ый бокал. - Один я не буду. Она налила и себе, но на самое донышко, как и пристало девушке. - А вы здорово умеете готовить. - Это просто: нарезать свежей свинины, поджарить ее с лучком, а потом - яйца... - А откуда у вас свежая свинина? - У генеральши было три поросенка, а когда вы уехали и пришли польские солдаты... - Солдаты приходили? - Ну да, разве я не рассказывала? Приходили и, прежде чем уйти, нашли этих свиней. Я им говорю: "Ладно, будет у вас хороший гуляш, но и мне дайте половинку окорока". А они отвечают: "Дадим, а вы нам что?" Елень слушал этот рассказ, все больше раздражаясь и нервничая. И чем больше он злился, тем стремительнее очищал блюдо от яичницы. Наконец он взорвался: - Лопухи эти пехотинцы! Когда во время атаки нужно танки прикрывать, они забьются в канавы и лежат. - А я им и говорю: "Ладно. Есть у меня кое-что..." Густлик поперхнулся с досады, но Гонората с размаху стукнула его по спине и подняла свой бокал. Танкист выпил залпом, а она едва смочила губы и продолжала рассказывать, тараторя все быстрее: - Ну и вот, как только я получила мясо, тут же открыла убежище и отдала им всех: старика, четырех охранников и генеральшу. Они их забрали. Оружие вот только брать не захотели. Сказали, что придут трохейщики и заберут это добро. - Трофейщики, - поправил ее Елень. - Они специально выделены собирать трофеи и всякое там имущество. А уж если бы такой клад отыскали, как панна Гонората... - Какой же я клад! Девушка налила солдату второй бокал и снова коснулась его своим, вслушиваясь в мелодичный звон. Елень выпил с облегчением и снова принялся за еду. - Пан Густлик, а скажите, кто вы по специальности? - Танкист. - А точнее? - Наводчик. Он прервал на минуту еду и показал, как наводят пушку, вытянув вперед руку, которая должна была изображать орудие. - Ба-бах! Рука дернулась назад, имитируя откат, а когда вернулась в исходное положение, то нечаянно коснулась плеча девушки. Гонората успела шлепнуть его по ладони, но придвинулась ближе, чтобы ему не приходилось так далеко тянуться. - Но на этой стрельбе много не заработаешь, а война кончается. Генералом, вам, конечно, не стать... Елень покосился на свои погоны, перегнулся к зеркалу, чтобы целиком обозреть себя, и в знак согласия кивнул головой. - Вот я и спрашиваю: как вы думаете прокормить себя и семью? - Кузнечным делом, - расцвел Елень, поняв наконец, о чем идет речь. - Отец мой сызмальства в кузнице работал, и я тоже. У молота. Снизу подкладывается раскаленное железо, а сверху по нему... Гонората успела удержать грозивший опуститься кулак Густлика и тем спасла фарфор от неминуемой гибели. И как-то так получилось, что они оказались совсем близко друг к другу. - А чего жалеть это немецкое барахло! - проворчал Густлик, имея в виду посуду на столе. Девушка отодвинулась и, гремя тарелками, стала собирать посуду, чтобы отнести ее на кухню. - Неправда, она не немецкая, - проговорила Гонората с досадой. - Тарелки датские, графин польский, рюмки французские. Захочу - будет мое. - Если уж брать, то черную машину, о которой вы тогда говорили, - заявил захмелевший слегка Елень и, не заметив, что девушка вышла с посудой на кухню, продолжал: - И вас - в эту машину... Подвыпив, Густлик расхрабрился. Теперь он и сам удивлялся, как это минуту назад ему не хватило смелости и он, как никудышная собака зайца, упустил такой редкий случай. Именно никудышная, не то что Шарик... Густлик встал, притопнул и, слегка покачиваясь, двинулся, улыбаясь, навстречу девушке. Гонората как раз выбежала из кухни, но вдруг с испуганным лицом метнулась к окну и тут же повернулась к Еленю: - Немцы. - Где немцы? - Кругом. С винтовками. Елень протянул руку за автоматом. - Не трогай! - крикнула ему девушка и топнула ногой. Она налила черный кофе в бокал из-под вина: - Пей! Елень послушно осушил один и вслед за ним второй бокал. Гонората тем временем притащила из кухни полное ведро воды. - Подставляй голову, ниже. Густлик, не прекословя, наклонился, и она вылила ему на голову и плечи целое ведро. - Немцы вернулись, - подавая полотенце, прошептала она. Елень сразу же протрезвел. Вытирая на ходу лицо, он подскочил к одному окну, к другому. - Третий выход есть? - Нет. - А в гараж? - В гараж есть, но снаружи ворота заперты. - Где та железяка, которой был закрыт подвал? - Вон, - показала девушка в сторону камина. - Давай веревку, покрепче и подлиннее. Елень принялся срывать старинные сабли и пистолеты, развешанные на колоннах, подпирающих лестницу, а потом, вытащив из угла трофейные немецкие автоматы, стал их развешивать на освободившиеся места. Гонората принесла большой моток бельевой веревки и, с ходу разгадав замысел плютонового, принялась помогать ему проталкивать веревку через спусковые скобы. За те несколько минут, что прошли с момента, когда Гонората заметила немцев, через парк к вилле подошел взвод солдат - передовой отряд пехотного полка ударной группы генерала Штейнера. Сосредоточив севернее канала Гогенцоллерн, называемого теперь Хафель-канал, 7-ю танковую и 25-ю пехотную дивизии, а также с десяток собранных по тылам батальонов, Штейнер нанес внезапный удар во фланг 1-го Белорусского фронта. Гитлер приказал генералу пробиваться к Берлину. Наткнувшись на поляков, на передовые отряды 1-й армии Войска Польского, немцы с ходу отбросили их численным и огромным огневым превосходством и продолжали продвигаться на юг. Хорошо вооруженный и отдохнувший взвод четко выполнял команды унтер-офицеров. Две группы прикрытия заняли позиции за толстыми стволами деревьев, готовые к ведению огня, а передовое отделение приближалось к дому. Дозорные подскочили уже к самым дверям, подергали за ручки, а один из них загрохал прикладом. - Кто там? - спросил изнутри по-немецки испуганно и неуверенно мужской голос. - Вермахт. Открывай! - Погоди, я больной, момент, - простонал в ответ Густлик и шепотом проворчал: - Постойте, черт вас подери, я покажу вам, какой я больной. На цыпочках он побежал вслед за Гоноратой, открывавшей двери из комнаты в гараж. Здесь дремал в полутьме большой черный лимузин. Свет, пробивавшийся сквозь запыленные оконца над воротами, играл на треугольном генеральском флажке, на котором орел с распростертыми крыльями сжимал в когтях свастику. В материю, чтоб не обвисала по краям, вшита была тонкая проволока. - Не взорвется? - встревоженно спрашивала Гонората, придерживая левой рукой высоко поднятую юбку, в которой осторожно несла что-то тяжелое. - Нет. Где ключ от машины? - шепнул в ответ Густлик, вешая на засов конец бельевой веревки, тянувшейся в глубь дома. - На крючке. С доски на стене Густлик снял миниатюрный ключик от машины, открыл дверцы и забрался внутрь. - Высыпайте на сиденье, - попросил он, открывая противоположную дверцу. - Не взорвется? - Нет. Пока девушка выкладывала из подола на переднее сиденье немецкие гранаты, Елень подошел к воротам, сунул под них лом, приналег и без особого труда сорвал их с петель. Гонората, освободившись от гранат, помчалась в глубь дома. - Эй ты, больной, открывай! Быстрее! - донесся снаружи нетерпеливый голос, и вслед за тем раздались удары в дверь сапогом. - Момент, - проворчал себе под нос Густлик, осторожно поднимая ворота с другой стороны. Теперь они держались, только упираясь в косяки, и достаточно было одного толчка, чтобы им рухнуть. Сквозь щель под ними пробилось солнце, скупо осветив пыльное помещение; золотые и серебряные пылинки заплясали в косом снопе света. Елень сел в машину, повернул ключ, включив зажигание. Дрогнула и до конца метнулась вправо красная стрелка бензомера - бак полон. Плютоновый поднял на счастье большой палец правой руки, как обычно делал это перед каждым выстрелом из пушки, и нажал на стартер. Мотор включился мгновенно. Пока он прогревался, Елень выскочил из машины и подбежал к двери дома. - Гоноратка! - Бегу! - отозвалась девушка, появляясь в дверях с курткой, фуражкой и поясом нациста. - Пригодится? Это одежда генерала. - Умница! - одобрил Густлик. А девушка в этот момент уже укладывала на заднее сиденье корзину с сервизом, который прихватила с собой. - Довольно, открывай! - донесся голос раздраженного проволочкой унтер-офицера, и послышались тяжелые удары прикладов, высаживающих входную дверь. - И то правда, хватит. Сейчас я вам открою, - проворчал Густлик и стал потихоньку натягивать веревку. Входная дверь начинала уже трещать, как вдруг вверх полетели щепки, отколотые пулями, а внутри дома застрочили автоматы. Со звоном посыпались стекла из разбитого окна, засвистели пули. Застигнутые врасплох, немцы бросились на землю и, укрываясь за стенами, выхватили из-за пояса гранаты. Обе группы прикрытия тут же открыли огонь. Автоматные очереди усеивали штукатурку темными оспинами, разбивали остатки стекол в окнах, швыряли внутрь дома горсти пуль. Однако, когда они стали реже, а потом на минуту смолкли, из дома вновь затрещали автоматы. - Огонь! - приказал офицер. Град пуль из всех стволов ударил по окнам первого и второго этажей виллы. Прижимаясь к стенам, немцы стали швырять внутрь гранаты. В этот момент из дома в третий раз застрочили автоматы длинными очередями и смолкли. Взрывы расшатали входную дверь. Двое из штурмовой группы высадили ее и ворвались в прихожую. - Прекратить огонь! - крикнул командир отряда. - Прекратить огонь! - повторил вслед за ним унтер-офицер и подал команду двигаться вперед. Короткими, осторожными перебежками немцы стали приближаться к вилле, внутри которой опять застрочили автоматы. Через выломанную дверь вслед за первыми солдатами в дом ворвалась вторая группа. Просовывая стволы автоматов в иссеченный осколками и пулями зал, немцы, поднимая голову над полом, осторожно осматривались. Вот за разбитой мебелью что-то шевельнулось. Грохнуло сразу несколько автоматов, и на пол посыпались остатки огромного зеркала. - Это было зеркало, идиот! - выругался унтер-офицер и, вскочив на ноги, бросился в зал. Увидев веревку, привязанную к спусковым крючкам автоматов, развешанных на колоннах, он разразился самыми грязными ругательствами. Прежде чем разорвались первые гранаты, Густлик сидел уже за рулем генеральского автомобиля, одетый в светло-коричневую куртку высокопоставленного деятеля нацистской партии, с поясом и широким ремнем через левое плечо, с черно-красной повязкой на левом рукаве. Заглянув в зеркальце, он, поправил на голове фуражку и улыбнулся Гонорате, чтобы придать ей бодрости. Услышав взрывы, он в последний раз дернул веревку, придержал ее, а потом, отбросив через опущенное стекло, нажал педаль газа. Машина стронулась с места и уперлась бампером в ворота гаража. Они дрогнули, закачались и сначала медленно, а потом все быстрее стали падать. Елень выждал, пока они грохнутся на землю, потом включил газ, выехал из гаража и тут же свернул за дом, к задним воротам, выходившим в лес. Возле распахнутых ворот навстречу попалось еще одно отделение немцев, но унтер-офицер, увидев треугольный флажок и мундир за стеклом, торопливо отдал честь. - Панна Гонората, вы вполне могли бы быть плютоновым, - одобрительно произнес Густлик, переключая скорость. - А у вас какое звание? - Вот, судя по форме, бефельляйтер. - Нет, а на самом деле? - А на самом деле - плютоновый. Они смотрели друг другу в глаза, радостно улыбаясь, пока машина не налетела на лесной дороге на высокий пень. Их изрядно тряхнуло, швырнуло вперед. Хорошо еще, что скорость была небольшая. Гонората поправила корзинку с фарфором на заднем сиденье. Густлик подал машину назад, выскочил и стал ее осматривать. - Можно будет ехать? - Если вот выправить... Густлик ухватился за конец согнутого бампера, защемившего колесо, уперся ногой в сверкающий никелем металл и стал изо всех сил тянуть на себя. Бампер не поддавался. Пришлось прибегнуть к помощи ломика. А время шло. Когда наконец удалось отогнуть железо настолько, что колесо могло свободно вращаться, вдали на дороге показался грузовик с немцами. Из-за него выскочили три мотоцикла. Расстояние до них стало быстро сокращаться. Елень вскочил в машину, дал газ, включил сразу вторую скорость. "Если не смотреть, куда едешь, - подумал он, - то заедешь туда, откуда уже не возвращаются". В смотровом