внука от влияния чужеземца. Кеюлькан сделал первые шаги навстречу Ветлугину вскоре после схода племени, на котором географ рассказал о переменах, происшедших за перевалами. Несмотря на отказ "детей" солнца" идти за ним в тундру, Петр Арианович был полон самых радужных надежд. Теперь уже недолго осталось ждать! Помощь придет из-за перевалов! Письма его, наверно, дошли до адресата, не могли не дойти! А пока в нетерпеливом ожидании географ спешил сделать свое открытие более полным, законченным. Наблюдая погоду, Петр Арианович пользовался приборами собственного изготовления. (Некоторый опыт метеоролога он приобрел еще в 1915 году в Акмолинской области, где начинал свою ссылку.) Система, точность, регулярность наблюдений особенно важны в метеорологии. Начав, надо продолжать и обязательно кончить. Что бы ни происходило с Петром Ариановичем - болел ли, занимался ли решением других научных задач, был ли удручен тоской по родине, по дому, или озабочен новыми кознями Хытындо, - независимо ни от чего он проводил свои метеорологические наблюдения в определенное время. Однажды, присев на корточки подле своих самодельных приборов, Петр Арианович услышал подозрительный шорох и оглянулся. Он успел заметить плутоватую рожицу Кеюлькана, который высунулся на мгновение из кустов. "Соглядатай Хытындо", - с раздражением подумал Петр Арианович, пожал плечами и продолжал возиться с приборами. Но соглядатай не уходил. Через некоторое время шорох повторился. На этот раз Кеюлькан уже не думал прятаться. Он стоял в кустах во весь рост, независимо заложив руки за спину, и спокойно наблюдал за Ветлугиным. Такая назойливость возмутила географа, и он приказал Кеюлькану идти прочь. Усмехнувшись, будущий шаман удалился неторопливой походкой. Однако он пришел и на следующий день. Устроился поудобнее неподалеку и, не таясь, смотрел, как Петр Арианович записывает показания метеоприборов. Неловко было его прогнать. В поведении юноши не было ничего вызывающего: он просто сидел и смотрел. Затем Кеюлькан стал приходить почти каждый день. Постепенно Петр Арианович привык к его присутствию. Он чувствовал внимательный взгляд юноши, но решил не волноваться по пустякам. "Шпионит? Ну и пусть! - думал он. - Такой шпион все же приятнее этой обезьяны Якаги". Как-то, стоя на коленях у маленького гигрометра, сделанного на скорую руку из двух соломинок, географ заметил, что внук шаманки нарушил почтительную, добровольно избранную им дистанцию. Бесшумно приблизившись, он сейчас стоял бок о бок с Ветлугиным. Голова Кеюлькана очень забавно, как-то по-птичьи, склонилась набок. Живые черные глаза были широко открыты. - Я понял, - медленно сказал он, продолжая смотреть на гигрометр. - Когда в воздухе сыро, стебельки намокают и расходятся. А черточки на доске ты сделал, чтобы знать: очень ли сыро или не очень. Я все понял! Он торжествующе засмеялся, потом присел на корточки и осторожно коснулся гигрометра. Вероятно, ему давно уже хотелось сделать это. В тот день разговор вертелся лишь вокруг гигрометра. На другой день Кеюлькан проторчал часа два у флюгера, глубокомысленно следя за тем, как поворачивается маленькая стрела, укрепленная на крестообразно положенных палках. - Твое колдовство интересное, - сказал Кеюлькан Петру Ариановичу. Потом подумал и добавил убежденно: - Интереснее колдовства Хытындо. Он ушел и больше не приходил к метеостанции. Но теперь географ все чаще ловил на себе внимательный взгляд его живых черных глаз. Петр Арианович не был удивлен, когда, вернувшись однажды домой, застал у себя Кеюлькана. Юноша сидел у очага и без особенного аппетита, что было совсем не похоже на него, ел сушеную оленину, которой Сойтынэ угощала племянника. - Неужели бабка отпустила тебя к нам? - с изумлением спрашивала она. Кеюлькан бормотал в ответ что-то невнятное. На этот раз юноша показался Петру Ариановичу каким-то странным, вялым. По всему заметно было, что он хочет рассказать о чем-то, но колеблется, боится. Несколько раз он называл Птицу Маук - без видимой связи с темой разговора - и тотчас же запинался, умолкал. Улучив момент, когда Сойтынэ вышла из жилища, Петр Арианович сказал напрямик: - Что-то знаешь о Маук! - Знаю, где она живет, - пробормотал юноша еле слышно. Он исподлобья взглянул на Петра Ариановича и добавил просительным тоном: - Ты не ходи туда. Там страшно. Умрешь!.. Вернулась Сойтынэ. Кеюлькан замолчал и заторопился домой. На другой день он встретился Петру Ариановичу, когда тот проверял пасти в лесу. Верный своей тактике, столь оправдавшей себя в случае с "льдинкой", географ не возобновлял разговора о Маук, хотя внутренне весь дрожал от нетерпения. Они поговорили о предстоящей поколке, о рыбной ловле, о двух соломинках, которые предсказывают дождь. Уже расставаясь с Ветлугиным, Кеюлькан пробормотал: - В страшном месте живет. Духи охраняют ее... Петр Арианович дипломатично промолчал. Он понимал, что скрытности Кеюлькана хватит ненадолго. И действительно, уже при третьей встрече юноша рассказал все, что знал о жилище Маук. По его словам, она свила себе гнездо в заповедном месте, в Долине Черных Скал. Оказалось, что Хытындо разрешила Кеюлькану сопровождать себя не до конца пути, и ему не удалось видеть Маук. Но он хорошо запомнил дорогу, каждый поворот тайной тропы. - Ты проводишь меня, - решительно сказал Петр Арианович. Кеюлькан долго молчал, опустив голову. Потом решительно тряхнул волосами. - Хорошо. Я провожу тебя, - сказал он. - Но помни: лучше бы тебе не ходить. Никто еще не возвращался с этой тропы, кроме Хытындо. Эта дорога ведет к смерти... 7. КАМЕННАЯ ПАСТЬ В одну из ближайших ночей они отправились на поиски Маук. Петр Арианович заблаговременно запасся длинным крепким ремнем - на случай, если придется спускаться с обрыва, - вооружился копьем, спрятал в карман огниво и трут и, сидя на пороге своего жилища, поджидал Кеюлькана. (Сойтынэ уже спала, не подозревая, в какое опасное путешествие собрался ее муж.) У ног Петра Ариановича текла река, от которой, свиваясь кольцами, поднимался туман. На втором плане темнел прибрежный кустарник, еще дальше взбегали по склону невысокие ели и лиственницы. Петр Арианович видел и не видел все это. За привычным пейзажем котловины медленно проступал в вечернем сумраке другой, незнакомый и странный пейзаж, который рисовало ему воображение. Река превратилась в лагуну, местами заболоченную водорослями и тиной. Пятна воды сверкают между деревьями. И сами деревья выглядят по-иному. Гигантские силуэты их поднимаются к небу, подпирая облака. Растительность на болоте располагается в несколько ярусов. Прямо из воды, рядом с узловатыми корнями других деревьев, торчат хвощи-каламиты, сгрудившиеся в заросли. Над ними высятся красивые, в симметрических рубчиках колонны - стволы плаунов. А над плаунами господствуют долговязые сигиллярии, похожие на многоголовую гидру, поднявшуюся на хвост. Но больше всего здесь папоротников, стелющихся, вьющихся, древовидных. Зазубренный узор их четко выделяется на фоне серого низкого неба. То и дело разверзаются хляби небесные. Тяжелые, медленно плывущие облака низвергают потоки воды на эти доисторические джунгли. Теплый ливень сменяется моросящими "дождями" из спор. Они почти беспрерывно сыплются на землю и в воду из огромных шишек, которыми увенчаны стволы деревьев. Стоит не шелохнется диковинный лес. Только изредка раздается в нем протяжный скрип, шорох листьев, плеск воды. То одно, то другое дерево, корни которого подмыты водой, вдруг с оглушительным шумом обрушивается в лагуну. Теперь гнить им на дне ее вместе с ранее упавшими деревьями... Такой, наверное, была котловина "детей солнца" много миллионов лет назад. Кто же населял ее тогда? Перед закрывшим глаза Петром Ариановичем потянулась длинная вереница уродливых существ, похожих на дракона. Между гигантскими папоротниками, волоча тяжелое брюхо по земле, ползли стегозавры, игуанодоны, трицератопсы. А над ними беспрестанно раздавался шелест и скрип жестких перепончатых крыльев. В воздухе проносились крылатые ящеры - птеродактили. Крылатые ящеры? Петр Арианович вскочил на ноги и в волнении прошелся перед своим жилищем. Неужели это разгадка? Вдруг Птица Маук представилась ему с пугающей отчетливостью. У нее были перепончатые, как у летучей мыши, крылья, острые когти, ощеренная пасть. Это крылатое пресмыкающееся, отвратительное сочетание птицы и ящерицы. Да, да, птеродактиль! Задевая крыльями за верхушки деревьев, он летал в доисторическом лесу и погиб вместе с ним. Угрюмые сырые джунгли редели, гигантские деревья одно за другим валились на дно и затягивались водорослями и тиной. Шли века. И вот уже лагуна, и лес, и жившие в них ящеры погребены под толстым слоем земли. В недрах ее продолжается сложный химический процесс, растения прессуются, отвердевают. Спустя миллионы лет древние папоротники, хвощи и плауны превратились в уголь. В начале или в середине XIX века здесь вспыхнул грандиозный подземный пожар. Произошло самовозгорание одного из пластов угля, а вслед за тем на земле, подогреваемой изнутри, вырос лес. Потом в оазис за Полярным кругом пришли люди и обжили его. Это как раз было хорошо в новой гипотезе: Маук неотделима от оазиса! Но что с нею произошло дальше? Как возник культ Маук? По-видимому, в какой-то уединенной пещере, в одном из закоулков Долины Алых Скал, находился окаменелый скелет птеродактиля. А может быть, тело и кости его уже истлели, но в сбросе земли сохранились вмятины, которые повторяют контуры уродливого тела. "Дети солнца" увидели "изображение" крылатого ящера на стене пещеры (помнится, Кеюлькан упоминал именно об изображении). Что из того, что Маук мертва? От этого она кажется еще более грозной, загадочной. Постепенно сложилась целая легенда о том, что это чудовище преследовало "детей солнца" и вот, наконец, загнав в котловину, заперло, заточило здесь навеки. Так возник странный культ Маук. Впрочем, удивительно ли, что люди каменного века поклонялись скелету? Удивительно ли, что ископаемый ящер стал символом той непонятной стихии, перед которой таким беспомощным чувствовал себя первобытный человек? Раскачивающиеся столбы дыма от жертвенных костров придавали иллюзию жизни существу, погибшему миллионы лет назад. Казалось, что Птица Маук изгибает шею, нависает все ниже. Вот-вот сорвется со стены, ринется на людей, распластав огромные перепончатые крылья... Да, эта гипотеза выглядела как будто бы логичной и правдоподобной. Длинные тени упали от скал, слились, окутала котловину мраком. На небе высыпали звезды. Кеюлькан не появлялся. Не догадалась ли Хытындо, не заперла ли Кеюлькана? Но внук шаманки был не из тех, кто позволяет запирать себя. Петр Арианович нервно поежился. Не терпелось проникнуть в капище Маук, чтобы проверить правильность своей догадки. Он не услышал шагов Кеюлькана, который подошел своей бесшумной, скользящей поступью и, только приблизясь вплотную, вполголоса окликнул географа. Внук шаманки держал себя очень странно: исподлобья посматривал