Рафаэль Сабатини. Каролинец --------------------------------------------------------------- (The Carolinian) Историко-приключенческий роман © Перевод с английского Елены Поляковой и Петра Полякова Email: pelepo@mail.ru. --------------------------------------------------------------- Оглавление Часть первая Глава I. Два письма Глава II. Чини Глава III. Губернатор Южной Каролины Глава IV. Фэргроув Глава V. Мятежник Глава VI. Ошибка Глава VII. Мендвиавелли Глава VIII. Треклятый адвокат Глава IX. Расправа Глава X. Мешок с почтой Глава XI. Пат Глава XII. Откровение Глава XIII. Dea ex machina Глава XIV. Решение Глава XV. Венчание Глава XVI. Капеллан Глава XVII. Грокетова пристань Глава XVIII. Выстрел Часть вторая Глава I. Супружеская жизнь Глава II. Форт Салливэн Глава III. Разрыв Глава IV. Губернатор Ратледж Глава V. Джонатан Нилд Глава VI. Наступление Превоста Глава VII. Ратледж нервничает Глава VIII. Шпион Глава IX. В сетях лжи Глава X. Относительно табака Глава XI. Via crucis Глава XII. Проверка Глава XIII. Стратегия Ратледжа Глава XIV. Арест Глава XV. Пробуждение Глава XVI. Допрос Глава XVII. Кара Господня Глава XVIII. Примирение Примечания переводчика Гарольду Терри Мой дорогой Гарольд! Несколько лет назад мы вместе с Вами углублялись в романтическую историю Каролины, отыскивая материал для пьесы об американской войне за независимость. Теперь я использовал найденные факты в этой книге и посвящаю ее Вам. Я делаю так не только потому, что питаю к Вам глубокое уважение, но и сознавая свой долг. С уверениями в искренней дружбе,
Ваш Рафаэль Сабатини.
 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  Глава I. Два письма Гарри Лэтимер читал письмо, и лицо его постепенно каменело. Дочитав до конца, он бессильно выронил листки из рук. В последнее время посланник тайной организации мятежников "Каролинские Сыновья Свободы" Лэтимер в интересах всей Колониальной партии пытался расшевелить людей в Джорджии, вывести их из апатии, чтобы они поддержали северян, давно уже сопротивляющихся жестоким мерам королевского правительства. И вот, здесь, в прибрежном городке Саванна, его нагнала корреспонденция, адресованная в его чарлстонский дом и переправленная оттуда управляющим, одним из немногих людей, кого он в ту пору извещал о своих скрытых переездах. Первое письмо было написано дочерью его бывшего опекуна, сэра Эндрю Кэри; жениться на Миртль Кэри долгое время являлось самым сокровенным желанием молодого человека, но письмо перечеркнуло его надежды. Из сгибов листа выкатилось кольцо, некогда оставленное ему матерью и подаренное им девушке по случаю помолвки. Миртль Кэри писала, что ей стала известна подлинная причина долгого отсутствия Гарри в Чарлстоне[1] - оказывается, он стал изменником. Мисс Кэри потрясена резкой переменой, которая с ним произошла. Еще большее потрясение она испытала, когда узнала о его нелояльности по отношению к королю не только в мыслях или сердце, но даже в поступках. Ее жених принял участие в открытом мятеже! Все содержание письма указывало на хорошую осведомленность девушки о некоторых предприятиях мятежников. Она слышала, к примеру, что апрельское нападение на королевский арсенал было подготовлено и проведено под руководством Лэтимера. А в это время все, кроме его приятелей-бунтовщиков, думали, что он устраивает свои дела в Бостоне! Завершалось письмо горькой фразой о том, что каковы бы ни были в прошлом ее чувства к Гарри, какая бы нежность к нему ни сохранилась еще в ее сердце, она не может выйти замуж за человека, виновного в ужасной измене. Лэтимер обесчестил себя навсегда, но мисс Кэри будет молить Бога, чтобы Гарри вновь обрел разум, и тогда, кто знает, возможно, он еще сможет избежать сурового наказания, которое рано или поздно настигает тех, кто идет по греховному пути. Лэтимер перечитал письмо трижды и с каждым разом задумывался над ним все глубже. Боль в его душе росла, но удивление постепенно ослабевало. В самом деле, на что еще он мог рассчитывать, хорошо зная своего бывшего опекуна? К его яростным нападкам, когда ушей старого тори[2] достигнут вести об отступничестве воспитанника, Гарри Лэтимер, по правде говоря, был подсознательно готов, ибо во всей Америке не найдется большего фанатика-лоялиста, чем сэр Эндрю Кэри. Любовь к королю стала для него чуть ли не религией, и, подобно тому, как гонения лишь укрепляют веру, преданность сэра Эндрю вспыхнула еще горячей, едва в воздухе запахло мятежом. В свое время монархические убеждения сэра Эндрю повлияли на Гарри и заставили его колебаться, когда он задумал вступить в борьбу за Свободу; но четыре месяца назад, в Массачусетсе, увидев, до какой степени беден и угнетен народ в этой провинции, он принял окончательное решение. Баронет воспитывал Гарри с раннего детства, и тот чувствовал глубокую привязанность к нему за доброту и многолетнюю неустанную заботу. Поэтому, когда Лэтимер с жаром взялся за дело, подсказанное ему совестью и чувством справедливости, пыл молодого человека постоянно охлаждали мысли о том горе, которое принесет сэру Эндрю известие о разрыве его воспитанника с партией тори, и о неизбежном вслед за этим разрыве с самим баронетом. А ведь Кэри был ему почти отцом. Одного только Гарри до сих пор не вполне себе представлял: для Миртль, воспитанной в атмосфере абсолютной преданности трону, верность королю так же свята, как для ее отца. Письмо расставило все по своим местам. Прочитав его в первый раз, Лэтимер ощутил горечь и бессильный гнев. Как она смеет его обвинять, да еще в таких выражениях! Как смеет, ничего не зная, осуждать его образ действий! Но, поразмыслив, он решил быть более терпимым - ведь для Миртль компромисс со своей совестью так же неприемлем, как для него самого. До сих пор Лэтимер был готов на все, лишь бы добиться ее руки, и нет такой жертвы, думал Гарри, которую он не принес бы ради этого, ибо не представлял себе большего горя, чем потеря Миртль. Но имеет ли он право руководствоваться сугубо личными мотивами, когда речь идет о долге, о деле, которому он поклялся служить? Поступившись своей совестью, он так или иначе станет недостоин Миртль. Он вспомнил слова Ловеласа: "Я не смог бы, дорогая, так сильно любить тебя, когда бы честь не возлюбил еще сильнее". Выбора не было. Лэтимер взял перо и начал быстро писать - чересчур, видимо, быстро, потому что, вопреки собственному желанию, излил свою горечь: "Вы слишком нетерпимы, а нетерпимость всегда порождает жестокость и несправедливость. Вам никогда не поступить более жестоко и несправедливо, потому что Вы никогда не найдете столь же любящего, и оттого так остро страдающего сердца. Я принимаю это страдание как первую рану, полученную в служении избранному делу. И я вынужден смириться с нею, ибо не вправе поступиться своей совестью, чувством справедливости и изменить долгу даже ради Вас". Он запер на два оборота захлопнутую ею дверь; упрямство и одержимость воздвигли стену между двумя сердцами. Лэтимер сложил письмо, перевязал его бечевкой и запечатал, затем позвонил своему слуге Джонсу, высокому и подвижному молодому негру, неизменному спутнику в скитаниях, и приказал проследить за отправкой почты. Потом Лэтимер надолго застыл в оцепенении; глубокая морщина прорезала его лоб над переносицей. Наконец он очнулся, вздохнул и протянул руку ко второму письму, тоже полученному нынешним утром и еще не распечатанному. Адрес был надписан знакомым почерком его друга - Тома Айзарда. Сестра Тома не так давно вышла замуж за королевского губернатора провинции Южная Каролина, сэра Уильяма Кемпбелла. Скорее всего, в письме, как обычно, содержатся новости чарлстонской светской жизни, однако Лэтимера сейчас нимало не интересовала светская жизнь. Так и не сорвав печать, он отложил письмо в сторону и устало поднялся из-за стола. Подойдя к окну, остановился, потерянно глядя сквозь стекло. Двадцати пяти лет отроду, высокий и по-юношески стройный, Лэтимер одевался со скромной элегантностью аристократа. Он не носил парика; его каштановая густая шевелюра хорошо сочеталась с матовой чистой кожей, и бледность худого лица не казалась нездоровой. Тонкая линия слегка крючковатого носа, четко очерченные насмешливые губы и твердый подбородок говорили о решительности характера. Ярко-голубые, иногда казавшиеся зелеными, глаза обычно глядели на белый свет с изрядной долей иронии, но сейчас из-за острой душевной муки потускнели и наполнились тоской. Стоя у окна, он снова и снова обдумывал свое положение, пока, наконец, взгляд его не ожил. Он немного расслабился. То, что случилось, конечно, скверно, но нет худа без добра. По крайней мере не надо больше думать о соблюдении секретности. Тайное стало явным; сэр Эндрю узнал обо всем, и как бы тяжело это ни ударило сейчас по Гарри, ему отныне можно не опасаться угрозы неожиданного разоблачения, и Лэтимера больше не будет угнетать мысль о том, что он обманывает сэра Эндрю. С размышлений о значении письма он вдруг перескочил к тому, каким образом все это открылось. Они, конечно, могли прослышать о его отступничестве смутно или в общих чертах, но откуда им стало известно о его участии в апрельском нападении на арсенал? Никто, кроме членов Генерального комитета Провинциального конгресса[3], не знал о пребывании Лэтимера в Чарлстоне. Да, комитет слишком многочислен, а тайну не сохранить, если она доверена многим. Кто-то, к сожалению, оказался недостаточно сдержан. Если уж быть точным, то настолько болтлив, что узнай губернатор, кто руководил нападением, которое ничуть не уступало грабежу или подстрекательству к бунту и могло считаться почти боевыми действиями, - и Лэтимера вместе с двадцатью соучастниками по мятежному предприятию ждала бы виселица. Да, но ведь, если о его деятельности осведомлены даже домочадцы сэра Эндрю, то о ней наверняка знает и губернатор! Лэтимер достаточно изучил сэра Эндрю, чтобы не обольщаться на его счет: несмотря на все, что их связывает, баронет первый поделился бы сведениями с лордом Уильямом. Теперь ему стало ясно, что это была не просто неосторожность. По неосторожности можно раскрыть какие-то общие обстоятельства, но никак не те подробности, которые знала Миртль; более того - столь важную и опасную для жизни многих людей тайну трудно выдать случайно. Лэтимера охватили подозрения, что тут поработал активный, сознательный предатель, и он понял: необходимо связаться с друзьями в Чарлстоне, чтобы предупредить их. Он немедленно напишет Молтри, своему другу и одному из самых больших патриотов Южной Каролины. С этой мыслью он вернулся за письменный стол, и ему снова попалось на глаза письмо Тома Айзарда. А может, в сплетнях Тома он найдет какую-то зацепку? Лэтимер сломал печать и развернул лист бумаги. Содержание этого письма превзошло все его ожидания. "Мой дорогой Гарри, - писал словоохотливый завсегдатай светских приемов, - где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, советую тебе отложить все и вернуться, чтобы заняться делами, которые настоятельно требуют твоего присутствия. Хотя по возвращении ты вполне можешь вызвать меня на дуэль за то, что я осмеливаюсь намекнуть на возможную неверность Миртль, я не могу оставить тебя в неведении относительно того, что произошло в Фэргроуве. Тебе, я полагаю, известно, что вскоре после боя при Лексингтоне[4] генерал Гэйдж прислал сюда из Бостона капитана Мендвилла, дабы с его помощью придать надлежащую жесткость исполнению вице-губернатором обязанностей, возложенных на него королем. Так вот, капитан Мендвилл обосновался у нас, и за два месяца приобрел такую хватку в делах провинции Южная Каролина, что фактически стал руководителем и наставником моего шурина, лорда Уильяма, который две недели назад прибыл из Англии. Мендвилл, назначенный теперь конюшим, стоя в тени губернаторского кресла, стал реальным правителем Южной Каролины, если считать, что Южная Каролина все еще управляется королевской администрацией. Все это, может статься, тебе известно, но, я уверен, для тебя будет новостью близость - истинная или притворная - между этим субъектом и твоим бывшим опекуном, сэром Эндрю Кэри. Старый