зеркале отразилась взлетевшая сзади ракета. Елень прибавил газ, петляя то вправо, то влево, выбирая дорогу поровнее. Над самой машиной пронесся клубок света, рассыпался вишневыми звездами в нескольких метрах перед смотровым стеклом. - В нас стреляют? - испуганно спросила Гонората. Она спрятала голову за спинку сиденья, прижала руками косы к ушам, вытянув нечаянно ленту. - Пока нет, - ответил Густлик, - просто предлагают остановиться, а потом схватят и расстреляют. - И мы остановимся? - Черта с два! Берите-ка эти шарики и вытаскивайте кольца. - Елень протянул руку, вырвал зубами предохранитель и добавил: - А потом швыряйте их назад, за машину. Девушка послушно поставила гранату на боевой взвод. - Назад, за машину? - переспросила она, не совсем ясно представляя, как это делать. В зеркало Густлик уже видел лица мотоциклистов, которые, резко увеличив скорость, все больше сокращали дистанцию. - Вот так, - высунув руку за окно, он перебросил гранату назад через крышу машины. Гонората повторила его движение. В тот же миг затрещала автоматная очередь и сверху просвистел рой пуль. Несколько попало в цель, продырявив кузов. Три маленькие дырочки, окруженные сеткой трещинок, появились на смотровом стекле. - Стреляют? - спросила Гонората, продолжая срывать предохранители и швырять гранаты на дорогу. - Угу, - буркнул Густлик. Правда, голоса его почти не было слышно, потому что прошло уже три секунды после броска первой гранаты и теперь разрывы грохотали один за другим, а из травы, из дорожных рытвин внезапно вырастали черно-красные кусты. Мотоциклисты старались обойти их, проскочить между ними, но вот сначала один, следом за ним второй попали в воронки и полетели в сторону, прямо на деревья. Солдаты из грузовика несколько секунд вели частый огонь, но, наскочив на гранату, машина застряла на дороге с оторванным передним колесом. - Хватит! - крикнул Густлик и придержал Гонорату за руку. Только теперь девушка оглянулась и увидела, что вспышки пламени и клубы пыли от разрывов гранат тянутся за машиной по опустевшей уже дороге. Когда в воздухе рассеялось последнее облако пыли, Гонората опустилась на свое место. Впереди группы немецких солдат переходили с правой на левую сторону дороги. Завидя машину с флажком, они уступали ей дорогу. - Вот здорово! - радовалась девушка. Внезапно сверху машину накрыла тень, в воздухе засвистело, дымные строчки трассирующих пуль прошили кроны деревьев и над самыми их вершинами промчались польские штурмовики. - Здорово, да не совсем! - отозвался Густлик. - Не хватало только угодить под свои бомбы. Он неотрывно осматривал в зеркальце дорогу сзади, а сквозь окна - впереди и по сторонам: везде, куда ни глянь, во взводных колоннах немецкая пехота. - Гонората, вы меня любите? - Может, и люблю. - А сделаете, что я попрошу? - Сделаю, - решилась девушка. - Как только доедем до канала - я скажу когда, - вы во весь дух помчитесь через мост и первому попавшемуся скажете: "Плютоновый Елень сдерживает превосходящие силы противника и просит помощи". - Но... - Гонораточка, дорогушечка, один этот раз не откажите мне. Хорошо? - Хорошо. Густлик прибавил газ, и черный генеральский лимузин, прыгая на рытвинах, рванулся вперед. Канал, который ночью форсировали танки и мотоциклы передового отряда поручника Козуба, под прямым углом ответвлялся от канала Гогенцоллерн и, протянувшись с севера на юг, мог служить хорошим прикрытием фланга войск генерала Штейнера. Для этого надо было только разрушить на нем все мосты и воспрепятствовать огнем переправе противника. Пехотный взвод немцев с группой минеров подошел к разводному мосту и остановился на опушке леса. Офицер внимательно осматривал в бинокль местность с вершины той самой высотки, на которой ночью сидели Лажевский и Козуб. Поле впереди казалось совершенно пустынным, и только на другой стороне канала по тропинке вдоль насыпи сновал мотоцикл. Он мчался на юг, потом тормозил, поворачивал и с той же скоростью несся на север. Лейтенант никак не мог взять в толк, что он там делает, какое выполняет задание. Усталые солдаты улеглись в тени под кустами, отирая с лица пот и расстегнув мундиры. За спиной офицера стояли два связных, и он наконец обратился к ним, указав на мотоциклиста: - Обстрелять! Солдаты козырнули и, пригнувшись, бросились в сторону канала. Перебегая от куста к кусту, они вскоре исчезли из виду. Офицер какое-то время еще всматривался им вслед - не покажутся ли снова, а потом, заслышав за спиной быстро нарастающий шум мотора, обернулся. Между деревьями мелькнул черный силуэт, пропал, и вот чуть в стороне появился генеральский лимузин. Командир взвода вышел на дорогу и поднял руку, чтобы задержать подъезжающего. Однако тот, видимо, не догадывался об опасности и близости противника и скорости не сбавлял. В самый последний момент офицер едва успел отскочить в сторону. Что-то его, однако, встревожило, он выхватил из кобуры пистолет и прицелился в покрышку. В тот же миг взорвались две гранаты, выброшенные из окна промчавшейся машины. Солдаты вскочили с места, кто-то крикнул, не разобрав, что случилось, кто-то склонился над бездыханным офицером. Тем временем машина отъехала метров на сто и внезапно исчезла из виду, словно провалилась сквозь землю. Запоздалая автоматная очередь только скосила несколько ивовых веток. Пули просвистели высоко над противотанковым рвом, на дне которого, увязнув в глубокой грязи, застрял генеральский "мерседес" с простреленными стеклами, продырявленной крышей и багажником, простроченным автоматной очередью. - Гоноратка, беги! - приказал Густлик. - А ты останешься? - Останусь. Не спорь со мной, беги, - показал он в сторону моста. 17. Один Гонората перекрестилась, перекрестила Густлика и бросилась бежать со всех ног. Не оглядываясь, она бежала сначала по дну рва, потом свернула в кусты в направлении сторожки. Она не относилась к числу тех, кто безрассудно выполняет все, что от них требуют. Наоборот, в ней будто сидел какой-то бесенок противоречия и ей не раз доставалось даже от матери за непочтение старших. И Густлику она готова была подчиняться, только когда это сообразовывалось с ее намерениями. Однако на этот раз она подчинилась ему вопреки своей воле. Ей хотелось быть с ним, но она оставила его, потому что в голосе солдата звучало что-то такое, что заставило ее уступить. "Гонораточка, дорогушечка, - сказал он, - один этот раз не откажите мне..." Она вспоминала слова Густлика, не забывая при этом внимательно поглядывать налево, чтобы не попасть в поле зрения немцев, засевших в лесу. До сторожки оставалось пробежать совсем немного, а там уже недалеко и мост, как вдруг она наскочила на двух притаившихся в засаде немцев. Припав на колени и выставив автоматы в сторону канала, они таращили глаза на противоположный берег; словно ожидали увидеть там черта, и шаги Гонораты прозвучали для них как гром среди ясного неба. - Ты что здесь делаешь? - спросил один из них. Второй оглядывал кружева в ее волосах, косы, белый фартучек и глуповато улыбался, все шире раскрывая рот. Гонората выдернула чеку из зажатой в руке гранаты и швырнула ее, как камень, в голову ближайшего немца. Тот схватился за лицо и упал. Второй бросился к девушке, хотел схватить ее за горло, но получил такой удар коленом в живот, что перегнулся пополам. Граната скатилась вниз по бетонным плитам, упала в воду и взметнула оттуда столб брызг, оглушив всех троих. С минуту они лежали неподвижно. Потом Гонората поднялась, потрясла головой: в ушах звенело от грохота разрыва. С трудом вскарабкалась по насыпи и, собрав силы, пустилась бежать к мосту. Один из немцев приподнял голову, тяжело встал на колено. Его качало, как пьяного. Увидев, что девушки ему не догнать, он поднял автомат и, прежде чем нажать на спуск, долго целился в бегущую, преодолевая тошноту от контузии. Сухо щелкнул затвор - осечка. - Доннерветтер! - выругался он, перезаряжая автомат. В этот момент на противоположной стороне Лажевский, привлеченный взрывом гранаты, съехал на мотоцикле по насыпи и выскочил на мост. Увидев бегущую девушку и целящегося в нее немца, подхорунжий мгновенно оценил ситуацию, на ходу соскочил с мотоцикла, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил. Он промахнулся, но жизнь Гонораты спас: немец, увидев более опасного противника, перевел ствол автомата с бегущей на мотоциклиста. На долю секунды опередив очередь, Магнето упал, откатился в сторону под защиту парапета. В тот момент, когда пули зазвенели по металлическим фермам моста, он высунулся из-за усеянной заклепками балки и выстрелил снова, на этот раз без промаха. Не успел он встать, как рядом упала Гонората: - Плютоновый Елень дерется с превосходящим противником и велел прислать помощь. - Ладно. Подхорунжий поднял мотоцикл, валявшийся на мосту и беспомощно вращавший в воздухе передним колесом. - Поедем к нему? - спросила она с надеждой. Сверху просвистели первые пули, выпущенные из леса в трехстах метрах от них. - Нет. С одним пистолетом тут не управиться, - ответил Лажевский. - Садись и держись крепче. Девушка обхватила его двумя руками, Магнето дал газ и, преследуемый очередями двух пулеметов, полез с моста вверх на насыпь. Застигнутый врасплох немцами в гостях у Гонораты, отрезвев от двух выпитых бокалов кофе и ведра холодной воды, вылитой на голову, Густлик поначалу думал только об одном: как бы уберечь девушку и не проститься с жизнью. Но в гараже, готовя машину к побегу, он припомнил утренний разговор возле танка: Вихура рассказывал об упорных боях второй армии, а Янек выражал беспокойство по поводу артиллерийской канонады северо-восточнее Крейцбурга. "Так, может быть, это не какая-нибудь мелкая группа, застрявшая у нас в тылу, а передовой отряд полка?.." То, что он увидел на лесной дороге, подтверждало самые худшие предположения. Тогда он решил залечь у моста, а Гонорату послать предупредить своих. Ведь там никто ни о чем не догадывается, и даже несколько танков или рота пехоты внезапной атакой могут захватить город и овладеть лагерем. Тысячи людей, которым несколько дней назад их танковый отряд вернул жизнь, оказались бы обреченными на неминуемую смерть. Он не мог допустить, чтобы им вторично был вынесен смертный приговор. Они говорили на непонятных языках, он не знал их городов, сел и имен, но, когда видел, с каким трудом они поднимают отяжелевшие головы на тонких шеях, когда клал ломти хлеба в синеватые руки, полупрозрачные, словно перепончатые птичьи лапки, он испытывал чувство, что с того дня, когда "Рыжий" снес проволочное заграждение и высадил ворота лагеря, эти люди оказались под его защитой и он в какой-то мере несет ответственность за их возвращение домой. Поэтому, отослав Гонорату за канал, он остался у противотанкового рва. Остался с автоматом, двумя запасными дисками по семьдесят два патрона в каждом и парой десятков гранат на полу генеральского "мерседеса". Он выбрал из них четыре: одну сунул в карман, а три повесил на пояс. Вскарабкавшись по обрывистому скату, он притаился в воронке от артиллерийского снаряда, который, угодив в край рва, вырыл довольно глубокий окоп, хорошо укрытый со стороны леса густым ивняком. Оставаясь невидимым, отсюда он мог просматривать все подступы, а это и было как раз то, что нужно, чтобы, притаившись как дикая кошка, перекрыть дорогу, не обнаруживая по возможности дольше своей позиции. Возможно, противник обойдет стороной это место, двигаясь прямо в направлении на Берлин. Он припомнил, как говорил Лажевскому, - как раз где-то тут, неподалеку, - что хорош тот командир, который умеет выиграть бой, не открывая огня. Гул орудий раскатывался по горизонту, разрывы снарядов непрерывно грохотали, словно катилась тяжелая груженая телега по мощенной булыжником дороге то в сторону Берлина, то обратно. В задымленном небе вились три штурмовика и десятка четыре "ильюшиных" непрерывно обрабатывали бомбами и ракетами колонны противника. Но в знакомом, неподалеку расположенном лесу было спокойно и тихо. Он весело и приветливо зеленел весенней свежей листвой. Оттуда никто больше не появлялся, и даже никакого движения там не было заметно. Возможно, немцы, потеряв командира, отступили