Рафаэль Сабатини. Скарамуш --------------------------------------------------------------- Rafael Sabatini, "Scaramouche", 1921; Перевод: Тихонов Н. Н. (книга I и комментарии), Фрадкина Е. З. (книги II и III), 1990; Распознано по изданию: Рафаэль Сабатини, "Морской ястреб", "Скарамуш"; Москва, "Художественная литература", 1991, ISBN 5-280-02388-4; OCR и spellcheck: Екатерина Грошева --------------------------------------------------------------- Чувствительные люди, рыдающие над ужасами революции уроните несколько слезинок и над ужасами, ее породившими. Ж. Мишле* __________________________________________________  * КНИГА 1. Мантия __________________________________________________ Глава I. РЕСПУБЛИКАНЕЦ Он появился на свет с обостренным чувством смешного и врожденным ощущением того, что мир безумен. И в этом заключалось все его достояние. Само его происхождение было весьма туманно, хотя жители деревушки Гавриияк довольно быстро приподняли завесу таинственности. Простодушные бретонцы оказались не так простодушны, чтобы дать ввести себя в заблуждение вымышленным родством, которое не отличалось даже таким достоинством, как оригинальность. Когда некий дворянин объявляет себя крестным отцом невесть откуда взявшегося младенца и проявляет неустанную заботу о его воспитании и образовании, то и самый неискушенный селянин прекрасно понимает, в чем тут дело. Итак, добрые обитатели Гавриияка не питали иллюзий относительно родства Андре-Луи Моро - так назвали мальчика - и Кантэна де Керкадью, сеньора де Гавриияка, чей огромный серый дом высился на холме над деревней. Грамоте и азам наук Андре-Луи обучался в деревенской школе. Жил он у старика Рабуйе - стряпчего, который в качестве поверенного вел дела господина де Керкадью. Когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, его отправили в Париж изучать право в коллеже Людовика Великого*. Вернувшись в родные места, он занялся адвокатской практикой совместно с Рабуйе. Все расходы оплачивал господин де Керкадью; он же, препоручив Андре-Луи попечительству Рабуйе, продемонстрировал явное желание обеспечить будущность молодого человека. Андре-Луи, со своей стороны, как нельзя лучше использовал предоставленные ему возможности. Мы видим его в возрасте двадцати четырех лет, нашпигованным такой ученостью, каковая в голове заурядной вполне могла бы вызвать интеллектуальное несварение. Усердное изучение Человека по самым авторитетным источникам от Фукидида до энциклопедистов и от Сенеки до Руссо* превратило ранние впечатления в твердую уверенность и окончательно убедило молодого человека в безумии той разновидности живых существ, к которой он принадлежит. И во всей его богатой событиями жизни мне не удалось найти ни одного случая, который поколебал бы его в этом убеждении. Андре-Луи был молодой человек чуть выше среднего роста, легкий, как пушинка, с худым хитрым лицом, весьма приметным носом, острыми скулами, прямыми черными волосами до плеч и большим тонкогубым ртом, как у клоуна. Он не был уродлив только благодаря прекрасным глазам -- насмешливо-любопытным, блестящим и почти черным. О причудливом складе ума и на редкость изысканном слоге Андре-Луи до статочно красноречиво свидетельствуют его - увы -- немногочисленные сочинения, и прежде всего его "Исповедь". Но пока он едва ли догадывается о своем ораторском даре, хотя он уже принес ему некоторую славу в литературном салоне Рена -- то есть в одном из тех многочисленных клубов, где интеллектуальная молодежь Франции собиралась для изучения и обсуждения новых философских идей, которыми была насыщена общественная жизнь тех лет. Однако славу он там обрел отнюдь не завидную. Коллеги сочли Андре-Луи слишком саркастичным, слишком язвительным и слишком склонным поднимать на смех их возвышенные теории возрождения человечества. Он ответил, что всего лишь предложил им заглянуть в зеркало правды и не его вина, если им показалось смешным их собственное отражение. Вы, конечно, догадываетесь, что это заявление только вывело коллег Андре-Луи из себя, и они принялись всерьез обсуждать вопрос об его исключении, каковое стало неизбежным после того, как сеньор де Гавриияк назначил его своим делегатом в Штаты Бретани. Все единодушно решили, что официальному представителю дворянина и человеку, открыто придерживающемуся реакционных принципов, не место в обществе, которое ратует за социальные реформы. В те времена не ограничивались полумерами. Свет надежды, блеснувший было, когда господин Неккер* наконец убедил короля созвать Генеральные штаты* - чего не случалось без малого двести лет, -- недавно померк из-за наглости дворянства и духовенства, убежденных, что Генеральные штаты должны иметь такой состав представителей, который будет охранять их привилегии. Богатый промышленный и портовый город Нант первым выразил настроения, которые быстро охватывали всю страну. В начале марта 1788 года он издал манифест и вынудил муниципалитет представить его королю. В нем заявлялось, что Штаты Бретани, долженствующие собраться в Рене, больше не будут, как прежде, орудием дворян и духовенства, лишавших третье сословие* права голоса, за исключением права, а точнее обязанности, утверждать уже установленные ассигнования. Дабы положить конец несправедливому положению вещей, при котором вся власть отдана тем, кто не платит налогов, манифест требовал, чтобы третье сословие было представлено одним депутатом от каждых десяти тысяч жителей; чтобы этот депутат обязательно принадлежал к тому классу, который он представляет, то есть не был бы дворянином, не был бы уполномоченным дворянина, его сенешалем*, поверенным или управляющим; чтобы третье сословие имело равное представительство с двумя другими и чтобы по всем вопросам голосовали поголовно, а не по сословиям. Этот манифест, где содержались и другие, менее серьезные требования, поверг Версаль*, и прежде всего OEil de Boeuf*, в замешательство. Он дал его элегантным острословам заглянуть в будущее, куда господин Неккер отважился приоткрыть дверь. И если бы им Удалось одержать победу, то нетрудно догадаться, какой ответ последовал бы на дерзкое выступление Нанта. Но господин Неккер был кормчим, который во что бы то ни стало решил привести в гавань давший течь государственный корабль. По его совету король направил дело на согласование в Штаты Бретани с многозначительным обещанием вмешаться, если привилегированные сословия - дворяне и духовенство - воспротивятся требованию народа. И привилегированные сословия, безрассудно устремись к собственной погибели, разумеется, воспротивились, в результате чего его величество отложил созыв Штатов. Но - что бы вы думали? - привилегированные сословия не согласились на отсрочку, отказались склониться пред властью суверена и, полностью игнорируя его волю, продолжали готовиться к открытию Штатов с твердым намерением провести выборы по-своему и несмотря ни на что гарантировать неприкосновенность своих привилегий и возможность продолжать грабить народ. Одним ноябрьским утром, прибыв с этой новостью в Гавриияк, господин Филипп де Вильморен, студент ренской семинарии и популярный член литературного салона, в сонной бретонской деревушке узнал о событии, которое распалило его и без того сильное негодование. Егерь маркиза де Латур д'Азира только что застрелил в Мепонском лесу за рекой местного крестьянина по имени Маби. Бедняга попался на месте преступления - вынимал из силка фазана, и егерь поступил в строгом соответствии с приказанием своего господина. Разъяренный актом безжалостной тирании, господин де Вильморен вызвался довести дело до сведения господина де Керкадью. Маби был его вассалом, и Вильморен надеялся склонить сеньора Гавриияка по меньшей мере потребовать денежной компенсации вдове и трем сиротам за смерть кормильца. Но поскольку Андре-Луи был ближайшим другом, почти названным братом Филиппа, то именно к нему прежде всего и отправился молодой семинарист. Он застал Андре-Луи в длинной, низкой, отделанной белыми панелями столовой Рабуйе - дома, где он жил с младенчества, - и, крепко обняв друга, оглушил его обвинением в адрес маркиза де Латур д'Азира. - Я уже слышал об этом, - сказал Андре-Луи. - Ты говоришь таким тоном, словно не находишь в этом ничего удивительного, - упрекнул его друг. - Я не способен удивляться зверским поступкам, совершенным зверем. А то, что де Латур д'Азир - зверь, известно всем. Со стороны Маби было весьма глупо воровать у него фазанов. Уж лучше бы воровал у кого-нибудь другого. - И это все, что ты можешь сказать? - А что еще? Надеюсь, у меня достаточно практический склад ума. - Что еще? Вот это я намерен высказать твоему крестному, господину де Керкадью. Я обращусь к нему за правосудием. - Против маркиза де Латур д'Азира? - поднял брови Андре-Луи. - А почему бы и нет? - Мой дорогой наивный Филипп, волки не пожирают волков. - Ты несправедлив к своему крестному. Он человек туманный. - Изволь. Я не спорю. Но дело здесь не в гуманности, а в законах об охоте. Господин де Вильморен в раздражении воздел длинные руки к небу. Он был высокий, стройный молодой человек) годом-двумя младше Андре-Луи. Как и подобает семинаристу, на нем было скромное черное платье с белыми манжетами и воротником и черные туфли с серебряными пряжками. Его каштановые, незнакомые с пудрой волосы были аккуратно перевязаны лентой. - Ты говоришь, как законник. - Естественно. И значит, не стоит попусту тратить на меня гнев. Лучше скажи, чего ты от меня хочешь. - Я хочу, чтобы ты пошел со мной к господину де Керкадью и употребил все свое влияние, чтобы добиться правосудия. Или я прошу слишком многого? - Мой милый Филипп, цель моего существования - служить тебе. Предупреждаю, твой рыцарский порыв ни к чему не приведет. Однако позволь мне позавтракать, и я в твоем распоряжении. Господин де Вильморен опустился в просторное высокое кресло у опрятного очага, в котором пылали сосновые поленья, и, ожидая, когда его друг кончит завтракать, рассказал ему о последних событиях в Рене. Молодой, пылкий, охваченный энтузиазмом и вдохновленный утопическими идеалами, он страстно обличал возмутительную позицию, занятую привилегированными классами. Будучи доверенным лицом дворянина и принимая участие в обсуждении вопросов, волнующих дворянство, Андре-Луи прекрасно знал настроения и чувства этого сословия и потому в рассказе Филиппа не услышал ничего нового. Явное нежелание друга разделить его негодование возмутило господина де Вильморена. - Разве ты не понимаешь, что это значит? - вскричал он. - Оказывая неповиновение королю, дворянство подрывает основание трона. Неужели они не сознают что от трона зависит само их существование и если он падет, то погребет под собой тех, кто к нему ближе всего? Неужели они не видят этого? - Очевидно, нет. Ведь они - правящий класс, а мне еще не приходилось слышать, чтобы правящий класс видел что-нибудь, кроме собственной выгоды. - Это наша беда. И именно это мы собираемся изменить. - Вы собираетесь упразднить правящий класс? Интересный эксперимент. Полагаю, именно таков н был изначальный план творения, и если бы не Каин*, он вполне бы мог осуществиться. - Мы собираемся, - сказал де Вильмореи, поборов раздражение, - передать управление страной в другие руки. - И вы думаете, это что-нибудь изменит? - Я в этом уверен. - Ах! Как я понимаю, еще до принятия сана ты сподобился откровения Всевышнего и рассчитываешь, что он поведает тебе о своих намерениях изменить модель человечества. Красивое аскетичное лицо Филиппа помрачнело. - Ты кощунствуешь, -- сказал он с упреком. - Уверяю тебя, я совершенно серьезен. Для осуществления ваших планов потребуется как минимум божественное вмешательство. Вам надо изменить не систему, а человека. Можете ли вы с нашими шумными друзьями из ренского литературного салона или любое другое ученое общество Франции изобрести такую систему правления, какая еще не была испробована? Будущее, мой милый Филипп, можно безошибочно прочесть только в прошлом. Аb actu ad posse valet consccutio [По действительному можно судить о возможном (лат. )]. Человек не меняется. Он во все времена пребывает алчным, склонным к стяжательству, порочным. Я