на Петра Ариановича, то и дело вздыхал. Когда же географ встал, юноша тронул его за локоть и сказал просительно: "Не ходи! Сегодня не ходи! Лучше завтра пойдем!" Но Петр Арианович был поглощен предстоящей встречей с Маук, радовался, что наконец-то сможет одним ударом разрубить этот узел, и не обратил внимания на волнение Кеюлькана. Озираясь, они покинули стойбище и углубились в лес. Петр Арианович шагал враскачку, тяжело опираясь на копье. Нужно было спешить, чтобы успеть обернуться за ночь. Вдруг раздался быстрый хруст веток, потом подавленный тихий вздох. Сердце у Петра Ариановича упало. Неужели это "незримый конвой", соглядатаи Хытындо? Но северные выходы из котловины почти не охранялись. Кроме того, в последние годы контроль над Ветлугиным ослабел - "дети солнца" убедились, что хромому человеку не уйти далеко. Его, тем более в горах, нетрудно догнать, вернуть. - Заяц проснулся. Потревожили зайца, - успокоительно сказал Кеюлькан, не останавливаясь. Лес оборвался за спиной. Идти стало труднее: уже не мягкий мох был под ногами, а голые острые камни, осыпающийся галечник. Петр Арианович с беспокойством взглянул вверх. Огромный звездный циферблат очень медленно вращался над ним: время приближалось к полуночи. Но Долина Алых Скал (так Петр Арианович назвал на своей карте Долину Черных Скал, место поколки) уже была перед путниками. Эти места оживали один-единственный раз в году. Чуткие склоны оглашались цокотом копыт, хлюпаньем воды, испуганным хорканьем оленей, пронзительными возгласами охотников. Сейчас долина хранила угрюмое, настороженное молчание. Кеюлькан неожиданно сел на землю и обхватил себя руками за плечи. - Дальше не пойду! - пробормотал он. - И ты не ходи! Умрешь!.. Петр Арианович молча обошел его и, нащупывая тропинку копьем, с осторожностью продолжал спускаться. Навстречу полз туман, очень густой, пропитанный какими-то едкими болотными запахами. Одежда на Петре Ариановиче сразу же отсырела. Он спускался узкой промоиной, придерживаясь рукой за мокрые, осклизлые скалы. Похоже было: пробирается между двумя тучами, которые, переваливая в долину, зацепились за гребень да так и остались висеть, как мокрое белье на веревке. Сзади негромко окликнули: - Тынкага, я с тобой! Петр Арианович усмехнулся. Он знал, что Кеюлькан не отстанет от него на полпути. А очень важно было, чтобы Кеюлькан дошел до капища и сам, своими глазами увидел Маук. Пусть скелет (или отпечаток) ископаемого ящера покажется ему кошмарно-страшным. Пусть юноша упадет ничком на землю, закрывая лицо руками. Тогда Ветлугин шагнет к нему, бережно коснется его плеча и скажет: "Ты еще не все видел, Кеюлькан. Смотри! Вот конец Маук!.." Он поднимет копье, размахнется им и - да простят ему палеонтологи! - с силой ударит. Да, да, ударит! И Птица Маук на глазах у "сына солнца" рассыплется в прах!.. Быть может, это будет несколько театрально? Но что поделаешь: Хытындо приучила жителей котловины к театральным эффектам. Главное не в этом. Главное в том, что вместе с окаменевшим скелетом рухнет и старое заклятье Маук. И тогда уже ничто не сможет удержать "детей солнца" в горах!.. Путники продолжали медленно подвигаться по узкому карнизу. Слева был крутой осклизлый скат, справа клубился туман. По мере того как они спускались в долину, туман окутывал их все плотнее. Звезды наверху исчезали одна за другой. Это было похоже на спуск в подземелье. Петр Арианович зажег факел и высоко поднял над головой. Вспомнились давние его скитания в "картинной галерее". Так же он озирался по сторонам. Так же присвечивал себе факелом. Кеюлькан снова сел на землю. - Не пойду я, - громко сказал он. - И ты не ходи... Нельзя!.. Он снизу вверх смотрел на Петра Ариановича сердито-жалобным взглядом. Но и на этот раз географ не понял его, думая только о предстоящей встрече с Маук. - Вставай, Кеюлькан! - поторопил он юношу. - Не бойся ничего. И Кеюлькан поплелся за ним. Но он шел с явной неохотой, очень медленно и продолжал ворчать себе под нос, с ожесточением размахивая руками, словно бы спорил с кем-то невидимым. Если бы Петр Арианович не был так поглощен своими мыслями - не терпелось узнать разгадку Маук, - то услышал бы странные слова, которые заставили бы его насторожиться. - Сама и веди, - бормотал внук Хытындо. - Я не приманка для песца, а он не песец... И он не сделал мне зла... Из тумана выплыло что-то темное, громоздкое. Петр Арианович поднял факел выше и озабоченно присвистнул. Над узкой горной тропой нависал огромный камень. Обойти его было невозможно. А пространство между ним и тропой выглядело очень тесным. Надо было пробираться чуть ли не ползком. Кеюлькан взволнованно переступил с ноги на ногу. - Не ходи, - сказал он прерывающимся голосом. - Убьет!.. - Хытындо ходила, - рассеянно ответил Петр Арианович, примеряясь к опасному месту. - И не убило ее. Почему нас с тобой убьет? Кеюлькан хотел что-то сказать, но только выдохнул воздух. Петр Арианович передал ему факел, потом опустился на четвереньки, готовясь в такой не слишком героической позе форсировать преграду. И вдруг из-за спины его выдвинулось копье. Оно покачалось в воздухе, потом ткнулось в деревянную подпорку - оказывается, под камнем была подпорка! - и камень с глухим стуком обрушился на землю. Ловушка захлопнулась. Это была ловушка! От изумления Петр Арианович не мог произнести ни слова. Много раз настораживал он на песцов подобные же каменные ловушки (в тундре они называются пастями). И вот чуть было сам не угодил в пасть! Запоздалая судорога страха свела плечи. Замешкайся Кеюлькан, не ударь в подпорку копьем, лежать бы сейчас Петру Ариановичу под этим камнем. Величественное надгробье, ничего не скажешь? Но почему пасть так велика? Неужели она была раскрыта не на песца, а на человека?.. Петр Арианович обернулся к своему спутнику. Держа на весу обломок копья и пристально глядя на него, внук шаманки продолжал спор со своим невидимым собеседником. - Сама бы и вела, - сердито бормотал он. - Он твой враг, не мой. И его колдовство лучше твоего колдовства. А я не приманка для песца!.. Все стало ясно Петру Ариановичу. Это был очередной "знак внимания" со стороны Хытындо. Однако зря обижался Кеюлькан на то, что его, сына охотника и будущего охотника, хотели использовать в качестве приманки. Приманкой была Птица Маук! Географ вскарабкался на упавший камень и протянул факел вперед. Дальше тропа обрывалась. Значит, и капища никакого нет? И тут Петру Ариановичу по-настоящему стало страшно. Неужели он стоял на неправильном пути? Неужели гипотеза его о летающем ящере была неверна? - Маук нет там, - сказал Кеюлькан вяло. - Хытындо держит ее при себе. Прячет в одежде за пазухой!.. Внук шаманки совсем упал духом. На обратном пути он то и дело останавливался и пугливо оглядывался. Петр Арианович удивился, заметив, что спутник его не снимает стрелы с тетивы. Вначале географ думал, что юноша боится Хытындо, но выяснилось, что дело в другом. - Духи могут ударить нас в спину, - сказал Кеюлькан, стуча зубами. - Какие духи? - Хытындо послала за мной духов. Она сказала: если не послушаюсь, духи разорвут меня. А ведь он, Кеюлькан, осмелился ослушаться бабки, не выполнил ее приказания! Незримые спутники чудились ему на каждом шагу. Пальцы Кеюлькана судорожно сжимали лук. Что это там? Огромные раскачивающиеся рога изогнулись, преграждая путь. Петр Арианович обернулся: - Ты что, Кеюлькан? - Вон там! - Где, Кеюлькан? Это туман! Кольца тумана! Да, вправду туман. Но вот чуть подальше выдвигаются какие-то тени. Уши стоят торчком, шерсть вздыбилась. Похоже на призрачных собак? Юноша старался успокоить себя. Ведь это только собаки, а он не боялся ни одной собаки на свете. Самых сварливых растаскивал во время драки. Просто хватал за шиворот и расшвыривал в разные стороны. Но то были живые собаки. Он умел обращаться с ними. А это мертвые собаки, души собак. Совершенно неизвестно было, как вести себя с ними. - Камни, Кеюлькан! - успокоительно сказал Петр Арианович. - Верь мне, это только камни. Но, поминутно оглядываясь и успокаивая Кеюлькана, Петр Арианович перестал смотреть под ноги. Споткнувшись, он упал и уронил факел на землю. И тогда Кеюлькан совершил поступок, которым очень гордился впоследствии. Он прикрыл собой упавшего и стал с исступлением посылать стрелу за стрелой в туман, раскачивавшийся вокруг, скрывавший тысячи опасных призраков. Потом он никогда не мог объяснить, что именно привиделось ему. Просто весь сказочный, потусторонний мир, о котором так много говорила Хытындо "детям солнца", обступил юношу и двинулся на него. Но он собрал всю свою отвагу и оборонялся от него с оружием в руках... Уже на рассвете, иззябшие, мокрые, усталые, вернулись путники домой. Нервы географа были напряжены. Он долго еще не мог заставить себя заснуть и, ворочаясь с боку на бок, вспоминал то глухой стук захлопывающейся пасти, то напряженную мальчишескую фигуру Кеюлькана, который, быстро выхватывая стрелы из колчана, висевшего за спиной, отстреливался от духов долины. Он стрелял в пустоту. Быть может, в этом и была разгадка Маук? Быть может, у Маук даже не было скелета и она жила только в головах "детей солнца"? 8. "ОГНЕННЫЕ ВОРОТА" После ночной вылазки в Долину Алых Скал Кеюлькан открыто порвал с Хытындо. Наутро он перетащил свой скарб в жилище Нырты и поселился там. Шаманка могла кусать себе от злости пальцы, пинать ногами ни в чем не повинного Якагу, вопить и бесноваться сколько ей угодно. Люди переглядывались и покачивали головами. Однако же силен Тынкага, если даже родной внук Хытындо, которого та готовила в шаманы, отступился от нее! Но сам Петр Арианович, хотя и радовался этой своей маленькой победе, настроен был по-иному. Тайна Маук не разгадана, и он бессилен что-либо предпринять. Непонятное существо по-прежнему держит в своих цепких когтях маленький народ "детей солнца", не выпуская его из гор. А медлить больше было нельзя. Все тревожнее отдавался в ушах Петра Ариановича мерный перезвон капель в самодельных водяных часах, которые стояли перед ним на столе. Время оазиса истекало. Могучие подземные силы, давшие ему жизнь и поддерживавшие ее, шли на убыль. Надолго ли еще хватит угля в "топках"? Этого Петр Арианович не мог сказать. Дыхание окружающих холодных пространств год от года становилось все более ощутимым. Целыми днями теперь ледяной, пронизывающий ветер кружился и плясал в долине, подминая под себя траву, пригоршнями срывая листья с деревьев. Люди постепенно двигались вдоль котловины, перенося свои стоянки выше по реке. Позади, за спиной, оставался мертвый лес, высохшие, лишенные листвы и хвои деревья, поблекшая, почерневшая трава. В пустоты, образовавшиеся на месте выгоревшего угля, проваливалась, оседала земля. Обитатели котловины жили в тревожной обстановке обвалов, оползней, местных землетрясений. Пейзаж вокруг то и дело менялся. Однажды летом обвал перегородил реку и несколько чумов оказались в воде. В другой раз большой участок почвы с березовой рощей сполз с горы. Оазис