упрямец пригрел сей оплот королевской власти на своей широкой груди. Когда служба не удерживает его в городе, галантный капитан постоянно торчит в Фэргроуве. Позволь заметить, что Мендвилл, несомненно, человек способный и пользуется большим успехом у женщин - сведения из надежного источника. За ним закрепилась дурная репутация охотника за приданым. Он стеснен в средствах и, как многим в Англии хорошо известно, поступил на колониальную службу с нескрываемым намерением найти выгодную партию. Мендвилл обладает не только красивой фигурой и изысканными манерами - у него есть еще и дядя, граф Челфонт, и капитан является его ближайшим наследником. Как я понимаю, они в настоящее время в натянутых отношениях. Не могу себе представить, зачем человеку с его амбициями и талантами столь усердно посещать Фэргроув, не будь у него надежды найти в семье Кэри то, что он ищет. Ты очень рассердишься на меня, я знаю. Но каким я был бы тебе другом, если бы побоялся вызвать твой гнев; и лучше уж я отважусь на это сейчас, чем потом услышу твои упреки, что не предупредил тебя вовремя". И далее постскриптум: "Если твои обстоятельства таковы, что ты не сможешь вернуться и лично расставить все точки над "i", то не следует ли мне найти повод для ссоры с капитаном и проучить его? Я тебя люблю, и давно бы так сделал, но шурин мне никогда бы этого не простил, да и Салли была бы в ярости. Ведь бедный лорд Уильям окажется совершенно беспомощным без своего конюшего. Кроме того, я полагаю, этот Мендвилл, как и многие подобные мошенники, - отменный стрелок и чертовски ловко владеет шпагой". В другое время такая приписка вызвала бы у Лэтимера улыбку, но сейчас его лицо осталось угрюмым, а губы сжатыми. Письмо Тома позволяет сделать определенное умозаключение. Дело не в том, сообщил или нет сэр Эндрю губернатору о мятежных делах Гарри Лэтимера, потому что все произошло как раз наоборот: этот тип, Мендвилл, о котором он уже слышал раз или два за последнее время, сообщил о них сэру Эндрю. Если намерения Мендвилла таковы, какими их представляет Том Айзард, то посеять вражду между Лэтимером и Кэри было, очевидно, в интересах капитана. Но откуда эти сведения у Мендвилла? Возможен один-единственный ответ: в Совете Колониальной партии действует шпион. Лэтимер вдруг принял решение: он не станет писать, а сам отправится в Чарлстон и разоблачит вражеского агента. Слишком велика угроза, исходящая от него. По сравнению с этой задачей работа Лэтимера в Джорджии выглядела теперь второстепенной. Глава II. Чини Командиром Второго Провинциального полка недавно был назначен Уильям Молтри из Нортхемптона. Об этом свидетельствовал сертификат, выданный Провинциальным конгрессом, который хотя и чувствовал себя уже достаточно уверенно, но пока не настолько, чтобы раздавать офицерские патенты. Ранним июльским утром полковника разбудил полуодетый слуга. Полковник оторвал от подушки большую голову в ночном колпаке, повернул к нему широкое, заспанное лицо. Из-под нависших бровей блеснули маленькие доброжелательные глазки и тут же зажмурились от яркого света свечи, горящей в руках у негра. - А-а-а... который час? - зевнув, пробормотал полковник. - Около пяти часов, маса. - Пя... пять часов! - Молтри окончательно проснулся и сел. - Какого черта, Том?.. Том протянул хозяину сложенный лист бумаги. Полковник протер глаза, озабоченно развернул его и начал читать. Затем откинул одеяло, спустил на пол волосатые ноги, нашаривая домашние туфли, и велел Тому подать халат, поднять шторы и ввести посетителя. Несколько минут спустя в бледном утреннем свете перед полковником, забывшим скинуть ночной колпак, предстал Гарри Лэтимер. - Что случилось, Гарри? - Старые друзья обменялись крепким рукопожатием. - Что заставило тебя вернуться? - Пытливые глаза Молтри скользнули по пыльным сапогам, забрызганном грязью верховом костюме и остановились на усталом лице молодого человека. - Выслушав меня, вы решите, что я вернулся прямиком на виселицу. Но это было необходимо. - Так что все-таки произошло? - голос полковника прозвучал резко. Лэтимер сообщил главную новость: - Губернатор знает о моей роли в нападении на арсенал. - О-о! - поразился Молтри, - откуда тебе это известно? - Прочтите эти письма - они все объяснят. Получены в Саванне три дня назад. Полковник взял протянутые бумаги и, подойдя к окну, углубился в чтение. Среднего роста, но крепкого сложения, полковник был на двадцать лет старше Гарри, которого знал с рождения. Молтри - один из близких друзей его отца, погибшего во время кампании Гранта против индейцев племени чероки, и потому Гарри и пришел в первую очередь к нему, а не к Чарлзу Пинкни, президенту не признанного королевским правительством Провинциального конгресса, или к Генри Лоренсу[5], президенту комитета безопасности, который королевское правительство признавало еще меньше. В соответствии с занимаемыми ими постами, тот или другой должны были первыми услышать столь важное конфиденциальное сообщение. Но как бы то ни было, Лэтимер предпочел обратиться к человеку, тесно связанному с ним лично. Читая, Молтри раз-другой тихо выругался, затем в задумчивости почесал бровь и вернул письма Лэтимеру, тем временем присевшему к столу. Все так же молча полковник взял трубку и медленно набил ее табаком из оловянного ящичка. - Клянусь честью, - проворчал он наконец, - твои подозрения небеспочвенны. Кому вне комитета могло прийти в голову, что ты приезжал сюда в апреле? Видит Бог, город кишит шпионами. Сначала этот парень, что служил в милиции, - Кекленд. Он, видимо, поддерживал связь между лордом Уильямом и тори из дальних районов. Мы остерегались его трогать, пока он не дезертировал и не приехал опрометчиво в Чарлстон вместе со вторым негодяем, по имени Чини. Но не успели мы до него добраться, как лорд Уильям отправил его на военный корабль, который вышел из порта и стоит теперь на рейде. Чини, правда, повезло меньше. Хотя он-то ведь не дезертир, черт возьми, и что с ним делать - ума не приложу. А в том, что он шпион, только дурак может сомневаться. - Да-да, - нетерпеливо прервал его Лэтимер, - но те шпионы - мелкая сошка по сравнению с этим. - И он возбужденно постучал костяшками пальцев по письмам на столе. Молтри раскуривал трубку от пламени свечи, оставленной негром. Он посмотрел на Гарри, и Лэтимер ответил ему гневным взглядом. - Этот человек - в нашем совете; он один из нас! И один Бог знает, каких бед он натворит, если мы его не разоблачим и не расправимся с ним. Жизнь двадцати человек уже в опасности. Не думаете же вы, что он выдал губернатору меня и не назвал всех остальных? Трубка раскурилась, Молтри затянулся и задумчиво выпустил дым из ноздрей. Он старался не поддаться возбуждению, охватившему Гарри, и успокаивающе положил руку ему на плечо: - Угроза твоей жизни, мой мальчик, не очень серьезна - во всяком случае, пока. Ни губернатор, ни его верный лоцман капитан Мендвилл не захотят здесь второго Лексингтона. А его не избежать, если они попытаются кого-нибудь повесить. Что же касается остального - тут ты прав. Мы обязаны найти этого мерзавца. И это кто-то из девяноста членов генерального комитета. Однако, клянусь, это все равно, что искать иголку в стоге сена. - Полковник остановился, покачал головой, потом спросил: - Полагаю, ты еще не думал, с какой стороны подступиться к этому делу? - Весь путь от Саванны я не мог думать ни о чем другом, кроме как об этом, но не нашел ответа. - Попросим помощи, - решил Молтри. - В конце концов, твой долг поставить в известность Пинкни и Лоренса. - Чем меньшему количеству людей мы расскажем, тем лучше. - Конечно, конечно. Самое большее - полдюжине, и только тем, кто вне подозрений. В тот же день шестеро джентльменов, занимавших крупные посты в колониальной партии, прибыли по срочному вызову полковника в его дом на Боард-стрит. Помимо Лоренса и Пинкни, пришел Кристофер Гедсден, длинный жилистый человек в синей форме недавно сформированного Первого Провинциального полка, командиром которого его только что назначили. Смутьян со стажем, президент "Южно-Каролинских Сыновей Свободы", он уже сейчас выступал за независимость Америки и готов был идти в борьбе за нее до конца. С ним приехал изысканный и элегантный Уильям Генри Драйтон из Драйтон-Холла - новый, как и Лэтимер, человек в партии Свободы, постоянно проявлявший свойственные новичкам восторженность и нетерпение. Присутствие Драйтона было обусловлено его обязанностями председателя Тайного комитета. Остальные двое были членами Континентального конгресса[6] - тридцатипятилетний адвокат Джон Ратледж[7], снискавший известность десять лет назад своими выступлениями против закона о гербовом сборе[8] и с тех пор знаменитый, и его младший брат Эдвард[9]. Собравшись в библиотеке за столом, с полковником Молтри во главе, эти шестеро внимательно выслушали речь Лэтимера, утверждавшего, что в рядах оппозиции есть предатель. - В результате двадцать человек, - заключил Лэтимер, - зависят от милости королевского правительства. Лорд Уильям обладает доказательствами, на основании которых может при удобном случае нас повесить. Это уже достаточно мрачно, но станет еще хуже, если мы не примем меры, не обнаружим предателя в нашей среде и не устраним его любым приемлемым для вас способом. После этого разговор ушел в сторону. Джентльмены потребовали от Лэтимера сообщить, откуда он получил нужные сведения, и жаждали услышать подробности, которые тот предпочел бы утаить. Они не сдерживали гнева и неистово проклинали неизвестного предателя, предлагая различные способы возмездия, когда его обнаружат. Возбужденные и встревоженные, они кричали все разом, и собрание на время превратилось в базар. Драйтон воспользовался случаем и вновь выдвинул когда-то уже отвергнутое Генеральным комитетом требование арестовать губернатора. Молтри отвечал, что это нецелесообразно. Гедсден поддержал Драйтона и яростно требовал, чтобы ему ответили, какого дьявола это нецелесообразно. Наконец Джон Ратледж, до сих пор молчаливый и загадочный, словно каменный сфинкс, холодно заметил: - Сейчас не время дебатировать, целесообразно это или нет. Разве мы обсуждаем вопрос о губернаторе? - И добавил, отчасти высокомерно: - Или мы не в состоянии держаться одного предмета обсуждения? Что-то, заключавшееся скорее в его манере и интонации, нежели в словах, мгновенно охладило их пыл. Корректность и подчеркнутая требовательность к самому себе словно давали ему право командовать другими. Кроме того, было в его внешности нечто, что привлекало и располагало. Его лицо с мягкими чертами и широко поставленными, спокойными глазами было своеобразно красиво. В фигуре ощущался намек, что с годами придет полнота. Одет он был тщательно и неброско, и хотя свой парик Ратледж завивал сверх всякой меры, его строгая симметричность снимала с владельца подозрение в фатовстве. После его слов ненадолго воцарилась полная тишина. Затем Драйтон, справедливо полагая, что упрек частично относится и к нему, ответил насмешкой на насмешку: - Разумеется, давайте придерживаться темы. После долгого обсуждения мы придем к выводу, что измену обнаружить проще, чем изменника. Это будет невероятно полезно - так же, как полезен был решительный арест Чини нашим комитетом, не способным принять какое-либо решение. Чрезвычайный совет вновь увело в сторону от нужного русла. - И в этом все дело, между прочим, - пробасил своей луженой глоткой Гедсден, который уже десять лет, со времен беспорядков из-за гербового сбора, подбивал мастеровых Чарлстона к мятежу. - Вот почему мы не продвинулись ни на шаг. Комитет - всего лишь бесполезное сборище болтунов; он так и будет разводить дебаты, пока красные мундиры не схватят нас за горло. Мы даже не смеем повесить негодяя вроде Чини. Черт подери! Если бы этот подлец знал нас получше, он перестал бы дрожать от ужаса. - Он дрожит от ужаса? - вырвалось у Лэтимера. Его вопрос утихомирил начавший было снова разрастаться всеобщий гвалт. При упоминании Чини Лэтимер вспомнил слова Молтри об этом парне. Смутная пока идея забрезжила в его мозгу. - Значит, вы говорите, Чини озабочен своим