говорю о человеке в целом. - Ты берешь на себя смелость утверждать, что удел народа невозможно изменить к лучшему? - вызывающе спросил господин де Вильморен. - Говоря "народ", ты, конечно, имеешь в виду население. Вы намерены упразднить его? Только так можно изменить к лучшему удел народа, поскольку до тех пор, пока он остается населением, проклятие - его удел. - Ты ратуешь за интересы тех, кто тебя нанимает. Что ж, полагаю, это вполне естественно. - Господин де Вильморен говорил со смешанным чувством горечи н негодования. - Напротив, я абсолютно беспристрастен. Итак, каковы же ваши идеи? К какой форме правления вы стремитесь? Насколько я могу судить по твоим словам - к республике. Но ведь мы уже имеем ее. Франция сегодня не что иное, как республика. Филипп удивленно посмотрел на Андре-Луи. - По-моему, ты злоупотребляешь парадоксами. А как же король? - Король? Всем, всему свету известно, что после Людовика XIV во Франции не было короля. В Версале живет тучный господин, который носит корону*; но те самые новости, что ты сегодня привез, доказывают, как мало он значит. Настоящие правители - дворяне и духовенство: они занимают ключевые позиции и держат в ярме французский народ. Вот почему я и говорю, что Франция - республика, республика, созданная по лучшему образцу - римскому. Там, как и у нас, были знатные патрицианские семьи, захватившие в свои руки власть и богатство - то есть все, чего можно желать, и было население - раздавленное, стонущее, обливающееся потом и кровью, голодающее и погибающее в римских канавах. То была республика - самая могущественная из всех нам известных. - По крайней мере, - Филипп едва сдерживал нетерпение, - ты должен признать - в сущности, ты уже признал это, - что нами нельзя управлять хуже, чем сейчас. - Не в том дело. Будут ли нами управлять лучше, если мы заменим один правящий класс другим? Вот в чем вопрос! Без гарантии на этот счет я бы и пальцем не пошевелил. Но какие гарантии можете выдать? Знаете ли вы, какой класс рвется к власти? Я скажу. Буржуазия. - Что? - Ты, кажется, удивлен? Правда часто обескураживает. Ты никогда над этим не задумывался? Ну так подумай сейчас. Вспомни Нантский манифест. Кто его авторы? - Я могу сказать, кто заставил городские власти послать его королю. Тысяч десять тружеников: корабельных плотников, ткачей, рабочих и разных ремеленников. - Подстрекаемых своими нанимателями - богатыми торговцами и судовладельцами города, - уточнил Андре-Луи. - У меня есть привычка внимательно приглядываться к вещам. Именно поэтому наши коллеги из литературного салона так не любят, когда я вступаю с ними в дебаты. Там, где я смотрю вглубь, они скользят по поверхности. За нантскими рабочими и ремесленниками, о которых ты говоришь, стоят помыкающие этими глупцами и призывающие их проливать кровь ради призрачной свободы хозяева парусных и прядильных мастерских, судовладельцы и работорговцы. Да, да, работорговцы! Люди, которые живут и богатеют на продаже человеческой плоти и крови в колонии, а у себя дома проводят кампании во имя святой свободы! И как ты не понимаешь, что все это движение - движение торгашей, спекулянтов, проходимцев, которые, разбогатев, мечтают о власти и завидуют тем, кому она принадлежит по праву рождения? Парижские менялы, дающие деньги взаймы государству, видя, в каком сложном финансовом положения оказалась страна, дрожат при мысли о том, что единединственный человек своей властью может аннулировать государственный долг. Из соображений собственной безопасности они втайне подрывают основы государства, чтобы на его развалинах создать новое, свое - где они будут хозяевами. С этой целью они возбуждают народ. Мы уже видели реки крови в Дофине - кровь населения, всегда кровь населения. Теперь нечто подобное мы видим в Бретани. А если новые идеи одержат верх? Если феодальное право падет, что тогда? Или вы думаете, что под властью менял, работорговцев п тех, кто наживается на постыдном ремесле купли-продажи, удел народа станет лучше, чем при священниках я дворянах? Тебе когда-нибудь приходило в голову, Филипп, что делает власть дворян невыносимой? Жажда приобретательства! Жажда приобретательства - проклятие человечества. Неужели ты думаешь увидеть меньшую жажду приобретательства в людях, которые возвысились именно благодаря ей? О, я готов признать нынешнюю систему правления отвратительной, несправедливой - какой угодно, но, умоляю тебя, загляни вперед - и ты увидишь, что строй, к которому вы стремитесь, может оказаться несравненно хуже. Некоторое время Филипп сидел задумавшись, затем возобновил свои нападки: - Ты ничего не сказал о злоупотреблениях, ужасных, невыносимых злоупотреблениях, при которых мы живем. - Там, где есть власть, всегда будут и злоупотребления властью. - Но не там, где обладание властью зависит от справбдливости ее использования. - Обладание властью и есть власть. Мы не можем диктовать свои условия властям предержащим. - Народ может, у него есть такое право. - Я повторяю свой вопрос: когда ты говоришь о народе, то имеешь в виду население? Конечно, да. Как может оно воспользоваться властью? Оно может обезуметь и предаться грабежу и разбою. Осуществлять твердую власть население не способно, ибо власть требует качеств, каковых у него нет, или это уже не население. Население - неизбежное, трагическое следствие цивилизации. Что касается остального, то злоупотребление можно нейтрализовать справедливостью, а справедливость можно обрести только в просвещении. Господин Неккер намерен обуздать злоупотребления и ограничить привилегии. Это решено. Для этого и собираются Генеральные штаты. - Видит Бог, в Бретани мы уже положили многообещающее начало! - воскликнул Филипп. - Пустое! Естественно, дворяне без борьбы не уступят. Хоть борьба бессмысленна и нелепа. Впрочем, человек по природе своей бессмыслен и нелеп. - Вероятно, - с подчеркнутым сарказмом заметил господин де Вильморен, - убийство Маби ты тоже квалифицируешь как бессмысленное и нелепое? Я не удивлюсь, если, защищая маркиза де Латур д'Азира, ты заявишь, что его егерь поступил крайне гуманно, застрелив Маби, поскольку в противном случае тому пришлось бы отбывать пожизненное наказание на галерах. Андре-Луи допил шоколад, поставил чашку и отодвинулся от стола-завтрак был окончен. - Признаюсь, я не так отзывчив, как ты, милый Филипп. Меня тронула судьба Маби. Но при всем потрясении, я не забыл, что в конце концов он встретил смерть в момент совершения кражи. Господин де Вильморен в негодовании вскочил с кресла. - Разве можно ожидать иного отношения от помощника поверенного дворянина и представителя дворянина в Штатах Бретани! - Филипп, ты несправедлив! Ты сердишься на меня! - взволнованно воскликнул Андре-Луи. - Я обижен, - признался де Вильморен. - Я очень обижен. Твои реакционные взгляды возмущают не только меня. Тебе известно, что в литературном салоне серьезно подумывают о твоем исключении? Андре-Луи пожал плечами. - Меня это так же мало удивляет, как и беспокоит. - Иногда мне кажется, что у тебя нет сердца, - страстно проговорил господин де Вильморен. - Тебя интересует только закон, но никак не справедливость. По-моему, Андре-Луи, я ошибся, придя к тебе. Вряд ли ты поможешь мне в переговорах с господином де Керкадью. Филипп взял шляпу с явным намерением уйти. Андре-Луи вскочил со стула и схватил его за руку. - Филипп, - сказал он, - клянусь, я больше никогда не стану говорить с тобой о законе и политике. Я слишком люблю тебя, чтобы ссориться с тобой из-за чужих дел. - Но я отношусь к ним, как к своим собственным, - горячо ответил Филипп. - Конечно, конечно. Потому-то я и люблю тебя. Иначе и быть не может. Ты - будущий священник, и тебя должны волновать дела каждого человека. Я же - адвокат, поверенный дворянина, как ты говоришь, и меня волнуют дела моего клиента. Этим мы отличаемся друг от друга. Однако тебе не отделаться от меня. - Откровенно говоря, я бы предпочел, чтобы ты не ходил со мной к господину де Керкадью. Долг перед клиентом не позволит тебе помочь мне. Гнев Филиппа прошел, но его решение, основанное на вышеприведенном доводе, осталось непреклонным. - Прекрасно, - согласился Андре-Луи, - поступай как знаешь. Но, по крайней мере, ничто не помешает мне пройтись с тобой до замка и дождаться, когда ты закончишь дела с моим крестным. Мягкий характер господина де Вильморена был чужд злопамятности, и молодые люди добрыми друзьями вышли из дома и направились вверх по главной улице Гавриияка. Глава II. АРИСТОКРАТ Сонная деревушка Гавриияк лежала в полулиге от шумной дороги в Рен, в излучине реки Мо. Ее дома лепились у подножия и беспорядочно взбирались до половины пологого холма, увенчанного приземистым замком. После уплаты дани сеньору, десятины церкви* и податей королю карманы жителей Гавриияка оставались почти пустыми. Но хоть им и стоило немалого труда сводить концы с концами, их жизнь была не так тяжела, как во многих других местах Франции, и намного легче, чем у нищих вассалов блистательного сеньора де Латур д'Азира, обширные владения которого отделяли от их деревни воды Мо. Своим внушительным видом замок Гавриияк был обязан скорее господствующему положению над деревней, чем какими-либо присущими ему особенностями Как и все дома в Гавриияке, он был построен из гранита источенного почти тремя веками существования, и представлял собой двухэтажное здание с плоским фасадом в четыре окна, деревянными ставнями и двумя квадратными башнями, или шатрами с островерхими крышами, по бокам. Здание выходило на просторную террасу, окруженную балюстрадой. Стояло оно в глубине сада - сейчас обнаженного, но летом густого и красивого, - и его вид полностью отвечал тому, чем оно и было в действительности - жилищем людей непритязательных, предпочитающих светской суете занятия земледелием. Владелец замка носил титул сеньора де Гавриияк, но никто не знал, когда, при каких обстоятельствах и кто из его предков получил этот неопределенный титул. Кантэн де Керкадью сеньор де Гавриияк внешностью и склонностями вполне соответствовал впечатлению, которое производил его дом. Суровый, как гранит, он избежал соблазнов придворной жизни и даже не служил в армии своего короля, уступив младшему брату Этьенну честь представлять их семью в высоких сферах. С раннего детства интересы господина де Керкадью сосредоточились на его лесах и пастбищах. Он охотился, возделывал землю и внешне весьма мало отличался от своих арендаторов. Он не соблюдал этикета, во всяком случае, соблюдал его не в той степени, какая соответствовала его положению и вкусам его племянницы Алины де Керкадью. Под опекой дядюшки Этьенна Алина три года провела при дворе в Версале, и ее представления о достоинстве дворянина и владетельного сеньора сильно расходились с представлениями дяди Кантэна. В четыре года единственная дочь третьего де Керкадью осталась сиротой и с тех пор тиранически властвовала над сеньором де Гавриияком, заменившим ей отца и мать. Но, несмотря на это, усилия сломить его упрямство в отношении порядков в замке не увенчались успехом. Однако упорство было главной чертой характера Алины, и она не отчаивалась, хотя за три месяца, что прошли с тех пор, как она покинула блестящий версальский двор, ее настойчивость не принесла желанного результата. Когда прибыли Андре-Луи и де Вильморен, Алина гуляла на террасе. Было холодно, и ее изящная фигурка была закутана в белую ротонду, а голову плотно облегал капор, отделанный белым мехом и завязанный бледно-голубым бантом у правой щеки. Слева из-под капора выбивался длинный русый локон. Резкий ветер разрумянил щеки и зажег ярким блеском темно-синие глаза девушки. Обоих молодых людей она знала почти с младенчества. Они были товарищами ее детских игр, а Андре-Луи, крестника своего дяди, она называла кузеном. Они и теперь относились друг к другу по-родственному, тогда как Филипп уже давно стал для нее господином де Вильмореном. Алина помахала молодым людям рукой и, прекрасно сознавая, какую обворожительную картину она являет собой в эти минуты, остановилась в ожидании у балюстрады недалеко от короткой аллеи, по которой они шли. -- Если вы пришли к