разрушался на глазах. Так же неутешительны были наблюдения над фауной котловины. Год от года все меньше гусей, куропаток, чаек прилетало сюда. Инстинкт не обманывал перелетных птиц. Они чувствовали: тут происходит что-то тревожное, опасное. Покидали неблагополучные места и животные. Случалось, что даже Нырта возвращался домой без добычи, с пустыми руками. Весной 1934 года Петр Арианович отметил в своем дневнике, что в котловине совершенно пропал заяц, а год спустя ему довелось наблюдать большое переселение пеструшек. Он удил рыбу с Кеюльканом и вдруг увидел странную процессию. Пеструшки шли по узкой закраине противоположного берега. Трудно было определить на глаз число, во всяком случае, их было не менее нескольких сотен. Они не обратили на рыболовов никакого внимания, хотя река здесь не особенно широка. Тундровые мыши двигались сомкнутым строем. Задние напирали на передних, теснили их, даже пытались взобраться им на спины. Можно было не сомневаться в том, что где-нибудь из-за скал высовываются настороженные острые ушки и поблескивают бусинки внимательных черных глаз. Где пеструшки, там и песцы! Песцы следом за пеструшками уходили обратно в тундру... Петр Арианович подробно записал в дневник о своей встрече с пеструшками, чуть пониже записи об очередном оползне. Оба факта были связаны между собой. Да, все живое уходило из котловины! Только люди оставались здесь, прикованные к горам какими-то невидимыми цепями, и Петр Арианович не мог разорвать эти цепи. Нужна была помощь великой, могучей, новой России, которая сейчас называлась СССР. Только оттуда, с юга, из-за перевалов, со стороны тундры могло прийти спасение! Но оно не шло. С тем большим упорством пытался Ветлугин связаться с Россией. Каждую весну он посылал уже не по одному письму в древесном "конверте", а по пять-шесть писем, в которых кратко излагал суть событий. Ответа на письма не было. Иногда Петру Ариановичу казалось, что он никогда не выберется из "заколдованного" леса и погибнет здесь вместе с населяющими котловину "детьми солнца". Но ведь записи его найдут? Рано или поздно русские путешественники придут в горы Бырранга и наткнутся на остатки оазиса. Что ж, и в горах Бырранга он, Ветлугин, был на посту. Он выполнит свой долг до конца. Сделает все, что в его силах: будет продолжать изучение диковинного мирка, куда его забросила судьба, и суммирует свои многолетние наблюдения для науки. "Лишь бы мои наблюдения сохранились, дошли, - записывал в дневник Петр Арианович. - Пусть другой русский ученый продолжит историю обитателей котловины. Он будет трудиться в более благоприятной для научной работы обстановке - в уютном кабинете, с окнами, завешенными тяжелыми шторами, у лампы под зеленым абажуром, за столом, заваленным толстыми справочниками..." Весь Петр Арианович был в этих строках! "Мне достаточно, - продолжал он, - если имя мое будет упомянуто где-нибудь в сноске, в комментариях, в списке источников. В этом мое честолюбие. Для меня важно, чтобы труд мой не пропал даром. Важно, чтобы о найденном оазисе, а также о "детях солнца" узнала отечественная наука. Ведь это часть истории моей родины, мысль о славе и благоденствии которой всегда поддерживала и поддерживает меня в моих несчастьях. Слава - солнце мертвых? Нет, по-честному, не думаю о славе. Жизнь - это движение, развитие, и в науке это видно наиболее ясно. Тянется в веках длинная, нескончаемо длинная цепь, и я лишь одно из звеньев цепи. В этой мысли черпаю бодрость и удовлетворение. Существование человека непрочно, человек смертен... Что из того? Пусть же продлится жизнь идеи!.." Темная стихия суеверий и предрассудков - стихия Хытындо - напомнила о себе неожиданно, самым трагическим для него образом. Зимой 1937 года Петр Арианович собирался было к перевалам - проверить, до какой отметки спустился снег с гребня, проверял это ежегодно. Однако на этот раз он сомневался: стоит ли идти? Заболела Сойтынэ. Лицо ее горело, губы запеклись, пульс был учащен. ("Дети солнца", жившие в постоянной сырости, часто болели лихорадкой.) Петр Арианович применил обычные домашние средства: положил на лоб больной холодный компресс, дал жаропонижающий отвар. К утру Сойтынэ почувствовала себя лучше. Зная, как важно для Петра Ариановича побывать на перевале в разгар зимы, она стала упрашивать его идти туда без промедления. К просьбам ее присоединился и Кеюлькан, который должен был сопровождать географа, и, явившись в полном походном снаряжении, нетерпеливо переминался с ноги на ногу у порога ветлугинского жилища. Для того чтобы показать, что она чувствует себя хорошо, Сойтынэ села на своем ложе и пропела напутственную песню. Фано, оставшаяся с сольной, успокоительно кивала. И Петр Арианович ушел, унося в памяти любящий взгляд Сойтынэ. В пути они задержались с Кеюльканом дольше, чем предполагали, - отсутствовали не два дня, а четыре. Спускаясь к стойбищу, путники услышали высокий, нестерпимо высокий вопль. К пронзительному женскому голосу присоединились другие женские голоса. Это был традиционный погребальный плач. Петр Арианович заковылял быстрее, почти побежал. Предчувствие несчастья стиснуло ему сердце. Поддерживаемый Кеюльканом, он пересек стойбище. У его жилища стояли люди. Они расступились, давая ему дорогу. Вопленицы выжидательно смолкли. Все еще не веря в несчастье, Петр Арианович переступил порог. На голом земляном полу лежала Сойтынэ. Почему она на полу, а не на своем ложе из оленьих шкур? Почему тело ее так вытянулось и глаза плотно закрыты? "Ты ли это, Сойтыне?!." Петр Арианович ничком упал подле своей жены, обхватив ее холодное, одеревеневшее тело, ставшее странно тяжелым и чужим. Нырта с бледным лицом выпроваживал соплеменников, набившихся в жилище. Нельзя было им видеть Тынкагу, самого сильного человека гор, в таком состоянии! Через полчаса Нырта на цыпочках вошел к Ветлугину. Друг его лежал по-прежнему как мертвый. Охотник присел подле него на корточки, осторожно погладил по голове. - Тынкага! - тихонько позвал он. - Ты слышишь меня, Тынкага? Ветлугин молчал. - Мы сделали, что могли, Тынкага, - самым убедительным голосом продолжал Нырта. - Я стрелял в воздух, чтобы прогнать злых духов. И Неяпту стрелял, и Нуху, и Сойму, все твои друзья. Мы разом подняли в воздух много стрел... Ветлугин не пошевелился. - Хытындо не отходила от Сойтынэ ни на шаг. Якага бил в бубен. Потом Сойтынэ встряхивали на оленьих шкурах. Но это не помогло. Тогда мы протащили ее через "огненные ворота". Сильнее средства нет, Тынкага... Сдерживая крик, рвавшийся из груди, Петр Арианович стал царапать ногтями землю. Он знал, как "лечат" своих больных люди каменного века. Бедную его Сойтынэ окуривали зловонными травами, до одури колотили над нею в бубен. Хытындо скакала вокруг, вырядившись в свою пеструю одежду, обвесившись погремушками, угрожающе рыча. Любой иеной - шумом, вонью, встряхиванием, побоями - надо было выгнать злых духов из тела больной! А потом Сойтынэ потащили к "огненным воротам"... Ветлугин застонал. Он до боли ясно представил себе эту жуткую картину. Пятясь, Хытындо выскочила из чума. За нею спешили женщины, таща за собой на шкурах больную. Сойтынэ, наверное, кричала от страха, но крик ее заглушался рокотом бубнов и завываниями "детей солнца". Стрелки из лука сомкнулись вокруг нее. При свете раскачивающихся факелов они обстреливали черное, низко нависшее небо, отгоняя невидимого врага. А вдали в лесу уже вспыхивали длинные языки пламени. Бедной Сойтынэ предстояла пытка, очищение огнем... Два высоких камня поставили стоймя, оставив узкий промежуток между ними. Сверху положили третий камень. Образовалось нечто вроде арки, на которой развели костер. Это и называлось "огненными воротами". Через них полагалось протащить больную на шкурах. Петр Арианович зажмурил глаза, но и с закрытыми глазами продолжал видеть перед собой изжелта-бледное, замученное лицо своей жены и огненные брызги, которые летели во все стороны от костра... Он никого больше не подпустил к ее телу и сам похоронил Сойтынэ рядом с их жилищем. И мертвая она должна находиться рядом с ним!.. На тризне Петр Арианович не присутствовал. Спать он не мог и присел на чурбачок у порога. В стойбище мелькали, кружились, плясали огоньки. Душу Сойтынэ согласно ритуалу провожали всем племенем в далекий путь. Как непрочно, однако, было все, чему он пытался научить "детей солнца"! Стоило нахлынуть беде, и сразу же обнаруживалось их устрашающее невежество, будто мрачная бездна разверзлась под ногами. В ту ночь, слушая монотонный рокот бубна, Петр Арианович почувствовал себя особенно одиноким в горах Бырранга. Приступ отчаянной, убийственной тоски овладел им. Мрак Заполярья надвинулся на него со всех сторон. Затянутое тучами небо - ни единого просвета, ни самой малой звездочки - низко нависло над головой. - Умерла... Сойтынэ умерла, - повторял Петр Арианович, вслушиваясь в эти слова и не веря в них, не понимая их. Шестнадцать лет они прожили вместе. Сойтынэ очень горевала, что у них нет детей. Зато все силы своей души она обратила на любовь к Тынкаге. С каждым годом она понимала его все лучше и лучше! И это так помогало жить, бороться! Неужели она никогда не посмотрит на него снизу вверх своими узкими глазами, не скажет ласково: "Говори еще. Я пойму. Скоро я стану понимать все, что ты будешь говорить"? Неужели не будет больше петь, склонившись над оленьей шкурой у очага: "Мой могучий, сильный муж - самый сильный человек в горах! Ему подвластны снега в ущелье и вода в реке"? Нет, нельзя так! Нужно взять себя в руки! Петр Арианович вошел в жилище и присел к столу. В дневник еще не были записаны результаты последнего наблюдения над линией снегов у перевалов. Надо было продолжать работу. Надо было продолжать ее во что бы то ни стало! Петр Арианович не услышал, как, откинув меховой полог, вошел Нырта. Гость стоял у порога, наверное, уже несколько минут, и только по его прерывистому дыханию географ догадался, что кто-то есть в жилище. Лицо охотника было печально. Он очень любил свою сестру и гордился ею - лучшей песенницей среди женщин котловины. Кроме того, его мучили угрызения совести: он не сделал того, что нужно было сделать. Ведь Сойтынэ просила его послать за Тынкагой. - Садись, Нырта, - откашлявшись, сказал Петр Арианович. - Отдохни. Сейчас допишу, будем горячую воду пить... Нырта склонился над очагом, чтобы заварить сухой травки, заменявшей в котловине чай, и вдруг услышал странный кашель за спиной. Он обернулся. Тынкага тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались. Хриплые, лающие звуки вырывались из горла. Глаза были сухи. Нырте стало жутко. Он никогда еще не видел, как плачет мужчина. Тынкага не умел плакать. Плач был мучителен для него. Он сидел за столом и плакал, плакал, задыхаясь, кашляя, отвернувшись от своего друга. Когда пароксизм горя прошел, Нырта молча поднялся и направился к выходу. На пороге охотник остановился, будто вспомнил что-то важное. - Слушай! - Голос его прозвучал неожиданно