или двинулись дальше на юг. С юга ветер донес рокот. По насыпи на противоположной стороне канала мчался, приближаясь, мотоцикл. Не иначе это подхорунжий за ним - жмет по тропинке со скоростью километров восемьдесят с гаком. Но где же Гоноратка? Она должна бы уже добежать до моста. Возле будки ухнула граната. Мотоциклист прибавил газ и съехал с насыпи вниз. Раздался пистолетный выстрел, потом автоматная очередь, снова одиночный выстрел. Еленю вдруг сделалось жарко. Он вытер рукавом лоб и, заметив, что все еще сидит в фашистском мундире, сорвал с себя коричневую куртку и швырнул ее на дно рва. - Лучше бы мне правой руки лишиться... - пробормотал он горестно. С опушки леса застрочил немецкий пулемет. Трассирующие пули указали цель - мотоцикл, преодолевший высокую насыпь за мостом. И без бинокля Елень рассмотрел на заднем сиденье яркое пятно юбки и, как ему показалось, даже косы, развевающиеся на ветру. Прежде чем светящаяся трасса домчалась до конца, Густлик стоял уже на колене, прижав приклад автомата к плечу; поймал на мушку пулеметные вспышки и нажал на спуск. Он всадил с десяток пуль в зелень ивового куста, потом еще на метр правое, чтобы не промахнуться, если тот, за пулеметом, отклонится в сторону. Слева что-то мелькнуло, закачались ветви, и он прокосил их длинной очередью. Автомат бил ровно и подрагивал и руках, как живое существо, и Елень с благодарностью подумал, что они вдвоем, он и автомат, управились с фашистским пулеметом: тот захлебнулся после первой же очереди и не сумел настичь подхорунжего и Гонорату. Повернув на секунду голову, Густлик заметил, как мелькнуло, исчезая, красное пятно юбки, и даже хлопнул рукой по колену от радости, что они успели укрыться от огня. Пулемет все-таки заставил его открыть огонь, обнаружить свою позицию. Исчезла последняя надежда, что удастся спокойно дождаться подхода своих. А пока они не подойдут, на плютоновом Елене лежит ответственность за сковывание противника и удержание моста. Опершись спиной о крутой скат воронки, он посмотрел еще с секунду на облачко пыли, повисшее над насыпью в том месте, где исчез мотоцикл подхорунжего. Над ним неслись запоздавшие, но все более плотные пулеметные очереди. Елень сполз на дно рва, отломал генеральский флажок с радиатора и воткнул его в изрешеченную крышу. Потом зазубренным осколком провел вдоль тени черту. Резким рывком он открыл продырявленный багажник. Здесь было немало разного добра, но Густлику пригодилось только одно - саперная лопатка. Потом он сложил в брезентовую сумку остаток гранат, скатившихся с сиденья на пол, поправил корзину с фарфором. На дне в ней позвякивало, но не очень. Если оставшееся удастся сохранить, Гоноратке будет чем накрыть праздничный стол. Стихли автоматные очереди, донеслась неразборчивая на таком расстоянии команда. Елень тревожно вслушивался, потом, поплевав на ладони, взял лопату, вскарабкался до склону рва наверх и осторожно выглянул наружу. Выглянул как раз вовремя; по полю, не скрываясь, приближалась группа немцев. Для порядка они стреляли из автоматов, сея впереди пули, не думая, однако, что одинокий стрелок, пославший минуту назад несколько очередей в их пулемет, отважится оказать сопротивление. Густлик, прикинув, что расстояние еще чересчур велико, решил подпустить их ближе. При соотношении сил один к десяти элемент внезапности мог ему помочь больше, чем выпущенные в воздух пули. "Огонь, который не поражает, придает противнику только смелости", - припомнил он положение из боевого устава и решил, что нажмет на спусковой крючок не раньше, чем отчетливо станет видна свастика в когтях орла на груди у самого ближнего немца. Ему показалось, что враги стали замедлять шаг, и он испугался, что они заметили его. Но это оказалось только обманом зрения. Когда затрещал автомат и чуть ли не из-под ног у наступающих вырвались очереди, немцы остолбенели от неожиданности и, прежде чем успели броситься на землю, у нескольких оружие выпало из рук. Остальные, укрывшись в траве, открыли огонь, целясь в то место, откуда раздавались выстрелы. Елень, воспользовавшись минутным замешательством, отбежал на несколько метров вправо и укрылся за кустами прошлогодней, высохшей травы. Отсюда ему отчетливо были видны каска и плечи ближайшего немца, но он, не давая соблазнить себя легкой добычей, выжидал. И только когда, подстегнутые командой, фашисты опять бросились вперед, их настиг огонь с фланга, снова прижав к земле. Густлик опять отпрыгнул в сторону, на этот раз влево, и, широко размахнувшись, одну за другой метнул четыре гранаты. Черные шары стремительными дугами пролетели рекордное расстояние и, взорвавшись почти одновременно, вынудили остатки рассеянного отделения к отступлению. Елень наблюдал, как, оставляя убитых, немцы отходят, перебегая от куста к кусту. Он вытер со лба пот и взглянул на крышу машины - к сожалению, угол между чертой и тенью был еще совсем небольшим: в бою пули летят быстрее, чем секунды. Густлик расстегнул китель, взял лопатку и стал окапываться. В сильных, привычных к труду руках небольшая лопатка способна творить чудеса. Отточенная сталь срезала землю ровными пластами. Густлик отбрасывал ее назад в глубь рва, а не на поле впереди, чтобы противник не обнаружил этой работы. Ров надежно укрывал от наблюдений. Елень отрыл одну ячейку, осмотрелся и тут же принялся за другую, в нескольких метрах дальше. Он хорошо знал, что больше полминуты ему не дадут вести огонь с одной позиции: сконцентрируют на ней огонь нескольких пулеметов, а то еще и ударят из миномета. После второй он присел передохнуть и отдышаться. Иначе, если бы пришлось сейчас вдруг вести огонь, трудно было бы удержать мушку. Секунду или две он прикидывал, куда успел доехать Лажевский, как скоро можно ждать его возвращения с подкреплением и под надежной ли защитой оставит он Гонорату. Потом, однако, мысли сами собой вернулись на поле боя. Все его надежды теперь были связаны с этим противотанковым рвом. Надо предвидеть возможные действия противника и суметь его как-то ошеломить. Как, он пока не знал. Но в его распоряжении только один ствол... Даже несколько хороших солдат, расчетливо занявших позицию, могут вынудить во много раз превосходящего противника замедлить продвижение. Когда передовой отряд попадает под огонь и оказывается отброшенным, боевое охранение должно развернуться и атаковать. Прежде чем командир оценит обстановку, определит направление наступления и отдаст приказ, всегда пройдет какое-то время. Теперь уже не только в Крейцбурге, но и в штабе армии знают сложившуюся здесь обстановку и, не теряя времени, бросили в бой самые подвижные - воздушные полки. Над лесом все больше кружит самолетов. Теперь уже не только "ильюшины" прижимают наступающих к земле, но пикируют и истребители, появились и двухмоторные бомбардировщики. Вот остроносая эскадрилья сломала строй и пикирует почти вертикально в нарастающем свисте и реве. Самолеты сбросили бомбы, мгновение шли рядом с ними, а потом крутыми свечками взмыли вверх. Дрогнула от удара земля, посыпались комья рыжей глины со скатов Густликового окопа. Время, нужное для подготовки к наступлению на мост, уже прошло, а пространство между лесом и рвом все еще было пусто. Однако если авиация не вынудит их к отходу, то в любую секунду может показаться цепь, и тогда - конец. Густлик взглянул налево, направо, на пустынную насыпь за каналом - нигде никого. Один. Если пойдет цепь, он, конечно, может открыть огонь, скосить двоих, а то и пятерых, но ее не удержит, выиграет еще каких-нибудь тридцать секунд, в лучшем случае минуту - и конец. Конец всему: дружбе с Янеком, Григорием и Томашем, любви к Гонорате, в которой он еще не открылся, надежде на возвращение домой и встречу со своими стариками. Как в цветном кино, ему представились вдруг Бескидские горы: прохладная тень над потоками; голубизна неба на черных колоннах елей; луга, обращенные к солнцу и покрытые яркой вышивкой цветов; развалины старых разбойничьих прибежищ, выбеленные морозами и солнцем, словно кости, под которыми, так и кажется, таятся клады, охраняемые ящерками. В голову лезли рассказы бывалых солдат о том, что тем, кому суждено погибнуть, незадолго до смерти видится вся прожитая жизнь, будто в кино. Все это пришло в голову именно сейчас, и он на мгновение прикрыл глаза, чтобы проверить, как же это будет, когда угаснет солнце. Солнце пробивалось сквозь веки, касалось своими теплыми ладонями его лица. И тут пришел страх, стиснул ледяными пальцами горло, прокрался в душу, перехватил дыхание. Не успев еще ни о чем подумать, он уже катился вниз на дно рва. На ходу успокоил себя тем, что заляжет на насыпи за каналом и будет держать мост под обстрелом. Оттуда и до своих ближе и противник с флангов не обойдет. Так он мысленно убеждал себя, мчась по дну рва, хотя уже знал, что и там не сумеет остановиться. Пробегая мимо черного "мерседеса", он опустил глаза, чтобы не смотреть на свои солнечные часы. Возле дверцы в песке вспыхнуло что-то красное. С разбега он проскочил еще шагов десять, прежде чем заставил себя остановиться, а потом и вернуться. Елень торопливо сгреб это красное пятно вместе с песком и поднес к лицу, чтобы лучше рассмотреть: в глазах у него стоял туман. Да, это была лента. Лента из косы Гонораты. Очевидно, она потерялась, когда он посылал девушку за подмогой. Страх в груди кричал ему, зачем он вернулся и почему стоит, когда дорога каждая секунда, а Густлик все стоял и смотрел на ленту, красную ленту из девичьей косы. Он смотал ее на палец, спрятал в карман на груди, застегнул его на пуговицу и прихлопнул. Теперь у него опять было много времени. Он повернулся и стал карабкаться обратно по скату. В ячейках выкопал лопатой ниши и уложил в них рядком гранаты: удобнее будет отсюда доставать, чем из сумки. Поле впереди все еще было пустынно. Авиация продолжала бомбить и штурмовать лес километрах в двух-трех от канала. Густлик присел и некоторое время точил о камень край лопатки. Металл гудел, словно коса на оселке, даже позванивал похоже и начинал блестеть на острие. Густлик попробовал его на коже большого пальца. В рукопашном бою и саперная лопатка - вещь не лишняя. Любой пехотинец, которому доводилось драться в рукопашном бою, знает об этом и таким оружием не пренебрегает. Все это время то справа, то слева постукивали редкие бесприцельные пулеметные очереди, а теперь вдруг стихли. Елень бросил взгляд на тень от флажка и черту - истекшие минуты раздвинули угол между ними на ширину трех пальцев, - а потом осторожно выглянул из окопа. Все еще ничего не было видно, но в лесу загудел и тут же стих мотор. Кто-то крикнул. Снова заработал мотор. Из-за деревьев молча высыпалась длинная цепь. Продвигалась она быстро, но на бег не переходила. За ней на расстоянии двух десятков метров - вторая. Немцы шли прямо на Еленя, справа и слева, широким фронтом в сторону канала. "Надо было вовремя бежать..." Он застегнулся на все пуговицы, одернул мундир, поправил воротничок, взвел затвор автомата и, набрав полные легкие воздуха, крикнул вдруг во весь голос по-немецки: - Рота, стой! Ближайшие в цепи заколебались. Двое приостановились, и в этот момент Елень открыл огонь. Короткими прицельными очередями он скосил обоих, а нескольких прижал к земле. Но цепь не остановилась. Наоборот, солдаты перешли на бег, загибая оба фланга. В то же время со стороны леса ударили минометы. Несколько мин легло на поле, одна взорвалась на краю рва. Немцы определили направление, и пули часто засвистели над окопом Густлика. Елень метнул три гранаты, согнулся и огромными прыжками перескочил во вторую ячейку. Этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы немцы подошли на расстояние одного броска. Одновременно с первой очередью Густлика они метнули гранаты и бросились в атаку. Он ответил им двумя последними гранатами, потом прижал встающих огнем автомата, и тут вдруг затвор остановился. Молниеносно оттянутый назад, он сухо щелкнул и во второй раз. Елень проверил диск - там не было ни одного патрона. Он отложил автомат в сторону и, изо всех сил сжав в руках саперную лопатку, присел на песок. Когда первый из атакующих показался на фоне неба, Густлик ударил его острием в колено, и тот покатился на дно рва. Это заметил его сосед по цепи, повернулся и побежал в сторону окопа, стреляя с бедра. Пули все ниже клевали торфянистый скат. Комья земли брызгали в стороны. Елень закрыл глаза и заслонил голову саперной лопаткой. 