дядюшке, господа, то выбрали неудачное время. - В ее голосе и облике было заметно некоторое возбуждение. -- Он занят, очень занят. -- Мы подождем, мадемуазель, -- сказал де Вильморен, галантно склоняясь к протянутой руке. -- Неужели тот, кто хоть немного может побыть в обществе племянницы, станет спешить к дядюшке? -- Господин аббат, - улыбнулась Алина, -- когда вы примете сан, я приглашу вас в духовники. Вы так находчивы, проницательны и отзывчивы... -- И ни капли не любопытен, -- вставил Андре-Луи, -- о чем вы совсем не подумали. - Не понимаю, что вы имеете в виду, Андре? - И неудивительно, -- рассмеялся Филипп, -- понять его еще никому не удавалось. Затем взгляд его скользнул через террасу и задержкался на стоявшем у двери замка экипаже, какой часто можно было увидеть на улицах большого города, но очень редко в деревне. Это был запряженный парой двухместный кабриолет с козлами для кучера и запятками для лакея, отделанный лакированным ореховым деревом, с дверцей, изысканно расписанной пасторальными сценами. Сейчас запятки были пусты: лакей расхаживал перед дверью замка, и когда, выйдя из-за экипажа, он оказался в поле зрения де Вильморена, тот увидел роскошную голубую с золотом ливрею маркиза де Латур д'Азира. -- Как! -- воскликнул Филипп. -- Значит, у вашего дядюшки маркиз де Латур д'Азир? -- Да, сударь. В голосе и взгляде Алины была бездна таинственности, но де Вильморен этого не заметил. -- О, прошу извинить меня. -- Он низко поклонился, держа шляпу в руке. -- Ваш покорный слуга, мадемуазель. Он повернулся и пошел к дому. -- Может быть, мне пойти с тобой, Филипп? -- крикнул ему вдогонку Андре-Луи. -- Было бы негалантно подумать, что ты предпочтешь сопровождать меня, -- ответил молодой человек, взглянув на Алину. -- Да и ни к чему. Если ты подождешь... Де Вильморен пошел прочь. После небольшой паузы Алина звонко рассмеялась. -- Куда он так спешит? -- Повидать вашего дядюшку, а заодно и маркиза де Латур д'Азира. -- Но это невозможно. Они не могут встретиться с ним. Разве я не говорила, что они очень заняты? Вы не хотите спросить меня, чем именно, Андре? Андре-Луи затруднился бы ответить, что скрывалось за загадочным тоном Алины: душевное волнение или желание поддразнить его. -- К чему спрашивать, если вам самой не терпится все рассказать? -- Если вы намерены и дальше язвить, то я ничего не скажу, даже если вы попросите меня. Да-да, не скажу. Это научит вас относиться ко мне с подобающей почтительностью. - Надеюсь, я не заслужу упрека в непочтительности. - Особенно после того, как узнаете, что я имею прямое отношение к визиту господина де Латур д'Азира. Он приехал из-за меня. Она снова рассмеялась и, сияя, взглянула на Андре-Луи. - Вы, очевидно, полагаете, что остальное ясно без слов. Право, вы можете считать меня олухом, но я ничего не понимаю. - Какой же вы недогадливый! Он приехал просить моей руки. - Боже мой! - воскликнул Андре-Луи и, раскрыв рот, уставился на Алину. Алина слегка нахмурилась и, вскинув голову, на шаг отступила от него. - Вам это кажется странным? - Мне это кажется отвратительным, - резко ответил он. - Откровенно говоря, я вам не верю. Вы просто смеетесь надо мной. Алина поборола досаду. - Я вполне серьезна, сударь. Сегодня утром дядя получил от господина де Латур д'Азира письмо, в котором тот извещал о своем визите и цели этого визита. Не стану отрицать, мы несколько удивились. - Ах, понимаю! - с облегчением воскликнул Андре-Луи. - Теперь мне все ясно. А я уж было испугался... Он посмотрел на Алину и пожал плечами. - Почему вы замолчали? Вы было испугались, что Версаль ничему не научил меня? Что я позволю ухаживать за собой, как за какой-нибудь деревенской простушкой? С вашей стороны это просто глупо. Как раз сейчас маркиз по всем правилам просит у дяди моей руки. - Значит, по обычаям Версаля самое главное - получить согласие дяди? - А что же еще? - Ваше согласие. Ведь дело касается вас. Алина засмеялась. - Я - послушная племянница... когда меня это устраивает. - И вас устроит, если ваш дядя примет столь чудовищное предложение? - Чудовищное? - в негодовании переспросила она. - Но почему, позвольте узнать? - По целому ряду причин, - раздраженно ответил Андре-Луи. - Назовите хотя бы одну. - В голосе Алины звучал вызов. - Он вдвое старше вас. - Вы преувеличиваете. - Ему по меньшей мере сорок пять. - Но выглядит он не старше тридцати. Он очень красив, уж этого-то вы не можете не признать. Кроме того, он богат и знатен, чего вы также не станете отрицать. Маркиз - самый блестящий дворянин Бретани, он сделает меня благородной дамой. - Вас сделал ею Бог, Алина. - Вот это уже лучше. Иногда вы бываете почти учтивы. Алина пошла вдоль парапета, Андре-Луи - рядом с ней. - Я способен на нечто большее, что и докажу вам, объяснив, почему вы не должны позволить этому чудовищу осквернить прекрасное творение Господа. Алина нахмурилась и поджала губы. - Вы говорите о моем будущем муже, - с упреком проговорила она. Бледное лицо Андре-Луи побледнело еще сильнее. - Вы уверены? Все уже решено? Неужели ваш дядя согласится на этот брак? В таком случае, вас без любви продадут в рабство человеку, которого вы совсем не энаете. Я мечтал о лучшем будущем для вас, Алина. - Что может быть лучше, чем стать маркизой де Латур д'Азир? Андре-Луи в сердцах взмахнул руками. - Разве мужчины и женщины - суть имена? А душа? Неужели она ничего не значит? Неужели все счастье и радость жизни заключаются в богатстве, развлечениях и пустых громких титулах? Вы всегда казались мне высшим, почти неземным существом, Алина. Вы наделены сердцем чутким, рвущимся к восторгам и радостям жизни; умом возвышенным и тонким; душой, как мне казалось, способной за внешней шелухой и фальшью провидеть истинную сущность вещей. И такие дары вы готовы променять на мишурный блеск иллюзорного величия, готовы продать душу и тело за громкий титул маркизы де Латур д'Азир! - Вы неделикатны, - заметила Алина, и, хоть брови ее продолжали хмуриться, в глазах горели смешинки. - И слишком поспешны в выводах. Согласие дяди сведется к тому, что он разрешит маркизу просить моего согласия. Вот и все. Мы с дядей Кантэном понимаем друг друга, и я не репа, чтобы меня продавать. Андре-Луи смотрел на Алину. Его глаза сияли бледные щеки медленно заливал яркий румянец. - Вы мучили меня, чтобы развлечься! - воскликнул он. - Но вы сняли тяжесть с моего сердца, и я прощаю вас. - Вы опять слишком спешите, кузен Андре. Я разрешила дяде позволить господину де Латур д'Азиру ухаживать за мною. Мне нравится его внешность, и когда я думаю о его положении при дворе, то чувствую себя польщенной предпочтением, которое он мне оказывает. Именно из желания разделить его положение я, возможно, и выйду за него. Маркиз вовсе не похож на тупицу, и принимать его ухаживания очень заманчиво. Но выйти за него замуж, наверное, еще более заманчиво, и я думаю, что, все взвесив, я, вероятно, даже очень вероятно, решусь на это. Андре-Луи глядел на очаровательное детское личико Алины, обрамленное белым мехом, взор его потух, краска сбежала с лица. - Да поможет вам Бог, Алина, - простонал он. Она топнула ножкой, решив, что он слишком самоуверен. - Вы дерзите, сударь. - Молиться - не значит дерзить, Алина. Я только молился, что намерен делать и впредь. Думаю, вам понадобятся мои молитвы. - Вы просто невыносимы. Щеки Алины покраснели, а брови еще больше нахмурились. Андре-Луи понял, что она сердится. - Виной тому испытание, которому вы подвергаете мою выносливость. О, Алина, милая моя кузина, подумайте о том, что вы делаете; задумайтесь над подлинными ценностями, которые вы собираетесь променять на поддельные; над ценностями, которые вы никогда не познаете, отгородившись от них фальшивым блеском ложных истин. Когда господин де Латур д'Азир начнет ухаживать за вами, приглядитесь к нему внимательно, прислушайтесь к своему тонкому инстинкту, положитесь на безошибочную интуицию вашей благородной натуры и не мешайте ей вынести справедливый приговор этому чудовищу. Вы увидите, что... - Я вижу, сударь, что вы злоупотребляете моей добротой и терпимостью, с которой дядя и я всегда относились к вам. Вы забываетесь! Кто вы такой? Кто дал вам право разговаривать со мной подобным тоном? Молодой человек поклонился, мгновенно став прежним Андре-Луи. Его лицо вновь было бесстрастно, манеры холодны, речь иронична и насмешлива. - Примите мои поздравления, мадемуазель. Вы с поразительной легкостью входите в роль, которую вам предстоит играть. - Полагаю, сударь, что для вас это также не составит труда, - сердито парировала Алина и отошла от него. - Быть пылью под ногами надменной госпожи маркизы? Надеюсь, я больше не забудусь, и вам не придется указывать мне на мое место. Алина вздрогнула и обернулась. Заметив, что в ее глазах зажглось подозрение, Андре-Луи почувствовал раскаяние. - О Боже, я просто животное, Алина! - воскликнул он, подходя к ней. - Простите меня, если можете. Алина сама хотела просить у него прощения, но ею слова остановили ее. - Я постараюсь, - ответила она, - если вы потрудитесь впредь не оскорблять меня. - Клянусь вам, - ответил Андре-Луи. - Но если понадобится, я буду сражаться, чтобы спасти вас от самой себя независимо от того, простите вы меня или нет. Слегка задыхаясь, они с вызовом смотрели друг на друга, когда дверь открылась и из замка вышли трое. Первым шел маркиз де Латур д'Азир, граф Сольц, кавалер орденов святого Духа и святого Людовика*, бригадный генерал армии короля. Маркиз был высокий стройный мужчина с военной выправкой и надменно посаженной головой. На нем был богатый камзол алого бархата, отделанный золотым кружевом, бархатный жилет золотисто-абрикосового цвета, черные шелковые панталоны, черные чулки и лакированные туфли на красных каблуках с бриллиантовыми пряжками. Его пудреные волосы были перевязаны муаровой лентой. Под мышкой у него была зажата небольшая треугольная шляпа, у левого бока висела изящная шпага с золотым эфесом. Совершенно беспристрастно наблюдая маркиза со стороны, видя его великолепие, изысканную небрежность движений, манеры, в которых презрение к окружающим непостижимым образом смешивалось со снисходительностью, Андре-Луи трепетал за Алипу. Перед ним был опытный и неотразимый волокита, один из тех сердцеедов, что приводят в отчаяние вдов с дочерьми на выданье и мужей хорошеньких жен. За маркизом шел господин де Керкадью, являвший собой полную противоположность блистательному гостю. На своих коротких ножках сеньор де Гавриияк нес тело, которое в сорок пять лет уже проявляло склонность к ожирению, и огромную голову, не обремененную тяжким грузом интеллекта. Его красное лицо сплошь покрывали следы оспы, которая в юности едва не свела его в могилу. Небрежность одежды господина де Керкадью граничила с неопрятностью, благодаря чему по всей округе он прослыл женоненавистником. Утверждению такой репутации. В немалой степени способствовало и то обстоятельство, что, пренебрегая первейшим долгом дворянина - обзавестись наследником, он не был женат. Последним появился господин де Вильморен. Он был очень бледен и задумчив; губы его были плотно сжаты, брови нахмурены. Навстречу им из экипажа вышел элегантный молодой дворянин, шевалье* де Шабрийанн - кузен господина де Латур д'Аз. ира. Ожидая маркиза, он с большим интересом наблюдал за прогулкой Андре-Луи и Алины, не подозревавших о его присутствии. Заметив Алину, господин де Латур д'Азир оставил своих спутников и, ускорив шаг, направился к ней через террасу. Со свойственной ему смесью вежливости и снисходительности маркиз слегка поклонился Андре-Луи. Социальное положение молодого адвоката было довольно двусмысленным. В силу неопределенности своего происхождения, не будучи ни дворянином, ни простолюдином, он занимал некое срединное положение между двумя классами. И поскольку ни один из них не предъявлял на него своих прав, представители обоих обращались с ним одинаково фамильярно. Холодно ответив на приветствие маркиза, Андре-Луи скромно отошел и направился к своему другу. Маркиз взял протянутую Алиной руку и галантно поднес к губам. - Мадемуазель, - произнес он, глядя в ее синие глаза, - ваш