громко. - Я спрошу. Ты скажи правду. - Хорошо. - Ответь: жили бы "дети солнца" там, в тундре, была бы жива Сойтынэ? Петр Арианович молчал. Нырта порывисто схватил его за руку: - Не понимаешь? Когда нашел свою душу в куске льда, который не тает - помнишь? - ты сказал: теперь в тундре хорошо! Идем туда! Хытындо сказала: нет, там плохо, туда нельзя. Сказала неправду? В тундре Сойтынэ не дали бы умереть? Нырта весь подался к Ветлугину, в ожидании ответа. Что мог Ветлугин ответить другу? Наверное, на Крайнем Севере за эти годы возникли новые города, там должны были жить опытные врачи, которые оказали бы бедной Сойтынэ медицинскую помощь. - Да, Сойтынэ не дали бы умереть! Нырта ничего не ответил. Он молча натянул на голову капюшон и вышел. Наутро он снова разыскал Петра Ариановича. Тот, стоя на коленях, записывал показания метеорологических приборов, находившихся подле его жилища. Что бы ни случилось, показания надо было брать регулярно, три раза в день и в определенные часы. Иначе насмарку шла работа прошлых лет. Но все время билась в виске надоедливая жилка, неотвязно, тоскливо выстукивала: "Умерла! Сойтынэ умерла!.." Поблизости не было никого. Нырта тронул своего друга за плечо, сказал негромко: - Я пойду в тундру. Посылай меня, Тынкага? Ветлугин выронил от изумления дневник. - Сойтынэ моя сестра, - пояснил Нырта. - Не хочу, чтобы кто-нибудь из моих братьев и сестер "умирал так, как умерла Сойтынэ... (Пауза.) И я видел твое горе, друг... Географ выпрямился, не спуская глаз с Нырты. Это предложение было так неожиданно к удивительно, что он еще не мог подобрать слов для ответа. "Сын солнца" готов был преступить запрет Маук! - С тобой будет Кеюлькан, - добавил Нырта. - Он всюду будет с тобой. Я сказал ему. Он мой сын. А я понесу кору. Пестри ее маленькими следами. По этим следам твои друзья придут, и больше в горах никто не умрет!.. - А гнев Хытындо? Охотник склонил голову набок, прищурясь. В этом движении проглянул на мгновение прежний самоуверенный, жизнерадостный, чуточку хвастливый Нырта. - Я бегаю быстрее старой толстухи, - сказал он. - Ее гнев не догонит меня!.. 9. ЭХО БЫРРАНГИ Савчук опустил письмо на колени и с удивлением посмотрел на нас. Так вот кем был мертвый гонец! Это был Нырта, добрый Нырта, отважный Нырта, верный друг Петра Ариановнча, когда-то сражавшийся с ним на поединке, а впоследствии пожертвовавший ради него жизнью!.. Как он сказал, уходя: "Хочу, чтобы никто больше не умирал в котловине!" И сам умер вскоре после того, как произнес эти слова. Длинная когтистая лапа Хытындо протянулась за ним и схватила его. Однако посланные вдогонку убийцы побоялись встретиться с Ныртой лицом к лицу. Они обогнали его и ждали среди завалов леса, прячась так искусно, что даже чуткое ухо прославленного охотника не услышало их. Иначе мы, конечно, увидели бы вокруг трупа Нырты несколько вражеских трупов. Он бы дорого продал свою жизнь, стараясь прорваться в тундру к друзьям и соплеменникам Тынкаги. Вероятно, убийцы ничего не знали о письме, или инструкция, данная им Хытындо, была неполной. Убедившись в том, что нарушитель запрета мертв, они, не обыскивая трупа, поспешили назад за наградой. Но предварительно завалили Нырту камнями. Может быть, боялись, что дух Нырты будет преследовать их? Или хотели покрепче пригвоздить тело отступника к земле, чтобы и дух его не перешагнул запретные пределы? А сделав свое черное дело, тотчас же, как вспугнутое воронье, разлетелись по лесу, пряча лица под низко надвинутыми капюшонами. Но Нырта выполнил поручение. "Я приведу твоих друзей, Тынкага", - пообещал он. И вот мы стояли возле его трупа, держа драгоценное письмо в руках. Верный, честный человек! Взялся донести весть - и донес! Мертвый сберег и донес! Лиза настояла на том, чтобы похоронить Нырту. Как ни спешили мы - каждая новая весть от Петра Ариановича была тревожнее предыдущей, - но задержались на полчаса у груды камней, чтобы выполнить последний долг перед Ныртой. Потом мы двинулись дальше, углубляясь в затаившийся темный лес. Савчук первым прервал наступившее тягостное молчание. - Обратили ли внимание на дату, какой помечено письмо? - спросил он. - Тысяча девятьсот тридцать седьмой год. - А теперь сороковой. Продолжается удивительное смещение событий во времени, вот в чем дело. По мере нашего продвижения к оазису, события приближались к нам не только в пространстве, но и во времени... Да, теперь только три года отделяли нас от событий, описанных в последнем письме. Но зато события эти были такими трагическими, такими грозными!.. Застанем ли мы Петра Ариановича и "детей солнца" в котловине? Савчук, желая, видимо, поднять наше настроение, продолжал громким бодрым голосом: - Чем больше я знакомлюсь по письмам с Петром Ариановичем, тем сильнее восхищаюсь им! - Еще бы! - буркнула Лиза, не оборачиваясь. - Имею в виду главным образом его научные изыскания, - пояснил Савчук. - Ну, - сказал я, стараясь быть объективным, - догадки его по поводу Птицы Маук оказались пока несостоятельными. По-видимому, это не метеорит и не птеродактиль. В отношении Маук Петр Арианович, по его собственным словам, зашел в тупик... - Вы не правы. Вы совершенно не правы, - горячо возразил Савчук. - Сказать "нет" в науке иногда не менее важно, чем сказать "да"... Тупик? Ну что ж! Значит, надо поскорей выбираться из тупика и искать другой, новый путь. - Согласен. В науке очень важно сказать не только "да", но и "нет". - А возьмите этнографические исследования Петра Ариановича. Говорю о них как специалист. Его анализ детских игр, например, - это по-настоящему талантливо, если хотите знать! - Особенно там, где он пишет об оленьих бабках. - Вот именно! Понимаете ли, Петр Арианович уже не просто описывает факты, но сопоставляет их, старается добраться до истоков. И он делает совершенно правильный вывод. Конечно, "дети солнца" когда-то занимались оленеводством, а потом деградировали, стали жить только охотой. Если бы Петр Арианович имел под рукой соответствующую литературу или обладал свободой передвижения по Таймырскому полуострову, то, безусловно, разрешил бы загадку этнического происхождения "детей солнца". - А вы разрешили ее? - спросил я напрямик. Савчук замялся. - Как вам сказать... - пробормотал он, косясь на молчаливо шагавшего рядом Бульчу. - Я, конечно, сделал кое-какие сопоставления. Ведь Петр Арианович очень щедро снабжает меня этнографическим материалом для догадок. - Кто же они, по-вашему, эти "дети солнца"? - Нет, нет, догадки сугубо предварительные. Еще не хватает одного очень важного звена. Вот если бы я знал, кто такая эта Птица Маук... - Не торопи ты его, Леша, - раздраженно сказала Лиза. - Я вас понимаю, Володя. Ученый должен быть сдержанным, не спешить опубликовывать свои открытия. Только, когда все ясно самому, когда положен последний штрих, тогда... Она задохнулась, так как в этот момент перебиралась через поваленное дерево. Я задумался над тем, какое влияние оказывает индивидуальность исследователя на решение той или иной научной проблемы. Здесь, как и вообще в жизни, многое, по-моему, идет от характера человека. Принято считать, что ученые живут одним рассудком. Вздор, чепуха! Наука эмоциональна, глубоко эмоциональна. Почему, например, Савчук с таким азартом занялся выяснением этнического происхождения "детей солнца"? Потому ли только, что это лежало в плане подготовлявшейся им диссертации? Вряд ли! В истории самого северного народа Сибири было что-то импонировавшее Савчуку, задевавшее не только его ум, но и сердце. Я сказал об этом этнографу, когда мы, с трудом перебравшись через одну особенно крутую осыпь, присели отдохнуть. - Пожалуй, - согласился он. - Мне не приходило это раньше в голову. Помолчав, он добавил задумчиво: - Беспрозванные... - Какие беспрозванные? - Такую фамилию носят некоторые наши сибиряки. (Вы ведь знаете, я сам отчасти сибиряк.) Мне приходилось встречать Беспрозванных, Бесфамильных... - А я знала одного сибиряка - Безотчества. - перебила Лиза. - Так и в паспорте стояло - Иван Сергеевич Безотчеетва. - Вот видите. Меня заинтересовало, как могли возникнуть такие фамилии. Стал расспрашивать. Оказалось, Беспрозванные и Бесфамильные являются потомками тех переселенцев, которые не хотели сообщать начальству свои фамилии. Иначе говоря, то были внуки и правнуки беглых ссыльных или крепостных, скрывавшихся от полиции... Быть может, интерес к "детям солнца" идет отсюда... - Понимаю вас. Подумать только: целый народ, состоящий из таких вот Беспрозванных, Бесфамильных, не знающих родства!.. - Ну, родственников-то я как будто уже разыскал, - пробормотал Савчук. - Я всегда говорила, что вы глубоко эмоциональный человек, - неожиданно объявила Лиза. Савчук засмеялся. - Что вы!.. Наоборот! Меня считают сухарем. - Безусловно, несомненно эмоциональный!.. Так, впрочем, и положено каждому русскому, каждому советскому ученому! Разве мы находились бы здесь, если бы это было не так? Вдруг Бульчу, не проронивший ни слова после того, как мы покинули могилу Нырты, схватил меня за руку. - Дым! - коротко сказал он, указывая вверх. Мы подняли головы и увидели столб дыма, поднимавшийся над кронами деревьев. По-видимому, костер был разложен на самом видном месте, на гребне горы. Но минут пять назад никакого дыма там не было. - Еще дымы! Вон, вон! - взволнованно сказала Лиза. Проследив за направлением ее взгляда, я увидел второй столб, а еще дальше из-за деревьев медленно поднимался третий. Все три столба раскачивались от сильных порывов ветра и были хорошо видны на фоне светло-голубого неба. - Сигналы? - Да!.. Рот Савчука был плотно сжат, глаза прищурены. Сомнений не было. Это "дети солнца", сопровождавшие нас, передавали по горам весть о нашем приближении... - Что же мы расселись тут? - сердито спросила Лиза. - Положение таково, что у нас один-единственный выход: идти вперед и вперед, не колеблясь, не останавливаясь! Маленький отряд Савчука сомкнулся еще теснее. Мы двигались теперь не по дну ущелья, а примерно посередине лесистого склона. Перед нами открывался значительно больший кругозор. "Детям солнца" труднее было приблизиться незамеченными и напасть на нас врасплох. Мы шли, вполголоса перебрасываясь короткими фразами. В этом проклятом лесу было очень странное эхо. Стоило произнести громко какую-нибудь фразу, как оно торопливо подхватывало ее конец и принималось повторять, коверкая на все лады, точно передразнивая. Вначале эхо забавляло меня. Проворное, быстрое эхо весело прыгало с уступа на уступ, как горный баран. Потом надоедливая тарабарщина, не отстававшая от нас ни на шаг, стала раздражать и серьезно беспокоить. Не проделки ли это "детей солнца", которые идут за нами по пятам, пытаясь запугать, остановить всяческими колдовскими хитростями? От Хытындо и ее подручных можно было ждать любой нелепой каверзы. Но я остерегся высказать свои подозрения вслух. Не хотелось зря пугать Савчука, Лизу и Бульчу. И без того лица моих спутников выдавали их затаенную тревогу. Река матово