будущим? Гедсден издал презрительный смешок. - Озабочен? Да он перепуган до смерти. Чини невдомек, что единственное, на что мы способны - это болтовня, вот и чудится ему запах дегтя и щекотание перьев. Ратледж подчеркнуто вежливо обратился к председателю: - Осмелюсь спросить, сэр, какое все это имеет отношение к нашему делу? Лэтимер, возбужденно жестикулируя, нетерпеливо наклонился вперед: - С вашего позволения, мистер Ратледж, это может иметь гораздо большее отношение к нашему делу, чем вы думаете. - Он повернулся к Молтри: - Умоляю, скажите мне, каковы истинные намерения комитета? Как вы собираетесь поступить с Чини? Молтри переадресовал вопрос президенту комитета безопасности, почтенному и мягкосердечному Лоренсу. Тот беспомощно пожал плечами: - Мы решили отпустить его, потому что не можем предъявить никакого обвинения. - Никакого обвинения?! - возмутился Гедсден. - Да он отъявленный мошенник и шпион! - Минуту, полковник, - остановил его Лэтимер и снова обратился к Лоренсу, - Но Чини? Чини вы известили о своих намерениях? - Нет еще. Лэтимер откинулся в кресле и задумался. - И ему, вы говорите, страшно... - Он в панике, - заверил Лоренс, - думаю, он готов продать кого угодно и что угодно, лишь бы спасти свою грязную шкуру. Лэтимер вскочил. - Это как раз то, что мне хотелось выяснить. Сэр, если ваш комитет отдаст мне этого человека и позволит поступить с ним, как я сочту нужным, возможно, через него я смогу до чего-нибудь докопаться. Все посмотрели на него удивленно и с некоторым сомнением. Лоренс высказал его вслух: - А если он ничего не знает? - спросил он. - Почему вы полагаете, что ему что-то известно? - Сэр, я сказал: через него, а не от него. Позвольте мне поступить по-своему. Дайте мне двадцать четыре часа, и не позднее завтрашнего вечера я, быть может, смогу объяснить вам все более подробно. Последовала долгая пауза. Наконец Ратледж холодным, лишенным выражения и казавшимся оттого надменным тоном спросил: - А что будет, если вы потерпите неудачу? Лэтимер посмотрел на него; губы его чуть заметно дрогнули в улыбке. - В таком случае, сэр, вы попробуете сами. Гедсден криво усмехнулся, что раздосадовало бы кого угодно, только не Ратледжа. На этом, разумеется, ничего не кончилось. Стараясь выяснить намерения Лэтимера, на него пытались всячески надавить, но он не поддался на уговоры. Он потребовал, чтобы ему доверяли и дали возможность соблюсти тайну. В конце концов Лоренс взял ответственность на себя, и они позволили Лэтимеру действовать от имени комитета. Два или три часа спустя Лэтимера ввели в камеру городской тюрьмы, где содержался Чини. Но этот Лэтимер не был похож на прежнего, одетого всегда модно и элегантно Лэтимера. Он облачился в поношенную коричневую куртку и бриджи, толстые шерстяные носки и грубые башмаки; его густые волосы свободно ниспадали на плечи. - Я прислан комитетом безопасности, - объявил он жалкому пленнику, который забился в угол на скамью и смотрел оттуда затравленно и злобно. Лэтимер подождал немного, но, видя, что Чини не собирается отвечать, продолжил: - Едва ли вы так глупы, чтобы не понимать, какая участь вас ожидает. Вы знали, что делали, и знаете, как обычно поступают с вашим братом, когда ловят. И без того отталкивающая физиономия Чини болезненно посерела. Он облизал губы и дрожащим голосом закричал: - У них нет никаких доказательств, никаких! - Когда есть уверенность, доказательства не имеют значения. - Имеют! Имеют значение! - Чини вскочил, хрипя, как загнанный зверь, - они не посмеют расправиться со мной без суда - законного суда - и знают это! Что вы имеете против меня? Какие обвинения? Я дважды представал перед комитетом, но они не предъявили мне ничего такого, что посмели бы передать в суд. - Мне это известно, - спокойно ответил Лэтимер, - и именно поэтому меня прислали сообщить, что завтра утром комитет отпускает вас на свободу. Заросший многодневной щетиной рот Чини раскрылся от изумления. Тяжело дыша, он уставился на Лэтимера и дрожащими руками ухватился за край грубого стола. - Они... выпускают меня?! - хрипло выговорил он. Его поведение стало постепенно меняться. Теперь, когда забрезжила гарантия освобождения, в его тоне засквозило даже некоторое злорадство. Он засмеялся, как пьяный, брызжа слюной, - Я знал это! Я знал - они не посмеют учинить расправу. Если бы они это сделали, им бы не поздоровилось. Они ответили бы перед губернатором. Нельзя расправиться с человеком просто так. - Комитет понимает это, - вежливо согласился Лэтимер, - поэтому мне и разрешили прийти сюда. Однако вы чересчур обольщаетесь, мой друг. Не будьте столь опрометчивы, думая, что все безнаказанно сойдет вам с рук. - Что?! Что? - Злорадство Чини опять сменилось ужасом. - Я отвечу вам. Завтра утром, когда вас освободят, вы увидите меня - я буду ждать за воротами тюрьмы. А со мною - не меньше сотни городских парней; все они Сыновья Свободы, все извещены о намерении комитета и не позволят вам продолжать свой грязный шпионаж. Их ни в коей мере не смутит то, что комитет не решился вас осудить, ведь не сможет губернатор привлечь к ответу толпу. Догадываетесь, что тогда произойдет? Бегающие глаза Чини остекленели, лицо застыло, а рот был разинут в безмолвном крике. - Деготь и перья! - рассеял Лэтимер последние сомнения в его охваченном паникой мозгу. - Господи! - заскулил Чини. Колени у него подогнулись, и он плюхнулся на скамью, - Боже! - С другой стороны, - невозмутимо продолжал Лэтимер, - может статься, там и не будет никакой толпы, и я один встречу вас и пригляжу, чтобы вы покинули Чарлстон без ущерба для здоровья. Но это зависит от вас, от желания по мере сил исправить причиненное вами зло. - Что вам нужно? Ради Бога, чего вы хотите? Не мучьте меня! - Вы меня не знаете, - ответил Лэтимер, - я скажу вам свое имя: меня зовут Дик Уильямс. Я был сержантом у Кекленда. - Вы никогда им не были! - воскликнул Чини. Лэтимер многозначительно улыбнулся. - Для того, чтобы избежать дегтя и перьев, необходимо поверить в это. Убедите себя, что я - Дик Уильямс и был сержантом Кекленда. Мы вместе нанесем завтра визит губернатору, и там вы сделаете то, что я прикажу. Если же поступите по-другому, то за воротами поместья губернатора встретитесь с моими парнями. - И он перешел к подробностям, которым Чини внимал, как зачарованный. - А теперь решайте, как вы поступите, - дружелюбно закончил мистер Лэтимер. - Я не собираюсь ни принуждать вас, ни переубеждать. Я предлагаю альтернативу и оставляю за вами свободу выбора. Глава III. Губернатор Южной Каролины Мистер Селвин Иннес, секретарь лорда Уильяма Кемпбелла в бытность того губернатором провинции Южная Каролина, вел переписку с некой дамой из Оксфордшира. Письма его отличались полнотой, изобиловали подробностями и, вместе с тем, были весьма тенденциозны. Они, по счастью, сохранились и дают представление о личном взгляде их автора на события, развивавшиеся при непосредственном его участии; их можно считать memoires pour servir[10] - это не та история, которая обязана ограничиваться лишь более или менее общим очертанием актов человеческой драмы и вынуждена касаться только главных исполнителей. В одном из этих многословных писем есть такая фраза: "Мы сидим, как на вулкане; в любой миг могут извергнуться огонь и сера, а мой хозяин озабочен исключительно своей прической и покроем мундира и ничего не предпринимает - лишь любезничает с дамами на концертах да не пропускает ни одних скачек в округе". Этот и многие ему подобные отрывки из эпистолярных опусов секретаря свидетельствуют о недостаточно доброжелательном и искреннем отношении к дружелюбному, довольно великодушному и не слишком удачливому молодому дворянину, которому он служил. Но, собственно говоря, секретарь - всего лишь разновидность слуги - интеллектуального слуги - а слугам, как известно, хозяева никогда не кажутся героями. Сейчас, когда с момента описываемых событий прошел большой промежуток времени, мы оцениваемих более объективно и понимаем, что мистер Иннес был несправедлив к его светлости. Твердолобое английское правительство переживало кризис, и на молодого губернатора свалилось непосильное бремя ответственности. Будучи, вопреки мнению мистера Иннеса, человеком мудрым, он с унылым юмором предавался созерцанию происходящего и проводил время, как умел, в ожидании либо когда спадет напор обстоятельств, либо когда прибудет сил, чтобы его вынести. Несмотря на то, что будучи верным слугой короны, он привык повиноваться не задавая вопросов, его натуре претило подобострастие. Лорд Уильям не находил для себя ответа на сложный вопрос о причинах неурядиц в империи, а после того, как взял в жены девушку из колонии, до некоторой степени утратил предвзятость своего официального положения и незаметно перешел на позицию большинства обитателей не только колоний, но и метрополии. А большинство считало, что несчастья и беды будут неизбежно сопутствовать политике кабинета, послушного воле своенравного, деспотичного монарха, который лучше разбирается в разведении репы, чем в делах империи. Кемпбелл не мог отделаться от ощущения, что правительство, которому он служит, пожинает плоды, посеянные Гринвиллом с его законом о гербовом сборе, и упрямо держится политики, пропитавшей, по выражению Питта[11], горностаевую мантию британского короля кровью его подданных. Лорд Уильям понимал - да это и не требовало особой проницательности - что угнетение порождает сопротивление, а сопротивление провоцирует еще большее угнетение. Поэтому он, пока мог, старался держаться в тени событий и не намеревался выполнять жесткие указы, поступающие из-за океана; он все еще надеялся на примирительные меры, с помощью которых рассчитывал восстановить согласие между материнской державой и ее доведенным до неповиновения детищем; а потому лучшее, что ему оставалось - вести себя беспечно и приветливо, будто он не правитель, а благодарный гость колонии. Он открыто появлялся на скачках, балах и других развлечениях со своей, как писал мистер Иннес, колониальной женой и закрывал глаза на все, что попахивало антиправительственной деятельностью. Мистер Иннес - это прослеживается по его посланиям - в конце концов пришел к пониманию чего-то подобного, и не исключено, что свои открытия он начал делать во вторник, июльским утром рокового 1775 года, когда около восьми часов утра к лорду Уильяму явился капитан Мендвилл, конюший его светлости. Капитан Мендвилл, квартировавший в губернаторской резиденции на Митинг-стрит, вошел без доклада в светлую, просторную верхнюю комнату, служившую лорду Уильяму кабинетом. Его светлость развалился в кресле в стеганом халате багрового атласа; его парикмахер Дюмерг в фартуке священнодействовал гребнем, щипцами и помадой над густыми каштановыми волосами молодого губернатора. Мистер Иннес сидел за письменным столом в середине комнаты. Письменный стол с изогнутыми ножками, инкрустированный позолоченной бронзой, представлял собой великолепный образец французской мебели. Лорд Уильям приветствовал своего конюшего вялым кивком. Прошлой ночью его светлость допоздна танцевал в доме своего тестя, старого Ральфа Айзарда, что вполне объясняло его утомленный вид. - А, Мендвилл! Доброе утро! Вы сегодня чуть свет. - На то есть причины, - угрюмо, едва ли не грубо ответил капитан, затем, спохватившись, отвесил поклон и добавил спокойнее: - Доброе утро. Лорд Уильям взглянул на него с любопытством. Не было человека, который владел бы собой лучше Роберта Мендвилла, ибо он дотошно следовал первой заповеди хорошо воспитанного джентльмена: всегда, везде и при любых обстоятельствах держать себя в руках и не выставлять напоказ свои чувства. И этот Мендвилл, образец поведения, позволил себе пренебречь этикетом! Его волнение выдавал не только голос - на чисто выбритом, обычно довольно надменном лице проступил румянец, а во вьющихся светлых волосах были заметны крупинки пудры. Всегда тщательно следящий за своей внешностью капитан на сей раз явно очень спешил. - Почему... Что за причины? - поинтересовался губернатор. Капитан Мендвилл посмотрел на Иннеса, не отвечая на его