18. На выручку На территории бывшего концентрационного лагеря в Крейцбурге после объявления боевой тревоги началась лихорадочная подготовка к отражению вражеской атаки. Санитарные машины укрывались в безопасных местах, разведчики установили несколько ручных пулеметов в окнах второго этажа фабричного здания, убранные было заграждения из колючей проволоки вновь были установлены у входа так, что в воротах осталась лишь узкая извилистая дорожка. Все это заняло не более четверти часа. Затем над залитым солнечными лучами лагерем опустилась не нарушаемая ни единым звуком тишина и, по мере того как одна за другой текли минуты, начало становиться даже скучновато. Артиллерийский огонь, отзвуки которого доносились с востока, утих, и казалось, что артиллерия застыла на одном месте, не передвигаясь, как прежде, к югу. Похоже было, что немецкий клин, о котором говорилось в приказе генерала, натолкнулся на более прочную, чем он сам, преграду и уже не мог продвигаться вперед. Все постепенно успокоились, соседи начали заводить неторопливые разговоры. Зимой мороз пробирал их до костей, а теперь они устраивались на солнцепеке, расстегивали мундиры, подставляя тело теплым лучам. "Рыжий" занял боевую позицию в углу лагерной территории, укрывшись за стенами из бетона, которые в этом месте сходились под прямым углом. Танкисты специально отбили верхнюю часть бетонной ограды, чтобы иметь возможность вести без помех огонь из пушки. На башне, спустив ноги внутрь машины, сидел Янек и внимательно разглядывал в бинокль окрестности. Его все меньше беспокоила оборона лагеря, зато росли опасения за судьбу Густлика и Лажевского, которые поехали как раз туда, где прорвался противник. - Что-то долго плютоновый не возвращается, - пытался уже, наверное, в третий раз начать разговор высунувшийся из люка Томаш. Внизу, рядом с танком, Вихура и Саакашвили, забыв обо всем на свете, пытались взять в окружение красавицу докторшу. - Панна хорунжий, вы, наверное, не поверите, но наш танк самый прославленный во всей армии, - рассказывал Франек. - Наш, - возразил Григорий. - Наш, - подтвердил капрал. - И этот лагерь освободил, в сущности, один наш экипаж. - Наш. - Я и говорю, что наш. Саакашвили, которому было бы трудно взять верх над Вихурой в словесном состязании, к тому же на польском языке, попросту легонько оттолкнул соперника в сторону. - Глаза у вас - как звезды в летнюю ночь, губы - как кизиловые ягоды, - ринулся на штурм грузин. Томаш, наклонившись из башни, протянул разговаривавшим стакан вина и принялся наливать второй. Девушка, обезоруженная натиском, смеялась. - Такого милого экипажа я еще не встречала, - щебетала она, глядя на Янека. - А что мы будем пить? - Эти слова были обращены к грузину, но ее глаза не отрывались от Коса. - Испанское вино, трофейное, - быстрее всех успел ответить Вихура. - У вас говорят - брудершафт, а у нас - вахтангури. - Со всем экипажем? - Разумеется, - ответил Янек. - Только Шарика вот нет. - Кого? - Шарика. Это наша собака, - пояснил юноша. - Но как только я его снял с поста, он куда-то умчался и не возвращается. - Ну, он и так пить бы не стал, - проворчал Вихура. - Кто знает, - усмехнулся Кос, припомнив ночное приключение в Шварцер Форст. Он перекинул ноги через край люка, готовясь спрыгнуть на землю, но задержался, вглядываясь в перспективу улицы. - Магнето летит сломя голову в нашу сторону, - узнал он водителя. - Без Густлика. Гонорату везет. - Он Еленя высадил по дороге, а потом вернется за ним, - успокоил всех Григорий и осторожно прикоснулся своим стаканом к стакану девушки. Они переплели, как требует обычай, руки и выпили по глотку. Саакашвили поцеловал докторшу в губы, похожие на ягоды спелого кизила, но не так крепко, как ему хотелось: девушка выскользнула из его объятий. - Григорий. - Ирена, - отозвалась она. Ее рука со стаканом потянулась в сторону Коса, но вторым ревнителем восточного обычая захотел быть Вихура, преградивший дорогу девушке. Едва ли бы ему это удалось, если бы в этот момент все внимание Янека не было поглощено тем, что происходило у ворот лагеря. Там, рядом с громадой тяжелого танка, Козуб расположил свой командный пункт. Напротив поручника сейчас стоял Лажевский, и даже на большом расстоянии Янек сразу заметил, как он был разгорячен, хотя слов, разумеется, слышно не было. Действительно, между офицерами сразу же после доклада Лажевского произошла стычка. - Итак, гражданин поручник, вы не хотите послать тяжелые машины, не дадите людей для прикрытия моста? - спрашивал подхорунжий с возмущением в голосе. - В регулярной армии не принято дважды говорить об одном и том же, - цедил сквозь зубы Козуб, - но я повторяю: можете взять три мотоцикла и танк. Прикройте мост, а если подойдут более крупные силы противника, то постарайтесь повредить его и отходите к Крейцбургу. - Там человек в одиночку ведет бой, а эти тут сидят и бездельничают. - Даниель указал на санитаров, примостившихся под оградой лагеря. - Я получил приказ защищать лагерь и его бывших узников, - ответил Козуб, выпрямился и ледяным тоном добавил: - Еще одно слово, и вы не будете командовать взводом. Лажевский секунду боролся с собой, чтобы не сорваться окончательно, но наконец молча взял под козырек и сделал уставной поворот кругом. Оставив опешившую Гонорату, которая во время этой бурной сцены поддерживала трофейный мотоцикл, он бегом направился к своим разведчикам. - Третье отделение - по машинам! - закричал он еще издали так громко, что команду услышал и экипаж "Рыжего". - Григорий, Франек, Томаш, - перечисляла докторша, а Черешняк тем временем доливал ей вина в пустой почти стакан. - Теперь с тобой вахтангури, - улыбнулась Ирена Янеку. - Его целовать не стоит, - коварно вмешался Вихура. - Это почему? - кокетливо спросила Ирена. - Он уже обручен. У него невеста в госпитале. - Красивая? - Рыжая. Зовут Маруся-Огонек. - Колотая рана предплечья, - сразу вспомнила докторша. - Ее привезли вместе с Шавеллами. - В тот же госпиталь, где и вы работаете? - удивился Янек. - Как она сейчас? - Хорошо. Молодой Шавелло обхаживает ее... Слова Ирены были заглушены треском моторов - разведчики на трех мотоциклах с колясками подъехали к танку. Лажевский привстал с заднего седла первой машины и обратился к танкистам: - Елень в одиночку дерется у моста. Двигайтесь за нами. Испанец разрешил. - И, не дожидаясь ответа, махнул рукой. По этому знаку водители дали газ и мотоциклы рванулись вперед, выбрасывая из-под задних колес фонтанчики гравия. Танкисты молниеносно исчезли в люках, словно их ветром сдуло. Заурчал стартер, басовито заревел двигатель. Ирена сделала два шага назад, подальше от синего дыма, который клубами повалил из выхлопных труб. "Рыжий" попятился из своего укрытия, раздавил бутылку с остатками вина, впопыхах брошенную на землю. Пока еще медлительный и, казалось, неуклюжий, танк разворачивался на месте. Янек выглянул из башни, помахал на прощание докторше, которая поднесла к губам стакан и выпила до дна за солдатское счастье экипажа. Стальная громадина быстро оставила за собой лагерный плац и замедлила движение, лишь свернув к выездным воротам лагеря. Напрасно Гонората звала Коса, он так и не услышал ее. Девушка швырнула мотоцикл на землю, бросилась за "Рыжим" и догнала машину, когда та миновала строительные леса, украшенные разноцветными флагами. Ухватилась за буксировочный трос, свернутый восьмеркой на корме танка, и ловко вскочила на корпус, так и не замеченная Янеком, который уже исчез в башне, захлопнув за собой крышку. "Рыжий" набирал скорость, проносясь мимо домишек пригородной улочки. Зажмурив глаза и прикрыв голову саперной лопаткой, Елень ждал, когда же пуля ударит в него. Мозг упорно сверлила одна мысль: если немец подбежит близко - врежу ему лопаткой по ногам... Только бы сил хватило. Ожидание длилось две, а может, и три долгие секунды. Внезапно пули перестали с гулким чавканьем шлепать в торфяное месиво. Над откосом раздался посвист, показавшийся Густлику гораздо более веселым. Длинные, не особенно прицельные очереди рвали воздух высоко в небе и совсем низко над землей. Одна аккуратно, как швейная машина, прострочила откос и окоп, запорошив Густлику глаза и оставив рваный след в его конфедератке. Этой очереди он особенно обрадовался, поняв, что огонь ведут с противоположного берега канала по крайней мере три ручных пулемета. Густлик осторожно, чтобы случайно не пристукнули свои, приподнял голову над бруствером и быстро огляделся. Огонь ручных пулеметов прижал цепь атакующих немцев к земле. Под прикрытием этого огня один из мотоциклов мчался по мосту. Однако с опушки леса уже затявкали немецкие пулеметы, а на поле кое-кто из гитлеровцев пытался подняться для броска. Трое из них добежали до противотанкового рва совсем неподалеку от окопа Еленя, перевалились через край, чтобы самим укрыться от пулеметного огня и пулями встретить подъезжающих мотоциклистов. Густлик на пятках съехал с откоса и бросился на них сзади. На одного он обрушил такой сильный удар лопаткой, что в ладони остался лишь обломок рукоятки, у другого ловким пинком выбил из рук автомат. В этот момент, миновав мост, на дороге, перепаханной гусеницами наших танков, появился мотоцикл с пустой коляской. Водитель резко повернул и, съехав до половины откоса, чтобы уйти из-под обстрела, резко затормозил. С заднего сиденья еще на ходу спрыгнул Лажевский, не удержался на ногах, сделал головокружительное сальто и, припав на одно колено, выстрелом из пистолета свалил третьего гитлеровца, уже изготовившегося к бою. Немец, у которого Густлик выбил автомат, бросился на него с ножом. Елень зажал его локоть левой рукой, а правой снизу нанес удар в подбородок. Лажевский, сунув два пальца в рот, оглушительно, как заправский голубятник, свистнул и замахал рукой. Густлик и сам понял, что нельзя терять ни секунды. Схватив немецкий автомат, он двумя прыжками оказался у мотоцикла, успев лишь бросить мимолетный взгляд на флажок, укрепленный на крыше "мерседеса". В голове пронеслось: он один не менее сорока минут выдерживал натиск немцев. - Отличная машина! - крикнул подхорунжий. Вместе с водителем Густлик и Лажевский вцепились в мотоцикл, развернули его в противоположную сторону и потащили из кювета. - А Гонората - прелесть, - заявил Елень. - А? - Факт. Машина, поставленная на твердый грунт, рванулась вперед. Водитель прыгнул на седло и распластался на баке, чтобы немцам труднее было попасть в него. Лажевский, зажав ногами машину, свесился в сторону, совсем как профессиональный гонщик на крутом повороте. Густлик, лежа в коляске, строчил длинными очередями, не давая немцам подняться с земли. На опушке леса что-то блеснуло, и снаряды, выпущенные прямой наводкой, завыли прямо над головой. Два легли далеко впереди, третий ударил рикошетом в насыпь и разорвался в воздухе, шрапнелью рассыпав вокруг осколки. - Артиллерия! - прокричал Лажевский. - Танки! - ответил Елень. Перед самым мостом их настигли пули гитлеровцев. С оглушительным треском, словно взорвалась мина, лопнула покрышка одного из колес. Мотоцикл занесло вправо, водитель с трудом выровнял машину, почти задев поручни моста. - Вот растяпа! - крикнул Лажевский. - Мост, - напомнил Елень. Как по команде, оба на полном ходу спрыгнули с мотоцикла, который, шлепая разодранной в клочья покрышкой, скрылся за насыпью на противоположном берегу. Пули цокали по настилу моста, и плиты настила отвечали металлическим звоном. С насыпи скороговоркой отзывались польские пулеметы и автоматы. Но их было слишком мало, чтобы как следует прикрыть Лажевского и Еленя, которые короткими перебежками добрались до лебедки. Навалившись на рычаги, они привели в движение скрипящий механизм. Нужно было напрячь все силы, чтобы развести тяжелый пролет. Работающих частично прикрывала металлическая балка конструкции моста, но и на ней начали появляться сквозные пробоины, начали