полка своему начальнику штаба и протянул руку разведчику: - Спасибо. Вышли не к своим... - Какая разница. - Вы говорите по-польски? - Немного. Под Студзянками вместе с первой польской танковой бригадой воевали, да и потом приходилось... с экипажем танка "Рыжий"... - Невероятно! - удивился командир. - Точно, товарищ полковник, - заверил Черноусов. - Экипаж хорошо знаете? - А как же! - Хорунжий, - позвал он, - приведите этого специалиста по плаванию... Офицер ввел Черешняка, который с трудом открывал глаза и зевал. - Узнаете? - спросил полковник русского. - Нет, - покачал головой удивленный Черноусов. - Никогда не видел. В подвале воцарилось молчание. Прекратили даже допрашивать немецкого офицера. Через открытые двери доносилось эхо далекой стрельбы, где-то рядом ухали минометы. - А мне показалось, что ты честный парень, - произнес полковник уставшим голосом. - Чуть было не поверил тебе и погубил бы людей. Продался фашистам? - Я правду говорю, - возразил Томаш. - Три красные очереди. - Молчи! - крикнул командир и обратился к хорунжему: - Через полчаса полевой суд, приговор исполните перед рассветом. - Так точно... - Хорунжий вытянулся и доложил: - Во время обыска, товарищ полковник, у него в кармане найден нож со следами крови и подозрительная коробка с химическими средствами. Наверно, яд, с помощью которого... - Мазь для прививки деревьев, - неохотно уточнил Черешняк. - Вчера нашел. - Сам ее сожрешь. Офицер схватил Томаша за плечо, чтобы вывести, но в этот момент из коридора в подвал ворвалась овчарка, зарычала на хорунжего, оскаливая зубы. Когда офицер отступил на шаг, собака прыгнула Черешняку на грудь в начала лизать ему лицо. - Не удержала, - объяснила Маруся через полуоткрытые двери. После минутного замешательства все повскакали с мест. - Пошел... Пусти... Не трогай... - Ваша собака? - опросил Черешняка полковник. - Экипажа. Значит, и моя. - Томаш кивнул головой. - Шарик. - Собака первой польской танковой бригады, - доложил старшина Черноусов и, шевеля пушистыми светлыми усами, добавил: - Раз она узнала, значит, все в порядке. Это свой парень. 8. Приказы и люди В то время, когда в подвале восточнее Ритцена решалась не только судьба Черешняка, но и всего плана освобождения города путем взрыва шлюза, три танкиста из экипажа "Рыжего" вынуждены были вести бой по его обороне. Кто знает, может, и прав был Елень, утверждая, что не Томашу, а им выпала злая доля. Трещали пулеметы, в небе висели осветительные ракеты. По запаханному полю шла в атаку немецкая стрелковая цепь. На этаже дома, который еще вечером занимала подрывная команда "Хохвассер" ("Половодье"), точно были распределены обязанности у амбразур: Григорий, словно слившись с прикладом пулемета, бил короткими спокойными очередями, а Густлик подавал ему ленты и через определенное время пускал ракеты, чтобы осветить поле. Янек целился долго, стрелял из винтовки редко, но каждая его пуля попадала в цель - то задерживала и сваливала бегущего, то приподнимала лежащего, чтобы в следующее мгновение распластать его на земле. Несмотря на это, враг подступал все ближе, все более прицельным становился его огонь. Автоматные очереди крошили кирпич, песок сыпался из распоротых мешков. - Внимание! - услышали они голос немецкого офицера. - Рота, в атаку... - Пора сплясать оберек! [оберек - польский народный танец, который исполняется парами] - крикнул Кос и, отложив винтовку, взял автомат. - Трояк [польский народный танец, который исполняется тремя участниками], - поправил Густлик. - Нас ведь трое... Последних слов не было слышно. Саакашвили и Кос били длинными очередями, а Елень, выпустив две осветительные ракеты, отступил на два шага от стены и стал бросать гранаты. Он брал их из открытого ящика, вырывал предохранительную чеку и широким взмахом, прямо как осадная машина, бросал с интервалом две-три секунды между стропилами ободранной крыши. Противник не выдержал огневого шквала и начал отходить. Еще некоторое время обороняющиеся преследовали его короткими очередями и треском одиночных винтовочных выстрелов. - Вторая отбита, - сказал Кос. Он отложил оружие и тотчас же начал набивать пустые диски. - Третья, - поправил Густлик, так же машинально набивая пулеметную ленту. - Я не считаю тех, что подъехали на машине. Им недолго удалось пострелять. - Ну конечно, я же их уложил минами. Тем временем Григорий, у которого левая щека была покрыта засохшей мыльной пеной, приладил кусок разбитого зеркала на мешке и, окуная помазок в лежащую на полу немецкую каску, продолжал бритье. - Четвертая, - поправил он друзей. - Первый раз - когда четверо эсэсовцев приехали. Кос поднялся и посмотрел через амбразуру на поле. - Сиди, командир. Я хоть одним глазом, но все вижу. Хочу закончить бритье, а то вода стынет. - Григорий, морщась, начал скрести бритвой по щеке. Сержант взял котелок и, запрокинув голову, долго пил. Потом вытер губы ладонью и глянул на часы. - Через час рассвет. Пока какую-нибудь пушку не подтянут, нас отсюда не выкурят. - Подтянут, - уверенно сказал Густлик. - А ты откуда знаешь? - Григорий замер с поднятой вверх бритвой. - Они ведь тоже не дураки, - сказал спокойно Елень и добавил: - Пока есть время, можем немного перекусить. - И с пленными нужно что-то делать. Сидят с вечера в подвале и не знают, что с ними будет. Слышат выстрелы и не знают, кто в кого... - размышлял Кос, вопросительно поглядывая на товарищей. - Пусть сидят, - пожал плечами Густлик. - Когда их друзья дом разрушат или гранату в окно им подбросят, мы не будем виноваты. - Они бы не задумывались, - сказал Григорий. - Они бы нас просто... - Он провел бритвой у горла. Кос слушал, хмуря брови, и в душе был зол на друзей, которые, вместо того чтобы все хорошо обсудить и что-то посоветовать, опять увиливают. Лицо его посуровело, желваки дрогнули. - Наблюдайте за полем. Я с ними разберусь, - сказал он, вставая. Достал из кобуры длинноствольный маузер, зарядил его и стал спускаться по лестнице. Саакашвили сделал шаг, хотел было что-то сказать, но раздумал. Еще раз проведя бритвой по гладковыбритой щеке, тщательно ее вытер, вложил в футляр и опустил в карман. - Пойдем, полью, - предложил Густлик, поднимая канистру с водой. - Пока умоешься, я присмотрю за полем. Грузин плескал в лицо водой, старательно тер его, фыркал, потом, не вытирая лица, спросил: - Хлопнет их? - Ну и что? - Ничего. Они бы нас не задумываясь расстреляли. Но все же... - Нужно было их оставить в подвале. Этот Кугель... - Кто? - Обер-ефрейтор, которого приволок с баржи... - Он замолчал, услышав шаги и хруст черепицы под ногами. - Ребята! Поблизости никого нет? - услышали они голос Янека где-то около ворот. - Пусто, - ответил Густлик, делая попытку просунуть голову в амбразуру, чтобы увидеть, что делается внизу. Лязгнули засовы, затем послышался скрип калитки. Из нее вышли четверо пленных с поднятыми вверх руками и построились в шеренгу спиной к воротам. - Марш! - скомандовал Янек. Они ровным шагом сошли с дороги. Старались идти в ногу и держать равнение, несмотря на то что на вспаханном поле это было очень трудно. Саакашвили поправил саблю, воткнутую между мешками, опустился на колено у пулемета, повел слегка стволом и взял фигуры на прицел. - Далеко отпускает, - недовольно сказал Густлик. - Вдруг кто сбежит? Он не заметил, что Кос уже вернулся, и, только когда скрипнули расшатанные доски, вздрогнул и оглянулся. - Ты их откуда?.. - начал он, стараясь скрыть удивление и беспокойство. Янек повел плечом и, не дожидаясь конца вопроса, резко повернулся к механику, который целился из ручного пулемета: - Григорий! - В чем дело? - смутился грузин и, только сейчас поняв ситуацию, добавил: - Я не стреляю. - Ты чем забавляешься? - Ах, ты их отпустил!.. Ты думаешь, что у Гитлера мало людей, и даришь ему четверых, - с усмешкой сказал Густлик, однако в голосе его звучало облегчение. Издали они услышали крики. Это пленные, приближаясь к своим, начали кричать: - Камераден! Не стреляйте!.. Кос в бинокль видел их темные силуэты на фоне светлеющего неба. - Дали слово, что до конца войны не возьмутся за оружие, - тихо сказал он, не отрывая глаз от бинокля. После долгой паузы Кос опустил бинокль и, подойдя к Еленю, спросил измученным голосом: - Я неправильно поступил? Но ведь оставить их в подвале - это почти наверняка сжечь их живьем. Ты сам говорил, что немцы в любую минуту подтянут орудие. Он был так смущен и озабочен, что Густлик решил его успокоить. Но что можно сказать в такой ситуации? Он слишком хорошо знал солдат гитлеровского вермахта: достаточно одного приказа, чтобы они изменили своему слову и вновь взялись за оружие. Издали зазвучала длинная очередь. Янек поднес бинокль к глазам и увидел, как упали двое пленных. Остальные бросились в сторону, но далеко им убежать не удалось: упали, настигнутые пулями. - Сволочи... - тихо выругался он. - Всех? - спросил Елень. Кос кивнул головой. - Их эсэсовцы учат: пленный - это трус, а трус никому не нужен, поэтому расстрел, - объяснил Густлик и, нахмурив брови, посчитал на пальцах: - Их было четверо... - Кугель не хотел идти. - Он был прав. Что ты будешь с ним делать? - В бункере есть небольшое укрытие для боеприпасов. Если мы уцелеем, то и он останется жив. - Ну вот и хорошо. - Приведи его, - сказал Кос, подавая ключ. - И консервы подогрею. Какая война с пустым животом! Забросив автомат за спину, Густлик спустился на первый этаж и начал выбирать консервы из запасов немецких саперов. Двое наверху плюс он сам, - значит, три банки, посчитал он на пальцах левой руки. Вспомнив о пленном, добавил четвертую. Оглянувшись, заметил в окне свое отражение, вежливо кивнул ему головой, и пятая банка полетела в ведро. После этого Густлик разыскал самую большую сковородку, приготовил две буханки хлеба. Затем отрезал солидный ломоть и спрятал в карман. Наконец, взяв немецкий штык, которым уже раз открывал консервы, спустился в подвал и открыл замок. - Доброе утро, Кугель. - Доброе утро, господин унтер-офицер. - Вставай. - Нет. - Вылезай! - Не хочу. - А я тебе приказываю. Выходи! Грозный голос тотчас оказал свое действие, а штык в руке Еленя совеем сбил с толку обер-ефрейтора. Поднимаясь по ступенькам с поднятыми вверх руками, он пытался оглянуться, чтобы увидеть, как близко от его спины находится острие штыка. Но Густлик уже сунул штык за пояс. - Бери, - показал он на ведро с консервами и сковородку. В сереющей тьме уходящей ночи и при голубоватом свете начинающегося дня они пересекли двор, миновали заграждения и крытым ходом пробрались в бункер. Елень споткнулся в темноте и чертыхнулся. Кугель засуетился, завесил все три амбразуры и включил свет - электрическую лампочку, покрытую сеткой в углублении бетонного потолка. В то время как Елень штыком вскрывал консервы, обер-ефрейтор достал из шкафчика плитки древесного спирта, зажег их и нагрел над пламенем сковородку. Розовые блики играли на стеклах его очков. Густлик посматривал со стороны на спокойное, слегка потемневшее и осунувшееся со вчерашнего дня лицо Кугеля. Затем молча отстранил его рукой и вывернул из банок густой гуляш, который начал скворчать на горячей сковороде. - Соль и перец, - сказал Кугель, подавая ему две пачки, которые снял с полки. Взгляд Еленя стал тяжелым и подозрительным. Тот, поняв, в чем дело, насыпал две щепотки на тыльную сторону чуть согнутой кисти и слизал их. Густлик сделал то же самое, чтобы еще раз проверить, и лишь после этого посолил и поперчил говядину. - Стараешься, - пробормотал он. - Потому что от вас многое зависит. Не нужно затапливать Ритцен. Гитлер капут, но Германия... - Не болтай. Вчера нас учил, достаточно. - Где мои камерады? - Твои камерады? Мы их отпустили, но ваши сами... - Густлик рукой показал, как их прошили очереди. Этого немец не ожидал. Он отшатнулся, будто его ударили, прижался к стене и стукнулся головой о бетон. Густлик спокойно раскладывал гуляш в четыре котелка и, пользуясь случаем, снимал пробу. Обер-ефрейтор смотрел на него, и выпиравший кадык его дергался вверх и вниз, когда он проглатывал слюну. По количеству котелков немец понял, что завтрак только для поляков, и отвел глаза в сторону. - Держи, ты, шваль, - подавая немцу