поклон, затем на слугу, занятого прической его светлости. - Дело может подождать, пусть Дюмерг закончит, - Он прошелся по комнате и выглянул в окно, распахнутое на широкий балкон, украшенный, наподобие портика, колоннами. С балкона открывался вид на пышный сад и широкую гладь залива за ним. Вода сверкала на утреннем солнце, лучи которого пробивались сквозь шатром раскинувшиеся кроны великолепных магнолий. Его светлость проследовал взглядом за статной фигурой офицера в ярко-алом мундире с золочеными эполетами и шпагой на перевязи - скорее по последней моде, нежели по военному уставу. Любопытство лорда Уильяма разгоралось, и вместе с ним нарастала тревога, непременно охватывавшая его всякий раз, когда предстояло заниматься беспокойными делами провинции. - Иннес, - сказал он, - пока капитан Мендвилл ждет, дайте ему письмо лорда Хиллсборо, - и добавил, обращаясь к Мендвиллу, - которое час назад доставлено на берег капитаном шлюпа "Чероки". Тут Дюмерг прервал его светлость, дав ему в руки зеркало и держа второе у него за головой. - Voyez, milor', - пригласил он. - Les boucles un peu plus serres qu'a l'ordinaire[12]. Парикмахер морщил лоб, склонял голову к плечу, и взгляд его выражал крайнюю степень беспокойства. Двигая рукой с зеркалом, его светлость внимательно обозрел свой затылок, отраженный во втором зеркале, и в конце концов милостиво кивнул. - Да, так мне больше нравится. Очень недурно, Дюмерг. Послышался облегченный вздох. Дюмерг убрал зеркало и занялся широкой лентой черного шелка. Лорд Уильям опустил свое зеркало и возобновил наблюдение за продолжавшим читать письмо конюшим. - Итак, Мендвилл, что вы об этом думаете? - Я думаю, это весьма своевременно. - Своевременно! Боже милосердный! Иннес, он считает, что это своевременно! Прилизанный юный мистер Иннес осторожно улыбнулся и даже позволил себе слегка пожать плечами. - Так и должно быть, - осторожно ответил он. - Ведь капитан Мендвилл - последовательный сторонник... м-м... сильных мер. Его светлость фыркнул. - Сильные меры хороши для сильных, а делать, как нам приказывает лорд Хиллсборо... - он оборвал себя, потому что капитан Мендвилл предостерегающе поднял руку с письмом. - Когда будет закончен туалет вашей светлости... - Очень хорошо, - согласился лорд Уильям. - Поторопитесь, Дюмерг. Дюмерг недовольно запротестовал: - O, milor'! Une chevelure pareille... une coiffure si belle...[13] - Поторопитесь! - в голосе его светлости появилась непривычная для него властная нота. Дюмерг вздохнул. Напоследок он поспешно перевязал лентой косицу, потом собрал полотенце, ножницы, гребень, щипцы для завивки и помаду в глубокий таз, поклонился и с оскорбленным видом удалился. - Итак, Мендвилл? - его светлость возлег на диван и, закинув ногу за ногу, принялся самодовольно их рассматривать. Собственные стройные ноги, затянутые в серые, с жемчужным отливом, шелковые чулки, входили в число очень ограниченного круга вещей, созерцание которых доставляло его светлости ничем не омрачаемое удовольствие. Но капитан переключил внимание лорда Уильяма на материи совсем другого рода. - Лорд Хиллсборо дает точные и ясные инструкции. - Вольно ж этому чертову политикану, сидя у себя в Лондоне, давать точные инструкции, - сварливо проворчал лорд Кемпбелл. Капитан Мендвилл не обратил внимания на последний комментарий. Он опустил глаза и прочитал вслух: - "Правительство решило положить конец, и скорый конец, неблагодарному и дерзкому неповиновению американских колоний, которое заставляет министров его величества так сильно страдать". - О, проклятье! Они, видите ли, страдают! - сказал представитель кабинета в Южной Каролине. Конюший продолжал: - "До сих пор мы проявляли чрезмерную снисходительность, но теперь она должна быть решительно отброшена. Чтобы утихомирить бунтовщиков, необходимо принуждение. Поэтому я желаю, чтобы вы, ваша светлость, без промедления конфисковали все оружие и снаряжение, принадлежащее провинции, насколько возможно привели в готовность провинциальные отряды и подготовились к приему британских регулярных войск, которые будут отправлены в самое ближайшее время". - Написано не без юмора, Мендвилл, - рассмеялся его светлость, - этакого невольного юмора с трагикомическим оттенком. Привести в готовность провинциальные отряды! Нет слов! Как будто провинциальные отряды сами не пребывают в полной готовности. Я никого ни о чем не спрашиваю, ломаю эту проклятую комедию, делая вид, что понятия не имею, к чему они готовятся, и что продолжаю считать их обыкновенной милицией, а они даже не утруждают себя притворством. Они разгуливают по улицам, как у себя дома, превратили город в свой гарнизон, устраивают смотры и учения прямо у меня под носом. Удивительно, как они еще не приходят ко мне за подписями на патенты для своих офицеров. Но если бы пришли, я, полагаю, подписал бы. А лорд Хиллсборо неплохо устроился у себя в Англии и шлет мне приказы! Боже мой! Последние фразы своей мрачно-саркастической тирады он почти выкрикивал, в запальчивости вскочив с места. - Значит, вы, Мендвилл, считаете письмо своевременным! - Оно своевременно, и это подтверждается делом, которое меня сюда привело, - сказал конюший. - Вы забываете о деревенских жителях. Чарлстон сам по себе может стать очагом мятежа, но выше по реке Брод-ривер люди остались верны королю и поддерживают тори. Они горят желанием сражаться. - Кто собирается сражаться? - нетерпеливо перебил его лорд Уильям. - Последние распоряжения, которыя получил, отправляясь сюда, заключались в том, что я должен примирить противников. Это единственная разумная для меня роль, и только такую роль, я уверен, мне необходимо было исполнять. Теперь я получаю другие распоряжения - применять насилие, вооружаться, готовиться к прибытию британских войск. Последнее сделать я могу. Но остальное... - Остальное тоже, если пожелаете, - заметил Мендвилл. - Как я могу этого желать? И кто может этого желать, пока остается хотя бы малейшая надежда на примирение? И почему нельзя его добиться? - Потому что эти люди его не хотят. Лексингтон вполне продемонстрировал это. В Массачусетсе... - Да-да. Но здесь не Массачусетс. Указы, действующие в северных провинциях, жителей Южной Каролины не касаются. - Но возбуждают недовольство, - напомнил капитан Мендвилл. - И здесь бродят достаточно взрывоопасные настроения, которыми легко управлять и довести до кипения. - Большинство не сдвинется с места; каждый предпочитает блюсти собственные интересы. Нам незачем подталкивать их. - И все-таки Провинциальный конгресс существует, существуют очень активные его комитеты, и все эти противозаконные группировки управляют провинцией, то есть вами. - Управляют мною? - возмутился лорд Уильям. - Да я их не признаю! - Это ничего не меняет. Они есть - признаете вы их или нет. Они приходят к вам со своими антиправительственными требованиями в конституционной обертке, приставляют их ножом к горлу, и выставляют вашу власть на посмешище. - Но им не нравится идти на поклон, как не понравилось бы и нам; и коль скоро они сильнее нас, но не пользуются своей силой, то получается, что они, по сути, лояльны и стремятся к сохранению мира. В душе я уверен в этом - да что там - я это знаю. У меня есть родственники среди тех, кого вы называете мятежниками. - А как называет их ваша светлость? Лицо лорда Уильяма исказил гнев, но он все же сдержался. Как ни досадно, он вынужден был признать, что Мендвилл, который провел в Чарлстоне уже два месяца, гораздо лучше разбирается в каролинских делах, чем он, приехавший лишь две недели назад. В противоборстве с конституционной Палатой Общин Ассамблеи, незаконно преобразованной в Провинциальный конгресс и действовавшей через такие же незаконные подчиненные комитеты, губернатор всецело зависел от Мендвилла. Поэтому ему и приходится сносить дерзость конюшего, которую при других обстоятельствах он никогда бы не стерпел. - Как, право, назвать их иначе? - сменил тон Мендвилл, хотя настойчивости не убавил. Потом, с радостным оживлением, добавил: - Да, чуть не забыл: у меня для вашей светлости припасено еще кое-что. Пришел Чини. Губернатор изумился: - Чини? - Его отпустили. Лицо сэра Уильяма просветлело: - Вот видите! Это доказывает их миролюбие! - Но они никак не объяснили его арест и не извинились. Чини сам обо всем расскажет, если вы захотите его принять. - Конечно, я поговорю с ним. - Вместе с ним его друг, видно, тоже из захолустья, с виду неглупый парень. Он был сержантом у Кекленда. - Впустите обоих. Мендвилл вернул Иннесу письмо лорда Хиллсборо и покинул кабинет. Губернатор приблизился к окну и начал рассеянно глядеть на улицу, теребя подбородок. Последнюю новость лорд Уильям воспринял с облегчением; дело угрожало его авторитету, потому что требование освободить Чини открыто игнорировалось. Возможно, именно поэтому, когда капитан Мендвилл ввел Чини вместе с Диком Уильямсом, им был оказан радушный прием. - Он служил сержантом у Кекленда, - повторил капитан Мендвилл, представляя Дика Уильямса. - А перед тем? - поинтересовался его светлость из чистого любопытства, которое пробудил в нем молодой человеком в поношенном платье, но благородной и привлекательной внешности. - Скромный владелец табачной плантации, - ответил Уильямс. - У меня немного земли между Салудой и Брод-ривер. Подарок короля - так, Чини? - Угу. Это факт, - сказал тот, не подымая глаз. Его светлость подумал, что понял источник верноподданности парня. - Вы, следовательно, многим ему обязаны, сэр? Это очень хорошо. Хотел бы я, чтобы все были так же верны долгу, как люди в вашей глуши. Ну, а вы, Чини? Какие основания для вашего ареста предъявил комитет? - Только то, что я приехал вместе с Кеклендом, как вот и Дик. Дику повезло, что его не видели в компании с Кеклендом. - Но не могли же они преследовать вас только за то, что вы были с Кеклендом? - Смогли бы, если б я этого не отрицал. Я клялся и божился, что их агент, донесший, будто я состоял в личной охране Кекленда, обознался. Я упирал на то, что мы повстречались случайно за городом, на Индейской тропе, и вместе только въехали. Но я ничего не знал о том, что он дезертировал из Провинциальной армии. Я твердил одно и то же, хотя они пытались сбить меня с толку. Они позволили мне уйти только после того, как поняли, что ничего от меня не добьются. Но мне небезопасно задерживаться в Чарлстоне, сэр. - Почему же? Раз уж они тебя отпустили... - Да-да, но они могут разузнать что-нибудь новое, схватят меня снова, и тогда... - он замолчал со скорбным выражением на уныло-туповатом лице. - Что тогда? Уильямс ответил вместо него. - Они вымажут его дегтем и обваляют в перьях, - небрежно пояснил он. - За что? За то, что он человек короля? Да это просто какой-то жупел. Почему бы им тогда не вымазать дегтем и меня? Нечто похожее на полуулыбку промелькнуло на худом лице лже-Дика Уильямса. - Ваша светлость - большой человек; вас защищает ваше положение. А мы - мелкая сошка, исчезновения которой никто не заметит. Мы играем своими жизнями, и когда нас казнят... - Он усмехнулся и пожал плечами. - Нет, никто не станет ничего предпринимать. - Вы не правы. Я бы проследил, чтобы виновных наказали. - Это утвердило бы ваше влияние, но едва ли принесло бы нам пользу. - Они не посмеют этого сделать. Нет, не посмеют! - веско сказал лорд Уильям. - Они сделали бы это с Кеклендом, если б схватили его - правда, Чини? - Да, это факт, - сказал Чини. - Комитет этого не скрывал. Они казнили бы Кекленда, попади он к ним в лапы, как всякого шпиона. - Выходит, они обвиняли его в том, что он шпион? - Да; и будь у них достаточно оснований обвинить меня в том же, я не стоял бы сейчас перед вами. Если вы не возьмете меня под свою защиту... Мне страшно, ваша светлость. Лорд Уильям обратился к молчавшему конюшему: - Что с ними делать, Мендвилл? - Отправить обоих с Кеклендом, - коротко посоветовал тот. Наступило недолгое молчание. - Да, но куда вы отправите Кекленда? - спохватился Уильямс. - Пока не решено, - ответил лорд Уильям, - сейчас он в безопасности на борту "Тамар". Мнимый сержант беспечно рассмеялся: - Если угодно вашей светлости, посылайте с ним Чини - он боится. Мне рано опускать знамена. Я пришел служить моему королю... ну, и себе маленько. Мне еще надо свести старые счеты с одним парнем по имени Гарри Фицрой Лэтимер. Упоминание этого имени пробудило в Мендвилле новый интерес к Дику Уильямсу. Он устремил на него испытующий взгляд, обладавший, казалось, особенной проницательностью оттого, что темные глаза капитана контрастировали с его светлыми волосами. - Лэтимер! - воскликнул он и после паузы добавил: - А что у вас с этим Лэтимером? Уильямс заколебался, будто резкий тон насторожил его. - ...