отлетать, как щепки, осколки, отбитые пулями. Воздух был наполнен свистом пуль, стонами рикошетирующих снарядов и грохотаньем пушек атакующих немецких танков. Подхорунжий мельком увидел, как первая машина, подойдя к проходу через противотанковый ров, замедлила ход, осторожно опуская вниз свою квадратную морду. - Славным автомобильчиком был наш "мерседес". С очередным поворотом лебедки и перед глазами Густлика возник силуэт сползающего в ров танка. - От Гонораткиного фарфора мало что останется. Лажевский увидел верхушку башни, затем ствол пушки, показавшиеся над краем рва. - Сейчас нам врежут. На передней части корпуса выползающего из рва танка, пониже пушки, виднелись помятые остатки раздавленного черного "мерседеса". Когда, неуклюже карабкаясь вверх, танк на мгновение показал слабо защищенное броней днище, над насыпью оглушительно щелкнул отрывистый пушечный выстрел. Облако пламени заслонило угловатую стальную коробку. - "Рыжий"! - радостно закричал Густлик. Выстрелив бронебойным снарядом, Янек увидел в прицеле на первом плане расплывчатые очертания наполовину разведенного пролета моста. В перекрестье прицела горящая "пантера" медленно сползала на дно рва. Танк, шедший вплотную за ней, включив задний ход, начал пятиться к лесу. - Еще раз, - приказал Янек. - Готово, - отозвался Томаш, закрывая замок. Яркая вспышка. В уши ударило, словно боксерской рукавицей. Ствол орудия отбросило назад, сверкнула выброшенная гильза. Снаряд разорвал гусеницу немецкого танка. Он съехал с нее, зарываясь в песок, и по инерции повернулся боком. - Бронебойным! "Рыжий", укрытый за земляным валом, стоял, упираясь гусеницами в насыпь. Ствол вздрогнул - и резкий гром снова разорвал воздух. Спрятавшаяся за башней Гонората съежилась еще больше и крепче зажала ладонями уши. Грохот и вспышки следовали друг за другом, вздрагивал от выстрелов корпус танка, но девушка и не думала покидать свое место. Она только шевелила губами, словно призывая кого-то или молясь, и зажмуривала глаза. Когда она разжимала веки, то видела, что со стороны Крейцбурга двигаются все новые подкрепления. Грузовики высыпали пехотинцев; тягачи, разворачиваясь, устанавливали на огневых позициях орудия. Над головой пролетали все новые самолеты, из-за канала слышно было, как там свистели бомбы и грохотали взрывы. В поле зрения Гонораты время от времени попадали черные фонтаны рвущихся снарядов. Крупными градинами сыпались осколки. Один упал на броню "Рыжего", завертелся как юла и обжег пальцы девушки, когда она с отвращением сбрасывала раскаленный кусочек металла на землю. Башня, за скобы которой держалась Гонората, поворачивалась то влево, то вправо. В голове девушки начали смещаться, сдвигаться отдельные картины боя. Потом Гонората провалилась в полную темноту, а когда открыла глаза, то увидела совсем рядом блестящую, словно отполированную, гусеницу и забрызганные грязью опорные катки "Рыжего", а над своей головой - доброе, озабоченное лицо Густлика, который вытирал ей виски мокрой тряпкой. В глазах Гонораты вспыхнула радость, на ее круглом, испещренном веснушками, запорошенном пылью лице появилась улыбка. - Я ее отвез и оставил в Крейцбурге под опекой поручника, - объяснил Лажевский. - Если бы она постучала по броне, я бы ее спрятал, - добавил Янек, выглядывавший из башни. - Вы почему, барышня, не остались в безопасном месте? - мягко спросил Елень, не скрывая охватившей его радости от встречи с ней, живой и невредимой. Щеки девушки зарделись от смущения, и, опустив глаза, она объяснила: - Я знала, что вы, пан Густлик, наверняка вернетесь к своему танку. Янек с улыбкой разглядывал эту пару с высоты башни "Рыжего". Потом поплотнее надвинул шлем, чтобы лучше слышать, подтянул провод ларингофона, переключил рацию на передачу и ответил: - "Грот", я "Рыжий", вас понял. Есть выполнять приказ. - Щелкнул переключателем и подал команду: - По местам. Генерал вызывает. Тебя, Магнето, тоже. - А меня возьмете? - испуганно спросила Гонората. - Ну а как же иначе? - пробасил Густлик, поднял ее с земли и поставил на броню. Пока экипаж занимал свои места, Григорий уже включил задний ход, осторожно разворачивая машину. За их спиной, на противоположном берегу канала, раскинулось поле только что отгремевшего боя: несколько догорающих танков и бронетранспортеров, неподвижные тела убитых. По мосту, пролет которого был снова опущен, быстрым маршем проходили пехотинцы, грузовики тянули орудия. Над лесом, куда отступили гитлеровцы, кружили десятка два штурмовиков, сбрасывая бомбы и обстреливая немцев реактивными снарядами. Генерал отдал микрофон Лидке, сидевшей в бронетранспортере, над которым возвышался длинный металлический штырь антенны. Жестом задержал санитаров, сгибавшихся под тяжестью носилок с Козубом. У раненого из-под повязки видны были лишь глаза. - Не пришел в сознание? - Нет, - ответила доктор Ирена, стягивая с руки резиновую перчатку и сбрасывая белый халат, в котором делала перевязки. - Довезете живым? - Постараюсь. - Девять лет в огне. Выходит, переплыл море и утонул у входа в порт. - Генерал помолчал, потом приказал командиру транспортера: - Езжайте за нами. - Разрешите немного подождать, - попросила Лидка. - Мы поедем вместе с "Рыжим". - Вам с ним не по пути. Сопровождайте колонну санитарных машин, а к вечеру возвращайтесь в штаб армии. - Гражданин генерал, - решилась девушка, поднявшись с места и перегнувшись через борт транспортера, - я должна встретиться с Янеком, хоть на пять, хоть на две минуты. Я должна ему сказать... Она умолкла, глотая слезы, машинально отбрасывая рукой мягкие, как шелк, волосы, упавшие на лицо. - Что-нибудь случилось? - резко спросил командующий. - Да. - Она кивнула головой, внезапно решившись сказать правду. - Я видела его рапорт. - Но ведь он не тебе адресован. - Генерал приподнял брови и наморщил лоб. - Я случайно увидела... Когда укладывала бумаги в полевую сумку, конверт открылся, а это было в первой строке рапорта... Докторша, окончив погрузку последней машины, возвращалась, чтобы доложить о готовности к отправке раненых. Генерал уже издалека показал ей жестом, чтобы колонна трогалась, и вновь обратился к сержанту - командиру бронетранспортера: - Вы долго еще будете здесь торчать? Бронированная машина рванулась с места и первой выехала за ограду лагеря. За ней - сбившиеся в небольшое стадо мотоциклы прикрытия и одна за другой санитарные машины. Постояв еще с минуту на месте, генерал пошел через опустевший плац к воротам, обходя трупы гитлеровцев в стальных касках и пятнистых маскировочных куртках. За ним, отстав на несколько метров, как верный конь, следовал открытый вездеход с водителем и автоматчиком. Между изогнутыми подпорами строительных лесов протиснулся Шарик и со всех ног бросился навстречу генералу, радостно приветствуя друга, которого не видел несколько дней. - Ты что здесь делаешь? - удивился командующий, поглаживая лоб собаки. - "Рыжий" в бою, а ты здесь бродишь? Овчарка коротко залаяла, потом заворчала и виновато заскулила, пытаясь объяснить свое утреннее приключение с шапками, но это ей не особенно удавалось. - Немного понимаю, но не совсем, - ответил генерал. - Подожди! Еще не успели выехать с территории лагеря последние санитарные машины, как навстречу им, прокладывая себе дорогу отрывистыми сигналами, в узкие ворота протиснулась короткая колонна мотоциклов и остановилась у ограды. - Смирно! - подал команду Лажевский и доложил: - Гражданин генерал, мост удержан. Мои потери: в третьем отделении один убитый и двое раненых. Остальные отделения взвода... - Остальные отделения твоего взвода сопровождают санитарную колонну, - закончил за него генерал. - Где танк? - Сейчас будет здесь, - ответил, посмотрев назад, подхорунжий и добавил: - Плютоновый Елень один отбил первую атаку, во время второй его поддержало мое отделение, а потом "Рыжий". Вскоре и подразделения подошли. Фрицев за канал мы не пустили, а теперь авиация их так долбит, что они бросились улепетывать. Наши их преследуют. Если бы поручник Козуб пустил в дело тяжелые танки и весь мой взвод... - Оставшиеся на месте отделения вашего взвода помогли отразить атаку диверсионных групп. Лагерь минирован, и они имели приказ взорвать его. - Генерал показал на трупы в маскировочных куртках. - Козуб был дважды ранен в грудь. Поблизости заревел мотор, и у лагеря появился танк. Остановленный жестом генерала, замер у ворот. Загремели открываемые люки, в них появились Густлик и Томаш, а рядом с Саакашвили выглянул Франек Вихура. Кос ловко спрыгнул с башни, подбежал и вытянулся перед генералом, как бы не замечая сидящего у его ног Шарика. - Благодарю за то, что удержали мост. - Генерал обращался и к экипажу танка, и к мотоциклистам. - Это было острие клина сильной группы, которой поставили задачу прорваться с севера к столице рейха. Вы задержали передовые части группы на несколько минут, но этого было достаточно, чтобы осуществить маневр огнем артиллерии и авиации, а потом перебросить и пехоту. - Во славу родины! - произнес от имени всех Кос. - Устали? - Нет, - щелкнул каблуками Лажевский. - А почему собаку бросили одну? - Она устроила себе подстилку из наших шапок, за это и получила наряд вне очереди, - объяснил Янек. - Так пес у вас совсем пропадет, - прервал его генерал, расстегивая планшет. - Обиделся и куда-то скрылся. В машину! - приказал Кос овчарке. - Ты сам ему приказал, чтобы он себе еду искал, - защищая собаку, вмешался Густлик. Шарик, вместо того чтобы выполнить приказ, коротко залаяв, побежал туда, откуда только что вылез, под строительные леса, поставленные у ворот. - Если вы не устали, - генерал жестом пригласил Коса и Лажевского подойти поближе, - то я хотел бы, чтобы вы немедленно двинулись в Берлин. - На парад! - не выдержал Вихура. - Разве я не говорил!.. Под грозным взглядом генерала он умолк, хотел отступить на шаг и затылком врезался в бок "Рыжего". - До парада еще далеко. Продолжаются тяжелые бои, чтобы замкнуть кольцо окружения. Здесь поляки, там русские, тут немцы, здесь снова советские войска. Совсем как слоеный пирог. В самом городе уже дерутся наши саперы и артиллерия. Нужно доставить приказ лично командиру гаубичной бригады. Автомашина не пройдет, там нужно пробиваться, обходить засады, а если не удастся, то и отбросить того, кто преградит дорогу. В танке Саакашвили толкнул своего соседа в бок и предложил ему с иронией: - Вихура, скажи генералу, что тебе душно. Я сюда Гоноратку посажу. - Ну вот еще... Да мне потом дети и внуки не простят, что я мог быть в Берлине и не был. Шарик тем временем приволок свою находку, которую прятал под лесами, - большую зеленую диванную подушку. Расшитая цветами и бабочками, подушка была к тому же украшена двумя рядами золотой бахромы. Вспрыгнув передними лапами на броню, Шарик лизнул руку Григория и просительно заскулил. Водитель высунулся из танка и втащил подстилку внутрь машины. Густлик, расположившийся на башне, с интересом наблюдал за этой сценой. 