котелок, рявкнул Густлик, так как нагретая ручка жгла ему ладонь. Когда тот, удивленный, взял котелок, силезец положил сверху вынутый из кармана кусок хлеба. - Спасибо, господин унтер-офицер, - обрадованно поблагодарил Кугель и с удивлением спросил: - Но где четвертый товарищ? Где господин Томаш? - Слишком много хочешь знать. Залезай в кутузку! - Он жестом показал на открытую бетонную каморку. Немец послушно вошел, но, поставив котелок на пол, быстро обернулся и придержал коленом дверь. - Погодите, господин унтер-офицер, - поспешно попросил он и почти лихорадочно добавил: - Нет немцев, нет поляков, есть люди... Один дает пулю, другой - хлеб. Погоди... я все скажу... Густлик после вчерашнего больше не доверял ему, но из любопытства выпустил немца и смотрел, что тот будет делать. Кугель, продолжая говорить, подошел к стене, нажал пальцем на что-то. Открылся металлический ящик, в котором на крючках висели ключи с номерками. Обер-ефрейтор покрутил одним из них в замке шкафа, вделанного в стену. Внутри было оружие: два автомата, снайперская винтовка с оптическим прицелом, коробка с патронными лентами к пулемету и три ручки от подрывных машинок. Елень молча взял снайперскую винтовку и повесил ее через плечо. Кугель собрал все ручки. В другой стене, рядом с амбразурой, он показал замаскированную нишу, а в ней подрывные машинки. Вставил ручки в машинки, затем достал картонный лист с планом и показал Еленю. - Мины, мины, мины... - указывал он пальцем в разные места. - Будет чем обороняться, пока господин Томаш вернется. А этот нельзя! - Он показал на отдельно стоящий детонатор, к которому был подсоединен пучок проводов в водонепроницаемой оболочке. - Не трогать. Вода уничтожит мой дом, другой дом, целый город. Зачем? Ваша победа, а Гитлер капут без того, чтобы уничтожать... Густлик, слушая все увеличивающийся поток слов, нахмурил брови, подтянулся и вдруг, как учили в вермахтовских казармах, когда его насильно взяли в немецкую армию, рявкнул, оборвав немца на полуслове: - Обер-ефрейтор Кугель! Немец замер, вытянувшись в струнку. - Нидер! Не задумавшись даже на четверть секунды, сапер упал, не сгибая ног, прямо перед собой смягчив удар руками. - Ауф! Немец вскочил, как пружина, движением, заученным во время муштры, и без единой мысли на лице ждал дальнейшего приказа. - Нидер!.. Ауф!.. Нидер!.. Ауф!.. В такт жестам и приказам Еленя пленный падал на бетон, вскакивал, опять падал. Это продолжалось минуту, может быть полторы. Наконец, когда дыхание сапера стало прерывистым и свистящим, Густлик наклонился над лежащим и уже нормальным голосом спросил: - Ну что лежишь, как глист на морозе? - Ир бефель... ваш приказ... - Бефель, бефель... Видишь, Кугель, какой ты глупый. Будет бефель - пол-Польши сожжешь и не спросишь зачем. Я вынужден был прийти сюда, под Берлин, хотя это мне и не по дороге, чтобы ты о людях вспомнил. - Господин унтер-офицер... - Мауль хальтен... заткнись... И не учи других мыть руки, если сам в грязи по уши. Ладно, давай ешь свой завтрак, а то остынет, - махнул он рукой. - Можно мне туда? - спросил Кугель, показывая в противоположную сторону, на другой отсек бункера. Густлик с недоверием посмотрел на немца и вошел внутрь отсека. Он был пуст: гладкие стены, под потолком с одной стороны кабель, с другой - окошко, узкое, как бойница, выходящее в сторону шлюза; и только пустой деревянный ящик валялся на полу. Елень открыл окошко и выглянул. - Ладно, заслужил, - немного подумав, сказал силезец, поправляя на плече снайперскую винтовку. - Неси еду сюда. Кугель моментально все принес и сам помог замкнуть дверь, прислушиваясь к щелчку поворачиваемого ключа. Затем сел на ящик, поставил котелок на колени и начал есть гуляш с хлебом. Откусывая хлеб, он поглядывал на кабель под низким потолком и на открытое окно, через которое виднелся утренний серый рассвет, и грустно улыбался. В полутора километрах восточное Ритцена, в разломе толстой, выщербленной снарядами стены на расстеленной соломе расположились советские разведчики. Рядом лежала опрокинутая взрывом приземистая стопятка. Становилось светло, и вот-вот должно было взойти солнце. Одни чистили оружие, другие переобувались иди пришивали оторванные пуговицы. Были и такие, кто просто отдыхал, заложив руки за голову и положив ноги на лафет. Однако все с вниманием, улыбаясь, слушали Томаша, который, удобно расположившись между старшиной и санитаркой, рассказывал о своих приключениях. - ...Как только сержант Кос сказал, что кто-то должен перейти линию фронта с донесением, я сразу понял, что не кому другому, а именно мне придется это сделать. Ведь сам сержант должен был остаться, чтобы командовать. А если выбирать из троих... - ...То только тебя, - тем же тоном продолжил Черноусов, который в это время сворачивал цигарку, доставая щепотью махорку из плоской завинчивающейся коробки из апельсинового дерева. - Елень и Саакашвили не то чтобы плохие солдаты, но с рядовым Черешняком их, конечно, нельзя сравнить... Томаш внимательно смотрел на старшину, решая, серьезно говорит усач или с насмешкой. Вверху пролетела мина и взорвалась где-то вдали. Несколько разведчиков прыснули со смеху. - Служишь мало, а рассказываешь, как старый солдат, - добавил Черноусов. Только теперь Черешняк сообразил, что старшина посмеивается над ним, и поспешил объяснить: - Нет. Но всегда всю самую тяжелую работу мне приходилось делать. Так было дома, так и сейчас, в армии. - Орден получишь. - Медаль уже обещали. - За что? - А мы по ошибке в склад боеприпасов попали... Все веселее и громче смеялись разведчики. Шарику это не понравилось, и он, приподняв лежащую на коленях у Маруси морду, залаял. - Обещали, да не дали. Пока только конфеты получил от сержанта Коса. - Томаш достал из кармана коробку. - Наверно, растаяли. - Это я ему дала, - улыбнулась Маруся. - Есть можно, - сказал Черноусов. Он начал раскалывать ножом загустевшую массу. Ломал ее на куски в угощал сидевших поблизости разведчиков. - Если бы у меня была такая коробка с закручивающейся крышкой, как у товарища старшины, то они бы не слиплись. - Такая? - с усмешкой спросил Черноусой и, пересыпав махорку в кожаный мешочек, подал ему. - Бери. Вижу, хорошим солдатом будешь. Подошли два пехотинца. Один нес термос, другой в вещмешке хлеб и пачку сахара. Их привел толстощекий старшина роты. - Здорово, союзники, - приветливо сказал он разведчикам и, козырнув, представился: - Сержант Константин Шавелло. Через два "л". - Старшина Черноусов, милости просим, - приветствовал его русский. - Раз вы попали в наш полк да еще языка нам привели, - сказал Шавелло, - такого не должно случиться, чтобы вы ушли, не поев. Поднялся шум, все задвигались, звякнули котелки. Первую порцию передали Черноусову, а затем Марусе и Томашу. Сержант пожал старшине руку, со старомодной галантностью чмокнул в руку застеснявшуюся санитарку и, узнав Черешняка, раскрыл объятия. - Матка боска Остробрамска! А что же ты, гармонист, здесь делаешь? Мы думали, что вы уже до Щецина, до самого моря на танке добрались. А где же друзья? - За линией фронта. - А гармонь? - Тоже там осталась. - Подожди, подожди... Юзеф! - крикнул он, обращаясь к одному из солдат. - Давай к нашим! Чтобы одна нога здесь, а другая там. Неси гармонь! Ну и встреча... В это время из-за стены появился хорунжий из военной комендатуры и позвал: - Рядовой Черешняк! - Здесь, - отозвался Томаш. Тот подошел, остановился и стал ждать, пока солдат встанет. - Следует отвечать: "Есть!" Я пришел сообщить вам, что дело частично выяснено. Я связался со штабом армии и установил, что подозреваемый, которого вчера арестовали, действительно сержант Кос и что вы тоже состоите в составе экипажа танка за номером "сто два". - Это для меня не новость, - кивнул головой Томаш. - Это для вас новость, гражданин хорунжий. - Не старайтесь острить. До конца действий под Ритценом мне приказано наблюдать за вами. - Пожалуйста, - пригласила Маруся хорунжего в завтраку и рукой сжала морду Шарика, который хотел залаять. - Нам будет приятно. - Благодарю, - с неохотой ответил офицер. Улыбка девушки решила дело. Хорунжий сел, взял котелок и начал есть, поглядывая на окружающие его улыбающиеся лица. Только Шарик зарычал, оскалив зубы. С чувством выполненного долга он по знаку Огонька замолк и подставил лоб, чтобы она погладила. Со стороны фронта доносился перестук пулеметов. Как это обычно бывает во время еды, деловито позвякивали ложки. Молчание угнетало хорунжего, и он решил напомнить: - Мы уже раньше встречались. Пес узнал меня, а вы нет. - Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Мы тоже узнали, - возразил Черноусов. - И пригласили? - Пес, даже самый умный, глупее человека. Кто его хоть раз обидит, на того он и ворчит. А мы знаем, что вы не со зла... Просто по молодости... - Такая служба... - Нет, не служба... Если позволите сказать старому солдату, у вас другое - неправильный подход к человеку. - Ну да, а вы, конечно, знаете, какой нужен подход к человеку, - усмехнулся офицер. - Может, научите? - Поживешь - сам узнаешь, - усмехнулся Черноусов, кивая головой. - Сколько может быть шпионов? Один на десять тысяч честных людей, а может, и на сто тысяч. Поэтому каждого встречного не стоит хватать. Упаришься, прежде чем поймаешь, кого нужно. - Благодарю за угощение и науку. - Хорунжий со злостью отставил котелок и поднялся. - Я свое дело и сам знаю. - Вот и гармонь принесли, - вмешался в разговор сержант Шавелло, которому очень не нравился назревавший международный конфликт. - Разрешите, гражданин хорунжий, разрешите, пани, разрешите, товарищ старшина, - обращался он к ним по очереди, соблюдая субординацию и в то же время выражая уважение к прекрасному полу; правой рукой он показал на рядового: - Сын брата, который от рук фашистов принял мученическую смерть. - Рядовой Юзеф Шавелло, - вытянулся парень, успев отдать гармонь Черешняку. - Пожалуйста, садитесь. Послушайте с нами, - пригласила Маруся. Томаш пробежал пальцами по клавишам. Сержант Шавелло неизвестно с какой целью надел очки в проволочной оправе и попросил: - Давай что-нибудь хорошее. На металлических уголках гармони блеснуло восходящее солнце, и полилась мелодия... 9. Сигнал Бой за шлюз разгорался, как подожженная мокрая еловая ветка - после четырех стремительных атак, ожесточенность которых нарастала с каждым разом, наступила пауза. Около леса дымились остатки автомашины - зажигательная пуля попала в бак с бензином. Кос лежал навзничь и, опираясь на мешки с песком, смотрел сквозь голые стропила на небо, а кончиками пальцев правой руки, как слепой, ощупывал все утолщения и углубления на затворе снайперской винтовки, которую принес Густлик. Он делал это с нежностью человека, которого война заставила полюбить оружие. В воздухе висела тишина, и только со стороны фронта доносился перестук пулемета. Янек глубоко вздохнул, поправил кирпич, положенный под голову вместо подушки, и оглянулся на Густлика, который кончил завтракать и вытирал кусочком хлеба остатки жира в котелке. - Такая же винтовка была у сибиряка под Студзянками. - Лучше. Это же новая, - с гордостью сказал Елень, похлопывая винтовку по прикладу, и, погладив рукой по животу, добавил: - Не люблю драться на пустое брюхо. Теперь пусть начинают. - Пусть. Даже танки сумеем задержать на минных полях. Но было бы лучше, если бы они сами задержались, пока наши не дадут сигнал. - Думаешь, он дошел? - спросил Саакашвили, который с биноклем сидел у амбразуры и наблюдал за полем. - У него был шанс. Небольшой, но все же был. - Поверят ему? - Конечно. - Густлик махнул рукой. - На него только глянут - и поймут, что он ничего не выдумал. - Поверят, - подтвердил Кос и посмотрел на небо. - Солнце всходит. Или наши, или немцы - кто-то должен начинать... Как бы в ответ откуда-то из-за горизонта ухнули минометы, в воздухе медленно просвистели мины и, пролетев над зданием, разорвались во дворе. - Этими горшками они стену не прошибут, - пробормотал Густлик, пригнувшись рядом с Янеком. - Разве только обмануть нас хотят... Опять разорвались две мины, и осколки застучали по крыше. Григорий, сидевший под стеной, выглянул через амбразуру и доложил: - Там за "Рыжим" устанавливают орудие. Он дал короткую очередь и отскочил, пригибаясь. Янек взял у него бинокль и во время очередной паузы между разрывами проверил слова грузина. - Зажигай! - Что? - поразился Григорий. - Заслон. Солома высохла. - "Рыжего"? - Зажигательные в ленту! - приказал Кос, вырвав несколько обычных патронов из металлических держателей. - Где они? - напрасно искал он в ящиках. Пользуясь наступившей паузой, Елень достал из кармана горсть патронов с черной меткой и молча начал набивать ленту. - Быстрее, черт! - ругался Кос. - Почему в карманах носишь? Опять зашипели мины. Пришлось прилечь, переждать разрыв. Едва подняли головы под аккомпанемент посвистывающих осколков, как Густлик, усмехнувшись, обратился к командиру: - Как бы не проиграть в этой лотерее. Янек прилег к пулемету, прижал к плечу приклад, но ему помешал Григорий. - Нет! - Он дернул Янека, и оба скатились между мешками. - Ведь это "Рыжий"! Сначала их ослепил блеск, затем оглушил взрыв, и посыпался град кирпичных осколков. Только после этого они услышали грохот орудия. Кос потянул за мешок, свалил его на Григория и, подскочив к пулемету, дал длинную очередь. Солома вокруг гусениц задымилась, на ней показались язычки пламени и замигали, с каждой секундой разгораясь все ярче. Прежде чем артиллеристы сумели еще раз выстрелить, взорвались баки и взрыв взметнул вверх клубы темно-вишневого дыма. На мгновение установилась тишина. Затем снаряд в стволе орудия взорвался. Начали рваться ящики с боеприпасами. Минометы замолкли. Григорий неподвижно смотрел на огонь, пожирающий ходовую часть любимого танка. Лицо его было каменным, и только по щекам двумя извилистыми струйками текли слезы. - Ну, ты что? - Кос достал из-под мешков саблю и подал Григорию таким жестом, как ребенку, чтобы он перестал плакать, дают любимого медвежонка. - Нельзя было иначе. Из леса выскочил низкий бронированный тягач на гусеничном ходу. Он тащил за собой орудие. Описав по полю дугу, тягач остановился между деревьями подальше от пылающего стога. Кос понял, что пришла минута, которой они боялись, и приказал Еленю: - Бери пулемет - и вместе с ним, - он кивнул головой на Григория, - займите бункер. - Я бы хотел... - Взрывай минное поле как можно позже. Когда танки подойдут к стене. - Янек, но... - Выполняй, - ледяным тоном прервал его Кос. Елень против воли поднял руку для отдания чести. Затем, не говоря ни слова, взял пулемет в левую руку, а правой обнял Саакашвили. На первой ступеньке лестницы он еще раз оглянулся на застывшего у амбразуры Коса, держащего у щеки приклад снайперской винтовки. Прикосновение гладкого дерева и холод металла винтовки нервирует лишь молоденького новичка - настоящего же снайпера успокаивает. Янек не чувствовал теперь никакого волнения. Даже близкий разрыв был не в состоянии оторвать его от оптического прицела с восьмикратным увеличением, через который он видел низкий силуэт орудия, черным жерлом ствола смотревшего прямо ему в лицо. Вражеские артиллеристы выбежали из глубины леса и в мгновение ока отцепили пушку. Тягач отъехал, а они старательно укрылись за щитком. Не видно ни одного. Но вот из-за пня, пригнувшись, вышел подносчик со снарядом в руках. На какую-то долю секунды его плечо очутилось в перекрестии прицела, и палец Янека мягко нажал на спуск. Грянул выстрел, фашист выпустил снаряд из рук и как подкошенный упал на траву. Кос, зная, что сейчас нельзя медлить ни секунды, перебежал в другой конец чердака и укрылся за толстой трубой печи. С бьющимся сердцем он ждал выстрела пушки. От удара дом задрожал. Снаряд отбил угловую часть его с амбразурой. Янек бросился вперед, упал на кучу кирпича, над которым висело облако оранжевой крошки, от которого несло тротилом. И поймал цель в кружок прицела. Командир орудия выглянул, посмотрел на дымящийся дом и поднял руку, чтобы подать новую команду, но не успел: раненный в голову, он упал навзничь. Наводчик, однако, заметил вспышку на крыше около трубы, немножко передвинул ствол и скомандовал: - Огонь! Заряжающий выстрелил, расчет поспешно зарядил пушку в третий раз. Наводчик через окуляр визира стал смотреть, как расползается дым, редеет пыль над разбитой трубой, а подброшенный кверху кусок стропила, падая, сбрасывает несколько рядов черепицы. Янек сразу же после выстрела в командира орудия бросился к лестнице и уже внизу услышал разрыв второго снаряда, удар балки о крышу и звяканье бьющейся черепицы. Пробегая вдоль стены, он добрался до калитки и, приоткрыв ее, вскинул к плечу винтовку в третий раз. Отсюда пушка была видна хуже, чем сверху: над запаханным полем едва виднелся ствол и верх щитка с прямоугольным окошком открытого визира. Он взял на прицел этот черный прямоугольник и неподвижно застыл. Ждал. Сверху все еще падали обломки черепицы, сыпалась кирпичная крошка, но Кос стоял, как высеченный из камня. Только палец на спусковом крючке медленно сгибался, чтобы произвести выстрел в нужный момент. Пуля разбила прицел, ранила командира орудийного расчета, который, схватившись руками за голову, споткнулся о станину и упал в траву. Заряжающий хотел ему помочь, но, как только высунул руку за щит, получил пулю в локоть. Остальные растерялись; беспорядочно ползая, они старались укрыться от пуль. Пушка молчала. Еще одна пуля попала в остатки прицела и разбила стекло, которое осыпало пушку мелкими брызгами. В эту звенящую тишину вдруг ворвался нарастающий гневный рокот. Из-за деревьев выползли три немецких танка с десантом на броне и остановились на окраине леса. Еще через минуту к ним подъехали два самоходных орудия. Остановились. Массивные чудовища будто исподлобья смотрели глазищами своих толстых стволов. Они выглядели грозно даже в своей кажущейся вялости в неподвижности - только моторы глухо урчали да чуть вздрагивали усы антенн. Немецкий командир через перископ осматривал предполье - запаханный, легко понижающийся откос, а на нем остатки машины и сожженного танка, орудие без расчета, несколько десятков темно-зеленых трупов. В глубине находился объект атаки - продырявленный снарядами дом с отбитым углом на высоте второго этажа и стены, окружающие шлюз. Поворот перископа - справа два танка, слева два орудия. - Самоходные орудия? - бросил немец только одно слово. - Готовы, - ответил ему в наушниках голос артиллериста, и одновременно над броней поднялась рука в толстой кожаной перчатке, подтверждая готовность к открытию огня. В танке не слышно было ни выстрела, ни свиста нуди, которая высекла искру о сталь и рикошетом попала в поднятую руку. В наушниках послышался крик гнева и боли. - Внимание! - подал сигнал командир. - Всем танкам и самоходным орудиям... Стволы опустились, как бы присматриваясь к цели, и одновременно выбросили пять клубов огня. Пять снарядов разбили угол здания, свалили стену, выбросили вверх фонтаны разрывов. Через амбразуру бункера Густлик увидел этот залп и во второй раз подумал, что в ночь перед форсированием Одера ему напрасно приснилась свадьба. Он схватил котелок с водой, сдул с поверхности кирпичную пыль, отпил несколько глотков, а остаток выплеснул на голову сидящего под стеной Григория, который был подавлен тем, что сгорела ходовая часть "Рыжего". - Одурел? - Григорий сорвался с места. Елень, не отвечая, ударил его в грудь открытой ладонью, да так, что грудь загудела. - Как врежу сейчас! - Григорий размахнулся. - Потом, - удержал его Густлик. - Я хотел, чтобы ты перестал унывать и разозлился. Теперь бери пулемет. Дым и пыль осели. Через треугольную дыру в сорванных с петель воротах Елень увидел вдали мчащийся танк, а рядом, совсем близко, под сваленной с крыши балкой, руку, присыпанную землей, и светловолосую голову. - Гжесь! - крикнул он хриплым, не своим голосом и показал ключи детонаторов. - Стена слева, потом ворота, а вон тот ключ - хата. Как подойдут - взрывай. Последние слова он договорил уже у двери, после чего выскочил в извилистый окоп. Остановил его пронзительный вой снарядов. Загремели близкие разрывы, посыпались куски земли и дерна. Еще свистели и жужжали осколки в воздухе, когда Густлик оторвался от стены окопа, выскочил и побежал к воротам, вернее, в ту сторону, где они были, а сейчас на смятых листах жести горела масляная краска. За разбитой стеной видны были три танка, а сзади, в просветах между ними, ползли самоходные орудия. Густлик наконец добрался до места, где лежал Янек, отвалил кусок стены, отодвинул балку и приподнял с земли друга, который, хотя и был в бессознательном состоянии, однако не выпустил снайперской винтовки из судорожно сжатой ладони. Глянув на танки, он заметил, что они останавливаются для прицельного выстрела. - Двадцать один, двадцать два, - бормотал он, убегая с контуженым на руках, - двадцать три, двадцать четыре... Он знал, что четырех секунд достаточно, чтобы прицелиться, и поэтому, не ожидая, упал на дорожку, укрываясь за пышной клумбой, и растянулся рядом с Косом. В это же мгновение на них обрушился свист и грохот разрывов. Снаряды били в стену дома и крошили ее, увеличивая разлом. Тяжелые осколки вспарывали дерн. Густлик положил тяжелую ладонь на голову друга: может быть, это хоть немного защитит. Он почувствовал острый рывок за ногу. Осторожно подвигал стопой, согнул ногу в колене, чтобы проверить, целы ли кости и мышцы. Все в порядке. Видимо, зацепило только подошву. Тут же вскочил, вскинул Коса на плечи и бросился к входу в бункер. Саакашвили через бойницу видел только танки, приближающиеся и увеличивающиеся прямо на глазах. Он ждал, когда они подойдут настолько близко, чтобы можно было очередью по смотровым щелям ослепить их перед входом на минное поле. Когда Елень открыл люк, воздухом смело пыль с бетона. Григорий прикрыл глаза ладонью, отвернулся и только теперь заметил, что Густлик, с лицом, изменившимся до неузнаваемости, укладывает на полу потерявшего сознание Коса. - Янек, Янечек... - В голосе силезца звучали отчаяние и страх. Он рванул мундир на груди лежащего. Пуговицы разлетелись в стороны. Густлик осторожно приложил ухо к груди Коса. Сердце билось неровно и слишком тихо. Он торопливо касался рук и ног, отбросил со лба волосы, стараясь найти рану. Осторожно стер кровь с разбитой щеки. - Танки! - хрипло крикнул Григорий. Вражеские машины подошли так близко, что скрылись за остатками стены. Был виден только тот, который находился напротив ворот, а в глубине за ним - самоходное орудие. Танк сделал короткую остановку и плеснул огнем. Одновременно раздался грохот нескольких разрывов. Один снаряд попал в броневой колпак бункера, и внутри с потолка посыпалась штукатурка. - Густлик! Силезец не обращал внимания на крик. Он тонкой струйкой лил воду из котелка на голову и грудь Коса, лицо его выражало отчаяние и надежду. Саакашвили понял, что в эту минуту он может рассчитывать только на себя. Он прижался к бетону у самого края бойницы, чтобы быть под защитой стены, немного приоткрыл рот - под верхней губой сверкнули белые зубы. Танк приближался, вой двигателя становился невыносимым, стальное лязганье гусениц резало уши. Дульный тормоз на конце ствола уже миновал разбитый угол здания и надломленный бетонный столб ворот. Из-за башни на землю посыпался десант, стрекоча автоматными очередями. Григорий в течение нескольких секунд сжимал ручку подрывной машины и затем резко повернул ее. Бетон задрожал под ногами. На несколько секунд туча пыли, из которой в стороны вырывались языки пламени, заслонила все вокруг. Затем вверх вырвался белый сноп дыма, и немного прояснилось. Не далее чем в полусотне метров от бункера горела "пантера", в которой рвались снаряды. Янек открыл глаза и спросил слабым голосом: - Стреляют? - Жив! - как ошалелый закричал Густлик. - Жив! Сто чертей тебе в глотку! Жив! Он выплеснул остатки воды Косу на лицо, посадил у стены, обмотав ему голову мокрым полотенцем, и только после этого бросился на помощь Григорию. - Наскочили? - Один. Елень смотрел, как под ударами снарядов разваливается стена ограды. После того, что случилось с "пантерой", танки не решались входить на минное поле. Они ссаживали десант, который изредка постреливал. - Готовят какую-то ловушку... Янек зашевелился, с усилием выпрямил ноги и приподнялся, опираясь