дядя оказал мне честь, разрешив засвидетельствовать вам мое почтение. Не окажете ли вы мне честь, мадемуазель, принять меня, когда я завтра приеду в Гавриияк? Мне надо сказать вам нечто очень важное. - Важное, господин маркиз? Вы меня пугаете. Однако в безмятежных глазах, сверкавших из-под мехового капора, не было заметно ни тени испуга. - Я далек от намерения испугать вас, - сказал маркиз. - То, что вы хотите сообщить мне, сударь, важно для вас или для меня? - Надеюсь - для нас обоих. Ответ маркиза сопровождал пылкий взгляд его прекрасных глаз, не оставшийся не замеченным Алиной. - Вы возбуждаете мое любопытство, сударь. Разумеется, я послушная племянница и, следовательно, почту за честь принять вас. - Почтете за честь? О нет, мадемуазель, меня почтите честью. Завтра в это же время я буду иметь счастье навестить вас. Он снова поклонился, снова поднес ее руку к губам; Алина сделала реверанс, и они расстались. Итак, начало было положено. У Алины слегка захватило дух. Ее ослепила красота этого человека, его царственный вид, уверенность в себе и сила, которую он излучал. Она невольно сравнила маркиза сего безрассудным критиком - хилым Андре-Луи в его коричневом сюртуке н в туфлях со стальными пряжками - и вдруг почувствовала, что жестоко оскорбила маркиза, позволив высказать по его адресу столь бесцеремонные суждения. Завтра господин маркиз прибудет в замок, чтобы предложить ей разделить с ним его положение и титул, а она уже унизила свое достоинство, которое, по ее мнению, весьма возросло от одного лишь намерения маркиза поднять ее на такую высоту. Больше она этого не допустит; она не проявит недостойной слабости и не потерпит от Андре-Луи не подобающих замечаний относительно человека, в сравнении с которым он не более чем лакей. Так тщеславие и честолюбие спорили с лучшей стороной ее натуры, и та, к немалой досаде Алины, не спешила внять их доводам. Тем временем господин де Латур д'Азир садился в экипаж. Он попрощался с господином де Керкадью и что-то сказал господину де Вильморену, который в знак согласия молча поклонился. Лакей в пудреном парике вскочил на запятки, экипаж отъехал от замка и покатил по дороге. Де Латур д'Азир поклонился Алине, и она помахала ему рукой. Де Вильморен взял Андре-Луи под руку. - Пойдем, Андре, - сказал он. - Разве вы не останетесь к обеду? - воскликнул гостеприимный сеньор де Гавриияк. - Мы должны поднять кой-какой тост, - добавил он и подмигнул, бросив взгляд на приближающуюся Алину. Этот добряк не отличался тонкостью чувств. Де Вильморен отказался от такой чести, сославшись на деловое свидание. Он был холоден и сдержан. - А ты, Андре? - Я? Ах, у меня тоже свидание, крестный, - солгал Андре-Луи. - Кроме того, я суеверен и с подозрением отношусь к тостам. Ему не хотелось оставаться. Он был сердит на Алину за ласковый прием, оказанный ею маркизу, и за недостойную сделку, которую она собиралась заключить. Андре-Луи утратил одну из своих иллюзий и очень страдал. Глава III. КРАСНОРЕЧИЕ ГОСПОДИНА ДЕ ВИЛЬМОРЕНА Когда молодые люди спускались с холма, де Вильморен был молчалив и задумчив. На этот раз всю дорогу говорил Андре-Луи. Предметом своих рассуждений он избрал Женщину. Он вообразил, без малейшего на то основания, будто этим утром открыл для себя Женщину, и все, что он имел сказать про этот пол, было весьма нелестно, а порой и грубо. Поняв, к чему сводятся излияния друга, де Вильморен не стал его слушать. Хоть это и может показаться совершенно невероятным для французского аббата того времени, Женщиной он не интересовался. Бедный Филипп во многих отношениях являлся исключением. Напротив "Вооруженного бретонца" - постоялого двора и одновременно почты при въезде в Гавриияк - господин де Вильморен прервал своего спутника в тот момент, когда он воспарил к самым вершинам своей язвительной инвективы. Спустившись на землю, Андре-Луи увидел у двери гостиницы экипаж господина де Латур д'Азира. - Ты, кажется, не слушал меня, - сказал молодой адвокат. - Если бы ты не был так увлечен своими рассуждениями, то мог бы и раньше заметить это и не тратить слов даром. Похоже, ты забыл, для чего мы пришли. У меня здесь свидание с маркизом де Латур д'Азиром. Он пожелал выслушать меня. Я ничего не добился в Гавриияке. Им было не до того. Но я надеюсь на маркиза. - На что именно? - Он сделает все, что в его власти, для вдовы и сирот. О чем бы еще ему говорить со мной? - Странная снисходительность, - заметил Андре-Луи и процитировал: - Timeo Danaos et dona ferentes ["Боюсь данайцев, даже дары приносящих"*]. - Но почему? - Войдем, и увидишь, разумеется, если ты не думаешь, что я помешаю. Хозяин постоялого двора проводил молодых людей в комнату, предоставленную маркизу на то время, что он соблаговолит занимать ее. В дальнем конце комнаты ярко пылал огонь, у которого сидели господин де Латур д'Азир и шевалье де Шабрийанн. Когда де Вильморен вошел, оба встали. Андре-Луи задержался, чтобы закрыть дверь. - Вы крайне обязываете меня своей пунктуальностью, господин де Вильморен. Ледяной тон маркиза противоречил любезности его слов. - А, Моро?... - В голосе де Латур д'Азира прозвучала вопросительная интонация. - Он с вами, сударь? - Если вы не возражаете, господин маркиз. - Отчего же? Садитесь, Моро, - через плечо бросил маркиз, словно лакею. - С вашей стороны, сударь, - начал Филипп, - было весьма любезно предложить мне продолжить разговор, который я безуспешно начал в Гавриияке. Маркиз опустился на стул и, скрестив ноги, протянул к огню свои прекрасные руки. Отвечая, он не дал себе труда повернуться к молодому человеку, который сел немного поодаль. - Не будем сейчас говорить о моей любезности. К ней мы еще вернемся, - мрачно проговорил он. Господин де Шабрийанн рассмеялся, и Андре-Луи почти позавидовал его удивительной способности так легко поддаваться веселью. - Тем не менее я благодарен за то, что вы соизволили заняться их делом, - твердо продолжал Филипп. Маркиз через плечо взглянул на него. - Чьим делом? - спросил он. - Чьим? Делом вдовы и сирот несчастного Маби. Маркиз перевел взгляд с де Вильморена на шевалье; тот снова рассмеялся и хлопнул себя по колену. - Я думаю, - медленно проговорил господин де Латур д'Азир, - мы не совсем понимаем друг друга. Я попросил вас прийти сюда, ибо счел замок Гавриияк не совсем подходящим местом для продолжения нашей беседы, а также потому, что не хотел доставлять вам неудобства, приглашая проделать неблизкий путь до Азира. Но мое желание поговорить с вами связано с некими выражениями, точнее, высказываниями, которые вы позволили себе в замке. Я не прочь выслушать продолжение, разумеется, если вы окажете мне такую честь. Андре-Луи почувствовал недоброе. Он отличался тонкой интуицией, несравненно более тонкой, чем де Вильморен, который в ответ на слова маркиза не выказал ничего, кроме легкого удивления. - Я не совсем понимаю, - сказал Филипп, - какие выражения имеет в виду господин маркиз. - Видимо, мне придется освежить вашу память, сударь. Маркиз распрямил ноги, повернулся на стуле и впервые за время разговора посмотрел в лицо де Вильморену. - Вы говорили, сударь, - и как бы вы ни заблуждались, говорили очень, я бы даже сказал - слишком красноречиво - о том, что недостойно наказывать преступника на месте преступления, имея в виду этого вора Маби или как его там. "Недостойно" - вы употребили именно это слово и не взяли его назад, когда я имел честь сообщить вам, что, покарав вора, егерь Бене выполнил мой приказ. - Если деяние недостойно, - возразил Филипп, - то сколь высокое положение ни занимало бы отвечающее за него лицо, оно не становится от этого более достойным. Скорее, наоборот. - О! - произнес маркиз и вынул из кармана золотую табакерку. - Вы говорите "если деяние недостойно", сударь. Следует ли мне понимать, что вы уже не так уверены в том, что оно недостойно? На красивом лице господина де Вильморена отразилось замешательство. Он не понимал, к чему клонит маркиз. - Мне кажется, господин маркиз, раз вы готовы принять ответственность на себя, то должны верить в правомерность действий вашего егеря, хотя для меня она отнюдь не очевидна. - Вот это уже лучше. Гораздо лучше. - Маркиз изысканным движением поднес к носу щепотку табаку и стряхнул крошки с тонкого кружевного жабо. - Вы должны отдавать себе отчет в том, что, не будучи землевладельцем и не имея достаточного опыта в подобных делах, вы рискуете прийти к необдуманным и ошибочным выводам. Что и произошло сегодня. Пусть этот случай послужит вам предостережением на будущее, сударь. Если я скажу вам, что за последние месяцы мне слишком часто досаждали подобными набегами, вы, возможно, поймете, что мне пришлось наконец принять решительные меры. Теперь всем известно, чем это грозит, и я не думаю, чтобы кому-нибудь захотелось рыскать по моим угодьям. Но это не все, господин де Вильморен. Меня раздражает не столько браконьерство, сколько неуважение к моим безусловным и неотъемлемым правам. Вы не могли не заметить, сударь, что в воздухе разлит преступный дух неповиновения. Бороться с ним можно только одним способом. Проявление малейшей терпимости и мягкости, как бы вы ни были к этому склонны, в ближайшем будущем повлечет за собой необходимость прибегнуть к еще более жестким мерам. Я уверен, что вы понимаете меня и, разумеется, цените снисходительность, с какой я представил вам объяснения относительно дела, в котором ни перед кем не обязан отчитываться. Но если вам по-прежнему не все ясно, я отсылаю вас к закону об охоте; ваш друг адвокат разъяснит вам его. Маркиз снова повернулся к огню, как бы намекая, что разговор окончен. Однако его маневр не обманул озадаченного и слегка обеспокоенного Андре-Луи. Он счел разглагольствования де Латур д'Азира весьма странными и подозрительными; как будто рассчитанные на то, чтобы в вежливых выражениях, облеченных в оскорбительно-высокомерный тон, объяснить ситуацию, они на самом деле могли только раздражать человека со взглядами де Вильморена. Так и случилось. Филипп встал. - Разве в мире не существует других законов, кроме закона об охоте? - возбужденно спросил он. - Вам доводилось слышать о законах гуманности? Маркиз утомленно вздохнул. - Какое мне дело до законов гуманности? - спросил он. Некоторое время Филипп смотрел на него в немом изумлении. - Никакого, господин маркиз. Увы, это слишком очевидно. Надеюсь, вы вспомните об этом, когда пожелаете воззвать к тем самым законам, которые сейчас подвергаете осмеянию. Де Латур д'Азир резко вскинул голову и повернул к Филиппу свое породистое лицо. - Что вы имеете в виду? Сегодня вы уже не в первый раз позволяете себе туманные высказывания. Я склонен усматривать в них скрытую угрозу. - Не угрозу, господин маркиз, - предостережение. Подобные действия, направленные против божьих созданий... О, вы можете усмехаться, сударь, но они - такие же божьи создания, как и мы с вами, хоть эта мысль нестерпима для вашей гордыни. Перед Богом... - Прошу вас, господин аббат, избавьте меня от проповеди. - Вы издеваетесь, сударь. Вы смеетесь. Интересно, будет ли вам смешно, когда Господь призовет вас к ответу за чинимые вами насилия и пролитую кровь? - Сударь! - Шевалье де Шабрийанн вскочил, и голос его прозвучал как удар хлыста. Но маркиз удержал кузена. - Сядьте, шевалье. Вы мешаете господину аббату, а мне хотелось бы дослушать его. Он чрезвычайно занимает меня. Андре-Луи, сидевший у двери, тоже встал. Объятый тревогой и предчувствием беды, он подошел к другу и взял его за руку. - Нам лучше уйти, Филипп, - сказал он. Но тот уже не мог совладать со своим порывом. - Сударь, - сказал он маркизу, - подумайте о том, кто вы сейчас и кем вы станете. Вспомните, что вы и вам подобные живете злоупотреблениями, и задумайтесь над тем, какие плоды они должны принести в итоге. - Бунтовщик! - презрительно проговорил маркиз. - Вы имеете наглость заставлять меня слушать всякий вздор, выдуманный вашими так называемыми современными интеллектуалами! - Вздор, сударь? Вы думаете... вы действительно считаете все мною сказанное вздором? Феодальная власть держит в тисках все живое и ради собственной выгоды выжимает из народа все соки! Она