Ваша честь его знает? - Я задал вопрос, - жестко сказал капитан. Уильямс, как бы раздумывая, предостерег: - Мой ответ может обидеть вас, капитан, если Лэтимер - ваш друг. - Мой друг! - неприязненно скривился Мендвилл, - вы полагаете, у меня есть друзья среди мятежников? - О нет, только этот, - Уильямс повернулся к его светлости. - Мистер Лэтимер - один из богатейших плантаторов в провинции, а может, и во всех тринадцати колониях, и у него множество друзей среди тори. Взять, например, сэра Эндрю Кэри, барона Фэргроува, - он из самых ярых тори, а Лэтимер собирается жениться на его дочери. Мендвилл посмотрел на него высокомерно. Оказывается, парень не слишком хорошо информирован. - Это была случайность. Теперь дело обстоит иначе. Сэр Эндрю - мой друг и мой родственник, и я лично слышал от него, что негодяй Лэтимер никогда больше не переступит порога его дома. Добавлю, что я с Лэтимером не знаком и никогда его прежде не встречал, хотя мне отлично известны его делишки - как, впрочем, и лорду Уильяму. - Да, уж, - проворчал его светлость, - этот тип - паршивая овца в стаде. Если бы провинция избавилась от таких, как он да еще смутьян Гедсден, все было бы проще. - Ну, так говорите смело - что вы о нем думаете? - предложил конюший. - Какая кошка между вами пробежала? - Всего лишь тяжба. Эта алчная лиса самовольно передвинула границы и оттяпала около пятидесяти акров от подаренной мне земли, - голос Уильямса вибрировал от презрения. - Вот вам и благородный джентльмен. Человек, богатый, как Крез, не побрезговал кражей земли у Лазаря вроде меня. Таковы душонки этих бандитов с большой дороги. Все они одним миром мазаны. У них нет ни верности своему королю, ни страха перед Богом, ничего святого. - Но вы имеете право апеллировать к закону, - напомнил лорд Уильям, пораженный подобной низостью. - Закон! - саркастически воскликнул Дик Уильямс. - Законы у нас в Южной Каролине стряпают такие, как мистер Лэтимер. Богатые плантаторы правят провинцией и никогда не станут издавать законов друг против друга. - Мы изменим их, Уильямс, когда уладим беспорядки. - На это я и надеюсь, сэр, за то и сражаюсь. - В его синих глазах вспыхнуло пламя, худое бледное лицо покрылось пятнами румянца, - Потому я и готов жизнь положить за короля, чтобы мы могли, наконец, судить набобов, подобных мистеру Лэтимеру. Он и без награбленного жил, словно князь. Хищный мерзавец! - Его мы будем судить, не сомневайтесь, - веско произнес капитан Мендвилл. - Он сам затягивает петлю на своей шее. Фактически он уже затянул ее! - Что вы говорите, капитан? - оживился Уильямс. - То, что сказал, - отвечал Мендвилл, но обсуждать эту тему не стал. Однако Уильямс желал продолжить и переминался, вертя шляпу в грязноватых руках. Тогда лорд Уильям направил беседу в другое русло, вернее, вернул ее к тому, с чего она начиналась. - Что вы намерены делать дальше, Уильямс? Куда отправитесь? - Я? Почему бы не туда, откуда приехал? Обратно, за Брод-ривер. Так что, если ваша светлость имеет какие-нибудь сообщения или письма для Флетчелла, Куннингхэмов, Браунов либо других верных людей, то я как раз тот, кто может их передать. - Письма... - улыбнулся лорд Уильям. - И вы еще говорите, что служили у Кекленда. Нет, нет. Да и нет у меня для них писем. - Если бы вы сочли меня таким же внушающим доверие, как другие - те, кто уже выполнял поручения вашей светлости... - Другие? - удивился губернатор. - Я не отправлял никаких писем. Кто вам сказал? - Я всего лишь предположил, ваша светлость. Ибо как еще поддерживать связь с далекими местами? - Только не письмами, - губернатор с видом знатока скептически покачал головой из стороны в сторону. - Тогда устно. Поверьте, я всецело ваш человек. Вы не хотите передать никаких сообщений? - Никаких. Передайте только, чтобы держали людей наготове. - Разве вы не приказываете им начать вооружаться? - Нет. Пока нет, если только у них не припасено в достатке вооружения и они не решат, что уже достаточно сильны. Красивое юное лицо Уильямса разочарованно вытянулось. - О, сил у них мало, и оружия тоже - это мне известно. Кроме того, там побывал Драйтон со своими антиправительственными речами, и ряды наши поредели. - Новости несвежие, - вставил капитан Мендвилл. - Да, по-видимому, это так, - вздохнул Уильямс. - Если бы мы могли рассчитывать на войска его величества! - Потерпите, - отвечал ему лорд Уильям, - вы их непременно получите. Господь нам их посылает или кто-то другой, но вскоре ожидается их прибытие. Взгляд Уильямса вновь зажегся нетерпением. - Неужели, ваша светлость? - спросил он, затаив дыхание. Молодой губернатор прошел за письменный стол. - Вчера я еще не смог бы этого утверждать. Но сегодня получено письмо от королевского секретаря, - он указал на конверт, и Уильямс заметил, как омрачилось его лицо, а глаза погрустнели. - Его величество решил привести к повиновению весь континент - целиком. Так всем и передайте. - Сэр, это развеселит их сердца, как развеселило мое. Ваша светлость имеет в виду, что к нам посланы солдаты из самой Англии? - Да, именно так - сюда, в Чарлстон. - Но в голосе лорда Кемпбелла не чувствовалось радости. - Если мятежники не склонят свои упрямые головы, город очень скоро превратится в театр военных действий. - Добрая весть, честное слово! - Молодой человек не сдерживал ликования. Капитан Мендвилл и даже безмолвный секретарь снисходительно улыбнулись, глядя на его оживление, но лорд Уильям оставался угрюмым. - Лишь одна новость обрадовала бы меня сильнее, - добавил Уильямс, - это если бы я узнал и был уверен наверняка, что Лэтимера повесят - как вы, ваша честь, пообещали. Но если вы подразумевали наказание за его поездки в Бостон или куда-то еще, то я сомневаюсь, что для обвинения хватит оснований. Ведь вам известно - он не так активен, как Драйтон и прочие. Если уж не удается привлечь к суду Драйтона - что можно сделать с Лэтимером? - Против него у нас имеется кое-что посерьезнее, - сказал лорд Уильям. - Если не хватает доказательств, мне доставило бы удовольствие получить их для вашей светлости. - Не нужно, - благосклонно произнес губернатор, - я думаю, доказательства собраны полностью. Вы хороший парень, Уильямс. Я хочу показать вам нечто, благодаря чему вы вернете вашу землю, причем, возможно, с процентами - несколько акров мистера Лэтимера вам не повредят. Это должно вдохновить вас и в дальнейшем верно служить королю, как служили вы до сих пор. Иннес, подайте апрельский список, - обратился он к секретарю. Мендвилл склонился к его светлости: - Вы полагаете, это... благоразумно? - спросил он вполголоса. Лорд Уильям нахмурился: ему показалось, что капитан Мендвилл чересчур много себе позволяет. - Благоразумно? В чем, по-вашему, тут может заключаться неблагоразумие? Разве я выдаю что-то, чего нельзя разглашать? Мендвилл поджал губы: - Необходимо принять меры к неразглашению источника информации. Он слишком ценен, чтобы им рисковать. - Ваш талант, Мендвилл, - указывать на очевидное. - Это оттого, что очевидное зачастую ускользает от вашей светлости, - возразил Мендвилл со спокойной дерзостью, которую не склонен был скрывать. - Будьте вы прокляты с вашим лестным мнением обо мне! Успокойте свое робкое сердце тем, что теперь очевидное от меня не укроется. - Он принял документ, протянутый Иннесом, и развернул, держа его в руках так, чтобы Уильямс мог прочесть. - Чье имя вы видите вот тут, в самом верху? Дик Уильямс будто с усилием вчитывался. - Я... Я неважно читаю, - сказал он. Темные глаза Мендвилла внезапно метнули на него подозрительный взгляд. - Но по вашей речи, сэр, - едко заметил он, - трудно предположить, что вы плохо читаете. - О, я умею читать, - без тени волнения парировал Уильямс, - я большой любитель книг. Но мне редко приходилось читать написаное от руки, - все время, пока он говорил, глаза его были прикованы к испещренному строчками листу, - а здесь к тому же неразборчиво. Какой бы плут это ни писал, его следовало бы отправить в школу обучаться крючкам и палочкам... Понял наконец! Скорее угадал, ей-Богу. Ну, конечно, это Гарри Лэтимер. - Именно Гарри Лэтимер, - подтвердил губернатор, сворачивая бумагу и возвращая ее секретарю. - Он в начале списка; а это перечень тех, кто участвовал в налете на наш королевский арсенал, когда Булль оставался моим заместителем. Лэтимер - вожак всей шайки. Ограбление и высшая степень измены одновременно - вот что будет предъявлено ему в обвинении, когда в один прекрасный день разбойнику придется отвечать за содеянное. Дик Уильямс выглядел удивленным и озадаченным. - Но, мне казалось, он был тогда в Бостоне. - Очень многим так казалось. На самом же деле он провел три дня в Чарлстоне. И это было только одно из его дел. Дик Уильямс мрачно смотрел на губернатора. - И человек, составивший список, даст в суде показания? - Когда придет время. - Тогда почему бы вам не арестовать Лэтимера? - Арестовать? - Он сейчас в Чарлстоне, - сказал Уильямс, и капитан Мендвилл стремительно отреагировал: - Откуда вам это известно? - Утром, по пути сюда мы видели его на Брод-стрит, верно, Чини? Чини, вздрогнув, очнулся от тревожного уныния, в котором давно пребывал. - Это факт, - подтвердил он. Мендвилл, казалось, начал размышлять вслух: - Выходит, он вернулся. Вот как... - Да, вернулся. Это ваш шанс, если только вам удастся вытащить на свет Божий вашего свидетеля. Лорд Уильям махнул рукой: - Дружище, даже если офицеры шерифа исполнят мой приказ, в чем я сомневаюсь, раскрывать моего свидетеля пока нежелательно. Но мы ничего не потеряем, если подождем, уверяю вас. - Я понимаю, - сказал Уильямс, - открыть свидетеля означало бы потерять агента во вражеском лагере. Ясно, - он вздохнул. - Ладно, я буду терпелив, сэр, пока мы не сможем предъявить счет нашему благородному джентльмену. - Он оживился: - Я передам ваши слова у себя в округе. Я отправляюсь немедленно - нет смысла задерживаться в Чарлстоне. Если ваша светлость желает сказать что-нибудь еще... - Нет. Думаю, нет. Буду вам обязан, если вы передадите то, о чем мы говорили, и сообщите мне, когда будете здесь в следующий раз. Теперь осталось определить, как быть с вами, Чини. - Как прикажет ваша светлость, - промямлил Чини. Но деятельный Дик Уильямс опередил: - Возвращайся со мной, Чини. За Брод-ривер ты будешь в относительной безопасности. А из Чарлстона сравнительно легко выбраться через пристань. Кроме того, с мушкетом в руках ты принесешь своему королю больше пользы, чем прячась на борту военной посудины. - Честное слово, мне все равно куда идти, лишь бы не оставаться в Чарлстоне. - Ну, так ты поедешь со мной, дружище. - Да, да. Так будет лучше, - сказал Чини, не имевший, казалось, ни единой собственной мысли. - Полагаю, и в самом деле, так будет лучше, - согласился лорд Кемпбелл и обратился к секретарю: - Иннес, выдайте по десять гиней каждому. Но Уильямс отшатнулся: - Сэр! - в голосе его прозвучала укоризна. - Черт возьми! В чем дело? - изумленно воззрился на него губернатор. - Я шпион, сэр, говорю без обиняков. Я шпион и горжусь этим. Но деньги я не беру. Я шпионю из чувства долга, да еще ради развлечения - оно скрашивает скуку. Глядя в его насмешливые смелые глаза, лорд Уильям без труда поверил такому нелепому заявлению. - Ей Богу, мистер Уильямс, - сказал капитан Мендвилл, - странное у вас чувство юмора. - Так и есть, не правда ли, Чини? - Это факт, - затверженно повторил Чини, подставляя ладонь, в которую секретарь насыпал золота. Вслед за тем они ушли, и лорд Уильям расположился на