ладонями о шершавую бетонную стену. Поправил мокрый компресс, похожий на индусский тюрбан. Медленно двинулся дальше, опираясь плечом о стену, и, не выпуская из рук снайперской винтовки, встал у третьей амбразуры. В это мгновение из окна дома на первом этаже с шумом и свистом метнулась в их сторону струя пламени. Они отскочили. Дым ворвался внутрь. Густлик с проклятием бросился, к контактам и повернул ручку правой группы мин. Стены дома рухнули, похоронив под собой огнеметчика и других пехотинцев, которые проникли туда. Однако теперь бункер открылся для самоходного орудия, которое, притаившись на поле за дорогой, сразу же открыло огонь. - Разобьет! - крикнул Григорий после первого удара снаряда, простреливая из пулемета предполье, чтобы прижать пехоту к земле. - А может, и нет, - ответил Густлик и, схватив два фаустпатрона, выбежал из бункера. Саакашвили и Кос услышали еще один орудийный выстрел, а затем тяжелый взрыв, который сдвинул орудие с места. Едва гусеницы дернулись, как второй фаустпатрон, словно футбольный мяч после сильного удара, просвистел над полем и попал в боковую броню. Самоходное орудие охватило пламя. - Не разобьет! - победно кричал Густлик, вбегая в бункер. Он еще больше обрадовался, когда увидел, что Кос, прижавшись щекой к прикладу, стреляет из снайперской винтовки. - Стреляешь? Я уж думал... Тьфу, даже не скажу, что думал. Кос с легкой усмешкой, однако немного скривившись от боли в голове, обнял его за плечи. - Что меня - кирпичом стукнуло? - Балкой, - ответил Елень. - Нехорошо, - сказал Янек. - Могло быть хуже, - посмеивался Густлик. - Отходят, - сказал Саакашвили, наблюдая через амбразуру, как отползает пехота и три машины дают задний ход. - Так, - встревожился Кос. - Станут вне досягаемости фаустпатронов и будут лупить снарядами по нашему колпаку, пока не раздолбают. На минуту в бункере повисло молчание. Еще один выстрел из винтовки, еще две очереди из пулемета - и, словно подтверждая слова Янека, рядом разорвался снаряд. В амбразуру полетели песок и осколки. С потолка открошилось несколько камней, которые слабо держались в бетонной массе. Осколок попал в лежащую в углу гармонь Томаша, клавиши и металлические кнопки рассыпались по бетону. Елень бросился к ней, но разбитый инструмент лишь бессильно вздохнул. - Черт бы их побрал! - выругался Густлик и спросил: - А нам что делать? - Сам знаешь: только ждать. Елень, о чем-то думая про себя, поставил в угол саблю Григория и вещмешок Черешняка, положил сверху фуражку ротмистра, поправив ее, чтобы, лежала прямо. - У него уши опухнут, когда узнает о гармошке, - пробормотал Густлик, а затем, присев на корточки рядом с Косом, обратился к нему: - Янек, а если мы тихонько в шлюз, на баржу и по течению... Ведь сигнала, который должен быть, не будет, а? Два снаряда один за другим ударили по колпаку, и на левой стене вырисовалась небольшая, но хорошо заметная трещина. Янек знал, что это означает близкую смерть, однако в ответ на предложение Густлика отрицательно покачал головой. Затем подошел к амбразуре и посмотрел в поле. На переднем плане пылали "пантера" и самоходное орудие, два столба светлого дыма подпирали ясное небо. В предохраняющей от паводков насыпи, одной из тех, которые густой вогнутой решеткой лежат на низких полях между Одером и узким рукавом, протекающим по старому руслу и называющимся рекой Альте-Одер, пехотинцы в течение одной ночи отрыли командный пункт полка, поспешно замаскировав его пучками тростника и увядшими ветками. В небольшом убежище, имеющем с западной стороны длинную смотровую щель, стояли несколько штабных офицеров и радистов, телефонист и командир полка, который охрипший голосом кричал в трубку: - Я говорил, что время перед рассветом - твое! А теперь лезь по голой земле, ползи, но к насыпи должен добраться... Что будет потом - мое дело. Вперед, черт возьми! "Барсук" и "Куница" на исходных позициях. Ждем тебя. Телефонист на лету поймал брошенную трубку. - Привести советского разведчика и этого босого танкиста. - Есть! - ответил начальник охраны штаба и вышел, отвернув брезент. Полковник в бинокль осматривал луга предполья, городские дома, окруженные зеленью и белизной садов, начинавших цвести. Сады тянулись по лесистому откосу Зееловских высот. Немного левее, над горизонтом, виднелись два светлых столба дыма и слышен был резкий звук непрерывно стреляющих орудий. В то же время вокруг КП было спокойно - лишь трещали автоматы да вели огонь две или три батареи батальонных минометов. - Хитрецы, - пробурчал полковник, обращаясь к начальнику штаба. - Мы у них под носом, а большинство орудий молчит. - Ждут, - кивнул головой майор и добавил: - Дамбы - как ловушка. Если даже танкист говорит правду, то за ночь его друзей могли вытеснить из шлюза. - Ночью не вытеснили, - усмехнулся полковник и показал рукой на узкие столбы дыма на горизонте. - Однако не знаю, теперь... - "Барсук", - сказал телефонист, подавая трубку. - Слушаю... Так... Понял... Ждать, только ждать, пока не будет приказа. Брезентовый полог приподнялся, и вошли Черноусов с Черешняком, а за ними проскользнул хорунжий из комендатуры и остался у дверей. Полковник никому не дал доложить. Взял Томаша за руку и подвел к смотровой щели. - Где ваш шлюз? - Не видно. - Там? - спросил со злостью полковник и показал рукой вправо. - Нет. Примерно там, где вон те два столба дыма. Пора бы, гражданин полковник... - Не мудри. - Командир качнул головой и, легко оттолкнув его, спросил Черноусова: - Много заграждений на плотинах? - Нет. - В зданиях? - Немного. Но над самой землей в стенах сделаны амбразуры. Есть для стрелков, но есть и большие, для орудий, для стрельбы прямой наводкой... - Около моста на площади расположена зенитная батарея, - вмешался Черешняк и в ответ на вопросительный взгляд полковника сказал: - Я видел. - Издалека? - Совсем близко, - многозначительно произнес тот и добавил: - Был договор, чтобы на рассвете красные очереди... - Старшина, - сказал полковник, не слушая Черешняка. - Остаетесь при штабе до взятия Ритцена, а там встретите своих. Так я договорился по телефону. Город - как ворота в стене. Когда сорвем их с петель, две армии через них двинутся. - Есть просьба, товарищ командир полка... - "Четырнадцатый" из "Росомахи", - доложил телефонист. - Ну и как? - бросил полковник в трубку и с минуту слушал. - Хорошо. Остальное меня касается, как умершего свадьба. Ты на плотине? На плотине?.. Хорошо. Сиди... Что с того, что у вас там пекло! Сделаешь шаг назад - под суд отдам, а кто первым в город ворвется - тому не пожалею награды. Окончив разговор, он бросил по привычке трубку и приказал начальнику штабной охраны: - Давай на позицию пулеметной роты, и пусть дадут три длинные трассирующие очереди на те два дыма. Красными. И низко над землей... - Они уже ждут, - ответил, козыряя, офицер и вышел. - Есть просьба, товарищ командир полка, - повторил Черноусов. - Какая? - Ждать при штабе для того, кто не привык, скучно. Прошу разрешить присоединиться к батальону "Росомаха". Там у меня знакомый сержант, и товарищ полковник говорил... - Что говорил? - Насчет медали. Польской пока у меня нет, - показал он на гимнастерку, откидывая плащ-палатку. Полковник посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку и только потом сказал: - Хорошо. Черноусов, козырнув, сделал поворот кругом. За ним вышел Черешняк, а за Черешняком, как тень, - хорунжий. Они молча двинулись к передовой, а затем, пригнувшись, побежали по открытому месту. Только в траншее офицер придержал Томаша за плечо: - Рядовой, вы куда? - Со старшиной. - За каким чертом? - Чтобы поближе... Там товарищи остались, - показал он рукой в сторону шлюза. В нескольких десятках метров в стороне, с соседнего укрытия, вырытого в насыпи, закудахтал басом ДШК - крупнокалиберный пулемет. Плоской дугой, словно железный прут, раскаленный в огне, перечеркнула небо длинная трассирующая очередь. 10. Половодье Снаряды повредили бетонное перекрытие блиндажа. Трещина на левой стене увеличивалась с каждым попаданием и наконец разошлась настолько, что образовалась длинная щель с рваными краями, через которую пробивался рассвет, грязный военный рассвет с задымленным небом. Густлик взглянул вверх красными от пыли глазами, вздохнул и прошептал: - Не дождемся мы этого сигнала... Дал очередь из автомата по немцу, приподнявшемуся бросить гранату. Немцев было больше десятка. Прячась за остатками стены и в руинах дома, они ловили мельчайшую оплошность обороняющихся. "Рано или поздно кто-нибудь из них попадет в амбразуру - и тогда конец, - думал Елень, - если только перекрытие раньше нам на голову не свалится". Два танка и самоходное орудие методически выпускали снаряд за снарядом. К счастью, с фронта амбразуру прикрывали развалины, и снаряды, падая в плоское перекрытие под острым углом, рикошетом отскакивали и с воем, как бы злясь, падали на минное поле за шлюзом, взрываясь вместе с насыщенной тротилом землей. Густлик снова посмотрел в щель и в первое мгновение не поверил своим глазам, он даже потер ладонью лоб и глаза, - бурую голубизну неба прошили рыжие полосы трассирующей очереди. - Красная! - закричал он, перекрывая треск пулемета и разрывы снарядов. Ему не ответили ни стреляющий из пулемета Григорий, ни Янек, притаившийся со своей снайперской винтовкой. За те несколько десятков минут, которые прошли после того, как была разбита гармонь Черешняка, бой изменил их до неузнаваемости: Саакашвили до крови разбил раненую щеку о бетон, висок Янека, прикрытый чалмой из мокрого полотенца, стал фиолетовым. Оба почернели от дыма, смотрели глубоко запавшими глазами, жадно ловили ртом воздух. Они то отскакивали, то снова приникали к амбразурам, пошатывались, оглушенные непрерывным грохотом и пьяные от порохового смрада. Гильзы густо устилали пол, звеня при каждом движении ноги. Кос прицелился и выстрелил. Граната с выдернутой чекой выпала из руки немца, закатилась в кирпичи и с сухим грохотом разбросала их во все стороны. Один из танков двинулся с места, подполз поближе, стараясь выбрать удобную позицию, с которой он мог бы всадить снаряд в амбразуру. - Вторая! - крикнул Густлик, показывая на низкую вишневую полосу, и протянул руку в сторону переключателя. - Подожди, - удержал его Кос. - Вот бы успеть! Фрицы чувствуют, что повредили эту коробку. Лезут, как собаки к колбасе. - А что, если это еще не сигнал? Они перекрикивались, ни на секунду не отходя от амбразур. Затем послышался треск автоматной очереди Еленя, еще одной очереди из пулемета Григория и звук одиночного выстрела. Они ждали, покусывая губы. Пульсирующая в висках кровь отсчитывала драгоценные секунды. Янек положил руку на переключатель. Даже если бы в этот момент обвалилось перекрытие или внутрь влетела ручная граната, то он все-таки успел бы, хотя бы последним судорожным движением мышц, повернуть металлический рычаг. И если это в самом деле сигнал, если вода дойдет до Ритцена, когда двинутся войска... Тогда никто не смог бы сказать, что Косу слишком рано доверили командование. - Третья, - прошептал он, видя, как вдоль шероховатого края расколотого бетона проносятся одна за другой красные ласточки, протягивая запачканную дымом красную ленточку. - Третья! - крикнул он охрипшим голосом. Все заулыбались, и Кос, облегченно вздохнув, повернул ключ детонатора. Это мгновение придало смысл всей их борьбе. Они глубже натянули шлемофоны. Янек прижал ладонями мокрые обрывки своей повязки к ушам. Еще какое-то мгновение они ждали взрыва, а потом на их лицах застыла гримаса полного разочарования. Кос повторил движение ключом и снова какую-то секунду ждал. Напрасно. Прикладом он разбил бакелитовый корпус, вырвал кабель и прижал его к контактам аккумулятора. Не двигаясь, они подождали еще несколько секунд, хотя уже знали, что взрыва не будет. Янек сорвал с разбитой головы полотенце и швырнул его в угол. Он почувствовал, как его ладони стали влажными, а между лопаток, посредине спины, потекла струйка пота. Зря, все зря... Из бездействия их вывела разорвавшаяся невдалеке граната. Они машинально осыпали пулями подступы к бункеру и притаились с оружием у амбразур, понимая, что их шансы резко