заявляет права на воды рек и огонь, на котором бедняк печет свой хлеб, на траву и ячмень, на ветер, что вращает крылья мельниц! Крестьянин не может ступить на дорогу, перейти реку по шаткому мосту, купить локоть ткани на деревенском рынке, не заплатив налога! По-вашему, все это - вздор? Но вам и этого мало! В уплату за малейшее посягательство на ваши "священные" привилегии вы отнимаете у несчастного самую жизнь, нисколько не думая, на какое горе обрекаете вдов и сирот! Неужели вы успокоитесь только тогда, когда ваша тень проклятием ляжет на всю страну? Или в гордыне своей вы полагаете, что Франция - этот Иов среди народов - будет вечно терпеть ваше ярмо? Филипп остановился, словно ожидая ответа. Но ответа не последовало. Маркиз в молчании внимательно смотрел на молодого человека; в его глазах поблескивал зловещий огонь, в уголках губ застыла презрительная полуусмешка. Андре-Луи потянул друга за рукаве - Филипп! Де Вильморен смахнул его руку и продолжал с еще большим фанатизмом: - Неужели вы не замечаете, что собираются тучи, предвещающие бурю? Вы, вероятно, полагаете, будто Генеральные штаты, созываемые господином Неккером и обещанные на будущий год, станут заниматься только изобретением новых податей для спасения государства от банкротства? Если так, то вас ждет разочарование. Презираемое вами третье сословие докажет, что сила на его стороне; оно найдет способ покончить с язвой привилегий, разъедающей нашу несчастную страну. Маркиз слегка шевельнулся на стуле и наконец заговорил. - Сударь, - сказал он, - вы обладаете опасным даром красноречия. И источник его скорее в вас самих, чем в вашем предмете. В конце концов, что вы мне предлагаете? Разогреть блюда, приготовленные для обтрепанных энтузиастов из провинциальных клубов, чьи головы набиты обрывками из ваших вольтеров, жан-жаков* и прочих грязных писак? Ни у одного из ваших философов не хватило ума понять, что мы представляем собой сословие, освященное древностью, что за нашими привилегиями - авторитет веков! - Гуманность, сударь, - возразил Филипп, - древнее, чем институт дворянства. Права человека родились вместе с самим человеком. Маркиз рассмеялся и пожал плечами. - Иного ответа я и не ожидал. В нем звучит бредовая нота, которую тянут все философы. Но тут заговорил господин де Шабрийанн. - Вы слишком долго ходите вокруг да около, - с нетерпением упрекнул он кузена. - Я уже у цели, - ответил ему маркиз. - Я хотел сперва все уточнить. - Черт побери! Теперь у вас не должно оставаться сомнений. - Вы правы. - Маркиз встал и повернулся к де Вильморену, который ничего не понял из короткого разговора двух кузенов. - Господин аббат, вы обладаете очень опасным даром красноречия, - повторил он. - Могу себе представить, как оно увлекает людей. Если бы вы родились дворянином, то не усвоили бы с такой легкостью ложные взгляды, которые проповедуете. Де Вильморен недоуменно посмотрел на маркиза. - Если бы я родился дворянином, говорите вы? - медленно и слегка запинаясь переспросил он. - Но я и родился дворянином. Мой род и моя кровь не уступают вашему роду и крови в древности и благородстве. Маркиз слегка вскинул брови, по его губам скользнула едва заметная снисходительная улыбка, темные влажные глаза смотрели прямо в лицо Филиппу. - Боюсь, что вас обманули. - Обманули? - Ваши взгляды свидетельствуют о том, что ваша матушка не отличалась скромностью. Жестокие, оскорбительные слова растаяли в воздухе, и на устах, произнесших их невозмутимо, как пустую банальность, появилась спокойная усмешка. Наступила мертвая тишина. Андре-Луи оцепенел от ужаса. Де Вильморен не отрываясь смотрел в глаза де Латур д'Азира, как бы ища объяснения. И вдруг он понял, как жестоко его оскорбили. Кровь бросилась ему в лицо, в мягких глазах вспыхнул огонь. Он задрожал, с уст его сорвался крик, и, подавшись вперед, он наотмашь ударил по ухмыляющейся физиономии маркиза. В то же мгновение господин де Шабрийанн вскочил со стула и бросился между ними. Слишком поздно Андре-Луи догадался о западне. Слова де Латур д'Азнра были не более чем ходом, рассчитанным на то, чтобы вывести противника из себя и, вынудив его к ответному ходу, стать хозяином положения. На белом, как полотно, лице маркиза медленно проступил след от пощечины де Вильморена, но он не произнес ни слова. Теперь пришел черед шевалье выступить в роли, отведенной ему в этом гнусном спектакле. - Вы понимаете, сударь, что вы сделали? - ледяным тоном спросил он Филиппа. - И, разумеется, догадываетесь о неизбежных последствиях своего поступка? Де Вильморен ни о чем не догадывался. Бедный молодой человек поддался порыву и, не задумываясь о последствиях, поступил так, как велела ему честь. Но, услышав зловещие слова де Шабрийанна, он все понял и если пожелал избежать последствий, на которые намекал шевалье, то только потому, что духовное звание запрещало ему улаживать споры таким способом. Филипп отступил на шаг. - Пусть одно оскорбление смоет другое, - глухо ответил он. - Преимущества в любом случае на стороне господина маркиза. Он может чувствовать себя удовлетворенным. - Это невозможно. - Шевалье плотно сжал губы. Теперь он был сама учтивость и одновременно непреклонность. - Удар нанесен, сударь. Думаю, я не ошибусь, сказав, что с господином маркизом еще не случалось ничего подобного. Если его слова оскорбили вас, вам следовало потребовать сатисфакции*, как принято между благородными людьми. Ваши действия только подтверждают справедливость предположения, которое вы сочли оскорбительным, что, однако, не избавляет вас от ответственности за них. Как видите, в задачу шевалье входило подлить масла в огонь и не дать жертве уйти. - Я не стремлюсь избежать ответственности, - вспылил молодой семинарист, поддаваясь на провокацию. В конце концов, он был дворянин, и традиции его класса оказались сильнее семинарских наставлений в гуманности. Честь обязывала его скорее умереть, чем уклониться от последствий своего поступка. - Но он не носит шпагу, господа! - в ужасе воскликнул Андре-Луи. - Это легко исправить. Я могу одолжить ему свою. - Я имею в виду, господа, - настаивал Андре-Луи, негодуя и опасаясь за друга, - что он не привык носить шпагу и не владеет ею. Он семинарист - будущий священник, ему запрещено участвовать в том, к чему вы его принуждаете. - Ему следовало подумать об этом, прежде чем ударить господина маркиза, - вежливо заметил де Шабрийанн. - Но вы спровоцировали его! - гневно ответил Андре-Луи. Затем он несколько успокоился, но отнюдь не потому, что заметил высокомерный взгляд шевалье. - Господи! Что я говорю! Какой смысл приводить доводы там, где все заранее обдумано?! Уйдем отсюда, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что это ловушка!.. Но де Вильморен оборвал его: - Успокойся, Андре. Господин маркиз абсолютно прав. - Господин маркиз прав?.. Андре-Луи беспомощно опустил руки. Человек, которого он любил больше всех живых существ, попался в тенета всеобщего безумия. Во имя смутного и крайне превратного представления о чести он сам подставлял грудь под нож. И поступал так отнюдь не потому, что не видел расставленной ему западни, но потому, что честь заставляла его пренебречь ею. В эту минуту он показался Андре-Луи поистине трагической фигурой. Возможно, и благородной, но очень театральной. Глава IV. НАСЛЕДСТВО Господин де Вильморен пожелал немедленно приступить к поединку. К этому его побуждали причины как объективного, так и субъективного характера. Поддавшись эмоциям, недостойным священнослужителя, он спешил покончить с этим делом, прежде чем вновь обретет подобающее семинаристу расположение духа. Кроме того, он немного боялся самого себя, точнее - его честь опасалась его натуры. Особенности воспитания и цель, к которой он шел не один год, лишили его значительной доли той воинственности, что самой природой заложена в каждом мужчине. Маркизу также не терпелось завершить начатое, и, поскольку рядом были де Шабрийанн, действующий от его имени, и Андре-Луи, свидетель де Вильморена, ему ничто не препятствовало. Итак, через несколько минут детали поединка были улажены, и мы застаем всех четверых на залитой солнцем лужайке позади гостиницы готовыми приступить к осуществлению зловещего намерения. Там им никто не мог помешать. От случайного взгляда из окна их скрывала плотная стена деревьев. Отбросив формальности, они не стали измерять шпаги и обследовать место поединка. Маркиз отстегнул портупею с ножнами, но остался в камзоле и туфлях, считая излишним снимать их ради такого ничтожного противника. Высокий, гибкий, мускулистый, он встал против не менее высокого, но очень хрупкого де Вильморена. Последний тоже пренебрег принятыми в таких случаях приготовлениями. Он прекрасно понимал, что ему совершенно ни к чему раздеваться, и встал в позицию в полном одеянии семинариста. Его лицо было пепельно-серым, и только над скулами горел болезненный румянец. Де Шабрийанн стоял опершись на трость - шпагу он уступил де Вильморену - и со спокойным интересом взирал на происходящее. Напротив него, по другую сторону от противников, стоял Андре-Луи. Из всех четверых он был самым бледным, его глаза лихорадочно горели, влажные пальцы судорожно сжимались и разжимались. Все чувства Андре-Луи восставали против поединка, внутренний голос призывал его броситься между противниками и попытаться развести их. Однако, сознавая бесплодность благого порыва, он сдержался и попытался успокоить себя мыслью, что эта ссора не может иметь серьезных последствий. Если честь обязывала Филиппа скрестить шпагу с человеком, которого он ударил, то благородное происхождение де Латур д'Азира требовало от него не губить юношу, которого он сам спровоцировал на оскорбление. Маркиз считался человеком чести, и едва ли в его намерения входило нечто большее, чем преподать урок, возможно и жестокий, по долженствующий принести пользу противнику. В этих соображениях заключалось единственное утешение Андре-Луи, и он упрямо держался их. Противники сошлись, зазвенела сталь. Слегка согнув колени и передвигаясь быстрыми пружинистыми движениями, маркиз держался боком к противнику, тогда как де Бильморен стоял к нему лицом, представляя собой отличную мишень. Ноги его одеревенели. Порядочность, благородство, правила честной игры возмущались против такого неравенства сил. Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп в детстве и юности обучался фехтованию, но дальше азов в этом искусстве не пошел. А для поединка с таким противником, как маркиз де Латур д'Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в темп маркиз слегка согнул правую ногу, скользнул по влажной траве, грациозно подался вперед и, сделав выпад, рассчитанным движением вонзил шпагу в грудь Филиппа. Андре-Луи бросился вперед, подхватил друга и под тяжестью его тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо Андре-Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала платье. С побелевшим лицом и подергивающимися губами Андре-Луи снизу вверх смотрел на де Латур д'Азира, который, стоя поодаль, с печальным, но безжалостно- непреклонным выражением наблюдал дело рук своих. - Вы убили его! - крикнул Андре-Луи. - Естественно. - Маркиз вытер шпагу тонким шелковым платком и, выронив его из рук, добавил: - Я же сказал, что у него был слишком опасный дар красноречия. Предложив Андре-Луи столь исчерпывающее объяснение своих действий, он пошел прочь. - Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в полной безопасности! - крикнул ему вдогонку Андре-Луи, все еще держа на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа. Маркиз обернулся. Его лицо потемнело от гнева. Тогда, желая удержать кузена, де Шабрийанн взял его да руку. Несмотря на то что он усердно подыгрывал маркизу, случившееся привело шевалье в некоторое смятение. Он был гораздо моложе де Латур д'Азира и не отличался его высокомерием. - Уйдемте. Малый не в себе. Они были друзьями. - Вы слышали, что он сказал? - спросил маркиз. - Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал правду, - выпалил Андре-Луи. - Вы сами признали это, сударь, назвав причину, из-за которой убили Филиппа. Вы боялись его! Боялись - и убили! - Допустим, вы правы. Что дальше? - И вы еще спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и гуманности сводятся только к умению носить камзол и пудрить волосы? Ну и конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли в вас разум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в нее? Или вам надо объяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь трус вдвойне убивает так, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили нож ему в спину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то была бы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий - при всем вашем могуществе, - вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли. Маркиз сбросил руку кузена и, сделав шаг в сторону Андре-Луи, взмахнул шпагой. Но шевалье снова схватил его за руку и удержал на месте. - Нет, Жерве! Нет! Ради Бога, успокойтесь! - Не удерживайте его, сударь, - неистовствовал Андре-Луи. - Не мешайте ему довершить начатое, иначе страх будет преследовать его. Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами и пылающим взглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь дерзко его оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил о родстве, которое, по общему мнению, связывало Андре-Луи с сеньором де Гавриияком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина. Возможно, он внезапно понял, что если не остановится, то окажется перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь пролить кровь и поссориться с владетелем замка в тот самый момент, когда его дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по самолюбию и утратой авторитета во всей округе. Как бы то ни было, маркиз остановился, с бессвязным восклицанием взмахнул руками, резко повернулся и зашагал назад. Когда на лужайке появился хозяин гостиницы со слугами, Андре-Луи обнимал своего мертвого друга. - Филипп! Филипп, ответь мне! Филипп... ты слышишь меня? О, Господи! Филипп! - в исступлении бормотал он. Они сразу поняли, что ни врач, ни священник здесь уже не нужны. Щеку Филиппа, которую Андре-Луи прижимал к своему лицу, покрывала свинцовая бледность; его полураскрытые глаза остекленели, на приоткрытых губах проступала кровавая пена. Подняв тело, слуги отнесли его в гостиницу. Спотыкаясь, почти ничего не видя от слез, Андре-Луи шел за ними. В маленькой комнате на втором этаже, куда принесли убитого, Андре-Луи опустился на колени перед кроватью, сжал в ладонях руку Филиппа и, дрожа от бессильного гнева, поклялся ему, что де Латур д'Азир дорого заплатит за это преступление. - Твоего, Филипп, красноречия - вот чего он боялся, - говорил Андре-Луи. - Но если я сумею добиться правосудия, то твоя смерть не принесет ему того, па что он надеялся. Того, чего он боялся в тебе, он станет бояться во мне. Он боялся, как бы твое красноречие не подняло людей против него и ему подобных. Но оно поднимет их! Твое красноречие и твой дар убеждения наследую я. Они станут моими. Неважно, что я не верю в твою проповедь свободы. Я знаю ее от первого до последнего слова, а больше нам ничего и не надо - ни тебе, ни мне. И пусть все закончится крахом, но я облеку в слова твои мысли, и мы, по крайней мере, нарушим его гнусный план заглушить голос, внушавший ему такой страх. Хоть он и взял на душу твою кровь, он ничего не добьется. Ты не мог бы преследовать его с такой беспощадностью, как это буду делать я. Эта мысль исполнила душу Андре-Луи торжеством. Она успокоила его, смягчила его горе, и он принялся тихо молиться. Но вдруг сердце у него сжалось. Филипп - мирный человек, почти священник, ревнитель заветов Христа - предстал пред Творцом с грехом гнева на душе. Но Бог непременно поймет, что гнев Филиппа праведен. И, как бы люди ни трактовали Божественность, этот единственный грех не перевесит любовь и добро, примером которых была вся жизнь Филиппа, не затмит благородной чистоты его прекрасного сердца. "В конце концов, - подумал Андре-Луи, - Бог не был знатным сеньором". Глава V. СЕНЬОР ДЕ ГАВРИИЯК Второй раз за этот день Андре-Луи отправился в замок. Он быстро шел через деревню, не обращая внимания на любопытные взгляды и перешептывания людей, взволнованных событиями, в которых он играл не последнюю роль. Бенуа, пожилой слуга, несколько торжественно именовавшийся сенешалем, провел молодого человека в просторную комнату первого этажа, которая по традиции называлась библиотекой. С былых времен там сохранилось несколько полок с запыленными книгами, некогда давшими название комнате, но орудия охоты - ружья, рога для пороха, ягдташи, охотничьи ножи - были гораздо более многочисленны, чем орудия познания. Комната была обставлена старинной мебелью резного дуба. Массивные дубовые балки пересекали беленый потолок. Когда Андре-Луи вошел, коренастый сеньор де Гавриияк в явном беспокойстве ходил взад и вперед по комнате. Он тут же объявил крестнику, что ему уже сообщили о случившемся в "Вооруженном бретонце". Господин де Керкадью признался, что весть, принесенная в замок шевалье де Шабрийанном, ошеломила и глубоко опечалила его. - Как жалко! - говорил сеньор де Гавриияк, опустив огромную голову. - Как жалко! Такой достойный молодой человек. О, де Латур д'Азир суров, он очень щепетилен и неумолим в таких делах. Возможно, он и прав. Не знаю. Мне не доводилось убивать человека за то, что его взгляды отличаются от моих. Собственно, я вообще никого не убивал. Это не в моем характере. Случись со мной такое, я бы потерял сон. Но люди устроены по-разному. - Вопрос в том, крестный, - сказал Андре-Луи, - что теперь делать? Молодой человек был спокоен, даже хладнокровен. хотя и очень бледен. Бесцветные глаза господина де Керкадью тупо уставились на Андре-Луи. - Что делать? Черт возьми, Андре! Судя по тому, что мне рассказали, де Вильморен зашел слишком далеко. Он ударил господина маркиза. - В ответ на откровенную провокацию. - На которую он сам вызвал маркиза своими революционными речами. Голова бедняги была полна вздором, вычитанным у энциклопедистов. Вот к чему приводит неумеренное чтение. Я никогда не видел в книгах ничего хорошего, Андре, и покуда не слыхал, чтобы ученость приводила к чему-нибудь, кроме беды. Она выбивает человека из колеи, запутывает его взгляды, лишает его простоты,. необходимой для счастья и душевного равновесия. Пусть этот прискорбный случай послужит тебе предостережением, Андре. Ты тоже слишком склонен к новомодным спекуляциям об изменении общественного устройства. Теперь ты видишь, к чему это приводит.. Прекрасный, достойный молодой человек, единственная опора матери-вдовы, забывает свое положение, свой сыновний долг - все; затевает ссору, и его убивают. Чертовски грустно! Господин де Керкадью вынул платок и высморкался. Андре-Луи почувствовал, что сердце его сжалось, а надежды на крестного - и без того не слишком большие - поубавились. - Ваши критические замечания относятся только к убитому и совсем не затрагивают убийцу, - заметил он. - Неужели вы сочувствуете преступлению? - Преступлению? - взвизгнул господин де Керкадью. - Боже мой, мальчик, ведь ты говоришь о господине де Латур д'Азире! - Вы правы, я говорю о нем и о гнусном убийстве, им совершенном. - Замолчи! - решительно остановил крестника господин де Керкадью. - Я запрещаю тебе говорить о нем в таких выражениях. Да, запрещаю. Господин маркиз - мой друг, и, возможно, весьма скоро наши отношения станут еще более близкими. - Несмотря на все случившееся? - спросил Андре-Луи. Господин де Керкадью выразил явное нетерпение. Но какое все это имеет значение? Я могу сожалею о случившемся, но не имею никакого права осуждать маркиза. - Вы действительно так думаете? - Черт возьми, Андре, что ты имеешь в виду? Разве я стал бы говорить то, чего не думаю? Ты начинаешь злить меня. - "Не убий" - таков не только Божий, но и королевский закон. - Кажется, ты твердо решил поссориться со мной. У них была дуэль! - Дуэль такая же, как если бы они дрались на пистолетах и заряжен был бы только пистолет маркиза. Он предложил Филиппу продолжить начатый здесь разговор с намерением навязать ему ссору и убить его. Потерпите немного, крестный. То, что я говорю вам, - не плод моего воображения: маркиз сам признался мне в этом. Искренность молодого человека несколько укротила господина де Керкадью: он опустил глаза, пожал плечами и медленно подошел к окну. - Для решения этого спора нужен суд чести, а у нас суда чести нет. - Зато у нас есть суды и блюстители правосудия. Сеньор де Гавриияк обернулся и испытующе посмотрел на Андре-Луи. - Ну, и какой же суд, по-твоему, станет рассматривать иск, который ты, видимо, собираешься подать? - В Рене есть суд королевского прокурора. - И ты думаешь, королевский прокурор станет тебя слушать? - Меня, возможно, и нет, сударь. Но если бы иск подали вы... - Чтобы я подал иск? - Глаза господина де Керкадью округлились от ужаса. - Убийство произошло в ваших владениях. - Чтобы я подал иск на господина де Латур д'Азира? Ты, кажется, не в своем уме. Ты просто безумец, такой же безумец, как и твой несчастный друг, который плохо кончил только потому, что вмешивался не в свои дела. Разговаривая здесь с маркизом о деле Маби, позволил себе крайне оскорбительные выражения. Вероятно, ты этого не знал. Меня ничуть не удивляет, что господин де Латур д'Азир потребовал удовлетворения. - Понимаю, - безнадежно проговорил Андре-Луи. - Понимаешь? Что же, черт побери, ты понимаешь? - То, что мне придется рассчитывать только на самого себя. - Дьявол! Может быть, ты соблаговолишь сказать, что ты намерен делать? - Отправлюсь в Рен и изложу все факты королевскому прокурору. - У него и без тебя много дел. - И тут, как часто бывает с людьми ограниченных умственных способностей, мысли господина де Керкадью приняли другое направление. - В Рене и так хватает неприятностей из-за этих дурацких Генеральных штатов, при помощи которых милейший господин Неккер вознамерился поправить финансовые дела нашего королевства. Как будто мелкий банковский служащий из Швейцарии - да к тому же еще и окаянный протестант - может добиться успеха там, где потерпели фиаско такие люди, как Калонн и Бриенн*. - Всего доброго крестный, - сказал Андре-Луи. - Ты куда? - Сейчас домой, а утром в Рен. - Подожди, мальчик! Подожди! - На крупном лице сеньора появилось выражение заботливой ласки. Он, ковыляя, подошел к крестнику и положил руку с короткими толстыми пальцами ему на плечо. - Послушай, Андре, все это сущий вздор и безумие. Твое упрямство добром не кончится. Ты читал про Дон Кихота и знаешь, что с ним приключилось, когда он отправился сражаться с ветряными мельницами. Тебя ждет то же самое - ни больше ни меньше. Оставь все как есть. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты попал в беду. Андре-Луи посмотрел на крестного и слабо улыбнулся. - Сегодня я дал клятву и буду навек проклят, если нарушу ее. - Ты хочешь сказать, что уезжаешь, несмотря па мою просьбу? - Господин де Керкадью снова рассвирепел, поскольку характер его отличался такой же вспыльчивостью, как ум - непоследовательностью. - Прекрасно. В таком случае отправляйся... Отправляйся ко всем чертям! - Я начну с королевского прокурора. - Но если попадешь в передряги, на которые сам же напрашиваешься, не жди от меня помощи. Коль ты предпочитаешь не повиноваться мне, то ступай разбивай свою пустую голову о ветряные мельницы - и будь проклят! Андре-Луи отвесил крестному насмешливый поклон и пошел к двери. - Если ветряные мельницы окажутся слишком прочными, - сказал он, останавливаясь у порога, - то.. я подумаю, что можно сделать с ветром, который их вращает. До свиданья, господин крестный. И Андре-Луи ушел, оставив разгоряченного господина де Керкадью в одиночестве биться над разгадкой этого таинственного высказывания и терзаться беспокойством как за крестника, так и за маркиза де Латур д'Азира. Сеньор де Гавриияк был склонен гневаться на. обоих, считая их своевольными упрямцами, чьи дикие порывы он находил крайне обременительными для своего спокойствия. Почитая душевный покой и мирные отношения с соседями наивысшими благами жизни, он возводил свое мнение в ранг непреложной истины и искренне верил, что тот, кто стремится к чему-то другому, - либо глупец, либо безумец. Глава VI. ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА Из Нанта в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые кареты, в которых, заплатив двадцать четыре ливра, можно было за четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в неделю один из дилижансов сворачивал с большой дороги и заезжал в Гавриияк привезти и забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров. Обычно Андре-Луи ездил этим дилижансом, однако теперь он слишком спешил и не мог терять целый день на ожидание. Поэтому он нанял лошадь в "Вооруженном бретонце" и на следующее утро выехал из Гавриияка. Через час быстрой езды под пасмурным небом по разбитой дороге десять миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к Рену. Молодой человек пересек мост через Вилен и въехал в верхнюю, главную, часть города с населением примерно в тридцать тысяч душ, большинство из которых в тот день высыпало на улицы, о чем можно было судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим ему путь. Филипп не преувеличивал волнение, охватившее Рен. С трудом прокладывая себе дорогу, Андре-Луи наконец выехал на Королевскую площадь, где толпа была особенно густой. Какой-то юноша, взобравшись на постамент конной статуи Людовика XV*, обращался со взволнованной речью к затопившему площадь людскому морю. Судя по его молодости и одежде, он был студентом, и несколько его однокашников, стоя рядом со статуей, исполняли при нем роль почетного караула. Через головы толпы до Андре-Луи долетали обрывки пылких фраз студента. "Король дал обещание... Они смеются. над авторитетом короля... присваивают себе всю полноту власти в Бретани. Король распустил... Обнаглевшие аристократы бросают вызов своему монарху и народу... " Если бы Андре-Луи не знал от Филиппа о событиях, приведших третье сословие на грань открытого мятежа, то услышанного им было бы вполне достаточно, чтобы обо всем догадаться. И он подумал, что столь яркая демонстрация народного возмущения как нельзя более кстати для его целей. Не без надежды на то, что она поможет ему направить ход мыслей королевского прокурора в нужное русло и убедить его внять голосу разума и доводам справедливости, он двинулся вверх по широкой и гладко вымощенной Королевской улице, где не было такого столпотворения. Оставив лошадь в гостинице "Олений рог", он пешком отправился во Дворец Правосудия. У лесов собора, строительство которого началось год назад, собралась шумная толпа. Не задерживаясь, Андре-Луи миновал ее и вскоре подошел к красивому дворцу в итальянском стиле - одному из немногих общественных зданий, уцелевших во время пожара, шестьдесят лет назад уничтожившего большую часть города. Он с трудом пробился в большой зал, известный под названием "Зал пропавших шагов", где ему пришлось дожидаться не менее получаса, прежде чем служитель соблаговолил доложить божеству, главенствующему в этом храме, что какой-то адвокат из Гавриияка просит аудиенции по важному делу. Тот факт, что божество вообще снизошло принять Андре-Луи, скорее всего объяснялся серьезностью момента. Наконец его по широкой каменной лестнице ввели в просторную, скудно обставленную приемную, где он присоединился к толпе клиентов, главным образом мужчин. Там он провел еще полчаса, посвятив их размышлениям над тем, как наилучшим образом подать свой иск. Размышления привели его к неутешительному выводу: дело, которое он собирался представить на рассмотрение человеку, чьи взгляды на мораль и законность целиком определялись его общественным положением, имело мало шансов на успех. Через узкую, но массивную и богато украшенную дверь он вошел в прекрасную светлую комнату с таким количеством золоченой, обитой шелком мебели, что ее вполне хватило бы для будуара модной дамы. Для божества, обитавшего в этой комнате, обстановка была весьма обычной, что же касается самого королевского прокурора, то его персона-по крайней мере, на взгляд человека ординарного - была далеко не обычна. В дальнем конце комнаты, справа от одного из высоких, выходивших во внутренний двор окон, за письменным столом с откидной крышкой, отделанной бронзой и фарфоровыми вставками, расписанными Ватто*, сидела величественная персона. Над пурпурным облачением с горящим на груди орденом и волнами кружев, в. которых, как капли воды, сверкали бриллианты, словно диковинный фрукт, покоилась массивная пудреная голова господина де Ледигьера. Она была откинута назад и, нахмурясь, выжидательно взирала на посетителя с таким высокомерием, что Андре-Луи задал себе вопрос - не следует ли преклонить колени? При виде худощавого длиннолицего молодого человека со впалыми щеками, прямыми длинными волосами, одетого в коричневый редингот*, желтые панталоны из лосиной кожи и высокие, забрызганные грязью сапоги, величественная особа еще больше нахмурилась, и ее густые черные брови над большим ястребиным носом сощлись в сплошную линию. - Вы заявили о себе как об адвокате из Гаврийяка, имеющем сделать важное сообщение, - грозно прогремело из-за стола. То был властный приказ изложить сообщение, не отнимая зря драгоценного времени королевского прокурора. Господин де Ледигьер имел все основания полагать, что его персона производит на посетителей неотразимое впечатление, поскольку за время своего пребывания в должности видел, как многие бедняги пугались до потери сознания при одном звуке его громоподобного голоса. Он ожидал, что то же самое произойдет и с молодым адвокатом из Гавриияка. Но напрасно. Андре-Луи нашел, что королевский прокурор смешон и нелеп. Он знал, что под претенциозностью всегда скрываются слабость и никчемность, а сейчас перед ним было само воплощение претенциозности. Она читалась в этой надменной манере держать голову, в этом нахмуренном челе, в тоне этого рокочущего голоса. Как ни трудно выглядеть героем в глазах слуги*, который видывал своего господина без доспехов победителя, - еще сложнее выглядеть героем в глазах исследователя Человека, который видит то, что скрывается под доспехами, хотя и в ином смысле. Андре-Луи решительно подошел к столу, в чем господин де Ледигьер усмотрел откровенную дерзость. - Вы - прокурор его величества в Бретани, - сказал молодой человек, и надменному вершителю судеб показалось, что проситель проявил непростительную наглость, обратившись к нему, как к равному. - Вы отправляете королевское правосудие в этой провинции. На красивом лице под густо напудренным париком отразилось удивление. - Ваше дело касается какого-нибудь возмутительного акта неповиновения со стороны черни? - Нет, сударь. Черные брови поползли вверх. - В таком случае, за каким дьяволом вы бесцеремонно вторгаетесь ко мне в то самое время, когда только эти срочные и постыдные дела требуют всего моего внимания?! - Меня привело к вам дело не менее срочное и не менее постыдное. - Ему придется подождать! - гневно прогремел великий человек и, взметнув облако кружев, протянул руку к серебряному колокольчику. - Одну минуту, сударь! Тон Андре-Луи не допускал возражений, и рука де Ледигьера, изумленного его бесстыдством, застыла в воздухе. - Я изложу дело предельно кратко. - Я, кажется, уже сказал, что... - И когда вы меня выслушаете, - настойчиво продолжал Андре-Луи, прерывая прервавшего его, - то согласитесь с моей оценкой. Господин де Ледигьер сурово посмотрел на молодого человека. - Ваше имя? - спросил он. - Андре-Луи Моро. - Так вот, Андре-Луи Моро, если вы сумеете коротко изложить свое дело, я выслушаю вас. Но предупреждаю, я очень рассержусь, если вам не удастся оправдать дерзкую настойчивость, проявленную в такой неподходящий момент. - Судить вам, - сказал Андре-Луи и приступил к изложению дела, начиная со смерти Маби и далее переходя к убийству де Вильморена. До самого конца он не называл имени знатного сеньора, уверенный в том, что если введет его раньше времени, то ему не дадут закончить. Едва ли в те минуты Андре-Луи догадывался о своем даре оратора, хотя ему и было суждено совсем скоро убедиться в его несокрушимой силе. Он говорил просто, без прикрас; его рассказ подкупал искренностью и убежденностью. Суровая складка на челе великого человека постепенно разгладилась; его лицо смягчилось, на нем отразился интерес и нечто похожее на сочувствие. - И кто же, сударь, тот человек, которого вы обвиняете? - Маркиз де Латур д'Азир. Эффект, произведенный этим громким именем, был мгновенным. Сочувствие, предательски закравшееся в душу королевского прокурора, сменилось яростью, смешанной с легким испугом, и еще большей надменностью. - Кто? - заорал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Какая наглость! Явиться сюда с обвинением такого знатного лица, как господин де Латур д'Азир! Как смеете вы обвинять его в трусости... - Я обвиняю его в убийстве, - поправил молодой человек, - и требую правосудия. - Требуете... вы? Разрази меня гром, и что же дальше? - Это уж вам решать, сударь. Пораженный ответом Андре-Луи, великий человек предпринял довольно успешную попытку сохранить самообладание. - Позвольте предупредить вас, - ядовито заметил он, - что предъявлять столь нелепые обвинения дворянину по меньшей мере неразумно. Это, да будет вам известно, не что иное, как преступление, караемое законом. А теперь слушайте меня. В случае с Маби - если допустить, что ваши показания соответствуют истине, - егерь, возможно, и превысил свои полномочия, но так ненамного, что об этом не стоит и говорить. Однако, заметьте, его дело в любом случае не подлежит компетенции Королевского прокурора, равно как и любого другого суда, кроме сеньориального суда господина де Латур д'Азир а. Им должны заняться судьи, назначенные самим маркизом, поскольку оно целиком подлежит сеньориальной юрисдикции его светлости. Как адвокат, вы должны бы знать это правило. - Как адвокат, я готов оспорить его. И опять-таки, как адвокат, я прекрасно понимаю, что, если бы делу дали ход, оно закончилось бы наказанием злосчастного егеря, который всего-навсего выполнял приказ. Из него сделали бы козла отпущения. Я же вовсе не хочу отправить Вене на виселицу вместо того, кто ее действительно заслужил, - то есть господина де Латур д'Азира. Де Ледигьер в ярости ударил кулаком по столу. - Ну, знаете ли! - воскликнул он и несколько спокойнее, но с явной угрозой добавил: - Ваша дерзость, любезный, переходит всякие границы. - Уверяю вас, сударь, я далек от намерения дерзить вам. Я адвокат, выступающий по делу - делу господина де Вильморена. Сюда я пришел с единственной целью - искать правосудия в связи с его убийством. - Но вы сами сказали, что это была дуэль! - вскричал прокурор. - Я сказал, что убийству придали видимость дуэли. Здесь есть некоторая разница, что я и докажу вам, если вы соблаговолите выслушать меня. - Ну что ж, если вам не жалко времени, - ответил ироничный господии де Ледигьер; за время пребывания во Дворце Правосудия ему не доводилось принимать ни одного посетителя, чье поведение хотя бы отдаленно напоминало поведение молодого адвоката из Гаврийяка. Андре-Луи понял предложение де Лсдигьера в буквальном смысле. - Благодарю вас, сударь, - важно ответил он и приступил к изложению своих доводов. - Легко доказать, что господин де Вильморен никогда в жизни не занимался фехтованием, и общеизвестно, что в искусстве владения шпагой господин де Латур д'Азир не имеет равных. Можно ли, сударь, поединок, в котором только один из противников вооружен, назвать дуэлью? Учитывая степень владения оружием соответствующими сторонами, предложенное мною сравнение не только допустимо, но и напрашивается само собой. - Против любой дуэли можно выдвинуть этот несостоятельный аргумент. - Но не всегда с той степенью оправданности, как в настоящем деле. По крайней мере, в одном случае этот аргумент имел решающее значение. - Решающее? И когда же? - Десять лет назад, в Дофине. Я имею в виду дело господина де Жевра, навязавшего дуэль господину де Ларош Жанину и убившего его. Де Жанин был членом влиятельного семейства: его родственники приложили все усилия и добились правосудия. Они выдвинули аргументы, аналогичные тем, что выдвигаются против де Латур д'Азира. Вы, конечно, помните, что судьи признали факт умышленной провокации со стороны господина де Жевра, признали его виновным в преднамеренном убийстве; и он был повешен. Господин де Ледигьер вновь воспылал гневом. - Черт возьми! - бушевал он. - У вас хватает бесстыдства предлагать повесить господина де Латур д'Азира?! - А почему бы и нет, сударь? Если существует закон, имеется прецедент - о чем я имел честь напомнить вам - и если можно без труда установить соответствие всех приведенных мною фактов истине? - Вы спрашиваете - почему? И вы смеете задавать мне подобный вопрос? - Смею, сударь. Можете вы ответить на него? Если нет, сударь, мне придется заключить, что машину правосудия могут привести в действие только могущественные семейства, вроде Ларош Жанинов, а, для людей скромных и незаметных, как бы по-варварски ни обошелся с ними знатный сеньор, она и с места не стронется. Де Ледигьер понял, что спорить с этим бесстрастным и решительным молодым человеком совершенно бесполезно, и тон его стал еще более угрожающим. - Я бы посоветовал вам немедленно убраться отсюда и быть благодарным за возможность уйти целым и невредимым. - Значит, мне следует понимать, сударь, что расследования по моему делу не будет и вас ничто не заставит изменить решение? - Вам следует понять, что если через две минуты вы все еще будете здесь, то пеняйте на себя. И господин де Ледигьер позвонил в серебряный колокольчик. - Сударь, я сообщил вам о дуэли - так называемой дуэли, - на которой был убит человек. Кажется, мне следует напомнить вам, отправителю королевского правосудия, что дуэли запрещены законом и что долг королевского прокурора обязывает вас провести расследование. Я пришел как адвокат, уполномоченный безутешной матерью убитого господина де Вильморена, потребовать от вас судебного разбирательства. За спиной Андре-Луи тихо отворилась дверь. Белый от ярости, де Ледигьер едва сдерживался. - Дерзкий наглец, вы, кажется, пытаетесь оказать на меня давление? - прорычал королевский прокурор. - Вы полагаете, что королевским правосудием может управлять любой самоуверенный плебей? Я поражаюсь своему терпению, однако в последний раз предупреждаю вас, господин адвокат: попридержите свой дерзкий язык, дабы вам не пришлось горько сожалеть о последствиях его бойкости. Он пренебрежительно махнул украшенной кольцами рукой и, обратившись к служителю, который стоял за спиной Андре-Луи, приказал: - Проводите! Андре-Луи секунду поколебался, затем пожал плечами и пошел к двери. Бедный рыцарь печального образа*, он действительно встретился с ветряной мельницей. Вступать с ней в ближний бой было бесполезно - ее крылья искрошат, растерзают. И все же на пороге он обернулся. - Господин де Ледигьер, - сказал молодой человек, - позвольте мне привести вам один любопытный факт из естественной истории. В течение многих веков тигр был властелином джунглей и наводил страх на менее крупных зверей, в том числе и на волка. Волк - сам охотник, и в конце концов ему надоело, что за ним охотятся. Он стал объединяться с другими волками, и для самозащиты волки образовали стаи. Вскоре они убедились в силе стаи и пристрастились к охоте на тигра, что имело для него роковые последствия. Вам следовало бы изучить Бюффона*, господин де Ледигьер. - Полагаю, сегодня я достаточно подробно изучил буффона*, - усмехаясь, ответил де Ледигьер, крайне довольный своим каламбуром. Если бы не желание блеснуть остроумием, он, возможно, вообще не удостоил бы молодого человека ответом. - И, должен признаться, я вас не понимаю. - Поймете, господин де Ледигьер. Очень скоро поймете, - пообещал Андре-Луи и вышел. Глава VII. ВЕТЕР Андре-Луи сломал копье в неравном поединке с ветряной мельницей - образ, подсказанный господином де Керкадью, не выходил у него из головы - и понимал, что уцелел только по счастливой случайности. Оставался ветер, точнее - ураган. Благодаря событиям в Рене - отголоскам более серьезных событий в Нанте - ветер этот задул в благоприятном для молодого адвоката направлении. Андре-Луи бодро зашагал к Королевской площади, то есть туда, где собралось больше всего народа и где, как он рассудил, находились сердце и мозг волнений, охвативших город. Возбуждение, царившее на площади, когда он покинул ее, не шло ни в какое сравнение с тем, что он застал по возвращении. Тогда хоть и с трудом, но удавалось расслышать голос оратора, который с постамента статуи Людовика XV обличал первое и второе сословия. Сейчас же воздух дрожал от гневных криков толпы. То тут, то там люди пускали в ход трости и кулаки; повсюду бушевали яростные страсти; и жандармы, посланные королевским прокурором для восстановления порядка и поддержания спокойствия, походили на жалкие и беспомощные обломки кораблекрушения, раскиданные бурным людским океаном. Со всех сторон неслись крики: "Во дворец! Во дворец! Долой убийц! Долой дворян! Во дворец! " Ремесленник, который в давке оказался плечом к плечу с Андре-Луи, объяснил ему, что привело народ в такое возбуждение: - Они застрелили его. Его тело лежит у подножия статуи. Еще одного студента час назад убили там, где строится собор. Черт возьми! Не мытьем, так катаньем, но они добьются своего! - Голос ремесленника дрожат от ярости. - Они ни перед чем не остановятся. Если им не удастся запугать нас, то они перебьют всех поодиночке! Они во что бы то ни стало решили провести Штаты Бретани по-своему, принимая в расчет только свои интересы. Ремесленник продолжал говорить, но Андре-Луи отвернулся от него и нырнул в поглотившее его людское море. Он добрался до места, где лежал убитый юноша и рядом с трупом стояло несколько испуганных, растерянных студентов. - Как! Вы здесь, Моро? - произнес чей-то голос. Андре-Луи огляделся и увидел, что на него с явным неодобрением смотрит худощавый смуглый человек чуть старше тридцати, с волевым ртом и самоуверенно вздернутым носом. Это был Ле Шапелье*, ренский адвокат, влиятельный член литературного салона города, неиссякаемый источник революционных идей и обладатель исключительного дара красноречия. - Ах, это вы, Шапелье! Почему вы не обратились к ним с речью? Почему не говорите, что делать? Давайте, давайте, старина! И Андре-Луи показал на пьедестал статуи. Темные беспокойные глаза Ле Шапелье подозрительно рассматривали бесстрастное лицо, ища в нем скрытую иронию. Эти два человека придерживались крайне противоположных политических взглядов, и, как бы подозрительно ни относились к Андре-Луи его коллеги из ренского литературного салона, их недоверчивость не шла ни в какое сравнение с недоверчивостью и подозрительностью Ле Шапелье. И если бы энергичный республиканец одержал верх над семинаристом де Вильмореном, то Андре-Луи давно исключили бы из общества интеллектуальной молодежи Рена, членов которого он выводил из себя вечными насмешками над их идеями. Поэтому Ле Шапелье в предложении Андре-Луи заподозрил насмешку, даже не найдя в его лице ни малейшего намека на иронию. По опыту он знал, что мысли и чувства Андре-Луи далеко не всегда отражаются на его лице. - Наши взгляды на сей счет едва ли совпадают, - ответил он. - Разве здесь может быть два мнения? - спросил Андре-Луи. - Когда мы рядом, всегда существует два мнения, Моро, тем более сейчас, когда вы являетесь представителем дворянина. Вы видите, что наделали ваши друзья, и, без сомнения, одобряете их методы. Ле Шапелье был холодно-враждебен. Андре-Луи спокойно посмотрел на своего коллегу. Мог ли Шапелье догадаться о намерениях своего неизменного оппонента в теоретических спорах? - Если вы не скажете им, что надо делать, это сделаю я. - Черт возьми! Если вы хотите получить пулю, я не стану вас удерживать. Возможно, она поможет сравнять счет. Не успел он произнести эти слова, как тут же пожалел о них: словно приняв вызов, Андре-Луи вскочил на пьедестал. Ле Шапелье, боясь, что Андре-Луи, публично объявленный представителем привилегированных сословий, намерен произнести речь в их поддержку - ничего другого он не мог себе представить, - схватил его за ногу и попытался стащить вниз. - О нет! Спускайтесь, глупец! - кричал он. - Вы думаете, мы позволим вам все испортить шутовскими выходками? Спускайтесь! Ухватившись за ногу бронзового коня, Андре-Луи удержал позицию, и его звонкий голос, подобно призывному горну, грянул над бурлящей толпой: - Граждане Рена, Родина в опасности! Эффект был поразительным. По людскому морю прошла легкая зыбь, лица обратились вверх, шум стих. Все молча смотрели на стройного молодого человека со съехавшим на сторону шейным платком, с длинными развевающимися на ветру черными волосами, бледным лицом и горящими глазами. Когда Андре-Луи понял, что в мгновение ока овладел толпой и покорил ее смелостью обращенных к ней слов, его охватило чувство торжества. Даже Ле Шапелье, который все еще сжимал колено молодого человека, перестал тянуть его вниз. Реформатор по-прежнему был уверен в намерениях Андре-Луи, но и его этот призыв привел в замешательство. Медленно, внушительно начал свою речь молодой адвокат из Гавриияка, и голос его долетал до самых дальних концов площади. - Содрогаясь от ужаса перед содеянным здесь, взываю я к вам. На ваших глазах совершено убийство - убийство того, кто, движимый истинным благородством, не думая о себе, поднял голос против беззакония. Страшась этого голоса, боясь правды, как твари подземные боятся солнца, наши угнетатели подослали своих агентов, чтобы они заставили его навсегда замолкнуть. Ле Шапелье наконец выпустил колено Андре-Луи и в полнейшем изумлении смотрел на него снизу вверх. Казалось, Моро не шутит, впервые говорит серьезно и впервые на стороне истины. Что на него нашло? - Чего, как не убийства, можно ждать от убийц? История, которую я расскажу вам, подтвердит, что то, чему вы были сегодня свидетелями, далеко не ново, и вы увидите, с кем надо вести борьбу. Вчера... Но здесь ему пришлось прерваться. Шагах в двадцати От него в толпе громко крикнули: - Еще один из той же компании! Вслед за голосом раздался выстрел, и чуть выше головы Андре-Луи о бронзовую статую расплющилась пуля. Толпа заволновалась, особенно там, откуда стреляли. Стрелявший принадлежал к многочисленной группе оппозиционеров. Их сразу окружили, и им стоило немалого труда защитить своего товарища. У подножия статуи студенты хором поддержали Ле Шапелье, который уговаривал Андре-Луи скрыться. - Спускайтесь! Скорее спускайтесь! Они убьют вас, как убили Ла Ривьера. - Пусть убьют! - Андре-Луи театральным жестом распростер руки и рассмеялся. - Я в их власти. Если им угодно, пусть прибавят и мою кровь к той, что они уже пролили. Недалек тот день, когда они захлебнутся в этом кровавом потоке. Не мешайте им. Ремесло убийц им давно знакомо. Только убив меня, они помешают мне обратиться к вам и рассказать о них всю правду! И он снова рассмеялся: на сей раз не только от торжества, как думали все смотревшие на него, но и от удовольствия. Радостное возбуждение Андре-Луи объяснялось двумя причинами. Во-первых, он неожиданно для себя обнаружил, с какой легкостью за считанные секунды он может овладеть вниманием толпы; во-вторых, вспомнил, что хитрый кардинал де Рец* для возбуждения симпатий к своей особе имел обыкновение нанимать несколько человек, чтобы те обстреливали из ружей его карету. Нынешнее положение Андре-Луи напоминало проделки знаменитого мошенника. Правда, он не нанимал стрелявшего, но был весьма признателен ему и готов извлечь из его выстрела максимальную выгоду. Единомышленники убийцы, стараясь защитить товарища, пробивались сквозь разъяренную, напирающую со всех сторон толпу. - Пропустите их! - крикнул Андре-Луи. - Не все ли равно, одним убийцей меньше, одним больше. Не задерживайте их, соотечественники, и выслушайте меня! Как только был восстановлен относительный порядок, Андре-Луи начал рассказ. Теперь он говорил без выспренности, но со страстью и прямотой, которые придавали особую убедительность каждой подробности и яркость - каждой детали. Люди слушали рассказ о событиях в Гавриияке, и сердца их разрывались от боли. Андре-Луи исторг слезы слушателей мастерским описанием горя безутешной вдовы Маби и ее трех голодных детей, "сир