диване. - Занятный и славный малый... - проговорил он, шаря рукой в поисках табакерки. - Впервые беседовал со шпионом без отвращения. Нет, он не похож на настоящего шпиона. Он слишком мало рассказал о себе. - Зато он сообщил кое-что интересное о Гарри Лэтимере, - в раздумье произнес от окна Мендвилл. - Интересное - возможно. Но вряд ли полезное. Если бы Уильямс предстал перед комитетом вместо этого болвана Чини, мы могли бы что-нибудь через него выяснить. - Возможно, мы выяснили бы что-нибудь и у Чини, если бы вы его расспросили. Его светлость зевнул. - Я забыл, - сказал он. - И Уильямс так много говорил. А, не имеет значения. Какой прок в информации, если нельзя ее использовать? И слава Богу, что нельзя. - И он рассеянно набрал щепоть табаку из табакерки. Глава IV. Фэргроув В верхней комнате своего особняка у бухты Лэтимер старался привести себя в порядок. Требовалось снять грим и сменить костюм Дика Уильямса на более подобающее случаю платье. Но когда Джонсон почтительно спросил, что оденет его честь, тот отослал слугу, закутался в халат, присел к туалетному столику и задумался, удрученно опустив голову. Вошедший через четверть часа Джулиус застал его все в том же положении. Джулиус, невысокий пожилой негр с курчавыми седыми волосами, выглядевшими, словно парик, поставил возле хозяина поднос, налил в серебряную чашку дымящегося шоколада и, повинуясь нетерпеливому жесту Лэтимера, быстро удалился. Лэтимер снова остался наедине со своими мыслями. Этим утром он достиг цели, и даже с большим успехом, чем можно было предполагать. Он видел список и узнал все, что хотел. Однако успех не поднимал настроения, а, напротив, нагонял глубокую тоску: список был составлен знакомой рукой. Гарри не хуже своего знал почерк Габриэля Фезерстона, сына управляющего имением Фэргроув. Управляющий прослужил у сэра Эндрю Кэри тридцать лет, и пользовался доверием и благосклонностью баронета, которые распространялись и на молодого Фезерстона. Когда для юного Лэтимера выписали учителя, Габриэль посещал уроки вместе со своим сверстником. Целых два года они вдвоем корпели над учебниками, а когда Лэтимер уехал завершать образование в Англию, еще долго переписывались. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Гарри хорошо помнил и сразу узнал его почерк. Открытие того факта, что Фезерстон работает на лорда Уильяма, позволяло сделать вполне определенные выводы. Сейчас Лэтимер удивлялся собственной ненаблюдательности, а сейчас как будто пелена упала с глаз. С того момента, как Габриэль Фезерстон переметнулся к Каролинским Сыновьям Свободы и добился своего избрания в Генеральный комитет Провинциального конгресса, Лэтимер обязан был учитывать вероятность двурушничества в его поведении. Теперь он это сознавал, а тогда, благодаря собственному стремительному обращению в новую веру, воспринимал поступок Габриэля, как должное. Лэтимеру следовало помнить, что молодой Фезерстон находится в сильной зависимости от сэра Эндрю, ведь Кэри, узнав, что сын его управляющего - изменник, немедленно выгнал бы старика. Однако этого не произошло; следовательно, в деле замешан сам баронет. Скорее всего, так оно и было - Габриэля послали шпионить за Провинциальным конгрессом по совету сэра Эндрю. Теперь Лэтимер стоял перед необходимостью объявить о своем открытии. Чрезвычайное совещание, уполномочившее его провести расследование, должно было вновь собраться в шесть часов вечера в доме Генри Лоренса. Отчитаться Лэтимер был обязан любой ценой, но цена казалась непомерно высокой. Дело не в том, что он жалел Фезерстона или симпатизировал ему. Прежде Гарри питал к нему дружеские чувства, но теперь это не имело значения - от них не осталось и следа. Фезерстон - негодяй и продажная тварь, и только глупец будет попусту расходовать свое сочувствие на того, кто без колебаний готов накинуть петлю на шею ближнего. Однако остается сэр Эндрю. В отношениях Гарри со своим бывшим опекуном и ближайшим другом, отцом Миртль, уже произошел перелом, но до последнего времени Лэтимер надеялся на их восстановление. Теперь разрыв должен стать окончательным и бесповоротным, ибо можно не сомневаться в том, что последует за разоблачением Фезерстона. Как бы ни колебались остальные члены Совета безопасности, Гедсден настоит на казни предателя. Фезерстон поплатится жизнью за дела, в которые его вовлек сэр Эндрю, и уж тогда Гарри бесполезно ждать снисхождения от своего приемного отца. Миртль будет потеряна для него навсегда. И все же он обязан разоблачить Фезерстона. Удача обернулась тяжелой дилеммой; Лэтимер оказался меж двух огней. Прошло немало времени, прежде чем его осенило: существует компромиссное решение! Можно устранить Фезерстона, не покушаясь на его жизнь и одновременно положить конец шпионажу. Лэтимер быстро принимал решения, и, как только эта идея пришла ему в голову, немедленно начал действовать. Мешкать нельзя было ни минуты. Он поднялся, позвонил в колокольчик и, когда вошел слуга, приказал отправить посыльного к мистеру Айзарду с просьбой о встрече, а затем принести костюм для верховой езды. Приблизительно в то же время, около полудня, капитан Мендвилл выехал верхом в Фэргроув, обширное имение сэра Эндрю на берегу Бэк-ривер. При виде всадника на чистокровной вороной кобыле - красавца в алом мундире с золотым шитьем, белых лосинах и лаковых кавалерийских сапогах - дрогнуло бы сердце любой горничной, случись ей украдкой заглядеться на него сквозь зеленые жалюзи, когда он проезжал мимо. Сто лет назад Калпипер спроектировал Чарлстон на открытой местности, допускавшей просторную, геометрически правильную планировку, которой не сыщешь в Старом Свете. На европейский взгляд губернаторского конюшего, Митинг-стрит, откуда он начал свое путешествие, выглядела не улицей, а живописной вязовой аллеей. Дома по обе стороны окружали ухоженные сады; темно-красные кирпичные стены домов недавней постройки были увиты виноградными лозами; старые, добротные дома, сложенные из бревен черного кипариса, смотрели на улицу торцами, а фасады с широкими верандами утопали в зелени. Тонкий аромат поздних тюльпанов, завезенных сюда первыми поселенцами из Голландии, смешивался с густым запахом жасмина, жимолости и нагретой солнцем сосновой смолы. Капитан свернул на Брод-стрит. Проскакав мимо церкви святого Михаила с высоким шпилем, очень напоминающей творение Рена[14], и церковь св. Мартина-в-Полях, он выбрался на площадь, украшенную статуей Питта, которую лет пять назад соорудили в знак уважения провинции великому выходцу из народа. Здесь множество экипажей и пешеходов вынудили капитана перейти на шаг. Ему попадались компании моряков всех рангов, сошедшие с кораблей поглазеть на город; на перекрестке под наблюдением смуглого надсмотрщика толпились негры в ярких полотняных одеждах; навстречу куда-то спешили три индейца племени катоба, увенчанные перьями и закутанные в шерстяные одеяла кричащей расцветки. Каждый из них вел под уздцы вьючную лошадь с товарами, полученными в обмен на шкуры, привезенные из-за Камдена. Не раз капитан Мендвилл натягивал поводья, уступая дорогу тяжелой карете богатого плантатора, высокому фаэтону с невозмутимыми, как бронзовые изваяния, ливрейными грумами на запятках или крытым носилкам на ременных лямках, в которых за черными занавесками модницы совершали экскурсии по галантерейным лавкам. Из всех городов Северной Америки Чарлстон в наибольшей степени сочетал в себе роскошь и изысканность Старого Света с благополучием и изобилием Нового. Понятно, что безбедное существование жителей города не способствовало широкому распространению революционных настроений. Попадались, правда, горячие головы вроде Кристофера Гедсдена и новоявленного республиканца Гарри Лэтимера; была неуправляемая толпа ремесленников, мастеровых и прочих, кому почти нечего было терять и кто всегда готов на любые авантюры; но тон задавала состоятельная олигархия плантаторов и торговцев - они обладали в Южной Каролине неоспоримой властью и, в общем-то сочувствуя обиженным северянам и противникам деспотизма королевских чиновников, заняли тем не менее выжидательную позицию и не предпринимали активных действий. Ведь в случае поражения им грозила утрата личного состояния и благополучия. Такая же пассивность охватила и убежденных тори. Среди них тоже имелись фанатики, которые, подобно Эндрю Кэри и Флетчеллу, отбрасывали всякие расчеты, когда речь заходила о верности трону. Но в основном, как и противная сторона, тори стремились прежде всего избежать открытого столкновения. Судьба определила Каролине второстепенную роль в конфликте с метрополией. Известие о стычке при Лексингтоне сначала вызвало брожение умов, но вскоре все снова улеглось. Конгресс выработал очередную петицию королю, и люди предпочитали надеяться, что согласие будет достигнуто и жизнь войдет в нормальную колею. Мендвилл смотрел на будущее колоний пессимистически. Однако, не лишенный чувства юмора, он забавлялся тем, что невозмутимо обменивался приветствиями с офицерами в голубых мундирах Провинциальной милиции. Эти полузаконно созданные отряды ополченцев предназначались для антиправительственных действий. Когда капитан проезжал мимо, офицеры приподнимали свои шляпы с черными кокардами, но Мендвилла не обманывало их показное дружелюбие: его мундир был для них, конечно, что красная тряпка для быка, и, несмотря на приятельские улыбки - со многими капитан играл, охотился или заключал пари на петушиных боях и скачках - они, когда наступит срок, так же улыбаясь, перережут ему глотку. Мендвилл ко всему этому привык. Он приехал в колонию служить своему королю. О себе капитан, вздыхая, думал как о "бедняге младшем сыне". В действительности он был даже младшим сыном младшего сына. В лучших традициях младших отпрысков знатных домов он промотал значительное состояние, унаследованное от матери - его отец в свое время женился на богатой наследнице - и попал в зависимость от государства, что в Британии свойственно исключительно младшим сыновьям в семье[15]. Правда, Мендвилл являлся наследником титула и состояния своего бездетного дяди, графа Челфонта. Но энергичный дядюшка отличался в свои пятьдесят пять лет отменным здоровьем, жили в роду Мендвиллов подолгу, и капитан не льстил себе надеждой на кончину графа, которая могла наступить очень не скоро. Мендвилл не стал губить молодые годы в бесплодных мечтаниях и отправился, как было принято в его кругу, на королевскую службу в колонии, собираясь одновременно сослужить службу и себе - по примеру своего отца, а равно и лорда Уильяма Кемпбелла, тоже младшего сына, женившегося на Салли Айзард и приданом в пятьдесят тысяч фунтов. Колонии представляли собой, можно сказать, обширные охотничьи угодья, где колониальные наследницы служили вожделенной добычей для младших сыновей, великолепно умевших использовать в качестве приманки знатное имя. Ко всему прочему, капитан Мендвилл отправлялся в Америку, заранее зная, где искать дичь. Сэр Эндрю Кэри, богатый и влиятельный южнокаролинский тори, по материнской линии происходил от первого владетельного лорда Мендвилла и так гордился этим, что склонен был считать свою принадлежность к знатному древнему роду гораздо менее отдаленной, чем на самом деле. Сэру Эндрю не посчастливилось обзавестись сыновьями, он воспитывал единственную дочь, и ему, естественно, будет лестно выдать ее за Мендвилла, укрепив этим родством свои геральдические притязания. Лишь одно упустил из виду дальновидный капитан - существование мистера Гарри Фицроя Лэтимера из Санти Бродс, хозяина баронства Лэтимерского на реке Салуда, - и это упущение могло свести на нет все его расчеты, если б не особая милость провидения, благодаря которой Лэтимер обвинялся нынче в мятеже. Оскорбленный сэр Эндрю намекнул "племяннику", что отношения с Лэтимером напоминают ему басню о змее и дровосеке, но роль дровосека он играть не намерен. Когда глаза капитана Мендвилла, от внимания которого ускользало весьма немногое, заметили исчезновение с пальца Миртль усыпанного бриллиантами золотого обручального кольца, он счел заочный поединок почти выигранным и