упали. И вдруг Густлик взвыл. Протяжный нечленораздельный звук вырвался из самой глубины его груди. Он прыгнул, рванул дверь, ведущую в убежище, повернул ключ и опять дернул, почти вырывая замок. - Ух, зарежу эту свинью! - Стой! - Кос припал к нему, схватил за плечо. - Смотри. - Густлик сбросил его руку. Он показал на разорванный, торчащий во все стороны пучок проводов под потолком и на сидящего в углу обер-ефрейтора с окровавленными губами, который руками прикрывал голову, ожидая удара. - У него был нож? - Зубами, сволочь, перегрыз. Выслуживался, чтобы я его здесь оставил... - Слезы бешенства текли по щекам Еленя. Он перехватил автомат в правую руку, перевел затвор и прицелился. - Что ты этим изменишь? - остановил его Кос. - Ворота шлюза все равно с петель не сорвешь. Елень опустил автомат. Минуту стоял, словно его оглушили, потом приподнял голову и посмотрел Янеку в глаза. - Говоришь, не сорву? - Секунду он еще раздумывал, затем, захлопнув дверь камеры, где сидел пленный, сказал громким шепотом: - С петель?.. Задержите еще хоть на две минуты... Он бросил автомат на пол и моментально скрылся за дверью. У Саакашвили кончилась лента, он схватил вторую и перезарядил пулемет. - Ошалел? - спросил он Коса, кивком головы показывая в сторону люка, через который выскочил Густлик. Кос дал очередь, вторую, отскочил от амбразуры, через которую от близкого разрыва сыпануло песком, и только тогда ответил: - Только чудо может спасти нашу пехоту под Ритценом. - А нас? - спросил Григорий. Он дал длинную очередь, подождал минуту, но ответа не получил. Стукнув люком, Елень припал у края окопа, который защищал вход в бункер. Перед ним было несколько метров ровной как стол поверхности - взлохмаченный газон, затем - бетонное обрамление шлюза с толстым кнехтом для швартовки. Над самой землей посвистывала очереди пулеметов, пули срезали траву, рикошетировали от стальной тумбы, царапали бетон, словно хотели выдавить кровь из камня. Густлик подождал, пока разорвется очередной снаряд, и в тот момент, когда на секунду замолкли очереди, а пыль и дым заслонили все вокруг, он бросился вперед и соскользнул через край бетонного обрамления шлюза. Нога на несколько сантиметров не достала до скобы лестницы, сила инерции рванула его вниз, но в последний момент он успел уцепиться за веревку, с помощью которой вместе с Косом перед этим вытаскивал ящики с боеприпасами. Он раскачался на ней, зацепился ногой за скобу; подтянулся и перешел на лестницу. Задыхаясь, он сбежал вниз на палубу баржи. Извиваясь как уж, укрепил еще два каната за подвижный гак, расположенный на буе. Затем схватил фаустпатрон, прилег у борта и начал старательно целиться в среднюю петлю стальных ворот шлюза. Густлик нажал на спуск. Огненный язык пламени вылетел из ствола, тяжелый фаустпатрон ударил в металлический болт и лишь погнул его. Однако не это нужно было Густлику. Положив на плечо трубу следующего фаустпатрона, он прицелился в то место, которое высмотрел во время купания и к которому саперы привязали проволокой взрывной заряд. У основания дамб, ведущих через подмокшие низинные луга к Ритцену, в неглубоких окопах, за брустверами, едва прикрывавшими головы, под автоматным и минометным огнем лежали пехотинцы, готовые подняться в атаку. Бездействие растягивало минуты, а страх, как влага, вползал под мундиры, проникал до костей. В кого-то попал осколок. Раненый застонал, зашевелился и тут же был ранен снова. К нему подползла Маруся. Почти не поднимая рук над землей, она старалась разрезать ножом рукав. За ней, прижав уши, Шарик тащил в зубах санитарную сумку. Он полз, прижимая морду к земле. Черноусов оглянулся на девушку и беспокойно пошевелил усами. Немного дальше, около босого Черешняка, лежал хорунжий из комендатуры. Он пробовал вытереть перчаткой брызги грязи с портупеи и со злостью бормотал: - Что у них, глаз нет?.. Не заметили очереди... Немногие останутся в живых, пока твой шлюз взорвут. Грохнул минометный залп - и в нескольких метрах впереди замолк укрытый в воронке пулеметчик. Хорунжий прислушался - не отзовется ли? Поняв, что солдат или убит, или тяжело ранен, решил показать, кто здесь храбрый. Вскочил и побежал. Томаш выскочил за ним, в три прыжка догнал его и подставил подножку. Оба упали, и только благодаря этому автоматная очередь прошла над их головами. Еще прыжок - и они скатились в воронку. - Промазали, - с легкой усмешкой сказал офицер, широко открытым ртом ловя воздух. - В следующий раз запомни: не путайся под ногами, - добродушно ворчал он, одновременно освобождая пулемет из рук убитого. - Не будь дураком, не давай убивать себя. - Рядовой, вы это мне? - Нет. В партизанах так говорили. Поговорка такая. Налетел огневой вал с нашей стороны. Стреляли орудия и минометы. Почувствовав, что это уже подготовка к штурму, немцы также ответили сильным огнем: ровными очередями били пулеметы, полевые орудия били прямой наводкой. Близкий разрыв снаряда обсыпал песком лежащих в воронке. - Черт бы их побрал! - выругался хорунжий, сплевывая темную от песка слюну. Томаш не понял, или офицер ругает фрицев, или злится на то, что сержант Кос еще не взорвал шлюз. В ответ на слова офицера он на всякий случай заметил: - Нужно избавиться от них, а то заживо похоронят. Огонь не утихал, не давая ни одной из сторон преимущества. На поросших лесом холмах за поселком блеснуло, вверху просвистели снаряды, и тяжелый батарейный залп рванул землю, поднял шесть фонтанов грязи в двухстах метрах за плечами пехотинцев. - Холера! - буркнул беспокойно хорунжий. Какое-то мгновение казалось, что наша артиллерия как бы ослабила темп, что враг берет верх, но внезапно на той стороне вспышки стали появляться реже, грохот начал смолкать. Хорунжий отряхнул мундир, еще раз выплюнул песок и, пристроив ручной пулемет на краю воронки, открыл стрельбу. После двух очередей он высунулся, чтобы лучше видеть, и вдруг крикнул, вытянув руку к Томашу: - Вода! - Я же говорил, - спокойно пробормотал Черешняк. - Вода! За такое дело должны орден... - Гражданин хорунжий не вернул мне нож и мазь... - Вперед! - услышали они певучий голос, во все же более могучий, чем шум стрельбы. Они увидели тучную фигуру сержанта Шавелло, который поднимался с земли. Рядом, из воронки, выскочил щуплый Юзек, вырвался вперед, чтобы прикрыть дядю. - Ребята! Даешь Берлин! - закричал своим Черноусов и рванулся вперед с развевающейся за плечами накидкой. Хорунжий сорвался с места, поскользнулся на влажном песке, но, взмахнув ручным пулеметом, удержал равновесие и побежал вслед за первыми пехотинцами. С пожелтевшей травы, с подмокших борозд, из неглубоких окопов поднимались солдаты, взбирались на дамбу и, разогреваясь, увеличивали темп. Страх перед неизвестностью, который мучил их, когда под огнем ожидали приказа, остался теперь за плечами. Злость, предшествующая рукопашной схватке, росла в груди у них, и вдруг впереди разнеслось хриплое и грозное: - Урр-а-а! Урр-а-а! Командир, стоя в стороне, смотрел в бинокль. Он видел, как вода из каналов заливает луга, видел бурые клочья пены, кипящие между домами Ритцена, но, несмотря на это, лицо его было хмурое и напряженное. - Подтяните пулеметы и немедленно откройте огонь через боевые порядки стрелковой роты. Если у немцев есть на крышах хотя бы несколько пулеметных гнезд... - Он замолчал и махнул рукой штабу: - Идемте. Когда они подошли к дамбе, то увидели в ста метрах перед собой девушку в каске, которая, стоя на коленях, перевязывала какого-то пехотинца. Затем вскочила и побежала вперед, а за ней - немецкая овчарка, держащая в зубах санитарную сумку. Со стороны Ритцена, как ошалелые куры, внезапно закудахтали скорострельные пушки. На фоне черных холмов и темно-синего неба над стрелковой цепью вспыхнули осветительные снаряды. Несколько снарядов разорвалось на дамбе, в нескольких метрах перед девушкой и собакой. - Вызови полковые минометы, - приказал полковник сопровождавшему его радиотелеграфисту с зеленым ящиком на плечах. - Быстрее, сынок, быстрее! Удары двух фаустпатронов и взрыв части заряда, заложенного саперами, сорвали петлю и вырвали несколько листов из ворот шлюза. Вода, прорываясь через эти пробоины, стекала водопадом, усиливающимся с каждой секундой. - Экипаж, ко мне! - крикнул Густлик с палубы баржи, стараясь перекричать шум. - Экипаж! Мощь бьющего с высоты потока начала со скрежетом гнуть ворота. - Экипаж! В бункере слышали только взрыв. Кос понял, что случилось, и отдал приказ отходить. Он подтолкнул упиравшегося Григория в сторону люка. И вот на бетонном обрамлении шлюза на фоне уже ясного неба показался Саакашвили с автоматом через плечо, с саблей на боку. Он ловко вскочил на лестницу и начал поспешно спускаться вниз. В тот момент, когда он соскочил на палубу, вода сорвала ворота с другой петли, ударила в корму баржи. Наиболее натянутый швартов лопнул со звоном. - Янек! Янек! - хором кричали Густлик и Саакашвили. Заливаемые высокой волной, они удерживали баграми баржу у металлического крюка. На фоне неба показалась горбатая фигура Кугеля с вещмешком Черешняка на плечах, с фуражкой ротмистра, которую он перекладывал из руки в руку, медля сходить по скобам. - Быстрее! - рявкнул Елень. - Погибнем из-за этой гниды. Янек! Они услышали очередь, и через минуту появился Кос. Он, стоя на скобах лестницы, сделал несколько последних выстрелов из автомата. Граната, брошенная немецким пехотинцем, описала в воздухе дугу и, попав в бурлящий водоворот в шлюзе, с шумом разорвалась. - Держи! - крикнул Кос, бросая автомат, а затем и снайперскую винтовку, чтобы освободить руки. Густлик подхватил оружие на лету. Но, как только он выпустил багор, лопнули натянутые канаты. Багор выскользнул и из рук Григория. Баржа, освободившись, без труда вырвала носовой швартов. Вода, которая полностью сорвала половину ворот, начала раскачивать вторую. Видя баржу, уносимую течением, Янек оттолкнулся от бетонной стены и прыгнул. Стремительный водоворот подхватил его, покрутил несколько раз и выбросил на поверхность. Он глотнул воздуха и поплыл. Пена слепила, била в лицо, вода заливала уши, заглушая все звуки. Волны старались перевернуть его, подмять под себя. "Только бы вырваться из шлюза, только бы вынесло на берег", - мелькнуло у него в голове. Он пожалел, что не успел сбросить сапоги, с каждой секундой все сильнее тащившие его вниз. Вдруг что-то ударило его по голове и обожгло, как бичом, шею. Прежде чем он понял, что это канат, его руки судорожно схватились за шершавую пеньку. Он почувствовал рывок, и какая-то сила потащила его вперед. Он по плечи высунулся из воды и в нескольких метрах перед собой увидел просмоленный борт баржи, а над ним Еленя, который выбирал конец не хуже, чем якорный подъемник. У Янека внезапно потемнело в глазах. Боль в плечах и ладонях исчезла, утих шум в голове, глаза застлала холодная пелена, и он погрузился в огромную, лохматую тишину. Затем боль и шум битвы стали возвращаться. Приоткрыв глаза, он увидел над собой усатое лицо Григория и хмурое лицо Густлика. Понял, что еще не время для отдыха. - Долго? - спросил он. - Может, минуту, - ответил Саакашвили. - Несет, как сорванный початок, по склону. А шлюз еще виден, - добавил Елень, опершись на длинный руль. - К левому или правому берегу править? - спросил он, привыкнув к тому, что приказы должен отдавать Кос. Янек сел и с минуту смотрел на гладкие насыпи, между которыми со скоростью лошади, идущей галопом, их несло половодье. С помощью Григория он встал на ноги. По обеим сторонам тянулись темно-зеленые луга, кое-где покрытые яркими желтыми пятнами. - В этих зарослях не спрячешься. Правь прямо. В Ритцене больше шансов попасть к своим. Под штурвалом на мокрой палубе лежал Кугель. Услыхав название города, обер-ефрейтор повернул в сторону сержанта печальное лицо и сказал: - Никc Ритцен. Ритцен капут... Опоясанную каналами площадь в центре Ритцена покрыла желтая пенящаяся вода. Волны перекатывались через набережную, заливали подвалы и первые этажи домов. Заглушили шум, погасили огонь. Последним замолчал пулемет, который с рассвета выпускал очередь за очередью и мимо которого ночью спускался по канату Черешняк. С шумом и хлюпаньем перемешивались