19. Вино Удар группы генерала Штейнера в правое крыло 1-й армии был отражен в течение нескольких часов. Польские взводы и роты, атакованные силами батальонов и полков, упорно оборонялись, уходили из-под удара короткими бросками и открывали огонь с новых позиций. Каждую четверть часа росла мощь обороны, вступали в бой полковые и дивизионные резервы. С первой же минуты колонны и районы исходных позиций гитлеровских войск были атакованы с воздуха польским авиационным корпусом. В этот день истребители и бомбардировщики сделали восемьсот боевых вылетов. Через несколько дней исход сражения стал совершенно ясен. После полудня ускорилось продвижение на запад, в сторону главного фронта, на котором 1-я армия, уничтожая узлы сопротивления и форсируя все новые и новые водные преграды, теснила врага на северо-запад от Берлина, в направлении широкой низинной долины реки Хафель. В могучем потоке войск, между грузовиками с пехотой, орудиями разных калибров и большими туловищами понтонов на тракторных прицепах, двигался "Рыжий". На правом крыле, держась за ствол, стоял Вихура и, указывая препятствия, помогал Григорию вести танк. Он то и дело осаждал соседей по колонне, пытавшихся вытеснить танк: - Куда прешь, раззява? Хочешь, чтоб ноги оторвало? Кос по обыкновению сидел на башне, спустив ноги внутрь, смотрел то вперед, то на карту, чтобы не прозевать разъезд, и одновременно слушал Еленя. - Я говорю ей "пожалуйста", прошу - и все без толку. Говорит, никуда не хочет, а в Германию так совсем, - объяснял плютоновый, отодвигая в сторону сапоги командира и высовывая наверх голову. - Может, довезем ее так до тех гаубиц в Берлине, а оттуда, как поедут за боеприпасами... - Густлик... - предостерегающе начал Кос. - Да она худенькая, много места не займет. - Ты что, не знаешь, что значит для танка бой в городе? Не помнишь, как нам досталось в Праге? Хочешь ее жизнью рисковать? - Нет, - ответил плютоновый. Поразмыслив, он добавил: - Вихура говорил, что мы на парад едем. Если бы мы его отослали, место бы освободилось. - Нам пулеметчик нужен. Съежившись, Густлик пролез под пушку. На свободном сиденье Вихуры устроились Гонората и Шарик. - Панна Гонората... - К Кугелю я не пойду. Не нужно было меня забирать. - В Берлине очень опасно. - Да. А тут хорошо: стены толстые, железные. - Нет, здесь хуже... - Он же знал, как бывает в танке, когда приходится вести бои в городе, и хотел ей сказать об этом, но заговорил о другом: - Еще немного, и война кончится, тогда я заеду за панной Гоноратой в Ритцен... Он хотел взять ее за руку, но девушка вскрикнула. Шарик, видимо решив заступиться за слабого, предостерегающе зарычал. Тут танк притормозил, загудел сигналом. Густлик вернулся на свое место. - Стряслось что? - Поворачиваем на юг, к городу. Из-за танка вперед выскочили мотоциклы, разведчики остановили подъезжающие с противоположной стороны порожние грузовики. В боях на канале они понесли потери в теперь имели только по два человека в экипажах - наводчикам приходилось оставлять ручные пулеметы и садиться за руль. На короткое время все остановилось, и подхорунжий Лажевский махнул рукой в знак того, что проезд свободен. "Рыжий" свернул, съехал с автострады на узкое, хотя и асфальтированное шоссе, которое рядом с небольшим озером вбегало в лес. Из развалин разбитого дома, наверное бывшей лесной сторожки, выскочил одичавший кот, перебежал дорогу перед танком. - Холера! - выругался Вихура. - Не к добру... - Ну так дуй обратно, - посоветовал ему Густлик. - А я тебе потом расскажу, как в Берлине было. - Очень уж далеко возвращаться. Густлик подвинулся к башне, позвал: - Яничек! - Ну?.. - Может, ты сам растолкуешь ей? Ты же можешь... - Не я ее на танк сажал. - Янек! - Густлик поманил сержанта рукой, а когда Кос наклонился, схватил его за грудь. - Первый раз прошу. Панна Гоноратка моя нареченная... - А она знает об этом? - Она? Нет. - А когда же ты скажешь ей? - Скажу. А оставишь ее? - Нет. Разве я Марусю вожу в танке? Снова пролез Густлик под пушку, пробрался вперед и сообщил девушке: - Командир приказал мне сказать, что вы - моя нареченная. Девушка подняла голову с подушки, притянула Еленя к себе и поцеловала в обе щеки. - Правда? А где же кольцо? - спросила она не без кокетства. - Да разве его теперь найдешь? - растерялся Елень. Саакашвили на мгновение отпустил рычаги, покопался в ящике за сиденьем и протянул гайку. - А что!.. - сориентировался сразу Густлик. - Действительно кольцо. - Крепче золотого, - заметил Саакашвили, показывая в улыбке свои белые зубы. Он несколько мгновений смотрел на счастливую девушку и, повернувшись к переднему люку, вдруг резко затормозил. - Ты что делаешь? - гаркнул на него Густлик. - Людей, а не картошку везешь! - Какого черта?! - крикнул Григорий, высунувшись по пояс из люка. - Шорта? - весело спросил худой, высокий, в берете мужчина, который, выбежав на середину шоссе, остановил танк. - Ле рюс? - Наклонившись, он посмотрел на башню и, увидев орла, заговорил: - Полоне... Вив ля Полонь! Вив ля либерте! Мотоцикл Лажевского, который ехал впереди танка как разведывательный, развернулся и теперь мчался назад. Вихура спрыгнул с брони на землю, недоверчиво обошел неизвестного. - Ты чего хочешь, ля франс? Пуркуа тю стоишь? Француз обнял его и рукой придавил живот капрала. - Нике? - Нике не достанешь, - ответил Франек, решив, что тот хочет что-нибудь из еды. - Вэн. - Француз сделал жест, словно осушая бокал. - Бьен? - Бьен, хорошо, но только нет вина. Нике вэн. - Ле вэн, ле кошон. - Пытаясь объяснить, он начал хрюкать, изображая поросенка. - Вене. Полоне. - Француз потянул Вихуру за рукав. Экипаж выглянул из танка, мотоциклисты поднялись в своих колясках. Все глазели, как эти двое, перескочив через кювет, побежали между кустов и остановились на краю лесного оврага, над которым поднимался дымок и дрожал нагретый воздух. - Панове! - крикнул Вихура в сторону танка. - Он не просит, а приглашает. Тут его дружки такую еду готовят - на целую роту хватит. Кос спрыгнул с танка, подошел к Лажевскому: - Как ты считаешь? Все равно где-то надо останавливаться на обед. - Хорошо. Здесь все готово, меньше времени уйдет. Поезжайте, а я со своими вернусь через полчаса. - Ты куда? Голодный будешь... - Оставите нам. Подхорунжий приказал одному пулеметчику высадиться из коляски мотоцикла и занять пост у танка. Кивнув остальным, он дал газ и, наклонившись над рулем, помчался обратно по дороге, по которой они приехали. За ним следовали два других мотоцикла. Танкисты, к огромной радости французов, спустились в овраг, полный зелени и солнца, запахов леса и кухни. Обед обещал быть действительно замечательным. Однако Кос уже пожалел, что согласился. Отступать же было поздно - французы обиделись бы смертельно, да и без Лажевского все равно ехать было нельзя. Обед превратился в пиршество. - А ба ля гер! Вив ля пэ! [Долой войну! Да здравствует мир! (франц.)] - провозглашал тосты худощавый француз, наливая одновременно из объемистого бочонка в стаканы. - А ба! Вив! - повторяли два его товарища, лохматый и лысый, оба очень низкорослые. С наветренной стороны догорающего костра, над которым на вертеле коптились в дыму остатки большого поросенка, сидел экипаж "Рыжего". На ящиках из-под боеприпасов лежали нарезанные ломти хлеба и обглоданные кости. Шарику отвели отдельный ящик, и он тоже пировал, громко грызя мослы. Французы пили до дна, а танкисты поднимали стаканы и только пригубливали вино, поглядывая на Коса, который делал маленькие глотки и отставлял стакан в сторону. - За мир! - объяснял Саакашвили. Его волосы были взлохмачены, глаза блестели. - Они пьют за победу и мир! Я не могу больше притворяться, должен выпить. - И он осушил стакан до дна. - Эх, что они подумают о поляках, - вздохнул Вихура, но у него не хватило смелости выпить. Густлик сначала отпивал понемногу, потом решил последовать примеру Григория и разогнался было, но сидевшая рядом с ним Гонората удержала его за руку. - Сначала панна Гонората сама доливала, - тоскливо произнес он. - Командир не велел. - Командир теперь запрещает, а не помнит, как сам тогда в замке чуть не полбочки выпил, а остальное вылил. - Помню, - сказал Янек. - Помню и запрещаю. - И я запрещаю. Я теперь тоже власть. - Она погрозила надетой на палец гайкой. - Танковое кольцо крепче золотого. - Катр вэн шассер, катр вэн шассер... - пели, раскачиваясь из стороны в сторону, французы веселую песенку о восьмидесяти солдатах и об их любовных приключениях. - Где же ты моя Сулико... - вторил им Саакашвили. Лысый француз достал откуда-то гармонь. Руки Томаша сразу же потянулись к инструменту. Но он встретил косой взгляд Коса и понял, что нельзя... Француз, не слишком уверенно стоявший на ногах, заиграл веселый парижский вальс. Его лохматый товарищ склонился перед Гоноратой, приглашая к танцу. Они зашуршали ногами по траве, закружились в легком облачке пыли, сбитой с высохших прошлогодних стеблей. Саакашвили протянул руку со стаканом в сторону бочонка, и высокий налил ему вина. Он залпом выпил до дна, отставил стакан и зааплодировал Гоноратке и лохматому французу, которые кончили танцевать. Потом и сам вышел на круг. Гармонист сменил мелодию. Теперь Гонората хлопала в такт движениям Григория. Волосы ее совсем растрепались от танца. - Ох, панна Гонората! - вспомнил Елень. - У меня же ваша лента! Вы потеряли в генеральской машине, а я сохранил на своей груди. Он выгреб из кармана все до дна: два пистолетных патрона, кусок кабеля, шнурок и, о ужас, целых три ленты, из которых две были голубые и только одна - красная. Несколько трудных секунд длилось молчание, а потом - взрыв. - Пан Густлик... Вы каждой так же... - Девушка громко зарыдала и, прикрыв лицо фартучком, побежала по склону туда, где стоял "Рыжий". Следом за ней бросился Шарик, полагая, что это игра. Оба одновременно добежали до танка и исчезли в нем. Заревели моторы, на краю оврага появились мотоциклы, Кос быстро встал и пошел вверх навстречу Лажевскому. - Поешьте. - Мои по дороге поедят, им надо сменяться. У меня полный штат людей. - Откуда ты их взял? - Догнал санитарные машины и забрал. Во-первых, потому что мой взвод, во-вторых - они в тыл едут. Генерал еще дал свой бронетранспортер для охраны, а в нем Лидка с радиостанцией. И та красивая врачиха спрашивала о тебе. А тут весело было? - показал он взглядом на овраг. - Не очень, - ответил Кос. Саакашвили в это время как раз целовался с французами, которые показывали ему фотографии, объясняя настойчиво и громко: - Маман... Папа... Ма фам... [Мать... отец... жена... (франц.)] Черешняк уже держал гармонь в руках, пробовал басы и только одному ему известным способом объяснял что-то взлохмаченному французу. Густлик подсел к бочонку и, наполнив стакан, обратился к высокому худому: - Выпей со мной, ля франс! Кос достал трофейную карту окрестностей Берлина. - С какой стороны ты вернулся? - С юга, - улыбнулся Лажевский. - Пусто. - Наши пошли уже дальше на запад. Советские войска повернули на Берлин, поэтому, наверное, и пусто, - размышлял Янек. - Пусто, - повторил подхорунжий. - Некого спросить о сестре. К танку подошел Черешняк с гармонью под мышкой. - Выменял за автомат. - Оружие отдал? - Да что его, мало? Я не свое давал, но он и так не взял. За одну свободу гармонь отдал. Помогая друг другу, из оврага поднимались Саакашвили и Елень, который нес на плече бочонок. - Экипаж! - подал команду Кос. Все стали по стойке "смирно". Густлик секунду колебался, не зная, что делать с бочонком, но под твердым взглядом Коса поставил его на землю. Из танка выскочил Шарик и, поняв приказ, тоже сел "смирно". В люке показалось лицо Гонораты, несчастное и мокрое от слез. - Мне выйти? - Нет, - приказал сержант. - Панна Гонората, к переднему пулемету. Вихура, вас команда не касается? - Адреса прячу, гражданин сержант. Записал на случай, если когда-нибудь в Париж попаду... - Вы поведете танк. - Есть. - Черешняк, на свое место. Из леса появились французы, таща и толкая тележку, на которой был укреплен трехцветный французский флаг. - Ву а Берлэн, ну а Пари, - сказал, объясняя жестами, высокий и направил тележку в противоположную от танка сторону. - О плезир де ву ревуар [Вы в Берлин, мы в Париж. Рады будем с вами встретиться (франц.)]. - Вив ле брав полоне! [Да здравствуют бравые поляки! (франц.)] - выкрикнули двое других. Они толкали тележку и, удаляясь, махали руками. Мотоциклисты и экипаж отвечали им. Только Григорий и Густлик неподвижно стояли на своих местах, потому что никто им не подал команды "вольно". - Шарик! - крикнул Кос, стоя у башни. Собака прыгнула на броню и исчезла в танке. Трещали мотоциклы, заработал и мотор танка. Лажевский поднял руку, давая знать, что готов. Кос махнул ему, чтобы трогал, и только после этого приказал, не глядя назад: - Оба на заднюю броню. Григорий и Густлик подбежали к танку. Саакашвили вскарабкался, а Елень сделал движение, словно хотел вернуться за бочонком. В то же мгновение Янек выстрелил из пистолета и на асфальт тонкой струйкой полилось вино. - Вихура, вперед! "Рыжий" тронулся. Снизу, рядом с орудийным замком, выглянула Гонората: - Я насовсем останусь? Янек протянул руку, поднял девушку и посадил рядом с собой на башне. - При первой же возможности ты поедешь в тыл и там будешь ждать. Последние дни самые тяжелые. У меня сейчас невеста в госпитале... Когда он поднимал девушку, она заметила, что у командира танка кольцо на руке. - Это от нее? - спросила Гонората. - Это я сам сделал в госпитале и подарил ей. А теперь она дала его мне до конца войны. Гонората придвинулась поближе и, бросив взгляд назад, почти зашептала на ухо командиру: - Он заберет меня после войны? Можно ему верить? - Она посмотрела на гайку на пальце, подаренную ей Густликом. Кос с грозной миной на лице оглянулся, посмотрел сверху на еще сердитых, но уже раскаивающихся виновников, а потом тихо ответил: - Можно. Из его ста кило веса - девяносто сердечности и доброты. 