старался не придавать значения ее бледности и апатии. В совершенстве владея собой, Мендвилл, пока она горевала, никак не проявлял своих намерений, но втайне подумывал о будущем. Он знал, на чем держится мир, знал и человеческую природу: не было еще такой сердечной раны, которую не исцелило бы время. Нужно только набраться терпения и сдерживаться, пока процесс заживления не продвинется достаточно далеко; с остальным он справится играючи. Надежды капитана Мендвилла были не так уж беспочвенны. Миртль не скрывала, что он ей симпатичен, и сейчас, когда она так страдала и нуждалась в утешении, ее отношение к "кузену" Роберту неизбежно становилось все теплее. Вдобавок он заручился заверениями сэра Эндрю в полной благосклонности и поддержке. Сэр Эндрю весьма прозрачно намекал, что не потерпит в зятьях отступника Лэтимера - этого неблагодарного негодяя, которого он не пустит даже на порог своего дома - из чего капитан не без удовольствия заключил, что путь к сватовству расчищен. До сих пор он продвигался вперед по этому пути осторожно, а сейчас, чуя близкую удачу, скакал в Фэргроув с ворохом новостей, полученных от Дика Уильямса. Мендвилл свернул на Кинг-стрит, где движение было не слишком оживленным, и, ослабив поводья, устремился к городским воротам. На песчаной пустоши за недостроенными укреплениями, возведение которых началось около двадцати лет назад, но потом было заброшено, он увидел большой отряд милиции, обучавшийся строевым приемам. Провинциальная милиция состояла главным образом из молодых мастеровых. Вид красного мундира Мендвилла вызвал среди них пяток непристойных шуток, отпущенных ему вслед, правда, в относительно добродушном тоне. Не обращая на них внимания, капитан поскакал во весь опор по старой Индейской тропе через сосновые пустоши - безлюдные песчаные дюны, не оживленные никакой растительностью, кроме сосен, казавшихся черными и источавшими на солнце терпкий аромат. Вскоре он подъехал к рукаву Купера, Бэк-ривер, где дед нынешнего Кэри выстроил Фэргроув. Дорога вела через болото; за ним местность приобретала, наконец, более цветущий вид. Около двух часов пополудни Мендвилл на взмыленной лошади миновал железные ворота Фэргроува. От них начиналась широкая, приблизительно в милю длиной, аллея, засаженная вирджинскими дубами и рассекавшая надвое парк, разбитый вокруг величественного особняка Эндрю Кэри. Фэргроув, прямоугольное здание классической архитектуры в стиле королевы Анны[16], с белыми жалюзи на высоких окнах, был построен пятьдесят, а то и больше, лет тому назад из кирпича, вывезенного из Англии вместо балласта на кораблях. За прошедшие годы дом немного постарел и потускнел от непогоды, что только дополнительно придало ему благородства. Выходя с аллеи на полукруглую, усыпанную гравием дорожку, можно было легко вообразить себя перед английским сельским замком где-нибудь в Кенте или Суррее. Подъездная дорожка вела к парадной лестнице и портику, а по обе строны от нее под сенью кряжистых кедров тянулись подстриженные газоны; на севере парк обрывался крутым спуском к реке. Черный грум принял лошадь капитана. Дворецкий Римус провел его в длинную прохладную столовую, где сэр Эндрю, только что вернувшийся с плантации, подкреплялся утренним пуншем. Он был в кавалерийских сапогах; на столе лежали брошенные им перчатки и отделанный серебром хлыст. Сэру Эндрю прислуживала дочь, которая выглядела какой-то вялой отрешенной. Утром она получила письмо от Гарри из Саванны; содержание письма разительно отличалось от того, на что она в душе надеялась, и жизнь казалась ей конченой. Сэр Эндрю, крупный и грубоватый, выглядевший в своем сером сюртуке и бриджах типичным английским сквайром, поднялся навстречу гостю. - Роберт, мой мальчик, мы чрезвычайно рады. Римус, пунш для капитана Мендвилла. Интонация, с которой былы произнесены эти сами по себе малозначащие слова, была самой сердечной, а лицо хозяина выражало искреннюю радость. Мендвилл склонился перед Миртль и поцеловал кончики ее пальцев. Это была высокая и стройная девушка в узком сиреневом платье; темные локоны обрамляли ее лицо и шею. Она одарила кузена искренней дружеской улыбкой, на мгновение тронувшей ее безжизненные губы, затем подошла к массивному буфету и вместе с Римусом занялась приготовлением пунша. - Вижу, скука вас порядком уморила, - добродушно пошутил сэр Эдрью. - Непохоже, чтобы губернатор перегружал вас работой. - Вероятно, это продлится недолго, и, клянусь, чем скорее кончится, тем лучше. - Мендвилл взял с подноса бокал с пуншем и поблагодарил мисс Кэри. - За погибель всех заговорщиков! - провозгласил он тост и пригубил напиток. - Аминь, аминь, - торжественно пробасил сэр Эндрю, тогда как Миртль изменилась в лице и отвернулась. Хозяин и капитан уселись за стол друг напротив друга. Стекло и серебро, казалось, плыли по его гладкой полированной поверхности, отражавшей, словно вода в омуте, силуэт сидящей у окна мисс Кэри. Она повернулась спиной к свету, чтобы никто не заметил ее переживаний. Сэр Эндрю набил длинную трубку табаком из серебряной табакерки, и Римус поспешил к нему с тонкой зажженной лучиной. - Предлагать вам трубку, разумеется, бесполезно, - прошамкал баронет с мундштуком в зубах, и брезгливый Мендвилл, не выносивший табачного дыма, с улыбкой согласился. - Вы многое теряете, Боб. Попробуйте - это же прекрасный табак. С плантаций Лэтимера. - По лицу сэра Эндрю пробежала тень. Он вздохнул: - Негодяй обучился этому делу в Вирджинии, но сам от всех держит в секрете. Скрытная лиса - впрочем, как и во всем остальном. Вам надо попробовать трубку, Мендвилл, она здорово успокаивает. Но капитан, еще раз улыбнувшись, покачал головой. - Что нового в Чарлстоне? Мы здесь отрезаны от мира. Вы были вчера на балу у старого Айзарда? Я тоже там был, но Миртль не ездила. Хандрит из-за черной неблагодарности проклятого мерзавца, который мизинца ее не стоит. - Вы должны привезти ее в четверг на бал к миссис Брютон. - Непременно. - Мне туда не хочется, - откликнулась Миртль неуверенно, но капитан мягко возразил: - Нет-нет, моя дорогая Миртль! Это долг, никак не меньше. Бал дается в честь губернатора, и считается официальным мероприятием. В эти печальные времена лорду Уильяму требуется поддержка каждого лояльно настроенного мужчины и каждой женщины. В самом деле, сэр Эндрю, он просил передать, что сожалеет о вашем отъезде из Чарлстона и что вам лучше было бы вернуться. Сэр Эндрю начал горячо уверять, что без промедления вернулся бы в город, но там слишком смердит - смрад измены вызывает у него тошноту. В самом деле: сидеть в имении в это время года было для него необычно, и он наверняка не остался бы тут после приезда губернатора, если бы не обстоятельства его последнего посещения Чарлстона и не данная сэром Эндрю клятва, что он не вернется туда до тех пор, пока в этом мерзком месте витает дух мятежа. Он покинул город в середине февраля, на следующий день после объявленного Провинциальным конгрессом "Дня смирения, поста и молитвы перед всемогущим Господом с благоговейной просьбой к Нему ниспослать королю истинную мудрость, помочь обретению свободы Северной Америкой и отвратить бедствия гражданской войны". Ничего более кощунственного сэр Эндрю не мог себе представить. Это казалось ему самым великим богохульством, когда-либо исходившим из человеческих уст. Когда же он услыхал, что все места богослужения в Чарлстоне переполнились бездельниками и глупцами, собравшимися на бунтовщическую молитву, когда собственными глазами увидал членов Провинциального конгресса во главе со спикером Палаты общин Лаундсом в пурпурной мантии, алонжевом парике и с серебряным жезлом, которые торжественной процессией шли к церкви святого Филиппа, негодование сэра Эндрю не позволило ему оставаться более в городе, который, как он ожидал, могла в любую минуту постичь та же кара, что обрушилась на Содом и Гоморру. Он метался в бессильной ярости; немногим мог он выразить свое отвращение к этому событию, но это немногое сделал - закрыл свою резиденцию на Тредд-стрит и уехал, отряхнув со своих ног прах измены. С тех пор Кэри поселился на плантации и оставался бы там безвыездно, не вызови его вице-король, повиноваться которому он почитал своим святым долгом. - Мы будем там завтра, Боб, живыми или мертвыми, и умножим число друзей короля. - Поставив таким образом на этом точку, он осведомился о новостях. Мендвилл напустил на себя печальный вид и, как бы сожалея, что приходится об этом говорить, дал подробный отчет об утренней беседе у губернатора, особо остановившись на выдвинутом Диком Уильямсом обвинении Лэтимера в подлости по отношению к менее влиятельному соседу. Сэр Эндрю протянул с сомнением: - На Гарри Лэтимера это непохоже. Миртль резко поднялась и шагнула к ним от окна. - Это неправда! - сказала она гневно. - Я и сам с трудом в это поверил, - дипломатично согласился капитан. - Люди не часто совершают бесчестные поступки не имея на то серьезных оснований, а какие мотивы могли быть у богатого мистера Лэтимера для мелкого воровства? И все же... и все же...- Он на мгновение запнулся, будто преодолевая колебания. - Тот, кто способен забыть свою честь и долг перед королем... - Он не стал продолжать. - Да, да, - уступил сэр Эндрю с глухим недовольным ворчанием. - О нет, вы неправы, неправы! - настаивала его дочь. - Между этими поступками - огромная пропасть. Каким бы ни был Гарри, - он не вор; никто не заставит меня поверить в обратное. Мендвилл понял, что время еще не начинало своей целительной работы. - Никто не заставит тебя поверить, что он изменник, - раздраженно подхватил баронет, - никто не заставит тебя поверить в его скрытность - а он приезжает и уезжает украдкой, как вор. - Кстати, это напомнило мне, - произнес капитан Мендвилл, - что он сейчас в Чарлстоне. В изумленных взглядах обоих застыл немой вопрос. - Я узнал об этом все от того же Уильямса. Он утверждал, что видел его сегодня утром. - Так почему, ради всего святого, вы его не арестовали? - Нет, папа! - Миртль положила руку ему на плечо. - Девочка моя! Этот субъект больше тебе никто. Мендвилл желал бы разделить его уверенность. Между тем, он отвечал на возмущенное восклицание сэра Эндрю: - Лорд Уильям уже собирался подписать ордер, но... - он заколебался. - Ну? Что "но"? - Я убедил его не делать этого. - Вы убедили его?! - весь облик сэра Эндрю выражал недоумение, - Но почему? - Это было бы неразумно. Мы хотим избежать открытого конфликта и избегаем любых действий, которые могут к нему привести. Мистер Лэтимер - нечто вроде героя черни, а мы не хотим провоцировать толпу на поступки, требующие возмездия. - Видит Бог, они его заслуживают. - Может быть. И все же это опасно. Лорд Уильям это понимает. Кроме того, сэр Эндрю, есть и другая причина. Что бы ни сделал мистер Лэтимер, он все же дорог вашему сердцу. - Я вырвал его оттуда, - гневно отрубил сэр Эндрю. - Но остается еще Миртль, - со вздохом сказал капитан. - Как вы добры! - Глаза Миртль благодарно увлажнились. - Добры! - прорычал баронет, - Добры! Пренебречь своей прямой обязанностью! - Сомневаюсь, что мне следует выполнять свои обязанности ценою вашего страдания, пускай даже легкого. Вы стали так мне дороги за эти месяцы, что я не могу не считаться с вашими чувствами. Вдруг, прежде чем сэр Кэри или Миртль успели найти подходящие слова в ответ на подобое признание, дверь распахнулась, и Римус радостно объявил: - Маса Гарри, сэр. Старому дворецкому никогда не пришло бы в голову, что для визита мастера Гарри могут существовать какие-то препятствия, поэтому и проводил его сразу в столовую, где находился сэр Эндрю. Глава V. Мятежник Быстрыми, легкими шагами, с треуголкой и тяжелым хлыстом под мышкой, в комнату вошел Гарри Лэтимер. Старый негр прикрыл дверь снаружи, и в комнате воцарилось молчание. Сэр Эндрю, капитан Мендвилл и мисс Кэри застыли на месте. Оба джентльмена - старый и молодой - сидели; девушка, чье дыхание участилось, стояла позади отца, держась рукою за высокую спинку кресла. Читатель, разумеется, представляет, сколь противоречивые чувства бушевали в душе каждого из них, и