проклятия и команды. Вода выламывала двери, срывала мешки с песком, выдавливала наружу окна, уносила технику и оружие, валила с ног людей. На позициях немецких скорострельных орудий вспыхнула паника, но командир батареи быстро ее прекратил. Артиллеристы перетащили орудия из окопов повыше, на газон, и продолжали вести огонь. Вода доходила до осей колес, часть снарядов намокла, однако имелся еще запас на автомобилях. Солдаты по колено в воде переносили их на руках. Крик "урр-а-а" и резкий треск автоматов приближались с каждой минутой. Наблюдатель, разместившийся на одном из этажей, подбежал к окну со стороны площади и закричал: - Поляки! Офицер, стоящий на сиденье вездехода, поднял руку вверх, выждал, пока стрелковая цепь выскочила с улиц на площадь, и скомандовал: - Огонь! Языки пламени вырвались из стволов, которые, как собаки на поводках, начали дергаться от каждого выстрела. И этот неожиданный ливень снарядов заглушил крик пехоты. Глухо трещали автоматные очереди, почти неразличимые из-за победного гула зенитной артиллерии. Справа, за рядом растущих на площади деревьев и за каналом, появились на этажах домов немецкие пехотинцы и начали вести из окон пулеметный огонь. Именно в этот момент, когда казалось, что атака захлебнулась, что она распадается на ожесточенные схватки штурмовых групп за отдельные дома, на противоположной стороне треугольной площади показался из-за домов нос речной баржи, которую несло течением. В первый момент на нее никто не обратил внимания, но внезапно эта старая деревянная коробка загремела, как крейсер. Из-за бортов, как бешеные, строчили два пулемета. На носу раз за разом появлялась вспышка, и фаустпатроны начали рваться между орудиями. Немецкие солдаты, затаившиеся в домах и укрывшиеся за стенами, могли перестрелять экипаж баржи в течение минуты - доски не защищали его от пуль, но они этого не сделали. Только что они были вынуждены покинуть старательно подготовленные укрытия в подвалах и, едва заняв в мокрых мундирах новые позиции и произведя первые выстрелы, обнаружили, что на них напали с совершенно неожиданного направления. Кто-то закричал, что их окружают, кто-то, бросив оружие, загремел сапогами по ступеням, и за ним бросились остальные. Расчет одной из зениток развернул ствол в сторону новой цели, но, прежде чем он успел произвести выстрел, запылал стоящий рядом автомобиль. Заглушенное на несколько мгновений, снова послышалось "урр-а-а" наступающей пехоты. Баржа, гремя выстрелами, подплывала все ближе, когда внезапно из окна за каналом кто-то метнул гранату. Грохнул взрыв, на корме загорелась палуба, и повалил густыми клубами дым. - Не погасить! - крикнул Густлик, выпуская очередной снаряд. - Прыгай, - приказал Кос. Не зная, где еще канал, а где мель, они прыгали за борт, стараясь попасть поближе к деревьям. - В спину печет, а в сапогах мокро, - ругался Елень, выпуская последний фаустпатрон. - За мной! Отдав приказ, Янек побежал первым и прыгнул в окно кирпичного дома. За ним Григорий, потом Кугель с вещмешком и последним Густлик, который присматривал за ним. Скрылись вовремя, так как немецкие пули ложились все гуще, стучали о стальные щитки и стволы исчезающих по очереди под водой орудий. Пылающая баржа скрылась за домами. Через минуту среди покинутых орудий и машин только плескалась вода. Затем, строча из автоматов по окнам, ворвались наши пехотинцы во главе с хорунжим и Томашем. Из дома, шлепая по колено в воде, выходили артиллеристы с поднятыми вверх руками. - Знакомые. Это те, что меня ночью подвезли, - объяснял Черешняк и громко считал: - Восемь... двенадцать... пятнадцать... девятнадцать... - Что это за идиот нам пленных считает? - загремел из глубины сеней грозный бас. За последним немцем показался ствол пулемета, который, как винтовку, несли в одной руке, а затем грязное измученное лицо силезца. - Томек! - Елень широко раскинул руки, но заколебался и, вместо того чтобы схватить в объятия, начал объяснять: - Твой мешок приехал на обер-ефрейторе Кугеле, а вот гармонь разбило, хоть и в бункере была. Ты не огорчайся: вся баржа сгорела, все пропало... - Э-э, ладно, - сказал Томаш, хотя ему было жаль гармошку, и сделал полшага вперед. Они крепко обнялись. Григорий, с лицом, измазанным грязью и кровью, сдвинул шлемофон на лоб. Янек оперся на подоконник. Они с улыбкой наблюдали за этой встречей, но тут прибежали оба Шавелло, а с ними запыхавшийся Черноусов. Начались объятия, похлопывания, оклики, из которых ничего нельзя было понять. Рядом пробегали цепи пехотинцев, продолжавших бой, перебиралась через воду батарея минометчиков, неся на вьюках стволы и плиты своих 82-миллиметровок. Вода уже начала сходить, опадала, едва доходя до половины голени. Подошел командир полка с несколькими штабными офицерами, связистами и радистами, несущими на плечах радиостанции. Он остановился около танкистов и, прежде чем они успели доложить, спросил: - Кто первым был в городе? Черноусов и Томаш глянули друг на друга и почти одновременно показали на стоящего в стороне хорунжего, облепленного грязью, с бурым пятном от мазута на рукаве, с разорванным о колючую проволоку голенищем. - Младший лейтенант первый, - сказал старшина. - Хотелось мне получить польскую медаль, но у него ноги сильнее. - Хорунжий два раза пехоту поднимал в атаку, - добавил Черешняк. Полковник молча достал из кармана медаль "Отличившимся на поле боя" и приколол на грудь вытянувшемуся в струнку офицеру. - Во славу родины! - За документом обратишься завтра к начальнику штаба... А вы кто? - обратился он к танкистам. Кос сделал шаг вперед и доложил: - Товарищ полковник, мы экипаж танка "Рыжий". - Водопроводчики? - Не понимаю. - Вы открыли кран. Благодарю, я этого не забуду. - Он начал по очереди пожимать руки всем троим. Командир полка еще держал в своей руке ручищу Густлика, когда сзади к Янеку подкралась Маруся и ладонями закрыла ему глаза. - Это ты! - догадался парень, и по его тону было ясно, кого он имеет в виду. - Я. - Всхлипывая от радости, она бросилась ему на шею. - Экипаж! - сдержанно сказал полковник при виде этой сцены. Все стали по стойке "смирно", но рука Маруси оставалась на плече Янека. Нетерпеливо повизгивал Шарик, который не понимал, то ли ему бросить санитарную сумку и приветствовать своих, то ли сидеть по сигналу "Смирно". - Оставайтесь в этом доме, вымойтесь и обсушитесь. Здесь вас найдет ваш начальник. - Наш генерал? - спросил Густлик. - Да. А пленных мои пехотинцы заберут. - Только он останется. - Кос показал на Кугеля. - Почему? - Командир полка нахмурил брови. - Мы его уже знаем. Он пригодится коменданту города, когда начнут здесь наводить порядок. - Хорошо, - кивнул головой полковник, козырнул и ушел за своим полком. Только сейчас Маруся, которая стояла, прижавшись к Косу, забрала у Шарика сумку, и он начал прыгать от радости, забрызгивая всех грязью и водой. - Не радуйся, Шарик, - грустно сказал Саакашвили, придерживая лохматые лапы на своей груди. - "Рыжий" сгорел. Остались мы без брони над головой. - Поздравляю, - обратился Черноусов к хорунжему. - Я тоже, хотя позавчера и не желал вам добра, - пожал ему руку Кос и добавил: - Действительно, пойдемте сушиться. Они двинулись в прихожую, толкаясь в дверях. - С вами лучше потерять, чем с другими найти, - сказал хорунжий. - Что мы! - ответил Черноусое. - Люди как люди. - Пан хорунжий! - Идущий сзади Черешняк придержал офицера за руку. - Вы бы отдали мне нож и мазь, а то потом забудете. 11. Бой часов Нередко время бывает дороже хлеба и патронов. Только не искушенный в солдатской службе новобранец станет раздумывать, мешкать, терять драгоценные минуты в ожидании часа отдыха. Бывалый же фронтовик умеет в мгновенно по команде уснуть, и вступить в бой, едва проснувшись. На коротком привале во время марша он, не мешкая, почистит оружие, пришьет пуговицу, подкрепится сухарем с консервами, зная, что судьба впереди неведома и в любой миг может последовать новый приказ. Умение беречь минуты полезно всякому, кто не склонен бесцельно растрачивать дни своей жизни, а солдату необходимо так же, как и умение метко стрелять. Когда после овладения Ритценом командир полка приказал экипажу "Рыжего" ожидать прибытия начальника штаба бронетанковых войск армии, танкисты вместе с разведчиками Черноусова тут же обжили кирпичный особнячок на центральной площади. Первый этаж оборудовали под баню и прачечную, а второй - под комнату отдыха, в большом полупустом зале. В окна, давно лишенные стекол, а кое-где и рам, выбитых взрывной волной, врывались солнечное тепло и торопливый, пульсирующий говор прифронтовой дороги. В сторону участка прорыва немецкой обороны через город шли батальоны пехоты, двигались артиллерийские дивизионы, ползли тяжелые колонны саперов и транспорты с боеприпасами. На безоблачном небе, словно на огромной голубой чаше, сверкая на солнце, вычерчивали широкие круги два патрульных истребителя. Аромат весенней свежей зелени смешивался с острым запахом бензина и масла, а рокот автомобильных моторов - с гулом шагов и лязгом оружия. Неслись возгласы и говор, а порой, словно порыв ветра, набегали, разрастались и замирали вдали песни, песни о Катюше, которая выходила на берег; о реке, широкой и глубокой, как Висла, и о Висле, похожей на Волгу; о дымке от папиросы. Слова русские и польские сплетались так, что порой трудно было отличить, кто движется в колонне, кто поет. Солдаты, русские и поляки, заимствовали друг у друга не только махорку и патроны, не только сухари и гранаты, но и слова. Никого не удивляло, если русский спрашивал, например: "Ктура годзина?" [Который час? (польск.)] или покрикивал: "Напшуд, до дьябла!" [Вперед, черт побери! (польск.)], а поляк говорил: "бомбежка" и "картошка". Никто этому не удивлялся, ибо в совместном труде и в совместной борьбе нужен и общий язык. Расцветали яблони и груши... А я сподни упрасовать муше... [а я должен выгладить штаны (польск.)] - распевал Саакашвили и не по-грузински, и не по-русски, и не по-польски, а на языке, для всех совершенно понятном. Он стоял у покрытой одеялом доски, положенной одним концом на подоконник, а другим на перевернутый шкаф, в набедренной повязке из клетчатого платка, похожий на шотландца, и гладил брюки большим портновским утюгом на углях. Он то и дело размахивал им по воздуху, раздувая угли, а когда снова принимался за дело, пар клубами вырывался из-под мокрой тряпки. На клубах пара, как и на воде или на огне, можно гадать, можно узнать по ним будущее, а порой они свиваются так прихотливо, что ясно виден то танк, означающий дружбу, то лес, предсказывающий дальнюю дорогу, то лента из девичьих кос. Однако сегодня, хотя Григорий и брызгал, не жалея воды, ничего не хотело показываться. Сквозняк из окна начисто сдувал пар, и гадания не получалось. Была бы хоть Лидка, можно бы о сердечных делах поболтать. Голодный голодного всегда поймет. Но она где-то при штабе на командирской радиостанции работает. А там офицеров - что патронов в автоматном диске, и один лучше другого... Григорий брызнул водой, пришпарил утюгом, с остервенением проехался им по штанине. И что это его вдруг так вывело из себя? То ли Черноусов, монотонно стучащий молотком, то ли Томаш, насвистывающий одну и ту же мелодию. Черешняк сидел босиком на корточках в углу, подле висевшей на гвозде конфедератки ротмистра и отыскавшегося вещмешка. С унылой миной он пришивал пуговицу, орудуя похожей на шило иголкой и толстой, вдвое сложенной нитью в три локтя длиной. Перед тем как сделать очередной стежок, ему приходилось вытягивать правую руку до отказа, но зато была уверенность, что пришито на сей раз будет крепко. Томаш шил и размышлял о несправедливости судьбы. Вот, например, хорошая гармонь пропала, а никуда не годные сапоги, оставленные им возле дома в тылу у врага, не пропали. Так и стояли на прежнем месте все время, пока он пробирался через линию фронта, и даже, когда пехота наступала, никто их не тронул, не говоря уж о том, что не разорвало их гранатой. А ведь пропади сапоги - что делать, боевые потери, - ему, ясно, выдали бы новые: не ходить же солдату босиком. А пусть бы и не выдали, он и сам по праву отобрал бы у первого встречного