отсвечивала внизу. Она снова стала сравнительно глубокой. Каменистые перепады и мели, которые отняли у нас столько сил, остались далеко позади. Пожалуй, мы могли бы пройти здесь на своей лодке. Жаль, что пришлось оставить ее на пороге мертвого леса. Вдруг я увидел на реке человека. Это было так неожиданно, что от изумления я остановился как вкопанный. Остановились и мои спутники. Человек плыл посередине стрежня в маленьком челне и греб изо всех сил, проворно перебрасывая короткое весло из стороны в сторону. Голова его была непокрыта. Длинные волосы развевались по ветру. Мы не успели опомниться от удивления, как из-за поворота показались еще три челна. От яростных ударов весел запенилась узкая горная река. Это была погоня! Человек с непокрытой головой пригнулся. Весло замелькало в его руках еще быстрее, сверкая на солнце, как крылья стрекозы. - Стреляют! В него стреляют! - крикнул Бульчу. Я увидел, как один из преследователей спустил тетиву лука. Стрела пронеслась над головой беглеца и нырнула в воду. Расстояние между челнами все сокращалось. Один из преследователей, работая веслом с непостижимой быстротой, начал уже вырываться вперед. Он пытался обойти беглеца, прижать его к берегу, но тот удвоил усилия. Тут лишь подумал я о том, что этим беглецом может быть Петр Арианович, и стремглав побежал со склона к реке. За мною с громкими возгласами последовали Бульчу, Савчук и Лиза. Наше внезапное появление на берегу произвело замешательство среди преследователей. Перекликаясь тонкими голосами, они стали поспешно поворачивать свои челны, развернулись и погнали их назад против течения. Мгновение - и все трое скрылись за поворотом. Только беглец остался на реке. Сейчас мы увидели, что это не Петр Арианович. Это был смуглый юноша в разорванной и потертой меховой одежде, который подгреб к берегу, пристально вглядываясь в нас очень живыми черными глазами. Сильным толчком весла он послал вперед свой челн и выскочил на песок. Минуту или две мы стояли друг против друга в молчании. Глаза юноши тревожно перебегали от меня к Савчуку и от Савчука к Лизе и Бульчу. Потом он невнятно сказал что-то и выжидательно замолчал. Видимо, догадавшись по выражению наших лиц, что мы не расслышали его слов, юноша повторил громче и явственнее, по слогам: - Ле-нин-град! Он произнес это слово не совсем уверенно, со странным акцентом, с какими-то птичьими интонациями. Юноша ждал ответа, подавшись вперед. Весло, на которое он опирался, заметно дрожало в его руке. Меня осенило. Я вспомнил "льдинку, которая не тает", вспомнил текст записки, вложенный внутрь гидрографического буя. По слову "Ленинград" Петр Арианович догадался, что в России произошла революция. Сейчас слово "Ленинград" заменяло пароль. А что же было отзывом? Ну конечно, слово "СССР" - второе слово, которое так поразило Петра Ариановича в записке! И, шагнув вперед, я сказал уверенно и внятно: - СССР!.. Ленинград, СССР!.. Лицо юноши, сумрачное, настороженное, просветлело. - Ты правильно сказал: "Ленинград, СССР", - заговорил он медленно, ломаным языком. - Я шел навстречу тебе и твоим друзьям. Меня послал Тынкага. Я Кеюлькан! И вынул из-за пазухи четырехугольник бересты, на которой рукой Петра Ариановича было нанесено несколько слов: "Торопитесь! Полностью доверьтесь гонцу. Это мой Друг". 10. МАЛЕНЬКОЕ СОЛНЦЕ КЕЮЛЬКАНА Итак, Петру Ариановичу удалось, наконец, установить с нами непосредственную связь! Мы ошеломленно смотрели на гонца. Так вот он какой, Кеюлькан, внук Хытындо, сын Нырты и друг Тынкаги! Кеюлькан молча протянул что-то скомканное, бесформенное. Сначала я принял это за флаг или платок красного цвета. Потом, приглядевшись, понял, что передо мной оболочка шара. К ней был прикреплен тросик с дощечкой, на которой чернели четыре буквы: "СССР", а внизу дата - "1940". Чем иным могло это быть, как не одним из тех шаров-пилотов, которые применяются для изучения воздушных течений? Честно выполняя обещание, данное студенту-метеорологу, родственнику Аксенова, мы изучали скорость и направление ветров в пути и выпустили в воздух все шары на подходах к оазису. Ущелье втянуло их, как гигантская аэродинамическая труба, и они помчались вперед, обгоняя нас. Стало быть, наиболее удачливый приземлился в самом оазисе. Мы обступили Кеюлькана, нетерпеливо требуя объяснений: - Жив ли Петр Арианович? Что произошло за эти годы в оазисе? Кто послал за тобой погоню? Почему на горах горят костры? Далеко ли отсюда ваше стойбище? Кеюлькан молчал, не зная, кому первому отвечать. Наконец он ответил на вопрос, который, по его мнению, был самым важным. - Тынкага жив, - сказал он. У нас вырвался вздох облегчения. - Был жив, когда я уходил, - тотчас же поправился юноша. - Я уходил очень быстро... Он пояснил: - Тынкага понял: вы близко. Ему сказало об этом маленькое солнце... - Преследователи не вернутся? - спросил Бульчу, присаживаясь на корточки подле юноши и протягивая ему уже раскуренную трубку. Кеюлькан сделал несколько затяжек. - Хорошее курево, - с удовольствием сказал он. - Очень хорошее. Еще никогда не курил такого курева... - Не вернутся твои преследователи? - повторил проводник. "Сын солнца" с презрением махнул рукой. - Нет, - сказал он уверенно. - Они боятся вас. Думают: вы - посланцы Маук! Мы - посланцы Маук? Час от часу не легче!.. - Ну, говори же, Кеюлькан! - торопила юношу Лиза. В течение последних трех лет Кеюлькан, по его словам, бдительно охранял Тынкагу. Он спал на пороге его жилища и сопровождал повсюду как тень. Так приказал ему Нырта. - Ты должен стать тенью Тынкаги, - сказал он на прощание сыну. - Я ухожу, ты заменишь меня. - Да, - ответил Кеюлькан. Но о самом Нырте не было ни слуху ни духу. Тынкага и Кеюлькан понимали, - что Нырта умер, погиб. Иначе он, конечно, передал бы весть по назначению и привел бы в горы друзей Тынкаги. Имя охотника почти не упоминалось в стойбище. Только изредка по вечерам, теснясь у очагов, "дети солнца" вспоминали об ушедшем соплеменнике. - Нырта хотел нарушить запрет, - вполголоса говорили люди, пугливо озираясь. - И тогда она убила его... Подразумевалась, понятно, Птица Маук. Но Кеюлькан знал, что "она" - это Хытындо, его бабка... Тайное путешествие в Долину Алых Скал как бы встряхнуло Кеюлькана, заставило задуматься о жизни в котловине, о злой и мстительной Хытындо, о Тынкаге, который сделал "детям солнца" так много добра. Все время в ушах звучал негромкий успокоительный голос: "Это туман. Только туман. Не призраки, не злые духи. А это камни. Обыкновенные камни, Кеюлькан!" Сын Нырты думал о том, что, собственно говоря, так было всегда. Тынкага только и делал, что старался ободрить, успокоить "детей солнца", отогнать от них страшные видения, кошмарные сны. Он словно бы вел весь народ, как вел Кеюлькана той ночью по крутым подъемам и спускам, по самому краю бездны. Он уверенно вел его за собой сквозь густой колышущийся туман, населенный призраками, и те, пугаясь его голоса, сторонились, уступали дорогу. Тынкага делал обратное тому, что делала шаманка. Она пугала людей, чтобы упрочить свою власть в котловине. Об этом Кеюлькан знал лучше, чем кто-либо другой. Только сейчас понял он, что, принимая участие в колдовских церемониях, по существу, помогал шаманке одурачивать своих соплеменников. Раньше это казалось ему всего лишь безобидной игрой. Юноша вместе с Хытындо и Якагой потешался над испуганными "детьми солнца", наслаждался своим превосходством над ними. Теперь ему было стыдно, и особенно перед Тынкагой. Вспоминая путешествие в Долину Алых Скал, он думал и о другом. Как могло случиться, что он, Кеюлькан, ослушался грозную Хытындо и все же остался жив? Он остался таким же здоровым и бодрым, как раньше. Духи, которых она, по ее словам, послала за ним вдогонку, не превратили Кеюлькана ни в пеструшку, ни в камень. Они ничего не смогли поделать с ним! Значит, духи не так сильны, как думают в котловине? А может быть, бабка обманула его так же, как обманывала других "детей солнца"? Порой сын Нырты пугался собственных мыслей и, пригнув голову, поспешно оглядывался. Не подкралась ли Хытындо сзади, не подслушивает ли его мысли? От сомнений было недалеко уже и до борьбы, до бунта против Маук и Хытындо. Разными путями шли к этому Кеюлькан и его отец. Нырту толкнули на бунт смерть любимой сестры и горе Тынкаги, слезы самого сильного человека в горах. Охотник поддался чувству сострадания и, не колеблясь, не раздумывая, сделал то, что было хорошо, по мнению Тынкаги, которому он безгранично доверял. Кеюльканом же руководило не только чувство любви и сострадания к "детям солнца", но и жгучий интерес ко всему, что делал и чему учил обитателей котловины Тынкага. Наблюдательный юноша, обладавший живым умом и богатым воображением, учился взвешивать, сопоставлять. Поэтому он пошел дальше в своих практических выводах. Кеюлькан стал ревностно помогать Тынкаге в его научных наблюдениях. Вся работа на метеостанции легла на его плечи. По вечерам Тынкага учил юношу читать и писать по-русски. Огромное наслаждение доставлял Кеюлькану сам процесс писания - условные значки-буквы удивительным образом соединялись в слова, а те составляли целую фразу, которая выражала мысль. Он понимал уже, что это больше, чем колдовство, - это знание! Первый грамотный человек среди "детей солнца"! А ведь пропавший без вести отец его, простодушный, наивный Нырта, говорил, наблюдая за тем, как пишет Тынкага: "Зачем пестришь кору маленькими следами?" Кеюлькан не мог уже сказать так! И все же он продолжал оставаться "сыном солнца". Сумбур еще царил в его голове. Это сказалось на решении, которое в конце концов принял Кеюлькан. Он решил расколдовать "детей солнца"! Стоило ему зажмурить глаза, и он видел невысокие елки на поляне, людей, сидящих за праздничной трапезой, и Хытындо, которая кружит возле щедро вымазанного жиром деревянного диска. Этот усыпляющий стук костяных погремушек на развевающейся пестрой одежде! Эти вытянутые вперед руки с хищно распяленными дрожащими пальцами!.. Хытындо завораживала свой народ, сужала и сужала круги, сбивая в кучу пугливо жавшихся друг к другу людей... Нет, он, Кеюлькан, не будет умасливать солнце, не будет кружить на поляне, завывая и выкликая по-шамански. Он спросит у Матери-Солнца напрямик, как ее сын: что делать ему, чтобы помочь своим родичам, которым угрожает гибель?.. От стариков Кеюлькан слышал об одном полузабытом обычае. Когда несчастья начинали упорно преследовать народ, находились храбрецы, которые бросали злым духам вызов и совершали в борьбе с ними подвиг. "Сражающиеся со злыми духами" (так называли их в народе) уходили подальше от стойбища и проводили несколько дней в полном одиночестве. В это время никто не должен был прикасаться к ним, а родственники постились и в знак поста даже не выбивали из трубок пепел. Особенно строгим был пост, который соблюдали уединившиеся от всех храбрецы. Голодом и углубленными размышлениями "сражающиеся со злыми духами" доводили себя до восторженного состояния. Все, что чудилось им в это время, снилось или просто приходило на ум, принималось как откровение, чудесное знамение, ниспосланное свыше. Добрые духи должны были подсказать им, что делать, какой именно подвиг совершить, чтобы отвратить несчастье от народа. Кеюлькан решил воскресить этот старый обычай. Он никому не сказал о своем решении, только предупредил Тынкагу, что уходит на три дня к верховьям реки ловить рыбу, а двух охотников - Неяпту и Нуху, друзей покойного Нырты, - упросил не отлучаться от Тынкаги. В южной части котловины были уголки, куда никто никогда не заглядывал. В одном из таких уголков уединился Кеюлькан. Он был очень строг и придирчив к себе. От еды отказался совершенно. Пил только раз в день из протекавшего рядом ручья. На исходе вторых суток юноша сидел на скале, следя за тем, как курятся внизу далекие костры стойбища. Во всем теле была странная легкость. Казалось, стоит сделать небольшое усилие, оттолкнуться от земли, и он полетит. Голова была удивительно ясна и свежа. Вот, мелькая между деревьями, прошел внизу Якага. Спина его с пегими заплатами ныряла в кустах, то поднимаясь, то опускаясь. Ага, он собирает сухой валежник! Значит, старуха послала его за топливом, как раньше посылала Кеюлькана. (Заготовлять дрова в котловине было обязанностью женщин, но шаманка, конечно, не могла унизиться до такой черновой работы.) Юноша отвернулся от Якаги и тотчас же забыл о нем. Он неотрывно глядел на лик незаходящего июльского солнца. - Ты забыла нас, Мать-Солнце, - бормотал Кеюлькан. - Мы твои дети, а ты забыла нас... Он упрекал солнце, спорил с ним, упрашивал не томить его и дать какое-нибудь знамение, чтобы он, Кеюлькан, знал, что делать дальше. У юноши зарябило в глазах. Он увидел вереницу маленьких разноцветных солнц, которые оторвались от настоящего солнца и быстро катились по небу. Так бывало с Кеюльканом и раньше, если он долго смотрел на солнце. Юноша зажмурился, подождал некоторое время, давая отдохнуть глазам, опять открыл их. Все ложные солнца исчезли, на небе остались только два солнца. Одно, большое, желтое, по-прежнему неподвижно висело над гребнем гор. Другое, маленькое, но красное, плыло над верхушками сосен, спускаясь все ниже и ниже. Знамение! Это было долгожданное знамение! Солнце вняло мольбе Кеюлькана! Со всех ног юноша бросился вдогонку за маленьким солнцем. Он бежал, разводя руками кусты, перепрыгивая через поваленные деревья. Светлые полосы различной ширины пересекали лес. То были солнечные лучи. Они как бы указывали Кеюлькану путь. Но и без того он нашел бы место, где опустилось на землю маленькое красное солнце. Нырта научил сына запоминать дорогу в лесу по приметным деревьям. А там как раз торчала криворослая сосна, похожая на сгорбленного тщедушного старика. И вдруг, раздвинув кусты, запыхавшийся Кеюлькан увидел у подножия сосны Якагу. Вязанка хвороста лежала в траве, а сам Якага держал в руках какой-то предмет, похожий на обрывок одежды, и с удивлением рассматривал его. Да, это было маленькое солнце, оторвавшееся от большого солнца. Но, видно, попав в чужие руки, оно поспешило изменить свой облик, съежилось, уменьшилось в размерах. Юноша хотел броситься к Якаге и отнять принадлежащее ему, Кеюлькану. Но усилием воли сдержал себя. Ведь то, что он готовится к подвигу, должно сохраняться в тайне, и особенно от Хытындо. Это главное условие успеха. Бесшумно пробираясь между деревьями, он последовал за Якагой. Забыв вязанку хвороста в траве, старик спешил домой с удивительной находкой. Он, видимо, не хотел, чтобы кто-нибудь из "детей солнца" узнал о ней, потому что, встретив нескольких женщин, собиравших валежник, спрятался в кусты и переждал, пока они пройдут. Так они дошли с Кеюльканом до чума шаманки, Якага скрылся внутри со своей драгоценной ношей. Юноша завертелся на месте, будто его кололи острыми ножами. Подлый старый вор! Выхватил из-под носа и уволок то, что было предназначено другому. Не могло быть никаких сомнений: солнце послало весть именно ему, Кеюлькану! Недаром же он постился два дня подряд. Он хотел совершить подвиг, только не знал, какой именно. Зато с маленьким солнцем в руках Кеюлькан, конечно, сразу бы понял, какой подвиг ему надо совершить! Но что делали Хытындо и Якага с его похищенной собственностью? Бросили ли в каменную плошку и наслаждались его ровным красным светом? Положили ли в очаг и жарили на нем мясо? Кеюлькан не мог больше терпеть. Воспользовавшись тем, что наступил час сна и все стойбище словно вымерло, он быстро перебежал поляну и упал ничком в высокую траву возле жилища шаманки. В щель между шкурами хорошо виден был угол чума. На полу лежало маленькое солнце. О, каким некрасивым стало оно, попав в руки злой колдуньи!.. Хытындо сидела на полу, скрестив ноги, и в раздумье глядела на него. Вот взяла в руки, поднесла к глазам. Якага поднял зажженный жирник повыше, чтобы ей лучше было видно. Но теперь стало лучше видно и Кеюлькану. Он с трудом удержал крик. К маленькому солнцу привязана дощечка, на которой вырезаны буквы и цифры. Хытындо очертила круг на земляном полу. Потом медленно, с помощью Якаги, принялась напяливать на себя убор, в котором совершала свои шаманские пляски. Ага! Вот оно что!.. Желая разгадать тайный смысл значков" Хытындо пытается прибегнуть к помощи своего колдовского искусства. До слуха Кеюлькана донеслись тихие, все нарастающие звуки - рокот бубна. Шаманка бормотала заклинания. Чадящая плошка бросала двигающиеся отсветы на нее. Хытындо кружилась, приседая, бранчливо переговариваясь с кем-то, жестами маня, торопя. Любому другому "сыну солнца" на месте Кеюлькана стало бы очень страшно. Чего доброго, у зрителей сами собой начали бы подергиваться руки и ноги, - пляска Хытындо всегда действовала заразительно. Но Кеюлькан не шевельнулся. Он знал цену всему этому. Кроме того, был слишком зол сейчас, думал только о том, как бы отнять у похитителей принадлежавшее ему маленькое солнце. Утомившись, шаманка села на пол перед таинственным предметом и что-то коротко сказала Якаге, склонившемуся над нею. Стало быть, заклинания не помогли. Не удалось разгадать назначение странного предмета, проникшего таким необычным путем - с воздуха - в котловину. Покачиваясь от усталости, Хытындо ушла в свой угол и повалилась там на оленьи шкуры. Кеюлькан знал" что после заклинаний ею всегда овладевает тяжелый сон. Вскоре до чуткого слуха юноши донесся слитный мерный храп. И Якага спал, привалившись спиной к очагу. Осторожно отодвинув две жерди, Кеюлькан проник в чум. Светильник, стоявший на полу, догорал, бросая пятна света на развешанные по стенам маски зверей, рога оленей, крылья птиц, пучки засушенных трав. Кеюлькан переступил через Якагу, присел на корточки. Вот оно, его солнце! И впрямь похоже на круглый кусок желтой кожи! Дощечка? Да, здесь есть и дощечка! Приблизив ее к глазам, Кеюлькан прочел без труда - буквы были большими, четкими. - "СССР". А ниже стояло число: "1940". Счастливая улыбка медленно сползла с лица юноши. Кеюлькан прислушался: храп не слышен больше, в чуме воцарилась тишина. Не оглядываясь, юноша втянул голову в плечи, плашмя упал на землю. Замешкался бы еще мгновенье - и был бы мертв. Короткий каменный нож, брошенный Якагой, просвистел над головой и впился, дрожа, в одну из колдовских масок. Страшно закричала проснувшаяся Хытындо. Она вцепилась в полу одежды Кеюлькана, и он проволок ее несколько шагов по чуму. По дороге сын Нырты толкнул ногой светильник. Тот перевернулся, упал, погас. - Мое, мое! - повторял Кеюлькан, пробиваясь к выходу. - Я возьму. Оно мое! Он отшвырнул в сторону Якагу, вырвался из цепких рук шаманки, оставив в них оторванную полу, и выбежал из чума, прижимая к груди маленькое красное солнце. Как буря ворвался Кеюлькан в жилище Тынкаги. - Проснись! - закричал он с порога. - Я принес тебе солнце. На нем слово: "СССР"!.. Нетрудно представить ход мыслей Петра Ариановича, когда он в маленьком солнце Кеюлькана признал оболочку шара-пилота. Вторая весть из России! И это уже не гидрографический буй, занесенный береговым течением бог весть откуда. Это метеорологический шар-пилот. Где-то поблизости метеорологи изучают движение воздуха, направление ветра. Они находятся не за тридевять земель, они совсем рядом, может быть, в двух или трех переходах от оазиса? Мешкать было нельзя? Стойбище уже просыпалось. До чума Тынкаги, который стоял особняком, на пригорке, донеслись взволнованные голоса. Среди них особенно выделялся пронзительный голос Якаги. - Ланкай! Ланкай! - кричал он. Тынкага выглянул, прислушался. Вот оно что! Это вернулся Ланкай с несколькими охотниками, которых совет стариков посылал по реке на юг. Они принесли весть, ошеломившую "детей солнца": "По реке двигаются посланцы Маук!" Послышался топот множества ног. К Якаге и Ланкаю сбегались воины, перебрасывая за спину колчаны со стрелами. "Дети солнца" готовились с оружием в руках преградить путь у Ворот. - Беги, Кеюлькан! - приказал Тынкага. - Вверх по реке идут мои друзья. У Ворот - засада. Их надо провести в обход. Перебегая между деревьями, прячась в траве, Кеюлькан добрался до реки, прыгнул в челн, но едва выгреб на середину реки, как был замечен. Несколько человек, подгоняемых Хытындо, кинулись за ним в погоню... 11. ДАЛЬНИЕ РОДСТВЕННИКИ Торопливый и сбивчивый рассказ "сына солнца" мы дослушивали уже стоя, закидывая за спину рюкзаки и ружья. Спешить, спешить!.. Никогда положение Петра Ариановича не было таким опасным. Рука мстительной Хытындо занесена над нашим учителем, а его телохранителя, Кеюлькана, нет с ним. Неяпту и Нуху, о которых упомянул Кеюлькан, не внушали доверия. Сумеют ли они защитить Петра Ариановича от панически настроенной толпы? Не переметнутся ли сами на сторону Хытындо и Якаги? Видимо, после исчезновения Нырты большую власть в котловине забрал завистливый Ланкай, его постоянный соперник. Я вспомнил скелет с торчащей в спине стрелой и внутренне содрогнулся: Ланкай был способен на все. - Успеем ли? - спросила меня Лиза, дрожащими пальцами затягивая на груди ремни рюкзака. - Постараемся успеть. - Но почему нас считают посланцами Маук? - Не могу понять. - Мне страшно за Петра Ариановича. Ведь Хытындо знает, что Кеюлькана послал Петр Арианович... - Мы готовы, - сказал Савчук, окидывая взглядом свой маленький отряд. - Веди, Кеюлькан! "Сын солнца" с сомнением посмотрел на Лизу. - Тынкага приказал вести вас в обход, - пробормотал он. - На реке - засада. - Очень хорошо. Пойдем в обход. - Подъем крут. Это тропа мужчин. - Я пойду, Кеюлькан, - коротко сказала Лиза. - Где пройдете вы, там и я... Кеюлькан недоверчиво промолчал. Он повел нас сначала вдоль реки, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но в лесу было тихо. Вероятно, лазутчики оставили нас. Ланкай, надо думать, стягивал все свои силы к Воротам в котловину. Я поднес к уху руку с часами-браслетом. Так же, наверное, "тикали" и водяные часы в жилище Петра Ариановича. Капли падали одна за другой, учащенно, быстро, нервно... Что делает сейчас Петр Арианович? Быть может, отбивается топором или копьем от наседающего на него разъяренного Ланкая? Или, сбросив на пол сделанные второпях последние записи, упал на них и лежит без движения с проломленной головой, а Хытындо хозяйничает в его жилище, ломая, круша самодельные приборы, разбрасывая драгоценные, собиравшиеся в течение двадцати лет, коллекции?.. Стиснув зубы, я запретил себе думать об этом. Было уже двадцать два часа, но июльское солнце светило по-прежнему ярко. Однако из глубины ущелья надвигался мрак. То не был мрак ночи, то был туман. Вначале он стлался понизу, покрывая лишь корни деревьев, потом стал подниматься выше и выше. Мы сомкнулись теснее: немудрено было и потерять друг друга. Но туман продолжал ползти примерно на одном уровне. Мне он доходил до груди, коротенький Бульчу погрузился в него по шею. Река продолжала монотонно звенеть где-то рядом. Потом шум ее постепенно начал затихать. Я догадался, что Кеюлькан повернул и ведет нас вверх по склону. Вдруг он остановился, поднял руки, будто собираясь нырнуть, и исчез. Мы переглянулись в недоумении. Только что голова и плечи "сына солнца" покачивались впереди (туловище и ноги скрывались в тумане), и вот его уже нет! - Что же вы? - нетерпеливо окликнул Кеюлькан и снова возник перед нами. Оказалось, что в скале есть расщелина, очень узкая, куда пришлось протискиваться следом за Кеюльканом. Судорожно цепляясь за ее стены, поддерживая друг друга, мы стали подниматься вверх. Расщелина вывела нас на небольшую площадку, на которой могли стоять только три человека. Выше вздымался второй ярус скал, показавшийся мне неприступными. Но Кеюлькан, не тратя времени на объяснения, принялся привязывать к своему копью тонкий, очень крепкий сыромятный ремень. Примерившись, он метнул копье вверх. Оно вонзилось в трещину между камнями. "Сын солнца" с силой потянул к себе ремень. Копье дрогнуло, но осталось торчать в трещине. Тогда Кеюлькан начал взбираться вверх, держась одной рукой за ремень, другой хватаясь за выступы, кусты, корни. Добравшись до копья, он остановился, прочно утвердился на ногах и спустил конец толстого прочного ремня, который был обмотан вокруг его туловища. По очереди мы поднялись к Кеюлькану. Он снова бросил вверх копье, на этот раз несколько вкось, потому что там была удобная трещина. Торчавшие над серой пеленой верхушки деревьев остались у наших ног. Все ниже и ниже опускался лес, будто проваливаясь на дно ущелья. Так, в несколько приемов, все участники экспедиции добрались до гребня горы. Здесь мы были видны издалека, и я втянул голову в плечи, как будто это могло спасти меня от стрел "детей солнца". Но, вероятно, они потеряли нас из виду. Мы продолжали движение по гребню. На севере громоздилась новая горная цепь. На юге, очень далеко, синела тундра, вернее, синь ее угадывалась за волнистой грядой тумана... Да, это была тропа мужчин!.. Идя по дну ущелья, под защитой его склонов, мы почти не ощущали ветра. Сейчас он напомнил о себе. Он не пускал нас, упрямо пытался столкнуть в пропасть. Что только не делал для этого! Как бес вертелся вокруг, неожиданно налетал то слева, то справа или падал сверху, как коршун на добычу. "В горах Бырранга, - рассказывал в свое время Бульчу, - живет падающий ветер". Сейчас я понял, что это такое. Внезапно нас охватило страшным убийственным холодом. Впечатление было такое, будто сверху на нас беспрерывно сыпали из мешка осколки стекла. Они жгли и резали лицо. Захватывало дыхание. Сердце стискивала мучительная спазма. Оглянувшись, я увидел, что лица моих спутников превратились вдруг в подобие маски. И мои щеки одеревенели. Глаза слезились. Трудно было разжать губы. А повернуться спиной к ветру было нельзя. Рядом зияла пропасть. Одно неверное движение, и... Преодолевая сопротивление ветра, мы пробивались вперед с таким трудом, как будто шли в ледяном горном потоке против течения! Лиза вытащила гусиный жир из походной аптечки и принялась растирать им лицо и руки. Но было уже поздно. Я знал, что вскоре кожа растрескается, из трещин выступит кровь, запечется и прикроет коркой пораженные места. Савчук обогнал меня, поравнялся с Кеюльканом; положив руку ему на плечо, что-то негромко сказал. Наш проводник остановился, вопросительно вскинул на Савчука глаза. Они обменялись несколькими короткими фразами. Я не расслышал их, так как ветер завывал и свистел вокруг. Потом Кеюлькан, опустив голову, зашагал быстрее. - Я сказал ему, что мы наткнулись на труп Нырты, - пояснил Савчук, когда я нагнал его. - Что же он ответил? - Только спросил, какого цвета было оперение стрелы. - И вы сказали ему? - Да. "Так я и думал, - сказал Кеюлькан. - Отца убил Ланкай. Сегодня Ланкай умрет!" Это были последние, самые мучительные минуты путешествия. Хотя со слов Кеюлькана я знал, что стойбище близко, мне представлялось иногда, что мы идем по гребню горы уже много суток и гребень этот не имеет конца. Я как бы засыпал на ходу. Терялось ощущение реальности - мучительное состояние!.. Потом толчок, что-то словно бы подбрасывало меня, я вскидывал голову и оглядывался. Порой казалось, что я топчусь на месте, со страшными усилиями вытаскиваю ноги, увязающие в снегу, а вокруг все движется: сугробы снега, острые скалы, чернеющие осыпи галечника... Тряхнул головой, чтобы прогнать дурноту. Прошло. Спина Кеюлькана колышется впереди. Так повторялось все чаще и чаще. Спутники мои также были измучены до предела. Савчук дважды споткнулся и упал. - Нога подвернулась, - пояснил он со смущенным смехом. Но дело было, конечно, не в ноге. Я с беспокойством посмотрел на Лизу. Лицо ее стало каким-то серым от усталости, скулы обозначились еще резче, заострились. Она шла, согнувшись, тяжело ступая. Поймав мой взгляд, Лиза попыталась улыбнуться обветренными, потрескавшимися губами. - Что смотришь? Я еще ничего, - сказала она бодро, но тут же пошатнулась. Я поспешил поддержать ее под руку. - Спасибо! - Мы же все связаны одной веревкой, как горнолазы. - А мы и есть горнолазы. - Я не о том. Гидролог поддерживает геолога, геолог - этнографа... - А... Но сейчас это, знаешь ли, наиболее удобно - на таком скользком гребне. - Да, чертовски скользко. - Идешь как по острию ножа, - пожаловалась Лиза. - Но, спасибо, милый. Дальше я уже сама... И, отделившись от меня, маленькая, согнувшаяся под тяжестью рюкзака фигурка снова замелькала впереди в полосах летящего откуда-то сбоку колючего снега... Мы добрели до пяти скал, стоявших особняком, и по знаку Кеюлькана упали в снег, переводя дыхание. Внизу зеленела лесистая котловина. Обходный маневр был завершен. Выполняя приказание Петра Ариановича, Кеюлькан вывел нас к оазису с тыла. Я подполз к краю склона и заглянул вниз. Да, мы добрались до цели! Вот она, сказочная Страна Семи Трав, столько времени дразнившая нас и ускользавшая как мираж! Далеко внизу, среди елей, берез и лиственниц, в том месте, где река делала крутой поворот, можно было рассмотреть стойбище. Отсюда остроконечные чумы казались игрушечными. Людей не было. Лес словно бы вымер! Неужели же, узнав от лазутчиков, что мы приближаемся, "дети солнца" откочевали из оазиса, бежали еще дальше на север? Но вместе со своим скарбом они захватили бы и чумы. - Ну, теперь вниз, к стойбищу! - хрипло сказала Лиза. Она уперлась руками в землю, попыталась встать и снова упала ничком. - Что ты, Лиза? Я хотел помочь ей встать, но у меня у самого руки подломились в локтях. И ноги были словно бы не мои - тяжелые, как каменные, и мучительно ныли в суставах. - Десятиминутный роздых! - скомандовал Савчук. - Надо отдышаться, товарищи, перед тем как спускаться в ущелье. Давайте сверимся с картой, Алексей Петрович! Я подполз к нему. Пыхтя, он лег со мной рядом и развернул на снегу карту, которую Петр Арианович передал с Кеюльканом. Котловина была видна как бы с птичьего полета, во всех подробностях. Вот справа от нас теснина, которая на карте Петра Ариановича названа Воротами. (Вероятно, там и ждали нас воины Ланкая.) Вот поляна, окрещенная именем милой Сойтынэ. Там пролегала тропа Раздумий, а вдали, как приметный ориентир, высилась конусообразная снежная гора, господствовавшая над долиной. На карте она носила название Вершина Вероники. Целый мир переживаний заключен был в этом названии, мир тоски, безмолвных страданий, надежд, постепенно тускневших. Меня окликнул Савчук: - Давайте-ка спускаться здесь. Огибая вон эту высотку. Как там она... Да, Вершина Вероники! Ваше мнение, Алексей Петрович? - Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно. - Только не доводить дело до столкновения! - Это самой собой! Я оглянулся. Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас. "Сын солнца" сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая? Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы. Вид у старого охотника был озабоченный, и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самому довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос. Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться. Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое - то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать. Мы услышали испуганный возглас "сына солнца". Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу. - Маук! - пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка. - Маук?! Где Маук? Что ты говоришь! Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись. Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой - двуглавый орел, эмблема царизма. Так вот что называлось Птицей Маук!.. - Орел! Двуглавый орел! - повторяла Лиза. - Маук! - сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков. Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мера две стрелы. - А на чем была изображена Птица Маук? Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом. - Почему ты не рассказал Тынкаге? Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один "сын солнца". Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу. - Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма, - бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника. - А ведь Петр Арианович был близок к разгадке. - Когда? - Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере... - Стало быть, все же гонялись за призраком, - сказала Лиза. - Помните, я говорила: словно бы призрак ведет по мертвому лесу, среди оползней и сбросов... - Эта птица уже мертва, друг, - обратился я к Кеюлькану, а Лиза ободряюще обняла его за плечи. - Она умерла очень давно. Более двадцати лет назад. На нее истратили много стрел... - Но в представлении "детей солнца" она жива до сих пор, - напомнил Савчук. - Все-таки непонятно, почему "дети солнца" бежали от двуглавого орла? - Пока не сумею этого сказать. Зато с уверенностью отвечу вам, откуда бежали. - Откуда же? - Из тундры. Из тех самых мест, где мы были с вами месяц назад. - Но кто они, "дети солнца"? Савчук показал глазами на наших проводников. Бульчу и Кеюлькан сидели рядышком и, попеременно передавая друг другу, разглядывали снеговые очки. - Это именно то звено, которого недоставало, - сказал этнограф, отбирая у Кеюлькана два расплющенных царских рубля. - Маук связывает Бульчу и Кеюлькана воедино... - Как связывает? Почему? - Разве вы не замечаете сходства между ними? Я с удивлением посмотрел на Бульчу и Кеюлькана. Да, сходство, несомненно, было! Странно, что я не замечал его раньше. Правда, Бульчу перевалило, наверное, за шестьдесят, Кеюлькану же было лет двадцать пять, а выглядел он еще моложе, лет восемнадцати. И характеры у них совершенно разные: Бульчу суетлив, тщеславен, разговорчив; Кеюлькан, напротив, молчалив, сдержан, замкнут. Но все же что-то общее, несомненно, было между ними: тяжелые ли складчатые веки, прикрывавшие глаза, высокие ли скулы своеобразной формы, манера ли держаться, разговаривать, привычка ли отдыхать, скрестив ноги, расслабив все мускулы. Обычно это принято называть семейным сходством. Так я и сказал об этом Савчуку. - Семейное? - задумчиво переспросил этнограф. - Скорей тогда уж родовое... - Ах, да! - вскричал я. - Ты, Лиза, верно, забыла об этом. Ведь "дети солнца" - пранарод, древнейший народ Сибири! А нганасаны - их потомки, не так ли? Выходит, Кеюлькан приходится Бульчу кем-то вроде дедушки! Савчук смущенно кашлянул. - Это было моей ошибкой, признаю. Теперь я оставил гипотезу о пранароде. Не дед с внуком, а двоюродные братья, если хотите... Родство, так сказать, по горизонтали, а не по вертикали. Помните, я расспрашивал Бульчу по дороге о различных родах, из которых складывается племя вадеевских нганасанов? - Ну как же! Это было абракадаброй для нас с Лизой. Нерхо, Нгойбу, Лаптуха и как там еще? - Наиболее интересовали меня роды Нгойбу и Нерхо. - Что же так заинтересовало в них? - Их малочисленность... Просматривая в свое время дела Туруханского управления, я обратил внимание на то, что накануне всероссийской переписи тысяча восемьсот девяносто седьмого года произошло чрезвычайно резкое уменьшение двух этих нганасанских родов. Бульчу подтвердил факт, но не знал причины. Уменьшение родов оставалось необъяснимым... Только на пороге Страны Семи Трав я понял, что "детьми солнца" являются нганасаны, ушедшие в горы из тундры накануне переписи. - Беглых нганасанов подставили под понятие народа "икс"? - Выражение "беглые", пожалуй, удачно. Большинство семей из рода Нерхо и рода Нгойбу бежали в горы под влиянием какого-то непонятного страха. - Теперь уже ясно, какого страха: Маук выжила их из тундры. - Но почему, каким образом? - нетерпеливо спросила Лиза. - Ведь все остальные роды остались. - Мы сейчас это узнаем, - просто ответил Савчук и, придерживаясь руками за камни, начал спускаться в котловину. Мы последовали за ним. 12. ВНУТРИ МИРАЖА Нужно было спуститься с отвесной скалы. Дальше начинался пологий склон. Возможно, этим путем двигался в свое время Петр Арианович. Мы прошли уже около трехсот метров в глубь оазиса, никого не встретив на своем пути. Спуск делался все более пологим. Внизу между деревьями заблестела река. Мы вернулись к ее берегам, обойдя Ворота. Мох уступил место траве. Кое-где из травы робко выглядывали цветы. Очевидно, отдельные места "писем" мы понимали неправильно. (Увы, и Бульчу кое в чем взял грех на душу и расписал Страну Семи Трав более яркими красками, чем она того заслуживала.) Все выглядело гораздо проще, будничнее. Единственное, что полностью отвечало нашим прежним представлениям о сказочном мирке "детей солнца", был туман. Он полз нам навстречу, цепляясь за траву и корни, колыхался над головой, свивался в кольца, качался среди ветвей. В этой части котловины лес был особенно густым. Прикинув на глаз расстояние, я понял, что мы находимся примерно в двадцати километрах от того места, откуда кочующий оазис начал свое неторопливое, растянувшееся на много десятков лет шествие по ущелью. Лиза с критическим видом поглядывала вокруг, недовольно морщилась, иногда пожимала плечами. Я догадался, что ей не нравится тут. Мне было известно ее пристрастие к чистоте и порядку, ее удивительное умение обживать пустынные и дикие места. Еще в давние студенческие годы я сказал о ней, что она обжила бы даже плавучую льдину, вежливо потеснив в сторонку белых медведей. У моей Лизы была натура организатора, устроителя, созидателя. Вот и сейчас, конечно, она примеривалась, как бы ей навести порядок в котловине, обдумывала, с чем можно еще подождать, а что надо делать без промедления засучив рукава. Я сказал об этом Лизе. - Еще бы! - откликнулась она. И продолжала с улыбкой: - Ты же видишь: подзапустили "дети солнца" свою Страну Семи Трав... Сюда бы, знаешь, парочку экскаваторов, да несколько тракторов, да бригады три строителей, желательно с опытом работы в полярных условиях, хотя бы на Архипелаге Исчезающих Островов... Хорошо бы вызвать на самолетах также нескольких специалистов - мерзлотоведов, лесоводов. Ну и теплофикаторов, само собой. - Что ж, вам и карты в руки, Лизочка! - отозвался Савчук. - Вы восстанавливали архипелаг, а перед тем участвовали в создании Рыбинского моря... - Ты подстегнула бы подземный пожар? - спросил я. - Не знаю пока. Там видно было бы... Не оставлять же оазис на произвол судьбы. Жалко! - Ведь он тебе не нравится. - Конечно, мог быть получше. - Лиза придирчиво поджала губы. - К нему, понимаете, руки приложить, тогда... О! - Я не говорил вам, что камчадалы презирали своего бога Кушку, творца неба и земли? - спросил Савчук. - За что? - За то, что создал мир таким неудобным, плохим, - слишком много скал, воды... Мы посмеялись над незадачливым Кушкой. Поделом ему! Охотно смеялись сейчас над самой пустяковой, незатейливой шуткой - старались разрядить нервное напряжение, показать друг другу, что держим себя в руках, сохраняем необходимую выдержку. А выдержка требовалась! Ведь мы находились уже внутри миража, то есть во вражеском стане. Вдруг Кеюлькан остановился прислушиваясь. Остановились и мы. - "Дети солнца"? Кеюлькан кивнул. Казалось, ничто не говорило о присутствии в лесу людей: ни одна веточка не качнулась, ни один лист не шелохнулся. А между тем где-то рядом были люди, в этом не могло быть сомнений. Стоило только взглянуть на чуть пригнувшихся, настороженных, подобравшихся Бульчу и Кеюлькана. Наш маленький отряд снова двинулся вперед. Тишина леса обступила нас, будто бы мы погрузились в зеленую спокойную воду. Но вот где-то в кустах раздался тревожный птичий щебет. Потом за серым валуном, до половины заросшим мхом, каркнул ворон. Тотчас птичьи голоса наполнили лес. Они сопровождали нас теперь все время, хотя птиц видно не было. Дозорные, встретившие нас, могли скрываться вон за тем серым валуном, или за тем толстым стволом дерева, или же просто в траве. Они были повсюду и нигде. Они ничем не выдавали своего присутствия, кроме условного пересвиста. Я посмотрел на Кеюлькана. Он шагал впереди, не проявляя волнения. А ведь он знал, что в него первого полетят стрелы и копья, едва лишь терпение "детей солнца" иссякнет. Смуглое лицо нашего проводника сохраняло спокойствие. Только длинные сильные пальцы судорожно сжимались и разжимались. Савчук заставил его держать копье под мышкой, чтобы показать соплеменникам, что он не собирается сражаться с ними. Мы старательно подчеркивали свое миролюбие. Винтовки были демонстративно повешены дулом вниз. Я с небрежным видом, как на прогулке, закурил папиросу. Но перекличка "птиц" в лесу не умолкала. Она делалась все более громкой, взволнованной. Я придержал Кеюлькана за локоть. - О чем они кричат? Ведь ты понимаешь язык этих птиц? Юноша обернулся. Черные глаза его сверкнули. - Я понимаю язык птиц, - медленно сказал он. - Кричат друг другу: "Вот идут посланцы Маук! Их ведет предатель Кеюлькан!" От этих слов неприятный холодок пробежал по спине. Неторопливо (но чего стоила нам эта неторопливость!) двигались мы по узкому зеленому коридору-тропе. Я мысленно прикидывал, где же предел, дальше которого не приказано нас пускать. Мне представилось, что впереди, между раскидистыми елями, проведена невидимая черта на земле. Едва лишь дойдем до нее, как из-за каждого куста полетят стрелы. И все же какая-то сила неудержимо толкала вперед и вперед. Надо было дойти до Петра Ариановича и вызволить его из плена! Надо было до конца разгадать, что же связывало добровольных изгнанников с двуглавым орлом царизма! Надо было вернуть в семью народов СССР "детей солнца", которые находились уже на грани вымирания! Но идти было очень страшно. Мучительное ожидание давалось нелегко и сопровождавшим нас "детям солнца". Нервы одного из них не выдержали. Тонко пропела стрела и, вырвавшись откуда-то из-за дерева, вонзилась в землю посреди просеки. "Стоп! - казалось, говорила она. - Дальше идти нельзя!" Мы остановились. Трепеща оперением, стрела раскачивалась у самых ног Савчука. Момент был критический. И тут наш начальник опять проявил великолепное, уже не раз удивлявшее меня презрение к опасности. Он наклонился, неторопливо вытащил стрелу из земли, не оборачиваясь, бросил несколько слов Кеюлькану. Тот выхватил из своего колчана стрелу и торопливо подал ее. Словно шелест прошел по лесу. И снова все смолкло, выжидая. Этнограф так же медленно и спокойно, будто в университетской аудитории перед внимательными, притихшими студентами, скрестил обе стрелы и поднял над головой, чтобы видно было всем. Затем швырнул стрелы наземь, наступил на них ногой и сломал их. "Мы не хотим воевать. Мы пришли к вам с миром!" - так надо было понимать Савчука. Не знаю, правильно ли поняли его. Возможно, поступок этнографа восприняли как некий магический обряд, который должен заворожить стрелы, обезвредить их. Не исключено, впрочем, что на живое воображение "детей солнца" просто подействовала спокойная отвага Савчука. Но лес как бы расступился перед нами. Мы почувствовали это по неуловимым признакам. Гуканье и свист возобновились, не приближаясь и не удаляясь, словно бы обтекая нас. Стараясь не оглядываться, участники экспедиции как привязанные двинулись за Кеюльканом. Мы прошли так несколько шагов и остановились. Откуда-то из глубины леса раздался протяжный призывный крик. Интуиция моя была так обострена, что я сразу же догадался: передовой отряд оттягивают назад. Зачем? Хорошо это или плохо? Быть может, Хытындо, Якага и Ланкай собирают силы, чтобы дать нам бой подле чумов? Птичьи голоса внезапно смолкли. Будто полоса косого дождя пронеслась по лесу, ветви заколебались, кое-где осыпалась хвоя, и наступила тишина. Мы поняли, что остались в лесу одни. - Почему они ушли? - спросила Лиза вполголоса. - Не знаю... Узнаем!.. И Савчук решительно зашагал дальше. В конце тропы на противоположном скате котловины уже видна была поляна, на которой чернели чумы. Поляна была пуста всего несколько минут. Вдруг из-за чумов показались длинные раскачивающиеся копья. Воинов становилось все больше и больше. Они сосредоточились перед чумами и затем все вместе, слитной массой, двинулись вниз по склону. По-видимому, их было человек