20. Побег В нескольких километрах от линии фронта, в придорожных селениях, в лесных ложбинах, прятались армейские госпитали. Враг не считался с международными законами, не признавал знаков Красного Креста, поэтому приходилось тщательно маскироваться от налетов авиации и в полевых условиях, днем и ночью бороться за продырявленные пулями, изодранные осколками и переломанные контузиями солдатские жизни. Не было здесь ни комфорта, ни достатка лекарств. Сначала смерть контратаковали на прямых столах в палатках, приспособленных под перевязочные, при неровном свете тусклых лампочек, сосущих энергию полевых электростанций. Наркоз применялся в крайних случаях, обезболивание - очень редко. И опять солдат должен был проявить свое мужество и силу воли, чтобы перебороть боль. Вентиляция не помогала - уже через час работы в перевязочных делалось душно, стоял терпкий, сладковатый запах крови и пота. Только теперь, когда дивизии перешли к преследованию врага, раненых стало поступать значительно меньше, чем при форсировании Одера и в первые дни боев на плацдарме. Этот солдат с простреленными мышцами правой руки был уже сегодня последний. Когда ему прочищали рану, он лежал спокойно и только на окаменевшем лице, словно роса, выступали и сбегали по щекам тяжелые капли пота. Боль еще не прошла, но наконец-то наступило облегчение, и солдат поблагодарил операционную сестру чуть заметной, неуверенной улыбкой. Фельдшер Станислав Зубрык не без труда разогнул спину, вытер полотенцем лицо, а Маруся, склонившись над раненым, заканчивала накладывать твердую повязку на простреленную руку. Несмотря на то что она сама еще носила повязку на левом предплечье, получалось это у нее по-прежнему ловко, разве только медленно. - На сегодня все, - с облегчением вздохнул фельдшер, недавно получивший звание хорунжего. Он снял белый халат, надетый прямо на рубашку, откинул полог палатки, впуская свежий воздух, потом надел мундир и взялся за ремень. - Хорошая работа, - польстила ему Огонек. - Практика, пятнадцать лет. Много людей пришлось штопать: после свадеб, крестин, в оккупации. Меня знают не только в Минске-Мазовецком, но и в Венгровском, и в Гарволинском, и даже в Лукувском повяте [уезде]. Но я, панна Маруся, - он понизил голос, словно доверяя ей большую тайну, - я в общем-то специалист совсем по другим делам. Вот если вы когда-нибудь соберетесь иметь сына или дочку, то прошу только ко мне. - Ну что вы... - зарумянилась Маруся, но глаза ее все-таки радостно блеснули. - Серьезно, рука опытная. И счастливая. Семь раз тройню принимал, не считая близнецов. - По мере того как он говорил, голос его звучал все веселее, но потом, вдруг вспомнив о фронте, хорунжий погрустнел. - А здесь... Если правду говорить, то я выстрелов боюсь. Миролюбивая натура, панна Маруся. Сколько бы я ни старался, сколько бы ни воспитывал свою силу воли, как над ухом загремит, я чуть не в обморок... Махнув рукой санитарке и раненому, хорунжий Зубрык вышел из палатки на солнце. Рядом с Марусей остался предупредительный Юзек Шавелло, который, держа в левой руке ножницы и пластырь, а в правой - бинты, помогал ей не хуже второй операционной сестры. - Пожалуйста. - Он подал булавку, расстегивая ее неуклюжими пальцами. - Ну и что с того, что указательный не двигается, зато средний сгибается. Огонек заколола концы бинта булавкой и легонько хлопнула раненого по плечу. - Готово. Солдат зашевелился и сел на столе. - Спасибо, сестра, - сказал он, вкладывая в эти слова душу. - Не за что, - засмеялась девушка и потрепала его ладонью по волосам. - И от меня спасибо. - Шавелло слегка нагнул голову, чтобы Марусе легче было ее достать. - За что? - За то, что вы разрешаете помогать себе во время операций. Но Юзек не дождался ласки: неожиданно раздался шум моторов и они увидели сквозь редкий березняк поворачивающую к госпиталю колонну машин. Впереди ехали мотоциклы, в ста метрах за ними машины, замыкал колонну квадратный бронетранспортер с внушительным стволом тяжелого пулемета, торчащим над бортом. Прежде чем Маруся успела снять белый халат, санитарные машины въехали во двор между палатками. - Расспроси их, кого они встречали, - приказала Маруся Юзеку и первой выбежала из палатки. Из палаток выглядывали раненые и со всех сторон ковыляли навстречу прибывшим. В голубоватых полинявших пижамах из фланели они мало чем напоминали солдат, но их сердца и мысли остались прежними. - Из какой дивизии? - Где ранили? - Кто из дивизии имени Ромуальда Траугутта? - Есть кто из четвертой? - Артиллеристы, в нашу палатку! Нескончаемые вопросы и возгласы покрыл могучий баритон шофера: - Отцепитесь. Фронтовиков нет. Все заключенные, из немецкого концлагеря. Из первой санитарной машины вылезла доктор Ирена. Перед ней встал по стойке "смирно" плютоновый, командир мотоциклистов. - Разрешите возвращаться, гражданин хорунжий? - Куда вы торопитесь? Пообедайте в госпитале. - Слушаюсь, - ответил подофицер и, повернувшись кругом, закричал своим: - Здесь в столовой заправимся! Ирена заметила среди раненых рыжеволосую голову Маруси. - Сержант Огонек, ко мне! - Слушаюсь! Девушка хоть и носила военную гимнастерку, но юбка и ботинки были не форменные. Все было отутюжено и выглядело даже элегантно. Ирена испытующе посмотрела на нее, заметила про себя, что у молодого командира танка неплохой вкус, и тепло улыбнулась. - Я встретила "Рыжего" с экипажем. - Все живы? - Все. - И танк получили? - И танк. Очень милые ребята. Мы теперь с ними после вахтангури... - Что-что? - удивленно и слегка испуганно переспросила санитарка. - Что это такое? - Грузинский брудершафт. Мы пили великолепное вино и теперь называем друг друга по имени... Ирена взяла Марусю под руку и, продолжая рассказывать, повела ее в сторону госпитального штаба. Когда они скрылись, Юзек Шавелло, который одним ухом прислушивался к их разговору, опять направился к машинам. Ему встретился командир мотоциклистов. - Пан плютоновый, разрешите спросить? - Что спросить? - Вы, случайно, не знакомы с экипажем танка "Рыжий"? - Как же! - улыбнулся плютоновый. - От самого Ритцена несколько дней вместе воевали. Они теперь на "Рыжем" на Берлин, в район Шпандау, пошли, с ними еще командир нашего взвода с тремя мотоциклами... А где тут пообедать? - Я покажу. Они посторонились, пропуская санитаров, несущих в сторону бани носилки с бывшими узниками. Потом Шавелло-младший проводил мотоциклиста и показал ему дымящуюся полевую кухню. - Юзек! - услышал он издалека голос Маруси. - Иду! - Шавелло бросился в направлении ее голоса. - Важная новость. Приведи дядю к каштану. - Я бы тоже хотел туда прийти, потому что... - Приходи, а сейчас мигом, не рассусоливай. - Она махнула рукой, но вдруг остановила его: - Ты не знаешь, где командир этих мотоциклистов? - Обедает на кухне. Она быстро отыскала плютонового и примостилась на лавке рядом с ним. - Привет, - поздоровалась она и лукаво подмигнула. - Привет, - расплылся парень в улыбке. - Скоро возвращаетесь? - Вот с обедом расправимся... - Подвезете? - За поцелуй! И тогда хоть до самого Берлина... Разведчик уже был готов обнять Марусю, но она охладила его пыл: - Доедай-ка спокойно. Я скоро вернусь. Она ловко увернулась и побежала к палатке, чтобы собрать в вещмешок всякую мелочь - все ее состояние. Она торопилась, но у самого выхода остановилась как вкопанная: на лавочке сидела Лидка! - Привет! - Здравствуй! Они обнялись и расцеловались в обе щеки. - Ой как хорошо, что я тебя встретила, Огонек. А я здесь ненадолго, раненых привезла, сейчас дальше поедем. Знаешь, я хотела тебе сказать... - Уже знаю: все живы и здоровы и на новой машине идут на Берлин. - Кто тебе сказал? - Письмо получила, - солгала Маруся и вдруг задумалась. - Ты куда теперь едешь? - В штаб армии. - Когда генерала увидишь? - Вечером. Я хотела тебе сказать... - Лидка, милая, у меня к тебе огромная просьба. Возьми этот конверт, отдай генералу и скажи, что командующий армией... - Какой армией? - Нашей, советской. Скажи, что он навещал раненых в госпитале, а я обратилась к нему с рапортом, и он сразу подписал. Лидка взяла серый прямоугольник, наискось прошитый белыми нитками и с сургучными печатями на углах, минуту как бы взвешивала его на руке, прислушиваясь к нетерпеливому рокоту машин, и тихо сказала: - Хорошо. Я передам генералу. До свидания, Маруся... У меня там шофер очень спешит... Она повернулась и побежала, а Огонек осталась стоять с вытянутой для прощания рукой. С минуту еще она смотрела в сторону машины, потом заторопилась к березняку, а оттуда узенькой тропинкой стала подниматься в гору. Над лесистой долиной, в которой расположился госпиталь, нависала плоская возвышенность. На самой вершине рос развесистый каштан, его липкие, блестящие в лучах солнца почки выпустили уже небольшие зелененькие лапки листьев. Под деревом лежал огромный валун. На этом сером граните Маруся не раз сидела в свободное время и, глядя на зеленеющее дерево, думала о весне, которая идет на смену военной зиме, о своей будущей судьбе. Когда она прибежала, ее уже ждали оба Шавелло. Быстро обменявшись добытыми сведениями, они склонились над трофейной дорожной картой. Камень послужил им столом для импровизированного штабного заседания. - Мы должны были вступить в Берлин с востока, а теперь надо изменить план, - начала Маруся. - Шпандау расположен на противоположной стороне. - Значит, нам надо с запада подходить, - согласился Константин Шавелло, показывая направление концом орешниковой палки, которая после ранения заменяла ему костыль. - Транспорт обеспечен. Мотоциклы ждут, - похвалилась Маруся. - Оружие бы пригодилось, - сказал Константин. - Где там! Без военной формы сразу сцапают, - огорчился Юзек. - У меня есть план, - предложила Маруся. - Если бы вы, товарищ сержант, отвлекли кладовщика... - Неплохой план. А кладовщика я займу, не беспокойся, - прервал ее Шавелло, снимая и пряча в карман очки. - Только хорошо бы для панны Маруси нашу форму достать, польскую. - Зачем? - На контрольных пунктах у союзников реже документы спрашивают, чем у своих... Еще несколько минут они уточняли детали плана. Главный вопрос - бежать или не бежать - они уже решили четыре дня назад, в тот самый день, когда у Маруси затянулась на плече рана от удара штыком, а сержант Шавелло начал ходить. Все трое сошлись на том, что не для того они все эти годы воевали, чтобы в самый последний момент отлеживаться в госпитале. Однако им хотелось не просто на фронт, а в свою часть. Чтобы не напороться на патрули и не попасть под арест, им нужно было знать точно, где находится их часть. Быстрота и расчет затеи давали некоторые шансы на успех. Они уже давно расспрашивали всех шоферов, привозивших раненых, но посчастливилось им лишь сегодня. После совещания в тени каштана первым побежал вниз Юзек, придерживая руками больничные брюки, слишком просторные для его фигуры. Обежав вокруг всего госпиталя, он очутился у вещевых складов, проскользнул внутрь огромного, похожего на ригу, помещения, прикрытого сверху толстым брезентом, и попал в царство простыней, пижам, рубашек и кальсон. В палатке с многочисленными стеллажами, увешанной множеством мешков с солдатским обмундированием, восседал за столом сам кладовщик, а точнее кладовщица, могучая женщина с капральскими погонами и с генеральской фигурой. Голову ее украшала причудливая прическа с мелкими, как у молодого барашка, завитками. Кладовщица была так занята или, быть может, хотела выглядеть очень занятой, что вообще не обратила внимания на вошедшего. - Рядовой Юзеф Шавелло, разрешите войти, - рявкнул тот, вытянувшись по стойке "смирно". - Ну? - Мне бы нужно... - Он протянул руку в сторону мешков ближайшего стеллажа. - Не тронь. Там бабье обмундирование. Чего тебе? - Куртку порвал, в спину задувает. - Так и говори. Вот иголка, вот нитки. Садись и шей. - Слушаюсь. Кладовщица снова принялась пересчитывать вороха привезенных из прачечной кальсон, каждый десяток она откладывала в сторону и записывала в густо разлинованную, большую, как простыня, ведомость. Как и минуту назад было с Юзеком, она не обратила никакого внимания и на Константина Шавелло, который, чуть прихрамывая, вошел и встал перед ней, опираясь на свою орешниковую палку. Не обязана она замечать людей, когда на голубых пижамах отсутствуют необходимые атрибуты, к тому же в госпитале по-другому различают звания. - Вот... - начал сержант глубоким басом. - Чего еще? - оборвала она его. - Недавно меняли! Ничего не дам. - Ну и не надо, - ответил он спокойно и сделал шаг в сторону стола. - Я вот смотрю и думаю: какая вы, пани капрал, бледная. Потому что в палате сидите, солнечных лучей не видите. - Война, не время загорать, - отрезала та, нахмурив брови, и быстрым взглядом смерила Шавелло с ног до головы, стараясь разгадать намерения раненого. - Война кончается, - продолжал Константин с мягкой улыбкой. - Можно иногда позволить себе прогулку. - Прогулку? - Кладовщица перестала считать и в задумчивости поплевала на химический карандаш. - Один сержант, человек уже немолодой, но еще бодрый, хотел бы вам, пани капрал, кое-что сказать... - Пусть говорит. - Не здесь, - твердо ответил Константин. - Есть вещи, о которых можно говорить только на лоне природы, на весеннем солнце, а не тут, извините за выражение, на фоне подштанников, хоть и недавно выстиранных. Кладовщица вышла из-за стола и внимательно осмотрела сержанта. Не часто приглашали ее на прогулки, и теперь удивление боролось в ее сердце с надеждой. Надежда, видимо, победила. - Катажина. - Она протянула руку с выпачканными химическим карандашом пальцами. - Константин. - Сержант склонился, поцеловал ее руку и шаркнул голыми пятками в больничных тапочках, изображая щелчок каблуками и стараясь быть как можно элегантнее. - Шьешь, малый? - Шью, - ответил из угла Юзек. Она на секунду задумалась, не следует ли подождать, пока он кончит, но уж очень интересно было узнать, что этот сержант ей скажет. Она махнула рукой и решила: - Ну, шей пока что. Подталкивая перед собой Константина, она вышла из палатки, тщательно зашнуровала выход и продела дужку огромного замка в скобки верхней части полотнища. Теперь можно было не сомневаться, что никто сюда не проскользнет. Она еще раз посмотрела на сержанта, и при солнечном свете он показался ей более симпатичным, чем в палатке. - Ну, если идти... - Она чуть оттопырила левый локоть. - Так идти, - закончил Константин, беря ее под руку и направляясь в тень деревьев. - В лес ведете? - заметила она строгим голосом. - Да, - ответил он. - Пани Катажина, война заканчивается. Весна. Каждая птаха - ласточка, скворец, жаворонок, воробей, сойка, сорока, аист... - Пан сержант, короче! - Кладовщице не терпелось ускорить события. - Каждая птаха, - согласился Константин и продолжал, - гнездо вьет. - Ну и что? - А то, что человек, который, кстати, мудрее птахи, тоже о будущем думать должен... - продолжал Шавелло, намереваясь сделать с Катажиной небольшой крюк по лесу, но, заметив у кухни среди стволов худенькую фигурку Маруси, повернул обратно. Огонек примчалась к больничной столовой под брезентовой крышей как раз вовремя: мотоциклисты, сидя за длинным узким столом, сбитым на скорую руку из необструганных шершавых досок, уже заканчивали обед. Плютоновый глотал последние куски, когда к нему подошел оружейник, пожилой мужчина с тремя автоматами на плече. В двух шагах за ним стояла Маруся с охапкой магазинов. - Санитарка сказала, что вам они пригодятся. - Нам? - спросил удивленный плютоновый, но, увидев знаки, которые подавала ему девушка, сразу изменил тон: - Ах да, конечно... - Так берите. Война кончается, скоро инвентаризация, а у меня на складе излишки. Оружейник повернулся и пошел, а Маруся, бросившись за ним, все-таки успела шепнуть: - Через пятнадцать минут около высотки с каштаном на вершине... Пробегая мимо вещевого склада, она дала знак Константину, чтобы поторапливался. Шавелло кивнул головой: мол, понял. Кладовщица не заметила их сигналов, она как раз открывала замок, а затем, не переставая смеяться, начала расшнуровывать палатку. - Вы очень добрая, пани Катажина. - Значит, сразу после ужина? - Она подала руку для поцелуя. - Интересно, что вы еще скажете... В углу палатки на табуретке скромно сидел Юзек Шавелло. Сосредоточенно, с большим старанием он завязал узелок и отгрыз нитку. - Готово? - Так точно. Спасибо, пани капрал, вот иголка, вот нитки. - Хорошо, хорошо, сынок, - ласково сказала кладовщица и вновь принялась пересчитывать белье, но работа уже не клеилась. Она прервала счет, улыбнулась сама себе и, вынув из кармана зеркальце, стала поправлять прическу. Молодой Шавелло у выхода еще раз попрощался и, выскользнув из палатки, не торопясь обошел вокруг нее. Убедившись, что его никто не видит, он отыскал конец шнура, который высовывался из-под брезента, потянул за него и скрылся в густых зарослях орешника на краю леса. Затаившись в зелени кустарника, он начал осторожно подтягивать шнур, как рыбак, который уверен, что у него на крючке большая рыба. Наконец он подтянул к себе ползущие по траве три объемистых мешка. Плотно свернув их, Юзек схватил "улов" под мышку и, теперь уже не теряя времени, нырнул в березняк. Между стволами по густой траве шествовала пара влюбленных желтоклювых скворцов - они шли дружно бок о бок и заглядывали под прошлогодние листья. Примчалась белка, выкопала что-то из-под пенька и исчезла, оставив на забаву ветру клочок рыжего пуха из своей зимней шубки. На вершине березы застрекотала сорока, возвещая о приближении фельдшера Станислава Зубрыка. Хорунжий прогуливался по весеннему перелеску, то ускоряя, то замедляя шаг; иногда даже останавливался. Он наслаждался этой минутой отдыха. Особенно радовала его тишина. Далекий рокот самолетов и еле слышный гул орудий еще более подчеркивали ее. Тропинка медленно взбиралась вверх и вскоре привела Зубрыка на самую вершину высотки. Там он присел, чтобы рассмотреть молодую поросль у старого каштана, растущего здесь с давних времен. Осенью плоды его рассыпались по склонам возвышенности, застряли в ямках и проросли, и теперь маленькие деревца разворачивали свои зеленые пятипалые лапки. Хорунжий поднял голову и остолбенел: на березе, стоявшей в двух шагах от него, на которой еще минуту назад были только зеленые листочки, вдруг словно выросли две больничные куртки и пара брюк. Он поднял руку и, кто знает, может быть, даже перекрестился бы, чтобы отогнать злых духов, если бы не увидел за густыми кустами Марусю, застегивающую мундир, а потом через мгновение, приподнявшись на носках, и обоих Шавелло, старого и молодого. - Эй! - обрадованно крикнул он. - Я гуляю. Вы что, тоже? - Да, но... - начала Маруся. - Вы, товарищ хорунжий, туда? - спросил Константин Шавелло и показал рукой в глубь леса, а когда фельдшер кивнул головой в знак согласия, сержант добавил: - А мы как раз оттуда. Хорунжий в недоумении пожал плечами и пошел дальше. Но сделав несколько шагов, вдруг вернулся. - А что означают эти пижамы на дереве? И, собственно говоря, почему пани Огонек в польской форме, а не в своей? А? Воцарилась тишина. Хорунжий заметил, что от него что-то прячут, а приглядевшись внимательнее, понял, что его подчиненные прячут автоматы. В этот момент на дорогу выкатили мотоциклисты и притормозили, как это было условлено, около высотки. - Эй, заговорщики, готовы? - выкрикнул плютоновый, стараясь перекричать тарахтение выхлопных труб. - Удираете из госпиталя? Куда? - забеспокоился хорунжий. - В Берлин, - ответила Маруся, делая несколько шагов в сторону от дороги. - Но ведь там идут ожесточенные бои! - Вот поэтому мы и удираем, - объяснил старший Шавелло и пошел за Марусей. - С меня же начальник госпиталя голову снимет, когда узнает, что вы убежали, а я вас не задержал. Может даже расстрелять. - Возможно, - согласился сержант. - А вы, товарищ военфельдшер, давайте с нами!.. - предложила Огонек и улыбнулась. - Я? - Зубрык даже пошатнулся от страха. Во время этого разговора беглецы все ближе подходили к мотоциклам. Огонек, так и не дождавшись ответа на свое предложение, козырнула хорунжему и ловко вскочила в коляску мотоцикла. Ее примеру последовали оба Шавелло. Молодой помог старому, которому все еще немного мешала раненая нога. И тут Станислав Зубрык принял героическое решение: с отчаянием на лице он вскочил на седло последнего мотоцикла и движением, полным решимости, натянул фуражку по самые уши. 21. Пивная На трофейных дорожных картах, которыми пользовались Янек и Даниель, Берлин был похож на огромного шестипалого паука. С запада как можно ближе к центру города старались дотянуться леса и продолговатые озера. Коротко посовещавшись перед выездом из Крейцбурга, беглецы решили использовать одну из этих зеленых полос, чтобы проскользнуть между Хеннигсдорфом и Шеввальде и подойти к Шпандау около кладбища. А оттуда всего лишь шаг до района расположения нашей артиллерии. Генерал говорил, что, если не удастся обойти врага, придется его отбросить. Однако Янек и Даниель решили, что следует избегать этой крайности, а подхорунжий искренне признал тактику поручника Козуба выше своих стремлений решать задачи путем стремительных лобовых атак. Свернув с главного шоссе на юг, они вскоре попали в довольно пустынный район. Дивизии, преследующие врага, продвинулись далеко на запад, штурмующие Берлин полки вступили уже на улицы города. Освобождая дом за домом, они замыкали кольцо окружения и перемещались на юг и восток. Дивизионы дальнобойной артиллерии заняли позиции на полянах и давали о себе знать только глухим гулом залпов и шелестом крупнокалиберных снарядов. Не встречая почти никого, кроме грузовиков с боеприпасами, "Рыжий" двигался по боковому шоссе в сопровождении двух мотоциклов. Третий, выделенный в разведку, шел впереди, но вдруг развернулся и помчался навстречу танку. Его место, прибавив газу, сразу же занял другой мотоцикл, а Лажевский проскочил рядом с гусеницей, круто развернулся, догнал танк, выровнял скорость и жестами объяснил Янеку, что тут недалеко можно заправиться. - Хорошо! - крикнул Кос и кивнул головой. На ближайшей развилке они свернули влево и остановились у заправочной станции на окраине небольшого городка. Сотни две домишек под красной черепицей дремали внизу на пологих склонах холмов, окружавших небольшое озеро. Отсюда они казались игрушечными, как на макете, сделанном старательным учеником. Белые флаги - простыни, полотенца, - привязанные к жердям, прутьям, развевались на всех домах, свисали из окон. На пустынных, словно вымерших улицах легкий ветер покачивал эти знаки капитуляции. Несмотря на тишину и отсутствие на улицах людей, два разведчика с автоматами стояли по обе стороны от станции. - Бензин, масло, нефть - все, что хочешь, - снимая шапку, сказал Магнето спрыгнувшему с брони Косу. - Электричества нет, но ручные насосы работают. - Вихура, - приказал Янек, приглаживая ладонью волосы, растрепанные только что снятым шлемофоном, - наполняй основной и запасные баки, чтобы на весь Берлин хватило... Густлик и Саакашвили тоже спрыгнули на землю и стояли теперь рядом с танком, не зная, что делать. - Пойдем осмотрим город, - предложил Лажевский Косу. - Пива бы выпить... Ладно. Капрал Вихура, остаетесь за старшего, - приказал Янек. - Слушаюсь. - Шофер по-военному вытянулся и, подождав, пока Лажевский и Янек отойдут на несколько шагов, заметил: - А еще друг называется. Дает он вам прикурить. - Не твоя забота. Сами разберемся, - проворчал Густлик и потянул за собой Григория в сторону площадки для мытья машин; там он стянул с себя гимнастерку и рубашку и начал отворачивать кран. - Что делать будем, чтобы опять было хорошо? - спросил Григорий. - Сперва водички на башку, - решил Елень, подставляя голову под холодную струю. Вихура поглядывал на друзе