фрица, отобрал бы по праву военного времени. А как же иначе? Где это видано, чтобы на войне какой-то там фриц топал в целых сапогах, а ты голыми пятками сверкал. Рядом на табуретке в рубашке с засученными рукавами сидел Черноусов. Зажав между колен перевернутый на спинку стул и надев на одну его ножку, словно на сапожницкую лапу, сапог, он прибивал оторванный каблук, ритмично стуча молотком. Наконец старшина снял сапог, осмотрел его и, облегченно вздохнув, протянул Томашу: - Носи, до победы недалеко, должен выдержать. Увы, надежде старшины закончить на этом сапожницкие упражнения не суждено было сбыться: с другой стороны один из его разведчиков, худенький, щуплый паренек, уже протягивал вперед босую ногу и подсовывал еще один сапог - аккуратный, изящный, с мягким голенищем. - Вот черт! - Старшина поперхнулся, едва не проглотив зажатые в углу рта гвозди. - Да сколько у вас ног? - Две, - предварительно удостоверившись, ответил разведчик и добавил, указывая на аккуратный сапожок: - Это Марусин. Я ей свой отдал пойти с Янеком погулять. Старшина улыбнулся, но тут же грозно зашевелил усами и указал на связку уже починенных раньше сапог. - А это что! Расплодились, как тараканы. - Что такое таракан? - спросил Черешняк, подтягивая короткие голенища. - Таракан? - переспросил Саакашвили и пожал плечами. - Забыл, как это называется по-польски... Ну знаешь, черный такой, шесть ног, быстро бегает и очень вредный. - А, знаю, - рассмеялся Томаш, - у нас в партизанском отряде такая загадка была. Это эсэсовец на лошади. - Неправильно! - рассердился Григорий. - Зачем насекомое обижаешь? Я сейчас вспомню, по-польски это похоже на название одной пустыни... Кызыл-Кум, Кара-Кум, Кара-мух? - Люх, - уточнил Черешняк. - Не "мух", а "люх". Сзади, за его спиной, басовито забили часы. Томаш нахмурился, вздохнул и с досадой принялся снова пришивать пуговицу. Саакашвили и Черноусов обменялись понимающими взглядами, покосились на заряжающего и тоже вернулись к прерванным занятиям. А часы продолжали бить размеренно и чинно, с продолжительными паузами. Затихал уже девятый удар металлического гонга, когда из-за закрытой двери донесся голос Еленя: - Дорогу, союзники! Все с любопытством взглянули в сторону двери. С минуту никто не показывался, потом лязгнула щеколда и в дверь просунулась нога. У Густлика, как видно, были заняты обе руки, и он пытался поддеть и открыть дверь носком сапога. Наконец он предстал в дверном проеме, потный, сияющий, с растрепанными от ветра волосами, и, опершись о косяк, остановился, чтобы дать всем возможность полюбоваться добытым трофеем. Виноградная лоза с листьями величиной с мужскую ладонь, старательно вырезанными из дерева, вилась у него по плечам, по бокам до самого пояса. Среди веток и листьев блестел латунный диск с римскими цифрами и стрелками, а чуть выше массивные дверцы прикрывали дупло, из которого в любой миг могли выпорхнуть горластые кукушки и оповестить время. Венчала все это декоративная доска, на которой недоставало только фамильного герба бывшего владельца. Никто не вымолвил ни слова, и Елень, уверенный, что все онемели от восторга, решил сам дать необходимые пояснения. - Музыкантов в этом Ритцене не оказалось. Я, Томчик, обшарил с полета домов, а то и больше, заглянул в десяток лавчонок, и нигде ничего. Тут мне и пришла ценная идея... Гляньте, хлопцы, на эти часы... С музыкой! С кукушками и с музыкой... Черешняк встал, швырнул на вещмешок мундир и шило, не боясь, что спутаются нитки, однако, вместо того чтобы броситься с распростертыми объятиями к Еленю, только покачал головой и, облокотившись о подоконник, отвернулся к окну. Елень шагнул вперед, дверь за ним захлопнулась. - Ты что уставился, как на покойника? - набросился он на Саакашвили. - Часов, что ли, никогда не видал? - Густлик, дорогой, - отозвался Григорий и, поставив утюг на одеяло, подошел к приятелю, - неоригинальный ты человек. - Какой? Прежде чем Григорий успел ответить, раздался звучный троекратный удар гонга, и в комнату со стены полилась мелодия штраусовского вальса. Продолжая сжимать в руках принесенное "чудо часовой техники", Густлик поднял голову и теперь только увидел развешанные на крюках и гвоздях часы: простые ходики, часы с боем, с органом, с колокольчиками и курантами; круглые и овальные; с римским циферблатом и с арабским. Все они тикали, размахивали маятниками, и все показывали разное время. - Эти принес гвардии старшина Черноусов, - тоном музейного гида стал объяснять и показывать Григорий. - Эти - его разведчики, а те, что сверху, - я. Гармошку никто не нашел, и поэтому все... Не стихла еще мелодия вальса, как из объятий Густлика, тарахтя крыльями, выскочила деревянная птица и во все горло провозгласила: "ку-ку!" - Возьми! Бери, а то шмякну об пол! - разозлился Елень. "Ку-ку!" - пронзительно вскрикнула вторая. Саакашвили подхватил "гнездо" с бойкими кукушками, повесил на гвоздь и хотел остановить. Но едва он подтянул вверх гирю, как вся махина вырвалась у него из рук и бешеным галопом поскакала вперед, оглушительно тикая и кукуя на ходу. В этот не самый подходящий момент в дверях появился человек в гражданском костюме, с красной повязкой на рукаве и постучал в притолоку. - Обер-ефрейтор Кугель! - представился он, приложив руку к фетровой шляпе. - Заместитель коменданта города по гражданским делам. Шлепнув ладонью по деревянному циферблату, Елень усмирил кукушек и при виде немца приосанился, приняв вид, подобающий солдату победоносной армии. - Вползай, - разрешил он прибывшему. - Как с розами? - Розы? - Немец сделал печальный жест, потом немного оживился. - Сирень цветет около кирпичного завода, там высоко - и вода не дошла. Немножко есть людей. Старик, ребенок, женщина. - Заботься о них. Да смотри кабель больше не рви, а то во второй раз спуску тебе не будет. - Густлик подсунул ему кулак под нос. - Хорошо, - поспешил согласиться Кугель. - Теперь нужно только соединять кабель, восстанавливать, ремонтировать. В ратуше уже убирают, вот-вот часы пойдут... - С этим можешь не торопиться, - буркнул Елень. - Я умею быть благодарным, - произнес немец. - Велел вот принести для вас подарок на память, а потом что-то скажу. Он отступил в сторону, дал знак своим сопровождающим, и те втащили на лямках, перекинутых через плечо, как и пристало профессиональным носильщикам, большой продолговатый предмет, завернутый в скатерть. - Что это, гроб или шкаф? - спросил Елень. - Шкаф, - радостно осклабился бывший обер, помогая ровнее устанавливать в углу комнаты принесенный предмет. - Шкаф, а внутри... - Шнапс, - подсказал Густлик. - Нет. - Кугель приподнял угол скатерти и стал под ней копаться. - Чтобы время шло хорошо, - добавил он таинственно, а потом одним движением, словно открывая памятник, сбросил скатерть... с больших кабинетных часов. Весело звякнув, они стали бить так громко, будто хотели разбудить весь мир. Это уже было слишком даже для флегматичного Еленя. Не в силах овладеть собой, он перекинул автомат со спины на грудь, подскочил вплотную к гостю и яростно прошипел: - Катись колбасой! - Их ферштее нихт! - наморщил брови Кугель и переспросил: - Колбаса? А сыр надо? - Сгинь, мигом! - во весь голос заорал Густлик, занося руку, но на полпути задержал ее и замер, вытянувшись по стойке "смирно". В комнату в черном танкистском комбинезоне вошел генерал. Усталым движением он стащил с головы шлем, открыв лоб, совсем белый по сравнению с запыленным и загорелым лицом. Кугель и два его помощника проскользнули между штабными офицерами и автоматчиками охраны, поняв, что тут сейчас не до них. Две-три секунды царило неловкое молчание. Черноусов ждал, что поляки сами отдадут рапорт своему командиру, но потом, когда начали мерно и чинно бить кабинетные часы, подаренные обер-ефрейтором, и он и Елень одновременно выступили вперед: - Товарищ генерал... - Гражданин генерал... - переплелись их голоса. Верх одержал мощный бас силезца: - Группа советских разведчиков и экипаж танка "Рыжий" находятся... Густлик умолк, подыскивая подходящую формулировку. Воспользовавшись наступившей паузой, неожиданно вмешался Саакашвили и тихим, грустным голосом, совсем не по-уставному произнес: - Нет больше "Рыжего"... Остались мы без брони над головой... - Я знаю, - спокойно ответил генерал и, указывая на дым, валивший от одеяла из-под раскаленного утюга, добавил: - А сейчас останешься еще и без штанов. Григорий схватил утюг, плеснул, водой из котелка на тлеющее одеяло. - Потеряли мы машину. Дело было так... - начал было рассказывать Густлик, но, услышав за спиной мелодичные серебряные звуки музыкальной шкатулки, наигрывающей менуэт, сбился и умолк. - Я знаю, - выручил его генерал. - В сложной ситуации вам встретился немецкий капитан, указавший направление отхода. Этот же капитан два часа спустя обо всем доложил нам по радио. - Вот черт... - буркнул Елень и, скрывая удивление, подтвердил: - Так точно, гражданин генерал. - А где командир танка? Черноусов выступил на полшага вперед и доложил: - Он с Марусей пошел в город искать гармонию. - Между ними давно уже гармония... - Гармошку Черешняка, - пояснил Густлик. - Ту, что осталась от Вихуры. Пропала она. - Напомните сержанту Косу, что он до сих пор не представил мне рапорта. - Какого рапорта? - Письменного. Он знает. У нас была с ним беседа на эту тему, когда его из контрразведки доставили... Генерал умолк, и в наступившей тишине явственно раздалось тиканье обер-ефрейторского подарка и, что совсем уж некстати, бешеный галоп густликовского "чуда техники", выстреливающего секунды со скоростью пулемета. Однако генерал, казалось, не услышал, или, вернее, не заметил этих звуков, занятый своими мыслями. - Товарищ механик, - обратился он к старшему по званию из танкистов, и Саакашвили, отставив утюг, вытянулся по стойке "смирно". - В четырнадцать часов я ввожу в бой маневренную танковую группу с рубежа пять километров западнее Ритцена. В одиннадцать пятнадцать всему экипажу быть в сборе. Часы с маятником, случайно заведенные Григорием, как раз показали одиннадцать, и над самой головой командира, выскакивая из резной виноградной листвы, наперебой хрипло закуковали кукушки. Генерал удивленно взглянул на часы. - Ерунда. Вам надо их сверить. - Он повернул голову и увидел стену, увешанную часами. - Это что еще такое? Мародерство! Деревянная птаха прокуковала последний раз и юркнула в свое убежище. В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Томаш своим спокойным звучным голосом: - Они же не золотые, и такие здоровенные, что их не утащишь. Они просто взяты в плен, гражданин генерал. - В плен, говоришь? - задумался командир. - Возвращают время, украденное войной... Ну ладно, - махнул он рукой и напомнил: - Буду здесь в четверть двенадцатого. Танкисты стояли еще по стойке "смирно", провожая офицеров штаба армии, когда из-за двери осторожно выглянул Кугель. - Господин унтер-офицер, - робко обратился он к Еленю. - Подслушиваешь? - Нет. - Что тебе? - Кое-что сказать. - О часах? - Нет. На кирпичном заводе прячется один немец. Он бежал из концлагеря на заводе боеприпасов в Крейцбурге... - Слушайте, что я вам скажу! - воскликнул Саакашвили, до этого задумчиво хмуривший брови. - Подожди, - прервал его Елень и повернулся к обер-ефрейтору. - Пусть не боится. Дай ему поесть и что-нибудь из одежды. - Густлик, похлопывая Кугеля по спине, легонько вытолкал его из комнаты: ему любопытно было послушать, что хочет сказать Григорий. - Вы слышали, генерал сказал: танковую маневренную группу. Значит, нам дадут танк. - Горит, - показал Густлик на утюг, из-под которого снова валил густой дым. - Пускай горит, доска толстая, - махнул рукой Григорий. Схватив в правую руку саблю, а в левую свои недоглаженные брюки и размахивая ими, как флагом, он пустился по комнате вприсядку. - Гамарджвеба! Победа! Звыченство! - выкрикивал он на всех известных ему языках. - Нет, нас, наверное, возьмут как десант, - покачал головой Томаш. Слова Черешняка подействовали на Григория как ушат холодной воды. Он остановился и умолк. Потом нехотя залил водой тлеющую доску, поставил на мокрое дерево утюг и, прыгая на одной ноге, стал натягивать брюки. Густлик тоже было