понимает, что над всеми этими чувствами в тот момент преобладало нескрываемое изумление. Самым глубоим оно было у капитана Мендвилла. Он был не просто изумлен - он был озадачен. Ибо высокий и стройный молодой человек, стоящий перед ними и стягивающий перчатки, кого-то сильно ему напоминал. Он где-то уже видел этого человека и говорил с ним. Капитан Мендвилл напряг свою память, лихорадочно вспоминая, когда и где это могло произойти. Но только одну минуту. Постепенно фигура, с которой он не сводил глаз, подверглась перед его внутренним взором метаморфозе. Модно скроенный, длинный сюртук уступил место поношенной коричневой куртке; изящные холеные руки стали грубыми и неопрятными; волнистые бронзовые волосы с аккуратно вплетенной в косицу муаровой лентой свободно рассыпались вокруг худой бледной физиономии с пронзительно синими глазами и насмешливым ртом. Кулак капитана Мендвилла обрушился на красное дерево с такой силой, что бокалы и серебро на столе задребезжали; он привстал в кресле, потеряв самообладание. - Дик Уильямс! - вскричал он и простонал: - Боже мой! Мистер Лэтимер поклонился с сардонической усмешкой: - Ваш покорный слуга, капитан Мендвилл. Я разделяю ваши чувства. Мендвилл ничего не ответил. Его мысли мгновенно перенеслись к событиям сегодняшнего утра. Он попытался сообразить, как много сведений разнюхал этот дерзкий шпион, который полностью одурачил их с губернатором при помощи Чини, чья необъяснимая измена теперь тоже стала очевидной. Сэр Эндрю, слишком поглощенный собственными чувствами, чтобы обратить должное внимание на этот непонятный обмен репликами, яростно взорвался: - Мой Бог! И у тебя хватило наглости показаться нам на глаза? Теперь, когда с тебя сорвана личина и мы знаем, кто ты таков? - Сэр, вы не знаете обо мне ничего такого, чего я мог бы стыдиться. - Потому что у тебя нет стыда! - задохнулся сэр Эндрю и нетерпеливо сбросил с плеча трепещущую ладонь Миртль. Лэтимер глядел на него с грустью. - Сэр Эндрю, - подчеркнуто мягко начал он, - разве между нами непременно должна идти война, если мы по-разному смотрим на вопросы политики и правосудия? Во всем мире нет человека, которого я уважал бы больше, чем вас... - Избавьте меня от этого, - оборвал баронет. - Когда я встречу более неблагодарного предателя, я, может быть, возненавижу его сильнее. Но вряд ли такой отыщется. Бледность Лэтимера усилилась, под его глазами обозначились тени. - Чем же я неблагодарный? - спросил он тихо. - Вам еще требуется объяснять? Мог ли любой отец сделать для вас больше, чем сделал я? Годами, пока вы были мальчиком, пока учились в Англии, я управлял вашими имениями, присматривал за ними, подчас в ущерб своему собственному. Ваш отец оставил вас состоятельным человеком, но моими усилиями ваше состояние утроилось, и теперь вы богатейший человек в Каролине, а может быть, и во всей Америке. И это приумноженное мной состояние вы транжирите, стараясь разрушить все, что мне дорого и свято, и намереваясь уничтожить алтари, которым я поклоняюсь. - А если я сумею доказать, что это алтари ложных богов? - Ложных богов?! Вы мне омерзительны!.. - Сэр Эндрю! - Лэтимер умоляюще протянул руки, - дайте мне возможность оправдаться. - Оправдаться! Какие могут быть оправдания тому, что вы творите и что уже натворили? Он не добавил бы к этому ничего, но на помощь Лэтимеру пришла Миртль: - Папа, ведь нужно только выслушать. - Ее просьба возникла из глубоко затаенного в сердце желания: она надеялась найти в его словах что-нибудь такое, что могло бы смягчить приговор, вынесенный в ее письме и не достигший своей настоящей цели - вернуть Гарри с неправедной стези. Мендвилл, мысленно проклиная болтливость и доверчивость губернатора, совершенно растерялся и не знал, как теперь себя вести. Ему теперь необходимо было заботиться о соблюдении своих же взаимоисключающих интересов, и он молча выжидал - словно игрок, который не может решить, какую выбрать тактику. - Сэр Эндрю, - начал Лэтимер, - вы живете в богатой, беззаботной провинции, еще по-настоящему не ощутившей тяжелую руку короля, и не имеете представления о том, что происходит на Севере. Однако сэр Эндрю не собирался вступать в политический диспут. - Не могу? - И он закашлялся язвительным смехом. - Я не могу! Предательство - вот что происходит на Севере! И вы приложили к этому руку, замышляя против своего короля Бог весть какие козни. - В ваших словах мало правды, - возразил Лэтимер. - Вы полагаете, нам не было доложено? - Доложено... - Лэтимер обратил проницательный взгляд на капитана Мендвилла и чуть поклонился ему, - похоже, я становлюсь важной птицей, если имею честь быть предметом ваших докладов, сэр. - Мне, как конюшему его светлости губернатора, вменены определенные обязанности. - Мендвилл пожал плечами. - Возможно, мистер Лэтимер, вы не принимаете этого в расчет. - Помилуйте, сэр! - Свойственная Лэтимеру сдержанная ирония, за которой при желании можно было углядеть скрытую издевку, уже начинала раздражать капитана. - Утром я удовлетворил свое любопытство касательно круга ваших обязанностей. - Капитан невольно покраснел. - Но ваши доклады - или, по меньшей мере, выводы из них - не вполне точны. У меня даже сложилось впечатление, что верные умозаключения не входят в обязанности чиновников. Он опять обратился к сэру Эндрю, который с трудом себя сдерживал и только наполовину понимал происходящее между Лэтимером и конюшим. - Возможно, я и строил козни, но никак не против короля. Я не отношу себя к экстремистам, требующим немедленной независимости. Напротив, я из тех, кто пытается, вопреки всем провокациям, сохранить мир и поддержать конституционализм против попыток ввергнуть провинцию в пучину насилия. Баронет ограничился насмешкой: - Так это заботясь о мире, вы организовали налет на арсенал? Лэтимер снова метнул взгляд на Мендвилла. - Ваши доклады были очень подробными, капитан Мендвилл. На сей раз капитан ответил колкостью на колкость: - Видите ли, мистер Лэтимер, изредка и чиновники способны на умозаключения. Но Лэтимер осадил его репликой: - Это не умозаключение, капитан, это всего лишь информация. То, за чем я приходил и что получил сегодня утром. А до остального, - и, не давая капитану времени на ответ, он вновь повернулся к сэру Эндрю, - мы хотим избежать у нас того, что случилось в Бостоне, когда британские войска расстреливали британских подданных. Si vis pacem, para bellum[17] - мудрое изречение. Нам не оставили другого выбора, когда Англия или, вернее, английский король и его слишком угодливый кабинет министров начали угрожать британской колонии, как вражеской стране. Мы готовимся к войне, дабы избежать ее. Какими доводами убедить министров принять наши петиции, рассмотреть наши жалобы и устранить несправедливость вместо того, чтобы посредством грубой силы принуждать нас повиноваться? - Бог мой! Вы - сумасшедший! Точно, сумасшедший! Капитан Мендвилл вмешался вкрадчиво: - Разве не сам Бостон своею непокорностью навлек на себя беды? - Да! Что вы ответите на это? - требовательно подхватил сэр Эндрю. - Непокорность? - слегка пожал плечами мистер Лэтимер. - Чему же Бостон должен был покориться? Покорность свободных людей исполнительной власти есть не что иное, как подчинение законам, которые они сами для себя вырабатывают. - Вы цитируете доктора Франклина, надо полагать, - сказал капитан, подозревая подвох. - Я цитирую одно из писем Юниуса, капитан Мендвилл, - одно из писем, адресованных королю и кабинету, которые столь безрассудны, что угрожают свободам англичан не только в колониях, но и в самой Англии. Сэр Эндрю зашелся от негодования: - Вы назвали его величество безрассудным?! - Вероятно, это несколько шокирует. Но сама по себе подобная возможность не может отвергаться. - Не может?! - рявкнул сэр Эндрю, - Я отвергаю ее - как отвергаю каждый надуманный предлог для мятежа! Проклятое евангелие этих "Сыновей Свободы"! "Сыновья Свободы"! - Он фыркнул, - Сыновья измены! Лэтимер поддался минутной вспышке обиды. - Англичанин и член Палаты общин, над которым вы издеваетесь, отзывался о нашей приверженности свободе с восхищением. - Нисколько не сомневаюсь. В Англии тоже есть бунтовщики, как в Америке остались верноподданные. - Да, но со временем, по всей видимости, станет больше первых и меньше последних. Ибо, повторяю, сэр, нет никакой ссоры между Англией и Америкой. Независимости, в результате которой Британия может потерять североамериканские колонии, желают лишь очень немногие из нас. Но она может оказаться единственным выходом. И это будет заслугой нерасчетливого короля, который, хотя и гордится титулом британского... Но ему не дали возможности закончить. Сэр Эндрю вскочил, вне себя от бешенства: - Вы бесчестный предатель! Боже мой! Как вы смеете произносить такие речи в моем доме? Вы слышали его, Роберт? Вы-то, конечно, знаете свой долг! Капитан Мендвилл тоже приподнялся. Ему было явно не по себе. - Роберт! - крикнула Миртль. Она поняла намерения отца в отношении Гарри и в волнении опустила обязательное церемонное "кузен" перед именем. И Лэтимер, и Мендвилл заметили это, хотя оба были поглощены более серьезными проблемами. - Умоляю вас, не бойтесь, дорогая Миртль, - успокоил ее капитан и повернулся к наблюдавшему за ним Лэтимеру. - Здесь, под крышей сэра Эндрю, у меня нет возможности должным образом реагировать на ваши слова. Горбинка на носу мистера Лэтимера обозначилась сильнее. - Если вы хотите сказать, сэр, что сожалеете об этом, я буду счастлив повторить их в любом месте и в любое время, когда и где вам будет угодно. В отчаянии Миртль снова вмешалась, даже не подозревая о том, что причина их явной враждебности друг к другу заключалась скорее в ней, чем в политических разногласиях. - Гарри, ты ведешь себя, как безумец! Роберт, пожалуйста, не принимайте его слова всерьез. - Не буду. - Мендвилл отвесил Лэтимеру легкий поклон. - Боюсь, вы меня неправильно поняли, сэр. Я только хотел сказать, что ношу форму офицера его величества, и этим продиктованы мои действия, - обезоруживающе пояснил он. - Вряд ли вы захотели бы сказать другое. Сэр Эндрю, с лицом багровым, точно тутовые ягоды, наконец пустил в ход свой самый веский аргумент: - Оставьте мой дом, сэр! Немедленно! Я надеялся, что что не увижу вас больше, но вы приходите и оскорбляете мой слух своими гнусными речами... - Сэр, это не входило в мои намерения, - остановил его Лэтимер, - я приехал исключительно для того, чтобы оказать вам одну услугу. - Не желаю принимать от вас никаких услуг! Убирайтесь, или я прикажу вас вышвырнуть! Миртль стояла за спиной сэра Эндрю бледная, расстроенная, ей страстно хотелось помешать ссоре, попытаться восстановить мир между отцом и любимым человеком - ведь она любила его по-прежнему, - но она не смела. Баронет разбушевался не на шутку. - Дело, которое меня сюда привело, - холодно настаивал Лэтимер, - касается Габриэля Фезерстона. Он уловил резкий вздох сэра Энрью и заметил, как внезапно насторожился капитан Мендвилл, но и непосвященному было бы видно, как глубоко они поражены. Их выдавали лица. Он выдержал паузу, пристально глядя в злые глаза баронета. - Вы поступили бы мудро, если бы приказали вашему управляющему отправить своего сына подальше из Чарлстона и вообще из провинции еще до наступления вечера. Уже второй раз за сегодняшний день Мендвилл, обычно так хорошо владеющий собой, испытывал глубокое потрясение. Мистер Лэтимер улыбнулся одними губами. - Капитан Мендвилл, кажется, понимает, в чем дело. - Что вы имеете в виду? - Сэр Эндрю справился с собой настолько, что смог задать вопрос. - Если Габриэль Фезерстон не окажется к вечеру вне досягаемости Сыновей Свободы, то наверняка будет повешен, а предварительно, вероятно, обмазан дегтем и вывалян в перьях. - Габриэль Фезерстон? - Щеки баронета неприятно побелели. - Я вижу, - констатировал Лэтимер, - для вас не секрет, чем он занимается. Особый род королевской службы, на которую его нанял капитан Мендвилл. - Я нанял? - переспросил Мендвилл. Лэтимер моментально обернулся к нему. - Лорд Уильям Кемпбелл, - сказал он с сарказмом, - не отличается осмотрительнос