помрачнел, насупился, но его природный оптимизм скоро взял верх. - Как прикажут, так и будет, - махнул он рукой. - Только война идет к концу, людей становится меньше, а танков все больше, так что могут и дать. - Нужно Янека поскорее найти, - напомнил Саакашвили. - И Марусю, - добавил Черноусов. - А то, гляди, начнут думать, как сделать, чтобы после войны людей было больше, тогда скоро их не жди, - рассмеялся Густлик. - Где вот только их искать? - Как это где? - не отзываясь на шутку, ответил старшина. - За городом, где зелени много. Немец говорил, что рядом с кирпичным заводом сирень цветет. С рассвета, после того как был захвачен Ритцен и кончилось наводнение, они не теряли времени даром, и теперь перспектива возвращения на передовую не застала их врасплох. Все успели уже вздремнуть после трудов бессонной ночи, и никто не захотел оставаться в доме. На поиски Янека отправились все трое. В центре городка трактор, сотрясаясь от натуги, стаскивал с улиц во дворы разбитые орудия, а многочисленные группы, сформированные Кугелем, сметали с тротуаров битое стекло и груды штукатурки, разбирали развалины разрушенного бомбой дома. Войска неудержимым потоком все еще катились на запад, в сторону поросших лесом холмов. Боковые же улочки были пустынны и не носили никаких следов войны. Шаги танкистов отдавались негромким эхом. В железных скобах под воротами, в окнах и на трубах торчали шесты, палки, жерди, а на них развевались полотенца, наволочки, простыни, удостоверяя шелестом белого полотна, что захваченный город не намерен оказывать сопротивления. Кое-где в окнах мелькали порой бледные лица, торопливо отступавшие в полумрак квартир. Друзья свернули в проулок, держа направление на трубу кирпичного завода, и неожиданно встретились с нестарым еще человеком, толкавшим перед собой детскую коляску, нагруженную пакетами, свертками и объемистым мешком фасоли. Немец сделал было движение, словно собираясь все бросить и бежать, но, поняв, видимо, что шансов у него мало, пересилил себя и продолжал идти навстречу, низко опустив голову. Танкисты с любопытством смотрели на его зеленый свитер и серые штатские брюки, заправленные в новенькие армейские сапоги. Свитер и сапоги либо только что были выданы, либо просто украдены с военного склада. - Мой размер, - на глаз определил Черешняк, когда встречный поравнялся с ним. Мужчина отпустил ручку, и коляска с разгона прокатилась еще несколько метров. Вытянувшись по стойке "смирно", немец медленно поднял руки. Теперь только друзья заметили, что вместо правой руки от локтя у него кожаный протез на металлических шинах. - Если брать, так бери, - буркнул Елень. - Нет, - решил Черешняк, - дохожу в старых. Не оглядываясь больше на инвалида, они пошли дальше. - Интересно, скольких он расстрелял, прежде чем потерял руку? - спросил Григорий и, не ожидая ответа, сам тут же добавил: - А может, и не расстреливал... Мостовая кончилась, и вдоль рва мимо большого сада они вышли на окраину города. Дальше тянулся пустырь, поросший редким кустарником и сначала полого, а потом все круче поднимавшийся вверх. На склоне рыжели заросшие бурьяном печи, серела крыша сушилки и торчала труба, изгрызенная снарядами. Приятели остановились среди яблонь, покрытых лопнувшими бледно-розовыми почками, готовыми вот-вот совсем распуститься. Густлик, выступив на шаг вперед, стал осматривать в бинокль местность и сразу же на фойе рыжеватой поляны заметил овчарку. - Старшина правильно говорил, - произнес он, обращаясь к друзьям. - Шарик здесь, - значит, и хозяева недалеко. Положив руки на автомат, он широким шагом двинулся вверх по склону. За ним, в нескольких шагах по обе стороны, следовали Григорий и Томаш. Один просматривал местность справа, другой - слева, прикрывая ведущего, - эта привычка сохранится еще долго после войны. Когда-нибудь в будущем сын или дочь обратят на это их внимание, а они улыбнутся смущенно и обратят все в шутку, ибо фронтовые привычки становятся смешными в мирное время. В апреле 1945 года шла еще война, но здесь, на окраине Ритцена, было тихо и спокойно. Звуки боя долетали сюда приглушенные расстоянием, а движение на шоссе отсюда слышалось, как шум далекой реки. - Пан плютоновый, - проговорил Черешняк после некоторого раздумья. - Я же разрешил называть меня по имени, - обернулся Елень. - У меня такой вопрос, что лучше по званию. - Ну, что тебе? - Если бы мы не так спешили вперед, меньше бы людей погибло, а? - Неправильно, - горячо возразил Саакашвили. - Если фрица не гнать, то он через километр зароется в окопы, нашвыряет мин, и опять его выкуривай... Надо гнать, пока не опомнится. - Это одно, - поддержал его Елень. - А другое дело - в лагерях и тюрьмах томятся люди. Что ни час, то смерть новые тысячи косит. - Он задумался на минуту и вспомнил: - Кугель говорил, что здесь на заводе какой-то узник прячется, бежавший из лагеря... Они подошли к Шарику, который давно уже поглядывал в их сторону, махал хвостом, но с места не трогался. - Где Янек? Где Маруся? - спросил Григорий. Пес заскулил и ткнул носом в палку: ведено, мол, караулить, так что с места сойти не может. - Ну, я это возьму. - Густлик поднял палку. - Теперь пошли? Опустив к земле нос, ловя четкий запах следа, собака двинулась в сторону трубы и печей, полускрытых неровностью местности. - Давайте покричим, - предложил Томаш, набирая в легкие воздух. - Молчи, - остановил его Густлик и добавил с лукавой миной: - Застигнем их врасплох. Все трое рассмеялись и пригнулись пониже, чтобы Янек не заметил их раньше времени. Бежавший впереди Шарик вдруг остановился и застыл с поднятой передней лапой, словно делал стойку на зверя. Он не издал ни единого звука, только ощетинил на загривке шерсть и яростно оскалил клыки. Выражение озорного веселья вмиг слетело с лиц танкистов. Пригнувшись к земле, они взвели затворы автоматов. Потом, скрываясь за кустами, осторожно двинулись вперед, пока перед ними не открылся вид на основание трубы и лечь для обжига кирпича. Там стоял здоровенный детина в сапогах и черных брюках галифе. Сжимая в руке пистолет, он выглядывал из пролома в стене печи и поминутно бросал нетерпеливые взгляды на часы. Григорий и Томаш вопросительно взглянули на Густлика. Елень прижал палец к губам, а потом широким взмахом руки показал, чтобы они обходили печь с тыла. Сердце у него сжалось в предчувствии беды. "Черт его знает, сколько там в развалинах сидит таких вот с пистолетами". Затем он вместе с Шариком отступил немного назад и пополз к заводу через заросли сирени. Со стороны города, с ратуши, донесся глухой, низкий бой часов, пробивших половину одиннадцатого и возвещавших уцелевшим жителям о том, что начался отсчет нового времени. 12. Расставание Еще тогда, на рассвете, когда она прикрыла ему глаза своими маленькими ладошками, от которых так сладко пахло йодом и свежестью, уже тогда вместе с радостью от встречи он ощутил где-то в глубине души смутную грусть. Он подавил это чувство, забыл о нем, прижав к себе девушку, стройную и гибкую, как лесная лань. Не вспоминал он об этом чувстве и потом, занявшись туалетом, чисткой оружия и обмундирования, но сейчас эта льдинка печали возникла вновь и никак не хотела таять. Обнявшись, они шли по склону холма, среди кустов, покрытых яркой весенней зеленью. Город, отступая вниз, издали казался привлекательнее, спрятав серые стены домов среди бледно-розовых ветвей садов и прикрывшись красными шапками черепичных крыш. Янек подумал, что где-то там между домами цветут розы обер-ефрейтора Кугеля, и порадовался, что они уцелели; благодаря своевременно принятым мерам напор воды был ослаблен, и это спасло от затопления более удаленные от канала улицы. Маруся, словно почувствовав, что он думает не о ней, заглянула ему в глаза и остановилась. Янек прижал ее крепче, поцеловал. Губы у нее были словно весенний дождь - ароматные и свежие. Шарик, шнырявший впереди в кустах, тут же вернулся, тявкнул и прыгнул, коснувшись их передними лапами. Высунув кончик розового языка, он протягивал морду то к ней, то к нему: тоже, наверное, хотел поцеловаться. - Не мешай, Шарик, - попросила Маруся. Янек поднял с земли палку, сделал вид, что поплевал на нее, и забросил подальше в кусты. Овчарка бросилась за ней, схватила и хотела нести обратно, но ее приковала к месту резкая команда: - Стеречь! Шарик присел возле палки, недовольно заскулил, но прижал уши - приказ есть приказ. Огонек рассмеялась: - Вот как приказы выполняет. - Как и мы, - ответил Кос. - Налево, направо, прямо, шагом марш, стой... - невесело закончил он. Встречались они в последнее время часто: армия, в которую входили разведчики Черноусова, действовала по соседству, примыкая флангом к польской армии. В уставах ничего не говорится о подразделениях, связанных особой дружбой, но на практике командующие фронтами охотно выделяют на соседние участки войска, которым уже приходилось сражаться плечом к плечу, а командующие армиями выделяют на стыки дивизии, имеющие опыт взаимодействия. Знают друг друга члены их штабов, командиры полков, а если есть дружба - легче побеждать и реже поражения. В этом и таилась причина частых встреч под Варшавой, под Гдыней и в Гданьске, на восточном и западном берегах Одера. Когда армии действовали по соседству, тогда и удавалось встречаться сержанту Косу с Огоньком, хотя, правда, не надолго - на день, на час, на несколько минут. Отсюда и этот холодок грусти при каждой встрече. Того и жди, последует приказ - одному вперед, а другому оставаться на месте. - Давай сегодня же и напишем, - проговорил Янек, продолжая, видимо, давно начатый разговор. - Сразу как вернемся. Я своему командующему армией, а ты своему. - Тебе-то проще: попросил разрешение на свадьбу, и все, - ответила она грустно. - А мне надо писать рапорт не только о переводе в другую часть, не только о сиене формы, но и о смене родины. - Нет, зачем, - возразил он. - Теперь все будет не так, как до войны. Граница теперь не стена, а мост. Ведь и я никогда не забуду ни последних лет, ни Ефима Семеновича, ни избы из кедрачей в Приморье. Будет теперь у нас у каждого по две родины... - Придется разлучиться со старшиной Черноусовым, а ведь он стал для меня вторым отцом, - продолжала она, не обращая внимания на слова Янека. - На берегах Волги, на выжженных полях, остались женщины и тысячи искалеченных пулями и осколками. Какие бы слова я ни писала в рапорте, они будут значить, что я не хочу вернуться к этим людям. - Нигде после этой войны, а в Польше особенно, не будет недостатка в людях, которым понадобятся твои добрые руки, твоя помощь, - тихо ответил Янек. - В том, что ты говоришь, конечно, много правды, все верно, но только я не могу теперь представить себе жизни без тебя. - И я без тебя, - прошептала она. - Значит, надо писать. Сегодня же. С минуту они стояли молча. Война приучила их к проблемам, хотя и решаемым ценой жизни или смерти, но однозначным: там враг, здесь друг; там позор, здесь слава; там фашизм, здесь свобода. Логика войны не оставляла места для сомнений, а частности разрешал приказ. Теперь же им обоим предстояло решать вопрос, касавшийся не столько последних дней войны, сколько грядущих дней мира. А приказ надо было отдать собственному сердцу. - Улыбнись, - попросила девушка. Голос и взгляд ее, словно ветерок, согнал тучу с его лица. Он тряхнул головой и, схватив Марусю за руку, потащил за собой по травянистому склону в сторону кирпичного завода. Они бежали, весело смеясь. Огонек слегка прихрамывала: чужой сапог был ей все-таки немного великоват. Завод встретил их могильной тишиной. Громада изгрызенной снарядами трубы; длинная, заросшая бурьяном печь с зияющим проломом в стене; брошенные тачки и ржавый котел... Оба невольно притихли. Янек обнял девушку, долго и нежно целовал ее лоб, щеки, губы. Потом она, тыча пальчиком то в себя, то в него - как это делают дети, играя в считалочку, - продекламировала по слогам: - Я те-бя лю-блю. А ты? В заброшенной печи раздался какой-то звук. Янек мгновенно обернулся и схватился за рукоятку маузера. По мелкому, как пыль, песку скатывались комочки жженой глины. Янек пожал плечами, сделал шаг вперед и через пролом вытащил из печи серый кирпич: